datasets/corpus/all.xml
<?xml version="1.0" encoding="UTF-8"?><items><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1829</date_from><text>Забывши волнения жизни мятежной,
Один жил в пустыне рыбак молодой.
Однажды на скале прибрежной,
Над тихой прозрачной рекой
Он с удой беспечно
Сидел
И думой сердечной
К прошедшему счастью летел.</text><name>Забывши волнения жизни мятежной...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1917</date_from><text>Нивы сжаты, рощи голы,
От воды туман и сырость.
Колесом за сини горы
Солнце тихое скатилось.
Дремлет взрытая дорога.
Ей сегодня примечталось,
Что совсем-совсем немного
Ждать зимы седой осталось.
Ах, и сам я в чаще звонкой
Увидал вчера в тумане:
Рыжий месяц жеребенком
Запрягался в наши сани.</text><name>Нивы сжаты, рощи голы...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1919</date_from><text>Лючинь печальная читала вечером ручьисто-вкрадчиво,
Так чутко чувствуя журчащий вычурно чужой ей плач,
И, в человечестве чтя нечто вечное, чем чушь Бокаччио,
От чар отчаянья кручинно-скучная, чла час удач.
Чернела, чавкая, чумазой нечистью, ночь бесконечная,
И челны чистые, как пчелы - птенчики безречных встреч,
Чудили всячески, от качки с течами полуувечные,
Чьи очи мрачные из чисел чудную чеканят речь.
Чьи очи мрачные из чисел чудную чеканят речь пречистую.
Отлично честная Лючинь сердечная лечила чад
Порочных выскочек? Коричне-глетчерно кричит лучистое
В качалке алчущей Молчанье чахлое, влача волчат...</text><name>ЧАРЫ ЛЮЧИНЬ</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1963</date_from><text>Глыбу кварца разбили молотом,
И, веселым огнем горя,
Заблестели крупинки золота
В свете тусклого фонаря.
И вокруг собрались откатчики:
Редкий случай, чтоб так, в руде!
И от ламп заплясали зайчики,
Отражаясь в черной воде...
Мы стояли вокруг.
Курили,
Прислонившись к мокрой стене,
И мечтательно говорили
Не о золоте — о весне.
И о том, что скоро, наверно,
На заливе вспотеет лед
И, снега огласив сиреной,
Наконец придет пароход...
Покурили еще немного,
Золотинки в кисет смели
И опять — по своим дорогам,
К вагонеткам своим пошли.
Что нам золото? В дни тяжелые
Я от жадности злой не слеп.
Самородки большие, желтые
Отдавал за табак и хлеб.
Не о золоте были мысли...
В ночь таежную у костра
Есть над чем поразмыслить в жизни,
Кроме
Золота-серебра.</text><name>Золото</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1937</date_from><text>Хлынул дождь, когда девушки, встав в хоровод,
В старом Сульдуси, в Сульдуси пели,
И казалось, что дождь все их ленты зальет,
Пояса из цветной канители.
Пели девушки те на вечерней заре,
Под грозой, хоровод не сужая,
Но мне слышалось в том дождевом серебре
Твое имя — не песня чужая.
Пели девушки, ленты качая свои,
Дождь ходил полосами косыми,
Мне ж звучало над песней неслышное им
Твое имя — далекое имя.
Люди слушали — песни струилось зерно,
Я стоял между ними, чужими,—
И над песней, как радуга, жило оно —
Твое имя, веселое имя.</text><name>Хоровод в Сульдуси</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Как я молод - и страх мне неведом,
Как я зол - и сам черт мне не брат,
Пораженьям своим и победам
В одинаковой степени рад.
В драке бью без промашки под ребра,
Хохочу окровавленным ртом,
Все недобро во мне, все недобро.
...Я опомнюсь, опомнюсь потом.</text><name>Как я молод - и страх мне неведом...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1856</date_from><text>В стране лучей, незримой нашим взорам,
Вокруг миров вращаются миры;
Там сонмы душ возносят стройным хором
Своих молитв немолчные дары;
Блаженством там сияющие лики
Отвращены от мира суеты,
Не слышны им земной печали клики,
Не видны им земные нищеты;
Все, что они желали и любили,
Все, что к земле привязывало их,
Все на земле осталось горстью пыли,
А в небе нет ни близких, ни родных.
Но ты, о друг, лишь только звуки рая
Как дальний зов, в твою проникнут грудь,
Ты обо мне подумай, умирая,
И хоть на миг блаженство позабудь!
Прощальный взор бросая нашей жизни,
Душою, друг, вглядись в мои черты,
Чтобы узнать в заоблачной отчизне
Кого звала, кого любила ты,
Чтобы не мог моей молящей речи
Небесный хор навеки заглушить,
Чтобы тебе, до нашей новой встречи,
В стране лучей и помнить и грустить!</text><name>В стране лучей, незримой нашим взорам...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1907</date_from><text>Жутко мне от вешней радости,
От воздушной этой сладости,
И от звона, и от грома
Ледолома
На реке
Сердце бьется налегке.
Солнце вешнее улыбчиво,
Сердце девичье узывчиво.
Эта сладкая истома
Незнакома
И страшна,-
Пала на сердце весна!
Верба, ягода пушистая,
Верба, ласковая, чистая!
Я бы милого вспугнула,
Хлестанула,
Обожгла,
В лес кружиться увела!
Я бы, встретивши кудрявого,
Из-за облака дырявого
Вихрем волосы раздула
И шепнула:
"Милый, на!
Чем тебе я не весна?"</text><name>Веснянка</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from></date_from><text>В роще девки гуляли
Калина ли моя, малина ли моя!
И весну прославляли.
Калина и пр.
Девку горесть морила,
Калина и пр.
Девка тут говорила:
Калина и пр.
"Я лишилася друга.
Калина и пр.
Вянь, трава чиста луга,
Калина и пр.
Не всходи, месяц ясный,
Калина и пр.
Не свети ты, день красный,
Калина и пр.
Не плещите вы, воды!
Калина и пр.
Не пойду в короводы,
Калина и пр.
Не нарву я цветочков,
Калина и пр.
Не сплету я веночков.
Калина и пр.
Я веселья не знаю,
Калина и пр.
Друг, тебя вспоминаю
Калина и пр.
Я и денно и ночно.
Калина и пр.
В день и в ночь сердцу тошно.
Калина и пр.
Я любила сердечно
Калина и пр.
И любить буду вечно.
Калина и пр.
Сыщешь ты дорогую,
Калина и пр.
Отлучився - другую
Калина и пр.
Сыщешь милу, прекрасну
Калина и пр.
И забудешь несчастну.
Калина и пр.
Та прекраснее будет,
Калина я пр.
Да тебя позабудет.
Калина я пр.
Ах, а я не забуду,
Калина и пр.
Сколько жить я ни буду.
Калина и пр.
Не пойдут быстры реки
Калина и пр.
Ко источнику ввеки.
Калина и пр.
Так и мне неудобно
Калина и пр.
Быть неверной подобно".
Калина и пр.</text><name>В роще девки гуляли...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Круглый двор
с кринолинами клумб.
Неожиданный клуб
страстей и гостей,
приезжающих цугом.
И откуда-то с полуиспугом -
Наташа,
она,
каблучками стуча,
выбегает, выпархивает -
к Анатолю, к Андрею -
бог знает к кому!-
на асфальт, на проезд,
под фасетные буркалы автомобилей,
вылетает, выпархивает без усилий
всеми крыльями
девятнадцати лет -
как цветок на паркет,
как букет на подмостки,-
в лоск асфальта
из барского особняка,
чуть испуганная,
словно птица на волю -
не к Андрею,
бог знает к кому -
к Анатолю?..
Дождь стучит в целлофан
пистолетным свинцом...
А она, не предвидя всего,
что ей выпадет вскоре на долю,
выбегает
с уже обреченным лицом.</text><name>Наташа</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1956</date_from><text>Казалось мне, что все слова истерты,
Что свежих слов мне не найти родник,
Но взгляд один — и воскресает мертвый,
И оживает скованный язык.
Но взгляд не тот, что в тишине укромной
Ласкал меня, как трепетный ночник,
А тот палящий, из пространств огромных,
Что вместе с бурей предо мной возник.
Как звезды те, которых нет на свете,
Неотличимые от звезд других,
Спустя столетья так же ярко светят,
Как будто жизнь не покидала их.</text><name>Животворящий взгляд</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Ночное небо так угрюмо,
Заволокло со всех сторон.
То не угроза и не дума,
То вялый, безотрадный сон.
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.
Как по условленному знаку,
Вдруг неба вспыхнет полоса,
И быстро выступят из мраку
Поля и дальние леса.
И вот опять все потемнело,
Все стихло в чуткой темноте -
Как бы таинственное дело
Решалось там - на высоте.</text><name>Ночное небо так угрюмо...</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1862</date_from><text>Итак, вы ждете от меня
Письма по-русски для науки?
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . С юных лет
Слова: письмо, печать, пакет
Во мне вселяли отвращенье.
Я думал: «Господи! писать
И слать по почте уверенье
В любви, и в дружбе, и в почтеньи,
Ведь это значит просто лгать:
Лгать перед сердцем, перед духом.
Коль человек полюбит раз,
Духовным оком, вещим слухом
Он видит нас, он слышит нас.
К чему ж писать? Я слышу, вижу».
Так думал я, и потому,
Совсем не веруя письму,
Я переписки ненавижу.
Но если отдан уж приказ,
Непослушанье безрассудно...
С чего начать?
Давно уж в моде
Беседу с дамой заводить
Намеком тонким о погоде,
А уж потом и говорить...
И говорить о всем об этом,
Что говорится целым светом,
На что с самих пеленок мать
Учила дочку отвечать,
Или сама, а были средства —
Через мадам, мамзель иль мисс...
(Здорова ли madame F[ern]iss?)
Простите: дней счастливых детства,
Дней первых слез, дней первых грез
Коснулся я... Бог с ними! Были
Да и прошли. Господь унес...
Мы о погоде говорили...
У нас плоха. Панелей плиты
Так и сочатся под ногой,
А крыши с самых труб облиты
Какой-то мыльною водой,
Как будто — вид довольно жалкой!—
Природа лапотки сняла,
Кругом подол подобрала
И моет грязною мочалкой
Всю землю к празднику весны...
Еще простите... Право, сны
О вечном солнце, вечном мае,
О том далеком, чудном крае,
Где дышишь вольно, где тепло,
Волнуют желчь мне тяжело...
Но станет и у нас погодка.
Весна идет: ее походка,
Ее приемы и слова —
Без льдинок катится Нева,
Мосты полиция наводит,
По мокрым улицам давно
Ночь белая дозором бродит,
Глядит порой ко мне в окно,
Особенно когда разгрязнет
И ехать некуда,— глядит,
Да так упорно, словно дразнит:
«Ну, что не спишь-то? — говорит.—
Ведь люди спят, ведь сон-то нужен;
Диви бы бал, диви бы ужин:
Нет, так вот, даром баловать!
Гаси свечу, ложися спать!»
И верить я готов беличке
И изменить готов привычке
Не спать ночей...
А есть в ночи,
Вы сами знаете, такое,
Что и светлей и жгучей втрое,
Чем солнца вешние лучи.
Дни длинны, ровны, монотонны,
Как ржавых рельсов полоса,
А ночи, ночи... небеса
Бывают звездны и бездонны,
Как чьи-то глазки...
Я не лгу
И доказать всегда могу
Сродство ночных небес с глазами.
Теперь, конечно, между нами,
Теперь я сплетничать начну.
Я видел некую жену
И видел девочку: глазенки
По сердцу гладят... Отчего
Намек на женщину в ребенке
Не занимает никого?
Как будто бог зерно положит,
И уж зерну не возрасти,
Как будто девочка не может
Девицей красной расцвести!
Нет! Я красавиц угадаю
И в зрелых женщинах узнаю,
Всегда узнаю, и впопад,
Какими в отрочестве были...
И вот одна вам наугад:
Соболья бровь, лукавый взгляд,
Лицо как кипень, плечи всплыли
Как две кувшинки — или две,
С ночи заснувшие в траве,
Две белотрепетные пташки
Всплывают рано на заре
Из моря донника и кашки
В росном, зернистом серебре...
Да, на цветы, на перья птицы,
На росы майского утра
Идет не столько серебра,
Как на плечо отроковицы,
Когда создатель сам на ней
Печать любви своей положит —
А всё, что создано, очей
Свести с красавицы не может.
Но переход-то мой к мечте
От сплетен слишком уж поспешен.
Что делать, аз есмь многогрешен
И поклоняюсь красоте.
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
Недавно ночью проезжал
Я мимо графского аббатства...
Остановился... Старый дом
Темнел завешанным окном
Угольной комнаты угрюмо,
Смотрел с такою тайной думой
На водополую Неву,
Что бог весть как, но предо мною
Восстали тени чередою...
И вот вам греза наяву.
Не бойтесь, нет во мне привычки
Пугать могилами: сову
На перышко последней птички
Вовеки не сменяю я;
Мне дроги, гроб и панихида,
И лития, и кутия,
Поверьте, смертная обида...
Так вот-с... почудился мне бал.
Сверкали люстры и уборы,
Цветился зал, звучали хоры,
Весь дом гудел, благоухал
И трепетал под стройным звуком.
На диво всем, в науку внукам
В нем дед вельможный пировал
Затем, что — было это время —
Он взял на плечи, и не зря,
Тяжелое, честное бремя
С рамен великого царя.
И вот он сам. Густые кудри
Белеют в благовонной пудре;
Лилейно-нежная рука,
Как мрамор дышащий мягка,
Красуется под кружевами.
Полусклоненный мощный стан
Затянут в бархатный кафтан,
Горит алмазными звездами
Грудь вдоль широкого рубца
Лазурной ленты, а с лица
Не сходит тонкая улыбка —
Почет приветливый гостям...
Но мчатся тени, мчатся шибко —
И улетели...
Вновь темно
Угольной комнаты окно...
Постойте! Снова озарилось:
Тихонько в комнату вошла
Она... задумчиво-светла,
Как ранний месяц... Мне приснилось,
Почудилось, быть может, но...
Портрет я изучил давно...
Кругом сиянье разливая,
Из рамы вышла как живая
И села, голову склоня...
Вы можете дразнить меня,
Осмеивать все эти грезы,
Не верить даже — я не прочь...
Но платье красное и розы
Такие, как у ней точь-в-точь,
Но белокурый пышный локон
Я видел явственно в ту ночь
В угольной комнате у окон...
Опять темно... и свет опять...
По тем же залам и гостиным,
Дивясь статуям и картинам,
Толпится не былая знать,
А новое, иное племя,
Грядущей «жатвы мысли семя»:
При блеске люстр, и ламп, и свеч,
Под звуки музыки стостройной,
Гуляют гордо и спокойно,
Ведя насмешливую речь.
Гостей встречает внук-вельможа,
Но не по платью одному:
Дорога знанью и уму!..
Теперь, покойных не тревожа
И отрекаяся от грез,
Я предложу живой вопрос:
У вас весна и незабудки?
И соловьи? и ночь тепла?
И вся природа ожила,
Не отрекаясь от побудки
Жить долго-долго?.. Сами вы
Спокойны, веселы, здоровы?
Или с чугунки и с Москвы
Все ваши нервные основы,
Как нить натянутой струны,
Тревожливо потрясены?
Еще вопрос. Решите сами,
Зачем пишу я к вам стихами?
Без шуток следует решить...
Быть может, потому, что с вами
Неловко прозой говорить?
Иль, выражаясь безыскусно,
Не потому ли, может быть,
Что вместе тошно, порознь грустно?..</text><name>Забытые ямбы</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Середниково. Ночью; у окна.
Есть место: близ тропы глухой,
В лесу пустынном, средь поляны,
Где вьются вечером туманы,
Осеребренные луной...
Мой друг! ты знаешь ту поляну;
Там труп мой хладный ты зарой,
Когда дышать я перестану!
Могиле той не откажи
Ни в чем, последуя закону;
Поставь над нею крест из клену
И дикий камень положи;
Когда гроза тот лес встревожит,
Мой крест пришельца привлечет;
И добрый человек, быть может,
На диком камне отдохнет.</text><name>Завещание</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1970</date_from><text>Я о тебе
Гораздо больше знаю,
Чем о себе ты ведаешь сама,
О милая обыденность земная,
Стучащаяся пальчиком в дома.
И о земле не меньше мне известно,
Чем знает о себе сама земля -
Не я ли сам, пришлец из звездной бездны,
На ней возделал хлебные поля.
Да и о небе знаю я побольше,
Чем это небо знает о себе,
И потому-то не могу я дольше
Ждать и гадать о собственной судьбе.
О ты судьба моя, ничья иная,
Я о тебе гораздо больше знаю,
Чем о себе ты ведаешь сама!</text><name>Судьба</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Жил я славно в первой трети
Двадцать лет на белом свете -
по учению,
Жил бездумно, но при деле,
Плыл, куда глаза глядели,-
по течению.
Думал - вот она, награда,-
Ведь ни веслами не надо,
ни ладонями.
Комары, слепни да осы
Донимали, кровососы,
да не доняли.
Слышал с берега в начале -
Мне о помощи кричали,
о спасении.
Не дождались, бедолаги,-
Я лежал, чумной от браги,
в отключении.
Тряханет ли в повороте,
Завернет в водовороте -
все исправится.
То разуюсь, то обуюсь,
На себя в воде любуюсь -
очень нравится.
Берега текут за лодку,
Ну а я ласкаю глотку
медовухою.
После лишнего глоточку
Глядь - плыву не в одиночку,-
со старухою.
И пока я удивлялся,
Пал туман и оказался
в гиблом месте я,-
И огромная старуха
Хохотнула прямо в ухо,
злая бестия.
Я кричу,- не слышу крика,
Не вяжу от страха лыка,
вижу плохо я,
На ветру меня качает...
- Кто здесь?- Слышу - отвечает:
- Я, Нелегкая!
Брось креститься, причитая,-
Не спасет тебя святая
богородица:
Тот, кто руль и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
так уж водится!-
Я в потьмах ищу дорогу,
Медовухи понемногу -
только по сту пью,-
А она не засыпает,
Впереди меня ступает
тяжкой поступью.
Вон, споткнулась о коренья,
От такого ожиренья
тяжко охая.
И у нее одышка даже,
А заносит ведь - туда же,
тварь нелегкая.
Вдруг навстречу нам - живая,
Хромоногая, кривая,
морда хитрая.
И кричит:- Стоишь над бездной,
Но спасу тебя, болезный,
слезы вытру я!-
Я спросил:- Ты кто такая?-
А она мне:- Я Кривая,-
воз, мол, вывезу,-
- И хотя я кривобока,
Криворука, кривоока,-
я мол вывезу!
Я воскликнул, наливая:
- Вывози меня, Кривая!
я на привязи!
Я тебе и шбан поставлю,
Кривизну твою исправлю -
только вывези!
И ты, маманя, сучья дочка,
На-ка выпей полглоточка -
больно нервная.
Ты забудь меня на время,
Ты же толстая - в гареме
будешь первая.-
и упали две старухи
У бутыли медовухи
в пьянь, истерику.
Я пока за кочки прячусь,
Я тихонько задом пячусь
прямо к берегу.
Лихо выгреб на стремнину
В два гребка на середину -
ох, пройдоха я!
Чтоб вы сдохли, выпивая,
Две судьбы мои -
Кривая да Нелегкая!
Знать, по злобному расчету
Да по тайному чьему-то
попечению
Не везло мне, обормоту,
И тащило, баламута,
по течению.
Мне казалось, жизнь - отрада,
Мол, ни веслами не надо, ох, не надо -
ох, пройдоха я!
...Удалились, подвывая,
Две судьбы мои -
Кривая да Нелегкая!
, -</text><name>Две судьбы</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1942</date_from><text>Что любится, чем дышится,
Душа чем ваша полнится,
То в голосе услышится,
То в песенке припомнится.
А мы споем о родине,
С которой столько связано,
С которой столько пройдено
Хорошего и разного!
Тяжелое - забудется.
Хорошее - останется.
Что с родиною сбудется,
То и с народом станется.
С ее лугами, нивами,
С ее лесами-чащами;
Была б она счастливою,
А мы-то будем счастливы.
И сколько с ней ни пройдено,-
Усталыми не скажемся
И песню спеть о родине
С друзьями не откажемся!</text><name>Заздравная песня</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1826</date_from><text>Князю E. П. Оболенскому
Прими, прими, святый Евгений,
Дань благодарную певца,
И слово пламенных хвалений,
И слезы, катящи с лица.
Отныне день твой до могилы
Пребудет свят душе моей:
В сей день твой соимянник милый
Освобожден был от цепей.</text><name>Прими, прими, святый Евгений...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Шумел снежок над позднею Москвой,
гудел народ, прощаясь на вокзале,
в тот час, когда в одежде боевой
мои друзья на север уезжали.
И было видно всем издалека,
как непривычно на плечах сидели
тулупчики, примятые слегка,
и длинные армейские шинели.
Но было видно каждому из нас
по сдержанным попыткам веселиться,
по лицам их,— запомним эти лица!—
по глубине глядящих прямо глаз,
да, было ясно всем стоящим тут,
что эти люди, выйдя из вагона,
неотвратимо, прямо, непреклонно
походкою истории пойдут.
Как хочется, как долго можно жить,
как ветер жизни тянет и тревожит!
Как снег валится!
Но никто не сможет,
ничто не сможет их остановить.
Ни тонкий свист смертельного снаряда,
ни злобный гул далеких батарей,
ни самая тяжелая преграда —
молчанье жен и слезы матерей.
Что ж делать, мать?
У нас давно ведется,
что вдаль глядят любимые сыны,
когда сердец невидимо коснется
рука патриотической войны.
В расстегнутом тулупчике примятом
твой младший сын, упрямо стиснув рот,
с путевкой своего военкомата,
как с пропуском, в бессмертие идет.</text><name>На вокзале</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1884</date_from><text>Повеяло черемухой,
Проснулся соловей,
Уж песнью заливается
Он в зелени ветвей.
Учи меня, соловушко,
Искусству твоему!
Пусть песнь твою волшебную
Прочувствую, пойму.
Пусть раздается песнь моя
Могуча и сильна,
Пусть людям в душу просится,
Пусть их живит она;
И пусть все им становится
Дороже и милей,
Как первая черемуха,
Как первый соловей!</text><name>Повеяло черемухой, проснулся соловей...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1965</date_from><text>Назыму Хикмету
У лиловой картины, которую ты мне принес,
Где ухабы, дома или море с соляркой и дымом,
Старый критик стоял, глядя в заводи зыбких полос,
И спросил наконец:
— Почему вы дружили с Назымом?
Ты, пройдя сквозь страданье, которого хватит троим,
Ты, придя как легенда и вдруг обернувшись живым,—
Рыжий турок с короткой и вечной судьбой,
В самом деле, Назым, почему мы дружили с тобой?
Я любил в тебе ярость и то, как ты жил без отказа.
То, что не был ты старым, что не был ты старым ни разу.
Звонкий труженик, землю упрямо лечил ты больную,
В шестьдесят пил вино и девчонку любил озорную.
Даже умер — живя, улыбнувшись июньскому свету
Утром. Руку подняв, чтобы вынуть газету.
Я с тобой подружился той давней турецкою ночью,
В час, когда тебя бросили в одиночку.
И в тот полдень берлинский, в те две раскаленных недели,
Когда вместе с тобой мы дрались, и писали, и пели.
В драке ты веселел, забывал и болезнь и усталость.
И за друга был рад, если песня его получалась.
Ты, как я, москвичом был. Москву ты любил. Но я знаю,
Как во сне тебя Турция не оставляла родная.
Минаретами сердце колола, синела Босфором,
Молодыми друзьями стояла всегда перед взором.
Пусть писал ты, могучий, иным, удивительным словом.
Пусть привык ты вдали к диковатым картинам лиловым.
Пусть не сверстники мы, пусть мы кровью совсем неродные.
Пусть хотели поссорить нас люди иные,—
Жажда жизни, Назым, нас навеки сдружила с тобою.
Чувство локтя, Назым, нас нигде не бросало с тобою.
Мы с тобой оптимисты, Назым,— так нам сердце велело.
Мы с тобой коммунисты, Назым. Может, в этом все дело.</text><name>У лиловой картины</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1846</date_from><text>Когда, как женщина, тиха
И величава, как царица,
Ты предстоишь рабам греха,
Искусства девственного жрица,
Как изваянье холодна,
Как изваянье, ты прекрасна,
Твое чело - спокойно-ясно;
Богов служенью ты верна.
Тогда тебе ненужны дани
Вперед заказанных цветов,
И выше ты рукоплесканий
Толпы упившихся рабов.
Когда ж и их восторг казенный
Расшевелит на грубый взрыв
Твой шепот, страстью вдохновленный,
Твой лихорадочный порыв,
Мне тяжело, мне слишком гадко,
Что эта страсти простота,
Что эта сердца лихорадка
И псами храма понята.</text><name>Артистке</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Я не любим никем! Пустая осень!
Нагие ветки средь лимонной мглы;
А за киотом дряхлые колосья
Висят, пропылены и тяжелы.
Я ненавижу полумглу сырую
Осенних чувств и бред гоню, как сон.
Я щеточкою ногти полирую
И слушаю старинный полифон.
Фальшивит нежно музыка глухая
О счастии несбыточных людей
У озера, где, вод не колыхая,
Скользят стада бездушных лебедей.</text><name>Я не любим никем! Пустая осень!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1804</date_from><text>В дымном поле, на биваке
У пылающих огней,
В благодетельном араке
Зрю спасителя людей.
Собирайся вкруговую,
Православный весь причет!
Подавай лохань златую,
Где веселие живет!
Наливай обширны чаши
В шуме радостных речей,
Как пивали предки наши
Среди копий и мечей.
Бурцов, ты - гусар гусаров!
Ты на ухарском коне
Жесточайший из угаров
И наездник на войне!
Стукнем чашу с чашей дружно!
Нынче пить еще досужно;
Завтра трубы затрубят,
Завтра громы загремят.
Выпьем же и поклянемся,
Что проклятью предаемся,
Если мы когда-нибудь
Шаг уступим, побледнеем,
Пожалеем нашу грудь
И в несчастьи оробеем;
Если мы когда дадим
Левый бок на фланкировке,
Или лошадь осадим,
Или миленькой плутовке
Даром сердце подарим!
Пусть не сабельным ударом
Пресечется жизнь моя!
Пусть я буду генералом,
Каких много видел я!
Пусть среди кровавых боев
Буду бледен, боязлив,
А в собрании героев
Остр, отважен, говорлив!
Пусть мой ус, краса природы,
Черно-бурый, в завитках,
Иссечется в юны годы
И исчезнет, яко прах!
Пусть фортуна для досады,
К умножению всех бед,
Даст мне чин за вахтпарады
И георгья за совет
!
Пусть... Но чу! гулять не время!
К коням, брат, и ногу в стремя,
Саблю вон - и в сечу! Вот
Пир иной нам бог дает,
Пир задорней, удалее,
И шумней, и веселее...
Ну-тка, кивер набекрень,
И - ура! Счастливый день!</text><name>Бурцову (В дымном поле, на биваке...)</name><date_to>1804</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>К А. Бестужеву
Не сбылись, мой друг, пророчества
Пылкой юности моей:
Горький жребий одиночества
Мне сужден в кругу людей.
Слишком рано мрак таинственный
Опыт грозный разогнал,
Слишком рано, друг единственный,
Я сердца людей узнал.
Страшно дней не ведать радостных,
Быть чужим среди своих,
Но ужасней истин тягостных
Быть сосудом с дней младых.
С тяжкой грустью, с черной думою
Я с тех пор один брожу
И могилою угрюмою
Мир печальный нахожу.
Всюду встречи безотрадные!
Ищешь, суетный, людей,
А встречаешь трупы хладные
Иль бессмысленных детей...</text><name>Стансы</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1963</date_from><text>Пусть погиб мой герой.
Только песня доныне жива.
Пусть напев в ней другой
И другие, конечно, слова.
Но в бессонное сердце
Стучатся все так же упрямо
И надежда Анголы,
И черная боль Алабамы.
Не нарушила юность
Своих благородных традиций,
И за песнею песня
В стране моей снова родится.
В песнях молодость наша!
Над нею не властвуют годы.
И мечтают мальчишки
О счастье далеких народов.
Пусть же крепнет содружество
Смелых. И в песне доносится пусть
И кубинское мужество,
И испанская грусть.
* См. Гренада</text><name>Пусть погиб мой герой...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Я сплавлю скважины замочные.
Клевещущему - исполать.
Все репутации подмочены.
Трещи,
трехспальная кровать!
У, сплетники! У, их рассказы!
Люблю их царственные рты,
их уши,
точно унитазы,
непогрешимы и чисты.
И версии урчат отчаянно
в лабораториях ушей,
что кот на даче у Ошанина
сожрал соседских голубей,
что гражданина А. в редиске
накрыли с балериной Б...
Я жил тогда в Новосибирске
в блистанье сплетен о тебе.
как пулеметы, телефоны
меня косили наповал.
И точно тенор - анемоны,
я анонимки получал.
Междугородные звонили.
Их голос, пахнущий ванилью,
шептал, что ты опять дуришь,
что твой поклонник толст и рыж.
Что таешь, таешь льдышкой тонкой
в пожатье пышущих ручищ...
Я возвращался.
На Волхонке
лежали черные ручьи.
И все оказывалось шуткой,
насквозь придуманной виной,
и ты запахивала шубку
и пахла снегом и весной.
Так ложь становится гарантией
твоей любви, твоей тоски...
Орите, милые, горланьте!..
Да здравствуют клеветники!
Смакуйте! Дергайтесь от тика!
Но почему так страшно тихо?
Тебя не судят, не винят,
и телефоны не звонят...</text><name>Ода сплетникам</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Т.Г.
Люди пишут, а время стирает,
Все стирает, что может стереть.
Но скажи,- если слух умирает,
Разве должен и звук умереть?
Он становится глуше и тише,
Он смешаться готов с тишиной.
И не слухом, а сердцем я слышу
Этот смех, этот голос грудной.</text><name>Люди пишут, а время стирает...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1912</date_from><text>Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.</text><name>Приходи на меня посмотреть...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1910</date_from><text>Она вошла в моторный лимузин,
Эскизя страсть в корректном кавалере,
И в хрупоте танцующих резин
Восстановила голос Кавальери.
Кто звал ее на лестнице: "Manon?"
И ножки ей в прохладном вестибюле,-
Хотя она и бросила: "Mais non!"* -
Чьи руки властно мехово обули?
Да все же он, пустой, как шантеклер,
Проборчатый, офраченный картавец,
Желательный для многих кавалер,
Использованный многими красавец.
О, женщина! Зови его в турне,
Бери его, пожалуй, в будуары...
Но не води с собою на Массне:
"Письмо" Массне... Оно не для гитары!..
* Но нет (франц.).- Ред.</text><name>В лимузине</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Непишущий поэт — осенний соловей...
Как отыскать тебя среди густых ветвей?
И как истолковать твое молчанье?
От радости оно или с отчаянья?
Я помню, как ты плакал над строкой,
Не над своей, а над чужой посмертною.
Я в нашу юность за тобой последую.
Ты душу мне тревогой успокой.
Для нас иное время настает.
Я знал тебя веселым и задиристым.
Ты говорил: «Вот погоди, мы вырастем,
Дотянемся до самых высших нот».
А ноту, что назначена тебе,
Другим не взять — ни журавлям, ни соколам,
Не покоряйся лени и судьбе,
А покори-ка ноту ту высокую.
Мне твой успех дороже всех похвал.
Лишь только бы звучал твой голос снова.
Тебя твой дар в такую высь призвал,
Где нету ничего превыше слова.</text><name>Другу юности</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1948</date_from><text>Когда вдали угаснет свет дневной
И в черной мгле, склоняющейся к хатам,
Все небо заиграет надо мной,
Как колоссальный движущийся атом,-
В который раз томит меня мечта,
Что где-то там, в другом углу вселенной,
Такой же сад, и та же темнота,
И те же звезды в красоте нетленной.
И может быть, какой-нибудь поэт
Стоит в саду и думает с тоскою,
Зачем его я на исходе лет
Своей мечтой туманной беспокою.</text><name>Когда вдали угаснет свет дневной...</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1841</date_from><text>Когда б я солнцем покатился,
И в чудных заблистал лучах,
И в ста морях изобразился,
И оперся на ста горах;
Когда б луну — мою рабыню —
Посеребрял мой длинный луч,—
Цветя воздушную пустыню,
Пестря хребты бегущих туч;
Когда б послушные планеты,
Храня подобострастный ход,
Ожизненные мной, нагреты,
Текли за мной, как мой народ;
Когда б мятежная комета,
В своих курящихся огнях,
Безумно пробежав полсвета,
Угасла на моих лучах: —
Ах, стал ли б я тогда счастливым,
Среди небес, среди планет,
Плывя светилом горделивым?..
Нет — счастлив не был бы я... нет!
Но если б в рубище, без пищи,
Главой припав к чужой стене,
Хоть раз, хоть раз, счастливец нищий,
Увидел Бога я во сне!
Я б отдал все земные славы
И пышный весь небес наряд,
Всю прелесть власти, все забавы
За тот один на Бога взгляд!!!</text><name>Когда б</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Из Роберта Бернса
Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
Очень холодно девчонке,
Бьет девчонку дрожь:
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь.
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмешь!
И какая вам забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи!..</text><name>Пробираясь до калитки...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Вся дрожа, я стою на подъезде
Перед дверью, куда я вошла накануне,
И в печальные строфы слагаются буквы созвездий.
О, туманные ночи в палящем июне!
Там, вот там, на закрытой террасе
Надо мной склонялись зажженные очи,
Дорогие черты, искаженные в страстной гримасе.
О, туманные ночи! туманные ночи!
Вот и тайна земных наслаждений...
Но такой ли ее я ждала накануне!
Я дрожу от стыда - я смеюсь! Вы солгали мне, тени!
Вы солгали, туманные ночи в июне!</text><name>Туманные ночи</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1861</date_from><text>Не предавайтесь особой унылости:
Случай предвиденный, чуть не желательный.
Так погибает по божией милости
Русской земли человек замечательный
С давнего времени: молодость трудная,
Полная страсти, надежд, увлечения,
Смелые речи, борьба безрассудная,
Вслед за тем долгие дни заточения.
Всё он изведал: тюрьму петербургскую,
Справки, допросы, жандармов любезности,
Всё - и раздольную степь Оренбургскую,
И ее крепость. В нужде, в неизвестности
Там, оскорбляемый каждым невеждою,
Жил он солдатом с солдатами жалкими,
Мог умереть он, конечно, под палками,
Может, и жил-то он этой надеждою.
Но, сократить не желая страдания,
Поберегло его в годы изгнания
Русских людей провиденье игривое.
Кончилось время его несчастливое,
Всё, чего с юности ранней не видывал,
Милое сердцу, ему улыбалося.
Тут ему бог позавидовал:
Жизнь оборвалася.</text><name>На смерть Шевченко</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1768</date_from><text>Покидаю домик скромный,
Где моей любимой кров.
Тихим шагом в лес огромный
Я вхожу под сень дубов.
Прорвалась луна сквозь чащи:
Прошумел зефир ночной,
И, склоняясь, льют все слаще
Ей березы ладан свой.
Я блаженно пью прохладу
Летней сумрачной ночи!
Что душе дает отраду,
Тихо чувствуй и молчи.
Страсть сама почти невнятна.
Но и тысячу ночей
Дам таких я безвозвратно
За одну с красой моей.
Перевод. А.Кочеткова</text><name>Прекрасная ночь</name><date_to>1768</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from></date_from><text>Во тьме исчезнувших веков,
В борьбе с безжалостной природой
Ты родилась под звук оков
И в мир повеяла свободой.
Ты людям счастье в дар несла,
Забвенье рабства и печали,—
Богини светлого чела
В тебе безумцы не признали.
Ты им внушала только страх,
Твои советы их томили;
Тебя сжигали на кострах,
Тебя на плаху волочили,—
Но голос твой звучал, как медь,
Из мрака тюрьм, из груды пепла...
Ты не хотела умереть,
Ты в истязаниях окрепла!
Прошли века; устав в борьбе,
Тебя кляня и ненавидя,
Враги воздвигли храм тебе,
Твое могущество увидя!
Страдал ли человек с тех пор,
Иль кровь лилася по-пустому,
Тебе всё ставили в укор,
Хоть ты учила их другому!
Ты дожила до наших дней...
Но так ли надо жить богине?
В когтях невежд и палачей
Ты изнываешь и доныне.
Твои неверные жрецы
Тебя бесчестят всенародно,
Со злом бессильные бойцы
Друг с другом борются бесплодно.
Останови же их! Пора
Им протянуть друг другу руки
Во имя чести и добра,
Во имя света и науки...
Но всё напрасно! Голос твой
Уже не слышен в общем гаме,
И гул от брани площадной
Один звучит в пустынном храме,
И так же тупо, как и встарь,
Отжившим вторя поколеньям,
На твой поруганный алтарь
Глядит толпа с недоуменьем.</text><name>К человеческой мысли</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Благодарю!.. Вчера мое признанье
И стих мой ты без смеха приняла;
Хоть ты страстей моих не поняла,
Но за твое притворное вниманье
Благодарю!
В другом краю ты некогда пленяла,
Твой чудный взор и острота речей
Останутся навек в душе моей,
Но не хочу, чтобы ты мне сказала:
Благодарю!
Я б не желал умножить в цвете жизни
Печальную толпу твоих рабов
И от тебя услышать, вместо слов
Язвительной, жестокой укоризны:
Благодарю!
О, пусть холодность мне твой взор покажет,
Пусть он убьет надежды и мечты
И все, что в сердце возродила ты;
Душа моя тебе тогда лишь скажет:
Благодарю!</text><name>Благодарю!</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1761</date_from><text>Я долго размышлял и долго был в сомненье,
Что есть ли на землю от высоты смотренье;
Или по слепоте без ряду всё течет,
И промыслу с небес во всей вселенной нет.
Однако, посмотрев светил небесных стройность,
Земли, морей и рек доброту и пристойность,
Премену дней, ночей, явления луны,
Признал, что божеской мы силой созданы.</text><name>Я долго размышлял и долго был в сомненье...</name><date_to>1761</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1969</date_from><text>Стихи, стихи, бойцы моей души.
Моя победа и моя отрава.
Забвенья и сомненья камыши...
И под обстрелом стонет переправа.
Что ждет тебя на дальнем берегу?—
Неведомо перегорелым нервам.
Сквозь тину и болотную кугу
Какое слово выберется первым?
Но ты жива, поэзия, жива!
Как тот приказ в фельдъегерском конверте,
Всегда твои нуждаются слова
Не в чем-нибудь, а в подтвержденье смертью.
Ты весь огонь берешь себе на грудь,
И, свет зари перемежая тенью,
Твоей Свободы выстраданный путь
Проходит через гибель к воскресенью.</text><name>Твоей свободы выстраданный путь</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1943</date_from><text>Черноглазая казачка
Подковала мне коня,
Серебро с меня спросила,
Труд не дорого ценя.
- Как зовут тебя, молодка?
А молодка говорит:
- Имя ты мое почуешь
Из-под топота копыт.
Я по улице поехал,
По дороге поскакал,
По тропинке между бурых,
Между бурых между скал:
Маша? Зина? Даша? Нина?
Все как будто не она...
"Ка-тя! Ка-тя!" - высекают
Мне подковы скакуна.
С той поры,- хоть шагом еду,
Хоть галопом поскачу,-
"Катя! Катя! Катерина!" -
Неотвязно я шепчу.
Что за бестолочь такая?
У меня ж другая есть.
Но уж Катю, будто песню,
Из души, брат, не известь:
Черноокая казачка
Подковала мне коня,
Заодно уж мимоходом
Приковала и меня.</text><name>Казачья шуточная</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1946</date_from><text>После первых крещений в Тулоне
Через реки, болота и рвы
Их тянули поджарые кони
По Европе до нашей Москвы.
Их сорвали с лафетов в двенадцатом
И в кремлевской святой тишине
По калибрам, по странам и нациям
К опаленной сложили стене.
Знать, сюда непременно сводило
Все начала и все концы.
Сквозь дремоту холодные рыла
Тупо смотрят на наши дворцы.
Итальянские, польские, прусские
И двунадесять прочих держав.
Рядом с шведскими пушки французские
Поравнялись судьбой и лежат.
Сверху звезды на башнях старинных,
Башням памятна славная быль.
И лежит на тяжелых стволинах
Безразличная русская пыль.</text><name>Наполеоновские пушки в Кремле</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль -
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут -
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно...
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно...
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!</text><name>Кинематограф</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Тот запах вымытых волос,
Благоуханье свежей кожи!
И поцелуй в глаза, от слез
Соленые, и в губы тоже.
И кучевые облака,
Курчавящиеся над чащей.
И спящая твоя рука,
И спящий лоб, и локон спящий.
Повремени, певец разлук!
Мы скоро разойдемся сами.
Не разнимай сплетенных рук.
Не разлучай уста с устами.</text><name>За городом</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1959</date_from><text>Годами голодаю по тебе.
С мольбой о недоступном засыпаю,
Проснусь - и в затухающей мольбе
Прислушиваюсь к петухам и к лаю.
А в этих звуках столько безразличья,
Такая трезвость мира за окном,
Что кажется - немыслимо разлиться
Моей тоске со всем ее огнем.
А ты мелькаешь в этом трезвом мире,
Ты счастлива среди простых забот,
Встаешь к семи, обедаешь в четыре -
Олений зов тебя не позовет.
Но иногда, самой иконы строже,
Ты взглянешь исподлобья в стороне -
И на секунду жутко мне до дрожи:
Не ты ль сама тоскуешь обо мне?</text><name>Годами голодаю по тебе...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1839</date_from><text>Смеркаться начинает,
Уж звезды надо мной,-
И вот мы подъезжаем
К заставе городской.
Дома стоят рядами,
Огонь мелькает в них,-
И стук от экипажей
Несется с мостовых.
Вся скука городская
Приходит мне на ум,
И как гнетет здесь душу
Забот вседневных шум.
Скорей! насквозь чрез город,
Ямщик, скачи же ты:
Там - снова бесконечность
И вольный мир мечты.</text><name>Город (Смеркаться начинает...)</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Ты молилась ли на ночь, береза?
Вы молились ли на ночь,
запрокинутые озера
Сенеж, Свитязь и Нарочь?
Вы молились ли на ночь, соборы
Покрова и Успенья?
Покурю у забора.
Надо, чтобы успели.
Ты молилась ли на ночь, осина?
Труд твой будет обильный.
Ты молилась, Россия?
Как тебя мы любили!</text><name>Песня вечерняя</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1836</date_from><text>Нет, кажется, тебе не суждено
Сразить врага; твой враг детина чудный;
В нем совесть спит спокойно, непробудно.
Заставить бестию стыдиться мудрено;
Заставить покраснеть не трудно!</text><name>Нет, кажется, тебе не суждено...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>Из последнего одиночества
прощальной мольбой,- не пророчеством
окликаю вас, отроки-други:
одна лишь для поэта заповедь
на востоке и на западе,
на севере и на юге -
не бить
челом
веку своему,
Но быть
челом века
своего,-
быть человеком.</text><name>Из последнего одиночества...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Обрывки проводов. Не позвонит никто.
Как человек, подмигивает мне пальто.
Хозяева ушли. Еще стоит еда.
Еще в саду раздавленная резеда.
Мы едем час, другой. Ни жизни, ни жилья.
Убитый будто спит. Смеется клок белья.
Размолот камень, и расщеплен грустный бук.
Леса без птиц, и нимфа дикая без рук.
А в мастерской, средь красок, кружев и колец,
Гранатой замахнулся на луну мертвец,
И синевой припудрено его лицо.
Как трудно вырастить простое деревцо!
Опять развалины — до одури, до сна.
Невыносимая чужая тишина.
Скажи, неужто был обыкновенный день,
Когда над детворой еще цвела сирень!</text><name>Возле Фонтенбло</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1966</date_from><text>Мне лошадь встретилась в кустах.
И вздрогнул я. А было поздно.
В любой воде таился страх,
В любом сарае сенокосном...
Зачем она в такой глуши
Явилась мне в такую пору?
Мы были две живых души,
Но неспособных к разговору.
Мы были разных два лица,
Хотя имели по два глаза.
Мы жутко так, не до конца,
Переглянулись по два раза.
И я спешил — признаюсь вам —
С одною мыслью к домочадцам:
Что лучше разным существам
В местах тревожных —
не встречаться!</text><name>Вечернее происшествие</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Теплотой меня пои,
поле юга - родина.
Губы нежные твои -
красная смородина!
Погляжу в твои глаза -
голубой крыжовник!
В них лазурь и бирюза,
ясно, хорошо в них!
Скоро, скоро, как ни жаль,
летняя долина,
вновь ударится в печаль
дождик-мандолина.
Листья леса сгложет медь,
станут звезды тонкими,
щеки станут розоветь -
яблоки антоновки.
А когда за синью утр
лес качнется в золоте,
дуб покажет веткой: тут
клад рассыпан - желуди.
Лягут белые поля
снегом на все стороны,
налетят на купола
сарацины - вороны...
Станешь, милая, седеть,
цвет волос изменится.
Затоскует по воде
водяная мельница.
И начнут метели выть
снежные - повсюду!
Только я тебя любить
и седою буду!</text><name>Погудка о погодке</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Вот этот дом, сто лет тому назад,
Был полон предками моими,
И было утро, солнце, зелень, сад,
Роса, цветы, а он глядел живыми,
Сплошь темными глазами в зеркала
Богатой спальни деревенской
На свой камзол, на красоту чела,
Изысканно, с заботливостью женской
Напудрен рисом, надушен,
Меж тем как пахло жаркою крапивой
Из-под окна открытого, и звон,
Торжественный и празднично-счастливый,
Напоминал, что в должный срок
Пойдет он по аллеям, где струится
С полей нагретый солнцем ветерок
И золотистый свет дробится
В тени раскидистых берез,
Где на куртинах диких роз,
В блаженстве ослепительного блеска,
Впивают пчелы теплый мед,
Где иволга то вскрикивает резко,
То окариною поет,
А вдалеке, за валом сада,
Спешит народ, и краше всех — она,
Стройна, нарядна и скромна,
С огнем потупленного взгляда</text><name>Дедушка в молодости</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Пока Земля еще вертится,
пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
чего у него нет:
мудрому дай голову,
трусливому дай коня,
дай счастливому денег...
И не забудь про меня.
Пока Земля еще вертится —
Господи, твоя власть!—
дай рвущемуся к власти
навластвоваться всласть,
дай передышку щедрому,
хоть до исхода дня.
Каину дай раскаяние...
И не забудь про меня.
Я знаю: ты все умеешь,
я верую в мудрость твою,
как верит солдат убитый,
что он проживает в раю,
как верит каждое ухо
тихим речам твоим,
как веруем и мы сами,
не ведая, что творим!
Господи мой Боже,
зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится,
и это ей странно самой,
пока ей еще хватает
времени и огня,
дай же ты всем понемногу...
И не забудь про меня.</text><name>Молитва</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1960</date_from><text>Однажды, покачнувшись на краю
всего, что есть, я ощутила в теле
присутствие непоправимой тени,
куда-то прочь теснившей жизнь мою.
Никто не знал, лишь белая тетрадь
заметила, что я задула свечи,
зажженные для сотворенья речи, -
без них я не желала умирать.
Так мучилась! Так близко подошла
к скончанью мук! Не молвила ни слова.
А это просто возраста иного
искала неокрепшая душа.
Я стала жить и долго проживу.
Но с той поры я мукою земною
зову лишь то, что не воспето мною,
всё прочее - блаженством я зову.</text><name>Однажды, покачнувшись на краю...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в темное сердце вошла.
Не знал я, что в сердце так много
Созвездий слепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для глаз говорящих твоих.
Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для губ полудетских твоих.
И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твое из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня.</text><name>Дремала душа, как слепая...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1914</date_from><text>Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки.
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий.
Это медь ударяет в медь.
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или волны гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.</text><name>Наступление</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1912</date_from><text>Я говорю сейчас словами теми,
Что только раз рождаются в душе.
Жужжит пчела на белой хризантеме,
Так душно пахнет старое саше.
И комната, где окна слишком узки,
Хранит любовь и помнит старину,
А над кроватью надпись по-французски
Гласит: "Seigneur, ayez pitie de nous»*.
Ты сказки давней горестных заметок,
Душа моя, не тронь и не ищи...
Смотрю, блестящих севрских статуэток
Померкли глянцевитые плащи.
Последний луч, и желтый и тяжелый,
Застыл в букете ярких георгин,
И как во сне я слышу звук виолы
И редкие аккорды клавесин.
* Господи, смилуйся над нами (франц.).</text><name>Вечерняя комната</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from></date_from><text>Сердце вьется, как снежная птица,
Над твоею ночной красотой,
Заснежает метелью ресницы
И покой ослепляет мечтой.
И в твоем заблиставшем румянце,
Золотая любовь, я открыл,
Что ты хочешь в мучительном танце
С моим сердцем плясать меж могил.
И хоть знаю, что сердце заплачет
В лютых чарах плывущей весны
И мечтательно голову спрячет
В голубые старинные сны,-
Принимаю тебя, опьяненье!
Закрутись, мое сердце, в снегу!
Моя сказка, метели, томленье
На рассветном льдяном берегу!
В твоем взоре - два солнца, а груди -
Две звезды, что слепят небосклон.
Саломея! На снежном сосуде
Я несу тебе душу и сон.
Сердце вьется, как белая птица,
Над твоей огневой красотой.
Опрокинула в эти страницы
Ты безумного кубок златой.
Так восстань над моею метелью,
Захлестни покрывалом цветным,
Золотой путеводной свирелью
Уведи меня к странам своим!</text><name>Пляска</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1858</date_from><text>(Отрывок)
Ночь. Успели мы всем насладиться.
Что ж нам делать? Не хочется спать.
Мы теперь бы готовы молиться,
Но не знаем, чего пожелать.
Пожелаем тому доброй ночи,
Кто все терпит, во имя Христа,
Чьи не плачут суровые очи,
Чьи не ропщут немые уста,
Чьи работают грубые руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям;
Кто бредет по житейской дороге
В безрассветной, глубокой ночи,
Без понятья о праве, о боге,
Как в подземной тюрьме без свечи...</text><name>Ночь. Успели мы всем насладиться.</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Солдат всегда здоров,
Солдат на все готов,-
И пыль, как из ковров,
Мы выбиваем из дорог.
И не остановиться,
И не сменить ноги,-
Сияют наши лица,
Сверкают сапоги!
По выжженной равнине -
За метром метр -
Идут по Украине
Солдаты группы "Центр".
На "первый-второй" рассчитайсь!
Первый-второй...
Первый, шаг вперед! - и в рай.
Первый-второй...
А каждый второй - тоже герой,-
В рай попадет вслед за тобой.
Первый-второй,
Первый-второй,
Первый-второй...
А перед нами все цветет,
За нами все горит.
Не надо думать - с нами тот,
Кто все за нас решит.
Веселые - не хмурые -
Вернемся по домам,-
Невесты белокурые
Наградой будут нам!
Все впереди, а ныне -
За метром метр -
Идут по Украине
Солдаты группы "Центр".
На "первый-второй" рассчитайсь!
Первый-второй...
Первый, шаг вперед! - и в рай.
Первый-второй...
А каждый второй - тоже герой,-
В рай попадет вслед за тобой.
Первый-второй,
Первый-второй,
Первый-второй...</text><name>Солдаты группы "Центр"</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1950</date_from><text>Качаясь на волнах эфира,
Минуя горы и моря,
Лети, лети голубкой мира,
О песня звонкая моя!
И расскажи тому, кто слышит,
Как близок долгожданный век,
Чем ныне и живет и дышит
В твоей отчизне человек.
Ты не одна — их будет много.
С тобой летящих голубей,—
Вас у далекого порога
Ждет сердце ласковых друзей.
Лети в закат багрово-алый,
В удушливый фабричный дым,
И в негритянские кварталы,
И к водам Ганга голубым.</text><name>Песня мира</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1918</date_from><text>(Писано в сентябре 1918 года)
Брожу по площадям унылым, опустелым.
Еще смуглеют купола и реет звон едва-едва,
Еще теплеет бедное тело
Твое, Москва.
Вот уж всадники скачут лихо.
Дети твои? или вороны?
Близок час, ты в прах обратишься —
Кто? душа моя? или бренный город?
На север и на юг, на восток и на запад
Длинные дороги, а вдоль них кресты.
Крест один — на нем распята,
Россия, ты!
Гляжу один, и в сердце хилом
Отшумели дни и закатились имена.
Обо всем скажу я — это было,
Только трудно вспоминать.
Что же! Умирали царства и народы.
В зыбкой синеве
Рассыпались золотые звезды,
Отгорал великий свет.
Родина, не ты ли малая песчинка?
О душа моя, летучая звезда,
В этой вечной вьюге пролетаешь мимо,
И не всё ль равно куда?
Говорят — предел и революция.
Слышать топот вечного Коня.
И в смятеньи бьются
Над последнею страницей Бытия.
Вот и мой конец — я знаю.
Но, дойдя до темной межи,
Славлю я жизнь нескончаемую,
Жизнь, и только жизнь!
Вы сказали — смута, брань и войны,
Вы убили, забыли, ушли.
Но так же глубок и покоен
Сон золотой земли.
И что все волненья, весь ропот,
Всё, что за день смущает вас,
Если солнце ясное и далекое
Замрет, уйдет в урочный час.
Хороните нового Наполеона,
Раздавите малого червя —
Минет год, и травой зеленой
Зазвенят весенние поля.
Так же будут шумные ребята
Играть и расти, расти, как трава,
Так же будут девушки в часы заката
Слушать голос ветра и любви слова.
Сколько, сколько весен было прежде?
И кресты какие позади?
Но с такой же усмешкой нежной
Мать поднесет младенца к груди.
И когда земля навек остынет,
Отцветут зеленые сады,
И когда забудется даже грустное имя
Мертвой звезды, —
Будет жизнь цвести в небесном океане,
Бить струей золотой без конца,
Тихо теплеть в неустанном дыхании
Творца.
Ныне, на исходе рокового года,
Досказав последние слова,
Славлю жизни неизменный облик
И ее высокие права.
Был, отцвел — мгновенная былинка...
Не скорби — кончая жить.
Славлю я вовек непобедимую
Жизнь.</text><name>Ода (Брожу по площадям...)</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1907</date_from><text>Ты должен быть гордым, как знамя;
Ты должен быть острым, как меч;
Как Данту, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.
Всего будь холодный свидетель,
На все устремляя свой взор.
Да будет твоя добродетель -
Готовность войти на костер.
Быть может, всё в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.
В минуты любовных объятий
К бесстрастью себя приневоль,
И в час беспощадных распятий
Прославь исступленную боль.
В снах утра и в бездне вечерней
Лови, что шепнет тебе Рок,
И помни: от века из терний
Поэта заветный венок!</text><name>Поэту</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>М. Б.
Ноябрьским днем, когда защищены
от ветра только голые деревья,
а все необнаженное дрожит,
я медленно бреду вдоль колоннады
дворца, чьи стекла чествуют закат
и голубей, слетевшихся гурьбою
к заполненным окурками весам
слепой богини.
Старые часы
показывают правильное время.
Вода бурлит, и облака над парком
не знают толком что им предпринять,
и пропускают по ошибке солнце.</text><name>Отрывок (Ноябрьским днем, когда защищены...)</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1913</date_from><text>Как хорошо в лесу дубовом
Вдали от улиц и людей
Кидать пригоршни желудей
В платок тумана голубого.
Они — как золотые пули,
Что прожужжали и уснули.
Какая тишь, какой покой,
Какую вижу даль со взгорья!
А лес — что огневое взморье —
Чуть плещет пламенной листвой.
Сочатся дубом и рябиной
Опушек рыжие обрывы,
Блестят под паутиной нивы.
А в небе пояс журавлиный
Протянут млечною струей
Над присмиревшею землей.</text><name>Как хорошо в лесу дубовом...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1820</date_from><text>«Дедушка!- девицы
Раз мне говорили.-
Нет ли небылицы
Иль старинной были?»
- «Как не быть!- уныло
Красным отвечал я.-
Сердце вас любило,
Так чего не знал я!
Было время! где вы,
Годы золотые?
Как пленяли девы
В ваши дни былые!
Уж они - старушки;
Но от них, порою,
Много на подушки
Слез пролито мною.
Душу волновали
Их уста и очи,
По огню бежали
Дни мои и ночи».
- «Дедушка,- толпою
Девицы вскричали,-
Жаль нам, а тобою
Бабушки играли!
Как не стыдно! злые
Вот над кем шутили!
Нет, мы не такие,
Мы б тебя любили!»
- «Вы б любили? Сказки!
Веры мне неймется!
И на наши ласки
Дедушка смеется».</text><name>Песня (Дедушка!- девицы...)</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1854</date_from><text>Поздняя осень. Грачи улетели,
Лес обнажился, поля опустели,
Только не сжата полоска одна...
Грустную думу наводит она.
Кажется, шепчут колосья друг другу:
"Скучно нам слушать осенную вьюгу,
Скучно склоняться до самой земли,
Тучные зерна купая в пыли!
Нас, что ни ночь, разоряют станицы
Всякой пролетной прожорливой птицы,
Заяц нас топчет, и буря нас бьет...
Где же наш пахарь? чего еще ждет?
Или мы хуже других уродились?
Или недружно цвели-колосились?
Нет! мы не хуже других - и давно
В нас налилось и созрело зерно.
Не для того же пахал он и сеял
Чтобы нас ветер осенний развеял?.."
Ветер несет им печальный ответ:
- Вашему пахарю моченьки нет.
Знал, для чего и пахал он и сеял,
Да не по силам работу затеял.
Плохо бедняге - не ест и не пьет,
Червь ему сердце больное сосет,
Руки, что вывели борозды эти,
Высохли в щепку, повисли, как плети.
Очи потускли, и голос пропал,
Что заунывную песню певал,
Как на соху, налегая рукою,
Пахарь задумчиво шел полосою.</text><name>Несжатая полоса</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1899</date_from><text>Сама судьба мне завещала
С благоговением святым
Светить в преддверьи Идеала
Туманным факелом моим.
И только вечер - до Благого
Стремлюсь моим земным умом,
И полный страха неземного
Горю Поэзии огнем.</text><name>Сама судьба мне завещала...</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1962</date_from><text>(Поэма)
Авиавступление
Посвящается слушателям
школы Ленина в Лонжюмо
Вступаю в поэму, как в новую пору вступают.
Работают поршни,
соседи в ремнях засыпают.
Ночной папироской
летят телецентры за Муром.
Есть много вопросов.
Давай с тобой, Время, покурим.
Прикинем итоги.
Светло и прощально
горящие годы, как крылья, летят за плечами.
И мы понимаем, что канули наши кануны,
что мы, да и спутницы наши,—
не юны,
что нас провожают
и машут лукаво
кто маминым шарфом, а кто —
кулаками...
Земля,
ты нас взглядом апрельским проводишь,
лежишь на спине, по-ночному безмолвная.
По гаснущим рельсам
бежит паровозик,
как будто
сдвигают
застежку
на «молнии».
Россия любимая,
с этим не шутят.
Все боли твои — меня болью пронзили.
Россия,
я — твой капиллярный сосудик,
мне больно когда —
тебе больно, Россия.
Как мелки отсюда успехи мои,
неуспехи,
друзей и врагов кулуарных ватаги.
Прости меня, Время,
что много сказать
не успею.
Ты, Время, не деньги,
но тоже тебя не хватает.
Но люди уходят, врезая в ночные отроги
дорог своих
огненные автографы!
Векам остаются — кому как удастся —
штаны — от одних,
от других — государства.
Его различаю.
Пытаюсь постигнуть,
чем был этот голос с картавой пластинки.
Дай, Время, схватить этот профиль,
паривший
в записках о школе его под Парижем.
Прости мне, Париж, невоспетых красавиц.
Россия, прости незамятые тропки.
Простите за дерзость,
что я этой темы
касаюсь,
простите за трусость,
что я ее раньше
не трогал.
Вступаю в поэму. А если сплошаю,
прости меня, Время, как я тебя часто
прощаю.
Струится блокнот под карманным фонариком.
Звенит самолет не крупнее комарика.
А рядом лежит
в облаках алебастровых
планета —
как Ленин,
мудра и лобаста.
В Лонжюмо сейчас лесопильня.
В школе Ленина? В Лонжюмо?
Нас распилами ослепили
бревна, бурые как эскимо.
Пилы кружатся. Пышут пильщики.
Под береткой, как вспышки,— пыжики.
Через джемперы, как смола,
чуть просвечивают тела.
Здравствуй, утро в морозных дозах!
Словно соты, прозрачны доски.
Может, солнце и сосны — тезки?!
Пахнет музыкой. Пахнет тесом.
А еще почему-то — верфью,
а еще почему-то — ветром,
а еще — почему не знаю —
диалектикою познанья!
Обнаруживайте древесину
под покровом багровой мглы,
Как лучи из-под тучи синей,
бьют
опилки
из-под пилы!
Добирайтесь в вещах до сути.
Пусть ворочается сосна,
словно глиняные сосуды,
солнцем полные дополна.
Пусть корою сосна дремуча,
сердцевина ее светла —
вы терзайте ее и мучайте,
чтобы музыкою была!
Чтобы стала поющей силищей
корабельщиков,
скрипачей...
Ленин был
из породы
распиливающих,
обнажающих суть
вещей.
Врут, что Ленин был в эмиграции
(Кто вне родины — эмигрант.)
Всю Россию,
речную, горячую,
он носил в себе, как талант!
Настоящие эмигранты
пили в Питере под охраной,
воровали казну галантно,
жрали устрицы и гранаты —
эмигранты!
Эмигрировали в клозеты
с инкрустированными розетками,
отгораживались газетами
от осенней страны раздетой,
в куртизанок с цветными гривами
эмигрировали!
В драндулете, как чертик в колбе,
изолированный, недобрый,
средь великодержавных харь,
среди ряс и охотнорядцев,
под разученные овации
проезжал глава эмиграции —
царь!
Эмигранты селились в Зимнем.
А России
сердце само —
билось в городе с дальним именем
Лонжюмо.
Этот — в гольф. Тот повержен бриджем.
Царь просаживал в «дурачки»...
...Под распарившимся Парижем
Ленин
режется
в городки!
Раз!— распахнута рубашка,
раз!— прищуривался глаз,
раз!— и чурки вверх тормашками
(жалко, что не видит Саша!) —
рраз!
Рас-печатывались «письма»,
раз-летясь до облаков,—
только вздрагивали бисмарки
от подобных городков!
Раз!— по тюрьмам, по двуглавым —
ого-го!—
Революция играла
озорно и широко!
Раз!— врезалась бита белая,
как авроровский фугас —
так что вдребезги империи,
церкви, будущие берии —
раз!
Ну играл! Таких оттягивал
«паровозов!» Так играл,
что шарахались рейхстаги
в 45-м наповал!
Раз!..
...А где-то в начале века
человек,
сощуривши веки,
«Не играл давно»,— говорит.
И лицо у него горит.
В этой кухоньке скромны тумбочки
и, как крылышки у стрекоз,
брезжит воздух над узкой улочкой
Мари-Роз,
было утро, теперь смеркается,
и совсем из других миров
слышен колокол доминиканский
Мари-Роз,
прислоняюсь к прохладной раме,
будто голову мне нажгло,
жизнь вечернюю озираю
через ленинское стекло,
и мне мнится — он где-то спереди,
меж торговок, машин, корзин,
на прозрачном велосипедике
проскользил,
или в том кабачке хохочет,
аплодируя шансонье?
или вспомнил в метро грохочущем
ослепительный свист саней?
или, может, жару и жаворонка?
или в лифте сквозном парит,
и под башней ажурно-ржавой
запрокидывается Париж —
крыши сизые галькой брезжат,
точно в воду погружены,
как у крабов на побережье,
у соборов горят клешни,
над серебряной панорамою
он склонялся, как часовщик,
над закатами, над рекламами,
он читал превращенья их,
он любил вас, фасады стылые,
точно ракушки в грустном стиле,
а еще он любил Бастилию —
за то, что ее срыли!
и сквозь биржи пожар валютный,
баррикадами взвив кольцо,
проступало ему Революции
окровавленное
лицо,
и глаза почему-то режа,
сквозь сиреневую майолику
проступало Замоскворечье,
все в скворечниках и маевках,
а за ними — фронты, Юденичи,
Русь ревет со звездой на лбу,
и чиркнет фуражкой студенческой
мой отец на кронштадтском льду,
вот зачем, мой Париж прощальный,
не пожар твоих маляров —
славлю стартовую площадку
узкой улочки Мари-Роз!
Он отсюда
мыслил
ракетно.
Мысль его, описав дугу,
разворачивала
парапеты
возле Зимнего на снегу!
(Но об этом шла речь в строках
главки 3-й, о городках.)
В доме позднего рококо
спит, уткнувшись щекой в конспекты,
спит, живой еще, невоспетый
Серго,
спи, Серго, еще раным-рано,
зайчик солнечный через раму
шевелится в усах легко,
спи, Серго,
спи, Серго в васильковой рубашечке,
ты чему во сне улыбаешься?
Где-то Куйбышев и Менжинский
так же детски глаза смежили.
Что вам снится? Плотины Чирчика?
Первый трактор и кран с серьгой?
Почему вы во сне кричите,
Серго?!
Жизнь хитра. Не учесть всего.
Спит Серго, коммунист кремневый.
Под широкой стеной кремлевской
спит Серго.
Ленин прост — как материя,
как материя — сложен.
Наш народ — не тетеря,
чтоб кормить его с ложечки!
Не какие-то «винтики»,
а мыслители,
он любил ваши митинги,
Глебы, Вани и Митьки.
Заряжая ораторски
философией вас,
сам,
как аккумулятор,
заряжался от масс.
Вызревавшие мысли
превращались потом
в «Философские письма»,
в 18-й том.
Его скульптор лепил. Вернее,
умолял попозировать он,
перед этим, сваяв Верлена,
их похожестью потрясен,
бормотал он оцепенело:
«Символическая черта!
У поэтов и революционеров
одинаковые черепа!»
Поэтично кроить вселенную!
И за то, что он был поэт,
как когда-то в Пушкина — в Ленина
бил отравленный пистолет!
Однажды, став зрелей, из спешной
повседневности
мы входим в Мавзолей, как в кабинет
рентгеновский,
вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас,
и Ленин, как рентген, просвечивает нас.
Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин:
«Скажите, Ленин, мы — каких Вы ждали, Ленин?!
Скажите, Ленин, где победы и пробелы?
Скажите — в суете мы суть не проглядели?..»
Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно
прозрачное чело горит лампообразно.
«Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?»
И Ленин отвечает.
На все вопросы отвечает
Ленин.</text><name>Лонжюмо</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1945</date_from><text>Вот опять ты мне вспомнилась, мама,
и глаза твои, полные слез,
и знакомая с детства панама
на венке поредевших волос.
Оттеняет терпенье и ласку
потемневшая в битвах Москвы
материнского воинства каска —
украшенье седой головы.
Все стволы, что по русским стреляли,
все осколки чужих батарей
неизменно в тебя попадали,
застревали в одежде твоей.
Ты заштопала их, моя мама,
но они все равно мне видны,
эти грубые длинные шрамы —
беспощадные метки войны...
Дай же, милая, я поцелую,
от волненья дыша горячо,
эту бедную прядку седую
и задетое пулей плечо.
В дни, когда из окошек вагонных
мы глотали движения дым
и считали свои перегоны
по дорогам к окопам своим,
как скульптуры из ветра и стали,
на откосах железных путей
днем и ночью бессменно стояли
батальоны седых матерей.
Я не знаю, отличья какие,
не умею я вас разделять:
ты одна у меня, как Россия,
милосердная русская мать.
Это слово протяжно и кратко
произносят на весях родных
и младенцы в некрепких кроватках
и солдаты в могилах своих.
Больше нет и не надо разлуки,
и держу я в ладони своей
эти милые трудные руки,
словно руки России моей.</text><name>Вот опять ты мне вспомнилась, мама...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1857</date_from><text>Тяжкий крест несем мы, братья,
Мысль убита, рот зажат,
В глубине души проклятья,
Слезы на сердце кипят.
Русь под гнетом, Русь болеет;
Гражданин в тоске немой;
Явно плакать он не смеет,
Сын об матери больной!
Нет в тебе добра и мира,
Царство скорби и цепей,
Царство взяток и мундира,
Царство палок и плетей.</text><name>Тяжкий крест несем мы, братья...</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1856</date_from><text>По-русски говорите, ради бога!
Введите в моду эту новизну.
И как бы вы ни говорили много,
Всё мало будет мне... О, вас одну
Хочу я слышать! С вами неразлучно,
Не отходя от вас ни шагу прочь,
Я слушал бы вас день, и слушал ночь,
И не наслушался 6. Без вас мне скучно,
И лишь тогда не так тоскливо мне,
Когда могу в глубокой тишине,
Мечтая, вспоминать о вашей речи звучной.
Как русский ваш язык бывает смел!
Как он порой своеобразен, гибок!
И я его лишить бы не хотел
Ни выражений странных, ни ошибок,
Ни прелести туманной мысли... нет!
Сердечному предавшися волненью,
Внимаю вам, как вольной птички пенью.
Звучит добрей по-русски ваш привет;
И кажется, что голос ваш нежнее;
Что умный взгляд еще тогда умнее,
А голубых очей еще небесней цвет.</text><name>По-русски говорите, ради бога!..</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>А слово — не орудье мести! Нет!
И, может, даже не бальзам на раны.
Оно подтачивает корень драмы,
Разоблачает скрытый в ней сюжет.
Сюжет не тот, чьи нити в монологе,
Который знойно сотрясает зал.
А слово то, которое в итоге
Суфлер забыл и ты не подсказал.</text><name>А слово — не орудье мести! Нет!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1916</date_from><text>Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо -
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.
Вознес над суетой столичной одури
строгое -
древних икон -
чело.
На теле твоем - как на смертном одре -
сердце
дни
кончило.
В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
"В мягкой постели
он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика".
Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите -
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!
Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
"Марала!
Мааарррааала!"
Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченных добровольцам
от человека пощады нет!
Довольно!
Теперь -
клянусь моей языческой силою!-
дайте
любую
красивую,
юную,-
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!
Око за око!
Севы мести и в тысячу крат жни!
В каждое ухо ввой:
вся земля -
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!
Око за око!
Убьете,
похороните -
выроюсь!
Об камень обточатся зубов ножи еще!
Собакой забьюсь под нары казарм!
Буду,
бешенный,
вгрызаться в ножища,
пахнущие потом и базаром.
Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку!
Молитва у рта,-
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,-
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!
И когда,
наконец,
на веков верхи став,
последний выйдет день им,-
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!
Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот - я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.</text><name>Ко всему</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Горними тихо летела душа небесами,
Грустные долу она опускала ресницы;
Слезы, в пространстве от них упадая звездами,
Светлой и длинной вилися за ней вереницей.
Встречные тихо ее вопрошали светила:
«Что так грустна? И о чем эти слезы во взоре?»
Им отвечала она: «Я земли не забыла,
Много оставила там я страданья и горя.
Здесь я лишь ликам блаженства и радости внемлю,
Праведных души не знают ни скорби, ни злобы —
О, отпусти меня снова, создатель, на землю,
Было б о ком пожалеть и утешить кого бы».</text><name>Горними тихо летела душа небесами...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Дитя мое, уж нет благословенных дней,
Поры душистых лип, сирени и лилей;
Не свищут соловьи, и иволги не слышно...
Уж полно! не плести тебе гирлянды пышной
И незабудками головки не венчать;
По утренней росе уж зорек не встречать,
И поздно вечером уже не любоваться,
Как легкие пары над озером клубятся
И звезды смотрятся сквозь них в его стекле.
Не вереск, не цветы пестреют по скале,
А мох в расселинах пушится ранним снегом.
А ты, мой друг, всё та ж: резва, мила... Люблю,
Как, разгоревшися и утомившись бегом,
Ты, вея холодом, врываешься в мою
Глухую хижину, стряхаешь кудри снежны,
Хохочешь и меня целуешь звонко, нежно!</text><name>Дитя мое, уж нет благословенных дней...</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1945</date_from><text>Любимая, ко мне приходит снова
Старинная изведанная грусть,
И я ее сегодня за основу
Беру и наговоров не боюсь.
Я шел к тебе по опаленным верстам,
Еще ты дальше от меня сейчас.
Пусть стих мой на бессоннице заверстан,
А ты спокойно дремлешь в этот час.
Но я припомню старые рассветы
И те полузабытые слова,
Своей короткой юности приметы,
За далью различимые едва.
Что ж, в юности мы все клялись когда-то
Любить до смерти, глядя на луну,
Но смерть и жизнь познавшие солдаты,
Над этим не смеялись и в войну.
Мы пронесли воспоминанья эти
В тяжелых танках, в дымной духоте,
Сквозь грязь и кровь, по яростной планете
В своей первоначальной чистоте.
И я пришел, и я спросил в тот вечер,
Ты усмехнулась, ведь любовь прошла,
Но даже дерзко дрогнувшие плечи
Сказали больше, чем ты мне могла.
Серебряным кольцом пророкотала
Над миром журавлиная труба.
Да, злую шутку все-таки сыграла
Над нами пресловутая судьба...</text><name>Любимая, ко мне приходит снова...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1875</date_from><text>Ночь на дворе и мороз.
Месяц - два радужных светлых венца вкруг него...
По небу словно идет торжество;
В келье ж игуменской зрелище скорби и слез...
Тихо лампада пред образом Спаса горит;
Тихо игумен пред ним на молитве стоит;
Тихо бояре стоят по углам;
Тих и недвижим лежит, головой к образам,
Князь Александр, черной схимой покрыт...
Страшного часа все ждут: нет надежды, уж нет!
Слышится в келье порой лишь болящего бред.
Тихо лампада пред образом Спаса горит...
Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит...
Сон ли проходит пред ним, иль видений таинственных цепь -
Видит он: степь, беспредельная бурая степь...
Войлок разостлан на выжженной солнцем земле.
Видит: отец! смертный пот на челе,
Весь изможден он, и бледен, и слаб...
Шел из Орды он, как данник, как раб...
В сердце, знать, сил не хватило обиду стерпеть...
И простонал Александр: "Так и мне умереть..."
Тихо лампада пред образом Спаса горит...
Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит...
Видит: шатер, дорогой, златотканый шатер...
Трон золотой на пурпурный поставлен ковер...
Хан восседает средь тысячи мурз и князей...
Князь Михаил** перед ставкой стоит у дверей...
Подняты копья над княжеской светлой главой...
Молят бояре горячей мольбой...
"Не поклонюсь истуканам вовек",- он твердит...
Миг - и повержен во прах он лежит...
Топчут ногами и копьями колют его...
Хан, изумленный, глядит из шатра своего...
Князь отвернулся со стоном и, очи закрыв,
"Я ж,- говорит,- поклонился болванам, чрез огнь я прошел,
Жизнь я святому венцу предпочел...
Но,- на Спасителя взор устремив,-
Боже! ты знаешь - не ради себя -
Многострадальный народ свой лишь паче души возлюбя!.."
Слышат бояре и шепчут, крестясь:
"Грех твой, кормилец, на нас!"
Тихо лампада пред образом Спаса горит...
Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит...
Снится ему Ярославов в Новгороде двор..
В шумной толпе и мятеж, и раздор...
Все собралися концы и шумят...
"Все постоим за святую Софию,- вопят,-
Дань ей несут от Угорской земли до Ганзы...
Немцам и шведам страшней нет грозы...
Сам ты водил нас, и Биргер твое
Помнит досель на лице, чай, копье!..
Рыцари,- памятен им пооттаявший лед!..
Конница словно как в море летит кровяном!..
Бейте, колите, берите живьем
Лживый, коварный, пришельческий род!..
Нам ли баскаков пустить
Грабить казну, на правеж нас водить?
Злата и серебра горы у нас в погребах,-
Нам ли валяться у хана в ногах!
Бей их, руби их, баскаков поганых, татар!.."
И разлилася река, взволновался пожар...
Князь приподнялся на ложе своем;
Очи сверкнули огнем,
Грозно сверкнули всем гневом высокой души,-
Крикнул: "Эй, вы, торгаши!
Бог на всю землю послал злую мзду.
Вы ли одни не хотите его покориться суду?
Ломятся тьмами ордынцы на Русь - я себя не щажу,
Я лишь один на плечах их держу!..
Бремя нести - так всем миром нести!
Дружно, что бор вековой, подыматься, расти,
Веруя в чаянье лучших времен,-
Всё лишь в конец претерпевый - спасен!.."
Тихо лампада пред образом Спаса горит...
Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит...
Тьма, что завеса, раздвинулась вдруг перед ним...
Видит он: облитый словно лучом золотым,
Берег Невы, где разил он врага...
Вдруг возникает там город... Народом кишат берега...
Флагами веют цветными кругом корабли...
Гром раздается; корабль показался вдали...
Правит им кормчий с открытым высоким челом...
Кормчего все называют царем...
Гроб с корабля поднимают, ко храму несут,
Звон раздается, священные гимны поют...
Крышу открыли... Царь что-то толпе говорит...
Вот - перед гробом земные поклоны творит...
Следом - все люди идут приложиться к мощам...
В гробе ж,- князь видит,- он сам...
Тихо лампада пред образом Спаса горит...
Князь неподвижен лежит...
Словно как свет над его просиял головой -
Чудной лицо озарилось красой,
Тихо игумен к нему подошел и дрожащей рукой
Сердце ощупал его и чело -
И, зарыдав, возгласил: "Наше солнце зашло!"
Примечания:
* Городец на Волге; там умер на возвратном пути
из Орды в.к. Александр Ярославич Невский в
1263 г.
** Кн. Михаил Черниговский.</text><name>В городце в 1263 г.</name><date_to>1875</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Эй, народ честной, незадачливый!
Ай, вы, купчики, да служивый люд!
Живо к городу поворачивай -
Там не зря в набат с колоколен бьют!
Все ряды уже с утра
Позахвачены -
Уйма всякого добра,
Всякой всячины:
Там точильные круги
Точат лясы,
Там лихие сапоги-
Самоплясы.
Тагарга-матагарга,
Во столице ярмарка -
Сказочно-реальная,
Цветомузыкальная!
Богачи и голь перекатная,-
Покупатели - все, однако, вы,
И хоть ярмарка не бесплатная,
Раз в году вы все одинаковы!
За едою в закрома
Спозараночка
Скатерть бегает сама -
Самобраночка,-
Кто не хочет есть и пить,
Тем - изнанка,
Тех начнет сама бранить
Самобранка.
Тагарга-матагарга,
Вот какая ярмарка!
Праздничная, вольная,
Белохлебосольная!
Вона шапочки-невидимочки,-
Кто наденет их - станет барином.
Леденцы во рту - словно льдиночки,
И Жар-птица есть в виде жареном!
Прилетели год назад
Гуси-Лебеди,
А теперь они лежат
На столе, гляди!
Эй, слезайте с облучка
Добры люди,
Да из Белого Бычка
Ешьте студень!
Тагарга-матагарга,
Всем богата ярмарка!
Вон орехи рядышком -
С изумрудным ядрышком!
Скоморохи здесь - все хорошие,
Скачут-прыгают через палочку.
Прибауточки скоморошие,-
Смех и грех от них - все вповалочку!
По традиции, как встарь,
Вплавь и волоком
Привезли царь-самовар,
Как царь-колокол,-
Скороварный самовар -
Он на торфе
Вам на выбор сварит вар
Или кофе.
Тагарга-матагарга,
Удалая ярмарка -
С плясунами резвыми,
Большей частью трезвыми!
Вот Балда пришел, поработать чтоб:
Без работы он киснет-квасится.
Тут как тут и Поп - толоконный лоб,
Но Балда ему - кукиш с маслицем!
Разновесые весы -
Проторгуешься!
В скороходики-часы -
Не обуешься!
Скороходы-сапоги
Не залапьте!
А для стужи да пурги -
Лучше лапти.
Тагарга-матагарга,
Что за чудо ярмарка -
Звонкая, несонная,
Нетрадиционная!
Вон Емелюшка Щуку мнет в руке -
Щуке быть ухой, вкусным варевом.
Черномор Кота продает в мешке -
Слишком много Кот разговаривал.
Говорил он без тычка,
Без задорины -
Все мы сказками слегка
Объегорены.
Не скупись, не стой, народ
За ценою:
Продается с цепью Кот
Золотою!
Тагарга-матагарга,
Упоенье - ярмарка,-
Общее, повальное,
Эмоциональное!
Будет смехом-то рвать животики!
Кто отважится, разохотится
Да на коврике-самолетике
Не откажется, а прокотится?!
Разрешите сделать вам
Примечание:
Никаких воздушных ям
И качания,-
Ковролетчики вчера
Ночь не спали -
Пыль из этого ковра
Выбивали.
Тагарга-матагарга,
Удалася ярмарка!
Тагарга-матагарга,
Хорошо бы - надолго!
Здесь река течет - вся молочная,
Берега над ней - сплошь кисельные,-
Мы вобьем во дно сваи прочные,
Запрудим ее - дело дельное!
Запрудили мы реку -
Это плохо ли?! -
На кисельном берегу
Пляж отгрохали.
Но купаться нам пока
Нету смысла,
Потому - у нас река
Вся прокисла!
Тагарга-матагарга,
Не в обиде ярмарка -
Хоть залейся нашею
Кислой простоквашею!
Мы беду-напасть подожжем огнем,
Распрямим хребты втрое сложенным,
Меду хмельного до краев нальем
Всем скучающим и скукоженным!
Много тыщ имеет кто -
Тратьте тыщи те!
Даже то - не знаю что -
Здесь отыщете!
Коль на ярмарку пришли -
Так гуляйте,-
Неразменные рубли
Разменяйте!
Тагарга-матагарга,
Для веселых ярмарка!
Подходи, подваливай,
Сахари, присаливай!</text><name>Ярмарка</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Как задумал
Медведь
На луну
Полететь:
"Словно птица, туда я вспорхну!"
Медвежата за ним:
"Полетим!
Улетим!
На луну, на луну, на луну!"
Два крыла, два крыла
Им ворона
Дала,-
Два крыла
От большого орла.
А четыре крыла
Им сова
Принесла -
Воробьиных четыре крыла.
Но не может
Взлететь
Косолапый
Медведь,
Он не может,
Не может взлететь.
Он стоит
Под луной
На поляне
Лесной,-
Косолапый
И глупый
Медведь.
И взбирается он
На большую сосну
И глядит в вышину
На луну.
А с луны словно мёд
На поляну течёт,
Золотой
Разливается
Мёд.
"Ах, на милой луне
Будет весело мне
И порхать, и резвиться,
и петь!
О, когда бы скорей
До луны до моей,
До медовой луны
Долететь!"
То одной, то другою он лапой махнёт -
И вот-вот улетит в вышину.
То одним, то другим он крылом шевельнёт
И глядит, и глядит на луну.
А внизу
Под сосной,
На поляне
Лесной,
Ощетинившись,
Волки сидят:
"Эх ты, Мишка шальной,
Не гонись
За луной,
Воротись, косолапый, назад!"</text><name>Топтыгин и луна</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1810</date_from><text>Коль я добрая девица,
Любит маменька меня;
Если прясть я мастерица,
Я любезна для нея.
Шью когда, вяжу, читаю,
Это нравится всё ей;
Что прикажет, исполняю
Волею всегда своей.
И она мне позволяет
Дни в весельи проводить,
Петь, играть не запрещает,
Резвою и милой быть.</text><name>Детская песня</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1825</date_from><text>Спокойно дни мои цвели в долине жизни;
Меня лелеяли веселие с мечтой.
Мне мир фантазии был ясный край отчизны,
Он привлекал меня знакомой красотой.
Но рано пламень чувств, душевные порывы
Волшебной силою разрушили меня:
Я жизни сладостной теряю луч счастливый,
Лишь вспоминание от прежнего храня.
О муза! я познал твоё очарованье!
Я видел молний блеск, свирепость ярых волн;
Я слышал треск громов и бурей завыванье:
Но что сравнить с певцом, когда он страсти полн?
Прости! питомец твой тобою погибает
И, погибающий, тебя благословляет.</text><name>Сонет (Спокойно дни мои...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1964</date_from><text>Молодость проходит, говорят.
Нет, неправда — красота проходит:
Вянут веки,
губы не горят,
Поясницу ломит к непогоде,
Но душа... Душа всегда юна,
Духом вечно человек у старта.
Поглядите на любого старца:
Ноздри жадны, как у бегуна.
Прочитайте ну хотя бы письма,
Если он, ракалия, влюблен:
Это литургия, это песня,
Это Аполлон!
Он пленит любую недотрогу,
Но не выйдет на свиданье к ней:
Может, старичишка тянет ногу,
Хоть, бывало, объезжал коней?
Может, в битве захмелев как брага,
Выходил с бутылкою на танк,
А теперь, страдая от люмбаго,
Ковыляет как орангутанг?
Но душа прекрасна по природе,
Даже пред годами не склонясь...
Молодость, к несчастью, не проходит:
В том-то и трагедия для нас.</text><name>Люди всегда молоды</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1956</date_from><text>Неудержимо и неумолимо
Они текут — часы ночей и дней —
И, как река, всегда проходят мимо
Тех берегов, что сердцу всех родней.
«Река времен»... О ней еще Державин
Писал строфу на грифельной доске,
Когда был спор со смертью уж неравен
И лира слишком тяжела руке.
Но времени жестокую поэму
Возможно ли с надменностью тупой
Вместить в колес зубчатую систему,
Замкнуть в футляр и завести «на бой»?
Как будто измеряется часами
И вложено в повторный мерный круг
Живых страстей, живого чувства пламя,
Высоких дум спасительный недуг!
В моей стране часы иначе бьются,
Идут, не ошибаясь никогда,
Предвидя час, когда они сольются
На всей земле для мирного труда.
Неугасимой верой в человека,
В его свершенья этот мерный звон
Звучит на величайшей башне века
Для всех народов и для всех времен!</text><name>Часы</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>У профессиональных игроков
Любая масть ложится перед червой,-
Так век двадцатый - лучший из веков -
Как шлюха упадет под двадцать первый.
Я думаю, ученые наврали,
Прокол у них в теории, порез:
Развитие идет не по спирали,
А вкривь и вкось, вразнос, наперерез.
До</text><name>У профессиональных игроков...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Мне было весело вчера на сцене шумной,
Я так же, как и все, комедию играл;
И радовался я, и плакал я безумно,
И мне театр рукоплескал.
Мне было весело за ужином веселым,
Заздравный свой стакан я также поднимал,
Хоть ныла грудь моя в смущении тяжелом
И голос в шутке замирал.
Мне было весело... Над выходкой забавной
Смеясь, ушла толпа, веселый говор стих,-
И я пошел взглянуть на залу, где недавно
Так много, много было их!
Огонь давно потух. На сцене опустелой
Валялися очки с афишею цветной,
Из окон лунный свет бродил по ней несмело,
Да мышь скреблася за стеной.
И с камнем на сердце оттуда убежал я,
Бессонный и немой сидел я до утра;
И плакал, плакал я, и слез уж не считал я...
Мне было весело вчера.</text><name>Мне было весело вчера на сцене шумной...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1935</date_from><text>В ритме вальса все плывет,
Весь огромный небосвод.
Вместе с солнцем и луной
Закружился шар земной,-
Все танцует в этой музыке ночной.
В ритме вальса все плывет,
Весь огромный небосвод,
Все танцует, скользя,
Удержаться нельзя -
В ритме вальса все плывет!..
Светят звезды далеко,
Все и просто и легко...
Этой пляской голубой
Заражается любой,-
В ритме вальса мы закружимся с тобой!
В ритме вальса все плывет,
Весь огромный небосвод,
Все танцует, скользя,
Удержаться нельзя -
В ритме вальса все плывет!..</text><name>Лунный вальс</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1876</date_from><text>Пусть мчитесь вы, как я покорны мигу,
Рабы, как я, мне прирожденных числ,
Но лишь взгляну на огненную книгу,
Не численный я в ней читаю смысл,
В венцах, лучах, алмазах, как калифы,
Излишние средь жалких нужд земных,
Незыблемой мечты иероглифы,
Вы говорите: "Вечность - мы, ты - миг.
Нам нет числа. Напрасно мыслью жадной
Ты думы вечной догоняешь тень;
Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный
К тебе просился беззакатный день.
Вот почему, когда дышать так трудно,
Тебе отрадно так поднять чело
С лица земли, где всё темно и скудно,
К нам, в нашу глубь, где пышно и светло".</text><name>Среди звезд</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1913</date_from><text>Если летом по бору кружить,
Слушать свист неведомых птиц,
Наклоняться к зеленой стоячей воде,
Вдыхать остро-свежую сырость и терпкие смолы
И бездумно смотреть на вершины,
Где ветер дремотно шумит,—
Так всё ясно и просто...
Если наглухо шторы спустить
И сидеть у стола, освещенного мирною лампой,
Отдаваясь глубоким страницам любимых поэтов,
И потом, оторвавшись от букв,
Удивленному сердцу дать полную волю,—
Так всё ясно и близко...
Если слушать, закрывши глаза,
Как в притихшем наполненном зале
Томительно-сдержанно скрипки вздыхают,
И расплавить, далекому зову вверяясь,
Железную горечь в туманную боль,—
Так всё ясно и свято...</text><name>Если летом по бору кружить...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1919</date_from><text>Всплывает берег на заре,
летает ветер благовонный.
Как бы стоит корабль наш сонный
в огромном, круглом янтаре.
Кругами влагу бороздя,
плеснется стая рыб дремотно,
и этот трепет мимолетный,
как рябь от легкого дождя.
Стамбул из сумрака встает:
два резко-черных минарета
на смуглом золоте рассвета,
над озаренным шелком вод.</text><name>Стамбул</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>Перекресток, где ракитка
И стоит и спит...
Тихо ветхая калитка
За плетнем скрыпит.
Кто-то крадется сторонкой,
Санки пробегут -
И вопрос раздастся звонкой:
"Как тебя зовут?"</text><name>Перекресток, где ракитка...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Феликс Кривин</author><date_from></date_from><text>Извозчики города Глазго съезжались на свой очередной
сбор, официально называемый слетом работников
транспорта.
Стояла зябкая, слякотная погода. В такую погоду хорошо
иметь за спиной веселого седока, потому что ничто
так не согревает, как разговор,- это отлично знают извозчики.
Но веселые седоки брели в этот день пешком, возложив
на транспорт только свои надежды. На городской
транспорт возлагались сегодня очень большие надежды,
и, возможно, поэтому он подвигался так тяжело.
Слет проходил на центральной торговой площади. Первые
ряды занимали многоконные дилижансы, за
ними шли двуконные кареты, одноконные пролетки, а в самом
конце толпилась безлошадная публика.
Среди этой публики находился и Джемс Уатт.
Разговор шел на уровне дилижансов. Там, наверху,
говорилось о том, что лошади - наше будущее, что если мы
хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно,
лучше к нему приехать на лошадях.
Одноконные пролетки подавали унылые реплики. Дескать,
не в коня корм. Дескать, конь о четырех ногах -
и то спотыкается.
Но эти реплики не достигали высокого уровня дилижансов.
- Дайте мне сказать! - крикнул безлошадный
Уатт.- У меня есть идея!
- Где ваша лошадь, сэр?- спросили с передних козел.
- У меня нет лошади... У меня идея...
На него прищурились десятки насмешливых глаз.
Десятки ртов скривились в брезгливой гримасе:
- Нам не нужны идеи, сэр. Нам нужны лошади.
Потому что, продолжали они, лошади - наше будущее,
и если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то,
конечно, лучше к нему приехать на лошадях.
Собрание проходило успешно. Отмечалось, что за
истекший год городской транспорт увеличился на несколько
лошадиных сил, а за текущий год он увеличится еще на
несколько лошадиных сил, а за будущий
год - еще на несколько.
Потому что лошади - наше будущее, и если мы хотим
быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше
к нему приехать на лошадях.
- Дайте мне сказать!
Стояла зябкая, слякотная погода. Моросил дождь, и
Уатт прятал под плащом модель своего паровоза. Он
прятал ее не от дождя, а от этих десятков глаз, которым ни
к чему паровоз, когда идет такой серьезный разговор о
транспорте.
Настоящий, большой разговор о транспорте.
О будущем нашего транспорта.
Об огромных его перспективах.
...Разъезжались на лошадях.</text><name>1-11. Извозчики города Глазго</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1912</date_from><text>Братья, недолго
Светлую Мать
Темному пологу
У нас отымать!
Братья, не вечно
Дева Кольца
Будет, невстречена,
Стоять у дворца.
Всё, что предельно,—
Сердцу тюрьма,—
Лето ли зелено,
Бела ли зима.
Мните ль, что камни
Возопиют?
Ищете ль знамений?
Они не придут.
В сумраке тайный
Папортник есть:
Вестью нечаянной
В нас должен расцвесть.
Знаю поляну:
Там, над плитой,
В полночь Иванову
Огнь золотой.
Светоч победный
Свод озарит:
Путь заповеданный
Открыт и горит.
День в подземелье,
Свадебный пир:
Другу веселие
И встречи и мир.
Древнее солнце
Стынет вверху:
Время исполнится —
Восстать Жениху.
Братья! Не вечно
Дева Кольца
Будет, невстречена,
Стучаться в сердца.</text><name>При дверях</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1938</date_from><text>А одиночество бывает сразу —
С последними прощальными гудками.
Рассунуты скорей рукопожатья,
Один толчок, назад поплыл перрон,
Друзья бегут,
заглядывают в окна,
Но круто обрывается платформа...
И ты один — в дороге.
Семафоры
Поднимут руки вверх,
страшась разгона.
Мелькнут пакгаузы —
и город кончен.
Пошли писать поляны и поля.
Вечерний лес дорогу распахнет
У дымного открытого окна,
Закурит не спеша,
и будет молча
Глядеть тебе в глаза,
припоминая,
Что будто где-то видел он тебя...</text><name>А одиночество бывает сразу...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Снова я на чужом языке
Пересуды какие-то слышу,-
То ли это плоты на реке,
То ли падают листья на крышу.
Осень, видно, и впрямь хороша.
То ли это она колобродит,
То ли злая живая душа
Разговоры с собою заводит,
То ли сам я к себе не првык...
Плыть бы мне до чужих понизовий,
Петь бы мне, как поет плотовщик,-
Побольней, потемней, победовей,
На плоту натянуть дождевик,
Петь бы, шапку надвинув на брови,
Как поет на реке плотовщик
О своей невозвратной любови.</text><name>Снова я на чужом языке...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from>1958</date_from><text>Е.Рейну
Из окон корочкой несет поджаристой.
За занавесками — мельканье рук.
Здесь остановки нет, а мне — пожалуйста:
шофер в автобусе — мой лучший друг.
А кони в сумерках колышут гривами.
Автобус новенький, спеши, спеши!
Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
в любую сторону твоей души.
Я знаю, вечером ты в платье шелковом
пойдешь по улице гулять с другим...
Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать,
попридержи-ка их, поговорим!
Она в спецовочке, в такой промасленной,
берет немыслимый такой на ней...
Ах Надя, Наденька, мы были б счастливы...
Куда же гонишь ты своих коней!
Но кони в сумерках колышут гривами.
Автобус новенький спешит-спешит.
Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
в любую сторону твоей души!</text><name>Из окон корочкой несет поджаристой...</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Наконец-то встретила
Надобного - мне:
У кого-то смертная
Надоба - во мне.
Что для ока - радуга,
Злаку - чернозем -
Человеку - надоба
Человека - в нем.
Мне дождя, и радуги,
И руки - нужней
Человека надоба
Рук - в руке моей.
И за то, что с язвою
Мне принес ладонь -
Эту руку - сразу бы
За тебя в огонь!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Старик Шекспир не сразу стал Шекспиром.
Не сразу он из ряда вышел вон.
Века прошли, пока он целым миром
Был в звание Шекспира возведен.</text><name>Старик Шекспир не сразу стал Шекспиром...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1915</date_from><text>Могу ли не вспоминать я
Тот запах White-Rose и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком...
Мы были: я - в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы - в вязанной черной куртке
С крылатым воротником.
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом - без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
И лоб Ваш властолюбивый,
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, -
Но что-то сильней меня!
Движением безпричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то в шутливом тоне:
"Знакомтесь же, господа".
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили,
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, -
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
Я помню - над синей вазой -
Как звякнули наши рюмки.
"О, будьте моим Орестом!",
И я Вам дала цветок.
С зарницею сероглазой,
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили - платок.</text><name></name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1918</date_from><text>Люблю я зарево вагранок -
В нем небо звездное ясней,
Люблю куски стальных болванок,
Меж вальцев превращенных в змей.
Люблю, когда под паром молот
Сжимает сталь в снопах лучей,
Люблю ковать, силен и молод,
У пасти огненной печей.
Люблю парить в полете смелом -
Ведь я волен, ведь я ничей,-
Железным извиваться телом,
Как домны золотой ручей.
Люблю я труб заводских струны,
Гудок, будивший паром медь.
Я знаю - красный флаг коммуны
Над миром будет пламенеть.</text><name>Люблю я зарево вагранок...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1840</date_from><text>А. Н. Ховриной
Что тебя я не люблю -
День и ночь себе твержу.
Что не любишь ты меня -
С тихой грустью вижу я.
Что же я ищу с тоской,
Не любим ли кто тобой?
Отчего по целым дням
Предаюсь забытым снам?
Твой ли голос прозвенит -
Сердце вспыхнет и дрожит.
Ты близка ли - я томлюсь
И встречать тебя боюсь,
И боюсь и привлечен...
Неужели я влюблен?..</text><name>А. Н. Ховриной (Что тебя я не люблю...)</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>В домотканом, деревянном городке,
Где гармоникой по улицам мостки,
Где мы с летчиком, сойдясь накоротке,
Пили спирт от непогоды и тоски;
Где, как черный хвост кошачий, не к добру,
Прямо в небо дым из печи над трубой,
Где всю ночь скрипучий флюгер на ветру
С петушиным криком крутит домовой;
Где с утра ветра, а к вечеру дожди,
Где и солнца-то не видно из-за туч,
Где, куда ты ни поедешь, так и жди —
На распутье встретишь камень бел-горюч,—
В этом городе пять дней я тосковал.
Как с тобой, хотел — не мог расстаться с ним,
В этом городе тебя я вспоминал
Очень редко добрым словом, чаще — злым,
Этот город весь как твой большой портрет,
С суеверьем, с несчастливой ворожбой,
С переменчивой погодою чуть свет,
По ночам, как ты, с короной золотой.
Как тебя, его не видеть бы совсем,
А увидев, прочь уехать бы скорей,
Он, как ты, вчера не дорог был ничем,
Как тебя, сегодня нет его милей.
Этот город мне помог тебя понять,
С переменчивою северной душой,
С редкой прихотью неласково сиять
Зимним солнцем над моею головой.
Заметает деревянные дома,
Спят солдаты, снег валит через порог...
Где ты плачешь, где поешь, моя зима?
Кто опять тебе забыть меня помог?</text><name>В домотканом, деревянном городке...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1824</date_from><text>Поляны мирной украшение,
Благоуханные цветы,
Минутное изображение
Земной, минутной красоты;
Вы равнодушно расцветаете,
Глядяся в воды ручейка,
И равнодушно упрекаете
В непостоянстве мотылька.
Во дни весны с востока ясного,
Младой денницей пробужден,
В пределы бытия прекрасного
От высоты спустился он.
Исполненный воспоминанием
Небесной, чистой красоты,
Он вашим радостным сиянием
Пленился, милые цветы.
Он мнил, что вы с ним однородные
Переселенцы с вышины,
Что вам, как и ему, свободные
И крылья и душа даны;
Но вы к земле, цветы, прикованы;
Вам на земле и умереть;
Глаза лишь вами очарованы,
А сердца вам не разогреть.
Не рождены вы для внимания;
Вам непонятен чувства глас;
Стремишься к вам без упования;
Без горя забываешь вас.
Пускай же к вам, резвясь, ласкается,
Как вы, минутный ветерок;
Иною прелестью пленяется
Бессмертья вестник - мотылек...
Но есть меж вами два избранные,
Два ненадменные цветка:
Их имена, им сердцем данные,
К ним привлекают мотылька.
Они без пышного сияния;
Едва приметны красотой:
Один есть цвет воспоминания,
Сердечной думы цвет другой.
О милое воспоминание
О том, чего уж в мире нет!
О дума сердца - упование
На лучший, неизменный свет!
Блажен, кто вас среди губящего
Волненья жизни сохранил
И с вами низость настоящего
И пренебрег и позабыл.</text><name>Мотылек и цветы</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1920</date_from><text>Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов!
Живу — никто не нужен!
Взошел — ночей не сплю.
Согреть чужому ужин —
Жилье свое спалю!
Взглянул — так и знакомый,
Взошел — так и живи!
Просты наши законы:
Написаны в крови.
Луну заманим с неба
В ладонь,— коли мила!
Ну, а ушел — как не был,
И я — как не была.
Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: «Пить».</text><name>Проста моя осанка...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Любя колосьев мягкий шорох
И ясную лазурь,
Я не любил, любуясь нивой,
Ни темных туч, ни бурь...
Но налетела туча с градом,
Шумит-гремит во мгле;
И я с колосьями, как колос,
Прибит к сырой земле...
К сырой земле прибит - и стыну,
Холодный и немой,
И уж не все ль равно мне - солнце
Иль туча надо мной?!.</text><name>Любя колосьев мягкий шорох...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1945</date_from><text>Опять печалится над лугом
Печаль пастушьего рожка.
И, словно гуси, друг за другом
Плывут по небу облака.
А я брожу неторопливо
По этим памятным местам.
Какого здесь ищу я дива,
Чего я жду — не знаю сам.
У этих сел, у этих речек,
На тихих стежках полевых
Друзей давнишних я не встречу
И не дождусь своих родных.
Одни ушли, свой дом покинув,—
И где они и что нашли?
Другим селибу в три аршина
Неподалеку отвели...
Какого ж здесь искать мне чуда,
Моя родная сторона!
Но я — твой сын, но я — отсюда,
И здесь прошла моя весна.
Прошла моя незолотая,
Моя незвонкая прошла.
И пусть она была такая,—
Она такая мне мила.
И мне вовеки будет дорог
Край перелесков и полей,
Где каждый дол и каждый взгорок
Напоминают мне о ней.
Пусть даже стерлись все приметы,
Пусть не найти ее следа,
И все ж меня дорога эта
Зовет неведомо куда.</text><name>Опять печалится над лугом...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Скажу ль тебе — кого люблю я,
Куда летят мои мечты,
То занывая, то ликуя
Среди полночной темноты?
Она — души моей царица —
И своенравна и горда;
Но при очах ее денница —
Обыкновенная звезда.
На взоры страстные, на слезы
Она бесчувственно глядит;
Но пламенны младые розы
Ее застенчивых ланит.
Ее жестоко осуждают:
Она проста, она пуста;
Но эти перси и уста,—
Чего ж они не заменяют?</text><name>К А. Н. Вульфу (Скажу ль тебе...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1906</date_from><text>(Из стихов кошмарной совести)
Если ночи тюремны и глухи,
Если сны паутинны и тонки,
Так и знай, что уж близко старухи,
Из-под Ревеля близко эстонки.
Вот вошли,- приседают так строго,
Не уйти мне от долгого плена,
Их одежда темна и убога,
И в котомке у каждой полено.
Знаю, завтра от тягостной жути
Буду сам на себя непохожим...
Сколько раз я просил их: "Забудьте..."
И читал их немое: "Не можем".
Как земля, эти лица не скажут,
Что в сердцах похоронено веры...
Не глядят на меня - только вяжут
Свой чулок бесконечный и серый.
Но учтивы - столпились в сторонке...
Да не бойся: присядь на кровати...
Только тут не ошибка ль, эстонки?
Есть куда же меня виноватей.
Но пришли, так давайте калякать,
Не часы ж, не умеем мы тикать.
Может быть, вы хотели б поплакать?
Так тихонько, неслышно... похныкать?
Иль от ветру глаза ваши пухлы,
Точно почки берез на могилах...
Вы молчите, печальные куклы,
Сыновей ваших... я ж не казнил их...
Я, напротив, я очень жалел их,
Прочитав в сердобольных газетах,
Про себя я молился за смелых,
И священник был в ярких глазетах.
Затрясли головами эстонки.
"Ты жалел их... На что ж твоя жалость,
Если пальцы руки твоей тонки,
И ни разу она не сжималась?
Спите крепко, палач с палачихой!
Улыбайтесь друг другу любовней!
Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,
В целом мире тебя нет виновней!
Добродетель... Твою добродетель
Мы ослепли вязавши, а вяжем...
Погоди - вот накопится петель,
Так словечко придумаем, скажем..."
Сон всегда отпускался мне скупо,
И мои паутины так тонки...
Но как это печально... и глупо...
Неотвязные эти чухонки...</text><name>Старые эстонки</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1948</date_from><text>Иосифу Уткину
Четырем лошадям
На фронтоне Большого театра —
Он задаст им овса,
Он им крикнет веселое «тпру!».
Мы догнали ту женщину!
Как тебя звать? Клеопатра?
Приходи, дорогая,
Я калитку тебе отопру.
Покажу я тебе и колодец,
И ясень любимый,
Познакомлю с друзьями,
К родителям в гости сведу.
Посмотри на меня —
Никакого на мне псевдонима,
Весь я тут —
У своих земляков на виду.
В самом дальнем краю
Никогда я их не позабуду,
Пусть в моих сновиденьях
Оно повторится стократ —
Это мирное поле,
Где трудятся близкие люди
И журавль лениво бредет,
Как скучающий аристократ.
Я тебе расскажу
Все свои сокровенные чувства,
Что люблю, что читаю,
Что мечтаю в дороге найти.
Я хочу подышать
Возле теплого тела искусства,
Я в квартиру таланта
Хочу как хозяин войти.
Мне б запеть под оркестр
Только что сочиненную песню,
Удивительно скромную девушку
Вдруг полюбить,
Погибать, как бессмертный солдат
В героической пьесе,
И мучительно думать в трагедии:
«Быть иль не быть?»
Быть красивому дому
И дворику на пепелище!
Быть ребенку счастливым,
И матери радостной быть!
На измученной нашей планете,
Отроду нищей,
Никому оскорбленным
И униженным больше не быть!
И не бог поручил,
И не сам я надумал такое,
Это старого старше,
Это так повелось искони,
Чтобы прошлое наше
Не оставалось в покое,
Чтоб артист и художник
Вторгались в грядущие дни.
Я — как поле ржаное,
Которое вот-вот поспеет,
Я — как Скорая помощь,
Которая вот-вот успеет,—
Беспокойство большое
Одолевает меня,
Тянет к людям Коммуны
И к людям вчерашнего дня.
По кавказским долинам
Идет голодающий Горький,
Пушкин ранен смертельно,
Ломоносову нужно помочь!..
Вот зачем я тебя
Догоняю на славной четверке,
Что мерещится мне
В деревенскую долгую ночь!</text><name>Артист</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1957</date_from><text>Я был в степи и два цветка
Там для тебя нашел.
Листва колючая жестка -
Все руки исколол.
Цветы невзрачны, не беда,
В степи ведь нет других.
Скупая горькая вода
Питала корни их.
Вся жизнь для них была как боль
В пустынной стороне,
И не роса на них, а соль
Мерцала при луне.
Зато, когда железный зной
Стирал траву с земли,
Они в пыли, в соли земной
По-прежнему цвели.
А если розы любишь ты,
Ну что ж, не обессудь!
Мои колючие цветы -
Не приколоть на грудь.</text><name>Цветы</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1957</date_from><text>Старый снимок
Нашел я случайно в столе
Среди справок
В бумажной трухе, в барахле.
Старый снимок далеких,
Но памятных лет.
Ах, каким я красивым
Был тогда на земле!
Шлем ребристый кирзовый
Да чуб в три кольца,
Зубы белой подковой,
Веснушки, что солнца пыльца.
Не целован еще
И ни разу не брит,
Крепко через плечо
Портупеей обвит.
Вдаль гляжу я веселый,
Прислонившись к броне,
Среди сосен и елок,
На великой войне.
Светит солнце на траках,
Дымится броня.
Можно просто заплакать,
Как мне жалко меня.
Время крепости рушит,
А годы летят...
Ах, как жаль мне веснушек
Ржаной звездопад!</text><name>Старый снимок нашел я случайно...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Когда душа изнемогала
В борьбе с болезнью роковой,
Ты посетить, мой друг, желала
Уединенный угол мой.
Твой голос нежный, взор волшебный
Хотел страдальца оживить,
Хотела ты покой целебный
В взволнованную душу влить.
Сие отрадное участье,
Сие вниманье, милый друг,
Мне снова возвратили счастье
И исцелили мой недуг.
С одра недуга рокового
Я встал и бодр и весел вновь,
И в сердце запылала снова
К тебе давнишняя любовь.
Так мотылек, порхая в поле
И крылья опалив огнем,
Опять стремится поневоле
К костру, в безумии слепом.</text><name>К N. N. (Когда душа изнемогала...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1759</date_from><text>Трудится тот вотще,
Кто разумом своим лишь разум заражает;
Не стихотворец тот еще,
Кто только мысль изображает,
Холодную имея кровь;
Но стихотворец тот, кто сердце заражает
И чувствие изображает,
Горячую имея кровь.
Царица муз, любовь!
Парнасским жителем назваться я не смею.
Я сладости твои почувствовать умею;
Но, что я чувствую, когда скажу,— солгу,
А точно вымолвить об этом не могу.</text><name>Недостаток изображения</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from></date_from><text>К ней в пустую гостиную голубь влетел
Темно-сизый, махая крылами.
Уже близилась осень, и лес пожелтел
За пустыми, нагими полями.
И казалось, что в день этот, темный, сырой,
Гость нежданный явился с приветом,
Что пахнуло опять позабытой весной
И горячим исчезнувшим летом.
Шумно жить без любви ей досталось в удел.
Сердце пусто, дом полон гостями...
Но в заснувшую душу к ней голубь влетел
Темно-сизый, махая крылами.
Озарится ль в душе то, что было темно,
От нежданного яркого света,
Или вылетит голубь, тоскуя, в окно,
На призыв не дождавшись ответа?</text><name>К ней в пустую гостиную голубь влетел...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Не ссорьтесь, влюбленные.
Жизнь коротка.
И ветры зеленые
сменит пурга.
Носите красавиц
на крепких руках.
Ни боль и ни зависть
не ждут вас впотьмах.
Избавьте любимых
от мелких обид,
когда нестерпимо
в них ревность болит.
Пусть будет неведом
вам горький разлад.
По вашему следу
лишь весны спешат.
По вашему следу
не ходит беда.
...Я снова уеду
в былые года.
Где были так юны
и счастливы мы.
Где долгие луны
светили из тьмы.
Была ты со мною
строга и горда.
А все остальное
сейчас как тогда:
те же рощи зеленые,
те же снега.
Не ссорьтесь, влюбленные.
Жизнь коротка.</text><name>Не ссорьтесь, влюбленные...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from>1946</date_from><text>Ах, шоферша,
пути перепутаны! -
Где позиции?
Где санбат? -
К ней пристроились на попутную
Из разведки десять ребят...
Только-только с ночной операции -
Боем вымученные все.
- Помоги, шоферша, добраться им
До позиции -
до шоссе.
Встали в ряд.
Поперек дорога
Перерезана.
- Тормози!
Не смотри, пожалуйста, строго,
Будь любезною, подвези.
Утро майское.
Ветер свежий.
Гнется даль морская дугой.
И с Балтийского побережья
Нажимает ветер тугой.
Из-за Ладоги солнце движется
Придорожные лунки сушить.
Глубоко
в это утро дышится,
Хорошо
в это утро жить.
Зацветает поле ромашками,
Их не косит никто,
не рвет.
Над обочиной
вверх тормашками
Облак пороховой плывет.
Эй, шоферша,
верней выруливай!
Над развилкой снаряд гудит.
На дорогу не сбитый пулями
Наблюдатель чужой глядит...
Затянули песню сначала.
Да едва пошла
подпевать -
На второй версте укачала
Неустойчивая кровать.
Эй, шоферша,
правь осторожней!
Путь ухабистый впереди.
На волнах колеи дорожной
Пассажиров
не разбуди.
Спит старшой,
не сняв автомата,
Стать расписывать не берусь!
Ты смотри, какие ребята!
Это, я понимаю, груз!
А до следующего боя -
Сутки целые жить и жить.
А над кузовом голубое
Небо к передовой бежит.
В даль кромешную
пороховую,
Через степи, луга, леса,
На гремящую передовую
Брызжут чистые небеса...
Ничего мне не надо лучшего,
Кроме этого - чем живу,
Кроме солнца
в зените,
колючего,
Густо впутанного в траву.
Кроме этого тряского кузова,
Русской дали
в рассветном дыму,
Кроме песни разведчика русого
Про красавицу в терему.</text><name>Утром</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from></date_from><text>Напрасно!
Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,
И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно;
Тебе улыбаюсь, а внутренно горько я плачу,
Напрасно.
Разлука!
Душа человека какие выносит мученья!
А часто на них намекнуть лишь достаточно звука.
Стою как безумный, еще не постиг выраженья:
Разлука.
Свиданье!
Разбей этот кубок: в нем капля надежды таится.
Она-то продлит и она-то усилит страданье,
И в жизни туманной всё будет обманчиво сниться
Свиданье.
Не нами
Бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
Но очередь наша, и кончится ряд испытаний
Не нами.
Но больно,
Что жребии жизни святым побужденьям враждебны;
В груди человека до них бы добраться довольно...
Нет! вырвать и бросить; те язвы, быть может, целебны,-
Но больно.</text><name>Напрасно!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1829</date_from><text>Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает
И огнь сокрытый и глухой
Слова и строки пожирает -
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом,
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..
О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле -
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы - и погас!</text><name>Как над горячею золой...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Феликс Кривин</author><date_from></date_from><text>Говорят, что в самом конце Дон-Кихот все-таки женился
на своей Дульцинее. Они продали Росинанта и купили
себе козу. Коза дает два литра молока, но это, говорят,
не предел. Говорят, бывают такие козм, которые дают
в день до трех литров...
Впрочем, это только так говорят...
Санчо Панса, трезвый человек, человек не сердца, а
расчета, вот уже подряд который век ходит на могилу
Дон-Кихота.
И уже не бредом, не игрой обернулись мельничные
крылья... Старый рыцарь - это был герой. А сегодня он
лежит в могиле.
Был старик до подвигов охоч, не в пример иным из
молодежи. Он старался каждому помочь, а сегодня - кто
ему поможет?
Снесены доспехи на чердак, замки перестроены в хоромы.
Старый рыцарь был большой чудак, а сегодня -
мыслят по-другому...
Видно, зря идальго прожил век, не стяжал он славы
и почета...
Санчо Панса, трезвый человек, плачет на могиле Дон-Кихота.</text><name>2-08. Дон-Кихот</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1954</date_from><text>Хочу я жизнь понять всерьез:
наклон колосьев и берез,
хочу почувствовать их вес,
и что их тянет в синь небес,
чтобы строка была верна,
как возрождение зерна.
Хочу я жизнь понять всерьез:
разливы рек, раскаты гроз,
биение живых сердец —
необъясненный мир чудес,
где, словно корпус корабля,
безбрежно движется земля.
Гляжу на перелеты птиц,
на перемены ближних лиц,
когда их время жжет резцом,
когда невзгоды жмут кольцом..
Но в мире нет таких невзгод,
чтоб солнца задержать восход.
Не только зимних мыслей лед
меня остудит и затрет,
и нет, не только чувства зной
повелевает в жизни мной,—
я вижу каждодневный ход
людских усилий и забот.
Кружат бесшумные станки,
звенят контрольные звонки,
и, ставши очередью в строй,
шахтеры движутся в забой,
под низким небом черных шахт
они не замедляют шаг.
Пойми их мысль, вступи в их быт,
стань их бессмертья следопыт!
Чтоб не как облако прошли
над ликом мчащейся земли,—
чтоб были вбиты их дела
медалью в дерево ствола.
Безмерен человечий рост,
а труд наш — меж столетий мост...
Вступить в пролеты! Где слова,
чтоб не кружилась голова?
Склонись к орнаменту ковров,
склонись к доению коров,
чтоб каждая твоя строка
дала хоть каплю молока!
Как из станка выходит ткань,
как на алмаз ложится грань,
вложи, вложи в созвучья строк
бессмертный времени росток!
Тогда ничто, и даже смерть,
не помешает нам посметь!</text><name>Друзьям</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Еще покрыты льдом живые лики вод,
И недра их полны холодной тишиною...
Но тронулась весна, и — сколько в них забот,
И сколько суеты проснулось под водою!
Вскрываются нимфей дремавших семена,
И длинный водоросль побеги выпускает,
И ряска множится... Вот, вот, она, весна,—
Открыла полыньи и ярко в них играет!
Запас подземных сил уже давно не спит,
Он двигается весь, прикормлен глубиною;
Он воды, в прозелень окрасив, породнит
С глубоко-теплою небесной синевою...
Ты, старая душа, кончающая век,—
Какими ты к весне пробудишься ростками?
Сплетенья корневищ потребуют просек,
Чтобы согреть тебя весенними лучами.
И в зарослях твоих, безмолвных и густых,
Одна надежда есть, одна — на обновленье:
Субботний день к концу... Последний из твоих.
А за субботой что? Конечно, воскресенье.</text><name>Еще покрыты льдом живые лики вод...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1876</date_from><text>Чувств и дум несметный рой
И толпа воспоминаний
Всюду следуют за мной
По пути моих страданий...
Надо высказать мне их;
Мой замкнутый мир им тесен,
Сердце, в память дней былых,
Просит песен.
Спел бы я, как в эти дни,
Мне светя, не заходило
Всеобъемлющей любви
Лучезарное светило;
Как оно, сгорев дотла,
Меркло, грустно потухая,
И уж нет его... Пришла
Ночь глухая.
Душу вылил бы я всю;
Воплотил бы сердце в звуки!
Песни про любовь мою,
И про счастье, и про муки,
Про глубокую тоску -
Их святыни не нарушат...
Спел бы я, да не могу -
Слезы душат...</text><name>Чувств и дум несметный рой...</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Прохожу ночной деревней,
В темных избах нет огня,
Явью сказочною, древней
Потянуло на меня.
В настоящем разуверясь,
Стародавних полон сил,
Распахнул я лихо ферязь,
Шапку-соболь заломил.
Свистнул, хлопнул у дороги
В удалецкую ладонь,
И, как вихорь, звонконогий
Подо мною взвился конь.
Прискакал. Дубровным зверем
Конь храпит, копытом бьет,-
Предо мной узорный терем,
Нет дозора у ворот.
Привязал гнедого к тыну;
Будет лихо али прок,
Пояс шелковый закину
На точеный шеломок.
Скрипнет крашеная ставня...
"Что, разлапушка,- не спишь?
Неспроста повесу-парня
Знают Кама и Иртыш!
Наши хаживали струги
До Хвалынщины подчас,-
Не иссякнут у подруги
Бирюза и канифас..."
Прояснилися избенки,
Речка в утреннем дыму.
Гусли-морок, всхлипнув звонко,
Искрой канули во тьму.
Но в душе, как хмель, струится
Вещих звуков серебро -
Отлетевшей жаро-птицы
Самоцветное перо.</text><name>Прохожу ночной деревней...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1919</date_from><text>Я испытал превратности судеб,
Я видел много на земном просторе,
Трудом я добывал свой хлеб,
И весел был, и мыкал горе.
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто меня теперь не держит,
И пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод,—
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в парадиз
Суровый Петр, гремя ключами, спросит:
"Что сделал ты?»— меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: "Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны
И, вообще, мои грехи,
Апостол Петр, многообразны.
Но я — поэт.»— И улыбнется он,
И разорвет стихов рукописанье.
И смело в рай войду, прощен,
Внимать святое ликованье.
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейших серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольется благовонным дымом.</text><name>Я испытал превратности судеб...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Я шел среди высоких гор...
Вдоль светлых рек и по долинам...
И все, что ни встречал мой взор,
Мне говорило об едином:
Я был любим! любим я был!
Я все другое позабыл!
Сияло небо надо мной,
Шумели листья, птицы пели...
И тучки резвой чередой
Куда-то весело летели...
Дышало счастьем все кругом,
Но сердце не нуждалось в нем.
Меня несла, несла волна,
Широкая, как волны моря!
В душе стояла тишина
Превыше радости и горя...
Едва себя я сознавал:
Мне целый мир принадлежал!
Зачем не умер я тогда?
Зачем потом мы оба жили?
Пришли года... прошли года -
И ничего не подарили,
Что б было слаще и ясней
Тех глупых и блаженных дней.</text><name>Я шел среди высоких гор</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Куда ты холоден и cyx!
Как слог твой чопорен и бледен!
Как в изобретеньях ты беден!
Как утомляешь ты мой слух!
Твоя пастушка, твой пастух
Должны ходить в овчинной шубе:
Ты их морозишь налегке!
Где ты нашел их: в шустер-клубе
Или на Красном кабачке?</text><name>Русскому геснеру</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>Не брести мне сушею,
а по северным рекам плыть!
Я люблю присущую
этим северным рекам прыть.
Мне на палубе слышно,
как плещет внизу Витим,
как ревет Витим,
в двух шагах почти невидим.
Я щекою небритой
ощущаю мешок вещевой,
мой дорожный мешок,
перемытый водой дождевой.
От него пахнет пастой зубною
и ягодным мылом,
позабытой страною -
детством лагерным милым.
И от этого снится мне детство
с певучими горнами
и с вершинами горными,
неприступными, гордыми.
К тем вершинам горным,
чтоб увидеть их наяву,
от детства самого
по высокой воде плыву.
У безлюдного берега
опускаю скрипучие трапы
на песчаные отмели,
на лесные пахучие трааы.
И огни золотого прииска
в темноте за бортом
начинаются, словно присказка
(сказка будет потом!).
Ну, а в присказке ходит Золушка
в сапогах кирзовых.
Полыхают вовсю два солнышка
в глазах бирюзовых.
Засыпает она, усталая,
на подушке колкой,
и стоят босоножки старые
под железной койкой.
А за окнами зорька-зорюшка
сладко сны навевает.
Золотые туфельки Золушка
не спеша надевает.
Золотыми, росой обрызганными,
по мосткам застучала...
Только это уже не присказка -
это сказки начало.
Это сказка моя правдивая,
где ни лжи, ни обмана,
где и вправду вершины горные
поднимаются из тумана.
Ах, вершины гордые!
Чтоб увидеть вас наяву,
я от детства самого
по высокой воде плыву.</text><name>Не брести мне сушею...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1959</date_from><text>Пускай не все решены задачи
И далеко не закончен бой -
Бывает такое чувство удачи,
Звериности сил, упоенья собой,
Такая стихия сродни загулу,
В каждой кровинке такой магнит,
Что прикажи вот этому стулу:
"Взлететь!" - и он удивленно взлетит.</text><name>Пускай не все решены задачи...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1966</date_from><text>В.Астафьеву
...Как я подолгу слушал этот шум,
Когда во мгле горел закатный пламень!
Лицом к реке садился я на камень
И все глядел, задумчив и угрюм,
Как мимо башен, идолов, гробниц
Катунь неслась широкою лавиной,
И кто-то древней клинописью птиц
Записывал напев ее былинный...
Катунь, Катунь — свирепая река!
Поет она таинственные мифы
О том, как шли воинственные скифы,—
Они топтали эти берега!
И Чингисхана сумрачная тень
Над целым миром солнце затмевала,
И черный дым летел за перевалы
К стоянкам светлых русских деревень...
Все поглотил столетний темный зев!
И все в просторе сказочно-огнистом
Бежит Катунь с рыданием и свистом —
Она не может успокоить гнев!
В горах погаснет солнечный июнь,
Заснут во мгле печальные аилы,
Молчат цветы, безмолвствуют могилы,
И только слышно, как шумит Катунь...</text><name>Шумит Катунь</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1917</date_from><text>Я не в разнеженной природе,
Среди расцветшей красоты,-
Под дымным небом на заводе
Ковал железные цветы.
Их не ласкало солнце юга
И не баюкал лунный свет -
Вагранок огненная вьюга
Звенящий обожгла букет.
Где гул моторов груб и грозен,
Где свист сирен, металла звон,
Я перезвоном медных сосен
Был очарован и влюблен.
Не в беспечальном хороводе -
В мозолях мощная ладонь,
Неугасимый на заводе
Горел под блузою огонь.
Вздувал я горн рабочим гневом
Коммунистической мечты
И, опьянен его напевом,
Ковал железные цветы.</text><name>Я не в разнеженной природе...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Заискрится ль звезда закатной полосы —
Звездой ответной в поднебесье
Восток затеплится: и Божье равновесье
Поют двух пламеней Весы.
И не вотще горит, в венце ночной красы,
Над севом озимей созвездье,
Что дух, знаменовав всемирное Возмездье,
Нарек таинственно: Весы.
Как ветр, колышущий зеленые овсы,
Летят Победа и Обида
По шатким бороздам, и держит Немезида
Над жизнью Иго и Весы.
Мы с солнцем шепчемся, цветя, под звон косы;
Детей качаем над могилой;
И жребий каждого в свой час к земле немилой
Склонят бессмертные Весы.
И никлый стебль живит наитие росы,
И райский крин спалили грозы.
Железа не тяжки: но тяжко весят — розы,
И ровно зыблются Весы.
Пусть, с пеной ярых уст, вся Скорбь, что рвет власы,
Вас накреня, в рыданьях душных,
На чаше виснет Зол, вы ж играм сильф воздушных
Послушны, чуткие Весы!
Совьются времена — в ничто; замрут часы;
Ты станешь, маятник заклятья!
Но стойкий ваш покой всё чертит крест Распятья,
Неумолимые Весы!</text><name>Весы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1936</date_from><text>Мы - моряки,
Плечи широки,
Крепкие руки,
Клёшем брюки.
Жарко в кочегарке!
В Африке не жарче!
Бьется пульс машинный,
Видно, что спешим мы...
Мы - моряки,
Плечи широки,
Крепкие руки,
Клёшем брюки.
Море в бурю
Волны хмурит,
В черное ненастье
Распевают снасти.
Ишь, какая качка!
Скачешь вроде мячика.
Эй, смотрите с палубы —
За борт не упали бы!
Мы - моряки,
Плечи широки,
Крепкие руки,
Клёшем брюки.
Мы - морские черти,
Все море исчертим.</text><name>Песня моряков</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1833</date_from><text>Вошла - как Психея, томна и стыдлива,
Как юная пери, стройна и красива...
И шепот восторга бежит по устам,
И крестятся ведьмы, и тошно чертям!</text><name>NN</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1972</date_from><text>Быть женщиной - что это значит?
Какою тайною владеть?
Вот женщина. Но ты незрячий.
Тебе ее не разглядеть.
Вот женщина. Но ты незрячий.
Ни в чем не виноват, незряч!
А женщина себя назначит,
как хворому лекарство - врач.
И если женщина приходит,
себе единственно верна,
она приходит - как проходит
чума, блокада и война.
И если женщина приходит
и о себе заводит речь,
она, как провод, ток проводит,
чтоб над тобою свет зажечь.
И если женщина приходит,
чтоб оторвать тебя от дел,
она тебя к тебе приводит.
О, как ты этого хотел!
Но если женщина уходит,
побито голову неся,
то все равно с собой уводит
бесповоротно все и вся.
И ты, тот, истинный, тот, лучший,
ты тоже - там, в том далеке,
зажат, как бесполезный ключик,
в ее печальном кулачке.
Она в улыбку слезы спрячет,
переиначит правду в ложь...
Как счастлив ты, что ты незрячий
и что потери не поймешь.</text><name>Быть женщиной - что это значит?..</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1832</date_from><text>Когда-то (помню с умиленьем)
Я смел вас няньчить с восхищеньем,
Вы были дивное дитя.
Вы расцвели - с благоговеньем
Вам ныне поклоняюсь я.
За вами сердцем и глазами
С невольным трепетом ношусь
И вашей славою и вами,
Как нянька старая, горжусь.</text><name>В АЛЬБОМ КНЯЖНЫ А. Д. АБАМЕЛЕК</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1961</date_from><text>Живого или мертвого,
Жди меня двадцать четвертого,
Двадцать третьего, двадцать пятого -
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня не уставая...
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе корабликом -
Неизвестно, днем или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний
И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний...
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу свою.</text><name>Живого или мертвого...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1918</date_from><text>Доблесть и девственность!— Сей союз
Древен и дивен, как Смерть и Слава.
Красною кровью своей клянусь
И головою своей кудрявой —
Ноши не будет у этих плеч,
Кроме божественной ноши — Мира!
Нежную руку кладу на меч:
На лебединую шею Лиры.</text><name>Доблесть и девственность!— Сей союз...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1834</date_from><text>Стою печален на кладбище.
Гляжу кругом - обнажено
Святое смерти пепелище
И степью лишь окружено.
И мимо вечного ночлега
Дорога сельская лежит,
По ней рабочая телега
. . . . . . . . изредка стучит.
Одна равнина справа, слева.
Ни речки, ни холма, ни древа.
Кой-где чуть видятся кусты.
Немые камни и могилы
И деревянные кресты
Однообразны и унылы.</text><name>Стою печален на кладбище...</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1909</date_from><text>Светлой памяти И. Ф. Анненского
Для первых властителей завиден мой жребий,
И боги не так горды.
Столпами из мрамора в пылающем небе
Укрепились мои сады.
Там рощи с цистернами для розовой влаги,
Голубые, нежные мхи,
Рабы и танцовщицы, и мудрые маги,
Короли четырех стихий.
Все манит и радует, все ясно и близко,
Все таит восторг тишины,
Но каждою полночью так страшно и низко
Наклоняется лик луны.
И в сумрачном ужасе от лунного взгляда,
От цепких лунных сетей,
Мне хочется броситься из этого сада
С высоты семисот локтей.</text><name>Семирамида</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from></date_from><text>Помнишь ты, Ирина, осень
В дальнем, бедном городке?
Было пасмурно, как будто
Небо хмурилось в тоске.
Дождик мелкий и упорный
Словно сетью заволок
Весь в грязи, в глубоких лужах
Потонувший городок,
И тяжелым коромыслом
Надавив себе плечо,
Ты с реки тащила воду;
Щеки рдели горячо...
Был наш дом угрюм и тесен,
Крыша старая текла,
Пол качался под ногами,
Из разбитого стекла
Веял холод; гнулось набок
Полусгнившее крыльцо...
Хоть бы раз слова упрека
Ты мне бросила в лицо!
Хоть бы раз в слезах обильных
Излила невольно ты
Накопившуюся горечь
Беспощадной нищеты!
Я бы вытерпел упреки
И смолчал бы пред тобой,
Я, безумец горделивый,
Не поладивший с судьбой,
Так настойчиво хранивший
Обманувшие мечты
И тебя с собой увлекший
Для страданий нищеты.
Опускался вечер темный
Нас измучившего дня,-
Ты мне кротко улыбалась,
Утешала ты меня.
Говорила ты: "Что бедность!
Лишь была б душа сильна,
Лишь была бы жаждой счастья
Воля жить сохранена".
И опять, силен тобою,
Смело я глядел вперед,
В тьму зловещих испытаний,
Угрожающих невзгод,
И теперь над нами ясно
Вечереют небеса.
Это ты, моя Ирина,
Сотворила чудеса.</text><name>Ирина</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>Здесь нет ни остролистника, ни тиса.
Чужие камни и солончаки,
Проржавленные солнцем кипарисы
Как воткнутые в землю тесаки.
И спрятаны под их худые кроны
В земле, под серым слоем плитняка,
Побатальонно и поэскадронно
Построены британские войска.
Шумят тяжелые кусты сирени,
Раскачивая неба синеву,
И сторож, опустившись на колени,
На английский манер стрижет траву.
К солдатам на последние квартиры
Корабль привез из Англии цветы,
Груз красных черепиц из Девоншира,
Колючие терновые кусты.
Солдатам на чужбине лучше спится,
Когда холмы у них над головой
Обложены английской черепицей,
Обсажены английскою травой.
На медных досках, на камнях надгробных,
На пыльных пирамидах из гранат
Английский гравер вырезал подробно
Число солдат и номера бригад.
Но прежде чем на судно погрузить их,
Боясь превратностей чужой земли,
Все надписи о горестных событьях
На русский второпях перевели.
Бродяга-переводчик неуклюже
Переиначил русские слова,
В которых о почтенье к праху мужа
Просила безутешная вдова:
"Сержант покойный спит здесь. Ради бога,
С почтением склонись пред этот крест!"
Как много миль от Англии, как много
Морских узлов от жен и от невест.
В чужом краю его обидеть могут,
И землю распахать, и гроб сломать.
Вы слышите! Не смейте, ради бога!
Об этом просят вас жена и мать!
Напрасный страх. Уже дряхлеют даты
На памятниках дедам и отцам.
Спокойно спят британские солдаты.
Мы никогда не мстили мертвецам.</text><name>Английское военное кладбище в Севастополе</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1922</date_from><text>Долго я лежу на льду зеркальном,
Меряю терпением своим,
Что сильнее в сне многострадальном,
Мой ли жар иль холод-нелюдим.
Льдяный холод ночи предполярной,
Острый ветер, бьющий снежной мглой.
Но, как душный дух избы угарной,
Я упрям и весь в мечте былой.
Думаю на льду о том горенье,
Что зажгло меня в веках костром,
Выявилось в страсти, в звонком пенье,
Сделало напев мой серебром.
Велика пустыня ледяная,
Никого со мною в зорком сне.
Только там, средь звезд, одна, родная,
Говорит со мною в вышине.
Та звезда, что двигаться не хочет,
Предоставя всем свершать круги,
В поединке мне победу прочит
И велит мне: «Сердце сбереги».
И, внимая тайным алым пляскам,
Что во мне свершаются внутри,
К синим льдам, как в царстве топей вязком,
Пригвожден, хоть стыну, жду зари.
Ходит ветер. Холит вьюгу, лютый.
Льды хрустят. Но вышний воздух тих.
Я считаю годы и минуты
И звезде слагаю мерный стих.</text><name>Поединок</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Я поднимаюсь по колючим склонам,
я мну в ладонях пыльный полынок,
пылает бухта синим и зеленым,
кузнечики взлетают из-под ног.
В скользящих бликах света голубого,
на обожженном темени горы,
лепечут листья в рощице дубовой,
жужжат шмели и плачут комары.
Лежу. Гляжу.
Над головою дна нет!
Плывут на север тучи не спеша...
И все мне душу трогает и ранит,
так беззащитна сделалась душа.
Она ликует и пощады просит,
и нет ее смятению конца.
Так, вероятно, света не выносят
глаза у исцеленного слепца.
Всё в первый раз - долины, горы, море,
сухой дубняк, звенящий на ветру...
Вторая жизнь! На радость или горе?
Не все равно ли?
Не боюсь. Беру!</text><name>Я поднимаюсь по колючим склонам...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Я к людям не выйду навстречу,
Испугаюсь хулы и похвал.
Пред Тобой Одною отвечу,
За то, что всю жизнь молчал.
Молчаливые мне понятны,
И люблю обращенных в слух:
За словами - сквозь гул невнятный
Просыпается светлый Дух.
Я выйду на праздник молчанья,
Моего не заметят лица.
Но во мне - потаенное знанье
О любви к Тебе без конца.</text><name>Я к людям не выйду навстречу...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1960</date_from><text>На землю белую идущий
Почти недвижною стеной
Струится снег все гуще, гуще
И заслоняет свет дневной.
Совсем не чувствую движенья,
Так он медлительно течет,
Как видно, сила притяженья
Его к земле едва влечет.
За этой белой пеленою
Поселки скрыты и леса,
За этой белой тишиною
Гудки, звонки и голоса.
За этим занавесом белым
Вся в блеске солнечном зима.
За этим мысленным пределом
Лежит вселенная сама.
Так пусть в ней будет все как надо:
Прилеты птиц, разливы рек,
Громов июльских канонада,
Шумящий дождь, бесшумный снег.</text><name>Снег</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Может быть, выпив поллитру,
Некий художник от бед
Встретил чужую палитру
И посторонний мольберт.
Дело теперь за немногим -
Нужно натуры живой,-
Глядь - симпатичные ноги
С гордой идут головой.
Он подбегает к Венере:
"Знаешь ли ты, говорят -
Данте к своей Алигьери
Запросто шастает в ад!
Ада с тобой нам не надо -
Холодно в царстве теней...
Кличут меня Леонардо.
Так раздевайся скорей!
Я тебя - даже нагую -
Действием не оскорблю,-
Дай я тебя нарисую
Или из глины слеплю!"
Но отвечала сестричка:
"Как же вам не ай-яй-яй!
Честная я католичка -
И не согласная я!
Вот испохабились нынче -
Так и таскают в постель!
Ишь - Леонардо да Винчи -
Тоже какой Рафаэль!
Я не привыкла без чувства -
Не соглашуся ни в жисть!
Мало что ты - для искусства,-
Сперва давай-ка женись!
Там и разденемся в спальной -
Как у людей повелось...
Мало что ты - гениальный! -
Мы не глупее небось!"
"Так у меня ж - вдохновенье, -
Можно сказать, что экстаз!" -
Крикнул художник в волненье...
Свадьбу сыграли на раз.
...Женщину с самого низа
Встретил я раз в темноте, -
Это была Монна Лиза -
В точности как на холсте.
Бывшим подругам в Сорренто
Хвасталась эта змея:
"Ловко я интеллигента
Заполучила в мужья!.."
Вкалывал он больше года -
Весь этот длительный срок
Все ухмылялась Джоконда:
Мол, дурачок, дурачок!
...В песне разгадка дается
Тайны улыбки, а в ней -
Женское племя смеется
Над простодушьем мужей!</text><name>Про любовь в эпоху Возрождения</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1882</date_from><text>Опыт! скажи, чем гордишься ты? что ты такое?
Ты — плод ошибок и слез, силам потраченным счет.
Бродит вино молодое: не должно броженью мешать;
Но и разумный уход, крепкие нужны меха.
В этой толпе под волшебною силой искусства
Все в одну душу слились — чистую душу на миг;
Но разбредутся — ив каждом проснется опять своя
совесть,
В каждом опять заскребет в сердце таящийся гад.
Всюду: «Что нового?» — слышишь. Да вдумайся в старое
прежде!
В нем для себя ты найдешь нового много, поверь!
Формы, мой друг, совершенство — не всё еще в деле
искусства:
Чистая пусть извнутри светится в ней мне душа.
Времени мстить предоставь за пороченье, ложь и обиды:
Тайных агентов оно в каждой имеет душе.
Друг мой! Ученые, верь, не такие, как кажутся, боги;
Наше невежество — вот в чем нередко их сила!</text><name></name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1953</date_from><text>Красота с тобою прощается.
А со мной — мой стих о тебе. Но ко мне,
Но ко мне тот стих возвращается,
Что когда-то я пел о труде, о стране.
День придет — и чудную черточку
У тебя вдруг похитит в лице.
Распахнет он с грохотом форточку.
Ждет эпоха меня на крыльце.
Как надолго — до самозабвения
Я твоим увлекся лицом!
Красота в нем с тонкостью гения
Все сияла своим волшебством.
В нем ни страсть, ни власть,
ни торжественность,—
В нем их гордости не найдешь,
А такая в нем пролита женственность —
Взглядом пьешь и от счастья поешь.
В нем таких достоинств соцветие,
В нем такая сила тепла,
Что на целое десятилетие
Стих мой, голос мой увлекла.
Ну почту ль тебя виноватою?
В том ведь больше мой взгляд виноват,
С ненасытностью этой проклятою,
Вот которой и сам я не рад.
Но с тобой красота прощается.
А со мной — мой стих о тебе. И ко мне,
И ко мне тот стих возвращается,
Что когда-то я пел о труде, о стране.</text><name>Возвращение</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Мне говорят: пиши!..
Твердят: пиши!..
Писать бы рад,
Но, забывая дело,
Сижу пустой,
Как будто из души
В потемках
Что-то вынуто,
Что пело.
Быть может,
Вовсе не желая зла,
Моей любви
Доверчивую пташку
Себе на память
Женщина взяла,
Когда я спал
С душою нараспашку.
А если женщина
Здесь ни при чем?
А если...
Если
В небесах плутавшим
Душа убита атомным лучом,
Совсем случайно
На нее упавшим?
Не в том загадка:
Петь или не петь,—
А жить или не жить!..
Разгадка, где ты?
Ведь есть
Четыре стороны у света,
На все четыре
Надо поглядеть.
Все оглядеть:
И Запад и Восток,
Но отыскать
Первопричину боли,
Чтобы в душе,
Как на бесплодном поле,
Высокой мысли
Выходить росток.</text><name>Мне говорят: пиши!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1820</date_from><text>Ты переводчик, я читатель,
Ты усыпитель - я зеватель.</text><name>Переводчику Вергилия</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1953</date_from><text>Черен бор за этим старым домом,
Перед домом - поле да овсы.
В нежном небе серебристым комом
Облако невиданной красы.
По бокам туманно-лиловато,
Посредине грозно и светло,-
Медленно плывущее куда-то
Раненого лебедя крыло.
А внизу на стареньком балконе -
Юноша с седою головой,
Как портрет в старинном медальоне
Из цветов ромашки полевой.
Щурит он глаза свои косые,
Подмосковным солнышком согрет,-
Выкованный грозами России
Собеседник сердца и поэт.
А леса, как ночь, стоят за домом,
А овсы, как бешеные, прут...
То, что было раньше незнакомым,
Близким сердцу делается тут.</text><name>Поэт</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1825</date_from><text>Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп не с ружейным прощальным огнем
Мы в недра земли опустили.
И бедная почесть к ночи отдана;
Штыками могилу копали;
Нам тускло светила в тумане луна,
И факелы дымно сверкали.
На нем не усопших покров гробовой,
Лежит не в дощатой неволе -
Обернут в широкий свой плащ боевой,
Уснул он, как ратники в поле.
Недолго, но жарко молилась творцу
Дружина его удалая
И молча смотрела в лицо мертвецу,
О завтрашнем дне помышляя.
Быть может, наутро внезапно явясь,
Враг дерзкий, надменности полный,
Тебя не уважит, товарищ, а нас
Умчат невозвратные волны.
О нет, не коснется в таинственном сне
До храброго дума печали!
Твой одр одинокий в чужой стороне
Родимые руки постлали.
Еще не свершен был обряд роковой,
И час наступил разлученья;
И с валу ударил перун вестовой,
И нам он не вестник сраженья.
Прости же, товарищ! Здесь нет ничего
На память могилы кровавой;
И мы оставляем тебя одного
С твоею бессмертною славой.</text><name>На погребение английского генерала...</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1833</date_from><text>К чему невольнику мечтания свободы?
Взгляни: безропотно текут речные воды
В указанных брегах, по склону их русла;
Ель величавая стоит, где возросла,
Невластная сойти. Небесные светила
Назначенным путем неведомая сила
Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон
Его летучему дыханью положен.
Уделу своему и мы покорны будем,
Мятежные мечты смирим иль позабудем,
Рабы разумные, послушно согласим
Свои желания со жребием своим -
И будет счастлива, спокойна наша доля.
Безумец! не она ль, не вышняя ли воля
Дарует страсти нам? и не ее ли глас
В их гласе слышим мы? О, тягостна для нас
Жизнь, в сердце бьющая могучею волною
И в грани узкие втесненная судьбою.</text><name>К чему невольнику мечтания свободы?..</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>Как будто наяву,
Я видел сон дурацкий:
Пришел посадский,
На откуп у судьи взять хочет он Неву
И петербургски все текущие с ней реки.
Мне
То было странно и во сне;
Такой диковинки не слыхано вовеки.
Судья ответствовал: «Потщися претворить,
Искусный альхимист, во злато воду,
Да только б сим питьем людей не поморить!
А впрочем, я хвалю гораздо эту моду
И вижу, что ты друг российскому народу».</text><name>Сон (Как будто наяву...)</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1892</date_from><text>Александре Васильевне Гольштейн
Гость Севера! Когда твоя дорога
Ведет к вратам единственного града,
Где блещет храм, чья снежная громада,
Эфирней гор, встает у их порога,
Но Красота смиренствует, убога,
Средь нищих стен, как бледная лампада,
Туда иди из мраморного сада
И гостем будь за вечерею бога!
Дерзай! Здесь мира скорбь и желчь потира!
Ты зришь ли луч под тайной бренных линий?
И вызов Зла смятенным чадам Мира?
Из тесных окон светит вечер синий:
Се Красота из синего эфира,
Тиха, нисходит в жертвенный триклиний.</text><name>Вечеря, Леонардо</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from></date_from><text>Рассеянные огненные зерна
Произрастают в мире без конца.
При виде звезд душа на миг покорна:
Непостижим и вечен труд творца.
Но к полночи восходит на востоке
Мертвец Сатурн — и блещет, как свинец.
Воистину зловещи и жестоки
Твои дела, творец!</text><name>Сатурн</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1915</date_from><text>Под крышей промерзшей пустого жилья
Я мертвенных дней не считаю,
Читаю посланья апостолов я,
Слова псалмопевца читаю.
Но звезды синеют, но иней пушист,
И каждая встреча чудесней,–
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.</text><name>Под крышей промерзшей пустого жилья...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1857</date_from><text>Далека ты от нас, недвижима,
Боевая история Рима;
Но над повестью многих страниц
Даже мы преклоняемся ниц!
А теперь в славном Риме французы
Наложили тяжелые узы,
И потомок квиритов молчит
И с терпением сносит свой стыд!..</text><name>Риму</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1919</date_from><text>Только елочки упрямы -
зеленеют - то во мгле,
то на солнце. Пахнут рамы
свежим клеем, на стекле
перламутровый и хрупкий
вьется инея цветок,
на лазури, в белой шубке
дремлет сказочный лесок.
Утро. К снежному сараю
в гору повезли дрова.
Крыша искрится, по краю -
ледяные кружева.
Где-то каркает ворона,
чьи-то валенки хрустят,
на ресницы с небосклона
блестки пестрые летят...</text><name>Зима</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1933</date_from><text>Я не имею больше власти
таить в себе любовные страсти.
Меня натура победила,
я, озверев, грызу удила,
из носа валит дым столбом
и волос движется от страсти надо лбом.
Ах если б мне иметь бы галстук нежный,
сюртук из сизого сукна,
стоять бы в позе мне небрежной,
смотреть бы сверху из окна,
как по дорожке белоснежной
ко мне торопится она.
Я не имею больше власти
таить в себе любовные страсти,
они кипят во мне от злости,
что мой предмет любви меня к себе
не приглашает в гости.
Уже два дня не видел я предмета.
На третий кончу жизнь из пистолета.
Ах, если б мне из Эрмитажа
назло соперникам-врагам
украсть бы пистолет Лепажа
и, взор направив к облакам,
вдруг перед ней из экипажа
упасть бы замертво к ногам.
Я не имею больше власти
таить в себе любовные страсти,
они меня как лист иссушат,
как башню временем, разрушат,
нарвут на козьи ножки, с табаком раскурят,
сотрут в песок и измечулят.
Ах, если б мне предмету страсти
пересказать свою тоску,
и, разорвав себя на части,
отдать бы ей себя всего и по куску,
и быть бы с ней вдвоем на много лет
в любовной власти,
пока над нами не прибьют могильную доску.</text><name>Страсть</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1973</date_from><text>Пришла и говорю: как нынешнему снегу
легко лететь с небес в угоду февралю,
так мне в угоду вам легко взойти на сцену.
Не верьте мне, когда я это говорю.
О, мне не привыкать, мне не впервой, не внове
взять в кожу, как ожог, вниманье ваших глаз.
Мой голос, словно снег, вам упадает в ноги,
и он умрет, как снег, и превратится в грязь.
Неможется! Нет сил! Я отвергаю участь
явиться на помост с больничной простыни.
Какой мороз во лбу! Какой в лопатках ужас!
О, кто-нибудь, приди и время растяни!
По грани роковой, по острию каната -
плясунья, так пляши, пока не сорвалась.
Я знаю, что умру, но я очнусь, как надо.
Так было всякий раз. Так будет в этот раз.
Исчерпана до дна пытливыми глазами,
на сведенье ушей я трачу жизнь свою.
Но тот, кто мной любим, всегда спокоен в зале.
Себя не сохраню, его не посрамлю.
Когда же я очнусь от суетного риска
неведомо зачем сводить себя на нет,
но скажет кто-нибудь: она была артистка,
и скажет кто-нибудь: она была поэт.
Измучена гортань кровотеченьем речи,
но весел мой прыжок из темноты кулис.
В одно лицо людей, всё явственней и резче,
сливаются черты прекрасных ваших лиц.
Я обращу в поклон нерасторопность жеста.
Нисколько мне не жаль ни слов, ни мук моих.
Достанет ли их вам для малого блаженства?
Не навсегда прошу - но лишь на миг, на миг.</text><name>Взойти на сцену</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1952</date_from><text>"Москва - Сухуми"
мчался через горы.
Уже о море
были разговоры.
Уже в купе соседнем практиканты
оставили
и шахматы
и карты.
Курортники толпились в коридоре,
смотрели в окна:
"Вскоре будет море!"
Одни,
схватив товарищей за плечи,
свои припоминали
с морем встречи.
А для меня
в музеях и квартирах
оно висело в рамках под стеклом.
Его я видел только на картинах
и только лишь по книгам знал о нем.
И вновь соседей трогал я рукою,
и был в своих вопросах
я упрям:
"Скажите,- скоро?..
А оно - какое?"
"Да погоди,
сейчас увидишь сам..."
И вот - рывок,
и поезд - на просторе,
и сразу в мире нету ничего:
исчезло все вокруг -
и только море,
затихло все,
и только шум его...
Вдруг вспомнил я:
со мною так же было.
Да, это же вот чувство,
но сильней,
когда любовь уже звала,
знобила,
а я по книгам только знал о ней.
Любовь за невниманье упрекая,
я приставал с расспросами к друзьям:
"Скажите,- скоро?...
А она - какая?"
"Да погоди,
еще узнаешь сам..."
И так же, как сейчас,
в минуты эти,
когда от моря стало так сине,
исчезло все -
и лишь она на свете,
затихло все -
и лишь слова ее...</text><name>Море</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1918</date_from><text>Слышу и вижу вас
В вагонах трамвая, в театрах, конторах
И дома, в мой вдохновенный час,
При сдвинутых шторах.
Вы замешались в толпу, вы снуете у фонарей,
Там, где газетчик вопит о новых бедах России.</text><name>Призраки</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1945</date_from><text>Чистый ветер ели колышет,
Чистый снег заметает поля.
Больше вражьего шага не слышит,
Отдыхает моя земля.</text><name>Освобожденная</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1873</date_from><text>Только встречу улыбку твою
Или взгляд уловлю твой отрадный, -
Не тебе песнь любви я пою,
А твоей красоте ненаглядной.
Про певца по зарям говорят,
Будто розу влюбленною трелью
Восхвалять неумолчно он рад
Над душистой ее колыбелью.
Но безмолвствует, пышно чиста,
Молодая владычица сада:
Только песне нужна красота,
Красоте же и песен не надо.</text><name>Только встречу улыбку твою...</name><date_to>1873</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1883</date_from><text>Вьется предо мною
Узенький проселок.
Я бреду с клюкою,
Тяжек путь и долог.
Весь в пыли дорожной,
Я бреду сторонкой,
Слушая тревожно
Колокольчик звонкий.
Не глушимый далью,
Гул его несется,
Жгучею печалью
В сердце отдается.
Воздух полон гула,
И дрожит дорога,-
Ах, хоть бы уснула
Ты, моя тревога!</text><name>Проселок</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1962</date_from><text>В тот вечер я не пил, не пел,
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети,
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
И тот, кто раньше с нею был, -
Он мне грубил, он мне грозил, -
А я все помню, я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: - Не спеши! -
Она сказала: - Не спеши,
Ведь слишком рано.
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл,
И как-то в осень, и как-то в осень -
Иду с дружком, гляжу - стоят.
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд,
Их было восемь.
Со мною нож, решил я: - Что ж,
Меня так просто не возьмешь.
Держитесь, гады! Держитесь, гады! -
К чему задаром пропадать?
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда -
Так было надо.
Но тот, кто раньше с нею был,
Он эту кашу заварил
Вполне серьезно, вполне серьезно.
Мне кто-то на плечи повис,
Валюха крикнул: - Берегись! -
Валюха крикнул: - Берегись! -
Но было поздно.
За восемь бед - один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет,
Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек,
Он мне сказал: - Держись, браток! -
Он мне сказал: - Держись, браток! -
И я держался.
Разлука мигом пронеслась.
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, ее прощаю.
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Не извиняю.
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Я повстречаю!</text><name>Тот, кто раньше с нею был</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>На заре - наимедленнейшая кровь.
На заре - наиявственнейшая тишь.
Дух от плоти косной берет развод,
Птица клетке костной дает развод.
Око зрит невидемейшую даль,
Сердце зрит невидемейшую связь,
Ухо пьет неслыханнейшую молвь,
Над разбитым Игорем плачет Див.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1909</date_from><text>Я люблю такие игры,
Где надменны все и злы.
Чтоб врагами были тигры
И орлы!
Чтобы пел надменный голос:
"Гибель здесь, а там тюрьма!"
Чтобы ночь со мной боролась,
Ночь сама!
Я несусь,- за мною пасти,
Я смеюсь - в руках аркан...
Чтобы рвал меня на части
Ураган!
Чтобы все враги - герои!
Чтоб войной кончался пир!
Чтобы в мире было двое:
Я и мир!</text><name>Дикая воля</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Знакомя, друг сказал мне сокровенно:
- Рекомендую: Коля. Пианист.
Прекрасный парень и душою чист,
И ты его полюбишь непременно!
"Прекрасный парень" в меру был живой.
Сел за рояль, Прокофьева сыграл,
Смеялся шуткам, подымал бокал,
Потом простился и ушел домой.
Ушел и канул в темноту и снег...
И я спросил у друга своего:
- Вот ты прекрасным называл его.
А чем прекрасен этот человек?
С минуту друг растерянно молчал.
Ходил, курил и молвил наконец:
- Он никому вреда не причинял,
Не лицемер, не склочник, не подлец...
И вновь спросил я друга своего:
- А доброго он людям сделал много? -
Мой друг вздохнул:- Да вроде ничего.
И все-таки он неплохой, ей-богу!
И тут мелькнуло: а не так ли я
Хвалю порой того, кто не подлец?
Но сколько рядом истинных сердец?
И все ль друзья действительно друзья?
Не прямодушен - ладно, ничего!
Не сделал зла - приветствуем его.
Мог утащить, а он не утащил
И чуть ли уж не подвиг совершил.
Иль, скажем, парень в девушку влюбился,
Жениться обещал. И под конец
Не оскорбил, не бросил, а женился -
И вот уже герой и молодец!
А то вдруг вам как на голову снег
Свалилось горе. Друг о том проведал.
Он мог добить, предать, но он не предал.
Нет, не помог ничем, а лишь не предал,-
И вот уж он "прекрасный человек".
Смешно, но факт: мы, будто с ценной ношей,
Со странной меркой носимся порой:
"Прекрасный"- лишь за то, что не плохой,
А не за то, что истинно хороший!
Так не пора ль действительно начать
С других позиций доблести считать?</text><name>Разговор с другом</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Ища от любви защиты,
спят они, сто влюбленных,
сухой землей покрыты.
Красны, далеки-далёки
дороги Андалузии.
В Кордове средь олив
поставят кресты простые,
чтоб не были позабыты
те, что навек уснули,
ища от любви защиты.</text><name>DE PROFUNDIS</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1946</date_from><text>По росистой луговой,
По извилистой тропинке
Провожал меня домой
Мой знакомый с вечеринки.
Возле дома он сказал,
Оглядевшись осторожно:
- Я бы вас поцеловал,
Если это только можно.
Я ответила ему,
Что, конечно, возражаю,
Что такого никому
Никогда не разрешаю.
Сразу парень загрустил,
Огорченный стал прощаться,-
Дескать, значит, я не мил,
Дескать, лучше б не встречаться.
Я в глаза ему смотрю:
- Раз такое положенье,
То уж ладно,- говорю,-
Поцелуй... без разрешенья.</text><name>По росистой луговой...</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1925</date_from><text>Тяжкий полуденный зной
Встал над восставшей страной;
Кровью песок обагрив,
Движется раненый риф.
К вечеру солнце зайдет,
Двинутся рифы вперед,
Словно густые пласты
Спрятанной темноты.
Вышли проклятые сроки;
Жаждой свободы томим,
К освобожденью Марокко
Выведет Абд эль Керим.
Годы тяжелого груза
Выросли в каменный пласт.
Кто подчинится французам,
Волю испанцам продаст?
Горло до боли сжала
Вражеская ладонь.
Рифы не любят жалоб,
Рифы полюбят огонь.
Пальмы верхушки нагнули,
Кровью встревожен песок.
В ночь восьмого июля
Рифы назначили срок.
Пальмы верхушки нагнули,
Словно завидя самум.
В ночь восьмого июля
Рифы возьмут Уэндсмун.
Ночь никогда доселе
Черной такой не была.
В черную ночь под шрапнелью
Черные шли тела.
Прошлую ночь отступили,
Кровью песок обагрив.
В жаркий песок, как в могилу,
Лег не один риф.
Ночь. Выручай сегодня!
Видишь, навстречу тебе
Голову каждый поднял
И отдает борьбе.
Движемся новым походом.
Но, подчиняясь свинцу,
Черным полкам не отдал
Крепость свою француз.
И, обнажая раны,
Пушкам наперевес
Грозные аэропланы
Молча сошли с небес.
Пусть проиграли сраженье -
Мертвые снова зовут.
Первые пораженья
К новым победам ведут.
Скоро настанут сроки,
И разнесет призыв
В освобожденном Марокко
Освобожденный риф.</text><name>Марокко</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Громкорыкого Хищника
Пел великий Давид.
Что скажу я о нищенстве
Безпризорной любви?
От груди еле отнятый,
Грош вдовицы зацвел
Над хлебами субботними
Роем огненных пчел.
Бьются души обвыклые,
И порой — не язык —
Чрево древнее выплеснет
Свой таинственный крик.
И по-новому чуждую
Я припомнить боюсь,
Этих губ не остуженных
Предрассветную грусть.
Но заря Понедельника,
Закаляя тоску,
Ухо рабье, как велено,
Пригвоздит к косяку.
Клювом вырвет заложника
Из расхлябанных чресл.
Это сердце порожнее,
И полуденный блеск!
Крики черного коршуна!
Азраила труба!
Из горчайших, о горшая,
Золотая судьба!</text><name>Громкорыкого Хищника...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>Об осени</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Как птицы, скачут, и бегут, как мыши,
Сухие листья кленов и берез,
С ветвей срываясь, устилают крыши,
Пока их ветер дальше не унес.
Осенний сад не помнит, увядая,
Что в огненной листве погребена
Такая звонкая, такая молодая,
Еще совсем недавняя весна.
Что эти листья - летняя прохлада,
Струившая зеленоватый свет...
Как хорошо, что у деревьев сада
О прошлых днях воспоминанья нет.</text><name>Как птицы, скачут...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1829</date_from><text>Что груди тяжельше?
Что сердцу больней?
Что конь мой удалый
Споткнулся не раз?
Иль заяц-трусливый
Мой путь перебег?
Уж видны мне кровли
Родных и друзей
И храма святого
Сияющий крест.
О чем же ты грустном
Пророчишь, душа?..
Уж обнял с восторгом
Счастливец семью.
Но где ж, о родные,
Бесценный мой друг?
Он отбыл надолго
В низовы края...
Недаром же конь мой
Споткнулся не раз,
Недаром же сердце
Вещало печаль!..
Когда ж возвратишься
В родную страну?
Дождусь ли в уныньи
Тебя, друг, назад?</text><name>На отъезд Д.А. Кашкина в Одессу</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Вездеход,
Бульдозер,
Самосвал...
Кажется, я все обрисовал
И детально все изобразил,
Как я все на свете создавал,
И покровы всякие срывал,
И куда и что перевозил.
Но чего-то я не отразил?
А! Наверное, как сох ковыль
И как черный смерч в степях вставал,
И пустел простор, и пустовал
Нововозведенный сеновал.
Видимо, прошел автомобиль,
Вездеход, бульдозер, самосвал
И окутал все в такую пыль,
Тяжелее всяких покрывал.
Вот откуда в памяти провал.
Но ведь это тоже явь и быль,
Чтобы это ты не забывал,
Вездеход, бульдозер, самосвал!</text><name>Быль</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>Я не обманывал тебя,
Когда, как бешеный любя,
Я рвал себе на части душу
И не сказал, что пытки трушу.
Я и теперь не обману,
Когда скажу, что клонит к сну
Меня борьба, что за борьбою
Мне шаг до вечного покою.
Но ты полюбишь ли меня,
Хотя в гробу, и, не кляня
Мой тленный труп, любовно взглянешь
На крышку гроба?.. Да?.. Обманешь!</text><name>Я не обманывал тебя...</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1832</date_from><text>У Саввы, Пастуха (он барских пас овец),
Вдруг убывать овечки стали.
Наш молодец
В кручине и печали:
Всем плачется и распускает толк,
Что страшный показался волк,
Что начал он овец таскать из стада
И беспощадно их дерет.
«И не диковина,— твердит народ,—
Какая от волков овцам пощада!»
Вот волка стали стеречи.
Но отчего ж у Саввушки в печи
То щи с бараниной, то бок бараний с кашей?
(Из поваренок, за грехи,
В деревню он был сослан в пастухи:
Так кухня у него немножко схожа с нашей.)
За волком поиски; клянет его весь свет;
Обшарили весь лес,— а волка следу нет.
Друзья! Пустой ваш труд: на волка только слава,
А ест овец-то — Савва.</text><name>Пастух</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1956</date_from><text>Бездонна глубь небес над нами.
Постой пред нею, подожди...
Над августовскими хлебами
Сверкают звездные дожди.
Не зная правильной орбиты,
Вразброд, поодиночке, зря
Летят из тьмы метеориты
И круто падают, горя.
Куски тяжелого металла,
Откуда их приносит к нам?
Какая сила разметала
Их по космическим углам?
На островок земли туманный,
Где мирно пашутся поля,
Не так ли бездна океана
Выносит щепки корабля?
А вдруг уже была планета
Земле-красавице под стать,
Где и закаты, и рассветы,
И трав душистых благодать?
И те же войны и солдаты.
И те же коршуны во мгле,
И, наконец, разбужен атом,
Как он разбужен на земле?
Им надо б все обдумать трезво,
А не играть со смертью зря.
Летят из тьмы куски железа
И круто падают, горя.
То нам примером быть могло бы,
Чтобы, подхваченный волной,
Как голубой стеклянный глобус,
Не раскололся шар земной.
Погаснет солнце на рассвете,
И нет просвета впереди...
А на какой-нибудь планете
Начнутся звездные дожди.</text><name>Звездные дожди</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Во един день прошлого в город Гамбург лета
При самом ясном небе от солнечна света
Влетел вестник Меркурий; но весь запыхался,
Так что, смотря на него, и я испужался,
Мысля, что б за причина его чрезвычайна
Учинила уставша? Беда ль неначайна
Над кем стряслася, что ли? Вижу, что непросто:
Ибо таков он не был, говорят, лет со сто.
Стал я, нетерпеливный, Меркура улещать,
То гладким, то сердитым его словом прельщать:
«Что, сударь, тебе сталось, министр перва бога!
Или тебе некошна вся была дорога!
Пожалуйста, скажи мне, благодарен буду,
И как Аполлона, так тебя не забуду».
Дышит Меркурий, а я: «Эх, сударь, уж скучишь!
Что хорошего? Почто долго меня мучишь?
Ведь я равно и тебе, как и Аполлону,
Служу, не больше чести имам твоей ону.
Так-то, право, служи вам, а вы не глядите,
Несмотря на верность, в смех всё становите.
Ну, сударь, ведь таки мне сказать случай надо,
И недаром ты прибыл до сего днесь града?»
Молчит Меркурий; только кажет мне рукою
На одного мальчика прекрасна собою,
Которой недалеко весел стоял тамо,
Маленькой сайдак его украшал всё рамо,
Колчан ему каленых висел стрел за плечьми,
Быстрехонек казался, как бы река течьми.
Узнал я зараз, что то Купидон воришка:
Ибо у меня таки столько есть умишка.
Тогда хоть еще сердце мое трепетало,
Но, видев Купидона, легче ему стало;
Уже я стал ожидать всё благополучно,
И молчание оно не так было скучно
Меркуриево; к тому ж, что я строй великой
Издали увидел со сладкой музыкой,
На которой дивяся не мог насмотреться,
Так хорошему нельзя в Пруссии иметься.
Гимен на торжественной ехал колеснице,
Купидушки ту везли, прочие шли сице:
Любовь, держа два сердца, пламенем горящи,
Цепочкой золотою связаны блещащи,
Шла за Гименом; близко потом Верность мила,
С ней Постоянство, Радость всё в ладоши била.
Корнукопиа везде по дороге цветы
Бросала, которыми, богато одеты,
Подбирая, меж собой деточки играли,
А все-таки за строем оным те бежали.
Мужеска все казались пола княжичами,
А женска прекрасными виделись княжнами.
По обеим сторонам много Купидонов,
Где воздух разбегался от их крыльных звонов,
Всех прохлаждая, из них держал в руке всякой
Факел с огнем яра воску, неинакой.
Все восклицали вкупе согласно устами:
«Брякнули княжескими на любовь руками!
Брякнули, гей!» Но больше еще я дивился,
Как там Аполлон с скрипкой появился,
Весь статнее Гинниона, также и Батиста,*
И всяк бы его назвал тогда божка иста,
Которой смычком весьма так начал красно,
Так же приговаривать и языком ясно
(Когда он пел и играл, музыка молчала,
Но только в удивлени се своем внимала):
«Брякнули княжескими на любовь руками,
Юже, чтоб никакой день расторгл! Ни косами
Смерть сурова! Брякнули, гей! в княжеском чине:
Счастливо век вам златой встает
в благостыне!
О вас новобрачнии! О с надеждой многи
Потомки! О и чада! О брачни чертоги!
Зрите все люди ныне на отроковицы
Посягающей лице, чистой голубицы:
Палладийской вся ее красота есть равна,
Власами ни Венера толь чисто приправна,
Таковыми Юнона очесы блистает,
Или Диана, когда колчаны скидает,
Из лесов на небо та прибыти хотяща,
Красится; но сия в сей красоте есть вяща.
Такая то у нас есть княгиня! Днесь тыя
Божески дары, князю, зри вся, а благия
Свет души видя в оной, смертну тую быти
Не речеши, и счастьем богам ся сравнити
Не устыдишься. Она поступь твою равно,
И златом блещущую одежду всю славно,
И светлые пламенем наичистым оки
Зрети любит, тя любя, а мысльми глубоки
В себе изображает: как то с ней любо
Поступишь! и как то ей вместе быть не грубо!
И как то славна всюду узрится с тобою!
И еще боится, что мысль та не ветр ли с тщетою?
Но не бойся, не бойся, о красна княгиня!
Тебя любит Юпитер, Юнона богиня:
Не бо во сне зрится ти такова днесь радость.
Истинна то самая, истинна то сладость.
Любовь князя вся к тебе будет благородна,
Со мною всем богам ты о совсем угодна!
Ныне воскликните вси согласно устами:
Брякнули княжескими на любовь руками!
Брякнули, гей! руками, княгиня прекрасна
С князем таким, какова зарница есть ясна,
Что в небе равных своих весь свет погашает,
А сама едина там паче всех блистает».
Тут замолчал Аполлон. Но купиды сами:
«Брякнули княжескими на любовь руками!»
Как всё в удивление сие мя привело!
Как велико веселье всё мне сердце развело!
Тотчас я узнал, что строй весь тот шел от брака
Князя, но Александра: ибо то мне всяка
В оном строю особа известно казала,
Что свадьба Александры так быть надлежала!
Увидев тогда Меркур, что то я догадался,
Стал уж мне то ж подтверждать; но я рассмеялся:
«Молчи, Меркурий, пожалуйста молчи,
Сказывать то другим лети, иль поскачи».
Выговорив, не мог я с радости усидеть,
Чтоб следующу песню весело не запеть.
* Два славные в Париже игроки на скрипице.</text><name>Стихи эпиталамеческие (Во един день прошлого...)</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1940</date_from><text>Подбирают фомки и отмычки,
Чтоб живую душу отмыкать.
Страшно мне и больно с непривычки,
Не простить обиды, не понять.
Разве же я прятала, таила
Что-нибудь от мира и людей?
С тайным горем к людям выходила,
С самой тайной радостью своей.
Но правдивым — больше всех не верят.
Вот и я теперь уже не та.
Что ж, взломайте...
За последней дверью
Горстка пепла, дым и пустота.</text><name>Подбирают фомки и отмычки...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1927</date_from><text>Десять лет - грустных лет! - как заброшен в приморскую глушь я.
Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.
Десять лет - страшных лет! - удушающего равнодушья
Белой, красной - и розовой! - русских общественных групп.
Десять лет - тяжких лет! - обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет - грозных лет! - сатирических строф по мишени
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
Десять лет - странных лет! - отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд - мудро-трезвый, - ненужно дурных...
Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков и птичек,
И встречанья у моря ни с чем не сравнимой весны!
Но зато столько ж лет, лет невинных, как яблоней белых
Неземные цветы, вырастающие на земле,
И стихов из души, как природа, свободных и смелых,
И прощенья в глазах, что в слезах, - и любви на челе!</text><name>Десять лет</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Мы целое утро
Возились с ростками,
Мы их посадили
Своими руками.
Мы с бабушкой вместе
Сажали рассаду,
А Катя ходила
С подругой по саду.
Потом нам пришлось
Воевать с сорняками,
Мы их вырывали
Своими руками.
Таскали мы с бабушкой
Полные лейки,
А Катя сидела
В саду на скамейке.
— Ты что на скамейке
Сидишь, как чужая?
А Катя сказала:
— Я жду урожая.</text><name>Катя</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1885</date_from><text>Умерла моя муза!.. Недолго она
Озаряла мои одинокие дни:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна!..
Тщетно в сердце, уставшем от мук и тревог,
Исцеляющих звуков я жадно ищу:
Он растоптан и смят, мой душистый венок,
Я без песни борюсь и без песни грущу!..
А в былые года сколько тайн и чудес
Совершалось в убогой каморке моей:
Захочу - и сверкающий купол небес
Надо мной развернется в потоках лучей,
И раскинется даль серебристых озер,
И блеснут колоннады роскошных дворцов,
И подымут в лазурь свой зубчатый узор
Снеговые вершины гранитных хребтов!..
А теперь - я один... Неприютно, темно
Опустевший мой угол в глаза мне глядит;
Словно черная птица, пугливо в окно
Непогодная полночь крылами стучит...
Мрамор пышных дворцов разлетелся в туман,
Величавые горы рассыпались в прах -
И истерзано сердце от скорби и ран,
И бессильные слезы сверкают в очах!..
Умерла моя муза!.. Недолго она
Озаряла мои одинокие дни:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна!..</text><name>Умерла моя муза!.. Недолго она...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1958</date_from><text>Где ветер бросает ножи
В стекло министерств и музеев,
С насмешливым свистом стрижи
Стригут комаров-ротозеев.
Оттуда на город забот,
Работ и вечерней зевоты,
На роботов Моцарт ведет
Свои насекомые ноты.
Живи, дорогая свирель!
Под праздник мы пол натирали,
И в окна посыпался хмель -
На каждого по сто спиралей.
И если уж смысла искать
В таком суматошном концерте,
То молодость, правду сказать,
Под старость опаснее смерти.</text><name>Утро в Вене</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1952</date_from><text>И снова осень...
Велосипедист,
Пригнувшийся к своей дрожащей раме,
Несется, как осенний пестрый лист,
Подхваченный вот этими ветрами;
И девушка, которая в кино
Играла чеховскую Анну,
На перекрестке встречена нежданно,
Напоминает осень всё равно;
В комиссионке рыжая лиса,
Зелено-красный желудь в светофоре —
Всё подтверждает, что наступит вскоре
Сентябрьский день.
И даже голоса,
Которые стремительной весне
Спешат пропеть хвалу свою простую,—
И там и тут напоминают мне
Про ту же осень
Сытно-золотую.</text><name>И снова осень...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Когда на бессонное ложе
Рассыплются бреда цветы,
Какая отвага, о боже,
Какие победы мечты!..
Откинув докучную маску,
Не чувствуя уз бытия,
В какую волшебную сказку
Вольется свободное я!
Там всё, что на сердце годами
Пугливо таил я от всех,
Рассыплется ярко звездами,
Прорвется, как дерзостный смех.
Там в дымных топазах запястий
Так тихо мне Ночь говорит;
Нездешней мучительной страсти
Огнем она черным горит...
Но я... безучастен пред нею
И нем, и недвижим лежу...
. . . . . . . . . . . . . .
На сердце ее я, бледнея,
За розовой раной слежу,
За розовой раной тумана,
И пьяный от призраков взор
Читает там дерзость обмана
И сдавшейся мысли позор.
. . . . . . . . . . . . . .
О царь Недоступного Света,
Отец моего бытия,
Открой же хоть сердцу поэта,
Которое создал ты я.</text><name>Который?</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1956</date_from><text>Какой обильный снегопад в апреле,
Как трудно землю покидать зиме!
И вновь зима справляет новоселье,
И вновь деревья в снежной бахроме.
Под ярким солнцем блещет снег весенний.
Взгляни, как четко разлинован лес:
Высоких сосен правильные тени
По белизне легли наперерез.
Безмолвие страницы разграфленной
Как бы неволит что-то написать,
Но от моей ли немоты бессонной
Ты слова ждешь, раскрытая тетрадь!
А под вечер предстал передо мною
Весь в перечерках черновик живой,
Написанный осыпавшейся хвоей,
И веточками, и сухой листвой,
И шишками, и гарью паровозной,
Что ветром с полустанка нанесло,
А почерк — то веселый, то серьезный,
И подпись различаю и число.
Не скрыть врожденный дар — он слишком ярок,
Я только позавидовать могу,
Как, не страшась ошибок и помарок,
Весна стихи писала на снегу.</text><name>Какой обильный снегопад в апреле...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1916</date_from><text>Луна! Где встретились!.. сквозь люки
Ты беспрепятственно глядишь,
Как будто фокусника трюки,
Что из цилиндра тянет мышь.
Тебе милей была бы урна,
Руины, жалостный пейзаж!
А мы устроились недурно,
Забравшись за чужой багаж!
Все спит; попахивает дегтем,
Мочалой прелой от рогож...
И вдруг, как у Рэнбо, под ногтем
Торжественная щелкнет вошь.
И нам тепло, и не темно нам,
Уютно. Качки - нет следа.
По фантастическим законам
Не вспоминается еда...
Сосед храпит. Луна свободно
Его ласкает как угодно,
И сладострастна и чиста,
Во всевозможные места.
Я не ревнив к такому горю:
Ведь стоит руку протянуть,-
И я с луной легко поспорю
На деле, а не как-нибудь!
Вдруг... Как? . смотрю, смотрю... черты
Чужие вовсе... Разве ты
Таким и был? И нос, и рот..
Он у того совсем не тот.
Зачем же голод, трюм и море,
Зубов нечищенных оскал?
Ужели злых фантасмагорий,
Луна, игрушкою я стал?
Но так доверчиво дыханье,
И грудь худая так тепла,
Что в темном, горестном лобзаньи
Я забываю все дотла.</text><name>Луна</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1850</date_from><text>Есть горе тайное: оно
Вниманья чуждого боится
И в глубине души одно,
Неизлечимое, таится.
Улыбку холодом мертвит,
Опор не ищет и не просит
И, если горе переносит,-
Молчанье гордое хранит.
Не всякому нужна пощада,
Не всяк наследовать готов
Удел иль нищих, иль рабов.
Участье - жалкая отрада.
К чему колени преклонять?
Свободным легче умирать.</text><name>Тайное горе</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Веселой радости общенья
Я был когда-то весь исполнен.
Она подобно освещенью -
Включаем и о нем не помним.
Мой быт не требовал решений,
Он был поверх добра и зла...
А огневая лава отношений
Сжигает. Душит, как помпейская зола.</text><name>Веселой радости общенья...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1925</date_from><text>Мы любим дом,
Где любят нас.
Пускай он сыр, пускай он душен.
Но лишь бы теплое радушье
Цвело в окне хозяйских глаз.
И по любой мудреной карте
Мы этот странный дом найдем -
Где длинный чай,
Где робкий фартук,
Где равно - в декабре и в марте -
Встречают
Солнечным лицом!</text><name>Гостеприимство</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from></date_from><text>Птица, стремясь ввысь,
Летит к небу,
Панна, стремясь ввысь,
Носит высокие каблуки.
Когда у меня нет обуви,
Я иду на рынок и покупаю её.
Когда у кого-нибудь нет носу,
Он покупает воску.
Когда у народа нет души,
Он идёт к соседнему
И за плату приобретает её -
Он, лишённый души!</text><name>ПА-ЛЮДИ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Сережа взял свою тетрадь -
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но тут как раз пришел монтер.
Сережа начал разговор
О пробках, о проводке.
Через минуту знал монтер,
Как нужно прыгать с лодки,
И что Сереже десять лет,
И что в душе он летчик.
Но вот уже зажегся свет
И заработал счетчик.
Сережа взял свою тетрадь -
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но вдруг увидел он в окно,
Что двор сухой и чистый,
Что дождик кончился давно
И вышли футболисты.
Он отложил свою тетрадь.
Озера могут подождать.
Он был, конечно, вратарем,
Пришел домой не скоро,
Часам примерно к четырем
Он вспомнил про озера.
Он взял опять свою тетрадь -
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но тут Алеша, младший брат,
Сломал Сережин самокат.
Пришлось чинить два колеса
На этом самокате.
Он с ним возился полчаса
И покатался кстати.
Но вот Сережина тетрадь
В десятый раз открыта.
- Как много стали задавать!-
Вдруг он сказал сердито. -
Сижу над книжкой до сих пор
И все не выучил озер.</text><name>Сережа учит уроки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1941</date_from><text>Человек склонился над водой
И увидел вдруг, что он седой.
Человеку было двадцать лет.
Над лесным ручьем он дал обет:
Беспощадно, яростно казнить
Тех убийц, что рвутся на восток.
Кто его посмеет обвинить.
Если будет он в бою жесток?</text><name>Человек склонился над водой...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Токмо бы нам божились, что любят нас оны,
Что боятся оскорбить и чинить нам споны,
И что потом все тщатся всяко утаити
Свою неверность, любя с другим, в любви жити.
Впрочем, буде улестить сладко нам умеют,
И, обманывая нас, хитрость всю имеют,
То для чего так долго с сердца на них дуться,
И кто бы не хотел так сладко обмануться?</text><name>Токмо бы нам божились...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Давно меж листьев налились
Истомой розовой тюльпаны,
Но страстно в сумрачную высь
Уходит рокот фортепьянный.
И мука там иль торжество,
Разоблаченье иль загадка,
Но он - ничей, а вы - его,
И вам сознанье это сладко.
А я лучей иной звезды
Ищу в сомненьи и тревожно,
Я, как настройщик, все лады
Перебираю осторожно.
Темнеет... Комната пуста,
С трудом я вспоминаю что-то,
И безответна и чиста,
За нотой умирает нота.</text><name>Он и я</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>За картой карта пали биты,
И сочтены ее часы,
Но, шелком палевым прикрыты,
Еще зовут ее красы...
И этот призрак пышноризый
Под солнцем вечно молодым
Глядит на горы глины сизой,
Похожей на застывший дым...</text><name>Из окна</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1856</date_from><text>Все, что сберечь мне удалось,
Надежды, веры и любви,
В одну молитву все слилось:
Переживи, переживи!</text><name>Все, что сберечь мне удалось...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1824</date_from><text>Твой друг ушел, презрев земные дни,
Но ты его, он молит, вспомяни.
С одним тобой он сердцем говорил,
И ты один его не отравил.
Он не познал науки чудной жить:
Всех обнимать, всех тешить и хвалить,
Чтоб каждого удобней подстеречь
И в грудь ловчей воткнуть холодный меч.
Но он не мог людей и пренебречь:
Меж ними ты, старик отец и мать.</text><name>Твой друг ушел...</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1968</date_from><text>Е.К.
Я выпил газированной воды
под башней Белорусского вокзала
и оглянулся, думая, куды
отсюда бросить кости.
Вылезала
из-за домов набрякшая листва.
Из метрополитеновского горла
сквозь турникеты масса естества,
как черный фарш из мясорубки, перла.
Чугунного Максимыча спина
маячила, жужжало мото-вело,
неслись такси, грузинская шпана,
вцепившись в розы, бешено ревела.
Из-за угла несло нашатырем,
Лаврентием и средствами от зуда.
И я был чужд себе и четырем
возможным направлениям отсюда.
Красавица уехала.
Ни слез,
ни мыслей, настигающих подругу.
Огни, столпотворение колес,
пригодных лишь к движению по кругу.</text><name>Я выпил газированной воды...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1787</date_from><text>На кабаке Борея
Эол ударил в нюни;
От вяхи той бледнея,
Бог хлада слякоть, слюни
Из глотки источил,
Всю землю замочил.
Узря ту Осень шутку,
Их вправду драться нудит,
Подняв пред нами юбку,
Дожди, как реки, прудит,
Плеща им в рожи грязь,
Как дуракам смеясь.
В убранстве козырбацком,
Со ямщиком-нахалом,
На иноходце хватском,
Под белым покрывалом -
Бореева кума,
Катит в санях Зима.
Кати, кума драгая,
В шубеночке атласной,
Чтоб Осень, баба злая,
На астраханский красный
Не шлендала кабак
И не кутила драк.
Кати к нам, белолика,
Кати, Зима младая,
И, льстя седого трыка
И страсть к нему являя,
Эола усмири,
С Бореем помири.
Спеши, и нашу музу,
Кабацкую певицу,
Наполнь хмельного грузу,
Наладь ее скрипицу!
Строй пунш твоей рукой,
Захарьин! пей и пой.
Пой, только не стихеры,
И будь лишь в стойке дивен,
На разные манеры
Ори ширень да вирень,
Да лист, братцы, трава...
О, пьяна голова!</text><name>Желание зимы</name><date_to>1787</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1920</date_from><text>Чуть солнце пригрело откосы
И стало в лесу потеплей,
Береза зеленые косы
Развесила с тонких ветвей.
Вся в белое платье одета,
В сережках, в листве кружевной,
Встречает горячее лето
Она на опушке лесной.
Гроза ли над ней пронесется,
Прильнет ли болотная мгла,-
Дождинки стряхнув, улыбнется
Береза - и вновь весела.
Наряд ее легкий чудесен,
Нет дерева сердцу милей,
И много задумчивых песен
Поется в народе о ней.
Он делит с ней радость и слезы,
И так ее дни хороши,
Что кажется - в шуме березы
Есть что-то от русской души.</text><name>Береза</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1966</date_from><text>Легко за окнами синеет.
Под самым вздохом каменеет
Тоска по брату и сестре.
Фонарь на столбике чугунном
Цветет. Лимонным вихрем лунным
Блистает вечер на дворе.
Вдали Финляндия заметна,
Она безоблачна, паркетна,-
Да кто же судит из окна!
Оттуда родом Калевала,
Там Катри Вала горевала,
Она чахоткой сожжена.
Зубчат в подсвечнике огарок,
Как ребра у почтовых марок,
Как челюсть, как защитный вал,
А гири взвешивают время,
Мой возраст согласуя с теми,
Кто в этой солнечной системе
Уже однажды побывал.
В приморском домике старинном
Снимаю комнату с камином,
Дела в порядок привожу,
Гулять хожу на зимний воздух,
И при наличии загвоздок
Вот из чего я исхожу:
Мы существуем однократно,
Сюда никто не вхож обратно,
Бессмертье - это анекдот,
Воображаемые сети,
Ловящие на этом свете
Тех, кто отправится на тот.
И я, и все мое семейство,
Два очага эпикурейства,
Не полагают жить в веках,
И мыслей, что в душе гуляют,
До лучших дней не оставляют,
Чтоб не остаться в дураках!</text><name>Вместо сноски</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>В те дни, когда уж нет надежд,
А есть одно воспоминанье,
Веселье чуждо наших вежд,
И легче на груди страданье.</text><name>Романс (В те дни...)</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Вот в набат забили:
Или праздник, или
Надвигается, как встарь,
чума.
Заглушая лиру,
Звон идет по миру,-
Может быть, сошел звонарь
с ума?
Следом за тем погребальным набатом
Страх овладеет сестрою и братом.
Съёжимся мы под ногами чумы,
Путь уступая гробам и солдатам.
Нет, звонарь не болен!-
Видно с колоколен,
Как печатает шаги
судьба,
И чернеют угли
Там, где были джунгли,
Тупо топчут сапоги
хлеба.
Выход один беднякам и богатым -
Смерть. Это самый бесстрастный анатом.
Все мы равны перед ликом войны,
Только привычней чуть-чуть - азиатам.
Не в леса одета
Бедная планета,
Нет,- огнем согрета мать-
Земля!
А когда остынет -
Станет мир пустыней.
Вновь придется начинать
с нуля.
Всех нас зовут зазывалы из пекла
Выпить на празднике пыли и пепла,
Потанцевать с одноглазым циклопом,
Понаблюдать за Всемирным Потопом.
Не во сне все это,
Это близко где-то -
Запах тленья, черный дым
и гарь.
Звон все глуше: видно,
Сверху лучше видно -
Стал от ужаса седым
звонарь.
Бей же, звонарь, разбуди полусонных!
Предупреди беззаботных влюбленных,
Что хорошо будет в мире сожженном
Лишь мертвецам и еще нерожденным.</text><name>Набат</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Тебе бы одарить меня
молчанием суровым,
а ты наотмашь бьешь меня
непоправимым словом.
Как подсудимая стою...
А ты о прошлом плачешь,
а ты за чистоту свою
моею жизнью платишь.
А что глядеть тебе назад?—
там дарено,— не крадено.
Там все оплачено стократ,
а мне гроша не дадено.
А я тебя и не виню,
а я сама себя ценю
во столько, сколько стою,—
валютой золотою!
А за окном снега, снега,
зима во всю планету...
...Я дорога, ах дорога!
Да только спросу нету.</text><name>Тебе бы одарить меня...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Я полмира почти через злые бои
Прошагал и прополз с батальоном,
А обратно меня за заслуги мои
С санитарным везли эшелоном.
Подвезли на родимый порог,-
На полуторке к самому дому.
Я стоял - и немел, а над крышей дымок
Поднимался не так - по-другому.
Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.
И хозяйка не рада солдату -
Не припала в слезах на могучую грудь,
А руками всплеснула - и в хату.
И залаяли псы на цепях.
Я шагнул в полутемные сени,
За чужое за что-то запнулся в сенях,
Дверь рванул - подкосились колени.
Там сидел за столом, да на месте моем,
Неприветливый новый хозяин.
И фуфайка на нем, и хозяйка при нем,-
Потому я и псами облаян.
Это значит, пока под огнем
Я спешил, ни минуты не весел,
Он все вещи в дому переставил моем
И по-своему все перевесил.
Мы ходили под богом, под богом войны,
Артиллерия нас накрывала,
Но смертельная рана нашла со спины
И изменою в сердце застряла.
Я себя в пояснице согнул,
Силу воли позвал на подмогу:
"Извините, товарищи, что завернул
По ошибке к чужому порогу".
Дескать, мир да любовь вам, да хлеба на стол,
Чтоб согласье по дому ходило...
Ну, а он даже ухом в ответ не повел,
Вроде так и положено было.
Зашатался некрашенный пол,
Я не хлопнул дверьми, как когда-то,-
Только окна раскрылись, когда я ушел,
И взглянули мне вслед виновато.</text><name>Я полмира почти через злые бои...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Увы, Аминта жестока!
Не могу ль я при смерти вас моей смягчити?
Сей лес и всё не может без жалости быти.
Ах, Аминта, жестче рока!
Сей камень, ежели бы имел столько мочи,
Восхотел бы утереть мои слезны очи.
Ах, Аминта! без порока
Можете ль вы быть смерти моея виною?
Пока щититься, увы! вам зде жестотою?
Ах, Аминта! нет ли срока?</text><name>Увы, Аминта жестока!..</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Надо верными оставаться,
до могилы любовь неся,
надо вовремя расставаться,
если верными быть нельзя.
Пусть вовек такого не будет,
но кто знает, что суждено?
Так не будет, но все мы люди...
Все равно - запомни одно:
я не буду тобою брошена,
лгать не станешь мне, как врагу
мы расстанемся как положено,-
я сама тебе помогу.</text><name>Надо верными оставаться...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1908</date_from><text>В. В. Гофману
Слепнут взоры: а джиорно
Освещен двухсветный зал.
Гость придворный непритворно
Шепчет даме мадригал,-
Контредансом, контредансом
Завиваясь в "chinoise" *.
Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.
Там - вдали - проходит полный
Седовласый кавалер.
У окна вскипают волны
Разлетевшихся портьер.
Обернулся: из-за пальмы
Маска черная глядит.
Плещут струи красной тальмы
В ясный блеск паркетных плит.
"Кто вы, кто вы, гость суровый -
Что вам нужно, домино?"
Но, закрывшись в плащ багровый,
Удаляется оно.
Прислонился к гобелэнам,
Он белее полотна...
А в дверях шуршит уж трэном
Гри-де-перлевым жена.
Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.
Контредансом, контредансом
Вьются гости в "chinoise".
* Китайский (франц.). - Ред.</text><name>Праздник</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Не говори: я трус, глупец!..
О! если так меня терзало
Сей жизни мрачное начало,
Какой же должен быть конец?..</text><name>К *** (Не говори...)</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1852</date_from><text>Неизбежные напасти,
Бремя лет, трудов и зла
Унесли из нашей страсти
Много свету и тепла.
Сердце - времени послушно -
Бьется ровной чередой,
Расстаемся равнодушно,
Не торопимся домой.
Что таиться друг от друга?
Поседел я - видишь ты;
И в тебе, моя подруга,
Нету прежней красоты.
Что ж осталось в жизни нашей?
Ты молчишь... печальна ты...
Не случилось ли с Парашей -
Сохрани господь - беды?..</text><name>Старики</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1884</date_from><text>Не смейся, не дивися мне,
В недоуменье детски грубом,
Что перед этим дряхлым дубом
Я вновь стою по старине.
Не много листьев на челе
Больного старца уцелели;
Но вновь с весною прилетели
И жмутся горлинки в дупле.</text><name>Не смейся, не дивися мне...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.
И солнца бледный тусклый лик —
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно.
Здесь мой покой навеки взят
Предчувствием беды,
Сквозь тонкий лед еще сквозят
Вчерашние следы.
Склонился тусклый мертвый лик
К немому сну полей,
И замирает острый крик
Отсталых журавлей.</text><name>Сад</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1958</date_from><text>В строительно-монтажном управленье
Я видел планы, кальки, чертежи.
Потом в степи явились нам виденья —
Построенные за год миражи:
Лучи широких улиц двухэтажных,
И мелиоративный институт,
И тот вагончик, ссохшийся от жажды,
Где первую газету издают.
Да, здесь в степи, где не гнездилась птица,
Где было суслику не прокормиться,
Где, как горячий иней, солонцы
Хрустели на сухой и мертвой почве,—
Фронт развернули юные бойцы,
В своих домах обосновавшись прочно.
Какое счастье — создавать мираж,
Который не исчезнет, не растает.
Товарищи! Я славлю город ваш,
Где первые деревья подрастают.
В строительно-монтажном управленье
Висит декрет на щитовой стене,
Где подписью «В. И. Ульянов (Ленин)»
Давно открыт в пустыню путь весне.
Цветут сады в районе Беговата,
Прохладу первозданную неся.
Война, потом разруха виноваты,
Что степь еще освоена не вся.
На приступ! Тут земля еще не знала
Такого взлета стройки и страстей.
Пейзаж Голодностепского канала
Развернут в марсианской красоте.
Курится, упираясь в небосвод,
Асфальтовая новая дорога,
И добродушный толстый хлопковод,
Как врач, ощупывает землю строго.
А на бороздке жадно воду пьет
Египетского хлопка первый всход.
Целинники из Главголодстепстроя
(Ну и названье, господи прости!),
Живя средь вас, я не искал героя —
Хотелось вместе с вами мне расти.
Все мелкое, как пыль, несется мимо.
Мы строим, остальное — суета.
Вы добровольцы сотворенья мира,
А выше во вселенной нет поста.
Я вас к грядущей красоте ревную,
Которая не требует прикрас.
...А степи эти переименуют,
Забыв, как называли их при нас.</text><name>Целинникам голодной степи</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Хочу отдохнуть от сатиры...
У лиры моей
Есть тихо дрожащие, легкие звуки.
Усталые руки
На умные струны кладу,
Пою и в такт головою киваю...
Хочу быть незлобным ягненком,
Ребенком,
Которого взрослые люди дразнили и злили,
А жизнь за чьи-то чужие грехи
Лишила третьего блюда.
Васильевский остров прекрасен,
Как жаба в манжетах.
Отсюда, с балконца,
Омытый потоками солнца,
Он весел, и грязен, и ясен,
Как старый маркёр.
Над ним углубленная просинь
Зовет, и поет, и дрожит...
Задумчиво осень
Последние листья желтит,
Срывает,
Бросает под ноги людей на панель...
А в сердце не молкнет свирель:
Весна опять возвратится!
О зимняя спячка медведя,
Сосущего пальчики лап!
Твой девственный храп
Желанней лобзаний прекраснейшей леди.
Как молью изъеден я сплином...
Посыпьте меня нафталином,
Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,
Пока не наступит весна.</text><name>Под сурдинку</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Старая лента - обугленный лес.
Юный Алейников, юный Бернес.
Дочь говорит: "Примитив"!
Может быть, правда в словах этих есть,
Только отвага, и верность, и честь -
Непреходящий мотив.
Их проявила на пленке война...
Как надоели мне полутона -
Словно боимся мы сильных страстей
Так, как боятся незваных гостей...
Старая лента - обугленный лес,
"Темную ночь" напевает Бернес.
Ах, как волнует нехитрый мотив,
Как покоряет сердца "примитив"!</text><name>Старая лента - обугленный лес...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1908</date_from><text>Я посетил родное пепелище —
Разрушенный родительский очаг,
Моей минувшей юности жилище,
Где каждый мне напоминает шаг
О днях, когда душой светлей и чище,
Вкусив впервые высшее из благ,
Поэзии святого вдохновенья
Я пережил блаженные мгновенья.
Тогда еще был цел наш милый дом.
Широко сад разросся благовонный
Средь диких скал на берегу морском;
Под портиком фонтан неугомонный
Во мраморный струился водоем,
Прохладой в зной лаская полуденный,
И виноград, виясь между колонн,
Как занавескою скрывал балкон.
А ныне я брожу среди развалин:
Обрушился балкон; фонтан разбит;
Обломками пол каменный завален;
Цветы пробились между звонких плит;
Глицинией, беспомощно печален,
Зарос колонн развечанных гранит;
И мирт, и лавр, и кипарис угрюмый
Вечнозеленою объяты думой.
Побеги роз мне преградили путь...
Нахлынули гурьбой воспоминанья
И тихой грустью взволновали грудь.
Но этот край так полн очарованья,
И суждено природе здесь вдохнуть
Так много прелести в свои созданья,
Что перед этой дивною красой
Смирился я плененною душой.</text><name>Орианда</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Апполон Григорьев</author><date_from></date_from><text>Да, я знаю, что с тобою
Связан я душой;
Между вечностью и мною
Встанет образ твой.
И на небе очарован
Вновь я буду им,
Всё к чертам одним прикован,
Всё к очам одним.
Ослепленный их лучами,
С грустью на челе,
Снова бренными очами
Я склонюсь к земле.
Связан буду я с землею
Страстию земной,-
Между вечностью и мною
Встанет образ твой.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Отмерено добро и зло
Весами куполов неровных,
О византийское чело,
Полуулыбка губ бескровных!
Не доводом и не мечом
Царьград был выкован и слеплен.
Наивный варвар был прельщен
Его коварным благолепьем.
Не раз искусный богомаз,
Творя на кипарисных досках,
Его от разрушенья спас
Изображеньем ликов плоских.
И где пределы торжеству,
Когда - добытую жар-птицу -
Везли заморскую царицу
В первопрестольную Москву.
Как шлемы были купола.
Они раскачивались в звоне.
Она на сердце берегла
Как белых ласточек ладони.
И был уже неоспорим
Закон меча в делах условных...
Полуулыбкой губ бескровных
Она встречала Третий Рим.</text><name>Софья Палеолог</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>(Из книги "Этот Синий Апрель")
Однажды я пел
На большой эстраде,
Старался выглядеть
Молодцом.
А в первом ряду
Задумчивый дядя
Смотрел на меня
Квадратным лицом.
Не то что задачи
Искал решенье,
Не то это был
Сотрудник газет,
Не то что считал
Мои прегрешенья
Не то он просто
Хотел в клозет.
В задних рядах
Пробирались к галошам.
И девушка с белым
Прекрасным лицом
Уходила с парнем,
Короторый хороший,
А я себя чувствовал
Желтым птенцом.
Какие же песни
Петь на эстраде,
Что отвести
От песни беду?
Чтоб они годились
Квадратному дяде
И этой девочке
В заднем ряду?
Мещанин понимает:
Пустота не полезна.
Еда не впрок,
И свербит тоска.
Тогда мещанин
Подползает к поэзии
Из чужого огня
Каштаны таскать.
Он щи не хлебает,
Он хочет почище,
Он знает шашлык
И цыплят-табака,
Он знает: поэзия
Вроде горчички
На сосиску. Не больше,
Нашли дурачка!
Но чтоб современно,
Чтобы не косность,
Чтоб пылесос,
А не помело,
Чтоб песня про то,
Как он рвется в космос,
И песня про тундру,
Где так тяжело.
Он теперь хочет,
Чтоб в ногу с веком,
Чтоб прогрессивно,
И чтоб модерн,
И чтоб непонятно,
И чтоб с намеком,
И чтоб красиво
По части манер.
Поют под севрюгу
И под сациви,
Называют песней
Любую муть,
Поют под анчоусы
И под цимес,
Разинут хайло,
Потом глотнут.
Слегка присолят,
Распнут на дыбе,
Потом застынут
С куском во рту.
Для их музыкантов
Стихи - это "рыба",
И тискают песню,
Как шлюху в порту.
Все им понятно
В подлунном мире.
Поел, погрустил,
Приготовил урок.
Для них поэзия -
Драма в сортире,
Надо только
Дернуть шнурок.
Вакуум, вакуум!
Антимир!
Поэты хотят
Мещанина пугать.
Но романс утверждает,
Счастье - миг,
Значит, надо
Чаще мигать.
Транзисторы воют,
Свистят метели,
Шипят сковородки
На всех газах,
А он мигает
В своей постели,
И тихая радость
В его глазах.
Не могу разобраться,
Хоть вой, хоть тресни,
Куда девать песню
В конце концов?
А может, братцы,
Кончается песня
И падает в землю
Белым лицом?
Ну, хорошо.
А что же дальше?
Покроет могилку
Трава-мурава?
Тогда я думаю -
Спокойствие, мальчики!
Еще не сказаны
Все слова.</text><name>Антимещанская песня</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала...
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы! в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени.</text><name>Под небом голубым страны своей родной...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1923</date_from><text>Пожаром яростного крапа
маячу в травяной глуши,
где дышит след и росный запах
твоей промчавшейся души.
И в нестерпимые пределы,
то близко, то вдали звеня,
летит твой смех обезумелый
и мучит и пьянит меня.
Луна пылает молодая,
мед каплет на мой жаркий мех;
бьет, скатывается, рыдая,
твой задыхающийся смех.
И в липком сумраке зеленом
пожаром гибким и слепым
кружусь я, опьяненный звоном,
полетом, запахом твоим...
Но не уйдешь ты! В полнолунье
в тиши настигну у ручья,
сомну тебя, мое безумье
серебряное, лань моя.</text><name>Барс</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>О Боже мой, благодарю
За то, что дал моим очам
Ты видеть мир, Твой вечный храм,
И ночь, и волны, и зарю...
Пускай мученья мне грозят,-
Благодарю за этот миг,
За все, что сердцем я постиг,
О чем мне звезды говорят...
Везде я чувствую, везде,
Тебя Господь,- в ночной тиши,
И в отдаленнейшей звезде,
И в глубине моей души.
Я Бога жаждал - и не знал;
Еще не верил, но любя,
Пока рассудком отрицал,-
Я сердцем чувствовал Тебя.
И Ты открылся мне: Ты - мир.
Ты - все. Ты - небо и вода,
Ты - голос бури, Ты - эфир,
Ты - мысль поэта, Ты - звезда...
Пока живу - Тебе молюсь,
Тебя люблю, дышу Тобой,
Когда умру - с Тобой сольюсь,
Как звезды с утренней зарей.
Хочу, чтоб жизнь моя была
Тебе немолчная хвала.
Тебя за полночь и зарю,
За жизнь и смерть - благодарю!..</text><name>Бог</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1878</date_from><text>О, если там, за тайной гроба,
Есть мир прекрасный и святой,
Где спит завистливая злоба,
Где вечно царствует покой,
Где ум не возмутят сомненья,
Где не изноет грудь в борьбе,-
Творец, услышь мои моленья
И призови меня к себе!
Мне душен этот мир разврата
С его блестящей мишурой!
Здесь брат рыдающего брата
Готов убить своей рукой;
Здесь спят высокие порывы
Свободы, правды и любви,
Здесь ненасытный бог наживы
Свои воздвигнул алтари.
Душа полна иных стремлений,-
Она любви и мира ждет,
Борьба и тайный яд сомнений
Ее терзает и гнетет.
Она напрасно молит света
С немой и жгучею тоской,
Глухая полночь без рассвета
Царит всесильно над землей.
В крови и мраке утопая,
Ничтожный сын толпы людской
На дверь утраченного рая
Глядит с насмешкой и хулой.
И тех, кого зовут стремленья
К святой, духовной красоте,-
Клеймит печатью отверженья
И распинает на кресте.</text><name>О, если там, за тайной гроба...</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>А. Суркову
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали:- Господь вас спаси!-
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
"Мы вас подождем!"- говорили нам пажити.
"Мы вас подождем!"- говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.</text><name>Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1940</date_from><text>Над бурным морем Северным
Сражались истребители,
Стальные ястреба,
В свинцовом ливне веерном —
Вы видели? Вы видели?—
И глохнула стрельба
Над бурным морем Северным.
Над бурным морем Северным,
Над водными просторами
Заглох воздушный бой.
Как тучи, цугом траурным
С бесшумными моторами
Летят они гурьбой
Над бурным морем Северным.
Над бурным морем Северным
Проносятся валькирии,
Всех павших подобрав.
Вы девам смерти все верны,
Вы — званые на пире их.
В Валгаллу путь кровав
Над бурным морем Северным.
Над бурным морем Северным
Несутся истребители
Быстрей сверхскоростных
Кортежем черным траурным
К Валгалловой обители
В сверканьях расписных
Над бурным морем Северным.</text><name>Над Северным морем</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>В плен - приказ: не сдаваться,- они не сдаются,
Хоть им никому не иметь орденов.
Только черные вороны стаею вьются
Над трупами наших бойцов.
Бог войны - по цепям на своей колеснице,-
И в землю уткнувшись, солдаты лежат.
Появились откуда-то белые птицы
Над трупами наших солдат.
После смерти для всех свои птицы найдутся -
Так и белые птицы для наших бойцов,
Ну, а вороны - словно над падалью - вьются
Над черной колонной врагов.
-e</text><name>В плен - приказ: не сдаваться...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from>1958</date_from><text>Часовые любви на Смоленской стоят.
Часовые любви у Никитских не спят.
Часовые любви
по Петровке идут неизменно...
Часовым полагается смена.
О, великая вечная армия,
где не властны слова и рубли,
где все — рядовые: ведь маршалов нет у любви!
Пусть поход никогда ваш не кончится.
О, когда б только эти войска!..
Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает
весна.
Часовые любви на Волхонке стоят.
Часовые любви на Неглинной не спят.
Часовые любви
по Арбату идут неизменно...
Часовым полагается смена.</text><name>Часовые любви на Смоленской стоят...</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1882</date_from><text>Когда резцу послушный камень
Предстанет в ясной красоте
И вдохновенья мощный пламень
Даст жизнь и плоть своей мечте,
У заповедного предела
Не мни, что подвиг совершен,
И от божественного тела
Не жди любви, Пигмалион!
Нужна ей новая победа:
Скала над бездною висит,
Зовет в смятенье Андромеда
Тебя, Персей, тебя, Алкид!
Крылатый конь к пучине прянул,
И щит зеркальный вознесен,
И опрокинут — в бездну канул
Себя увидевший дракон.
Но незримый враг восстанет,
В рог победный не зови —
Скоро, скоро тризной станет
Праздник счастья и любви.
Гаснут радостные клики,
Скорбь и мрак и слезы вновь...
Эвридики, Эвридики
Не спасла твоя любовь.
Но воспрянь! Душой недужной
Не склоняйся пред судьбой,
Беззащитный, безоружный,
Смерть зови на смертный бой!
И на сумрачном пороге,
В сонме плачущих теней
Очарованные боги
Узнают тебя, Орфей!
Волны песни всепобедной
Потрясли Аида свод,
И владыка смерти бледной
Эвридику отдает.</text><name>Три подвига</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from></date_from><text>Высоки были стены, и ров был глубок.
С ходу взять эту крепость никак он не мог.
Вот засыпали ров - он с землей наравне.
Вот приставили лестницы к гордой стене.
Лезут воины кверху, но сверху долой
Их сшибают камнями, кипящей смолой.
Лезут новые - новый срывается крик.
И вершины стены ни один не достиг.
- Трусы! Серые крысы вас стоят вполне!-
Загремел Александр.- Дайте лестницу мне!-
Первым на стену бешено кинулся он,
Словно был обезьяною в джунглях рожден.
Следом бросились воины,-
как виноград,-
Гроздья шлемов над каждой ступенью висят.
Александр уже на стену вынес свой щит.
Слышит - лестница снизу надсадно трещит.
Лишь с двумя смельчаками он к небу взлетел,
Как обрушило лестницу тяжестью тел.
Три мишени, три тени - добыча камням.
Сзади тясячный крик:
- Прыгай на руки к нам!-
Но уже он почувствовал, что недалек
Тот щемящий, веселый и злой холодок.
Холодок безрассудства. Негаданный, тот,
Сумасшедшего сердца слепой нерасчет.
А в слепом нерасчете - всему вопреки -
Острый поиск ума, безотказность руки.
Просят вниз его прыгать? Ну что ж, он готов,-
Только в крепость, в толпу озверелых врагов.
Он летит уже. Меч вырывает рука.
И с мечами, как с крыльями, два смельчака.
(...Так, с персидским царем начиная свой бой,
С горсткой всадников резал он вражеский строй
Да следил, чтоб коня его злая ноздря
Не теряла тропу к колеснице царя...)
Но ведь прошлые битвы вершили судьбу -
То ль корона в кудрях, то ли ворон на лбу.
Это ж так, крепостца на неглавном пути,
Можно было и просто ее обойти,
Но никто из ведущих о битвах рассказ
Не видал, чтобы он колебался хоть раз.
И теперь, не надеясь на добрый прием,
Заработали складно мечами втроем.
Груды тел вырастали вокруг.
Между тем
Камень сбил с Александра сверкающий шлем.
Лишь на миг опустил он свой щит. И стрела
Панцирь смяла и в грудь Александра вошла.
Он упал на колено. И встать он не смог.
И на землю безмолвно, беспомощно лег.
Но уже крепостные ворота в щепе.
Меч победы и мести гуляет в толпе.
Александра выносят. Пробитая грудь
Свежий воздух целебный не в силах вдохнуть...
Разлетелся быстрее, чем топот копыт,
Слух по войску, что царь их стрелою убит.
Старый воин качает седой головой:
"Был он так безрассуден, наш царь молодой".
Между тем, хоть лицо его словно в мелу,
Из груди Александра добыли стрелу.
Буйно хлынула кровь. А потом запеклась.
Стали тайные травы на грудь ему класть.
Был он молод и крепок. И вот он опять
Из беспамятства выплыл. Но хочется спать...
Возле мачты сидит он в лавровом венке.
Мимо войска галера плывет по реке.
Хоть не ведали воины точно пока,
То ль живого везут, то ль везут мертвяка,
Может, все-таки рано им плакать о нем?
Он у мачты сидит. И молчит о своем.
Безрассудство... А где его грань?
Сложен суд,-
Где отвага и глупость границу несут.
Вспомнил он, как под вечер, устав тяжело,
Войско мерно над черною пропастью шло.
Там персидских послов на окраине дня
Принял он второпях, не слезая с коня.
Взял письмо, а дары завязали в узлы.
- Не спешите на битву,- просили послы.-
Замиритесь с великим персидским царем.
- Нет,- сказал Александр,- мы скорее умрем.
- Вы погибнете,- грустно сказали послы,-
Нас без счета, а ваши фаланги малы.-
Он ответил:
- Неверно ведете вы счет.
Каждый воин мой стоит иных пятисот.-
К утомленным рядам повернул он коня.
- Кто хотел бы из вас умереть за меня? -
Сразу двинулись все.
- Нет,- отвел он свой взгляд,-
Только трое нужны. Остальные - назад.-
Трое юношей, сильных и звонких, как меч,
Появились в размашистой резкости плеч.
Он, любуясь прекрасною статью такой,
Указал им на черную пропасть рукой.
И мальчишки, с улыбкой пройдя перед ним,
Молча прыгнули в пропасть один за другим.
Он спросил:
- Значит, наши фаланги малы?-
Тихо, с ужасом скрылись в закате послы.
Безрассудство, а где его грань?
Сложен суд,
Где бесстрашье с бессмертьем границу несут.
Не безумно ль водить по бумаге пустой,
Если жили на свете Шекспир и Толстой?
А зачем же душа? Чтобы зябко беречь
От снегов и костров, от безжалостных встреч?
Если вера с тобой и свеченье ума,
То за ними удача приходит сама.
...Царь у мачты. А с берега смотрят войска:
- Мертвый? Нет, погляди, шевельнулась рука...-
Старый воин качает седой головой:
- Больно ты безрассуден, наш царь молодой.-
Александр, улыбнувшись, ответил ему:
- Прыгать в крепость, ты прав, было мне ни к чему.</text><name>Баллада о безрассудстве</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1925</date_from><text>Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безбольно догореть.
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.</text><name>Памяти Сергея Есенина</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1823</date_from><text>В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!</text><name>Птичка</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1938</date_from><text>Бродит ветер на рассвете по дорогам,
Будит ветер листья, травы, облака,
Дунул ветер, разнеслись раскаты рога,
Вздрогнул лес, и задымилася река.
Синим всадником промчится ранний вечер,
Пророкочет над рекой горластый рог,—
Бродит ветер — первый ветер на рассвете,
Бродит ветер на рассвете без дорог.</text><name>Бродит ветер на рассвете по дорогам...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>Заплаканная осень, как вдова
В одеждах черных, все сердца туманит...
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег
Не сжалится над скорбной и усталой...
Забвенье боли и забвенье нег —
За это жизнь отдать не мало.</text><name>Заплаканная осень, как вдова...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Мура туфельку снимала,
В огороде закопала:
- Расти, туфелька моя,
Расти, маленькая!
Уж как туфельку мою
Я водичкою полью,
И вырастет дерево,
Чудесное дерево!
Будут, будут босоножки
К чудо-дереву скакать
И румяные сапожки
С чудо-дерева срывать,
Приговаривать:
"Ай да Мурочка,
Ай да умница!"</text><name>Что сделала Мура, когда ей...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>О, не брани за то, что я бесцельно жил,
Ошибки юности не все за мною числи,
За то, что сердцем я мешать уму любил,
А сердцу жить мешал суровой правдой мысли.
За то, что сам я, сам нередко разрушал
Те очаги любви, что в холод согревали,
Что сфинксов правды я, безумец, вопрошал,
Считал ответами, когда они молчали.
За то, что я блуждал по храмам всех богов
И сам осмеивал былые поклоненья,
Что, думав облегчить тяжелый гнет оков,
Я часто новые приковывал к ним звенья.
О, не брани за то, что поздно сознаю
Всю правду лживости былых очарований
И что на склоне дней спокойный я стою
На тихом кладбище надежд и начинаний.
И всё-таки я прав, тысячекратно прав!
Природа — за меня, она — мое прощенье;
Я лгал, как лжет она, и жизнь и смерть признав,
Бессильна примирить любовь и озлобленье.
Да, я глубоко прав,— так, как права волна,
И камень и себя о камень разрушая:
Все — подневольные, все — в грезах полусна,
Судеб неведомых веленья совершая.</text><name>О, не брани за то, что я бесцельно жил...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1965</date_from><text>Т.П.
Все, ей-богу же, было бы проще
и, наверно, добрей и мудрей,
если б я не сорвался на просьбе —
необдуманной просьбе моей.
И во мгле, настороженной чутко,
из опавших одежд родилось
это белое лишнее чудо
в грешном облаке темных волос.
А когда я на улицу вышел,
то случилось, чего я не ждал,
только снег над собою услышал,
только снег под собой увидал.
Было в городе строго и лыжно.
Под сугробами спряталась грязь,
и летели сквозь снег неподвижно
опушенные краны, кренясь.
Ну зачем, почему и откуда,
от какой неразумной любви
это новое лишнее чудо
вдруг свалилось на плечи мои?
Лучше б, жизнь, ты меня ударяла —
из меня наломала бы дров,
чем бессмысленно так одаряла,—
тяжелее от этих даров.
Ты добра, и к тебе не придраться,
но в своей сердобольности зла.
Если б ты не была так прекрасна,
ты бы страшной такой не была.
И тот бог, что кричит из-под спуда
где-то там, у меня в глубине,
тоже, может быть, лишнее чудо?
Без него бы спокойнее мне?
Так по белым пустым тротуарам,
и казнясь и кого-то казня,
брел и брел я, раздавленный даром
красоты, подкосившей меня...</text><name>Лишнее чудо</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1906</date_from><text>Солнце катится, кудри мои золотя,
Я срываю цветы, с ветерком говорю.
Почему же не счастлив я, словно дитя,
Почему не спокоен, подобно царю?
На испытанном луке дрожит тетива,
И все шепчет и шепчет сверкающий меч.
Он, безумный, еще не забыл острова,
Голубые моря нескончаемых сеч.
Для кого же теперь вы готовите смерть,
Сильный меч и далеко стреляющий лук?
Иль не знаете вы - завоевана твердь,
К нам склонилась земля, как союзник и друг;
Все моря целовали мои корабли,
Мы почтили сраженьями все берега.
Неужели за гранью широкой земли
И за гранью небес вы узнали врага?</text><name>После победы</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1939</date_from><text>Мартину Андерсену Нексе
Тех, кого усаживают в золоченые кресла, лишь бы они писали,
Спросят потом о тех,
Кто ткал им одежды,
Их книги рассмотрят
Не по ихним возвышенным рассужденьям,
А по вскользь оброненным словам, позволяющим
Судить о тех, кто ткал им одежды.
Именно это прочтут с интересом, потому что именно в этом
Скажутся свойства
Прославленных предков.
Целые литературы,
Состоящие из утонченных оборотов,
Проверят, чтобы доказать,
Что там, где было угнетение,
Жили и мятежники.
По молитвенным воззваниям к неземным существам
Докажут, что земные существа топтали друг друга.
Изысканная музыка слов доложит только о том,
Что многим было нечего есть.
Но в те времена будут прославлены
Те, кто писал, сидя на голой земле,
Те, кто сидел в ногах униженного,
Те, кто был рядом с борцами,
Те, кто рассказал о муках униженных,
Те, кто поведал о деяньях борцов
С искусством. Благородным языком,
Прежде приберегаемым
Для прославления королей.
Их описания несправедливостей и их призывы
Сохранят отпечатки пальцев
Униженных. Потому что именно им
это передавалось, и они
Проносили все это под пропотевшими рубашками
Через полицейские кордоны
Для таких же, как они.
Да, придет такое время,
Когда именно тех мудрых и дружественных,
Гневных, но полных надежд,
Тех, кто писал, сидя на голой земле,
Тех, кого окружали униженные и борцы,
Восславят во весь голос.
Перевод Б.Слуцкого</text><name>Литература будет проверена</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1954</date_from><text>Жил да был человек осторожный,
Осторожный
до невозможности,
С четырех сторон огороженный
Своей собственной
осторожностью.
В частокол им
для безопасности,
Словно гвозди, фразы
насованы:
"В этом деле пока нет ясности...",
"Это дело - не согласовано..."
А вокруг
каждой этой фразы -
Битых стекол
мелкие жала:
"Поглядим...",
"Возможно...",
"Пожалуй...",
"Не вполне...",
"Не время...",
"Не сразу..." -
До того хороша ограда,
Будто так для людей и надо!
Будто то,
что всего дороже нам,
Этой изгородью
огорожено.
Полно, так ли?
А мне сдается,
Мы за изгородь
глянуть можем:
Кто же это
за ней пасется?
Сам собою,
как конь, стреножен,
Чтоб случайно
не разбежаться,
Чтоб от "да"
и "нет"
воздержаться!
Вдруг все страсти его мордасти -
Не для пользы
Советской власти?
Не за тем,
ничего подобного!
А за тем,
чтоб ему удобнее!
Подозренья
имею веские,
Слыша,
как он там
сыто ржет,
Что он вовсе
не власть Советскую,
Сам себя
от нас бережет.</text><name>Жил да был человек осторожный...</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Пахнет полем воздух чистый...
В безмятежной тишине
Песни птички голосистой
Раздаются в вышине.
Есть у ней своя подруга,
Есть у ней приют ночной,
Средь некошеного луга,
Под росистою травой.
В небесах, но не для неба,
Вся полна живых забот,
Для земли, не ради хлеба,
Птичка весело поет.
Внемля ей, невольно стыдно
И досадно, что порой
Сердцу гордому завидна
Доля птички полевой!</text><name>Птичка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>Куда столь быстро и легко,
И гордо, и прелестно,
Ты пролетаешь, облачко,
Скиталец поднебесной?
Земли бездомное дитя,
Игралище погоды,
Напрасно, радугой блестя,
Ты, радостью природы!
Завоет вихрь, взметая прах -
И ты из лона звездна
Дождем растаешь на степях
Бесславно, бесполезно!..
Блести, лети на ветерке,
Подобно нашей доле —
И я погибну вдалеке
От родины и воли!</text><name>К облаку</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1829</date_from><text>Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.
К чему глубокие познанья, жажда славы,
Талант и пылкая любовь свободы,
Когда мы их употребить не можем?
Мы, дети севера, как здешные растенья,
Цветем недолго, быстро увядаем...
Как солнце зимнее на сером небосклоне,
Так пасмурна жизнь наша. Так недолго
Ее однообразное теченье...
И душно кажется на родине,
И сердцу тяжко, и душа тоскует...
Не зная ни любви, ни дружбы сладкой,
Средь бурь пустых томится юность наша,
И быстро злобы яд ее мрачит,
И нам горька остылой жизни чаша;
И уж ничто души не веселит.</text><name>Монолог</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1936</date_from><text>Как Парис в старину,
ухожу за своею Еленой...
Осень бродит по скверам,
по надеждам моим,
по пескам...
На четыре простора,
на четыре размаха
вселенная!
За четыре шага от меня
неотступная бродит тоска.
Так стою, невысокий,
посредине огромной арены,
как платок, от волненья
смяв подступившую жуть...
Вечер.
Холодно.
Ухожу за своею Еленой.
Как Парис в старину,
за своею бедой ухожу...</text><name>Как Парис в старину...</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Тебе я младость шаловливу,
О сын Венеры! посвятил;
Меня ты плохо наградил,
Дал мало сердцу на разживу!
Подобно мне любил ли кто?
И что ж я вспомню, не тоскуя?
Два, три, четыре поцелуя!..
Быть так; спасибо и за то.</text><name>К Амуру</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1971</date_from><text>Verra la morte e avra i tuoi occhi.
C. Pavese
«Придет смерть, и у нее
будут твои глаза»
Ч. Павезе
Вещи и люди нас
окружают. И те,
и эти терзают глаз.
Лучше жить в темноте.
Я сижу на скамье
в парке, глядя вослед
проходящей семье.
Мне опротивел свет.
Это январь. Зима
Согласно календарю.
Когда опротивеет тьма.
тогда я заговорю.
Пора. Я готов начать.
Неважно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.
О чем? О днях. о ночах.
Или же - ничего.
Или же о вещах.
О вещах, а не о
людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать на ветру.
Кровь моя холодна.
Холод ее лютей
реки, промерзшей до дна.
Я не люблю людей.
Внешность их не по мне.
Лицами их привит
к жизни какой-то не-
покидаемый вид.
Что-то в их лицах есть,
что противно уму.
Что выражает лесть
неизвестно кому.
Вещи приятней. В них
нет ни зла, ни добра
внешне. А если вник
в них - и внутри нутра.
Внутри у предметов - пыль.
Прах. Древоточец-жук.
Стенки. Сухой мотыль.
Неудобно для рук.
Пыль. И включенный свет
только пыль озарит.
Даже если предмет
герметично закрыт.
Старый буфет извне
так же, как изнутри,
напоминает мне
Нотр-Дам де Пари.
В недрах буфета тьма.
Швабра, епитрахиль
пыль не сотрут. Сама
вещь, как правило, пыль
не тщится перебороть,
не напрягает бровь.
Ибо пыль - это плоть
времени; плоть и кровь.
Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,
поднося, хоть дышу,
эеркало мне ко рту,-
как я переношу
небытие на свету.
Я неподвижен. Два
бедра холодны, как лед.
Венозная синева
мрамором отдает.
Преподнося сюрприз
суммой своих углов
вещь выпадает из
миропорядка слов.
Вещь не стоит. И не
движется. Это - бред.
Вещь есть пространство, вне
коего вещи нет.
Вещь можно грохнуть, сжечь,
распотрошить, сломать.
Бросить. При этом вещь
не крикнет: «Ебёна мать!»
Дерево. Тень. Земля
под деревом для корней.
Корявые вензеля.
Глина. Гряда камней.
Корни. Их переплет.
Камень, чей личный груз
освобождает от
данной системы уз.
Он неподвижен. Ни
сдвинуть, ни унести.
Тень. Человек в тени,
словно рыба в сети.
Вещь. Коричневый цвет
вещи. Чей контур стерт.
Сумерки. Больше нет
ничего. Натюрморт.
Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит.
Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».
Мать говорит Христу:
- Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?
Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть, мертв или жив?
Он говорит в ответ:
- Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.</text><name>Натюрморт</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1927</date_from><text>Человек обещал
Проводам молодым:
- Мы дадим вам работу
И песню дадим!-
И за дело свое
Телеграф принялся,
Вдоль высоких столбов
Телеграммы неся.
Телеграфному проводу
Выхода нет -
Он поет и работает,
Словно поэт...
Я бы тоже, как провод,
Ворону качал,
Я бы пел,
Я б рассказывал.
Я б не молчал,
Но сплошным наказаньем
Сквозь ветер, сквозь тьму
Телеграммы бегут
По хребту моему:
"Он встает из развалин -
Нанкин, залитый кровью..."
"Папа, мама волнуются,
Сообщите здоровье..."
Я бегу, обгоняя
И конных и пеших...
"Вы напрасно волнуетесь..." -
Отвечает депеша.
Время!
Дай мне как следует
Вытянуть провод,
Чтоб недаром поэтом
Меня называли,
Чтоб молчать, когда Лидочка
Отвечает: "Здорова!",
Чтоб гудеть, когда Нанкин
Встает из развалин...</text><name>Провод</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>Пустыри на рассвете,
Пустыри, пустыри,
Снова ласковый ветер,
Как школьник.
Ты послушай, весна,
Этот медленный ритм,
Уходить - это вовсе
Не больно.
Это только смешно -
Уходить на заре,
Когда пляшет судьба
На асфальте,
И зелень деревьев,
И на каждом дворе
Весна разминает
Пальцы.
И поднимет весна
Марсианскую лапу.
Крик ночных тормозов -
Это крик лебедей,
Это синий апрель
Потихоньку заплакал,
Наблюдая апрельские шутки
Людей.
Наш рассвет был попозже,
Чем звон бубенцов,
И пораньше,
Чем пламя ракеты.
Мы не племя детей
И не племя отцов,
Мы цветы
Середины столетья.
Мы цвели на растоптанных
Площадях,
Пили ржавую воду
Из кранов,
Что имели - дарили,
Себя не щадя,
Мы не поздно пришли
И не рано.
Мешок за плечами,
Папиросный дымок
И гитары
Особой настройки.
Мы почти не встречали
Целых домов -
Мы руины встречали
И стройки.
Нас ласкала в пути
Ледяная земля,
Но мы, забывая
Про годы,
Проползали на брюхе
По минным полям,
Для весны прорубая
Проходы...
Мы ломали бетон
И кричали стихи,
И скрывали
Боль от ушибов.
Мы прощали со стоном
Чужие грехи,
А себе не прощали
Ошибок.
Дожидались рассвета
У милых дверей
И лепили богов
Из гипса.
Мы - сапёры столетья!
Слышишь взрыв на заре?
Это кто-то из наших
Ошибся...
Это залпы черемух
И залпы мортир.
Это лупит апрель
По кюветам.
Это зов богородиц,
Это бремя квартир,
Это ветер листает
Газету.
Небо в землю упало.
Большая вода
Отмывает пятна
Несчастья.
На развалинах старых
Цветут города -
Непорочные,
Словно зачатье.</text><name>Большая апрельская баллада</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Что бы я ныне ни вещал,
Но словом вздохи мешают;
Чую, что вольность потерял;
Мысли, где сердце, не знают.
Не ты ль, Аминта, то скрала?
Я, не видав твою младость,
С самого жизни начала
Не имел такову слабость.</text><name>Что бы я ныне ни вещал...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from></date_from><text>Поздравляю тебя с днем рожденья,-
Говорю, как с ребенком:
Пусть дыханье твое и пенье
Будет чистым и звонким.
Чтобы были тебе не метели
Злой купелью,
А чтоб вечно грачи летели
Над капелью.
Всё еще впереди - обаянье
Первых книжек,
И выстукивание на рояле
"Чижик-пыжик".
Бесконечные перемены
Тьмы и света,
И далеко, но непременно
Я там где-то.
Поздравляю тебя с днем рожденья,-
Говорю, как с большой,
Со своей единственной тенью
И второю душой:
Поздравляю тебя с сединой,
С первой прядью, что я замечаю,
Даже если я сам ей виной,
Все равно поздравляю.
Поздравляю со снегом большим
До окон, с тишиною
И со старым знакомым твоим,
Что тут в доме с тобою.
Сыплет, сыплет метель, как вчера,
На дорогу,
И ни следа с утра
Нет к порогу.
Наконец мы с тобою вдвоем
В этой вьюге,
У огня мы молча поем
Друг о друге.
А в огне чудеса:
Там скитаются воспоминанья.
Как моря и леса,
Дров сухое пыланье.
Поздравляю тебя с днем рожденья.
Как давно мы знакомы с тобой!
Начинает темнеть, а поленья
Все трещат и все пахнут смолой.
Надо будет послать
За свечою к соседу.
Дай мне руку поцеловать.
Скоро гости приедут.</text><name>День рождения</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Надпись на "Книге степи"
Она со мной. Наигрывай,
Лей, смейся, сумрак рви!
Топи, теки эпиграфом
К такой, как ты, любви!
Снуй шелкопрядом тутовым
И бейся об окно.
Окутывай, опутывай,
Еще не всклянь темно!
- Ночь в полдень, ливень - гребень ей!
На щебне, взмок - возьми!
И - целыми деревьями
В глаза, в виски, в жасмин!
Осанна тьме египетской!
Хохочут, сшиблись,- ниц!
И вдруг пахнуло выпиской
Из тысячи больниц.
Теперь бежим сощипывать,
Как стон со ста гитар,
Омытый мглою липовой
Садовый Сен-Готард.</text><name>Дождь</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1921</date_from><text>Косоглазый и желтолицый,
С холщовым тюком на спине,
Я по улицам вашей столицы
День-деньской брожу в полусне.
Насмехайтесь и сквернословьте,
Не узнаете вы о том,
Как дракон на шелковой кофте
Лижет сердце мое огнем.</text><name>Косоглазый и желтолицый...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Мальчики, пришедшие в апреле
в шумный мир журналов и газет,
здорово мы все же постарели
за каких-то три десятка лет.
Где оно, прекрасное волненье,
острое, как потаенный нож,
в день, когда свое стихотворенье
ты теперь в редакцию несешь?
Ах, куда там! Мы ведь нынче сами,
важно въехав в загородный дом,
стали вроде бы учителями
и советы мальчикам даем.
От меня дорожкою зеленой,
источая ненависть и свет,
каждый день уходит вознесенный
или уничтоженный поэт.
Он ушел, а мне не стало лучше.
На столе — раскрытая тетрадь.
Кто придет и кто меня научит,
как мне жить и как стихи писать?</text><name>Мальчики, пришедшие в апреле...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1955</date_from><text>Вновь то бушует, то стелется
Наш разговор...
В поле и в сердце метелица -
То-то простор!
Я по любви не тоскую,
Но в феврале
Тяжче, чем в пору другую,
Жить на земле.
Снегом в забытые сроки
Заметены,
Ждут не дождутся дороги
Близкой весны.
А ведь весна за порогом!
Где ж к ней пути?
Вместе по талым дорогам
Надо идти!</text><name>Взрослые речи</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1868</date_from><text>Вся земля наша велика и
обильна, а наряда в ней нет.
Нестор, Летопись, стр.8
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
А эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет.
И стали все под стягом,
И молвят: «Как нам быть?
Давай пошлем к варягам:
Пускай придут княжить.
Ведь немцы тороваты,
Им ведом мрак и свет,
Земля ж у нас богата,
Порядка в ней лишь нет».
Посланцы скорым шагом
Отправились туда
И говорят варягам:
«Придите, господа!
Мы вам отсыплем злата,
Что киевских конфет;
Земля у нас богата,
Порядка в ней лишь нет».
Варягам стало жутко,
Но думают: «Что ж тут?
Попытка ведь не шутка —
Пойдем, коли зовут!»
И вот пришли три брата,
Варяги средних лет,
Глядят — земля богата,
Порядка ж вовсе нет.
«Ну, — думают, — команда!
Здесь ногу сломит черт,
Es ist ja eine Schande,
Wir m?ussen wieder fort».[1]
Но братец старший Рюрик
«Постой, — сказал другим, —
Fortgeh'n w?ar ungeb?urlich,
Vielleicht ist's nicht so schlimm.[2]
Хоть вшивая команда,
Почти одна лишь шваль;
Wir bringen's schon zustande,
Versuchen wir einmal».[3]
И стал княжить он сильно,
Княжил семнадцать лет,
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет!
За ним княжил князь Игорь,
А правил им Олег,
Das war ein gro, Ber Krieger[4]
И умный человек.
Потом княжила Ольга,
А после Святослав;
So ging die Reihenfolge[5]
Языческих держав.
Когда ж вступил Владимир
На свой отцовский трон,
Da endigte f?ur immer
Die alte Religion.[6]
Он вдруг сказал народу:
«Ведь наши боги дрянь,
Пойдем креститься в воду!»
И сделал нам Иордань.
«Перун уж очень гадок!
Когда его спихнем,
Увидите, порядок
Какой мы заведем!»
Послал он за попами
В Афины и Царьград,
Попы пришли толпами,
Крестятся и кадят,
Поют себе умильно
И полнят свой кисет;
Земля, как есть, обильна,
Порядка только нет.
Умре Владимир с горя,
Порядка не создав.
За ним княжить стал вскоре
Великий Ярослав.
Оно, пожалуй, с этим
Порядок бы и был,
Но из любви он к детям
Всю землю разделил.
Плоха была услуга,
А дети, видя то,
Давай тузить друг друга:
Кто как и чем во что!
Узнали то татары:
«Ну, — думают, — не трусь!»
Надели шаровары,
Приехали на Русь.
«От вашего, мол, спора
Земля пошла вверх дном,
Постойте ж, мы вам скоро
Порядок заведем».
Кричат: «Давайте дани!»
(Хоть вон святых неси.)
Тут много всякой дряни
Настало на Руси.
Что день, то брат на брата
В орду несет извет;
Земля, кажись, богата —
Порядка ж вовсе нет.
Иван явился Третий;
Он говорит: «Шалишь!
Уж мы теперь не дети!»
Послал татарам шиш.
И вот земля свободна
От всяких зол и бед
И очень хлебородна,
А всё ж порядка нет.
Настал Иван Четвертый,
Он Третьему был внук;
Калач на царстве тертый
И многих жен супруг.
Иван Васильич Грозный
Ему был имярек
За то, что был серьезный,
Солидный человек.
Приемыми не сладок,
Но разумом не хром;
Такой завел порядок,
Хоть покати шаром!
Жить можно бы беспечно
При этаком царе;
Но ах! — ничто не вечно —
И царь Иван умре!
За ним царить стал Федор,
Отцу живой контраст;
Был разумом не бодор,
Трезвонить лишь горазд.
Борис же, царский шурин,
Не в шутку был умен,
Брюнет, лицом недурен,
И сел на царский трон.
При нем пошло все гладко,
Не стало прежних зол,
Чуть-чуть было порядка
В земле он не завел.
К несчастью, самозванец,
Откуда ни возьмись,
Такой задал нам танец,
Что умер царь Борис.
И, на Бориса место
Взобравшись, сей нахал
От радости с невестой
Ногами заболтал.
Хоть был он парень бравый
И даже не дурак,
Но под его державой
Стал бунтовать поляк.
А то нам не по сердцу;
И вот однажды в ночь
Мы задали им перцу
И всех прогнали прочь.
Взошел на трон Василий,
Но вскоре всей землей
Его мы попросили,
Чтоб он сошел долой.
Вернулися поляки,
Казаков привели;
Пошел сумбур и драки:
Поляки и казаки,
Казаки и поляки
Нас паки бьют и паки;
Мы ж без царя как раки
Горюем на мели.
Прямые были страсти —
Порядка ж ни на грош.
Известно, что без власти
Далёко не уйдешь.
Чтоб трон поправить царский
И вновь царя избрать,
Тут Минин и Пожарский
Скорей собрали рать.
И выгнала их сила
Поляков снова вон,
Земля же Михаила
Взвела на русский трон.
Свершилося то летом;
Но был ли уговор —
История об этом
Молчит до этих пор.
Варшава нам и Вильна
Прислали свой привет;
Земля была обильна —
Порядка ж нет как нет.
Сев Алексей на царство,
Тогда роди Петра.
Пришла для государства
Тут новая пора.
Царь Петр любил порядок,
Почти как царь Иван,
И так же был не сладок,
Порой бывал и пьян.
Он молвил: «Мне вас жалко,
Вы сгинете вконец;
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!
Не далее как к святкам
Я вам порядок дам!»
И тотчас за порядком
Уехал в Амстердам.
Вернувшися оттуда,
Он гладко нас обрил,
А к святкам, так что чудо,
В голландцев нарядил.
Но это, впрочем, в шутку,
Петра я не виню:
Больному дать желудку
Полезно ревеню.
Хотя силён уж очень
Был, может быть, прием;
А всё ж довольно прочен
Порядок стал при нем.
Но сон объял могильный
Петра во цвете лет,
Глядишь, земля обильна,
Порядка ж снова нет.
Тут кротко или строго
Царило много лиц,
Царей не слишком много,
А более цариц.
Бирон царил при Анне;
Он сущий был жандарм,
Сидели мы как в ванне
При нем, das Gott erbarm![7]
Веселая царица
Была Елисавет:
Поет и веселится,
Порядка только нет.
Какая ж тут причина
И где же корень зла,
Сама Екатерина
Постигнуть не могла.
«Madame, при вас на диво
Порядок расцветет, —
Писали ей учтиво
Вольтер и Дидерот, —
Лишь надобно народу,
Которому вы мать,
Скорее дать свободу,
Скорей свободу дать».
«Messieurs, — им возразила
Она, — vous me comblez»[8], —
И тотчас прикрепила
Украинцев к земле.
За ней царить стал Павел,
Мальтийский кавалер,
Но не совсем он правил
На рыцарский манер.
Царь Александр Первый
Настал ему взамен,
В нем слабы были нервы,
Но был он джентльмен.
Когда на нас в азарте
Стотысячную рать
Надвинул Бонапарте,
Он начал отступать.
Казалося, ну, ниже
Нельзя сидеть в дыре,
Ан глядь: уж мы в Париже,
С Louis le D'esir'e.[9]
В то время очень сильно
Расцвел России цвет,
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет.
Последнее сказанье
Я б написал мое,
Но чаю наказанье,
Боюсь monsieur Velliot.[10]
Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
Оставим лучше троны,
К министрам перейдем.
Но что я слышу? стоны,
И крики, и содом!
Что вижу я! Лишь в сказках
Мы зрим такой наряд;
На маленьких салазках
Министры все катят.
С горы со криком громким
In corpore11, сполна,
Скользя, свои к потомкам
Уносят имена.
Се Норов, се Путятин,
Се Панин, се Метлин,
Се Брок, а се Замятин,
Се Корф, се Головнин.
Их много, очень много,
Припомнить всех нельзя,
И вниз одной дорогой
Летят они, скользя.
Я грешен: летописный
Я позабыл свой слог;
Картине живописной
Противостать не мог.
Лиризм, на всё способный,
Знать, у меня в крови;
О Нестор преподобный,
Меня ты вдохнови.
Поуспокой мне совесть,
Мое усердье зря,
И дай мою мне повесть
Окончить не хитря.
Итак, начавши снова,
Столбец кончаю свой
От рождества Христова
В год шестьдесят восьмой.
Увидя, что всё хуже
Идут у нас дела,
Зело изрядна мужа
Господь нам ниспосла.
На утешенье наше
Нам, аки свет зари,
Свой лик яви Тимашев —
Порядок водвори.
Что аз же многогрешный
На бренных сих листах
Не дописах поспешно
Или переписах,
То, спереди и сзади
Читая во все дни,
Исправи правды ради,
Писанья ж не кляни.
Составил от былинок
Рассказ немудрый сей
Худый смиренный инок,
Раб божий Алексей.
[1] Ведь это позор — мы должны убраться прочь (нем.). — Ред.
[2] Уйти как-то неприлично, может быть, и обойдемся (нем.). — Ред.
[3] Это нам под силу, давайте-ка попробуем (нем.). — Ред.
[4] Это был великий воин (нем.). — Ред.
[5] Такова была последовательность (нем.). — Ред.
[6] Тогда пришел конец старой религии (нем.). — Ред.
[7] Боже упаси нас от такого! (нем.). — Ред.
[8] Господа, вы слишком добры ко мне (франц.). — Ред.
[9] Людовик Желанный (франц.). — Ред.
[10] Мосье Вельо (франц.). — Ред.
[11]В полном составе (лат.). — Ред.</text><name>История государства российского...</name><date_to>1868</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Из вечности музыка вдруг раздалась,
И в бесконечность она полилась,
И хаос она на пути захватила,-
И в бездне, как вихрь, закружились светила:
Певучей струной каждый луч их дрожит,
И жизнь, пробужденная этою дрожью,
Лишь только тому и не кажется ложью,
Кто слышит порой эту музыку божью,
Кто разумом светел, в ком сердце горит.</text><name>Гипотеза</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1930</date_from><text>Она открывала
Свой новый комод,
Словно Америку —
Тихо, торжественно...
Пузатые ящики
Смотрят вперед,
Покрытые доверху
Лаком божественным...
Она в самый нижний
Положит белье,
Потом безделушки,
Картонки, гребенки —
И муж с восхищеньем
Смотрел на нее —
Милиционер
С выраженьем ребенка...
Неловкая полночь
В подвал упадет
Извозчичьим гулом,
Звездою бессонной...
Ей снится:
Она из комода берет
Себе кое-что
И супругу — кальсоны...
Вставай с петухами,
Под утро ложись,
Работай, стирай,
Прополаскивай годы,—
Зато ее мысли,
Зато ее жизнь,
Как мыло,
Стекают по лону комода...
Широкую
Никелевую кровать
И шкаф наш высокий
Жена обожает.
Он только мешает мне
Жить и дышать,
Он только
Мне комнату загромождает...
Она ж открывала
Свой новый комод,
Словно Америку —
Тихо, торжественно...
Пузатые ящики
Смотрят вперед,
Покрытые доверху
Лаком божественным.</text><name>Комод</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1877</date_from><text>Взгляни: зима уж миновала;
На землю я сошла опять...
С волненьем радостным, бывало,
Ты выходил меня встречать.
Взгляни, как праздничные дани
Земле я снова приношу,
Как по воздушной, зыбкой ткани
Живыми красками пишу.
Ты грозовые видел тучи?
Вчера ты слышал первый гром?
Взгляни теперь, как сад пахучий
Блестит, обрызганный дождем.
Среди воскреснувшей природы
Ты слышишь: свету и теплу
Мои пернатые рапсоды
Поют восторженно хвалу?
Сам восторгаясь этим пеньем
В лучах ликующего дня,
Бывало, с радостным волненьем
Ты выходил встречать меня...
Но нет теперь в тебе отзыва;
Твоя душа уже не та...
Ты нем, как под шумящей ивой
Нема могильная плита.
Прилившей жизнью не взволнован,
Упорно ты глядишь назад
И, сердцем к прошлому прикован,
Свой сторожишь зарытый клад...</text><name>Привет весны</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Каких-нибудь пять-шесть дежурных фраз;
Враждебных клик наскучившие схватки;
То жар, то холод вечной лихорадки,
Здесь - рана, там - излом, а тут - подбитый глаз!
Талантики случайных содержаний,
Людишки, трепетно вертящие хвосты
В минуты искренних, почтительных лизаний
И в обожании хулы и клеветы;
На говор похвалы наставленные уши;
Во всех казнах заложенные души;
Дела, затеянные в пьянстве иль в бреду,
С болезнью дряблых тел в ладу...
Все это с примесью старинных, пошлых шуток,
С унылым пеньем панихид,-
Вот проявленья каждых суток,
Любезной жизни милый вид...</text><name>Каких-нибудь пять-шесть дежурных фраз...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1937</date_from><text>Хочу, чтоб стих был тонок, словно шелк,
Не для того, чтоб в шепот перешел.
Но я сейчас сжимаю стих в комок
Не для того, чтоб он дышать не мог,—
А чтобы счастья полная строка
Теплела где-то жилкой у виска,
А чтобы стих, как свернутый клинок,
Блистая, развернулся бы у ног.
Ты грустно скажешь: не люблю клинков.
И без стиха есть жилки у висков.
Постылый блеск о стены разобью,
Я строки дам клевать хоть воробью.
Я их заставлю будничными быть,
Как та тоска, которой не избыть,
Та, чей озноб легко на горло лег,
Чтоб уж не стих, а я дышать но мог!</text><name>Хочу, чтоб стих был тонок, словно шелк...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1840</date_from><text>T'was bright, t'was heavenly... but't'is past!..
Thomas Moore. «Lalla Rookh»
Блестело... искрилось... сияло...
И взорам нравилось оно,—
И вдруг как сон оно пропало,
Бог весть куда занесено!..
Резвяся, фея ль утащила
Его незримою рукой?..
Ворожея ль заговорила?..
Иль спрятал старый домовой?..
Нечистой силы наважденье
Его, быть может, унесло,
В знаменованье и значенье,
Что в будущем грозится зло?
Что также скроется и сгинет
Та, кем кольцо подарено...
Что срок блаженства скоро минет
И превратится в прах оно?..
Что все, что дорого и мило,
Что все, что светит и горит,
Во мрак ничтожности, в могилу
Судьба безжалостно умчит?..</text><name>Потерянное кольцо</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1908</date_from><text>Вновь я бессонные ночи узнал
Без сна до зари,
Опять шептал
Ласковый голос: "Умри, умри".
Кончивши книгу, берусь за другую,
Нагнать ли сон?
Томясь тоскую,
Чем-то в несносный плен заключен.
Сто раз известную "Manon" кончаю,
Но что со мной?
Конечно, от чаю
Это бессонница ночью злой...
Я не влюблен ведь, это верно,
Я - нездоров.
Вот тихо мерно
К ранней обедне дальний зов.
Вас я вижу, закрыв страницы,
Закрыв глаза;
Мои ресницы
Странная вдруг смочила слеза.
Я не влюблен, я просто болен,
До самой зари
Лежу безволен,
И шепчет голос: "Умри, умри!"</text><name>Вновь я бессонные ночи узнал...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1812</date_from><text>Гремит повсюду страшный гром,
Горами к небу вздуто море,
Стихии яростные в споре,
И тухнет дальний солнцев долг,
И звезды падают рядами.
Они покойны за столами,
Они покойны. Есть перо,
Бумага есть и — все добро!
Не видят и не слышут
И все пером гусиным пишут!</text><name>Гремит повсюду страшный гром...</name><date_to>1812</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1932</date_from><text>Я не знаю — она жива или в северный ветер ушла,
Та искусница, что кружева удивительные плела
В Кружевецком сельсовете над тишайшею
речкой Нить?
Кружева не такие, как эти, а какие —
не объяснить!
Я пошел в Кружевной союз, попросил показать альбом,
Говорил я, что разберусь без труда в узоре любом.
Мне показывали альбом. Он велик, в нем
страницы горбом,
И, как древних преданий слова, по страницам
бегут кружева.
Разгадал я узор — сполох, разгадал серебряный мох,
Разгадал горностаевый мех,
Но узоров не видел тех,
Что когда-то видал в сельсовете
Над тишайшею речкой Нить —
Кружева не такие, как эти, а какие —
не объяснить!
Я моторную лодку беру,
Отправляюсь я в путь поутру — ниже, ниже
по темной реке.
Сельсовет вижу я вдалеке.
Не умеют нигде на свете эти древние тайны хранить,
Как хранили их здесь, в сельсовете,
над тишайшею речкой Нить.
Славен древний северный лес, озаренный
майским огнем!
Белый свиток льняных чудес мы медлительно развернем.
Столько кружева здесь сплели, что обтянешь
вокруг земли —
Опояшешь весь шар земной, а концы меж
землей и луной
Понесутся, мерцая вдали...
Славен промысел кружевной!
Это те иль не те кружева?
Мастерица! Она жива?
Да жива!
И выходит она, свитой девушек окружена.
Говорит она:
— Кружева мои те же самые, те же самые,
Что и девушки и молодушки. Не склевали
наш лен воробушки!
Не склевали лен черны вороны, разлетелись
они во все стороны!
Кружева плету я снова. Вот он, свиток мой льняной.
Я из сумрака лесного, молода, встаю весной.
Я иду! Я — на рассвете!
Встретьте девицу-красу
В Кружевецком сельсовете, в древнем северном лесу!</text><name>Кружева</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Лба твоего просторная поляна,
А чуть пониже, около нее,—
Два озера, как будто два Севана.
Два озера — томление мое.
На берегах прекраснейших озер —
Мне каждое из них отдельно снится —
Лежат всю жизнь две черные лисицы,
Как будто яростный живой узор.
Хитрее нет их никого на свете.
Таких лисиц попробуй обмани.
Вот погляди: охотника заметив,
Убитыми прикинулись они.
Меня они игрой своей не тронут,—
Не зря озера страсть в себе таят!
Услышав музыку, лисицы вздрогнут,
Притворщицы не смогут устоять.
О, как они взмывают откровенно,
Лукавинкой зазывною дразня!
И как они изогнуты надменно,
Когда рассердишься ты на меня.
О, как они на ласку намекают,
Вздувая пламя у меня в груди!
А как порою предостерегают,
Безмолвно говоря: не подходи!
Я слышал много раз, что хитрость лисья
Известна миру с самых давних пор.
Но эти лисы — убедился лично —
Хитрее всех своих живых сестер.
Завидуют им все. И даже птицы
Небесные от зависти дрожат...
Две черные пушистые лисицы
Возле озер просторно возлежат.
Желанья их я выполняю мигом,
Слежу за ними, указаний жду.
Прикажут — и сражусь я с целым миром!
Прикажут — бездыханным упаду!..
Спасибо вам, лисицы, от меня
За то, что бережете вы озера.
За то, что вы не дремлете, храня
Их чистую незамутненность взора.
Спасибо вам за то, что в час, когда
К озерам тем я приходил напиться,
Вы тут же притворялись без труда,
Что вам прекрасно в это время спится.</text><name>Брови</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1960</date_from><text>Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя - сушь,
Мне и в жару без тебя - стыть.
Мне без тебя и Москва - глушь.
Мне без тебя каждый час - с год,
Если бы время мельчить, дробя;
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя.
Я ничего не хочу знать -
Слабость друзей, силу врагов;
Я ничего не хочу ждать,
Кроме твоих драгоценных шагов.</text><name>Простые строки</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1909</date_from><text>И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала,
И, что память яростная мучит,
Пытка сильных - огненный недуг! -
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?
А когда, сквозь волны фимиама,
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза.</text><name>И когда друг друга проклинали...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1874</date_from><text>М. Д. Ж[едринск]ой
В уютном уголке сидели мы вдвоем,
В открытое окно впивались наши очи,
И, напрягая слух, в безмолвии ночном
Чего-то ждали мы от этой тихой ночи.
Звон колокольчика нам чудился порой,
Пугал нас лай собак, тревожил листьев шорох...
О, сколько нежности и жалости немой,
Не тратя лишних слов, читали мы во взорах!
И сколько, сколько раз, сквозь сумрак новых лет,
Светиться будет мне тот уголок уютный,
И ночи тишина, и яркий лампы свет,
И сердца чуткого обман ежеминутный!</text><name>В уютном уголке сидели мы вдвоем...</name><date_to>1874</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1870</date_from><text>А.В.Пл[етне]вой
Чему бы жизнь нас ни учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.
И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них.
И эта вера не обманет
Того, кто ею лишь живет,
Не всё, что здесь цвело, увянет,
Не всё, что было здесь, пройдет!
Но этой веры для немногих
Лишь тем доступна благодать,
Кто в искушеньях жизни строгих,
Как вы, умел, любя, страдать.
Чужие врачевать недуги
Своим страданием умел,
Кто душу положил за други
И до конца всё претерпел.</text><name>Чему бы жизнь нас ни учила...</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>На полотне у Аллы Беляковой,
где темный сад немного бестолковый,
где из окна, дразня и завораживая,
выплескивается пятно оранжевое,
где все имеет первозданный вид
и ветви как зеленая оправа,
где кто-то бодрствует, а кто-то спит
в том домике, изображенном справа,-
там я бываю запросто в гостях,
и надобности нет о новостях
выспрашивать дотошно и лукаво.
По лесенке скрипучей в сад схожу
и выгляжу, быть может, даже хмурым;
потом сажусь и за столом сижу
под лампою с зеленым абажуром.
Я на виду, я чем-то удручен,
а может, восхищен, но тем не мене
никто, никто не ведает,
о чем
я размышляю в данное мгновенье,
совсем один в той странной тишине,
которою вселенная объята...
И что-то есть, наверное, во мне
от старого глехо* и от Сократа.
* Крестьянин (груз.)</text><name>На полотне у Аллы Беляковой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1916</date_from><text>Бойтесь, когда спокойное придет
в движенье. Когда посеянные ветры
обратятся в бурю. Когда речь людей
наполнится бессмысленными словами.
Страшитесь, когда в земле кладами
захоронят люди свои богатства.
Бойтесь, когда люди сочтут
сохранными сокровища только
на теле своем. Бойтесь, когда возле
соберутся толпы. Когда забудут
о знании. И с радостью разрушат
узнанное раньше. И легко исполнят
угрозы. Когда не на чем будет
записать знание ваше. Когда листы
писаний станут непрочными,
а слова злыми. Ах, соседи мои!
Вы устроились плохо. Вы все
отменили. Никакой тайны дальше
настоящего! И с сумою несчастья
вы пошли скитаться и завоевывать
мир. Ваше безумие назвало самую
безобразную женщину - желанная!
Маленькие танцующие хитрецы!
Вы готовы утопить себя
в танце.</text><name>В танце</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1958</date_from><text>...О, матерь Ахайя,
Пробудись, я твой лучник
последний...
Из тетради 1921 года
Почему захотелось мне снова,
Как в далекие детские годы,
Ради шутки не тратить ни слова,
Сочинять величавые оды,
Штурмовать олимпийские кручи,
Нимф искать по лазурным пещерам
И гекзаметр без всяких созвучий
Предпочесть новомодным размерам?
Географию древнего мира
На четверку я помню, как в детстве,
И могла бы Алкеева лира
У меня оказаться в наследстве.
Надо мной не смеялись матросы.
Я читал им: «О, матерь Ахайя!»
Мне дарили они папиросы,
По какой-то Ахайе вздыхая.
За гекзаметр в холодном вокзале,
Где жила молодая свобода,
Мне военные люди давали
Черный хлеб двадцать первого года.
Значит, шел я по верной дороге,
По кремнистой дороге поэта,
И неправда, что Пан козлоногий
До меня еще сгинул со света.
Босиком, но в буденновском шлеме,
Бедный мальчик в священном дурмане,
Верен той же аттической теме,
Я блуждал без копейки в кармане.
Ямб затасканный, рифма плохая —
Только бредни, постылые бредни,
И достойней: «О, матерь Ахайя,
Пробудись, я твой лучник последний...»</text><name>Стихи из детской тетради</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1932</date_from><text>Джэн!
Дорогая!
Ты хмуришь свой крохотный лоб,
Ты задумалась, Джэн,
Не о нашем ли грустном побеге?
Говорят, приближается
Новый потоп,
Нам пора позаботиться
О ковчеге.
Видишь —
Мир заливает водой и огнем,
Приближается ночь,
Неизвестностью черной пугая...
Вот он — Ноев ковчег.
Войдем,
Отдохнем,
Поплывем,
Дорогая!
Нет ни рек, ни озер.
Вся земля —
Как сплошной океан,
И над ней небеса —
Как проклятие...
И как расплата...
Все безмолвно вокруг.
Только глухо стучит барабан,
И орудия бьют
С укрепленного Арарата.
Нас не пустят туда —
Там для избранных
Крепость и дом,
Но и эту твердыню
Десница времен поразила.
Кто-то бросился вниз...
Видишь, Джэн,—
Это новый Содом
Покидают пророки
Финансовой буржуазии.
Детский трупик,
Качаясь,
Синеет на черной волне,—
Это маленький Линдберг,
Плывущий путями потопа.
Он с Гудзона плывет,
Он синеет на черной волне
По затопленным картам
Америки и Европы.
Мир встает перед нами
Пустыней,
Огромной и голой.
Никто не спасется,
И никто не спасет!
Побежденный пространством,
Измученный голубь
Пулеметную ленту,
Зажатую в клюве,
Несет.
Сорок раз...
Сорок дней и ночей...
Сорок лет
Мне исполнилось, Джэн.
Сорок лет...
Я старею.
Ни хлеба...
Ни славы...
Чем помог мне,
Скажи,
Юридический факультет?
Чем поможет закон
Безработному доктору права?
Хоть бы новый потоп
Затопил этот мир в самом деле!
Но холодный Нью-Йорк
Поднимает свои этажи...
Где мы денег достанем
На следующей неделе?
Чем это кончится,
Джэн,
Дорогая,
Скажи!</text><name>Потоп</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1961</date_from><text>Летняя ночь была
Теплая, как зола...
Так, незаметным шагом, до окраин я дошла.
Эти окраины
Были оправлены
Вышками вырезными, кружевными кранами.
Облики облаков, отблески облаков
Плавали сквозь каркасы недостроенных домов.
Эти дома без крыш — в белой ночной дали —
В пустошь меня зазвали, в грязь и в глину завели...
На пустыре ночном светлый железный лом,
Медленно остывая, обдавал дневным теплом.
А эти дома без крыш — в душной ночной дали —
Что-то такое знали, что и молвить не могли!
Из-за угла, как вор, выглянул бледный двор:
Там, на ветру волшебном, танцевал бумажный сор...
А эти дома без крыш словно куда-то шли... Шли...
Плыли,— как будто были не дома, а корабли...
Встретилась мне в пути между цементных волн
Кадка с какой-то краской,— точно в теплом море — челн;
Палка-мешалка в ней — словно в челне — весло...
От кораблей кирпичных кадку-лодку отнесло.
Было волшебно все: даже бумажный сор!
Даже мешалку-палку вспоминаю до сих пор!..
И эти дома без крыш,— светлые без огня;
Эту печаль и радость;
Эту ночь с улыбкой дня!</text><name>Дома без крыш</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1928</date_from><text>Товарищ Попов
чуть-чуть не от плуга.
Чуть
не от станка
и сохи.
Он -
даже партиец,
но он
перепуган,
брюзжит
баритоном сухим:
"Раскроешь газетину -
в критике вся,
любая
колеблется
глыба.
Кроют.
Кого?
Аж волосья
встают
от фамилий
дыбом.
Ведь это -
подрыв,
подкоп ведь это...
Критику
осторожненько
должно вести.
А эти
критикуют,
не щадя авторитета,
ни чина,
ни стажа,
ни должности.
Критика
снизу -
это яд.
Сверху -
вот это лекарство!
Ну, можно ль
позволить
низам,
подряд,
всем!-
заниматься критиканством?!
О мерзостях
наших
трубим и поем.
Иди
и в газетах срамись я!
Ну, я ошибся...
Так в тресте ж,
в моем,
имеется
ревизионная комиссия.
Ведь можно ж,
не задевая столпов,
в кругу
своих, братишек,-
вызвать,
сказать:
- Товарищ Попов,
орудуй...
тово...
потише... -
Пристали
до тошноты,
до рвот...
Обмазывают
кистью густою.
Товарищи,
ведь это же ж
подорвет
государственные устои!
Кого критикуют?-
вопит, возомня,
аж голос
визжит
тенорком. -
Вчера -
Иванова,
сегодня -
меня,
а завтра -
Совнарком!"
Товарищ Попов,
оставьте скулеж.
Болтовня о подрывах -
ложь!
Мы всех зовем,
чтоб в лоб,
а не пятясь,
критика
дрянь
косила.
И это
лучшее из доказательств
нашей
чистоты и силы.</text><name>Столп</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1726</date_from><text>Весна катит,
Зиму валит,
И уж листик с древом шумит.
Поют птички
Со синички,
Хвостом машут и лисички.
Взрыты брозды,
Цветут грозды,
Кличет щеглик, свищут дрозды,
Льются воды,
И погоды;
Да ведь знатны нам походы.
Канат рвется,
Якорь бьется,
Знать, кораблик понесется.
Ну ж плынь спешно,
Не помешно,
Плыви смело, то успешно.
Ах! широки
И глубоки
Воды морски, разбьют боки.
Вось заставят,
Не оставят
Добры ветры и приставят.
Плюнь на суку
Морску скуку,
Держись черней, а знай штуку:
Стать отишно
И не пышно;
Так не будет волн и слышно.</text><name>Песенка, которую я сочинил...</name><date_to>1726</date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>(Перевод И.Тыняновой)
Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру...
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.
Когда умру,
буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише...
когда умру!</text><name>Memento</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Есть в хаосе самом высокий строй,
Тот замысел, что кажется игрой,
И, может быть, начертит астроном
Орбиту сердца, тронутого сном.
Велик и дивен океана плач.
У инея учился первый ткач.
Сродни приливам и корням близка
Обыкновенной женщины тоска.
И есть закон для смертоносных бурь
И для горшечника, кладущего глазурь, —
То — ход страстей, и зря зовут судьбой
Отлеты птиц иль орудийный бой.
Художнику свобода не дана,
Он слышит, что бормочет тишина,
И как лунатик, выйдя в темноту,
Он осязает эту темноту.
Не переставить звуки и цвета,
Не изменить кленового листа.
И дружбы горяча тяжелая смола,
И вечен след от легкого весла.</text><name>Круг</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Под одеждою руки скрывая,
Как спартанский обычай велит,
И смиренно глаза опуская,
Перед старцами отрок стоит.
На минуту вопросом случайным
Задержали его старики,-
И сжимает он что-то потайным,
Но могучим движеньем руки.
Он лисицу украл у кого-то,
И лисица грызет ему грудь,
Но у смелого только забота -
Стариков, как и всех, обмануть.
Удалось! Он добычу уносит,
Он от старцев идет не спеша,-
И живую лисицу он бросит
Под намет своего шалаша.
Проходя перед злою толпою,
Я сурово печаль утаю,
Равнодушием внешним укрою
Ото всех я кручину мою,-
И пускай она сердце мне гложет,
И пускай ее трудно скрывать,
Но из глаз моих злая не сможет
Унизительных слез исторгать.
Я победу над ней торжествую
И уйти от людей не спешу,-
Я печаль мою злую, живую
Принесу к моему шалашу,
И под темным наметом я сброшу,
Совершив утомительный путь,
Вместе с жизнью жестокую ношу,
Истомившую гордую грудь.</text><name>Под одеждою руки скрывая...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from></date_from><text>Смотри, смотри на небеса,
Какая тайна в них святая
Проходит молча и сияя
И лишь настолько раскрывая
Свои ночные чудеса,
Чтобы наш дух рвался из плена,
Чтоб в сердце врезывалось нам,
Что здесь лишь зло, обман, измена,
Добыча смерти, праха, тлена,
Блаженство вечное лишь там.</text><name>ЧЕМУ НАС УЧАТ НЕБЕСА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1813</date_from><text>Хочешь видеть жребий свой
В зеркале, Светлана?
Ты спросись с своей душой!
Скажет без обмана,
Что тебе здесь суждено!
Нам душа - зерцало!
Все в ней, все заключено,
Что нам обещало
Провиденье в жизни сей!
Милый друг, в душе твоей,
Непорочной, ясной,
С восхищеньем вижу я,
Что сходна судьба твоя
С сей душой прекрасной!
Непорочность - спутник твой
И веселость - гений
Всюду будут пред тобой
С чашей наслаждений.
Лишь тому, в ком чувства нет,
Путь земной ужасен!
Счастье в нас, и божий свет
Нами лишь прекрасен.
Милый друг, спокойна будь,
Безопасен твой здесь путь:
Сердце твой хранитель!
Все судьбою в нем дано:
Будет здесь тебе оно
К счастью предводитель!</text><name>Светлане</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from>1919</date_from><text>Каждый вечер я молю
Бога, чтобы ты мне снилась:
До того я полюбилась,
Что уж больше не люблю.
Каждый день себя вожу
Мимо опустелых комнат,—
Память сонную бужу,
Но она тебя не помнит...
И упрямо, вновь и вновь,
Я твое губами злыми
Тихо повторяю имя,
Чтобы пробудить любовь...</text><name>Каждый вечер я молю...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Все решено, и он спокоен,
Он, претерпевший до конца,—
Знать, он пред богом был достоин
Другого, лучшего венца —
Другого, лучшего наследства,
Наследства бога своего,—
Он, наша радость с малолетства,
Он был не наш, он был его...
Но между ним и между нами
Есть связи естества сильней:
Со всеми русскими сердцами
Теперь он молится о ней,—
О ней, чью горечь испытанья
Поймет, измерит только та,
Кто, освятив собой страданья,
Стояла, плача, у креста...</text><name>12-ое апреля 1865 (Все решено...)</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1957</date_from><text>То насыпью, то глубью лога,
То по прямой за поворот
Змеится лентою дорога
Безостановочно вперед.
По всем законам перспективы
Эа придорожные поля
Бегут мощеные извивы,
Не слякотя и не пыля.
Вот путь перебежал плотину,
На пруд не посмотревши вбок,
Который выводок утиный
Переплывает поперек.
Вперед то под гору, то в гору
Бежит прямая магистраль,
Как разве только жизни в пору
Всё время рваться вверх и вдаль.
Чрез тысячи фантасмагорий,
И местности и времена,
Через преграды и подспорья
Несется к цели и она.
А цель ее в гостях и дома —
Всё пережить и всё пройти,
Как оживляют даль изломы
Мимоидущего пути.</text><name>Дорога</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Солнцем обрызган целый мир,
Празднично блещет улица.
После
утренней тьмы
квартир
Люди стоят
и щурятся.
Сдвинься, попробуй,—
не хватит сил,
И у подъездов,
спросонок,
Город большой на мгновенье
застыл,
Зажмурившись,
как котенок.</text><name>Половина девятого</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>Работай, работай, работай:
Ты будешь с уродским горбом
За долгой и честной работой,
За долгим и честным трудом.
Под праздник — другим будет сладко,
Другой твои песни споет,
С другими лихая солдатка
Пойдет, подбочась, в хоровод.
Ты знай про себя, что не хуже
Другого плясал бы — вон как!
Что мог бы стянуть и потуже
Свой золотом шитый кушак!
Что ростом и станом ты вышел
Статнее и краше других,
Что та молодица — повыше
Других молодиц удалых!
В ней сила играющей крови,
Хоть смуглые щеки бледны,
Тонки ее черные брови,
И строгие речи хмельны...
Ах, сладко, как сладко, так сладко
Работать, пока рассветет,
И знать, что лихая солдатка
Ушла за село, в хоровод!</text><name>Работай, работай, работай...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Живу я в лучшем из миров -
Не нужно хижины мне!
Земля - постель, а небо - кров,
Мне стены - лес, могила - ров,-
Мурашки по спине.
Но мне хорошо!
Мне славно жить в стране -
Во рву, на самом дне -
В приятной тишине.
Лучи палят - не надо дров,-
Любой ко мне заходи!
Вот только жаль, не чинят кров,
А в этом лучшем из миров
Бывают и дожди.
Но мне хорошо!
Не веришь - заходи,
Садись и не зуди,-
Гляди, не разбуди!
И все прекрасно - все по мне,-
Хвала богам от меня!
Еще есть дырка на ремне,
Я мог бы ездить на коне -
Да только нет коня.
Но мне хорошо!
Все беды - болтовня.
Я, струнами звеня,
Пою подряд три дня -
Послушайте меня.</text><name>Живу я в лучшем из миров...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1925</date_from><text>Солнце - ниже,
Небо - ниже,
Розовеет дальний край.
Милый друг, присядь поближе,
Хватит хмури -
Поболтай.
В этом гвалте,
В этом шуме
Нам трудненько уберечь
Плодовитое раздумье,
Вразумительную речь.
И нередко гром пророчил
Надо мной
И над тобой,
Но испытанные очи
Нам завещаны борьбой.
И простится, что испугом
Как-то нас брала беда.
Что ж, и лучшая подруга
Ведь лукавит иногда...
Всё равно -
Закат ли розов,
Или чернь ночных одежд -
Всё равно -
Кипят березы
Побеждающих надежд!
Мы до копаной постели
Сохраним свое лицо,
Если мы с борьбой надели
Обручальное кольцо...
Солнце - ниже,
Небо - ниже,
Тих разлив второй зари.
Милый друг,- еще поближе.
К сердцу ближе.
Говори.</text><name>Закат</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Розовых в
ресков полосы длинные
В логе песчаном растут.
Севера дальнего дебри пустынные
Родина их,— а не тут!
Или на то они здесь представители
Братьев родных, чтоб шепнуть:
«Края полночного скудной обители,
Счастливый юг — не забудь!»</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1913</date_from><text>Как перья страуса на черном катафалке,
Колышутся фабричные дымы.
Из черных бездн, из предрассветной тьмы
В иную тьму несутся с криком галки.
Скрипит обоз, дыша морозным паром,
И с лесенкой на согнутой спине
Фонарщик, юркий бес, бежит по тротуарам...
О, скука, тощий пес, взывающий к луне!
Ты - ветер времени, свистящий в уши мне!</text><name>Зима (Как перья страуса...)</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Как стелется по ветру рожь золотая
Широкой волной,
Как пыль поднимается, путь застилая
Густою стеной!
Как грудь моя ноет тоской безымянной,
Мученьем былым...
О, если бы встретить мне друга нежданно
И плакать бы с ним!
Но горькие слезы я лью только с вами,
Пустые поля...
Сама ты горька и полита слезами,
Родная земля!</text><name>В полдень</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1915</date_from><text>Ты не любишь меня, милый голубь,
Не со мной ты воркуешь, с другою,
Ах, пойду я к реке под горою,
Кинусь с берега в черную прорубь.
Не отыщет никто мои кости
Я русалкой вернусь весною.
Приведешь ты коня к водопою,
И коня напою я из горсти.
Запою я тебе втихомолку,
Как живу я царевной, тоскую,
Заману я тебя, заколдую,
Уведу коня в струи за холку!
Ой, как терем стоит под водою -
Там играют русалочки в жмурки,-
Изо льда он, а окна - конурки
В сизых рамах горят под слюдою.
На постель я травы натаскаю,
Положу я тебя с собой рядом.
Буду тешить тебя своим взглядом,
Зацелую тебя, заласкаю!</text><name>Русалка под Новый год</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Стенал я, любил я, своей называл
Ту, чья невинность в сказку вошла,
Ту, что о мне лишь цвела и жила
И счастью нас отдала [...]
Но Крысолов верховный "крыса" вскрикнул
И кинулся, лаем залившись, за "крысой" -
И вот уже в лапах небога,
И зыбятся свечи у гроба.</text><name>Стенал я, любил я...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Знай, мой друг, вражде и дружбе цену
И судом поспешным не греши.
Гнев на друга, может быть, мгновенный,
Изливать покуда не спеши.
Может, друг твой сам поторопился
И тебя обидел невзначай.
Провинился друг и повинился -
Ты ему греха не поминай.
Люди, мы стареем и ветшаем,
И с теченьем наших лет и дней
Легче мы своих друзей теряем,
Обретаем их куда трудней.
Если верный конь, поранив ногу,
Вдруг споткнулся, а потом опять,
Не вини его - вини дорогу
И коня не торопись менять.
Люди, я прошу вас, ради бога,
Не стесняйтесь доброты своей.
На земле друзей не так уж много:
Опасайтесь потерять друзей.
Я иных придерживался правил,
В слабости усматривая зло.
Скольких в жизни я друзей оставил,
Сколько от меня друзей ушло.
После было всякого немало.
И, бывало, на путях крутых
Как я каялся, как не хватало
Мне друзей потерянных моих!
И теперь я всех вас видеть жажду,
Некогда любившие меня,
Мною не прощенные однажды
Или не простившие меня.
Пер. Н.Гребнева</text><name>Берегите друзей</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Карамзин</author><date_from>1791</date_from><text>Братья, рюмки наливайте!
Лейся через край, вино!
Все до капли выпивайте!
Осушайте в рюмках дно!
Мы живем в печальном мире;
Всякий горе испытал -
В бедном рубище, в порфире -
Но и радость бог нам дал.
Он вино нам дал на радость,-
Говорит святой Мудрец,-
Старец в нем находит младость,
Бедный - горестям конец.
Кто все плачет, все вздыхает,
Вечно смотрит сентябрем -
Тот науки жить не знает
И не видит света днем.
Все печальное забудем,
Что смущало в жизни нас;
Петь и радоваться будем
В сей приятный, сладкий час!
Да светлеет сердце наше,
Да сияет в нем покой,
Как вино сияет в чаше,
Осребряемо луной!</text><name>Веселый час</name><date_to>1791</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1966</date_from><text>"Мир приключений" - был такой журнал.
Я, помню, раздобыл подшивку где-то...
Кто не сидел над нею до рассвета -
Тот сам себя безбожно обкорнал!
И как гигантский стонущий насос,
Я всасывал в себя ночное чтиво...
Надвинутая кепка детектива.
Корабль, затёртый насмерть льдами. "SOS".
Жизнь - приключение. Иди. Живи!
Вон - побережье моря, реки, взгорья...
...Но ты смотри на помощь не зови,
Когда вдруг жизнь возьмёт тебя за горло!
В глухой тайге напьёшься из корца...
Умрёшь - положат в Грузии к чинаре...
И жизнь твоя, как повесть без конца
В том чудном и растрёпанном журнале.</text><name>Мир приключений - был такой журнал...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1880</date_from><text>Не жди ты песен стройных и прекрасных,
У темной осени цветов ты не проси!
Не знал я дней сияющих и ясных,
А сколько призраков недвижных и безгласных
Покинуто на сумрачном пути.
Таков закон: всё лучшее в тумане,
А близкое иль больно, иль смешно.
Не миновать нам двойственной сей грани:
Из смеха звонкого и из глухих рыданий
Созвучие вселенной создано.
Звучи же смех свободною волною,
Негодования не стоят наши дни.
Ты, муза бедная, над смутною стезею
Явись хоть раз с улыбкой молодою
И злую жизнь насмешкою незлою
Хотя на миг один угомони.</text><name>Посвящение к неизданной комедии</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Грозные невзгоды,
Темная вражда.
Быстро мчатся годы.
За бедой беда.
Утешаться, верить,
Ворожить, тужить,
Плакать, лицемерить.
Стоит жить!
Дни идут. Всё то же,
Перемены нет.
Думы злее, строже.
Много, много лет
Медленно трудиться,
Угождать, служить,
Унижаться, биться.
Стоит жить!</text><name>Грозные невзгоды, темная вражда...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1957</date_from><text>Средь слабых луж и предвечерних бликов,
на станции, запомнившейся мне,
две девочки с лукошком земляники
застенчиво стояли в стороне.
В своих платьишках, стираных и старых,
они не зазывали никого,
два маленькие ангела базара,
не тронутые лапами его.
Они об этом думали едва ли,
хозяечки светающих полян,
когда с недетским тщаньем продавали
ту ягоду по два рубля стакан.
Земли зеленой тоненькие дочки,
сестренки перелесков и криниц,
и эти их некрепкие кулечки
из свернутых тетрадочных страниц,
где тихая работа семилетки,
свидетельства побед и неудач
и педагога красные отметки
под кляксами диктантов и задач...
Проехав чуть не половину мира,
держа рублевки смятые в руках,
шли прямо к их лукошку пассажиры
в своих пижамах, майках, пиджаках.
Не побывав на маленьком вокзале,
к себе кулечки бережно прижав,
они, заметно подобрев, влезали
в уже готовый тронуться состав.
На этот раз, не поддаваясь качке,
на полку забираться я не стал -
ел ягоды. И хитрые задачки
по многу раз пристрастно проверял.</text><name>Земляника</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1939</date_from><text>...И снова хватит сил
увидеть и узнать,
как все, что ты любил,
начнет тебя терзать.
И оборотнем вдруг
предстанет пред тобой
и оклевещет друг,
и оттолкнет другой.
И станут искушать,
прикажут: «Отрекись!» —
и скорчится душа
от страха и тоски.
И снова хватит сил
одно твердить в ответ:
«Ото всего, чем жил,
не отрекаюсь, нет!»
И снова хватит сил,
запомнив эти дни,
всему, что ты любил,
кричать: «Вернись! Верни...»
Январь 1939, Камера 33
Дни проводила в диком молчании,
Зубы сцепив, охватив колени.
Сердце мое сторожило отчаянье,
Разум — безумия цепкие тени.
Друг мой, ты спросишь —
как же я выжила,
Как не лишилась ума, души?
Голос твой милый все время слышала,
Его ничто
не могло
заглушить.
Ни стоны друзей озверевшей ночью,
Ни скрип дверей и ни лязг замка,
Ни тишина моей одиночки,
Ни грохот квадратного грузовика.
Все отошло, ничего не осталося,
Молодость, счастие — все равно.
Голос твой, полный любви и жалости,
Голос отчизны моей больной...
Он не шептал утешений без устали,
Слов мне возвышенных не говорил —
Только одно мое имя русское,
Имя простое мое твердил...
И знала я, что еще жива я,
Что много жизни
еще
впереди,
Пока твой голос, моля, взывая,
Имя мое — на воле!— твердит...
Январь 1939, К[амера] 33
Как странно знать, что в городе одном
Почти что рядом мы с тобой живем...
Я знаю, как домой дойти: пятнадцать
Минут ходьбы, пять улиц миновать.
По лестнице на самый верх подняться
И в дверь условным стуком постучать.
Ты ждешь меня, возлюбленный! Я знаю,
Ты ждешь меня, тоскуя и любя...
Нет, я не виновата, что страдаю,
Что заставляю мучиться тебя!
О, только бы домой дойти! Сумею
Рубцы и язвы от тебя укрыть,
И даже сердце снова отогрею,
И даже верить буду и любить.
О, только бы домой дойти! Пятнадцать
Минут ходьбы. Пять улиц миновать.
По лестнице на самый верх подняться
И в дверь условным стуком постучать...
Январь 1939, Кам[ера] 33
Из края тьмы, бессмысленной и дикой,
В забытое земное бытие
Я душу увожу, как Эвридику,
Нельзя мне оглянуться на нее.
Шуршат изодранные покрывала,
Скользят босые слабые ступни...
Нет, — не глядеть, не знать, какой ты стала
За эти, смертью отнятые дни,
Нет,- если я условие нарушу
И обернусь к запретной стороне,—
Тогда навек я потеряю душу
И даже песни не помогут мне...
Май, [1939], Одиночка 9
Где жду я тебя, желанный сын?!
— В тюрьме, в тюрьме!
Ты точно далекий огонь, мой сын,
В пути, во тьме.
Вдали человеческое жилье,
Очаг тепла.
И мать пеленает дитя свое,
Лицом светла.
Не я ли это, желанный сын,
С тобой, с тобой?
Когда мы вернемся, желанный сын,
К себе домой?
Кругом пустынно, кругом темно,
И страх, и ложь,
И голубь пророчит за темным окном,
Что ты — умрешь...
Март 1939, Одиночка 17
Сестре
Мне старое снилось жилище,
где раннее детство прошло,
где сердце, как прежде, отыщет
приют, и любовь, и тепло.
Мне снилось, что святки, что елка,
что громко смеется сестра,
что искрятся нежно и колко
румяные окна с утра.
А вечером дарят подарки,
и сказками пахнет хвоя,
и звезд золотые огарки
над самою крышей стоят.
...Я знаю — убогим и ветхим
становится старый наш дом;
нагие унылые ветки
стучат за померкшим окном.
А в комнате с мебелью старой,
в обиде и тесноте,
живет одинокий, усталый,
покинутый нами отец...
Зачем же, зачем же мне снится
страна отгоревшей любви?
Мария, подруга, сестрица,
окликни меня, позови...
Март 1939
7. Воспоминание
Ночника зеленоватый свет,
Бабочка и жук на абажуре.
Вот и легче... Отступает бред.
Это мама около дежурит.
Вот уже нестрашно, снится лес,
пряничная, пестрая избушка...
Хорошо, что с горла снят компресс
и прохладной сделалась подушка.
Я сама не знаю — почему
мне из детства,
мне издалека
льется в эту каменную мглу
только свет зеленый ночника.
Тихий, кроткий, милый, милый Свет,
ты не оставляй меня одну.
Ты свети в удушье, в горе, в бред —
может быть, поплачу и — усну...
И в ребячьем свете ночника
мне приснится всё, что я люблю,
и родная мамина рука
снимет с горла белую петлю.
Апрель 1939, Одиночка 17
8. Малолетки на прогулке
Догоняя друг друга,
В желто-серых отрепьях,
Ходят дети по кругу
Мимо голых деревьев.
Точно малые звери,
Лисенята в темнице,..
О, туман желто-серый
На ребяческих лицах!
Двух детей схоронила
Я на воле сама,
Третью дочь погубила
До рожденья — тюрьма...
Люди милые, хватит!
Матерей не казнят!
Вы хоть к этим ребятам
Подпустите меня.
Апрель 1939, Арсеналка, Больница
9. Желание
Кораблик сделала бы я
из сердца своего.
По темным ладожским волнам
пустила бы его.
Волна вечерняя, шуми,
неси кораблик вдаль.
Ему не страшно в темноте,
ему себя не жаль.
И маленький бы самолет
из сердца сделать мне,
и бросить вверх его, чтоб он
кружился в вышине.
Лети, свободный самолет,
блести своим крылом,
тебе не страшно в вышине,
в сиянии родном...
А я в тюрьме останусь жить,
не помня ничего,
и будет мне легко-легко
без сердца моего.
Май 1939, Одиночка 29
Костер пылает. До рассвета
угрюмый ельник озарен.
Туман и полночь, рядом где-то
томится песня-полусон...
Как мы зашли сюда? Не знаю.
Мы вместе будем до утра.
Июнь, туман, костер пылает,
звенит и плачет мошкара.
Я говорю:
«Теперь, как жажда,
во мне желание одно:
таким костром сгореть однажды
в лесу, где сыро и темно.
Я жалобою не нарушу
судьбу горящую свою:
пусть у костра погреют души
и песнь отрадную споют...»
Июнь 1939
11. Просьба
Нет, ни слез, ни сожалений —
ничего не надо ждать.
Только б спать без сновидений
долго, долго, долго спать.
А уж коль не дремлет мука,
бередит и гонит кровь —
пусть не снится мне разлука,
наша горькая любовь.
Сон про встречу, про отраду
пусть минует стороной.
Даже ты не снись, не надо,
мой единственный, родной...
Пусть с березками болотце
мне приснится иногда.
В срубе темного колодца
одинокая звезда...
Июнь 1939
12. Маргарите Коршуновой
Когда испытание злое
сомкнулось на жизни кольцом,
мне встретилась женщина-воин
с упрямым и скорбным лицом.
Не слава ее овевала,
но гнев, клевета и печаль.
И снят был ремень, и отняли
ее боевую медаль.
Была в ней такая суровость,
и нежность, и простота,
что сердце согрела мне снова
бессмертная наша мечта.
Никто никогда не узнает,
о чем говорили мы с ней.
Но видеть хочу, умирая,
ее у постели моей.
Пусть в очи померкшие глянет,
сурова, нежна и проста.
Пусть Ангелом Смерти предстанет
бессмертная наша Мечта.
Июнь 1939</text><name>Испытание</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1975</date_from><text>Легко скользнула «Красная стрела»
С перрона ленинградского вокзала.
И снова нас обоих ночь связала
И развернула смутных два крыла.
Но никаких чудес не припасла,
И ничего вперед не предсказала.
Мне сердце нежность горькая пронзала —
Так сладко, так по-детски ты спала,
Как будто бы вошла в хрустальный грот,
Я видел твой полуоткрытый рот...
Ну так дыши всё ближе и блаженней,
Спи, милая, но только рядом будь!
Пусть крепок сон. Пусть короток наш путь.
Пусть бодрствует мое воображенье.</text><name>Сонет (Легко скользнула «Красная стрела»...)</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from></date_from><text>Бугристы берега, благоприятны влаги,
О горы с гроздами, где греет юг ягнят.
О грады, где торги, где мозгокружны браги,
И деньги, и гостей, и годы их губят.
Драгие ангелы, пригожие богини,
Бегущие всегда от гадкия гордыни,
Пугливы голуби из мягкого гнезда,
Угодность с негою, огромные чертоги,
Недуги наглые и гнусные остроги,
Богатство, нагота, слуги и господа.
Угрюмы взглядами, игрени, пеги, смуглы,
Багровые глаза, продолговаты, круглы,
И кто горазд гадать и лгать, да не мигать,
Играть, гулять, рыгать и ногти огрызать,
Ногаи, болгары, гуроны, геты, гунны,
Тугие головы, о иготи чугунны,
Гневливые враги и гладкословный друг,
Толпыги, щеголи, когда вам есть досуг.
От вас совета жду, я вам даю на волю:
Скажите, где быть га и где стоять глаголю?</text><name>О сомнительном произношении буквы Г</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Зачем в моей усталой груди
Так много боли и тоски?
И так ненужны маяки.
И так давно постыли люди
Уныло ждущие Христа.
Лишь дьявола они находят...
И лишь в отчаянье приводят
Извечно лгущие уста.
Кто без намеренья щадит,
Кто без желанья ранит больно.
Иль порываний нам довольно,
И лишь недуг надежный щит.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1840</date_from><text>Как пуст мой деревенский дом,
Угрюмый и высокий!
Какую ночь провел я в нем
Бессонно, одинокий!
Уж были сумраком давно
Окрестности одеты,
Луна светила сквозь окно
На старые портреты;
А я задумчивой стопой
Ходил по звонкой зале,
Да тень еще моя со мной -
Мы двое лишь не спали.
Деревья темные в саду
Качали все ветвями,
Впросонках гуси на пруду
Кричали над волнами,
И мельница, грозя, крылом
Мне издали махала,
И церковь белая с крестом,
Как призрак, восставала.
Я ждал - знакомых мертвецов
Не встанут ли вдруг кости,
С портретных рам, из тьмы углов
Не явятся ли в гости?..
И страшен был пустой мне дом,
Где шаг мой раздавался,
И робко я внимал кругом,
И робко озирался.
Тоска и страх сжимали грудь
Среди бессонной ночи,
И вовсе я не мог сомкнуть
Встревоженные очи.</text><name>Nocturno (Как пуст мой деревенский дом...)</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1925</date_from><text>Нищетою необычной
на чужбине дорожу.
Утром в ратуше кирпичной
за конторкой не сижу.
Где я только не шатаюсь
в пустоте весенних дней!
И к подруге возвращаюсь
все позднее и поздней.
В полумраке стул задену
и, нащупывая свет,
так растопаюсь, что в стену
стукнет яростно сосед.
Утром он наполовину
открывать окно привык,
чтобы высунуть перину,
как малиновый язык.
Утром музыкант бродячий
двор наполнит до краев
при участии горячей
суматохи воробьев.
Понимают, слава Богу,
что всему я предпочту
дикую мою дорогу,
золотую нищету.</text><name>Берлинская весна</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from></date_from><text>Возвращаюсь к природе, к себе,
К первозданной основе и сути.
Ежедневной суровой борьбе
Я учусь у себя в институте.
Книги в сторону! Взял туесок,
Завязал на бушлате тесемки
И ногою ступил на песок,
В камышиное царство осоки.
В лес забрался, и шумленье осин,
В трепетанье легчайшей берёсты,
Недотлевший костер погасил,
От костра и беды наберешься!
Чем я сходен с тобой, муравей?
Ты с поклажей, и я не без груза.
Что ты мешкаешь? Двигай скорей,
У меня с тобой старая дружба.
Над грибом нагибаюсь, свищу,
Современный и вольный Алеко.
Не Сократ, но, однако, ищу
В жизни скрытую истину века.</text><name>Возвращаюсь к природе, к себе...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1974</date_from><text>Анне Ахматовой
Я завидую ей — молодой
и худой, как рабы на галере:
горячей, чем рабыни в гареме,
возжигала зрачок золотой
и глядела, как вместе горели
две зари по-над невской водой.
Это имя, каким назвалась,
потому что сама захотела,—
нарушенье черты и предела
и востока незваная власть,
так — на северный край чистотела
вдруг — персидской сирени напасть.
Но ее и мое имена
были схожи основой кромешной,
лишь однажды взглянула с усмешкой,
как метелью лицо обмела.
Что же было мне делать — посмевшей
зваться так, как назвали меня?
Я завидую ей — молодой
до печали, но до упаданья
головою в ладонь, до страданья,
я завидую ей же — седой
в час, когда не прервали свиданья
две зари по-над невской водой.
Да, как колокол, грузной, седой,
с вещим слухом, окликнутым зовом,
то ли голосом чьим-то, то ль звоном,
излученным звездой и звездой,
с этим неописуемым зобом,
полным песни, уже неземной.
Я завидую ей — меж корней,
нищей пленнице рая и ада.
О, когда б я была так богата,
что мне прелесть оставшихся дней?
Но я знаю, какая расплата
за судьбу быть не мною, а ей.</text><name>Я завидую ей — молодой...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1826</date_from><text>Мы не смерти боимся, но с телом расстаться нам жалко:
Так не с охотою мы старый сменяем халат.</text><name>Смерть</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Красочна крымская красота.
В мире палитры богаче нету.
Такие встречаются здесь цвета,
что и названья не знаешь цвету.
Тихо скатясь с горы крутой,
день проплывет, освещая кущи:
красный,
оранжевый,
золотой,
синенький,
синеватый,
синющий.
У городских простояв крылец,
скроется вновь за грядою горной:
темнеющий,
темный,
и под конец -
абсолютно черный.
Но, в окруженье тюльпанов да роз,
я не покрылся забвенья ряской:
светлую дымку твоих волос
Крым никакой не закрасит краской.
Ночью - во сне, а днем - наяву,
вдруг расшумевшись и вдруг затихая,
тебя вспоминаю, тебя зову,
тебе пишу, о тебе вздыхаю.
Средь этаких круч я стал смелей,
я шире стал на таком просторе.
У ног моих
цвета любви моей -
плещет, ревет, замирает море.</text><name>Крымские краски</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1863</date_from><text>Я том моих стихотворений
Вчера случайно развернул,
И, весь исполненный волнений,
Я до рассвета не заснул.
Вся жизнь моя передо мною
Из мертвых грустной чередою
Вставала тихо день за днем,
С ее сердечной теплотою,
С ее сомненьем и тоскою,
С ее безумством и стыдом.
И я нашел такие строки,—
В то время писанные мной,
Когда не раз бледнели щеки
Под безотрадною слезой:
«Прощай! На жизнь, быть может, взглянем
Еще с улыбкой мы не раз,
И с миром оба да помянем
Друг друга мы в последний час».
Мне сердце ужасом сковало:
Каи все прошло! Как все пропало!
Как все так выдохлось давно!
И стало ясно мне одно,
Что без любви иль горькой пени,
Как промелькнувшую волну,
Я просто вовсе бедной тени
В последний час не помяну.</text><name>Exil</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Весла спустив, мы катились, мечтая,
Сонной рекою по воле челна;
Наши подвижные тени, качая,
Спать собираясь, дробила волна.
Тени росли, удлиняясь к востоку,
Вышли на берег, на пашни, на лес -
И затерялись, незримые оку,
Где-то, должно быть, за краем небес.
Тени! Спасибо за то, что пропали!
Много бы вас разглядело людей;
Слишком бы много они увидали
В трепетных очерках этих теней...</text><name>Весла спустив, мы катились, мечтая...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Я попал в компанью мелких трусов,
В круг их интересов и запросов,
Колебаний и вчерашних вкусов.
И сказал мне мелкий трус-философ:
- Это было бы наглейшей ложью
Утверждать, что зря всего боимся!
Мелкою охваченные дрожью,
Мы двоимся как бы и троимся,
Чтоб казалось больше нас намного,
Чем в природе есть на самом деле,
И никто бы не подвел итога,
И боялись нас и не задели!</text><name>Трусы</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Шуточные</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Вы не знавали князь Петра;
Танцует, пишет он порою,
От ног его и от пера
Московским дурам нет покою;
Ему устать бы уж пора,
Ногами — но не головою.</text><name>Вы не знавали князь Петра...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Прозрачная ущербная луна
Сияет неизбежностью разлуки.
Взлетает к небу музыки волна,
Тоской звенящей рассыпая звуки.
- Прощай... И скрипка падает из рук.
Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает.
Жизнь размыкает на мгновенье круг
И наново, навеки замыкает.
И снова музыка летит звеня.
Но нет! Не так как прежде,- без меня.</text><name>Прозрачная ущербная луна...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1823</date_from><text>Не говори: любовь пройдет,
О том забыть твой друг желает;
В ее он вечность уповает,
Ей в жертву счастье отдает.
Зачем гасить душе моей
Едва блеснувшие желанья?
Хоть миг позволь мне без роптанья
Предаться нежности твоей.
За что страдать? Что мне в любви
Досталось от небес жестоких
Без горьких слез, без ран глубоких,
Без утомительной тоски?
Любви дни краткие даны,
Но мне не зреть ее остылой;
Я с ней умру, как звук унылый
Внезапно порванной струны.</text><name>Романс (Не говори: любовь пройдет...)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1855</date_from><text>В одном из переулков дальных
Среди друзей своих печальных
Поэт в подвале умирал
И перед смертью им сказал:
«Как я, назад тому семь лет
Другой бедняк покинул свет,
Таким же сокрушен недугом.
Я был его ближайшим другом
И братом по судьбе. Мы шли
Одной тернистою дорогой
И пересилить не могли
Судьбы,— равно к обоим строгой.
Он честно истине служил,
Он духом был смелей и чище,
Зато и раньше проложил
Себе дорогу на кладбище...
А ныне очередь моя...
Его я пережил не много;
Я сделал мало, волей бога
Погибла даром жизнь моя,
Мои страданья были люты,
Но многих был я сам виной;
Теперь, в последние минуты,
Хочу я долг исполнить мой,
Хочу сказать о бедном друге
Все, что я видел, что я знал,
И что в мучительном недуге
Он честным людям завещал...
Родился он почти плебеем
(Что мы бесславьем разумеем,
Что он иначе понимал).
Его отец был лекарь жалкий,
Он только пить любил, да палкой
К ученью сына поощрял.
Процесс развития — в России
Не чуждый многим — проходя,
Книжонки дельные, пустые
Читало с жадностью дитя,
Притом, как водится, украдкой...
Тоска мечтательности сладкой
Им овладела с малых лет...
Какой прозаик иль поэт
Помог душе его развиться,
К добру и славе прилепиться —
Не знаю я. Но в нем кипел
Родник богатых сил природных —
Источник мыслей благородных
И честных, бескорыстных дел!..
С кончиной лекаря, на свете
Остался он убог и мал;
Попал в Москву, учиться стал
В Московском университете;
Но выгнан был, не доказав
Каких-то о рожденье прав,
Не удостоенный патентом,—
И оставался целый век
Недоучившимся студентом.
(Один ученый человек
Колол его неоднократно
Таким прозванием печатно,
Но, впрочем, Бог ему судья!..)
Бедняк, терпя нужду и горе,
В подвале жил — и начал вскоре
Писать в журналах. Помню я:
Писал он много... Мыслью новой,
Стремленьем к истине суровой
Горячий труд его дышал,—
Его заметили... В ту пору
Пришла охота прожектеру,
Который барышей желал,
Обширный основать журнал...
Вникая в дело неглубоко,
Искал он одного, чтоб тот,
Кто место главное займет,
Писал разборчиво — и срока
В доставке своего труда
Не нарушал бы никогда.
Белинский как-то с ним списался
И жить на Север перебрался...
Тогда все глухо и мертво
В литературе нашей было:
Скончался Пушкин
; без него
Любовь к ней в публике остыла...
В боренье пошлых мелочей
Она, погрязнув, поглупела...
До общества, до жизни ей
Как будто не было и дела.
В то время как в родном краю
Открыто зло торжествовало,
Ему лишь «баюшки-баю»
Литература распевала.
Ничья могучая рука
Ее не направляла к цели;
Лишь два задорных поляка
На первом плане в ней шумели.
Уж новый гений подымал
Тогда главу свою меж нами,
Но он один изнемогал,
Тесним бесстыдными врагами;
К нему под знамя приносил
Запас идей, надежд и сил
Кружок еще несмелый, тесный...
Потребность сильная была
В могучем слове правды честной,
В открытом обличенье зла...
И он пришел, плебей безвестный!..
Не пощадил он ни льстецов,
Ни подлецов, ни идиотов,
Ни в маске жарких патриотов
Благонамеренных воров!
Он все предания проверил,
Без ложного стыда измерил
Всю бездну дикости и зла,
Куда, заснув под говор лести,
В забвенье истины и чести,
Отчизна бедная зашла!
Он расточал ей укоризны
За рабство — вековой недуг,—
И прокричал врагом отчизны
Его — отчизны ложный друг.
Над ним уж тучи собирались,
Враги шумели, ополчались.
Но дикий вопль клеветника
Не помешал ему пока...
В нем силы пуще разгорались,
И между тем как перед ним
Его соратники редели,
Смирялись, пятились, немели,
Он шел один неколебим!..
О! сколько есть душой свободных
Сынов у родины моей,
Великодушных, благородных
И неподкупно верных ей,
Кто в человеке брата видит,
Кто зло клеймит и ненавидит,
Чей светел ум и ясен взгляд,
Кому рассудок не теснят
Преданья ржавые оковы,—
Не все ль они признать готовы
Его учителем своим?..
Судьбой и случаем храним,
Трудился долго он — и много
(Конечно, не без воли Бога)
Сказать полезного успел
И может быть бы уцелел...
Но поднялась тогда тревога
В Париже буйном — и у нас
По-своему отозвалась...
Скрутили бедную цензуру —
Послушав, наконец, клевет,
И разбирать литературу
Созвали целый комитет.
По счастью, в нем сидели люди
Честней, чем был из них один,
Палач науки Бутурлин.
Который, не жалея груди,
Беснуясь, повторял одно:
«Закройте университеты,
И будет зло пресечено!..»
(О муж бессмертный! не воспеты
Еще никем твои слова,
Но твердо помнит их молва!
Пусть червь тебя могильный гложет,
Но сей совет тебе поможет
В потомство перейти верней,
Чем том истории твоей...)
Почти полгода нас судили,
Читали, справки наводили —
И не остался прав никто...
Как быть! спасибо и за то,
Что не был суд бесчеловечен...
Настала грустная пора,
И честный сеятель добра
Как враг отчизны был отмечен;
За ним следили, и тюрьму
Враги пророчили ему...
Но тут услужливо могила
Ему объятья растворила:
Замучен жизнью трудовой
И постоянной нищетой,
Он умер... Помянуть печатно
Его не смели... Так о нем
Слабеет память с каждым днем
И скоро сгибнет невозвратно!..»
Поэт умолк. А через день
Скончался он. Друзья сложились
И над усопшим согласились
Поставить памятник, но лень
Исполнить помешала вскоре
Благое дело, а потом
Могила заросла кругом:
Не сыщешь... Не велико горе!
Живой печется о живом,
А мертвый спи глубоким сном...</text><name>В. Г. Белинский</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1829</date_from><text>(Из "Послов Пскова")
Посол, погибели предтеча,
Замолк; но звук последних слов
Еще гремел, как шум оков,
В сердцах внимательного веча.
На бледных лицах скорбь и гнев
Сменили миг оцепененья.
Но дьяк, на степени воссев,
Средь вопля, криков и смятенья
Покоен был, ответа ждал
И с оскорбительным терпеньем
Бессилье бури озирал.
Так, не достигнутый волненьем,
Я видел, как за валом вал,
Венчанный пеной, с моря мчался,
Но берегов едва касался,
И с грозным воплем замирал...
. . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Отрывок (Посол, погибели предтеча...)</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1823</date_from><text>Изыде сеятель сеяти семена своя
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя -
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды...
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.</text><name>Свободы сеятель пустынный...</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from>1961</date_from><text>Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.
И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.</text><name>Слова</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1968</date_from><text>Не плачьте обо мне - я проживу
счастливой нищей, доброй каторжанкой,
озябшею на севере южанкой,
чахоточной да злой петербуржанкой
на малярийном юге проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той хромоножкой, вышедшей на паперть,
тем пьяницей, поникнувшим на скатерть,
и этим, что малюет Божью Матерь,
убогим богомазом проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечёткой
мои стихи, моей рыжея чёлкой,
как дура будет знать. Я проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой моею и пресветлой
уж как-нибудь, а всё ж я проживу.</text><name>Заклинание</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1835</date_from><text>Я из племени духов,
Но не житель Эмпирея,
И, едва до облаков
Возлетев, паду, слабея.
Как мне быть? Я мал и плох;
Знаю: рай за их волнами,
И ношусь, крылатый вздох,
Меж землей и небесами.
Блещет солнце - радость мне!
С животворными лучами
Я играю в вышине
И веселыми крылами
Ластюсь к ним, как облачко;
Пью счастливо воздух тонкой,
Мне свободно, мне легко,
И пою я птицей звонкой.
Но ненастье заревет
И до облак, свод небесный
Омрачивших, вознесет
Прах земной и лист древесный:
Бедный дух! ничтожный дух!
Дуновенье роковое
Вьет, крутит меня, как пух,
Мчит под небо громовое.
Бури грохот, бури свист!
Вихорь хладный! вихорь жгучий!
Бьет меня древесный лист,
Удушает прах летучий!
Обращусь ли к небесам,
Оглянуся ли на землю -
Грозно, черно тут и там;
Вопль унылый я подъемлю.
Смутно слышу я порой
Клич враждующих народов,
Поселян беспечных вой
Под грозой их переходов,
Гром войны и крик страстей,
Плач недужного младенца...
Слезы льются из очей:
Жаль земного поселенца!
Изнывающий тоской,
Я мечусь в полях небесных,
Надо мной и подо мной
Беспредельных - скорби тесных!
В тучу кроюсь я, и в ней
Мчуся, чужд земного края,
Страшный глас людских скорбей
Гласом бури заглушая.
Мир я вижу как во мгле;
Арф небесных отголосок
Слабо слышу... На земле
Оживил я недоносок.
Отбыл он без бытия:
Роковая скоротечность!
В тягость роскошь мне твоя,
О бессмысленная вечность!</text><name>Недоносок</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1977</date_from><text>Вот не такой, как двадцать лет назад,
а тот же день. Он мною в половине
покинут был, и сумерки на сад
тогда не пали и падут лишь ныне.
Барометр, своим умом дошед
до истины, что жарко, тем же делом
и мненьем занят. И оса - дюшес
когтит и гложет ненасытным телом.
Я узнаю пейзаж и натюрморт.
И тот же некто около почтамта
до сей поры конверт не надорвет,
страшась, что весть окажется печальна.
Всё та же в море бледность пустоты.
Купальщик, тем же опаленный светом,
переступает моря и строфы
туманный край, став мокрым и воспетым.
Соединились море и пловец,
кефаль и чайка, ржавый мёд и жало.
И у меня своя здесь жертва есть:
вот след в песке - здесь девочка бежала.
Я помню - ту, имевшую в виду
писать в тетрадь до сини предрассветной.
Я медленно навстречу ей иду -
на двадцать лет красивей и предсмертней.
- Всё пишешь,- я с усмешкой говорю.
Брось, отступись от рокового дела.
Как я жалею молодость твою.
И как нелепо ты, дитя, одета.
Как тщетно всё, чего ты ждешь теперь.
Всё будет: книги, и любовь, и слава.
Но страшен мне канун твоих потерь.
Молчи. Я знаю. Я имею право.
И ты надменна к прочим людям. Ты
не можешь знать того, что знаю ныне:
в чудовищных веригах немоты
оплачешь ты свою вину пред ними.
Беги не бед - сохранности от бед.
Страшись тщеты смертельного излишка.
Ты что-то важно говоришь в ответ,
но мне - тебя, тебе - меня не слышно.</text><name>Вот не такой, как двадцать лет назад...</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1962</date_from><text>Без муравья вселенная пуста!
Я в этом убежден, товарищи.
Он смотрит на меня с куста
И шевелит усами понимающе.
Вся голова его - огромный глаз.
Он видит все, что мы, и даже более.
Я говорю:- Здорово, верхолаз!-
Он промолчал. Но мы друг друга поняли.
Я говорю: - Привет лесовику!
Не слишком ли ты много грузишь
на спину?
А муравей молчит. Он на своем веку
И тяжелей поклажу таскивал.
Я говорю: - Прощай!- А он спешит
По дереву, бегущему на конус.
Поднимется к вершине и решит,
Что делать дальше. Бог ему на помощь!
И я пойду. И у меня дела.
Ты знаешь, муравей, мой друг хороший,
Природа и меня ведь создала,
Чтоб я всю жизнь спешил с веселой ношей.</text><name>Муравей</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Где только крик какой раздастся иль стенанье -
Не всё ли то равно: родной или чужой -
Туда влечет меня неясное призванье
Быть утешителем, товарищем, слугой!
Там ищут помощи, там нужно утешенье,
На пиршестве тоски, на шабаше скорбей,
Там страждет человек, один во всем творенье,
Крушась сознательно в волнении зыбей!
Он делает круги в струях водоворота,
Бессильный выбраться из бездны роковой,
Без права на столбняк, на глупость идиота
И без виновности своей или чужой!
Ему дан ум на то, чтоб понимать крушенье,
Чтоб обобщать умом печали всех людей
И чтоб иметь свое, особенное мненье
При виде гибели, чужой или своей!</text><name>Где только крик какой...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1893</date_from><text>За рекой луга зазеленели,
Веет легкой свежестью воды;
Веселей по рощам зазвенели
Песни птиц на разные лады.
Ветерок с полей тепло приносит,
Горький дух лозины молодой...
О, весна! Как сердце счастья просит!
Как сладка печаль моя весной!
Кротко солнце листья пригревает
И дорожки мягкие в саду...
Не пойму, что душу раскрывает
И куда я медленно бреду!
Не пойму, кого с тоской люблю я,
Кто мне дорог... И не все ль равно?
Счастья жду я, мучась и тоскуя,
Но не верю в счастье уж давно!
Горько мне, что я бесплодно трачу
Чистоту и нежность лучших дней,
Что один я радуюсь и плачу
И не знаю, не люблю людей.</text><name>За рекой луга зазеленели...</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1890</date_from><text>Другу моему С.К.Буличу
Тёмную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом
В сумрак седой окунись... пусть ветер, провеяв, утихнет,
Пусть в небе холодном звёзды, мигая, задремлют...
Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало...
Шаг задержи и прислушайся! Ты не один... Точно крылья
Птицы, намокшие тяжко, плывут средь тумана.
Слушай... это летит хищная, властная птица,
В р е м я ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,
Радости сон мимолётный, надежд золотые лохмотья...</text><name>Notturno</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Тягучий жар на землю льется,
томят извилины пути...
К артезианскому колодцу
бежит ребенок лет шести.
На цыпочки на камне белом
приподымаясь на краю,
губами ловит неумело
тугую, круглую струю.
Она дугой взлетает звонко,
спеша в орешник молодой,
и пересохший рот ребенка
едва целуется с водой.
И у меня судьба такая,
и я к источнику бегу.
Мне счастье бьет в лицо, сверкая,
а я напиться не могу!</text><name>У источника</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1922</date_from><text>День и ночь измучены бедою;
Горе оковало бытие.
Тихо плача, стала над водою.
Засмотрелся месяц на нее.
Опустился с неба, странно красен,
Говорит ей: "Милая моя!
Путь ночной без спутницы опасен.
Хочешь или нет, но ты — моя".
Ворожа над темною водою,
Он унес ее за облака.
День и ночь измучены бедою.
По свету шатается тоска.</text><name>День и ночь измучены бедою...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>Люблю сухой, горячий блеск червонца,
Когда его уронят с корабля
И он, скользнув лучистой каплей солнца,
Прорежет волны у руля.
Склонясь с бортов, с невольною улыбкой
Все смотрят вниз. А он уже исчез.
Вверх по корме струится глянец зыбкий
От волн, от солнца и небес.
Как жар горят червонной медью гайки
Под серебристым тентом корабля.
И плавают на снежных крыльях чайки,
Косясь на волны у руля.</text><name>На рейде</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>И нам недолго любоваться
На эти, здешние, пиры:
Пред нами тайны обнажатся,
Возблещут дальние миры.</text><name></name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from></date_from><text>Утешь поклоном горделивца,
Уйми пощечиной сварливца,
Засаль подмазкой скрып ворот,
Заткни собаке хлебом рот,-
Я бьюся об заклад,
Что все четыре замолчат.</text><name>Правило жить</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1881</date_from><text>Сколько лживых фраз, надуто-либеральных,
Сколько пестрых партий, мелких вожаков,
Личных обличений, колкостей журнальных,
Маленьких торжеств и маленьких божков!..
Сколько самолюбий глубоко задето,
Сколько уст клевещет, жалит и шипит,—
И вокруг, как прежде, сумрак без просвета,
И, как прежде, жизнь и душит и томит!..
А вопрос так прост: отдайся всей душою
На служенье братьям, позабудь себя
И иди вперед, светя перед толпою,
Поднимая павших, веря и любя!..
Не гонись за шумом быстрого успеха,
Не меняй на лавр сурового креста,
И пускай тебя язвят отравой смеха
И клеймят враждой нечистые уста!..
Видно, не настала, сторона родная,
Для тебя пора, когда бойцы твои,
Мелким, личным распрям сил не отдавая,
Встанут все во имя правды и любви!
Видно, спят сердца в них, если, вместо боя
С горем и врагами родины больной,
Подняли они, враждуя меж собою,
Этот бесконечный, этот жалкий бой!..</text><name>Сколько лживых фраз, надуто-либеральных...</name><date_to>1881</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Еще когда мы были юными...
Точнее, с самой колыбели,
О людях мы светлее думали,
Чем есть они на самом деле.
Мы подрастали в детском садике,
Был каждый грамм пшена сосчитан.
Уже тогда красавцы всадники
Нас взяли под свою защиту.
Мы никому не разрешили бы
Упомянуть - хоть в кратком слове -
О том, что их шинели вшивые
И сабли в ржавых пятнах крови.
Благоговенье это детское
Мы пронесли сквозь бури века,
Влюбленные во все советское
И верящие в человека.
Вы скажете: а где же критика,
А где мученья и сомненья?
У атакующих спросите-ка
За пять минут до наступленья.
Нет, для сочувствия умильного
Своих устоев не нарушу:
В большом походе - право сильного -
Боль не выпячивать наружу.
Пусть слабые пугливо мечутся,
В потемках тычутся без цели,
С мечтою нашей человечеству
Светлее жить - на самом деле.</text><name>Еще когда мы были юными...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1964</date_from><text>Не с первого взгляда, не с первого взгляда,
А просто молчанье, а просто отрада,
А после - досада, а после - смятенье
И первое пылкое стихотворенье.
Потом - замешательство, робость, признанье,
И вспышка отваги, и - на расстоянье
Не то обожанье, не то упоенье,
И новое пылкое стихотворенье,
А дальше - разлука, бессоница, страхи,
И снова отвага, и охи, и ахи,
И звезды восторга, и гроздь винограда.
Не с первого взгляда, не с первого взгляда.</text><name>Не с первого взгляда, не с первого взгляда...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1820</date_from><text>Судьба свои дары явить желала в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой.
* См. Вяземский.</text><name>К портрету Вяземского</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>В этом солнечном мире я не хочу умирать,
Вечно жить бы хотел в этом цветущем лесу,
Там, где люди уходят, чтобы вернуться опять,
Там, где бьются сердца и цветы собирают росу.
Жизнь идет по земле вереницами дней и ночей,
Сменой встреч и разлук, чередою надежд и утрат,-
Если радость и боль вы услышите в песне моей,
Значит, зори бессмертия сад мой в ночи озарят.
Если песня умрет, то, как все, я по жизни пройду -
Безымянною каплей в потоке великой реки;
Буду, словно цветы, я выращивать песни в саду -
Пусть усталые люди заходят в мои цветники,
Пусть склоняются к ним, пусть срывают цветы на ходу,
Чтобы бросить их прочь, когда в пыль опадут лепестки.
Перевод Н. Воронель.</text><name>Жизнь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from></date_from><text>Напрасно говорят, что критика легка,
Я критику читал Руслана и Людмилы.
Хоть у меня довольно силы,
Но для меня она ужасно как тяжка!</text><name>Эпиграмма рецензенту поэмы «Руслан и Людмила»</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Оставь напрасные заботы,
Не обнажай минувших дней;
В них не откроешь ничего ты,
За что б меня любить сильней!
Ты любишь - верю - и довольно;
Кого - ты ведать не должна,
Тебе открыть мне было б больно,
Как жизнь моя пуста, черна.
Не погублю святое счастье
Такой души и не скажу,
Что недостоин я участья,
Что сам ничем не дорожу;
Что всё, чем сердце дорожило,
Теперь для сердца стало яд,
Что для него страданье мило,
Как спутник, собственность иль брат,
Промолвив ласковое слово,
В награду требуй жизнь мою;
Но, друг мой, не проси былого,
Я мук своих не продаю.</text><name>K*</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1870</date_from><text>Отсталых туч над нами пролетает
Последняя толпа.
Прозрачный их отрезок мягко тает
У лунного серпа.
Царит весны таинственная сила
С звездами на челе.-
Ты, нежная! Ты счастье мне сулила
На суетной земле.
А счастье где? Не здесь, в среде убогой,
А вон оно - как дым.
За ним! за ним! воздушною дорогой -
И в вечность улетим!</text><name>Майская ночь</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1922</date_from><text>Что ж? От озноба и простуды —
Горячий грог или коньяк.
Здесь музыка, и звон посуды,
И лиловатый полумрак.
А там, за толстым и огромным
Отполированным стеклом,
Как бы в аквариуме темном,
В аквариуме голубом —
Многоочитые трамваи
Плывут между подводных лип,
Как электрические стаи
Светящихся ленивых рыб.
И там, скользя в ночную гнилость,
На толще чуждого стекла
В вагонных окнах отразилась
Поверхность моего стола,—
И, проникая в жизнь чужую,
Вдруг с отвращеньем узнаю
Отрубленную, неживую,
Ночную голову мою.</text><name>Берлинское</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1910</date_from><text>Хорошо, что в этом мире
Есть магические ночи,
Мерный скрип высоких сосен,
Запах тмина и ромашки
И луна.
Хорошо, что в этом мире
Есть еще причуды сердца,
Что царевна, хоть не любит,
Позволяет прямо в губы
Целовать.
Хорошо, что, словно крылья
На серебряной дорожке,
Распластался тонкой тенью,
И колышется, и никнет
Черный бант.
Хорошо с улыбкой думать,
Что царевна (хоть не любит!)
Не забудет ночи лунной,
Ни меня, ни поцелуев -
Никогда!</text><name>Прогулка</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1908</date_from><text>Паренек плетется в волость
На исходе дня.
На лице его веселость.
Перед ним - поля.
Он надвинул разудало
Шапку набекрень,
На дорогу тень упала -
Встал корявый пень.
Паренек, сверни с дороги,-
Паренек, сверни!
Ближе черные отроги,
Буераки, пни.
Где-то там тоскливый чибис
Пролетает ввысь.
Миловались вы, любились
С девкою надысь -
В колокольчиках в лиловых,
Грудь к груди прижав,
Средь медвяных, средь медовых,
Средь шелковых трав.
Что ж ты вдруг поник тоскливо,
Будто чуя смерть?
Одиноко плещет ива
В голубую твердь.
Вечер ближе. Солнце ниже.
В облаках - огни.
Паренек, сверни - сверни же,
Паренек, сверни!</text><name>Предчувствие</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1935</date_from><text>Бродячий сюжет
Девчину пытает казак у плетня:
"Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов, и звонких рублей!"
Девчина в ответ, заплетая косу:
"Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она: мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесет.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настоя напьюсь - и тебя полюблю!"
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь:
Он сердце ее на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: "Не ушибся, сынок?"</text><name>Сердце</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1887</date_from><text>Всё, чем когда-то сердце билось
В груди поэта, в чем, творя,
Его душа испепелилась,
Вся в бурях творчества сгоря,—
В толпе самодовольной света
Встречая чуть что не укор,
Всё — гаснет, тускнет без привета,
Как потухающий костер...
Пахнёт ли ветер на мгновенье
И вздует уголь здесь и там —
И своего уж он творенья
Не узнает почти и сам...
Восторг их первого созданья,
Их мощь, их блеск, их аромат —
Исчезло всё, и средь молчанья
Их даже самые названья
Могильной надписью звучат!
Безмолвный, робкий, полн сомнений,
Проходит он подобно тени
Средь века хладного вождей,
Почти стыдяся вдохновений
И откровений прежних дней.
Но поколенья уж иного
Приходит юноша-поэт:
Одно сочувственное слово —
Проснулся бог и хлынул свет!
Встают и образы, и лица,
Одушевляются слова,
Племен, народов вереница,
Их голоса, их торжества,
Дух, ими двигавший когда-то,
Всё — вечность самая встает,
И душу старшего собрата
По ним потомок узнает!
Да! крепкий выветрится камень,
Литой изржавеет металл,
Но влитый в стих сердечный пламень
В нем вечный образ восприял!
Твори, избранник муз, лишь вторя
Чудесным сердца голосам;
Твори, с кумиром дня не споря,
И строже всех к себе будь сам!
Пусть в испытаньях закалится
Свободный дух — и образ твой
В твоих созданьях отразится
Как общий облик родовой.</text><name>В. и А. (Всё, чем когда-то сердце билось...)</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1912</date_from><text>Скульптура Кановы
Его издавна любят музы,
Он юный, светлый, он герой,
Он поднял голову Медузы
Стальной, стремительной рукой.
И не увидит он, конечно,
Он, в чьей душе всегда гроза,
Как хороши, как человечны
Когда-то страшные глаза,
Черты измученного болью,
Теперь прекрасного лица...
Мальчишескому своеволью
Нет ни преграды, ни конца.
Вон ждет нагая Андромеда,
Пред ней свивается дракон,
Туда, туда, за ним Победа
Летит, крылатая, как он.</text><name>Персей</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>Оставь напрасные заботы,
Не обнажай минувших дней;
В них не откроешь ничего ты,
За что б меня любить сильней!
Ты любишь - верю - и довольно;
Кого - ты ведать не должна,
Тебе открыть мне было б больно,
Как жизнь моя пуста, черна.
Не погублю святое счастье
Такой души и не скажу,
Что недостоин я участья,
Что сам ничем не дорожу;
Что всё, чем сердце дорожило,
Теперь для сердца стало яд,
Что для него страданье мило,
Как спутник, собственность иль брат,
Промолвив ласковое слово,
В награду требуй жизнь мою;
Но, друг мой, не проси былого,
Я мук своих не продаю.</text><name>К *** (Оставь напрасные заботы...)</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1940</date_from><text>...Вот когда я тебя воспою,
назову дорогою подругою,
юность канувшую мою,
быстроногую, тонкорукую.
О заставских черемух плен,
комсомольский райком в палисаде,
звон гитар у кладбищенских стен,
по кустарникам звезды в засаде!
Не уйти, не раздать, не избыть
этот гнет молодого томленья,
это грозное чувство судьбы,
так похожее на вдохновенье.
Ты мерещилась всюду, судьба:
в порыжелом военном плакате,
в бурном, взрывчатом слове «борьба»,
в одиночестве на закате.
Как пушисты весной тополя,
как бессонницы неодолимы,
как близка на рассвете земля,
а друзья далеки и любимы.
А любовь? Как воздух и свет,
как дыхание — всюду с тобою,
нет конца ей, выхода нет,—
о крыло ее голубое!
Вот когда я тебя воспою,
назову дорогою подругою,
юность канувшую мою,
быстроногую, тонкорукую...</text><name>Молодость</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1845</date_from><text>Преподаватель христианский,—
Он духом тверд, он сердцем чист;
Не злой философ он германский,
Не беззаконный коммунист!
По собственному убежденью
Стоит он скромно выше всех!..
Невыносим его смиренью
Лишь только ближнего успех.</text><name>Преподаватель христианский...</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Радищев</author><date_from></date_from><text>Ужасный в сердце ад,
Любовь меня терзает;
Твой взгляд
Для сердца лютый яд,
Веселье исчезает,
Надежда погасает,
Твой взгляд,
Ах, лютый яд.
Несчастный, позабудь....
Ах, если только можно,
Забудь,
Что ты когда-нибудь
Любил ее неложно;
И сердцу коль возможно,
Забудь
Когда-нибудь.
Нет, я ее люблю,
Любить вовеки буду;
Люблю,
Терзанья все стерплю
[Ее не позабуду]
И верен ей пребуду;
Терплю,
А все люблю.
Ах, может быть, пройдет
Терзанье и мученье;
Пройдет,
Когда любви предмет,
Узнав мое терпенье,
Скончав мое мученье,
Придет
Любви предмет.
Любви моей венец
Хоть будет лишь презренье,
Венец
Сей жизни будь конец;
Скончаю я терпенье,
Прерву мое мученье;
Конец
Мой будь венец.
Ах, как я счастлив был,
Как счастлив я казался;
Я мнил,
В твоей душе я жил,
Любовью наслаждался,
Я ею величался
И мнил,
Что счастлив был.
Все было как во сне,
Мечта уж миновалась,
Ты мне,
То вижу не во сне,
Жестокая, смеялась,
В любови притворяла
Ко мне,
Как бы во сне.
Моей кончиной злой
Не будешь веселиться,
Рукой
Моей, перед тобой,
Меч остр во грудь вонзится.
Моей кровь претворится
Рукой
Тебе в яд злой.</text><name>ПЕСНЯ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1955</date_from><text>Лифтерше Маше под сорок.
Грызет она грустно подсолнух,
и столько в ней детской забитости
и женской кричащей забытости!
Она подружилась с Тонечкой,
белесой девочкой тощенькой,
отцом-забулдыгой замученной,
до бледности в школе заученной.
Заметил я -
робко, по-детски
поют они вместе в подъезде.
Вот слышу -
запела Тонечка.
Поет она тоненько-тоненько.
Протяжно и чисто выводит...
Ах, как у ней это выходит!
И ей подпевает Маша,
обняв ее,
будто бы мама.
Страдая поют и блаженствуя,
две грусти -
ребячья и женская.
Ах, пойте же,
пойте подольше,
еще погрустнее,
потоньше.
Пойте,
пока не устанете...
Вы никогда не узнаете,
что я,
благодарный случаю,
пение ваше слушаю,
рукою щеку подпираю
и молча вам подпеваю.</text><name>Лифтерше Маше под сорок...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from></date_from><text>Забыть так скоро, боже мой,
Всё счастье жизни прожитой!
Все наши встречи, разговоры,
Забыть так скоро, забыть так скоро!
Забыть волненья первых дней,
Свиданья час в тени ветвей!
Очей немые разговоры,
Забыть так скоро, забыть так скоро!
Забыть, как полная луна
На нас глядела из окна,
Как колыхалась тихо штора...
Забыть так скоро, забыть так скоро, так скоро!
Забыть любовь, забыть мечты,
Забыть те клятвы помнишь ты, помнишь ты, помнишь ты?
В ночную пасмурную пору, в ночную пасмурную пору,
Забыть так скоро, забыть так скоро!
Боже мой!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1938</date_from><text>Вот и выпал первый снег,
первый снег,
Он покрыл долины рек -
первый снег.
А река течёт черна,
первый снег,
Вся жива ещё до дна,
первый снег.
Вся любовь моя черна,
первый снег,
Вся жива ещё до дна,
первый снег.
Льдом покроется она,
первый снег,
Но на свете есть весна,
первый снег!
Я приветствую тебя,
первый снег,
Не жалея, не скорбя,
первый снег.
Хоть невесело идти,
первый снег,
На седом твоём пути,
первый снег.</text><name>Первый снег</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Вновь испытанье добром и злом.
Над храмом, над лавкою частника,
Всюду знакомый паучий излом —
Свастика, свастика, свастика.
Она была нами как символ и враг
В атаках растоптана намертво,
Но свастика здесь — плодородия знак,
Простая основа орнамента.
...Сейчас на Красной площади парад,
Знаменами пылает боль былая,
Радиоволны яростно трещат,
Перебираясь через Гималаи.
В клубе со свастикой на стене
Сегодня мое выступление:
Москва в сорок первом, Европа в огне,
Берлинское наступление.
Смуглые парни сидят вокруг,
Всё в белых одеждах собрание,
Всё в белых одеждах... Мне кажется вдруг,
Что я выступаю у раненых.
Сейчас ты вспоминаешь там, в Москве,
И эти двадцать лет, и те четыре,
Как жизнь твоя была на волоске,
Как «фокке-вульфы» свастику чертили.
Арийцы не просто шли на восток,
Их планы историки выдали:
Когда мы сердцами легли поперек,
Путь их был в Индию, в Индию.
В обществе дружбы кончаю речь,
Слушают миндалеглазые,
Как удалось от беды уберечь
Мирные свастики Азии.
Прохлада с океана наплыла,
Седое небо стало голубее.
Ты и не знаешь, что со мной была
На Дне Победы в городе Бомбее.</text><name>День победы в Бомбее</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1870</date_from><text>Эпохи знамение в том,
Что ложь бесстыжая восстала
И в быт наш лезет напролом
Наглей и явней, чем бывало...
О, глубоки еще следы
Пороков старых и вражды
То затаенной, то открытой
К голодной черни - черни сытой!
Героев времени вражда
Ко всем делам гражданской чести
Не знает меры и стыда.
Как червь, их точит жажда мести.
Вот наша язва! Вот предмет
И отвращения, и смеха!
У них иной заботы нет,
Лишь бы загадить путь успеха
Нечистотой своих клевет...</text><name>Эпохи знамение в том...</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Кавалергарды, век недолог,
и потому так сладок он.
Поет труба, откинут полог,
и где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
но командир уже в седле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Течет шампанское рекою,
и взгляд туманится слегка,
и все как будто под рукою,
и все как будто на века.
Но как ни сладок мир подлунный -
лежит тревога на челе...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Напрасно мирные забавы
продлить пытаетесь, смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
покуда кровь не пролилась...
Крест деревянный иль чугунный
назначен нам в грядущей мгле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!</text><name>Песенка кавалергарда</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1928</date_from><text>Я не безвольно, не бесцельно
Хранил лиловый мой цветок,
Принес его длинностебельный
И положил у милых ног.
А ты не хочешь... Ты не рада...
Напрасно взгляд я твой ловлю.
Но пусть! Не хочешь, и не надо:
Я все равно тебя люблю.
Новый цветок я найду в лесу,
В твою неответность не верю, не верю.
Новый, лиловый я принесу
В дом твой прозрачный, с узкою дверью.
Но стало мне страшно там, у ручья,
Вздымился туман из ущелья, стылый...
Только шипя проползла змея,
И я не нашел цветка для милой.
В желтом закате ты - как свеча.
Опять я стою пред тобой бессловно.
Падают светлые складки плаща
К ногам любимой так нежно и ровно.
Детская радость твоя кротка,
Ты и без слов сама угадаешь,
Что приношу я вместо цветка,
И ты угадала, ты принимаешь.</text><name>Ей в Торран</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1892</date_from><text>Из бездны Вечности, из глубины Творенья
На жгучие твои запросы и сомненья
Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,
И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,
Что не ответствует на твой душевный крик...
А Небо на тебя с улыбкою взирает,
Как на капризного ребенка смотрит мать.
С улыбкой - потому, что всe:, все тайны знает,
И знает, что тебе еще их рано знать!</text><name>Из бездны Вечности, из глубины Творенья...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1934</date_from><text>Как много девушек хороших,
Как много ласковых имен!
Но лишь одно из них тревожит,
Унося покой и сон,
Когда влюблен.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь,
И каждый вечер сразу станет
Удивительно хорош,
И ты поешь:
- Сердце, тебе не хочется покоя!
Сердце, как хорошо на свете жить!
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!</text><name>Как хорошо на свете жить!</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Брось свой кров, очаг свой малый,
Сон в тоскующей груди,
И громады скал на скалы
В высь немую громозди...
Божий мир еще не создан,
Недостроен божий храм,—
Только серый камень роздан,
Только мощь дана рукам.
Роя путь к твердыне горной,
Рви гранит, равняй холмы,—
Озари свой мрак упорный
Искрой, вырванной из тьмы...
Пусть взлелеет сны живые
Отблеск творческой мечты,
И чрез бездны роковые
Перекинутся мосты...
Лишь свершая долг суровый,
В миры лени, праздной лжи,
Ты расширишь гранью новой
Вековые рубежи...
Лишь предав свой дух терпенью,
Им оправдан и спасен,
Будешь малою ступенью
В темной лестнице времен...</text><name>Ave, crux</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1934</date_from><text>По Кузнецкой улице
Ехал поп на курице...
Едет батюшка пешком,
Тарантас накрыт мешком -
А навстречу аккурат
Подымается отряд.
Дескать, батя, что везешь?
Дескать, стой, владыко!
Дескать, ми-и-и-ленькие, ро-о-о-жь.
Дескать, батя... а не врешь?
Дескать, покажи-ка.
Заглянули в тарантас.
Увидали... вот так раз!
В девятнадцатом году...
Ну и батя, ловко!—
В огороде, во саду
Родилась винтовка?!
Знаменитый урожай.
«Ну-ка, батя... подъезжай».
У попа в глазах черно.
«Господи Исусе...»
(Трехлинейное зерно
Не в поповском вкусе!)
Комиссар протер очки.
«Что же, благочинный,
Угадали мужички
Волка под овчиной?»
Да как взглянет на лицо,
Да как скинет ружьецо!
«На заборе про актрис
Интересно пишут...
Ну-ка, батя... становись.
Почитай афиши!..»
По Кузнецкой улице
Поп лежит на улице.
А на гору аккурат
Подымается отряд.</text><name>Батя</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1915</date_from><text>Плыву вдоль волжских берегов,
Гляжу в мечтаньях простодушных
На бронзу яркую лесов,
Осенней прихоти послушных.
И тихо шепчет мне мечта:
"Кончая век, уже недолгий,
Приди в родимые места
И догорай над милой Волгой".
И улыбаюсь я, поэт,
Мечтам сложивший много песен,
Поэт, которому весь свет
Для песнопения стал тесен.
Скиталец вечный, ныне здесь,
А завтра там, опять бездомный,
Найду ли кров себе и весь,
Где положу мой посох скромный?</text><name>На Волге</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1922</date_from><text>Нынче утром певшее железо
сердце мне изрезало в куски,
оттого и мысли, может, лезут
на стены, на выступы тоски.
Нынче город молотами в ухо
мне вогнал распевов костыли,
черных лестниц, сумерек и кухонь
чад передо мною расстелив.
Ты в заре торжественной и трезвой,
разогнавшей тленья тень и сон,
хрипом этой песни не побрезгуй,
зарумянь ей серое лицо!
Я хочу тебя увидеть, Гастев,
длинным, свежим, звонким и стальным,
чтобы мне - при всех стихов богатстве -
не хотелось верить остальным;
Чтоб стеклом прозрачных и спокойных
глаз своих, разрезами в сажень,
ты застиг бы вешний подоконник
(это на девятом этаже);
Чтобы ты зарокотал, как желоб
от бранчливых маевых дождей;
чтобы мне не слышать этих жалоб
с улиц, бьющих пылью в каждый день;
Чтобы ты сновал не снов основой
у машины в яростном плену;
чтоб ты шел, как в вихре лес сосновый,
землю с небом струнами стянув!..
Мы - мещане. Стоит ли стараться
из подвалов наших, из мансард
мукой бесконечных операций
нарезать эпоху на сердца?
Может быть, и не было бы пользы,
может, гром прошел бы полосой,
но смотри - весь мир свивает в кольца
немотой железных голосов.
И когда я забиваю в зори
этой песни рвущийся забой,-
нет, никто б не мог меня поссорить
с будущим, зовущим за собой!
И недаром этот я влачу гам
чугуна и свежий скрежет пил:
он везде к расплывшимся лачугам
наводненьем песен подступил.
Я тебя и никогда не видел,
только гул твой слышал на заре,
но я знаю: ты живешь - Овидий
горняков, шахтеров, слесарей!
Ты чего ж перед лицом врага стих?
Разве мы безмолвием больны?
Я хочу тебя услышать, Гастев,
больше, чем кого из остальных!</text><name>Гастев</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Как же мог умолчать я об этом,
Столько слов понапрасну губя,
Если беды мои рикошетом
Прежде всех попадали в тебя.
Повстречавшись впервые с тяжелой,
Ниоткуда пришедшей бедой,
Ты красивой была и веселой,
Ты была молодой-молодой.
Падал я под раскатами боя,
За ошибки платил по счетам,
Все обиды мои за тобою,
Неотступные, шли по пятам.
Каждой раной, царапиной каждой
Искажало родные черты.
В дни, когда изнывал я от жажды,
Изнывала от жажды и ты.
Но у жизни просил я участья
И надеялся из года в год,
Что осколок случайного счастья
Рикошетом в тебя попадет.
Ты кормилась бедой и обидой,
Кровь и пот отирала с чела
И сегодня тому не завидуй,
Кто счастливым казался вчера.</text><name>Как же мог умолчать я об этом...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1911</date_from><text>Темны российские узоры:
Коровы, пьянство и заборы,
Везде измены и туманы
Да Кукол Чертовых обманы…
Пусть! верю я, и верить буду
Наперекор стихиям — чуду,
И вас зову с собою: верьте!
Но верой огненной, — до смерти.</text><name>СЕРГЕЮ ПЛАТОНОВИЧУ КАБЛУКОВУ</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1777</date_from><text>Краса пирующих друзей,
Забав и радостий подружка,
Предстань пред нас, предстань скорей,
Большая сребряная кружка!
Давно уж нам в тебя пора
Пивца налить
И пить:
Ура! ура! ура!
Ты дщерь великого ковша,
Которым предки наши пили;
Веселье их была душа,
В пирах они счастливо жили.
И нам, как им, давно пора
Счастливым быть
И пить:
Ура! ура! ура!
Бывало, старики в вине
Свое все потопляли горе,
Дралися храбро на войне:
Вить пьяным по колени море!
Забыть и нам всю грусть пора
Отважным быть
И пить:
Ура! ура! ура!
Бывало, дольше длился век,
Когда диет не наблюдали;
Был здрав и счастлив человек,
Как только пили да гуляли.
Давно гулять и нам пора,
Здоровым быть
И пить:
Ура! ура! ура!
Бывало, пляска, резвость, смех
В хмелю друг друга обнимают;
Теперь наместо сих утех
Жеманством, лаской угощают.
Жеманство нам прогнать пора,
Но просто жить
И пить:
Ура! ура! ура!
В садах, бывало, средь прохлад
И жены с нами куликают,
А ныне клоб да маскерад
И жен уж с нами разлучают;
Французить нам престать пора,
Но Русь любить
И пить:
Ура! ура! ура!
Бывало, друга своего -
Теперь карманы посещают:
Где вист, да банк, да макао,
На деньги дружбу там меняут.
На карты нам плевать пора,
А скромно жить
И пить:
Ура! ура! ура!
О сладкий дружества союз,
С гренками пивом пенна кружка!
Где ты наш услаждаешь вкус,
Мила там, весела пирушка.
Пребудь ты к нам всегда добра,
Мы станем жить
И пить:
Ура! ура! ура!</text><name>Кружка</name><date_to>1777</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Час ночной отраден
Для бесстрашного душой.
Воздух нежен и прохладен,
Темен мрак ночной.
Только звезд узоры
Да вдали кой-где огни
Различают смутно взоры.
Грусть моя, усни!
Вся обычность скрыта,
Тьмою смыты все черты.
Ночь - безмолвная защита
Мне от суеты.
Кто-то близко ходит,
Кто-то нежно стережет,
Чутких глаз с меня не сводит,
Но не подойдет.</text><name>Час ночной отраден...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1864</date_from><text>Какое лето, что за лето!
Да это просто колдовство -
И как, спрошу, далось нам это
Так ни с того и ни с сего?..
Гляжу тревожными глазами
На этот блеск, на этот свет...
Не издеваются ль над нами?
Откуда нам такой привет?..
Увы, не так ли молодая
Улыбка женских уст и глаз,
Не восхищая, не прельщая,
Под старость лишь смущает нас!..</text><name>Лето 1854</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from>1983</date_from><text>В. Амлинскому
Среди печали и утех
Наверно, что-то я не видел.
Прошу прощения у тех,
Кого нечаянно обидел.
Когда бы это ни случилось -
Вчера лишь... Иль давным-давно
Ушла обида иль забылась, -
Прошу прощенья все равно...
Прошу прощенья у любви -
Наедине, не при народе,
Что уходил в стихи свои,
Как в одиночество уходят.
И у наставников своих
Прошу прощенья запоздало,
Что вспоминал не часто их,
Затосковал, когда не стало.
А вот у ненависти я
Просить прощения не стану.
За то, что молодость моя
Ей доброту предпочитала.
Не удивляйтесь, что сейчас,
Когда судьба мне время дарит,
Прошу прощения у вас.
Но знаю я - последний час
Обычно не предупреждает...</text><name>Среди печали и утех...</name><date_to>1983</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1832</date_from><text>Я полюбил ее с тех пор,
Когда печальный, тихий взор
Она на мне остановила,
Когда безмолвным языком
Очей, пылающих огнем,
Она со мною говорила.
О, как безмолвный этот взор
Был для души моей понятен,
Как этот тайный разговор
Был восхитительно приятен!
Пронзенный тысячами стрел
Любви безумной и мятежной,
Я, очарованный, смотрел
На милый образ девы нежной;
Я весь дрожал, я трепетал,
Как злой преступник перед казнью,
Непостижимою боязнью
Мой дух смущенный замирал...
Полна живейшего вниманья
К моей мучительной тоске,
Она с улыбкой состраданья,
Как ропот арфы вдалеке,
Как звук волшебного напева,
Мне чувства сердца излила.
И эта речь, о дева, дева,
Меня, как молния, пожгла!..
Властитель мира, царь небесный!
. . . . . . . . . . . . . . . .
Она, мой ангел, друг прелестный,
Она — не может быть моей!..
Едва жива, она упала
Ко мне на грудь; ее лицо
То вдруг бледнело, то пылало,—
Но на руке ее сверкало,
Ах, обручальное кольцо!..
Свершилось всё!.. Кровавым градом
Кольцо невесты облило
Мое холодное чело...
Я был убит землей и адом...
Я встал, отбросил, от себя
Ее обманчивую руку
И, сладость жизни погубя,
Стеснив в груди любовь и муку,
Ей на ужасную разлуку
Сказал: «Прости, забудь меня!
Прости, невеста молодая,
Любви торжественный залог!
Прости, прекрасная, чужая!
Со мною смерть — с тобою бог!
Спеши на лоно сладострастья,
На лоно радостей земных,
Где ждет тебя в минуту счастья
Нетерпеливый твой жених;
Где он, с владычеством завидным,
Твой пояс девственный сорвет
И, с самовластием обидным,
Своею милой назовет...
Люби его: тебя достоин
Судьбою избранный супруг;
Но помни, дева,— я покоен;
Твой долг — мучитель, а не друг...
Печально, быстро вянут розы
На зное летнем без росы;
В темнице душной моют слезы
Порабощенные красы...»
Далеко, долго раздавался
Стон бедной девы над кольцом
И с шумной радостью примчался
За нею суженый с попом.
Напрасно я забыть былое
Хочу в далекой стороне:
Мне часто видится во сне
Кольцо на пальце золотое.
Хочу забыть мою тоску,
Твержу себе: она чужая!..
Но бесполезно изнывая,
Забыть до гроба не могу.</text><name>Кольцо</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Не вели, старшина, чтоб была тишина.
Старшине не все подчиняется.
Эту грустную песню придумала война...
Через час штыковой начинается.
Земля моя, жизнь моя, свет мой в окне...
На горе врагу улыбнусь я в огне.
Я буду улыбаться, черт меня возьми,
в самом пекле рукопашной возни.
Пусть хоть жизнь свою укорачивая,
я пойду напрямик
в пулеметное поколачиванье,
в предсмертный крик.
А если, на шаг всего опередив,
достанет меня пуля какая-нибудь,
сложите мои кулаки на груди
и улыбку мою положите на грудь.
Чтоб видели враги мои и знали бы впредь,
как счастлив я за землю мою умереть!
...А пока в атаку не сигналила медь,
не мешай, старшина, эту песню допеть.
Пусть хоть что судьбой напророчится:
хоть славная смерть,
хоть геройская смерть -
умирать все равно, брат, не хочется.</text><name>Не вели, старшина, чтоб была тишина...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Розовых вересков полосы длинные
В логе песчаном растут.
Севера дальнего дебри пустынные
Родина их,— а не тут!
Или на то они здесь представители
Братьев родных, чтоб шепнуть:
«Края полночного скудной обители,
Счастливый юг — не забудь!»</text><name>Розовых вересков полосы длинные...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1840</date_from><text>18 декабря, вечером
Хочу еще письмо писать
От делать нечего и скуки
И время длинное разлуки
Стихом причудливым занять.
Я здесь один и словно в пытке:
Тоска, и на сердце темно;
Сижу на месте, а давно
Мне быть хотелось бы в кибитке,
Как все живут, и я живу:
Все недоволен всем на свете;
Зимой скучаю я об лете,
А летом зиму я зову;
В Москве разладил я с Москвою,
В деревне грустно по Москве,-
Кататься буду по Неве -
И стану рваться в степь душою.
Что делать?- так устроен свет!
У всех неясное стремленье,
Все ищут с жизнью примиренья,
И я ищу - да, видно, нет.
Порою люди надоели,
Там недоволен сам собой;
Тоскуешь часто день-деньской
И ночь не спится на постеле.
Грустить, желать!- к чему желанья?
Что надо, то устроит бог,
Желал же Фауст - да не мог
Объехать с солнцем мирозданья!..
Но все мне на груди твоей
Бывает сладко так, Мария.
О! есть мгновения святые,
Где я далек тоски моей.
Есть сладость - сладость поцелуя,
Есть в мире счастие - любовь -
И в этом жизнь для сердца вновь
И веру юную найду я.
Попозже
Дай расскажу тебе, мой друг,
Всю жизнь мою. "Зачем?- ты скажешь,-
Ты нового мне не расскажешь,
Я знаю все. К тому же вдруг
Сказать всю жизнь - как это много!"
Да так хочу - что ж делать с тем?
Потребность не уймешь ничем,-
Итак, послушай, ради бога,
Я не могу не говорить,
Здесь много так воспоминаний,
Здесь осужден былых преданий
Я в память много приводить.
Здесь был ребенком я. Тогда
Я молчалив, как ныне, был,
Бродить я по саду любил;
Сидеть на берегу пруда,
Когда на запад день склонялся,
По лону вод, как жар, горел,
А я все на воду смотрел,
Где тихо поплавок качался,-
Смотрел и ждал, когда придет,
Крючок обманчивый лаская,
Играть им рыбка золотая
И быстро с ним ко дну мелькнет.</text><name>К М. Л. Огаревой (Хочу еще письмо писать...)</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Вы слишком многими любимы,
Чтобы возможно было вам
Знать, помнить всех по именам;
Сии листки необходимы;
Они не нужны были встарь:
Тогда не знали дружбы модной,
Тогда, бог весть! иной дикарь
Сердечный адрес-календарь
Почел бы выдумкой негодной.
Что толковать о старине!
Стихи готовы. Может статься,
Они для справки обо мне
Вам очень скоро пригодятся.</text><name>В альбом (Вы слишком многими любимы...)</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Над горою Клементьева
Ветра тревожный рев.
Рядом с легким планером
Тяжелый орел плывет.
Здесь Икаром себя
Вдруг почувствовал Королев,
Полстолетья назад
В безмоторный уйдя полет.
Сколько тем, что когда-то
Мальчишками шли сюда,
Тем девчонкам, которых
Взяла высота в полон?..
Ах, не будем педантами,
Что нам считать года?
Возраст сердца —
Единственный времени эталон...
Над горою Клементьева
Так же ветра ревут,
Как ревели они
Полстолетья тому назад.
Через гору Клементьева
К солнцу пролег маршрут,
Хоть давно с космодромов
Туда корабли летят.</text><name>В Планерском</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Грузинская ночь - я твоим упиваюсь дыханьем!
Мне так хорошо здесь под этим прохладным навесом,
Под этим навесом уютной нацваловой* сакли.
На мягком ковре я лежу под косматою буркой,
Не слышу ни лая собак, ни ослиного крику,
Ни дикого пенья под жалобный говор чингури**.
Заснул мой хозяин - потухла светильня в железном
Висячем ковше... Вот луна!- и я рад, что сгорело
Кунжутное*** масло в моей деревенской лампаде...
Иные лампады зажглись, я иную гармонию слышу.
О боже! какой резонанс! Чу! какая-то птица -
Ночная, болотная птица поет в отдаленьи...
И голос ее точно флейты отрывистый, чистый,
Рыдающий звук - вечно та же и та же
В размер повторенная нота - уныло и тихо
Звучит.- Не она ли мне спать не дает! Не она ли
Напела мне на душу грусть! Я смыкаю ресницы,
А думы несутся одна за другой, беспрестанно,
Как волны потока, бегущего с гор по ущелью.
Но волны потока затем ли бегут по ущелью,
Чтоб только достигнуть предела и слиться с волнами
Безбрежного моря!- нет, прежде чем моря достигнуть,
Они на долину спешат, напоить виноградные лозы
И нивы - надежду древнейшего в мире народа.
А вы, мои думы!- вы, прежде чем в вечность
Умчитесь, в полете своем захватив мириады
Миров,- вы - скажите, ужель суждено вам
Носиться бесплодно над этою чудной страною,
Так страстно любимою солнцем и - выжженной
солнцем!
* Нацвал - деревенский староста.
** Чингури - струнный инструмент.
*** Кунжут - растение.</text><name>Грузинская ночь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Ах, милый Николай Васильич Гоголь!
Когда б сейчас из гроба встать ты мог,
Любой прыщавый декадентский щеголь
Сказал бы: «Э, какой он, к черту, бог?
Знал быт, владел пером, страдал. Какая редкость!
А стиль, напевность, а прозрения печать,
А темно-звонких слов изысканная меткость?..
Нет, старичок... Ложитесь в гроб опять!»
Есть между ними, правда, и такие,
Что дерзко от тебя ведут свой тусклый род
И, лицемерно пред тобой согнувши выи,
Мечтают сладенько: «Придет и мой черед!»
Но от таких «своих», дешевых и развязных,
Удрал бы ты, как Подколесин, чрез окно...
Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных,
А нам они наскучили давно.
Пусть их шумят... Но где твои герои?
Все живы ли, иль, небо прокоптив,
В углах медвежьих сгнили на покое
Под сенью благостной крестьянских тучных нив?
Живут... И как живут! Ты, встав сейчас из гроба,
Ни одного из них, наверно, б не узнал:
Павлуша Чичиков — сановная особа
И в интендантстве патриотом стал —
На мертвых душ портянки поставляет
(Живым они, пожалуй, ни к чему),
Манилов в Третьей Думе заседает
И в председатели был избран... по уму.
Петрушка сдуру сделался поэтом
И что-то мажет в «Золотом руне»,
Ноздрев пошел в охранное — и в этом
Нашел свое призвание вполне.
Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте
И сам сапожников по праздникам сечет,
Чуб стал союзником и об еврейском гвалте
С большою эрудицией поет.
Жан Хлестаков работает в «России»,
Затем — в «Осведомительном бюро»,
Где чувствует себя совсем в родной стихии:
Разжился, раздобрел,— вот борзое перо!..
Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки,
Попавши в плен к писателям modernes,
Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки,
Истасканные блудом мелких скверн...
Ах, милый Николай Васильич Гоголь!
Как хорошо, что ты не можешь встать...
Но мы живем! Боюсь — не слишком много ль
Нам надо слышать, видеть и молчать?
И в праздник твой, в твой праздник благородный,
С глубокой горечью хочу тебе сказать:
«Ты был для нас источник многоводный,
И мы к тебе пришли теперь опять,—
Но «смех сквозь слезы» радостью усталой
Не зазвенит твоим струнам в ответ...
Увы, увы... Слез более не стало,
И смеха нет».</text><name>Смех сквозь слезы</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>Зеркало в зеркало, с трепетным лепетом,
Я при свечах навела;
В два ряда свет - и таинственным трепетом
Чудно горят зеркала.
Страшно припомнить душой оробелою:
Там, за спиной, нет огня...
Тяжкое что-то над шеею белою
Плавает, давит меня!
Ну как уставят гробами дубовыми
Весь этот ряд между свеч!
Ну как лохматый с глазами свинцовыми
Выглянет вдруг из-за плеч!
Ленты да радуги, ярче и жарче дня...
Дух захватило в груди...
Суженый! золото, серебро!.. Чур меня,
Чур меня - сгинь, пропади!</text><name>Зеркало в зеркало...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Люблю рассветное сиянье
Встречать в туманной синеве,
Когда с тяжелым грохотаньем
Несутся льдины по Неве.
Холодный ветер свищет в уши
С неизъяснимою мольбой...
Сквозь грохот, свист и сумрак глуше
Курантов отдаленный бой.
Облокотившись о перила,
С моста смотрю на ледоход,
И над осколками берилла
Встает пылающий восход!
Все шире крылья раскрывая,
Заря безмолвствует, ясна,—
А там, внизу, кипит живая,
Ледяная голубизна.
И брызги светлые взлетают
То в янтаре, то в серебре...
А на востоке тучи тают
И птицы тихо пролетают
Навстречу огненной заре.</text><name>Люблю рассветное сиянье...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Искры солнца и снега,
Спуск извилист и крут.
Темп, что надо, с разбега
Наши лыжи берут.
Вновь судьба мне послала
Страсть, сиянье, полет.
А не поздно ли - слалом?
А не страшно - о лед?...
Напружинено тело,
Каждый мускул - стальной.
И плевать я хотела,
Что стрясется со мной!</text><name>Слалом</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1847</date_from><text>Летний вечер тих и ясен;
Посмотри, как дремлют ивы;
Запад неба бледно-красен,
И реки блестят извивы.
От вершин скользя к вершинам,
Ветр ползет лесною высью.
Слышишь ржанье по долинам?
То табун несется рысью.</text><name>Летний вечер тих и ясен...</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1922</date_from><text>Между домами старыми,
Между заборами бурыми,
Меж скрипучими тротуарами
Бронемашина движется.
Душки трепещут за шторами,—
Пушки стоят на платформе,
Смотрит упорными взорами
Славный шофер — Революция.
Руки у ней в бензине,
Пальцы у ней в керосине,
А глаза у ней синие-синие,
Синие, как у России.</text><name>Между домами старыми...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Кто-то мне сказал: твой милый
Будет в огненном плаще...
Камень, сжатый в чьей праще,
Загремел с безумной силой?
Чья кремнистая стрела
У ключа в песок зарыта?
Чье летучее копыто
Отчеканила скала?
Чье блестящее забрало
Промелькнуло там, средь чащ?
В небе вьется красный плащ...
Я лица не увидала.</text><name>Красный плащ</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Руку
притянув
к бедру
потуже,
я пополз на правой,
на одной.
Было худо.
Было много хуже,
чем на двух
и чем перед войной.
Был июль. Войне была - неделя.
Что-то вроде: месяц, два...
За спиной разборчиво галдели
немцы.
Кружилась голова.
Полз, пока рука не отупела.
Встал. Пошел в рост.
Пули маленькое тело.
Мой большой торс.
Пули пели мимо. Не попали.
В яму, в ту, что для меня копали,
видимо, товарищи упали.</text><name>Руку притянув к бедру...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1916</date_from><text>(фрагмент из цикла "Мальчику")
Мальчик, ты говоришь,
что к вечеру в путь соберешься.
Мальчик мой милый, не медли.
Утром выйдем с тобою.
В лес душистый мы вступим
среди молчаливых деревьев.
В студеном блеске росы,
под облаком светлым и чудным
пойдем мы в дорогу с тобою.
Если ты медлишь идти, значит,
еще ты не знаешь, что есть
начало и радость, первоначало
и вечность.</text><name>Вечность</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Не пиши мне про любовь - не поверю я.
Мне вот тут уже дела твои прошлые!
Слушай лучше: тут с лавсаном материя.
Если хочешь, - я куплю, вещь хорошая.
Водки я пока не пью, ну ни стопочки!
Экономлю и не ем даже супу я,
Потому что я куплю тебе кофточку,
Потому что я люблю тебя, глупая!
Был в балете: мужики девок лапают,
Девки все, как на подбор, в белых тапочках.
Вот пишу, а слезы душат и капают -
Не давай себя хватать, моя лапочка!
Наш бугай - один из первых на выставке,
А сперва кричали, будто бракованный!
Но очухались, и вот дали приз-таки.
Весь в медалях он лежит, запакованный.
Председателю скажи, - пусть избу мою
Кроет нынче же и пусть травку выкосит,
А не то я телок крыть не подумаю,
Рекордсмена портить мне? Накось выкуси!
И пусть починит наш амбар, ведь не гнить зерну!
Будет Пашка приставать - с ним как с предателем!
С агрономом не гуляй, ноги выдерну!
Можешь раза два пройтись с председателем.
До свидания! Я - в ГУМ за покупками.
Это - вроде наш лабаз, но со стеклами.
Ты мне можешь надоесть с полушубками,
В сером платьице с узорами блеклыми!
Постскриптум:
Тут стоит культурный парк по-над речкою,
В нем гуляю и плюю только в урны я,
Но ты, конечно, не поймешь, там, за печкою,
Потому ты - темнота некультурная.</text><name>Письмо с сельхозвыставки</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1935</date_from><text>Стреляя, целуя, калеча,
Ко всем обращаясь на «ты»,
Ты стужей сводила все плечи
И голодом все животы.
Над каждым созданием смелым,
Над каждым людским ремеслом
Писала крошащимся мелом:
— Прощайся! И это — на слом.
И люди узнали, что срама
Не имут лохмотья. И мгла
Печатью ножового шрама
На бледные лица легла.
И гибель, как общее место,
Как звон риторических фраз,
Как общая мать и невеста,
Меж них проходила не раз.
Владея подобием быта,
Как тонущий утлой доской,
Я знал,— ненадолго добытый,
Не праведен шаткий покой.
Я знал, что взрослей и моложе
Тебя, моя сверстница, нет,
Что срок никакой не положен
Для мчания солнц и планет,
Что ты их сшибаешь и плавишь
Вез всяких небесных подлог,
Как музыка громами клавиш,
Сердца нам сжимаешь в комок.
Твой голос вторгается к людям,
Он в дальные дали зовет,
Сметая объедки на блюде
В блудилище рвот и зевот.
И роет воздушные ямы,
Утроив дыханье мое,
Касаясь вселенной краями,
И строит людское жилье,
И кроет Европу боями.
И снова в глаза наши бьет
Прожектор и рубит снопами
Куски непогоды. И память
Глядит не назад, а вперед.
Там визг добела раскаленных,
Породу буравящих сверл.
Там сжатое в сто атмосфер
Бездонное небо в баллонах.
Там ветер! Там пуск наугад
Разведок во вражеский лагерь.
Леса новостроек. И флаги.
И смена ударных бригад.
Там в камерах внутриатомных
Энергия новых миров.
Там библиотек многотомных
Широко распахнутый кров
Для всех молодых и бездомных.
Там лег на барханы песка
Пунктир оросительной сети.
Там, еле светясь на рассвете,
Еще не размечен пока
Флажками на карте вселенной
Последний решительный бой!
Там — за обладанье тобой,
О, будь хоть спартанской Еленой
Иль девушкой нашей любой,—
Индусы, арабы, монголы,
Мильонные полчища мча,
Прочтут огневые глаголы,
Твой лозунг, твой ясный и голый
На знамени из кумача!</text><name>Ода (Стреляя, целуя, калеча...)</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Октябрь в Крыму -
Как юности возврат.
Прозрачен воздух,
Небо густо-сине.
Как будто в мае
Дружный хор цикад,
И только утром
Их пугает иней.
Я осень
Перепутала с весной.
Лишь мне понятно,
Кто тому виной...</text><name>Октябрь в Крыму...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1981</date_from><text>Опять четвертый час. Да что это, ей-богу!
Ну, что, четвертый час, о чём поговорим?
Во времени чужом люблю свою эпоху:
тебя, мой час, тебя, веселый кофеин.
Сообщник-гуща, вновь твой черный чертик ожил.
Ему пора играть, но мне-то — спать пора.
Но угодим — ему. Ум на него помножим —
и то, что обретем, отпустим до утра.
Гадаешь ты другим, со мной — озорничаешь.
Попав вовнутрь судьбы, зачем извне гадать?
А если я спрошу, ты ясно означаешь
разлуку, но любовь, и ночи благодать.
Но то, что обрели,— вот парочка, однако.
Их общий бодрый пульс резвится при луне.
Стих вдумался в окно, в глушь снега и оврага,
и, видимо, забыл про чертика в уме.
Он далеко летал, вернулся, но не вырос.
Пусть думает свое, ему всегда видней.
Ведь догадался он, как выкроить и выкрасть
Тарусу, ночь, меня из бесполезных дней.
Эй, чертик! Ты шалишь во мне, а не в таверне.
Дай помолчать стиху вблизи его луны.
Покуда он вершит свое само-творенье,
люблю на труд его смотреть со стороны.
Меня он никогда не утруждал нимало.
Он сочинит свое — я напишу пером.
Забыла — дальше как? Как дальше, тетя Маня?
Ах, да, там дровосек приходит с топором.
Пока же стих глядит, что делает природа.
Коль тайну сохранит и не предаст словам —
пускай! Я обойдусь добычею восхода.
Вы спали — я его сопроводила к вам.
Всегда казалось мне, что в достиженье рани
есть лепта и моя, есть тайный подвиг мой.
Я не ложилась спать, а на моей тетради
усталый чертик спит, поникнув головой.
Пойду, спущусь к Оке для первого поклона.
Любовь души моей, вдруг твой ослушник — здесь
и смеет говорить: нет воли, нет покоя,
а счастье — точно есть. Это оно и есть.</text><name>Кофейный чертик</name><date_to>1981</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1826</date_from><text>А. И. Тургеневу
Из мрачных северных лесов,
С восточных дальних берегов,
Сыны отваги и свободы,
Стремятся дикие народы
С двойной секирою, пешком,
В звериной коже, с булавами,
И на конях с копьем, с стрелами,
И череп вражий за седлом.
Дошли; рассыпались удары,
Клубится дым, горят пожары,
Стон тяжкий битвы заглушал,
И Рим, колосс державный, пал;
Порочный пал он, жертва мщенья,-
И шумно ветры разнесли
Ужасный гром его паденья
В концы испуганной земли.
Но туча грозная народов
С небесным гневом пронеслась,
И пыль от буйных переходов
В полях кровавых улеглась.
Навеки мертвое молчанье
Сменило вопли и стенанье.
Уже паденья страшный гул
В пустыне горестной уснул;
В тумане зарево не рдеет,
И черный дым уже редеет;
Яснеет мгла; с печальных мест
Вдали стал виден светлый крест.
Другие люди, вера, нравы,
Иной язык, права, уставы,
Чистейший мир, рожденный им,
Явился вдруг чудесно с ним,-
И проповедники святые
На пепелища роковые
Пришли с Евангельем в руках,
И меж развалин на могилы
Воссели, полны тайной силы;
Горела истина в очах;
Глас тихий, скорбных утешитель,
Небесной воли возвеститель,
Вселенной жизнь другую дал;
Так их божественный учитель
По вере мертвых воскрешал.</text><name>Разорение Рима и распространение христианства</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from></date_from><text>Уходи, Зима седая!
Уж красавицы Весны
Колесница золотая
Мчится с горней вышины!
Старой спорить ли, тщедушной,
С ней - царицею цветов,
С целой армией воздушной
Благовонных ветерков!
А что шума, что гуденья,
Теплых ливней и лучей,
И чиликанья, и пенья!..
Уходи себе скорей!
У нее не лук, не стрелы,
Улыбнулась лишь - и ты,
Подобрав свой саван белый,
Поползла в овраг, в кусты!..
Да найдут и по оврагам!
Вон - уж пчел рои шумят,
И летит победным флагом
Пестрых бабочек отряд!</text><name>ВЕСНА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Хочу, чтоб людям повезло,
Чтоб гиря горя мало весила,
Чтоб стукнуть лодкой о весло -
И людям стало сразу весело.
Там весь мир пополам не расколот
И поэты не знают преград.
Вы не верите в этот город,
Вы не верите в Поэтоград.
Вы наденете платье цвета
Черного бутылочного стекла,
И пойдете на край света,
И себе не найдете угла.
Все Вам будет враждебно и чуждо,
Потому что Вы их умней,
Где нет мысли, не может быть чувства,
Бросьте их и отдайтесь мне.
Эти сволочи Вас заманили
В логово их мелочей.
Вы за меня ИЛИ
За сволочей?
Приходите ко мне. Занавесим окно
(для рифмы) шторой.
И будем пить
За такую дружбу, меж нами которой
Нет и не может быть.
За такую дружбу, где тайны нет,
Чтобы было нам хорошо...
Славлю время, которое настанет,
А не то, какое прошло.</text><name>Хочу, чтоб людям повезло...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1885</date_from><text>Дух всюду сущий и единый.
Державин
Я потрясен, когда кругом
Гудят леса, грохочет гром
И в блеск огней гляжу я снизу,
Когда, испугом обуян,
На скалы мечет океан
Твою серебряную ризу.
Но просветленный и немой,
Овеян властью неземной,
Стою не в этот миг тяжелый,
А в час, когда, как бы во сне,
Твой светлый ангел шепчет мне
Неизреченные глаголы.
Я загораюсь и горю,
Я порываюсь и парю
В томленьях крайнего усилья
И верю сердцем, что растут
И тотчас в небо унесут
Меня раскинутые крылья.</text><name>Я потрясен, когда кругом...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>Снова я, раздумья полный,
В книгу прошлого гляжу,
Но страниц, отрадных сердцу,
В ней не много нахожу!
Здесь напрасные стремленья -
Там напрасная любовь,
И сильнее год от году
Холодеет в сердце кровь.
А порой и мне казалось,
Счастье было найдено;
То же горе! Только счастьем
Притворялося оно!
С каждым днем дорога жизни
Всё становится скучней...
И, послушный воле рока,
Вяло я бреду по ней!
Без надежды, без желанья,
Как волна катится вдаль...
Впереди не вижу цели,
И былого мне не жаль!</text><name>Снова я, раздумья полный...</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1917</date_from><text>Тридцатый год в лицо мне веет
Веселый, светлый майский день.
Тридцатый раз сиреневеет
В саду душистая сирень.
«Сирень» и «день» — нет рифм банальней!
Милей и слаще нет зато!
Кто знает рифмы музыкальней
И вдохновенней — знает кто?!
«Сирень» и «день»! Как опьяненно
Звучите вы в душе моей!
Как я на мир смотрю влюбленно,
Пьян сном сиреневых кистей!
Пока я жив, пока я молод,
Я буду вечно петь сирень!
Весенний день горяч и золот,—
Виновных нет в весенний день!</text><name>Гатчинский весенний день</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1839</date_from><text>Пусть говорят: поэзия - мечта,
Горячки сердца бред ничтожный,
Что мир ее есть мир пустой и ложный,
И бледный вымысл - красота;
Пусть нет для мореходцев дальных
Сирен опасных, нет дриад
В лесах густых, в ручьях кристальных
Золотовласых нет наяд;
Пусть Зевс из длани не низводит
Разящей молнии поток
И на ночь Гелиос не сходит
К Фетиде в пурпурный чертог;
Пусть так! Но в полдень листьев шепот
Так полон тайны, шум ручья
Так сладкозвучен, моря ропот
Глубокомыслен, солнце дня
С такой любовию приемлет
Пучина моря, лунный лик
Так сокровен, что сердце внемлет
Во всем таинственный язык;
И ты невольно сим явленьям
Даруешь жизни красоты,
И этим милым заблужденьям
И веришь и не веришь ты!</text><name>Сомнение</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1961</date_from><text>Из штольни вышли в пыльных робах,
На свет взглянув из-под руки.
И замелькали на сугробах
Густые черные плевки.
Не выключив аккумуляторы,
Бурами длинными звеня,
Ночная смена шаг печатала
В начале северного дня.
Под сапогами гравий вздрагивал
И проминался грязный мох.
Внизу над полотняным лагерем
Курился розовый дымок.
Нас ждал барак с двойными нарами,
Что сварены из ржавых труб.
С плакатами довольно старыми
Нас ждал холодный тесный клуб.
Но было весело и молодо
Идти дорогою крутой.
На сопках снег,
Как сахар колотый,
Лучился нежной чистотой.
Чернели кедры обгорелые…
И утверждал тот строгий вид,
Что мир из черного
И белого,
По существу, и состоит.</text><name>Ночная смена</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Когда я была ребенком,
Так девочкой лет шести,
Я во сне подружилась с тигренком -
Он помог мне косичку плести.
И так заботился мило
Пушистый, тепленький зверь,
Что всю жизнь я его не забыла,
Вот - помню даже теперь.
А потом, усталой и хмурой -
Было лет мне под пятьдесят -
Любоваться тигриной шкурой
Я пошла в Зоологический сад.
И там огромный зверище,
Раскрыв зловонную пасть,
Так дохнул перегнившей пищей,
Что в обморок можно упасть.
Но я, в глаза ему глядя,
Сказала: "Мы те же теперь,
Я - все та же девочка Надя,
А вы - мне приснившийся зверь.
Все, что было и будет с нами,
Сновиденья, и жизнь, и смерть,
Слито все золотыми звездами
В Божью вечность, в недвижную твердь".
И ответил мне зверь не словами,
А ушами, глазами, хвостом:
"Это все мы узнаем сами
Вместе с вами. Скоро. Потом."</text><name>Когда я была ребенком...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1910</date_from><text>Вы - отгул глухой, гремучей,
Обессилевшей волны,
Мы - предутренние тучи,
Зори росные весны.
Ваши помыслы - ненастье,
Дрожь и тени вечеров,
Наши - мерное согласье
Тяжких времени шагов.
Прозревается лишь в книге
Вами мудрости конец,-
В каждом облике и миге
Наш взыскующий Отец.
Ласка Матери-природы
Вас забвеньем не дарит,-
Чародейны наши воды
И огонь многоочит.
За слиянье нет поруки,
Перевал скалист и крут,
Но бесплодно ваши стуки
В лабиринте не замрут.
Мы, как рек подземных струи,
К вам незримо притечем
И в безбрежном поцелуе
Души братские сольем.</text><name>Голос из народа</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?
С кем я тревоги боевые
В шатре за чашей забывал
И кудри, плющем увитые,
Сирийским мирром умащал?
Ты помнишь час ужасный битвы,
Когда я, трепетный квирит,
Бежал, нечестно брося щит,
Творя обеты и молитвы?
Как я боялся! как бежал!
Но Эрмий сам незапной тучей
Меня покрыл и вдаль умчал
И спас от смерти неминучей.
А ты, любимец первый мой,
Ты снова в битвах очутился...
И ныне в Рим ты возвратился
В мой домик темный и простой.
Садись под сень моих пенатов.
Давайте чаши. Не жалей
Ни вин моих, ни ароматов.
Венки готовы. Мальчик! лей.
Теперь не кстати воздержанье:
Как дикий скиф хочу я пить.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить.</text><name>Кто из богов мне возвратил...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1946</date_from><text>С утра сидит на озере
Любитель-рыболов,
Сидит, мурлычет песенку,
А песенка без слов:
"Тра-ля-ля,
Тра-ля-ля,
Тра-ля-ля",
Озеро глубокое,
Удачным будет лов.
Сейчас поймает окуня
Любитель-рыболов.
"Тра-ля-ля,
Тра-ля-ля,
Тра-ля-ля".
Песенка чудесная -
И радость в ней, и грусть,
И знает эту песенку
Вся рыба наизусть.
"Тра-ля-ля,
Тра-ля-ля,
Тра-ля-ля".
Как песня начинается,
Вся рыба расплывается...
"Тра-ля!"</text><name>Любитель-рыболов</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from>1964</date_from><text>Об испытаньях прежних
не вспоминай пока что...
Ты —
в сауне.
Ты — грешник.
И потому —
покайся!
Вживайся оробело
в блаженство
и мученье...
Но если это —
пекло,
куда девались
черти?..
Жара,
жарынь,
жарища,
не утихая, стелется.
Она теперь
царица!
Она
всему
владелица!
Она
погодой вертит.
А здесь,
в горниле
сауны,
из флоры —
только веник,
и только я —
из фауны.
И не хватает воздуха.
И дышишь —
как воруешь.
Но — тут же надо —
в озеро!..
А сможешь?
А не струсишь?..
Наверное,
сумею.
Конечно же,
не струшу.
Сейчас я чуть помедлю
и выбегу
наружу!
Ведь мы, во всяком случае,
в своем существовании
и кипятками
варены!
И холодами
кручены!
Все в жизни
повторяется.
И в нас
уже
вколочено:
в холодное!
В горячее!
В горячее!
В холодное!</text><name>Сауна</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1940</date_from><text>На горе - белым-бела -
Утром вишня расцвела.
Полюбила я парнишку,
А открыться не могла.
Я по улице хожу,
Об одном о нем тужу,
Но ни разу он не спросит,
Что на сердце я ношу.
Только спросит - как живу,
Скоро ль в гости позову...
Не желает он, наверно,
Говорить по существу.
Я одна иду домой,
Вся печаль моя со мной.
Неужели ж мое счастье
Пронесется стороной?</text><name>На горе - белым-бела...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1832</date_from><text>Там, на небе высок
Светит солнце без лучей,—
Так от друга далеко
Гаснет свет моих очей!..
У косящата окна
Раскрасавица сидит;
Призадумавшись, она
Буйну ветру говорит:
«Не шуми ты, не шуми,
Буйный ветер, под окном;
Не буди ты, не буди
Грусти в сердце ретивом;
Не тверди мне, не тверди
Об изменнике моем!
Изменил мне, изменил
Мой губитель роковой;
Насмеялся, пошутил
Над моею простотой,
Над моею простотой,
Над девичьей красотой!
Я погибла бы, душа
Красна девка, от ножа,
Я погибла б от руки,
А не с горя и тоски.
Ты убей меня, убей,
Ненавистный мой злодей!
Я сказала бы ему,
Милу другу своему:
"Не жалею я себя,
Ненавижу я тебя!
Лей и пей ты мою кровь,
Утуши мою любовь!"
Не шуми ж ты, не шуми,
Буйный ветер, надо мной;
Полети ты, полети
Вдоль дороги столбовой!
По дороге столбовой
Скачет воин молодой;
Налети ты на него,
На тирана моего;
Просвищи, как жалкий стон,
Прошепчи ему поклон
От высоких от грудей,
От заплаканных очей,—
Чтоб он помнил обо мне
В чужедальней стороне;
Чтобы с лютою тоской,
Вспоминая, воздохнул,
И с горючею слезой
На кольцо мое взглянул;
Чтоб глядел он на кольцо,
Как на друга прежних дней,
Как на белое лицо
Бедной девицы своей!..»</text><name></name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from></date_from><text>Мускулистый, плечистый,
стоит над ручьем.
И светило восходит
за правым плечом.
И солдатских погон
малиновый цвет
повторяет торжественно
майский рассвет.
Он стоит у вербы
на родном берегу,
трехлинейку привычно
прижав к сапогу.
И от яловых, крепко
подбитых сапог
разбегаются ленты
проезжих дорог.
Он на запад ходил,
на востоке бывал
и свободу граненым
штыком отстоял.
Победитель стоит -
крутолобый, большой,
с благородной, широкой
и чистой душой.
И его гимнастерки
зеленый отлив
повторяет расцветку
и пастбищ, и нив.
Это он в сорок пятом
на дымный рейхстаг
поднял красный, крылатый,
простреленный флаг.
Он стоит над прозрачным
весенним ручьем,
и увенчана каска
рассветным лучом.
И родимых небес
голубые шелка
окаймляют штандарт
боевого полка.</text><name>Победитель</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1947</date_from><text>Здесь гуще древесные тени,
Отчетливей волчьи следы,
Свисают сухие коренья
До самой холодной воды.
Ручья захолустное пенье
Да посвисты птичьи слышны,
И пахнут лесным запустеньем
Поросшие мхом валуны.
Наверно, у этого дуба,
На этих глухих берегах
Точила железные зубы
Угрюмая баба-яга.
На дне буерака, тоскуя,
Цветок-недотрога растет,
И папортник в ночь колдовскую,
Наверное, здесь расцветет...
Сюда вот, откуда дорогу
Не сразу обратно найдешь,
Забрел я, не верящий в бога,
И вынул охотничий нож.
Без страха руками своими
(Ветрам и годам не стереть)
Нездешнее яркое имя
Я высек на крепкой коре...
И кто им сказал про разлуку,
Что ты уж давно не со мной:
Однажды заплакали буквы
Горячей янтарной смолой.
С тех пор как уходят морозы,
Как только весна настает,
Роняет дремучие слезы
Забытое имя твое.</text><name>Здесь гуще древесные тени...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Священных стран
Вечерние экстазы.
Сверканье лат
Поверженного Дня!
В волнах шафран,
Колышутся топазы,
Разлит закат
Озерами огня.
Как волоса,
Волокна тонких дымов,
Припав к земле,
Синеют, лиловеют,
И паруса,
Что крылья серафимов,
В закатной мгле
Над морем пламенеют.
Излом волны
Сияет аметистом,
Струистыми
Смарагдами огней...
О, эти сны
О небе золотистом!
О, пристани
Крылатых кораблей!..</text><name>Священных стран вечерние экстазы...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1839</date_from><text>"Ты откуда, туча, туча,
Пролетаешь над горой?
Не встречался ли могучий
Воин где-нибудь с тобой?
Свеж, как утро молодое,
Прям, как тополь средь полей,
Смел, как лев в отваге боя,
Конь его тебя быстрей
Пролетает средь степей?"
Туча мрачно отвечала:
"Нет, его я не видала".
Плачет дева над рекой:
"Ах!- ему я говорила,-
Не ходи, мой милый, в бой,
Не бросай своей ты милой.
Иль милей тебе война
Тайных в полночи свиданий,
С девой сладостного сна,
С девой пламенных лобзаний?
Но коня он оседлал
И на битву ускакал".
"Ты отколь летишь, орлица?
Не видала ли порой,
В блеске утренней денницы
Скачет воин молодой?
Гордо смотрит под чалмою,
Нет усов его черней,
Брови высятся дугою,
И еще твоих очей
Очи воина ярчей?"
И орлица отвечала:
"Нет, его я не видала".
Плачет дева над рекой:
"Ах,- ему я говорила,-
Не ходи, мой милый, в бой,
Не бросай своей ты милой,
И, когда взойдет луна,
Сон мы стражи околдуем,
Ты придешь на ложе сна,
Ты придешь за поцелуем,
Но коня он оседлал
И на битву ускакал".
"Ты отколь в пути летучем,
Буря, мчишься надо мной?
Буря! с витязем могучим
Не встречалась ли порой?
Пылко сердце молодое,
Нет любви его жарчей,
Он спешит на праздник боя,
Конь его тебя быстрей
Пролетает средь степей".
Буря с свистом отвечала:
"В поле мертвого видала".
Плачет дева над рекой:
"Ах!- ему я говорила,-
Не ходи, мой милый, в бой,
Не бросай своей ты милой.
Унесла его война!
Не дождусь его лобзанья!
Так умчи ж меня, волна,
К другу, к другу на свиданье".
И над трупом злобный вал
Белой пеной заплескал.</text><name>Песня (Ты откуда, туча, туча...)</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1889</date_from><text>Вдохновенье - дуновенье
Духа Божья!.. Пронеслось -
И бессмертного творенья
Семя бросило в хаос.
Вмиг поэт душой воспрянет
И подхватит на лету,
Отольет и отчеканит
В медном образе - мечту!</text><name>Вдохновенье - дуновенье...</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Ах, тошно мне
И в родной стороне:
Всё в неволе,
В тяжкой доле,
Видно, век вековать.
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
Кто же нас кабалил,
Кто им барство присудил,
И над нами,
Бедняками,
Будто с плетью посадил?
По две шкуры с нас дерут,
Мы посеем — они жнут,
И свобода
У народа
Силой бар задушена.
А что силой отнято,
Силой выручим мы то,
И в привольи,
На раздольи
Стариною заживем.
А теперь господа
Грабят нас без стыда,
И обманом
Их карманом
Стала наша мошна.
Бара с земским судом
И с приходским попом
Нас морочат
И волочат
По дорогам да судам.
А уж правды нигде
Не ищи, мужик, в суде,
Без синюхи
Судьи глухи,
Без вины ты виноват.
Чтоб в палату дойти,
Прежде сторожу плати,
За бумагу,
За отвагу —
Ты за все про все давай!
Там же каждая душа
Покривится из гроша:
Заседатель,
Председатель,
Заодно с секретарем.
Нас поборами царь
Иссушил, как сухарь:
То дороги,
То налоги,
Разорили нас вконец.
А под царским орлом
Ядом потчуют с вином,
И народу
Лишь за воду
Велят вчетверо платить.
Уж так худо на Руси,
Что и боже упаси!
Всех затеев
Аракчеев
И всему тому виной.
Он царя подстрекнет,
Царь указ подмахнет,
Ему шутка,
А нам жутко,
Тошно так, что ой, ой, ой!
А до бога высоко,
До царя далеко,
Да мы сами
Ведь с усами,
Так мотай себе на ус.</text><name>Ах, тошно мне...</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1967</date_from><text>Лиловая в Крыму и белая в Париже,
В Москве моя весна скромней и сердцу ближе,
Как девочка в слезах. А вор в дождевике
Под дождь - из булочной с бумажкой в кулаке,
Но там, где туфелькой скользнула изумрудной,
Беречься ни к чему и плакать безрассудно;
По лужам облака проходят косяком,
Павлиньи радуги плывут под каблуком,
И девочка бежит по гребню светотени
(А это жизнь моя) в зеленом по колени,
Авоськой машучи, по лестнице винтом,
И город весь внизу, и гром - за нею в дом...</text><name>Первая гроза</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Вблизи большого города, по широкой проезжей дороге шел старый, больной человек.
Он шатался на ходу; его исхудалые ноги, путаясь, волочась и спотыкаясь, ступали тяжко и слабо, словно чужие; одежда на нем висела лохмотьями; непокрытая голова падала на грудь... Он изнемогал.
Он присел на придорожный камень, наклонился вперед, облокотился, закрыл лицо обеими руками — и сквозь искривленные пальцы закапали слезы на сухую, седую пыль. Он вспоминал...
Вспоминал он, как и он был некогда здоров и богат и как он здоровье истратил, а богатство роздал другим, друзьям и недругам... И вот теперь у него нет куска хлеба — и все его покинули, друзья еще раньше врагов... Неужели ж ему унизиться до того, чтобы просить милостыню? И горько ему было на сердце и стыдно.
А слезы все капали да капали, пестря седую пыль.
Вдруг он услышал, что кто-то зовет его по имени; он поднял усталую голову и увидал перед собою незнакомца.
Лицо спокойное и важное, но не строгое; глаза не лучистые, а светлые; взор пронзительный, но не злой.
— Ты все свое богатство роздал,— послышался ровный голос...— Но ведь ты не жалеешь о том, что добро делал?
— Не жалею,— отвечал со вздохом старик,— только вот умираю я теперь.
— И не было бы на свете нищих, которые к тебе протягивали руку,— продолжал незнакомец,— не над кем было бы тебе показать свою добродетель, не мог бы ты упражняться в ней?
Старик ничего не ответил — и задумался.
— Так и ты теперь не гордись, бедняк,— заговорил опять незнакомец,— ступай, протягивай руку, доставь и ты другим добрым людям возможность показать на деле, что они добры.
Старик встрепенулся, вскинул глазами... но незнакомец уже исчез; а вдали на дороге показался прохожий.
Старик подошел к нему — и протянул руку. Этот прохожий отвернулся с суровым видом и не дал ничего.
Но за ним шел другой — и тот подал старику малую милостыню.
И старик купил себе на данные гроши хлеба — и сладок показался ему выпрошенный кусок — и не было стыда у него на сердце — а напротив: его осенила тихая радость.</text><name>Милостыня</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>Прощай! Душа - тоской полна.
Я вновь, как прежде, одинок,
И снова жизнь моя темна,
Прощай, мой ясный огонек!..
Прощай!
Прощай! Я поднял паруса,
Стою печально у руля,
И резвых чаек голоса
Да белой пены полосы -
Все, чем прощается земля
Со мной... Прощай!
Даль моря мне грозит бедой,
И червь тоски мне душу гложет,
И грозно воет вал седой...
Но - море всей своей водой
Тебя из сердца смыть не может!..
Прощай!</text><name>Прощай!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1927</date_from><text>Други,
Это не годится!
Чуть волна на горизонте —
Вы сейчас
На квинту лица,
Весла к черту
И — за зонтик.
Пусть волна
Поднимет лапу,
Пусть волна
По веслам стукнет —
Не смеяться и не плакать,—
Песню,
Мужество
И руки!..
Кормит жизнь
Мудреной смесью,
Пробуй всё, ценитель тонкий:
Не всегда медовый месяц,
Есть и прачка и
Пеленки.
Так чего же горячиться,
Если горечи подлито?
Пробуй,
Пробуй —
От горчицы
К мясу больше аппетита.
На Босфор склонились птицы,
И не смотрит тополь хмуро —
Тополь по осень
Гордится
Золотистой шевелюрой.
Чем же наша участь плоше?
Ах, и в будущем
И в прошлом
Столько девушек хороших
В нашем городе хорошем!..
Весел я,
Но глупо думать —
Мол, поэт в веселом рвенье
Вовсе выкинул из трюма
Грусть
И мудрое сомненье.
Никогда с одной улыбкой
Человек не станет нашим.
Хорошо,
Что плачет скрипка,
Хо-ро-шо,
Что парень пляшет.
Только нам
Ложиться рано
(Не родился и не помер)—
Уйма блох
И тараканов
В нашем строящемся доме.
Значит —
Рано ставить точку.
Это будет,
Это после.
Ну-ка, братцы,
Ки-пя-точ-ку!
Ну-ка, милые,
За весла!
Пусть волна
Поднимет лапу,
Пусть волна
По веслам стукнет —
Не смеяться и не плакать,-
Песню!
Мужество!
И руки!..</text><name>Песня бодрости</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1949</date_from><text>Кто сказал, что надо бросить
Песни на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне!
Нынче — у нас передышка,
Завтра вернемся к боям,
Что ж твоей песни не слышно,
Друг наш, походный баян?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне!
Кто сказал, что сердце губит
Свой огонь в бою?
Воин всех вернее любит
Милую свою!
Только на фронте проверишь
Лучшие чувства свои,
Только на фронте измеришь
Силу и крепость любви!
Воин всех вернее любит
Милую свою!
Кто придумал, что грубеют
На войне сердца?
Только здесь хранить умеют
Дружбу до конца!
В битве за друга всю душу
Смело положат друзья.
Ни расколоть, ни нарушить
Дружбы военной нельзя!
Только здесь хранить умеют
Дружбу до конца!
Кто сказал, что надо бросить
Песни на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне!
Пой, наш певучий братишка.
Наш неразлучный баян!
Нынче — у нас передышка,
Завтра — вернемся к боям.
После боя сердце просят
Музыки вдвойне!</text><name>Только на фронте</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1830</date_from><text>Блажен, кому Создатель дал
Усладу жизни, друга.
Жуковский
"Aussи la nommai-je "Ma chere conscience!"
un de ces mots d'amour qui repondent a
toutes les harmonies du coeur!"
Balzac. Madame Firmiani.
Мое отрадное светило.
Моя полярная звезда,
Как дни мои ты озарила,
Как ты душе моей мила!..
Доколь тебя я не встречала,
Роптая тщетно на судьбу,
Я дружбу, радость отрицала,
И не вверялась никому...
Ничей взор нежный и приветный
Моей души не ободрял;
Никто меня не понимал,
И лаской не дарил ответной...
Одна сестра души была,-
И ту враждебной, мощной силой
Судьба умчала, отняла...
И с той власть рока разлучила!..
И я осталася одна...
Одна, меж хладными сердцами,
Меж света мелкими страстями,
Несправедливости людей,
И неприязненных сетей!
Меня безумной называли,
Улыбкой хладной награждали
За чувства огненной души...
Я научилась лицемерить,
Грустить безропотно, в тиши,
И перестала людям верить.
Влача безрадостные дни,
В мечтах услады я искала,
Душой и сердцем в них жила,
И неприметно перешла
Из мира слез в мир идеала.
Мне улыбнулось Провиденье:
Оно тебя послало мне;
От сиротства, пренебреженья
Я отдохнула при тебе;
Минутный сон!.. бьет час урочный,
По морю жизни вал бежит,
И вдаль тебя, в чужбину мчит;
Разлукой долгою, бессрочной
Мне рок безжалостный грозит.
Но что бы ни было со мною -
В час испытанья, в бурный день,
В минуту счастия, мечтою
Я за тобой пойду как тень!
Тебя найдет мой взор сердечный
Вблизи, вдали, в стране чужой!..
На небосклоне жизни, вечно,
Будь мне защитною звездой!
Не знай заката, ни затменья,
Не бойся бурь или паденья -
Будь неизменна... и всегда
Свети, сияй, моя звезда!..</text><name>Первому другу</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Глазков</author><date_from>1951</date_from><text>Москва. Декабрь. Пятьдесят первый год.
Двадцатый, а не двадцать первый век.
Я друг своих удач и враг невзгод
И очень примитивный человек.
Мне счастье улыбалось иногда,
Однако редко; чаще не везло,
Но я не обижался на года,
А возлюбил поэта ремесло.
Чтоб так же, как деревья и трава,
Стихи поэта были хороши,
Умело надо подбирать слова,
А не кичиться сложностью души.
Я по примеру всех простых людей,
Предпочитаю счастье без борьбы!
Увижу реку - искупаюсь в ней,
Увижу лес - пойду сбирать грибы.
Представится мне случай - буду пьян,
А не представится - останусь трезв,
И женщины находят в том изъян
И думают: а в чем тут интерес?
Но ежели об интересе речь,
Я примитивность выявлю опять:
- С хорошей бабой интересно лечь,
А не игру в любовь переживать.
Я к сложным отношеньям не привык,
Одна особа, кончившая вуз,
Сказала мне, что я простой мужик.
Да, это так, и этим я горжусь.
Мужик велик. Как богатырь былин,
Он идолищ поганых погромил,
И покорил Сибирь, и взял Берлин,
И написал роман "Война и мир"!
Правдиво отразить двадцатый век
Сумел в своих стихах поэт Глазков,
А что он сделал,- сложный человек?.
Бюро, бюро придумал... пропусков!</text><name>Примитив</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Валентиной
Климовичи дочку назвали.
Это имя мне дорого -
символ любви.
Валентина Аркадьевна.
Валенька.
Валя.
Как поют,
как сияют
твои соловьи!
Три весны
прошумели над нами,
как птицы,
три зимы
намели-накрутили снегов.
Не забыта она
и не может забыться:
все мне видится,
помнится,
слышится,
снится,
все зовет,
все ведет,
все тоскует - любовь.
Если б эту тоску
я отдал океану -
он бы волны катал,
глубиною гудел,
он стонал бы и мучился
как окаянный,
а к утру,
что усталый старик,
поседел.
Если б с лесом,
шумящим в полдневном веселье,
я бы смог поделиться
печалью своей -
корни б сжались, как пальцы,
стволы заскрипели,
и осыпались
черные листья с ветвей.
Если б звонкую силу,
что даже поныне
мне любовь
вдохновенно и щедро дает,
я занес бы
в бесплодную сушу пустыни
или вынес
на мертвенный царственный лед
расцвели бы деревья,
светясь на просторе,
и во имя моей,
Валентина,
любви
рокотало бы
теплое синее море,
пели в рощах вечерних
одни соловьи.
Как ты можешь теперь
оставаться спокойной,
между делом смеяться,
притворно зевать
и в ответ
на мучительный выкрик,
достойно
опуская большие ресницы,
скучать?
Как ты можешь казаться
чужой,
равнодушной?
Неужели
забавою было твоей
все, что жгло мое сердце,
коверкало душу,
все, что стало
счастливою мукой моей?
Как-никак -
а тебя развенчать не посмею.
Что ни что -
а тебя позабыть не смогу.
Я себя не жалел,
а тебя пожалею.
Я себя не сберег,
а тебя сберегу.</text><name>Лирическое отступление</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1838</date_from><text>В поле ветер веет,
Травку колыхает,
Путь, мою дорогу
Пылью покрывает.
Выходи ж ты, туча,
С страшною грозою,
Обойми свет белый,
Закрой темнотою.
Молодец удалый
Соловьем засвищет!
Без пути - без света
Свою долю сыщет.
Что ему дорога,
Тучи громовые!
Как придут по сердцу -
Очи голубые!
Что ему на свете
Доля нелюдская,
Когда его любит -
Она, молодая!</text><name>песня (В поле ветер веет...)</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Я пенять на судьбу не вправе,
годы милостивы ко мне...
Если молодость есть вторая -
лучше первой она вдвойне.
Откровеннее и мудрее,
проницательней и щедрей.
Я горжусь и любуюсь ею -
этой молодостью моей.
Та подарком была, не боле,
та у всех молодых была.
Эту я по собственной воле,
силой собственной добыла.
Я в ее неизменность верю
оттого, что моя она,
оттого, что душой своею
оплатила ее сполна!</text><name>Я пенять на судьбу не вправе...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Грибоедов</author><date_from>1822</date_from><text>Комедия в четырех действиях в стихах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ:
Павел Афанасьевич Фамусов, управляющий в казенном месте
Софья Павловна, его дочь.
Лизанька, служанка.
Алексей Степанович Молчалин, секретарь Фамусова, живущий у него в доме.
Александр Андреевич Чацкий.
Полковник Скалозуб, Сергей Сергеевич.
Наталья Дмитриевна, молодая дама, Платон Михаилович, муж ее, - Горичи.
Князь Тугоуховский и Княгиня, жена его, с шестью дочерями.
Графиня бабушка, Графиня внучка, - Хрюмины.
Антон Антонович Загорецкий.
Старуха Хлестова, свояченица Фамусова.
Г.N.
Г.D.
Репетилов.
Петрушка и несколько говорящих слуг.
Множество гостей всякого разбора и их лакеев при разъезде.
Официанты Фамусова.</text><name>Горе от ума</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1887</date_from><text>Безрадостной любви развязка роковая!
Не тихая печаль, а смертной муки час...
Пусть жизнь — лишь злой обман,
но сердце, умирая,
Томится и болит, и на пороге рая
Еще горит огнем, что в вечности погас.</text><name>Безрадостной любви развязка роковая!..</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Дети смотрят на нас
голубыми глазами.
Дети плачут о нас
горевыми слезами.
Дети смотрят на нас.
Дети каждый твой шаг
подглядят и обсудят,
вознесут до небес
или твердо осудят.
Дети смотрят на нас.
Обмануть — не моги,
провести — и не пробуй
этот взгляд, что пурги
зауральской
суровей.
Дети смотрят на нас.</text><name>Дети смотрят на нас...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1923</date_from><text>Созвездьями мерцавшее чело,
Над хаосом поднявшись, отразилось
Обратной тенью в безднах нижних вод.
Разверзлись два смеженных ночью глаза
И брызнул свет. Два огненных луча,
Скрестись в воде, сложились в гексаграмму.
Немотные раздвинулись уста
И поднялось из недр молчанья слово.
И сонмы духов вспыхнули окрест
От первого вселенского дыханья.
Десница подняла материки,
А левая распределила воды,
От чресл размножилась земная тварь,
От жил — растения, от кости — камень,
И двойники — небесный и земной —
Соприкоснулись влажными ступнями.
Господь дохнул на преисподний лик,
И нижний оборотень стал Адамом.
Адам был миром, мир же был Адам.
Он мыслил небом, думал облаками,
Он глиной плотствовал, растеньем рос.
Камнями костенел, зверел страстями,
Он видел солнцем, грезил сны луной,
Гудел планетами, дышал ветрами,
И было всё — вверху, как и внизу —
Исполнено высоких соответствий.
Вневременье распалось в дождь веков
И просочились тысячи столетий.
Мир конусообразною горой
Покоился на лоне океана.
С высоких башен, сложенных людьми,
Из жирной глины тучных межиречий
Себя забывший Каин разбирал
Мерцающую клинопись созвездий.
Кишело небо звездными зверьми
Над храмами с крылатыми быками.
Стремилось солнце огненной стезей
По колеям ристалищ Зодиака.
Хрустальные вращались небеса
И напрягались бронзовые дуги,
И двигались по сложным ободам
Одна в другую вставленные сферы.
И в дельтах рек — Халдейский звездочет
И пастухи Иранских плоскогорий,
Прислушиваясь к музыке миров,
К гуденью сфер и к тонким звездным звонам,
По вещим сочетаниям светил
Определяли судьбы царств и мира.
Все в преходящем было только знак
Извечных тайн, начертанных на небе.
Потом замкнулись прорези небес,
Мир стал ареной, залитою солнцем,
Палестрою для Олимпийских игр
Под куполом из черного эфира,
Опертым на Атлантово плечо.
На фоне винно-пурпурного моря
И рыжих охр зазубренной земли
Играя медью мускулов,— атлеты
Крылатым взмахом умащенных тел
Метали в солнце бронзовые диски
Гудящих строф и звонких теорем.
И не было ни индиговых далей,
Ни уводящих в вечность перспектив:
Все было осязаемо и близко —
Дух мыслил плоть и чувствовал объем.
Мял глину перст и разум мерил землю.
Распоры кипарисовых колонн,
Вощенный кедр закуренных часовен,
Акрополи в звериной пестроте,
Линялый мрамор выкрашенных статуй
И смуглый мрамор липких алтарей,
И ржа и бронза золоченых кровель,
Чернь, киноварь, и сепия, и желчь —
Цвета земли понятны были глазу,
Ослепшему к небесной синеве,
Забывшему алфавиты созвездий.
Когда ж душа гимнастов и борцов
В мир довременной ночи отзывалась
И погружалась в исступленный сон —
Сплетенье рук и напряженье связок
Вязало торсы в стройные узлы
Трагических метопов и эподов
Эсхиловых и Фидиевых строф.
Мир отвечал размерам человека,
И человек был мерой всех вещей.
Сгустилась ночь. Могильники земли
Извергли кости праотца Адама
И Каина. В разрыве облаков
Был виден холм и три креста — Голгофа.
Последняя надежда бытия.
Земля была недвижным темным шаром.
Вокруг нее вращались семь небес,
Над ними небо звезд и Первосилы,
И все включал пресветлый Эмпирей.
Из-под Голгофы внутрь земли воронкой
Вел Дантов путь к сосредоточью зла.
Бог был окружностью, а центром Дьявол,
Распяленный в глубинах вещества.
Неистовыми взлетами порталов
Прочь от земли стремился человек.
По ступеням империй и соборов,
Небесных сфер и адовых кругов
Шли кольчатые звенья иерархий
И громоздились Библии камней —
Отображенья десяти столетий:
Циклоны веры, шквалы ересей,
Смерчи народов — гунны и монголы,
Набаты, интердикты и костры,
Сто сорок пап и шестьдесят династий,
Сто императоров, семьсот царей.
И сквозь мираж расплавленных оконниц
На золотой геральдике щитов —
Труба Суда и черный луч Голгофы
Вселенский дух был распят на кресте
Исхлестанной и изъязвленной плоти.
Был литургийно строен и прекрасен
Средневековый мир. Но Галилей
Сорвал его, зажал в кулак и землю
Взвил кубарем по вихревой петле
Вокруг безмерно выросшего солнца.
Мир распахнулся в центильоны раз.
Соотношенья дико изменились,
Разверзлись бездны звездных Галактей
И только Богу не хватило места.
Пытливый дух апостола Фомы
Воскресшему сказавший:— «Не поверю,
Покамест пальцы в раны не вложу»,—
Разворотил тысячелетья веры.
Он очевидность выверил числом,
Он цвет и звук проверил осязаньем,
Он взвесил свет, измерил бег луча,
Он перенес все догмы богословья
На ипостаси сил и вещества.
Материя явилась бесконечной,
Единосущной в разных естествах,
Стал Промысел — всемирным тяготеньем,
Стал вечен атом, вездесущ эфир:
Всепроницаемый, всетвердый, скользкий -
«Его ж никто не видел и нигде».
Исчисленный Лапласом и Ньютоном
Мир стал тончайшим синтезом колес,
Эллипсов, сфер, парабол — механизмом,
Себя заведшим раз и навсегда
По принципам закона сохраненья
Материи и Силы.
Человек,
Голодный далью чисел и пространства,
Был пьян безверьем — злейшею из вер,
А вкруг него металось и кишело
Охваченное спазмой вещество.
Творец и раб сведенных корчей тварей,
Им выявленных логикой числа
Из косности материи, он мыслил
Вселенную как черный негатив:
Небытие, лоснящееся светом,
И сущности, окутанные тьмой.
Таким бы точно осознала мир
Сама себя постигшая машина.
Но неуемный разум разложил
И этот мир, построенный наощупь
Вникающим и мерящим перстом.
Все относительно: и бред, и знанье.
Срок жизни истин: двадцать — тридцать лет,
Предельный возраст водовозной клячи.
Мы ищем лишь удобства вычислений,
А в сущности не знаем ничего:
Ни емкости, ни смысла тяготенья,
Ни масс планет, ни формы их орбит,
На вызвездившем небе мы не можем
Различить глазом «завтра» от «вчера».
Нет вещества — есть круговерти силы;
Нет твердости — есть натяженье струй;
Нет атома — есть поле напряженья
(Вихрь малых «не» вокруг большого «да»);
Нет плотности, нет веса, нет размера —
Есть функции различных скоростей.
Все существует разницей давлений,
Температур, потенциалов, масс;
Струи времен текут неравномерно;
Пространство — лишь разнообразье форм.
Есть не одна, а много математик;
Мы существуем в Космосе, где все
Теряется, ничто не создается;
Свет, электричество и теплота —
Лишь формы разложенья и распада;
Сам человек — могильный паразит,—
Бактерия всемирного гниенья.
Вселенная — не строй, не организм,
А водопад сгорающих миров,
Где солнечная заверть — только случай
Посереди необратимых струй,
Бессмертья нет, материя конечна,
Число миров исчерпано давно.
Все тридцать пять мильонов солнц возникли
В единый миг и сгинут все зараз.
Все бытие случайно и мгновенно.
Явленья жизни — беглый эпизод
Между двумя безмерностями смерти.
Сознанье — вспышка молнии в ночи,
Черта аэролита в атмосфере,
Пролет сквозь пламя вздутого костра
Случайной птицы, вырванной из бури
И вновь нырнувшей в снежную метель.
Как глаз на расползающийся мир
Свободно налагает перспективу
Воздушных далей, облачных кулис
И к горизонту сводит параллели,
Внося в картину логику и строй,—
Так разум среди хаоса явлений
Распределяет их по ступеням
Причинной связи времени, пространства
И укрепляет сводами числа.
Мы, возводя соборы космогонии,
Не внешний в них отображаем мир,
А только грани нашего незнанья.
Системы мира — слепки древних душ,
Зеркальный бред взаимоотражений
Двух противопоставленных глубин.
Нет выхода из лабиринта знанья,
И человек не станет никогда
Иным, чем то, во что он страстно верит.
Так будь же сам вселенной и творцом,
Сознай себя божественным и вечным
И плавь миры по льялам душ и вер.
Будь дерзким зодчим вавилонских башен
Ты, заклинатель сфинксов и химер.</text><name>Космос</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1945</date_from><text>Если можешь неуемно
На разболтанных путях
Жить все время на огромных,
Сумасшедших скоростях,
Чтоб ветра шальной России
Били, яростно трубя,
Чтобы все вокруг косились
На меня и на тебя,
Чтобы дни темнее ночи
И крушенья впереди...
Если можешь, если хочешь,
Не боишься - подходи!</text><name>Если можешь неуемно...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Как восковые, отекли камельи,
Расина декламируют дрозды.
А ночью невеселое веселье
И ядовитый изумруд звезды.
В туманной суете угрюмых улиц
Еще у стоек поят голытьбу,
А мудрые старухи уж разулись,
Чтоб легче спать в игрушечном гробу.
Вот рыболов с улыбкою беззлобной
Подводит жизни прожитой итог,
И кажется мне лилией надгробной
В летейских водах праздный поплавок.
Домов не тронут поздние укоры,
Не дрогнут до рассвета фонари.
Смотри - Парижа путевые сборы.
Опереди его, уйди, умри!</text><name>Как восковые, отекли камельи...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Времыши-камыши
На озера береге,
Где каменья временем,
Где время каменьем.
На берега озере
Времыши, камыши,
На озера береге
Священно шумящие.</text><name>Времыши-камыши...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1875</date_from><text>Хоть мы навек незримыми цепями
Прикованы к нездешним берегам,
Но и в цепях должны свершить мы сами
Тот круг, что боги очертили нам.
Всё, что на волю высшую согласно,
Своею волей чуждую творит,
И под личиной вещества бесстрастной
Везде огонь божественный горит.</text><name>Хоть мы навек незримыми цепями...</name><date_to>1875</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1917</date_from><text>Пою. Но разве я "пою"?
Мой голос огрубел в бою,
И стих мой... блеску нет в его простом наряде.
Не на сверкающей эстраде
Пред "чистой публикой", восторженно-немой,
И не под скрипок стон чарующе-напевный
Я возвышаю голос мой -
Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный.
Наследья тяжкого неся проклятый груз,
Я не служитель муз:
Мой твердый четкий стих - мой подвиг ежедневный.
Родной народ, страдалец трудовой,
Мне важен суд лишь твой,
Ты мне один судья прямой, нелицемерный,
Ты, чьих надежд и дум я - выразитель верный,
Ты, темных чьих углов я- "пес сторожевой"!</text><name>Мой стих</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>По какой реке твой корабль плывет
до последних дней из последних сил?
Когда главный час мою жизнь прервет,
вы же спросите: для чего я жил?
Буду я стоять перед тем судом -
голова в огне, а душа в дыму...
Моя родина - мой последний дом,
все грехи твои на себя приму.
Средь стерни и роз, среди войн и слез
все твои грехи на себе я нес.
Может, жизнь моя и была смешна,
но кому-нибудь и она нужна.</text><name>По какой реке твой корабль плывет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1940</date_from><text>Поднималась пыль густая
Вдоль проселочных дорог,
И стучал, не уставая,
Мой походный котелок.
Пела пуля в непогоду,
Смерти кровная сестра,
Я с тобой ходил в походы,
Спал и мерзнул у костра.
Из тебя в метель ночную —
Помнишь пушечный набат?—
Пил водицу снеговую
Насмерть раненый комбат.
И однажды на опушке —
Густы ели, снег глубок —
Недобитая «кукушка»
Мой пробила котелок,
После боя раным-рано,
Как умел я и как знал,
Боевые его раны
Красной медью заклепал.
И опять пошел в дорогу,
Дует ветер, путь далек.
И подсчитывает ногу
Мой походный котелок.</text><name>Мой походный котелок</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1894</date_from><text>Скандинавская песня
H. IBSEN. GILDET PAA SOLHAUG*.
Горный король на далеком пути.
- Скучно в чужой стороне.-
Деву-красавицу хочет найти.
- Ты не вернешься ко мне.-
Видит усадьбу на мшистой горе.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен-малютка стоит на дворе.
- Ты не вернешься ко мне.-
Он называет невестой ее.
- Скучно в чужой стороне.-
Деве дарит ожерелье свое.
- Ты не вернешься ко мне.-
Дал он ей кольца и за руку взял.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен-малютку в свой замок умчал.
- Ты не вернешься ко мне.-
Годы проходят, пять лет пронеслось.
- Скучно в чужой стороне.-
Много бедняжке поплакать пришлось.
- Ты не вернешься ко мне.-
Девять и десять умчалося лет.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен забыла про солнечный свет.
- Ты не вернешься ко мне.-
Где-то веселье, цветы и весна.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен во мраке тоскует одна.
- Ты не вернешься ко мне.-
* Г.Ибсен. Пир в Сульхауге (норвежск.).</text><name>Горный король</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Уже не любят слушать про войну
прошедшую,
и как я ни взгляну
с эстрады в зал,
томятся в зале:
мол, что-нибудь бы новое сказали.
Еще боятся слушать про войну
грядущую,
ее голубизну
небесную,
с грибами убивающего цвета.
Она еще не родила поэта.
Она не закусила удила.
Ее пришествия еще неясны сроки.
Она писателей не родила,
а ныне не рождаются пророки.</text><name>Уже не любят слушать про войну...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1940</date_from><text>В дальний путь идут корабли
И летят самолеты...
Уходя от милой земли,
Крепче любишь ее ты.
Много стран на свете большом,—
Но своя нам милее,
Много звезд на небе чужом,—
Только наши светлее!
Нет таких друзей и подруг,
Как на родине нашей,—
Вся страна миллионами рук
Нам приветливо машет!
Словно мать, в бою нас хранит,
Ободряет и греет.
«В добрый час!— она говорит.—
Возвращайтесь скорее!»
Кровь свою мы рады отдать
За родных и любимых.
Всех врагов сумеем прогнать
И в бою победим их.
Помним мы родимой земли
И любовь и заботы...
В дальний путь идут корабли
И летят самолеты!</text><name>В дальний путь идут корабли</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1907</date_from><text>Ах ты, Ванечка-солдатик,
Размалиновый ты мой!
Вспоминается мне братик
Перед бунтом и тюрьмой.
Вот такой же был курносый
Сероглазый миловид,
Только глаз один раскосый
Да кругом лица обрит.
Вместе знамя подшивали,
Буквы клеили на нем.
Знали: сбудем все печали,
Только площадь перейдем.
Белошвейня мне постыла,
Переплетная - ему.
Сердце волею заныло,
Ну-ка, душу подыму!
Только почту миновали
И к собору подошли,
Серой тучей наскакали,
Словно встали из земли.
Жгли, давили, не жалели,
Вот такие же, как ты...
Прочь, солдат, с моей постели!
Память горше бедноты!
Вот такие же хлестали
Беззащитную гурьбу.
Что глаза мои видали,
Не забуду и в гробу.
Уходи, солдат проклятый!
Вон он, братик, за тобой
Смотрит, чахлый, бледноватый,
Из постели гробовой.</text><name>Гость</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Беспокойно сегодня мое одиночество —
У портрета стою — и томит тишина...
Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества —
Как живой, прямо в душу глядит с полотна.
Темно-синий камзол отставного военного,
Арапчонок у ног и турецкий кальян.
В заскорузлой руке — серебристого пенного
Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян.
Хмурит брови седые над взорами карими,
Опустились морщины у темного рта.
Эта грудь, уцелев под столькими ударами
Неприятельских шашек,— тоской налита.
Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,
Иль плечам тяжелы прожитые года,
Иль до смерти мила крепостная красавица,
Что завистник-сосед не продаст никогда?
Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный
Прорезается белое пламя луны,—
Тихий призрак встает в подземельи замученной
Неповинной страдалицы — первой жены.
Не избыть этой муки в разгуле неистовом,
Не залить угрызения влагой хмельной...
Запершись в кабинете — покончил бы выстрелом
С невеселою жизнью,— да в небе темно.
И теперь, заклейменный семейным преданием,
Как живой, как живой, он глядит с полотна,
Точно нету прощенья его злодеяниям
И загробная жизнь, как земная,— черна.</text><name>Беспокойно сегодня мое одиночество...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1836</date_from><text>Все творенья в божьем мире
Так прекрасны, хороши!
Но прекрасней человека
Ничего нет на земли!
То себя он ненавидит;
То собой он дорожит;
То полюбит, то разлюбит;
За миг жизни век дрожит...
Даст желаньям ли свободу -
Землю кровью напоит;
Буйной воле даст ли волю -
Под ним море закипит.
Но изменятся стремленья,
Озарится светом ум,-
И своей он красотою
Все на свете помрачит...</text><name>Человек</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Как страшно изменилось тело,
Как рот измученный поблек!
Я смерти не такой хотела,
Не этот назначала срок.
Казалось мне, что туча с тучей
Сшибется где-то в высоте
И молнии огонь летучий
И голос радости могучей,
Как ангелы, сойдут ко мне.</text><name>Как страшно изменилось тело...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1836</date_from><text>Какое дикое ущелье!
Ко мне навстречу ключ бежит —
Он в дол спешит на новоселье...
Я лезу вверх, где ель стоит.
Вот взобрался я на вершину,
Сижу здесь, радостен и тих...
Ты к людям, ключ, спешишь в долину —
Попробуй, каково у них!</text><name>Какое дикое ущелье...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1953</date_from><text>Расступились на площади зданья,
Листья клена целуют звезду.
Нынче ночью - большое гулянье,
И веселье, и праздник в саду.
Но когда пиротехник из рощи
Бросит в небо серебряный свет,
Фантастическим выстрелам ночи
Не вполне доверяйся, поэт.
Улетит и погаснет ракета,
Потускнеют огней вороха...
Вечно светит лишь сердце поэта
В целомудренной бездне стиха.</text><name>Ночное гулянье</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>Стояли как перед витриной,
Почти запрудив тротуар.
Носилки втолкнули в машину.
В кабину вскочил санитар.
И скорая помощь, минуя
Панели, подъезды, зевак,
Сумятицу улиц ночную,
Нырнула огнями во мрак.
Милиция, улицы, лица
Мелькали в свету фонаря.
Покачивалась фельдшерица
Со склянкою нашатыря.
Шел дождь, и в приемном покое
Уныло шумел водосток,
Меж тем как строка за строкою
Марали опросный листок.
Его положили у входа.
Все в корпусе было полно.
Разило парами иода,
И с улицы дуло в окно.
Окно обнимало квадратом
Часть сада и неба клочок.
К палатам, полам и халатам
Присматривался новичок.
Как вдруг из расспросов сиделки,
Покачивавшей головой,
Он понял, что из переделки
Едва ли он выйдет живой.
Тогда он взглянул благодарно
В окно, за которым стена
Была точно искрой пожарной
Из города озарена.
Там в зареве рдела застава,
И, в отсвете города, клен
Отвешивал веткой корявой
Больному прощальный поклон.
«О господи, как совершенны
Дела твои,— думал больной,—
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя.
О боже, волнения слезы
Мешают мне видеть тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать.
Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр».</text><name>В больнице</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1963</date_from><text>У меня гитара есть - расступитесь, стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены,
Только не порвите серебряные струны!
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье.
Кто бы заступился за мой возраст юный?
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части,
Только не порвите серебряные струны!
Но гитару унесли - с нею и свободу.
Упирался я, кричал: - Сволочи! Паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,
Только не порвите серебряные струны!
Что же это, братцы? Не видать мне, что ли,
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?
Загубили душу мне, отобрали волю,
А теперь порвали серебряные струны!</text><name>Серебряные струны</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1850</date_from><text>Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Над вами светила молчат в вышине,
Под вами могилы - молчат и оне.
Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги:
Бессмертье их чуждо труда и тревоги;
Тревога и труд лишь для смертных сердец...
Для них нет победы, для них есть конец.
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба.
Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто ратуя пал, побежденный лишь роком,
Тот вырвал из рук их победный венец.</text><name>Два голоса</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>(Узнав от путешественника
описание сей могилы)
Под занавесою тумана,
Под небом бурь, среди степей,
Стоит могила Оссиана
В горах Шотландии моей.
Летит к ней дух мой усыпленный
Родимым ветром подышать
И от могилы сей забвенной
Вторично жизнь свою занять!..</text><name>Гроб Оссиана</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.</text><name>Тучи</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1941</date_from><text>В сизых тучках
Солнце золотится —
Точно рдеет
Уголек в золе...
Люди говорят,
Что ворон-птица
Сотни лет
Кочует по земле.
В зимний вечер
В роще подмосковной,
Неподвижен
И как перст один,
На зеленой
Кровельке церковной
Он сидит,
Хохлатый нелюдим.
Есть в его
Насупленном покое
Безразличье
Долгого пути!
В нем таится
Что-то колдовское,
Вечное,
Бессмертное почти!
«Отгадай-ка,—
Молвит он,—
Который
Век на белом свете
Я живу?
Я видал,
Как вел Стефан Баторий
Гордое шляхетство
На Москву.
Города
Лежали бездыханно
На полях
Поруганной земли...
Я видал,
Как орды Чингисхана
Через этот бор
С востока шли.
В этот лес
Французов
Утром хмурым
Завела
Недобрая стезя,
И глядел на них я,
Сыто щуря,
Желтые
Ленивые глаза.
Я потом
Из темной чащи слышал,
Как они бежали второпях,
И свивали полевые мыши
Гнезда
В их безглазых черепах.
Тот же месяц
Плыл над синим бором,
И закат горел,
Как ярый воск.
И у всех у них
Я, старый ворон,
Из костей
Клевал соленый мозг!»
Так и немцы:
Рвутся стаей хищной,
А промчится год —
Глядишь,
Их нет...
Черной птице
Надо много пищи,
Чтоб прожить на свете
Сотни лет.</text><name>Ворон</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>Придавлен душною дремотой,
я задыхался в черном сне.
Как птица, вздрагивало что-то
непостижимое во мне.
И возжелал я в буйном блеске
свободно взмыть,— и в сердце был
тяжелый шорох, угол резкий
каких-то исполинских крыл.
И жизнь мучительно и чудно
вся напряглась и не могла
освободить их трепет трудный —
крутые распахнуть крыла.
Как будто каменная сила —
неизмеримая ладонь —
с холодным хрустом придавила
их тяжкий шелковый огонь.
Ах, если б звучно их раскинуть,
исконный камень превозмочь,
громаду черную содвинуть,
прорвать глухонемую ночь,—
с каким бы громом я воспрянул,
огромен, светел и могуч!
Какой бы гром в ответ мне грянул
из глубины багряных туч!</text><name>Придавлен душною дремотой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1829</date_from><text>Сладкие слезы первой любви, как росы,
вы иссохли!
- Нет! на бессмертных цветах в светлом раю
мы блестим!</text><name>Слезы любви</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Утро брезжит,
а дождик брызжет.
Я лежу на вокзале
в углу.
Я еще молодой и рыжий,
Мне легко
на твердом полу.
Еще волосы не поседели
И товарищей милых
ряды
Не стеснились, не поредели
От победы
и от беды.
Засыпаю, а это значит:
Засыпает меня, как песок,
Сон, который вчера был
начат,
Но остался большой кусок.
Вот я вижу себя в каптерке,
А над ней снаряды снуют.
Гимнастерки. Да, гимнастерки!
Выдают нам. Да, выдают!
Девятнадцатый год рожденья -
Двадцать два
в сорок первом году
Принимаю без возраженья,
Как планиду и как звезду.
Выхожу, двадцатидвухлетний
И совсем некрасивый собой,
В свой решительный,
и последний,
И предсказанный песней бой.
Привокзальный Ленин мне
снится:
С пьедестала он сходит в тиши
И, протягивая десницу,
Пожимает мою от души.</text><name>Сон</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1923</date_from><text>— Как поводырь еще незрячих
— Дремать довольно наяву.
— Ты изодрал подошвы строчек
— О камни острые любви.
— Давил ты много виноградин
— К тебе протянутых грудей.
— Базар страстей тебе же вреден,
— Ленивец тщетно молодой.
— Ты, ставший выкрестом порока,
— Тряхнувший сердцем, как мошной,
— Иль ты не видишь дырья крика
— В подоле русской тишины.
И голос сходен был с ожогом,
И брел, отщепенец греха,
Я заикающимся шагом,
Чтоб с солнцем встретиться вверху.
Был песней каждый шаг отмечен,
Я солнцем был отмечен сам,
И было солнце схоже очень
С моей возлюбленной лицом.
Так в красном знамени, плывущем
Как парус, над волною рук,
Восторженно мы часто ищем
Целованный румянец щек.
Так часто видят капитаны,
Сквозь штормный вихрь, к рулю припав,
В бегущей за кормою пене
Улыбку милую зубов.
И, оступясь с уступа с всхлипом,
Как с уст срывается аминь,
С лучом скатился вместе с трупом
В ладони нижних деревень.
На сотни весен эти песни
Торжественно ликуют пусть!
Слепцы, слепцы! Какое счастье,
Как на постель, в могилу пасть!</text><name>Отщепенец греха</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1864</date_from><text>Ты видишь, за спиной косцов
Сверкнули косы блеском чистым,
И поздний пар от их котлов
Упитан ужином душистым.
Лиловым дымом даль поя,
В сияньи тонет дня светило,
И набежавших туч края
Стеклом горючим окаймило.
Уже подрезан, каждый ряд
Цветов лежит пахучей цепью.
Какая тень и аромат
Плывут над меркнущею степью!
В душе смиренной уясни
Дыханье ночи непорочной
И до огней зари восточной
Под звездным пологом усни!</text><name>Ты видишь, за спиной косцов...</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1918</date_from><text>В час утренний у Santa Margherita
Я повстречал ее. Она стояла
На мостике, спиной к перилам. Пальцы
На сером камне, точно лепестки,
Легко лежали. Сжатые колени
Под белым платьем проступали слабо...
Она ждала. Кого? В шестнадцать лет
Кто грезится прекрасной англичанке
В Венеции? Не знаю - и не должно
Мне знать того. Не для пустых догадок
Ту девушку припомнил я сегодня.
Она стояла, залитая солнцем,
Но мягкие поля панамской шляпы
Касались плеч приподнятых - и тенью
Прохладною лицо покрыли. Синий
И чистый взор лился оттуда, словно
Те воды свежие, что пробегают
По каменному ложу горной речки,
Певучие и быстрые... Тогда-то
Увидел я тот взор невыразимый,
Который нам, поэтам, суждено
Увидеть раз и после помнить вечно.
На миг один является пред нами
Он на земле, божественно вселяясь
В случайные лазурные глаза.
Но плещут в нем те пламенные бури,
Но вьются в нем те голубые вихри,
Которые потом звучали мне
В сиянье солнца, в плеске черных гондол,
В летучей тени голубя и в красной
Струе вина.
И поздним вечером, когда я шел
К себе домой, о том же мне шептали
Певучие шаги венецианок,
И собственный мой шаг казался звонче,
Стремительней и легче. Ах, куда,
Куда в тот миг мое вспорхнуло сердце,
Когда тяжелый ключ с пружинным звоном
Я повернул в замке? И отчего,
Переступив порог сеней холодных,
Я в темноте у каменной цистерны
Стоял так долго? Ощупью взбираясь
По лестнице, влюбленностью назвал я
Свое волненье. Но теперь я знаю,
Что крепкого вина в тот день вкусил я -
И чувствовал еще в своих устах
Его минутный вкус. А вечный хмель
Пришел потом.</text><name>Встреча</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Я весь в свету, доступен всем глазам,-
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам...
Нет-нет, сегодня - точно к амбразуре.
И микрофону я не по нутру -
Да, голос мой любому опостылит,-
Уверен, если где-то я совру -
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!
Он, бестия, потоньше острия -
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты.
Ему плевать, что не в ударе я,-
Но пусть я верно выпеваю ноты!
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую,-
Ведь если я душою покривлю -
Он ни за что не выправит кривую.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит.
Лишь только замолчу - ужалит он,-
Я должен петь - до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало - ты змея, я знаю!
И я сегодня - заклинатель змей:
Я не пою - я кобру заклинаю!
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца,-
Рук не поднять - гитара вяжет руки!
Опять!! Не будет этому конца!
Что есть мой микрофон - кто мне ответит?
Теперь он - как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона -
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И - жара!.. Жара!.. Жара!</text><name>Я весь в свету, доступен всем глазам...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1808</date_from><text>Мой друг, хранитель-ангел мой,
О ты, с которой нет сравненья,
Люблю тебя, дышу тобой;
Но где для страсти выраженья?
Во всех природы красотах
Твой образ милый я встречаю;
Прелестных вижу - в их чертах
Одну тебя воображаю.
Беру перо - им начертать
Могу лишь имя незабвенной;
Одну тебя лишь прославлять
Могу на лире восхищенной:
С тобой, один, вблизи, вдали,
Тебя любить - одна мне радость;
Ты мне все блага на земли;
Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.
В пустыне, в шуме в городском
Одной тебе внимать мечтаю;
Твой образ - забываясь сном,
С последней мыслию сливаю;
Приятный звук твоих речей
Со мной во сне не расстается;
Проснусь - и ты в душе моей
Скорей, чем день очам коснется.
Ах! мне ль разлуку знать с тобой?
Ты всюду спутник мой незримый;
Молчишь - мне взор понятен твой,
Для всех других неизъяснимый;
Я в сердце твой приемлю глас;
Я пью любовь в твоем дыханье...
Восторги, кто постигнет вас,
Тебя, души очарованье?
Тобой и для одной тебя
Живу и жизнью наслаждаюсь;
Тобою чувствую себя;
В тебе природе удивляюсь.
И с чем мне жребий мой сравнить?
Чего желать в толь сладкой доле?
Любовь мне жизнь - ах! я любить
Еще стократ желал бы боле.</text><name>Песня (Мой друг, хранитель-ангел мой...)</name><date_to>1808</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1879</date_from><text>Стройно и тихо проходишь ты по жизненному пути, без слез и без улыбки, едва оживленная равнодушным вниманием.
Ты добра и умна... и все тебе чуждо - и никто тебе не нужен.
Ты прекрасна - и никто не скажет: дорожишь ли ты своей красотою или нет? Ты безучастна сама - и не требуешь участия.
Твой взор глубок - и не задумчив; пусто в этой светлой глубине.
Так, в Елисейских полях, под важные звуки глюковских мелодий - беспечально и безрадостно проходят стройные тени.</text><name>Н. Н.</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>Я пришел к Рождеству с пустым карманом.
Издатель тянет с моим романом.
Календарь Москвы заражен Кораном.
Не могу я встать и поехать в гости
ни к приятелю, у которого плачут детки,
ни в семейный дом, ни к знакомой девке.
Всюду необходимы деньги.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.
Ах, проклятое ремесло поэта.
Телефон молчит, впереди диета.
Можно в месткоме занять, но это
— все равно, что занять у бабы.
Потерять независимость много хуже,
чем потерять невинность. Вчуже,
полагаю, приятно мечтать о муже,
приятно произносить «пора бы».
Зная мой статус, моя невеста
пятый год за меня ни с места;
и где она нынче, мне неизвестно:
правды сам черт из нее не выбьет.
Она говорит: «Не горюй напрасно.
Главное — чувства! Единогласно?»
И это с ее стороны прекрасно.
Но сама она, видимо, там, где выпьет.
Я вообще отношусь с недоверьем к ближним.
Оскорбляю кухню желудком лишним.
В довершенье всего, досаждаю личным
взглядом на роль человека в жизни.
Они считают меня бандитом,
издеваются над моим аппетитом.
Я не пользуюсь у них кредитом.
«Наливайте ему пожиже!»
Я вижу в стекле себя холостого.
Я факта в толк не возьму простого,
как дожил до Рождества Христова
Тысяча Девятьсот Шестьдесят Седьмого.
Двадцать шесть лет непрерывной тряски,
рытья по карманам, судейской таски,
ученья строить Закону глазки,
изображать немого.
Жизнь вокруг идет как по маслу.
(Подразумеваю, конечно, массу.)
Маркс оправдывается. Но, по Марксу,
давно пора бы меня зарезать.
Я не знаю, в чью пользу сальдо.
Мое существование парадоксально.
Я делаю из эпохи сальто.
Извините меня за резвость!
То есть все основания быть спокойным.
Никто уже не кричит: «По коням!»
Дворяне выведены под корень.
Ни тебе Пугача, ни Стеньки.
Зимний взят, если верить байке.
Джугашвили хранится в консервной банке.
Молчит орудие на полубаке.
В голове моей — только деньги.
Деньги прячутся в сейфах, в банках,
в чулках, в полу, в потолочных балках,
в несгораемых кассах, в почтовых бланках.
Наводняют собой Природу!
Шумят пачки новеньких ассигнаций,
словно вершины берез, акаций.
Я весь во власти галлюцинаций.
Дайте мне кислороду!
Ночь. Шуршание снегопада.
Мостовую тихо скребет лопата.
В окне напротив горит лампада.
Я торчу на стальной пружине.
Вижу только лампаду. Зато икону
я не вижу. Я подхожу к балкону.
Снег на крышу кладет попону,
и дома стоят, как чужие.
Равенство, брат, исключает братство.
В этом следует разобраться.
Рабство всегда порождает рабство.
Даже с помощью революций.
Капиталист развел коммунистов.
Коммунисты превратились в министров.
Последние плодят морфинистов.
Почитайте, что пишет Луций.
К нам не плывет золотая рыбка.
Маркс в производстве не вяжет лыка.
Труд не является товаром рынка.
Так говорить — оскорблять рабочих.
Труд — это цель бытия и форма.
Деньги — как бы его платформа.
Нечто помимо путей прокорма.
Размотаем клубочек.
Вещи больше, чем их оценки.
Сейчас экономика просто в центре.
Объединяет нас вместо церкви,
объясняет наши поступки.
В общем, каждая единица
по своему существу — девица.
Она желает объединиться.
Брюки просятся к юбке.
Шарик обычно стремится в лузу.
(Я, вероятно, терзаю Музу.)
Не Конкуренции, но Союзу
принадлежит прекрасное завтра.
(Я отнюдь не стремлюсь в пророки.
Очень возможно, что эти строки
сократят ожиданья сроки:
«Год засчитывать за два».)
Пробил час и пора настала
для брачных уз Труда — Капитала.
Блеск презираемого металла
(дальше — изображенье в лицах)
приятней, чем пустота в карманах,
проще, чем чехарда тиранов,
лучше цивилизации наркоманов,
общества, выросшего на шприцах.
Грех первородства — не суть сиротства.
Многим, бесспорно, любезней скотство.
Проще различье найти, чем сходство:
«У Труда с Капиталом контактов нету».
Тьфу-тьфу, мы выросли не в Исламе,
хватит трепаться о пополаме.
Есть влечение между полами.
Полюса создают планету.
Как холостяк я грущу о браке.
Не жду, разумеется, чуда в раке.
В семье есть ямы и буераки.
Но супруги — единственный вид владельцев
того, что они создают в усладе.
Им не требуется «Не укради».
Иначе все пойдем Христа ради.
Поберегите своих младенцев!
Мне, как поэту, все это чуждо.
Больше: я знаю, что «коемуждо...»
Пишу и вздрагиваю: вот чушь-то,
неужто я против законной власти?
Время спасет, коль они неправы.
Мне хватает скандальной славы.
Но плохая политика портит нравы.
Это уж — по нашей части!
Деньги похожи на добродетель.
Не падая сверху — Аллах свидетель,—
деньги чаще летят на ветер
не хуже честного слова.
Ими не следует одолжаться.
С нами в гроб они не ложатся.
Им предписано умножаться,
словно басням Крылова.
Задние мысли сильней передних.
Любая душа переплюнет ледник.
Конечно, обществу проповедник
нужней, чем слесарь, науки.
Но, пока нигде не слыхать пророка,
предлагаю — дабы еще до срока
не угодить в объятья порока:
займите чем-нибудь руки.
Я не занят, в общем, чужим блаженством.
Это выглядит красивым жестом.
Я занят внутренним совершенством:
полночь — полбанки — лира.
Для меня деревья дороже леса.
У меня нет общего интереса.
Но скорость внутреннего прогресса
больше, чем скорость мира.
Это — основа любой известной
изоляции. Дружба с бездной
представляет сугубо местный
интерес в наши дни. К тому же
это свойство несовместимо
с братством, равенством, и, вестимо,
благородством невозместимо,
недопустимо в муже.
Так, тоскуя о превосходстве,
как Топтыгин на воеводстве,
я пою вам о производстве.
Буде указанный выше способ
всеми правильно будет понят,
общество лучших сынов нагонит,
факел разума не уронит,
осчастливит любую особь.
Иначе — верх возьмут телепаты,
буддисты, спириты, препараты,
фрейдисты, неврологи, психопаты.
Кайф, состояние эйфории,
диктовать нам будет свои законы.
Наркоманы прицепят себе погоны.
Шприц повесят вместо иконы
Спасителя и Святой Марии.
Душу затянут большой вуалью.
Объединят нас сплошной спиралью.
Воткнут в розетку с этил-моралью.
Речь освободят от глагола.
Благодаря хорошему зелью,
закружимся в облаках каруселью.
Будем спускаться на землю
исключительно для укола.
Я уже вижу наш мир, который
покрыт паутиной лабораторий.
А паутиною траекторий
покрыт потолок. Как быстро!
Это неприятно для глаза.
Человечество увеличивается в три раза.
В опасности белая раса.
Неизбежно смертоубийство.
Либо нас перережут цветные.
Либо мы их сошлем в иные
миры. Вернемся в свои пивные.
Но то и другое — не христианство.
Православные! Это не дело!
Что вы смотрите обалдело?!
Мы бы предали Божье Тело,
расчищая себе пространство.
Я не воспитывался на софистах.
Есть что-то дамское в пацифистах.
Но чистых отделять от нечистых —
не наше право, поверьте.
Я не указываю на скрижали.
Цветные нас, бесспорно, прижали.
Но не мы их на свет рожали,
не нам предавать их смерти.
Важно многим создать удобства.
(Это можно найти у Гоббса.)
Я сижу на стуле, считаю до ста.
Чистка — грязная процедура.
Не принято плясать на могиле.
Создать изобилие в тесном мире
это по-христиански. Или:
в этом и состоит Культура.
Нынче поклонники оборота
«Религия — опиум для народа»
поняли, что им дана свобода,
дожили до золотого века.
Но в таком реестре (издержки слога)
свобода не выбрать — весьма убога.
Обычно тот, кто плюет на Бога,
плюет сначала на человека.
«Бога нет. А земля в ухабах».
«Да, не видать. Отключусь на бабах».
Творец, творящий в таких масштабах,
делает слишком большие рейды
между объектами. Так что то, что
там Его царствие,— это точно.
Оно от мира сего заочно.
Сядьте на свои табуреты.
Ночь. Переулок. Мороз блокады.
Вдоль тротуаров лежат карпаты.
Планеты раскачиваются, как лампады,
которые Бог возжег в небосводе
в благоговенье своем великом
перед непознанным нами ликом
(поэзия делает смотр уликам),
как в огромном кивоте.
В Новогоднюю ночь я сижу на стуле.
Ярким блеском горят кастрюли.
Я прикладываюсь к микстуре.
Нерв разошелся, как черт в сосуде.
Ощущаю легкий пожар в затылке.
Вспоминаю выпитые бутылки,
вологодскую стражу, Кресты, Бутырки.
Не хочу возражать по сути.
Я сижу на стуле в большой квартире.
Ниагара клокочет в пустом сортире.
Я себя ощущаю мишенью в тире,
вздрагиваю при малейшем стуке.
Я закрыл парадное на засов, но
ночь в меня целит рогами Овна,
словно Амур из лука, словно
Сталин в XVII съезд из «тулки».
Я включаю газ, согреваю кости.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.
Не желаю искать жемчуга в компосте!
Я беру на себя эту смелость!
Пусть изучает навоз кто хочет!
Патриот, господа, не крыловский кочет.
Пусть КГБ на меня не дрочит.
Не бренчи ты в подкладке, мелочь!
Я дышу серебром и харкаю медью!
Меня ловят багром и дырявой сетью.
Я дразню гусей и иду к бессмертью,
дайте мне хворостину!
Я беснуюсь, как мышь в темноте сусека!
Выносите святых и портрет Генсека!
Раздается в лесу топор дровосека.
Поваляюсь в сугробе, авось остыну.
Ничего не остыну! Вообще забудьте!
Я помышляю почти о бунте!
Не присягал я косому Будде,
за червонец помчусь за зайцем!
Пусть закроется — где стамеска!—
яснополянская хлеборезка!
Непротивленье, панове, мерзко.
Это мне — как серпом по яйцам!
Как Аристотель на дне колодца,
откуда не ведаю что берется.
Зло существует, чтоб с ним бороться,
а не взвешивать на коромысле.
Всех скорбящих по индивиду,
всех подверженных конъюнктивиту,
всех к той матери по алфавиту:
демократия в полном смысле!
Я люблю родные поля, лощины,
реки, озера, холмов морщины.
Все хорошо. Но дерьмо мужчины:
в теле, а духом слабы.
Это я верный закон накнокал.
Все утирается ясный сокол.
Господа, разбейте хоть пару стекол!
Как только терпят бабы?
Грустная ночь у меня сегодня.
Смотрит с обоев былая сотня.
Можно поехать в бордель, и сводня —
нумизматка — будет согласна.
Лень отклеивать, суетиться.
Остается тихо сидеть, поститься
да напротив в окно креститься,
пока оно не погасло.
«Зелень лета, эх, зелень лета!
Что мне шепчет куст бересклета?
Хорошо пройтись без жилета!
Зелень лета вернется.
Ходит девочка, эх, в платочке.
Ходит по полю, рвет цветочки.
Взять бы в дочки, эх, взять бы в дочки.
В небе ласточка вьется».</text><name>Речь о пролитом молоке</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1855</date_from><text>Эти бедные селенья,
Эта скудная природа -
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.</text><name>Эти бедные селенья...</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1811</date_from><text>Синица на море пустилась:
Она хвалилась,
Что хочет море сжечь.
Расславилась тотчас о том по свету речь.
Страх обнял жителей Нептуновой столицы;
Летят стадами птицы;
А звери из лесов сбегаются смотреть,
Как будет Океан, и жарко ли гореть.
И даже, говорят, на слух молвы крылатой,
Охотники таскаться по пирам
Из первых с ложками явились к берегам,
Чтоб похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщик и самый тароватый
Не давывал секретарям.
Толпятся: чуду всяк заранее дивится,
Молчит и, на море глаза уставя, ждет;
Лишь изредка иной шепнет:
"Вот закипит, вот тотчас загорится!"
Не тут-то: море не горит.
Кипит ли хоть? - и не кипит.
И чем же кончились затеи величавы?
Синица со стыдом всвояси уплыла;
Наделала Синица славы,
А море не зажгла.
Примолвить к речи здесь годится,
Но ничьего не трогая лица:
Что делом, не сведя конца,
Не надобно хвалиться.</text><name>Синица</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1911</date_from><text>Под смутный говор, стройный гам,
Сквозь мерное сверканье балов,
Так странно видеть по стенам
Высоких старых генералов.
Приветный голос, ясный взгляд,
Бровей седеющих изгибы
Нам ничего не говорят
О том, о чем сказать могли бы.
И кажется, что в вихре дней,
Среди сановников и денди,
Они забыли о своей
Благоухающей легенде.
Они забыли дни тоски,
Ночные возгласы: «К оружью»,
Унылые солончаки
И поступь мерную верблюжью;
Поля неведомой земли,
И гибель роты несчастливой,
И Уч-Кудук, и Киндерли,
И русский флаг над белой Хивой.
Забыли? Нет! Ведь каждый час
Каким-то случаем прилежным
Туманит блеск спокойных глаз,
Напоминает им о прежнем.
«Что с вами?» — «Так, нога болит».
«Подагра?» — «Нет, сквозная рана».
И сразу сердце защемит
Тоска по солнцу Туркестана.
И мне сказали, что никто
Из этих старых ветеранов,
Средь копий Греза и Ватто,
Средь мягких кресел и диванов,
Не скроет ветхую кровать,
Ему служившую в походах,
Чтоб вечно сердце волновать
Воспоминаньем о невзгодах.</text><name>Туркестанские генералы</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Древним плугом поле взрыто,
Будут зерна в глубине!
Ширь пустынная открыта
Зеленеющей весне...
В древнем поле, над оврагом,
Вековой своей тропой,
С зыбкой ношей, мерным шагом
Бродит Сеятель слепой...
Он бессмертною десницей,
Строго помня свой завет,
Сеет плевелы с пшеницей,
Хлеб людской и божий цвет...
Будет год ли урожайный,
Иль бесплодье ждет зерно,
Приговора вечной тайны
Старцу ведать не дано...
Он лишь мерно, горстью полной,
Рассыпает вдоль межи
Летний трепет, шелест, волны,
Звон и пенье в поле ржи...
Из лукошка рокового
Он лишь сеет дар Творца —
Скудный свет людского крова
И проклятие жнеца!
Примечание: Впервые опубликовано - «Русская мысль», 1911, No.5.</text><name>Сеятель</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1872</date_from><text>День православного Востока,
Святись, святись, великий день,
Разлей свой благовест широко
И всю Россию им одень!
Но и святой Руси пределом
Ее призыва не стесняй:
Пусть слышен будет в мире целом,
Пускай он льется через край,
Своею дальнею волною
И ту долину захватя,
Где бьется с немощию злою
Мое родимое дитя, -
Тот светлый край, куда в изгнанье
Она судьбой увлечена,
Где неба южного дыханье
Как врачебство лишь пьет она...
О, дай болящей исцеленье,
Отрадой в душу ей повей,
Чтобы в Христово воскресенье
Всецело жизнь воскресла в ней...</text><name>День православного Востока...</name><date_to>1872</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1814</date_from><text>За чашей пуншевой в политику с друзьями
Пустился Бавий наш, присяжный стихотвор.
Одомаратели все сделались судьями,
И каждый прокричал свой умный приговор,
Как ныне водится, Наполеону:
«Сорвем с него корону!»
— «Повесим!»— «Нет, сожжем!»
— «Нет, это жестоко... в Казну отвезем
И медленным отравим ядом».
— «Очнется!»— «Как же быть?»
—«Пускай истает гладом!»
—«От жажды!..» — «Нет!» —
вскричал насмешливый Филон,—
Нет! с большей лютостью дни изверга скончайте!
На Эльбе виршами до смерти зачитайте,
Ручаюсь: с двух стихов у вас зачахнет он!»</text><name>Новый род смерти</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes><item>Спортивные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1963</date_from><text>О прошлом зная понаслышке,
с жестокой резвостью волчат
в спортивных курточках мальчишки
в аудиториях кричат.
Зияют в их стихотвореньях
с категоричной прямотой
непониманье, и прозренье,
и правота, и звук пустой.
Мне б отвернуться отчужденно,
но я нисколько не таюсь,
что с добротою раздраженной
сам к этим мальчикам тянусь.
Я сделал сам не так уж мало,
и мне, как дядьке иль отцу,
и ублажать их не пристало,
и унижать их не к лицу.
Мне непременно только надо -
точнее не могу сказать -
сквозь их смущенность и браваду
сердца и душу увидать.
Ведь все двадцатое столетье -
весь ветер счастья и обид -
и нам, и вам, отцам и детям,
по-равному принадлежит.
И мы, без ханжества и лести,
за все, чем дышим и живем,
не по-раздельному, а вместе
свою ответственность несем.</text><name>Мальчишки</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1756</date_from><text>Пойте, птички, вы свободу,
Пойте красную погоду;
Но когда бы в рощах сих,
Ах, несносных мук моих
Вы хоть соту часть имели,
Больше б вы не пели.
Мчит весна назад прежни красоты,
Луг позеленел, сыплются цветы.
Легки ветры возлетают,
Розы плен свой покидают,
Тают снеги на горах,
Реки во своих брегах,
Веселясь, струями плещут.
Всё пременно. Только мне
В сей печальной стороне
Солнечны лучи не блещут.
О потоки, кои зрели радости мои,
Рощи и пещеры, холмы, все места сии!
Вы-то видели тогда, как я веселился,
Ныне, ах! того уж нет, я тех дней лишился.
Вы-то знаете одни,
Сносно ль без Кларисы ныне
Пребывать мне в сей пустыне
И иметь такие дни.
Земледелец в жаркий полдень отдыхает
И в тени любезну сладко вспоминает,
В день трудится над сохой,
Ввечеру пойдет домой
И в одре своей любезной
Засыпает по трудах;
Ах! а мне в сей жизни слезной
Не видать в своих руках
Дорогой Кларисы боле,
Только тень ея здесь в поле.
Древеса, я в первый раз
Жар любви познал при вас;
Вы мне кажетеся сиры,
К вам уж сладкие зефиры
С смехами не прилетят,
Грации в листах оплетенных,
Глаз лишася драгоценных,
Завсегда о них грустят.
Ах, зачем вы приходили,
Дни драгие, ах, зачем!
Лучше б вы мне не манили
Счастием в жилище сем.
За немногие минуты
Дни оставши стали люты,
И куда я ни пойду,-
Ни в приятнейшей погоде,
Ни в пастушьем короводе
Я утехи не найду.
Где ты, вольность золотая,
Как Кларисы я не знал,
А когда вздыхати стал,
Где ты, где ты, жизнь драгая!
Не смотрю я на девиц,
Не ловлю уже силками
Я, прикармливая, птиц,
Не гоняюсь за зверями
И не ужу рыб; грущу,
Ни на час не испущу,
Больше в сих местах незримой,
Из ума моей любимой.</text><name>Пойте, птички, вы свободу...</name><date_to>1756</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1939</date_from><text>Время, что ли, у нас такое,
Мне по метрике сорок лет,
А охоты к теплу, к покою
Хоть убей, и в помине нет.
Если буря шумит на свете,-
Как в тепле усидеть могу?
Подхватил меня резкий ветер
Закружил, забросил в тайгу.
По армейской старой привычке
Трехлинейка опять в руке.
И тащуся к чертям на кулички
На попутном грузовике.
Пусть от стужи в суставах скрежет.
Пусть от голода зуд тупой.
Если пуля в пути не срежет,
Значит - жив, значит - песню пой.
Только будет крепче и метче
Слово, добытое из огня.
Фронтовой бродята - газетчик -
Я в любом блиндаже родня.
Чем тропинка труднее, уже,
Тем задорней идешь вперед.
И тебя на ветру, на стуже
Никакая хворь не берет.
Будто броня на мне литая.
Будто возрасту власти нет.
Этак сто лет проживешь, считая,
Что тебе восемнадцать лет.</text><name>Время, что ли, у нас такое...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1823</date_from><text>Притворной нежности не требуй от меня:
Я сердца моего не скрою хлад печальный.
Ты права, в нем уж нет прекрасного огня
Моей любви первоначальной.
Напрасно я себе на память приводил
И милый образ твой и прежние мечтанья:
Безжизненны мои воспоминанья,
Я клятвы дал, но дал их выше сил.
Я не пленен красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали;
Но годы долгие в разлуке протекли,
Но в бурях жизненных развлекся я душою.
Уж ты жила неверной тенью в ней;
Уже к тебе взывал я редко, принужденно,
И пламень мой, слабея постепенно,
Собою сам погас в душе моей.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
Нас только первая любовь.
Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной;
Кто знает? мнением сольюся я с толпой;
Подругу, без любви - кто знает? - изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
И в храме стану рядом с нею,
Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,
И назову ее моею;
И весть к тебе придет, но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим:
Мы не сердца под брачными венцами,
Мы жребии свои соединим.
Прощай! Мы долго шли дорогою одною;
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.</text><name>Признание</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1963</date_from><text>А. Вознесенскому
Сюда, к просторам вольным, северным,
где крякал мир и нерестился,
я прилетел, подранок, селезень,
и на Печору опустился.
И я почуял всеми нервами,
как из-за леса осиянно
пахнуло льдинами и нерпами
в меня величье океана.
Я океан вдохнул и выдохнул,
как будто выдохнул печали,
и все дробинки кровью вытолкнул,
даря на память их Печоре.
Они пошли на дно холодное,
а сам я, трепетный и легкий,
поднялся вновь, крылами хлопая,
с какой-то новой силой летною.
Меня ветра чуть-чуть покачивали,
неся над мхами и кустами.
Сопя, дорогу вдаль показывали
ондатры мокрыми усами.
Через простор земель непаханых,
цветы и заячьи орешки,
меня несли на пантах бархатных
веселоглазые олешки.
Когда на кочки я присаживался,—
и тундра ягель подносила,
и клюква, за зиму прослаженная,
себя попробовать просила.
И я, затворами облязганный,
вдруг понял — я чего-то стою,
раз я такою был обласканный
твоей, Печора, добротою!
Когда-нибудь опять, над Севером,
тобой не узнанный, Печора,
я пролечу могучим селезнем,
сверкая перьями парчово.
И ты засмотришься нечаянно
на тот полет и оперенье,
забыв, что все это не чье-нибудь —
твое, Печора, одаренье.
И ты не вспомнишь, как ты прятала
меня весной, как обреченно
то оперенье кровью плакало
в твой голубой подол, Печора...</text><name>Подранок</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Слышу
Киновари крик,
Но не где-то глубоко там
Под горбатым переплетом
Сокровенной книги книг
И не в складках древних риз
На мужах святых и женах,
Господом убереженных от червя, мышей и крыс,—
В заповедных уголках, не церковных,
Так музейных,—
А на варежках, платках, на халатах
бумазейных,
На коротеньких подолах —
Словом, где-то вне границ
Изучаемого в школах.
Спит
Спокойно
Мир страниц,
Лики книг покрыла пыль,
Даже сталь пошла в утиль,
Старый шпиль успел свалиться,
Но уверенно стремится
Птица Сирин, эта птица,
Воплотиться в шелк, и ситцы,
И в полотна, и в текстиль...
Речь идет про русский стиль.</text><name>Птица Сирин</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>Ты взора не сводил с звезды своей вожатой
И средь пустынь нагих, презревши бури стон,
Любви и истины искал святой закон
И в мир гармонии парил мечтой крылатой.</text><name>Муравьеву-Апостолу (Ты взора не сводил...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Как просто объявить себя святым,
Тряпицу вывесив, как флаг, на жерди
Над глинобитный домиком своим,
И размышлять о жизни и о смерти;
Уйдя от всех трудов, тревог, забот,
Накрыв худые плечи мешковиной,
Скрестить колени, восседать, как бог,
Потряхивая шевелюрой львиной.
Ты в мире гость и в каждом доме гость.
Вставай, иди топчи свою дорожку.
Голодные отсыплют рису горсть,
Бедняк отдаст последнюю лепешку.
Постой! Ответь мне на вопрос простой:
Они святые или ты святой?</text><name>Как просто объявить себя святым...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Давным-давно, еще до появленья,
я знал тебя, любил тебя и ждал.
Я выдумал тебя, мое стремленье,
моя печаль, мой верный идеал.
И ты пришла, заслышав ожиданье,
узнав, что я заранее влюблен,
как детские идут воспоминанья
из глубины покинутых времен.
Уверясь в том, что это образ мой,
что создан он мучительной тоскою,
я любовался вовсе не тобою,
а вымысла бездушною игрой.
Благодарю за смелое ученье,
за весь твой смысл, за все -
за то, что ты
была не только рабским воплощеньем,
не только точной копией мечты:
исполнена таких духовных сил,
так далека от всякого притворства,
как наглый блеск созвездий бутафорских
далек от жизни истинных светил;
настолько чистой и такой сердечной,
что я теперь стою перед тобой,
навеки покоренный человечной,
стремительной и нежной красотой.
Пускай меня мечтатель не осудит:
я радуюсь сегодня за двоих
тому, что жизнь всегда была и будет
намного выше вымыслов моих.</text><name>Давным-давно</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Немецкий автоматчик подстрелит на дороге,
Осколком ли фугаски перешибут мне ноги,
В живот ли пулю влепит эсесовец-мальчишка,
Но все равно мне будет на этом фронте крышка.
И буду я разутый, без имени и славы
Замерзшими глазами смотреть на снег кровавый.</text><name>Немецкий автоматчик подстрелит на дороге...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1953</date_from><text>В. Бокову
На небо взглянешь —
Звезд весенних тыщи!
Что юности в блескучей высоте?!
Но яростнее, чем потребность в пище,
Была у нас потребность в красоте.
Нам красота давалась понемножку...
По вечерам, когда шумел привал,
Сапожник ротный, мучая гармошку,
Ее для нас упорно добывал.
Она была минутной и не броской.
Мелькнет — и нет: под утро вдалеке,
На горке — стеариновой березкой,
В ночи — луной, раздробленной в реке.
А то бывало: осень, вязнут танки,
И чад, и гарь — и вдруг она возьмет
И чистым взором познанской крестьянки
Из-под руки, лукавая, сверкнет.</text><name>Красота</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Работа нетяжелая,
И мне присуждено
Пить местное, дешевое
Грузинское вино.
Я пью его без устали,
Стакан на свет гляжу,
С матросами безусыми
По городу брожу.
С матросами безусыми
Брожу я до утра
За девочками с бусами
Из чешского стекла.
Матросам завтра вечером
К Босфору отплывать,
Они спешат, их четверо,
Я пятый - мне плевать.
Мне оставаться в городе,
Где море и базар,
Где девочки негордые
Выходят на бульвар.</text><name>Батум</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1893</date_from><text>Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею,
С вечернею зарею.
И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю...
И это желание не знаю откуда,
Пришло откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда!
О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает:
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает,
Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.</text><name>Песня (Окно мое высоко над землею...)</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1963</date_from><text>Живут на свете дураки:
На бочку меда - дегтя ложка.
Им, дуракам, все не с руки
Стать поумнее, хоть немножко.
Дурак - он как Иван-дурак,
Всех кормит, обо всех хлопочет.
Дурак - он тянет, как бурлак.
Дурак во всем - чернорабочий.
Все спят - он, дурень, начеку.
Куда-то мчит, за что-то бьется...
А достается дураку -
Как никому не достается!
То по-дурацки он влюблен,
Так беззащитно, без опаски,
То по-дурацки робок он,
То откровенен по-дурацки.
Не изворотлив, не хитер,-
Твердя, что вертится планета,
Дурак восходит на костер
И, как дурак, кричит про это!
Живут на свете дураки,
Идут-бредут в своих веригах,
Невероятно далеки
От разных умников великих.
Но умники за их спиной
гогочут...
- Видели растяпу?
Дурак, весь век с одной женой!
- Дурак, не может сунуть в лапу!
- Дурак, на вдовушке женат
И кормит целую ораву!...
Пусть умники меня простят -
Мне больше дураки по нраву.
Я и сама еще пока
Себя с их племенем сверяю.
И думаю, что дурака
Я этим делом не сваляю.
А жизнь у каждого в руках.
Давайте честно к старту выйдем,
И кто там будет в дураках -
Увидим, умники! Увидим.</text><name>Дураки</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Баллада
Валерию Брюсову
Она любила блеск и радость,
Живые тайны красоты,
Плодов медлительную сладость,
Благоуханные цветы.
Одета яркой багряницей,
Как ночь мгновенная светла,
Она любила быть царицей,
Ее пленяла похвала.
Ее в наряде гордом тешил
Алмаз в лучах и алый лал,
И бармы царские обвешал
Жемчуг шуршащий и коралл.
Сверкало золото чертога,
Горел огнем и блеском свод,
И звонко пело у порога
Паденье раздробленных вод.
Пылал багрянец пышных тканей
На белом холоде колонн,
И знойной радостью желаний
Был сладкий воздух напоен.
Но тайна тяжкая мрачила
Блестящей славы дивный дом:
Царица в полдень уходила,
Куда, никто не знал о том.
И, возвращаясь в круг веселый
Прелестных жен и юных дев,
Она склоняла взор тяжелый,
Она таила темный гнев.
К забавам легкого веселья,
К турнирам взоров и речей
Влеклась тоска из подземелья,
От злой работы палачей.
Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжелая лилась.
Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.
В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик.
Потом, спеша покинуть своды,
Где смрадный колыхался пар,
Она всходила в мир свободы,
Венца, лазури и фанфар.
И, возвращаясь в круг веселый
Прелестных жен и юных дев,
Она клонила взор тяжелый,
Она таила темный гнев.</text><name>От злой работы палачей</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1850</date_from><text>В зеркало влаги холодной
Месяц спокойно глядит
И над землею безмолвной
Тихо плывет и горит.
Легкою дымкой тумана
Ясный одет небосклон;
Светлая грудь океана
Дышит как будто сквозь сон.
Медленно, ровно качаясь,
В гавани спят корабли;
Берег, в воде отражаясь,
Смутно мелькает вдали.
Смолкла дневная тревога...
Полный торжественных дум,
Видит присутствие бога
В этом молчании ум.</text><name>Ночь на берегу моря</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1907</date_from><text>Небо нас совсем свело с ума:
То огнем, то снегом нас слепило,
И, ощерясь, зверем отступила
За апрель упрямая зима.
Чуть на миг сомлеет в забытьи -
Уж опять на брови шлем надвинут,
И под наст ушедшие ручьи,
Не допев, умолкнут и застынут.
Но забыто прошлое давно,
Шумен сад, а камень бел и гулок,
И глядит раскрытое окно,
Как трава одела закоулок.
Лишь шарманку старую знобит,
И она в закатном мленьи мая
Все никак не смелет злых обид,
Цепкий вал кружа и нажимая.
И никак, цепляясь, не поймет
Этот вал, что ни к чему работа,
Что обида старости растет
На шипах от муки поворота.
Но когда б и понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя, не мучась?..</text><name>Старая шарманка</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1957</date_from><text>В несметном нашем богатстве
Слова драгоценные есть:
Отечество,
Верность,
Братство.
А есть еще:
Совесть,
Честь...
Ах, если бы все понимали,
Что это не просто слова,
Каких бы мы бед избежали.
И это не просто слова!</text><name>Не только слова</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Как древняя ликующая слава,
Плывут и пламенеют облака,
И ангел с крепости Петра и Павла
Глядит сквозь них - в грядущие века.
Но ясен взор - и неизвестно, что там -
Какие сны, закаты города -
На смену этим блеклым позолотам -
Какая ночь настанет навсегда!</text><name>Как древняя ликующая слава...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1929</date_from><text>Когда исполнится двадцать шесть,
Стараясь спокойным быть,
Ты смотришь назад, ты годы свои
Называешь по именам.
Еще не настал
Обеденный час,
До ужина так далеко!
Каким это образом, черт возьми,
Получается двадцать шесть?..
Потом, как порядочный человек,
Ты в руку берешь портфель —
Серьезен, как бог,
Ты идешь исполнять
Обязанности свои.
И, схвачен работой,
Ты узнаёшь,
Как много людей и дел,
И молнией вдаль
Уносит обед,
И ужин давно остыл.
И ты возвращаешься домой
В египетской темноте.
Звезды баюкают не спеша
Ночных извозчиков сон.
Торговцы,
Не спящие никогда,
На рынок уже спешат...
И ты удивляешься, как дитя,
Молодости своей.
Ты у витрины
На миг встаешь
И смотришь в зеркальный мир:
Ты молод!
Ты снова годы свои
Называешь по именам.
И ты называешь все двадцать шесть!
И каждый из них — комиссар,
И каждого
Убивают в упор,
И жизнь моя как Баку!
И кровь моя
Высоко-высоко
Из скважины сердца бьет,
И кровь мою
Везут поезда
Цистернами по стране.
Как «скорая помощь»,
Стране моей
Автомобильный бег.
Я молод, друзья!
Это кровь моя
В движенье приводит их.
Она увеличивает быстроту
Тяжелых бронепоездов,
Чтоб после
Тяжелым осадком лечь
На дно деревенских ламп.
Я молод, друзья!
Это кровь моя
Шумит по моей стране,
Она над моей,
Над твоей головой
Проносит аэроплан...
И я на скамье
Погружаюсь в сон,
В небесно-радостный сон,
Вокруг меня
Стоят сторожа,
Как ангелы у дверей.
Мимо меня,
Не видя меня,
Первый бежит трамвай:
Увы, к сожаленью,
Друзья мои,
Нефть ему не нужна.
И я направляю
Свой путь домой —
Часок-другой доспать,
И жизнь с поздравленьем
Приходит ко мне
На следующий день.
Я рад ее видеть
Везде и всегда,
Я дьявольски молод! Но
Мне все же
В следующем году
Исполнится двадцать семь.</text><name>Поздравление</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Без запретов и следов,
Об асфальт сжигая шины,
Из кошмара городов
Рвутся за город машины,
И громоздкие, как танки,
"Форды", "линкольны", "cелены",
Элегантные "мустанги",
"Мерседесы", "cитроены".
Будто знают - игра стоит свеч,
Это будет как кровная месть городам!
Поскорей, только б свечи не сжечь,
Карбюратор, и что у них есть еще там.
И не видно полотна,
Лимузины, лимузины...
Среди них, как два пятна,
Две красивые машины,
Будто связанные тросом,
(А где тонко - там и рвется).
Акселераторам, подсосам
Больше дела не найдется.
Будто знают - игра стоит свеч,
Только б вырваться - выплатят все по счетам.
Ну, а может, он скажет ей речь
На клаксоне, и что у них есть еще там.
Это скопище машин
На тебя таит обиду.
Светло-серый лимузин!
Не теряй ее из виду!
Впереди - гляди - разъезд!
Больше риска, больше веры!
Опоздаешь! Так и есть!...
Ты промедлил, светло-серый!
Они знали - игра стоит свеч,
А теперь - что ж сигналить рекламным щитам?
Ну, а может гора ему с плеч
Иль с капота, и что у них есть еще там.
Нет, развилка как беда,
Стрелки врозь - и вот не здесь ты.
Неужели никогда
Не сближают нас разъезды?
Этот сходится, один,
И, врубив седьмую скорость,
Светло-серый лимузин
Позабыл нажать на тормоз.
Что ж, съезжаться, пустые мечты?
Или это есть кровная месть городам?
Покатились колеса, мосты
И сердца, или что у них есть еще там.</text><name>Песня о двух красивых автомобилях</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>- Прости, мой дорогой
мерцовский экваториал!
Слова Секки
Здесь, в Риме, после долгого изгнанья,
Седой, полуслепой, полуживой,
Один среди небесного сиянья,
Стоит он с непокрытой головой.
Дыханье Рима - как сухие травы.
Привет тебе, последняя ступень!
Судьба лукава, и цари не правы,
А все-таки настал и этот день.
От мерцовского экваториала
Он старых рук не в силах оторвать;
Урания не станет, как бывало,
В пустынной этой башне пировать.
Глотая горький воздух, гладит Секки
Давным-давно не чищенную медь.
- Прекрасный друг, расстанемся навеки,
Дай мне теперь спокойно умереть.
Он сходит по ступеням обветшалым
К небытию, во прах, на Страшный суд,
И ласточки над экваториалом,
Как вестницы забвения, снуют.
Еще ребенком я оплакал эту
Высокую, мне родственную тень,
Чтоб, вслед за ней пройдя по белу свету,
Благословить последнюю ступень.</text><name>Анжело Секки</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1828</date_from><text>Сиротинушка девушка,
Полюби меня, молодца,
Полюбя, приголубливай,
Мои кудри расчесывай.
Хорошо цветку на поле,
Любо пташечке на небе,-
Сиротинушке девушке
Веселей того с молодцем.
У меня в дому волюшка,
От беды оборонушка,
Что от дождичка кровелька,
От жары дневной ставенки,
От лихой же разлучницы,
От лукавой указчицы
На воротах замок висит,
В подворотенку пес глядит.</text><name>Русская песня (Сиротинушка девушка...)</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item><item>О дружбе</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1817</date_from><text>К[исловскому] И П[риклонскому]
Друзья! налейте кубки!
Ударим край о край
И в скорбный час разлуки
Запьем свое "прощай!"...
Не глас иноплеменных,
Не пушек близкий гром,
Не клик врагов надменных
С увенчанным челом,
Но нежный глас природы,
Восторги и любовь
Под верный дружбы кров
В объятия свободы
От вас меня зовут.
О други, между вами
И мой тернистый путь
Усеян был цветами.
Довольно ясных дней
Близ вас я видел, други!
Клянусь во дни разлуки
Вас часто вспоминать,
В мечтах одушевлять
Час дружеской беседы,
Где острых слов победы
Вы знали замечать
И в шутках повторять!..
Где царство и народы
В кругу прямой свободы,
За чашей пуншевой,
При дыме трубок сидя,
Пристрастья ненавидя,
Судили пред собой!
Где тайной скорби силу
И близкую могилу
Я с вами забывал
И радостью счастливой
В час думы молчаливой
Мой дух воспламенял!
Где злобу и пороки
Бесчувственных людей,
Тщету заслуг, честей,
И скрытые дороги
Искателей, льстецов,
И страстное сужденье,
И к истине презренье
Смешных лжемудрецов,
Где суд невежд пристрастный
Дает невеждам путь,
Ко славе безопасный,
Где знания безгласны,
Где ум, талант гнетут,-
Мы видели - учились...
И к почестям стремились
Неробкою стезей!..
Исчезни, пламень мой,
Когда я вас забуду,
Свободные друзья!
Вот вам рука моя,
Что свято помнить буду
Союз сердец святой.
Скорее луч денницы
В предвестии гробницы
Угаснет надо мной!
Друзья! налейте кубки!
Ударим край о край
И в скорбный час разлуки
Запьем свое "прощай!"...
Прик[лонский], нам с тобою
Еще сквозь мрачных туч
Блестит надежды луч -
Быть может, Марс трубою
Из мертвого покою
Нас в поле воззовет
Приманчивыя славы,
И след войны кровавой
Нас к цели доведет.
Быть может (сокровенье
Кто может предузнать?),
В пылу огней, сраженья,
Как к рати двигнет рать
Погибельной стезею,
Нам суждено с тобою
В добычу смерти злой
Предвременну могилу
Узреть в земле чужой!..
Но нет, и мысль унылу
Забвенью предадим,
За чашей круговою
Веселою мечтою
Свой дух воспламеним!..
Оставя жизни бурной
Неласковый прием
И блеск честей мишурный,
Ты истинным путем,
Кис[ловский], друг свободы,
Под сень самой природы
Нетрепетно идешь,
Где время золотое
В беспечности, покое
Ты мирно проведешь...
Ни громы в отдаленьи,
Ни ядер звонкий шум
В минуты сладких дум,
В часы отдохновенья
Тебя не воззовут!..
Под кровлею родною
Там счастие с тобою!..
Там дружества приют!
И дни твои беспечно,
Но быстро, скоротечно
В довольстве пробегут.
Доколе юность с нами
И огненная кровь
С свободными сердцами,
Друзья! дотоль любовь,
И дружбы глас священный,
И кубок позлащенный
С пенящимся вином,
Честь, истина с добром -
Нам будет утешеньем
И долгом в жизни сей!..
Прямое наслажденье -
Не блеск пустых честей,
Не славы шаткой сила,
Не милости царей,
Не злато богачей -
Их ранняя могила
Во мраке погребет...
Нет, к счастию ведет
Путь чести благородной,
Где ум души свободной,
Где совести покой
Упрекам неподвластен,
С рассудком, и душой,
И с честию согласен!
Но, други, час бежит...
День ясный вечереет,
И в кубках дно яснеет...
Всё, кроме нас, молчит,
И троица стоит
Коней удалых, рьяных,
И солнца свет багряный
За дальнею горой
Сменился темнотой!
Природа в неге спит!..
Луна-путеводитель
Путь дальний серебрит,
Да гений-покровитель
В разлуке вас хранит...
Итак, нальемте кубки,
Ударим край о край
И в скорбный час разлуки
Запьем свое "прощай!"</text><name>Мое прости друзьям</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>Тихо вывела из комнат,
Затворила дверь.
Тихо. Сладко. Он не вспомнит,
Не запомнит, что теперь.
Вьюга память похоронит,
Навсегда затворит дверь.
Сладко в очи поглядела
Взором как стрела.
Слушай, ветер звезды гонит,
Слушай, пасмурные кони
Топчут звездные пределы
И кусают удила...
И под маской — так спокойно
Расцвели глаза.
Неизбежно и спокойно
Взор упал в ее глаза.</text><name>Неизбежное</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1948</date_from><text>Хорошо весною бродится
По сторонке по родной,
Где заря с зарею сходится
Над полями в час ночной;
Где такое небо чистое,
Где ночами с давних пор
С молодыми гармонистами
Соловьи заводят спор,
Поглядишь — глазам не верится:
Вдаль на целую версту —
То ли белая метелица,
То ль сады стоят в цвету.
Ветка к ветке наклоняется —
И шумит и не шумит.
Сердце к сердцу порывается,
Песня с песней говорит.
И легко, привольно дышится,
И тебя к себе зовет
Всё, что видится и слышится,
Что живет и что цветет.</text><name>Хорошо весною бродится...</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1965</date_from><text>Александру Яшину
Изба как изба — над крышей труба.
Приметою
древнего быта
глядит тупорыло корыто.
Тяжелые чугуны
от сажи и дыма черны.
И, недосыпая ночи,
их надо ухватом ворочать.
Расписаны ставни, бревенчаты стены.
Невзрачен над крышею крестик
антенны.
Но в тесной избе с голубого экрана
шумят океаны, волнуются страны,
мелькают знамена, горнисты трубят...
Изба и такою узнала себя.
Ей старое спится, ей новое снится.
Стоит телевизор под самой божницей.</text><name>Изба</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1947</date_from><text>Проходила весна по завьюженным селам,
По земле ручейки вперегонки текли,
Мы пускали по ним, голубым и веселым,
Из отборной сосновой коры корабли.
Ветерок паруса кумачовые трогал,
Были мачты что надо: прочны и прямы,
Мы же были детьми, и большую дорогу
Кораблю расчищали лопаточкой мы.
От двора, от угла, от певучей капели,
Из ручья в ручеек, в полноводный овраг,
Как сквозь арку, под корень развесистой ели
Проплывал, накреняясь, красавец "Варяг".
Было все: и заветрины и водопады,
Превышавшие мачту своей высотой.
Но корабль не пугали такие преграды,
И его уносило весенней водой.
А вода-то весной не течет, а смеется,
Ей предел не положен, и куре ей не дан.
Каждый малый ручей до реки доберется,
Где тяжелые льдины плывут в океан.
И мне снилось тогда - что ж поделаешь: дети!
Мой корабль по волнам в океане летит.
Я тогда научился тому, что на свете
Предстоят человеку большие пути.</text><name>Корабли</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1910</date_from><text>Если б ведать судьбину твою,
Не кручинить бы сердца разлукой
И любовь не считать бы свою
За тебя нерушимой порукой.
Не гадалося ставшее мне,
Что, по чувству сестра и подруга,
По своей отдалилась вине
Ты от братьев сурового круга.
Оттого, как под ветром ковыль,
И разлучная песня уныла,
Что тебе побирушки костыль
За измену судьба подарила.
И неведомо: я ли не прав
Или сердце к тому безучастно,
Что, отверженный облик приняв,
Ты, как прежде, нетленно прекрасна?</text><name>Отверженной</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Гладит голые плечи
Суховей горячо.
Ошалевший кузнечик
Мне взлетел на плечо.
Я боюсь шевельнуться,
Я доверьем горда.
Степь - как медное блюдце.
Что блеснуло? Вода!
Ручеек неказистый,
Но вода в нем сладка...
Что мелькнуло как искра -
Неужели строка?..</text><name>В степи</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Снилось мне: сквозит завеса
Меж землей и лицом небес.
Небо — влажный взор Зевеса,
И прозрачный грустит Зевес.
Я прочел в склоненном взоре
Голубеющую печаль.
Вспухнет вал — и рухнет — в море;
Наших весен ему не жаль.
Возгрустил пустынник неба,
Что ответный, отсветный лик
Ах, лишь омутом Эреба
Повторенный его двойник...
Вечных сфер святой порядок
И весь лик золотых Идей
Яркой красочностью радуг
Льнули к ночи его бровей,—
Обвивали, развевали
Ясной солнечностью печаль;
Нерожденных солнц вставали
За негаданной далью даль.
Но печаль гасила краски...
И вззвенел, одичав, тимпан;
Взвыл кимвал: сатирам пляски
Повелел хохотливый Пан.
Их вскружился вихорь зыбкий,
Надрывалась дуда звончей —
И божественной улыбкой
Прояснилась печаль очей.</text><name>Beethoveniana</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from>1935</date_from><text>Ты не спишь,
Подушка смята,
Одеяло на весу...
Носит ветер запах мяты,
Звезды падают в росу.
На березах спят синицы,
А во ржи перепела...
Почему тебе не спится,
Ты же сонная легла?
Ты же выросла большая,
Не боишься темноты...
Может, звезды спать мешают?
Может, вынести цветы?
Под кустом лежит зайчиха,
Спать и мы с тобой должны,
Друг за дружкой
Тихо, тихо
По квартирам ходят сны.
Где-то плещут океаны,
Спят медузы на волне.
В зоопарке пеликаны
Видят Африку во сне.
Черепаха рядом дремлет,
Слон стоит, закрыв глаза.
Снятся им родные земли
И над землями гроза.
Ветры к югу повернули,
В переулках - ни души.
Сонно на реке Амуре
Шевельнулись камыши,
Тонкие качнулись травы,
Лес как вкопанный стоит...
У далекой
У заставы
Часовой в лесу не спит.
Он стоит,
Над ним зарницы,
Он глядит на облака:
Над его ружьем границу
Переходят облака.
На зверей они похожи,
Только их нельзя поймать...
Спи. Тебя не потревожат,
Ты спокойно можешь спать
Я тебя будить не стану:
Ты до утренней зари
В темной комнате,
Светлана,
Сны веселые смотри.
От больших дорог усталый,
Теплый ветер лег в степи.
Накрывайся одеялом,
Спи...</text><name>Светлана</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Белые клавиши в сердце моем
Робко стонали под грубыми пальцами,
Думы скитались в просторе пустом,
Память безмолвно раскрыла альбом,
Тяжкий альбом, где вседневно страдальцами
Пишутся строфы о счастье былом...
Смеха я жаждал, хотя б и притворного,
Дерзкого смеха и пьяных речей.
В жалких восторгах бесстыдных ночей
Отблески есть животворных лучей,
Светит любовь и в позоре позорного.
В темную залу вхожу, одинок,
Путник безвременный, гость неожиданный.
Лица еще не расселись в кружок...
Вид необычный и призрак невиданный:
Слабым корсетом не стянут испорченный стан,
Косы упали свободно, лицо без румян.
"Девочка, знаешь, мне тяжко, мне как-то рыдается,
Сядь близ меня, потолкуем с тобой, как друзья..."
Взоры ее поднялись, удивленье тая.
Что-то в душе просыпается,
Что-то и ей вспоминается...
Это - ты! Это - я!
Белые клавиши в сердце моем
Стонут и плачут, живут под ударами,
Думы встают и кричат о былом,
Память дрожит, уронивши альбом,
Тяжкий альбом, переполненный старыми
Снами, мечтами о счастье святом!
Плачь! я не вынесу смеха притворного!
Плачь! я не вынесу дерзких речей!
Здесь ли, во мраке бесстыдных ночей,
Должен я встретить один из лучей
Лучшего прошлого, дня благотворного!
Робко, как вор, выхожу, одинок,
Путник безвременный, гость убегающий.
С ласковой лаской скользит ветерок,
Месяц выходит с улыбкой мигающей.
Город шумит, и мой дом недалек...
Блекни в сознаньи, последний венок!
Что мне до жизни чужой и страдающей!</text><name>Белые клавиши</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from></date_from><text>Фонарь взошел над балок перестуком,
Он две стены с собою уволок,
И между них легко, как поплавок,
Упала пропасть, полная разлуки.
Прохожий встал на сонной высоте,
И, памятников позы отвергая,
По-своему он грелся и кряхтел,
Полет стены уныло озирая.
Конторщика глаза, черней
Ночных дежурств, метали в реку перья,
Чернильницы граненой холодней,
Стекло реки в уме текло с похмелья.
В очах извозчика овес
Шумел, произрастая,
Волна чесалася о мост,
Как лошадь перед сном простая.
Свисток милицейского помнил не мало:
Забор зубов и губ тепло.
Он сам служил ремесленным сигналом,
Разводка ж моста — тоже ремесло.
Он сторожил порядка хоровод,—
Желтела женщина лисицей,
Чтобы над пеной валких вод
Своею ценностью гордиться.
И беспризорный, закрывая ухо
Воротника подобьем, осязал,
Что не река, а хлебная краюха —
Засохшая — царапает глаза.
Тогда и я взглянул издалека
На неба дымную овчину —
Там разводили облака
Вторую ночи половину.
Роптали граждане — и в жар,
В живую роспись горизонта
Я записал их, как товар,—
Товар, к несчастью, полусонный.</text><name>Когда разводят мосты</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1904</date_from><text>Пусть стены круты, башни стройны
И ослепительны огни;
Пусть льют потоки крови войны;
Пусть переменны наши дни;
Пускай кипят, звенят, трепещут,
Грохочут гулко города;
Пусть время неумолчно плещет,-
Ты надо всем горишь, звезда!
Прости мне, свет иной основы,
Неизменяемых начал,-
Что я тебя в борьбе суровой
Так безрассудно забывал.</text><name>Звезде (Пусть стены круты...)</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Нет вопросов давно, и не нужно речей,
Я стремлюся к тебе, словно к морю ручей,
Без сомнений и дум милый образ ловлю,
Знаю только одно — что безумно люблю.
В алом блеске зари я тебя узнаю,
Вижу в свете небес я улыбку твою,
А когда без тебя суждено умереть,
Буду яркой звездой над тобою гореть.</text><name>Нет вопросов давно, и не нужно речей...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1962</date_from><text>Да, мы зовемся коммунистами,
Но шепчет циник кривогубый,
Что только азбучные истины
Одни нам дороги и любы.
Давно уж способами разными
Испытывают нашу веру.
Согласен! Азбука так азбука!
И приведу ее, к примеру:
Атака.
Братство.
Вдохновение.
Геройство.
Долг.
Единство.
Жажда.
Звезда.
Исканья.
Есть значение
В той азбуке для буквы каждой.
К - Коммунизм.
Л - Ленин, Ленинцы.
М - это Мир.
Н - это Нежность.
О - знак Огня и Откровенности.
П - это наша принадлежность
К великой Партии.
Р - Равенство,
Свобода.
Труд.
И Убежденность.
Всегда нам Фантазеры нравятся,
Характер,
Цельность,
Честь ведет нас.
Есть Ширь,
И Щедрость,
И Энергия,
И Юность вечная в пути.
А буква Я?
Сто раз проверь ее,
Пред тем как вслух произнести.
Ее выпячивать негоже нам
Как личное местоименье.
Лишь только
В Я,
На МЫ помноженном,
Находит силу современник.
В нелегких буднях и на праздники,
Служа грядущему, как чуду,
Такой придерживаюсь азбуки
И до конца ей верен буду.</text><name>Азбука</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1959</date_from><text>Ах, отчего мне
Сердце грусть кольнула,
Что за печаль у сердца моего?
Ты просто
В кочегарку заглянула,
И больше не случилось ничего.
Я разглядеть успел
Всего лишь челку,
Но за тобою, будто за судьбой,
Я выбежал,
Потом болтал без толку
О чем-то несущественном с тобой.
Я говорил невнятно:
Как бабуся,
Которой нужен гроб, а не любовь,
Знать, потому
Твоя подруга Люся
Посмеивалась, вскидывая бровь?
Вы ждали Вову,
Очень волновались.
Вы спрашивали: "Где же он сейчас?"
И на ветру легонько развевались,
Волнуясь тоже,
Волосы у вас.
Я знал
Волненья вашего причину
И то, что я здесь лишний,—
Тоже знал!
И потому, простившись чин по чину,
К своим котлам по лужам зашагал.
Нет, про любовь
Стихи не устарели!
Нельзя сказать, что это сор и лом.
С кем ты сейчас
Гуляешь по Форели?
И кто тебя целует за углом?
А если ты
Одна сидишь в квартире,
Скажи: ты никого к себе не ждешь?
Нет ни одной девчонки в целом мире,
Чтоб про любовь сказала: «Это ложь!»
И нет таких ребят на целом свете,
Что могут жить, девчонок не любя.
Гляжу в окно,
Где только дождь и ветер,
А вижу лишь тебя, тебя, тебя!
Лариса, слушай!
Я не вру нисколько —
Созвучен с сердцем каждый звук стиха.
А ты, быть может,
Скажешь: "Ну и Колька!" —
И рассмеешься только: ха-ха-ха!
Тогда не сей
В душе моей заразу —
Тоску, что может жечь сильней огня.
И больше не заглядывай ни разу
К нам в кочегарку!
Поняла меня?</text><name>Ах, отчего мне...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Г. Маргвелашвили
Верийский спуск в снегу.
Согреемся немного
И потолкуем. Вот кафе «Метро».
О Корбюзье, твое дитя мертво,
Стеклянный домик выглядит убого.
В содружестве железа и стекла
Мы кофе пьем, содвинув два стола.
Курдянка-девочка с отчаяньем во взгляде
Нам по четвертой чашке принесла
И, слушая, таится где-то сзади.
О, на какой загубленной лозе
Возрос коньяк, что стоит восемь гривен?!
Продолжим разговор о Корбюзье:
Ну да, конечно, я консервативен.
Ну да, светло, тепло — и вместе с тем
Душа тоскует о старье и хламе,—
Свет фонаря в любом убогом храме
Куда светлей, чем свет из этих стен.
Вот какова архитектура храма:
Через фонарь в округлом потолке
На человека небо смотрит прямо,
И с небом храм всегда накоротке.
Свет фонаря в пределы храма с неба
Является, как истина сама.
Смотри, как много навалило снега.
Верийский спуск. Зима, зима, зима...</text><name>Верийский спуск в снегу...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Есть три заветных песни у людей,
И в них людское горе и веселье.
Одна из песен всех других светлей -
Ее слагает мать над колыбелью.
Вторая - тоже песня матерей.
Рукою гладя щеки ледяные,
Ее поют над гробом сыновей...
А третья песня - песни остальные.
Пер. Н.Гребнева</text><name>Есть три заветных песни у людей...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1886</date_from><text>О дитя, живое сердце
Ты за мячик приняла:
Этим мячиком играешь,
Беззаботно весела.
Ты, резвясь, кидаешь сердце
То к лазури, то во прах
С тем же хохотом беспечным
На пленительных устах.</text><name>О дитя, живое сердце...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1809</date_from><text>Вдали от храма муз и рощей Геликона
Феб мстительной рукой Сатира задавил
;
Воскрес урод и отомстил:
Друзья, он душит Аполлона!</text><name>Эпиграмма на перевод Виргилия (Вдали от храма...)</name><date_to>1809</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Долго пахнут порохом слова.
А у сосен тоже есть стволы.
Пни стоят, как чистые столы,
А на них медовая смола.
Бабы бьют вальками над прудом -
Спящим снится орудийный гром.
Как фугаска, ухает подвал,
Эхом откликаясь на обвал.
К нам война вторгается в постель
Звуками, очнувшимися вдруг,
Ломотой простреленных костей,
Немотою обожженных рук.
Долго будут в памяти слова
Цвета орудийного ствола.
Долго будут сосны над травой
Окисью синеть пороховой.
И уже ничем не излечим
Пропитавший нервы непокой.
"Кто идет?" - спросонья мы кричим
И наганы шарим под щекой.</text><name>Тревога</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1837</date_from><text>Весною степь зеленая
Цветами вся разубрана,
Вся птичками летучими —
Певучими полным-полна;
Поют они и день и ночь.
То песенки чудесные!
Их слушает красавица
И смысла в них не ведает,
В душе своей не чувствует,
Что песни те волшебные:
В них сила есть любовная;
Любовь — огонь; с огня — пожар...
Не слушай их, красавица!
Пока твой сон — сон девичий —
Спокоен, тих до утра дня;
Как раз беду наслушаешь:
В цвету краса загубится,
Лицо твое румяное
Скорей платка износится.
Стоит она, задумалась,
Дыханьем чар овеяна;
Запала в грудь любовь-тоска,
Нейдет с души тяжелый вздох;
Грудь белая волнуется,
Что реченька глубокая —
Песку со дна не выкинет;
В лице огонь, в глазах туман...
Смеркает степь; горит заря...
Весной в реке, при месяце,
Поит коня детинушка;
Сам думает он думушку
Про девицу заветную:
«Четвертый год, как я люблю
Меньшую дочь соседскую...
Пойдешь за ней на улицу,
Затеешь речь сторонкою —
Так нет, куда! сидит, молчит...
Пошлешь к отцу посвататься —
Седой старик спесивится:
— Нельзя никак — жди череду.
Болит моя головушка,
Щемит в груди ретивое,
Печаль моя всесветная,
Пришла беда незваная;
Как с плеч свалить?— не знаю сам.
И сила есть — да воли нет;
Наружи клад — да взять нельзя,
Заклял его обычай наш;
Ходи, гляди, да мучайся,
Толкуй с башкой порожнею...
Возьму ж я ржи две четверти,
Поеду ж я на мельницу;
Про мельника слух носится,
Что мастер он присушивать.
Скажу ему: Иван Кузьмич!
К тебе нужда есть кровная:
Возьми с меня, что хочешь ты,
Лишь сделай мне по-своему».
В селе весной, при месяце,
Спокойно спит крещеный мир;
Вдоль улицы наш молодец
Идет сам-друг с соседкою,
Промеж себя ведут они
О чем-то речь хорошую.
Дает он ей с руки кольцо —
У ней берет себе в обмен;
А не был он на мельнице,
Иван Кузьмич не грешен тут.
Ах, степь ты, степь зеленая,
Вы, пташечки певучие,
Разнежили вы девицу,
Отбили хлеб у мельника.
У вас весной присуха есть
Сильней присух нашептанных...</text><name>Пора любви</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Восставил бог меня из влажной глины,
Но от земли не отделил.
Родные мне вершины и долины,
Как я себе, весь мир мне мил.
Когда гляжу на дальние дороги,
Мне кажется, что я на них
Все чувствую колеса, камни, ноги,
Как будто на руках моих.
Гляжу ли я на звонкие потоки -
Мне кажется, что это мне
Земля несет живительные соки,
Свои дары моей весне.</text><name>Восставил бог меня из влажной глины...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1867</date_from><text>Здесь некогда, могучий и прекрасный
Шумел и зеленел волшебный лес,-
Ни лес, а целый мир разнообразный,
Исполненный видений и чудес.
Лучи сквозили, трепетали тени;
Не умолкал в деревьях птичий гам;
Мелькали в чаще быстрые олени
И ловчий рог взывал по временам.
На перекрестках, с речью и приветом
Навстречу нам, из полутьмы лесной,
Обвеянный каким-то чудным светом,
Знакомых лиц слетался целый рой.
Какая жизнь, какое обаянье,
Какой для чувств раскошный, светлый пир!
Нам чудились нездешние созданья,
Но близок был нам этот дивный мир.
И вот опять к таинственному лесу
Мы с прежнею любовью подошли.
Но где же он? Кто опустил завесу,
Спустил ее от неба до земли?
Что это? призрак, чары ли какие?
Где мы? и верить ли глазам своим?
Здесь дым один, как пятая стихия,
Дым - безотрадный, бесконечный дым!
Кой-где насквозь торчат по обнаженным
Пожарищем уродливые пни,
И бегают по сучьям обожженным
С зловещим треском белые огни...
Нет, это сон! Нет, ветерок повеет
И дымный призрак унесет с собой...
И вот опять тот лес зазеленеет,
Все тот же лес, волшебный и родной.</text><name>Дым</name><date_to>1867</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1956</date_from><text>И. Тарбе
Я груши грыз,
шатался,
вольничал,
купался в море поутру,
в рубашке пестрой,
в шляпе войлочной
пил на базаре хванчкару.
Я ездил с женщиною маленькой,
ей летний отдых разрушал,
под олеандрами и мальвами
ее собою раздражал.
Брели художники с палитрами,
орал мацонщик на заре,
и скрипки вечером пиликали
в том ресторане на горе.
Потом дорога билась,
прядала,
скрипела галькой невпопад,
взвивалась,
дыбилась
и падала
с гудящих гор,
как водопад.
И в тихом утреннем селении,
оставив сена вороха,
нам открывал старик серебряный
играющие ворота.
Потом нас за руки цепляли там,
и все ходило ходуном,
лоснясь хрустящими цыплятами,
мерцая сумрачным вином.
Я брал светящиеся персики
и рог пустой на стол бросал
и с непонятными мне песнями
по-русски плакал и плясал.
И, с чуть дрожащей ниткой жемчуга,
пугливо голову склоня,
смотрела маленькая женщина
на незнакомого меня.
Потом мы снова,
снова ехали
среди платанов и плюща,
треща зелеными орехами
и море взглядами ища.
Сжимал я губы побелевшие.
Щемило,
плакало в груди,
и наступало побережие,
и море было впереди.</text><name>Я груши грыз, шатался, вольничал...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1850</date_from><text>Как ни дышит полдень знойный
В растворенное окно,
В этой храмине спокойной,
Где все тихо и темно,
Где живые благовонья
Бродят в сумрачной тени,
В сладкий сумрак полусонья
Погрузись и отдохни.
Здесь фонтан неутомимый
День и ночь поет в углу
И кропит росой незримой
Очарованную мглу.
И в мерцанье полусвета,
Тайной страстью занята,
Здесь влюбленного поэта
Веет легкая мечта.</text><name>Как ни дышит полдень знойный...</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Если ты друг - дай мне руку, отрадней вдвоем
Честно бороться за общее братское дело.
Если ты враг - будь открытым и смелым врагом,
Грозный твой вызов приму я открыто и смело.
Если же ты равнодушен...</text><name>Если ты друг...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1914</date_from><text>Я - Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетет коварство сети,
И в сердце - первая любовь
Жива - к единственной на свете.
Тебя, Офелию мою,
Увел далёко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю
Клинком отравленным заколот.</text><name>Я - Гамлет. Холодеет кровь...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1964</date_from><text>Сегодня в нашей комплексной бригаде
Прошел слушок о бале-маскараде.
Раздали маски кроликов,
Слонов и алкоголиков,
Назначили все это в зоосаде.
- Зачем идти при полном при параде?
Скажи мне, моя радость, христа ради! -
Она мне: - Одевайся!
Мол, я тебя стесняюся,
Не то, мол, как всегда, пойдешь ты сзади.
- Я платье, говорит, взяла у Нади,
Я буду нынче как Марина Влади!
И проведу, хоть тресну я,
Часы свои воскресные
Хоть с пьяной твоей мордой - но в наряде.
Зачем же я себя утюжил, гладил?
Меня поймали тут же, в зоосаде.
Ведь массовик наш Колька
Дал мне маску алкоголика,
И "на троих" зазвали меня дяди.
Я снова очутился в зоосаде.
Глядь - две жены, ну две Марины Влади!
Одетые животными,
С двумя же бегемотами.
Я тоже озверел и встал в засаде...
Наутро дали премию в бригаде,
Сказав мне, что на бале-маскараде
Я будто бы не только
Сыграл им алкоголика,
А был у бегемотов я в ограде!</text><name>Сегодня в нашей комплексной бригаде</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1817</date_from><text>Не пугай нас, милый друг,
Гроба близким новосельем:
Право, нам таким бездельем
Заниматься недосуг.
Пусть остылой жизни чашу
Тянет медленно другой;
Мы ж утратим юность нашу
Вместе с жизнью дорогой;
Каждый у своей гробницы
Мы присядем на порог;
У пафосския царицы
Свежий выпросим венок,
Лишний миг у верной лени,
Круговой нальем сосуд -
И толпою наши тени
К тихой Лете убегут.
Смертный миг наш будет светел;
И подруги шалунов
Соберут их легкий пепел
В урны праздные пиров.</text><name>Кривцову (Не пугай нас...)</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1979</date_from><text>Меня опять ударило в озноб,
Грохочет сердце, словно в бочке камень.
Во мне живет мохнатый злобный жлоб
С мозолистыми цепкими руками.
Когда мою заметив маету,
Друзья бормочут: "Скоро загуляет",-
Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!
Он кислород вместо меня хватает.
Он не двойник и не второе "я",
Все объясненья выглядят дурацки,-
Он плоть и кровь - дурная кровь моя -
Такое не приснится и Стругацким.
Он ждет, когда закончу свой виток,
Моей рукою выведет он строчку,-
И стану я расчетлив и жесток
И всех продам - гуртом и в одиночку.
Я оправданья вовсе не ищу,-
Пусть жизнь уходит, ускользает, тает.
Но я себе мгновенья не прощу,
Когда меня он вдруг одолевает.
Но я собрал еще остаток сил,
Теперь его не вывезет кривая:
Я в глотку, в вены яд себе вгоняю -
Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил.</text><name>Меня опять ударило в озноб...</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1931</date_from><text>Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен -
Пушкин - в роли монумента?
Гостя каменного - он,
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин - в роли Командора?
Критик - ноя, нытик - вторя:
- Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры? Чувство моря
Позабыли - о гранит
Бьющегося? Тот, соленый
Пушкин - в роли лексикона?
Две ноги свои - погреться -
Вытянувший - и на стол
Вспрыгнувший при Самодержце -
Африканский самовол -
Наших прадедов умора -
Пушкин - в роли гувернера?
Черного не перекрасить
В белого - неисправим!
Недурен российский классик,
Небо Африки - своим
Звавший, невское - проклятым!
Пушкин - в роли русопята?
К пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесем:
Всех румяней и смуглее
До сих пор на свете всем,
Всех живучей и живее!
Пушкин - в роли мавзолея?
Уши лопнули от вопля:
- Перед Пушкиным во фрунт!
А куда девали пекло
Губ, куда девали - бунт
Пушкинский, уст окаянство?
Пушкин - в меру пушкиньянца!
Что вы делаете, карлы,
Этот - голубей олив -
Самый вольный, самый крайний
Лоб - навеки заклеймив
Низостию двуединой
Золота и середины.
Пушкин - тога, Пушкин - схима,
Пушкин - мера, Пушкин - грань..
Пушкин, Пушкин, Пушкин - имя
Благородное - как брань
Площадную - попугаи.
Пушкин? Очень испугали!</text><name>Стихи к Пушкину</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.
Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.
В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.
Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.
Достигнутого торжества
Игра и мука -
Натянутая тетива
Тугого лука.</text><name>Во всем мне хочется дойти...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>Все мне мерещится поле с гречихою,
В маленьком доме сирень на окне,
Ясное-ясное, тихое-тихое
Летнее утро мерещится мне.
Мне вспоминается кляча чубарая,
Аист на крыше, скирды на гумне,
Темная-темная, старая-старая
Церковка наша мерещится мне.
Чудится мне, будто песню печальную
Мать надо мною поет в полусне,
Узкая-узкая, дальняя-дальняя
В поле дорога мерещится мне.
Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,
Комната с пестрым ковром на стене...
Милое-милое, давнее-давнее
Детство мое вспоминается мне.</text><name>Все мне мерещится поле с гречихою...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1993</date_from><text>Многое замолкло. Многие ушли.
Много дум уснуло на краю земли.
Но остались песни, и остались дни.
Истина осталась: мы с тобой - одни.
Всё, что миновалось, вот оно - смотри:
Бледная улыбка утренней зари.
Сердце всё открыто, как речная гладь,
Если хочешь видеть, можешь увидать.</text><name></name><date_to>1993</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Чем выше образ твой был вознесен во мне,
Чем ярче ты жила как светлая мечта,
Тем ниже ты теперь в холодной глубине,
Где рой морских червей, где сон, и темнота.
За то, что ты лгала сознанью моему,
За то, что ты была поддельная звезда,
Твой образ навсегда я заключил в тюрьму.
Тебе прощенья нет. Не будет. Никогда.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Девочка в красном и девочка в синем
Вместе гуляли в саду.
- "Знаешь, Алина, мы платьица скинем,
Будем купаться в пруду?"
Пальчиком тонким грозя,
Строго ответила девочка в синем:
- "Мама сказала - нельзя".
. . . . . . . . . . . . . . .
Девушка в красном и девушка в синем
Вечером шли вдоль межи.
- "Хочешь, Алина, все бросим, все кинем,
Хочешь, уедем? Скажи!"
Вздохом сквозь вешний туман
Грустно ответила девушка в синем:
- "Полно! ведь жизнь - не роман..."
. . . . . . . . . . . . . . .
Женщина в красном и женщина в синем
Шли по аллее вдвоем.
- "Видишь, Алина, мы блекнем, мы стынем,-
Пленницы в счастье своем..."
С полуулыбкой из тьмы
Горько ответила женщина в синем:
- "Что же? Ведь женщины мы!"</text><name>ROUGE ET BLEUE</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1916</date_from><text>М.Г[орько]му
Нет, никогда не примирюсь.
Верны мои проклятья.
Я не прощу, я не сорвусь
В железные объятья.
Как все, пойду, умру, убью,
Как все — себя разрушу,
Но оправданием — свою
Не запятнаю душу.
В последний час, во тьме, в огне,
Пусть сердце не забудет:
Нет оправдания войне!
И никогда не будет.
И если это Божья длань —
Кровавая дорога —
Мой дух пойдет и с Ним на брань,
Восстанет и на Бога.</text><name>Без оправданья</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1851</date_from><text>(Из Гейне)
Ах, были счастливые годы!
Жил шумно и весело я,
Имел я большие доходы,
Со мной пировали друзья;
Я с ними последним делился,
И не было дружбы нежней,
Но мой кошелек истощился -
И нет моих милых друзей!
Теперь у постели больного -
Как зимняя вьюга шумит -
В ночной своей кофте, сурово
Старуха Забота сидит.
Скрипя, раздирает мне ухо
Ее табакерка порой.
Как страшно кивает старуха
Седою своей головой!
Случается, снова мне снится
То полное счастья житье,
И станет отраднее биться
Изнывшее сердце мое...
Вдруг скрип, раздирающий ухо,-
И мигом исчезла мечта!
Сморкается громко старуха,
Зевает и крестит уста.</text><name>Ах, были счастливые годы!..</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1970</date_from><text>Нет меня, я покинул Расею!
Мои девочки ходят в соплях.
Я теперь свои семечки сею
На чужих Елисейских полях.
Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
"Нет его, умотал, наконец!
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец!"
Слышу сзади обмен новостями:
"Да не тот, тот уехал - спроси!"
"Ах, не тот?" - и толкают локтями,
И сидят на коленях в такси.
А тот, с которым сидел в Магадане,-
Мой дружок еще по гражданской войне,-
Говорит, что пишу ему : "Ваня,
Скучно, Ваня, давай, брат, ко мне!"
Я уже попросился обратно,
Унижался, юлил, умолял...
Ерунда! Не вернусь, вероятно,
Потому что и не уезжал.
Кто поверил - тому по подарку,
Чтоб хороший конец, как в кино,-
Забирай Триумфальную арку!
Налетай на заводы Рено!
Я смеюсь, умираю от смеха.
Как поверили этому бреду?
Не волнуйтесь, я не уехал.
И не надейтесь - не уеду!</text><name>Нет меня, я покинул Расею!..</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from></date_from><text>Губы мои приближаются
К твоим губам,
Таинства снова свершаются,
И мир как храм.
Мы, как священнослужители,
Творим обряд.
Строго в великой обители
Слова звучат.
Ангелы, ниц преклоненные,
Поют тропарь.
Звезды - лампады зажженные,
И ночь - алтарь.
Что нас влечет с неизбежностью,
Как сталь магнит?
Дышим мы страстью и нежностью,
Но взор закрыт.
Водоворотом мы схвачены
Последних ласк.
Вот он, от века назначенный,
Наш путь в Дамаск!</text><name>В Дамаск</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1816</date_from><text>Я думал, что любовь погасла навсегда,
Что в сердце злых страстей умолкнул глас мятежный,
Что дружбы наконец отрадная звезда
Страдальца довела до пристани надежной.
Я мнил покоиться близ верных берегов,
Уж издали смотреть, указывать рукою
На парус бедственный пловцов,
Носимых яростной грозою.
И я сказал: «Стократ блажен,
Чей век, свободный и прекрасный,
Как век весны промчался ясной
И страстью не был омрачен,
Кто не страдал в любви напрасной,
Кому неведом грустный плен.
Блажен! но я блаженней боле.
Я цепь мученья разорвал,
Опять я дружбе... я на воле —
И жизни сумрачное поле
Веселый блеск очаровал!»
Но что я говорил... несчастный!
Минуту я заснул в неверной тишине,
Но мрачная любовь таилася во мне,
Не угасал мой пламень страстный.
Весельем позванный в толпу друзей моих,
Хотел на прежний лад настроить резву лиру,
Хотел еще воспеть прелестниц молодых,
Веселье, Вакха и Дельфиру.
Напрасно!.. я молчал; усталая рука
Лежала, томная, на лире непослушной,
Я все еще горел — и в грусти равнодушной
На игры младости взирал издалека.
Любовь, отрава наших дней,
Беги с толпой обманчивых мечтаний.
Не сожигай души моей,
Огонь мучительных желаний.
Летите, призраки... Амур, уж я не твой,
Отдай мне радости, отдай мне мой покой...
Брось одного меня в бесчувственной природе
Иль дай еще летать надежды на крылах,
Позволь еще заснуть и в тягостных цепях
Мечтать о сладостной свободе.</text><name>Элегия (Я думал, что любовь...)</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>В журнал совсем не европейский,
Над коим чахнет старый журналист,
С своею прозою лакейской
Взошел болван семинарист.</text><name>НА НАДЕЖДИНА</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>Я помню, в минувшие, детские годы,
В те грустные годы мои,
Когда это сердце так жадно просило
Любви, хоть немного любви,
И страстный мой вопль замирал без ответа,
И снова я верил и ждал...</text><name>Я помню, в минувшие, детские годы...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1915</date_from><text>Ты играй, гармонь, под трензель,
Отсыпай, плясунья, дробь!
На платке краснеет вензель,
Знай прищелкивай, не робь!
Парень бравый, синеглазый
Загляделся не на смех.
Веселы твои проказы,
Зарукавник - словно снег.
Улыбаются старушки,
Приседают старики.
Смотрят с завистью подружки
На шелковы косники.
Веселись, пляши угарней,
Развевай кайму фаты.
Завтра вечером от парней
Придут свахи и сваты.</text><name>Плясунья</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1926</date_from><text>Я ветви яблонь поняла,
Их жест дающий и смиренный,
Почти к земле прикосновенный
Изгиб крыла.
Как будто солнечная сила
На миг свой огненный полет
В земных корнях остановила,
Застыв, как плод.
Сорви его, и он расскажет,
Упав на смуглую ладонь,
Какой в нем солнечный огонь,
Какая в нем земная тяжесть.</text><name>Я ветви яблонь поняла...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from></date_from><text>Солнце греет до седьмого пота,
И бушует, одурев, овраг.
Как у дюжей скотницы работа,
Дело у весны кипит в руках.
Чахнет снег и болен малокровьем
В веточках бессильно синих жил.
Но дымится жизнь в хлеву коровьем,
И здоровьем пышут зубья вил.
Эти ночи, эти дни и ночи!
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек худосочье,
Ручейков бессонных болтовня!
Настежь всё, конюшня и коровник.
Голуби в снегу клюют овес,
И всего живитель и виновник -
Пахнет свежим воздухом навоз.</text><name>Март</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1938</date_from><text>Знают нашего соседа
Все ребята со двора.
Он им даже до обеда
Говорит, что спать пора.
Он на всех глядит сердито,
Все не нравится ему:
- Почему окно открыто?
Мы в Москве, а не в Крыму!
На минуту дверь откроешь -
Говорит он, что сквозняк.
Наш сосед Иван Петрович
Видит все всегда не так.
Нынче день такой хороший,
Тучки в небе ни одной.
Он ворчит:- Надень галоши,
Будет дождик проливной!
Я поправился за лето,
Я прибавил пять кило.
Я и сам заметил это -
Бегать стало тяжело.
- Ах ты, мишка косолапый,-
Мне сказали мама с папой,-
Ты прибавил целый пуд!
- Нет,- сказал Иван Петрович,-
Ваш ребенок слишком худ!
Мы давно твердили маме:
"Книжный шкап купить пора!
На столах и под столами
Книжек целая гора".
У стены с диваном рядом
Новый шкап стоит теперь.
Нам его прислали на дом
И с трудом втащили в дверь.
Так обрадовался папа:
- Стенки крепкие у шкапа,
Он отделан под орех!
Но пришел Иван Петрович -
Как всегда, расстроил всех.
Он сказал, что все не так:
Что со шкапа слезет лак,
Что совсем он не хорош,
Что цена такому грош,
Что пойдет он на дрова
Через месяц или два!
Есть щенок у нас в квартире,
Спит он возле сундука.
Нет, пожалуй, в целом мире
Добродушнее щенка.
Он не пьет еще из блюдца.
В коридоре все смеются:
Соску я ему несу.
- Нет!- кричит Иван Петрович.-
Цепь нужна такому псу!
Но однажды все ребята
Подошли к нему гурьбой,
Подошли к нему ребята
И спросили:- Что с тобой?
Почему ты видишь тучи
Даже в солнечные дни?
Ты очки протри получше -
Может, грязные они?
Может, кто-нибудь назло
Дал неверное стекло?
- Прочь!- сказал Иван Петрович.
Я сейчас вас проучу!
Я,- сказал Иван Петрович,-
Вижу то, что я хочу.
Отошли подальше дети:
- Ой, сосед какой чудак!
Очень плохо жить на свете,
Если видеть все не так.</text><name>Наш сосед Иван Петрович</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Побледнел мой камень драгоценный,
Мой любимый темный аметист.
Этот знак, от многих сокровенный,
Понимает тот, кто сердцем чист.
Робких душ немые властелины,
Сатанинской дерзкою игрой
Жгут мечту кровавые рубины,
Соблазняют грешной красотой!
Мой рубин! Мой пламень вдохновенный!
Ты могуч, ты ярок и лучист...
Но люблю я камень драгоценный -
Побледневший чистый аметист!</text><name>Аметист</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1914</date_from><text>Боль проходит понемногу,
Не навек она дана.
Есть конец мятежным стонам.
Злую муку и тревогу
Побеждает тишина.
Ты смежил больные вежды,
Ты не ждешь — она вошла.
Вот она — с хрустальным звоном
Преисполнила надежды,
Светлым кругом обвела.
Слышишь ты сквозь боль мучений,
Точно друг твой, старый друг,
Тронул сердце нежной скрипкой?
Точно легких сновидений
Быстрый рой домчался вдруг?
Это — легкий образ рая,
Это — милая твоя.
Ляг на смертный одр с улыбкой,
Тихо грезить, замыкая
Круг постылый бытия.
Протянуться без желаний,
Улыбнуться навсегда,
Чтоб в последний раз проплыли
Мимо, сонно, как в тумане,
Люди, зданья, города...
Чтобы звуки, чуть тревожа
Легкой музыкой земли,
Прозвучали, потомили
Над последним миром ложа
И в иное увлекли...
Лесть, коварство, слава, злато —
Мимо, мимо, навсегда...
Человеческая тупость —
Всё, что мучило когда-то,
Забавляло иногда...
И опять — коварство, слава,
Злато, лесть, всему венец -
Человеческая глупость,
Безысходна, величава,
Бесконечна... Что ж, конец?
Нет... еще леса, поляны,
И проселки, и шоссе,
Наша русская дорога,
Наши русские туманы,
Наши шелесты в овсе...
А когда пройдет всё мимо,
Чем тревожила земля,
Та, кого любил ты много,
Поведет рукой любимой
В Елисейские поля.</text><name>Последнее напутствие</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>Из пьесы «Дачники»
Осени дыханием гонимы,
Медленно с холодной высоты
Падают красивые снежинки,
Маленькие, мертвые цветы...
Кружатся снежинки над землею,
Грязной, утомленной и больной,
Нежно покрывая грязь земную
Ласковой и чистой пеленой...
Черные, задумчивые птицы...
Мертвые деревья и кусты...
Белые безмолвные снежинки
Падают с холодной высоты...</text><name>Стихи Калерии (Осени дыханием гонимы...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Своей любезностью опасной,
Волшебной сладостью речей
Вы край далекий, край прекрасный
Душе напомнили моей.
Я вспомнил мрачные дубравы,
Я вспомнил добрых земляков,
Гостеприимные их нравы
И радость шумную пиров.
Я вспомнил пламенную младость,
Я вспомнил первую любовь,
Опять воскресла в сердце радость,
Певец для счастья ожил вновь.
Иной подруге обреченный,
Обетам верный навсегда,
Моей Матильды несравненной
Я не забуду никогда.
Она, как вы, была прекрасна,
Она, как вы, была мила,
И так же для сердец опасна
И точно так же весела.</text><name>В альбом Т. С. К. (Своей любезностью опасной...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Где вплотную, высок и суров,
Подступает к дороге бор,-
Ты увидишь сквозь строй стволов,
Словно в озере, дом и двор.
Так и тянет к себе и зовет
Теплым дымом домашний кров.
Не твоя ли здесь юность живет
За тремя рядами стволов?</text><name>Где вплотную, высок и суров...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1882</date_from><text>Ты мелькнула, ты предстала,
Снова сердце задрожало,
Под чарующие звуки
То же счастье, те же муки,
Слышу трепетные руки —
Ты еще со мной!
Час блаженный, час печальный,
Час последний, час прощальный,
Те же легкие одежды,
Ты стоишь, склоняя вежды,—
И не нужно мне надежды:
Этот час — он мой!
Ты руки моей коснулась,
Разом сердце встрепенулось;
Не туда, в то горе злое,
Я несусь в мое былое,—
Я на все, на все иное
Отпылал, потух!
Этой песне чудотворной
Так покорен мир упорный;
Пусть же сердце, полно муки,
Торжествует час разлуки,
И когда загаснут звуки —
Разорвется вдруг!</text><name>Шопену</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1916</date_from><text>На Болоте стоит Москва, терпит:
Приобщиться хочет лютой смерти.
Надо, как в чистый четверг, выстоять.
Уж кричат петухи голосистые.
Желтый снег от мочи лошадиной.
Вкруг костров тяжело и дымно.
От церквей идет темный гуд.
Бабы все ждут и ждут.
Крестился палач, пил водку,
Управился, кончил работу.
Да за волосы как схватит Пугача.
Но Пугачья кровь горяча.
Задымился снег под тяжелой кровью,
Начал парень чихать, сквернословить:
"Уж пойдем, пойдем, твою мать!..
По Пугачьей крови плясать!"
Посадили голову на кол высокий,
Тело раскидали, и лежит на Болоте,
И стоит, стоит Москва.
Над Москвой Пугачья голова.
Разделась баба, кинулась голая
Через площадь к высокому колу:
"Ты, Пугач, на колу не плачь!
Хочешь, так побалуйся со мной, Пугач!
...Прорастут, прорастут твои рваные рученьки,
И покроется земля злаками горючими,
И начнет народ трясти и слабить,
И потонут детушки в темной хляби,
И пойдут парни семечки грызть, тешиться,
И станет тесно, как в лесу, от повешенных,
И кого за шею, а кого за ноги,
И разверзнется Москва смрадными ямами,
И начнут лечить народ скверной мазью,
И будут бабушки на колокольни лазить,
И мужья пойдут в церковь брюхатые
И родят, и помрут от пакости,
И от мира божьего останется икра рачья
Да на высоком колу голова Пугачья!"
И стоит, и стоит Москва.
Над Москвой Пугачья голова.
Желтый снег от мочи лошадиной.
Вкруг костров тяжело и дымно.</text><name>Пугачья кровь</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1857</date_from><text>Как у нас по селу
Путь-дорога лежит,
По степной по глухой
Колокольчик звенит.
На мосту прозвенит,
За горой запоет,
Молодца-удальца
За собою зовет.
Ах, у нас-то житье —
От сохи к бороне,
Наяву — сухота,
Нужда-горе во сне.
В синеву да в туман
Наше поле ушло,
Любо ясным очам,
Да плечам тяжело...
По траве ль, по росе
Алый вечер идет —
По буграм, по межам
Хищных птиц перелет.
Стон кукушки в лесу,
Чей-то плач за рекой...
Дать бы волю тоске —
Пролилась бы слезой.
А вдали облака
Охватило огнем:
Высоко поднялась
Колокольня с крестом.
Золотой городок
Вдоль по взморью стоит,
Из серебряных труб
Дым янтарный валит.
Пролетит на ночлег
Белый голубь в село.
В синеве — по заре
Загорится крыло.
Уж и где ж ты, трава,
Без покосу растешь —
Молодецкая жизнь,
Без печали идешь?
Ах ты глушь-тишина,
Всё ковыль, камыши —
На всю степь закричи,
Не ответит души.</text><name>Тоска</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1925</date_from><text>Памяти погибших коммунаров
Снимают постовых!
Дымятся волчьи ямы.
Снимают - постовых!
Глотает волчья сыть;
Как хорошо, что молоды, друзья, мы
И можем отошедших заменить.
Уроки баррикад.
Премудрости восстаний.
Большому научил артиллерийский дым!
Нас позовут,
И мы придем,
И встанем,
И, как они,
До смены простоим.
В дрожащей кузнице -
Огонь и трепет стали.
Велик кузнец!
Но больше тем велик,
Что если руки - бить,
Ковать устали,
К нему придет
И сменит ученик...</text><name>На смену</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from></date_from><text>За пятьдесят, а все чего-то жду.
Не бога и не горнего полета,
Не радость ожидаю, не беду,
Не чуда жду - а просто жду чего-то.
Хозяин вечный и недолгий гость
Здесь на Земле, где тленье и нетленье,
Где в гордые граниты отлилось
Природы длительное нетерпенье,-
Чего-то жду, чему названья нет,
Жду вместе с безднами и облаками.
Тьма вечная и негасимый свет -
Ничто пред тем, чего я жду веками.
Чего-то жду в богатстве и нужде,
В годины бед и в годы созиданья;
Чего-то жду со всей Вселенной, где
Материя - лишь форма ожиданья.</text><name>Ожидание</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1911</date_from><text>Мудрость нудит выбор: «Сытость — иль свобода».
Жизнь ей прекословит: «Сытость — иль неволя».
Упреждает Чудо пламенная Воля;
Но из темной жизни слабым нет исхода.
Мудрость возвещает, что Любовь — Алканье.
Жизнь смеется: «Голод — ненависть и злоба».
И маячит Слова нищее сверканье
Меж даяньем хлеба и зияньем гроба.</text><name>SACRA FAMES[3]</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1964</date_from><text>От затемненного вокзала,
Рыданьем сердце леденя,
Меня ты в бой не провожала,-
Ты и не знала про меня.
Там юность с юностью рассталась,
На плечи взяв тяжелый груз,-
Их связь недолгая распалась,
Как всякий временный союз.
В ту пору не было в помине
У нас ни жен и ни детей.
Мы, молодые, по равнине
Пошли сквозь тысячу смертей.
А жизнь текла... Средь зимней дали,
Где скрип колодцев и дверей,
В мужья не нас девчонки ждали -
Тех, кто воротится скорей.
Еще в ночи владели нами
Воспоминания одни,
Но за встающими холмами
Иные виделись огни.
...Щекочет губы чье-то имя,
Лицо колышется сквозь дым...
Так расставались мы с одними,
А возвращались мы к другим.</text><name>От затемненного вокзала...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Поднимаю бессонные взоры
И луну в небеса вывожу,
В небесах зажигаю узоры
И звездами из них ворожу,
Насылаю безмолвные страхи
На раздолье лесов и полей
И бужу беспокойные взмахи
Окрыленной угрозы моей.
Окружился я быстрыми снами,
Позабылся во тьме и в тиши,
И цвету я ночными мечтами
Бездыханной вселенской души.</text><name>Поднимаю бессонные взоры...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1951</date_from><text>Юноша, окончив ФЗО,
Получил на Волгу направленье.
Провожала вся семья его,
Девушки смотрели со значеньем.
Говорили сверстники:
— Везет,
И везет же человеку в жизни!
Чуть из школьных вырвался ворот,
И уже — на стройку коммунизма!..
Берег в грузах, да сосняк густой.
Только начинается работа...
Ехал каменщик на гидрострой
И на мир смотрел как с самолета.
Думал сразу бригадиром стать...
Дали парню самое простое:
Глину рыть да кирпичи таскать,—
Как везде, жилье сначала строить.
Комары, камыш береговой...
Первый тракт в лесах едва проторен.
А хотелось написать домой
О дворцах,
о чудесах,
о море.
Будет все!
Но нет терпенья ждать.
И в обед, устроившись под елкой,
Начинает паренек писать
О звенящих проводах над Волгой.
...Раздались седые Жигули,
Раскаленная вода клокочет,
Дня уже не отличить от ночи,
Вздыбленного неба от земли...
Он иначе и писать не хочет.
Сам поверил, срокам вопреки,
Что уже кладут бетон в быки.
Под ногами море заблистало,
И вода соленой будто стала...
Так, бывало, хлопец в дни войны
Видит героические сны
И, еще не испытав боев,
Как бывалый воин сообщает,
Что все дни в походах,
Жив-здоров
И, как должно, всем того желает.</text><name>Романтик</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1828</date_from><text>И я выйду ль на крылечко,
На крылечко погулять,
И я стану у колечка
О любезном горевать;
Как у этого ль колечка
Он впоследнее стоял
И печальное словечко
Мне, прощаючись, сказал:
"За турецкой за границей,
В басурманской стороне
По тебе лишь по девице
Слезы лить досталось мне..."
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Русская песня (И я выйду ль...)</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Бородатые чуйки с голодными глазами
Хрипло предлагают "животрепещущих докторов".
Гимназисты поводят бумажными усами,
Горничные стреляют в суконных юнкеров.
Шаткие лари, сколоченные наскоро,
Холерного вида пряники и халва,
Грязь под ногами хлюпает так ласково,
И на плечах болтается чужая голова.
Червонные рыбки из стеклянной обители
Грустно-испуганно смотрят на толпу.
"Вот замечательные американские жители -
Глотают камни и гвозди, как крупу!"
Писаря выражаются вдохновенно-изысканно,
Знакомятся с модистками и переходят на ты,
Сгущенный воздух переполнился писками,
Кричат бирюзовые бумажные цветы.
Деревья вздрагивают черными ветками,
Капли и бумажки падают в грязь.
Чужие люди толкутся между клетками
И месят ногами пеструю мазь.</text><name>На вербе</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1945</date_from><text>Я тех мест святыми не считаю,
Я от тех лесов почти отвык.
Там по мне, наверно, не скучает
Очень звонкий маленький родник.
Он пропах землей, травой и хвоей,
В жаркий полдень холоден всегда.
А опустишь руку в голубое,
Заласкает светлая вода.
У его задумчивого пенья
Я большой учился чистоте,
Первым, самым робким вдохновеньям,
Первой, самой маленькой мечте.
Я тех мест святыми не считаю,
Только я не так еще отвык,
Только пусть пока не высыхает
Очень звонкий маленький родник.
Пусть вдали от низенького дома
Я, мужая, сделаюсь седым.
Я еще приду к нему, живому,
И еще напьюсь его воды!</text><name>Родник</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Это не мы, это они - ассирийцы,
Жезл государственный бравшие крепко в клешни,
Глинобородые боги-народоубийцы,
В твердых одеждах цари,- это они!
Кровь, как булыжник, торчит из щербатого горла,
И невозможно пресытиться жизнью, когда
В дыхало льву пернатые вогнаны сверла,
В рабьих ноздрях - жесткий уксус царева суда.
Я проклинаю тиару Шамшиада,
Я клинописной хвалы не пишу все равно,
Мне на земле ни почета, ни хлеба не надо,
Если мне царские крылья разбить не дано.
Жизнь коротка, но довольно и ста моих жизней,
Чтобы заполнить глотающий кости провал.
В башенном городе у ассирийцев на тризне
Я хорошо бы с казненными попировал.
Я проклинаю подошвы царских сандалий.
Кто я - лев или раб, чтобы мышцы мои
Без возданья в соленую землю втоптали
Прямоугольные каменные муравьи?</text><name>В музее</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1959</date_from><text>В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.
И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной,—
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.
То мог быть Стамбул или даже Багдад,
Но, увы! не Варшава, не Ленинград,
И горькое это несходство
Душило, как воздух сиротства.
И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.
Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой...
И если вернется та ночь и к тебе
В твоей для меня непонятной судьбе,
Ты знай, что приснилась кому-то
Священная эта минута.</text><name>В ту ночь мы сошли друг от друга с ума...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1949</date_from><text>Хотя б прислал письмо ошибкой
Из дальней дали кто-нибудь.
Хотя бы женщина улыбкой
Меня сумела обмануть,—
Чтоб снова в смуглом, стройном теле
Я видел солнца свет и власть,
Чтоб в мысль высокую оделась
Моя безвыходная страсть.</text><name>Хотя б прислал письмо ошибкой...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1921</date_from><text>Морской берег.
Небо. Звезды. Я спокоен. Я лежу.
А подушка не камень, не перья —
Дырявый сапог моряка.
В них Самородов в красные дни
На море поднял восстанье
И белых суда увел в Красноводск,
В красные воды.
Темнеет. Темно.
«Товарищ, иди, помогай!» —
Иранец зовет, черный, чугунный,
Подымая хворост с земли.
Я ремень затянул
И помог взвалить.
«Саул!» («Спасибо» по-русски.)
Исчез в темноте.
Я же шептал в темноте
Имя Мехди.
Мехди?
Жук, летевший прямо с черного
Шумного моря,
Держа путь на меня,
Сделал два круга над головой,
И, крылья сложив, опустился на волосы.
Тихо молчал и после
Вдруг заскрипел,
Внятно сказал знакомое слово
На языке, понятном обоим.
Он твердо и ласково сказал свое слово.
Довольно! Мы поняли друг друга!
Темный договор ночи
Подписан скрипом жука.
Крылья подняв, как паруса.
Жук улетел.
Море стерло и скрип и поцелуй на песке.
Это было!
Это верно до точки!</text><name>Ночь в Персии</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1832</date_from><text>В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.</text><name>В альбом А.О.Смирновой</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1956</date_from><text>Много слов на земле. Есть дневные слова -
В них весеннего неба сквозит синева.
Есть ночные слова, о которых мы днем
Вспоминаем с улыбкой и сладким стыдом.
Есть слова - словно раны, слова - словно суд,-
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
Словом можно продать, и предать, и купить,
Слово можно в разящий свинец перелить.
Но слова всем словам в языке нашем есть:
Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь.
Повторять их не смею на каждом шагу,-
Как знамена в чехле, их в душе берегу.
Кто их часто твердит - я не верю тому,
Позабудет о них он в огне и дыму.
Он не вспомнит о них на горящем мосту,
Их забудет иной на высоком посту.
Тот, кто хочет нажиться на гордых словах,
Оскорбляет героев бесчисленный прах,
Тех, что в темных лесах и в траншеях сырых,
Не твердя этих слов, умирали за них.
Пусть разменной монетой не служат они,-
Золотым эталоном их в сердце храни!
И не делай их слугами в мелком быту -
Береги изначальную их чистоту.
Когда радость - как буря, иль горе - как ночь,
Только эти слова тебе могут помочь!</text><name>Слова</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Бывают
Такие
Периоды,
Когда к словопреньям не тянет
И кажется, в рот набери воды,
А глубже молчанье не станет,
Когда накричался до хрипа ты,
И, сделав все резкие выпады,
Ты медленно делаешь выводы.
Бывают
Такие
Периоды.</text><name>Бывают такие периоды...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1952</date_from><text>Итак, любовь. Она ли не воспета,
Любви ль в веках не воздано свое!
Влюбленные великие поэты
"Сильна, как смерть" твердили про нее.
К тому добавить можно очень мало,
Но я сказал бы, робость прогоня:
"Когда бы жить любовь не помогала,
Когда б сильней не делала меня,
Когда б любовь мне солнце с неба стерла,
Чтоб стали дни туманней и мрачней,
Хватило б силы взять ее за горло
И задушить. И не писать о ней!"</text><name>Итак, любовь. Она ли не воспета...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>На Шере-
метьево
В ноябре
третьего -
Метеоусловия не те,-
Я стою встревоженный,
Бледный, но ухоженный,
На досмотр таможенный в хвосте.
Стоял сначала - чтоб не нарываться:
Я сам спиртного лишку загрузил,-
А впереди шмонали уругвайца,
Который контрабанду провозил.
Крест на груди в густой шерсти,-
Толпа как хором ахнет:
"За ноги надо потрясти,-
Глядишь - оно и звякнет!"
И точно: ниже живота -
Смешно, да не до смеха -
Висели два литых креста
Пятнадцатого века.
Ох, как он
сетовал:
Где закон -
нету, мол!
Я могу, мол, опоздать на рейс!..
Но Христа распятого
В половине пятого
Не пустили в Буэнос-Айрес.
Мы все-таки мудреем год от года -
Распятья нам самим теперь нужны,-
Они - богатство нашего народа,
Хотя и - пережиток старины.
А раньше мы во все края -
И надо и не надо -
Дарили лики, жития,-
В окладе, без оклада...
Из пыльных ящиков косясь
Безропотно, устало,-
Искусство древнее от нас,
Бывало, и - сплывало.
Доктор зуб
высверлил
Хоть слезу
мистер лил,
Но таможенник вынул из дупла,
Чуть поддев лопатою,-
Мраморную статую -
Целенькую, только без весла.
Общупали заморского барыгу,
Который подозрительно притих,-
И сразу же нашли в кармане фигу,
А в фиге - вместо косточки - триптих.
"Зачем вам складень, пассажир?-
Купили бы за трешку
В "Березке" русский сувенир -
Гармонь или матрешку!"
"Мир-дружба! Прекратить огонь!"-
Попер он как на кассу,
Козе - баян, попу - гармонь,
Икону - папуасу!
Тяжело
с истыми
Контрабан-
дистами!
Этот, что статуи был лишен,-
Малый с подковыркою,-
Цыкнул зубом с дыркою,
Сплюнул - и уехал в Вашингтон.
Как хорошо, что бдительнее стало,-
Таможня ищет ценный капитал -
Чтоб золотинки с нимба не упало,
Чтобы гвоздок с распятья не пропал!
Таскают - кто иконостас,
Кто - крестик, кто - иконку,-
Так веру в Господа от нас
Увозят потихоньку.
И на поездки в далеко -
Навек, бесповоротно -
Угодники идут легко,
Пророки - неохотно.
Реки лью
потные!
Весь я тут,
вот он я -
Слабый для таможни интерес,-
Правда, возле щиколот
Синий крестик выколот,-
Но я скажу, что это - Красный Крест.
Один мулла триптих запрятал в книги,-
Да, контрабанда - это ремесло!
Я пальцы сжал в кармане в виде фиги -
На всякий случай - чтобы пронесло.
Арабы нынче - ну и ну!-
Европу поприжали, -
Мы в Шестидневную войну
Их очень поддержали.
Они к нам ездят неспроста -
Задумайтесь об этом!-
Увозят нашего Христа
На встречу с Магометом.
...Я пока
здесь еще,
Здесь мое
детище,-
Все мое - и дело, и родня!
Лики - как товарищи -
Смотрят понимающе
С почерневших досок на меня.
Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу,
Разденут - стыд и срам - при всех святых,-
Найдут в мозгу туман, в кармане фигу,
Крест на ноге - и кликнут понятых!
Я крест сцарапывал, кляня
Судьбу, себя - все вкупе,-
Но тут вступился за меня
Ответственный по группе.
Сказал он тихо, делово -
Такого не обшаришь:
Мол, вы не трогайте его,
Мол, кроме водки - ничего,-
Проверенный товарищ!</text><name>Случай на таможне</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1844</date_from><text>I only know - we loved in vain -
I only feel - farewell, farewell!
Byron*
Прости!.. Покорен воле рока,
Без глупых жалоб и упрека,
Я говорю тебе: прости!
К чему упрек? Я верю твердо,
Что в нас равно страданье гордо,
Что нам одним путем идти.
Мы не пойдем рука с рукою,
Но память прошлого с собою
Нести равно осуждены.
Мы в жизнь, обоим нам пустую,
Уносим веру роковую
В одни несбыточные сны.
И пусть душа твоя нимало
В былые дни не понимала
Души моей, любви моей...
Ее блаженства и мученья
Прошли навек, без разделенья
И без возврата... Что мне в ней?
Пускай за то, что мы свободны,
Что горды мы, что странно сходны,
Не суждено сойтиться нам;
Но все, что мучит и тревожит,
Что грудь сосет и сердце гложет,
Мы разделили пополам.
И нам обоим нет спасенья!..
Тебя не выкупят моленья,
Тебе молитва не дана:
В ней небо слышит без участья
Томленье скуки, жажду счастья,
Мечты несбыточного сна...
* Лишь знаю: тщетно мы любили,
Лишь чувствую: прощай, прощай!
Байрон (перевод Ап.Григорьева).- Ред.</text><name>Прости</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Так вот и хожу —
На вершок от смерти.
Жизнь свою ношу
В синеньком конверте.
То письмо давно,
С осени, готово.
В нём всегда одно
Маленькое слово.
Может, потому
И не умираю,
Что тому письму
Адреса не знаю.</text><name>Так вот и хожу...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1885</date_from><text>Звезды ясные, звезды прекрасные
Нашептали цветам сказки чудные,
Лепестки улыбнулись атласные,
Задрожали листы изумрудные.
И цветы, опьяненные росами,
Рассказали ветрам сказки нежные,-
И распели их ветры мятежные
Над землей, над волной, над утесами.
И земля, под весенними ласками
Наряжаяся тканью зеленою,
Переполнила звездными сказками
Мою душу, безумно влюбленную.
И теперь, в эти дни многотрудные,
В эти темные ночи ненастные,
Отдаю я вам, звезды прекрасные,
Ваши сказки задумчиво-чудные!..</text><name>Звезды ясные, звезды прекрасные...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1913</date_from><text>Идите же! - Мой голос нем
И тщетны все слова.
Я знаю, что ни перед кем
Не буду я права.
Я знаю: в этой битве пасть
Не мне, прелестный трус!
Но, милый юноша, за власть
Я в мире не борюсь.
И не оспаривает Вас
Высокородный стих.
Вы можете - из-за других -
Моих не видеть глаз,
Не слепнуть на моем огне,
Моих не чуять сил...
Какого демона во мне
Ты в вечность упустил!
Но помните, что будет суд,
Разящий, как стрела,
Когда над головой блеснут
Два пламенных крыла.</text><name>Идите же! - Мой голос нем...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1859</date_from><text>Я видел свое погребенье.
Высокие свечи горели,
Кадил непроспавшийся дьякон,
И хриплые певчие пели.
В гробу на атласной подушке
Лежал я, и гости съезжались,
Отходную кончил священник,
Со мною родные прощались.
Жена в интересном безумьи
Мой сморщенный лоб целовала
И, крепом красиво прикрывшись,
Кузену о чем-то шептала.
Печальные сестры и братья
(Как в нас непонятна природа!)
Рыдали при радостной встрече
С четвертою частью дохода.
В раздумьи, насупивши брови,
Стояли мои кредиторы,
И были и мутны и страшны
Их дикоблуждавшие взоры.
За дверью молились лакеи,
Прощаясь с потерянным местом,
А в кухне объевшийся повар
Возился с поднявшимся тестом.
Пирог был удачен. Зарывши
Мои безответные кости,
Объелись на сытных поминках
Родные, лакеи и гости.</text><name>Я видел свое погребенье...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1855</date_from><text>Пламя рдеет, пламя пышет,
Искры брызжут и летят,
А на них прохладой дышит
Из-за речки темный сад.
Сумрак тут, там жар и крики,-
Я брожу как бы во сне,-
Лишь одно я живо чую:
Ты со мной и вся во мне.
Треск за треском, дым за дымом,
Трубы голые торчат,
А в покое нерушимом
Листья веют и шуршат.
Я, дыханьем их обвеян,
Страстный говор твой ловлю...
Слава богу, я с тобою,
А с тобой мне как в раю.</text><name>Пламя рдеет, пламя пышет...</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Когда я, объездивший множество стран,
Усталый, с дороги домой воротился,
Склонясь надо мною, спросил Дагестан:
"Не край ли далекий тебе полюбился?"
На гору взошел я и с той высоты,
Всей грудью вздохнув, Дагестану ответил:
"Немало краев повидал я, но ты
По-прежнему самый любимый на свете.
Я, может, в любви тебе редко клянусь,
Не ново любить, но и клясться не ново,
Я молча люблю, потому что боюсь:
Поблекнет стократ повторенное слово.
И если тебе всякий сын этих мест,
Крича, как глашатай, в любви будет клясться,
То каменным скалам твоим надоест
И слушать, и эхом в дали отзываться.
Когда утопал ты в слезах и крови,
Твои сыновья, говорившие мало,
Шли на смерть, и клятвой в сыновней любви
Звучала жестокая песня кинжала.
И после, когда затихали бои,
Тебе, Дагестан мой, в любви настоящей
Клялись молчаливые дети твои
Стучащей киркой и косою звенящей.
Веками учил ты и всех и меня
Трудиться и жить не шумливо, но смело,
Учил ты, что слово дороже коня,
А горцы коней не седлают без дела.
И все же, вернувшись к тебе из чужих,
Далеких столиц, и болтливых и лживых,
Мне трудно молчать, слыша голос твоих
Поющих потоков и гор горделивых".</text><name>Мой Дагестан</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Еще существовал
Санкт-Петербург,
В оцепененье Кремль стоял московский,
И был юнцом лохматым Эренбург,
Да вовсе молод был и Маяковский,
И дерзости Давида Бурлюка
У многих возмущенье вызывали,
И далеко не все подозревали,
Насколько все-таки
Она близка.
Но вот
На Польшу
Пал шрапнельный град,
И клял тевтона Игорь Северянин,
И Питер превратился в Петроград,
И говорили: тот убит, тот ранен.
Георгиевские кресты
Посеребрили зелень гимнастерок,
И первые безмолвные хвосты
У булочных возникли:
Хлеб стал дорог!
Я был
Еще ребенком.
О войне
Читал рассказы и стихотворенья,
И было много непонятно мне,
Как толки о четвертом измеренье,—
Куда от мерзкой яви ускользнуть
Мечтали многие из старших классов,
Хотя и этот преграждался путь
Толпой папах, околышей, лампасов.
А я
Не в эту сторону держал,
И даже, нет, не к Александру Грину,
Но гимназический мундирчик жал,
Я чувствовал: его я скоро скину.
Меня влекли надежда и тоска
В тревожном взоре Александра Блока,—
Еще не все я понимал глубоко,
Но чуял:
Революция
Близка!</text><name>Еще не все я понимал глубоко</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1861</date_from><text>День за день — робко — шаг за шаг,
Как тени скользкие во мрак
Иль как неверные преданья,
Теряются воспоминанья,
Бледнеют прошлого черты...
Всю жизнь мне кажется, что ты —
Напрасный мученик движенья,
Скиталец в даль без возвращенья,
Выходишь из дому, где жил,
И кто-то там тебя любил,
Ты тоже сам любил кого-то,
И ты ль кого, тебя ли кто-то
С бездушьем детским оскорбил.
Тая любовь, скрывая муку,
Пожал ты грустно чью-то руку
И вышел медленной стопой...
Дверь затворилась за тобой.
Ты проходил по длинной зале,
Лежал в печальной полумгле
Мертвец знакомый на столе,
И ты шаги направил дале,
В последний раз с немой тоской
Ему кивнувши головой.
И шел ты длинным коридором,
Глядя на выход робким взором,
И с длинной лестницы спустясь,
Внутри дрожа, рукой тревожной
Последней двери ключ надежной
Ты повернул в последний раз,
И дверь, отхлынув, заперлась.
Один стоял ты середь ночи,
Светил фонарь надстолбный в очи,
И долго тень твоей спины
Не отрывалась от стены.
Когда ж последние ступени
Того заветного крыльца
Сошел ты тихо до конца,—
Дрожали слабые колени.
Вдоль улицы в безлюдный час
Ты шел уныло, бесприютно,
Глядел назад ежеминутно,
Глядел назад, и каждый раз
Фонарь бледнел, потом погас,
Еще виднелся ночью томной
Высокий дом, как призрак темный,
И он исчез в далекой мгле,
Как гроб в наваленной земле.
И новый день с иной страною...
Другие люди, новый дом,—
Опять любовь и горе в нем,
И снова в путь,— и за собою
Ты видишь, как, едва горя,
Бледнеет пламя фонаря.
И что ж осталось от скитанья,
Где, повторяясь шаг за шаг,
Уходят вспять воспоминанья,
Как тени скользкие во мрак?
Глухая боль сердечной раны
Да жизни сказочные планы...</text><name>Отрывки (День за день — робко — шаг за шаг...)</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1895</date_from><text>Воистину всякий пред всеми
за всех и за все виноват.
Достоевский
День белоогненный палил,
Не молк цикады скрежет знойный,
И кипарисов облак стройный
Витал над мрамором могил.
Я пал, сражен души недугом...
Но к праху прах был щедр и добр:
Пчела вилась над жарким лугом.
И сох, благоухая, чобр...
Укор уж сердца не терзал:
Мой умер грех с моей гордыней,-
И, вновь родним с родной святыней,
Я Землю, Землю лобызал!
Она ждала, она прощала -
И сладок кроткий был залог;
И всё, что дух сдержать не мог,
Она смиренно обещала.</text><name>Персть</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1960</date_from><text>Есть пустота от смерти чувств
и от потери горизонта,
когда глядишь на горе сонно
и сонно радостям ты чужд.
Но есть иная пустота.
Нет ничего ее священней.
В ней столько звуков и свечений.
В ней глубина и высота.
Мне хорошо, что я в Крыму
живу, себя от дел отринув,
в несуетящемся кругу,
кругу приливов и отливов.
Мне хорошо, что я ловлю
на сизый дым похожий вереск,
и хорошо, что ты не веришь,
как сильно я тебя люблю.
Иду я в горы далеко,
один в горах срываю груши,
но мне от этого не грустно,—
вернее, грустно, но легко.
Срываю розовый кизил
с такой мальчишескостью жадной!
Вот он по горлу заскользил —
продолговатый и прохладный.
Лежу в каком-то шалаше,
а на душе так пусто-пусто,
и только внутреннего пульса
биенье слышится в душе.
О, как над всею суетой
блаженна сладость напоенья
спокойной светлой пустотой —
предшественницей наполненья!</text><name>Есть пустота от смерти чувств...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Я видел вас, я их читал,
Сии прелестные созданья,
Где ваши томные мечтанья
Боготворят свой идеал.
Я пил отраву в вашем взоре,
В душой исполненных чертах,
И в вашем милом разговоре,
И в ваших пламенных стихах;
Соперницы запретной розы
Блажен бессмертный идеал...
Стократ блажен, кто вам внушал
Не много рифм и много прозы.</text><name>К А. Тимашевой</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Гаснет моя лампада...
Полночь глядит в окно...
Мне никого не надо,
Я умерла давно!
Я умерла весною,
В тихий вечерний час...
Не говори со мною,-
Я не открою глаз!
Не оживу я снова -
Мысли о счастье брось!
Черное, злое слово
В сердце мое впилось...
Гаснет моя лампада...
Тени кругом слились...
Тише!.. Мне слез не надо.
Ты за меня молись!</text><name>Гаснет моя лампада...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1942</date_from><text>Когда закончен бой, присев на камень,
В грязи, в поту, измученный солдат
Глядит еще незрячими глазами
И другу отвечает невпопад.
Он, может быть, и закурить попросит,
Но не закурит, а махнет рукой.
Какие жал он трудные колосья,
И где ему почудился покой!
Он с недоверьем оглядит избушки
Давно ему знакомого села,
И, невзначай рукой щеки коснувшись,
Он вздрогнет от внезапного тепла.</text><name>Когда закончен бой, присев на камень...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from></date_from><text>Оставь, и я была как все,
И хуже всех была,
Купалась я в чужой росе,
И пряталась в чужом овсе,
В чужой траве спала.</text><name>Оставь, и я была как все...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1888</date_from><text>Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Пушкин
Пусть гордый ум вещает миру,
Что все незримое - лишь сон,
Пусть знанья молится кумиру
И лишь науки чтит закон.
Но ты, поэт, верь в жизнь иную:
Тебе небес открыта дверь;
Верь в силу творчества живую,
Во все несбыточное верь!
Лишь тем, что свято, безупречно,
Что полно чистой красоты,
Лишь тем, что светит правдой вечной,
Певец, пленяться должен ты.
Любовь - твое да будет знанье:
Проникнись ей, и песнь твоя
В себя включит и все страданье,
И все блаженство бытия.</text><name>Поэту (Пусть гордый ум...)</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1761</date_from><text>Богиня, дщерь божеств, науки основавших
И приращенье их тебе в наследство давших,
Ты шествуешь по их божественным стопам,
Распростираючи щедроты светлость нам.
Мы, признаваясь, что едва того достойны,
Остались бы всегда в трудах своих спокойны;
Но только к славе сей того недостает,
Чтоб милость к нам твою увидел ясно свет.
Дабы признали все народы и языки,
Коль мирные твои дела в войну велики.
Дабы украшенный твоей рукой Парнас
Любителей наук призвать возвысил глас
И, славным именем гремя Елисаветы,
При лике их расторг завистников наветы.
Теперь Германия войной возмущена,
Рыдания, и слез, и ужаса полна;
За собственных сынов с парнасскими цветами
Питает сопостат с кровавыми мечами.
Любитель тишины, собор драгих наук,
Защиты крепкия от бранных ищет рук.
О коль велики им отрады и утехи:
Восследуют и нам в учениях успехи
И славной слух, когда твой университет
О имени твоем под солнцем процветет,
Тобою данными красуясь вечно правы
Для истинной красы Российския державы.
И юношество к нам отвсюду притекут
К наукам прилагать в Петрове граде труд.
Петрова ревность к ним, любовь Екатерины,
И щедрости твои воздвигнут здесь Афины.
Приемлемые в них учены пришлецы
Расширят о тебе в подсолнечной концы,
Коль милосерда ты, коль счастлива Россия,
Что царствуют с тобой в ней времена златыя!
Рушитель знания, свирепой брани звук
Под скипетром твоим защитник стал наук,
Что выше мнения сквозь дым, сквозь прах восходят,
Их к удивлению, нас к радости приводят.
Мы соружим похвал тебе, Минерве, храм,
В приличность по твоим божественным делам;
В российски древности, в Натуры тайны вникнем
И тьмами уст твои достоинства воскликнем.
Коль счастлив оной день, коль счастлив буду я,
Когда я, середи российских муз стоя,
Благодеяние твое представлю ново.
Великостью его о как возвышу слово!
Тогда мой средственной в российской речи дар
В благодарении сугубой примет жар.
Когда внимания сей глас мой удостоишь
И искренних сердец желанья успокоишь,
Ты новы силы нам, богиня, подаришь,
Драгое Отчество сугубо просветишь.
Сие исполнится немногими чертами,
Когда рука твоя ущедрится над нами:
Для славы твоея, для общего плода,
Не могут милости быть рано никогда.</text><name>Богиня, дщерь божеств, науки основавших...</name><date_to>1761</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1845</date_from><text>Прекрасны твои песнопенья живые,
И сильны, и чисты, и звонки они,—
Да будут же годы твои молодые
Прекрасны, как ясные вешние дни!
Беги ты далече от шумного света,
Не знай вавилонских работ и забот;
Живи ты высокою жизнью поэта
И пой, как дубравная птица поет
На воле; и если тебя очарует
Красавица-роза — не бойся любви;
Пускай она нежит, томит и волнует
Глубоко все юные силы твои:
В груди благородной любовь пробуждает
Высокие чувства — и, ею полна,
Светло, сладкозвучно бежит и сверкает
Сердечного слова живая волна,
Беспечно и смело любви предавайся,
Поэт! И без умолку пой ты об ней
Счастливые песни, и весь выпевайся,
Красавице-розе, певец-соловей!
И бури и грозы чтоб век не взрывали
Тех сеней, где счастье себе ты нашел,
И песням твоим чтобы там не мешали
Ни кошка-цензура, ни критик-осел.</text><name>И.С.Аксакову (Прекрасны твои песнопенья живые...)</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from></date_from><text>Материя сия бесплотна,
В руках нести ее нетрудно.
Рембрандт писал свои полотна,
А Моцарт изваял на струнах.
Божественная власть органа,
Пленительная нежность арфы.
Еретики сожгли Джордано,
Но музыка — превыше мафий.
Фиорды Грига пахнут хвоей,
От них в душе моей светает.
Ах, музыка! Она не ходит,
Не ползает — она летает!</text><name>Музыка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>То была не интрижка,-
Ты была на ладошке,
Как прекрасная книжка
В грубой суперобложке.
Я влюблен был как мальчик -
С тихим трепетом тайным
Я листал наш романчик
С неприличным названьем.
Были слезы, угрозы -
Все одни и все те же,-
В основном была проза,
А стихи были реже.
Твои бурные ласки
И все прочие средства -
Это страшно, как в сказке
Очень раннего детства.
Я надеялся втайне,
Что тебя не листали,
Но тебя, как в читальне,
Слишком многие брали.
Не дождаться мне мига,
Когда я с опозданьем
Сдам с рук на руки книгу
С неприличным названьем.</text><name>То была не интрижка...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1958</date_from><text>Под Кирка-Муола ударил снаряд
В штабную землянку полка.
Отрыли нас. Мертвыми трое лежат,
А я лишь контужен слегка.
Удача. С тех пор я живу и живу,
Здоровый и прочный на вид.
Но что, если все это — не наяву,
А именно я был убит?
Что, если сейчас уцелевший сосед
Меня в волокуше везет,
И снится мне сон мой, удачливый бред
Лет эдак на двадцать вперед?
Запнется товарищ на резком ветру,
Болотная чвякнет вода,—
И я от толчка вдруг очнусь — и умру,
И все оборвется тогда.</text><name>Удача</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1958</date_from><text>В стекло уткнув свой черный нос,
все ждет и ждет кого-то пес.
Я руку в шерсть его кладу,
и тоже я кого-то жду.
Ты помнишь, пес, пора была,
когда здесь женщина жила.
Но кто же мне была она?
Не то сестра, не то жена.
А иногда, казалось, дочь,
которой должен я помочь.
Она далеко... Ты притих.
Не будет женщин здесь других.
Мой славный пес, ты всем хорош,
и только жаль, что ты не пьешь!</text><name>Мой пес</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Мы - два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы - два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела!
Мы - два коня, чьи держит удила
Одна рука,- язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла.
Мы - двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.
Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы - Сфинкс единой оба.
Мы - две руки единого креста.</text><name>Любовь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from></date_from><text>Уж третий год беснуются языки,
Вот и весна - и с каждою весной,
Как в стае диких птиц перед грозой,
Тревожней шум, разноголосней крики.
В раздумье тяжком князи и владыки
И держат вожжи трепетной рукой,
Подавлен ум зловещею тоской -
Мечты людей, как сны больного, дики.
Но с нами Бог! Сорвавшися со дна,
Вдруг, одурев, полна грозы и мрака,
Стремглав на нас рванулась глубина,-
Но твоего не помутила зрака!..
Ветр свирепел. Но... "Да не будет тако!" -
Ты рек,- и вспять отхлынула волна.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>На комод уселась к нам
Глиняная птица
И глядит по сторонам:
«Чем бы поживиться?»
Будто круглые очки,
У нее глазищи,
И глотает пятачки
Птица вместо пищи.
Опустил монету,
Был пятак — и нету!
Стала хищная сова
Предъявлять свои права.
Я хотел купить значок
Другу к именинам.
Звяк!— остался пятачок
В животе совином.
Даже деньги на автобус
Я в совиную утробу
Для чего-то опустил,
Опустил и загрустил.
А сова глядит, хохочет,
Изогнула нос крючком.
Для нее теперь охочусь
Я за каждым пятачком.
Завтра мамино рожденье —
За подарком не бегу,
На подарок нету денег,
Их в копилке берегу.
Я разбил эту сову,
Хорошо опять живу!</text><name>Хищница</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>Надтреснутых гитар так дребезжащи звуки,
Охрипшая труба закашляла в туман,
И бьют костлявые безжалостные руки
В большой, с узорами, турецкий барабан...
У красной вывески заброшенной таверны,
Где по сырой стене ползет зеленый хмель,
Напившийся матрос горланит ритурнель,
И стих сменяет стих, певучий и неверный.
Струится липкий чад над красным фонарем.
Весь в пятнах от вина передник толстой Марты,
Два пьяных боцмана, бранясь, играют в карты;
На влажной скатерти дрожит в стаканах ром...
Береты моряков обшиты галунами,
На пурпурных плащах в застежке - бирюза.
У бледных девушек зеленые глаза
И белый ряд зубов за красными губами...
Фарфоровый фонарь - прозрачная луна,
В розетке синих туч мерцает утомленно,
Узорчат лунный блеск на синеве затона,
О полусгнивший мол бесшумно бьет волна...
У старой пристани, где глуше пьяниц крик,
Где реже синий дым табачного угара,
Безумный старый бриг Летучего Косара
Раскрашенными флагами поник.</text><name>Конец Летучего Голландца</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1841</date_from><text>На горы и леса легла ночная тень,
Темнеют небеса, блестит лишь запад ясный,-
То улыбается безоблачно-прекрасный,
Спокойно, радостно кончающийся день.</text><name>Элегия (На горы и леса легла ночная тень...)</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes><item>Военные</item><item>Патриотические</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1837</date_from><text>- Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!
- Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри - не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля...
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
"Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?"
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки -
Французы тут как тут.
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
"Пора добраться до картечи!"
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами:
"Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!"
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нам,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась - как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой...
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять...
Вот затрещали барабаны -
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри - не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы!</text><name>Бородино</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Я помню, где-то,
далеко вначале,
наплававшись до дрожи поутру,
на деревенском стареньком причале
сушила я косенки на ветру.
Сливались берега за поворотом,
как два голубо-сизые крыла,
и мне всегда узнать хотелось:
что там?
А там, за ними,
жизнь моя была.
И мерялась, как водится, годами,
и утекали годы, как вода...
Я знаю, что
за синими горами,
и не хочу заглядывать туда.</text><name>Я помню, где-то...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Жизнь кого не озадачит,
Кто, захваченный грозой,
Не вздохнет и не заплачет
Одинокою слезой!
Все мы радостно и бодро
Покидаем детский кров,
Верим в полдень, верим в вёдро,
В тишь далеких вечеров...
Но с доверчивыми снами
Тень сплетается и — вдруг
Жребий, брошенный не нами,
Нас влечет в свой строгий круг...
Все мы сеем, вверив зною —
Божьей прихоти — свой хлеб,
И с молитвою немою
Точим серп, готовим цеп...
Безмятежен и просторен
Мир в весенней тишине...
Много Пахарь бросил зерен,
Много ль будет на гумне!</text><name>Раздумье (Жизнь кого не озадачит...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Фридрих Шиллер</author><date_from>1797</date_from><text>«Сладко мне твоей сестрою,
Милый рыцарь, быть;
Но любовию иною
Не могу любить:
При разлуке, при свиданье
Сердце в тишине —
И любви твоей страданье
Непонятно мне».
Он глядит с немой печалью —
Участь решена;
Руку сжал ей; крепкой сталью
Грудь обложена;
Звонкий рог созвал дружину;
Все уж на конях;
И помчались в Палестину,
Крест на раменах.
Уж в толпе врагов сверкают
Грозно шлемы их;
Уж отвагой изумляют
Чуждых и своих.
Тогенбург лишь выйдет к бою:
Сарацин бежит...
Но душа в нем все тоскою
Прежнею болит.
Год прошел без утоленья...
Нет уж сил страдать;
Не найти ему забвенья —
И покинул рать.
Зрит корабль — шумят ветрилы,
Бьет в корму волна —
Сел и поплыл в край тот милый,
Где цветет она.
Но стучится к ней напрасно
В двери пилигрим;
Ах, они с молвой ужасной
Отперлись пред ним:
«Узы вечного обета
Приняла она;
И, погибшая для света,
Богу отдана».
Пышны праотцев палаты
Бросить он спешит;
Навсегда покинул латы;
Конь навек забыт;
Власяной покрыт одеждой,
Инок в цвете лет,
Неукрашенный надеждой
Он оставил свет.
И в убогой келье скрылся
Близ долины той,
Где меж темных лип светился
Монастырь святой:
Там — сияло ль утро ясно,
Вечер ли темнел —
В ожиданье, с мукой страстной,
Он один сидел.
И душе его унылой
Счастье там одно:
Дожидаться, чтоб у милой
Стукнуло окно,
Чтоб прекрасная явилась,
Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
Ангел тишины.
И дождавшися, на ложе
Простирался он;
И надежда: завтра то же!
Услаждала сон.
Время годы уводило...
Для него ж одно:
Ждать, как ждал он, чтоб у милой
Стукнуло окно;
Чтоб прекрасная явилась;
Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
Ангел тишины.
Раз — туманно утро было —
Мертв он там сидел,
Бледен ликом, и уныло
На окно глядел.</text><name>Рыцарь Тогенбург</name><date_to>1797</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Если б
Богом я был,
То и знал бы,
Что творил
Женщину!
Если б
Скульптором стал,
Высек бы
Из белых скал
Женщину!
Если б
Краски мне дались,
Рисовала б
Моя кисть
Женщину!
Но
Не бывшую со мной
И не ставшую женой
Женщину!</text><name>Если б богом я был...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Толпа в костеле молча разместилась.
Гудел орган, шла мощная кантата,
Трубили трубы, с канцеля светилось
Седое темя толстого прелата;
Стуча о плиты тяжкой булавою,
Ходил швейцар в галунном красном платье;
Над алтарем, высоко над стеною,
В тени виднелось Рубенса "Распятье"...
Картина ценная лишь по частям видна:
Христос, с черневшей раной прободенья,
Едва виднелся в облаке куренья;
Ясней всего блистали с полотна
Бока коня со всадником усатым,
Ярлык над старцем бородатым
И полногрудая жена...</text><name>В костеле</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать.
Я ловил соответствие звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зеленых ладов проходя, как комета,
Я-то знал, что любая росинка - слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного ока,
В каждой радуге яркострекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.
Я любил свой мучительный труд, эту кладку
Слов, скрепленных их собственным светом, загадку
Смутных чувств и простую разгадку ума,
В слове п р а в д а мне виделась правда сама,
Был язык мой правдив, как спектральный анализ,
А слова у меня под ногами валялись.
И еще я скажу: собеседник мой прав,
В четверть шума я слышал, в полсвета я видел,
Но зато не унизив ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел,
И пока на земле я работал, приняв
Дар студеной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звезды падали мне на рукав.</text><name>Я учился траве, раскрывая тетрадь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1917</date_from><text>О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встает иная степь.
По голубой долине,
Меж телок и коров,
Идет в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов.
В руках — краюха хлеба,
Уста — вишневый сок.
И вызвездило небо
Пастушеский рожок.
За ним, с снегов и ветра,
Из монастырских врат,
Идет, одетый светом,
Его середний брат.
От Вытегры до Шуи
Он избраздил весь край
И выбрал кличку — Клюев,
Смиренный Миколай.
Монашьи мудр и ласков,
Он весь в резьбе молвы,
И тихо сходит пасха
С бескудрой головы.
А там, за взгорьем смолым,
Иду, тропу тая,
Кудрявый и веселый,
Такой разбойный я.
Долга, крута дорога,
Несчетны склоны гор;
Но даже с тайной бога
Веду я тайно спор.
Сшибаю камнем месяц
И на немую дрожь
Бросаю, в небо свесясь,
Из голенища нож.
За мной незримым роем
Идет кольцо других,
И далеко по селам
Звенит их бойкий стих.
Из трав мы вяжем книги,
Слова трясем с двух пол.
И сродник наш, Чапыгин,
Певуч, как снег и дол.
Сокройся, сгинь ты, племя
Смердящих снов и дум!
На каменное темя
Несем мы звездный шум.
Довольно гнить и ноять,
И славить взлетом гнусь —
Уж смыла, стерла деготь
Воспрянувшая Русь.
Уж повела крылами
Ее немая крепь!
С иными именами
Встает иная степь.</text><name>О Русь, взмахни крылами...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from>1976</date_from><text>Кончена дружба - дороженьки врозь.
Как не отметить событие это?
Все же немало пожито, попето,
Славно нам пелось и славно жилось.
Сядем, как прежде, и сыр пожуем,
Чаши наполним и души остудим,
Что пережито, того не забудем,
Что позабудется - переживем.
Все, что простительно, то прощено,
Что непростительно, то не простится.
Можно б ругаться, но проще проститься.
Кончена дружба - допьемте вино.
Кончена песня, и ночь на дворе,
Спеть бы другую, да поздно, да поздно,
Швы разошлись, разойдемся порозно -
Ночь на дворе, и виски в серебре.
Все же позвольте, тряхнув стариной,
Пару слезинок глотнуть напоследок:
В том-то и дело, что больно он редок -
Дружбы старинной напиток хмельной.</text><name>Кончена дружба</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень,
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток:
И, с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу, и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,-
Но строк печальных не смываю.</text><name>ВОСПОМИНАНИЕ</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1920</date_from><text>Пускай минувшего не жаль,
Пускай грядущего не надо -
Смотрю с язвительной отрадой
Времен в приближенную даль.
Всем равный жребий, вровень хлеба
Отмерит справедливый век.
А всё-таки порой на небо
Посмотрит смирный человек,-
И одиночество взыграет,
И душу гордость окрылит:
Он неравенство оценит
И дерзновенья пожелает...
Так нынче травка прорастает
Сквозь трещины гранитных плит.</text><name>Пускай минувшего не жаль...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>И я ниоткуда
Пришел расколоть
Единое чудо
На душу и плоть,
Державу природы
Я должен рассечь
На песню и воды,
На сушу и речь
И, хлеба земного
Отведав, прийти
В свечении слова
К началу пути.
Я сын твой, отрада
Твоя, Авраам,
И жертвы не надо
Моим временам,
А сколько мне в чаше
Обид и труда...
И после сладчайшей
Из час - никуда?</text><name>И я ниоткуда пришел расколоть...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1911</date_from><text>Уж крышку туго закрывают,
Чтоб ты не мог навеки встать,
Землей холодной зарывают,
Где лишь бесчувственные спят.
Ты будешь нем на зов наш зычный,
Когда сюда к тебе придем.
И вместе с тем рукой привычной
Тебе венков мы накладем.
Венки те красотою будут,
Могила будет в них сиять.
Друзья тебя не позабудут
И будут часто вспоминать.
Покойся с миром, друг наш милый,
И ожидай ты нас к себе.
Мы перетерпим горе с силой,
Быть может, скоро и придем к тебе.</text><name>К покойнику</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1920</date_from><text>Надо мной в лазури ясной
Светит звездочка одна -
Справа запад темно-красный,
Слева бледная луна.
Той звезде - удел поэтов:
Слишком рано заблистать -
И меж двух враждебных светов
Замирать, сиять, мерцать!</text><name>Надо мной в лазури ясной...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Нет, никогда печальной тайны
Перед тобой
Не обнажу я, ни случайно,
Ни с мыслью злой...
Наш путь иной... Любить и верить -
Судьба твоя;
Я не таков, и лицемерить
Не создан я.
Оставь меня... Страдал ли много,
Иль знал я рай
И верю ль в жизнь, и верю ль в бога -
Не узнавай.
Мы разойдемся... Путь печальный
Передо мной...
Прости,- привет тебе прощальный
На путь иной.
И обо мне забудь иль помни -
Мне все равно:
Забвенье полное давно мне
Обречено.</text><name>Нет, никогда печальной тайны...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1784</date_from><text>О ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: бог.
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий,-
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвщенны,
От света твоего рожденны,
Исследовать судеб твоих:
Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,
В твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Хаоса бытность довременну
Из бездн ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В себе самом ты основал:
Себя собою составляя,
Собою из себя сияя,
Ты свет, откуда свет истек.
Создавый всe: единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, ты есть, ты будешь ввек!
Ты цепь существ в себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под тобой.
Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры -
Перед тобой - как нощь пред днем.
Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, - и то,
Когда дерзну сравнить с тобою,
Лишь будет точкою одною;
А я перед тобой - ничто.
Ничто! - Но ты во мне сияешь
Величеством твоих доброт;
Во мне себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! - Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь - конечно, есть и ты!
Ты есть! - природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть - и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей ты телесных,
Где начал ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайна степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь - я раб - я червь - я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? - безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! - в бессмертие твое.
Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать твоей;
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.</text><name>Бог</name><date_to>1784</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1973</date_from><text>Ю. Киселеву
Все меньше друзей
Остается на свете.
Все дальше огни,
Что когда-то зажег...
Погода напомнила
Осень в Тайшете
И первый на шпалах
Колючий снежок.
Погода напомнила
Слезы на веках.
Затронула в сердце
Больную струну...
Давно уж береза
На тех лесосеках
Сменила
Спаленную нами сосну.
И тонкие стебли
Пылающих маков
Под насыпью ветер
Качает в тиши.
Прогоны лежневок
И стены бараков
Давно уже сгнили
В таежной глуши.
Дорога, дорога...
Последние силы
Злодейка цинга
Отнимала весной.
И свежим песочком
Желтели могилы
На черных полянах
За речкой Чуной.
Зеленые склоны
Да серые скалы.
Деревья и сопки,
Куда ни взгляни.
Сухие смоленые
Черные шпалы -
Как те незабытые
Горькие дни.
Дорога, дорога
По хвойному лесу.
Холодная глина
И звонкая сталь...
Кому-то стучать
Молотком по железу.
Кому-то лететь
В забайкальскую даль.
Дорога, дорога.
Стальные колеса.
Суровая веха
В тревожной судьбе.
Кому-то навеки
Лежать у откоса.
Кому-то всю жизнь
Вспоминать о тебе.</text><name>Дорога</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1878</date_from><text>Я не был ребенком. Я с детства узнал
Тяжелое бремя лишений,
Я с детства в душе бережливо скрывал
Огонь затаенных сомнений.
Я с детства не верил в холодных людей,
В отраду минутного счастья,
И шел я угрюмо дорогой своей
Один, без любви и участья.
А сердце так рвалось в груди молодой,
Так жаждало света и воли!
Но что же, на призыв отчаянный мой
Никто не согрел моей доли.
Меня оттолкнули... и злобной тоской
Как камнем мне душу сдавило,
И зависти тайной огонь роковой
Несчастье в груди пробудило.
И стал я с глубокой отрадой взирать
На царство нужды и разврата
И в бездну бесстрастной рукою толкать
Другого страдальца собрата.
Я бросил работу, я стал воровать,
Под суд я однажды попался,
В тюрьме просидел... да как вышел опять
За прежнее дело принялся.
Я помню, в суде говорил адвокат,
Что нужно работать, трудиться.
Работать!.. Зачем? Для кого хлопотать,
С кем прибылью буду делиться?
Вернусь я с работы в подвал свой сырой -
Кто там меня встретит с участьем?
Работать!.. Работай, кто молод душой,
Кто не был надломлен ненастьем!
И думали люди, что в сердце моем
Заглохли все чувства святые.
Кому ж я обязан позорным клеймом -
Скажите вы, люди слепые.
Когда я любви и привета просил,
Кто подал отверженцу руку?
Кто словом и ласкою света залил
Сиротства тяжелую муку?
Нет, я не смутил ваш холодный покой,
В вас сердце не билось любовно,
И мимо прошли вы бесстрастной стопой,
Меня оттолкнув хладнокровно.
О судьи, не сами ли с первых же дней
Вы холодом жизнь отравили?
За что ж философией сытой своей
Отверженца вы осудили?
За то ль, что, не сладив с тяжелой нуждой
И с внутренним ядом страданья,
Пред вами не пал я с покорной мольбой,
Просить я не стал подаянья?
Нет, лучше бесчестье, чем посох с сумой,
Нет, лучше разгульная воля
И грязи разврата позор роковой,
Чем нищенства жалкая доля!
И в этой-то бездне я даром убил
Мои непочатые силы!
Но кончен мой путь. Наконец я дожил
До двери безмолвной могилы.
Я рад ей: под саваном мрачным земли
Сомкнутся усталые веки,
Улягутся в сердце страданья мои
И мирно усну я навеки.</text><name>Признание умирающего отверженца</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1928</date_from><text>На закате мы вышли к стене карантина,
Где оранжевый холм обнажен и высок,
Где звенит под ногой благородная глина
И горячей полынью горчит ветерок.
Легкой тростью слегка отогнув подорожник,
Отшвырнув черепицу и ржавую кость,
В тонких пальцах сломал светлоглазый художник
Скорлупу из Милета, сухую насквозь,
И, седого наследства хозяин счастливый,
Показал мне, кремнистый овраг обходя,
Золотую эмаль оттоманской поливы,
Генуэзский кирпич и обломок гвоздя.
Но не только разбойников древних монеты
Сохранила веков огненосная сушь,-
Есть музей небольшой, южным солнцем согретый
И осыпанный листьями розовых груш.
Здесь, покуда у двери привратник сердитый
Разбирал принесенные дочкой ключи,
Я смотрел, как ломались о дряхлые плиты
В виноградном навесе косые лучи.
Старый вяз простирал над стеною объятья,
Розовеющий запад был свеж и высок,
И у девочки в желтом разодранном платье
Тихо полз по плечу золотистый жучок...
Здесь, над этой холмистою русской землею,
Побывавшей у многих владычеств в плену,
Все незыблемо мирной полно тишиною,
И волна, набегая, торопит волну.
Где далекие греки, османы и Сфорца,
Где боспорские царства и свастики крест?
Дышит юной отвагой лицо черноморца -
Скромный памятник этих прославленных мест.
На холме, средь полыни и дикой ромашки,
Вылит в бронзе, стоит он, зажав автомат,
И на грудь в обожженной боями тельняшке
Вечным отсветом славы ложится закат.</text><name>Город у моря</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1913</date_from><text>Дыханье мощное в жерло трубы лилось,
Как будто медное влагалище взывало,
Иссохнув и изныв. Трехгодовалый,
Его услышавши, взметнулся сонный лось.
И долго в сумраке сквозь дождик что-то нюхал
Ноздрей горячих хрящ, и, вспенившись, язык
Лизал мохры губы, и, вытянувшись, ухо
Ловило то густой, то серебристый зык.
И заломив рога, вдруг ринулся сквозь прутья
По впадинам глазным хлеставших жестко лоз,
Теряя в беге шерсть, как войлока лоскутья,
И жесткую слюну склеивших пасть желез.
В гнилом валежнике через болото краток
Зеленый вязкий путь. Он, как сосун, не крыл
Еще увертливых и боязливых маток,
В погонях бешеных растрачивая пыл.
Все яростней ответ, стремящийся к завалу,
К стволам охотничьим на тягостный призыв.
Поляны темный круг. Свинцовый посвист шалый -
И лопасти рогов, как якорь, в глину врыв,
С размаха рухнул лось. И в выдавленном ложе
По телу теплому перепорхнула дрожь
Как бы предчувствия, что в нежных тканях кожи
Пройдется, весело свежуя, длинный нож,
А надо лбом пила. И петухам безглавым
Подобен в трепете, там возле задних ног
Дымился сев парной на трауре кровавом,
Как мускульный глухой отзыв на терпкий рог.</text><name>Смерть лося</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1830</date_from><text>Какие думы в глубине
Его души таились, зрели?
Когда б они сказалися вполне,
Кого б мы в нем, друзья, узрели?
Но он, наш северный поэт,
Как юный лебедь величавый,
Средь волн тоскуя, песню славы
Едва начал - и стих средь юных лет!</text><name>Вздох на могиле Веневитинова</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>(Отрывок)
Я помню бал. Горели ярко свечи,
И группы пестрые мелькали предо мной.
Я слушал то отрывистые речи,
То Ланнера мотив унылый и простой.
Но слушал их небрежно и зевая,
А взорами ее - одну ее искал.
Где ты, всегда нарядная, живая,
Как мотылек? Тебя давно я не видал,
Но все к тебе мои неслися думы,
Тобой и в этот миг они еще полны;
И жду тебя, усталый и угрюмый,
Я, как природа ждет дыхания весны!
И длился скучный бал до поздней ночи,
Я покидал его с досадою немой,
Но вдруг ее лазуревые очи,
Как будто две звезды, зажглися предо мной.
И увидал я вновь, отрады полный,
И плечи белые, как первый снег полей,
И смоляных волос густые волны,
И легкий стройный стан красавицы моей.
Но на щеках нет прежнего румянца...
Ты улыбаешься сквозь слезы? Ты грустна?
Устала ль ты, кружася в вихре танца,
Иль скорбь на дне души твоей затаена?
Ужель и ты обманута мечтами
И на страдания судьбой обречена?..
Вот руку мне дрожащими руками
Схватив, "Я замужем",- произнесла она;
А грудь ее высоко волновалась,
И томный взор горел болезненным огнем;
И мука в этом взоре отражалась,
Как отражалось в дни былые счастье в нем.
И я поник в раздумье головою;
Сначала речь завесть о прошлом был готов,
Но, удручен тяжелою тоскою,
Остался, будто тень, и мрачен и без слов.
Я помню бал, горели ярко свечи...
За пестрою толпой следил я в стороне.
Но не искал мой взор отрадной встречи,-
Я никого не ждал, и скучно было мне.
Вдруг Ланнера послышались мне звуки -
Унылый вальс! Знаком он сердцу с давних дней,
И вспомнил я любви тревожной муки,
Я вспомнил блеск давно угаснувших очей!
Да! как листок, весною пожелтелый,
На утре дней и ты увяла, ангел мой;
И видел я, как ты в одежде белой,
В венке из белых роз лежала под парчой...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я вспомнил всё... А музыка гремела,
И пестрая толпа кружилась предо мной!</text><name>Бал</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1884</date_from><text>Любви, одной любви! Как нищий подаянья,
Как странник, на пути застигнутый грозой,
У крова чуждого молящий состраданья,
Так я молю любви с тревогой и тоской.</text><name>Любви, одной любви!...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
За дружбу старую —
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Побольше кружки приготовь
И доверху налей.
Мы пьем за старую любовь,
За дружбу прежних дней.
За дружбу старую —
До дна!
За счастье юных дней!
По кружке старого вина —
За счастье юных дней.
С тобой топтали мы вдвоем
Траву родных полей,
Но не один крутой подъем
Мы взяли с юных дней.
Переплывали мы не раз
С тобой через ручей.
Но море разделило нас,
Товарищ юных дней.
И вот с тобой сошлись мы вновь.
Твоя рука — в моей.
Я пью за старую любовь,
За дружбу прежних дней.
За дружбу старую —
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Перевод из Роберта Бернса</text><name>Застольная (Забыть ли старую любовь...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>На мысе сем диком, увенчанном бедной осокой,
Покрытом кустарником ветхим и зеленью сосен,
Печальный Мениск, престарелый рыбак, схоронил
Погибшего сына. Его возлелеяло море,
Оно же его и прияло в широкое лоно,
И на берег бережно вынесло мертвое тело.
Оплакавши сына, отец под развесистой ивой
Могилу ему ископал и, накрыв ее камнем,
Плетеную вершу из ивы над нею повесил -
Угрюмой их бедности памятник скудный!</text><name></name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Для себя мы не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы,
И к небесному своду мы двое
Не пошлем бесполезной мольбы...
Нет! пусть сам он над нами широко
Разливается яркой зарей,
Чтобы в грудь нам входили глубоко
Бытия полнота и покой...
Чтобы тополей старых качанье,
Обливаемых светом луны,
Да лепечущих листьев дрожанье
Навевали нам детские сны...
Чтобы ухо средь чуткой дремоты,
В хоре вечном зиждительных сил,
Примирения слышало ноты
И гармонию хода светил;
Чтобы вечного шума значенье
Разумея в таинственном сне,
Мы хоть раз испытали забвенье
О прошедшем и будущем дне.
Но доколе страданьем и страстью
Мы объяты безумно равно
И доколе не верим мы счастью,
Нам понятно проклятье одно.
И проклятия право святое
Сохраняя средь гордой борьбы,
Мы у неба не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы...</text><name>К Лавинии (Для себя мы не просим покоя...)</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from></date_from><text>Теперь я понял. Понял все я.
Ах, уж не мальчик я давно.
Среди исканий, без покоя
Любить поэту не дано!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Так скоро ты сказала:
"Нет больше сил моих".
Мой милый друг, так мало?
Я только начал стих.
Мой стих, всегда победный,
Желает красоты.
О друг мой, друг мой бедный,
Не отстрадала ты.
Еще я буду в пытке
Терзаться и терзать.
Я должен в длинном свитке
Легенду рассказать.
Легенду яркой были
О том, что я - любовь,
О том, как мы любили,
Как любим вновь и вновь.
И вот твоих мучений
Хочу я как моих.
Я жажду песнопений,
Я только начал стих.</text><name>ТАК СКОРО</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1801</date_from><text>Перевод Н.Вильмонта
Только б час над ранним краем
Вешний трепет простоял!
Но уж белый дождь, сдуваем
Теплым ветром, замелькал.
Надышаться не успеем
Влажной зеленью в бору,
Как, глядишь, сметен Бореем,
Лист трепещет на ветру.
Пусть рука быстрей срывает
На ветвях созревший плод!
Этот соком набухает,
И уже свалился тот.
Мир, очнувшийся от стужи,
Обновится - не узнать;
И - увы!- в одну и ту же
Реку дважды не ступать.
Да и ты! Когда в дороге
Прах времен прельщает глаз,
Башни видишь, зришь чертоги
По-иному каждый раз.
Где уста, в былую пору
Льнувшие к твоим устам?
Ножка, что взбегала в гору,
Споря с серной, по тропам?
Где рука, столь умиленно
Нас ласкавшая тогда?
Образ, внятно расчлененный,
Пропадает навсегда.
Что теперь, на месте этом,
Кличут именем твоим,
Набежало зыбким светом
И рассеется, как дым.
Пусть кануны и исходы
Свяжет крепче жизнь твоя!
Обгоняя бег природы,
Ты покинешь и себя.
Только муз благоволенье
Прочной ласкою дарит:
В сердце - трепет наполненья,
В духе - форму сохранит.</text><name>Прочное в сменах</name><date_to>1801</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1789</date_from><text>П ь я н ы й
Сосед! на свете всё пустое:
Богатство, слава и чины.
А если за добро прямое
Мечты быть могут почтены,
То здраво и покойно жить,
С друзьями время проводить,
Красот любить, любимым быть,
И с ними сладко есть и пить.
Как пенится вино прекрасно!
Какой в нем запах, вкус и цвет!
Почто терять часы напрасно?
Нальем, любезный мой сосед!
Т р е з в ы й
Сосед! на свете не пустое —
Богатство, слава и чины;
Блаженство сыщем в них прямое,
Когда мы будем лишь умны,
Привыкнем прямо честь любить,
Умеренно, в довольстве жить,
По самой нужде есть и пить,—
То можем все счастливы быть.
Пусть пенится вино прекрасно,
Пусть запах в нем хорош и цвет;
Не наливай ты мне напрасно:
Не пью, любезный мой сосед.
П ь я н ы й
Гонялся я за звучной славой,
Встречал я смело ядры лбом;
Сей зверской упоен отравой,
Я был ужасным дураком.
Какая польза страшным быть,
Себя губить, других мертвить,
В убийстве время проводить?
Безумно на убой ходить.
Как пенится вино прекрасно!
Какой в нем запах, вкус и цвет!
Почто терять часы напрасно?
Нальем, любезный мой сосед!
Т р е з в ы й
Гоняться на войне за славой
И с ядрами встречаться лбом
Велит тому рассудок здравый,
Кто лишь рожден не дураком:
Царю, отечеству служить,
Чад, жен, родителей хранить,
Себя от плена боронить —
Священна должность храбрым быть!
Пусть пенится вино прекрасно!
Пусть запах в нем хорош и цвет;
Не наливай ты мне напрасно:
Не пью, любезный мой сосед.
П ь я н ы й
Хотел я сделаться судьею,
Законы свято соблюдать,—
Увидел, что кривят душою,
Где должно сильных осуждать.
Какая польза так судить?
Одних щадить, других казнить
И совестью своей шутить?
Смешно в тенета мух ловить.
Как пенится вино прекрасно!
Какой в нем запах, вкус и цвет!
Почто терять часы напрасно?
Нальем, любезный мой сосед!
Т р е з в ы й
Когда судьба тебе судьею
В судах велела заседать,
Вертеться нужды нет душою,
Когда не хочешь взяток брать.
Как можно так и сяк судить,
Законом правду тенетить
И подкупать себя пустить?
Судье злодеем страшно быть!
Пусть пенится вино прекрасно,
Пусть запах в нем хорош и цвет;
Не наливай ты мне напрасно:
Не пью, любезный мой сосед.</text><name>Философы, пьяный и трезвый</name><date_to>1789</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1858</date_from><text>Стихи мои! Свидетели живые
За мир пролитых слез!
Родитесь вы в минуты роковые
Душевных гроз
И бьетесь о сердца людские,
Как волны об утес.</text><name>Стихи мои! Свидетели живые...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Волшебные слова любви и упоенья
Я слышал наконец из милых уст твоих,
Но в странной робости последнего сомненья
Твой голос ласковый затих.
Давно, когда, в цветах синея и блистая,
Неслася над землей счастливая весна,
Я помню, видел раз, как глыба снеговая
На солнце таяла одна.
Одна... кругом и жизнь, и говор, и движенье...
Но солнце всё горит, звучней бегут ручьи...
И в полдень снега нет, и радость обновленья
До утра пели соловьи.
О, дай же доступ мне, моей любви мятежной,
О, сбрось последний снег, растай, растай скорей...
И я тогда зальюсь такою песней нежной,
Какой не ведал соловей!</text><name>Волшебные слова любви и упоенья...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Помнишь эту пурпурную ночь?
Серебрилась на небе Земля
И Луна, ее старшая дочь.
Были явственно видны во мгле
Океаны на светлой земле,
Цепи гор, и леса, и поля.
И в тоске мы мечтали с тобой:
Есть ли там, и мечта и любовь?
Этот мир серебристо-немой
Ночь за ночью осветит; потом
Будет гаснуть на небе ночном,
И одни мы останемся вновь.
Много есть у пурпурных небес,—
О мой друг, о моя красота,—
И загадок, и тайн, и чудес.
Много мимо проходит миров,
Но напрасны вопросы веков:
Есть ли там и любовь и мечта?</text><name>С кометы</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1856</date_from><text>Орел взмахнет могучими крылами
И, вольный, отрешившись от земли,
О немощных, влачащихся в пыли,
Не думает, паря под небесами...
Но, от мертвящей лжи освободясь
И окрыленный мыслью животворной,
Когда для сферы светлой и просторной
Ты, возлетев, покинешь мрак и грязь;
Когда почувствуешь, как после смрадной
И долго угнетавшей тесноты
Трепещет грудь от радости, и ты
Вдыхаешь воздух чистый и прохладный,-
О, ты начнешь невольно вспоминать
О доле смертных, темной и ничтожной!
Взирая сверху, будет невозможно
Тебе, счастливому, не пожелать,
Чтоб братьев, пресмыкающихся долу,
Свет истины скорей освободил!..
Когда ж они, без воли и без сил,
Не будут твоему внимать глаголу,-
С высот своих ты властно им кричи!
Окованных невежественным страхом,
Заставь ты их расстаться с тьмой и с прахом
И смелому полету научи!..</text><name>Мыслителю</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1920</date_from><text>Смердишь, распухла с голоду,
сочатся кровь и гной из ран отверстых.
Вопя и корчась, к матери-земле припала ты.
Россия, твой родильный бред они сочли за смертный,
Гнушаются тобой, разумны, сыты и чисты.
Бесплодно чрево их, пустые груди каменеют.
Кто древнее наследие возьмет?
Кто разожжет и дальше понесет
Полупогасший факел Прометея?
Суровы роды, час высок и страшен.
Не в пене моря, не в небесной синеве,
На темном гноище, омытый кровью нашей,
Рождается иной, великий век.
Уверуйте! Его из наших рук примите!
Он наш и ваш — сотрет он все межи.
Забытая, в полунощной столице
Под саваном снегов таилась жизнь.
На краткий срок народ бывает призван
Своею кровью напоить земные борозды —
Гонители к тебе придут, Отчизна,
Целуя на снегу кровавые следы.</text><name>России (Смердишь, распухла...)</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Неверие тому, что даже очевидно.
Мир полон призраков, как Лысая гора.
Ни пенье петуха, ни жаркая молитва
Не прогоняют их с утра и до утра.
Сгинь, наважденье, сгинь! Замкни страницы, книга,
Слепи между собой, чтоб их не перечесть!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Она томит, как ярость, злость и месть.
Она не чтит причин. Она равновелика,
Когда причины нет, когда причина есть.</text><name>Она</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1850</date_from><text>I
Сын Революции, ты с матерью ужасной
Отважно в бой вступил — и изнемог в борьбе.
Не одолел ее твой гений самовластный!..
Бой невозможный, труд напрасный!..
Ты всю ее носил в самом себе...
II
Два демона ему служили,
Две силы чудно в нем слились:
В его главе — орлы парили,
В его груди — змии вились...
Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полет,
И в самом буйстве дерзновений
Змииной мудрости расчет.
Но освящающая сила,
Непостижимая уму,
Души его не озарила
И не приблизилась к нему...
Он был земной, не божий пламень,
Он гордо плыл — презритель волн,
Но о подводный веры камень
В щепы разбился утлый челн.
III
И ты стоял — перед тобой Россия!
И, вещий волхв, в предчувствии борьбы,
Ты сам слова промолвил роковые:
«Да сбудутся ее судьбы!..»
И не напрасно было заклинанье:
Судьбы откликнулись на голос твой!..
Но новою загадкою в изгнанье
Ты возразил на отзыв роковой...
Года прошли — и вот, из ссылки тесной
На родину вернувшийся мертвец,
На берегах реки, тебе любезной,
Тревожный дух, почил ты наконец...
Но чуток сон — и по ночам, тоскуя,
Порою встав, ты смотришь на Восток,
И вдруг, смутясь, бежишь, как бы почуя
Передрассветный ветерок.</text><name>Наполеон</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Что не тогда явились в мир мы с вами,
Когда он был
Еще богат любовью и слезами
И полон сил?..
Да! вас увлечь так искренно, так свято
В хаос тревог
И, может быть, в паденье без возврата
Тогда б я мог...
И под топор общественного мненья,
Шутя почти,
С таким святым порывом убежденья
Вас подвести...
Иль, если б скуп на драмы был печальный
Все так же рок,
Все ж вас любить любовью идеальной
Тогда б я мог...
А что ж теперь? Не скучно ль нам обоим
Теперь равно,
Что чувство нам, хоть мы его и скроем,
Всегда смешно?..
Что нет надежд, страданий и волненья,
Что драмы - вздор
И что топор общественного мненья -
Тупой топор?</text><name>К Лавинии (Что не тогда явились в мир...)</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Нарбут</author><date_from></date_from><text>Жизнь моя, как летопись, загублена,
киноварь не вьется по письму.
Я и сам не знаю, почему
мне рука вторая не отрублена...
Разве мало мною крови пролито,
мало перетуплено ножей?
А в яру, а за курганом, в поле,
до самой ночи поджидать гостей!
Эти шеи, узкие и толстые, —
как ужаки, потные, как вол,
непреклонные, — рукой апостола
Савла — за стволом ловил я ствол,
Хвать — за горло, а другой — за ножичек
(легонький, да кривенький ты мой),
И бордовой застит очи тьмой,
И тошнит в грудях, томит немножечко.
А потом, трясясь от рясных судорог,
кожу колупать из-под ногтей,
И — опять в ярок, и ждать гостей
на дороге, в город из-за хутора.
Если всполошит что и запомнится, —
задыхающийся соловей:
от пронзительного белкой-скромницей
детство в гущу юркнуло ветвей.
И пришла чернявая, безусая
(рукоять и губы набекрень)
Муза с совестью (иль совесть с музою?)
успокаивать мою мигрень.
Шевелит отрубленною кистью, —
червяками робкими пятью, —
тянется к горячему питью,
и, как Ева, прячется за листьями.</text><name>Владимир Нарбут — Совесть</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>По улицам Венеции, в вечерний
Неверный час, блуждал я меж толпы,
И сердце трепетало суеверней.
Каналы, как громадные тропы,
Манили в вечность; в переменах тени
Казались дивны строгие столпы,
И ряд оживших призрачных строений
Являл очам, чего уж больше нет,
Что было для минувших поколений.
И, словно унесенный в лунный свет,
Я упивался невозможным чудом,
Но тяжек был мне дружеский привет...
В тот вечер улицы кишели людом,
Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.
Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица...
И помыслы разгадывал я всех.
Но вдруг среди позорной вереницы
Угрюмый облик предо мной возник.
Так иногда с утеса глянут птицы,-
То был суровый, опаленный лик.
Не мертвый лик, но просветленно-страстный.
Без возраста - не мальчик, не старик.
И жалким нашим нуждам не причастный,
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.
Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.
Но тотчас понял: Данте Алигьери.</text><name>Данте в Венеции</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1950</date_from><text>По асфальту шаркнула резина.
Распахнулась дверца лимузина.
Благостны, жирны, как караси,
Два почтенных брата капуцина
Сгинули в подъезде Си-Ай-Си.
Невдомек доверчивым прохожим:
Для чего смиреннейшим отцам,
Пастырям овец во стаде божьем,
Наносить визиты наглорожим,
Ражим вашингтонским молодцам?
Не смотрите исподлобья, косо
И недоуменные вопросы
При себе оставьте, простаки!
Не впервой сюда несут доносы
Эти рясоносные шпики.
Господу угодная работа —
Выследить и выдать патриота,
Как в гестапо выдавали встарь;
Ведь библейский шпик из Кариота
Против этих, нынешних,— кустарь!</text><name>На венском перекрестке</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>У моря, у порта
Живет одна девчонка,-
Там моряков до черта
Из дальних разных стран,
Загадочных стран.
И все они едва ли
Девчонку эту знали,-
Одни не замечали:
Мол, не было печали,-
Ну а другим, кто пьян,
Скорее бы - стакан.
Подруга, блондинка,
Та, что живет у рынка:
Как день - так вечеринка,-
Веселье там и смех,
Веселье и смех.
А тихая девчонка,
Хоть петь умела звонко,
К подруге не ходила -
Ей не до песен было,-
Веселье и успех
В почете не у всех.
Манеры, поклоны,
Мегеры и матроны,
Красавчики пижоны -
До них ей далеко,
До них далеко.
Ей не до поцелуев -
Ведь надо бить буржуев!
И надо бить, заметьте,
На всем на белом свете -
И будет всем легко,
И будет всем легко!</text><name>Песня Саньки</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from></date_from><text>Моя вечерняя звезда,
Моя последняя любовь!
На потемневшие года
Приветный луч пролей ты вновь!
Средь юных, невоздержных лет
Мы любим блеск и пыл огня;
Но полурадость, полусвет
Теперь отрадней для меня.</text><name>Моя вечерняя звезда...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>В сиянии и в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.</text><name>ЭПИТАФИЯ МЛАДЕНЦУ</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1821</date_from><text>(Подражание VII посланию Депрео)
Питомец важных муз, служитель Аполлона,
Певец, который нам паденье Илиона
И битвы грозные ахеян и троян,
С Пелидом бедственну вражду Агамемнона,
Вторженье Гектора в враждебный греков стан,
И бой и смерть сего пергамского героя
Воспел пленительно на лире золотой,
На древний лад ее с отважностью настроя,
И путь открыл себе бессмертья в храм святой!
Не думай, чтоб и ты, пленя всех лирой звучной,
От всех хвалу обрел во мзду своих трудов;
Борение с толпой совместников, врагов,
И с предрассудками, и с завистью докучной —
Всегдашний был удел отличнейших певцов!
Ах! иногда они в друзьях врагов встречали,
И, им с беспечною вверяяся душой,
У сердца нежного змею отогревали
И целый век кляли несчастный жребий свой...
Судьи-завистники, убийцы дарований,
Везде преследуют несчастного певца;
И похвалы друзей, и шум рукоплесканий,
И лавры свежие прекрасного венца —
Всё души низкие завистников тревожит,
Всё дикую вражду к их бедной жертве множит!
Одна, одна лишь смерть гоненья прекратит,
И, успокоясь в мирной сени,
Дань должной похвалы возьмет с потомства гений
И, торжествующий, зоилов постыдит.
Таланта каждого сопутник неизменный,
Негодование толпы непросвещенной
И зависть злобная — его всегдашний враг —
Оспоривали здесь ко славе каждый шаг
Творца «Димитрия», «Фингала», «Поликсены»;
Любимца первого российской Мельпомены
Яд низкой зависти спокойствия лишил
И, сердце отравив, дни жизни сократил.
Но весть печальная лишь всюду пролетела,
Почувствовали все, что без него у нас
Трагедия осиротела...
Тогда судей-невежд умолк презренный глас,
Венки посыпались, и зависть онемела...
Судьбу подобную ж Фонвизин претерпел,
И Змейкина, себя узнавши в Простаковой,
Сулила автору жизнь скучную в удел
В стране далекой и суровой...
На трудном поприще ты только мог один
В приятной звучности прелестного размера
Нам верно передать всю красоту картин
И всю гармонию Гомера.
Не удивляйся же, что зависть вкруг тебя
Шипит, как черная змея!
И здесь, как и везде, нас небо наставляет;
Мудрец во всем, во всем читает
Уроки для себя:
На лоне праздности дремавший долго гений,
Стрелами зависти быв пробужден от лени,
Ширяясь, как орел, на небеса парит
И с высоты на низ с презрением глядит,
Где клеветой его порочит пустомеля...
Так деспот-кардинал с ученою толпой
Уничижить хотел бессмертного Корнеля,
На «Сида» воружил зоилов дерзкий рой!
«Сид» бранью угнетен, но трагик оскорбленный
Явился с «Цинною» во храме Мельпомены —
И посрамленный кардинал
Смотрел с ничтожными льстецами,
Как гением своим Корнель торжествовал
Над Академией и жалкими судьями!
Так и Жуковский наш, любимый Феба сын,
Сокровищ языка счастливый властелин,
Возвышенного полн, Эдема пышны двери,
В ответ ругателям, открыл для юной пери.
И ты примеру следуй их,
И на суждения завистников твоих,
На площадную брань и приговор суровый
С Гомером отвечай всегда беседой новой.
Орла ль, парящего среди эфирных стран,
В полете карканьем удержит наглый вран?
Иди бестрепетно проложенной стезею
И лавры свежие рви смелою рукою;
Пускай завистники вокруг тебя шипят!
О Гнедич! Вопли их, и дикие и громки,
Тобой заслуженной хвалы не заглушат:
Защитник твой — Гомер, твои судьи — потомки!
Зачем тревожиться, когда твоих трудов
Не вздумает читать какой-нибудь Вралёв,
Иль жалкий Азбукин, иль Клит-стихокропатель,
Иль в колпаке магистр, или Дамон-ругатель?
Нет, нет! читателей достоин ты других;
Желаю, Гнедич, я, чтобы в стихах твоих
Восторги сладкие поэты почерпали,
Чтобы царица-мать красе дивилась их,
Чтоб перевод прекрасный твой читали
С воспламененною душой
Изящного ценители прямые,
Хранящие любовь к стране своей родной
И посвященные муз в таинства святые.
Не много их! Зато внимание певцам
Средь вопля дикого должно быть драгоценно,
Как в Ливии, от солнца раскаленной,
Для странника ручей, журчащий по пескам...</text><name>Послание к Н.И.Гнедичу (Питомец важных муз...)</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1963</date_from><text>Ах улицы, единственный приют,
Не для бездомных -
Для живущих в городе.
Мне улицы покоя не дают,
Они мои товарищи и вороги.
Мне кажется - не я по ним иду,
А подчиняюсь, двигаю ногами,
А улицы ведут меня, ведут,
По заданной единожды программе.
Программе переулков дорогих,
Намерений веселых и благих.</text><name>Ах улицы, единственный приют...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1910</date_from><text>Когда мозаик никнут травы
И церковь гулкая пуста,
Я в темноте, как змей лукавый,
Влачусь к подножию креста.
Я пью монашескую нежность
В сосредоточенных сердцах,
Как кипариса безнадежность
В неумолимых высотах.
Люблю изогнутые брови
И краску на лице святых,
И пятна золота и крови
На теле статуй восковых.
Быть может, только призрак плоти
Обманывает нас в мечтах,
Просвечивает меж лохмотий,
И дышит в роковых страстях.</text><name>Когда мозаик никнут травы...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Над зыбкой рябью вод встает из глубины
Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,
Обрывы черные, потоки красных щебней —
Пределы скорбные незнаемой страны.
Я вижу грустные, торжественные сны —
Заливы гулкие земли глухой и древней,
Где в поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат пустынные гекзаметры волны.
И парус в темноте, скользя по бездорожью,
Трепещет древнею, таинственною дрожью
Ветров тоскующих и дышащих зыбей.
Путем назначенным дерзанья и возмездья
Стремит мою ладью глухая дрожь морей,
И в небе теплятся лампады Семизвездья.</text><name>Над зыбкой рябью вод встает из глубины...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1862</date_from><text>Если пасмурен день, если ночь не светла,
Если ветер осенний бушует,
Над душой воцаряется мгла,
Ум, бездействуя, вяло тоскует.
Только сном и возможно помочь,
Но, к несчастью, не всякому спится...
Слава богу! морозная ночь -
Я сегодня не буду томиться.
По широкому полю иду,
Раздаются шаги мои звонко,
Разбудил я гусей на пруду,
Я со стога спугнул ястребенка.
Как он вздрогнул! как крылья развил!
Как взмахнул ими сильно и плавно!
Долго, долго за ним я следил,
Я невольно сказал ему: славно!
Чу! стучит проезжающий воз,
Деготьком потянуло с дороги...
Обоняние тонко в мороз,
Мысли свежи, выносливы ноги.
Отдаешься невольно во власть
Окружающей бодрой природы;
Сила юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы
Наполняют ожившую грудь;
Жаждой тела душа закипает,
Вспоминается пройденный путь,
Совесть песню свою запевает...
Я советую гнать ее прочь -
Будет время еще сосчитаться!
В эту тихую, лунную ночь
Созерцанию должно предаться.
Даль глубоко прозрачна, чиста,
Месяц полный плывет над дубровой,
И господствуют в небе цвета
Голубой, беловатый, лиловый.
Воды ярко блестят средь полей,
А земля прихотливо одета
В волны белого лунного света
И узорчатых, странных теней.
От больших очертаний картины
До тончайших сетей паутины
Что как иней к земле прилегли,-
Всё отчетливо видно: далече
Протянулися полосы гречи,
Красной лентой по скату прошли;
Замыкающий сонные нивы,
Лес сквозит, весь усыпан листвой;
Чудны красок его переливы
Под играющей, ясной луной;
Дуб ли пасмурный, клен ли веселый -
В нем легко отличишь издали;
Грудью к северу; ворон тяжелый -
Видишь - дремлет на старой ели!
Всё, чем может порадовать сына
Поздней осенью родина-мать:
Зеленеющей озими гладь,
Подо льном - золотая долина,
Посреди освещенных лугов
Величавое войско стогов -
Всё доступно довольному взору...
Не сожмется мучительно грудь,
Если б даже пришлось в эту пору
На родную деревню взглянуть:
Не видна ее бедность нагая!
Запаслася скирдами, родная,
Окружилася ими она
И стоит, словно полная чаша.
Пожелай ей покойного сна -
Утомилась, кормилица наша!..
Спи, кто может,- я спать не могу,
Я стою потихоньку, без шуму
На покрытом стогами лугу
И невольную думаю думу.
Не умел я с тобой совладать,
Не осилил я думы жестокой...
В эту ночь я хотел бы рыдать
На могиле далекой,
Где лежит моя бедная мать...
В стороне от больших городов,
Посреди бесконечных лугов,
За селом, на горе невысокой,
Вся бела, вся видна при луне,
Церковь старая чудится мне,
И на белой церковной стене
Отражается крест одинокий.
Да! я вижу тебя, божий дом!
Вижу надписи вдоль по карнизу
И апостола Павла с мечом,
Облаченного в светлую ризу.
Поднимается сторож-старик
На свою колокольню-руину,
На тени он громадно велик:
Пополам пересек всю равнину.
Поднимись!- и медлительно бей,
Чтобы слышалось долго гуденье!
В тишине деревенских ночей
Этих звуков властительно пенье:
Если есть в околотке больной,
Он при них встрепенется душой
И, считая внимательно звуки,
Позабудет на миг свои муки;
Одинокий ли путник ночной
Их заслышит - бодрее шагает;
Их заботливый пахарь считает
И, крестом осенясь в полусне,
Просит бога о ведреном дне.
Звук за звуком гудя прокатился,
Насчитал я двенадцать часов.
С колокольни старик возвратился,
Слышу шум его звонких шагов,
Вижу тень его; сел на ступени,
Дремлет, голову свесив в колени.
Он в мохнатую шапку одет,
В балахоне убогом и темном...
Всё, чего не видал столько лет,
От чего я пространством огромным
Отделен,- всё живет предо мной,
Всё так ярко рисуется взору,
Что не верится мне в эту пору,
Чтоб не мог увидать я и той,
Чья душа здесь незримо витает,
Кто под этим крестом почивает...
Повидайся со мною, родимая!
Появись легкой тенью на миг!
Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для других.
С головой, бурям жизни открытою,
Весь свой век под грозою сердитою
Простояла,- грудью своей
Защищая любимых детей.
И гроза над тобой разразилася!
Ты, не дрогнув, удар приняла,
За врагов, умирая, молилася,
На детей милость бога звала.
Неужели за годы страдания
Тот, кто столько тобою был чтим,
Не пошлет тебе радость свидания
С погибающим сыном твоим?..
Я кручину мою многолетнюю
На родимую грудь изолью,
Я тебе мою песню последнюю,
Мою горькую песню спою.
О прости! то не песнь утешения,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но я гибну - и ради спасения
Я твою призываю любовь!
Я пою тебе песнь покаяния,
Чтобы кроткие очи твои
Смыли жаркой слезою страдания
Все позорные пятна мои!
Чтоб ту силу свободную, гордую,
Что в мою заложила ты грудь,
Укрепила ты волею твердою
И на правый поставила путь...
Треволненья мирского далекая,
С неземным выраженьем в очах,
Русокудрая, голубоокая,
С тихой грустью на бледных устах,
Под грозой величаво-безгласная,-
Молода умерла ты, прекрасная,
И такой же явилась ты мне
При волшебно светящей луне.
Да! я вижу тебя, бледнолицую,
И на суд твой себя отдаю.
Не робеть перед правдой-царицею
Научила ты музу мою:
Мне не страшны друзей сожаления,
Не обидно врагов торжество,
Изреки только слово прощения,
Ты, чистейшей любви божество!
Что враги? пусть клевещут язвительней.
Я пощады у них не прошу,
Не придумать им казни мучительней
Той, которую в сердце ношу!
Что друзья? Наши силы неровные,
Я ни в чем середины не знал,
Что обходят они, хладнокровные,
Я на всё безрассудно дерзал,
Я не думал, что молодость шумная,
Что надменная сила пройдет -
И влекла меня жажда безумная,
Жажда жизни - вперед и вперед!
Увлекаем бесславною битвою,
Сколько раз я над бездной стоял,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падал - и вовсе упал!..
Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я в тину нечистую
Мелких помыслов, мелких страстей.
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Тот, чья жизнь бесполезно разбилася,
Может смертью еще доказать,
Что в нем сердце неробкое билося,
Что умел он любить...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Утром, в постели)
О мечты! о волшебная власть
Возвышающей душу природы!
Пламя юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы -
Всё в душе угнетенной моей
Пробудилось... но где же ты, сила?
Я проснулся ребенка слабей.
Знаю: день проваляюсь уныло,
Ночью буду микстуру глотать,
И пугать меня будет могила,
Где лежит моя бедная мать.
Всё, что в сердце кипело, боролось,
Всё луч бледного утра спугнул,
И насмешливый внутренний голос
Злую песню свою затянул:
"Покорись, о ничтожное племя!
Неизбежной и горькой судьбе,
Захватило нас трудное время
Неготовыми к трудной борьбе.
Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано..."</text><name>Рыцарь на час</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1838</date_from><text>Слепец, страданьем вдохновенный,
Вам строки чудные писал,
И прежних лет восторг священный,
Воспоминаньем оживленный,
Он перед вами изливал.
Он вас не зрел, но ваши речи,
Как отголосок юных дней,
При первом звуке новой встречи
Его встревожили сильней.
Тогда признательную руку
В ответ на ваш приветный взор,
Навстречу радостному звуку
Он в упоении простер.
И я, поверенный случайный
Надежд и дум его живых,
Я буду дорожить, как тайной,
Печальным выраженьем их.
Я верю: годы не убили,
Изгладить даже не могли
Всё, что вы прежде возбудили
В его возвышенной груди.
Но да сойдет благословенье
На вашу жизнь за то, что вы
Xоть на единое мгновенье
Умели снять венок мученья
С его преклонной головы.</text><name>Слепец, страданьем вдохновенный...</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1943</date_from><text>Не всяк боец, что брал Орел,
Иль Харьков, иль Полтаву,
В тот самый город и вошел
Через его заставу.
Такой иному выйдет путь,
В согласии с приказом,
Что и на город тот взглянуть
Не доведется глазом...
Вот так, верней, почти что так,
В рядах бригады энской
Сражался мой Иван Громак,
Боец, герой Смоленска.
Соленый пот глаза слепил
Солдату молодому,
Что на войне мужчиной был,
Мальчишкой числясь дома.
В бою не шутка — со свежа,
Однако дальше — больше,
От рубежа до рубежа
Воюет бронебойщик...
И вот уже недалеки
За дымкой приднепровской
И берег тот Днепра-реки
И город — страж московский.
Лежит пехота. Немец бьет.
Крест-накрест пишут пули.
Нельзя назад, нельзя вперед.
Что ж, гибнуть? Черта в стуле!
И словно силится прочесть
В письме слепую строчку,
Глядит Громак и молвит: — Есть!
Заметил вражью точку.
Берет тот кустик на прицел,
Припав к ружью, наводчик.
И дело сделано: отпел
Немецкий пулеметчик.
Один отпел, второй поет,
С кустов ссекая ветки.
Громак прицелился — и тот
Подшиблен пулей меткой.
Команда слышится:
— Вперед!
Вперед, скорее, братцы!...
Но тут немецкий миномет
Давай со зла плеваться.
Иван Громак смекает: врешь,
Со страху ты сердитый.
Разрыв! Кусков не соберешь —
Ружье бойца разбито.
Громак в пыли, Громак в дыму,
Налет жесток и долог.
Громак не чуял, как ему
Прожег плечо осколок.
Минутам счет, секундам счет,
Налет притихнул рьяный.
А немцы — вот они — в обход
Позиции Ивана.
Ползут, хотят забрать живьем.
Ползут, скажи на милость,
Отвага тоже: впятером
На одного решились.
Вот — на бросок гранаты враг,
Громак его гранатой,
Вот рядом двое. Что ж Громак?
Громак — давай лопатой.
Сошлись, сплелись, пошла возня.
Громак живучий малый.
— Ты думал что? Убил меня?
Смотри, убьешь, пожалуй!—
Схватил он немца, затая
И боль свою и муки: —
Что? Думал — раненый? А я
Еще имею руки.
Сдавил его одной рукой,
У немца прыть увяла.
А тут еще — один, другой
На помощь. Куча мала.
Лежачий раненый Громак
Под ними землю пашет.
Конец, Громак? И было б так,
Да подоспели наши...
Такая тут взялась жара,
Что передать не в силах.
И впереди уже «ура»
Слыхал Громак с носилок.
Враг отступил в огне, в дыму
Пожаров деревенских...
Но не пришлося самому
Ивану быть в Смоленске.
И как гласит о том молва,
Он не в большой обиде.
Смоленск — Смоленском. А Москва?
Он и Москвы не видел.
Не приходилось,— потому...
Опять же горя мало:
Москвы не видел, но ему
Москва салютовала.</text><name>Иван Громак</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1932</date_from><text>На перевернутый ящик
Села худая, как спица,
Дылда-девица,
Рядом - плечистый приказчик.
Говорят, говорят...
В глазах - пламень и яд,-
Вот-вот
Она в него зонтик воткнет,
А он ее схватит за тощую ногу
И, придя окончательно в раж,
Забросит ее на гараж -
Через дорогу...
Слава богу!
Все злые слова откипели,-
Заструились тихие трели...
Он ее взял,
Как хрупкий бокал,
Деловито за шею,
Она повернула к злодею
Свой щучий овал:
Три минуты ее он лобзал
Так, что камни под ящиком томно хрустели.
Потом они яблоко ели:
Он куснет, а после она,-
Потому что весна.</text><name>Любовь</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Выйти из дому при ветре,
По непогоду выйти.
Тучи и рощи рассветны
Перед началом событий.
Холодно. Вольно. Бесстрашно.
Ветрено. Холодно. Вольно.
Льется рассветное брашно.
Я отстрадал — и довольно!
Выйти из дому при ветре
И поклониться отчизне.
Надо готовиться к смерти
Так, как готовятся к жизни...</text><name>Выйти из дому при ветре...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Семнадцать...
Двадцать...
В годы те,
Что понимал я в красоте?!
Румянца ль видя густоту
Иль бровь, приподнятую круто,
Я счастлив был,
Я красоту
С беспечной молодостью путал.
Теперь мне далеко за тридцать,
И потому тоскливей пса
Бездомного
Гляжу я в лица,
Ищу любимые глаза.
Ровесниц вижу увяданье,
Уже не юности расцвет,
А пережитого страданья
Милей мне
Благородный след.
Давно забылись
Дни свиданий,
Но то стыдливей, то бойчей
Свет запоздалых ожиданий
Все светится в глуби очей.
Румянец спал
Пыльцой цветочной,
И бровь не просто приподнять.
Та красота была непрочной,
А эта...
Эту не отнять.</text><name>Семнадцать... Двадцать...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одно заботой боле -
Одной слезой река шумней
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..</text><name>Россия</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный.
Увы! напоминают мне
Твои жестокие напевы
И степь, и ночь - и при луне
Черты далекой, бедной девы!..
Я призрак милый, роковой,
Тебя увидев, забываю;
Но ты поешь - и предо мной
Его я вновь воображаю.
Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный.</text><name>Не пой, красавица, при мне...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Гадай и жди. Среди полночи
В твоем окошке, милый друг,
Зажгутся дерзостные очи,
Послышится условный стук.
И мимо, задувая свечи,
Как некий Дух, закрыв лицо,
С надеждой невозможной встречи
Пройдет на милое крыльцо.</text><name>Гадай и жди. Среди полночи...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Безумного счастья страданья
Ты мне никогда не дарила,
Но есть на меня обаянья
В тебе непонятная сила.
Когда из-под темной ресницы
Лазурное око сияет,
Мне тайная сила зеницы
Невольно и сладко смыкает.
И больше все члены объемлет
И лень, и таинственный трепет,
А сердце и дремлет, и внемлет
Сквозь сон твой ребяческий лепет.
И снятся мне синие волны
Безбрежно-широкого моря,
И, весь упоения полный,
Плыву я на вольном просторе.
И спит, убаюкано морем,
В груди моей сердце больное,
Расставшись с надеждой и горем,
Отринувши счастье былое.
И грезится только иная,
Та жизнь без сознанья и цели,
Когда, под рассказ усыпляя,
Качали меня в колыбели.</text><name>Обаяние</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Сны раздумий небывалых
Стерегут мой день.
Вот видений запоздалых
Пламенная тень.
Все лучи моей свободы
Заалели там.
Здесь снега и непогоды
Окружили храм.
Все виденья так мгновенны -
Буду ль верить им?
Но Владычицей вселенной,
Красотой неизреченной,
Я, случайный, бедный, тленный,
Может быть, любим.
Дни свиданий, дни раздумий
Стерегут в тиши...
Ждать ли пламенных безумий
Молодой души?
Иль, застывши в снежном храме
Не открыв лица,
Встретить брачными дарами
Вестников конца?</text><name>Сны раздумий небывалых...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1915</date_from><text>Смуглые беспомощные руки
Пролетели. Там светлей!
(Вечная Заступница,
Не крени высоких кораблей!)
Ты теперь одна. Но если на рассвете
У твоих ворот
Мальчик слепенький
Запоет:
"Святые херувимы
Насадили ясный сад.
Три птенчика совиные
На дереве кричат.
Отчего ты здесь? Отчего не спишь?
Я пойду туда!
Я возьму голыш!"...
Встань тогда, скажи ему:- Не пой!..
Покропи глаза его росой!</text><name>Расставанье</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>Муру на блюде доедаю подчистую.
Глядите, люди, как я смело протестую!
Хоть я икаю, но твердею, как Спаситель,
И попадаю за идею в вытрезвитель.
Вот заиграла музыка для всех -
И стар и млад, приученный к порядку,
Всеобщую танцуют физзарядку,-
Но я - рублю сплеча, как дровосек:
Играют танго - я иду вприсядку.
Объявлен рыбный день - о чем грустим!
Хек с маслом в глотку - и молчим, как рыбы.
Не унывай: хек семге - побратим...
Наступит птичий день - мы полетим,
А упадем - так спирту на ушибы!
Между 1976 и</text><name>Муру на блюде доедаю подчистую...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1845</date_from><text>Мне нужно забвенье, нужна тишина:
Я в волны нырну непробудного сна,
Вы, порванной арфы мятежные звуки,
Умолкните, думы, и чувства, и муки.
Да! чаша житейская желчи полна;
Но выпил же эту я чашу до дна,-
И вот опьянелой, больной головою
Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы милой отчизны.
Мне нужно забвенье, нужна тишина
. . . . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Усталость</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1953</date_from><text>Назначь мне свиданье
на этом свете.
Назначь мне свиданье
в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье
в том городе южном,
Где ветры гоняли
по взгорьям окружным,
Где море пленяло
волной семицветной,
Где сердце не знало
любви безответной.
Ты вспомни о первом свидании тайном,
Когда мы бродили вдвоем по окраинам,
Меж домиков тесных,
по улочкам узким,
Где нам отвечали с акцентом нерусским.
Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,
Но вспомни, что даже на мусорной свалке
Жестянки и склянки
сверканьем алмазным,
Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.
Тропинка все выше кружила над бездной...
Ты помнишь ли тот поцелуй
поднебесный?..
Числа я не знаю,
но с этого дня
Ты светом и воздухом стал для меня.
Пусть годы умчатся в круженье обратном
И встретимся мы в переулке Гранатном...
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу
по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим,
Пока еще видим,
Пока еще дышим,
И я сквозь рыданья
Тебя заклинаю:
назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье,
хотя б на мгновенье,
На площади людной,
под бурей осенней,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье...
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз.</text><name>Назначь мне свиданье...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1877</date_from><text>Он рос так честен, так умен,
Он так радел о меньших братьях,
Что был Россией задушен
В ее признательных объятьях.</text><name>Нашему прогрессу</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1962</date_from><text>Артуру Макарову
Лежит камень в степи,
А под него вода течет,
А на камне написано слово:
"Кто направо пойдет -
Ничего не найдет,
А кто прямо пойдет -
Никуда не придет,
Кто налево пойдет -
Ничего не поймет
И ни за грош пропадет".
Перед камнем стоят
Без коней и без мечей
И решают: идти иль не надо.
Был один из них зол,
Он направо пошел,
В одиночку пошел,-
Ничего не нашел -
Ни деревни, ни сел,-
И обратно пришел.
Прямо нету пути -
Никуда не прийти,
Но один не поверил в заклятья
И, подобравши подол,
Напрямую пошел,-
Сколько он ни бродил -
Никуда не добрел, -
Он вернулся и пил,
Он обратно пришел.
Ну а третий - был дурак,
Ничего не знал и так,
И пошел без опаски налево.
Долго ль, коротко ль шагал -
И совсем не страдал,
Пил, гулял и отдыхал,
Ничего не понимал,-
Ничего не понимал,
Так всю жизнь и прошагал -
И не сгинул, и не пропал.</text><name>Лежит камень в степи</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1962</date_from><text>Разве ты на себя не похож,
Не талантлив, не смел, не пригож,
Не удачливей сверстников всех?
Как же это случилось? Откуда
Взгляд потухший, растерянный смех?
Отвечай — отчего тебе худо?
Но недвижен ты как истукан
И ворочаешь винный стакан.
Да и песню не прочь затянуть,
Да и слез не скрываешь горячих,—
Лишь бы время зазря протянуть,
Позабыться, как мелкий растратчик.
Никаких не бывает чудес!
Где бы ни было, там или здесь,
В светлом доме иль в темном лесу,
Ты уснешь, ни к чему не готовясь.
А для встречи я сам припасу
Некрасивую вещь — твою совесть.
Узнаешь? А была молода
И в ответах горда и тверда,
Отвечала за всё и за всех,
Не смолчала в труднейшие годы...
Взгляд потухший, растерянный смех.
Ни отсрочки, ни спуска, ни льготы.
До свиданья, прощай и прости!
Я сжимаю в остывшей горсти
Свое скомканное письмо,
Не отправленное адресату,
Не прочтенное... Время само
Хоть на этом срывает досаду.</text><name>Неотправленное письмо</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1862</date_from><text>Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.
В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми - черные розы
Вплелись в мой застольный венок.
Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;
За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.</text><name>Друзьям</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1904</date_from><text>В прозрачный, сумеречно-светлый час,
В полутени сквозных ветвей,
Она являет свой лик и проходит мимо нас -
Невзначай,- и замрет соловей,
И клики веселий умолкнут во мгле лугов
На легкий миг - в жемчужный час, час мечты,
Когда медленней дышат цветы,-
И она, улыбаясь, проходит мимо нас
Чрез тишину... Тишина таит богов.
О тишина! Тайна богов! О полутень!
О робкий дар!
Улыбка распутий! Крылатая вечность
скрестившихся чар!
Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День,
Рей, молчаливая! Медли, благая!
Ты, что держишь в руке из двух пламеней
звездных весы!
Теплится золото чаши в огнях заревой
полосы,
Чаша ночи восточной звездой занялась
в поднебесье!
О равновесье!
Миг - и одна низойдет, и взнесется
другая...
О тишина! Тайна богов! О полутень!
Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День,
Бессмертный лик остановив,
Мглой и мерцаньем повей чело
В час, как отсветом ночи небес светло
Влажное сткло
В сумраке сонном ив!</text><name>Душа сумерек</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>В старый город, в старый город
Въезд машинам запрещен.
Забреду я в старый город
С аппаратом за плечом.
Закуплю открытки-марки,
Подивлюсь на старый хлам,
Аппарат старинной марки
Наведу на старый храм.
Горы, каменное диво,
С трех сторон стоят стеной.
Кручи гор да гладь залива
За стеною крепостной.
Как на фоне этой глади
Розы пышные цветут!
А когда-нибудь в осаде
Люди сиживали тут.
Кто в осаде, кто в засаде,
Сверху грохот, сзади гром:
Будто тигры в зоосаде —
За стеною да за рвом.
Без досады справлю тризну
По драчливым тем годам
И беспечному туризму
Предпочтение отдам.
Ты лежи, моя открытка,
В старом ящике на дне,
Ты ползи ко мне, улитка,
По старинной по стене.
Старый город, старый камень
И харчевня «Старый ром».
Что-то пишет старый парень
Притупившимся пером.</text><name>Старый город</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Я в снегу подтаявшем,
около ствола,
гладенькую, мокрую
шишку подняла.
А теперь в кармане
я ее ношу,
выну, полюбуюсь,
лесом подышу.
Выну и порадуюсь,
что тогда, в лесу,
может быть, последнюю,
может, предпоследнюю,
а может быть, просто
встретила весну.
Там в снегу лосиные
глубокие следы,
как ведерки синие,
полные воды,
свежие проталины,
муравьи у пня,-
маленькие тайны
мартовского дня.</text><name>Шишка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Вдруг — среди дня — послушай —
Где же ты?
Не камни душат —
Нежность.
Розовое облако. Клекот беды.
Что же — запыхавшись, паровозом
Обегать поля?— Даже дым
Розов.
Можно задыхаться от каких-то мелочей,
И камень — в клочья,
От того — чей
Почерк?
Это, кажется, зовут «любовью» —
Руку на грудь, до утра,
Чтоб на розовом камне — простая повесть
Утрат.
Вокзальная нежность. Вагона скрип.
И как человек беден!—
Ведь это же цвет другой зари —
Последней.</text><name>Вдруг — среди дня — послушай...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1905</date_from><text>Л. Д. Зиновьевой-Аннибал
Пришелец, на башне притон я обрел
С моею царицей - Сивиллой,
Над городом-мороком - смурый орел
С орлицей ширококрылой.
Стучится, вскрутя золотой листопад,
К товарищам ветер в оконца:
"Зачем променяли свой дикий сад
Вы, дети-отступники Солнца,
Зачем променяли вы ребра скал,
И шепоты вещей пещеры,
И ропоты моря у гордых скал,
И пламенноликие сферы -
На тесную башню над городом мглы?
Со мной, на родные уступы!.."
И клекчет Сивилла: "Зачем орлы
Садятся, где будут трупы?"</text><name>На башне</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1926</date_from><text>Ах, с судьбою мы вечно спорим,
Надоели мне эти игры,
Чередуется счастье с горем,
Точно полосы на шкуре тигра.
Серых глаз ворожба и тайна,
Ну совсем как средневековье.
Неужели они случайно
На любовь отвечали любовью?
Что мне солнце с его участьем,
Эти пригоршни желтой соли.
Я вчера задыхался от счастья,
А сегодня кричу от боли.
Ах, с судьбою мы вечно спорим,
Надоели мне эти игры,
Чередуется счастье с горем,
Точно полосы на шкуре тигра.</text><name>Ах, с судьбою мы вечно спорим...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1886</date_from><text>Жаждою света горя,
Выйти стыдится заря;
Холодно, ясно, бело,
Дрогнуло птицы крыло.
Солнца еще не видать,
А на душе благодать.</text><name>Жаждою света горя...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1967</date_from><text>На дне моей жизни,
на самом донышке
Захочется мне
посидеть на солнышке,
На теплом пенушке.
И чтобы листва
красовалась палая
В наклонных лучах
недалекого вечера.
И пусть оно так,
что морока немалая -
Твой век целиком,
да об этом уж нечего.
Я думу свою
без помехи подслушаю,
Черту подведу
стариковскою палочкой:
Нет, все-таки нет,
ничего, что по случаю
Я здесь побывал
и отметился галочкой.</text><name>На дне моей жизни...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Дайте, дайте мне, долины наши ровные,
Вашей ласковой и кроткой тишины!
Сны младенчества счастливые, бескровные,
Если б были вы второй раз мне даны!
Если б всё,— да, всё,— что было и утрачено,
Что бежит меня, опять навстречу шло,
Что теперь совсем не мне — другим назначено,
Но в минувший срок и для меня цвело!
Если б это всё возникло по прошедшему,—
Как сумел бы я мгновенье оценить,
И себя в себе негаданно нашедшему
Довелось бы жизнь из полной чаши пить!
А теперь я что? Я — песня в подземелии,
Слабый лунный свет в горячий полдня час,
Смех в рыдании и тихий плач в веселии...
Я — ошибка жизни, не в последний раз...</text><name>Дайте, дайте мне, долины наши ровные...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Емче органа и звонче бубна
Молвь - и одна для всех:
Ох, когда трудно, и ах, когда чудно,
А не дается - эх!
Ах с Эмпиреев и ох вдоль пахот,
И повинись, поэт,
Что ничего кроме этих ахов,
Охов,- у Музы нет.
Наинасыщеннейшая рифма
Недр, наинизший тон.
Так, перед вспыхнувшей Суламифью -
Ахнувший Соломон.
Ах: разрывающееся сердце,
Слог, на котором мрут.
Ах, это занавес - вдруг - разверстый.
Ох: ломовой хомут.
Словоискатель, словесный хахаль,
Слов неприкрытый кран,
Эх, слуханул бы разок - как ахал
В ночь половецкий стан!
И пригибался, и зверем прядал...
В мхах, в звуковом меху:
Ах - да ведь это ж цыганский табор
- Весь!- и с луной вверху!
Се жеребец, на аршин ощерясь,
Ржет, предвкушая бег.
Се, напоровшись на конский череп,
Песнь заказал Олег -
Пушкину. И - раскалясь в полете -
В прабогатырских тьмах -
Неодолимые возгласы плоти:
Ох!- эх!- ах!</text><name>Емче органа и звонче бубна...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1807</date_from><text>Анакреонтическая ода
Мы недавно от печали,
Лиза, я да Купидон,
По бокалу осушали
И просили Мудрость вон.
"Детушки, поберегитесь!-
Говорила Мудрость нам.-
Пить не должно; воздержитесь:
Этот сок опасен вам".
"Бабушка!- сказал плутишка.-
Твой совет законом мне.
Я - послушливый мальчишка,
Но... вот капелька тебе,-
Выпей!"- Бабушка напрасно
Отговаривалась пить.
Как откажешь? Бог прекрасной
Так искусен говорить.
Выпила и нам твердила
О воздержности в вине;
Еще выпив, попросила,
Что осталося на дне.
И старушка зашаталась,
Не нашедши больше слов;
Зашатавшись, спотыкалась,
Опираясь на Любовь.</text><name>Мудрость</name><date_to>1807</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Посвящено А. А. Воейковой
Стоит - за олтари святые,
За богом венчанных царей,
За гробы праотцев родные,
За жен, отцов и за детей.
Лобанов
О бранный витязь! ты печален,
Один, с поникшею главой,
Ты бродишь, мрачный и немой,
Среди могил, среди развалин;
Ты видишь в родине своей
Следы пожаров и мечей.
И неужель трава забвенья
Успеет вырость на гробах,
Пока не вспыхнет в сих полях
Война решительного мщенья?
Или замолкла навсегда
Твоя за родину вражда?
Твои отцы славяне были,
Железом страшные врагам;
Чужие руки их рукам
Не цепи - злато приносили.
И не свобода ль им дала
Их знаменитые дела?
Когда с толпой отважных братий
Ты грозно кинешься на бой,-
Кто сильный сдержит пред тобой
Врагов тьмочисленные рати?
Кто сгонит бледность с их лица
При виде гневного бойца?
Рука свободного сильнее
Руки, измученной ярмом,-
Так с неба падающий гром
Подземных грохотов звучнее,
Так песнь победная громчей
Глухого скрежета цепей!
Не гордый дух завоеваний
Зовет булат твой из ножон:
За честь, за веру грянет он
В твоей опомнившейся длани -
И перед челами татар
Не промахнется твой удар!
На бой, на бой!- И жар баянов
С народной славой оживет,
И арфа смелых пропоет:
"Конец владычеству тиранов:
Ужасен хан татарский был,
Но русский меч его убил!"</text><name>Баян к русскому воину</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1911</date_from><text>Зазвени, затруби, карусель,
Закружись по широкому кругу.
Хорошо в колеснице вдвоем
Пролетать, улыбаясь друг другу.
Обвевает сквозным холодком
Полосатая ткань балдахина.
Барабанная слышится трель,
Всё быстрее бежит карусель.
"Поцелуйте меня, синьорина".
И с улыбкой царевна в ответ:
"Не хочу, не люблю, не надейся..."
- "Не полюбишь меня?"- "Никогда".
Ну - кружись в карусели и смейся.
В колеснице на спинке звезда
Намалевана красным и синим.
Мне не страшен, царевна, о нет,
Твой жестокий, веселый ответ:
Всё равно мы друг друга не минем.
И звенит, и трубит карусель,
Закрутясь по заветному кругу.
Ну, не надо об этом. Забудь -
И опять улыбнемся друг другу.
Неизменен вертящийся путь,
Колыхается ткань балдахина.</text><name>Зазвени, затруби, карусель...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1921</date_from><text>Н. С. Тихонову
Был полон воздух вспышек искровых,
Бежали дни - товарные вагоны,
Летели дни. В неистовстве боев,
В изодранной шинели и обмотках
Мужала Родина - и песней-вьюгой
Кружила по истоптанным полям.
Бежали дни... Январская заря,
Как теплый дым, бродила по избушке,
И, валенками уходя в сугроб,
Мы умывались придорожным снегом,
Пока огонь завертывал бересту
На вылизанном гарью очаге.
Стучат часы. Шуршит газетой мышь.
"Ну что ж! Пора!"- мне говорит товарищ,
Хороший, беспокойный человек
С веселым ртом, с квадратным подбородком,
С ладонями шершавее каната,
С висками, обожженными войной.
Опять с бумагой шепчется перо,
Бегут неостывающие строки
Волнений, дум. А та, с которой жизнь
Как звездный ветер, умными руками,
Склонясь к огню, перебирает пряжу -
Прекрасный шелк обыкновенных дней.</text><name>Был полон воздух вспышек искровых...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1831</date_from><text>Жадно, весело он дышит
Свежим воздухом полей:
Сизый пар кипит и пышет
Из пылающих ноздрей.
Полон сил, удал на воле,
Громким голосом заржал,
Встрепенулся конь - и в поле
Бурноногий поскакал!
Скачет, блещущий глазами,
Дико голову склонил;
Вдоль по ветру он волнами
Черну гриву распустил.
Сам как ветер: круть ли встанет
На пути? Отважный прянет -
И на ней уж! Ляжет ров
И поток клубится?- Мигом
Он широким перепрыгом
Через них - и был таков!
Веселися, конь ретивый!
Щеголяй избытком сил!
Ненадолго волны гривы
Вдоль по ветру ты пустил!
Ненадолго жизнь и воля
Разом бурному даны,
И холодный воздух поля,
И отважны крутизны,
И стремнины роковые,-
Скоро, скоро под замок!
Тешь копыта удалые,
Свой могучий бег и скок!
Снова в дело, конь ретивый!
В сбруе легкой и красивой,
И блистающий седлом,
И бренчащий поводами,
Стройно-верными шагами
Ты пойдешь под седоком.</text><name>Конь</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1943</date_from><text>Всю-то я вселенную проехал,
Любовался блеском всех светил.
Мне и тучи были не помехой,
Мне и гром препятствий не чинил.
Молния однажды между пальцев
У меня скользнула невзначай.
И кометы, вечные скитальцы,
Мне кричали: «Здравствуй и прощай!»
Я гостил у радуги под кровом,
Подходил я к солнца рубежам.
Видел я, как в облаке пуховом
Месяц новорожденный лежал.
Из конца в конец, по звездным вехам,
Даже Млечный путь я обошел...
Всю-то я вселенную проехал,
Но второй России не нашел.</text><name>На мотив народной песни</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1944</date_from><text>На сотни верст, на сотни миль,
На сотни километров
Лежала соль, шумел ковыль,
Чернели рощи кедров.
Как в первый раз я на нее,
На Родину, глядела.
Я знала: это все мое —
Душа моя и тело.
Белым камнем тот день отмечу,
Когда я о победе пела,
Когда я победе навстречу,
Обгоняя солнце, летела.
И весеннего аэродрома
Шелестит под ногой трава.
Дома, дома — ужели дома!
Как все ново и как знакомо,
И такая в сердце истома,
Сладко кружится голова...
В свежем грохоте майского грома —
Победительница Москва!</text><name>С самолета</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Музыка, закрученная туго
в иссиня-черные пластинки,-
так закручивают черные косы
в пучок мексиканки и кубинки,-
музыка, закрученная туго,
отливающая крылом вороньим,-
тупо-тупо подыгрывает туба
расхлябанным пунктирам контрабаса.
Это значит - можно все, что можно,
это значит - очень осторожно
расплетается жесткий и черный
конский волос, канифолью тертый.
Это значит - в визге канифоли
приближающаяся поневоле,
обнимаемая против воли,
понукаемая еле-еле
в папиросном дыме, в алкоголе
желтом, выпученном и прозрачном,
движется она, припав к плечу чужому,
отчужденно и ненапряженно,
осчастливленная высшим даром
и уже печальная навеки...
Музыка, закрученная туго,
отделяющая друг от друга.</text><name>Музыка, закрученная туго...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь,
Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет,
Сквозь бездну дней пустых, чье бремя не избудешь.
Вот почему я - твой поклонник и поехт!
Здесь - страшная печать отверженности женской
За прелесть дивную - постичь ее нет сил.
Там - дикий сплав миров, где часть души вселенской
Рыдает, исходя гармонией светил.
Вот - мой восторг, мой страх в тот вечер в темном зале!
Вот, бедная, зачем тревожусь за тебя!
Вот чьи глаза меня так странно провожали,
Еще не угадав, не зная... не любя!
Сама себе закон - летишь, летишь ты мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит,
И этот мир тебе - лишь красный облак дыма,
Где что-то жжет, поет, тревожит и горит!
И в зареве его - твоя безумна младость...
Всё - музыка и свет: нет счастья, нет измен...
Мелодией одной звучат печаль и радость...
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1870</date_from><text>«Жарко, дедушка! Вставай-ка!
Ты под солнцем целый день...
Вон прохладная лужайка
И кругом от кленов тень».
— «Не прельщайте тенью, дети;
Нет, я с солнца не сойду!
Знаю сам, что клены эти
Хороши в моем саду.
Им годов теперь немало,—
Мне ровесники они...
Отдохните вы, пожалуй,
В освежающей тени;
Но прохлады не хочу я;
Этот зной меня живит.
Может быть, теплом врачуя,
Солнце дни мои продлит.
О небесное светило!
Озаряй меня и грей
На краю сырой могилы,
У предела ясных дней!
Дорожить нас старость учит
В жизни солнечным теплом.
Будет время!.. Как умрем —
В холодке лежать наскучит...»</text><name>Старик</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1932</date_from><text>Опять подымают
Свой пламенный зов
На башне старинной
Двенадцать часов.
И ветер по шляху
Взмахнул и застыл,
Где гетман Хмельницкий
Бойцов схоронил.
Легенды проснулись
За старой стеной,
Заснул заключенный,
И спит часовой.
Молчат перекрестки,
Дороги темны,
Над миром решеток —
Ни звезд, ни луны.
Для тех, кто не стерпит,
Для бунтовщиков
В свободной республике
Много замков.
Для тех, чья свобода
В крови не застыла,
Палач приготовил
Веревку и мыло.
За тех, кто справляет
Свой суд над тобой,—
За них голосуй
Посиневшей рукой,
Чтоб раны твои
Зацвели, загнивая,
Чтоб славилась Польша
От края до края...
По камерам снова
Тюремщик зовет,—
Пылающий полдень
Над Польшей встает.
Свинцовые тучи
Над Польшей плывут...
Кто робок и тих,—
Голосуйте за кнут!
К идущей вечерне
Звонарь зазвонил,
И вечер кровавый
Над Польшей застыл.
Тревожные тени
Встают на полях,—
Восстаньями бредит
Измученный шлях.
Приблизится полночь
И время придет —
Пожары подымут
Свой огненный взлет.
О муках ночных
И о пытках рассвета,—
Проклятая Польша!—
Ты вспомнишь об этом.
Пожар распускает
Кровавые ленты...
Мы выберем смелость
В твои президенты...
Над тюрьмами бродит
Тяжелая мгла.
Свирепая полночь
На Польшу легла...</text><name>Польский день</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1907</date_from><text>Б. Б[угаев]у
"...И не мог совершить там
никакого чуда..."
Не знаю я, где святость, где порок,
И никого я не сужу, не меряю.
Я лишь дрожу пред вечною потерею:
Кем не владеет Бог - владеет Рок.
Ты был на перекрестке трех дорог,-
И ты не стал лицом к Его преддверию...
Он удивился твоему неверию
И чуда над тобой свершить не мог.
Он отошел в соседние селения...
Не поздно, близок Он, бежим, бежим!
И, если хочешь,- первый перед Ним
С бездумной верою склоню колени я...
Не Он Один - все вместе совершим,
По вере,- чудо нашего спасения...</text><name>Не знаю я, где святость, где порок...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1916</date_from><text>Не подходи сюда, мальчик.
Тут за углом играют большие,
кричат и бросают разные вещи.
Убить тебя могут легко.
Людей и зверей за игрою не трогай.
Свирепы игры больших,
на игру твою не похожи.
Это не то что пастух деревянный
и кроткие овцы с наклеенной шерстью.
Подожди - игроки утомятся,-
кончатся игры людей,
и пройдешь туда, куда
послан.</text><name>Послан</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from></date_from><text>Ни отзыва, ни слова, ни привета,
Пустынею меж нами мир лежит,
И мысль моя с вопросом без ответа
Испуганно над сердцем тяготит!
Ужель среди часов тоски и гнева
Прошедшее исчезнет без следа,
Как лёгкий звук забытого напева,
Как в мрак ночной упавшая звезда?</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Когда былые дни я вижу сквозь туман,
Мне кажется всегда - то не мое былое,
А лишь прочитанный восторженный роман.
И странно мне теперь, в томительном покое,
Припомнить блеск побед и боль заживших ран:
И сердце, и мечты, и все во мне - иное...
Напрасен поздний зов когда-то милых лиц,
Не воскресить мечты, мелькнувшей и прожитой,-
От горя и любви остался ряд страниц!
И я иду вперед дорогою открытой,
Вокруг меня темно, а сзади блеск зарниц...
Но неизменен путь звезды ее орбитой.</text><name>Когда былые дни я вижу сквозь туман...</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>Испанским республиканцам
Нет больше родины. Нет неба, нет земли.
Нет хлеба, нет воды. Все взято.
Земля. Он даже не успел в слезах, в пыли
Припасть к ней пересохшим ртом солдата.
Чужое море билось за кормой,
В чужое небо пену волн швыряя.
Чужие люди ехали "домой",
Над ухом это слово повторяя.
Он знал язык. Его жалели вслух
За костыли и за потертый ранец,
А он, к несчастью, не был глух,
Бездомная собака, иностранец.
Он высадился в Лондоне. Семь дней
Искал он комнату. Еще бы!
Ведь он искал чердак, чтоб был бедней
Последней лондонской трущобы.
И наконец нашел. В нем потолки текли,
На плитах пола промокали туфли,
Он на ночь у стены поставил костыли -
Они к утру от сырости разбухли.
Два раза в день спускался он в подвал
И медленно, скрывая нетерпенье,
Ел черствый здешний хлеб и запивал
Вонючим пивом за два пенни.
Он по ночам смотрел на потолок
И удивлялся, ничего не слыша:
Где "юнкерсы", где неба черный клок
И звезды сквозь разодранную крышу?
На третий месяц здесь, на чердаке,
Его нашел старик, прибывший с юга;
Старик был в штатском платье, в котелке,
Они едва смогли узнать друг друга.
Старик спешил. Он выложил на стол
Приказ и деньги - это означало,
Что первый час отчаянья прошел,
Пора домой, чтоб все начать сначала,
Но он не может. "Слышишь, не могу!"-
Он показал на раненую ногу.
Старик молчал. "Ей-богу, я не лгу,
Я должен отдохнуть еще немного".
Старик молчал. "Еще хоть месяц так,
А там - пускай опять штыки, застенки, мавры".
Старик с улыбкой расстегнул пиджак
И вынул из кармана ветку лавра,
Три лавровых листка. Кто он такой,
Чтоб забывать на родину дорогу?
Он их смотрел на свет. Он гладил их рукой,
Губами осторожно трогал.
Как он посмел забыть? Три лавровых листка.
Что может быть прочней и проще?
Не все еще потеряно, пока
Там не завяли лавровые рощи.
Он в полночь выехал. Как родина близка,
Как долго пароход идет в тумане...
Когда он был убит, три лавровых листка
Среди бумаг нашли в его кармане.</text><name>Изгнанник</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1969</date_from><text>Как здесь холодно вечером, в этом безлюдном саду,
У квадратных сугробов так холодно здесь и бездомно.
В дом, которого нет, по ступеням прозрачным взойду
И в незримую дверь постучусь осторожно и скромно.
На пиру невидимок стеклянно звучат голоса,
И ночной разговор убедительно ясен и грустен.
- Я на миг, я на миг, я погреться на четверть часа.
- Ты навек, ты навек, мы тебя никуда не отпустим.
- Ты все снился себе, а теперь ты к нам заживо взят.
Ты навеки проснулся за прочной стеною забвенья.
Ты уже на снежинки, на дымные кольца разъят,
Ты в земных зеркалах не найдешь своего отраженья.</text><name>Фантастика</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Элегия
Покинь меня, мой юный друг,-
Твой взор, твой голос мне опасен:
Я испытал любви недуг,
И знаю я, как он ужасен...
Но что, безумный, я сказал?
К чему укоры и упреки?
Уж я твой узник, друг жестокий,
Твой взор меня очаровал.
Я увлечен своей судьбою,
Я сам к погибели бегу:
Боюся встретиться с тобою,
А не встречаться не могу.</text><name>Покинь меня, мой юный друг...</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1897</date_from><text>Моя душа, как лотос чистый
В томленьи водной тишины,
Вскрывает венчик серебристый
При кротком таинстве луны.
Твоя любовь, как луч туманный,
Струит немое волшебство.
И мой цветок благоуханный
Заворожен печалью странной,
Пронизан холодом его.</text><name>Моя душа, как лотос чистый...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1901</date_from><text>Тебя приветствую, мое поражение,
тебя и победу я люблю равно;
на дне моей гордости лежит смирение,
и радость, и боль — всегда одно.
Над водами, стихнувшими в безмятежности
вечера ясного, — все бродит туман;
в последней жестокости — есть бездонность нежности,
и в Божией правде — обман.
Люблю я отчаяние мое безмерное,
нам радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
надо каждую чашу пить до дна.</text><name>ДО ДНА</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Пускай она поплачет,
Ей ничего не значит.
Лермонтов
Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой.
Бедная моя, судьбою горькой,
Горем, смертью — никакою силой
Не поспоришь с глупой поговоркой,
Сколько б ни молила, ни просила!
Все; что сердцем взято будет,
Красоте твоей присудят.
Будешь нежной, верной, терпеливой,
В сердце все равно тебе откажут —
Скажут: нету сердца у счастливой,
У красивой нету сердца,— скажут.
Что любима ты, услышат —
Красоте опять припишут.
Выйдешь замуж — по расчету, значит:
Полюбить красивая не может.
Все добро на зло переиначат
И тебе на плечи переложат.
Если будешь гордой мужем —
Скажут: потому что нужен.
Как других, с ним разлучит могила —
Всем простят, тебя возьмут в немилость.
Позабудешь — скажут: не любила,
Не забудешь — скажут: притворилась.
Скажут: пусть она поплачет,
Ей ведь ничего не значит.
Если напоказ ты не рыдала,
Даже не заметят, как страдала,
Как тебя недетские печали
На холодной площади встречали.
Как бы горе ни ломало,
Ей, красивой, горя мало.
Нет, я не сержусь, когда, не веря
Даже мне, ты вдруг глядишь пытливо.
Верить только горю да потерям
Выпало красивой и счастливой.
Если б наперед все знала,
В детстве бы дурнушкой стала.
Может, снова к счастью добредешь ты,
Может, снова будет смерть и горе,
Может, и меня переживешь ты,
Поговорки злой не переспоря:
Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой...</text><name>Если родилась красивой...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Происходило это, как ни странно,
не там, где бьет по берегу прибой,
не в Дании старинной и туманной,
а в заводском поселке под Москвой.
Там жило, вероятно, тысяч десять,
я не считал, но полагаю так.
На карте мира, если карту взвесить,
поселок этот — ерунда, пустяк.
Но там была на месте влажной рощи,
на нет сведенной тщанием людей,
как и в столицах, собственная площадь
и белый клуб, поставленный на ней.
И в этом клубе, так уж было надо,—
нам отставать от жизни не с руки,—
кино крутилось, делались доклады
и занимались всякие кружки.
Они трудились, в общем, не бесславно,
тянули все, кто как умел и мог.
Но был средь них, как главный между равных,
бесспорно, драматический кружок.
Застенчива и хороша собою,
как стеклышко весеннее светла,
его премьершей и его душою
у нас в то время Машенька была.
На шаткой сцене зрительного зала
на фоне намалеванных небес
она, светясь от радости, играла
чекисток, комсомолок и принцесс.
Лукавый взгляд, и зыбкая походка,
и голосок, волнительный насквозь...
Мещаночка, девчонка, счетоводка,—
нельзя понять, откуда что бралось?
Ей помогало чувствовать событья,
произносить высокие слова
не мастерство, а детское наитье,
что иногда сильнее мастерства.
С естественной смущенностью и болью,
от ощущенья жизни весела,
она не то чтобы вживалась в роли,
она ролями этими жила.
А я в те дни, не требуя поблажки,
вертясь, как черт, с блокнотом и пером,
работал в заводской многотиражке
ответственным ее секретарем.
Естественно при этой обстановке,
что я, отнюдь не жулик и нахал,
по простоте на эти постановки
огромные рецензии писал.
Они воспринимались с интересом
и попадали в цель наверняка
лишь потому, что остальная пресса
не замечала нашего кружка.
Не раз, не раз — солгать я не посмею —
сам режиссер дарил улыбку мне:
Василь Васильич с бабочкой на шее,
в качаловском блистающем пенсне.
Я Машеньку и ныне вспоминаю
на склоне лет, в другом краю страны.
Любил ли я ее?
Теперь не знаю,—
мы были все в ту пору влюблены.
Я вспоминаю не без нежной боли
тот грузовик давно ушедших дней,
в котором нас возили на гастроли
по ближним клубам юности моей.
И шум кулис, и дружный шепот в зале,
и вызовы по многу раз подряд,
и ужины, какие нам давали
в ночных столовках — столько лет назад!
Но вот однажды...
Понимает каждый
или поймет, когда настанет час,
что в жизни все случается однажды,
единожды и, в общем, только раз.
Дают звонки. Уже четвертый сдуру.
Партер гудит. Погашен в зале свет.
Оркестрик наш закончил увертюру.
Пора! Пора!
А Машеньки все нет.
Василь Васильич донельзя расстроен,
он побледнел и даже спал с лица,
как поседелый в грозных битвах воин,
увидевший предательство юнца.
Снимают грим кружковцы остальные.
Ушел партер, и опустел балкон.
Так в этот день безрадостный — впервые
спектакль был позорно отменен.
Назавтра утром с тихой ветвью мира,
чтоб нам не оставаться в стороне,
я был направлен к Маше на квартиру,
Но дверь ее не открывалась мне.
А к вечеру, рожденный в смраде где-то
из шепота шекспировских старух,
нам принесли в редакцию газеты
немыслимый, но достоверный слух.
И услыхала заводская пресса,
упрятав в ящик срочные дела,
что наша поселковая принцесса,
как говорят на кухнях, понесла.
Совет семьи ей даровал прощенье.
Но запретил (чтоб все быстрей забыть)
не то чтоб там опять играть на сцене,
а даже близко к клубу подходить.
Я вскорости пошел к ней на работу,
мне нужен был жестокий разговор...
Она прилежно щелкала на счетах
в халатике, скрывающем позор.
Не удалось мне грозное начало.
Ты ожидал смятенности — изволь!
Она меня ничуть не замечала —
последняя разыгранная роль.
Передо мной спокойно, достославно,
внушительно сидела вдалеке
не Машенька, а Марья Николавна
с конторским карандашиком в руке.
Уже почти готовая старуха,
живущая степенно где-то там.
Руины развалившегося духа,
очаг погасший, опустелый храм.
А через день, собравшись без изъятья
и от завкома выслушав урок,
возобновил вечерние занятья
тот самый драматический кружок.
Не вечно ж им страдать по женской доле
и повторять красивые слова.
Все ерунда!
И Машенькины роли
взяла одна прекрасная вдова.
Софиты те же, мизансцены те же,
все так же дружно рукоплещет зал.
Я стал писать рецензии все реже,
а вскорости и вовсе перестал.</text><name>Машенька</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>О глубина любви, премудрости и силы,
Отец, Тебя забыли мы, —
И сердцем суетным безжизненно унылы,
И свод над нами — свод тюрьмы.
И счастье нам — подвал скупого безучастья,
Иль дымных, душных чар обман;
В тебе ж, Отец живых, уже не черплем счастья,
О изобилья Океан!</text><name>EDEN
1</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from></date_from><text>С берлинской улицы
Вверху луна видна.
В берлинских улицах
Людская тень длинна.
Дома - как демоны,
Между домами - мрак;
Шеренги демонов,
И между них - сквозняк.
Дневные помыслы,
Дневные души - прочь:
Дневные помыслы
Перешагнули в ночь.
Опустошенные,
На перекрестки тьмы,
Как ведьмы, по трое
Тогда выходим мы.
Нечеловечий дух,
Нечеловечья речь -
И песьи головы
Поверх сутулых плеч.
Зеленой точкою
Глядит луна из глаз,
Сухим неистовством
Обуревая нас.
В асфальтном зеркале
Сухой и мутный блеск -
И электрический
Над волосами треск.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1914</date_from><text>Александру Блоку
Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.
И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом...
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.</text><name>Я пришла к поэту в гости...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Мария Петровых</author><date_from></date_from><text>И вдруг возникает какой-то напев,
Как шмель неотвязный гудит, ошалев,
Как хмель отлетает, нет сил разорвать,
И волей-неволей откроешь тетрадь.
От счастья внезапного похолодею.
Кто понял, что белым стихом не владею?
Кто бросил мне этот спасательный круг?
Откуда-то рифмы сбегаются вдруг.
Их зря обесславил писатель великий
За то, что бледны, холодны, однолики,
Напрасно охаял он «кровь и любовь»,
И «камень и пламень», и вечное «вновь».
Не эти ль созвучья исполнены смысла,
Как некие сакраментальные числа?
А сколько других, что поддержит их честь!
Он, к счастью, ошибся,— созвучий не счесть.</text><name>И вдруг возникает какой-то напев...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1971</date_from><text>Мне слышится — кто-то, у самого края
Зовет меня. Кто-то зовет, умирая,
А кто — я не знаю, не знаю, куда
Бежать мне, но с кем-то, но где-то беда,
И надо туда, и скорее, скорее —
Быть может, спасу, унесу, отогрею,
Быть может, успею, а ноги дрожат,
И сердце мертвеет, и ужасом сжат
Весь мир, где недвижно стою, озираясь,
И вслушиваюсь, и постигнуть стараюсь —
Чей голос?.. И, сжата тревожной тоской,
Сама призываю последний покой.</text><name>Тревога</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Мороз был — сорок! Город был как ночью.
Из недр метро, как будто из вулканов,
Людских дыханий вырывались клочья
И исчезали, ввысь бесследно канув.
И все ж на стужу было не похоже:
Никто ничто не проклинал сквозь зубы,
Ни у кого озноб не шел по коже,
Сквозь снежный блеск, бушуя, плыли шубы.
Куда? Конечно, в звонкое от зноя,
Давно уже родившееся где-то
Пшеничное, ржаное и льняное,
Как белый хлопок, взрывчатое лето.
Казалось, это видят даже дети:
С серпом, силком и рыболовной сетью
То лето, величайшее на свете,
В цветы одето посреди столетья!
То лето — как великая победа,
И суховеи отошли в преданья,
И пьют росу из тракторного следа
Какие-то крылатые созданья.
И неохота ни большим, ни малым
Пренебрегать цветами полевыми,
И зной дневной скреплен закатом алым
С теплейшими ночами грозовыми.
Ведь нет сильнее этого желанья,
Мечта такая — сколько красоты в ней,
Что зимние студеные дыханья
Вернутся в мир в обличьи чистых ливней!
Вот что хотелось увидать воочью.
И было надо настоять на этом.
Мороз был сорок. Город был как ночью,
Как ночью перед ветреным рассветом.</text><name>Мороз</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>Я окошка не завесила,
Прямо в горницу гляди.
Оттого мне нынче весело,
Что не можешь ты уйти.
Называй же беззаконницей,
Надо мной глумись со зла:
Я была твоей бессонницей,
Я тоской твоей была.</text><name>Я окошка не завесила...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Нынче улетели журавли
на заре промозглой и туманной.
Долго, долго затихал вдали
разговор печальный и гортанный.
С коренастых вымокших берез
тусклая стекала позолота;
горизонт был ровен и белес,
словно с неба краски вытер кто-то.
Тихий дождь сочился без конца
из пространства этого пустого...
Мне припомнился рассказ отца
о лесах и топях Августова.
Ничего не слышно о тебе.
Может быть, письмо в пути пропало,
может быть... Но думать о беде -
я на это не имею права.
Нынче улетели журавли...
Очень горько провожать их было.
Снова осень. Три уже прошли...
Я теплее девочку укрыла.
До костей пронизывала дрожь,
в щели окон заползала сырость...
Ты придешь, конечно, ты придешь
в этот дом, где наш ребенок вырос.
И о том, что было на войне,
о своем житье-бытье солдата
ты расскажешь дочери, как мне
мой отец рассказывал когда-то.</text><name>Осень</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>На весенний праздник света
Я зову родную тень.
Приходи, не жди рассвета,
Приноси с собою день!
Новый день - не тот, что бьется
С ветром в окна по весне!
Пусть без умолку смеется
Небывалый день в окне!
Мы тогда откроем двери,
И заплачем, и вздохнем,
Наши зимние потери
С легким сердцем понесем...</text><name>На весенний праздник света...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1846</date_from><text>Прости, прости, настало время!
Расстаться должно нам с тобой;
Белеет парус мой, и звезды
Зажглися в тверди голубой.
О, дай усталой головою
Еще на грудь твою прилечь,
В последний раз облить слезами
И шелк волос, и мрамор плеч!
А там расстанемся надолго...
Когда же мы сойдемся вновь,
Дитя! в сердцах, быть может, холод
Заменит прежнюю любовь!
Быть может, дерзко всё былое
Тогда мы вместе осмеем,
Хотя украдкой друг от друга
Слезу невольную прольем...
Прости же, друг! Полна печали
Душа моя... Но час настал,
И в путь нетерпеливым плеском
Зовет меня сребристый вал...</text><name>Прости</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1961</date_from><text>Евгению Рейну, с любовью
Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.</text><name>Рождественский романс</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1819</date_from><text>Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком,
Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом.
Тихо жили они, за квартиру платили не много,
В лавочку были должны, дома обедали редко.
Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,
Шли они в дождик пешком, в панталонах трикотовых тонких,
Руки спрятав в карман (перчаток они не имели!),
Шли и твердили, шутя: "Какое в россиянах чувство!"</text><name>Там, где Семеновский полк...</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1874</date_from><text>Мое надгробное
Несмотря на все пороки,
Несмотря на все грехи,
Был я добрым человеком
И писал свои стихи.
И писал их в духе бунта —
Из стремленья люд менять,
Находя в стихах отраду,
В бунте видя благодать.
Никогда переворота
Не нашел среди людей,
Умираю утомленный
Злом общественных скорбей.</text><name>К моей биографии</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>E. Л.
Я твоих фотографий в дорогу не брал:
Все равно и без них - если вспомним - приедем.
На четвертые сутки, давно переехав Урал,
Я в тоске не показывал их любопытным соседям.
Никогда не забуду после боя палатку в тылу,
Между сумками, саблями и термосами,
В груде ржавых трофеев, на пыльном полу,
Фотографии женщин с чужими косыми глазами.
Они молча стояли у картонных домов для любви,
У цветных абажуров с черным чертиком, с шелковой
рыбкой:
И на всех фотографиях, даже на тех, что в крови,
Снизу вверх улыбались запоздалой бумажной улыбкой.
Взяв из груды одну, равнодушно сказать: "Недурна",
Уронить, чтоб опять из-под ног, улыбаясь, глядела.
Нет, не черствое сердце, а просто война:
До чужих сувениров нам не было дела.
Я не брал фотографий. В дороге на что они мне?
И опять не возьму их. А ты, не ревнуя,
На минуту попробуй увидеть, хотя бы во сне,
Пыльный пол под ногами, чужую палатку штабную.</text><name>Фотография</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1898</date_from><text>Слово увещательное к морским чертям
Черти морские меня полюбили,
Рыщут за мною они по следам:
В Финском поморье недавно ловили,
В Архипелаг я — они уже там!
Ясно, что черти хотят моей смерти,
Как и по чину прилично чертям.
Бог с вами, черти! Однако, поверьте,
Вам я себя на съеденье не дам.
Лучше вы сами послушайтесь слова,—
Доброе слово для вас я припас:
Божьей скотинкою сделаться снова,
Милые черти, зависит от вас.
Помните ль вы, как у этого моря,
Там, где стоял Амафунт и Пафос,
Первое в жизни нежданное горе
Некогда вам испытать довелось?
Помните ль розы над пеною белой,
Пурпурный отблеск в лазурных волнах?
Помните ль образ прекрасного тела,
Ваше смятенье, и трепет, и страх?
Та красота своей первою силой,
Черти, не долго была вам страшна;
Дикую злобу на миг укротила,
Но покорить не умела она.
В ту красоту, о коварные черти,
Путь себе тайный вы скоро нашли,
Адское семя растленья и смерти
В образ прекрасный вы сеять могли.
Знайте же: вечная женственность ныне
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод.
Всё, чем красна Афродита мирская,
Радость домов, и лесов, и морей,—
Всё совместит красота неземная
Чище, сильней, и живей, и полней.
К ней не ищите напрасно подхода!
Умные черти, зачем же шуметь?
То, чего ждет и томится природа,
Вам не замедлить и не одолеть.
Гордые черти, вы всё же мужчины,—
С женщиной спорить не честь для мужей.
Ну, хоть бы только для этой причины,
Милые черти, сдавайтесь скорей!
* Вечная Женственность (нем.).</text><name>Das Ewig-Weibliche</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Топчи их рай, Аттила.
Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По еще не открытым Памирам.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий -
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шалаши у дворцов, как бывало,
Всколосите веселое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете,
Творите мерзость во храме,-
Вы во всем неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы,
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И чт
, под бурей летучей.
Под этой грозой разрушений,
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных творений?
Бесследно все сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.</text><name>ГРЯДУЩИЕ ГУННЫ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from></date_from><text>В тот год, когда, теряясь в днях,
Весь мир от стужи костенел -
Я в первый раз, глаза подняв,
Увидел море на стене:
Был воздух - синь перед грозой,
И мачта - в Эльмовых огнях,
Во весь огромный горизонт
Волна катилась на меня.
Вот захлестнет!
Но белый блик
Взнесла бурунов полоса:
То в резком ветре корабли
Вперед стремили паруса.
Я был смышлен не по летам.
Морщинки сдвинулись на лбу,
И я сказал: "Я буду там!"
Так я решил свою судьбу.</text><name>В тот год, когда, теряясь в днях...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Алене
Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
словно
соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу
разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоем сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя влюбленно.
И была бы заполнена солнцем,
будто
капля росы на ладони клена.
Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно у ног твоих распласталась.
И хочу,
чтобы мы любили друг друга
столько,
сколько нам жить осталось.</text><name>Знаешь, я хочу, чтоб каждое слово...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1950</date_from><text>Я — словно опустевшая квартира,
Откуда за полночь ушли друзья.
В ней происходит перестройка мира,
Которую откладывать нельзя.
Передвигаю вещи и предметы,
Сор выметаю. Убираю дом.
Переключаю свет. Поменьше света.
И больше трезвой ясности притом!
Слова, слова... Они еще клубятся,
Как дым несвежий старых сигарет,
Даешь сквозняк!
Пусть ветер с Петроградской
Обдаст прохладой стены и паркет.
Но главное не в этом. Тихо стало.
С Невы влетел и зазвучал во мне
Крик чайки. Отдаленный гром вокзала,
Стук каблучков, как строчка в тишине..</text><name>Сквозняк</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1967</date_from><text>...Дописать или оборвать -
Горе горькое догоревать?
Сам с собой не всегда в ладу.
По своей
Иль чужой вине
Так живу, как сквозь строй иду,
Что ни день -
Горю на огне.
Книга жизни...
Только ль слова?
Сколько лет я сижу над ней!
Пожелтели страницы в ней,
Как трава в сентябре,
Как листва,
Поседела моя голова.
Но вдвойне дается трудней
Заключительная глава.</text><name>Последняя глава</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Серебро, огни и блестки,-
Целый мир из серебра!
В жемчугах горят березки,
Черно-голые вчера.
Это - область чьей-то грезы,
Это - призраки и сны!
Все предметы старой прозы
Волшебством озарены.
Экипажи, пешеходы,
На лазури белый дым.
Жизнь людей и жизнь природы
Полны новым и святым.
Воплощение мечтаний,
Жизни с грезою игра,
Этот мир очарований,
Этот мир из серебра!</text><name>Первый снег</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Еще никто не знает
Еще рано
Сладко спят грядущие дни
Положив огромные головы
На большие красивые руки
Звезды зовут их
Но они не слышат
Далеко внизу загорается газ
Дождик прошел, блестит мостовая
Христос в ботинках едет в трамвае</text><name>Еще никто не знает...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1842</date_from><text>Вот безжизненный отрубок
Серебра: стопи его
И вместительный мне кубок
Слей искусно из него.
Ни кипридиных голубок,
Ни медведиц, ни плеяд
Не лепи по стенкам длинным.
Отчекань: в саду пустынном,
Между лоз, толпы менад,
Выжимающих созрелый,
Налитой и пожелтелый
С пышной ветки виноград;
Вкруг сидят умно и чинно
Дети возле бочки винной;
Фавны с хмелем на челе;
Вакх под тигровою кожей
И силен румянорожий
На споткнувшемся осле.</text><name>Барельеф</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Вот опять спорхнуло лето
С золоченого шестка,
Роща белая раздета
До последнего листка.
Как раздаривались листья,
Чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
Обучала осень нас!
Так закутайся потеплее
Перед долгою зимой...
В чем-то все же мы окрепли,
Стали тверже, милый мой.</text><name>Осень</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Нас дождь поливал
трое суток.
Три дня штурмовала гроза.
От молний ежеминутных
ломить начинало глаза.
Пока продолжалась осада,
мы съели пуды алычи.
За нами вдогонку из сада,
как змеи, вползали ручьи.
А тучи шли тихо, вразвалку,
и не было тучам конца...
Промокшая, злая чекалка
визжала всю ночь у крыльца.
Опавшие листья сметая,
кружились потоки, ворча,
лимонная и золотая
купалась в дожде алыча.
И, превознося непогоду,
от зноя живая едва,
глотала небесную воду
привычная к жажде трава.
Вот так мы и жили без дела
на мокрой, веселой земле,
а море свирепо гудело
и белым дымилось во мгле.
Домишко стоял у обрыва,
где грохот наката лютей,
и жило в нем двое счастливых
и двое несчастных
людей.
Ты мне в бесконечные ночи
с улыбкою (благо темно!)
твердил, что, конечно, на почте
лежит телеграмма давно.
Что письма затеряны, видно,
твердил, почтальонов виня.
И было мне горько и стыдно,
что ты утешаешь меня.
И я понимала отлично,
что четко работает связь,
что письма вручаются лично,
открытки не могут пропасть...
Однажды, дождавшись рассвета,
с последней надеждой скупой
ушла я месить километры
лиловой размякшей тропой.
Ушла я вдогонку за счастьем,
за дальней, неверной судьбой...
А счастье-то было ненастьем,
тревогой,
прибоем,
тобой.</text><name>Непогода</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Когда Рафаэль вдохновенный
Пречистой девы лик священный
Живою кистью окончал,-
Своим искусством восхищенный
Он пред картиною упал!
Но скоро сей порыв чудесный
Слабел в груди его младой,
И утомленный и немой,
Он забывал огонь небесный.
Таков поэт: чуть мысль блеснет,
Как он пером своим прольет
Всю душу; звуком громкой лиры
Чарует свет и в тишине
Поет, забывшись в райском сне,
Вас, вас! души его кумиры!
И вдруг хладеет жар ланит,
Его сердечные волненья
Все тише, и призр
к бежит!
Но долго, долго он хранит
Первоначальны впечатленья.</text><name>ПОЭТ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1832</date_from><text>Вот мрачится
Свод лазурный!
Вот крутится
Вихорь бурный!
Ветр свистит,
Гром гремит,
Море стонет -
Путь далек...
Тонет, тонет
Мой челнок!..
Все чернее
Свод надзвездный,
Все страшнее
Воют бездны!
Глубь без дна!
Смерть верна!
Как заклятый
Враг грозит,
Вот девятый
Вал бежит!..
Горе, горе!
Он настигнет:
В шумном море
Челн погибнет!
Гроб готов!..
Треск громов
Над пучиной
Ярых вод
Вздох пустынный
Разнесет!..
Дар заветный
Провиденья,
Гость приветный
Наслажденья -
Жизнь иль миг!
Не привык
Утешаться
Я тобой,-
И расстаться
Мне с мечтой!
Сокровенный
Сын природы,
Неизменный
Друг свободы,-
С юных лет
В море бед
Я направил
Быстрый бег
И оставил
Мирный брег!
На равнинах
Вод зеркальных,
На пучинах
Погребальных
Я скользил;
Я шутил
Грозной влагой -
Смертный вал
Я отвагой
Побеждал!
Как минутный
Прах в эфире,
Бесприютный
Странник в мире,
Одинок,
Как челнок,
Уз любови
Я не знал,
Жаждой крови
Не сгорал!
Парус белый
Перелетный,
Якорь смелый,
Беззаботный,
Тусклый луч
Из-за туч,
Проблеск дали
В тьме ночей -
Заменяли
Мне друзей!
Что ж мне в жизни
Безызвестной?
Что в отчизне
Повсеместной?
Чем страшна
Мне волна?
Пусть настигнет
С вечной мглой,
И погибнет
Труп живой!..
Все чернее
Свод надзвездный;
Все страшнее
Воют бездны;
Ветр свистит,
Гром гремит,
Море стонет -
Путь далек...
Тонет, тонет
Мой челнок!</text><name>Песнь погибающего пловца</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>Край ты мой заброшенный,
Край ты мой, пустырь,
Сенокос некошеный,
Лес да монастырь.
Избы забоченились,
А и всех-то пять.
Крыши их запенились
В заревую гать.
Под соломой-ризою
Выструги стропил,
Ветер плесень сизую
Солнцем окропил.
В окна бьют без промаха
Вороны крылом,
Как метель, черемуха
Машет рукавом.
Уж не сказ ли в прутнике
Жисть твоя и быль,
Что под вечер путнику
Нашептал ковыль?</text><name>Край ты мой заброшенный...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1807</date_from><text>Мирон схватил перо, надулся, пишет, пишет
И под собой земли не слышит!
"Пожарский! Филарет! отечества отец!"
Поставил точку - и конец!</text><name>На прославителя русских героев</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1756</date_from><text>Монарх и филозов, полночный Соломон,
Весь свет твою имел премудрость пред очами;
Разумных множество теснясь под твой закон,
Познали Грецию над шпрейскими струями.
Вселенная чудясь молчала пред тобой;
Берлин на голос твой главу свою воздвигнул,
С Парижем в равенстве до звезд хвалой
достигнул.
И лавров Молвицких в тени узрев покой,
К странам твоим пришли от берегов Секваны
Возобновить поля }
Вспахать твои поля } художества избранны:
Пресаждены тобой через твои труды,
Парнаса и Афин произвели плоды,
Предзрением твоим возрасши восхищенным.
Коварство от живых правдивости святой
Стенало, под твоей низверженно пятой,
Не наводило слез невинно осужденным.
Десницей Марсову ты лютость укротил,
Заперши дверь войны, предел распространил.
Число другов твоих умножил ты Бурбоном;
Но с Англией сдружась, изверившись ему,
Какого ждешь плода раченью своему?
Европа вся полна твоих перунов стоном,
Раздор рукой своей уж пламень воспалил
Ты лейпцигски врата внезапно разрушил,
Стопами роешь ты бесчувственны могилы,
Трепещут все, смотря твои надменны силы.
Ты двух соперников сильнейших раздражил,
Уж меч их изощрен и ярый огнь пылает,
И над главой твоей их молния сверкает,
Несчастливой монарх! ты лишне в свете жил,
В минуту стал лишен премудрости и славы.
Необузданного гиганта зрю в тебе,
Что хочет отворить путь пламенем себе,
Что грабит городы и пустошит державы,
Священный топчет суд народов и царей,
Ничтожит силу прав, грубит натуре всей.</text><name>Монарх и филозов, полночный Соломон...</name><date_to>1756</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Счастлив, кто с юношеских дней,
Живыми чувствами убогой,
Идет проселочной дорогой
К мете таинственной своей!
Кто рассудительной душою
Без горьких опытов узнал
Всю бедность жизни под луною,
И ничему не доверял!
Зачем не мне такую долю
Определили небеса?
Идя по жизненному полю,
Твержу: мой рай, моя краса,
А вижу лишь мою неволю!</text><name>Элегия (Счастлив, кто с юношеских дней...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>М. М. Замятниной
Как изваянная, висит во сне
С плодами ветвь в саду моем — так низко...
Деревья спят — и грезят?— при луне,
И таинство их жизни — близко, близко...
Пускай недостижимо нам оно —
Его язык немотный всё ж понятен:
Им нашей красотой сказать дано,
Что мы — одно, в кругу лучей и пятен.
И всякой жизни творческая дрожь
В прекрасном обличается обличье;
И мило нам раздельного различье
Общеньем красоты. Ее примножь!—
И будет мир, как этот сад застылый,
Где внемлет всё согласной тишине:
И стебль, и цвет Земле послушны милой;
И цвет, и стебль прислушались к Луне.</text><name>В лепоту облечеся</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1857</date_from><text>Милой меня называл он вчера —
В зеркале точно себя я не вижу?!
Боже, зачем хороша так сестра,
Что перед ней я себя ненавижу!
Голос его, прерываясь, дрожал;
Даже в сердцах я его проводила,—
Образ сестры предо мною стоял...
Так я всю ночь по аллее ходила.
В спальню вошла я; она уж спала.
Месяц ей кудри осыпал лучами.
Я не могла устоять — подошла
И, наклонясь, к ней прильнула устами.
Как хороша, как светла и добра!
Нет, и сравненьем ее не обижу!
Милой меня называл он вчера —
В зеркале точно себя я не вижу?!</text><name>Сестра</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Дрожи оттого, что забыла покой
Я, собственной мести во всем потакая!
Еще покажу тебе, кто ты такой,
Еще покажу тебе, кто я такая.
Предать постараюсь стоустой молве
Хабар, что мужчиной ты стал недостойным.
При всех на ослиной твоей голове
Попаху ведром заменю я помойным.
Скомандую, как наведу пистолет:
Усы свои сбрей подобру-поздорову,
Теперь их подкручивать времени нет,
Обед приготовишь, подоишь корову!
А станешь противиться -
целый аул
Заставлю подняться, тревогой объятый,
Как с крыши начну я кричать:- Караул!
Меня порешить хочет муж мой проклятый!
Поклонишься мне, словно куст на ветру,
Захочешь сбежать - сразу кинусь вдогонку.
Я шкуру с тебя, как с барана, сдеру,
К зиме из которой сошьют мне дубленку.
Запомни: обучена грамоте я,
Недолго грехов приписать тебе гору.
И явится в дом к нам милиция вся,
Когда я письмо настрочу прокурору.
И, властная как восклицательный знак,
Приема потребовав без проволочки,
Где надо ударю я по столу так,
Что вмиг разлетится стекло на кусочки.
Узнаешь, разбойник, кто прав, кто не прав,
Тебе отомстить мне возможность знакома.
Могу, на себе я одежду порвав,
Войти и без пропуска в двери обкома.
Хизриевой быстро найду кабинет,
Рыдая, взмолюсь:
- Патимат, дорогая,
Спаси, погибаю в цветении лет,
Мучителя мужа раба и слуга я.
Живу как при хане, о воле скорбя,
Стократ этой доли милей мне могила.-
Хизриева голову снимет с тебя -
На деле таком она руку набила.
Но если ее не сумеет рука
Настигнуть тебя беспощадней затрещин,
Тогда напишу заявленье в ЦК,
Где чутко относятся к жалобам женщин.
Еще пред партийным собраньем ответ
Ты будешь держать!
Позабочусь об этом,
Еще ты положишь партийный билет,
Прослыв на весь свет негодяем отпетым.
Потом разведусь я с тобой, дураком,
Останешься с тещей средь отческих стен ты,
А я загуляю с твоим кунаком
И стану с тебя получать алименты.
Запомни, что женщина в гневе сильна,
Как в страстной любви, и тонка на коварство.
Когда-то в былые она времена
Умела, озлясь, погубить государство.
Я стану твоею судьбой роковой
И, гневом, как молния в небе, сверкая,
Еще покажу тебе, кто ты такой,
Еще покажу тебе, кто я такая.
Пер. Я.Козловского</text><name>Откровение коварной жены</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>Есть радость в том, чтоб люди ненавидели,
Добро считали злом,
И мимо шли, и слез твоих не видели,
Назвав тебя врагом.
Есть радость в том, чтоб вечно быть изгнанником,
И, как волна морей,
Как туча в небе, одиноким странником
И не иметь друзей.
Прекрасна только жертва неизвестная:
Как тень хочу пройти,
И сладостна да будет ноша крестная
Мне на земном пути.</text><name>Есть радость в том, чтоб люди ненавидели...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Пия душистый сок цветочка,
Пчела дает нам мед взамен;
Хотя твой лоб - пустая бочка,
Но все же ты не Диоген.</text><name>Эпиграмма III (Пия душистый сок цветочка...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Бывает час в преддверьи сна,
Когда беседа умолкает,
Нас тянет сердца глубина,
А голос собственный пугает,
И в нарастающей тени
Через отворенные окна,
Как жерла, светятся одни,
Свиваясь, рыжие волокна.
Не Скуки ль там Циклоп залег,
От золотого зноя хмелен,
Что, розовея, уголек
В закрытый глаз его нацелен?
* По автографу под загл. "Летним вечером",
с зачеркнутым загл. "Огонек папиросы".</text><name>В открытые окна</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1920</date_from><text>Уронила девушка перчатку
И сказала мне: «Благодарю».
Затомило жалостно и сладко
Душу обреченную мою.
В переулок девушка свернула,
Может быть, уедет в Петроград.
Как она приветливо взглянула,
В душу заронила этот взгляд.
Море ждет... Но что мне это море?
Что мне бирюзовая вода,
Если бирюзовинку во взоре
Не увижу больше никогда?
Если с этой маленькой секунды
Знаю — наяву или во сне,—
Все норд-осты, сивера и зунды
Заскулят не в море, а во мне?
А она и думать позабыла...
Полная сиянья и тепла,
Девушка перчатку уронила,
Поблагодарила и ушла.</text><name>Уронила девушка перчатку...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Кто в Багдаде не знает великого Джиаффара, солнца вселенной?
Однажды, много лет тому назад,— он был еще юношей,— прогуливался Джиаффар в окрестностях Багдада.
Вдруг до слуха его долетел хриплый крик: кто-то отчаянно взывал о помощи.
Джиаффар отличался между своими сверстниками благоразумием и обдуманностью; но сердце у него было жалостливое — и он надеялся на свою силу.
Он побежал на крик и увидел дряхлого старика, притиснутого к городской стене двумя разбойниками, которые его грабили.
Джиаффар выхватил свою саблю и напал на злодеев:
одного убил, другого прогнал.
Освобожденный старец пал к ногам своего избавителя
и, облобызав край его одежды, воскликнул:
— Храбрый юноша, твое великодушие не останется без
награды.
На вид я — убогий нищий; но только на вид. Я человек
не простой. Приходи завтра ранним утром на главный
базар; я буду ждать тебя у фонтана — и ты убедишься,
в справедливости моих слов.
Джиаффар подумал: «На вид человек этот нищий,
точно; однако — всяко бывает. Отчего не попытаться?» — и отвечал:
— Хорошо, отец мой; приду.
Старик взглянул ему в глаза — и удалился.
На другое утро, чуть забрезжил свет, Джиаффар отправился на базар. Старик уже ожидал его, облокотясь на
мраморную чашу фонтана.
Молча взял он Джиаффара за руку и привел его в небольшой сад, со всех сторон окруженный высокими стенами.
По самой середине этого сада, на зеленой лужайке,
росло дерево необычайного вида.
Оно походило на кипарис; только листва на нем была
лазоревого цвета.
Три плода — три яблока — висело на тонких, кверху
загнутых ветках: одно, средней величины, продолговатое,
молочно-белое; другое, большое, круглое, ярко-красное;
третье маленькое, сморщенное, желтоватое.
Все дерево слабо шумело, хоть и не было ветра. Оно
звенело тонко и жалобно, словно стеклянное; казалось, оно
чувствовало приближение Джиаффара.
— Юноша!— промолвил старец.— Сорви любой из
этих плодов и знай: сорвешь и съешь белый — будешь
умнее всех людей; сорвешь и съешь красный — будешь
богат, как еврей Ротшильд; сорвешь и съешь желтый —
будешь нравиться старым женщинам. Решайся!.. и не мешкай. Через час и плоды завянут, и само дерево уйдет в
немую глубь земли!
Джиаффар понурил голову — и задумался.
— Как тут поступить?— произнес он вполголоса, как
бы рассуждая сам с собою.— Сделаешься слишком умным — пожалуй, жить не захочется; сделаешься богаче
всех людей — будут все тебе завидовать; лучше же я сорву
и съем третье, сморщенное яблоко!
Он так и поступил; а старец засмеялся беззубым смехом и промолвил:
— О мудрейший юноша! Ты избрал благую часть! На
что тебе белое яблоко? Ты и так умнее Соломона. Красное
яблоко также тебе не нужно... И без него ты будешь богат.
Только богатству твоему никто завидовать не станет.
— Поведай мне, старец,— промолвил, встрепенувшись,
Джиаффар,— где живет почтенная мать нашего богоспасаемого халифа?
Старик поклонился до земли — и указал юноше дорогу.
Кто в Багдаде не знает солнца вселенной, великого, знаменитого Джиаффара?</text><name>Восточная легенда</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Радищев</author><date_from>1799</date_from><text>Повесть богатырская стихами
О che caso! che sventura!
Вступление
Из среды туманов серых
Времен бывших и протекших,
Из среды времен волшебных,
Где предметы все и лица,
Чародейной мглой прикрыты,
Окруженны нам казались
Блеском славы и сияньем;
Где являются все вещи
Исполинны и иройски,
Как то в камере-обскуре,—
Я из сих времен желал бы
Рассказать старинну повесть
И представить бы картину
Мнений, нравов, обычаев
Лет тех рыцарских преславных,
Где кулак тяжеловесный
Степень был ко громкой славе,
А нередко — ко престолу;
Где с венцом всегда лавровым
Венец миртовый сплетался,
Где сражалися за славу
И любили постоянство.
Хоть грешишки кой-какие
Попадались, но их в строку
Невозможно было ставить,
Зане юности проступок,
Неопытности погрешность
Есть удел детей Адамлих,
Есть лишь следствие всегдашне
Неизбежное чувств наших.
Но грехов распутства умна,
Грехов хитрого софисма
Там не знали.— Да еще же
Я намерен рассказать вам,
Как то свойственно и нужно,
Чуть не вымолвил я — должно
Для того, кто в гости ездил
Во страны пустынны, дальны,
Во леса дремучи, темны,
Во ущелья — ко медведям.
Итак, только расскажу вам
То, что льстить лишь будет слуху,
Что гораздо слаще меда
Для тщеславья и гордыни;
А всё то, что чуть не гладко,
То скорее мы поставим
В кладовую или в погреб
И проклятие положим,
Если дерзкой кто рукою,
Сняв покров прельщенья наша,
Обнажит протекше время.
Мы проклятье налагаем,
Хоть из моды оно вышло,
Но мы в силах наших скудны;
А когда б властитель мира
Я Тиверий был иль Клавдий,
Тогда б всякий дерзновенный,
Кто подумать смел, что дважды
Два четыре иль пять пальцев
Ему в кажду дал бог руку,
Тот бы пал под гневом нашим.
А как не дал нам бог власти,
Как корове рог бодливой,
То мы к дерзкому воскликнем:
«Отойди, пожалуй, дале,
Поди вон ты, оглашенный»;
Мне здесь нужно суеверье;
Обольщен я, но желаю
Обольщен быть... и от скуки
Я потешуся с Бовою.
Я вам сказку тех лет древних
Расскажу, котору слышал
От старинного я дядьки
Моего, Сумы любезна.
Петр Сума, приди на помощь
И струею речи сладкой
Оживи мою ты повесть.
Без складов она, без рифмы
Вслед пойдет творцу «Тавриды»,
Но с ним может ли сравниться!!
О Вольтер, о муж преславный!
Если б можно Бове было
Быть похожу и кое-как
На Жанету, девку храбру,
Что воспел ты, хоть мизинца
Ее стоить, если б можно,
Чтоб сказали: Бова только
Тоща тень ее,— довольно,—
То бы тень была Вольтера,
И мой образ изваянный
Возгнездился б в Пантеоне.
Но боюся, твоя участь
Будет равная с Жанлисой —
По передням волочиться.
Вы Бову хотя видали,
Но в старинном то кафтане,
Во рассказах няни, мамы,
Иль печатного... но дядькин
Бова нового покроя,
Зане дядька мой любезный
Человек был просвещенный,
Чесал волосы гребенкой,
В голове он не искался,
Он ходил в полукафтанье,
Борода, усы обриты,
Табак нюхал и в картишки
Играть мастер,— еще в чем же
Недостаток, чтобы в свете
Прослыть славным стихотворцем
Ироической поэмы,
Или оды, или драмы?..
Я пою Бову с Сумою!
Возбрянчи, моя ты арфа,—
Ныне лира уж не в моде,—
Иль вы, гусли звончатые,
Загудите, заиграйте;
Я пою — а вас послушать,
О возлюбленны граждане,
К себе в гости призываю.
На Пегаса я воссевши,
Полечу в страны далеки,
В те я области обширны,
Что Понт Черный облегают,
Протеку страны и веси,
Где стояло сильно царство
Славна древле Мифридата,
Где Тигран царил в Арменьи;
Загляну я во Колхиду,
Землю страшну и волшебну,
Где Ясон, обняв Медею,
Укротил сурово сердце
Сей волшебницы ужасной.
О любовь, о лесть пресладка,
Можно ль в свете отыскать, где
Тебе сердце непокорно?
Посещу я и Тавриду,
Где столь много всегда было
Превращений, оборотов,
Где кувыркались чредою
Скифы, греки, генуэзцы,
Где последний из Гиреев
Проплясал неловкий танец;
Чатырдаг, гора высока,
На тебя, во что ни станет,
Я вскарабкаюсь; с собою
Возьму плащ я для тумана,
А Боброва в услажденье.
Из Тавриды в Таман прямо,
А с Тамана чрез Кавказски
Горы съеду я на Волгу,
Во Болгарах спою песню;
Воздохну на том я месте,
Где Ермак с своей дружиной,
Садясь в лодки, устремлялся
В ту страну ужасну, хладну,
В ту страну, где я средь бедствий,
Но на лоне жаркой дружбы
Был блажен и где оставил
Души нежной половину.
Воздохну, что нет уж силы,
О Ермак, душа велика,
Петь дела твои!.. Я с Волги
Перейду на Дон, где древле
(Так, как ныне) коней быстрых
Табуны паслися многи,
Где отечество удалых
Молодцов, что мы издавна
Называли козаками.
Сошед с Дона, к Ворисфену
Мы стопы свои направим.
Там Владимир, страны многи
Покорив своей державе,
В граде Киеве престольном
Княжил в блеске пышна сана
Над обширным царством русским,
Окружен всегда толпою
Славных рыцарей российских;
Он для памяти потомства
Живет в Несторе и в сказках.
О блажен, блажен сугубо!
Со Днепра пойдем к Дунаю;
На могиле древней мшистой
Мы несчастного Назона
Слезу жаркую изроним.
От Дуная морем Черным
Поплывем ко Геллеспонту
И покажем ту дорогу,
По которой плывши смело,
Войны росские возмогут,
Византии стен достигши,
На них твердо водрузити
Орлом славно росско знамя.
Но то скоро ли свершится?
Будто время уж настало,
Мне то снилося недавно —
Хотя снилось, но не знаю,
Когда будет,— не пророк я,
Но то знаю — оно будет.
Я к Бове теперь отправлюсь.
А ты, милый друг читатель,
Если лучшее познанье
О странах сих иметь хочешь,
Читай Бишинга — от скуки.
Песнь первая
Ветр попутный веет тихо
В белый парус корабельный.
Там на палубе летяща
Корабля, что волны зыбки
Рассекал на влажном поле,
Бова сидя, песнь унылу
Пел и в гусли златострунны
Бряцал легкими перстами.
Пел, стенал, бряцал и плакал,
Лил потоки слез горючих.
«Что возможет, ах, сравниться
С лютой горестью моею,
Кто быть может столько бедствен,
Столько бедствен, как Бова?
Лишь светило дня блестяще
Мои очи озарило,
Грусти, горе и печали
Мне досталися в удел.
Желчь сосал я вместо пищи
Из сосцов змеиных лютых,
Колыбель мою качали
Скорбь угрюмая и злость.
Сирота унылый, горький!
Мой злодей мне мать родная!
Она жизнь мою хотела
Чуть расцветшую прервать
Я один меж всей природы,
Я во всей вселенной странник
И пустынник между тварей,
Всех родившихся в любви.
Ах, уныло мое сердце,
Не знай лютой сея страсти:
Ей горят сердца преступны,
А ты будь всегда ей враг».
Песнь скончал, поставил гусли;
Пригорюнясь, взор ко брегу,
Что вдали едва синеет,
Обратил и, воздохнувши
Тяжело, вещал он тако:
«Ты прости, страна родная,
Ты прости, прости навеки.
Мать жестока, мать сурова,
О тебе я не жалею».
Слыша речи столь унылы,
Слыша песни столь плачевны,
Подошла к Бове старуха,
Что в артели корабельной
Должность важну отправляла
Метрдотеля, иль — стряпухи.
Хоть всю жизнь на синем море
Провела она с лет юных
В шайке лютых и свирепых,
Ко сребру и злату алчных,
Сих варягов и норманов,
Коим прозвище в дни наши
Не разбойники морские,
Не наездники, не воры,
Сохрани нас бог, помилуй,
Чтоб их назвали столь мерзко,
Не арабы марокански,
Не алжирцы, не тунисцы,
Но те люди благородны,
Что без страха разъезжают
В те суровые годины,
Как яр Позвизд с Чернобогом,
Пеня волны, окропляют
Их верхи людскою кровью;
Грабят всех — без наказанья.
Хотя выросла старуха
Среди шума волн и ветров,
При воззрении всегдашнем
На жестокости Арея,
Средь стенаний, вопля, крика
Умирающих злой смертью,
Или злее самой смерти
Во оковах срамных, тяжких
Иль железныя неволи,
Иль рабства насилья дерзка,-
Но была старуха наша
Мягка сердцем и душою
И с седым своим затылком
Равнодушно не взирала
Как молоденький детинка
Проливал горючи слезы.
Была ль то одна в ней жалость
Иль в старухе кровь играла,
Того повесть, хотя верна,
Не оставила на память
Наша повесть только пишет,
Что, подшед к Бове поближе,
Она руки распростерла
И к иссохшей своей груди
Прижимала Бову крепко.
«Столь ты юн, но столь ты бедствен!—
Возгласила стара ведьма
(Ведьма добра, мягкосерда,
Не как киевские ведьмы,
Что к чертям с визитом ездят
На ухвате без уздечки).—
Ты открой свое мне сердце,
Забудь горе на минуту.
Моя власть хоть невелика,
Хоть у всех я здесь служанка,
Но мои старанья нежны
Облегчат твою судьбину».
Говоря сие, отводит
Бову в малую каюту,
Где старуха наша нежна
Обед братьям всем готовит.
Тут, согрев и накормивши,
Бову нежно обнимает,
Очи мокры от слез горьких
Отирает поцелуем.
«Скажи мне,— она вещает,—
Скажи мне свою кручину,
Свою участь мне сурову!»
Бова нежно имел сердце,
В первый раз чрез многи годы
Ощущает он отраду,
Сладость ласки, сладость дружбы.
Ах! какое в грусти сердце,
Сердце сиро, одиноко,
Не внушит приязни гласу
И не сдастся на ласканье
Хоть столетния старухи?
Если витязь Роберт славный
Мог, ступив ногой на нежность,
Обнять старую хрычовку
И в объятьях ее мразных
Совершить победу жарку,
Восхитив цветок иссохший,—
Роберт был в любви ученый
И задачу брачна ложа
Мог решить он без поверки:
Нос зажал, глаза зажмурил
И, как витязь македонский,
Узел Гордьев рассек махом,—
То Бове равно прилично
Обнимать старуху дряхлу:
Бова, знаем, парень новый,
Он не видит преткновенья,
Ласке лаской отвечает
И лобзанию лобзаньем;
Ему ж не было задачи,
Как Роберту на решенье,
Ложась с ведьмой спать на ложе.
Старушонку Бова мило
И столь крепко обнимает,
Что напомнил ей то время,
Как ей было лет лишь двадцать.
Не на ложе возлегают,
Но на печку лезут греться,
Зане холодно уж было.
Тут Бова, собрав все силы,
Тут Бова, вздохнув глубоко,
Вынимает из кармана
Платок белый, для запаса,
Чем утрет ее он слезы.
Зане знал Бова заране,
Сколь его плачевна повесть
И что тронет через меру
Сердце добрыя старухи.
Еще раз вздохнул, рек тако:
«Я Бова, Бова царевич...
Ты дивишься тому, вижу,—
Но верь совести нелживой.
Я бы мог в том побожиться,
Но божиться не умею
И божиться не охотник.
Город, в коем я родился,
Есть столица сильна царства,
Где пред сим венчанный властью
Держал скипетр царь премудрый,
Царь Кирбит, сын Версаулов,
Славен мужеством на брани,
Славен разумом в советах,
Милосерд, и щедр, и кроток,
И любим своим народом.
Ему дочь была родная
Всех прекраснее из женщин,
Мелетриса ее имя.
Слух о царствии Кирбита,
О его правленьи мудром
И о прелестях царевны
Молва громкая повсюду
До дальнейших мест промчала.
Двор Кирбитов был собранье
Всех красавиц в государстве;
Но меж всеми, яко солнце
Среди звезд эфирна свода,
Красотой своей блистала
Мелетриса, дочь царева.
В красоте она совместниц
Не имела, и не можно
Было чувствовать к ней зависть,
Зане столь была всех краше,
Столь добра, мила, приятна,
Что вблизи ее не смела
Зависть яд пускать свой черный
И ее ехидны люты,
Мелетрису зря, немели.
Красота толико дивна
Привлекала всех вниманье,
И чувствительность сердечна
Ей платила долг природы,
Воспылав огнем любовным
В груди рыцарей надменных,
В груди рыцарей влюбленных.
Все ей нравиться старались,
Всем хотелось полюбиться
И во юном ее сердце
Воспалить любовный пламень.
Но меж многими другими
Отличались перед всеми
Своим мужеством, красою,
Своим нежным угожденьем,
Своей силой и богатством
Два царевича приезжих.
Один горд, спесив, надменен,
Взоры пылки, взоры страстны,
На лице черты Алкида,
Но Алкида в летах юных;
Рост и стан его, и взрачность,
И осанка величава,
Лицо смугло длинновато,
Черны кудри по раменам,
И густой брады начало,
Длань широка, персты толсты
Всем довольно возвещали
Его мужество и силу.
Он наездник в ратном поле,
Богатырь и вождь, и воин,
Дадон сильный — ему имя.
Но не только в ратном поле
Подвизался он с успехом:
Столь же славен он у женщин;
А хотя в любви он страстен,
Но подвластен ей он не был,
И с Алкидом чтоб сравниться,
Лишь ему недоставало
Десяти жен и дев красных,
Пятьдесят дщерей Фиспия,
И одной лишь только ночки,
Чтоб ему отцом быть нежным
Пятьдесят раз вдруг в семействе.
Славну рыцарю толико,
Нет, нельзя не полюбиться
Мелетрисе, страстной, пылкой;
А тем больше, как лишь вспомнит,
Что объятья, повторенны
В пятьдесят раз нераздельно,
Кажду ночь возобновятся.
Пусть бессонница всегдашня
(Столь ужасная больному)
Ее мучит на постеле
(Но сам-друг) и жизнь преторгнет:
Так Рафаэль из Урбина,
В свете славный живописец,
Душу выслал вон из тела.
Другой рыцарь вежлив, скромен;
Сердце, душу имел нежны,
Очи быстры голубые,
Лицо бело и румяно,
По плечам златые кудри,
Вид, осанка Адонида.
Но он храбр; счастливый рыцарь,
На бою проворен, меток,
Всегда разумом вождаем,
Зрел опасность твердым оком
И в бою смерть хладнокровно.
Он всегда венцы Лавровы
Пожинал на ратном поле,
Но не силою десницы,
Не удачей, не коварством
И не крепостью доспехов
Побеждал Гвидон противных.
Правды, истины поборник,
Меч его победоносный
Никогда не обагрялся
Кровью слабых иль невинных.
Он защитник утесненных,
Разрешитель уз и плена,
Непорочности спаситель,
И его смиренно сердце,
Душа нежна, душа тиха
Воспалялась гневом львиным,
Когда видел он коварство,
Ложь, строптивость и насилье,
Угнетающих бессильных;
Тогда воин милый, тихий
Бывал враг непримиримый,
Бывал бич неукротимый
Злобе, буйству и прельщенью.
В таковых душах царевна
Любовь сильну воспалила.
И хотя со перва взгляда
Мелетриса подарила
Свое сердце всё Дадону,
Объявить того не смела,
И надежда в ней исчезла
Быть его женой когда бы,—
Зане многою услугой
Гвидон юный украшался,
Спасав царство и Кирбита
От насильств вождей хозарских.
Царь Кирбит за то в награду
Назначал его в супруги
Своей дщери, Мелетрисе,
В том признанием вождаем,
Пользой царства и рассудком.
Заключение неложно,
Что спасителю народа
Управлять его браздами
Других паче всех довлеет.
Гвидон был единородный
Сын на троне старца мудра
И ближайша во соседстве.
Во дни красны, безмятежны,
По скончаньи бедств военных,
Царь Кирбит во утешенье
Своей дочери прекрасной
Игры рыцарски затеял
И глашатаям повсюду
Повелел трубою бранной
Созывать на состязанье
Витязей из царствий разных.
Он хотел при их собраньи
Дать наследника престолу,
Дать супруга Мелетрисе
Храбра милого Гвидона;
Зане там, как прежде в Францьи,
Скиптр не мог никак достаться
В руки, пряслицей что правят
Или швейною иголкой.
Уж из дальних и из ближних
Стран слетаются стадами,
Как вороны на гумнище,
Славны рыцари в доспехах,
Молодые, пожилые,
Средних лет и с сединами.
Иной едет повидаться
Со красавицей своею,
Распестрив свое оружье
Поперек и вдоль, крест-накрест
Тем любимым из всех цветом,
Что понравился пред всеми
Обладательнице милой
Его чувств, души и сердца.
Другой едет, чтоб прославить
Силы крепкой своей мышцы
И прибавить хоть листочек
Во венец, уже столь тяжкий
От побед в кровавых битвах
Иль на славных поединках.
А иной, кружась по свету,
Ко Кирбиту в гости едет,
Как в гостиницу обедать.
Воружась иной от темя
До пяты, и даже зубы
Воружив булатом, сталью,
Смело, борзо выступает,
Объявляя всем надменно,
Всем, про то кто ведать хочет
Иль не хочет, написавши
На своем щиту огромном
Золотыми всё словами:
«Не терплю ни с кем сравненья»,
А там выйдет на поверку,
Что наш рыцарь пресловутый
Позевать приехал только,
И к несчастию случилось,
Что его десница страшна
Онемела, заболела,
Паралич ее ударил,
А то б он единым взглядом
Повалил всех, опрокинул,
Разогнал, развеял прахом.
Что же прибыли? Игры все
Стали б вовсе в пень.— Нет, лучше,
Что болезнь, ему случившись,
Всех оставила в порядке.
Были рыцари не хуже
Славна в свете Дон-Кишота.
В рог охотничий, в валторну
Всем трубили громко в уши:
«Дульцинея Тобозийска
Всех прекраснее на свете».
А как воззришься в красотку,
То увидишь под личиной
Всех белил, румян и мушек
Обезьяну или кошку,
Иль московску щеголиху.
За такую прелесть дивну
Он, однако ж, снарядился
На помол отдать все кости.
Но нет нужды знать причину,
Для чего они дерутся,
Мы лишь скажем одним словом,
Что их съехалось отвсюду
Столько — столько — что нет сметы.
Поле ратно, окруженно
Со всех стран, амфитеатром
Возвышалось. Тут дубовы
Скамьи были все покрыты
Рытым бархатом, парчами,
Алтабасом изошвенным.
Везде видно сребро, злато
И каменья дорогие;
Хитрость зодчества, ваянья
Превышала тут богатство;
И художество в союзе
С драгоценностьми земными
Вид изящности давали
Несказанной всему зданью;
Но искусство свои силы
Истощило под престолом,
Уготованным царице
С ее дочерью прекрасной.
На столпах кристальных твердых,
На сафир во всем похожих,
Что огнем искусство хитро
Из сожженна в пепел древа,
Из песка иль камня бела,
Зной сугубя, сотворило,
Возвышался свод порфирный,
Испещренный весь цветами,
Где, природе подражая,
Рука мастера искусна
Изваяла их из злата.
Перлы светлы и жемчужны
Внизу свода, меж столпами
Вкруг висели ожерельем.
В верху свода образ светлый
Возвышался в виде буйном
Той богини, вслед которой
Праотцы славян издревле
Вихрем бурь носились всюду.
«Лучезарная богиня,
Слава, дщерь мечты, призраков!
На престоле мглы блестящей,
Звезд превыше и Олимпа,
Из-за облака златого
Кажешь ты венцы Лавровы.
Но лицо твое кто узрит?
Кто существенность постигнет
Твою?— Легкой ты завесой
Паров утренних, прозрачных
Прикрываешь черты шатки,
И тебя сквозь их лишь видит
Пылкий взор воображенья.
Лишь оно тебя рисует
И такими лишь шарами,
Как ему угодно только».
Посреди широка поля
Жертвенник из твердой стали
Блещет зеркальным сияньем;
Фимиам тут не курится,
Брус стланцова черна камня
Тут лежит на изощренье
Копия, меча, булата,
Чем обильны всегда жертвы
Славе в честь приносит воин.
Ибо нет попов с причетом,
Ни жрецов у ней священных.
Кто грудь смелую имеет,
Твердый дух в бедах на брани,
Кто храбр, мужествен, отважен,
Тот есть жрец сея богини.
День настал уже тот грозный,
Равно скучный и веселый,
Где богиня лучезарна
Уделит своего блеска
Гордым всем своим любимцам
Иль покроет грязью срама
Всех тех, коим она кажет
Свой затылок безволосый.
Зане так же, как Фортуна,
Сестра Славы, легконога;
У ней волосы тупеем
Растут спереди косою,
А затылок весь плешивый.
Они моде сей учились
(Мы здесь скажем мимоходом
Для того, кто не читает
Путешествиев всемирных)
У мунгалов иль китайцев,
Иль в Тибете, иль Бутане,
В той стране благословенной,
Где живет тот царь священный,
На востоке столько чтимый;
Его бабка повивальна
Рассказала, и все верят,
Что он выше всех на свете,
Никогда не умирает;
Его смерть не есть кончина,
Его смерть есть прерожденье;
Что в мгновенье то ужасно,
Как дух жизни непостижный
Обветшалое жилище,
Мертвый труп наш, оставляет,
Божество сие двуножно
Преселяется в младенца
Или в юноша любезна,
Чтоб счастливым правоверным
Опять в знак щедрот небесных
Рассылать (но на закуску
Для десерта в день торжествен)
Своих сладких яств останки,
Что в священных его недрах
Благодатная природа
В млеко жизни претворила.
Вещество сие изящно,
В чем алхимик остроумный
Парацельс иль Авицена,
Или Бехер, иль Альберты
Злата чистого искали;
В чем счастливый Брант и Кункель,
Светоносный луч открывши,
Пред очами изумленных
Возжигали (без огнива)
Огонь в трубках и курили
Траву пьяну некоцьянску,
Табаком что называют.
Но где меньше их счастливцы
Все отеческо наследство,
Накопленно и стяжанно
Кровью, потом и трудами,
Иль грабительством, мздоимством,
Иль другим путем превратным,
Пережгли, передвоили.
О, сколь счастлив был бы смертный,
Если б все богатства в свете,
Злостяжанные неправдой,
Обращалися чудесно
В вещество сие изящно,
Далаи-Лама которо
Всем в подарок правоверным
Для десерту рассылает;
Если б в нем фосфор блестящий
Раз сверкнул и превратился б
В пары светлы, исчезая,—
И, исчезнув, бы оставил
Лишь уханье амвросийно,
Столь известное в природе,—
Дабы знали, сколь есть смрадно
Злостяжанное богатство,
Хотя блещет лучезарно.
Еще в Зничеву коляску
Перстоалая Зимцерла
Коней светлых не впрягала,
И клячонки огнебурны
На конюшне Аполлона
Овес кушали эфирный,
Как прекрасна Мелетриса,
Не смыкая своих веждей,
Ложе скучно, ложе девства,
Ложе томно одиночства,
Свое ложе оставляет
Прежде, нежель петел громкий
Запинательным напевом
Не воспел нам час полночный.
«О! несчастная всех больше!—
Мелетриса так вещает,—
Почто в свете я родилась?
Почто зреть мне светло солнце,
Если жизнь влачить плачевну
Осужденна я не с милым?
Или щедрая природа
Моему лицу румяну
Дала прелести опасны
Для того, чтоб в горькой доле
Я потоком слез горючих
Их цветы весенни ярки
На рассвете сорывала!»
Так завыв, царевна наша
Распускает длинны космы
По раменам обнаженным.
Она, вставши со постели
В одной тоненькой рубашке,
Ни юбчонки, ни мантильи,
Ни капота, ниже шали
На себя не надевала
И, по горницам без свечки,
В темноте густыя ночи,
Всюду ходя, выла волком.
«Нет, не думай, чтоб досталась
Я в объятия Гвидону!
Пусть скорее ненавистна
Горька жизнь моя прервется,
А тебе, мучитель брачный,
Лишь достанется в укору
Мое тело бездыханно!..»
Без ума почти, в потемках
Она ходит, везде ищет
Вожделенного орудья
Безнадежному в злом горе
На скончанье скорой смертью
Жизни, ставшей ненавистной.
Со мгновенья на мгновенье
В ней отчаяние, томно
Сперва, стало уж лютее:
Не нашла себе в отраду
Ни ножа, ниже иголки,
Ни копья булатна крепка,
Ни меча, ни сабли острой,
Ниже шпаги — хотя б бердыш
Или ножик перочинный,
Или вертел ей попался...
Но злой рок был столь завистлив,
Что все вещи смертоносны
От нее как в воду спрятал.
Ей так подлинно казалось.
Но мы в том не обвиняем
Ни судьбы, ни чародейства,
Чтоб царевне в злу насмешку,
Чтоб от горькой Мелетрисы
Они сталь, булат, железо,
Всё попрятали в колодезь.
Одно было тут волшебство,
То всегдашнее волшебство,
Что в подлунной совершает
Земли суточно теченье;
То волшебство несказанно,
Где, с подмогой вображенья,
Видим мы весь ад разверстый,
Домового, черта, ведьму,
Или рай, или — что хочешь;
То волшебство, одним словом,
Было тут простерто всюду,
Была — ночь, и было тёмно,
Глаза выколи хоть оба.
Говорят, сопротивленьем
Всяка страсть в нас коренеет,
Всяка страсть ярится с силой.
Как вихрь бурный дует в пламя,
Иль мехов насосных сотня
В горн (сложенные все вместе)
Верзят воздух, в них стесненный,
Клубоомутной струею;
Вдруг зажженный уголь рдеет,
Зной палит в нем черно сердце,
Угль горит, со треском искры,
Как пращом, в окрестность мещет,
Дым клубится, вихрем вьется,
Жар и зной уж всё объемлют,
И одно, одно мгновенье
В горне видишь огнь геенны...
Так царевна, не нашедши
Ни меча, ни остра шила,
Злу отчаянью вдается.
Лбом стучит во всяку стену,
Бросясь на пол, бьет затылком.
Но предательны помосты,
Покровенные коврами
Шелку мягка шамаханска,
Ее гневу лишь смеются.
На них вместо смерти лютой
Она волосы ерошит.
Но, опомнясь, воспрянула,
Как младая легконога
Серна скачет с холму на холм;
Воспрянула, луч надежды
Протекает ее сердце.
«Нет, сложась стихии вместе
Не возмогут тряхнуть душу,
На погибель устремленну.
Тот умрет, кто жить не хочет»,—
Так воскликнула царевна.
Она бросилась поспешно
К тому месту, где спит мама,
Ее мама дорогая;
Карга — имя ей в исторьи;
Над постелей Карги мамы
Был вколочен гвоздь претолстый,
Большой гвоздь и деревянный,
Он длиной в аршин иль больше,
На который Карга мама
По ночам треух соболий
Свой обыкла всегда вешать.
На гвозде сем умышляет
Скончать жизнь свою царевна. ..»
«Как!— вскричала тут старуха,
Прервав речь Бовы поспешно.—
Скончать жизнь таким же средством,
Каким девы Вавилонски
Жизнь давать учились древле!!
Или в честь священна Фала
У вас жертва не курится?
Или образ его дивный
Вы не носите на выях?
О, народ, народ предерзкий!
Презреть Фала, Фала сильна,
Что жизнь красну дает в мире!
Кем живет всё, веселится,
Без чего бы и вселенна,
Забыв стройное теченье,
Стала б дном вверх, кувырнулась.
Зане Фал есть ось та дивна,
На которой мир вертится.
Фал — утеха Афродиты,
Фал — то яблоко златое,
За которо три богини
Пощипались на Олимпе,
Вцепясь бодро в божьи кудри».
Бова слушал в изумленье
Свою дряхлую подругу.
Видит, жаром необычным
Засверкали ее очи,
Вздохи вздохами теснятся,
Воздымают грудь иссохшу.
Потягота во всех членах,
Жар гортанью ее пышет,
Во рту скрыл зубных остатков.
Но вдруг взоры ее меркнут,
Млеют члены и слабеют,
Стары ноги протянула,
Сомкнув вежди, испустила
Тяжкий вздох и покатилась,
Чуть-чуть с печки не упала.
Бова старую подругу
Подхватил в объятья нежны.
Он уж думал, черна немочь
Ее дряхлу жизнь скончала
И последния отрады
Навсегда его лишила;
Но с веселием он видит,
Что в старухе сердце бьется,
Что в ней кровь не охладела.
Очи томны отверзает
И, вздохнув она легонько:
«Ах! любезный мой,— вещает,—
(Зри, сколь Фала почитаю)
Зри его священный образ,
Что скудельничьей рукою
Изваян из глины хитро:
Се утеха моей жизни,
Се надежда мне по смерти.
Голод, жажду утоляет,
Нектар он и амвросия!..»
Бова видит — ужаснулся:
Образ Фала у старухи;
Он дивится... Кто не знает,
Не читал кто во исторьи
Древней повести народов,
Тому слог наш непонятен.
А Бова, хотя и видит,
Но что видит, он не знает.
Так во глазе сетка чувствий,
Ослабев иль уязвленна,
Жизнь, чувствительность теряет.
И то чудно, велелепно,
То божественное чувство,
Чувство зрения изящно,
Чем все вещи для нас в свете
Оживляются шарами
Преломленных лучей солнца,
Вдруг померкнет, тмится, гаснет,
И предметы ярка света
Погружаются в тьму мрака.
День прошел и сочетался
С ночью, или ночь настала
Во очах, ночь непрестанна.
Словом, слеп кто, тот не видит.
Так, истории не знавши,
Не узнал Бова наш Фала
И был слеп в своих познаньях.
А старуха, то приметя:
«Продолжай,— она вещает,—
Свою повесть ты плачевну».
Бова, вынув платок белый,
Отирает чело старо
Своей нежныя подруги,
У которой пот горохом
В исступленьи показался.
Пот проймет и не старуху,
Когда корча нервы тянет,
Когда мышцы все трепещут,
Грудь вздымается от вздохов
И упруго сердце бьется
Так, как древняя пифия
На треножнике священном
Дрожит, рдеет, стонет, воет...
Ах! всегда в сие мгновенье,
Когда жизнь в избытке льется,
Бог нас некий оживляет!
Конец первой песни</text><name>Бова</name><date_to>1802</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item><item>О любви</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Спешил Никита на урок,
Шел не сбавляя шага,
Вдруг на него рычит щенок,
Кудлатая дворняга.
Никита - взрослый! Он не трус!
Но шла Танюша рядом,
Она сказала: - Ой, боюсь!-
И сразу слезы градом.
Но тут ее Никита спас,
Он проявил отвагу,
Сказал: - Иди спокойно в класс!-
И отогнал дворнягу.
Его Танюша по пути
Благодарит за смелость.
Еще разок ее спасти
Никите захотелось.
- Ты потеряешься в лесу,
А я приду - тебя спасу!-
Он предложил Танюшке.
- Ну нет!- ответила она. -
Я не пойду гулять одна,
Со мной пойдут подружки.
- Ты можешь в речке утонуть!
Вот утони когда-нибудь!-
Ей предложил Никита. -
Не дам тебе пойти ко дну!
- Я и сама не утону!-
Она в ответ сердито.
Она его не поняла...
Но ведь не в этом дело!
Он всю дорогу до угла
Спасал Танюшу смело.
В мечтах ее от волка спас...
Но тут пришли ребята в класс.</text><name>По дороге в класс</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Стоишь, плечами небо тронув,
Превыше помыслов людских,
Превыше зол, превыше тронов,
Превыше башен городских.
Раскрыты крылья слюдяные,
Стрекозьим трепетом шурша.
И ветры дуют ледяные,
А люди смотрят, чуть дыша.
Ты ощутишь в своем полете
Неодолимый вес земли,
Бессмысленную тяжесть плоти,
Себя, простертого в пыли,
И гогот злобного базара,
И горожанок робкий страх...
И божья, и людская кара
О, человек! О, пыль! О, прах!
Но будет славить век железный
Твои высокие мечты,
Тебя, взлетевшего над бездной
С бессильным чувством высоты.</text><name>Крылья холопа</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Здравствуй! Легкий шелест слышишь
Справа от стола?
Этих строчек не допишешь -
Я к тебе пришла.
Неужели ты обидишь
Так, как в прошлый раз,-
Говоришь, что рук не видишь,
Рук моих и глаз.
У тебя светло и просто.
Не гони меня туда,
Где под душным сводом моста
Стынет грязная вода.</text><name>Здравствуй! Легкий шелест слышишь...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from></date_from><text>Нуль плавал по воде.
Мы говорили: это круг,
должно быть, кто-то
бросил в воду камень.
Здесь Петька Прохоров гулял —
вот след его сапог с подковками.
Он создал этот круг.
Давайте нам скорей
картон и краски,
мы зарисуем Петькино творенье.
И будет Прохоров звучать,
как Пушкин.
И много лет спустя
подумают потомки:
«Вот Прохоров когда-то,
должно быть,
славный был художник».
И будут детям назидать:
«Бросайте, дети, в воду камни.
Рождает камень круг,
а круг рождает мысль.
А мысль, вызванная кругом,
зовет из мрака к свету нуль».</text><name>О водяных нулях</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1940</date_from><text>Я иногда завидую жестоко:
Ведь мне б, тоску скитаний утолив,
Дышать, как море,— ровно и глубоко,
Непобедимо, как морской прилив.</text><name>Я иногда завидую жестоко...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>(Подражание)
Вероятно, скажу - не совру,
Обожаю правдивые вести:
Баклажаны мечут икру,
Они рыбами были прежде!
На одной из незнамых планет
Они плавали в океане -
И морской фиолетовый цвет
Сохранился с тех пор в баклажане!
Где еще мы лиловость найдем?
Странный цвет баклажана-растенья
Говорит о его внеземном,
О небесном происхожденьи!
Но, на грешную землю попав,
Баклажаны утратили заводь.
Не имея возможности плавать,
Отказались от игр и забав.
Космонавты их к нам привезли -
Заскучали у нас баклажаны,
Ибо почва и климат земли
Оказались для них нежеланны.
Так по логике странных вещей
Существуют еще перегибы -
На планете у нас в овощей
Превращаются резвые рыбы!</text><name>Воспоминание о будущем</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1912</date_from><text>Та, что любит эти горы,
Та, что видит эти волны
И спасает в бурю челны
Этих бедных рыбаков,—
От земного праха взоры
Мне омыла ливнем струйным,
Осушила ветром буйным,
Весть прислала с облаков.
В небе радуга сомкнулась
Меж пучиной и стремниной.
Мрачный пурпур за долиной
Обнял хаос горных груд.
Ткань эфира улыбнулась
И, как тонкий дым алтарный,
Окрылила светозарный
Ближних склонов изумруд.
И тогда предстала радость
В семицветной Божьей двери —
Не очам, единой вере,—
Ибо в миг тот был я слеп
(Лишь теперь душа всю сладость
Поняла, какой горела!),—
Та предстала, что согрела
Розой дня могильный склеп.
Золотистый, розовея,
Выбивался в вихре волос,
И звучал мне звонкий голос:
«Милый! приходи скорей!»
И виссон клубился, вея,
И бездонной глубиною
Солнце, ставшее за мною,
Пили солнца двух очей.</text><name>Радуга</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1916</date_from><text>— Юноша! грустную правду тебе расскажу я:
Высится вечно в тумане Олимп многохолмный.
Мне старики говорили, что там, на вершине,
Есть золотые чертоги, обитель бессмертных.
Верили мы и молились гремящему Зевсу,
Гере, хранящей обеты, Афине премудрой,
В поясе дивном таящей соблазн — Афродите...
Но, год назад, пастухи, что к утесам привычны,
Посохи взяв и с водой засушенные тыквы,
Смело на высь поднялись, на вершину Олимпа,
И не нашли там чертогов,— лишь камни нагие:
Не было места, чтоб жить олимпийцам блаженным!..
Юноша! горькую тайну тебе открываю:
Ведай, что нет на Олимпе богов — и не будет!
— Если меня испугать этой правдой ты думал,
Дед, то напрасно! Богов не нашли на Олимпе
Люди. Так что же! Чтоб видеть бессмертных, потребны
Зоркие очи и слух, не по-здешнему чуткий!
Зевса, Афину и Феба узреть пастухам ли!
Я ж, на Олимпе не быв, в молодом перелеске
Слышал напевы вчера неумолчного Пана,
Видел недавно в ручье беспечальную нимфу,
Под вечер с тихой дриадой беседовал мирно,
И, вот сейчас, как с тобой говорю я,— я знаю,
Сзади с улыбкой стоит благосклонная Муза!</text><name>Тайна деда</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1928</date_from><text>Художник был горяч, приветлив, чист, умен.
Он знал, что розовый застенчивый ребенок
Давно уж сух и желт, как выжатый лимон;
Что в пульсе этих вен — сны многих погребенных;
Что не брабантские бесценны кружева,
А верно, ни в каких Болоньях иль Сорбоннах
Не сосчитать смертей, которыми жива
Десятилетняя.
Тлел перед ним осколок
Издерганной семьи. Ублюдок божества.
Тихоня. Лакомка. Страсть карликов бесполых
И бич духовников. Он видел в ней итог
Истории страны. Пред ним метался полог
Безжизненной души. Был пуст ее чертог.
Дуэньи шли гурьбой, как овцы. И смотрелись
В портрет, как в зеркало. Он услыхал поток
Витиеватых фраз. Тонуло слово «прелесть»
Под длинным титулом в двенадцать ступеней.
У короля-отца отваливалась челюсть.
Оскалив черный рот и став еще бледней,
Он проскрипел: «Внизу накормят вас, Веласкец».
И тот, откланявшись, пошел мечтать о ней.
Дни и года его летели в адской пляске.
Всё было. Золото. Забвение. Запой
Бессонного труда. Не подлежит огласке
Душа художника. Она была собой.
Ей мало юности. Но быстро постареть ей.
Ей мало зоркости. И всё же стать слепой.
Потом прошли века. Один. Другой, И третий.
И смотрит мимо глаз, как он ей приказал,
Инфанта-девочка на пасмурном портрете.
Пред ней пустынный Лувр. Седой музейный зал.
Паркетный лоск. И тишь, как в дни Эскуриала.
И ясно девочке по всем людским глазам,
Что ничего с тех пор она не потеряла —
Ни карликов, ни царств, ни кукол, ни святых;
Что сделан целый мир из тех же матерьялов,
От века данных ей. Мир отсветов златых,
В зазубринах резьбы, в подобье звона где-то
На бронзовых часах. И снова — звон затих.
И в тот же тяжкий шелк безжалостно одета,
Безмозгла, как божок, бесспорна, как трава
Во рвах кладбищенских, старей отца и деда,—
Смеется девочка. Сильна тем, что мертва.</text><name>Портрет инфанты</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Если б смерть была мне мать родная,
Как больное, жалкое дитя,
На ее груди заснул бы я
И, о злобах дня позабывая,
О самом себе забыл бы я.
Но она - не мать, она - чужая,
Грубо мстит тому, кто смеет жить,
Мыслить и мучительно любить,
И, покровы с вечности срывая,
Не дает нам прошлое забыть.</text><name>Если б смерть была мне мать родная...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>A. K.
Приходить к тебе,
чтоб снова
просто
вслушиваться в
голос;
и сидеть на стуле,
сгорбясь,
и не говорить ни
слова.
Приходить,
стучаться в двери,
замирая, ждать
ответа...
Если ты узнаешь
это,
то, наверно, не
поверишь,
то, конечно,
захохочешь,
скажешь:
"Это ж глупо
очень..."
Скажешь:
"Тоже мне -
влюбленный!"-
и посмотришь
удивленно,
и не усидишь на
месте.
Будет смех звенеть
рекою...
Ну и ладно.
Ну и смейся.
Я люблю тебя
такою.</text><name>Приходить к тебе...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Дробясь о мрачные скалы,
Шумят и пенятся валы,
И надо мной кричат орлы,
И ропщет бор,
И блещут средь волнистой мглы
Вершины гор.
Оттоль сорвался раз обвал,
И с тяжким грохотом упал,
И всю теснину между скал
Загородил,
И Терека могущий вал
Остановил.
Вдруг, истощась и присмирев,
О Терек, ты прервал свой рев;
Но задних волн упорный гнев
Прошиб снега...
Ты затопил, освирепев,
Свои брега.
И долго прорванный обвал
Неталой грудою лежал,
И Терек злой под ним бежал,
И пылью вод
И шумной пеной орошал
Ледяный свод.
И путь по нем широкий шел:
И конь скакал, и влекся вол,
И своего верблюда вёл
Степной купец,
Где ныне мчится лишь Эол,
Небес жилец.</text><name>Обвал</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1922</date_from><text>Я закрываю на ночь ставни
И крепко запираю дверь —
Откуда ж по привычке давней
Приходишь ты ко мне теперь?
Ты далеко,— чего же ради
Садишься ночью в головах:
«— Не передать всего во взгляде,
Не рассказать всего в словах!»
И гладишь волосы, и в шутку
Ладонью зажимаешь рот.
Ты шутишь — мне же душно, жутко
«Во всем, всегда — наоборот!» —
Тебя вот нет, а я не верю,
Что не рука у губ, а — луч:
Уйди ж опять и хлопни дверью
И поверни два раза ключ.
Быть может, я проснусь: тут рядом -
Лежал листок и карандаш.
Да много ли расскажешь взглядом
И много ль словом передашь?</text><name>Я закрываю на ночь ставни...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1912</date_from><text>Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Выходи встречать к околице, красотка, жениха.
Васильками сердце светится, горит в нем бирюза.
Я играю на тальяночке про синие глаза.
То не зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок, шитьем украшенный, мелькнул за косогор.
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Пусть послушает красавица прибаски жениха.</text><name></name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Нас ссорят гномы.
Много ли гномов?
Гномов великое множество.
Тут и там есть свой гном, но неведомый нам,
И, зная их качественное ничтожество,
Мы гномов не знаем по именам.
В самом деле -
Ссорили нас великаны?
Нет!
Исполины не ссорили нас?
Нет!
Разве могли бы гиганты забраться в тарелки,
графины, стаканы
И причинить нам хотя бы микроскопический вред?
Нет! Это бред!
Лишь одни только гномы за нами гоняются вслед!</text><name>Гномы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1811</date_from><text>Говорит хоть очень тупо,
Но в нем это мудрено,
Что он умничает глупо,
А дурачится умно.</text><name>К портрету N.N.</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1865</date_from><text>Суровый Дант не презирал сонета...
Пушкин
Италия! земного мира цвет,
Страна надежд великих и преданий,
Твоих морей плескание и свет
И синий трепет горных очертаний
Живут в тиши моих воспоминаний,
Подобно снам роскошных юных лет!
Италия! я шлю тебе привет
В великий день народных ликований!
Но в этот день поэта «вечной муки»
Готовь умы к концу твоих невзгод,
Чтоб вольности услышал твой народ
Заветные, торжественные звуки,
И пусть славян многоветвистый род
Свободные тебе протянет руки.</text><name>Il giorno di Dante</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>В Италию я не поехал так же,
Как за два года до того меня
Во Францию, подумав, не пустили,
Поскольку провокации возможны,
И в Англию поехали другие
Писатели.
Италия, прощай!
Ты снилась мне, Венеция, по Джеймсу,
Завернутая в летнюю жару,
С клочком земли, засаженным цветами,
И полуразвалившимся жильем,
Каналами изрезанная сплошь.
Ты снилась мне, Венеция, по Манну,
С мертвеющим на пляже Ашенбахом
И смертью, образ мальчика принявшей.
С каналами? С каналами, мой друг.
Подмочены мои анкеты; где-то
Не то сказал; мои знакомства что-то
Не так чисты, чтоб не бросалось это
В глаза кому-то; трудная работа
У комитета. Башня в древней Пизе
Без нас благополучно упадет.
Достану с полки блоковские письма:
Флоренция, Милан, девятый год.
Италия ему внушила чувства,
Которые не вытащишь на свет:
Прогнило все. Он любит лишь искусство,
Детей и смерть. России ж вовсе нет
И не было. И вообще Россия -
Лирическая лишь величина.
Товарищ Блок, писать такие письма,
В такое время, маме, накануне
Таких событий...
Вам и невдомек,
В какой стране прекрасной вы живете!
Каких еще нам надо объяснений
Неотразимых, в случае отказа:
Из-за таких, как вы, теперь на Запад
Я не пускал бы сам таких, как мы.
Италия, прощай!
В воображенье
Ты еще лучше: многое теряет
Предмет любви в глазах от приближенья
К нему; пусть он, как облако, пленяет
На горизонте; близость ненадежна
И разрушает образ, и убого
Осуществленье. То, что невозможно,
Внушает страсть. Италия, прости!
Я не увижу знаменитой башни,
Что, в сущности, такая же потеря,
Как не увидеть знаменитой Федры.
А в Магадан не хочешь? Не хочу.
Я в Вырицу поеду, там в тенечке,
Такой сквозняк, и перелески щедры
На лютики, подснежники, листочки,
Которыми я рану залечу.
А те, кто был в Италии, кого
Туда пустили, смотрят виновато,
Стыдясь сказать с решительностью Фета:
"Италия, ты сердцу солгала".
Иль говорят застенчиво, какие
На перекрестках топчутся красотки.
Иль вспоминают стены Колизея
И Перуджино... эти хуже всех.
Есть и такие: охают полгода
Или вздыхают - толку не добиться.
Спрошу: "Ну что Италия?" - "Как сон".
А снам чужим завидовать нельзя.</text><name>1974 год</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1918</date_from><text>Зурна на зырянской свадьбе,
В братине знойный чихирь,
У медведя в хвойной усадьбе
Гомонит кукуший псалтирь:
«Борони, Иван волосатый,
Берестяный семиглаз...»
Туркестан караваном ваты
Посетил глухой Арзамас.
У кобылы первенец — зебу,
На задворках — пальмовый гул.
И от гумен к новому хлебу
Ветерок шафранный пахнул.
Замесит Орина ковригу —
Квашня семнадцатый год...
По малину колдунью-книгу
Залучил корявый Федот.
Быть приплоду нутром в Микулу,
Речью в струны, лицом в зарю...
Всеплеменному внемля гулу,
Я поддонный напев творю.
И ветвятся стихи-кораллы,
Неявленные острова,
Где грядущие Калевалы
Буревые пожнут слова.
Где совьют родимые гнезда
Фламинго и журавли...
Как зерно залягу в борозды
Новобрачной, жадной земли!</text><name>Зурна на зырянской свадьбе...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>На закат, на зарю
Долго, долго смотрю.
Слышу, кровь моя бьется
И в заре отдается.
Как-то весело мне,
Что и я весь в огне.
Это - кровь моя тает
И горит да играет
Над моею горой,
Над моею рекой.
Вот заря догорела,
Мне смотреть надоело.
Я глаза затворил,
Я весь мир погасил.</text><name>На закат, на зарю...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1857</date_from><text>Уж ласточки, кружась, над крышей щебетали,
Красуяся, идет нарядная весна:
Порою входит так в дом скорби и печали
В цветах красавица, надменна и пышна.
Как праздничный мне лик весны теперь несносен!
Как грустен без тебя дерев зеленых вид!
И мыслю я: когда ж на них повеет осень
И, сыпля желтый лист, нас вновь соединит!</text><name>Уж ласточки, кружась, над крышей щебетали...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>Генриху Левину по поводу влюбления
его в Шурочку Любарскую
Неприятно в океане
Почему-либо тонуть.
Рыбки плавают в кармане,
Впереди - неясен путь.
Так зачем же ты, несчастный,
В океан страстей попал,
Из-за Шурочки прекрасной
Быть собою перестал?!
Все равно надежды нету
На ответную струю,
Лучше сразу к пистолету
Устремить мечту свою.
Есть печальные примеры -
Ты про них не забывай! -
Как любовные химеры
Привели в загробный край.
Если ты посмотришь в сад,
Там почти на каждой ветке
Невеселые сидят,
Будто запертые в клетки,
Наши старые знакомые
Небольшие насекомые:
То есть пчелы, то есть мухи,
То есть те, кто в нашем ухе
Букву Ж изготовляли,
Кто летали и кусали
И тебя, и твою Шуру
За роскошную фигуру.
И бледна и нездорова,
Там одна блоха сидит,
По фамилии Петрова,
Некрасивая на вид.
Она бешенно влюбилась
В кавалера одного!
Помню, как она резвилась
В предвкушении его.
И глаза ее блестели,
И рука ее звала,
И близка к заветной цели
Эта дамочка была.
Она юбки надевала
Из тончайшего пике,
И стихи она писала
На блошином языке:
И про ножки, и про ручки,
И про всякие там штучки
Насчет похоти и брака...
Оказалося, однако,
Что прославленный милашка
Не котеночек, а хам!
В его органах кондрашка,
А в головке тарарам.
Он ее сменил на деву -
Обольстительную мразь -
И в ответ на все напевы
Затоптал ногами в грязь.
И теперь ей все постыло -
И наряды, и белье,
И под лозунгом "могила"
Догорает жизнь ее.
...Страшно жить на этом свете,
В нем отсутствует уют, -
Ветер воет на рассвете,
Волки зайчика грызут,
Улетает птица с дуба,
Ищет мяса для детей,
Провидение же грубо
Преподносит ей червей.
Плачет маленький теленок
Под кинжалом мясника,
Рыба бедная спросонок
Лезет в сети рыбака.
Лев рычит во мраке ночи,
Кошка стонет на трубе,
Жук-буржуй и жук-рабочий
Гибнут в классовой борьбе.
Все погибнет, все исчезнет
От бациллы до слона -
И любовь твоя, и песни,
И планеты, и луна.
И блоха, мадам Петрова,
Что сидит к тебе анфас, -
Умереть она готова,
И умрет она сейчас.
Дико прыгает букашка
С бесконечной высоты,
Разбивает лоб бедняжка...
Разобьешь его и ты!</text><name>Надклассовое послание (Влюбленному в Шурочку)</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Аленушка в лесу жила,
Аленушка смугла была,
Глаза у ней горячие,
Блескучие, стоячие.
Мала, мала Аленушка,
А пьет с отцом — до донушка.
Пошла она в леса гулять,
Дружка искать, в кустах вилять,
Да кто ж в лесу встречается?
Одна сосна качается!
Аленушка соскучилась,
Безделием измучилась,
Зажгла она большой костер,
А в сушь огонь куда востер!
Сожгла леса Аленушка
На тыщу верст, до пёнушка,
И где сама девалася —
Доныне не узналося!</text><name>Аленушка</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1962</date_from><text>Окрестность думает стихами,
Но мы не разбираем слов.
То нарастает, то стихает
Шальная ритмика ветров.
Неся дожди на берег дымный,
В раструбы раковин трубя,
Моря себе слагают гимны —
И сами слушают себя.
И скачут горные потоки
По выступам и валунам,
Твердя прерывистые строки,—
Но только грохот слышен нам.
Лишь в день прощанья, в час ухода,
В миг расставальной тишины
Не шумы, а стихи природы,
Быть может, каждому слышны.
В них сплетены и гром и шорох
В словесную живую нить,—
В те строки тайные, которых
Нам негде будет разгласить.</text><name>Стихи природы</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1822</date_from><text>Роза ль ты, розочка, роза душистая!
Всем ты, красавица, роза цветок!
Вейся, плетися с лилеей и ландышем,
Вейся, плетися в мой пышный венок.
Нынче я встречу красавицу девицу,
Нынче я встречу пастушку мою:
«Здравствуй: красавица, красная девица!»
Ах!.. и промолвлюся, молвлю: люблю!
Вдруг зарумянится красная девица,
Вспыхнет младая, как роза цветок.
Взглянь в ручеечек, пастушка стыдливая,
Взглянь: пред тобою ничто мой венок!</text><name>Роза</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1910</date_from><text>Себя покорно предавая сжечь,
Ты в скорбный дол сошла с высот слепою.
Нам темной было суждено судьбою
С тобою на престол мучений лечь.
Напрасно обоюдоострый меч,
Смиряя плоть, мы клали меж собою:
Вкусив от мук, пылали мы борьбою
И гасли мы, как пламя пчельных свеч...
Невольник жизни дольней - богомольно
Целую край одежд твоих. Мне больно
С тобой гореть, еще больней - уйти.
Не мне и не тебе елей разлуки
Излечит раны страстного пути:
Минутна боль - бессмертна жажда муки!</text><name>Себя покорно предавая сжечь...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Александру Назаренко
и экипажу теплохода "Шота Руставели"
Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты -
И хрипят табуны, стервенея, внизу.
На глазах от натуги худеют канаты,
Из себя на причал выжимая слезу.
И команды короткие, злые
Быстрый ветер уносит во тьму:
"Кранцы за борт!", "Отдать носовые!"
И - "Буксир, подработать корму!"
Капитан, чуть улыбаясь,-
Молвил только "Молодцы",-
Тем, кто с сушей расставаясь,
Не хотел рубить концы.
Переход - двадцать дней, - рассыхаются шлюпки,
Нынче утром последний отстал альбатрос...
Хоть бы - шторм! Или лучше - чтоб в радиорубке
Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.
Так и есть: трое - месяц в корыте,
Яхту вдребезги кит размотал...
Так за что вы нас благодарите -
Вам спасибо за этот аврал!
Только снова назад обращаются взоры -
Цепко держит земля, все и так и не так:
Почему слишком долго не сходятся створы,
Почему слишком часто мигает маяк?!
Капитан, чуть улыбаясь,
Молвил тихо: "Молодцы!"
Тем, кто с жизнью расставаясь,
Не хотел рубить концы.
И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,
И еще черта в ступе и бог знает что,
И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун -
Все, куда я ногой не ступал, но зато -
Пришвартуетесь вы на Таити
И прокрутите запись мою,-
Через самый большой усилитель
Я про вас на Таити спою.
Скажет мастер, улыбаясь,
Мне и песне: "Молодцы!"
Так, на суше оставаясь,
Я везде креплю концы.
И опять продвигается, словно на ринге,
По воде осторожная тень корабля.
В напряженье матросы, ослаблены шпринги...
Руль полборта налево - и в прошлом земля!</text><name>Лошадей двадцать тысяч...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1808</date_from><text>Когда перенимать с умом, тогда не чудо
И пользу от того сыскать;
А без ума перенимать -
И боже сохрани, как худо!
Я приведу пример тому из дальних стран.
Кто Обезьян видал, те знают,
Как жадно всё они перенимают.
Так в Африке, где много Обезьян,
Их стая целая сидела
По сучьям, по ветвям на дереве густом
И на ловца украдкою глядела,
Как по траве в сетях катался он кругом.
Подруга каждая тут тихо толк подругу,
И шепчут все друг другу:
"Смотрите-ка на удальца;
Затеям у него так, право, нет конца:
То кувыркнется,
То развернется,
То весь в комок
Он так сберется,
Что не видать ни рук, ни ног.
Уж мы ль на все не мастерицы,
А этого у нас искусства не видать!
Красавицы-сестрицы!
Не худо бы нам это перенять.
Он, кажется, себя довольно позабавил;
Авось уйдет, тогда и мы тотчас"... Глядь,
Он подлинно ушел и сети им оставил.
"Что ж,- говорят они,- и время нам терять?
Пойдем-ка попытаться!"
Красавицы сошли. Для дорогих гостей
Разостлано внизу премножество сетей.
Ну в них они кувыркаться, кататься,
И кутаться, и завиваться;
Кричать, визжать,- веселье хоть куда!
Да вот беда,
Когда пришло из сети выдираться!
Хозяин, между тем стерег
И, видя, что пора, идет к гостям с мешками.
Они, чтоб наутек,
Да уж никто распутаться не мог:
И всех их побрали руками.</text><name>Обезьяны</name><date_to>1808</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Было поздно в наших думах.
Пела полночь с дальних башен.
Темный сон домов угрюмых
Был таинственен и страшен.
Было тягостно-обидно.
Даль небес была беззвездна.
Было слишком очевидно,
Что любить, любить нам - поздно.
Мы не поняли начала
Наших снов и песнопений.
И созвучье отзвучало
Без блаженных исступлений.
И на улицах угрюмых
Было скучно и морозно.
Било полночь в наших думах
Было поздно, поздно, поздно.</text><name>Поздно</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Возвращаюсь к тебе, дорогая,
К твоим милым и легким словам.
На пороге, меня обнимая,
Дашь ты волю свободным слезам.
— Ах,— ты скажешь,— как времени много
Миновало! Какие дела!
Неужели так долго дорога,
Милый мой, тебя к дому вела!
Не отвечу, к тебе припадая,
Ибо правды тебе не скажу.
Возвращаюсь к тебе, дорогая,
У тебя на пороге лежу.</text><name>Возвращаюсь к тебе, дорогая...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1972</date_from><text>Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Нe за славу, нe за плату -
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом -
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.
Посмотрите - вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон -
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон -
все равно не спасти...
Но должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути.
И лучи его с шага сбивали,
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась - как две.
Крики "Браво!" его оглушали,
А литавры, а литавры -
Как обухом по голове!
Посмотрите - вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон -
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон -
все равно не спасти...
Но теперь ему меньше осталось пройти -
уже три четверти пути.
"Ах как жутко, как смело, как мило!
Бой со смертью - три минуты!" -
Раскрыв в ожидании рты,
Из партера глядели уныло
Лилипуты, лилипуты -
Казалось ему с высоты.
Посмотрите - вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон -
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон -
все равно не спасти...
Но спокойно,- ему остается пройти
всего две четверти пути!
Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым -
Такого попробуй угробь!
Не по проволоке над ареной,-
Он по нервам - нам по нервам -
Шел под барабанную дробь!
Посмотрите - вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон -
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон -
все равно не спасти...
Но замрите,- ему остается пройти
не больше четверти пути!
Закричал дрессировщик - и звери
Клали лапы на носилки...
Но прост приговор и суров:
Был растерян он или уверен -
Но в опилки, но в опилки
Он пролил досаду и кровь!
И сегодня другой
без страховки идет.
Тонкий шнур под ногой -
упадет, пропадет!
Вправо, влево наклон -
и его не спасти...
Но зачем-то ему тоже нужно пройти
четыре четверти пути!</text><name>Натянутый канат</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1810</date_from><text>Давно ли с мирною душой
И с сердцем, в выборе свободным,
Я с чувством к красоте холодным,
О Лида, говорил с тобой?
Среди собраний многолюдных
Мой взор тебя тотчас от прочих отличил,
И я тебя хвалил,
Не зная страсти безрассудной!
Где делись радость и покой
И равнодушное сужденье?—
Исчезло ослепленье —
О Лида! Глас немеет мой,
И сердце пылкое еще сильнее бьется,
От страсти юный дух мятется...
Ты всех своею красотой
Подруг, о Лида, затмеваешь!
И юношей собор улыбкой восхищаешь,
И все стремятся за тобой...
Какое для моей души очарованье
Питать любови жар, с любовью упоенье!
Взгляни на друга нежных муз
И цепи разорви прекрасною рукою,
И награди меня улыбкою одною
В замену тяжких уз!..</text><name>К Лиде (Давно ли с мирною душой...)</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Багрицкий</author><date_from>1941</date_from><text>Ты помнишь дачу и качели
Меж двух высоких тополей,
Как мы взлетали, и немели,
И, удержавшись еле-еле.
Смеялись.
А потом сидели
В уютной комнате твоей.
Был час, когда река с луною
Заводит стройный разговор.
Когда раздумывать не стоит
И виснут вишни за забор.
Здесь, ни о чем не беспокоясь.
Торжествовала старина.
Сквозь лес мигнет огнями поезд,
Гудок...
И снова тишина.
— На дачку едешь наудачку,—
Друзья смеялись надо мной:
Я был влюблен в одну чудачку
И бредил дачей и луной.
Там пахло бабушкой и мамой,
Жила приличная семья.
И я твердил друзьям упрямо.
Что в этом вижу счастье я.
Не понимая, что влюбился
Не в девушку, а в тишину,
В цветок, который распустился,
Встречая летнюю луну.
Здесь, ни о чем не беспокоясь,
Любили кушать и читать.
А я опаздывал на поезд
И оставался ночевать.
Я был влюблен в печальный рокот
Деревьев, скованных луной,
В шум поезда неподалеку
И в девушку, само собой.</text><name>Ты помнишь дачу и качели...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1963</date_from><text>Трудная тема,
А надо писать.
Я не могу
Эту тему бросать.
Трудная тема —
Как в поле блиндаж:
Плохо,
Если врагу отдашь.
Если уступишь,
Отступишь в борьбе,—
Враг будет оттуда
Стрелять по тебе.
Я трудную тему
Забыть не могу.
Я не оставлю
Окопы врагу!</text><name>Трудная тема</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1942</date_from><text>Вон та
Недалекая роща,
Вся в гнездах
Крикливых грачей,
И холм этот,
Кашкой заросший,—
Уж если не наш он,
Так чей?
Поди
И на старом кладбище
Родные могилы спроси:
Ужель тебе
Сирым и нищим
Слоняться опять
По Руси?
Неужто
Наш кряжистый прадед,
Татарскую
Смявший басму,
Сказал бы:
«Пусть судит и рядит
Чужак
В моем крепком дому»?
Затем ли
Над зыбкою с лаской
Склонялась
Румяная мать,
Чтоб перед солдатом
Германским
Шапчонку
Мальчишке ломать?
К тому ли
Наш край нами нажит,
Чтоб жег его
Злобный сосед?..
Спроси —
И народ тебе скажет
Тысячеголосое:
Нет!</text><name>Нет!</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1951</date_from><text>Как ты мне изменяла.
Я даже слов не найду.
Как я верил в улыбку твою.
Она неотделима
От высокой любви.
От меня.
Но, учуяв беду,
Ты меняла улыбку.
Уходила куда-то с другими.
Уносила к другим
ощутимость своей теплоты,
Оставляя мне лишнее —
чувство весны и свободы.
Как плевок — высоту!
Не хочу я такой высоты!
Никакой высоты!
Только высь обнаженной природы...
Чтоб отдаться,
отдать,
претвориться,
творить наяву,
Как растенье и волк —
если в этом излишне людское.
Это все-таки выше,
чем то, как я нынче живу.
Крест неся
человека,
а мучась звериной тоскою.</text><name>Как ты мне изменяла...</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1845</date_from><text>Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана.
В наш век томительного знанья,
Корыстных дел
Шли три души на испытанья
В земной предел.
И им рекла господня воля:
«В чужбине той
Иная каждой будет доля
И суд иной.
Огнь вдохновения святого
Даю я вам;
Восторгам вашим будет слово
И власть мечтам.
Младую грудь наполню каждой,
В краю земном
Понятьем правды, чистой жаждой,
Живым лучом.
И если дух падет ленивый
В мирском бою,—
Да не винит ваш ропот лживый
Любовь мою».
И на заветное призванье
Тогда сошли
Три женские души в изгнанье
На путь земли.
Одной из них судило провиденье
Впервые там увидеть дольный мир,
Где, воцарясь, земное просвещенье
Устроило свой Валфазарский пир.
Ей пал удел познать неволи светской
Всю лютую и пагубную власть,
Ей с первых лет велели стих свой детской
К ногам толпы смиренной данью класть;
Свои нести моления и пени
В житейский гул, на площадь людных зал,
Потехою служить холодной лени,
Быть жертвою бессмысленных похвал.
И с пошлостью привычной, безотлучной
Сроднилася и ужилась она,
Заветный дар ей стал гремушкой звучной,
Заглохли в ней святые семена.
О днях благих, о прежней ясной думе
Она теперь не помнит и во сне;
И тратит жизнь в безумном светском шуме,
Своей судьбой довольная вполне.
Другую бросил бог далеко
В американские леса;
Велел ей слушать одиноко
Пустынь святые голоса;
Велел бороться ей с нуждою,
Противодействовать судьбе,
Всё отгадать самой собою,
Всё заключить в самой себе.
В груди, испытанной страданьем,
Хранить восторга фимиам;
Быть верной тщетным упованьям
И неисполненным мечтам.
И с данным ей тяжелым благом
Она пошла, как бог судил,
Бесстрашной волью, твердым шагом,
До истощенья юных сил.
И с высоты, как ангел веры,
Сияет в сумраке ночном
Звезда не нашей полусферы
Над гробовым ее крестом.
Третья — благостию бога
Ей указан мирный путь,
Светлых дум ей было много
Вложено в младую грудь.
Сны в ней гордые яснели,
Пелись песни без числа,
И любовь ей с колыбели
Стражей верною была.
Все даны ей упоенья,
Блага все даны сполна,
Жизни внутренней движенья,
Жизни внешней тишина.
И в душе, созрелой ныне,
Грустный слышится вопрос:
В лучшей века половине
Что ей в мире удалось?
Что смогла восторга сила?
Что сказал души язык?
Что любовь ее свершила,
И порыв чего достиг?—
С прошлостью, погибшей даром,
С грозной тайной впереди,
С бесполезным сердца жаром,
С волей праздною в груди,
С грезой тщетной и упорной,
Может, лучше было ей
Обезуметь в жизни вздорной
Иль угаснуть средь степей...</text><name>Три души</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1851</date_from><text>Не говори! Меня он как и прежде любит,
Мной, как и прежде дорожит...
О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,
Хоть, вижу, нож в его руке дрожит.
То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу... им, им одним живу я -
Но эта жизнь!.. о, как горька она!
Он мерит воздух мне так бережно и скудно,
Не мерят так и лютому врагу...
Ох, я дышу еще болезненно и трудно,
Могу дышать, но жить уж не могу!</text><name></name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1906</date_from><text>Мы на полустанке,
Мы забыты ночью,
Тихой лунной ночью,
На лесной полянке...
Бред - или воочью
Мы на полустанке
И забыты ночью?
Далеко зашел ты,
Паровик усталый!
Доски бледно-желты,
Серебристо-желты,
И налип на шпалы
Иней мертво-талый.
Уж туда ль зашел ты,
Паровик усталый?
Тишь-то в лунном свете,
Или только греза
Эти тени, эти
Вздохи паровоза
И, осеребренный
Месяцем жемчужным,
Этот длинный, черный
Сторож станционный
С фонарем ненужным
На тени узорной?
Динь-динь-динь - и мимо,
Мимо грезы этой,
Так невозвратимо,
Так непоправимо
До конца не спетой,
И звенящей где-то
Еле ощутимо.</text><name>Лунная ночь в исходе зимы</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from></date_from><text>Моя душа во власти страха
И горькой жалости земной.
Напрасно я бегу от праха -
Я всюду с ним, и он со мной.
Мне в очи смотрит ночь нагая,
Унылая, как темный день.
Лишь тучи, низко набегая,
Дают ей мертвенную тень.
И ветер, встав на миг единый,
Дождем дохнул - и в миг исчез.
Волокна серой паутины
Плывут и тянутся с небес.
Ползут, как дни земных событий,
Однообразны и мутны.
Но сеть из этих легких нитей
Тяжеле смертной пелены.
И в прахе душном, в дыме пыльном,
К последней гибели спеша,
Напрасно в ужасе бессильном
Оковы жизни рвет душа.
А капли тонкие по крыше
Едва стучат, как в робком сне.
Молю вас, капли, тише, тише...
О, тише плачьте обо мне!</text><name>Пыль</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1887</date_from><text>Как беден наш язык! - Хочу и не могу.-
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою.
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души и трав неясный запах;
Так, для безбрежного покинув скудный дол,
Летит за облака Юпитера орел,
Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.</text><name>Как беден наш язык!..</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>В черных сучьях дерев обнаженных
Желтый зимний закат за окном.
(К эшафоту на казнь осужденных
Поведут на закате таком.)
Красный штоф полинялых диванов,
Пропыленные кисти портьер...
В этой комнате, в звоне стаканов,
Купчик, шулер, студент, офицер...
Чу! по мягким коврам прозвенели
Шпоры, смех, заглушенный дверьми...
Разве дом этот - дом в самом деле?
Разве т а к суждено меж людьми?
В желтом, зимнем, огромном закате
Утонула (так пышно!) кровать...
Еще тесно дышать от объятий,
Но ты любишь опять и опять...
Ты смела! Так еще будь бесстрашней!
Я - не муж, не жених твой, не друг!
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
В сердце - острый французский каблук!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1971</date_from><text>Сказать бы, слов своих не слыша,
Дыханья, дуновенья тише,
Беззвучно, как дымок под крышей
Иль тень его (по снегу тень
Скользит, но спящий снег не будит),
Сказать тебе, что счастье — будет,
Сказать в безмолвствующий день.</text><name>Сказать бы, слов своих не слыша...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1980</date_from><text>И снизу лед, и сверху. Маюсь между.
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду,
А там - за дело, в ожиданьи виз.
Лед надо мною, надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как ,
Все помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека - сорок с лишним,
Я жив, двенадцать лет и господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.</text><name>И снизу лед, и сверху. Маюсь между...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1855</date_from><text>Пчела, погибшая с последними цветами,
Недаром чистыми янтарными сотами
Ты, с помощью сестер, свой улей убрала.
Ту руку, что тебя все лето берегла,
Обогатила ты сладчайшими дарами.
А я, собравши плод с цветов господней нивы,
Я рано, до зари, вернулся в сад родной;
Но опрокинутым нашел я улей мой...
Где цвел подсолнечник - растут кусты крапивы,
И некуда сложить мне ноши дорогой...</text><name>Пчела</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1972</date_from><text>Есть телевизор - подайте трибуну,-
Так проору - разнесется на мили!
Он - не окно, я в окно и не плюну,-
Мне будто дверь в целый мир прорубили.
Все на дому - самый полный обзор:
Отдых в Крыму, ураган и Кобзон,
Фильм, часть седьмая - тут можно поесть:
Я не видал предыдущие шесть.
Врубаю первую - а там ныряют,-
Ну, это так себе, а с двадцати -
"А ну-ка, девушки!" - что вытворяют!
И все - в передничках,- с ума сойти!
Есть телевизор - мне дом не квартира,-
Я всею скорбью скорблю мировою,
Грудью дышу я всем воздухом мира,
Никсона вижу с его госпожою.
Вот тебе раз! Иностранный глава -
Прямо глаз в глаз, к голове голова,-
Чуть пододвинул ногой табурет -
И оказался с главой тет-на-тет.
Потом - ударники в хлебопекарне,-
Дают про выпечку до десяти.
И вот любимая - "А ну-ка, парни!" -
Стреляют, прыгают,- с ума сойти!
Если не смотришь - ну пусть не болван ты,
Но уж, по крайности, богом убитый:
Ты же не знаешь, что ищут таланты,
Ты же не ведаешь, кто даровитый!
Как убедить мне упрямую Настю?! -
Настя желает в кино - как суббота,-
Настя твердит, что проникся я страстью
К глупому ящику для идиота.
Да, я проникся - в квартиру зайду,
Глядь - дома Никсон и Жорж Помпиду!
Вот хорошо - я бутылочку взял,-
Жорж - посошок, Ричард, правда, не стал.
Ну а действительность еще кошмарней,-
Врубил четвертую - и на балкон:
"А ну-ка, девушки!" "А ну-ка, парням!"
Вручают премию в ООН!
...Ну а потом, на Канатчиковой даче,
Где, к сожаленью, навязчивый сервис,
Я и в бреду все смотрел передачи,
Все заступался за Анджелу Дэвис.
Слышу: не плачь - все в порядке в тайге,
Выигран матч СССР-ФРГ,
Сто негодяев захвачены в плен,
И Магомаев поет в КВН.
Ну а действительность еще шикарней -
Два телевизора - крути-верти:
"А ну-ка, девушки!" - "А ну-ка, парни!",-
За них не боязно с ума сойти!</text><name>Жертва телевидения</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Ветер перелетный обласкал меня
И шепнул печально: "Ночь сильнее дня."
И закат померкнул. Тучи почернели.
Дрогнули, смутились пасмурныя ели
И над темным морем, где крутился вал,
Ветер перелетный зыбью пробежал.
Ночь царила в мире. А меж тем далеко
За морем зажглося огненное око.
Новый распустился в небесах цветок,
Светом возрожденным заблистал восток.
Ветер изменился и пахнул мне в очи,
И шепнул с усмешкой: "День сильнее ночи!"</text><name>ВЕТЕР ПЕРЕЛЕТНЫЙ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1869</date_from><text>Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...</text><name>Нам не дано предугадать...</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1829</date_from><text>Часов однообразный бой,
Томительная ночи повесть!
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!
Кто без тоски внимал из нас,
Среди всемирного молчанья,
Глухие времени стенанья,
Пророчески-прощальный глас?
Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг -
И мы, в борьбе, природой целой
Покинуты на нас самих.
И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали...
И новое, младое племя
Меж тем на солнце расцвело,
А нас, друзья, и наше время
Давно забвеньем занесло!
Лишь изредка, обряд печальный
Свершая в полуночный час,
Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас!</text><name>Бессонница</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1864</date_from><text>Вам выпало призванье роковое,
Но тот, кто призвал вас, и соблюдет.
Все лучшее в России, все живое
Глядит на вас, и верит вам, и ждет.
Обманутой, обиженной России
Вы честь спасли,— и выше нет заслуг;
Днесь подвиги вам предстоят иные:
Отстойте мысль ее, спасите дух...</text><name>Кн.Горчакову (Вам выпало призванье роковое...)</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from></date_from><text>(Из П. Боцу)
У памяти моей свои законы,
Я рвусь вперед, стремителен маршрут,
Ее обозы сзади многотонны,
Скрипят возы и медленно ползут.
Но в час любой, в мгновение любое
Как бы звонок иль зажигают свет.
Ей все равно — хорошее, плохое,
Цветок, плевок, ни в чем разбору нет.
Где плевелы, пшеница, нет ей дела,
Хватает все подряд и наугад,
Что отцвело, отпело, отболело,
Волной прилива катится назад.
Тут не базар, где можно выбрать это
Или вон то по вкусу и нужде,
Дожди, метели, полночи, рассветы
Летят ко мне в безумной чехарде.
Ей все равно, как ветру, что, тревожен,
Проносится над нами в тихий день
И всколыхнуть одновременно может
Бурьян, жасмин, крапиву и сирень.</text><name>Память</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1964</date_from><text>Вот он и кончился,
покой!
Взметая снег, завыла вьюга.
Завыли волки за рекой
Во мраке луга.
Сижу среди своих стихов,
Бумаг и хлама.
А где-то есть во мгле снегов
Могила мамы.
Там поле, небо и стога,
Хочу туда,— о, километры!
Меня ведь свалят с ног снега,
Сведут с ума ночные ветры!
Но я смогу, но я смогу
По доброй воле
Пробить дорогу сквозь пургу
В зверином поле!..
Кто там стучит?
Уйдите прочь!
Я завтра жду гостей заветных...
А может, мама?
Может, ночь —
Ночные ветры?</text><name>Памяти матери</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from></date_from><text>Я вся - тона жемчужной акварели,
Я бледный стебель ландыша лесного,
Я легкость стройная обвисшей мягкой ели,
Я изморозь зари, мерцанье дна морского.
Там, где фиалки и бледное золото
Скованы в зори ударами молота,
В старых церквах, где полет тишины
Полон сухим ароматом сосны,-
Я жидкий блеск икон в дрожащих струйках дыма,
Я шелест старины, скользящей мимо,
Я струйки белые угаснувшей метели,
Я бледные тона жемчужной акварели.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1981</date_from><text>Обложили, как волка, флажками,
И загнали в холодный овраг.
И зари желтоватое пламя
Отразилось на черных стволах.
Я, конечно, совсем не беспечен.
Жалко жизни и песни в былом.
Но удел мой прекрасен и вечен -
Все равно я пойду напролом.
Вон и егерь застыл в карауле.
Вот и горечь последних минут.
Что мне пули? Обычные пули.
Эти пули меня не убьют.</text><name>Обложили, как волка, флажками...</name><date_to>1981</date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1941</date_from><text>У апельсина кожура
Красней гусиных лап.
На родине была жара,
А нынче он озяб.
Такой тут ветер ледяной,
Что стынут даже сосны.
А он, подумайте, в одной
Обертке папиросной.
Впервые снежных звездочек
Он увидал полет,
Застыл до самых косточек
И превратился в лед.
Покрыт пупырышками весь
Бедняга-апельсин.
Он люто замерзает здесь,
Да и не он один.
Вот персик. Он тепло одет,
На нем пушистый ворс,
На нем фланелевый жилет,
И все же он замерз.
А золотистый виноград,
Приехав ночью в Ленинград,
Увидел утром Летний сад
И кинулся к нему.
Он видел — статуи стоят.
И думал: «Я — в Крыму.
Пройдет еще немного дней,
Загар покроет их...»
Раздетых мраморных людей
Он принял за живых.
Но скоро бедный южный гость
Лежал в опилках, весь дрожа,
А холод резал без ножа,
Терзал за гроздью гроздь.
Но в эту же погоду,
На этом же лотке
Антоновские яблоки
Лежали налегке.
Их обнаженной коже
Морозец не мешал,
И было непохоже,
Чтоб кто-нибудь дрожал.
И самое большое
И крепкое из всех
Сказало апельсинам
И винограду: «Эх!
Укрыть бы вас покрепче
От нашинских снегов,
Да ведь не напасешься
На вас пуховиков.
Но вот что я скажу вам,
Товарищ Виноград,
На юге жил ученый,
И у него был сад,
Где изучал замашки он
Фисташки и айвы,
Где, главное, заботился
Он о таких, как вы.
Чтоб вы росли и зрели
Под ветром ледяным,
Чтобы суровый север
Казался вам родным.
Чтоб было вам, как яблокам,
Не страшно ничего.
Зовут его Мичуриным —
Ученого того.
Ему поставлен памятник
В Москве, мои друзья.
В руке он держит яблоко,
Такое же, как я».
В эту же минуту,
Услышав эту речь,
У апельсинов будто
Скатилась тяжесть с плеч.
И сразу встрепенулся
И счастлив был, и рад,
И сладко улыбнулся
Товарищ Виноград.</text><name>Товарищ виноград</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1889</date_from><text>Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
Глушь стала ниже и светлее,
В кустах свалялася трава,
И, под дождем осенним тлея,
Чернеет тёмная листва.
А в поле ветер. День холодный
Угрюм и свеж — и целый день
Скитаюсь я в степи свободной,
Вдали от сел и деревень.
И, убаюкан шагом конным,
С отрадной грустью внемлю я,
Как ветер звоном однотонным,
Гудит-поет в стволы ружья.</text><name>Не видно птиц. Покорно чахнет...</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1856</date_from><text>О чем шумите вы, квасные патриоты?
К чему ваш бедный труд и жалкие заботы?
Ведь ваши возгласы России не смутят.
И так ей дорого достался этот клад
Славянских доблестей... И, варварства остаток,
Над нею тяготит татарский отпечаток:
Невежеством, как тьмой, кругом обложена,
Рассвета пышного напрасно ждет она,
И бедные рабы в надежде доли новой
По-прежнему влачат тяжелые оковы...
Вам мало этого, хотите больше вы:
Чтоб снова у ворот ликующей Москвы
Явился белый царь, и грозный, и правдивый,
Могучий властелин, отец чадолюбивый...
А безглагольные любимцы перед ним,
Опричники, неслись по улицам пустым...
Чтоб в Думе поп воссел писать свои решенья,
Чтоб чернокнижием звалося просвещенье,
И родины краса, боярин молодой,
Дрался, бесчинствовал, кичился пред женой,
А в тереме царя, пред образом закона
Валяясь и кряхтя, лизал подножье трона.</text><name>К славянофилам</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1885</date_from><text>Как пловец утомленный, без веры, без сил,
Я о береге жадно мечтал и молил;
Но мне берег несносен, тяжел мне покой,
Словно полог свинцовый висит надо мной...
Уноси ж меня снова, безумный мой челн,
В необъятную ширь расходившихся волн!
Не страшат меня тучи, ни буря, ни гром...
Только б изредка всё утихало кругом,
И чуть слышный, приветливый говор волны
Навевал мне на душу волшебные сны,
И в победной красе, выходя из-за туч,
Согревал меня солнца ласкающий луч!</text><name></name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1918</date_from><text>В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звезд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой.
И не было ни прошлого, ни цели,
нас вечности восторг соединил,
по небесам, обнявшись, мы летели,
ослеплены улыбками светил.
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,
остановил наш огненный порыв,
и поцелуй прервал наш безначальный,
и в пленный мир нас бросил, разлучив.
И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звездной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине.
Хоть мы грустим и радуемся розно,
твое лицо, средь всех прекрасных лиц,
могу узнать по этой пыли звездной,
оставшейся на кончиках ресниц...</text><name>В хрустальный шар заключены мы были...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1832</date_from><text>На восьмой десяток
Пять лет перегнулось;
Как одну я песню,
Песню молодую,
Пою, запеваю
Старою погудкой;
Как одну я лямку
Тяну без подмоги!
Ровесникам детки
Давно помогают,
Только мне на свете
Перемены нету.
Сын пошел на службу,
А другой в могилу;
Две вдовы невестки;
У них детей кучи -
Все мал мала меньше;
Задной головою
Ничего не знают.
Где пахать, что сеять,
Позабыли думать.
Богу, знать, угодно
Наказать под старость
Меня, горемыку,
Такой тяготою.
Сбыть с двора невесток,
Пустить сирот в люди!-
Старики на сходке
Про Кузьму что скажут?
Нет, мой згад, уж лучше,
Доколь мочь и сила,
Доколь душа в теле,
Буду я трудиться;
Кто у бога просит
Да работать любит,
Тому невидимо
Господь посылает.
Посмотришь: один я
Батрак и хозяин;
А живу чем хуже
Людей семьянистых?
Лиха-беда в землю
Кормилицу-ржицу
Мужичку закинуть,
А там бог уродит,
Микола подсобит
Собрать хлебец с поля;
Так его достанет
Год семью пробавить,
Посбыть подать с шеи
И нужды поправить,
И лишней копейкой
Божий праздник встретить.</text><name>Размышления поселянина</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1961</date_from><text>Всё —
Как он набирался сил,
Как в небесах владел собой
И невесомость выносил —
Да пусть почувствует любой
Из нас!
Он делал все для нас с тобой,
Он делал все за нас с тобой,
Над нашими плечами мчась.
Вознесся
В космос человек,
Оставив за своей спиной
Свой шар земной с его весной,
С его «холодною войной»,
Со стужей, вклинившейся в зной,
И с кипятком подземных рек
Под леденистой пеленой.
Вознесся
В космос человек,
Но это вовсе не побег
Из повседневности земной.
Вознесся
В космос человек,
Секретом неба овладел,
И возвратился человек
И снова землю оглядел:
Напрашивается масса дел!
Еще недужен лик земли,
Еще витает горький прах
Сынов земли, которых жгли
Вчера на атомных кострах.
А сколько на земле калек!
Поставим этому предел,
Поскольку, силою богат,
Ворвался в космос человек,
И возвратился он назад,
И убедился человек,
Что доброй воле
Нет преград!</text><name>Вознесся в космос человек</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1922</date_from><text>Ни жить, ни петь почти не стоит:
В непрочной грубости живем.
Портной тачает, плотник строит:
Швы расползутся, рухнет дом.
И лишь порой сквозь это тленье
Вдруг умиленно слышу я
В нем заключенное биенье
Совсем иного бытия.
Так, провождая жизни скуку,
Любовно женщина кладет
Свою взволнованную руку
На грузно пухнущий живот.</text><name>Ни жить, ни петь почти не стоит...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>По бледно-розовым овалам,
Туманом утра облиты,
Свились букетом небывалым
Стального колера цветы.
И мух кочующих соблазны,
Отраву в глянце затая,
Пестрят, назойливы и праздны
Нагие грани бытия.
Но, лихорадкою томимый,
Когда неделями лежишь,
В однообразьи их таимый
Поймешь ты сладостный гашиш,
Поймешь, на глянце центифолий
Считая бережно мазки...
И строя ромбы поневоле
Между этапами Тоски.</text><name>Тоска</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1825</date_from><text>Хоть Пушкин суд мне строгий произнес
И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,
Но от того, Бестужев, еще нос
Я недругам в угоду не повесил.
Моя душа до гроба сохранит
Высоких дум кипящую отвагу;
Мой друг! Недаром в юноше горит
Любовь к общественному благу!
В чью грудь порой теснится целый свет,
Кого с земли восторг души уносит,
Назло врагам тот завсегда поэт,
Тот славы требует, не просит.
Так и ко мне, храня со мной союз,
С улыбкою и с ласковым приветом
Слетит порой толпа вертлявых муз,
И я вдруг делаюсь поэтом.</text><name>Бестужеву (Хоть Пушкин суд мне строгий....)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from></date_from><text>«Ревекка, Валентина и Тамара
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
Прекрасны и ленивы
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
Толстушка, Коротышка и Худышка
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем!
Ах если б обнялись они, то было б
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
Но если б и не обнялись бы они то даже так
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем».</text><name>Ревекка, Валентина и Тамара...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1842</date_from><text>Ответ на ответ
Приветствована вновь поэтом
Была я, как в моей весне;
И год прошел,— сознаться в этом
И совестно, и грустно мне.
Год — и в бессилии ленивом
Покоилась душа моя,
И на далекий глас отзывом
Здесь не откликнулася я!
Год — и уста мои не знали
Гармонии созвучных слов,
И думы счастья иль печали,
Мелькая мимо, не блистали
Златою ризою стихов.
Кипела чаще даром неба
Младая грудь: была пора,
Нужней насущного мне хлеба
Казалась звучных рифм игра;
В те дни прекрасными строфами
Не раз их прославляли вы,
Когда явились между нами
Впервой, счастливый гость Москвы.
Я помню это новоселье,
Весь этот дружный, юный круг,
Его беспечное веселье,
Неограниченный досуг.
Как много все свершить хотели
В благую эту старину!
Шел каждый, будто к верной цели,
К неосязаемому сну —
И разошлись в дали туманной.
И полдня наступает жар —
И сердца край обетованный
Как легкий разлетелся пар!
Идут дорогою заветной;
Пускай же путники порой
Услышат где-то глас приветный,
«Ау» знакомый за горой!
Не много вас, одноплеменных,
Средь шума алчной суеты,
Жрецов коленопреклоненных
Перед кумиром красоты!
И первый пал!— и в днях расцвета
Уж и другой лечь в гроб успел!..
Да помнит же поэт поэта
В час светлых дум и стройных дел!
Переносяся в край из края,
Чрез горы, бездны, глушь и степь,
Да съединит их песнь живая,
Как электрическая цепь!</text><name>Н. М. Языкову (Приветствована вновь поэтом...)</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1956</date_from><text>Ты и скрипку с собой принесла,
И заставила петь на свирели,
И, схватив за плечо, повела
Сквозь поля, голубые в апреле.
Пессимисту дала ты шлепка,
Настежь окна в домах растворила,
Подхватила в сенях старика
И плясать по дороге пустила.
Ошалев от твоей красоты,
Скряга вытащил пук ассигнаций,
И они превратились в листы
Засиявших на солнце акаций.
Бюрократы, чинуши, попы,
Столяры, маляры, стеклодувы,
Как птенцы из своей скорлупы,
Отворили на радостях клювы.
Даже те, кто по креслам сидят,
Погрузившись в чины и медали,
Улыбнулись и, как говорят,
На мгновенье счастливыми стали.
Это ты, сумасбродка весна!
Узнаю твои козни, плутовка!
Уж давно мне из окон видна
И улыбка твоя, и сноровка.
Скачет по полю жук-менестрель,
Реет бабочка, став на пуанты.
Развалившись по книгам, апрель
Нацепил васильков аксельбанты.
Он-то знает, что поле да лес -
Для меня ежедневная тема,
А весна, сумасбродка небес,-
И подружка моя, и поэма.</text><name>Поэма весны</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1887</date_from><text>Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
Учуять ветр с цветущих берегов,
Тоскливый сон прервать единым звуком,
Упиться вдруг неведомым, родным,
Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам,
Чужое вмиг почувствовать своим,
Шепнуть о том, пред чем язык немеет,
Усилить бой бестрепетных сердец -
Вот чем певец лишь избранный владеет,
Вот в чем его и признак и венец!</text><name>Одним толчком согнать ладью живую...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Как соломинкой, пьешь мою душу.
Знаю, вкус ее горек и хмелен.
Но я пытку мольбой не нарушу.
О, покой мой многонеделен.
Когда кончишь, скажи. Не печально,
Что души моей нет на свете.
Я пойду дорогой недальней
Посмотреть, как играют дети.
На кустах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой.
Кто ты: брат мой или любовник,
Я не помню, и помнить не надо.
Как светло здесь и как бесприютно,
Отдыхает усталое тело...
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.</text><name>Как соломинкой, пьешь мою душу...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1824</date_from><text>Поэту радости и хмеля,
И мне судил могучий рок
Нравоучительного Леля
Полезный вытвердить урок:
Я испытал любви желанье,
Ее я пел, ее я ждал;
Безумно было ожиданье,
Бездушен был мой идеал.
Моей тоски, моих приветов
Не понял слепок божества -
И все пропали без ответов
Мои влюбленные слова.
Но был во мне - и слава богу!-
Избыток мужественных сил:
Я на прекрасную дорогу
Опять свой ум поворотил;
Я разгулялся понемногу -
И глупость страсти роковой
В душе исчезла молодой...
Так с пробудившейся поляны
Слетают темные туманы;
Так, слыша выстрел, кулики
На воздух мечутся с реки.</text><name>Элегия (Поэту радости и хмеля...)</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1909</date_from><text>Et le pole attire a lui
sa fidele cite *
Тютчев
Этот город бледный, венценосный
В скользких и гранитных зеркалах
Отразил Владыку силы косной -
Полюс и Его застывший прах.
И в холодном мраморе прозрачном
Обнаженных северных ночей;
И в закатах, с их отливом мрачным,
Явлен лик Его венцом лучей.
То пред Ним, как перед тягой лунной,
Вдруг от моря, вставшего стеной,
Влагой побуревшей и чугунной
Бьет Нева смущенная отбой.
Повелев магниту - легким танцем
Всколыхнуть покой первичных сил,
Это Он в ответ протуберанцам
Лед бесплодный кровью оросил.
И когда стояли декабристы
У Сената - дико-весела
Заплясала, точно бес огнистый,
Компаса безумного игла.
Содрогнувшись от магнитной бури
Перед дальним маревом зарниц,
Чрез столетье снова morituri**
С криком ave!*** повергались ниц.
Намагнитив страсти до каленья,
Утолив безумье докрасна,
Раскололись роковые звенья
Вечно тяготеющего сна.
И опять недвижно стрелка стала,
И, свернувшись, огненная мгла
У Его стального пьедестала
Лавою застывшею легла.
Но неслышно, прыгая тенями
В серой слизи каменных зеркал,
Веют электрическими снами
Марева, как перья опахал.
"О полюс!- город твой влечется вновь к тебе"
(фр.; пер. В. Брюсова).
** Идущие на смерть (лат.).
*** Здравствуй! (лат.) (Из обращения римских гладиаторов к
императору перед боем: "Здравствуй, Цезарь, идущие на
смерть тебя приветствуют!")</text><name>Танец магнитной иглы</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1818</date_from><text>В тучу солнце закатилось,
Черну, как сгущенный дым,
Небо светлое покрылось
Мрачным саваном нощным.
Быть грозе: уж буря воет;
Всколебавшись, лес шумит,
Вихрь порывный жатву роет,
Грозный гул вдали гремит.
Поспешайте в копны сено
И снопы златые класть,
Дождь пока коснит мгновенно
Ливнем на долины пасть,
Ветр покуда не засеял
Градом ваших нив, лугов
И по терну не развеял
Дорогих земли даров.
Поздно будет вам, уж поздно
Помогать от лютых бед,
Дождь когда из тучи грозной
Реки па поля прольет.
Детушек тогда придется
Уносить в село бегом;
Счастлив, кто и там спасется!
Слышите ль? Уж грянул гром!</text><name>Приближение грозы</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>Я помню только дух сосновый,
удары дятла, тень и свет...
Моряк косматый и суровый,
хожу по водам много лет.
Во мгле выглядываю сушу
и для кого-то берегу
татуированную душу
и бирюзовую серьгу.
В глуши морей, в лазури мрачной,
в прибрежном дымном кабаке —
я помню свято звук прозрачный
цветного дятла в сосняке.</text><name>Я помню только дух сосновый...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1958</date_from><text>Забота у нас простая,
Забота наша такая:
Жила бы страна родная,
И нету других забот!
И снег, и ветер,
И звёзд ночной полёт..
Меня мое сердце
В тревожную даль зовёт.
Пускай нам с тобой обоим
Беда грозит за бедою,
Но дружба моя с тобою
Лишь вместе со мной умрёт.
Пока я ходить умею,
Пока глядеть я умею,
Пока я дышать умею,
Я буду идти вперёд!
И так же, как в жизни каждый,
Любовь ты встретишь однажды,-
С тобою, как ты, отважно
Сквозь бури она пройдёт.
Не думай, что всё пропели,
Что бури все отгремели.
Готовься к великой цели,
А слава тебя найдёт!
И снег, и ветер,
И звёзд ночной полёт..
Меня мое сердце
В тревожную даль зовёт.</text><name>Песня о тревожной молодости</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1983</date_from><text>В. Высоцкому
Эта смерть не моя есть ущерб и зачет
жизни кровно-моей, лбом упершейся в стену.
Но когда свои лампы Театр возожжет
и погасит - Трагедия выйдет на сцену.
Вдруг не поздно сокрыться в заочность кулис?
Не пойду! Спрячу голову в бархатной щели.
Обреченных капризников тщетный каприз -
вжаться,
вжиться в укромность - вина неужели?
Дайте выжить. Чрезмерен сей скорбный сюжет.
Я не помню из роли ни жеста, ни слова.
Но смеется суфлер, вседержатель судеб:
говори: все я помню, я здесь, я готова.
Говорю: я готова. Я помню. Я здесь.
Сущ и слышим тот голос, что мне подыграет.
Средь безумья, нет, средь слабоумья злодейств
здраво мыслит один: умирающий Гамлет.
Донесется вослед: не с ума ли сошед
Тот, кто жизнь возлюбил
да забыл про живучесть.
Дай, Театр, доиграть благородный сюжет,
бледноликий партер повергающий в ужас.</text><name>Театр</name><date_to>1983</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1959</date_from><text>Граждане! Минутка прозы:
Мы
в березах —
ни аза!
Вы видали у березы
Деревянные глаза?
Да, глаза! Их очень много.
С веками, но без ресниц.
Попроси лесного бога
Эту странность объяснить.
Впрочем, все простого проще.
Но в народе говорят:
Очень страшно, если в роще
Под луной они глядят.
Тут хотя б молчали совы
И хотя бы не ныл бирюк —
У тебя завоет совесть.
Беспричинно.
Просто вдруг.
И среди пеньков да плешин
Ты падешь на колею,
Вопия:
«Казните! Грешен:
Писем бабушке не шлю!»
Хорошо бы под луною
Притащить сюда того,
У кого кой-что иное,
Кроме бабушки его...</text><name>Граждане! Минутка прозы...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1860</date_from><text>Спи, дитя мое, усни!
Сладкий сон к себе мани:
В няньки я тебе взяла
Ветер, солнце и орла.
Улетел орел домой;
Солнце скрылось под водой;
Ветер, после трех ночей,
Мчится к матери своей.
Ветра спрашивает мать:
"Где изволил пропадать?
Али звезды воевал?
Али волны всё гонял?"
"Не гонял я волн морских,
Звезд не трогал золотых;
Я дитя оберегал,
Колыбелочку качал!"</text><name>Колыбельная песня</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>То ли страсти поутихли,
То ли не было страстей,-
Потерялись в этом вихре
И пропали без вестей
Люди первых повестей.
На Песчаной - все песчано,
Лето, рвы, газопровод,
Белла с белыми плечами,
Пятьдесят девятый год,
Белле челочка идет.
Вижу четко и нечетко -
Дотянись - рукой подать -
Лето, рвы и этой челки
Красно-рыжей благодать.
Над Москвой-рекой ходили,
Вечер ясно догорал,
Продавали холодильник,
Улетали за Урал.</text><name>То ли страсти поутихли...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1894</date_from><text>Невольный труд,
Зачем тобой я долго занят?
Мечты цветут,—
Но скоро сад их яркий вянет.
И прежде чем успел
Вдохнуть я теплое дыханье,
Их цвет багряный облетел
В печальной муке увяданья.</text><name>Невольный труд...</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1918</date_from><text>И это небо голубое,
И эта выспренная тишь!
И кажется,- дитя ночное,
К земле стремительно летишь,
И радостные взоры клонишь
На безнадежную юдоль,
Где так мучительно застонешь,
Паденья ощутивши боль.
А все-таки стремиться надо,
И в нетерпении дрожать.
Не могут струи водопада
Свой бег над бездной задержать,
Не может солнце стать незрячим,
Не расточать своих лучей,
Чтобы, рожденное горячим,
Все становиться горячей.
Порыв, стремленье, лихорадка,-
Закон рожденных солнцем сил.
Пролей же в землю без остатка
Все, что от неба получил.</text><name>И это небо голубое...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from></date_from><text>Я люблю тебя и небо, только небо и тебя,
Я живу двойной любовью, жизнью я дышу, любя.
В светлом небе - бесконечность: бесконечность милых глаз.
В светлом взоре - беспредельность: небо, явленное в нас.
Я смотрю в пространство неба, небом взор мой поглощен.
Я смотрю в глаза: в них та же даль пространств и даль времен.
Бездна взора, бездна неба! Я, как лебедь на волнах,
Меж двойною бездной рею, отражен в своих мечтах.
Так, заброшены на землю, к небу всходим мы, любя...
Я люблю тебя и небо, только небо и тебя.</text><name>Между двойною бездной...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Жилье в горах - как всякое жилье:
До ночи пересуды, суп и скука,
А на веревке сушится белье,
И чешется, повизгивая, сука.
Но подымись - и сразу мир другой,
От тысячи подробностей очищен,
Дорога кажется большой рекой
И кораблем - убогое жилище.
О, если б этот день перерасти
И с высоты, средь тишины и снега,
Взглянуть на розовую пыль пути,
На синий дым последнего ночлега!</text><name>Жилье в горах - как всякое жилье...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1964</date_from><text>Памяти Михаилу Светлову
Когда вокзалы стали мне ночлегом,
А телеграфы — письменным столом,
Взошел январь, изъяны сдобрил снегом,
И люди мерзли даже под крылом.
В троллейбусе оттаивали руки
И покрывались огненной корой.
С отцом навеки я была в разлуке
И в горькой распре с мамой и сестрой.
Они писали почерком наклонным,
Слова от боли ставя невпопад,
Что я была недавно чемпионом
Химических и физолимпиад.
Что я качусь, качусь неумолимо,
И докачусь, и окажусь на дне,
И странно, что народ проходит мимо
Таких, как я, или подобных мне.
А я сияла раз в три дня в столовке,
Из-под волос бежал счастливый пот
На вкусный хлеб, на шницель в панировке,
И дважды в месяц — в яблочный компот.
На мне болтались кофта, шарф и юбка,
И плащ — на дождь, на солнышко и снег.
Но позади осталась душегубка
Возможностей, отвергнутых навек!
Я поднимала воротник повыше
И понимала, что дела плохи.
На почте, где никто меня не слышал,
Я написала гордые стихи.
Я избегала приходить к обеду
В дома друзей в четыре или в шесть.
Я тихо шла по золотому следу
И не писала так, чтоб лучше есть.
И, засыпая на вокзальной лавке,
Я видела сквозь пенистый сугроб,
Как мать в пальто, застегнутом булавкой,
Меня целует, молодая, в лоб.
Дышала радость горячо и близко,
На вид ей было девятнадцать лет.
И оставалась у виска записка:
«Босяк! Приди к Светлову на обед».</text><name>Туманной зарею</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Я долго шел по коридорам,
Кругом, как враг, таилась тишь.
На пришлеца враждебным взором
Смотрели статуи из ниш.
В угрюмом сне застыли вещи,
Был странен серый полумрак,
И точно маятник зловещий,
Звучал мой одинокий шаг.
И там, где глубже сумрак хмурый,
Мой взор горящий был смущен
Едва заметною фигурой
В тени столпившихся колонн.
Я подошел, и вот мгновенный,
Как зверь, в меня вцепился страх:
Я встретил голову гиены
На стройных девичьих плечах.
На острой морде кровь налипла,
Глаза зияли пустотой,
И мерзко крался шепот хриплый:
"Ты сам пришел сюда, ты мой!"
Мгновенья страшные бежали,
И наплывала полумгла,
И бледный ужас повторяли
Бесчисленные зеркала.</text><name>Ужас</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1906</date_from><text>Валерию Брюсову
Волшебник бледный Urbi пел et Orbi*:
То - лев крылатый, ангел венетийский,
Пел медный гимн. А ныне флорентийской
Прозрачнозвонной внемлю я теорбе.
Певец победный Urbi пел et Orbi:
То - пела медь трубы капитолийской...
Чу, барбитон ответно эолийский
Мне о Патрокле плачет, об Эвфорбе.
Из златодонных чаш заложник скорби
Лил черный яд. А ныне черплет чары
Медвяных солнц кристаллом ясногранным,
Садился гордый на треножник скорби
В литом венце... Но царственней тиары
Венок заветный на челе избранном!
* Граду и миру (лат.).- Ред.</text><name>Венок</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1952</date_from><text>Никого,
Ничего...
Ручеек пересох,
Только в русле его
Серебрится
Песок.
Он
Клубится слегка,
Чтоб рука не взяла,
Будто вместо песка
Только
Пепел,
Зола.
Но
И в пепле еще
Естество не мертво.
«Горячо?»
— «Горячо!
Ничего, ничего!»
Ведь
Повсюду, везде
И куда ни шагнем,
На остывшей звезде,
Где играли с огнем,
Хорошенько
Пошарь,
Углубись, поищи —
И пробьются сквозь гарь
Изобилья
Ключи!</text><name>Никого, ничего... Ручеек пересох...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1826</date_from><text>Не вы ль убранство наших дней
Свободы искры огневые,-
Рылеев умер, как злодей!-
О, вспомяни о нем, Россия,
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовые
На самовластие царей!</text><name>Не вы ль убранство наших дней...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1946</date_from><text>Я шел по дорогам, изрытым годами,
Дышал, задыхался и падал в крови.
И с тою же силою, как при Адаме,
Летели секунды, секунды любви.
Мы к древу познанья пришли не случайно.
Мы знаем так много, нам все не в нови,
Но с той же слепой, неразгаданной тайной
Несутся секунды, секунды любви.
Как будто все просто и так объяснимо,
Как голуби теплые — только лови.
Трепещут в руках, но проносятся мимо
Секунды, секунды, секунды любви.
Зачем же гадать о бесчисленных звездах.
Оставь их в саду поднебесья, не рви.
Смотри, как земной наш живительный воздух
Пронзают секунды, секунды любви.</text><name>Секунды любви</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1823</date_from><text>«Чего робеешь ты при мне,
Друг милый мой, малютка Эда?
За что, за что наедине
Тебе страшна моя беседа?
Верь, не коварен я душой;
Там, далеко, в стране родной,
Сестру я добрую имею,
Сестру чудесной красоты;
Я нежно, нежно дружен с нею,
И на нее похожа ты.
Давно... что делать?.. но такая
Уж наша доля полковая!
Давно я, Эда, не видал
Родного счастливого края,
Сестры моей не целовал!
Лицом она, будь сердцем ею;
Мечте моей не измени,
И мне любовию твоею
Ее любовь напомяни!
Мила ты мне. Веселье, муку,
Всё жажду я делить с тобой:
Не уходи, оставь мне руку!
Доверься мне, друг милый мой!»
С улыбкой вкрадчивой и льстивой
Так говорил гусар красивый
Финляндке Эде. Русь была
Ему отчизной. В горы Финна
Его недавно завела
Полков бродячая судьбина.
Суровый край, его красам,
Пугаяся, дивятся взоры;
На горы каменные там
Поверглись каменные горы;
Синея, всходят до небес
Их своенравные громады;
На них шумит сосновый лес;
С них бурно льются водопады;
Там дол очей не веселит;
Гранитной лавой он облит;
Главу одевши в мох печальный,
Огромным сторожем стоит
На нем гранит пирамидальный;
По дряхлым скалам бродит взгляд;
Пришлец исполнен смутной думы:
Не мира ль давнего лежат
Пред ним развалины угрюмы?
В доселе счастливой глуши,
Отца простого дочь простая,
Красой лица, красой души
Блистала Эда молодая.
Прекрасней не было в горах:
Румянец нежный на щеках,
Летучий стан, власы златые
В небрежных кольцах по плечам,
И очи бледно-голубые,
Подобно финским небесам.
День гаснул, скалы позлащая.
Пред хижиной своей одна
Сидела дева молодая,
Лицом спокойна и ясна.
Подсел он скромно к деве скромной,
Завел он кротко с нею речь;
Ее не мыслила пресечь
Она в задумчивости томной,
Внимала слабым сердцем ей,—
Так роза первых вешних дней
Лучам неверным доверяет;
Почуя теплый ветерок,
Его лобзаньям открывает
Благоуханный свой шипок
И не предвидит хлад суровый,
Мертвящий хлад, дохнуть готовый.
В руке гусара моего
Давно рука ее лежала,
В забвенье сладком, у него
Она ее не отнимала.
Он к сердцу бедную прижал;
Взор укоризны, даже гнева
Тогда поднять хотела дева,
Но гнева взор не выражал.
Веселость ясная сияла
В ее младенческих очах,
И наконец в таких словах
Ему финляндка отвечала:
«Ты мной давно уже любим,
Зачем же нет? Ты добродушен,
Всегда заботливо послушен
Малейшим прихотям моим.
Они докучливы бывали;
Меня ты любишь, вижу я:
Душа признательна моя.
Ты мне любезен: не всегда ли
Я угождать тебе спешу?
Я с каждым утром приношу
Тебе цветы; я подарила
Тебе кольцо; всегда была
Твоим весельем весела;
С тобою грустным я грустила.
Что ж? Я и в этом погрешила:
Нам строго, строго не велят
Дружиться с вами. Говорят,
Что вероломны, злобны все вы,
Что вас бежать должны бы девы,
Что как-то губите вы нас,
Что пропадешь, когда полюбишь;
И ты, я думала не раз,
Ты, может быть, меня погубишь».
— «Я твой губитель, Эда? я?
Тогда пускай мне казнь любую
Пошлет Небесный Судия!
Нет, нет! я с тем тебя целую!»
— «На что? зачем? какой мне стыд!»—
Младая дева говорит.
Уж поздно. Встать, бежать готова
С негодованием она.
Но держит он. «Постой! два слова!
Постой! ты взорами сурова,
Ужель ты мной оскорблена?
О нет, останься: миг забвенья,
Минуту шалости прости!»
— «Я не сержуся; но пусти!»
— «Твой взор исполнен оскорбленья,
И ты лицом не можешь лгать:
Позволь, позволь для примиренья
Тебя еще поцеловать».
—«Оставь меня!»
«Мой друг прекрасный!
И за ребяческую блажь
Ты неизвестности ужасной
Меня безжалостно предашь!
И не поймешь мое страданье!
И такова любовь твоя!
Друг милый мой, одно лобзанье,
Одно, иль ей не верю я!»
И дева бедная вздохнула,
И милый лик свой, до того
Отвороченный от него,
К нему тихонько обернула.
Как он самим собой владел!
С какою медленностью томной,
И между тем как будто скромной,
Напечатлеть он ей умел
Свой поцелуй! Какое чувство
Ей в грудь младую влил он им!
И лобызанием таким
Владеет хладное искусство!
Ах, Эда, Эда! Для чего
Такое долгое мгновенье
Во влажном пламени его
Лила ты страстное забвенье?
Теперь, полна в душе своей
Желанья смутного заботой,
Ты освежительной дремотой
Уж не сомкнешь своих очей;
Слетят на ложе сновиденья,
Тебе безвестные досель,
И долго жаркая постель
Тебе не даст успокоенья.
На камнях розовых твоих
Весна игриво засветлела,
И ярко-зелен мох на них,
И птичка весело запела,
И по гранитному одру
Светло бежит ручей сребристый,
И лес прохладою душистой
С востока веет поутру;
Там за горою дол таится,
Уже цветы пестреют там;
Уже черемух фимиам
Там в чистом воздухе струится:
Своею негою страшна
Тебе волшебная весна.
Не слушай птички сладкогласной!
От сна восставшая, с крыльца
К прохладе утренней лица
Не обращай, и в дол прекрасный
Не приходи, а сверх всего —
Беги гусара твоего!
Уже пустыня сном объята;
Встал ясный месяц над горой,
Сливая свет багряный свой
С последним пурпуром заката;
Двойная, трепетная тень
От черных сосен возлегает,
И ночь прозрачная сменяет
Погасший неприметно день.
Уж поздно. Дева молодая,
Жарка ланитами, встает
И молча, глаз не подымая,
В свой угол медленно идет.
Была беспечна, весела
Когда-то добренькая Эда;
Одною Эдой и жила
Когда-то девичья беседа;
Она приветно и светло
Когда-то всем глядела в очи,—
Что ж изменить ее могло?
Что ж это утро облекло,
И так внезапно, в сумрак ночи?
Она рассеянна, грустна;
В беседах вовсе не слышна;
Как прежде, ясного привета
Ни для кого во взорах нет;
Вопросы долго ждут ответа,
И часто странен сей ответ;
То жарки щеки, то бесцветны,
И, тайной горести плоды,
Нередко свежие следы
Горючих слез на них заметны.
Бывало, слишком зашалит
Неосторожный постоялец,—
Она к устам приставит палец,
Ему с улыбкой им грозит.
Когда же ей он подарит
Какой-нибудь наряд дешевый,
Финляндка дивной ей обновой
Похвастать к матери бежит,
Меж тем его благодарит
Веселым книксом. Шаловливо
На друга сонного порой
Плеснет холодною водой
И убегает, торопливо,
И долго слышен громкий смех.
Ее трудов, ее утех
Всегда в товарищи малюткой
Бывал он призван с милой шуткой.
Взойдет ли утро, ночи ль тень
На усыпленны холмы ляжет,
Ему красотка «добрый день»
И «добру ночь» приветно скажет.
Где время то? При нем она
Какой-то робостию ныне
В своих движеньях смущена;
Веселых шуток и в помине
Уж нет; незначащих речей
С ним даже дева не заводит,
Как будто стал он недруг ей;
Зато порой с его очей
Очей задумчивых не сводит,
Зато порой наедине
К груди гусара вся в огне
Бедняжка грудью припадает,
И, страсти гибельной полна,
Сама уста свои она
К его лобзаньям обращает;
А в ночь бессонную, одна,
Одна с раскаяньем напрасным,
Сама волнением ужасным
Души своей устрашена,
Уныло шепчет: «Что со мною?
Мне с каждым днем грустней, грустней;
Ах, где ты, мир души моей!
Куда пойду я за тобою!»
И слезы детские у ней
Невольно льются из очей.
Она была не без надзора.
Отец ее, крутой старик,
Отчасти в сердце к ней проник.
Он подозрительного взора
С несчастной девы не сводил;
За нею следом он бродил,
И подсмотрел ли что такое,
Но только молодой шалун
Раз видел, слышал, как ворчун
Взад и вперед в своем покое
Ходил сердито; как потом
Ударил сильно кулаком
Он по столу и Эде бедной,
Пред ним трепещущей и бледной,
Сказал решительно: «Поверь,
Несдобровать тебе с гусаром!
Вы за углами с ним недаром
Всегда встречаетесь. Теперь
Ты рада слушать негодяя,
Худому выучит. Беда
Падет на дуру. Мне тогда
Забота будет небольшая:
Кто мой обычай ни порочь,
А потаскушка мне не дочь».
Тихонько слезы отирая
У грустной Эды: «Что ворчать?—
Сказала с кротостию мать.—
У нас смиренная такая
До сей поры была она.
И в чем теперь ее вина?
Грешишь, бедняжку обижая».
— «Да,— молвил он,— ласкай ее,
А я сказал уже свое».
День после, в комнатке своей,
Уже вечернею порою,
Одна, с привычною тоскою,
Сидела Эда. Перед ней
Святая Библия лежала.
На длань склоненная челом,
Она рассеянным перстом
Рассеянно перебирала
Ее измятые листы
И в дни сердечной чистоты
Невольной думой улетала.
Взошел он с пасмурным лицом,
В молчаньи сел, в молчаньи руки
Сжал на груди своей крестом;
Примету скрытой, тяжкой муки
В нем всё являло. Наконец:
«Долг от меня,— сказал хитрец,—
С тобою требует разлуки.
Теперь услышать милый глас,
Увидеть милые мне очи
Я прихожу в последний раз;
Покроет землю сумрак ночи
И навсегда разлучит нас.
Виною твой отец суровый,
Его укоры слышал я;
Нет, нет, тебе любовь моя
Не нанесет печали новой!
Прости!» Чуть дышуща, бледна,
Гусара слушала она.
«Что говоришь? Возможно ль? Ныне?
И навсегда, любезный мой!..»
— «Бегу отселе; но душой
Останусь в милой мне пустыне.
С тобою видеть я любил
Потоки те же, те же горы;
К тому же небу возводил
С небесной радостию взоры;
С тобой в разлуке свету дня
Уже не радовать меня!
Я волю дал любви несчастной
И погубил, доверясь ей,
За миг летящий, миг прекрасный
Всю красоту грядущих дней.
Но слушай! Срок остался краткой;
Пугаяся ревнивых глаз,
Везде преследующих нас,
Доселе мельком и украдкой
Видались мы; моей мольбой
Не оскорбись. На расставанье
Позволь, позволь иметь с тобой
Мне безмятежное свиданье!
Лишь мраки ночи низойдут,
И сном глубоким до денницы
Отяжелелые зеницы
Твои домашние сомкнут,
Приду я к тихому приюту
Моей любезной,— о, покинь
Девичий страх и на минуту
Затвор досадный отодвинь!
Прильну в безмолвии печальном
К твоим устам, о жизнь моя,
И в лобызании прощальном
Тебе оставлю душу я».
Прискорбно дева поглядела
На обольстителя; не смела,
Сама не зная почему,
Она довериться ему:
Бедою что-то ей грозило;
Какой-то страх в нее проник;
Ей смутно сердце говорило,
Что не был прост его язык.
Святая книга, как сначала,
Еще лежавшая пред ней,
Ей долг ее напоминала.
Ко груди трепетной своей
Прижав ее: «Нет, нет,— сказала,—
Зачем со злобою такой
Играть моею простотой?
Иль мало было прегрешений?
Еще ль, еще ль охотный слух
Склоню на голос искушений?
Оставь меня, лукавый дух!
Оставь, без новых угрызений».
Но вправду враг ему едва ль
Не помогал,— с такою силой
Излил он ропот свой, печаль
Столь горько выразил, что жаль
Гусара стало деве милой;
И слезы падали у ней
В тяжелых каплях из очей.
И в то же время то моленья,
То пени расточал хитрец.
«Что медлишь? Дороги мгновенья!—
К ней приступил он наконец.—
Дай слово!»— «Всей душой тоскуя,
Какое слово дать могу я,—
Сказала,— сжалься надо мной!
Владею ль я сама собой!
И что я знаю!» Пылко, живо
Тут к сердцу он ее прижал.
«Я буду, жди меня!»— сказал.
Сказал и скрылся торопливо.
Уже и холмы и поля
Покрыты мраками густыми.
Смиренный ужин разделя
С неприхотливыми родными,
Вошла девица в угол свой;
На дверь задумчиво взглянула:
«Поверь, опасен гость ночной!»—
Ей совесть робкая шепнула,
И дверь ее заложена.
В бумажки мягкие она
Златые кудри завернула,
Снять поспешила как-нибудь
Дня одеяния неловки,
Тяжелодышащую грудь
Освободила от шнуровки,
Легла и думала заснуть.
Уж поздно, полночь; но ресницы
Сон не смыкает у девицы:
«Стучаться будет он теперь.
Зачем задвинула я дверь?
Я своенравна в самом деле.
Пущу его: ведь миг со мной
Пробудет здесь любезный мой,
Потом навек уйдет отселе».
Так мнит уж девица, и вот
С одра тихохонько встает,
Ко двери с трепетом подходит
И вот задвижки роковой
Уже касается рукой;
Вот руку медленно отводит,
Вот приближает руку вновь;
Железо двинулось — вся кровь
Застыла в девушке несчастной,
И сердце сжала ей тоска.
Тогда же чуждая рука
Дверь пошатнула: «Друг прекрасный,
Не бойся, Эда, это я!»
И, от смятенья дух тая,
Полна неведомого жара,
Девица бедная моя
Уже в объятиях гусара.
Увы! досталась в эту ночь
Ему желанная победа:
Чувств упоенных превозмочь
Ты не могла, бедняжка Эда!
Заря багрянит свод небес.
Восторг обманчивый исчез;
С ним улетел и призрак счастья;
Открылась бездна нищеты,
Слезами скорби платишь ты
Уже за слезы сладострастья!
Стыдясь пылающего дня,
На крае ложа рокового
Сидишь ты, голову склоня.
Взгляни на друга молодого!
Внимай ему: нет, нет, с тобой
Он не снесет разлуки злой;
Тебе все дни его и ночи;
Отец его не устрашит,
Он подозренья усыпит,
Обманет бдительные очи;
Твой будет он, покуда жив...
Напрасно все; она не внемлет,
Очей на друга не подъемлет,
Уста безмолвные раскрыв,
Потупя в землю взор незрящий;
Ей то же друга разговор,
Что ветр, бессмысленно свистящий
Среди ущелин финских гор.
Недолго, дева красоты,
Предателя чуждалась ты,
Томяся грустью безотрадной!
Ты уступила сердцу вновь:
Простила нежная любовь
Любви коварной и нещадной.
Идет поспешно день за днем.
Гусару дева молодая
Уже покорствует во всем.
За ним она, как лань ручная,
Повсюду ходит. То четой
Приемлет их в полдневный зной
Густая сень дубровы сонной,
То зазовет дремучий бор,
То приглашают гроты гор
В свой сумрак неги благосклонной;
Но чаще сходятся они
В долу соседственном, глубоком.
В густой рябиновой сени
Над быстро льющимся потоком
Они садятся на траву.
Порой любовник в томной лени
Послушной деве на колени
Кладет беспечную главу
И легким сном глаза смыкает.
Дух притаив, она внимает
Дыханью друга своего;
Древесной веткой отвевает
Докучных мошек от него;
Его волнистыми власами
Играет детскими перстами.
Когда ж подымется луна
И дикий край под ней задремлет,
В приют укромный свой она
К себе на одр его приемлет.
Но дева нежная моя
Томится тайною тоскою.
Раз обычайною порою
У вод любимого ручья
Они сидели молчаливо.
Любовник в тихом забытьи
Глядел на светлые струи,
Пред ним бегущие игриво.
Дорогой сорванный цветок
Он как-то бросил в быстрый ток.
Вздохнула дева молодая;
На друга голову склоня.
«Так,— прошептала,— и меня,
Миг полелея, полаская,
Так на погибель бросишь ты!»
Уста незлобной красоты
Улыбкой милой улыбнулись,
Но скорбь взяла-таки свое,
И на ресницах у нее
Невольно слезы навернулись.
Она косынкою своей
Их отерла и, веселей
Глядеть стараяся на друга:
«Прости! Безумная тоска!
Сегодня жизнь моя сладка,
Сегодня я твоя подруга,
И завтра будешь ты со мной,
И день еще, и, статься может,
Я до разлуки роковой
Не доживу, Господь поможет!»
Невинной нежностью не раз
Она любовника смущала
И сожаленье в нем подчас
И угрызенье пробуждала;
Но чаще, чаще он скучал
Ее любовию тоскливой
И миг разлуки призывал
Уж как свободы миг счастливый.
Не тщетно!
Буйный швед опять
Не соблюдает договоров,
Вновь хочет с русским испытать
Неравный жребий бранных споров.
Уж переходят за Кюмень
Передовые ополченья,—
Война, война! Грядущий день —
День рокового разлученья.
Нет слез у девы молодой.
Мертва лицом, мертва душой,
На суету походных сборов
Глядит она: всему конец!
На ней встревоженный хитрец
Остановить не смеет взоров.
Сгустилась ночь. В глубокий сон
Все погрузилося. Унылый,
В последний раз идет он к милой.
Ей утешенья шепчет он,
Ее лобзает он напрасно.
Внимает, чувства лишена;
Дает лобзать себя она,
Но безответно, безучастно!
Мечтанья все бежали прочь.
Они томительную ночь
В безмолвной горести проводят.
Уж в путь зовет сиянье дня,
Уже ретивого коня
Младому воину подводят,
Уж он садится. У дверей
Пустынной хижины своей
Она стоит, мутна очами.
Девица бедная, прости!
Уж по далекому пути
Он поскакал. Уж за холмами
Не виден он твоим очам...
Согнув колена, к небесам
Она сперва воздела руки,
За ним простерла их потом
И в прах поверглася лицом
С глухим стенаньем смертной муки.
Сковал потоки зимний хлад,
И над стремнинами своими
С гранитных гор уже висят
Они горами ледяными.
Из-под одежды снеговой
Кой-где вставая головами,
Скалы чернеют за скалами.
Во мгле волнистой и седой
Исчезло небо. Зашумели,
Завыли зимние метели.
Что с бедной девицей моей?
Потух огонь ее очей;
В ней Эды прежней нет и тени,
Изнемогает в цвете дней;
Но чужды слезы ей и пени.
Как небо зимнее, бледна,
В молчанье грусти безнадежной
Сидит недвижно у окна.
Сидит, и бури вой мятежный
Уныло слушает она,
Мечтая: «Нет со мною друга;
Ты мне постыл, печальный свет!
Конца дождусь ли я иль нет?
Когда, когда сметешь ты, вьюга,
С лица земли мой легкий след?
Когда, когда на сон глубокий
Мне даст могила свой приют
И на нее сугроб высокий,
Бушуя, ветры нанесут?»
Кладбище есть. Теснятся там
К холмам холмы, кресты к крестам,
Однообразные для взгляда;
Их (меж кустами чуть видна,
Из круглых камней сложена)
Обходит низкая ограда.
Лежит уже давно за ней
Могила девицы моей.
И кто теперь ее отыщет,
Кто с нежной грустью навестит?
Кругом всё пусто, всё молчит;
Порою только ветер свищет
И можжевельник шевелит.
Эпилог
Ты покорился, край гранитный,
России мочь изведал ты
И не столкнешь ее пяты,
Хоть дышишь к ней враждою скрытной!
Срок плена вечного настал,
Но слава падшему народу!
Бесстрашно он оборонял
Угрюмых скал своих свободу.
Из-за утесистых громад
На нас летел свинцовый град;
Вкусить не смела краткой неги
Рать, утомленная от ран:
Нож исступленный поселян
Окровавлял ее ночлеги!
И все напрасно! Чудный хлад
Сковал Ботнические воды;
Каким был ужасом объят
Пучины бог седобрадат,
Как изумилися народы,
Когда хребет его льдяной,
Звеня под русскими полками,
Явил внезапною стеной
Их перед шведскими брегами!
И как Стокгольм оцепенел,
Когда над ним, шумя крылами
Орел наш грозный возлетел!
Он в нем узнал орла Полтавы!
Все покорилось. Но не мне,
Певцу, не знающему славы,
Петь славу храбрых на войне.
Питомец муз, питомец боя,
Тебе, Давыдов, петь ее.
Венком певца, венком героя
Чело украшено твое.
Ты видел финские граниты,
Бесстрашных кровию омыты;
По ним водил ты их строи.
Ударь же в струны позабыты
И вспомни подвиги твои!</text><name>Эда</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1844</date_from><text>Fuhit das Herz ein Schen
Und ein susses Weh.
Ruckert *
Ночь весенняя прохладна,
Ароматна и ясна;
В небе чистом тихо светит
Серебристая луна,
И лучом она лобзает
Грудь холодную реки;
За рекою слышны песни
И мелькают огоньки.
Грустно мне! Тоска на сердце
Безотчетная лежит,
По щеке слеза бежит!
Вот луну сокрыли тучи -
Огоньков уж не видать...
Стихли песни... Скоро ль, сердце,
Перестанешь ты страдать!
* Сердце чувствует томленье и
сладостную скорбь. Рюккерт.</text><name>Безотчетная грусть</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1959</date_from><text>Мерзнет девочка в автомате,
Прячет в зябкое пальтецо
Все в слезах и губной помаде
Перемазанное лицо.
Дышит в худенькие ладошки.
Пальцы - льдышки. В ушах - сережки.
Ей обратно одной, одной
Вдоль по улочке ледяной.
Первый лед. Это в первый раз.
Первый лед телефонных фраз.
Мерзлый след на щеках блестит -
Первый лед от людских обид.</text><name>Первый лед</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1912</date_from><text>Как уста, заря багряная горит:
Тайна нежная безмолвьем говорит.
Слышишь слова золотого вещий мёд? —
Солнце в огненном безмолвии встаёт!
Дан устам твоим зари румяный цвет,
Чтоб уста твои родили слово — свет.
Их завесой заревою затвори:
Только золотом и мёдом говори.</text><name>УСТА ЗАРИ</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень,
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток:
И, с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу, и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,-
Но строк печальных не смываю.</text><name>Воспоминание (Когда для смертного...)</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Рос мальчишка, от других отмечен
только тем, что волосы мальца
вились так, как вьются в тихий вечер
ласточки у старого крыльца.
Рос парнишка, видный да кудрявый,
окруженный ветками берез;
всей деревни молодость и слава —
золотая ярмарка волос.
Девушки на улице смеются,
увидав любимца своего,
что вокруг него подруги вьются,
вьются, словно волосы его.
Ах, такие волосы густые,
что невольно тянется рука
накрутить на пальчики пустые
золотые кольца паренька.
За спиной деревня остается,—
юноша уходит на войну.
Вьется волос, длинный волос вьется,
как дорога в дальнюю страну.
Паренька соседки вспоминают
в день, когда, рожденная из тьмы,
вдоль деревни вьюга навевает
белые морозные холмы.
С орденом кремлевским воротился
юноша из армии домой.
Знать, напрасно черный ворон вился
над его кудрявой головой.
Обнимает мать большого сына,
и невеста смотрит на него...
Ты развейся, женская кручина,
завивайтесь, волосы его!</text><name>Паренек</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Битвы словесной стихла гроза.
Полные гнева, супруг и супруга
Молча стояли друг против друга,
Сузив от ненависти глаза.
Все корабли за собою сожгли,
Вспомнили все, что было плохого.
Каждый поступок и каждое слово -
Все, не щадя, на свет извлекли.
Годы их дружбы, сердец их биенье -
Все перечеркнуто без сожаленья.
Часто на свете так получается:
В ссоре хорошее забывается.
Тихо. Обоим уже не до споров.
Каждый умолк, губу закусив.
Нынче не просто домашняя ссора,
Нынче конец отношений. Разрыв.
Все, что решить надлежало,- решили.
Все, что раздела ждало,- разделили.
Только в одном не смогли согласиться,
Это одно не могло разделиться.
Там, за стеною, в ребячьем углу
Сын их трудился, сопя, на полу.
Кубик на кубик. Готово! Конец!
Пестрый, как сказка, вырос дворец.
- Милый! - подавленными голосами
Молвили оба.- Мы вот что хотим...-
Сын повернулся к папе и маме
И улыбнулся приветливо им.
- Мы расстаемся... совсем... окончательно...
Так нужно, так лучше... И надо решить,
Ты не пугайся. Слушай внимательно:
С мамой иль с папой будешь ты жить?
Смотрит мальчишка на них встревоженно.
Оба взволнованны... Шутят иль нет?
Палец в рот положил настороженно.
- И с мамой и с папой,- сказал он в ответ.
- Нет, ты не понял! - И сложный вопрос
Каждый ему втолковать спешит.
Но сын уже морщит облупленный нос
И подозрительно губы кривит...
Упрямо сердце мальчишечье билось,
Взрослых не в силах понять до конца.
Не выбирало и не делилось,
Никак не делилось на мать и отца!
Мальчишка! Как ни внушали ему,
Он мокрые щеки лишь тер кулаками,
Понять не умея никак: почему
Так лучше ему, папе и маме?
В любви излишен, друзья, совет.
Трудно в чужих делах разбираться.
Пусть каждый решает, любить или нет?
И где сходиться и где расставаться?
И все же порой в сумятице дел,
В ссоре иль в острой сердечной драме
Прошу только вспомнить, увидеть глазами
Мальчишку, что драмы понять не сумел
И только щеки тер кулаками.</text><name>Разрыв</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1925</date_from><text>Не колесо громовое -
Взглядами перекинулись двое.
Не Вавилон обрушен -
Силою переведались души.
Не ураган на Тихом -
Стрелами перекинулись скифы.</text><name>Не колесо громовое...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Вечер. Тени.
Сени. Лени.
Мы сидели, вечер пья.
В каждом глазе - бег оленя
В каждом взоре - лет копья.
И когда на закате кипела вселенская ярь,
Из лавчонки вылетел мальчонка,
Провожаемый возгласом:"Жарь!"
И скорее справа, чем правый,
Я был более слово, чем слева.</text><name>Вечер. Тени...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1929</date_from><text>Весенний ветер лезет вон из кожи,
Калиткой щелкает, кусты корежит,
Сырой забор подталкивает в бок,
Сосна, как деревянное проклятье,
Железный флюгер, вырезанный ятью
(Смотри мой "Папиросный коробок").
А критик эа библейским самоваром,
Винтообразным окружен угаром,
Глядит на чайник, бровью шевеля.
Он тянет с блюдца - в сторону мизинец,
Кальсоны хлопают на мезонине,
Как вымпел пожилого корабля,
И самовар на скатерти бумажной
Протодиаконом трубит протяжно.
Сосед откушал, обругал жену
И благодушествует:
- Ах! Погода!
Какая подмосковная природа!
Сюда бы Фофанова да луну!-
Через дорогу, в хвойном окруженья,
Я двигаюсь взлохмаченною тенью,
Ловлю пером случайные слова,
Благословляю кляксами бумагу.
Сырые сосны отряхают влагу.
И в хвое просыпается сова.
Сопит река.
Земля раздражена
(Смотри стихотворение "Весна").
Слова как ящерицы,- не наступишь;
Размеры - выгоднее воду в ступе
Толочь; а композиция встает
Шестиугольником или квадратом;
И каждый образ кажется проклятым,
И каждый звук топырится вперед.
И с этой бандой символов и знаков
Я, как биндюжник, выхожу на драку
(Я к зуботычинам привык давно).
А критик мой недавно чай откушал.
Статью закончил, радио прослушал
И на террасу распахнул окно.
Меня он видит - он доволен миром -
И тенорком, политым легким жиром,
Пугает галок на кусте сыром.
Он возглашает:
- Прорычите басом,
Чем кончилась волынка с Опанасом,
С бандитом, украинским босяком.
Ваш взгляд от несварения неистов.
Прошу, скажите за контрабандистов,
Чтоб были страсти, чтоб огонь, чтоб гром,
Чтоб жеребец, чтоб кровь, чтоб клубы дыма,-
Ах, для здоровья мне необходимы
Романтика, слабительное, бром!
Не в этом ли удача из удач?
Я говорю как критик и как врач.
Но время движется. И на дороге
Гниют доисторические дроги,
Булыжником разъедена трава,
Электротехник на столбы вылазит,-
И вот ползет по укрощенной грязи,
Покачивая бедрами, трамвай.
(Сосед мой недоволен:
- Эт-то проза!)
Но плимутрок из ближнего совхоза
Орет на солнце, выкатив кадык.
- Как мне работать!
Голова в тумане.-
И бытием прижатое сознанье
Упорствует и выжимает крик.
Я вижу, как взволнованные воды
Зажаты в тесные водопроводы,
Как захлестнула молнию струна.
Механики, чекисты, рыбоводы,
Я ваш товарищ, мы одной породы,-
Побоями нас нянчила страна!
Приходит время зрелости суровой,
Я пух теряю, как петух здоровый.
Разносит ветер пестрые клочки.
Неумолимо, с болью напряженья,
Вылазят кровянистые стручки,
Колючие ошметки и крючки,-
Начало будущего оперенья.
- Ау, сосед!
Он стонет и ворчит:
- Невыносимо плимутрок кричит,
Невыносимо дребезжат трамваи!
Да, вы линяете, милейший мой!
Вы погибаете, милейший мой!
Да, вы в тупик уперлись головой,
И как вам выбраться, не понимаю!-
Молчи, папаша! Пестрое перо
Топорщится, как новая рубаха.
Петуший гребень дыбится остро;
Я, словно исполинский плимутрок,
Закидываю шею. Кличет рог -
Крылами раэ!- и на забор с размаха.
О, злобное петушье бытие!
Я вылинял! Да здравствует победа!
И лишь перо погибшее мое
Кружится над становищем соседа.</text><name>Вмешательство поэта</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>Полночь. Улицы Мадрида
И безлюдны и темны.
Не звучат шаги о плиты,
И балконы не облиты
Светом палевым луны.
Ароматом ветер дышит,
Зелень темную ветвей
Он едва-едва колышет...
И никто нас не услышит,
О сестра души моей!
Завернись в свой плащ атласный
И в аллею выходи.
Муж заснул... Боязнь напрасна.
Отдохнешь ты безопасно
У гидальго на груди.
Иль как червь до утра гложет
Ревность сердце старика?..
Если сны его встревожат,
Шпага острая поможет,-
Не дрожит моя рука!
Поклялся твоей красою
Мстить я мужу твоему...
Не владеть ему тобою!
Знаю я: ты злой семьею
Продана была ему!
Выходи же на свиданье,
Донья чудная моя!
Ночь полна благоуханья,
И давно твои лобзанья
Жду под сенью миртов я!..</text><name>Гидальго</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Пускай нам живописец не знаком,
Он требует подхода осторожного -
И мы его работу назовем
Картиной неизвестного художника.
Он числится в музее, как и тот,
Который славен именем и отчеством.
Его изобразительных работ
Никто не назовет народным творчеством.
А поговорку, сказочный сюжет,
Который чрезвычайно занимателен,
Былину тех, частушку этих лет
Должны назвать прозаик и поэт
Трудами неизвестного писателя!..
Талантливо творил во все века
Коллега наш, неутомимый праведник.
На главных площадях наверняка
Ему давно пора поставить памятник!..</text><name>Когда автор не известен...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Ах, всё мне кажется (и отчего бы то? -
Ведь ты мне поводов не подаёшь),
Что ты изменишь мне, и то, что добыто
Твоим терпением, продашь за грош.
В тебе уверенность не поколеблена.
В твоей корректности тому залог.
Но всё мне кажется, что ложь остеблена
И распускается её цветок.
И всё мне кажется, и всё мне чудится
Не то подпрапорщик, не то банкир...
И всё мне чудится, что это сбудется,
И позабудется тобой весь мир.
Поверь, о милая, что мной не скажется
Ни слова едкого тебе в укор:
Ты - неизменная! Но всё же кажется,
И то, что кажется - уже позор!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>О, весна без конца и без краю -
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет!
Принимаю бессоные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!
Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!
И встречаю тебя у порога -
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах...
Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита...
Никогда не откроешь ты плечи...
Но над нами - хмельная мечта!
И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель - я знаю -
Все равно: принимаю тебя!</text><name>О, весна без конца и без краю...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1910</date_from><text>М. А. Бородаевской
Как речь славянская лелеет
Усладу жен! Какая мгла
Благоухает, лунность млеет
В медлительном глагольном ла!
Воздушной лаской покрывала,
Крылатым обаяньем сна
Звучит о женщине: она,
Поет о ней: очаровала.</text><name>Славянская женственность</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Тесно в загородном мире.
Тесно так, что нет житья,
Но не уже и не шире
Рельс дорожных колея.
Обозначенной дороги
Параллельные черты,
Человеческие ноги,
Стрелки, шпалы и мосты...
И по шалым листьям палым
Дождик палочкой стучит,
И по шпалам бьет устало,
По песочку шелестит.</text><name>Тесно в загородном мире...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1889</date_from><text>Порос травой мой узкий двор.
В траве лежат каменья, бревна.
Зияет щелями забор,
Из досок слаженный неровно.
Из растворенного окна,
Когда сижу один, лениво,
Под тем забором мне видна
Полынь да жгучая крапива.
И ветер, набежав порой,
Крапиву треплет и качает,
Играет ею, вот как мной
Судьба капризная играет.
И я, как та крапива, жгусь,
Когда меня случайно тронут.
И я, как та крапива, гнусь,
Когда порывы ветра стонут.</text><name>Порос травой мой узкий двор...</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1966</date_from><text>Мы помним факты и событья,
С чем в жизни сталкивало нас,
В них есть и поздние открытья,
Что нам являются подчас.
Но вдруг мы видим день весенний,
Мы слышим смех, мы ловим взгляд.
Воспоминанья ощущений!
Они нам душу бередят.
И заставляют сердце падать
Или взмывать под небеса,
И сохраняет их не память,
А руки, губы и глаза.</text><name>Мы помним факты и событья...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1977</date_from><text>Почему два великих поэта,
проповедники вечной любви,
не мигают, как два пистолета?
Рифмы дружат, а люди — увы...
Почему два великих народа
холодеют на грани войны,
под непрочным шатром кислорода?
Люди дружат, а страны — увы...
Две страны, две ладони тяжелые,
предназначенные любви,
охватившие в ужасе голову
черт-те что натворившей Земли!</text><name>Почему два великих поэта...</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1908</date_from><text>Осенний день в лиловой крупной зыби
Блистал, как медь. Эол и Посейдон
Вели в снастях певучий долгий стон,
И наш корабль нырял подобно рыбе.
Вдали был мыс. Высоко на изгибе,
Сквозя, вставал неровный ряд колонн.
Но песня рей меня клонила в сон —
Корабль нырял в лиловой крупной зыби.
Не все ль равно, что это старый храм,
Что на мысу — забытый портик Феба!
Запомнил я лишь ряд колонн да небо.
Дым облаков курился по горам,
Пустынный мыс был схож с ковригой хлеба.
Я жил во сне. Богов творил я сам.</text><name>В архипелаге</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1866</date_from><text>Забудь их шумное волненье,
Прости им юный пыл души -
И словом строгим осужденья
Их от себя не отврати.
Они к тебе простерли руки,
Мольба их общая свята:
Для всех в святилища науки
Открой широкие врата.
Не отымай у них надежды,
Еще вся жизнь их - впереди;
От палача и от невежды
Их юный возраст огради.
И новый лист вплетешь отныне
Ты в лавры царского венца,-
И, может, вспомнится при сыне
Великодушие отца.</text><name>Забудь их шумное волненье...</name><date_to>1866</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from></date_from><text>Просто ли ветер или крик,
Просто захлопнутый дверью,
Обрубок улицы — тупик
Обрубки человечьи мерит.
Стакан доступен всем живым
В спокойном плеске кабака,
Но где ваши руки и ноги, вы,
К черту плывущие окорока?
Не с дерева летит кора,
И крупно падает на мох —
Но отвечает ветеран:
«То был большой переполох,
Была нечистая игра!
Долой купцов и канцлеров
И горлодеров меченых,
Что взвешивают панцири
И трупы искалеченных.
Посеяв руки круто
В железе нестерпимом,
Мы ноги перепутали
С землей и ржавым дымом,
Как полагается в бою,
Чтоб стать собраньем тупиков,
Ползучей мебелью.
А мир, как алчный дровосек,
Стал больно лаком до калек,
Как ставнем, бьет поверх голов —
Склони-ка ухо у дверей,
Шум катит подновленным:
То шарканье танков подковы серей,
То лязг воздушный и водный,
То хриплый дребезг батарей,
Летящих по бетону...
И с ними вровень мчится спрос
На всех, кто слеп, и глух, и прост.
С улыбками и трубками
Опять войдут за братом брат
В ночное шулерство гранат,
Чтоб здесь воссесть обрубками,
Захлопнутыми, бледными —
Как мы у пьяного ведра,
Плюя в твой череп медный,
Нечистая игра!»</text><name>Привал инвалидов мировой войны</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1936</date_from><text>В метро трубит тоннеля темный рог.
Как вестник поезда, приходит ветерок.
Воспоминанья всполошив мои,
Он только тронул волосы твои.
Я помню забайкальские ветра
И как шумит свежак - с утра и до утра.
Люблю я нежный ветерок полей.
Но этот ветер всех других милей.
Тебя я старше не на много лет,
Но в сердце у меня глубокий след
От времени, где новой красотой
Звучало «Днепрострой» и «Метрострой»,
Ты по утрам спускаешься сюда,
Где даже легкий ветер - след труда.
Пусть гладит он тебя по волосам,
Как я б хотел тебя погладить сам.</text><name>Ветерок метро</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Я на всю честную Русь
заявил, смелея,
что к врачам не обращусь,
если заболею.
Значит, сдуру я наврал
или это снится,
что и я сюда попал,
в тесную больницу?
Медицинская вода
и журнал «Здоровье».
И ночник, а не звезда
в самом изголовье.
Ни морей и ни степей,
никаких туманов,
и окно в стене моей
голо без обмана.
Я ж писал, больной с лица,
в голубой тетради
не для красного словца,
не для денег ради.
Бормочу в ночном бреду
фельдшерице Вале:
«Я отсюдова уйду,
зря меня поймали.
Укради мне — что за труд?!
ржавый ключ острожный».
Ежели поэты врут,
больше жить не можно.</text><name>Я отсюдова уйду...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1905</date_from><text>Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.
Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.
Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.
Кто взманил меня на путь знакомый,
Усмехнулся мне в окно тюрьмы?
Или — каменным путем влекомый
Нищий, распевающий псалмы?
Нет, иду я в путь никем не званый,
И земля да будет мне легка!
Буду слушать голос Руси пьяной,
Отдыхать под крышей кабака.
Запою ли про свою удачу,
Как я молодость сгубил в хмелю...
Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю...
Много нас — свободных, юных, статных —
Умирает, не любя...
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!</text><name>Осенняя воля</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1964</date_from><text>Огоньки на горизонте светятся.
Там в тумане утреннего сна
Опочило королевство Швеция,
Говорят, уютная страна.
Никогда не знала революции,
Скопидомничала двести лет;
Ни собрания, ни резолюции,
Но у каждого велосипед.
В воскресенье едет он по ягоды,
Ищет яйца в чаечном гнезде.
Отчего ж в аптеке банки с ядами,
Черепушки в косточках везде?
Почему, как сообщают сведенья,
Несмотря на весь уютный быт,
Тихая классическая Швеция —
Страшная страна самоубийц?
В магазинах гордо поразвесила
Свитера, бюстгальтеры, штаны...
Только где же у нее поэзия?
Нет великой цели у страны.
Что же заставляло два столетия
Жить среди вещей, как средь богов?
Смерти не боится Швеция —
Страшно выйти ей из берегов.</text><name>Швеция</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>И душа и голова, кажись, болит,-
Верьте мне, что я не притворяюсь.
Двести тыщ - тому, кто меня вызволит!
Ну и я, конечно, попытаюсь.
Нужно мне туда, где ветер с соснами,-
Нужно мне, и все,- там интереснее!
Поделись хоть всеми папиросами
И еще вдобавок тоже - песнями.
Дайте мне глоток другого воздуха!
Смею ли роптать? Наверно, смею.
Запах здесь... А может быть, вопрос в духах?..
Отблагодарю, когда сумею.
Нервы у меня хотя луженые,
Кончилось спокойствие навеки.
Эх, вы мои нервы обнаженные!
Ожили б - ходили б как калеки.
Не глядите на меня, что губы сжал,-
Если слово вылетит, то - злое.
Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал,-
Где-нибудь зароюсь - и завою!</text><name>И душа и голова, кажись, болит...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>Кричит победно морская птица
Над вольной зыбью волны фиорда.
К каким пределам она стремится?
О чем ликует она так гордо?
Холодный ветер, седая сага
Так властно смотрят из звонкой песни,
И в лунной грезе морская влага
Еще прозрачней, еще чудесней.
Родятся замки из грезы лунной,
В высоких замках тоскуют девы,
Златые арфы так многострунны,
И так маняще звучат напевы.
Но дальше песня меня уносит,
Я всей вселенной увижу звенья,
Мое стремленье иного просит,
Иных жемчужин, иных каменьев.
Я вижу праздник веселый, шумный,
В густых дубравах ликует эхо,
И ты проходишь мечтой бездумной,
Звеня восторгом, пылая смехом.
А на высотах, столь совершенных,
Где чистых лилий сверкают слезы,
Я вижу страстных среди блаженных,
На горном снеге алеют розы.
И где-то светит мне образ бледный,
Всегда печальный, всегда безмолвный...
...Но только чайка кричит победно
И гордо плещут седые волны.</text><name>На мотивы Грига</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1819</date_from><text>Тебя ль изобразить и ты ль изобразима?
Вчера задумчива, я помню, ты была,
Сегодня ветрена, забавна, весела,
Понятна сердцу ты, уму непостижима.
Не все ль противности в характере твоем?
В тебе чувствительность с холодностью совместна,
Непостоянна ты во всем,
И постоянно ты прелестна.</text><name></name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1826</date_from><text>Я умру! на позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Равнодушно они
Для забавы детей
Отдирать от костей
Станут жилы мои!
Обругают, убьют
И мой труп разорвут!
Но стерплю! Не скажу ничего,
Не наморщу чела моего!
И, как дуб вековой,
Неподвижный от стрел,
Неподвижен и смел,
Встречу миг роковой
И, как воин и муж,
Перейду в страну душ.
Перед сонмом теней воспою
Я бесстрашную гибель мою.
И рассказ мой пленит
Их внимательный слух,
И воинственный дух
Стариков оживит;
И пройдет по устам
Слава громким долам.
И рекут они в голос один:
"Ты достойный прапрадедов сын!"-
Совокупной толпой
Мы на землю сойдем
И в родных разольем
Пыл вражды боевой;
Победим, поразим
И врагам отомстим!
Я умру! на позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Но, как дуб вековой,
Неподвижный от стрел,
Я недвижим и смел
Встречу миг роковой!</text><name>Песнь пленного ирокезца</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1926</date_from><text>Дверь. На двери -
"Нельзя без доклада".
Под Марксом,
в кресло вкресленный,
с высоким окладом,
высок и гладок,
сидит
облеченный ответственный.
На нем
контрабандный подарок - жилет,
в кармане -
ручка на страже,
в другом
уголочком торчит билет
с длиннющим
подчищенным стажем.
Весь день -
сплошная работа уму.
На лбу -
непролазная дума:
кому
ему
устроить куму,
кому приспособить кума?
Он всюду
пристроил
мелкую сошку,
везде
у него
по лазутчику.
Он знает,
кому подставить ножку
и где
иметь заручку.
Каждый на месте:
невеста -
в тресте,
кум -
в Гум,
брат -
в наркомат.
Все шире периферия родных,
и
в ведомостичках узких
не вместишь
всех сортов наградных -
спецставки,
тантьемы,
нагрузки!
Он специалист,
но особого рода:
он
в слове
мистику стер.
Он понял буквально
"братство народов"
как счастье братьев,
теть
и сестер.
Он думает:
как сократить ему штаты?
У Кэт
не глаза, а угли...
А может быть,
место
оставить для Наты?
У Наты формы округлей.
А там
в приемной -
сдержанный гул,
и воздух от дыма спирается.
Ответственный жмет плечьми:
- Не могу!
Нормально...
Дела разбираются!
Зайдите еще
через день-другой... -
Но дней не дождаться жданных.
Напрасно
проситель
согнулся дугой.
- Нельзя...
Не имеется данных!-
Пока поймет!
Обшаркав паркет,
порывшись в своих чемоданах,
проситель
кладет на суконце пакет
с листами
новейших данных.
Простился.
Ладонью пакет заслоня
- взрумянились щеки-пончики,-
со сладострастием,
пальцы слюня,
мерзавец
считает червончики.
А давший
по учрежденью орет,
от правильной гневности красен:
- Подать резолюцию!-
И в разворот
- во весь!-
на бумаге:
"Согласен"!
Ответственный
мчит
в какой-то подъезд.
Машину оставил
по праву.
Ответственный
ужин с любовницей ест,
ответственный
хлещет "Абрау".
Любовницу щиплет,
весел и хитр.
- Вот это
подарочки Сонечке:
Вот это, Сонечка,
вам на духи.
Вот это
вам на кальсончики... -
Такому
в краже рабочих тыщ
для ширмы октябрьское зарево.
Он к нам пришел,
чтоб советскую нищь
на кабаки разбазаривать.
Я
белому
руку, пожалуй, дам,
пожму, не побрезгав ею.
Я лишь усмехнусь:
- А здорово вам
наши
намылили шею!-
Укравшему хлеб
не потребуешь кар.
Возможно
простить и убийце.
Быть может, больной,
сумасшедший угар
в душе
у него
клубится.
Но если
скравший
этот вот рубль
ладонью
ладонь мою тронет,
я, руку помыв,
кирпичом ототру
поганую кожу с ладони.
Мы белым
едва обломали рога;
хромает
пока что
одна нога,-
для нас,
полусытых и латочных,
страшней
и гаже
любого врага
взяточник.
Железный лозунг
партией дан.
Он нам
недешево дался!
Долой присосавшихся
к нашим
рядам
и тех,
кто к грошам
присосался!
Нам строиться надо
в гигантский рост,
но эти
обсели кассы.
Каленым железом
выжжет нарост
партия
и рабочие массы.</text><name>Взяточники</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>Ни злом, ни враждою кровавой
Доныне затмить не могли
Мы неба чертог величавый
И прелесть цветущей земли.
Нас прежнею лаской встречают
Долины, цветы и ручьи,
И звезды все так же сияют,
О том же поют соловьи.
Не ведает нашей кручины
Могучий, таинственный лес,
И нет ни единой морщины
На ясной лазури небес.</text><name>Природа</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1909</date_from><text>Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка...
От нее даже дыму
Не уйти в облака.
Эта резанность линий,
Этот грузный полет,
Этот нищенский синий
И заплаканный лед!
Но люблю ослабелый
От заоблачных нег -
То сверкающе белый,
То сиреневый снег...
И особенно талый,
Когда, выси открыв,
Он ложится усталый
На скользящий обрыв,
Точно стада в тумане
Непорочные сны -
На томительной грани
Всесожженья весны.</text><name>Снег</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1976</date_from><text>Мы знаем праздники, которых
В аду и в небе не забыть.
Да, самое большое — быть
В другом прохожем, в песье,
в спорах
И в той, кого нельзя добыть.
Да, самое большое — помнить
И видеть яростию глаз
Всё, что открыто напоказ,
Что не коснется этих комнат
Трезвоном бесполезных фраз.
Что всё прелестно и нелепо.
Что всё влечет издалека —
И золотая горсть песка,
И вальс в отчаянье вертепа,
И беспричинная тоска...</text><name>Утверждение</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1972</date_from><text>Нет острых ощущений - все старье, гнилье и хлам,-
Того гляди, с тоски сыграю в ящик.
Балкон бы, что ли, сверху, иль автобус - пополам,-
Вот это дело, это подходяще!
Повезло! Наконец повезло! -
Видит бог, что дошел я до точки! -
Самосвал в тридцать тысяч кило
Мне скелет раздробил на кусочки!
Вот лежу я на спине
Загипсованный,-
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности,-
Все будет в целости
И в сохранности!
Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов,-
Скорблю о вас - как мало вы успели! -
Ах, это просто прелесть - сотрясение мозгов,
Ах, это наслажденье - гипс на теле!
Как броня - на груди у меня,
На руках моих - крепкие латы,-
Так и хочется крикнуть: "Коня мне, коня!"-
И верхом ускакать из палаты!
И лежу я на спине
Загипсованный,-
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности,-
Все будет в целости
И в сохранности!
Задавлены все чувства - лишь для боли нет преград,-
Ну что ж, мы сами часто чувства губим,-
Зато я, как ребенок, - весь спеленутый до пят
И окруженный человеколюбием!
Под влияньем сестрички ночной
Я любовию к людям проникся -
И, клянусь, до доски гробовой
Я б остался невольником гипса!
И лежу я на спине
Загипсованный,-
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности,-
Все будет в целости
И в сохранности!
Вот хорошо б еще, чтоб мне не видеть прежних снов:
Они - как острый нож для инвалида,-
Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков,
Мне снятся свечи, рифмы и коррида...
Ах, надежна ты, гипса броня,
От того, кто намерен кусаться!
Но одно угнетает меня:
Что никак не могу почесаться,-
Что лежу я на спине
Загипсованный,-
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности,-
Все будет в целости
И в сохранности!
Так, я давно здоров, но не намерен гипс снимать:
Пусть руки стали чем-то вроде бивней,
Пусть ноги истончали - мне на это наплевать,-
Зато кажусь значительней, массивней!
Я под гипсом хожу ходуном,
Наступаю на пятки прохожим,-
Мне удобней казаться слоном
И себя ощущать толстокожим!
И по жизни я иду,
Загипсованный,-
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности,-
Все будет в целости
И в сохранности!</text><name>Баллада о гипсе</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Скрипка стонет под горой.
В сонном парке вечер длинный,
Вечер длинный - Лик Невинный,
Образ девушки со мной.
Скрипки стон неутомимый
Напевает мне: "Живи..."
Образ девушки любимой -
Повесть ласковой любви.</text><name>Скрипка стонет под горой...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>И пение пастушеского рога
Медлительно растаяло вдали,
И сумрак веет. Только край земли
Румянит туч закатная тревога.
По листьям золотым - моя дорога.
О сердце, увяданию внемли!
Пурпурные, плывите корабли
И меркните у синего порога!
Нет, смерть меня не ждет и жизнь проста
И радостна. Но терпкая отрава
Осенняя в душе перевита
С тобою, радость, и с тобою, слава!
И сладостней закатной нет дорог,
Когда трубит и умолкает рог.</text><name>И пение пастушеского рога...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1917</date_from><text>Мне страшно. Я кидаю это слово
В холодный дым сверкающей земли.
Быть может, ты вливал мне в горло олово
При Алексее или при Василии.
Быть может, ты, принявший имя Бирона,
С усмешек темною ордой,
Гнал в снежную пустырь мою слепую лиру
И, обнаженную, покачивал водой.
А может быть, с улыбкой Николая
Ты ждал меня и кутался в шинель,
В неведенье блаженном сам не зная,
Нательный крест пошлешь иль шрапнель.
На палубе лежит сухая корка хлеба,
Морозный ветер веет у руля,
Мне страшно за тебя, безоблачное небо,
Мне страшно за тебя, тяжелая земля.</text><name>Мне страшно...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from></date_from><text>Уж тает снег, бегут ручьи,
В окно повеяло весною...
Засвищут скоро соловьи,
И лес оденется листвою!
Чиста небесная лазурь,
Теплей и ярче солнце стало,
Пора метелей злых и бурь
Опять надолго миновала...</text><name>ВЕСНА</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Гляжу в окно: уж гаснет небосклон,
Прощальный луч на вышине колонн,
На куполах, на трубах и крестах
Блестит, горит в обманутых очах;
И мрачных туч огнистые края
Рисуются на небе как змея,
И ветерок, по саду пробежав,
Волнует стебли омоченных трав...
Один меж них приметил я цветок,
Как будто перл, покинувший восток,
На нем вода блистаючи дрожит,
Главу свою склонивши, он стоит,
Как девушка в печали роковой:
Душа убита, радость над душой;
Хоть слезы льет из пламенных очей,
Но помнит всё о красоте своей.</text><name>Вечер после дождя</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1828</date_from><text>Притеснил мою свободу
Кривоногий штабс-солдат:
В угождение уроду
Я отправлен в каземат.
И мечтает блинник сальный
В черном сердце подлеца
Скрыть под лапою нахальной
Имя вольного певца.
Но едва ль придется шуту
Отыграться без стыда:
Я - под спудом на минуту,
Он - в болоте навсегда.</text><name>Притеснил мою свободу...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Веселый день горит... Среди сомлевших трав
Все маки пятнами - как жадное бессилье,
Как губы, полные соблазна и отрав,
Как алых бабочек развернутые крылья.
Веселый день горит... Но сад и пуст и глух.
Давно покончил он с соблазнами и пиром,-
И маки сохлые, как головы старух,
Осенены с небес сияющим потиром.</text><name>Маки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Вот ведь какая отменная
У обелиска служба,-
Знает, наверное,
Что кругом - весна откровенная.
Он ведь из металла - ему всё равно, далеко ты или близко,-
У него забота одна - быть заметным и правильно стоять.
Приходи поскорее на зависть обелиску,
И поторопись : можешь ты насовсем, насовсем опоздать.
Гордая и неизменная
У обелиска поза, -
Жду с нетерпеньем я,
А над ним - покой и Вселенная.
Он ведь из металла - ему всё равно, далеко ты или близко,-
У него забота одна - быть заметным и весело сиять.
Если ты опоздаешь на радость обелиску,
Знай, что и ко мне можешь ты насовсем, насовсем опоздать.
Если уйду, не дождусь - не злись :
Просто я не железный,-
Так что торопись -
Я человек, а не обелиск.
Он ведь из металла - ему всё равно, далеко ты или близко,-
У него забота одна - быть заметным и олицетворять.
Мне нужна ты сегодня, мне, а не обелиску,-
Так поторопись : можешь ты насовсем, насовсем опоздать.</text><name>Песня парня у обелиска космонавтам</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Рыбарей Господних
Неводы, раздранные ловом...
Cor Ardens, I, Повечерие.
Поразвешены сети по берегу...
В сердце память, как дар, берегу
Об уловом разорванных неводах
И о Встретившем нас на водах.
И ладья моя в сумрак отчалена.
Видишь огненный след от челна?
Лов зачну, как всё небо повызвездит,
Что помочь ты сошла — возвестит.
Солнце мрежи мне сушит по берегу;
В сердце память весь день берегу
О закинутых с вечера неводах,
О подруге в звездах на водах.</text><name>Рыбарь</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Спускалась женщина к реке.
Красива и рыжеголова.
Я для нее одно лишь слово
писал на выжженном песке.
Она его читала вслух.
"И я люблю..."- мне говорила.
И повторяла:
"Милый, милый..."-
так, что захватывало дух.
Мы с ней сидели на песке.
И солнце грело наши спины.
Шумели сосны-исполины.
Грачи кричали вдалеке.
Я в честь ее стихи слагал.
Переплывал Быстрину нашу,
чтобы собрать букет ромашек
и положить к ее ногам.
Она смеялась и гадала.
И лепестки с цветов рвала.
То ль клятв моих ей не хватало,
То ль суеверною была.
С тех пор прошло немало лет.
Глаза закрою -
вижу снова,
как я пишу одно лишь слово,
которому забвенья нет.</text><name>Люблю</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Сижу, читая я сказки и были,
Смотрю в старых книжках умерших портреты,
Говорят в старых книжках умерших портреты:
«Тебя забыли, тебя забыли»...
— Ну, что же делать, что меня забыли,
Что тут поможет, старые портреты?—
И спрашивал, что поможет, старые портреты,
Угрозы ли, клятва ль, мольбы ли?
«Забудешь и ты целованные плечи,
Будь, как мы, старым влюбленным портретом:
Ты можешь быть хорошим влюбленным портретом
С томным взглядом, без всякой речи».
— Я умираю от любви безмерной!
Разве вы не видите, милые портреты?—
«Мы видим, мы видим»,— молвили портреты,
«Что ты — любовник верный, верный и примерный?
Так читал я, сидя, сказки и были,
Смотря в старых книжках умерших портреты.
И не жалко мне было, что шептали портреты:
«Тебя забыли, тебя забыли».</text><name>Сижу, читая я сказки и были...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Рдяны краски,
Воздух чист;
Вьется в пляске
Красный лист,—
Это осень,
Далей просинь,
Гулы сосен,
Веток свист.
Ветер клонит
Ряд ракит,
Листья гонит
И вихрит
Вихрей рати,
И на скате
Перекати-
Поле мчит.
Воды мутит,
Гомит гам,
Рыщет, крутит
Здесь и там —
По нагорьям,
Плоскогорьям,
Лукоморьям
И морям.
Заверть пыли
Чрез поля
Вихри взвили,
Пепеля;
Чьи-то руки
Напружили,
Точно луки,
Тополя.
В море прянет —
Вир встает,
Воды стянет,
Загудёт,
Рвет на части
Лодок снасти,
Дышит в пасти
Пенных вод.
Ввысь, в червленый
Солнца диск —
Миллионы
Алых брызг!
Гребней взвивы,
Струй отливы,
Коней гривы,
Пены взвизг...</text><name>Осенью</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>Вот бедный Дельвиг здесь живет,
Не знаем суетою,
Бренчит на лире и поет
С подругою-мечтою.
Пускай невежество гремит
Над мудрою главою,
Пускай и эгоизм кричит
С фортуною слепою,—
Один он с леностью живет,
Блажен своей судьбою,
Век свой о радости поет
И незнаком с тоскою.
O счастии не говорит,
Но счастие с тобою
Живет — и будет вечно жить
И с леностью святою!</text><name>Бедный Дельвиг</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1759</date_from><text>Пахомей говорит, что для святого слова
Риторика ничто; лишь совесть будь готова.
Ты будешь казнодей, лишь только стань попом
И стыд весь отложи. Однако врешь, Пахом.
Начто риторику совсем пренебрегаешь?
Ее лишь ты одну, и то худенько знаешь.
Василий, Златоуст, церковные столпы,
Учились долее, как нынешни попы.
Гомера, Пиндара, Димосфена читали
И проповедь свою их штилем предлагали,
Натуру, общую всей прочей твари мать,
Небес, земли, морей, старались испытать;
Дабы творца чрез то по мере сил постигнуть
И важностью вещей сердца людски подвигнуть,
Не ставили за стыд из басен выбирать,
Чем к праведным делам возможно преклонять.
Ты словом божиим незнанье закрываешь
И больше тех мужей у нас быть уповаешь;
Ты думаешь, Пахом, что ты уж Златоуст!
Но мы уверены о том, что мозг твой пуст.
Нам слово божие чувствительно, любезно,
И лишь во рте твоем бессильно, бесполезно.
Нравоучением преславной Телемак
Стократ полезнее твоих нескладных врак.</text><name>К Пахомию</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Андрею Белому
Целый год не дрожало окно,
Не звенела тяжелая дверь;
Всё забылось - забылось давно,
И она отворилась теперь.
Суетились, поспешно крестясь...
Выносили серебряный гроб...
И старуха, за ручку держась,
Спотыкалась о снежный сугроб.
Равнодушные лица толпы,
Любопытных соседей набег...
И кругом протоптали тропы,
Осквернив целомудренный снег.
Но, ложась в снеговую постель,
Услыхал заключенный в гробу,
Как вдали запевала метель,
К небесам подымая трубу.</text><name>Целый год не дрожало окно...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1928</date_from><text>Я устал от хулы и коварства
Головой колотиться в бреду,
Скоро я в заплотинное царство,
Никому не сказавшись, уйду...
Мне уж снится в ночи безголосой,
В одинокой бессонной тиши,
Что спускаюсь я с берега плеса,
Раздвигаю рукой камыши...
Не беда, что без пролаза тина
И Дубна обмелела теперь:
Знаю я, что у старой плотины,
У плотины есть тайная дверь!
Как под осень, опушка сквозная,
И взглянуть в нее всякий бы мог,
Но и то непреложно я знаю,
Что в пробоях тяжелый замок!
Что положены сроки судьбою,
Вдруг не хлынули б хляби и синь,
Где из синих глубин в голубое
Полумесяц плывет, словно линь...
Вот оно, что так долго в печали
Всё бросало и в жар и озноб:
То ль рыбачий челнок на причале,
То ль камкой околоченный гроб!
Вот и звезды, как окуни в стае,
Вот и лилия, словно свеча...
Но добротны плотинные сваи,
И в песке не нашел я ключа...
Знать, до срока мне снова и снова
Звать, и плакать, и ждать у реки:
Еще мной не промолвлено слово,
Что, как молот, сбивает оковы
И, как ключ, отпирает замки.</text><name>Я устал от хулы и коварства...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1951</date_from><text>Я прошел от самого вокзала
До того знакомого окна,
Где меня когда-то ожидала
Школьница примерная одна.
И сегодня, как в былую пору,
Сквозь окошко льется ровный свет.
Только вот к дощатому забору
Чей-то прислонен велосипед.
Полоса медлительного света
Серебрит смородиновый лист.
Может, он хороший парень, этот
Неизвестный велосипедист.
На широкой улице, быть может,
Я его когда-нибудь встречал.
Но, наверно, он меня моложе:
Раньше я его не замечал.
И теперь, все это понимая,
Я в тени под кленами стою.
Спиц велосипедных не ломаю
И окошек девичьих не бью.
Что же тут особого такого?
Просто вспомню прежние года,
Покурю у клуба заводского,
Посижу тихонько у пруда.
А пойду на станцию обратно -
Обойду то место стороной:
Может, парню будет неприятно
Встретиться нечаянно со мной.</text><name>Я прошел от самого вокзала...</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1814</date_from><text>Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!
Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;
За лаврами спешишь опасною стезей,
И с строгой критикой вступаешь смело в бой!
Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы,
Забудь ручьи, леса, унылые могилы,
В холодных песенках любовью не пылай;
Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай!
Довольно без тебя поэтов есть и будет;
Их напечатают - и целый свет забудет.
Быть может, и теперь, от шума удалясь
И с глупой музою навек соединясь,
Под сенью мирною Минервиной эгиды [1]
Сокрыт другой отец второй "Тилемахиды" [2].
Страшися участи бессмысленных певцов,
Нас убивающих громадою стихов!
Потомков поздных дань поэтам справедлива;
На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.
Страшись бесславия!- Что, если Аполлон,
Услышав, что и ты полез на Геликон,
С презреньем покачав кудрявой головою,
Твой гений наградит - спасительной лозою?
Но что? ты хмуришься и отвечать готов;
"Пожалуй,- скажешь мне,- не трать излишних слов;
Когда на что решусь, уж я не отступаю,
И знай, мой жребий пал, я лиру избираю.
Пусть судит обо мне как хочет целый свет,
Сердись, кричи, бранись,- а я таки поэт".
Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет
И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.
Хорошие стихи не так легко писать,
Как Витгенштеину французов побеждать.
Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов. [3]
Певцы бессмертные, и честь, и слава россов,
Питают здравый ум и вместе учат нас,
Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь!
Творенья громкие Рифматова, Графова
С тяжелым Бибрусом [4] гниют у Глазунова;
Никто не вспомнит их, не станет вздор читать,
И Фебова на них проклятия печать.
Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,
Поэтом можешь ты назваться справедливо:
Все с удовольствием тогда тебя прочтут.
Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут
За то, что ты поэт, несметные богатства,
Что ты уже берешь на откуп государства,
В железных сундуках червонцы хоронишь
И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?
Не так, любезный друг, писатели богаты;
Судьбой им не даны ни мраморны палаты,
Ни чистым золотом набиты сундуки:
Лачужка под землей, высоки чердаки -
Вот пышны их дворцы, великолепны залы.
Поэтов - хвалят все, питают - лишь журналы;
Катится мимо их Фортуны колесо;
Родился наг и наг ступает в гроб Руссо; [5]
Камоэнс с нищими постелю разделяет;
Костров на чердаке безвестно умирает,
Руками чуждыми могиле предан он:
Их жизнь - ряд горестей, гремяща слава - сон.
Ты, кажется, теперь задумался немного.
"Да что же,- говоришь,- судя о всех так строго,
Перебирая всё, как новый Ювенал,
Ты о поэзии со мною толковал;
А сам, поссорившись с парнасскими сестрами,
Мне проповедовать пришел сюда стихами?
Что сделалось с тобой? В уме ли ты иль нет?"
Арист, без дальних слов, вот мой тебе ответ:
В деревне, помнится, с мирянами простыми,
Священник пожилой и с кудрями седыми,
В миру с соседями, в чести, довольстве жил
И первым мудрецом у всех издавна слыл.
Однажды, осушив бутылки и стаканы,
Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;
Попалися ему навстречу мужики.
"Послушай, батюшка,- сказали простяки,-
Настави грешных нас - ты пить ведь запрещаешь
Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,
И верим мы тебе: да что ж сегодня сам..."
- "Послушайте,- сказал священник мужикам,-
Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,
Живите хорошо, а мне - не подражайте".
И мне то самое пришлося отвечать;
Я не хочу себя нимало оправдать:
Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты,
Проводит тихой век без горя, без заботы,
Своими одами журналы не тягчит,
И над экспромптами недели не сидит!
Не любит он гулять по высотам Парнаса,
Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса,
Его с пером в руке Рамаков [6] не страшит;
Спокоен, весел он. Арист, он - не пиит.
Но полно рассуждать - боюсь тебе наскучить
И сатирическим пером тебя замучить.
Теперь, любезный друг, я дал тебе совет.
Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..
Подумай обо всем и выбери любое:
Быть славным - хорошо, спокойным - лучше вдвое.
[1] То есть в школе (Примеч. Пушкина).
[2] Поэма В.К.Тредиаковского.
[3] См. Державин, Ломоносов.
[4] Подразумеваются С.А.Ширинский-Шихматов,
гр. Д.И.Хвостов и С.С.Бобров - бездарные
писатели-графоманы, приверженцы "Беседы
любителей русского слова".
[5] Жан-Батист Руссо - французский лирик.
[6] Имеются в виду П.И.Макаров - критик, последователь
Н.М.Карамзина.</text><name>К другу стихотворцу</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1935</date_from><text>Это какая улица?
Улица Мандельштама.
Что за фамилия чертова -
Как ее ни вывертывай,
Криво звучит, а не прямо.
Мало в нем было линейного,
Нрава он был не лилейного,
И потому эта улица,
Или, верней, эта яма
Так и зовется по имени
Этого Мандельштама...</text><name>Это какая улица?..</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1820</date_from><text>Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам;
Не испытав его, нельзя понять и счастья:
Живой источник сладострастья
Дарован в нем его сынам.
Одни ли радости отрадны и прелестны?
Одно ль веселье веселит?
Бездейственность души счастливцев тяготит;
Им силы жизни неизвестны.
Не нам завидовать ленивым чувствам их:
Что в дружбе ветреной, в любви однообразной
И в ощущениях слепых
Души рассеянной и праздной?
Счастливцы мнимые, способны ль вы понять
Участья нежного сердечную услугу?
Способны ль чувствовать, как сладко поверять
Печаль души своей внимательному другу?
Способны ль чувствовать, как дорог верный друг?
Но кто постигнут роком гневным,
Чью душу тяготит мучительный недуг,
Тот дорожит врачом душевным.
Что, что дает любовь веселым шалунам?
Забаву легкую, минутное забвенье;
В ней благо лучшее дано богами нам
И нужд живейших утоленье!
Как будет сладко, милый мой,
Поверить нежности чувствительной подруги -
Скажу ль?- все раны, все недуги,
Всё расслабление души твоей больной,
Забыв и свет, и рок суровый,
Желанья смутные в одно желанье слить
И на устах ее, в ее дыханье пить
Целебный воздух жизни новой!
Хвала всевидящим богам!
Пусть мнимым счастием для света мы убоги,
Счастливцы нас бедней, и праведные боги
Им дали чувственность, а чувство дали нам.</text><name></name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1910</date_from><text>Время года неизвестно.
Мгла клубится пеленой.
С неба падает отвесно
Мелкий бисер водяной.
Фонари горят как бельма,
Липкий смрад навис кругом,
За рубашку ветер-шельма
Лезет острым холодком.
Пьяный чуйка обнял нежно
Мокрый столб - и голосит.
Бесконечно, безнадежно
Кислый дождик моросит...
Поливает стены, крыши,
Землю, дрожки, лошадей.
Из ночной пивной всё лише
Граммофон хрипит, злодей.
"Па-ца-луем дай забвенье!"
Прямо за сердце берет.
На панели тоже пенье:
Проститутку дворник бьет.
Брань и звуки заушений...
И на них из всех дверей
Побежали светотени
Жадных к зрелищу зверей.
Смех, советы, прибаутки,
Хлипкий плач, свистки и вой -
Мчится к бедной проститутке
Постовой городовой.
Увели... Темно и тихо.
Лишь в ночной пивной вдали
Граммофон выводит лихо:
"Муки сердца утоли!"</text><name>Окраина Петербурга</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1828</date_from><text>Ирландская мелодия
На брань летит младой певец,
Дней мирных бросив сладость;
С ним меч отцовский — кладенец,
С ним арфа — жизни радость.
«О, песней звонких край родной,
Отцов земля святая,
Вот в дань тебе меч острый мой,
Вот арфа золотая!»
Певец пал жертвой грозных сеч;
Но, век кончая юный,
Бросает в воду острый меч
И звонкие рвет струны.
«Любовь, свободу, край родной,
О струны, пел я с вами;
Теперь как петь в стране вам той,
Где раб звучит цепями?»</text><name>Молодой певец</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1921</date_from><text>Кому предам прозренья этой книги?
Мой век среди растущих вод
Земли уж близкой не увидит,
Масличной ветви не поймет.
Ревнивое встает над миром утро.
И эти годы не разноязычий сечь,
Но только труд кровавой повитухи,
Пришедшей, чтоб дитя от матери отсечь.
Да будет так! От этих дней безлюбых
Кидаю я в века певучий мост.
Концом другим он обопрется о винты и кубы
Очеловеченных машин и звезд.
Как полдень золотого века будет светел!
Как небо воссинеет после злой грозы!
И претворятся соки варварской лозы
В прозрачное вино тысячелетий.
И некий человек в тени книгохранилищ
Прочтет мои стихи, как их читали встарь,
Услышит едкий запах седины и пыли,
Заглянет, может быть, в словарь.
Средь мишуры былой и слов убогих,
Средь летописи давних смут
Увидит человека, умирающего на пороге,
С лицом, повернутым к нему.</text><name>Кому предам прозренья этой книги?..</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1914</date_from><text>Ты мог бы мне снится и реже,
Ведь часто встречаемся мы,
Но грустен, взволнован и нежен
Ты только в святилище тьмы.
И слаще хвалы серафима
Мне губ твоих милая лесть...
О, там ты не путаешь имя
Мое. Не вздыхаешь, как здесь.</text><name>Ты мог бы мне снится и реже...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>- Береги честь смолоду! -
Справедливо слово то.
Было много раз оно
Там, где надо, сказано!..
Но и в зрелые года
Честь твоя - не ерунда,
И ее - об этом речь -
Тоже следует беречь!
А в преклонном возрасте
Честь дороже почести:
Жизнь осмысленна, коль есть
Сохранившаяся честь!
Ну, а после? Ну, а после?..
Если жизнь прошла без пользы,
То от жизни толка чуть:
Остается только жуть.
Люди добрые, поверьте:
Честь нужна и после смерти.
Долговечней жизни честь -
Это следует учесть!</text><name>Честь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1826</date_from><text>Не слышно шуму городского,
В заневских башнях тишина!
И на штыке у часового
Горит полночная луна!
А бедный юноша! ровесник
Младым цветущим деревам,
В глухой тюрьме заводит песни
И отдает тоску волнам!
"Прости отчизна, край любезный!
Прости мой дом, моя семья!
Здесь за решеткою железной -
Уже не свой вам больше я!
Не жди меня отец с невестой,
Снимай венчальное кольцо;
Застынь мое навеки место;
Не быть мне мужем и отцом!
Сосватал я себе неволю,
Мой жребий - слезы и тоска!
Но я молчу,- такую долю
Взяла сама моя рука.
Откуда ж придет избавленье,
Откуда ждать бедам конец?
Но есть на свете утешенье
И на святой Руси отец!
О русской царь! в твоей короне
Есть без цены драгой алмаз.
Он значит - милость! Будь на троне
И, наш отец, помилуй нас!
А мы с молитвой крепкой к богу
Падем все ниц к твоим стопам;
Велишь - и мы пробьем дорогу
Твоим победным знаменам".
Уж ночь прошла, с рассветом в злате
Давно день новый засиял!
А бедный узник в каземате -
Всё ту же песню запевал!..</text><name>Песнь узника</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Умоляют, просят:
— Полно,
выпей,
вытерпи,
позволь,
ничего,
не будет больно...—
Вдруг,
как молния,—
боль!
Больно ей,
и сразу мне,
больно стенам,
лампе,
крану.
Мир,
окаменев,
Жалуется
на рану.
И болят болты
у рельс,
и у угля в топках
резь,
и кричат колеса:
«Больно!»
И на хлебе
ноет соль.
Больше —
мучается бойня,
прикусив
у плахи боль.
Болит все,
болит всему,
и щипцам
домов родильных,
болят внутренности
У
снарядов орудийных,
моторы у машин,
закат
болит у неба,
дальние
болят
у времени века,
и звон часов —
страдание.
И это всё —
рука на грудь —
молит у товарищей:
— Пока не поздно,
что-нибудь
болеутоляющее!</text><name>Боль</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1917</date_from><text>Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем,— и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки,— идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.</text><name>Золотистого меда струя...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Вновь губы произносят: "Муза",
И жалобно поет волна,
И, улыбаясь, как медуза,
Показывается луна.
Чу! Легкое бряцанье меди!
И гром из озаренных туч,
Персей слетает к Андромеде,
Сжимая в длани лунный луч.
И паруса вздыхают шумно
Над гребнями пустынных вод:
Она, прекрасна и безумна,
То проклинает, то зовет.
"Дева! Я пронзил чудовище
Сталью верного клинка!
Я принес тебе сокровище,
Ожерелья и шелка!"
Вся роскошь Азии напрасна
Для Андромеды, о Персей!
Она - безумна и прекрасна -
Не слышит жалобы твоей.
Что жемчуг ей, что голос музы,
Что страсть, и волны, и закат,
Когда в глаза ее глядят
Ужасные зрачки медузы!</text><name>Вновь губы произносят: `Муза`...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Люблю тебя, дева, когда золотистый
И солнцем облитый ты держишь лимон.
И юноши зрю подбородок пушистый
Меж листьев аканфа и критских колонн.
Красивой хламиды тяжелые складки
Упали одна за другой...
Так в улье пчелином вкруг раненой матки
Снует озабоченный рой.</text><name>Древний пластический грек</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1967</date_from><text>Я люблю эту девочку в шарфике тонком,
В красных варежках, взятых у зорьки взаймы,
Что явилась сияющим гадким утенком
Ни с того ни с сего посредине зимы.
Я люблю эту женщину, ту, что проснулась
И открыла нежданно мне глаз глубину,
Ту, чья нежная и беспощадная юность
Молодит и торопит мою седину.
Мы смеемся, бежим, окликая друг друга,
Друг от друга почти ничего не тая.
По снегам и болотам Полярного круга
Разнеслась лебединая песня моя.
Время бьет каблуками в пружинистый камень,
Самолеты взвиваются, небо смоля....
...Ну и что же, любимая, если земля
Потихоньку горит у меня под ногами?</text><name>Я люблю эту девочку в шарфике тонком...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1954</date_from><text>Я к ночи из лесу не вышел,
Проколобродив целый день.
Уж, как вода, все выше, выше
Деревья затопляла тень.
Янтарь стволов и зелень хвои -
Все черным сделалось теперь.
В лесу притихло все живое.
И стал я чуток, словно зверь.
А наверху, над мглою этой,
Перерастя весь лес, одна,
В луче заката, в бликах света
Горела яркая сосна.
И было ей доступно, древней,
Все, что не видел я с земли:
И сам закат, и дым деревни,
И сталь озерная вдали.</text><name>Сосна</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1959</date_from><text>Дебаркадер да базар,
Яблоки моченые,
Деревянный тротуар,
Каблуки точеные.
Все черемухи в дыму
Над речными плесами.
Пароход на Кострому -
Чайки за колесами.
Много весен утекло
Полноводной Волгою.
Было грустно и светло
Той дорогой долгою.
Вечер мой который раз
Одиноко тянется.
Почему-то вспомнил вас,
И глаза туманятся.
Будто снова от реки,
Новые, с колодочки,
Простучали каблуки,
Лаковые лодочки.</text><name>Дебаркадер да базар...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Максим Горький</author><date_from>1901</date_from><text>Песня волжских босяков,
записанная М. Горьким
Из пьесы «На дне»
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Дни и ночи часовые
Стерегут мое окно.
Как хотите стерегите,
Я и так не убегу.
Мне и хочется на волю —
Цепь порвать я не могу.
Эх вы, цепи, мои цепи,
Вы железны сторожа,
Не порвать мне, не разбить вас
Без булатного ножа.</text><name>Солнце всходит и заходит...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Так вот оно какое, Ватерлоо!
Где встретились позор и торжество.
Британский лев грозит нам из былого
С крутого пьедестала своего.
Вот где-то здесь стоял Наполеон.
А может быть, сидел на барабане.
И шум сраженья был похож: на стон,
Как будто сам он был смертельно ранен.
И генерал, едва держась в седле,
Увидел —
Император безучастен.
Он вспомнил вдруг,
Как на иной земле
Ему впервые изменило счастье.
Я поднимаюсь на высокий холм.
Какая ширь и красота для взора!
Кто знал,
что в этом уголке глухом
Его ждало бессмертие позора.</text><name>Ватерлоо</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Спортивные</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1947</date_from><text>Закаляйся,
если хочешь быть здоров!
Постарайся
позабыть про докторов.
Водой холодной обтирайся,
если хочешь быть здоров!
Будь умерен
и в одежде и в еде,
Будь уверен
на земле и на воде,
Всегда и всюду будь уверен
и не трусь, мой друг, нигде!
Ты не кутай
и не прячь от ветра нос
Даже в лютый,
показательный мороз.
Ходи прямой, а не согнутый,
как какой-нибудь вопрос!
Всех полезней
солнце, воздух и вода!
От болезней
помогают нам всегда.
От всех болезней всех полезней
солнце, воздух и вода!
Бодр и весел
настоящий чемпион,
Много песен,
много шуток знает он.
А кто печально нос повесил,
будет сразу побежден!
Мамы, папы!
Не балуйте вы детей —
Выйдут шляпы
вместо правильных людей.
Прошу вас очень, мамы, папы:
— Не балуйте вы детей!
Мне о спорте
все известно, мой родной,
Зря не спорьте
вы поэтому со мной.
Прошу,— пожалуйста, о спорте
вы не спорьте, мой родной!</text><name>Закаляйся!</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1837</date_from><text>Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела,
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?
У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал?
Молитву ль тихую читали,
Иль пели песни старины,
Когда листы твои сплетали
Солима бедные сыны?
И пальма та жива ль поныне?
Все так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой?
Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты,
И дольний прах ложится жадно
На пожелтевшие листы?..
Поведай: набожной рукою
Кто в этот край тебя занес?
Грустил он часто над тобою?
Хранишь ты след горючих слез?
Иль, божьей рати лучший воин,
Он был с безоблачным челом,
Как ты, всегда небес достоин
Перед людьми и божеством?..
Заботой тайною хранима
Перед иконой золотой,
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!
Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой...
Все полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.</text><name>Ветка Палестины</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1944</date_from><text>Все нынешней весной особое,
Живее воробьев шумиха.
Я даже выразить не пробую,
Как на душе светло и тихо.
Иначе думается, пишется,
И громкою октавой в хоре
Земной могучий голос слышится
Освобожденных территорий.
Весеннее дыханье родины
Смывает след зимы с пространства
И черные от слез обводины
С заплаканных очей славянства.
Везде трава готова вылезти,
И улицы старинной Праги
Молчат, одна другой извилистей,
Но заиграют, как овраги.
Сказанья Чехии, Моравии
И Сербии с весенней негой,
Сорвавши пелену бесправия,
Цветами выйдут из-под снега.
Все дымкой сказочной подернется,
Подобно завиткам по стенам
В боярской золоченой горнице
И на Василии Блаженном.
Мечтателю и полуночнику
Москва милей всего на свете.
Он дома, у первоисточника
Всего, чем будет цвесть столетье.</text><name>Весна (Все нынешней весной особое...)</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1925</date_from><text>Дней сползающие слизни,
...Строк поденная швея...
Что до собственной мне жизни?
Не моя, раз не твоя.
И до бед мне мало дела
Собственных... - Еда? Спанье?
Что до смертного мне тела?
Не мое, раз не твое.</text><name>Дней сползающие слизни...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>(Из Геснера)
Еще в начале мая
Тебе, Амур жестокий!
Я жертвенник поставил
В домашнем огороде
И розами и миртом
Обвил его, украсил.
Не каждое ли утро
С тех пор венок душистый
Носил тебе, как жертву?
А было все напрасно!
Уж сыплются метели
По обнаженным ветвям,-
Она ж ко мне сурова,
Как и в начале мая.</text><name>К Амуру</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Скамья над обрывом намокла,
Покрылась налетами льда.
Зарей освещенные стекла
Вдали отразила вода.
Взлетела случайная птица
И села на крышу опять.
Раскрыть свои крылья боится —
Ночное тепло растерять.</text><name>Рассвет в Финляндии</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from></date_from><text>Д. Мережковскому
Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли всё святое:
И стыд души, и честь земли.
Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.
Мы утопили, с визгом споря,
Ее в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И наворованном вине.
Ночная стая свищет, рыщет,
Лед по Неве кровав и пьян...
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!
Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной...
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!
И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.
К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть - или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!</text><name>14 декабря 1917 года</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>Когда в весенний день, о ангел мой послушный,
С прогулки возвратясь, ко мне подходишь ты
И, руку протянув, с улыбкой простодушной
Мне подаешь мои любимые цветы,-
С цветами той руки тогда не разлучая,
Я радостно прижмусь губами к ним и к ней...
И проникаюсь весь, беспечно отдыхая,
И запахом цветов и близостью твоей.
Гляжу на тонкий стан, на девственные плечи,
Любуюсь тишиной больших и светлых глаз,
И слушаю твои младенческие речи,
Как слушал некогда я нянюшки рассказ.
Гляжу тебе в лицо с отрадой сердцу новой -
И наглядеться я тобою не могу...
И только для тебя в душе моей суровой
И нежность и любовь я свято берегу.</text><name>В. Н. В. (Когда в весенний день...)</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1946</date_from><text>А в доме, где жила я много лет,
откуда я ушла зимой блокадной,
по вечерам опять в окошках свет.
Он розоватый, праздничный, нарядный.
Взглянув на бывших три моих окна,
я вспоминаю: здесь была война.
О, как мы затемнялись! Ни луча...
И все темнело, все темнело в мире...
Потом хозяин в дверь не постучал,
как будто путь забыл к своей квартире.
Где до сих пор беспамятствует он,
какой последней кровлей осенен?
Нет, я не знаю, кто живет теперь
в тех комнатах, где жили мы с тобою,
кто вечером стучится в ту же дверь,
кто синеватых не сменил обоев -
тех самых, выбранных давным-давно...
Я их узнала с улицы в окно.
Но этих окон праздничный уют
такой забытый свет в сознанье будит,
что верится: там добрые живут,
хорошие, приветливые люди.
Там даже дети маленькие есть
и кто-то юный и всегда влюбленный,
и только очень радостную весть
сюда теперь приносят почтальоны.
И только очень верные друзья
сюда на праздник сходятся шумливый.
Я так хочу, чтоб кто-то был счастливым
там, где безмерно бедствовала я.
Владейте всем, что не досталось мне,
и всем, что мною отдано войне...
Но если вдруг такой наступит день -
тишайший снег и сумерек мерцанье,
и станет жечь, нагнав меня везде,
блаженное одно воспоминанье,
и я не справлюсь с ним и, постучав,
приду в мой дом и встану на пороге,
спрошу... Ну, там спрошу: "Который час?"
или: "Воды", как на войне в дороге,-
то вы приход не осуждайте мой,
ответьте мне доверьем и участьем:
ведь я пришла сюда к себе домой
и помню все и верю в наше счастье...</text><name>Мой дом</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1950</date_from><text>Нелепые ваши затеи
И громкие ваши слова...
Нужны мне такие идеи,
Которыми всходит трава.
Которые воздух колышут,
Которые зелень дают.
Которым все хочется выше,
Но знают и меру свою.
Они притаились зимою,
Чтоб к ним не добрался мороз.
Чтоб, только запахнет весною,
Их стебель сквозь почву пророс.
Чтоб снова наутро беспечно,
Вступив по наследству в права,
На солнце,
Как юная вечность,
Опять зеленела трава.
Так нежно и так настояще,
Что — пусть хоть бушует беда —
Ты б видел, что все — преходяще,
А зелень и жизнь — никогда.</text><name>Нелепые ваши затеи...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1969</date_from><text>С. Ермолинскому
Я вижу в окно человека,
который идет не спеша
по склону двадцатого века,
сухую листву вороша.
Куда он несет свою душу,
ее нескудеющий свет?
Но я его путь не нарушу.
Я молча гляжу ему вслед.
Но я не вспугну его криком.
Пускай он пройдет навсегда,
великий,
в покое великом.
Мне только понять бы — куда?</text><name>Я вижу в окно человека...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1921</date_from><text>Невнятен смысл твоих велений:
Молиться ль, проклинать, бороться ли
Велишь мне, непонятный гений?
Родник скудеет, скуп и мал,
И скороход Беноццо Гоццоли
В дремучих дебрях задремал.
Холмы темны медяной тучей.
Смотри: я стройных струн не трогаю.
Твой взор, пророчески летучий,
Закрыт, крылатых струй не льет,
Не манит майскою дорогою
Опережать Гермесов лет.
Не ржут стреноженные кони,
Раскинулись, дряхлея, воины...
Держи отверстыми ладони!
Красна воскресная весна,
Но рощи тьмы не удостоены
Взыграть, воспрянув ото сна.
Жених не назначает часа,
Не соблазняйся промедлением,
Лови чрез лед призывы гласа.
Елеем напоен твой лен,
И, распростясь с ленивым млением,
Воскреснешь, волен и влюблен.</text><name>Невнятен смысл твоих велений...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1828</date_from><text>[Из Байрона]
В кипеньи нежности сердечной
Ты жизнью друга назвала;
Привет бесценный, если б вечно
Живая молодость цвела.
К могиле всё летит стрелою;
И ты, меня лаская вновь,
Зови не жизнью, а душою,
Бессмертной, как моя любовь.</text><name>Португальская песня</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>I
Если б капля водяная
Думала, как ты,
В час урочный упадая
С неба на цветы,
И она бы говорила:
"Не бессмысленная сила
Управляет мной.
По моей свободной воле
Я на жаждущее поле
Упаду росой!"
Но ничто во всей природе
Не мечтает о свободе,
И судьбе слепой
Все покорно - влага, пламень,
Птицы, звери, мертвый камень;
Только весь свой век
О неведомом тоскует
И на рабство негодует
Гордый человек.
Но, увы! лишь те блаженны,
Сердцем чисты те,
Кто беспечны и смиренны
В детской простоте.
Нас, глупцов, природа любит,
И ласкает, и голубит,
Мы без дум живем,
Без борьбы, послушны року,
Вниз по вечному потоку,
Как цветы, плывем.
II
То не в поле головки сбивает дитя
С одуванчиков белых, играя:
То короны и митры сметает, шутя,
Всемогущая Смерть, пролетая.
Смерть приходит к шуту: "Собирайся, Дурак,
Я возьму и тебя в мою ношу,
И к венцам и тиарам твой пестрый колпак
В мою общую сумку я брошу".
Но, как векша, горбун ей на плечи вскочил
И колотит он Смерть погремушкой,-
По костлявому черепу бьет, что есть сил,
И смеется над бедной старушкой.
Стонет жалобно Смерть: "Ой, голубчик, постой!"
Но герой наш уняться не хочет;
Как солдат в барабан, бьет он в череп пустой,
И кричит, и безумно хохочет:
"Не хочу умирать, не боюсь я тебя!
Жизнь, и солнце, и смех всей душою любя,
Буду жить-поживать, припевая:
Гром побед отзвучит, красота отцветет,
Но Дурак никогда и нигде не умрет,-
Но бессмертна лишь глупость людская!"</text><name>Две песни шута</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1864</date_from><text>Чтобы песня моя разлилась как поток,
Ясной зорьки она дожидается:
Пусть не темная ночь, пусть горящий восток
Отражается в ней, отливается.
Пусть чиликают вольные птицы вокруг,
Сонный лес пусть проснется-нарядится,
И сова — пусть она не тревожит мой слух
И, слепая, подальше усядется.</text><name>Чтобы песня моя разлилась...</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from>1942</date_from><text>Такое небо!
Из окна
посмотришь черными глазами,
и выест их голубизна
и переполнит небесами.
Отвыкнуть можно от небес,
глядеть с проклятьем
и опаской,
чтоб вовремя укрыться в лес
и не погибнуть под фугаской.
И можно месяц,
можно два
под визг сирен на землю падать
и слушать,
как шумит трава
и стонет под свинцовым градом.
Я ко всему привыкнуть смог,
но только не лежать часами.
...И у расстрелянных дорог
опять любуюсь небесами.</text><name>Небеса</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from></date_from><text>В детстве быль мне бабка рассказала
Об ожившей девушке в гробу,
Как она металась и рыдала,
Проклиная страшную судьбу,
Как, услышав неземные звуки,
Сняв с усопшей тяжкий гнет земли,
Выраженье небывалой муки
Люди на лице ее прочли.
И в жару, подняв глаза сухие,
Мать свою я трепетно просил,
Чтоб меня, спася от летаргии,
Двадцать дней никто не хоронил.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Мы любовь свою сгубили сами,
При смерти она, из ночи в ночь
Просит пересохшими губами
Ей помочь. А чем нам ей помочь?
Завтра отлетит от губ дыханье,
А потом, осенним мокрым днем,
Горсть земли ей бросив на прощанье,
Крест на ней поставим и уйдем.
Ну, а вдруг она, не как другие,
Нас навеки бросить не смогла,
Вдруг ее не смерть, а летаргия
В мертвый мир обманом увела?
Мы уже готовим оправданья,
Суетные круглые слова,
А она еще в жару страданья
Что-то шепчет нам, полужива.
Слушай же ее, пока не поздно,
Слышишь ты, как хочет она жить,
Как нас молит - трепетно и грозно -
Двадцать дней ее не хоронить!</text><name>Летаргия</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1820</date_from><text>Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,
На утренней заре я видел нереиду.
Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:
Над ясной влагою полубогиня грудь
Младую, белую как лебедь, воздымала
И пену из власов струею выжимала.</text><name>Нереида</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Снова стрелки обежали целый круг:
Для кого-то много счастья позади.
Подымается с мольбою сколько рук!
Сколько писем прижимается к груди!
Где-то кормчий наклоняется к рулю,
Кто-то бредит о короне и жезле,
Чьи-то губы прошептали: "не люблю",
Чьи-то локоны запутались в петле.
Где-то свищут, где-то рыщут по кустам,
Где-то пленнику приснились палачи,
Там, в ночи, кого-то душат, там
Зажигаются кому-то три свечи.
Там, над капищем безумья и грехов,
Собирается великая гроза,
И над томиком излюбленных стихов
Чьи-то юные печалятся глаза.</text><name>ПОЛНОЧЬ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Когда ты была во мне точкой
(отец твой тогда настаивал),
мы думали о тебе, дочка,—
оставить или не оставить?
Рассыпчатые твои косы,
ясную твою память
и сегодняшние твои вопросы:
«оставить или не оставить?»</text><name>Говорит мама</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from>1841</date_from><text>Идет старушка в дальний путь,
С сумою и клюкой;
Найдет ли место отдохнуть
Старушка в час ночной?
Среди грозы кто приютит?
Как ношу донесет?
Ничто старушку не страшит,
Идет себе, идет...
Присесть не смеет на часок,
Чтоб дух перевести;
Короткий дан старушке срок,
Ей только б добрести...
И, может быть, в последний раз
Ей суждено туда,
Куда душа всегда рвалась,
Где кончится беда.
Во что б ни стало, а дойти,
Хоть выбиться из сил,
Как бы ни страшно на пути,
Чем путь бы ни грозил.
Так в жизни поздние лета
Сильней волнует кровь
Души последняя мечта,
Последняя любовь.
Ничто не помогает нам —
Ни юность, ни краса,
Ни рой надежд, младым годам
Дарящий небеса.
Одна любовь взамен всему,
И с нею мы идем,
И с нею горестей суму
Безропотно несем.
Спешим, спешим в далекий путь.
Желали бы бежать...
Присесть не смеем, отдохнуть,
Чтобы не опоздать.
Бесщадно гонит нас любовь,
Пока дойдем туда,
Где навсегда остынет кровь,
Где кончится беда.</text><name>Старушка</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1926</date_from><text>Звон, да тяжелый такой, да тягучий,
Приходят с полуночи медведи-тучи,
Ветер голосит, словно поп с амвона,
Леса набухают стопудовым звоном.
Вьюга-то сухим кистенем горошит,
Вьюга-то пути замела порошей,
Волчьи-то очи словно уголья.
"Мамынька родная, пусти погулять!"-
"Сын ты, сыночек, чурбан сосновый!
Что же ты, разбойничать задумал снова?!
Я ли тебя, дурня, дрючком не учила,
Я ли тебя, дурня, Христом не молила?!"-
"Что мне, мамаша, до Христова рая:
Сила мне медвежья бока распирает.
Топор на печи, как орел на блюде,
Едут с Обонежья торговые люди.
Тяжел топорок, да остер на кончик,-
Хочу я людишек порешить-покончить.
Я уж по-дурацки вволю пошучу.
Пусти меня, мамка, не то печь сворочу".</text><name>Отходная</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1931</date_from><text>Годами когда-нибудь в зале концертной
Мне Брамса сыграют,- тоской изойду.
Я вздрогну, и вспомню союз шестисердый,
Прогулки, купанье и клумбу в саду.
Художницы робкой, как сон, крутолобость,
С беззлобной улыбкой, улыбкой взахлеб,
Улыбкой, огромной и светлой, как глобус,
Художницы облик, улыбку и лоб.
Мне Брамса сыграют,- я вздрогну, я сдамся,
Я вспомню покупку припасов и круп,
Ступеньки террасы и комнат убранство,
И брата, и сына, и клумбу, и дуб.
Художница пачкала красками траву,
Роняла палитру, совала в халат
Набор рисовальный и пачки отравы,
Что "Басмой" зовутся и астму сулят.
Мне Брамса сыграют,- я сдамся, я вспомню
Упрямую заросль, и кровлю, и вход,
Балкон полутемный и комнат питомник,
Улыбку, и облик, и брови, и рот.
И сразу же буду слезами увлажен
И вымокну раньше, чем выплачусь я.
Горючая давность ударит из скважин,
Околицы, лица, друзья и семья.
И станут кружком на лужке интермеццо,
Руками, как дерево, песнь охватив,
Как тени, вертеться четыре семейства
Под чистый, как детство, немецкий мотив.</text><name>Годами когда-нибудь в зале концертной...</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Прости, что я пою о тебе береговая сторона
Ты такая гордая.
Прости что страдаю за тебя -
Когда люди, не замечающие твоей красоты,
Надругаются над тобою и рубят твой лес.
Ты такая далекая
И недоступная.
Твоя душа исчезает как блеск -
Твоего залива
Когда видишь его близко у своих ног.
Прости, что я пришел и нарушил -
Чистоту, твоего одиночества
Ты царственная.</text><name>Елена Гуро — Этого нельзя же показать каждому?</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Когда Медведица в зените
Над белым городом стоит,
Я тку серебряные нити,
И прялка вещая стучит.
Мой час настал, скрипят ступени,
Запела дверь... О, кто войдет?
Кто встанет рядом на колени,
Чтоб уколоться в свой черед?
Открылась дверь, и на пороге
Слепая девочка стоит;
Ей девять лет, ресницы строги,
И лоб фиалками увит.
Войди, случайная царевна,
Садись за прялку под окно;
Пусть под рукой твоей напевно
Поет мое веретено.
...Что ж так недолго? Ты устала?
На бледных пальцах алый след...
Ах, суждено, чтоб ты узнала
Любовь и смерть в тринадцать лет.</text><name>Прялка</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1915</date_from><text>Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.
И было темно. И это был пруд
И волны.- И птиц из породы люблю вас,
Казалось, скорей умертвят, чем умрут
Крикливые, черные, крепкие клювы.
И это был пруд. И было темно.
Пылали кубышки с полуночным дегтем.
И было волною обглодано дно
У лодки. И грызлися птицы у локтя.
И ночь полоскалась в гортанях запруд,
Казалось, покамест птенец не накормлен,
И самки скорей умертвят, чем умрут
Рулады в крикливом, искривленном горле.</text><name>Импровизация</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1808</date_from><text>Голодная кума Лиса залезла в сад,
В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные как яхонты горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдет,
Хоть видит око,
Да зуб неймет.
Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит с досадою: "Ну, что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен - ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьешь".</text><name>Лисица и виноград</name><date_to>1808</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from>1942</date_from><text>Валялся лапоть на дороге,
Как будто пьяный,
И месяц осветил двурогий
Бугры и ямы.
А лапоть - это символ счастья,
А счастье мимо
Проходит, ибо счастье с честью
Несовместимо.
В пространстве, где валялся лапоть,
Бродил с гитарой
НН, любивший девок лапать,
Развратник старый.
НН любил читать Баркова
И девок лапать,
И как железная подкова
Валялся лапоть.
И как соломенная крыша,
И листья в осень...
То шел бродяга из Парижа
И лапоть бросил.
Под ним земные были недра,
Он шел из плена.
Бродяга был заклятый недруг
Того НН-а.
Была весна, и пели птички.
НН стал шарить
В карманах, где лежали спички,
Чтоб лапоть жарить.
И вспыхнул лапоть во мраке вечера,
Подобный вольтовой дуге.
Горел тот лапоть и отсвечивал
На всем пространстве вдалеке.
Какой-то придорожный камень
Швырнув ногой,
Бродяга вдруг пошел на пламень,
То есть огонь.
А лапоть, став огня основой,
Сгорел, как Рим.
Тогда схватил бродяга новый
Кленовый клин.
Непостижимо и мгновенно,
Секунды в две,
Ударил клином он НН-а
По голове.
Бить - способ старый, но не новый
По головам,
И раскололся клин кленовый
Напополам.
Тогда пошел НН в атаку,
На смертный бой,
И начал ударять бродягу
Он головой.
Все в этом мире спор да битва,
Вражда да ложь.
НН зачем-то вынул бритву,
Бродяга - нож.
Они зарезали друг друга,
Ну а потом
Они пожмут друг другу руку
На свете том.</text><name>Лапоть</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Он вышел в сад. Смеркался час.
Усадьба в сумраке белела,
смущая душу, словно часть
незагорелая у тела.
А за самим особняком
пристройка помнилась неясно.
Он двери отворил пинком.
Нашарил ключ и засмеялся.
За дверью матовой светло.
Тогда здесь спальня находилась.
Она отставила шитье
и ничему не удивилась.</text><name>Повесть</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1941</date_from><text>Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный...</text><name>Пора снимать янтарь...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Блистая, пробегают облака
По голубому небу. Холм крутой
Осенним солнцем озарен. Река
Бежит внизу по камням с быстротой.
И на холме пришелец молодой,
Завернут в плащ, недвижимо сидит
Под старою березой. Он молчит,
Но грудь его подъемлется порой;
Но бледный лик меняет часто цвет;
Чего он ищет здесь? - спокойствия? - о нет!
Он смотрит вдаль: тут лес пестреет, там
Поля и степи, там встречает взгляд
Опять дубраву или по кустам
Рассеянные сосны. Мир как сад,
Цветет - надев могильный свой наряд:
Поблекнувшие листья; жалок мир!
В нем каждый средь толпы забыт и сир;
И люди все к ничтожеству спешат,-
Но, хоть природа презирает их,
Любимцы есть у ней, как у царей других.
И тот, на ком лежит ее печать,
Пускай не ропщет на судьбу свою,
Чтобы никто, никто не смел сказать,
Что у груди своей она змею
Согрела. "О! когда б одно люблю
Из уст прекрасной мог подслушать я,
Тогда бы люди, даже жизнь моя
В однообразном северном краю,
Все б в новый блеск оделось!" - Так мечтал
Беспечный... но просить он неба не желал!</text><name>Блистая, пробегают облака...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Под беломраморным обличьем андрогина
Он стал бы радостью, но чьих-то давних грез.
Стихи его горят — на солнце георгина,
Горят, но холодом невыстраданных слез.</text><name>К портрету А. А. Блока</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1853</date_from><text>Поздравить с пасхой вас спешу я,
И, вместо красного яйца,
Портрет курносого слепца
Я к вашим ножкам, их целуя,
С моим почтеньем приношу
И вас принять его прошу.
Гостинец мой не очень сладок,—
Боюсь, увидя образ мой,
Вы скажете: «Куда ты гадок,
Любезнейший голубчик мой!
Охота ж, и куда некстати,
С такою рожею дрянной
Себя выказывать в печати!»
Чухонский, греческий ли нос
Мне влеплен был?— не в том вопрос.
Глаза ли мне иль просто щели
Судьбы благие провертели —
И до того мне дела нет!
Но если скажет мой портрет,
Что я вам предан всей душою,
Что каждый день и каждый час
Молю, с надеждой и тоскою,
Чтоб ваш хранитель-ангел спас
Вас от недуга и от скуки —
Сидеть и ждать, поджавши руки,
Сегодня так же, как вчера,
Когда помогут доктора;
Что я молю, чтобы с весною
Опять босфорской красотою
К здоровью, к радостям земли
Вы благодатно расцвели;
Молю, чтоб к Золотому Рогу
Вам случай вновь открыл дорогу,
Чтоб любоваться вновь могли
Небес прозрачных ярким блеском
И негой упоенным днем
Там, где в сияньи голубом
Пестреют чудным арабеском
Гор разноцветных шишаки,
Султанов пышные жилища,
Сады, киоски и кладбища
И минаретные штыки.
Там пред Эюбом живописным,
Венчаясь лесом кипарисным,
Картина чудной красоты
Свои раскинула узоры;
И в неге цепенеют взоры,
И на душу летят мечты,
Там, как ваянья гробовые,
И неподвижно и без слов,
Накинув на себя покров,
Сидят турчанки молодые
На камнях им родных гробов.
Волшебный край! Шехеразады
Живая сказочная ночь!
Дремоты сердца и услады
Там ум не в силах превозмочь.
Там вечно свежи сновиденья,
Живешь без цели, наобум,
И засыпают сном забвенья
Дней прежних суетность и шум.
Когда всё то портрет вам скажет,
Меня чрезмерно он обяжет,
И я тогда скажу не ложь,
Что список с подлинником схож.</text><name>Княгине В.А.Голицыной (Поздравить с пасхой...)</name><date_to>1853</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1924</date_from><text>За громадные годы изгнанья,
вся колючим жаром дыша,
исходила ты мирозданья,
о, косматая наша душа.
Семимильных сапог не обула,
и не мчал тебя чародей,
но от пыльных зловоний Стамбула
до парижских литых площадей,
от полярной губы до Бискры,
где с арабом прильнула к ручью,
ты прошла и сыпала искры,
если трогали шерсть твою.
Мне, быть может, преступнее, краше,
голодней всех племен мирских.
От языческой нежности нашей
умирают девушки их.
Слишком вольно душе на свете.
Встанет ветер всея Руси,
и душа скитальцев ответит,
и ей ветер скажет: неси.
И по ребрам дубовых лестниц
мы прикатим с собой на пир
бочки солнца, тугие песни
и в рогожу завернутый мир.</text><name>Скитальцы</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1920</date_from><text>Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.
Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, веселой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевною теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: "Я не люблю вас",
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.</text><name>Мои читатели</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все - как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
- Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем - что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!-
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто - слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
- Послушайте!- Еще меня любите
За то, что я умру.</text><name>Уж сколько их упало в эту бездну...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1923</date_from><text>Я созидал пленительные были
В моей мечте,
Не, что преданы тисненью были,
Совсем не те.
О тех я людям не промолвил слова,
Себя храня,
И двойника они узнали злого,
А не меня.
Быть может, людям здешним и не надо
Сны эти знать,
А мне какая горькая отрада -
Всегда молчать!
И знает бог, как тягостно молчанье,
Как больно мне
Томиться без конца в моем изгнаньи
В чужой стране.</text><name>Я созидал пленительные были...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1919</date_from><text>Надо мной любовь нависла тучей,
Помрачила дни,
Нежностью своей меня не мучай,
Лаской не томи.
Уходи, пускай слеза мешает
Поглядеть вослед.
Уходи, пускай душа не знает,
Был ты или нет.
Расставаясь, поцелую, плача,
Ясные глаза.
Пыль столбом завьется, не иначе
Как гроза.
Грянет гром. Зашепчет, как живая,
В поле рожь.
Где слеза, где капля дождевая -
Не поймешь.
Через час на вёдро золотое
Выглянет сосед
И затопчет грубою стопою
Милый след.</text><name>Надо мной любовь нависла тучей...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Хочу, чтобы мои сыны
и их друзья
несли мой гроб
в прекрасный праздник погребенья.
Чтобы на их плечах
сосновая ладья
плыла неспешно,
но без промедленья.
Я буду горд и счастлив
в этот миг
переселенья в землю,
что слуха мне не ранит
скорбный крик,
что только небу
внемлю.
Как жаль, что не услышу тех похвал,
и музыки,
и пенья!
Ну что же
Разве я существовал
в свой день рожденья!
И все ж хочу,
чтоб музыка лилась,
ведь только дважды дух ликует:
когда еще не существует нас,
когда уже не существует.
И буду я лежать
с улыбкой мертвеца
и неподвластный
всем недугам.
И два беспамятства -
начала и конца -
меня обнимут
музыкальным кругом.</text><name>Хочу, чтобы мои сыны...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, снова, слова, слова*.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать, для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
- Вот счастье! вот права...
* Hamlet. (Примеч. А.С.Пушкина.)</text><name>Из Пиндемонти</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1878</date_from><text>Посвящается С. С. Д.
В последний раз я здесь, с тобой;
Пробил тяжелый час разлуки.
Вся грудь надорвана тоской,
Полна огнем глубокой муки.
Измученный, для всех чужой,
Я шел один своей дорогой
И в даль, окутанную мглой,
Смотрел с мучительной тревогой.
Но ты сумела разгадать
Мои сомнения и муку,
Сумела вовремя подать
Борьбой надломленную руку.
Ты вновь зажгла в душе больной
Судьбой разбитые мечтанья,
И я у груди дорогой
Забыл тяжелые страданья.
Я отдохнул от черных дум,
От яда жгучего сомнений,
И стал доступен вновь мой ум
Для светлых грез и впечатлений.
Я зажил полной жизнью вновь,
Поверив и в людей, и в счастье.
Я всё нашел: покой, любовь
И дружбы светлое участье.
Теперь опять своей рукой
Судьба навек нас разлучает.
Прощай... В моей душе больной
Вновь желчь и злоба закипают.
Я вновь на жизненном пути
Остался в сумраке ненастья.
Нет силы одному идти
Без света дружбы и участья.</text><name>На разлуку</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1925</date_from><text>Словно помня подарков обычай,
Из Ростова в московскую стынь
От твоей от груди от девичьей
Я привез на ладони теплынь.
И пред зимней московскою стынью
Так и хочется песней запеть,
Что такою тугою теплынью,
Мнится, можно и мир отогреть.
Пролила ты груди сладострастье,—
И взлучаются мира черты.
Ах, какое ж откроется счастье
Кровным даром твоей красоты!</text><name>Словно помня подарков обычай...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1905</date_from><text>Когда я тебя в первый раз встретил,
не помнит бедная память:
утром ли то было, днем ли,
вечером или поздней ночью.
Только помню бледноватые щеки,
серые глаза под темными бровями
и синий ворот у смуглой шеи,
и кажется мне, что я видел это в раннем детстве,
хоть и старше тебя я многим.
Ты - как у гадателя отрок:
все в моем сердце читаешь,
все мои отгадываешь мысли,
все мои думы знаешь,
но знанье твое тут невелико
и не много слов тут и нужно,
тут не надо ни зеркала, ни жаровни:
в моем сердце, мыслях и думах
все одно звучит разными голосами:
"Люблю тебя, люблю тебя навеки!"
Наверно, в полдень я был зачат,
наверно, родился в полдень,
и солнца люблю я с ранних лет
лучистое сиянье.
С тех пор, как увидел я глаза твои,
я стал равнодушен к солнцу:
зачем любить мне его одного,
когда в твоих глазах их двое?
Люди видят сады с домами
и море, багровое от заката,
люди видят чаек над морем
и женщин на плоских крышах,
люди видят воинов в латах
и на площади продавцов с пирожками,
люди видят солнце и звезды,
ручьи и светлые речки,
а я везде только и вижу
бледноватые смуглые щеки,
серые глаза под темными бровями
и несравнимую стройность стана, -
так глаза любящих видят
то, что видеть велит им мудрое сердце.
Когда утром выхожу из дома,
я думаю, глядя на солнце:
"Как оно на тебя похоже,
когда ты купаешься в речке
или смотришь на дальние огороды!"
И когда смотрю я в полдень жаркий
на то же жгучее солнце,
я думаю про тебя, моя радость:
"Как оно на тебя похоже,
когда ты едешь по улице людной!"
И при взгляде на нежные закаты
ты же мне на память приходишь,
когда, побледнев от ласк, ты засыпаешь
и закрываешь потемневшие веки.
Не напрасно мы читали богословов
и у риторов учились недаром,
мы знаем значенье каждого слова
и все можем толковать седмиобразно.
Могу найти четыре добродетели в твоем теле
и семь грехов, конечно;
и охотно возьму себе блаженства;
но их всех слов одно неизменно:
когда смотрю в твои серые очи
и говорю "люблю" - всякий ритор
поймет только "люблю" - и ничего больше.
Если б я был древним полководцем,
покорил бы я Ефиопию и Персов,
свергнул бы я фараона,
построил бы себе пирамиду
выше Хеопса
и стал бы
славнее всех живущих в Египте!
Если б я был ловким вором,
обокрал; бы я гробницу Менкаура,
продал бы камни александрийским евреям,
накупил бы земель и мельниц -
и стал бы
богаче всех живущих в Египте.
Если б я был вторым Антиноем,
утопившимся в священном Ниле -
я бы всех сводил с ума красотою,
при жизни мне были б воздвигнуты xpaмы -
и стал бы
сильнее всех живущих в Египте.
Если б я был мудрецом великим,
прожил бы я все свои деньги,
отказался бы от мест и занятий,
сторожил бы чужие огороды -
и стал бы
свободней всех живущих в Египте.
Если б я был твоим рабом последним,
сидел бы я в подземелье
и видел бы раз в год или два года
золотой узор твоих сандалий,
когда ты случайно мимо темниц npoxoдишь,
и стал бы
счастливей всех живущих в Египте.</text><name>ЛЮБОВЬ</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1827</date_from><text>Есть грот: наяда там в полдневные часы
Дремоте предает усталые красы.
И часто вижу я, как нимфа молодая
На ложе лиственном покоится нагая,
На руку белую, под говор ключевой,
Склоняяся челом, венчанным осокой.</text><name>Есть грот: наяда там в полдневные часы...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Высоко в небе облачко серело,
Как беличья расстеленная шкурка.
Он мне сказал: «Не жаль, что ваше тело
Растает в марте, хрупкая Снегурка!»
В пушистой муфте руки холодели.
Мне стало страшно, стало как-то смутно.
О, как вернуть вас, быстрые недели
Его любви, воздушной и минутной!
Я не хочу ни горести, ни мщенья,
Пускай умру с последней белой вьюгой.
О нём гадала я в канун крещенья.
Я в январе была его подругой.</text><name>Высоко в небе облачко серело...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1911</date_from><text>Корнями двух клыков и челюстей громадных
Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы,
О махайродусы, владели сушей вы
В третичные века гигантских травоядных.
И толстокожие - средь пастбищ непролазных,
Удабривая соль для молочайных трав,
Стада и табуны ублюдков безобразных,
Как ваш убойный скот, тучнели для облав.
Близ лога вашего, где в сумрачной пещере
Желудок страшный ваш свой красный груз варил,
С тяжелым шлепаньем свирепый динотерий
От зуда и жары не лез валяться в ил.
И, видя, что каймой лилово-серых ливней
Затянут огненный вечерний горизонт,
Подняв двупарные раскидистые бивни,
Так жалобно ревел отставший мастодонт.
Гудел и гнулся грунт под тушею бегущей,
И в свалке дележа, как зубья пил, клыки,
Хрустя и хлюпая в кроваво-жирной гуще,
Сгрызали с ребрами хрящи и позвонки.
И ветром и дождем разрытые долины
Давно иссякших рек, как мавзолей, хранят
Под прессами пластов в осадках красной глины
Костей обглоданных и выщербленных склад.
Земля-владычица! И я твой отпрыск тощий,
И мне назначила ты царственный удел,
Чтоб в глубине твоей сокрытой древней мощи
Огонь немеркнущий металлами гудел.
Не порывай со мной, как мать, кровавых уз,
Дай в танце бешеном твоей орбитной цепи
И крови красный гул и мозга жирный груз
Сложить к подножию твоих великолепий.</text><name>Махайродусы</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Прими сей череп, Дельвиг, он
Принадлежит тебе по праву.
Тебе поведаю, барон,
Его готическую славу.
Почтенный череп сей не раз
Парами Вакха нагревался;
Литовский меч в недобрый час
По нем со звоном ударялся;
Сквозь эту кость не проходил
Луч животворный Аполлона;
Ну словом, череп сей хранил
Тяжеловесный мозг барона,
Барона Дельвига. Барон
Конечно был охотник славный,
Наездник, чаши друг исправный,
Гроза вассалов и их жен.
Мой друг, таков был век суровый,
И предок твой крепкоголовый
Смутился б рыцарской душой,
Когда б тебя перед собой
Увидел без одежды бранной,
С главою, миртами венчанной,
В очках и с лирой золотой.
Покойником в церковной книге
Уж был давно записан он,
И с предками своими в Риге
Вкушал непробудимый сон.
Барон в обители печальной
Доволен, впрочем, был судьбой,
Пастора лестью погребальной,
Гербом гробницы феодальной
И эпитафией плохой.
Но в наши беспокойны годы
Покойникам покоя нет.
Косматый баловень природы,
И математик, и поэт,
Буян задумчивый и важный,
Хирург, юрист, физиолог,
Идеолог и филолог,
Короче вам - студент присяжный,
С витою трубкою в зубах,
В плаще, с дубиной и в усах
Явился в Риге. Там спесиво
В трактирах стал он пенить пиво,
В дыму табачных облаков;
Бродить над берегами моря,
Мечтать об Лотхен, или с горя
Стихи писать да бить жидов.
Студент под лестницей трактира
В каморке темной жил один;
Там, в виде зеркал и картин,
Короткий плащ, картуз, рапира
Висели на стене рядком.
Полуизмаранный альбом,
Творенья Фихте и Платона
Да два восточных лексикона
Под паутиною в углу
Лежали грудой на полу,-
Предмет занятий разнородных
Ученого да крыс голодных.
Мы знаем: роскоши пустой
Почтенный мыслитель не ищет;
Смеясь над глупой суетой,
В чулане он беспечно свищет.
Умеренность, вещал мудрец,
Сердец высоких отпечаток.
Студент однако ж наконец
Заметил важный недостаток
В своем быту: ему предмет
Необходимый был... скелет,
Предмет, философам любезный,
Предмет приятный и полезный
Для глаз и сердца, слова нет;
Но где достанет он скелет?
Вот он однажды в воскресенье
Сошелся с кистером градским
И, тотчас взяв в соображенье
Его характер и служенье,
Решился подружиться с ним.
За кружкой пива мой мечтатель
Открылся кистеру душой
И говорит: "Нельзя ль, приятель,
Тебе досужною порой
Свести меня в подвал могильный,
Костями праздными обильный,
И между тем один скелет
Помочь мне вынести на свет?
Клянусь тебе айдесским богом:
Он будет дружбы мне залогом
И до моих последних дней
Красой обители моей".
Смутился кистер изумленный.
"Что за желанье? что за страсть?
Идти в подвал уединенный,
Встревожить мертвых сонм почтенный
И одного из них украсть!
И кто же?.. Он, гробов хранитель!
Что скажут мертвые потом?"
Но пиво, страха усыпитель
И гневной совести смиритель,
Сомненья разрешило в нем.
Ну, так и быть! Дает он слово,
Что к ночи будет все готово,
И другу назначает час.
Они расстались.
День угас;
Настала ночь. Плащом покрытый,
Стоит герой наш знаменитый
У галереи гробовой,
И с ним преступный кистер мой,
Держа в руке фонарь разбитый,
Готов на подвиг роковой.
И вот визжит замок заржавый,
Визжит предательская дверь -
И сходят витязи теперь
Во мрак подвала величавый;
Сияньем тощим фонаря
Глухие своды озаря,
Идут - и эхо гробовое,
Смущенное в своем покое,
Протяжно вторит звук шагов.
Пред ними длинный ряд гробов;
Везде щиты, гербы, короны;
В тщеславном тлении кругом
Почиют непробудным сном
Высокородные бароны...
Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую
минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку
студента, вздумал за себя вступиться, ухватя его за ворот,
или погрозив ему костяным кулаком, или как-нибудь иначе
оказав свое неудовольствие; к несчастию, похищенье
совершилось благополучно. Студент по частям разобрал всего
барона и набил карманы костями его. Возвратясь домой, он
очень искусно связал их проволокою и таким образом
составил себе скелет очень порядочный. Но вскоре молва о
перенесении бароновых костей из погреба в трактирный чулан
разнеслася по городу. Преступный кистер лишился места, а
студент принужден был бежать из Риги, и как обстоятельства
не позволяли ему брать с собою будущего, то, разобрав опять
барона, раздарил он его своим друзьям. Большая часть
высокородных костей досталась аптекарю. Мой приятель Вульф
получил в подарок череп и держал в нем табак. Он рассказал
мне его историю и, зная, сколько я тебя люблю, уступил мне
череп одного из тех, которым обязан я твоим существованием.
Прими ж сей череп, Дельвиг, он
Принадлежит тебе по праву.
Обделай ты его, барон,
В благопристойную оправу.
Изделье гроба преврати
В увеселительную чашу,
Вином кипящим освяти
Да запивай уху да кашу.
Певцу Корсара подражай
И скандинавов рай воинский
В пирах домашних воскрешай,
Или как Гамлет-Баратынский
Над ним задумчиво мечтай:
О жизни мертвый проповедник,
Вином ли полный иль пустой,
Для мудреца, как собеседник,
Он стоит головы живой.
* См. Дельвиг.</text><name>Послание Дельвигу</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1897</date_from><text>А. П. Саломону
Двадцатый год — веселье и тревоги
Делить вдвоем велел нам вышний рок.
Ужель теперь для остальной дороги
Житейский нас разъединит поток?
Заключены в темнице мира тленной
И дань платя царящей суете,
Свободны мы в божнице сокровенной
Не изменять возвышенной мечте.
Пусть гибнет все, что правды не выносит,
Но сохраним же вечности залог,—
Того, что дух бессмертный тайно просит,
Что явно обещал бессмертный Бог.</text><name>Старому другу</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Ветхая избушка
Вся в снегу стоит.
Бабушка-старушка
Из окна глядит.
Внукам-шалунишкам
По колено снег.
Весел ребятишкам
Быстрых санок бег...
Бегают, смеются,
Лепят снежный дом,
Звонко раздаются
Голоса кругом...
В снежном доме будет
Резвая игра...
Пальчики застудят, -
По домам пора!
Завтра выпьют чаю,
Глянут из окна -
Ан уж дом растаял,
На дворе - весна!</text><name>ВЕТХАЯ ИЗБУШКА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Крученых</author><date_from>1926</date_from><text>Мизиз...
Зынь...
Ицив -
Зима!..
Замороженные
Стень
Стынь...
Снегота... Снегота!..
Стужа... вьюжа...
Вью-ю-ю-га - сту-у-у-га...
Стугота... стугота!..
Убийство без крови...
Тифозное небо - одна сплошная вошь!..
Но вот
С окосевшиx небес
Выпало колесо
Всеx растрясло
Лиxорадкой и громом
И к жизни воззвало
XАРКНУВ В ТУНДРЫ
ПРОНЗИТЕЛЬНОЙ
КРОВЬЮ
ЦВЕТОВ...
- У-а!.. - родился ЦАП в даxе
Снежки - паx-паx!
В зубаx ззудки...
Роет яму в парном снегу -
У-гу-гу-гу!.. Каракурт!.. Гы-гы-гы!..
Бура-а-а-ан... Гора ползет -
Зу-зу-зу-зу...
Горим... горим-го-го-го!..
В недраx дикий гудрон гудит -
ГУ-ГУ-ГУР...
Гудит земля, зудит земля...
Зудозем... зудозем...
Ребячий и щенячий пупок дискантно вопит:
У-а-а! У-а-а!.. - а!..
Собаки в сеняx засутулились
И тысячи беспроволочныx зертей
И одна ведзьма под забором плачут:
ЗА-XА-XА-XА - XА! а-а!
За-xе-xе-xе! -е!
ПА-ПА-А-ЛСЯ!!!
Па-па-а-лся!
Буран растет... вьюга зудит...
На кожаный костяк
Вскочил Шаман
Шаман
Всеx запорошил:
Зыз-з-з
Глыз-з-з -
Мизиз-з-з
З-З-З-З!
Шыга...
Цуав...
Ицив -
ВСЕ СОБАКИ
СДОXЛИ!</text><name>Зима</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Нет, за тебя молиться я не мог,
Держа венец над головой твоею.
Страдал ли я, иль просто изнемог,
Тебе теперь сказать я не умею,-
Но за тебя молиться я не мог.
И помню я - чела убор венчальный
Измять венцом мне было жаль: к тебе
Так шли цветы... Усталый и печальный,
Я позабыл в то время о мольбе
И все берег чела убор венчальный.
За что цветов тогда мне было жаль -
Бог ведает: за то ль, что без расцвета
Им суждено погибнуть, за тебя ль -
Не знаю я... в прошедшем нет ответа...
А мне цветов глубоко было жаль...</text><name>Нет, за тебя молиться я не мог...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать,
Входить на сумрачные хоры,
В толпе поющих исчезать.
Боюсь души моей двуликой
И осторожно хороню
Свой образ дьявольский и дикий
В сию священную броню.
В своей молитве суеверной
Ищу защиты у Христа,
Но из-под маски лицемерной
Смеются лживые уста.
И тихо, с измененным ликом,
В мерцаньи мертвенном свечей,
Бужу я память о Двуликом
В сердцах молящихся людей.
Вот - содрогнулись, смолкли хоры,
В смятеньи бросились бежать...
Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать.</text><name>Люблю высокие соборы...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1909</date_from><text>Новый месяц встал над лугом,
Над росистою межой.
Милый, дальний и чужой,
Приходи, ты будешь другом.
Днем — скрываю, днем — молчу.
Месяц в небе,— нету мочи!
В эти месячные ночи
Рвусь к любимому плечу.
Не спрошу себя: «Кто ж он?»
Все расскажут — твои губы!
Только днем объятья грубы,
Только днем порыв смешон.
Днем, томима гордым бесом,
Лгу с улыбкой на устах.
Ночью ж... Милый, дальний... Ах!
Лунный серп уже над лесом!</text><name>Новолунье</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1824</date_from><text>Еще молчит гроза народа,
Еще окован русский ум,
И угнетенная свобода
Таит порывы смелых дум.
О! долго цепи вековые
С рамен отчизны не спадут,
Столетья грозно протекут,-
И не пробудится Россия!</text><name>Элегия (Еще молчит гроза народа...)</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1914</date_from><text>Моя любовь взошла в декабрьский вечер,
Когда из уст исходит легкий пар,
Когда зима сухим морозом лечит
Туманной осени угар.
Ее тогда не пеленали страсти.
Ясна и холодна,
Из тесных и убогих яслей
Уйти не жаждала она.
На заре даже древний разум
Постиг ее ореол.
Он принес ей золото черного мага
И до вечера прочь отошел.
Отходя, он шептал кому-то:
"Снег и звезды - это чудо, чудо или шутка?.."</text><name>Моя любовь взошла в декабрьский вечер...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Когда был я ребенком, родная моя,
Если детское горе томило меня,
Я к тебе приходил, и мой плач утихал:
На груди у тебя я в слезах засыпал.
Я пришел к тебе вновь... Ты лежишь тут одна,
Твоя келья темна, твоя ночь холодна,
Ни привета кругом, ни росы, ни огня...
Я пришел к тебе... жизнь истомила меня.
О, возьми, обними, уврачуй, успокой
Мое сердце больное рукою родной,
О, скорей бы к тебе мне, как прежде, на грудь,
О, скорей бы мне там задремать и заснуть.</text><name>Когда был я ребенком, родная моя...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1837</date_from><text>Ты светлая звезда таинственного мира,
Куда я возношусь из тесноты земной,
Где ждет меня тобой настроенная лира,
Где ждут меня мечты, согретые тобой.
Ты облако мое, которым день мой мрачен,
Когда задумчиво я мыслю о тебе,
Иль измеряю путь, который нам назначен,
И где судьба моя чужда твоей судьбе.
Ты тихий сумрак мой, которым грудь свежеет,
Когда на западе заботливого дня
Мой отдыхает ум и сердце вечереет,
И тени смертные снисходят на меня.</text><name>Ты светлая звезда</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>Мое прекрасное убежище,
Мир звуков, линий, облаков.
Куда не входит ветер режущий
Из не доезженных миров.
Ведь эту жизнь многообразную,
Не помышляя об иной,
Я как великий праздник праздную,
Как нектар воздух пью земной.
Иду в пространстве и во времени.
И вслед за мной мой сын идет
Среди трудящегося племени
Ветров, и пламеней, и вод.
И Судия с лазури пламенной,
Диктующий нам свой закон,
Признает, верую, что правильно
Мой путь был мною совершен.</text><name>Мое прекрасное убежище...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Я молился бы лику заката,
Темной роще, туману, ручьям,
Да тяжелая дверь каземата
Не пускает к родимым полям -
Наглядеться на бора опушку,
Листопадом, смолой подышать,
Постучаться в лесную избушку,
Где за пряжею старится мать...
Не она ли за пряслом решетки
Ветровою свирелью поет...
Вечер нижет янтарные четки,
Красит золотом треснувший свод.</text><name>Я молился бы лику заката...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1924</date_from><text>Всегда чего-нибудь нет,-
Чего-нибудь слишком много...
На все как бы есть ответ -
Но без последнего слога.
Свершится ли что - не так,
Некстати, непрочно, зыбко...
И каждый не верен знак,
В решеньи каждом - ошибка.
Змеится луна в воде,-
Но лжет, золотясь, дорога...
Ущерб, перехлест везде.
А мера - только у Бога.</text><name>Мера</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1827</date_from><text>Свет Родионовна, забуду ли тебя?
В те дни, как, сельскую свободу возлюбя,
Я покидал для ней и славу, и науки,
И немцев, и сей град профессоров и скуки,-
Ты, благодатная хозяйка сени той,
Где Пушкин, не сражен суровою судьбой,
Презрев людей, молву, их ласки, их измены,
Священнодействовал при алтаре Камены,-
Всегда приветами сердечной доброты
Встречала ты меня, мне здравствовала ты,
Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета,
Ходил я навещать изгнанника-поэта,
И мне сопутствовал приятель давний твой,
Ареевых наук питомец молодой.
Как сладостно твое святое хлебосольство
Нам баловало вкус и жажды своевольство!
С каким радушием - красою древних лет -
Ты набирала нам затейливый обед!
Сама и водку нам и брашна подавала,
И соты, и плоды, и вина уставляла
На милой тесноте старинного стола!
Ты занимала нас - добра и весела -
Про стародавних бар пленительным рассказом:
Мы удивлялися почтенным их проказам,
Мы верили тебе - и смех не прерывал
Твоих бесхитростных суждений и похвал;
Свободно говорил язык словоохотный,
И легкие часы летали беззаботно!
См. Пушкин.</text><name>К няне А. С. Пушкина</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1891</date_from><text>Порой в отчаянье приводит
Меня наш старый шар земной:
Он так давно вкруг солнца ходит
Своей незримою тропой;
В нем всё так сложно, так огромно;
Так он красив и так богат...
Но качеств этих результат
Для жизни - менее чем скромный.
Зачем вертится он века,
Как в колесе вертится белка?
Зачем так форма велика,
Коль содержание так мелко?..
Всему политики виной,
С душой ко злу лишь только чуткой.
Без них такой нелепой шуткой
Мне не казался б шар земной.
Ну не обидно ль, в самом деле?
Они пришли, как ночью тать,
Судьбой вселенной завладели
И род людской вернули вспять.
Хоть грезят миром филантропы,
Но их задача нелегка;
В цивилизацию Европы
Вновь лезет право кулака.
Опять - стремленье всех ослабить,
И к старой цели - старый путь:
Нахально друга обмануть,
Нещадно недруга ограбить.
Народы все возбуждены
И ждут лишь рокового часа,
Потехам бешеной войны
Готовя пушечное мясо.
Какой тут нравственный успех?
Мы только грубой силе верим,
Когда, в чаду таких потех,
От человека пахнет зверем...
Мне и досадно и смешно,
Когда я слышу хор хвалебный
Творцам политики враждебной:
"Как дальновидно! Как умно!"
Ума тут нет. Я протестую.
И, кстати, истину простую
Пусть подтвердит мое перо:
"Умно то только, что добро".</text><name>Умные политики</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1943</date_from><text>Товарищ, русским языком вам объясняю:
Петров обедает, его в отделе нет.
Когда придет? Откуда же я знаю,
Как скоро он закончит свой обед!
Что? Вы, пожалуйста, товарищ, не кричите.
Я узнаю ваш голос третий раз,
И вы напрасно на меня ворчите:
Я вовсе не обязан слушать вас.
Как? Вы с утра не в силах дозвониться?
Ну, значит, он ушел в столовую с утра.
Конечно, десять раз пора бы возвратиться,
Я тоже полагаю, что пора!
Да, безобразие! Вполне согласен с вами!
Да, уж работничек, чтоб черт его побрал!
Вот, вот! Как раз такими же словами
И я его раз двадцать пробирал!
Возможно, он приписан к двум столовым,
А может, к трем... Да нет! Я не шучу!
Я должен встретиться с товарищем Петровым
И третий день поймать его хочу.
Хочу — и не могу: обедает — и баста!
А я уж приходил в любое время дня.
Скажите, ну, а вы встречались с ним хоть раз-то?
Нет? Значит, и у вас совсем как у меня!
Петренко — тоже нет, ушел обедать тоже.
И Петерсона — нет, и Петросяна — нет.
Да нет! Я не шучу! Зачем? Помилуй боже!
Все учреждение закрыто на обед!</text><name>Обедающий заведующий</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1770</date_from><text>Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой,
Что давно я не видалася с тобой,-
Муж ревнивый не пускает никуда;
Отвернусь лишь, так и он идет туда.
Принуждает, чтоб я с ним всегда была;
Говорит он: "Отчего невесела?"
Я вздыхаю по тебе, мой свет, всегда,
Ты из мыслей не выходишь никогда.
Ах, несчастье, ах, несносная беда,
Что досталась я такому, молода;
Мне в совете с ним вовеки не живать,
Никакого мне веселья не видать.
Сокрушил злодей всю молодость мою;
Но поверь, что в мыслях крепко я стою;
Хоть бы он меня и пуще стал губить,
Я тебя, мой свет, вовек буду любить.</text><name></name><date_to>1770</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Натянутый канат.
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От черта томный взгляд.
Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
- Попался на качели,
Качайся, черт с тобой!
-В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
- Попался на качели,
Качайся, черт с тобой!
-Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах!
Качай же, черт, качели,
Все выше, выше... ах!</text><name>ЧЕРТОВЫ КАЧЕЛИ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Твой белый дом и тихий дом оставлю.
Да будет жизнь пустынна и светла.
Тебя, тебя в моих стихах прославлю,
Как женщина прославить не могла.
И ты подругу помнишь дорогую
В тобою созданном для глаз ее раю,
А я товаром редкостным торгую —
Твою любовь и нежность продаю.</text><name>Твой белый дом и тихий дом оставлю...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Догола
здесь ветер горы вылизал,
Подступает к морю
невысокий кряж.
До сих пор
отстрелянными гильзами
Мрачно звякает
забытый пляж.
В орудийном грохоте прибоя
Человек
со шрамом у виска
Снова,
снова слышит голос боя,
К ржавым гильзам
тянется рука.</text><name>У моря</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1945</date_from><text>Умру — вы вспомните газеты шорох,
Ужасный год, который всем нам дорог.
А я хочу, чтоб голос мой замолкший
Напомнил вам не только гром у Волги,
Но и деревьев еле слышный шелест,
Зеленую таинственную прелесть.
Я с ним жил, я слышал их рассказы,
Каштаны милые, оливы, вязы —
То не ландшафт, не фон и не убранство;
Есть в дереве судьба и постоянство,
Уйду — они останутся на страже,
Я начал говорить — они доскажут.</text><name>Умру — вы вспомните газеты шорох...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1955</date_from><text>Никогда не думал, что такая
Может быть тоска на белом свете.
К. Симонов
Солнце бьет из всех расщелин,
Прерывая грустный рассказ
О том, что в середине недели
Вдруг приходит тоска.
Распускаешь невольно нюни,
Настроение нечем крыть,
Очень понятны строчки Бунина,
Что в этом случае нужно пить.
Но насчет водки, поймите,
Я совершеннейший нелюбитель.
Еще, как на горе, весенние месяцы,
В крови обязательное брожение.
А что если взять и... повеситься,
Так, под настроение.
Или, вспомнив девчонку в столице,
Веселые искры глаз
Согласно весне и апрелю влюбиться
В нее второй раз?
Плохо одному в зимнюю стужу,
До омерзения скучно в расплавленный зной,
Но, оказалось, гораздо хуже
Бывает тоска весной.</text><name>Солнце бьет из всех расщелин...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О весне</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Учитель наш давал урок,
К доске не вызывал.
Нас на уроке ветерок
Тихонько обдувал.
Весна, весна, пришла весна!
Мы учимся в саду,
Как надо сеять семена,
Как делать борозду.
Расти, наш сад, и хорошей
И распускайся в срок!
Без книжек, без карандашей
Отлично шел урок.</text><name>Урок в саду</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Ай, не стойте в гордыне -
Подходите к крыльцу,
А и вы, молодые,
Поклонитесь отцу!
Он сердитый да строгий,-
Как сподлобья взглянет,
Так вы кланяйтесь в ноги-
Может, он отойдет.
Вам отцу поклониться -
Тоже труд небольшой,-
Он лицом просветлится,
Помягчает душой.
Вы с того начинайте
И потом до конца
Во всю жизнь привечайте
Дорогого отца!</text><name>Величальная отцу</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1917</date_from><text>Словно сто лет прошло, а всего неделя!
Какое, неделя... двадцать четыре часа!
Сам Сатурн удивился: никогда доселе
Не вертелась такой вертушкой его коса.
Вчера еще народ стоял темной кучей,
Изредка шарахаясь и смутно крича,
А Аничков дворец красной и пустынной тучей
Слал залп за залпом с продажного плеча.
Вести (такие обычные вести!)
Змеями ползли: "Там пятьдесят, там двести
Убитых..." Двинулись казаки.
"Они отказались. Стрелять не будут!.." -
Шипят с поднятыми воротниками шпики.
Сегодня... сегодня солнце, встав,
Увидело в казармах отворенными все ворота.
Ни караульных, ни городовых, ни застав.
Словно никогда и не было ни охранника, ни пулемета.
Играет музыка. Около Кирочной бой,
Но как-то исчезла последняя тень испуга.
Войска за свободу! Боже, о Боже мой!
Все готовы обнимать друг друга.
Вспомните это утро после черного вечера,
Это солнце и блестящую медь,
Вспомните, что не снилось вам в далекие вечера,
Но что заставляло ваше сердце гореть!
Вести все радостнее, как стая голубей...
"Взята Крепость... Адмиралтейство пало!"
Небо все ясней, все голубей.
Как будто Пасха в посту настала.
Только к вечеру чердачные совы
Начинают перекличку выстрелов,
С тупым безумием до конца готовы
Свою наемную жизнь выстрадать.
Мчатся грузовые автомобили,
Мальчики везут министров в Думу,
И к быстрому шуму
"Ура" льнет, как столб пыли.
Смех? Но к чему же постные лица,
Мы не только хороним, мы строим новый дом.
Как всем в нем разместиться,
Подумаем мы потом.
Помните это начало советских депеш,
Головокружительное: "Всем, всем, всем!"
Словно голодному говорят: "Ешь!"
А он, улыбаясь, отвечает: "Ем".
По словам прошелся крепкий наждак
(Обновители языка, нате-ка!).
И слово "гражданин" звучит так,
Словно его впервые выдумала грамматика.
Русская революция - юношеская, целомудренная,
благая,-
Не повторяет, только брата видит во французе,
И проходит по тротуарам, простая,
Словно ангел в рабочей блузе.</text><name>Русская революция</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1947</date_from><text>Солнце шло по небосводу,
синеву
разглаживая.
Мы сказали про погоду:
- Так себе...
неважная...-
Ни дымка
в небесном зале,
обыщи
все небо хоть!
Огорчившись,
мы сказали:
- Что ни день,
то непогодь!
Но когда
подуло
вроде
холодком
над улицею,
мы сказали
о погоде:
- Ничего,
разгуливается!-
А когда
пошли
в три яруса
облака, ворочаясь,
мы,
как дети,
рассмеялися:
- Наконец
хорошая!-
Дождь ударил
по растеньям
яростно
и рьяно,
дождь понесся
с превышеньем
дождевого плана.
И, промокшая,
без зонтика,
под навесом
входа
говорила
чья-то тетенька:
- Хороша погода!-
А хлеба
вбирали капли,
думая:
"Молчать ли вам?"
И такой отрадой пахли -
просто
замечательно!
И во всем Союзе
не было
взгляда недовольного,
когда
взрезывала
небо
магнийная
молния.
Люди
в южном санатории
под дождем
на пляже
грома
порции повторные
требовали даже!
Ветерки
пришли
и сдунули
все пушинки
в небе.
Стало ясно:
все мы думали
о стране
и хлебе.</text><name>Отношение к погоде</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1822</date_from><text>Недавно я в часы свободы
Устав наездника читал
И даже ясно понимал
Его искусные доводы;*
Узнал я резкие черты
Неподражаемого слога;
Но перевертывал листы
И - признаюсь - роптал на Бога.
Я думал: ветреный певец,
Не сотвори себе кумира,
Перебесилась наконец
Твоя проказливая лира,
И, сердцем охладев навек,
Ты, видно, стал в угоду мира
Благоразумный человек!
О горе, молвил я сквозь слезы,
Кто дал Давыдову совет
Оставить лавр, оставить розы?
Как мог унизиться до прозы
Венчанный музою поэт,
Презрев и славу прежних лет,
И Бурцовой** души угрозы!
И вдруг растрепанную тень
Я вижу прямо пред собою,
Пьяна, как в самый смерти день,
Столбом усы, виски горою,
Жестокий ментик за спиною
.
* Имеется в виду книга
"Опыт теории
партизанского действия", только что вышедшая в свет.
** А.П.Бурцев - сослуживец Д.Давыдова, воспетый им
"величайший гуляка".</text><name>Недавно я в часы свободы...</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1812</date_from><text>Засни, дитя, спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Когда отец твой обольстил
Меня любви своей мечтою,
Как ты, пленял он красотою,
Как ты, он прост, невинен был!
Вверялось сердце без защиты,
Но он неверен; мы забыты.
Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Когда покинет легкий сон,
Утешь меня улыбкой милой;
Увы, такой же сладкой силой
Повелевал душе и он.
Но сколь он знал, к моей напасти,
Что всё его покорно власти!
Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Мое он сердце распалил,
Чтобы сразить его изменой;
Почто с своею переменой
Он и его не изменил?
Моя тоска неутолима;
Люблю, хотя и нелюбима.
Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Его краса в твоих чертах;
Открытый вид, живые взоры;
Его услышу разговоры
Я скоро на твоих устах!
Но, ах, красой очарователь,
Мой сын, не будь, как он, предатель!
Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
В слезах у люльки я твоей —
А ты с улыбкой почиваешь!
О дай, творец, да не узнаешь
Печаль подобную моей!
От милых горе нестерпимо!
Да пройдет страшный жребий мимо!
Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Навек для нас пустыня свет,
К надежде нам пути закрыты,
Когда единственным забыты,
Нам сердца здесь родного нет,
Не нам веселие земное;
Во всей природе мы лишь двое!
Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Пойдем, мой сын, путем одним,
Две жертвы рока злополучны.
О, будем в мире неразлучны,
Сносней страдание двоим!
Я нежных лет твоих хранитель,
Ты мне на старость утешитель!
Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!</text><name>Песня матери над колыбелью сына</name><date_to>1812</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1893</date_from><text>Звезды тихонько шептались,
Звезды смотрели на нас.
Милая, верь мне,— в тот час
Звезды над нами смеялись.
Спрашивал я: «Не мечта ли?»;
Ты отвечала мне: «Да!»;
Верь, дорогая, тогда
Оба с тобою мы лгали.</text><name>Звезды тихонько шептались...</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Я - двоюродная жена.
У тебя - жена родная!
Я сейчас тебе нужна.
Я тебя не осуждаю.
У тебя и сын и сад.
Ты, обняв меня за шею,
поглядишь на циферблат -
даже пикнуть не посмею.
Поезжай ради Христа,
где вы снятые в обнимку.
Двоюродная сестра,
застели ему простынку!
Я от жалости забьюсь.
Я куплю билет на поезд.
В фотографию вопьюсь.
И запрячу бритву в пояс.</text><name>Я - двоюродная жена...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>Мы не от старости умрем -
От старых ран умрем...
С. Гудзенко
Опоздало письмо.
Опоздало письмо.
Опоздало.
Ты его не получишь,
не вскроешь
и мне не напишешь.
Одеяло откинул.
К стене повернулся устало.
И упала рука.
И не видишь.
Не слышишь.
Не дышишь.
Вот и кончено все.
С той поры ты не стар и не молод,
и не будет ни весен,
ни лет,
ни дождя,
ни восхода.
Остается навеки
один нескончаемый холод -
продолженье
далекой зимы
сорок первого года.
Смерть летала над нами,
витала, почта ощутима.
Были вьюгою белой
оплаканы мы и отпеты.
Но война,
только пулей отметив,
тебя пощадила,
чтоб убить
через несколько лет
после нашей победы.
Вот еще один холмик
под этим большим небосклоном.
Обелиски, фанерные звездочки -
нет им предела.
Эта снежная полночь
стоит на земле
Пантеоном,
где без края могилы
погибших за правое дело.
Колоннадой тяжелой
застыли вдали водопады.
Млечный Путь перекинут над ними,
как вечная арка.
И рядами гранитных ступеней
уходят Карпаты
под торжественный купол,
где звезды мерцают неярко.
Сколько в мире холмов!
Как надгробные надписи скупы.
Это скорбные вехи
пути моего поколенья.
Я иду между ними.
До крови закушены губы.
Я на миг
у могилы твоей
становлюсь на колени.
И теряю тебя.
Бесполезны слова утешенья.
Что мне делать с печалью!
Мое поколенье на марше.
Но годам не подвластен
железный закон притяженья
к неостывшей земле,
где зарыты ровесники наши.</text><name>Памяти ровесника</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1867</date_from><text>Напрасно иногда взывал он к тени милой
И ждал - былое вновь придет и воскресит
Все то, что мертвым сном спит, взятое могилой,
Придет - и усыпит любви волшебной силой
Ту жажду счастья, что проснулась и - томит.
Напрасно ом хотел любовь предать забвенью,-
Чтоб ясный свет ее, утраченный навек,
Не раздражал его, подобно впечатленью
Потухшего огня, который красной тенью,
Рябя впотьмах, плывет из-под усталых век.
Напрасно он молил, отдавшись страсти новой:
- Хоть ты приди ко мне с улыбкой на устах!
Чтоб с новой силой мог я к старости суровой
На голове пронесть вражды венец терновый
И крест - тяжелый крест на слабых раменах.
Любовь не шла к нему, как месяц из тумана.
Жизнь в душу веяла, как ветер в зимний день.
Сильней час от часу горела в сердце рана,-
Но в новом образе в мир мрака и обмана
Не возвращалася возлюбленная тень.</text><name>Напрасно</name><date_to>1867</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Любить - идти,- не смолкнул гром,
Топтать тоску, не знать ботинок,
Пугать ежей, платить добром
За зло брусники с паутиной.
Пить с веток, бьющих по лицу,
Лазурь с отскоку полосуя:
"Так это эхо?" - и к концу
С дороги сбиться в поцелуях.
Как с маршем, бресть с репьем на всем.
К закату знать, что солнце старше
Тех звезд и тех телег с овсом,
Той Маргариты и корчмарши.
Терять язык, абонемент
На бурю слез в глазах валькирий,
И, в жар всем небом онемев,
Топить мачтовый лес в эфире.
Разлегшись, сгресть, в шипах, клочьми
Событья лет, как шишки ели:
Шоссе; сошествие Корчмы;
Светало; зябли; рыбу ели.
И, раз свалясь, запеть: "Седой,
Я шел и пал без сил. Когда-то
Давился город лебедой,
Купавшейся в слезах солдаток.
В тени безлунных длинных риг,
В огнях баклаг и бакалеен,
Наверное и он - старик
И тоже следом околеет".
Так пел я, пел и умирал.
И умирал и возвращался
К ее рукам, как бумеранг,
И - сколько помнится - прощался.</text><name>Любить - идти,- не смолкнул гром...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1841</date_from><text>В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я,
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины.
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня - но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той,
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.</text><name>СОН</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1854</date_from><text>Зимой люблю я встать поутру рано,
Когда еще все тихо, как в ночи,
Деревня спит, и снежная поляна
Морозом дышит, звездные лучи
Горят и гаснут в ранней мгле тумана.
Один, при дружном трепете свечи
Любимый труд уже свершать готовый —
Я бодр и свеж и жажду мысли новой.
Передо мной знакомые преданья,
Где собран опыт трудный долгих лет
И разума пытливые гаданья...
Спокойно шлю им утренний привет
И в тишине, исполненный вниманья,
Я слушаю, ловя летучий след,
Биенье жизни от начала века
И новый мир творю для человека.
Но гонит день туманы ночи сонной,
Проснулся гул — подобие волне,
Зовет звонок к работе обыденной.
И все, что мог создать я в тишине,
Развеет дико день неугомонный...
И в жизни вновь звучит уныло мне
Одно и то же непрерывной цепью,
Как ветра шум над бесконечной степью.
А ввечеру, всех дел окончив смету,
Засядем мы, мой друг, пред камельком:
Нам принесут печальную газету,
И грустно мы все новости прочтем
И ничего по целу белу свету
Отрадного ни капли не найдем,
И молча мы пожмем друг другу руку,
Чтоб выразить любовь, и скорбь, и скуку.</text><name>Aurora musae amica</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1912</date_from><text>Монастыри в предгориях глухих,
Наследие разбойников морских,
Обители забытые, пустые,-
Моя душа жила когда-то в них:
Люблю, люблю вас, келии простые,
Дворы в стенах тяжелых и нагих,
Валы и рвы, от плесени седые,
Под башнями кустарники густые
И глыбы скользких пепельных камней,
Загромоздивших скаты побережий,
Где сквозь маслины кажется синей
Вода у скал, где крепко треплет свежий,
Соленый ветер листьями маслин
И на ветру благоухает тмин!</text><name>В Сицилии</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1924</date_from><text>Чудотворным молилась иконам,
призывала на помощь любовь,
а на сердце малиновым звоном
запевала цыганская кровь...
Эх, надеть бы мне четки, как бусы,
вместо черного пестрый платок,
да вот ты такой нежный и русый,
а глаза - василек...
Ты своею душою голубиной
навсегда затворился в скиту -
я же выросла дикой рябиной,
вся по осени в алом цвету...
Да уж, видно, судьба с тобой рядом
свечи теплить, акафисты петь,
класть поклоны с опущенным взглядом
да цыганскою кровью гореть...</text><name>Чудотворным молилась иконам...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1972</date_from><text>Виктору Голышеву
Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
я не падаю: сила трения
возрастает с паденьем скорости.
Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И горло поет о возрасте.
Это — уже старение.
Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания.
Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции Древней, по меньшей мере.
Смрадно дыша и треща суставами,
пачкаю зеркало. Речь о саване
еще не идет. Но уже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.
Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло наконец искомое
лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица — Ивана в тереме,
чую дыхание смертной темени
фибрами всеми и жмусь к подстилке.
Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика,
боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии.
Все, что я мог потерять, утрачено
начисто. Но и достиг я начерно
все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучание
трогает мало — пусть жизнь оболгана
или оправдана им надолго, но
старение есть отрастанье органа
слуха, рассчитанного на молчание.
Старение! В теле все больше смертного.
То есть ненужного жизни. С медного
лба исчезает сиянье местного
света. И черный прожектор в полдень
мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
совестно браться за труд Господень.
Впрочем, дело, должно быть, в трусости.
В страхе. В технической акта трудности.
Это — влиянье грядущей трупности:
всякий распад начинается с воли,
минимум коей — основа статики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!
Я был как все. То есть жил похожею
жизнью. С цветами входил в прихожую.
Пил. Валял дурака под кожею.
Брал, что давали. Душа не зарилась
на не свое. Обладал опорою,
строил рычаг. И пространству впору я
звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившись в пиру Отечества,
нынче стою в незнакомой местности.
Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на
кровлю. Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.
Старение! Возраст успеха. Знания
правды. Изнанки ее. Изгнания.
Боли. Ни против нее, ни за нее
я ничего не имею. Коли ж
переборщит — возоплю: нелепица
сдерживать чувства. Покамест — терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
это не разум, а кровь всего лишь.
Данная песня — не вопль отчаянья.
Это — следствие одичания.
Это — точней — первый крик молчания,
царствие чье представляю суммою
звуков, исторгнутых прежде мокрою,
затвердевающей ныне в мертвую
как бы натуру, гортанью твердою.
Это и к лучшему. Так я думаю.
Вот оно — то, о чем я глаголаю:
о превращении тела в голую
вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
но в пустоту — чем ее ни высветли.
Это и к лучшему. Чувство ужаса
вещи не свойственно. Так что лужица
подле вещи не обнаружится,
даже если вещица при смерти.
Точно Тезей из пещеры Миноса,
выйдя на воздух и шкуру вынеся,
не горизонт вижу я — знак минуса
к прожитой жизни. Острей, чем меч его,
лезвие это, и им отрезана
лучшая часть. Так вино от трезвого
прочь убирают и соль — от пресного.
Хочется плакать. Но плакать нечего.
Бей в барабан о своем доверии
к ножницам, в коих судьба материи
скрыта. Только размер потери и
делает смертного равным Богу.
(Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки.)
Бей в барабан, пока держишь палочки,
с тенью своей маршируя в ногу!</text><name>1972 год</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from></date_from><text>Во дни минувшие бывало,
Когда являлася весна,
Когда природа воскресала
От продолжительного сна,
Когда ручьи текли обильно
И распускалися цветы,
Младое сердце билось сильно,
Кипели весело мечты;
С какою радостию чистой
Я вновь встречал в бору сыром
Кувшинчик синий и пушистый
С его мохнатым стебельком;
Какими чувствами родными
Меня манил, как старый друг,
Звездами полный золотыми
Еще никем не смятый луг!
Потом пришла пора иная
И с каждой новою весной,
Былое счастье вспоминая,
Грустней я делался; порой,
Когда темнели неба своды,
Едва шептались тростники,
Звучней ручья катились воды,
Жужжали поздние жуки,
Казалось мне, что мне недаром
Грустить весною суждено,
Что неожиданным ударом
Блаженство кончиться должно.
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Во дни минувшие бывало...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>У природы, заступницы всех,
Камни есть и есть облака,
Как детей, любя и этих и тех,
Тяжела — как те, как эти — легка.
Заморозить ей осенний поток —
Как лицом уткнувшись в стенку лежать.
Посадить ей мотылька на цветок —
Как рукой махнуть, плечами пожать.
Ей саму себя иначе не снесть!
Упадет под страшной ношей, мой друг.
Но на каждый камень облако есть —
Я подумал, озираясь вокруг.
И еще подумал: как легка суть
Одуванчиков, ласточек, трав!
Лучше в горькую дудочку дуть,
Чем доказывать всем, что ты прав.
Лучше веточку зажать в губах,
Чем подыскивать точный ответ.
В нашей жизни, печалях, словах
Этой легкости — вот чего нет!</text><name>У природы, заступницы всех...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1921</date_from><text>Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.</text><name>Не жалею, не зову, не плачу...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1857</date_from><text>Ой, честь ли то молодцу лен прясти?
А и хвала ли боярину кичку носить?
Воеводе по воду ходить?
Гусляру-певуну во приказе сидеть,
Во приказе сидеть, потолок коптить?
Ой, коня б ему, гусли б звонкие!
Ой, в луга б ему, во зеленый бор,
Через реченьку да в темный сад,
Где соловушко на черемушке
Целу ноченьку напролет поет!</text><name>Ой, честь ли то молодцу лен прясти?..</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1955</date_from><text>Люди! Бедные, бедные люди!
Как вам скучно жить без стихов,
без иллюзий и без прелюдий,
в мире счетных машин и станков!
Без зеленой травы колыханья,
без сверканья тысяч цветов,
без блаженного благоуханья
их открытых младенчески ртов!
О, раскройте глаза свои шире,
нараспашку вниманье и слух,—
это ж самое дивное в мире,
чем вас жизнь одаряет вокруг!
Это — первая ласка рассвета
на росой убеленной траве,—
вечный спор Ромео с Джульеттой
о жаворонке и соловье.</text><name>Ромео и Джульетта</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1932</date_from><text>I. Футбол
Три подмастерья,—
Волосы, как перья,
Руки глистами,
Ноги хлыстами
То в глину, то в ствол,—
Играют в футбол.
Вместо мяча
Бак из-под дегтя...
Скачут, рыча,
Вскинувши когти,
Лупят копытом,—
Визгом сердитым
Тявкает жесть:
Есть!!!
Тихий малыш
В халатике рваном
Притаился, как мышь,
Под старым бурьяном.
Зябкие ручки
В восторге сжимает,
Гладит колючки,
Рот раскрывает,
Гнется налево-направо:
Какая забава!
II. Суп
Старичок сосет былинку,
Кулачок под головой...
Ветер тихо-тихо реет
Над весеннею травой.
Средь кремней осколок банки
Загорелся, как алмаз.
За бугром в стене зияет
Озаренный солнцем лаз...
Влезла юркая старушка.
В ручке — пестрый узелок.
Старичок привстал и смотрит,—
Отряхнул свой пиджачок...
Сели рядом на газете,
Над судком янтарный пар...
Старушонка наклонилась,—
Юбка вздулась, словно шар.
А в камнях глаза — как гвозди,
Изогнулся тощий кот:
Словно черт железной лапой
Сжал пустой его живот!
III. Любовь
На перевернутый ящик
Села худая, как спица,
Дылда-девица,
Рядом — плечистый приказчик.
Говорят, говорят...
В глазах — пламень и яд,—
Вот-вот
Она в него зонтик воткнет,
А он ее схватит за тощую ногу
И, придя окончательно в раж,
Забросит ее на гараж —
Через дорогу...
Слава Богу!
Все злые слова откипели,—
Заструились тихие трели...
Он ее взял,
Как хрупкий бокал,
Деловито за шею,
Она повернула к злодею
Свой щучий овал:
Три минуты ее он лобзал
Так, что камни под ящиком томно хрустели.
Потом они яблоко ели:
Он куснет, а после — она,—
Потому что весна.</text><name>На пустыре</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,
Потрусили за ствол - он упал, упал...
Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,
И что голос имел - не узнал, не узнал.
Может, были с судьбой нелады, нелады,
И со случаем плохи дела, дела,
А тугая струна на лады, на лады
С незаметным изъяном легла.
Он начал робко - с ноты "до",
Но не допел ее не до...
Недозвучал его аккорд, аккорд
И никого не вдохновил...
Собака лаяла, а кот
Мышей ловил...
Смешно! Не правда ли, смешно! Смешно!
А он шутил - недошутил,
Недораспробовал вино
И даже недопригубил.
Он пока лишь затеивал спор, спор
Неуверенно и не спеша,
Словно капельки пота из пор,
Из-под кожи сочилась душа.
Только начал дуэль на ковре,
Еле-еле, едва приступил.
Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,
И судья еще счет не открыл.
Он хотел знать все от и до,
Но не добрался он, не до...
Ни до догадки, ни до дна,
Не докопался до глубин,
И ту, которая одна,
Не долюбил, не долюбил!
Смешно, не правда ли, смешно?
А он спешил - недоспешил.
Осталось недорешено,
Все то, что он недорешил.
Ни единою буквой не лгу -
Он был чистого слога слуга,
И писал ей стихи на снегу,-
К сожалению, тают снега.
Но тогда еще был снегопад
И свобода писать на снегу.
И большие снежинки и град
Он губами хватал на бегу.
Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до...
Не добежал, бегун-беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звездный знак его - Телец -
Холодный Млечный Путь лакал.
Смешно, не правда ли, смешно,
Когда секунд недостает,-
Недостающее звено -
И недолет, и недолет.
Смешно, не правда ли? Ну, вот,-
И вам смешно, и даже мне.
Конь на скаку и птица влет,-
По чьей вине, по чьей вине?</text><name>Кто-то высмотрел плод...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг;
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке;
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке,-
Знай: это я!
Кого язвят со злостью вечно новой,
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвет;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,-
Знай: это я!..
В моих устах спокойная улыбка,
В груди - змея!</text><name>MОЙ ПОРТРЕТ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1914</date_from><text>Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы все-таки мой.
Смеетесь! - В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой - так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.
Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала -
Домой!
Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мертвы,
Я тоже мертва.
Я вижу, я чувтвую,- чую Вас всюду,
- Что ленты от Ваших венков! -
Я Вас не забыла и Вас не забуду
Во веки веков.
Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
- Письмо в бесконечность.
- Письмо в беспредельность. -
Письмо в пустоту.</text><name>П.Э.</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1795</date_from><text>Живописица преславна,
Кауфман, подруга муз!
Если в кисть твою влиянна
Свыше живость, чувство, вкус,
И, списав данаев, древних
Нам богинь и красных жен,
Пережить в своих бесценных
Ты могла картинах тлен,—
Напиши мою Милену,
Белокурую лицом,
Стройну станом, возвышенну,
С гордым несколько челом;
Чтоб похожа на Минерву
С голубых была очей,
И любовну искру перву
Ты зажги в душе у ней;
Чтоб, на всех взирая хладно,
Полюбила лишь меня;
Чтобы сердце безотрадно
В гроб с Пленирой схороня,
Я нашел бы в ней обратно
И, пленясь ее красой,
Оживился бы стократно
Молодой моей душой.
Анжелика Кауфман — немецкая художница (1741—1807). Державин поясняет: «...она писала обыкновенно фигуры стройные, высокие, с греческими лицами. Такова была и жена автора».</text><name>К Анжелике Кауфман</name><date_to>1795</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись - - - о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосьё Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.
Пупок чернеет сквозь рубашку,
Наружу - - - - милый вид!
Татьяна мнет в руке бумажку,
Зане живот у ней болит:
Она затем поутру встала
При бледных месяца лучах
И на - - - изорвала
Конечно "Невский Альманах".</text><name>На картинки к Евгению Онегину</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1912</date_from><text>Ветр налетит, завоет снег,
И в памяти на миг возникнет
Тот край, тот отдаленный брег...
Но цвет увял, под снегом никнет...
И шелестят травой сухой
Мои старинные болезни...
И ночь. И в ночь - тропой глухой
Иду к прикрытой снегом бездне...
Ночь, лес и снег. И я несу
Постылый груз воспоминаний...
Вдруг - малый домик на поляне,
И девочка поет в лесу.</text><name>Ветр налетит, завоет снег...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1945</date_from><text>О, дайте вечность мне,- и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.
(И. Анненский)
В печальном парке, где дрожит зола,
Она стоит, по-прежнему бела.
Ее богиней мира называли,
Она стоит на прежнем пьедестале.
Ее обидели давным-давно.
Она из мрамора, ей все равно.
Ее не тронет этот день распятый,
А я стою, как он стоял когда-то.
Нет вечности, и мира тоже нет,
И не на что менять остаток скверных лет.
Есть только мрамор и остывший пепел.
Прикрой его, листва: он слишком светел.</text><name>В печальном парке, где дрожит зола...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Люблю я в комнате сиянье хрусталей.
Вдруг, нежданно блеснут то в том углу, то в этом.
Сверкают, яркие, из сумрачных теней
Зеленым, пурпурным иль темно-синим цветом.
И тут же гаснут все; но вот опять блестят,
Чуть с места я сойду; и снова погасают...
Не так ли и в тебе на мой тревожный взгляд
Они нежданные повсюду возникают?
О! пожалей меня! Где стать, ты мне скажи,
Чтоб все они в тебе, все сразу засияли...
Чтоб не смеялись вслед... не прибегали к лжи
И были скромными... а, главное, молчали!</text><name>Люблю я в комнате сиянье хрусталей...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1937</date_from><text>Тебя мечтания погубят.
К суровой жизни интерес
Как дым исчезнет. В то же время
Посол небес не прилетит.
Увянут страсти и желанья,
Промчится юность пылких дум...
Оставь! Оставь, мой друг, мечтанья,
Освободи от смерти ум.</text><name>Тебя мечтания погубят...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1916</date_from><text>Полотенца лунно-зелёные
На белом окне, на полу.
Но желта свеча намоленая
Под вереском, там, в углу.
Протираю окно запотелое,
В двух светах на белом пишу…
О зёленое, жёлтое, белое!</text><name>СЕНТЯБРЬ</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1913</date_from><text>Эти милые, красно-зеленые домики,
Эти садики, в розах и желтых и алых,
Эти смуглые дети, как малые гномики,
Отраженные в тихо-застывших каналах,-
Эти старые лавки, где полки уставлены
Рядом банок пузатых, давно закоптелых,
Этот шум кабаков, заглушенный, подавленный,
Эти рослые женщины в чепчиках белых,-
Это все так знакомо, и кажется: в сказке я,
И готов наважденью воскликнуть я: vade!
Я с тобой повстречался, Рембрандтова Саския?
Я в твой век возвращен, Адриан ван Остаде?</text><name>В Голландии</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1944</date_from><text>Я да соседка за стеной,
во всей квартире — только двое,
а ветер в поздний час ночной
то вдруг засвищет, то завоет.
Вот в комнате моей, вздохнув,
он ищет в темноте опору,
он ходит, двери распахнув,
по кухне и по коридору,
он звонкую посуду бьет
и створкой хлопает, задорен.
Соседка, слышу я, встает,
в испуге голос подает,—
и вот — мы оба в коридоре.
И я не знаю (все жилье
насквозь пробрало сквозняками),
как руки теплые ее
с моими встретились руками.
В продутой ветром темноте
она легка, полуодета.
Где дверь на кухню? Створка где?
Стоим, не зажигая света.
А ветер, северный, седой,
шумит, свистит в подзвездном мире,
и мы с соседкой молодой
в такую ночь одни в квартире.</text><name>Соседка</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>Вы помните песню про славное море?
О парус,
летящий под гул баргузина!
...Осенние звезды стояли над логом,
осенним туманом клубилась низина.
Потом начинало светать понемногу.
Пронзительно пахли цветы полевые...
Я с песнею тою
пускался в дорогу,
Байкал для себя открывая впервые.
Вернее, он сам открывал себя.
Медленно
машина взбиралась на грань перевала.
За петлями тракта,
за листьями медными
тянуло прохладой и синь проступала.
И вдруг он открылся.
Открылась граница
меж небом и морем.
Зарей освещенный,
казалось, он вышел, желая сравниться
с той самою песней, ему посвященной.
И враз пробежали мурашки по коже,
сжимало дыханье все туже и туже.
Он знал себе цену.
Он спрашивал:
- Что же,
похоже на песню?
А может, похуже?
Наполнен до края дыханьем соленым
горячей смолы, чешуи омулиной,
он был голубым,
синеватым,
зеленым,
горел ежевикой и дикой малиной.
Вскипала на гальке волна ветровая,
крикливые чайки к воде припадали,
и как ни старался я, рот открывая,
но в море,
но в море слова пропадали.
И думалось мне
под прямым его взглядом,
что, как ни была бы ты, песня, красива,
ты меркнешь,
когда открывается рядом
живая,
земная,
всесильная сила.</text><name>Вы помните песню про славное море?..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Есть русская интеллигенция.
Вы думали — нет? Есть.
Не масса индифферентная,
а совесть страны и честь.
Есть в Рихтере и Аверинцеве
земских врачей черты —
постольку интеллигенция,
постольку они честны.
«Нет пороков в своем отечестве».
Не уважаю лесть.
Есть пороки в моем отечестве,
зато и пророки есть.
Такие, как вне коррозии,
ноздрей петербуржской вздет,
Николай Александрович Козырев —
небесный интеллигент.
Он не замечает карманников.
Явился он в мир стереть
второй закон термодинамики
и с ним тепловую смерть.
Когда он читает лекции,
над кафедрой, бритый весь —
он истой интеллигенции
указующий в небо перст.
Воюет с извечной дурью,
для подвига рождена,
отечественная литература —
отечественная война.
Какое призванье лестное
служить ей, отдавши честь:
«Есть, русская интеллигенция!
Есть!»</text><name>Есть русская интеллигенция...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1858</date_from><text>Май на дворе... Началися посевы,
Пахарь поет за сохой...
Снова внемлю вам, родные напевы,
С той же глубокой тоской!
Но не одно гореванье тупое -
Плод бесконечных скорбей,-
Мне уже слышится что-то иное
В песнях отчизны моей.
Льются смелей заунывные звуки,
Полные сил молодых.
Многих годов пережитые муки
Грозно скопилися в них...
Так вот и кажется, с первым призывом
Грянут они из оков
К вольным степям, к нескончаемым нивам,
В глубь необъятных лесов.
Пусть тебя, Русь, одолели невзгоды,
Пусть ты - унынья страна...
Нет, я не верю, что песня свободы
Этим полям не дана!</text><name>Песни (Май на дворе...)</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,
Поет над розою восточный соловей.
Но роза милая не чувствует, не внемлет,
И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.
Не так ли ты поешь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь, она цветет; взываешь - нет ответа.</text><name>Соловей и роза</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1857</date_from><text>Постыдно гибнет наше время!..
Наследство дедов и отцов,
Послушно носит наше племя
Оковы тяжкие рабов.
И стоим мы позорной доли!
Мы добровольно терпим зло:
В нас нет ни смелости, ни воли...
На нас проклятие легло!
Мы рабство с молоком всосали,
Сроднились с болью наших ран.
Нет! в нас отцы не воспитали,
Не подготовили граждан.
Не мстить нас матери учили
За цепи сильным палачам —
Увы! бессмысленно водили
За палачей молиться в храм!
Про жизнь свободную не пели
Нам сестры... нет! под гнетом зла
Мысль о свободе с колыбели
Для них неведомой была!
И мы молчим. И гибнет время...
Нас не пугает стыд цепей —
И цепи носит наше племя
И молится за палачей...</text><name>Постыдно гибнет наше время!..</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1970</date_from><text>И. Кашежевой
Неважно, что Гомер был слеп.
А может, так и проще...
Когда стихи уже - как хлеб,
они вкусней на ощупь.
Когда строка в руке - как вещь,
а не туманный символ...
Гомер был слеп, и был он весь -
в словах произносимых.
В них все деянию равно.
В них нет игры и фальши.
В них то, что - там, давным-давно,
и то, что будет дальше.
Слепцу орали: - Замолчи!-
Но, не тупясь, не старясь,
стихи ломались, как мечи,
и все-таки остались.
Они пришли издалека,
шагнув из утра в утро,
позелененные слегка,
как бронзовая утварь.
Они - страннейшая из мер,
что в мир несем собою...
Гомер был слеп, и он умел
любить слепой любовью.
И мир, который он любил
чутьем неистребимым,
не черным был, не белым был,
а просто был любимым.
А в уши грохот войн гремел
и ветер смерти веял...
Но слепо утверждал Гомер
тот мир, в который верил.
...И мы, задорные певцы
любви, добра и веры,
порой такие же слепцы,
хотя и не Гомеры.
А жизнь сурова и трезва,
и - не переиначить!
Куда вы ломитесь, слова,
из глубины незрячей?
Из бездны белого листа,
из чистой, серебристой,-
юродивые, босота,
слепые бандуристы...</text><name>Гомер</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1909</date_from><text>Утро... По утрам мы
Пасмурны всегда.
Лучшие года
Отравляют гаммы.
Ждет опасный путь,
Бой и бриллианты,-
Скучные диктанты
Не дают вздохнуть!
Сумерки... К вечерне
Слышен дальний звон.
Но не доплетен
Наш венец из терний.
Слышится: "раз, два!"
И летят из детской
Песенки немецкой
Глупые слова.</text><name>Детский день</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Убивали молодость мою
Из винтовки снайперской,
В бою,
При бомбежке
И при артобстреле...
Возвратилась с фронта я домой
Раненой, но сильной и прямой —
Пусть душа
Едва держалась в теле.
И опять летели пули вслед:
Страшен быт
Послевоенных лет —
Мне передохнуть
Хотя бы малость!..
Не убили
Молодость мою,
Удержалась где-то на краю,
Снова не согнулась,
Не сломалась.
А потом —
Беды безмерной гнет:
Смерть твоя...
А смерть любого гнет.
Только я себя не потеряла.
Сердце не состарилось
Ничуть,
Так же сильно
Ударяет в грудь,
Ну, а душу я
В тиски зажала.
И теперь веду
Последний бой
С годами,
С обидами,
С судьбой —
Не желаю
Ничему сдаваться!
Почему?
Наверно, потому,
Что и ныне
Сердцу моему
Восемнадцать,
Только восемнадцать!</text><name>Убивали молодость мою...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1900</date_from><text>Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора,-
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье - глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада,-
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.</text><name>Безглагольность</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>Я чувствую, во мне горит
Святое пламя вдохновенья,
Но к темной цели дух парит...
Кто мне укажет путь спасенья?
Я вижу, жизнь передо мной
Кипит, как океан безбрежной...
Найду ли я утес надежный,
Где твердой обопрусь ногой?
Иль, вечного сомненья полный,
Я буду горестно глядеть
На переменчивые волны,
Не зная, что любить, что петь?
Открой глаза на всю природу,-
Мне тайный голос отвечал,-
Но дай им выбор и свободу,
Твой час еще не наступал:
Теперь гонись за жизнью дивной
И каждый миг в ней воскрешай,
На каждый звук ее призывный -
Отзывной песнью отвечай!
Когда ж минуты удивленья,
Как сон туманный, пролетят
И тайны вечного творенья
Ясней прочтет спокойный взгляд,-
Смирится гордое желанье
Весь мир обнять в единый миг,
И звуки тихих струн твоих
Сольются в стройные созданья.
Не лжив сей голос прорицанья,
И струны верные мои
С тех пор душе не изменяли.
Пою то радость, то печали,
То пыл страстей, то жар любви,
И беглым мыслям простодушно
Вверяюсь в пламени стихов.
Так соловей в тени дубров,
Восторгу краткому послушный,
Когда на долы ляжет тень,
Уныло вечер воспевает
И утром весело встречает
В румяном небе светлый день.</text><name>Я чувствую, во мне горит...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Осенюсь могильною иконкой,
Накормлю малиновок кутьей
И с клюкой, с дорожною котомкой,
Закачусь в туман вечеровой.
На распутьях дальнего скитанья,
Как пчела медвяную росу,
Соберу певучие сказанья
И тебе, родимый, принесу.
В глубине народной незабытым
Ты живешь, кровавый и святой...
Опаленным, сгибнувшим, убитым,
Всем покой за дверью гробовой.</text><name>Осенюсь могильною иконкой...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Не на пляже и не на "зиме",
не у входа в концертный зал,-
я глазами тебя своими
в тесной кухоньке увидал.
От работы и керосина
закраснелось твое лицо.
Ты стирала с утра для сына
обиходное бельецо.
А за маленьким за оконцем,
белым блеском сводя с ума,
стыла, полная слез и солнца,
раннеутренняя зима.
И как будто твоя сестричка,
за полянками, за леском
быстро двигалась электричка
в упоении трудовом.
Ты возникла в моей вселенной,
в удивленных глазах моих
из светящейся мыльной пены
да из пятнышек золотых.
Обнаженные эти руки,
увлажнившиеся водой,
стали близкими мне до муки
и смущенности молодой.
Если б был я в тот день смелее,
не раздумывал, не гадал -
обнял сразу бы эту шею,
эти пальцы б поцеловал.
Но ушел я тогда смущенно,
только где-то в глуби светясь.
Как мы долго вас ищем, жены,
как мы быстро теряем вас.
А на улице, в самом деле,
от крылечка наискосок
снеговые стояли ели,
подмосковный скрипел снежок.
И хранили в тиши березы
льдинки светлые на ветвях,
как скупые мужские слезы,
не утертые второпях.</text><name>Под Москвой</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1942</date_from><text>Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам.
Вот тут дорога. А там вон - взгорье.
Меж нами
вот этак -
ров.
Из этого рва поднимается горе.
Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами...
Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,
Заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.
Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька -
Ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его. Хутор "Веселый".
Весь "Самострой" - сто двадцать дворов
Ближние станции, ближние села -
Все заложников выслали в ров.
Лежат, сидят, всползают на бруствер.
У каждого жест. Удивительно свой!
Зима в мертвеце заморозила чувство,
С которым смерть принимал живой,
И трупы бредят, грозят, ненавидят...
Как митинг, шумит эта мертвая тишь.
В каком бы их ни свалило виде -
Глазами, оскалом, шеей, плечами
Они пререкаются с палачами,
Они восклицают: "Не победишь!"
Парень. Он совсем налегке.
Грудь распахнута из протеста.
Одна нога в худом сапоге,
Другая сияет лаком протеза.
Легкий снежок валит и валит...
Грудь распахнул молодой инвалид.
Он, видимо, крикнул: "Стреляйте, черти!"
Поперхнулся. Упал. Застыл.
Но часовым над лежбищем смерти
Торчит воткнутый в землю костыль.
И ярость мертвого не застыла:
Она фронтовых окликает из тыла,
Она водрузила костыль, как древко,
И веха ее видна далеко.
Бабка. Эта погибла стоя,
Встала из трупов и так умерла.
Лицо ее, славное и простое,
Черная судорога свела.
Ветер колышет ее отрепье...
В левой орбите застыл сургуч,
Но правое око глубоко в небе
Между разрывами туч.
И в этом упреке Деве Пречистой
Рушенье веры десятков лет:
"Коли на свете живут фашисты,
Стало быть, бога нет".
Рядом истерзанная еврейка.
При ней ребенок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне...
Матери сердцу не изменили:
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы
Мать от простуды спасала дитя.
Но даже и смерть для них не разлука:
Невластны теперь над ними враги -
И рыжая струйка
из детского уха
Стекает
в горсть
материнской
руки.
Как страшно об этом писать. Как жутко.
Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой:
Ты вымерил низость фашистской души,
Ты осознал во всей ее фальши
"Сентиментальность" пруссацких грез,
Так пусть же
сквозь их
голубые
вальсы
Торчит материнская эта горсть.
Иди ж! Заклейми! Ты стоишь перед бойней,
Ты за руку их поймал - уличи!
Ты видишь, как пулею бронебойной
Дробили нас палачи,
Так загреми же, как Дант, как Овидий,
Пусть зарыдает природа сама,
Если
все это
сам ты
видел
И не сошел с ума.
Но молча стою я над страшной могилой.
Что слова? Истлели слова.
Было время - писал я о милой,
О щелканье соловья.
Казалось бы, что в этой теме такого?
Правда? А между тем
Попробуй найти настоящее слово
Даже для этих тем.
А тут? Да ведь тут же нервы, как луки,
Но строчки... глуше вареных вязиг.
Нет, товарищи: этой муки
Не выразит язык.
Он слишком привычен, поэтому бледен.
Слишком изящен, поэтому скуп,
К неумолимой грамматике сведен
Каждый крик, слетающий с губ.
Здесь нужно бы... Нужно созвать бы вече,
Из всех племен от древка до древка
И взять от каждого все человечье,
Все, прорвавшееся сквозь века,-
Вопли, хрипы, вздохи и стоны,
Эхо нашествий, погромов, резни...
Не это ль
наречье
муки бездонной
Словам искомым сродни?
Но есть у нас и такая речь,
Которая всяких слов горячее:
Врагов осыпает проклятьем картечь.
Глаголом пророков гремят батареи.
Вы слышите трубы на рубежах?
Смятение... Крики... Бледнеют громилы.
Бегут! Но некуда им убежать
От вашей кровавой могилы.
Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.
Травою взойдите у этих высот.
Кто вас увидел, отныне навеки
Все ваши раны в душе унесет.
Ров... Поэмой ли скажешь о нем?
Семь тысяч трупов.
Семиты... Славяне...
Да! Об этом нельзя словами.
Огнем! Только огнем!</text><name>Я это видел!</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1916</date_from><text>Страшно оттого, что не живётся — спится...
И всё двоится, все четверится.
В прошлом грехов так неистово много,
Что и оглянуться страшно на Бога.
Да и когда замолить мне грехи мои?
Ведь я на последнем склоне круга...
А самое страшное, невыносимое, —
Это что никто не любит друг друга...</text><name>СТРАШНОЕ</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>Самый храбрый - не тот, кто, безводьем измученный,
Мимо нас за водою карабкался днем,
И не тот, кто, в боях к равнодушью приученный,
Семь ночей продержался под нашим огнем.
Самый храбрый солдат - я узнал его осенью,
Когда мы возвращали их пленных домой
И за цепью барханов, за дальнею просинью
Виден был городок с гарнизонной тюрьмой.
Офицерскими долгими взглядами встреченный,
Самый храбрый солдат - здесь нашелся такой,
Что печально махнул нам в бою искалеченной,
Нашим лекарем вылеченною рукой.</text><name>Самый храбрый</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from></date_from><text>Широк и желт вечерний свет,
Нежна апрельская прохлада.
Ты опоздал на много лет,
Но все-таки тебе я рада.
Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди веселыми глазами:
Вот эта синяя тетрадь -
С моими детскими стихами.
Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.</text><name>Широк и желт вечерний свет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1858</date_from><text>Оттепель... Поле чернеет;
Кровля на церкви обмокла;
Так вот и веет, и веет -
Пахнет весною: сквозь стекла.
С каждою новой ложбинкой
Водополь всё прибывает,
И ограненною льдинкой
Вешняя звездочка тает.
Тени в углах шевельнулись,
Темные, сонные тени,
Вдоль по стенам потянулись,
На пол ложатся от лени...
Сон и меня так и клонит...
Тени за тенями - грезы...
Дума в неведомом тонет...
На сердце - крупные слезы.
Ох, если б крылья да крылья,
Если бы доля да доля,
Не было б мысли "бессилья",
Не было б слова - "неволя".</text><name>Сумерки</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1906</date_from><text>Какой восторг! Какая тишина!
Благоуханно ночи дуновенье;
И тайною истомой усыпленья
Природа сладостно напоена.
Тепло... Сияет кроткая луна...
И очарованный, в благоговенье
Я весь объят расцветом обновленья,
И надо мною властвует весна.
Апрельской ночи полумрак волшебный
Тебя, моо стих мечтательно-хвалебный,
Из глубины души опять исторг.
Цветущую я созерцаю землю
И, восхищен, весне и ночи внемлю...
Какая тишина! Какой восторг!</text><name>Какой восторг! Какая тишина!..</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Вот и покончено со снегом,
С московским снегом голубым,—
Колес бесчисленных набегом
Он превращен в промозглый дым.
О, сколько разных шин! Не счесть их!
Они, вертясь наперебой,
Ложатся в елочку и в крестик
На снег московский голубой.
От стужи кровь застыла в жилах,
Но вдрызг разъезжены пути —
Погода зимняя не в силах
От истребленья снег спасти.
Москва от края и до края
Голым-гола, голым-гола.
Под шинами перегорая,
Снег истребляется дотла.
И сколько б ни валила с неба
На землю зимняя страда,
В Москве не будет больше снега,
Не будет снега никогда.</text><name>Прощание со снегом</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Где играли тихие дельфины,
Далеко от зелени земли,
Нарываясь по ночам на мины,
Молча умирают корабли.
Суматошливый, большой и хрупкий,
Человек не предает мечты,—
Погибая, он спускает шлюпки,
Сбрасывает сонные плоты.
Синевой охваченный, он верит,
Что земля любимая близка,
Что ударится о светлый берег
Легкая, как жалоба, доска.
Видя моря яростную смуту,
Средь ночи, измученный волной,
Он еще в последнюю минуту
Бредит берегом и тишиной.</text><name>Где играли тихие дельфины...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>(Из «Сказок об Италии»)
Что прекрасней песен о цветах и звездах?
Всякий тотчас скажет: песни о любви!
Что прекрасней солнца в ясный полдень мая?
И влюбленный скажет: та, кого люблю!
Ах, прекрасны звезды в небе полуночи — знаю!
И прекрасно солнце в ясный полдень лета — знаю!
Очи моей милой всех цветов прекрасней — знаю!
И ее улыбка ласковее солнца — знаю!
Но еще не спета песня всех прекрасней,
Песня о начале всех начал на свете,
Песнь о сердце мира, о волшебном сердце
Той, кого мы, люди, Матерью зовем!</text><name>Стихи Кермани (Что прекрасней...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Если б вдруг ожила небылица,
На окно я поставлю свечу,
Приходи... Мы не будем делиться,
Всё отдать тебе счастье хочу!
Ты придешь и на голос печали,
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.
Но... бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди...
Я тяжел — и немой и согнутый...
Я хочу быть один... уходи!</text><name>Canzone</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from></date_from><text>Запели тесаные дроги,
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.
Опять я теплой грустью болен
От овсяного ветерка.
И на известку колоколен
Невольно крестится рука.
О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить -
Я научиться не могу.
И не отдам я эти цепи
И не расстанусь с долгим сном,
Когда звенят родные степи
Молитвословным ковылем.</text><name>Запели тесаные дроги...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from></date_from><text>Ты текла как вода,
Омывая то камни, то травы,
Мелководьем блеща,
На текучие струи
Себя
Бесконечно дробя.
В наслажденье струиться
Ручьи неподсудны и правы,
За желанье дробиться
Никто не осудит тебя.
И круша, и крутя,
И блестя ледяной паутиной
На траве (если утренник лег),
Украшала ты землю, легка,
Но встает на пути
(Хорошо, хорошо — не плотина!),
Но лежит на пути
Западней
Глубина бочага.
Как ты копишься в нем!
Как становится больше и больше
Глубины, темноты,
Под которой не видно уж дна.
Толща светлой воды.
За ее углубленную толщу
Вся беспечность твоя,
Вся текучесть твоя отдана.
Но за то — отражать
Наклоненные ивы
И звезды.
Но за то — содержать
Родники ледяные на дне.
И туманом поить
Лучезарный предутренний воздух.
И русалочьи тайны
В полуночной хранить глубине.</text><name>Глубина</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from>1839</date_from><text>Здорово, русский снег, здорово!
Спасибо, что ты здесь напал,
Как будто бы родное слово
Ты сердцу русскому сказал.
И ретивое запылало
Любовью к родине святой,
В груди отрадно заиграло
Очаровательной мечтой.
В родных степях я очутился,
Зимой отечества дохнул,
И от души перекрестился,
Домой я точно заглянул.
Но ты растаешь, и с зарею
Тебе не устоять никак.
Нет, не житье нам здесь с тобою:
Житье на родине, земляк!</text><name>Русский снег в Париже</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>М. Лозинскому
Они летят, они еще в дороге,
Слова освобожденья и любви,
А я уже в предпесенной тревоге,
И холоднее льда уста мои.
Но скоро там, где жидкие березы,
Прильнувши к окнам, сухо шелестят,—
Венцом червонным заплетутся розы
И голоса незримых прозвучат.
А дальше — свет невыносимо щедрый,
Как красное горячее вино...
Уже душистым, раскаленным ветром
Сознание мое опалено.</text><name>Они летят, они еще в дороге...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Дай мне радость нежного привета,
Мне на кудри свой венок надень!
- В день расцвета радостного лета
Распускалась белая сирень.
Ласк твоих хочу я без возврата!
Знойно долгих в долгознойный день!..
- В час заката ядом аромата
Опьяняла белая сирень.
День угаснет, и уйду я снова
В тени ночи, призрачная тень...
- В снах былого неба золотого
Умирала белая сирень.</text><name>Песня о белой сирени</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from></date_from><text>Любовь - неразумный ребенок -
За нею ухаживать надо
И лет до восьми от пеленок
Оставить нельзя без пригляда.
От ссоры пасти и от брани
И няню брать с толком, без спешки.
А чтоб не украли цыгане,
Возить за собою в тележке!
Выкармливать грудью с рожденья,
А спать класть у самого сердца,
На стол без предупрежденья
Не ставить горчицы и перца!
А то может так получиться,
Что вымажет ручки и платье
И жизнь вся пропахнет горчицей,
А с горечью что ж за объятья!
И вот за хорошим уходом
Поднимется дочь иль сынишка -
И брови крутые с разводом,
И щеки как свежие пышки!
Но так, знать, положено нам уж,
Что счастью не вечно же длиться:
И дочь может выскочить замуж,
И может сынок отделиться!
Ребенок же слабый и хилый,
Во всем обойденный судьбою,
С тобой доживет до могилы
И ляжет в могилу с тобою!
С ним только вот, кроме пеленок,
Другой не увидишь отрады:
Любовь - неразумный ребенок,
Смотреть да смотреть за ней надо!</text><name>Любовь - неразумный ребенок...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1964</date_from><text>Это было все-таки со мной
В день девятый мая, в сорок пятом:
Мир желанный на оси земной
Утвердил я, будучи солдатом.
Пели птицы, радуга цвела,
Мокрой солью заливало щеки...
А земля сожженная ждала,
И с нее я начал, как с опоки.
Начал вновь мечты и все дела,
Села, пашни, города, плотины,
Выбелив на солнце добела
Гимнастерки жесткую холстину.
Это было все-таки со мной.
Для труда, прогулки и парада
Не имел я лучшего наряда
И в рабочий день и в выходной.
Кто-то за железною стеной
Рабским посчитал мое терпенье.
Что ему сказать? Его с коленей
В сорок пятом поднял я весной,
Начиная мира сотворенье.
Шел бетон, вставали корпуса,
Реки переламывали спины,
Домны озаряли небеса,
Плуг переворачивал равнины.
Это было все-таки со мной.
С неба на земные континенты
Я ступил, затмив собой легенды,
В форме космонавта голубой...
Это было все-таки со мной!</text><name>Это было все-таки со мной...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1941</date_from><text>Ночь такая, как будто на лодке
Золотистым сияньем весла
Одесситка, южанка в пилотке,
К Ланжерону меня довезла.
И встает ураганной завесой,
Чтоб насильник его не прорвал,
Над красавицей южной — Одессой
Заградительный огненный вал.
Далеко в черноземные пашни
Громобойною вспашкой весны
С черноморских судов бронебашни
Ударяют огнем навесным.
Рассыпают ракеты зенитки,
И початки сечет пулемет...
Не стрельба — темный взгляд одесситки
В эту ночь мне уснуть не дает.
Что-то мучит в его укоризне:
Через ложу назад в полутьму
Так смотрела на Пушкина Ризнич
И упрек посылала ему.
Иль под свист каватины фугасной,
Вдруг затменьем зрачков потемнев,
Тот упрек непонятный безгласный
Обращается также ко мне?
Сколько срублено белых акаций,
И по Пушкинской нет мне пути.
Неужели всю ночь спотыкаться
И к театру никак не пройти.
Даже камни откликнуться рады,
И брусчатка, взлетев с мостовых,
Улеглась в штабеля баррикады
Для защиты бойцов постовых.
И я чувствую с Черного моря
Через тысячеверстный размах
Долетевшую терпкую горечь
Поцелуя ее на устах.
И ревную ее, и зову я,
И упрек понимаю ясней:
Почему в эту ночь грозовую
Не с красавицей южной, не с ней?</text><name>Южная красавица</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1934</date_from><text>Есть у каждого бродяги
Сундучок воспоминаний.
Пусть не верует бродяга
И ни в птичий грай, ни в чох,-
Ни на призраки богатства
В тихом обмороке сна, ни
На вино не променяет
Он заветный сундучок.
Там за дружбою слежалой,
Под враждою закоптелой,
Между чувств, что стали трухлой
Связкой высохших грибов,-
Перевязана тесемкой
И в газете пожелтелой,
Как мышонок, притаилась
Неуклюжая любовь.
Если якорь брига выбран,
В кабачке распита брага,
Ставни синие забиты
Навсегда в родном дому,-
Уплывая, всё раздарит
Собутыльникам бродяга,
Только этот желтый сверток
Не покажет никому...
Будет день: в борты, как в щеки,
Оплеухи волн забьют - и
"Все наверх!- засвищет боцман.-
К нам идет девятый вал!"
Перед тем как твердо выйти
В шторм из маленькой каюты,
Развернет бродяга сверток,
Мокрый ворот разорвав.
И когда вода раздавит
В трюме крепкие бочонки,
Он увидит, погружаясь
В атлантическую тьму:
Тонколицая колдунья,
Большеглазая девчонка
С фотографии грошовой
Улыбается ему.</text><name>Бродяга</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>А. К.
Мне уходить из жизни -
С поля боя...
И что в предсмертном
Повидаю сне,
В последний миг
Склонится кто - ко мне?
Кем сердце успокоится?-
Тобою,
Твоею сединою голубою,
Прищуром глаз,
Улыбкою родною...
Я б с радостью покинула
Земное
Постылое прибежище свое,
Когда бы верила
В другое бытие -
Во встречу душ...
Лишили этой веры,
Сожгли как инквизиторы,
Дотла...
День за окном
Больной, угрюмый, серый,
Московский снег
Порхает как зола...
И все-таки я верю,
Что ко мне
Ты вдруг придешь
В предсмертном полусне,-
Что сердце успокоится
Тобою,
Твоею сединою голубою,
Что общим домом
Станет нам могила,
В которой я
Тебя похоронила...</text><name>Мне уходить из жизни...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1844</date_from><text>В больной груди носил он много, много
Страдания,- но было ли оно
В нем глубоко и величаво-строго,
Или в себя неверия полно -
Осталось тайной. Знаем мы одно,
Что никогда ни делом, ниже словом
Для нас оно не высказалось новым...
Вопросам, нас волнующим, и он,
Холодности цинизма не питая,
Сочувствовал. Но, видимо страдая,
Не ими он казался удручен.
Ему, быть может, современный стон
Передавал неведомые звуки
Безвременной, но столь же тяжкой муки.
Хотел ли он страдать, как сатана,
Один и горд - иль слишком неуверен
В себе он был,- таинственно темна
Его судьба; но нас, как письмена,
К себе он влек, к которым ключ потерян,
Которых смысл стремимся разгадать
Мы с жадного надеждой - много знать.
А мало ль их, пергаментов гнилых,
Разгадано без пользы? Что ж за дело!
Пусть ложный след обманывал двоих,
Но третий вновь за ним стремится смело...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Таков удел, и в нем затаено
Всеобщей жизни вечное зерно.
И он, как все, он шел дорогой той,
Обманчивой, но странно-неизбежной.
С иронией ли гордою и злой,
С надеждою ль, волнующей мятежно,
Но ей он шел; в груди его больной
Жила одна, нам общая тревога...
Страдания таилось много, много.
И умер он - как многие из нас
Умрут, конечно,- твердо и пристойно;
И тень его в глубокой ночи час
Живых будить не ходит беспокойно.
И над его могилою цветут,
Как над иной, дары благой природы;
И соловьи там весело поют
В час вечера, когда стемнеют воды
И яворы старинные заснут,
Качаяся под лунными лучами
В забвении зелеными главами.</text><name>Памяти одного из многих</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Меня любила ночь и на руке моей
Она сомкнула черное запястье...
Когда ж настал мой день — я изменила ей
И стала петь о солнце и о счастье.
Дорога дня пестра и широка —
Но не сорвать мне черное запястье!
Звенит и плачет звездная тоска
В моих словах о солнце и о счастье!</text><name>Меня любила ночь и на руке моей...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1931</date_from><text>Если б я в бога веровал
И верой горел, как свеча,
На развалинах древнего Мерва
Я сидел бы
И молчал.
Я сидел бы до страшной поверки,
Я бы видел в каждом глазу
Невероятную синеву
Сверху,
Невероятную желтизну
Внизу.
Я, как змей, завился бы от жара,
Стал бы проволочно худым,
Над моей головой дрожали бы
Нимбы, ромбы,
Пламя и дым.
Хорошо быть мудрым и добрым,
Объективно играть на флейте,
Чтоб ползли к тебе пустынные кобры
С лицами
Конрада Фейдта.
Это милые рисунчатые звери,
Они танцуют спиральные танцы.
Вот что значит твердая вера -
Преимущество
Магометанства.
Я взволнован, и сведения эти
Сообщаю, почти уверовав:
Я сегодня дервиша встретил
На развалинах
Древнего Мерва.
Он сидел, обнимая необъятное,
Тишиной пустыни объятый.
На халате его, халате ватном,
Было все до ниточки
Свято.
О, не трогайте его, большевики,
Пожалейте
Худобу тысячелетней шеи!
Старый шейх играет на флейте,
И к нему приползают
Змеи.
Они качаются перед ним,
Как перед нами
Качается шнур занавески.
Песня свистит, как пламя,
То шуршаще,
То более резко.
А потом эти змеи дуреют,
Как на длинном заседаньи
Месткома.
Они улыбаются всё добрее,
Трагической флейтой
Влекомые.
А потом эти змеи валятся,
Пьяные, как совы.
Вся вселенная стала для них вальсом
На мотив
Загранично-новый.
Но старик поднимает палку,
Палку,—
Понимаешь ли ты?
Он, как бог,
Сердито помалкивая,
Расшибает им в доску
Хребты.
И, вздымая грудную клетку,
Потому что охрип
И устал,
Измеряет змей на рулетке
От головы
До хвоста.
Он сидит на змеином морге,
Старичина,
Древний, как смерть,
И готовит шкурки
Госторгу,
По полтиннику
Погонный метр.</text><name>Змеевик</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from>1942</date_from><text>Крест-накрест белые полоски
На окнах съежившихся хат.
Родные тонкие березки
Тревожно смотрят на закат.
И пес на теплом пепелище,
До глаз испачканный в золе.
Он целый день кого-то ищет
И не находит на селе.
Накинув драный зипунишко,
По огородам, без дорог,
Спешит, торопится парнишка
По солнцу, прямо на восток.
Никто в далекую дорогу
Его теплее не одел,
Никто не обнял у порога
И вслед ему не поглядел,
В нетопленой, разбитой бане,
Ночь скоротавши, как зверек,
Как долго он своим дыханьем
Озябших рук согреть не мог!
Но по щеке его ни разу
Не проложила путь слеза,
Должно быть, слишком много сразу
Увидели его глаза.
Все видевший, на все готовый,
По грудь проваливаясь в снег,
Бежал к своим русоголовый
Десятилетний человек.
Он знал, что где-то недалече,
Быть может, вон за той горой,
Его, как друга, в темный вечер
Окликнет русский часовой.
И он, прижавшийся к шинели,
Родные слыша голоса,
Расскажет все, на что глядели
Его недетские глаза.</text><name>Десятилетний человек</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1846</date_from><text>Заунывный ветер гонит
Стаю туч на край небес,
Ель надломленная стонет,
Глухо шепчет темный лес.
На ручей, рябой и пестрый,
За листком летит листок,
И струей сухой и острой
Набегает холодок.
Полумрак на всё ложится;
Налетев со всех сторон,
С криком в воздухе кружится
Стая галок и ворон.
Над проезжей таратайкой
Спущен верх, перед закрыт;
И "пошел!" - привстав с нагайкой,
Ямщику жандарм кричит...</text><name>Перед дождем</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Страшно думать: мы опоздали
Мы бежали по черным предместьям
Попадая в двери глухие
В подземелья падали навзничь
А тем временем там хоронили
Там служили в башне обедню
Троекратно взывали к дверям
И ответа ждали закрыв глаза
А теперь на железных рельсах
Повернулись гранитные горы
Облака опустились в бездны
Птицы канули в холод звездный
И как жалкие призраки-воры
Мы гуляли у входа в полночь
Которая солнцем сияла
И ждала миллионы лет</text><name>Страшно думать: мы опоздали...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Еще скребут по сердцу "мессера",
еще
вот здесь
безумствуют стрелки,
еще в ушах работает "ура",
русское "ура-рарара-рарара!"-
на двадцать
слогов
строки.
Здесь
ставший клубом
бывший сельский храм,
лежим
под диаграммами труда,
но прелым богом пахнет по углам -
попа бы деревенского сюда!
Крепка анафема, хоть вера не тверда.
Попишку бы лядащего сюда!
Какие фрески светятся в углу!
Здесь рай поет!
Здесь
ад
ревмя
ревет!
На глиняном нетопленом полу
лежит диавол,
раненный в живот.
Под фресками в нетопленом углу
Лежит подбитый унтер на полу.
Напротив,
на приземистом топчане,
кончается молоденький комбат.
На гимнастерке ордена горят.
Он. Нарушает. Молчанье.
Кричит!
(Шепотом - как мертвые кричат. )
Он требует как офицер, как русский,
как человек, чтоб в этот крайний час
зеленый,
рыжий,
ржавый
унтер прусский
не помирал меж нас!
Он гладит, гладит, гладит ордена,
оглаживает,
гладит гимнастерку
и плачет,
плачет,
плачет
горько,
что эта просьба не соблюдена.
А в двух шагах, в нетопленом углу,
лежит подбитый унтер на полу.
И санитар его, покорного,
уносит прочь, в какой-то дальний зал,
чтобы он
своею смертью черной
нашей светлой смерти
не смущал.
И снова ниспадает тишина.
И новобранца
наставляют
воины:
- Так вот оно,
какая
здесь
война!
Тебе, видать,
не нравится
она -
попробуй
перевоевать
по-своему!</text><name>Госпиталь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1868</date_from><text>Душно! без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!
Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу вселенского горя
Всю расплещи!..</text><name>Душно! без счастья и воли...</name><date_to>1868</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1968</date_from><text>Поручик двадцати шести
годов,
прости меня,
прости
за то, что дважды двадцать шесть
на свете я была и есть.
Прости меня, прости меня
за каждый светлый праздник дня,
что этих праздников вдвойне
отпраздновать случилось мне.
Но если вдвое больше дней,
то, значит, и вдвойне трудней,
и стало быть, бывало мне
обидней и страшней вдвойне.
И вот выходит, что опять
никак немыслимо понять,
который век,
который раз,
кому же повезло из нас?
Что тяжче:
груз живых обид
или могильная трава?
Ты не ответишь - ты убит.
Я не отвечу - я жива.</text><name>К портрету Лермонтова</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1905</date_from><text>Солнечной Нинике, с светлыми глазками —
Этот букетик из тонких былинок.
Ты позабавишься Фейными сказками,
После — блеснешь мне зелеными глазками,—
В них не хочу я росинок.
Вечер далек, и до вечера встретится
Много нам: гномы, и страхи, и змеи.
Чур, не пугаться, — а если засветятся
Слезки, пожалуюсь Фее.</text><name>Фейные сказки: Посвящение</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1969</date_from><text>Сердце Шопена в костеле Святого Креста.
Тесно ему в замурованной каменной урне.
Встал бы владелец его, и немедля с листа
В мир полетели бы вальсы, этюды, ноктюрны.
Сердце Шопена в фашистские, черные дни
Черным погромщикам и палачам не досталось.
Около предков и около близкой родни
Сердце Шопена с корнями деревьев срасталось.
Как ты не лопнуло, сердце
Шопена? Ответь!
Как твой народ уцелел в этой схватке неравной?
Вместе с Варшавой родной ты могло бы сгореть,
Остановили б тебя огнестрельные раны!
Ты уцелело!
Ты бьешься в груди варшавян,
В траурном марше
И в трепетном пламени воска.
Сердце Шопена - ты воин, герой, ветеран.
Сердце Шопена - ты музыки польское войско.
Сердце Шопена, тебе я усердно молюсь
Возле свечей, отдающих пыланию тело.
Если позволишь, я всей своей кровью вольюсь,
Донором буду твоим,-
Только ты продолжай свое дело!</text><name>Сердце Шопена</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1857</date_from><text>С тех пор как мир живет и страждет человек
Под игом зла и заблужденья,-
В стремлении к добру и к правде каждый век
Нам бросил слово утешенья.
Умом уж не один разоблачен кумир;
Но мысль трудиться не устала,
И рвется из оков обмана пленный мир,
Прося у жизни идеала...
Но почему ж досель и сердцу, и уму
Так оскорбительно, так тесно?
Так много льется слез и крови? Почему?
Так всё запугано, что честно?
О, слово первое из всех разумных слов!
Оно, звуча неумолимо,
Срывает с истины обманчивый покров
И в жизни не проходит мимо.
Да! почему: и смерть, и жизнь, и мы, и свет,
И всё, что радует и мучит?
Хотя бы мы пока и вызвали ответ,
Который знанью не научит,-
Всё будем требовать ответа: почему?
И снова требовать, и снова...
Как ночью молния прорезывает тьму,
Так светит в жизни это слово.</text><name>Почему?</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1849</date_from><text>Еще один потухший день
Я равнодушно провожаю
И молчаливой ночи тень,
Как гостя скучного, встречаю.
Увы! не принесет мне сна
Ее немая тишина!
Весь день душа болела тайно
И за себя и за других...
От пошлых встреч, от сплетен злых,
От жизни грязной и печальной
Покой пора бы ей узнать,
Да где он? Где его искать?
Едва на землю утро взглянет,
Едва пройдет ночная тень -
Опять тяжелый, грустный день,
Однообразный день настанет.
Опять начнется боль души,
На злые пытки осужденной,
Опять наплачешься в тиши
Измученный и оскорбленный.</text><name>Еще один потухший день...</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1856</date_from><text>Не верь мне, друг, когда, в избытке горя
Я говорю, что разлюбил тебя,
В отлива час не верь измене моря,
Оно к земле воротится, любя.
Уж я тоскую, прежней страсти полный,
Мою свободу вновь тебе отдам,
И уж бегут с обратным шумом волны
Издалека к любимым берегам!</text><name>Не верь мне, друг, когда...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1917</date_from><text>Я говорил: «Ты хочешь, хочешь?
Могу я быть тобой любим?
Ты счастье странное пророчишь
Гортанным голосом твоим.
А я плачу за счастье много,
Мой дом — из звезд и песен дом,
И будет сладкая тревога
Расти при имени твоем.
И скажут: "Что он? Только скрипка,
Покорно плачущая, он,
Ее единая улыбка
Рождает этот дивный звон".
И скажут: «То луна и море,
Двояко отраженный свет,—
И после:— О какое горе,
Что женщины такой же нет!"»
Но, не ответив мне ни слова,
Она задумчиво прошла,
Она не сделала мне злого,
И жизнь по-прежнему светла.
Ко мне нисходят серафимы,
Пою я полночи и дню,
Но вместо женщины любимой
Цветок засушенный храню.</text><name>Я говорил: «Ты хочешь, хочешь?..</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Пляшет в меркнущем пожаре
Рой вечерних комаров...
Сколько в мире бренной твари,
Богом замкнутых миров!
Как и я, служа мгновенью,
Протянувшись ввысь столбом,
Вьются мошки легкой тенью
В небе бледно-голубом...
Пусть все тем же смертным бредом
Ослепил их беглый миг,
Но их жребий мне неведом,
Как и жребий дней моих...
Только вижу вечер сонный
И печаль стоячих вод,
Где толчется ослепленно
Комариный хоровод...
Только знаю, что до срока
Длиться суетной игре,
Устремленной одиноко
К догорающей заре...</text><name>Комары</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1911</date_from><text>I. Военная
Носороги топчут наше дурро,
Обезьяны обрывают смоквы,
Хуже обезьян и носорогов
Белые бродяги итальянцы.
Первый флаг забился над Харраром,
Это город раса Маконена,
Вслед за ним проснулся древний Аксум,
И в Тигрэ заухали гиены.
По лесам, горам и плоскогорьям
Бегают свирепые убийцы,
Вы, перерывающие горло,
Свежей крови вы напьетесь нынче.
От куста к кусту переползайте,
Как ползут к своей добыче змеи,
Прыгайте стремительно с утесов -
Вас прыжкам учили леопарды.
Кто добудет в битве больше ружей,
Кто зарежет больше итальянцев,
Люди назовут того ашкером
Самой белой лошади негуса.
II. Пять быков
Я служил пять лет у богача,
Я стерег в полях его коней,
И за то мне подарил богач
Пять быков, приученных к ярму.
Одного из них зарезал лев,
Я нашел в траве его следы,
Надо лучше охранять крааль,
Надо на ночь зажигать костер.
А второй взбесился и бежал,
Звонкою ужаленный осой.
Я блуждал по зарослям пять дней,
Но нигде не мог его найти.
Двум другим подсыпал мой сосед
В пойло ядовитой белены,
И они валялись на земле
С высунутым синим языком.
Заколол последнего я сам,
Чтобы было чем попировать
В час, когда пылал соседский дом
И вопил в нем связанный сосед.
III. Невольничья
По утрам просыпаются птицы,
Выбегают в поле газели,
И выходит из шатра европеец,
Размахивая длинным бичом.
Он садится под тенью пальмы,
Обвернув лицо зеленой вуалью,
Ставит рядом с собой бутылку виски
И хлещет ленящихся рабов.
Мы должны чистить его вещи,
Мы должны стеречь его мулов,
А вечером есть солонину,
Которая испортилась днем.
Слава нашему хозяину-европейцу!
У него такие дальнобойные ружья,
У него такая острая сабля
И так больно хлещущий бич!
Слава нашему хозяину-европейцу!
Он храбр, но он недогадлив:
У него такое нежное тело,
Его сладко будет пронзить ножом!
IV. Занзибарские девушки
Раз услышал бедный абиссинец,
Что далеко, на севере, в Каире
Занзибарские девушки пляшут
И любовь продают за деньги.
А ему давно надоели
Жирные женщины Габеша,
Хитрые и злые сомалийки
И грязные поденщицы Каффы.
И отправился бедный абиссинец
На своем единственном муле
Через горы, леса и степи
Далеко, далеко на север.
На него нападали воры,
Он убил четверых и скрылся,
А в густых лесах Сенаара
Слон-отшельник растоптал его мула.
Двадцать раз обновлялся месяц,
Пока он дошел до Каира,
И вспомнил, что у него нет денег,
И пошел назад той же дорогой.</text><name>Абиссинские песни</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Долго же шел ты в конверте, листок,-
Вышли последние сроки!
Но потому он и Дальний Восток,
Что - далеко на востоке...
Ждешь с нетерпеньем ответ ты -
Весточку в несколько слов...
Мы здесь встречаем рассветы
Раньше на восемь часов.
Здесь до утра пароходы ревут
Средь океанской шумихи -
Не потому его Тихим зовут,
Что он действительно тихий.
Ждешь с нетерпеньем ответ ты -
Весточку в несколько слов...
Мы здесь встречаем рассветы
Раньше на восемь часов.
Ты не пугайся рассказов о том,
Будто здесь самый край света,-
Сзади еще Сахалин, а потом -
Круглая наша планета.
Ждешь с нетерпеньем ответ ты -
Весточку в несколько слов...
Мы здесь встречаем рассветы
Раньше на восемь часов.
Что говорить - здесь, конечно, не рай,
Но невмоготу переписка,-
Знаешь что, милая, ты приезжай:
Дальний Восток - это близко!
Скоро получишь ответ ты -
Весточку в несколько слов!
Вместе бы встретить рассветы
Раньше на восемь часов!</text><name>Долго же шел ты в конверте, листок...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1888</date_from><text>В диадиме и порфире,
Прославляемый как бог,
И как бог единый в мире,
Весь собой, на пышном пире,
Наполняющий чертог —
Вавилона, Ниневии
Царь за брашной возлежит.
Что же смолкли вдруг витии?
Смолкли звуки мусикии?..
С ложа царь вскочил — глядит —
Словно светом просквозила
Наверху пред ним стена,
Кисть руки по ней ходила
И огнем на ней чертила
Странной формы письмена.
И при каждом начертанье
Блеск их ярче и сильней,
И, как в солнечном сиянье,
Тусклым кажется мерцанье
Пирных тысячи огней.
Поборов оцепененье,
Вопрошает царь волхвов,
Но волхвов бессильно рвенье,
Не дается им значенье
На стене горящих слов.
Вопрошает Даниила,—
И вещает Даниил:
«В боге — крепость царств и сила;
Длань его тебе вручила
Власть, и им ты силен был;
Над царями воцарился,
Страх и трепет был земли,—
Но собою ты надмился,
Сам себе ты поклонился,
И твой час пришел. Внемли:
Эти вещие три слова...»
Нет, о Муза, нет! постой!
Что ты снова их и снова
Так жестоко, так сурово
Выдвигаешь предо мной!
Что твердишь: «О горе! горе!
В суете погрязший век!
Без руля, на бурном море,
Сам с собою в вечном споре,
Чем гордишься, человек?
В буйстве мнящий быти богом,
Сам же сын его чудес —
Иль не зришь, в киченьи многом,
Над своим уж ты порогом
Слов: мани — факел — фарес!..»</text><name>Мани — факел — фарес</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from>1976</date_from><text>Светлый праздник бездомности,
тихий свет без огня.
Ощущенье бездонности
августовского дня.
Ощущенье бессменности
пребыванья в тиши
и почти что бессмертности
своей грешной души.
Вот и кончено полностью,
вот и кончено с ней,
с этой маленькой повестью
наших судеб и дней,
наших дней, перемеченных
торопливой судьбой,
наших двух переменчивых,
наших судеб с тобой.
Полдень пахнет кружением
дальних рощ и лесов.
Пахнет вечным движением
привокзальных часов.
Ощущенье беспечности,
как скольженье на льду.
Запах ветра и вечности
от скамеек в саду.
От рассвета до полночи
тишина и покой.
Никакой будто горечи
и беды никакой.
Только полночь опустится,
как догадка о том,
что уже не отпустится
ни сейчас, ни потом,
что со счета не сбросится
ни потом, ни сейчас
и что с нас еще спросится,
еще спросится с нас.</text><name>Светлый праздник бездомности...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Спасибо злобе хлопотливой,
Хвала вам, недруги мои!
Я, не усталый, но ленивый,
Уж пил летийские струи.
Слегка седеющий мой волос
Любил за право на покой;
Но вот к борьбе ваш дикий голос
Меня зовет и будит мой.
Спасибо вам, я не в утрате!
Как богоизбранный еврей,
Остановили на закате
Вы солнце юности моей!
Спасибо! молодость вторую,
И человеческим сынам
Досель безвестную, пирую
Я в зависть Флакку, в славу вам!</text><name>Спасибо злобе хлопотливой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1918</date_from><text>Здравствуй, Красное Море, акулья уха,
Негритянская ванна, песчаный котел!
На утесах твоих, вместо влажного мха,
Известняк, словно каменный кактус, расцвел.
На твоих островах в раскаленном песке,
Позабыты приливом, растущим в ночи,
Издыхают чудовища моря в тоске:
Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи.
С африканского берега стаи пирог
Отплывают и жемчуга ищут вокруг,
И стараются их отогнать на восток
С аравийского берега сотни фелук.
Если негр будет пойман, его уведут
На невольничий рынок Ходейды в цепях,
Но араб несчастливый находит приют
В грязно-рыжих твоих и горячих волнах.
Как учитель среди шалунов, иногда
Океанский проходит средь них пароход,
Под винтом снеговая клокочет вода,
А на палубе - красные розы и лед.
Ты бессильно над ним: пусть ревет ураган,
Пусть волна как хрустальная встанет гора,
Закурив папиросу, вздохнет капитан:
- Слава Богу, свежо! Надоела жара!
Целый день над водой, словно стая стрекоз,
Золотые летучие рыбы видны,
У песчаных, серпами изогнутых кос
Мели, точно цветы, зелены и красны.
Блещет воздух, налитый прозрачным огнем,
Солнце сказочной птицей глядит с высоты:
- Море, Красное Море, ты царственно днем,
Но ночами вдвойне ослепительно ты!
Только тучкой скользнут водяные пары,
Тени черных русалок мелькнут на волнах,
Да чужие созвездья, кресты, топоры,
Над тобой загорятся в небесных садах.
И огнями бенгальскими сразу мерцать
Начинают твои золотые струи,
Искры в них и лучи, словно хочешь создать,
Позавидовав небу, ты звезды свои.
И когда выплывает луна на зенит,
Ветр проносится, запахи леса тая,
От Суэца до Баб-эль-Мандеба звенит,
Как Эолова Арфа, поверхность твоя.
На обрывистый берег выходят слоны,
Чутко слушая волн набегающих шум,
Обожать отраженье ущербной луны,
Подступают к воде и боятся акул.
И ты помнишь, как, только одно из морей,
Ты исполнило некогда Божий закон,
Разорвало могучие сплавы зыбей,
Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.</text><name>Красное Море</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1952</date_from><text>Я опять тебя обидел —
Понимаю, сознаю,
Я опять тебя обидел
За доверчивость твою.
Вновь невольно сделал больно
Я тебе. А почему?
Я сказал тебе: «Довольно
Верить на слово всему!
На свою ты мерку меришь
И всему, что ни скажи,
Веришь, веришь, веришь, веришь...
Лгут и жены и мужи!
Докажу, что лгут и дети,
И не верь им ни на грош,
Ибо властвуют на свете
Лицемерие и ложь».
«Да?» — сказала ты, тоскуя.
«Нет!— ответил я, ликуя.—
Есть на свете добрый люд —
Очень многие не лгут...
Почему ж ты даже тут
Истины не разгадала?»
Так кричал я.
Ты страдала.</text><name>Я опять тебя обидел...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>Кончается мой день земной.
Встречаю вечер без смятенья,
И прошлое передо мной
Уж не отбрасывает тени -
Той длинной тени, что в своем
Беспомощном косноязычьи,
От всех других теней в отличье,
мы будущим своим зовем.</text><name>Кончается мой день земной...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1915</date_from><text>И поныне на Афоне
Древо чудное растет,
На крутом зеленом склоне
Имя Божие поет.
В каждой радуются келье
Имябожцы-мужики:
Слово — чистое веселье,
Исцеленье от тоски!
Всенародно, громогласно
Чернецы осуждены;
Но от ереси прекрасной
Мы спасаться не должны.
Каждый раз, когда мы любим,
Мы в нее впадаем вновь.
Безымянную мы губим
Вместе с именем любовь.</text><name>И поныне на Афоне...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1922</date_from><text>Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь.
Я не верю. Нет закона веры.
Если верю, знает вся душа,
Что бессильны всякие примеры
И что жизнь в основе хороша.
И сегодня будет час заката,
И сегодня ночь меня скует,
Но красивы волны аромата,
И цветок в ночи готовит мед.
Если камень вижу я случайно,
И его окраска холодна,
Знаю я, что волшебствует тайна,
Лишь ударь, и искра в нем красна.
Если скажут: солнцу быть не вечно,
Есть конец и солнечной игры,
Я взгляну, полнеба светит млечно,
Там миры баюкают миры.
Нам даны ступени темных лестниц,
Чтоб всходить к горнилу всех лучей,
Все минуты мчатся с ликом вестниц,
В новом всходе будешь петь звончей.
Снова будем в ласковом тумане,
В радости узнать начальный час,
И нашепчет голос старой няни
Вечно-торжествующий рассказ.</text><name>По всходам</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Фата Моргана,
Замки, узоры, цветы и цвета,
Сказка, где каждая краска, черта
С каждой секундой — не та,
Фата Моргана
Явственно светит лишь тем, кто, внимательный, рано,
Утром, едва только солнце взойдет,
Глянет с высокого камня, на море,
К солнцу спиной над безгранностью вод,
С блеском во взоре,
К солнцу спиной,
Правда ль тут будет, неправда ль обмана,
Только роскошной цветной пеленой
Быстро возникнет пред ним над волной
Фата Моргана.</text><name>Фата Моргана</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1932</date_from><text>Из палатки вышла дева
В васильковой нежной тоге,
Подошла к воде, как кошка,
Омочила томно ноги
И медлительным движеньем
Тогу сбросила на гравий,-
Я не видел в мире жеста
Грациозней и лукавей!
Описать ее фигуру -
Надо б красок сорок ведер...
Даже чайки изумились
Форме рук ее и бедер...
Человеку же казалось,
Будто пьяный фавн украдкой
Водит медленно по сердцу
Теплой барxатной перчаткой.
Наблюдая xладнокровно
Сквозь камыш за этим дивом,
Я затягивался трубкой
В размышлении ленивом:
Пляж безлюден, как Саxара,-
Для кого ж сие творенье
Принимает в море позы
Высочайшего давленья?
И ответило мне солнце:
"Ты дурак! В яру безвестном
Мальва цвет свой раскрывает
С бескорыстием чудесным...
В этой щедрости извечной
Смысл божественного свитка...
Так и девушки, мой милый,
Грациозны от избытка".
Я зевнул и усмеxнулся...
Так и есть: из-за палатки
Вышел xлыщ в трико гранатном,
Вскинул острые лопатки.
И ему навстречу дева
Приняла такую позу,
Что из трубки, поперxнувшись,
Я глотнул двойную дозу...</text><name>Пластика</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>И что ни человек, то смерть, и что ни
Былинка, то в огонь и под каблук,
Но мне и в этом скрежете и стоне
Другая смерть слышнее всех разлук.
Зачем — стрела — я не сгорел на лоне
Пожарища? Зачем свой полукруг
Не завершил? Зачем я на ладони
Жизнь, как стрижа, держу? Где лучший друг,
Где божество мое, где ангел гнева
И праведности? Справа кровь и слева
Кровь. Но твоя, бескровная, стократ
Смертельней.
Я отброшен тетивою
Войны, и глаз твоих я не закрою.
И чем я виноват, чем виноват?</text><name>Как двадцать два года тому назад</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Ветер сотни на три одинокий,
Готовясь в дебрях потонуть,
Бежит на север неширокий,
Почти всегда пустынный путь.
Порою, по часам по целым,
Никто не едет, не идет;
Трава под семенем созрелым
Между колей его растет.
Унылый край в молчаньи тонет...
И, в звуках медленных, без слов,
Одна лишь проволока стонет
С пронумерованных столбов...
Во имя чьих, каких желаний
Ты здесь, металл, заговорил?
Как непрерывный ряд стенаний,
Твой звук задумчив и уныл!
Каким пророчествам тут сбыться,
Когда, решившись заглянуть,
Жизнь стонет раньше, чем родится,
И стоном пролагает путь?!</text><name>В Заонежье</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from>1976</date_from><text>Вдали полыхнула зарница.
Качнулась за окнами мгла.
Менялась погода —
смениться
погода никак не могла.
И все-таки что-то менялось.
Чем дальше, тем резче и злей
менялась погода,
менялось
строенье ночных тополей.
И листьев бездомные тени,
в квартиру проникнув извне,
в каком-то безумном смятенье
качались на белой стене.
На этом случайном квадрате,
мятежной влекомы трубой,
сходились несметные рати
на братоубийственный бой.
На этой квадратной арене,
где ветер безумья сквозил,
извечное длилось боренье
издревле враждующих сил.
Там бились, казнили, свергали,
и в яростном вихре погонь
короткие сабли сверкали
и вспыхивал белый огонь.
Там, памятью лета томима,
томима всей памятью лет,
последняя шла пантомима,
последний в сезоне балет.
И в самом финале балета,
его безымянный солист,
участник прошедшего лета,
последний солировал лист.
Последний бездомный скиталец
шел по полю, ветром гоним,
и с саблями бешеный танец
бежал задыхаясь за ним.
Скрипели деревья неслышно.
Качалась за окнами мгла.
И музыки не было слышно,
но музыка все же была.
И некто
с рукою, воздетой
к невидимым нам небесам,
был автором музыки этой,
и он дирижировал сам.
И тень его палочки жесткой,
с мелодией той в унисон,
по воле руки дирижерской
собой завершала сезон...
А дальше
из сумерек дома,
из комнатной тьмы выплывал
рисунок лица молодого,
лица молодого овал.
А дальше,
виднеясь нечетко
сквозь комнаты морок и дым,
темнела короткая челка
над спящим лицом молодым.
Темнела, как венчик терновый,
плыла, словно лист по волнам.
Но это был замысел новый,
покуда неведомый нам.</text><name>Вдали полыхнула зарница...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1866</date_from><text>Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,-
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор,-
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.</text><name>Когда дряхлеющие силы...</name><date_to>1866</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Семь лет она не писала,
Семь лет молчала она.
Должно быть, ей грустно стало,
Но, впрочем, теперь весна.
В ее письме ни строчки
О нашей горькой дочке.
О тоске, о тоске,—
Спокойно перо в руке.
Письмо ничем не дышит,
Как вечер в октябре.
Она бесстрастно пишет
О своей сестре.
Ах, что же я отвечу
И надо ли отвечать...
Но сегодняшний вечер
Будет опять, опять.</text><name>Ненужное письмо</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>В той же я живу деревне, что она.
Только в этом повезло нам - мне и ей.
Лишь зальется свистом дрозд у их жилья -
Сердце в пляс пойдет тотчас в груди моей.
Пара выращенных милою ягнят
Под ветлой у нас пасется поутру;
Если, изгородь сломав, заходят в сад,
Я, лаская, на колени их беру.
Называется деревня наша Кхонджона,
Называется речушка наша Онджона,
Как зовусь я - это здесь известно всем,
А она зовется просто - наша Ронджона.
Мы живем почти что рядом: я вон там,
Тут она,- нас разделяет только луг.
Их лесок покинув, может в рощу к нам
Рой пчелиный залететь с гуденьем вдруг.
Розы те, что в час молитв очередной
В воду с гхата их бросают богу в дар,
Прибивает к гхату нашему волной;
А бывает, из квартала их весной
Продавать несут цветы на наш базар.
Называется деревня наша Кхонджона,
Называется речушка наша Онджона,
Как зовусь я - это здесь известно всем,
А она зовется просто - наша Ронджона.
К той деревне подошли со всех сторон
Рощи манго и зеленые поля.
По весне у них на поле всходит лен,
Подымается на нашем конопля.
Если звезды над жилищем их взошли,
То над нашим дует южный ветерок,
Если ливни гнут их пальмы до земли,
То у нас в лесу цветет кодом-цветок.
Называется деревня наша Кхонджона,
Называется речушка наша Онджона,
Как зовусь я - это здесь известно всем,
А она зовется просто - наша Ронджона.
Перевод Т.Спендиаровой</text><name>Мы живем в одной деревне</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1898</date_from><text>Быть может, когда ты уйдешь от меня,
Ты будешь ко мне холодней.
Но целую жизнь, до последнего дня,
О друг мой, ты будешь моей.
Я знаю, что новые страсти придут,
С другим ты забудешься вновь.
Но в памяти прежние образы ждут,
И старая тлеет любовь.
И будет мучительно-сладостный миг:
В лучах отлетевшего дня,
С другим заглянувши в бессмертный родник,
Ты вздрогнешь - и вспомнишь меня.</text><name>До последнего дня</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Нат Пинкертон - вот с детства мой кумир,
Сравниться с ним теперь никто не может,-
Но он имел такой преступный мир,
Что плохо спится мне, и зависть гложет.
Аппарат и наметанный глаз -
И работа идет эффективно,-
Только я - столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
Не скрыться вам, ведь от меня секретов нет.
Мой метод прост: брать всех под подозренье.
Любой преступник оставляет след
И возвращается на место преступленья.
Аппарат и наметанный глаз -
И работа идет эффективно,-
Только я - столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
У детективов хмурый вид и мрачный нрав,
Характер наш достоин укоризны,-
Имеем дело с попираньем прав
И только с темной стороною нашей жизни.
Аппарат и наметанный глаз -
И работа идет эффективно,-
Только я - столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
Другие люди пьют всем горестям назло,
Гуляют всласть по Ноябрю и Маю,-
Я ж не сижу за праздничным столом,
Хожу кругом и в окна наблюдаю.
Аппарат и наметанный глаз -
И работа идет эффективно,-
Только я - столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
"Наш мир - театр" - так говорил Шекспир,-
Я вижу лишь характерные роли:
Тот - негодяй, тот - жулик, тот - вампир,-
И все,- как Пушкин говорил: "чего же боле?"
Аппарат и наметанный глаз -
И работа идет эффективно,-
Только я - столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.
Но имя есть - я повторяю как пароль,-
Не верь, что детективы нелюдимы:
Она играет голубую роль,
Мне голубая роль - необходима.
Аппарат и наметанный глаз -
И работа идет эффективно,-
Только я - столько знаю про вас,
Что подчас мне бывает противно.</text><name>Нат Пинкертон - вот с детства мой кумир...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею
Неподвижно и низко висят облака;
Желтый лес отуманен свинцовою мглою,
В желтый берег без умолку бьется река...
В сердце - грустные думы и грустные звуки,
Жизнь, как цепь, как тяжелое бремя, гнетет.
Призрак смерти в тоскующих грезах встает,
И позорно упали бессильные руки...
Это чувство - знакомый недуг: чуть весна
Ароматно повеет дыханием мая,
Чуть проснется в реке голубая волна
И промчится в лазури гроза молодая,
Чуть в лесу соловей про любовь и печаль
Запоет, разгоняя туман и ненастье,-
Сердце снова запросится в ясную даль,
Сердце снова поверит в далекое счастье...
Но скажи мне, к чему так ничтожно оно,
Наше сердце,- что даже и мертвой природе
Волновать его чуткие струны дано,
И то к смерти манить, то к любви и свободе?..
И к чему в нем так беглы любовь и тоска,
Как ненастной и хмурой осенней порою
Этот белый туман над свинцовой рекою
Или эти седые над ней облака?</text><name></name><date_to>1880</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>Я описал кузнечика, я описал пчелу,
Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,
Но где мне силу взять, чтоб описать смолу
Твоих волос, на голове располагающихся?
Увы, не та во мне уж сила,
Которая девиц, как смерть, косила'
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И прежняя в меня не лезет снедь.
Давно уж не ночуют утки
В моем разрушенном желудке.
И мне не дороги теперь любовные страданья —
Меня влекут к себе основы мирозданья.
Я стал задумываться над пшеном,
Зубные порошки меня волнуют,
Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом —
Строенье бабочки меня интересует.
Везде преследуют меня — и в учреждении и на бульваре —
Заветные мечты о скипидаре.
Мечты о спичках, мысли о клопах,
О разных маленьких предметах;
Какие механизмы спрятаны в жуках,
Какие силы действуют в конфетах.
Я понял, что такое рожки,
Зачем грибы в рассол погружены,
Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки
И почему в глазах коровы отражаются окошки,
Хотя они ей вовсе не нужны.
Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана.
О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного...
Да, в таракане что-то есть,
Когда он лапкой двигает и усиком колышет.
А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,
Делившие со мною мой ночной досуг,
Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки,—
Куда они девались вдруг?
Иных уж нет. А те далече.
Сгорели все они, как свечи.
А я горю иным огнем, другим желаньем —
Ударничеством и соревнованьем!
Зовут меня на новые великие дела
Лесной травы разнообразные тела.
В траве жуки проводят время в занимательной беседе.
Спешит кузнечик на своем велосипеде.
Запутавшись в строении цветка,
Бежит по венчику ничтожная мурашка.
Бежит, бежит... Я вижу резвость эту,
и меня берет тоска,
Мне тяжко!
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,
И гложет тайный витамин меня
И я молчу, сжимаю руки,
Гляжу на травы не дыша...
Но бьет тимпан
! И над служителем науки
Восходит солнце не спеша.</text><name>Служение науке</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Еще я помню уличных гимнастов,
Шарманщиков, медведей и цыган
И помню развеселый балаган
Петрушек голосистых и носатых.
У нас был двор квадратный. А над ним
Висело небо — в тучах или звездах.
В сарае у матрасника на козлах
Вились пружины, как железный дым.
Ириски продавали нам с лотка.
И жизнь была приятна и сладка...
И в той Москве, которой нет почти
И от которой лишь осталось чувство,
Про бедность и величие искусства
Я узнавал, наверно, лет с пяти.
Я б вас позвал с собой в мой старый дом.
(Шарманщики, петрушка — что за чудо!)
Но как припомню долгий путь оттуда —
Не надо! Нет!.. Уж лучше не пойдем!..</text><name>Двор моего детства</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Пахнет лето
Земляникой спелой -
Снова реки
Повернули вспять...
Снова сердце
К сердцу прикипело -
Только с кровью
Можно оторвать.
Пахнет лето
Земляникой спелой,
Скоро осень
Загрустит опять.
Может, это времечко
Приспело -
Уходить,
От сердца отрывать?..</text><name>Пахнет лето земляникой спелой...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1933</date_from><text>У нас еще с три короба разлуки,
ночных перронов,
дальних поездов.
Но, как друзья, берут нас на поруки
Республика, работа и любовь.
У нас еще - не перемерить - горя...
И все-таки не пропадет любой:
ручаются,
с тоской и горем споря,
Республика, работа и любовь.
Прекрасна жизнь,
и мир ничуть не страшен,
и если надо только - вновь и вновь
мы отдадим всю молодость -
за нашу
Республику, работу и любовь.</text><name>Порука</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1949</date_from><text>Умолкла шумная казарма,
Раздался окрик: - Кто идет? -
И вдруг машина командарма
Остановилась у ворот.
Бежит дежурный неуклюже,
Противогаз прижав к бедру.
А командарм идет по лужам,
По освещенному двору.
За ним шагают вестовые,
Бормочут:- Ох и дождь, беда...
А командарму не впервые,
Должно быть, заезжать сюда.
Проходит в дом - и к пирамиде.
Берет винтовку из нее.
И на частях блестящих видит
Он отражение свое.
Потом, шагая между коек,
Проходит медленно к окну,
Веселым взглядом успокоив
Проснувшегося старшину.
Как на отчетливом рисунке,
Он ясно видит от окна,
Что сапоги стоят по струнке,
Что гимнастерки как одна.
И вдруг припоминает годы
Солдатских песен и забот,
Курсантский полк, и помкомвзвода,
И часового у ворот.
Да, для него здесь все родное,
И потому стоит он здесь.
А в это время за спиною
Бригадный штаб собрался весь.
Окно светлеет с каждым мигом,
Встречая раннюю зарю...
Тогда он руку жмет комбригу
И говорит: - Благодарю!</text><name>Командарм</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1969</date_from><text>Я обманул ольху.
В один из зимних дней,
На берегу застывшей нашей речки
Я наломал заснеженных ветвей
И внес в тепло, которое от печки.
Не в то, что нам апрель преподнесет,
Когда земля темнеет и курится,
И в синем небе проплывает лед,
И в синих водах пролетают птицы.
Тогда глядится в зеркало ольха,
В серьгах расцветших — славная обнова!
Ну, не сирень, а все же не плоха.
Сирень когда? А я уже готова.
Сережки нежным золотом сквозят,
Летит по ветру золотистый цветень.
Земля черна, но свадебный наряд
Ее пречист, душист и разноцветен.
Что в семечке от наших скрыто глаз,
На свет выходит сокровенной сутью.
Итак,
Я в тот запомнившийся раз
Домой принес мороженые прутья.
Смеялись люди — экие цветы!
Уж лучше б веник ты поставил в воду!
Но от печной, домашней теплоты
Включился некий механизм природы.
Жизнь пробудил случайный обогрев,
Сработали реле сторожевые.
На третий день, взглянув и обомлев,
Мы поняли, что прутья те — живые!
В них происходят тайные дела,
Приказ, аврал, сигналы по цепочке.
Броженье соков. Набухают почки.
И дрогнула ольха и зацвела.
Висят сережки длинные подряд.
Разнежились. На десять сантиметров.
Пыльцой набухли.
Жаждут,
Ждут,
Хотят
Программой предусмотренного ветра.
Он облегчит, он лаской обовьет,
А без него и тягостно и плохо.
Ольха цветет, надеется, зовет,
Еще не зная страшного подвоха.
Но нет корней, и почвы нет, и нету
В глухих стенах земного ветерка.
Цветет в кувшине пышным пустоцветом
Обманутое дерево ольха.
Не пить воды, на солнышке не греться,
В июльский дождь листвою не шуметь,
И в воды те в апреле не глядеться,
И продолженья в мире не иметь.
Что из того, что радостно и звонко
Раздастся песня раннего скворца?
Летит, пылит на мертвую клеенку
Досадный мусор — мертвая пыльца.</text><name>Ольха</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from></date_from><text>Еще весны душистой нега
К нам не успела низойти,
Еще овраги полны снега,
Еще зарей гремит телега
На замороженном пути.
Едва лишь в полдень солнце греет,
Краснеет липа в высоте,
Сквозя, березник чуть желтеет,
И соловей еще не смеет
Запеть в смородинном кусте.
Но возрожденья весть живая
Уж есть в пролетных журавлях,
И, их глазами провожая,
Стоит красавица степная
С румянцем сизым на щеках.</text><name>Еще весны душистой нега...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Мы живем на круглой или плоской
Маленькой планете. Пьем. Едим.
И, затягиваясь папироской,
Иногда на небо поглядим.
Поглядим, и вдруг похолодеет
Сердце неизвестно отчего.
Из пространства синего повеет
Холодом и счастием в него.
Хочешь что-то вспомнить — нету мочи,
Тянешься — не достает рука...
Лишь ныряют в синих волнах ночи,
Как большие чайки, облака.</text><name>Мы живем на круглой или плоской...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1822</date_from><text>Играй, Адель,
Не знай печали.
Хариты, Лель
Тебя венчали
И колыбель
Твою качали.
Твоя весна
Тиха, ясна:
Для наслажденья
Ты рождена.
Час упоенья
Лови, лови!
Младые лета
Отдай любви,
И в шуме света
Люби, Адель,
Мою свирель.</text><name>Адели (Играй, Адель...)</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1843</date_from><text>Ночь. Не слышно городского шума.
В небесах звезда - и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
И светла, прозрачна дума эта,
Будто милых взоров меткий взгляд;
Глубь души полна родного света,
И давнишней гостье опыт рад.
Тихо все, покойно, как и прежде;
Но рукой незримой снят покров
Темной грусти. Вере и надежде
Грудь раскрыла, может быть, любовь?
Что ж такое? Близкая утрата?
Или радость?- Нет, не объяснишь,-
Но оно так пламенно, так свято,
Что за жизнь Творца благодаришь.</text><name>Ночь. Не слышно городского шума...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Страшный суд не будет похож
на народный и на верховный.
Род людской, дурной и греховный,
он, возможно, не вгонит в дрожь.
Может быть, бедный род людской
отбоярится, отопрется,
откричится и отоврется
и тихонько уйдет на покой.
А покой — это вам не рай,
это вам не поповский фетиш,
где что хочешь, то выбирай,
куда хочешь, туда и поедешь.
Страшный суд не имеет средств,
чтоб взвалить на себя этот крест
устроения рода людского.
Он поступит иначе. Толково.
Словно бедного профсоюза
в доме отдыха, он разрешит
самые неотложные узы
и в округе гулять разрешит.
И трехразовым он питанием
обеспечит, постельным бельем
и культмассовым воспитанием.
Вот и весь возможный объем
благ. А более даже странно
ждать от тех роковых минут.
Потому что он все-таки Страшный,
не какой-нибудь, суд!</text><name>Проект Страшного суда</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1917</date_from><text>Вешний ветер дышит
Вишеньем с полей,
На вечерней крыше —
Митинг голубей.
Воркотня и крики
У трибуны труб.
Свежей земляникой
Веет старый дуб.
С музыкой и песней,
Сбросив снежный сон,
Льет река чудесней
Ледоходный звон.
Лес, зарей одетый,
Машет и зовет.
Свеял свитки света
Пламенный завод.
Вдохновенны ржанья
Зубчатых колес.
Вешние желанья
Ветер нам принес.
Синеблузой птицей
Каждый рвется в даль.
Как сияют лица,
Как сверкает сталь!
Месяц в синем своде
Пригвожден звездой,
Ночь зарю уводит
Звездною уздой.</text><name>Вешний ветер дышит...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from>1922</date_from><text>Не о любви прошу, не о весне пою,
Но только ты одна послушай песнь мою.
И разве мог бы я, о, посуди сама,
Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.
Обыкновенный день, обыкновенный сад,
Но почему кругом колокола звонят,
И соловьи поют, и на снегу цветы.
О, почему, ответь, или не знаешь ты?
И разве мог бы я, о посуди сама,
В твои глаза взглянуть и не сойти с ума?
Не говорю "поверь", не говорю "услышь",
Но знаю: ты сейчас на тот же снег глядишь,
И за плечом твоим глядит любовь моя
На этот снежный рай, в котором ты и я.</text><name>Не о любви прошу, не о весне пою...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>В лесу деревьев корни сплетены,
Им снятся те же медленные сны,
Они поют в одном согласном хоре,
Зеленый сон, земли живое море.
Но и в лесу забыть я не могу:
Чужой реки на мутном берегу,
Один как перст, непримирим и страстен,
С ветрами говорит высокий ясень.
На небе четок каждый редкий лист.
Как, одиночество, твой голос чист!</text><name>В лесу деревьев корни сплетены...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Без обещаний
жизнь печальней
дождливой ночи без огня.
Так не жалей же обещаний,
не бойся обмануть меня.
Так много огорчений разных
и повседневной суеты...
Не бойся слов —
прекрасных, праздных,
недолговечных, как цветы.
Сердца людские так им рады,
мир так без них
пустынно тих...
И разве нет в них
высшей правды
на краткий срок цветенья их?</text><name>Без обещаний жизнь печальней...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from></date_from><text>После приказа властей о публичном сожжении
Книг вредного содержания,
Когда повсеместно понукали волов, тащивших
Телеги с книгами на костер,
Один гонимый автор, один из самых лучших,
Штудируя список сожженых, внезапно
Ужаснулся, обнаружив, что его книги
Забыты. Он поспешил к письменному столу,
Окрыленный гневом, и написал письмо власть имущим.
"Сожгите меня! - писало его крылатое перо.-
Сожгите меня!
Не пропускайте меня! Не делайте этого! Разве я
Не писал в своих книгах только правду? А вы
Обращаетесь со мной как со лжецом.
Я приказываю вам:
"Сожгите меня!"
* Стихотворение написано под впечатлением открытого
письма писателя Оскара Мария Графа в связи с публичным
сожжением книг гитлеровцами 10 мая 1933 года.
Перевод Б. Слуцкого</text><name>Сожжение книг</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>Откуда я пришел, не знаю...
Не знаю я, куда уйду,
Когда победно отблистаю
В моем сверкающем саду.
Когда исполнюсь красотою,
Когда наскучу лаской роз,
Когда запросится к покою
Душа, усталая от грез.
Но я живу, как пляска теней
В предсмертный час больного дня,
Я полон тайною мгновений
И красной чарою огня.
Мне все открыто в этом мире -
И ночи тень, и солнца свет,
И в торжествующем эфире
Мерцанье ласковых планет.
Я не ищу больного знанья,
Зачем, откуда я иду;
Я знаю, было там сверканье
Звезды, лобзающей звезду.
Я знаю, там звенело пенье
Перед престолом красоты,
Когда сплетались, как виденья,
Святые белые цветы.
И жарким сердцем веря чуду,
Поняв воздушный небосклон,
В каких пределах я ни буду,
На все наброшу я свой сон.
Всегда живой, всегда могучий,
Влюбленный в чары красоты.
И вспыхнет радуга созвучий
Над царством вечной пустоты.</text><name>Credo</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1752</date_from><text>(Басня)
Негде Ворону унесть сыра часть случилось;
На дерево с тем взлетел, кое полюбилось.
Оного Лисице захотелось вот поесть;
Для того, домочься б, вздумала такую лесть:
Воронову красоту, перья цвет почтивши,
И его вещбу еще также похваливши,
"Прямо, - говорила, - птицею почту тебя
Зевсовою впредки, буде глас твой для себя,
И услышу песнь, доброт всех твоих достойну".
Ворон похвалой нацмен, мня себе пристойну,
Начал, сколько можно громче, каркать и кричать,
Чтоб похвал последню получить себе печать;
Но тем самым из его носа растворенна
Выпал на землю тот сыр. Лиска, ободренна
Оною корыстью, говорит тому на смех:
"Всем ты добр, мой Ворон; только ты без сердца мех".</text><name>Ворон и Лисица</name><date_to>1752</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг.
Вспомните, как к берегам Австралии,
Подплывал покойный ныне Кук.
Как в кружок, усевшись под азалии,
Поедом с восхода до зари,
Ели в этой солнечной Австралии
Друга дружку злые дикари.
Но почему аборигены съели Кука?
За что - неясно,- молчит наука.
Мне представляется совсем простая штука:
Хотели кушать - и съели Кука.
Есть вариант, что ихний вождь - большая бука,-
Кричал, что очень вкусный кок на судне Кука.
Ошибка вышла - вот о чем молчит наука,-
Хотели кока, а съели Кука.
И вовсе не было подвоха или трюка,
Вошли без стука, почти без звука,
Пустили в действие дубинку из бамбука -
Тюк!- прямо в темя - и нету Кука.
Но есть, однако же, еще предположенье,
Что Кука съели из большого уваженья.
Что всех науськивал колдун - хитрец и злюка:
- Ату, ребята! хватайте Кука!
Кто уплетет его без соли и без лука,
Тот сильным, смелым, добрым будет, вроде Кука!-
Кому-то под руку попался каменюка,-
Метнул, гадюка, и нету Кука.
А дикари теперь заламывают руки,
Ломают копья, ломают луки,
Сожгли и бросили дубинки из бамбука,-
Переживают, что съели Кука.</text><name>Одна научная загадка, или почему аборигены съели Кука</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1845</date_from><text>Жизнь в трезвом положении
Куда нехороша!
В томительном борении
Сама с собой душа,
А ум в тоске мучительной...
И хочется тогда
То славы соблазнительной,
То страсти, то труда.
Все та же хата бедная -
Становится бедней,
И мать - старуха бледная -
Еще бледней, бледней.
Запуганный, задавленный,
С поникшей головой,
Идешь как обесславленный,
Гнушаясь сам собой;
Сгораешь злобой тайною...
На скудный твой наряд
С насмешкой неслучайною
Все, кажется, глядят.
Все, что во сне мерещится,
Как будто бы назло,
В глаза вот так и мечется
Роскошно и светло!
Все - повод к искушению,
Все дразнит и язвит
И руку к преступлению
Нетвердую манит...
Ах! если б часть ничтожную!
Старушку полечить,
Сестрам бы нероскошную
Обновку подарить!
Стряхнуть ярмо тяжелого,
Гнетущего труда,-
Быть может, буйну голову
Сносил бы я тогда!
Покинув путь губительный,
Нашел бы путь иной
И в труд иной - свежительный -
Поник бы всей душой.
Но мгла отвсюду черная
Навстречу бедняку...
Одна открыта торная
Дорога к кабаку.</text><name>Пьяница</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1821</date_from><text>П. А. Муханову
Под словом Сибирь разумеется ныне неизмеримое пространство от хребта Уральского до берегов Восточного океана. Некогда Сибирским царством называлось небольшое татарское владение, коего столица, Искер, находилась на реке Иртыше, впадающей в Обь. В половине XVI века сие царство зависело от России. В 1569 году царь Кучум был принят под руку Иоанна Грозного и обязался платить дань. Между тем сибирские татары и подвластные им остяки и вогуличи вторгались иногда в пермские области. Это заставило российское правительство обратить внимание на обеспечение сих украйн укрепленными местами и умножением в них народонаселения. Богатые в то время купцы Строгоновы получили во владение обширные пустыни на пределах Пермии: им дано было право заселить их и обработать. Сзывая вольницу, сии деятельные помещики обратились к казакам, кои, не признавая над собою никакой верховной власти, грабили на Волге промышленников и купеческие караваны. Летом 1579 года 540 сих удальцов пришли на берега Камы; предводителей у них было пятеро, главный назывался Ермак Тимофеев. Строгоновы присоединили к ним 300 человек разных всельников, снабдили их порохом, свинцом и другими припасами и отправили за Уральские горы (в 1581 г.). В течение следующего года казаки разбили татар во многих сражениях, взяли Искер, пленили Кучумова племянника, царевича Маметкула, и около трех лет господствовали в Сибири. Между тем число их мало-помалу уменьшалось: много погибло от оплошности. Сверженный Кучум бежал в киргизские степи и замышлял способы истребить казаков. В одну темную ночь (5 августа 1584 г.), при сильном дожде, он учинил неожиданное нападение: казаки защищались мужественно, но не могли стоять долго; они должны были уступить силе и незапности удара. Не имея средств к спасению, кроме бегства, Ермак бросился в Иртыш, в намерении переплыть на другую сторону, и погиб в волнах. Летописцы представляют сего казака героя крепкотелым, осанистым и широкоплечим, он был роста среднего, имел плоское лицо, быстрые глаза, черную бороду, темные и кудрявые волосы. Несколько лет после сего Сибирь была оставлена россиянами; потом пришли царские войска и снова завладели ею. В течение XVII века беспрерывные завоевания разных
удальцов-предводителей отнесли пределы Российского государства к берегам Восточного океана.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали...
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
Товарищи его трудов,
Побед и громозвучной славы,
Среди раскинутых шатров
Беспечно спали близ дубравы.
«О, спите, спите,— мнил герой,—
Друзья, под бурею ревущей;
С рассветом глас раздастся мой,
На славу иль на смерть зовущий!
Вам нужен отдых; сладкий сон
И в бурю храбрых успокоит;
В мечтах напомнит славу он
И силы ратников удвоит.
Кто жизни не щадил своей
В разбоях, злато добывая,
Тот думать будет ли о ней,
За Русь святую погибая?
Своей и вражьей кровью смыв
Все преступленья буйной жизни
И за победы заслужив
Благословения отчизны,—
Нам смерть не может быть страшна;
Свое мы дело совершили:
Сибирь царю покорена,
И мы — не праздно в мире жили!»
Но роковой его удел
Уже сидел с героем рядом
И с сожалением глядел
На жертву любопытным взглядом.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали.
Иртыш кипел в крутых брегах,
Вздымалися седые волны,
И рассыпались с ревом в прах,
Бия о брег, козачьи челны.
С вождем покой в объятьях сна
Дружина храбрая вкушала;
С Кучумом буря лишь одна
На их погибель не дремала!
Страшась вступить с героем в бой,
Кучум к шатрам, как тать презренный,
Прокрался тайною тропой,
Татар толпами окруженный.
Мечи сверкнули в их руках —
И окровавилась долина,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина...
Ермак воспрянул ото сна
И, гибель зря, стремится в волны,
Душа отвагою полна,
Но далеко от брега челны!
Иртыш волнуется сильней —
Ермак все силы напрягает
И мощною рукой своей
Валы седые рассекает...
Плывет... уж близко челнока —
Но сила року уступила,
И, закипев страшней, река
Героя с шумом поглотила.
Лишивши сил богатыря
Бороться с ярою волною,
Тяжелый панцирь — дар царя
Стал гибели его виною.
Ревела буря... вдруг луной
Иртыш кипящий серебрился,
И труп, извергнутый волной,
В броне медяной озарился.
Носились тучи, дождь шумел,
И молнии еще сверкали,
И гром вдали еще гремел,
И ветры в дебрях бушевали.</text><name>Смерть Ермака</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1924</date_from><text>При луне, когда косую крышу
лижет металлический пожар,
из окна случайного я слышу
сладкий и пронзительный удар
музыки, и чувствую, как холод
счастия мне душу обдает,
кем-то ослепительно расколот
лунный мрак, и медленно в полет
собираюсь, вынимая руки
из карманов, трепещу, лечу,
но в окне мгновенно гаснут звуки,
и меня спокойно по плечу
хлопает прохожий: «Вы забыли,-
говорит,- летать запрещено».
И, застыв, в венце из лунной пыли,
я гляжу на смолкшее окно.</text><name>Окно</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1829</date_from><text>Промелькнул за годом год,
И за цепью дней минувших
Улетел надежд блеснувших
Лучезарный хоровод.
Лишь одна из дев воздушных
Запоздала. Сладкий взор,
Легкий шепот уст радушных,
Твой небесный разговор
Внятны мне. Тебе охотно
Я вверяюсь всей душой!
Тихо плавай надо мной,
Плавай, друг мой неотлетный!
Все исчезли. Ты одна
Наяву, во время сна
Навеваешь утешенье.
Ты в залог осталась мне,
Заверяя, что оне
Не случайное виденье,
Что приснятся и другим
И зажгут лучом своим
Дум высоких вдохновенье!</text><name>Последняя надежда</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Не смейся над песнею старой
С напевом ее немудреным,
Служившей заветною чарой
Отцам нашим, нежно влюбленным!
Не смейся стихам мадригалов,
Топорщенью фижм и манжетов,
Вихрам боевых генералов,
Качавшимся в такт менуэтов!
Над смыслом альбомов старинных,
С пучками волос неизвестных,
С собранием шалостей чинных,
Забавных, но, в сущности, честных.
Не смейся! Те вещи служили,
Томили людей, подстрекали:
Отцы наши жили, любили,
И матери нас воспитали!</text><name>Про старые годы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной - покой
И мир навеки!
Однажды он ушел от нас,
Тогда и свет его погас.
Но навсегда на этот раз
Сомкнулись веки.
Не веря в праведность судьи,
Он предпочел без похвальбы
Жестокость собственной судьбы,
Свою усталость.
Он думал, что свое унес,
Ведь не остался даже пес.
Но здесь не дым от папирос -
Душа осталась.
Не зря веревочка вилась
В его руках, не зря плелась.
Ведь знала, что придет ей час
В петлю завиться.
Незнамо где - в жаре, в песке,
В святой земле, в глухой тоске,
Она повисла на крюке
Самоубийцы.
А память вьет иной шнурок,
Шнурок, который как зарок -
Вернуться в мир или в мирок
Тот, бесшабашный,-
К опалихинским галдежам,
Чтобы он снова в дом вбежал,
Внося с собой мороз и жар,
И дым табачный.
Своей нечесаной башкой
В шапчонке чисто бунтовской
Он вламывался со строкой
Заместо клича -
В застолье и с налета - в спор,
И доводам наперекор
Напропалую пер, в прибор
Окурки тыча.
Он мчался, голову сломя,
Врезаясь в рифмы и в слова,
И словно молния со лба
Его слетала.
Он был порывом к мятежу,
Но все-таки, как я сужу,
Наверно не про ту дежу
Была опара.
Он создан был не восставать,
Он был назначен воздавать,
Он был назначен целовать
Плечо пророка.
Меньшой при снятии с креста,
Он должен был разжать уста,
Чтоб явной стала простота
Сего урока.
Сам знал он, перед чем в долгу!
Но в толчее и на торгу
Бессмертием назвал молву.
(Однако, в скобках!)
И тут уж надо вспомнить, как
В его мозгу клубился мрак
И как он взял судьбу в кулак
И бросил, скомкав.
Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной - покой
И мир навеки.
За все, чем был он - исполать.
А остальному отпылать
Помог застенчивый палач -
Очкарь в аптеке.
За подвиг чести нет наград.
А уж небесный вертоград
Сужден лишь тем, чья плоть, сквозь ад
Пройдя, окрепла.
Но кто б ему наколдовал
Баланду и лесоповал,
Чтобы он голову совал
В родное пекло.
И все-таки страшней теперь
Жалеть невольника потерь!
Ведь за его плечами тень
Страшней неволи
Стояла. И лечить недуг
Брались окно, и нож, и крюк,
И, ощетинившись вокруг,
Глаза кололи.
Он в шахматы сыграл. С людьми
В последний раз сыграл в ладьи.
Партнера выпроводил. И
Без колебанья,
Без индульгенций - канул вниз,
Где все веревочки сплелись
И затянулись в узел близ
Его дыханья...
В стране, где каждый на счету,
Познав судьбы своей тщету,
Он из столпов ушел в щепу.
Но без обмана.
Оттуда не тянул руки,
Чтобы спасать нас, вопреки
Евангелию от Лухи
И Иоанна.
Когда преодолен рубеж,
Без преувеличенья, без
Превозношенья до небес
Хочу проститься.
Ведь я не о своей туге,
Не о талантах и т.п. -
Я плачу просто о тебе,
Самоубийца.</text><name>Прощание</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1907</date_from><text>Я родился в безумный месяц март...
А. Меньшов
Не март девический сиял моей заре:
Ее огни зажглись в суровом ноябре.
Не бледный халкидон - заветный камень мой,
Но гиацинт-огонь мне дан в удел земной.
Ноябрь, твое чело венчает яркий снег...
Две тайны двух цветов заплетены в мой век,
Два верных спутника мне жизнью суждены:
Холодный снег, сиянье белизны,-
И алый гиацинт,- его огонь и кровь.
Приемлю жребий мой: победность и любовь.</text><name>Овен и стрелец</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1887</date_from><text>Верь,- упадет кровожадный кумир,
Станет свободен и счастлив наш мир.
Крепкие тюрьмы рассыплются в прах,
Скроется в них притаившийся страх,
Кончится долгий и дикий позор,
И племена прекратят свой раздор.
Мы уже будем в могиле давно,
Но не тужи, милый друг,- всё равно,
Чем разъедающий стыд нам терпеть,
Лучше за нашу мечту умереть!</text><name>Верь,- упадет кровожадный кумир...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1863</date_from><text>Осенние листья по ветру кружат,
Осенние листья в тревоге вопят:
"Всё гибнет, всё гибнет! Ты черен и гол,
О лес наш родимый, конец твой пришел!"
Не слышит тревоги их царственный лес.
Под темной лазурью суровых небес
Его спеленали могучие сны,
И зреет в нем сила для новой весны.</text><name>Осенние листья по ветру кружат...</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1834</date_from><text>Он между нами жил
Средь племени ему чужого, злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушел на запад - и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом - и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. боже! освяти
В нем сердце правдою твоей и миром
И возврати ему . . . . . . . . . .</text><name>Он между нами жил...</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1911</date_from><text>Odi et amo.
Catullus *
Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье - в одной!
О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор!
Кто магию сумрачной власти
В ее приближения влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?
Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно...
Но я повторяю: люблю!
Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг...
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!
Когда поцелуи во мраке
Вонзают в меня лезвие,
Я, как Одиссей о Итаке,
Мечтаю о днях без нее.
Но лишь Калипс
я покинул,
Тоскую опять об одной.
О горе мне! жребий я вынул,
Означенный черной чертой!
* Ненавижу и люблю (лат.). - Катулл.</text><name></name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1897</date_from><text>Зарумянились клен и рябина,
Ярче золота кудри берез,
И безропотно ждет георгина,
Что спалит ее первый мороз.
Только тополь да ива родная
Все сдаваться еще не хотят
И, последние дни доживая,
Сохраняют зеленый наряд.
И, пока не навеяло снега
Ледяное дыханье зимы,
Нас томит непонятная нега,
И печально любуемся мы.
Но промчалося лето с весною,
Вот и осени дни сочтены...
Ах, уж скоро мы с этой красою
Распростимся до новой весны!</text><name>Зарумянились клен и рябина...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Ах, уста, целованные столькими,
Столькими другими устами,
Вы пронзаете стрелами горькими,
Горькими стрелами, стами.
Расцветете улыбками бойкими
Светлыми весенними кустами,
Будто ласка перстами легкими,
Легкими милыми перстами.
Пилигрим, разбойник ли дерзостный —
Каждый поцелуй к вам доходит.
Антиной, Ферсит ли мерзостный —
Каждый свое счастье находит.
Поцелуй, что к вам прикасается,
Крепкою печатью ложится,
Кто устам любимым причащается
С прошлыми со всеми роднится.
Взгляд мольбы, на иконе оставленный,
Крепкими цепями там ляжет:
Древний лик, мольбами прославленный,
Цепью той молящихся вяжет.
Так идешь местами ты скользкими,
Скользкими, святыми местами.—
Ах, уста целованные столькими,
Столькими другими устами.</text><name>Ах, уста, целованные столькими...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1942</date_from><text>Ой, родная, отцовская,
Что на свете одна,
Сторона приднепровская,
Смоленская сторона,
Здравствуй!..
Слова не выдавить.
Край в ночи без огня.
Ты как будто за тридевять
Земель от меня.
За высокою кручею,
За чужою заставою,
За немецкой колючею
Проволокой ржавою.
И поля твои мечены
Рытым знаком войны,
Города покалечены,
Снесены, сожжены...
И над старыми трактами
Тянет с ветром чужим
Не дымком наших тракторов,-
Вонью вражьих машин.
И весна деревенская
Не красна, не шумна.
Песня на поле женская -
Край пройди - не слышна...
Ой, родная, смоленская
Моя сторона,
Ты огнем опаленная
До великой черты,
Ты, за фронтом плененная,
Оскорбленная,-
Ты
Никогда еще ранее
Даже мне не была
Так больна, так мила -
До рыдания...
Я б вовеки грабителям
Не простил бы твоим,
Что они тебя видели
Вражьим оком пустым;
Что земли твоей на ноги
Зацепили себе,
Что руками погаными
Прикоснулись к тебе;
Что уродливым именем
Заменили твое;
Что в Днепре твоем вымыли
Воровское тряпье;
Что прошлися где по двору
Мимо окон твоих
Той походкою подлою,
Что у них у одних...
Сторона моя милая,
Ты ль в такую весну
Под неволей постылою
Присмиреешь в плену?
Ты ль березой подрубленной
Будешь никнуть в слезах
Над судьбою загубленной,
Над могилой неубранной,
Позабытой в лесах?
Нет, твой враг не похвалится
Тыловой тишиной,
Нет, не только страдалицей
Ты встаешь предо мной,
Земляная, колхозная,-
Гордой чести верна,-
Партизанская грозная
Сторона!
Знай, убийца без совести,
Вор, ограбивший дом,
По старинной пословице,
Не хозяин ты в нем.
За Починками, Глинками
И везде, где ни есть,
Потайными тропинками
Ходит зоркая месть.
Ходит, в цепи смыкается,
Обложила весь край,
Где не ждут, объявляется
И карает...
Карай!
Бей, семья деревенская,
Вора в честном дому,
Чтобы жито смоленское
Боком вышло ему.
Встань, весь край мой поруганный,
На врага!
Неспроста
Чтоб вороною пуганой
Он боялся куста,
Чтоб он в страхе сутулился
Пред бессонной бедой,
Чтоб с дороги не сунулся
И за малой нуждой,
Чтоб дорога трясиною
Пузырилась под ним,
Чтоб под каждой машиною
Рухнул мост и - аминь!
Чтоб тоска постоянная
Вражий дух извела,
Чтобы встреча желанная
Поскорее была.
Ой, родная, отцовская,
Сторона приднепровская,
Земли, реки, леса мои,
Города мои древние,
Слово слушайте самое
Мое задушевное.
Все верней, все заметнее
Близкий радостный срок.
Ночь короткую летнюю
Озаряет восток.
Полстраны под колесами
Боевыми гудит.
Разве родина бросила
Край родной хоть один?
Хоть ребенка, хоть женщину
Позабыли в плену?
Где ж забудет Смоленщину -
Сторону!
Сторона моя милая,
Земляки и родня,
Бей же силу постылую
Всей несчетною силою
Ножа и огня.
Бей! Вовек не утратится
Имя, дело твое,
Не уйдет в забытье,
Высшей славой оплатится.
Эй, родная, Смоленская,
Сторона деревенская,
Эй, веселый народ,
Бей!
Наша берет!</text><name>Партизанам Смоленщины</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1816</date_from><text>Давыдов! где ты? что ты? сроду
Таких проказ я не видал;
Год канул вслед другому году...
Или, перенимая моду
Певцов конфект и опахал
И причесав для них в угоду
Жеманной музе мадригал,
Скажу: май два раза природу
Зеленым бархатом постлал,
И разогрел дыханьем воду,
И вечных граций хороводу
Резвиться в рощах заказал,—
С тех пор, как от тебя ни строчки,
Ни двоеточия, ни точки
Хоть на смех я не получал.
Чем мне почесть твое забвенье?
Теряюсь я в недоуменье.
Иль, как мундирный идеал,
Под ношей тучных эполетов,
Ты вместо речи и ответов
Плечом да шпорой говоришь,
И лучшего пера не знаешь,
Как то, которым щеголяешь
И гордо с шляпы шевелишь?
Иль дружба, может быть, в отставке,
Отбитая сестрой своей,
Сидит печально на прилавке
У непризнательных дверей.
И для отсутственных друзей
Помина нет в походной ставке
Непостоянных усачей?
Ты наслаждайся с новой гостью,
Но берегись, чтоб наконец,
Платя за хлеб-соль сердца злостью,
Не захозяйничал жилец.
Иль, может быть, мудрец угрюмый,
На светлое свое чело
Ты, розам радостей назло,
Навел бразды спесивой думы;
Оценщик строгий строгих благ,
Страшась любви и дружбы ныне,
От двух сердечных побродяг
Ты держишь сердце в карантине.
Чем не пошутит хитрый враг?
Уж верить ли моим гаданьям?
Сказав прости очарованьям,
Назло пленительных грехов,
И упоительным мечтаньям
Весны, веселий и стихов,
Любви призыву ты не внемлешь,
Но в клире нравственных певцов
Перо Хераскова приемлешь
И мысленно заране дремлешь
В академических венках!
В твоем камине на кострах
Пылают: красоты угодник —
Роскошный Душеньки певец,
Теоса мудрый греховодник
И соблазнительный мудрец —
Наставник счастия Гораций;
И окаянного Парни,
Поклонника единых граций,
Которому и ты сродни
(Сказать не в гнев, а мимоходом),
Уж не заставишь в оны дни
Ожить под русским переводом.
Простясь и чувством и умом,
Не знаешь прежних мясоедов,
Ни шумных дружеских обедов,
Ни тайных ужинов вдвоем,
Где с полночи до ранней зори
Веселье бодро спорит с сном.
Теперь живой memento mori,
Мороча и себя и нас,
Не испугавшись Молиера,
Играешь ролю лицемера;
Иль, может... но на этот раз
Моим поклепам и догадкам
И стихотворческим нападкам
Пора мне положить конец.
Лихого Бурцова знакомец,
Тройного хмеля будь питомец —
Вина, и песен, и любви,
Или, мудрец тяжеловесный,
Свой стих веселый протрезви
Водою нравственности пресной,—
До этого мне дела нет:
Рядись как хочешь на досуге,
Но мне на голос дай ответ,
И, помня о старинном друге,
Ты будь Денисом прежних лет!</text><name>Д. В. Давыдову (Давыдов! где ты?..)</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1952</date_from><text>Ночь.
Где-то там, на страшной вышине,
Спят кратеры и цирки на Луне.
А на Земле, конечно, тоже спят.
Да, многие разделись и легли,
Объяты негой с головы до пят.
Но на обратной стороне земли,
Где ровно в полночь полдень на часах,
Под раскаленным солнцем в небесах
Бушует день в жарище и в пыли.
И стоит передвинуть рычажок,
Чтоб ветер нескончаемого дня
Из сумрака нахлынул и ожег
Меня!
И безвозвратно истекла
Секунда-ночь, пахуча и тепла,
Как пепел дня, сгоревшего дотла.
Да! Спят, конечно, мертвые тела,
Да в гулких урнах жирная зола,
Да где-то на огромной вышине
Спят кратеры и цирки на Луне,
А все земные кратеры кипят!</text><name>Ночь. Где-то там...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1985</date_from><text>Всех обожаний бедствие огромно.
И не совпасть, и связи не прервать.
Так навсегда, что даже у надгробья,—
потупившись, не смея быть при Вас,—
изъявленную внятно, но не грозно
надземную приемлю неприязнь.
При веяньях залива, при закате
стою, как нищий, согнанный с крыльца.
Но это лишь усмешка, не проклятье.
Крест благородней, чем чугун креста.
Ирония — избранников занятье.
Туманна окончательность конца.</text><name>Всех обожаний бедствие огромно...</name><date_to>1985</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1966</date_from><text>Четверть века, Марина, тому,
как Елабуга ластится раем
к отдохнувшему лбу твоему,
но и рай ему мал и неравен.
Неужели к всеведенью мук,
что тебе удалось как удача,
я добавлю бесформенный звук
дважды мною пропетого плача?
Две бессмыслицы - мертв и мертва,
две пустынности, два ударенья -
царскосельских садов дерева,
переделкинских рощиц деревья.
И усильем двух этих кончин
так исчерпана будущность слова.
Не осталось ни уст, ни причин,
чтобы нам затевать его снова.
Впрочем, в этой утрате суда
есть свобода и есть безмятежность:
перед кем пламенеть от стыда,
оскорбляя страниц белоснежность?
Как любила! Возможно ли злей?
Без прощения, без обещанья
имена их любовью твоей
были сосланы в даль обожанья.
Среди всех твоих бед и плетей
только два тебе есть утешенья:
что не знала двух этих смертей
и воспела два этих рожденья.
* О Марине Цветаевой.</text><name>Четверть века, Марина, тому...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Летали летние качели
На самом деле,—
Дитя орало в колыбели,
И летний день куда-то плыл.
И травы превращались в сено,
Не сразу, скажем,— постепенно,—
Все было, было постепенно,
Как постепенен летний день.</text><name>Лето</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>За покинутым, бедным жилищем,
Где чернеют остатки забора,
Старый ворон с оборванным нищим
О восторгах вели разговоры.
Старый ворон в тревоге всегдашней
Говорил, трепеща от волненья,
Что ему на развалинах башни
Небывалые снились виденья.
Что в полете воздушном и смелом
Он не помнил тоски их жилища
И был лебедем нежным и белым,
Принцем был отвратительный нищий.
Нищий плакал бессильно и глухо,
Ночь тяжелая с неба спустилась,
Проходившая мимо старуха
Учащенно и робко крестилась.</text><name>Мечты</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1861</date_from><text>На лицо твое солнечный свет упадал,
Ты со взором поникшим стояла;
Крепко руку твою на прощанье я жал,
На устах моих речь замирала.
Я не мог от тебя своих глаз отвести,
Одна мысль, что нам нужно расстаться,
Поглощала меня. Повторял я: "Прости!" -
И не мог от тебя оторваться.
Понимала ли ты мое горе тогда?
Или только, как ангел прекрасна,
Покидала меня без нужды и труда,
Будто камень холодный, бесстрастна?..
Вот затих стук колес средь безлюдных равнин.
Улеглась за ним пыль за тобою;
И, как прежде, я снова остался один
С беспощадной, бессонной тоскою.
Догорела свеча. Бродит сумрак в углах,
Пол сияет от лунного света;
Бесконечная ночь! В этих душных стенах
Зарыдай, - не услышишь ответа...</text><name>На лицо твое солнечный свет упадал...</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1775</date_from><text>Сердце, сердце, что случилось,
Что смутило жизнь твою?
Жизнью новой ты забилось,
Я тебя не узнаю.
Все прошло, чем ты пылало,
Что любило и желало,
Весь покой, любовь к труду,-
Как попало ты в беду?
Беспредельной, мощной силой
Этой юной красоты,
Этой женственностью милой
Пленено до гроба ты.
И возможна ли измена?
Как бежать, уйти из плена,
Волю, крылья обрести?
К ней приводят все пути.
Ах, смотрите, ах, спасите,-
Вкруг плутовки, сам не свой,
На чудесной, тонкой нити
Я пляшу, едва живой.
Жить в плену, в волшебной клетке,
Быть под башмачком кокетки,-
Как такой позор снести?
Ах, пусти, любовь, пусти!
Перевод В. Левика.</text><name>Новая любовь - новая жизнь</name><date_to>1775</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Я живу, как кукушка в часах,
Не завидую птицам в лесах.
Заведут — и кукую.
Знаешь, долю такую
Лишь врагу
Пожелать я могу.</text><name></name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from></date_from><text>Что сталось вдруг с тобой? В твоих глазах чудесных
Откуда принесла ты этот дивный свет?
Быть может, он зажжен и не в лучах небесных,
Но на земле, у нас, такого тоже нет...
На что ты так глядишь? Что слушаешь так жадно,
Не видя никого и целый мир забыв?
О чем мечтаешь ты то грустно, то отрадно?
Куда тебя унес неведомый призыв?
Но миг — и свет угас!— привычно
Вступаешь снова ты в начатый разговор,—
И, будто огонек далекий, равнодушно
Едва мерцает нам твой потускневший взор.</text><name>Что сталось вдруг с тобой?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1856</date_from><text>Только станет смеркаться немножко,
Буду ждать, не дрогнет ли звонок,
Приходи, моя милая крошка,
Приходи посидеть вечерок.
Потушу перед зеркалом свечи,-
От камина светло и тепло;
Стану слушать веселые речи,
Чтобы вновь на душе отлегло.
Стану слушать те детские грезы,
Для которых - всё блеск впереди;
Каждый раз благодарные слезы
У меня закипают в груди.
До зари осторожной рукою
Вновь платок твой узлом завяжу,
И вдоль стен, озаренных луною,
Я тебя до ворот провожу.</text><name>Только станет смеркаться немножко...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1957</date_from><text>Ты не от женщины родилась:
Бор породил тебя по весне,
Вешнего неба русская вязь,
Озеро, тающее в светизне...
Не оттого ли твою красу
Хочется слушать опять и опять,
Каждому шелесту душу отдать
И заблудиться в твоем лесу?</text><name>Ты не от женщины родилась...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1814</date_from><text>Ахтырские гусары,
О, храбрые друзья!
Простите!- на удары
И бранные пожары
Ходить не буду я!
Довольно пламень ярый
. . . . . . . . . . .
Вот кивер мой
Примите от меня
. . . . . . . . . . .</text><name>Ахтырские гусары...</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1845</date_from><text>Отрадно видеть, что находит
Порой хандра и на глупца,
Что иногда в морщины сводит
Черты и пошлого лица
Бес благородный скуки тайной,
И на искривленных губах
Какой-то думы чрезвычайной
Печать ложится; что в сердцах
И тех, чьих дел позорных повесть
Пройдет лишь в поздних племенах,
Не все же спит мертвецки совесть,
И, чуждый нас, не дремлет страх.
Что всем одно в дали грядущей -
Идем к безвестному концу,
Что ты, подлец, меня гнетущий,
Сам лижешь руки подлецу.
Что лопнуть можешь ты, обжора!
Что ты, великий человек,
Чьего презрительного взора
Не выносил никто вовек,
Ты лоб, как говорится, медный,
К кому все завистью полны,-
Дрожишь, как лист на ветке бедной,
Под башмаком своей жены.</text><name>Отрадно видеть, что находит...</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>А мой хозяин не любил меня.
Не знал меня, не слышал и не видел,
но все-таки боялся как огня
и сумрачно, угрюмо ненавидел.
Когда пред ним я голову склонял -
ему казалось, я улыбку прячу.
Когда меня он плакать заставлял -
ему казалось, я притворно плачу.
А я всю жизнь работал на него,
ложился поздно, поднимался рано,
любил его и за него был ранен.
Но мне не помогало ничего.
А я всю жизнь возил его портрет,
в землянке вешал и в палатке вешал,
смотрел, смотрел, не уставал смотреть.
И с каждым годом мне все реже, реже
обидною казалась нелюбовь.
И ныне настроенья мне не губит
тот явный факт, что испокон веков
таких, как я,
хозяева не любят.</text><name>Хозяин</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1811</date_from><text>Я клялся боле не любить
И клятвы верно не нарушу:
Велишь мне правду говорить?
И я — уже немного трушу!..</text><name>Я клялся боле не любить...</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1867</date_from><text>Отпусти меня, родная,
Отпусти, не споря!
Я не травка полевая,
Я взросла у моря.
Не рыбацкий парус малый,
Корабли мне снятся,
Скучно! в этой жизни вялой
Дни так долго длятся.
Здесь, как в клетке, заперта я,
Сон кругом глубокий,
Отпусти меня, родная,
На простор широкий,
Где сама ты грудью белой
Волны рассекала,
Где тебя я гордой, смелой,
Счастливой видала.
Ты не с песнею победной
К берегу пристала,
Но хоть час из жизни бедной
Торжество ты знала.
Пусть и я сломлюсь от горя,
Не жалей ты дочку!
Коли вырастет у моря -
Не спастись цветочку,
Всё равно! сегодня счастье,
Завтра буря грянет,
Разыграется ненастье,
Ветер с моря встанет,
В день один песку нагонит
На прибрежный цветик
И навеки похоронит!..
Отпусти, мой светик!..</text><name>Отпусти меня, родная...</name><date_to>1867</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>"С детьми ходили за лавандой".
Наткнусь в блокноте на строку -
И яви отблеск лиловатый
Из тусклой глуби извлеку.
Вдоль озера, затем тропою
Вдоль склона, где термальных вод
Окаменелые покои,
Затем вдоль рощицы и вот
Под негустой древесной кущей
Залиловело, и запах
Цветок лавандулы, растущий
Не врозь, а в купах и снопах.
Давно заброшенных посадок
Остатки
нежно расцвели
Средь рощ, где жив еще остаток
Давно разлюбленной земли.
Она размечена на цели,
Взрывчаткою начинена,
Но разве так на самом деле
Была задумана она?
Дыши,
дитя,
глазами хлопай
В Европе, пахнущей Европой,
Лавандой, мятой, чебрецом,
Замри, дитя, перед лицом
Земли, где длительностью слога
Так пахнет смертная строка,
Как нежным запахом цветка
Жена разлюбленного бога.</text><name>Лаванда</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1916</date_from><text>О. Э. Мандельштаму
Приключилась с ним странная хворь,
И сладчайшая на него нашла оторопь.
Все стоит и смотрит ввысь,
И не видит ни звезд, ни зорь
Зорким оком своим — отрок.
А задремлет — к нему орлы
Шумнокрылые слетаются с клекотом,
И ведут о нем дивный спор.
И один — властелин скалы —
Клювом кудри ему треплет.
Но дремучие очи сомкнув,
Но уста полураскрыв — спит себе.
И не слышит ночных гостей,
И не видит, как зоркий клюв
Златоокая вострит птица.</text><name>Приключилась с ним странная хворь...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1970</date_from><text>Давным-давно известно людям,
Что при разрыве двух людей
Сильнее тот, кто меньше любит,
Кто больше любит, тот слабей.
Но я могу сказать иначе,
Пройдя сквозь ужас этих дней:
Кто больше любит, тот богаче,
Кто меньше любит, тот бедней.
Средь ночи злой, средь ночи длинной,
Вдруг возникает крик в крови:
О боже, смилуйся над милой,
Пошли ей капельку любви!</text><name>Давным-давно</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Мордеем, друг. Подруги молодеют.
Не горячитесь.
Опробуйте своей моделью
как «анти» превращается в античность.</text><name>Мордеем, друг. Подруги молодеют...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Марина стирает белье.
В гордыне шипучую пену
Рабочие руки ее
Швыряют на голую стену.
Белье выжимает. Окно —
На улицу настежь, и платье
Развешивает.
Все равно,
Пусть видят и это распятье.
Гудит самолет за окном,
По тазу расходится пена,
Впервой надрывается днем
Воздушной тревоги сирена.
От серого платья в окне
Темнеют четыре ~ аршина
До двери.
Как в речке на дне —
В зеленых потемках Марина.
Два месяца ровно со лба
Отбрасывать пряди упрямо,
А дальше хозяйка-судьба,
И переупрямит над Камой...</text><name>Стирка белья</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1846</date_from><text>Была пора... В тебе когда-то,
Как и во многих, был готов
Я признавать по духу брата...
Еще тогда себя за злато
Не продал ты в рабы рабов.
Еще тогда тоской стремленья,
Тоскою общею томим,
Ты не чертил... для примиренья
Обычно-глупого теченья
Желаньям бешеным своим.
Была пора... но осквернили
Мы оба праздною враждой
Свое прошедшее, и ты ли,
Иль я был прав - мы оба были
Рабами глупости смешной.
И вновь мы встретилися оба,
Свела случайно нас судьба,
Давно ребяческая злоба
Прошла... но, видно, уж до гроба
Мы вечно будем два раба.
Боясь узнать один другого,
Стыдясь взаимной клеветы,
Из-за тщеславия пустого
Один другому руку снова
Не подадим - ни я, ни ты.</text><name>К *** (Была пора...)</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from></date_from><text>монолог
Я слишком слаб, чтоб латы боевые
Иль медный шлем надеть! Но я пройду
По всей стране свободным менестрелем.
Я у дверей харчевни запою
О Фландрии и о Брабанте милом.
Я мышью остроглазою пролезу
В испанский лагерь, ветерком провею
Там, где и мыши хитрой не пролезть.
Веселые я выдумаю песни
В насмешку над испанцами, и каждый
Фламандец будет знать их наизусть.
Свинью я на заборе нарисую
И пса ободранного, а внизу
Я напишу: "Вот наш король и Альба".
Я проберусь шутом к фламандским графам,
И в час, когда приходит пир к концу,
И погасают уголья в камине,
И кубки опрокинуты, я тихо,
Перебирая струны, запою:
Вы, чьим мечом прославлен Гравелин,
Вы, добрые владетели поместий,
Где зреет розовый ячмень, зачем
Вы покорились мерзкому испанцу?
Настало время, и труба пропела,
От сытной пищи разжирели кони,
И дедовские боевые седла
Покрылись паутиной вековой.
И ваш садовник на шесте скрипучем
Взамен скворешни выставил шелом,
И в нем теперь скворцы птенцов выводят,
Прославленным мечом на кухне рубят
Дрова и колья, и копьем походным
Подперли стену у свиного хлева!
Так я пройду по Фландрии родной
С убогой лютней, с кистью живописца
И в остроухом колпаке шута.
Когда ж увижу я, что семена
Взросли, и колос влагою наполнен,
И жатва близко, и над тучной нивой
Дни равноденственные протекли,
Я лютню разобью об острый камень,
Я о колено кисть переломаю,
Я отшвырну свой шутовской колпак,
И впереди несущих гибель толп
Вождем я встану. И пойдут фламандцы
За Тилем Уленшпегелем вперед!
И вот с костра я собираю пепел
Отца, и этот прах непримеренный
Я в ладонку зашью и на шнурке
Себе на грудь повешу! И когда
Хотя б на миг я позабуду долг
И увлекусь любовью или пьянством,
Или усталость овладеет мной,-
Пусть пепел Клааса ударит в сердце -
И силой новою я преисполнюсь,
И новым пламенем воспламенюсь.
Живое сердце застучит грозней
В ответ удару мертвенного пепла.</text><name>ТИЛЬ УЛЕНШПИГЕЛЬ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1826</date_from><text>Томительный, палящий день
Сгорел; полупрозрачна тень
Немого сумрака приосеняла дали.
Зарницы бегали за синею горой
И, окропленные росой,
Луга и лес благоухали.
Луна во всей красе плыла на высоту,
Таинственным лучом мечтания питая,
И, преклонясь к лавровому кусту,
Дышала роза молодая.</text><name>Вечер в июне</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Грифельные доски,
парты в ряд,
сидят подростки,
сидят - зубрят:
"Четырежды восемь -
тридцать два".
(Улица - осень,
жива едва...)
- Дети, молчите.
Кирсанов, цыц!..
сыплет учитель
в изгородь лиц.
Сыплются рокотом
дни подряд.
Вырасту доктором
я (говорят).
Будет нарисовано
золотом букв:
"ДОКТОР КИРСАНОВ,
прием до двух".
Плача и ноя,
придет больной,
держась за больное
место: "Ой!"
Пощупаю вену,
задам вопрос,
скажу: - Несомненно,
туберкулез.
Но будьте стойки.
Вот вам приказ:
стакан касторки
через каждый час!
Ах, вышло иначе,
мечты - пустяки.
Я вырос и начал
писать стихи.
Отец голосил:
- Судьба сама -
единственный сын
сошел с ума!..
Что мне семейка -
пускай поют.
Бульварная скамейка -
мой приют.
Хожу, мостовым
обминая бока,
вдыхаю дым
табака,
Ничего не кушаю
и не пью -
слушаю
стихи и пою.
Греми, мандолина,
под уличный гам...
Не жизнь, а малина -
дай
бог
вам!</text><name>Моя автобиография</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from></date_from><text>Пустыня... песок раскаленный и зной...
Шатер полосатый разбит надо мной...
Сижу я у входа, качая дитя,
Пою я,— и ветер мне вторит, свистя...
И вижу я,— кто-то несется ко мне
На черном, как уголь, арабском коне,
Рисуясь на склоне небес голубом,
В чалме драгоценной с алмазным пером.
«Привет тебе, путник! В шатер мой войди,
Останься, коль долог твой путь впереди;
Я фиников лучших для гостя нарву,
И миррой твою умащу я главу.
Я мех твой наполню струею вина...
Властитель уехал,— войди,— я одна...
Привет тебе, гость мой, посланный судьбой,
Да внидут и мир, и отрада с тобой!»
«Устал я,— он молвил,— и путь мой далек,
В край солнца и роз я спешу на восток...
Но некогда медлить... я еду... прощай!..
Один поцелуй лишь на счастье мне дай!»
Прозрачную ткань отвела я с чела
И с тихим смущеньем к нему подошла...
И вот наклонился ко мне он с коня
И обнял так крепко, так жарко меня.
И кудри его благовонной волной
Закрыли мгновенно весь мир предо мной!..
Лишь очи, как звезды, сверкали во тьме
И страстные думы рождали в уме...
И слышалось, будто сквозь облако грез;
«Умчимся со мною в край солнца и роз!»
Но острым кинжалом мне в сердце проник
Ребенка нежданно раздавшийся крик.
И руки мои опустились без сил,
И с ропотом он от меня отступил...
Как чары полудня, мелькнув предо мной,
Исчезли и всадник, и конь вороной...
И замерли звуки манящих речей,
Что сладко в душе трепетали моей,—
Их ветер пустыни унес без следа
Далеко... далеко... навек... навсегда...</text><name>Полуденные чары</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from></date_from><text>К светилам в безрассудной вере
Все мнишь ты богом возойти,
Забыв, что темным нюхом звери
Провидят светлые пути.
И мудр слизняк, в спираль согнутый,
Остры без век глаза гадюк,
И, в круг серебряный замкнутый,
Как много тайн плетет паук!
И разлагают свет растенья,
И чует сумрак червь в норе...
А ты - лишь силой тяготенья
Привязан к стынущей коре.
Но бойся дня слепого гнева:
Природа первенца сметет,
Как недоношенный из чрева
Кровавый безобразный плод.
И повелитель Вавилона,
По воле Бога одичав,
На кряжах выжженного склона
Питался соком горьких трав.
Стихии куй в калильном жаре,
Но духом, гордый царь, смирись
И у последней слизкой твари
Прозренью темному учись!</text><name>Человек</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from>1960</date_from><text>Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
Я любил, размышлял, воевал.
Кое-где побывал, кое-что повидал,
Иногда и счастливым бывал.
Гнев меня обошел, миновала стрела,
А от пули - два малых следа.
И беда отлетала, как капля с крыла;
Как вода, расступалась беда.
Взял один перевал, одолею второй,
Хоть тяжел мой заплечный мешок.
Что же там, за горой? Что же там - под горой?
От высот побелел мой висок.
Сорок лет. Где-то будет последний привал?
Где прервется моя колея?
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
И не допита чаша сия.</text><name>Сорок лет...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>В газете каждой их ругают
весьма умело и умно,
тех человеков, что играют,
придя с работы, в домино.
А я люблю с хорошей злостью
в июньском садике, в углу,
стучать той самой черной костью
по деревянному столу.
А мне к лицу и вроде впору
в кругу умнейших простаков
игра матросов, и шахтеров,
и пенсионных стариков.
Я к ним, рассержен и обижен,
иду от прозы и стиха
и в этом, право же, не вижу
самомалейшего греха.
Конечно, все культурней стали,
но населяют каждый дом
не только Котовы и Тали,
не все Ботвинники притом.
За агитацию — спасибо!
Но ведь, мозгами шевеля,
не так-то просто сделать «рыбу»
или отрезать два «дупля».</text><name>В защиту домино</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1832</date_from><text>Игра военных суматох,
Добыча яростной простуды,
В дыму лучинных облаков,
Среди горшков, бабья, посуды,
Полуразлегшись на доске
Иль на скамье, как вам угодно,
В избе негодной и холодной,
В смертельной скуке и тоске
Пишу к вам, ветреные други!
Пишу — и больше ничего,—
И от поэта своего
Прошу не ждать другой услуги.
Я весь — расстройство... Я дышу,
Я мыслю, чувствую, пишу,
Расстройством полный; лишь расстройство
В моем рассудке и уме...
В моем посланьи и письме
Найдете вы лишь беспокойство!
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
И этот приступ неприродный
Вас удивят, наверно, вдруг.
Но, не трактуя слишком строго,
Взглянув в себя самих немного,
Мое безумство не виня,
Вы не осудите меня.
Я тот, чем был, чем есть, чем буду,
Не пременюсь, непременим...
Но ах! когда и где забуду,
Что роком злобным я гоним?
Гоним, убит, хотя отрада
Идет одним со мной путем,
И в небе пасмурном награда
Мне светит радужным лучом.
«Я пережил мои желанья!» —
Я должен с Пушкиным сказать,
«Минувших дней очарованья»
Я должен вечно вспоминать.
Часы последних сатурналий,
Пиров, забав и вакханалий,
Когда, когда в красе своей
Изменят памяти моей?
Я очень глуп, как вам угодно,
Но разных прелестей Москвы
Я истребить из головы
Не в силах... Это превосходно!
Я вечно помнить буду рад:
«Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд».
Моя душа полна мечтаний,
Живу прошедшей суетой,
И ряд несчастий и страданий
Я заменять люблю игрой
Надежды ложной и пустой.
Она мне льстит, как льстит игрушка
Ребенку в праздник годовой,
Или как льстит бостон и мушка
Девице дряхлой и седой,—
Хоть иногда в тоске бессонной
Ей снится образ жениха;
Или как запах благовонный
Льстит вялым чувствам старика.
Вот всё, что гадкими стихами
Поэт успел вам написать,
И за небрежными строками
Блестит безмолвия печать...
В моей избе готовят ужин,
Несут огромный чан ухи,
Стол ямщикам голодным нужен —
Прощайте, други и стихи!
Когда же есть у вас забота
Узнать, когда и где охота
Во мне припала до пера,—
В деревне Лысая гора.</text><name>К друзьям</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Люди ездили по свету,
Усадив себя в карету.
Но пришел двадцатый век -
Сел в машину человек.
Тут пошло такое дело!
В городах затарахтело.
Шум моторов, шорох шин -
Мчатся тысячи машин.
В паровые тихоходы
Забирались пешеходы.
И могли они в пути
На ходу легко сойти.
А теперь под стук колес
Нас везет электровоз.
Не успел двух слов сказать -
Смотришь: надо вылезать!
Корабли такими были -
Как игрушечные, плыли.
Плыли месяц, плыли год...
Появился пароход!
А сегодня в океаны
Выплывают великаны.
Удивляет белый свет
Быстрота морских ракет.
Лишь одним ветрам послушный,
Поднимался шар воздушный.
Человек умел мечтать,
Человек хотел летать!
Миновал за годом год...
Появился самолет!
В кресло сел, завтрак съел.
Что такое? Прилетел!
Ну, а это, ну, а это -
Кругосветная ракета!
От кареты до ракет!
Это чудо или нет?</text><name>От кареты до ракеты</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Никогда не учился в школах,
только множество курсов прошел:
очень быстрых, поспешных,
скорых,
все с оценкою «хорошо».
Очень трудно учиться отлично.
А четверки легче дают.
А с четверкой уже прилично
и стипендию выдают.
С этим странным, мерным гулом
в голове
ото всех наук
стал стальным, железным,
чугунным,
но ученым
не стал
мой друг.
Стал он опытным.
Стал он дошлым,
стал привычным и даже точным.
Ото всех переподготовок
стал он гнуч, и тягуч, и ковок.
И не знания,
только сведения
застревали в его мозгу.
Вот и все, что до общего сведения
довести о нем я могу.</text><name>Карандашный набросок</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1909</date_from><text>Люби меня, люби, холодная луна!
Пусть в небе обо мне твой рог жемчужный трубит,
Когда восходишь ты, ясна и холодна.
На этой злой земле никто меня не любит.
Да будет ночь твоя в мерцании светил!
Отверженец земли, тоскующий и кроткий,
О, сколько раз во тьме я за тобой следил,
Любуяся твоей стремительною лодкой!
Потом я шел опять в докучный рокот дня,—
И труд меня томил, и путь мой был бесцелен,
Твой свет в моей душе струился мглисто-зелен.
Холодная луна, люби, люби меня!</text><name>Люби меня, люби, холодная луна!..</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1976</date_from><text>Поэзия гипотез,
Наш голод утоли:
Дай заглянуть в колодезь,
В черновики твои!
Друг к дружке жмутся рифмы
В темнице вялых строк,
И проклинают нимфы
Бумажный свой острог,
О будущем заботясь,
Куда же ты ведешь,
Поэзия гипотез,
Седую молодежь?
Век числится двадцатым,
Но в восемьдесят лет
Не разглядел конца там
Знакомый твой поэт.
Поэзия гипотез,
Твой безъязыкий гул,
Неправленый твой оттиск
Он в печку зашвырнул.</text><name>Покорнейшая просьба</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>Сказки</item></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>I
Маленькие дети!
Ни за что на свете
Не ходите в Африку,
В Африку гулять!
В Африке акулы,
В Африке гориллы,
В Африке большие
Злые крокодилы
Будут вас кусать,
Бить и обижать,-
Не ходите, дети,
В Африку гулять.
В Африке разбойник,
В Африке злодей,
В Африке ужасный
Бар-ма-лей!
Он бегает по Африке
И кушает детей -
Гадкий, нехороший, жадный Бармалей!
И папочка и мамочка
Под деревом сидят,
И папочка и мамочка
Детям говорят:
"Африка ужасна,
Да-да-да!
Африка опасна,
Да-да-да!
Не ходите в Африку,
Дети, никогда!"
Но папочка и мамочка уснули вечерком,
А Танечка и Ванечка - в Африку бегом,-
В Африку!
В Африку!
Вдоль по Африке гуляют.
Фиги-финики срывают,-
Ну и Африка!
Вот так Африка!
Оседлали носорога,
Покаталися немного,-
Ну и Африка!
Вот так Африка!
Со слонами на ходу
Поиграли в чехарду,-
Ну и Африка!
Вот так Африка!
Выходила к ним горилла,
Им горилла говорила,
Говорила им горилла,
Приговаривала:
"Вон акула Каракула
Распахнула злую пасть.
Вы к акуле Каракуле
Не хотите ли попасть
Прямо в па-асть?"
"Нам акула Каракула
Нипочём, нипочём,
Мы акулу Каракулу
Кирпичом, кирпичом,
Мы акулу Каракулу
Кулаком, кулаком!
Мы акулу Каракулу
Каблуком, каблуком!"
Испугалася акула
И со страху утонула,-
Поделом тебе, акула, поделом!
Но вот по болотам огромный
Идёт и ревёт бегемот,
Он идёт, он идёт по болотам
И громко и грозно ревёт.
А Таня и Ваня хохочут,
Бегемотово брюхо щекочут:
"Ну и брюхо,
Что за брюхо -
Замечательное!"
Не стерпел такой обиды
Бегемот,
Убежал за пирамиды
И ревёт,
Бармалея, Бармалея
Громким голосом
Зовёт:
"Бармалей, Бармалей, Бармалей!
Выходи, Бармалей, поскорей!
Этих гадких детей, Бармалей,
Не жалей, Бармалей, не жалей!"
II
Таня-Ваня задрожали -
Бармалея увидали.
Он по Африке идёт,
На всю Африку поёт:
"Я кровожадный,
Я беспощадный,
Я злой разбойник Бармалей!
И мне не надо
Ни мармелада,
Ни шоколада,
А только маленьких
(Да, очень маленьких!)
Детей!"
Он страшными глазами сверкает,
Он страшными зубами стучит,
Он страшный костёр зажигает,
Он страшное слово кричит:
"Карабас! Карабас!
Пообедаю сейчас!"
Дети плачут и рыдают,
Бармалея умоляют:
"Милый, милый Бармалей,
Смилуйся над нами,
Отпусти нас поскорей
К нашей милой маме!
Мы от мамы убегать
Никогда не будем
И по Африке гулять
Навсегда забудем!
Милый, милый людоед,
Смилуйся над нами,
Мы дадим тебе конфет,
Чаю с сухарями!"
Но ответил людоед:
"Не-е-ет!!!"
И сказала Таня Ване:
"Посмотри, в аэроплане
Кто-то по небу летит.
Это доктор, это доктор,
Добрый доктор Айболит!"
Добрый доктор Айболит
К Тане-Ване подбегает,
Таню-Ваню обнимает
И злодею Бармалею,
Улыбаясь, говорит:
"Ну, пожалуйста, мой милый,
Мой любезный Бармалей,
Развяжите, отпустите
Этих маленьких детей!"
Но злодей Айболита хватает
И в костёр Айболита бросает.
И горит, и кричит Айболит:
"Ай, болит! Ай, болит! Ай, болит!"
А бедные дети под пальмой лежат,
На Бармалея глядят
И плачут, и плачут, и плачут!
III
Но вот из-за Нила
Горилла идёт,
Горилла идёт,
Крокодила ведёт!
Добрый доктор Айболит
Крокодилу говорит:
"Ну, пожалуйста, скорее
Проглотите Бармалея,
Чтобы жадный Бармалей
Не хватал бы,
Не глотал бы
Этих маленьких детей!"
Повернулся,
Улыбнулся,
Засмеялся
Крокодил
И злодея
Бармалея,
Словно муху,
Проглотил!
Рада, рада, рада, рада детвора,
Заплясала, заиграла у костра:
"Ты нас,
Ты нас
От смерти спас,
Ты нас освободил.
Ты в добрый час
Увидел нас,
О добрый
Крокодил!"
Но в животе у Крокодила
Темно, и тесно, и уныло,
И в животе у Крокодила
Рыдает, плачет Бармалей:
"О, я буду добрей,
Полюблю я детей!
Не губите меня!
Пощадите меня!
О, я буду, я буду, я буду добрей!"
Пожалели дети Бармалея,
Крокодилу дети говорят:
"Если он и вправду сделался добрее,
Отпусти его, пожалуйста, назад!
Мы возьмём с собою Бармалея,
Увезём в далёкий Ленинград!"
Крокодил головою кивает,
Широкую пасть разевает,-
И оттуда, улыбаясь, вылетает Бармалей,
А лицо у Бармалея и добрее и милей:
"Как я рад, как я рад,
Что поеду в Ленинград!"
Пляшет, пляшет Бармалей, Бармалей!
"Буду, буду я добрей, да, добрей!
Напеку я для детей, для детей
Пирогов и кренделей, кренделей!
По базарам, по базарам буду, буду я гулять!
Буду даром, буду даром пироги я раздавать,
Кренделями, калачами ребятишек угощать.
А для Ванечки
И для Танечки
Будут, будут у меня
Мятны прянички!
Пряник мятный,
Ароматный,
Удивительно приятный,
Приходите, получите,
Ни копейки не платите,
Потому что Бармалей
Любит маленьких детей,
Любит, любит, любит, любит,
Любит маленьких детей!"</text><name>Бармалей</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1957</date_from><text>Ты спрашивала шепотом:
"А что потом?
А что потом?"
Постель была расстелена,
и ты была растеряна...
Но вот идешь по городу,
несешь красиво голову,
надменность рыжей челочки,
и каблучки-иголочки.
В твоих глазах -
насмешливость,
и в них приказ -
не смешивать
тебя
с той самой,
бывшею,
любимой
и любившею.
Но это -
дело зряшное.
Ты для меня -
вчерашняя,
с беспомощно забывшейся
той челочкою сбившейся.
И как себя поставишь ты,
и как считать заставишь ты,
что там другая женщина
со мной лежала шепчуще
и спрашивала шепотом:
"А что потом?
А что потом?"</text><name>Ты спрашивала шепотом...</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1927</date_from><text>Время нынче такое: человек не на месте,
И земля уж, как видно, не та под ногами.
Люди с богом когда-то работали вместе,
А потом отказались: мол, справимся сами.
Дорогая старушка! Побеседовать не с кем вам.
Как поэт, вы от массы прохожих оторваны...
Это очень опасно - в полдень по Невскому
Путешествие с правой на левую сторону...
В старости люди бывают скупее -
Вас трамвай бы за мелочь довез без труда,
Он везет на Васильевский за семь копеек,
А за десять копеек - черт знает куда!
Я стихи свои нынче переделываю заново,
Мне в редакции дали за них мелочишку.
Вот вам деньги. Возьмите, Марья Ивановна!
Семь копеек - проезд,
про запасец - излишки...
Товарищ! Певец наступлений и пушек,
Ваятель красный человеческих статуй,
Прости меня! - я жалею старушек,
Но это - единственный мой надостаток.</text><name>Старушка</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Душа, вчера недужная,
На солнце — солнце новое —
Раскрыла очи синие
И видит, оробелая,
Сквозь гроздие лиловое,
Что в небе вьет глициния:
Сверкает даль жемчужная,
Летает чайка белая.
И путь сребра чеканного
Висит над гладью струйного;
И вестью обновления
Колокола доносятся:
С хвалою аллилуйного
В прибрежные селения
Из плена светотканного
Не души ль милых просятся?</text><name>Выздоровление</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1918</date_from><text>Ночью такие звезды!
Любимые, покинутые, счастливые, разлюбившие
На синей площади руками ловят воздух,
Шарят в комнате, на подушке теплой ищут.
Кого? его ль? себя? или только второго человека?
Так ищут! так плачут! так просят!
И от стоустого жаркого ветра
Колышутся звездные рощи.
Звезды опустились, под рукой зашелестели
И вновь цветут — не здесь, а там!.. Прости! не мучай!
Только всё еще от смятых постелей
Подымаются молящие руки.
Верная жена отрывает руки от шитья.
Щеки застилает сухая белизна.
Стали глаза, не сойдут, стоят.
Шепчет она:
«Что же, радуйся моей верной верности!
Я ль согрешу? а сердце горит,
Бедное, неумное сердце.
Ну, бери! бери! бери!»
Двое на тесной кровати.
Взбухли жилы. Смертный пот.
И таких усилий тяжкий вздох.
С кем вы тягаетесь, страшные ратники?
Нет, это не осаждают крепость,
Не барку тянут, не дробят гранит —
Это два бедных человека
Всё хотят еще стать одним.
Гм! Гм!
Всё весьма прекрасно в мире:
Раздеваться, целоваться, спать,
Вставать, одеваться, раздеваться опять.
2 x 2 = 4.
5 x 5 = 25.
Господи, спасибо! Есть любовь ясная!
И куцая гимназистка шестого класса,
Вот и она подойдет, пригубит.
И бьются под узким передником девичьи груди.
«Я хотела вас просить об одном...
Только не смейтесь... это так глупо... нет, не выходит...
Я скажу, не теперь... потом...
Не зовите меня... просто Марусей...
Ну и сказала... всё равно... пусть!..»
Легче гору поднять — так трудно!
Что это? Его глаза или море?
И жадно пьют пухлые губы
Нашу сладкую горечь.
Пей! Никогда не забыть эту боль, испуг
И щемящую грусть этих розовых губ...
Там, в моем Париже, на террасе ресторана,
Как звезда на заре, доцветает дама,
И от гаснущего газа, и от утреннего света
Еще злее губы фиолетовые,
И, облизывая ложечку — каштановый крем,—
Ей хочется вытянуться, ногой достать спинку кровати,
И горько шепчет она: «Je t'aime! Je t'aime!»
Ему? или ложечке? или заре, над городом плачущей?
И где-то в эту же ночь
Папуас под себя подбирает папуаску.
Господи, спасибо! ведь есть любовь.
Любовь такая ясная!
Мы полем шли. Остановились оба сразу.
Глядеть — не глядели. Ждать — не ждали.
Горько пахла земля сухая.
Разве мы знали,
Чьих слез она чает?
Мы стояли. Мы не знали. Ничего не знали.
Мы друг друга искали.
Будто не стоим мы рядом, будто меж нами
Весь мир с морями, с холмами, с полями.
Губы дышали зноем земли.
«Ты здесь? ты здесь?» —
Пальцы спрашивали
И нашли.
Господи, спасибо! ведь есть
Любовь такая тяжкая!
Наши слезы смешались — где мои? где твои?
Горько пахла земля, но земля ли? и где мы?
Боже, разве мало такой любви,
Чтоб напоить всю жаждущую землю?
«Ты видишь?» — «Да, землю и тебя».
Ты засмеялась, слезы всё бежали, легкие слезы.
А после спросил я:
«Ты видишь?» — «Да, тебя и звезды».
Звезды?
Не знаю! не помню!
Вот они распускаются, электрические розаны,
Газа голубые пионы.
У окна Танечка.
Тощей грудью прижавшись к книжечке,
Поет: «Я жду лобзания!»
— «Танечка, вы дома?» — «Нет их, сейчас вышли».
Жадные ворота губами чмокают.
Телефон визжит: «Я приду! я приду сама».
И, корчась от похоти,
Кидаются друг на друга раскаленные дома.
Господи, спасибо! есть любовь тяжкая.
Петр Николаевич, жена — Наташа.
Спальня ампир, ампир ночной столик.
Ночь? Но сколько их было, сколько?
«Скучно. Пойти бы, что ли, в театр...»
И скучно блестят лифчика пряжки.
Но что это? слово? или только улыбка,
Усмешка привычных скучающих губ?
И бьются они — две рыбы
На берегу.
И на знакомой кровати
Он, проживший с ней столько лет,
Знающий каждую пуговку ее платья,
Каждый вздох ее сонных век,
Вдруг ищет, ловит, удивленный,
Кричит: «Наташа, неужто ты? еще! еще!»
А на стуле, как каждую ночь, белье,
Как каждую ночь, лампадка дрожит у иконы.
«Наташа! Наташа!
Это ль не наша первая ночь?»
Господи, спасибо! ведь есть любовь
Такая тяжкая!
«Вот где свет... по трешнице заплатим
Чтоб всю ночь... уж мы раскошелимся...
Ну, ты! раскручивай тряпки!
Выкладай свои прелести!
Уж ты, сучка потертая,
По-ученому повертывайся!»
За окном желтый снег и весна.
Талый снег — ему умереть...
Ах, она возьмет этот красный фонарь,
Будет он вместо сердца гореть.
Будет жечь и вздыхать, будет круглый и красный
Ночью жить, а к утру погаснет...
Трясет еще девку, но на черных губах стынет ругань.
Нельзя ни уйти, ни забыть, ни укрыться.
И грубые руки бьются испуганно,
Будто крылья самой нежной птицы.
Мутит от кислого пива, от пудры вонючей.
Перед ним — грязный тюфяк, перед ней — потолок.
Но держат они еще один лучик...
«Отчего так светло?»
— «Не знаю, еще ночь».
— «Это с улицы...» — «Как тебя звать?» — «Машкой».
Господи, спасибо! Ведь есть любовь,
Любовь такая тяжкая!
Ты сидела в кафе, и газа отблеск синий
Был на всем: на твоем лице, на стакане вина,
на пальцах дам,
Будто смерть. И когда я повторял твое грустное
нормандское имя,
Мне казалось, что мы уже не здесь, а там.
И две тонкие рюмки, встречаясь,
Под чей-то пьяный смех,
Пели нам о светлом рае,
Где ни арф, ни цветов, только синий свет.
Ты встала. Мы шли долго, молча, не смея умереть,
Как каторжники шли. Куда?— разве мы спрашивали...
И грустно звенела цепь
Любви нашей.
Я клевал губы трудные твои,
Слушал, как неровно бьется сердце.
Где же рай? где же радость не быть, не быть?
Где же смерть?
Вот близко! сейчас не станет!
Целую. Но я. И это мое.
Страшный ангел держал меж нашими устами
Меча своего лезвие.
Ничего, ничего не будет!..
Но тоска любви горяча,
Она растопила сталь меча.
«Любишь?..»
Рассвело. Голые, светлые, мы в окошко глядели.
Торговки пели, гремели телеги, где-то кричал петух.
Господи, мы закончили, как нам было велено,
Тяжкий труд.
Какая радость! Вот выползает красное солнце...
Господи, спасибо! есть любовь темная.
Еще свеча горела бесцельная,
Слабый огонек средь золота зари.
Ты тихо попросила, я расслышал еле-еле:
«Не туши... пусть горит...»
В поздний час,
Умирая в темных больницах,
Не веря, что утро может настать,
Всеми забытые,
Люди
Кричат.
Кажется, этот крик даже солнце разбудит,
И встанет заря.
И души, что плоть не вмещает,
Прорвут великий мрак,
Разольются точно реки, светом райским
Наши дни осеребрят.
В ответ из спален, из ночлежек, из блудилищ
Раздается такой же страстный крик,
Всех, кто, сливаясь, не слились,
Всех, кто, не любя, любили,
Всех, кто ждет не дождется зари.
«Милый,
Если можешь — умри!..»
Будто на катафалке, на пышной кровати
Старой актрисы
Птичкой бьется, тихо плачет
No. 305-ый — бледный гимназистик.
Мальчик дышит духами — вся комната полна сирени.
Но вот еще запах смутный, тревожный,
Будто голубые цветики тления
Зацветают на холеной коже.
А ей страшно — с каждым годом всё легче гнутся
колени,
Всё круче путь,
И всё меньше, меньше времени
Хоть на миг приподняться, взглянуть.
«Вот еще падаю... Кто подымет...
Так в грязи и приду, даже черти шарахнутся прочь...
Нет, не могу!.. Боже, смертным потом вымой
Эту всё испытавшую плоть!»
Молчат. Эта ночь надолго, навеки.
Окна завешены, заперта дверь.
Двое. Но с ними третий.
Ночь? Или смерть?
И старуха и мальчик встречают, нежно обнявшись,
Радость, последнюю радость нашу.
Всю ночь солдат измывался над бабой,
Теперь запотел, изошел. Лежат они рядышком.
И скучно...
И каждый о своем говорит, а другой не слушает.
«Утром в баню схожу помыться...
А там крышка — на позиции...
А как прошлой весной Федьку засыпало,
Только разок икнул — вот и пойми тут...
Скажешь, поняла?..»
— «Говорю тебе, девочка у меня померла.
Глаша, Глафира...
Шесть рублей за нее платила...»
Скучно. А там конец...
«Вот и я помру — чего зря мучаться...»
Что-то белое копошится в окне.
Она придет. Она неминучая.
Белое расползлось. Где же ночь?
Баба баюкает солдатика: «Милый, вот и все померли...»
Господи, спасибо — ведь есть любовь,
Любовь такая темная!
«Ласкай меня, ласкай, как хочешь!
А вчера ночью...»
Ты говорила: так меня ласкал другой, так третий...
И любили нелюбящие, и ласкали неласковые,
И не знали, зачем мы вместе,
И не могли друг от друга оторваться.
И в душной натопленной комнате
Было всё, но не было радости.
И души бились об окна темные,
Слабые бабочки,
Бились и падали.
Даже слова бесстыдные
Не могли заглушить легких крылышек треск.
«Открой электричество... ничего не видно...»
— «Спи!» И вот рассвет.
Ты дремала. Твоя грудь, плечи, руки
Были в легком предрассветном серебре.
Боже, знаю — будет искуплен
И этот, и этот грех,
Когда в смертный час буду прыгать, биться,
Чтоб всего себя отдать.
И к тебе придет, Господь,
Душа моя. Жизнь покажется грустной, милой, далекой,
И скажу я: Господи, спасибо — ведь есть любовь,
Любовь такая легкая!</text><name>Прославление земной любви</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Есть и в моем страдальческом застое
Часы и дни ужаснее других...
Их тяжкий гнет, их бремя роковое
Не выскажет, не выдержит мой стих.
Вдруг все замрет. Слезам и умиленью
Нет доступа, все пусто и темно,
Минувшее не веет легкой тенью,
А под землей, как труп, лежит оно.
Ax, и над ним в действительности ясной,
Но без любви, без солнечных лучей,
Такой же мир бездушный и бесстрастный,
Не знающий, не помнящий о ней.
И я один, с моей тупой тоскою,
Хочу сознать себя и не могу -
Разбитый челн, заброшенный волною
На безымянном диком берегу.
О господи, дай жгучего страданья
И мертвенность души моей рассей:
Ты взял ее, но муку вспоминанья,
Живую муку мне оставь по ней,-
По ней, по ней, свой подвиг совершившей
Весь до конца в отчаянной борьбе,
Так пламенно, так горячо любившей
Наперекор и людям и судьбе,-
По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
Но и себя не давшей победить,
По ней, по ней, так до конца умевшей
Страдать, молиться, верить и любить.</text><name>Есть и в моем страдальческом застое...</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Еще дуют холодные ветры
И наносят утренни морозы.
Только что на проталинах весенних
Показались ранние цветочки,
Как из чудного царства воскового,
Из душистой келейки медовой
Вылетела первая пчелка,
Полетела по ранним цветочкам
О красной весне поразведать,
Скоро ль будет гостья дорогая,
Скоро ли луга позеленеют,
Скоро ль у кудрявой у березы
Распустятся клейкие листочки,
Зацветет черемуха душиста.</text><name>Еще дуют холодные ветры...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1910</date_from><text>Плотно заперта банка.
Можно всю ночь мечтать.
Можно, встав спозаранка,
То же начать опять.
Можно и с пауками
Играть, полезть к ним в сеть.
Можно вместе с мечтами
Весело умереть.</text><name></name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Жюлю Лафоргу
С моноклем, с бахромою на штанах,
С пороком сердца и с порочным сердцем
Ехидно мним: планеты и луна
Оставлены Лафоргом нам в наследство.
Вот мы ползем по желобу, мяуча.
Спят крыши, как чешуйчатые карпы,
И важно ходит, завернувшись в тучу,
Хвостатый черт, как циркуль вдоль по карте.
Лунатики уверенно гуляют,
Сидят степенно домовые в баках,
Крылатые собаки тихо лают.
Мы мягко улетаем на собаках.
Блестит внизу молочная земля,
И ясно виден искрометный поезд.
Разводом рек украшены поля,
А вот и море, в нем воды по пояс.
Вожатые забрали высоту,
Хвост задирая, как аэропланы,
И на Венеру мы летим - не ту,
Что нашей жизни разбивает планы.
Синеет горный неподвижный нос,
Стекло озер под горными тенями.
Нас радость потрясает как поднос,
Снижаемся с потухшими огнями.
На ярком солнце для чего огни?
Но уж летят, а там ползут и шепчут
Стрекозы-люди, бабочки они,
Легки, как слезы, и цветка не крепче.
Вот жабы скачут, толстые грибы,
Трясясь встают моркови на дыбы,
И с ними вместе, не давая тени,
Зубастые к нам тянутся растенья.
И шасть-жужжать и шасть-хрустеть, пищать,
Целуются, кусаются - ну ад!
Свистит трава как розовые змеи.
А кошки! Описать их не сумею.
Мы пойманы, мы плачем, мы молчим.
Но вдруг с ужасной скоростью темнеет.
Замерзший дождь, лавины снежной дым.
Наш дирижабль уже лететь не смеет.
Пропала насекомых злая рать,
А мы, мы вытянулись умирать.
Замкнулись горы, синий морг над нами.
Окованы мы вечностью и льдами.</text><name>Другая планета</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Все эти страшные слова: сноха, свекровь,
Свекор, теща, деверь, зять
и, Боже мой, золовка -
Слепые, хриплые, тут ни при чем любовь,
О ней, единственной, и вспоминать неловко.
Смотри-ка, выучил их, сам не знаю как.
С какою радостью, когда умру, забуду!
Глядят, дремучие, в непроходимый мрак,
Где душат шепотом и с криком бьют посуду.
Ну, улыбнись! Наш век, как он ни плох, хорош
Тем, что, презрев родство,
открыл пошире двери
Для дружбы,
выстуженной сквозняками сплошь.
Как там у Зощенко? Прощай, товарищ деверь!
Какой задуман был побег, прорыв, полет,
Звезда - сестра моя, к другим мирам и меркам,
Не к этим, дышащим тоской земных забот
Посудным шкафчикам и их поющим дверкам!
Отдельно взятая, страна едва жива.
Жене и матери в одной квартире плохо.
Блок умер. Выжили дремучие слова:
Свекровь, свояченица, кровь, сноха, эпоха.
* См. А. Блок.</text><name>Все эти страшные слова...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Какая ночь! Я не могу.
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело,-
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
Любить лишь можно только раз,
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы -
На этих липах снег да иней.
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я - другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.
Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.</text><name>Какая ночь! Я не могу...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1821</date_from><text>К востоку я стремлюсь душою!
Прелестная впервые там
Явилась в блеске над землею
Обрадованным небесам.
Как утро нового творенья,
Она пленительна пришла
И первый пламень вдохновенья
Струнами первыми зажгла.
Везде любовь ее встречает;
Цветет ей каждая страна;
Но всюду милый сохраняет
Обычай родины она.
Так пролетела здесь, блистая
Востока пламенным венцом,
Богиня песней молодая
На паланкине золотом.
Как свежей утренней порою
В жемчуге утреннем цветы,
Она пленяла красотою,
Своей не зная красоты.
И нам с своей улыбкой ясной,
В своей веселости младой,
Она казалася прекрасной
Всеобновляющей весной.
Сама гармония святая -
Ее, как мнилось, бытие,
И мнилось, душу разрешая,
Манила в рай она ее.
При ней все мысли наши - пенье!
И каждый звук ее речей,
Улыбка уст, лица движенье,
Дыханье, взгляд - все песня в ней.</text><name>Явление поэзии в виде Лалла Рук</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Любить — это прежде всего отдавать.
Любить — значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.
Любить — это только глаза открыть
И сразу подумать еще с зарею:
Ну чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!
Любить — значит страстно вести бои
За верность и словом, и каждым взглядом,
Чтоб были сердца до конца свои
И в горе и в радости вечно рядом.
А ждет ли любовь? Ну конечно, ждет!
И нежности ждет и тепла, но только
Подсчетов бухгалтерских не ведет:
Отдано столько-то, взято столько.
Любовь не копилка в зашкафной мгле.
Песне не свойственно замыкаться.
Любить — это с радостью откликаться
На все хорошее на земле!
Любить — это видеть любой предмет,
Чувствуя рядом родную душу:
Вот книга — читал он ее или нет?
Груша... А как ему эта груша?
Пустяк? Отчего? Почему пустяк?!
Порой ведь и каплею жизнь спасают.
Любовь — это счастья вишневый стяг,
А в счастье пустячного не бывает!
Любовь — не сплошной фейерверк страстей.
Любовь — это верные в жизни руки,
Она не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.
Любить — значит истину защищать,
Даже восстав против всей вселенной.
Любить — это в горе уметь прощать
Все, кроме подлости и измены.
Любить — значит сколько угодно раз
С гордостью выдержать все лишенья,
Но никогда, даже в смертный час,
Не соглашаться на униженья!
Любовь — не веселый бездумный бант
И не упреки, что бьют под ребра.
Любить — это значит иметь талант,
Может быть, самый большой и добрый.
И к черту жалкие рассужденья,
Все чувства уйдут, как в песок вода.
Временны только лишь увлеченья.
Любовь же, как солнце, живет всегда!
И мне наплевать на циничный смех
Того, кому звездных высот не мерить.
Ведь эти стихи мои лишь для тех,
Кто сердцем способен любить и верить!</text><name>Слово о любви</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1923</date_from><text>Мне снился накатанный шинами мокрый асфальт.
Косматое море, конец путешествия, ветер -
И девушка рядом. И осень. И стонущий альт
Какой-то сирены, какой-то последней на свете.
Мне снилось ненастье над палубным тентом, и пир,
И хлопанье пробок, и хохот друзей. И не очень
Уже веселились. А все-таки сон торопил
Вглядеться в него и почувствовать качество ночи!
И вот уже веса и контуров мы лишены.
И наше свиданье - то самое первое в мире,
Которое вправе хотеть на земле тишины
И стоит, чтоб ради него города разгромили.
И чувствовал сон мой, что это его ремесло,
Что будет несчастен и все потеряет навеки.
Он кончился сразу, едва на земле рассвело.
Бил пульс, как тупая машина, в смеженные веки.</text><name>Мне снился накатанный шинами мокрый асфальт...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1927</date_from><text>На фабрике немецкой, вот сейчас,-
Дай рассказать мне, муза, без волненья!
на фабрике немецкой, вот сейчас,
все в честь мою, идут приготовленья.
Уже машина говорит: "Жую,
бумажную выглаживаю кашу,
уже пласты другой передаю".
Та говорит: "Нарежу и подкрашу".
Уже найдя свой правильный размах,
стальное многорукое созданье
печатает на розовых листах
невероятной станции названье.
И человек бесстрастно рассует
те лепестки по ящикам в конторе,
где на стене глазастый пароход,
и роща пальм, и северное море.
И есть уже на свете много лет
тот равнодушный, медленный приказчик,
который выдвинет заветный ящик
и выдаст мне на родину билет.</text><name>Билет</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Гром прогрохотал незрячий.
Ливень ринулся с небес...
Был я молодым,
горячим,
без оглядки в драку
лез!..
А сейчас прошло геройство,-
видимо, не те года...
А теперь я долго,
просто
жду мгновения, когда
так: не с ходу и не с маху,—
утешеньем за грехи,—
тихо
лягут на бумагу
беззащитные
стихи.</text><name>Гром прогрохотал незрячий...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1962</date_from><text>Итак, всё кончено. Я выжил.
Обмотки. В недрах вещмешка
Буханка. В тряпке соль. Я вышел,
Держась за притолку слегка.
Я приобрёл за две недели
Те утончённые черты,
Что, может быть, и в самом деле
Уже сильнее красоты.
Страданье, что огромным было,
Раздумьем тронуло чело.
Оно подглазья углубило,
У рта морщины провело.
Как тень, стоял я еле-еле...
Душа, где ты была дотоль?
Её я чуял ясно в теле,
Как хлеб в мешке, как в тряпке соль.</text><name>Выжил</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1899</date_from><text>О! Слушали ли вы
Глухое рокотанье
Меж пропастей тупых?
И океан угроз
Бессильно жалобных?
И грозы мирозданья?
Аккорды резкие
Невыплаканных слез?
О! Знаете ли вы
Пучину диссонансов,
Раскрытую, как пасть,
Между тернистых скал?
И пляску бредную
Уродливых кадансов?
И тихо плачущий
В безумстве идеал?</text><name>ПОДРАЖАНИЕ БОДЛЕРУ</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Вы не были в районной бане
В периферийном городке?
Там шайки с профилем кабаньим
И плеск,
как летом на реке.
Там ордена сдают вахтерам,
Зато приносят в мыльный зал
Рубцы и шрамы - те, которым
Я лично больше б доверял.
Там двое одноруких
спины
Один другому бодро трут.
Там тело всякого мужчины
Исчеркали
война
и труд.
Там по рисунку каждой травмы
Читаю каждый вторник я
Без лести и обмана драмы
Или романы без вранья.
Там на груди своей широкой
Из дальних плаваний
матрос
Лиловые татуировки
В наш сухопутный край
занес.
Там я, волнуясь и ликуя,
Читал,
забыв о кипятке:
"Мы не оставим мать родную!"-
У партизана на руке.
Там слышен визг и хохот женский
За деревянною стеной.
Там чувство острого блаженства
Переживается в парной.
Там рассуждают о футболе.
Там
с поднятою головой
Несет портной свои мозоли,
Свои ожоги - горновой.
Но бедствий и сражений годы
Согнуть и сгорбить не смогли
Ширококостную породу
Сынов моей большой земли.
Вы не были в раю районном,
Что меж кино и стадионом?
В той бане
парились иль нет?
Там два рубля любой билет.</text><name>Баня</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1845</date_from><text>(Посвящается И. А. Манну)
Великолепный град! пускай тебя иной
Приветствует с надеждой и любовью,
Кому не обнажен скелет печальный твой,
Чье сердце ты еще не облил кровью
И страшным холодом не мог еще обдать,
И не сковал уста тяжелой думой,
И ранней старости не положил печать
На бледный лик, суровый и угрюмый.
Пускай мечтает он над светлою рекой
Об участи, как та река, широкой,
И в ночь прозрачную, любуяся тобой,
Дремотою смежить боится око,
И длинный столб луны на зыби волн следит,
И очи шлет к неведомым палатам,
Еще дивясь тебе, закованный в гранит
Гигант, больной гниеньем и развратом.
Пускай, по улицам углаженным твоим
Бродя без цели, с вечным изумленьем,
Еще на многих он встречающихся с ним
Подъемлет взор с немым благоговеньем
И видеть думает избранников богов,
Светил и глав младого поколенья,
Пока лицом к лицу не узрит в них глупцов
Или рабов презренных униженья.
Пускай, томительным снедаемый огнем,
Под ризою немой волшебной ночи,
Готов поверить он, с притворством незнаком,
В зовущие увлажненные очи,
Готов еще страдать о падшей красоте
И звать в ее объятьях наслажденье,
Пока во всей его позорной наготе
Не узрит он недуга истощенье.
Но я — я чужд тебе, великолепный град.
Ни тихих слез, ни бешеного смеха
Не вырвет у меня ни твой больной разврат,
Ни над святыней жалкая потеха.
Тебе уже ничем не удивить меня —
Ни гордостью дешевого безверья,
Ни коловратностью бессмысленного дня,
Ни бесполезной маской лицемерья.
Увы, столь многое прошло передо мной:
До слез, до слез страдание смешное,
И не один порыв возвышенно-святой,
И не одно великое земное
Судьба передо мной по ветру разнесла,
И не один погиб избранник века,
И не одна душа за деньги продала
Свою святыню — гордость человека.
И не один из тех, когда-то полных сил,
Искавших жадно лучшего когда-то,
Благоразумно бред покинуть рассудил
Или погиб добычею разврата;
А многие из них навеки отреклись
От всех надежд безумных и опасных,
Спокойно в чьи-нибудь холопы продались.
И за людей слывут себе прекрасных.
Любуйся ж, юноша, на пышный гордый град,
Стремись к нему с надеждой и любовью,
Пока еще тебя не истощил разврат
Иль гнев твое не обдал сердце кровью,
Пока еще тебе в божественных лучах
Сияет все великое земное,
Пока еще тебя не объял рабский страх
Иль истощенье жалкое покоя.</text><name>Город (Великолепный град!..)</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1911</date_from><text>Odi et amo.
Catullus *
Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье - в одной!
О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор!
Кто магию сумрачной власти
В ее приближения влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?
Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно...
Но я повторяю: люблю!
Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг...
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!
Когда поцелуи во мраке
Вонзают в меня лезвие,
Я, как Одиссей о Итаке,
Мечтаю о днях без нее.
Но лишь Калипсо я покинул,
Тоскую опять об одной.
О горе мне! жребий я вынул,
Означенный черной чертой!
* Ненавижу и люблю (лат.). - Катулл.</text><name>Да, можно любить, ненавидя...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1857</date_from><text>Посвящается графу
Григорию Александровичу
Кушелеву-Безбородко
Rachette me fecit
Октябрь... клубятся в небе облака,
Уж утренник осеребрил слегка
Поблекшие листы березы и осины,
И окораллил кисть последую рябины,
И притупил иголки по соснам...
Пойти к пруду: там воды мертво-сонны,
Там в круг сошлись под куполом колонны
И всепечальнице земли водвигнут храм,
Храм миродержице — Церере...
Там
Я часто, по весенним вечерам,
Сидел один на каменной ступени
И в высь глядел, и в темной той выси
Одна звезда спадала с небеси
Вслед за другой мне прямо в душу... Тени
Ложилися на тихий пруд тогда
Так тихо, что не слышала вода,
Не слышали и темные аллеи
И на воде заснувшие лилеи...
Одни лишь сойка с иволгой не спят:
Тревожат песней задремавший сад,—
И этой песне нет конца и меры...
Но вечно нем громадный лик Цереры...
На мраморном подножии, в венце
Из стен зубчатых, из бойниц и башен,
Стоит под куполом, величественно-страшен,
Спокоен, и на бронзовом лице
Небесная гроза не изменит улыбки...
А очертания так женственны и гибки,
Так взгляд ее живительно-могуч,
И так дрожат в руках богини ключ
И пук колосьев, что сама природа,
А не художник, кажется, дала
Ей жизнь и будто смертным прорекла:
«Склонитесь перед ней — вот сила и свобода!»
Но вот, без мысли, цели и забот,
Обходит храм, по праздникам, народ;
На изваяние не взглянет ни единый,
И разве старожил, к соседу обратясь,
Укажет: «Вон гляди! беседку эту князь
Велел построить в честь Екатерины».</text><name>Церера</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1850</date_from><text>Habent sua fata libelli...
Я не горжусь, что светлым вдохновеньем
С рожденья Бог меня благословил,
Что душу выражать Он дал мне песнопеньем
И мир фантазии мечтам моим открыл:-
Я не горжусь, что рифмой, звуком, словом
Я чувство, мысль и страсть умею облекать;
Что юныя сердца под робким их покровом
Могу я песнею моею взволновать:-
Я не горжусь, что с лестью и хвалою
Мне свет внимал, рукоплескал порой,
Что жены русския с улыбкой и слезою
Твердят, сочувствуя, стих задушевный мой!
Я не горжусь, что зависть и жеманство
Нещадной клеветой преследуют меня.
Что бабью суетность, тщеславий мелких чванство
Презреньем искренним своим задела я:
Я не горжусь, что и враги явились,
Враги, незнавшие в лицо меня вовек!..
Что ложью на меня они вооружились,
Что мне анафему их приговор изрек...
Что зависть злобная с уловкою змеиной
На имя женское клевещет и хулит,
И им ругается,- авось-ли за-едино
Она и честнаго поэта поразит!..
Пускай их тешутся!!.. Спокойно, равнодушно,
Иду себе дорогою своей,
Живу, пою, молюсь, призванию послушна,
Вражде ответствую насмешкою моей!
Горжусь я тем, что в чистых сих страницах
Нет слова грешнаго, виновной думы нет,-
Что в песнях ли своих, в рассказах, в небылицах,
Я тихой скромности не презрела завет!
Что женщиной смиренно я осталась,
И мыслию, и словом, и душой!..
Что я лжемудрием пустым не увлекалась,
И благочестия хранила щит святой!
Горжусь я тем, что вольнодумством модным
Не заразилась мысль прозревшая моя,
Что смело языком правдивым и свободным
Пред Богом и людьми вся высказалась я!..
Горжусь я тем, что в этой книге новой
Намёка вреднаго никто не подчеркнет,
Что даже злейший враг, всегда винить готовый,
Двусмысленной в ней точки не найдет !..
Горжусь я тем, что дочери невинной
Её без страха даст заботливая мать,-
Что девушке, с душою голубиной,
Над ней дозволится и плакать и мечтать!..</text><name></name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1898</date_from><text>Усталый от дневных блужданий
Уйду порой от суеты
Воспомнить язвы тех страданий,
Встревожить прежние мечты...
Когда б я мог дохнуть ей в душу
Весенним счастьем в зимний день!
О, нет, зачем, зачем разрушу
Ее младенческую лень?
Довольно мне нестись душою
К ее небесным высотам,
Где счастье брежжит нам порою,
Но предназначено - не нам.</text><name>Усталый от дневных блужданий...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1876</date_from><text>Ты еще на жизнь имеешь право,
Быстро я иду к закату дней.
Я умру - моя померкнет слава,
Не дивись - и не тужи о ней!
Знай, дитя: ей долгим, ярким светом
Не гореть на имени моем:
Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть бойцом.
Кто, служа великим целям века,
Жизнь свою всецело отдает
На борьбу за брата-человека,
Только тот себя переживет...</text><name>Зине (Ты еще на жизнь имеешь право...)</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from></date_from><text>Взгляни: сей кипарис, как наша степь, бесплоден -
Но свеж и зелен он всегда.
Не можешь, гражданин, как пальма, дать плода?
Так буди с кипарисом сходен:
Как он, уединен, осанист и свободен.</text><name>Взгляни: сей кипарис...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1959</date_from><text>Сквозь ветра поющий полет
И волн громовые овации
Корабль моей жизни плывет
По курсу
к демобилизации.
Всю жизнь не забудется флот,
И вы, корабельные кубрики,
И море, где служба идет
Под флагом Советской Республики.
Но близок тот час, когда я
Сойду с электрички на станции.
Продолжится юность моя
В аллеях с цветами и танцами.
В труде и средь каменных груд,
В столовых, где цены уменьшены
И пиво на стол подают
Простые красивые женщины.
Все в явь золотую войдет,
Чем ночи матросские грезили...
Корабль моей жизни плывет
По морю любви и поэзии.</text><name>Поэзия</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Поликсене С. Соловьевой
Над горестной землей — пустынной и огромной,—
Больной прерывистым дыханием ветров,
Безумной полднями, облитой кровью темной
Закланных вечеров,—
Свой лик, бессмертною пылающий тоскою,
Сын старший Хаоса, несешь ты в славе дня!
Пустыни времени лучатся под стезею
Всезрящего огня.
Колючий ореол, гудящий в медных сферах,
Слепящий вихрь креста — к закату клонишь ты
И гасишь темный луч в безвыходных пещерах
Вечерней пустоты.
На грани диких гор ты пролил пурпур гневный,
И ветры — сторожа покинутой земли —
Кричат в смятении, и моря вопль напевный
Теперь растет вдали.
И стали видимы средь сумеречной сини
Все знаки скрытые, лежащие окрест:
И письмена дорог, начертанных в пустыне,
И в небе числа звезд.</text><name>Над горестной землей — пустынной и огромной...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Под хладом старости угрюмо угасал
Единый из седых орлов Екатерины.
В крылах отяжелев, он небо забывал
И Пинда острые вершины.
В то время ты вставал: твой луч его согрел,
Он поднял к небесам и крылья и зеницы
И с шумной радостью взыграл и полетел
Во сретенье твоей денницы.
Мордвинов, не вотще Петров тебя любил,
Тобой гордится он и на брегах Коцита.
Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил
Надеждам вещего пиита.
Как славно ты сдержал пророчество его!
Сияя доблестью и славой, и наукой,
В советах недвижим у места своего,
Стоишь ты, новый Долгорукой.
Так, в пенистый поток с вершины гор скатясь,
Стоит седой утес, вотще брега трепещут,
Вотще грохочет гром и волны, вкруг мутясь,
И увиваются, и плещут.
Один, на рамена поднявши мощный труд,
Ты зорко бодрствуешь над царскою казною,
Вдовицы бедный лепт и дань сибирских руд
Равно священны пред тобою.</text><name>Мордвинову</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1935</date_from><text>Старинный друг, поговорим,
Старинный друг, ты помнишь Крым?
Вообразим, что мы сидим
Под буком темным и густым.
Медуз и крабов на мели
Босые школьники нашли,
За волнорезом залегли
В глубоком штиле корабли,
А море, как веселый пес,
Лежит у отмелей и кос
И быстрым языком волны
Облизывает валуны.
Звезда похожа на слезу,
А кипарисы там, внизу,
Как две зеленые свечи
В сандалом пахнущей ночи.
Ты закурил и говоришь:
"Как пахнет ночь! Какая тишь!
Я тут уже однажды был,
Но край, который я любил,
Но Крым, который мне так мил,
Я трехдюймовками громил.
Тогда, в двадцатом, тут кругом
Нам каждый камень был врагом,
И каждый дом, и каждый куст...
Какая перемена чувств!
Ведь я теперь на берегу
Окурка видеть не могу,
Я веточке не дам упасть,
Я камешка не дам украсть.
Не потому ль, что вся земля -
От Крыма и до стен Кремля,
Вся до последнего ручья -
Теперь ничья, теперь моя?
Пусть в ливадийских розах есть
Кровь тех, кто не успел расцвесть,
Пусть наливает виноград
Та жизнь, что двадцать лет назад
Пришла, чтоб в эту землю лечь,-
Клянусь, что праздник стоит свеч!
Смотри! Сюда со связкой нот
В пижаме шелковой идет
И поднимает скрипку тот,
Кто грыз подсолнух у ворот.
Наш летний отдых весел, но,
Играя в мяч, идя в кино,
На утлом ялике гребя,
Борясь, работая, любя,
Как трудно дался этот край,
Не забывай, не забывай!.."
Ты смолк. В потемках наших глаз
Звезда крылатая зажглась.
А море, как веселый пес,
Лежит у отмелей и кос,
Звезда похожа на слезу,
А кипарисы там, внизу,
Нам светят, будто две свечи,
В сандалом пахнущей ночи...
Тогда мы выпили до дна
Бокал мускатного вина,-
Бокал за Родину свою,
За счастье жить в таком краю,
За то, что Кремль, за то, что Крым
Мы никому не отдадим.</text><name>Крым</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1840</date_from><text>Да ныне имемся во едино сердце
и соблюдем Русскую землю.
Нестор, лет. 1034
Здесь много видим мы и редкостей и славы,
Доспехов и держав, престолов и венцов;
Здесь Русская земля скрижалью величавой
Почтила подвиги исчезнувших веков,
И доблесть воинов, и мудрость государей,
И преданность граждан, и пастырей мольбу.
Здесь могут вопрошать преданья и судьбу
Историк мыслящий и страстный антикварий.
Владимир и Борис, татары и Мстислав,—
Все след оставили в таинственной палате;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но больше всех венцов, престолов золотых,
Но больше всех кольчуг, доспехов позлащенных,
И кубков дедовских, и чарок вековых,
И всех сокровищ, тут веками взгроможденных,—
Мне люб здесь меч один,— меч бедный и простой,
Без пышного герба... меч ратника стальной...
Но он один решил событья мировые;
Но в битву тысячи водил других мечей,
Победой искупил честь родины своей,—
То меч Пожарского, спасителя России!!!
Смотри же на него, боярей русских сын,
Смотри, отечества слуга и гражданин!
Благоговей пред ним и помни: чистой славы
И доблести прямой свидетель величавый,
Сей меч нам к родине велит питать любовь,
Служить и делом ей, и словом, и советом!—
Склони главу пред ним — и удались с обетом
За Русь не пощадить ни жизнь свою, ни кровь!..</text><name>Посещая московскую Оружейную палату</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from></date_from><text>Мне предначертано в веках,
из дома изгнанной войною,
пройти с ребенком на руках
чужой лесистой стороною,
узнать дорогу до конца,
хлебнуть мороза, зноя, пыли,
и плакать каплями свинца,
которыми тебя убили.</text><name>Мне предначертано в веках...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Я возвращуся к вам, поля моих отцов,
Дубравы мирные, священный сердцу кров!
Я возвращуся к вам, домашние иконы!
Пускай другие чтут приличия законы;
Пускай другие чтут ревнивый суд невежд;
Свободный наконец от суетных надежд,
От беспокойных снов, от ветреных желаний,
Испив безвременно всю чашу испытаний,
Не призрак счастия, но счастье нужно мне.
Усталый труженик, спешу к родной стране
Заснуть желанным сном под кровлею родимой.
О дом отеческий! о край, всегда любимый!
Родные небеса! незвучный голос мой
В стихах задумчивых вас пел в стране чужой,
Вы мне повеете спокойствием и счастьем.
Как в пристани пловец, испытанный ненастьем,
С улыбкой слушает, над бездною воссев,
И бури грозный свист и волн мятежный рев,
Так, небо не моля о почестях и злате,
Спокойный домосед в моей безвестной хате,
Укрывшись от толпы взыскательных судей,
В кругу друзей своих, в кругу семьи своей,
Я буду издали глядеть на бури света.
Нет, нет, не отменю священного обета!
Пускай летит к шатрам бестрепетный герой;
Пускай кровавых битв любовник молодой
С волненьем учится, губя часы златые,
Науке размерять окопы боевые -
Я с детства полюбил сладчайшие труды.
Прилежный, мирный плуг, взрывающий бразды,
Почтеннее меча; полезный в скромной доле,
Хочу возделывать отеческое поле.
Оратай, ветхих дней достигший над сохой,
В заботах сладостных наставник будет мой;
Мне дряхлого отца сыны трудолюбивы
Помогут утучнять наследственные нивы.
А ты, мой старый друг, мой верный доброхот,
Усердный пестун мой, ты, первый огород
На отческих полях разведший в дни былые!
Ты поведешь меня в сады свои густые,
Деревьев и цветов расскажешь имена;
Я сам, когда с небес роскошная весна
Повеет негою воскреснувшей природе,
С тяжелым заступом явлюся в огороде,
Приду с тобой садить коренья и цветы.
О подвиг благостный! не тщетен будешь ты:
Богиня пажитей признательней фортуны!
Для них безвестный век, для них свирель и струны;
Они доступны всем и мне за легкий труд
Плодами сочными обильно воздадут.
От гряд и заступа спешу к полям и плугу;
А там, где ручеек по бархатному лугу
Катит задумчиво пустынные струи,
В весенний ясный день я сам, друзья мои,
У брега насажу лесок уединенный,
И липу свежую и тополь осребренный;
В тени их отдохнет мой правнук молодой;
Там дружба некогда сокроет пепел мой
И вместо мрамора положит на гробницу
И мирный заступ мой и мирную цевницу.</text><name>Родина</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Как? вы поэта огорчили
И не наказаны потом?
Три года ровно вы шутили
Его любовью и умом?
Нет! вы не поняли поэта,
Его души печальный сон;
Вы небом созданы для света,
Но не для вас был создан он!..</text><name>Сабуровой (Как? вы поэта огорчили...)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1899</date_from><text>Какое дело им до горя моего?
Свои у них, свои томленья и печали!
И что им до меня и что им до него?..
Они, поверьте мне, и без того устали.
А что за дело мне до всех печалей их?
Пускай им тяжело, томительно и больно.
Менять груз одного на груз десятерых,
Конечно, не расчет, хотя и сердобольно.</text><name>Какое дело им до горя моего?..</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1912</date_from><text>Где римский судия судил чужой народ,
Стоит базилика,- и, радостный и первый,
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.
Но выдает себя снаружи тайный план:
Здесь позаботилась подпружных арок сила,
Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
И свода дерзкого бездействует таран.
Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом - дуб, и всюду царь - отвес.
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.</text><name>Notre Dame</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1927</date_from><text>О, наверное, он не вернется,
волгарь и рыбак, мой муж!
О, наверное, разобьется
голубь с горькою вестью к нему..
Мать, останься, останься у двери
пойду его отыскать.
Только темным знаменьям верит
полночь — тело мое — тоска.
А если он возвратится,
из мира шагнет за порог —
вот платок зеленого ситца,
мой веселый девий платок.
Вот еще из рябины бусы,
передай и скажи: «Ушла!»
С головой непокрыто-русой,
босиком, глазами светла...
А если придет с другою,
молчи и не плачь, о мать.
Только ладанку с нашей землею
захвати и уйди сама.</text><name>О, наверное, он не вернется...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from></date_from><text>«Приобрела я человека от Господа»,
И первой улыбкой матери
На первого в мире первенца
Улыбнулась Ева.
«Отчего же поникло лицо твое?»
— Как жертва пылает братнина!—
И жарче той жертвы-соперницы
Запылала ревность.
Вот он, первый любовник, и проклят он,
Но разве не Каину сказано:
«Тому, кто убьет тебя, всемеро
Отмстится за это»?
Усладительней лирного рокота
Эта речь. Ее сердце празднует.
Каин, праотец нашего племени
Безумцев — поэтов!</text><name>Каин</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Шаг вперед!
Кому нынче приказывают: «Шаг вперед!»
Чья берет?
И кто это потом разберет?
То ли ищут нефтяников
в нашем пехотном полку,
чтоб послать их в Баку
восстанавливать это Баку?
То ли ищут калмыков,
чтоб их по пустыням размыкав,
удалить из полка
этих самых неверных калмыков?
То ли ищут охотника,
чтобы добыть «языка»?
Это можно —
задача хотя нелегка.
То ли атомщик Скобельцын
присылает свои самолеты,
чтоб студентов физфаков
забрать из пехоты?
То ли то, то ли это,
то ли так, то ли вовсе не так,
но стоит на ребре
и качается медный пятак.
Что пятак? Медный грош.
Если скажут «Даешь!», то даешь.
И пока: «Шаг вперед!»—
отдается в ушах,
мы шагаем вперед.
Мы бестрепетно делаем шаг.</text><name>Шаг вперед!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1941</date_from><text>Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, задохнувшись "Интернационалом",
Упасть лицом на высохшие травы.
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже близким славы не сыскать.</text><name>Нам лечь, где лечь...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>У каждого были причины свои:
Одни - ради семьи.
Другие - ради корыстных причин:
Звание, должность, чин.
Но ложно понятая любовь
К отечеству, к расшибанью лбов
Во имя его
Двинула большинство.
И тот, кто писал: "Мы не рабы!"-
В школе, на доске,
Не стал переть против судьбы,
Видимой невдалеке.
И бог - усталый древний старик,
Прячущийся в облаках,
Был заменен одним из своих
В хромовых сапогах.</text><name>У каждого были причины свои...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1916</date_from><text>Ошибаешься, мальчик! Зла - нет.
Зло сотворить Великий не мог.
Есть лишь несовершенство.
Но оно так же опасно, как то,
что ты злом называешь.
Князя тьмы и демонов нет.
Но каждым поступком
лжи, гнева и глупости
создаем бесчисленных тварей,
безобразных и страшных по виду,
кровожадных и гнусных.
Они стремятся за нами,
наши творенья! Размеры
и вид их созданы нами.
Берегися рой их умножить.
Твои порожденья тобою
питаться начнут. Осторожно
к толпе прикасайся. Жить трудно,
мой мальчик, помни приказ:
жить, не бояться и верить.
Остаться свободным и сильным.
А после удастся и полюбить.
Темные твари все это очень
не любят. Сохнут и гибнут
тогда.</text><name>Тогда</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>По небу голубому
Проехал грохот грома,
И снова все молчит.
А миг спустя мы слышим,
Как весело и быстро
По всем зеленым листьям,
По всем железным крышам,
По цветникам, скамейкам,
По ведрам и по лейкам
Пролетный дождь стучит.</text><name>Дождь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Дома-то высокие! Потолки —
низкие.
Глядеть красиво, а проживать
скучно
в таких одинаковых, как пятаки,
комнатах,
как будто резинку всю жизнь жевать,
Господи!
Когда-то я ночевал во дворце.
Холодно
в огромной, похожей на тронный зал
комнате,
зато потолок, как будто в конце
космоса.
Он вдаль уходил, в небеса ускользал,
Господи!
В понятье свободы входит простор,
количество
воздушных кубов, что лично тебе
положены,
чтоб, даже если ты руки простер,
вытянул,
не к потолку прикоснулся — к судьбе,
Господи!</text><name>Дома-то высокие! Потолки...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1912</date_from><text>Жестокий бог литературы!
Давно тебе я не служил:
Ленился, думал, спал и жил,-
Забыл журнальные фигуры,
Интриг и купли кислый ил,
Молчанья боль, и трепет шкуры,
И терпкий аромат чернил...
Но странно, верная мечта
Не отцвела - живет и рдеет.
Не изменяет красота -
Всё громче шепчет и смелеет.
Недостижимое светлеет,
И вновь пленяет высота...
Опять идти к ларям впотьмах,
Где зазыванье, пыль и давка,
Где все слепые у прилавка
Убого спорят о цветах?..
Где царь-апломб решает ставки,
Где мода - властный падишах...
Собрав с мечты душистый мед,
Беспечный, как мечтатель-инок,
Придешь сконфуженно на рынок -
Орут ослы, шумит народ,
В ларях пестрят возы новинок,-
Вступать ли в жалкий поединок
Иль унести домой свой сот?..</text><name>Жестокий бог литературы!..</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Римма Казакова</author><date_from></date_from><text>Вспоминаю лесные палы —
и по сердцу стучат топоры.
Лес — как жизнь, крепкостволен и свеж.
Лес, затишье мое и мятеж.
Я люблю вас, как сына, леса.
У мальчишки лесные глаза.
С малахитинкой, зеленцой,
среднерусскою хитрецой.
Городская ушла дребедень,
как лесничество, тянется день.
И в лесах — в этой летней суши —
ни пожарники — как ни души.
Прячу спички. Опасно, как шок.
Это хуже убийства — поджог.
Знаю кровью — так знают врага,—
как, мечась, выгорает тайга.
Я вас буду беречь, как дитя,
пастушонком тревогу дудя.
Тьму листов и иголок сменя,
положитесь, леса, на меня.
Лес, мой донор, и я — из ветвей
с хлорофилловой сутью твоей.
Вся — к земле я. Так к ней приросла,
многопало припала сосна.
Скачут белки, орешки луща...
Чистый лес! Ни змеи, ни клеща.
Ель макушку уперла в звезду...
Утро. Лесом, как жизнью, иду.
Я буду жить вовсю —
как прет весной вода,
как елочка в лесу,
как в небе — провода.
Как птица, ноткой зябкою
на проводе вися...
Оно бывает всякое,
но я еще не вся.
И пусть по всем ладам
пройдется жизнь по-всякому,
но я не дам, не дам,
не дам себе иссякнуть.
И медленно, с колен,
от утра голубая,
я воду, как олень,
из речки похлебаю.
Я зацеплюсь за плечи
осин незнаменитых.
Я знаю, как ты лечишь,
лесная земляника.
И столько я узнаю,
тобою, лес, спасенная,
что стану я лесная,
как пеночка зеленая.
Глаза мои — с хрусталинкой
от звезд и вод весной.
А кровь моя — с русалинкой,
с зеленинкой лесной.</text><name>Лесные стихи</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1816</date_from><text>Я Лилу слушал у клавира;
Ее прелестный, томный глас
Волшебной грустью нежит нас,
Как ночью веянье зефира.
Упали слезы из очей,
И я сказал певице милой:
«Волшебен голос твой унылый,
Но слово милыя моей
Волшебней нежных песен Лилы».</text><name>Слово милой</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Все тот же холм... Все тот же замок с башней...
Кругом все тот же узкий кругозор...
Изгиб тропы мучительно-всегдашней...
Пустынный сон бестрепетных озер...
И свет, и тень, без смены и движенья,
В час утра - здесь, в истомный полдень - там,
Все сковано в томительные звенья,
С тупой зевотой дремлет по местам...
Лесной ручей, скользя, дробясь о скалы,
Журчит докучно целый божий день...
Изведан в часе каждый вздох усталый,
Знакома в жизни каждая ступень!
И каждый день, свершив свой круг урочный,
Вверяет сердце долгой тишине,
Где только дрогнет колокол полночный,
Да прокричит сова наедине...
И что ни ночь, в тоске однообразной -
Все та же боль медлительных часов,
Где только шорох, смутный и бессвязный,
Меняет глубь одних и тех же снов...
И скорбно каждый в сердце маловерном,
Следя за часом, жаждет перемен,
Но льется день в своем движеньи мерном,
Чтоб обнажить зубцы все тех же стен...
И вновь, тоскливо, с четкостью вчерашней,
Невдалеке, пустынный видит взор
Все тот же холм, все тот же замок с башней,
Один и тот же узкий кругозор...</text><name>Taedium vitae</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1907</date_from><text>Земля еще под пологом
Предутренних теней.
А окна фабрик светятся
В морозной темноте.
Зачахли сиротливые
И звезды и созвездия
Над трубами, дымящими
В глазницы высоте.
И льются, льются нищие,
Закутаны лохмотьями,
Ругаясь на ходу.
И пасть глотает черная
Чешуйчатый поток,
Ползучую змею.
Уж пять часов привычных,
Скрипя, часы фабричные
Ударили, крича.
Пять яростных ударов
Кричащего бича.
Пять ран в пустое сердце
Прилипшего к одру
Глушительного сна.
Пять тысяч острых ран
В густую чешую
Сползающей змеи
С нагретого одра.
Уж скоро солнце зимнее
Над каменной стеной
Покажет, озираясь,
Морозное лицо,
Омытое в крови.
И в грохоте и рокоте
Завертятся, закружатся
Колеса и ремни,
Глумясь и издеваясь
Над жизнью каторжан.</text><name>На каторгу</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1909</date_from><text>Могилы вольности - Каргебиль и Гуниб
Были соразделителями со мной единых зрелищ,
И, за столом присутствуя, они б
Мне не воскликнули б: "Что, что, товарищ,
мелешь?"
Боец, боровшийся, не поборов чуму,
Пал около дороги круторогий бык,
Чтобы невопрошающих - к чему?
Узнать дух с радостью владык.
Когда наших коней то бег, то рысь
вспугнули их,
Пару рассеянно-гордых орлов,
Ветер, неосязуемый для нас и тих,
Вздымал их царственно на гордый лов.
Вселенной повинуяся указу,
Вздымался гор ряд долгий.
Я путешествовал по Кавказу
И думал о далекой Волге.
Конь, закинув резво шею,
Скакал по легкой складке бездны.
С ужасом, в борьбе невольной хорошея,
Я думал, что заниматься числами над
бездною полезно.
Невольно числа я слагал,
Как бы возвратясь ко дням творенья,
И вычислял, когда последний галл
Умрет, не получив удовлетворенья.
Далёко в пропасти шумит река,
К ней бело-красные просыпались мела,
Я думал о природе, что дика
И страшной прелестью мила.
Я думал о России, которая сменой тундр,
тайги, степей
Похожа на один божественно звучащий стих,
И в это время воздух освободился от цепей
И смолк, погас и стих.
И вдруг на веселой площадке,
Которая, на городскую торговку
цветами похожа,
Зная, как городские люди к цвету падки,
Весело предлагала цвет свой прохожим,-
Увидел я камень, камню подобный, под коим
пророк
Похоронен: скошен он над плитой и увенчан
чалмой.
И мощи старинной раковины, изогнуты
в козлиный рог,
На камне выступали; казалось, образ бога
камень увенчал мой.
Среди гольцов, на одинокой поляне,
Где дикий жертвенник дикому богу готов,
Я как бы присутствовал на моляне
Священному камню священных цветов.
Свершался предо мной таинственный обряд.
Склоняли голову цветы,
Закат был пламенем объят,
С раздумьем вечером свиты...
Какой, какой тысячекост,
Грознокрылат, полуморской,
Над морем островом подъемлет хвост,
Полунеземной объят тоской?
Тогда живая и быстроглазая ракушка была его
свидетель,
Ныне - уже умерший, но, как и раньше,
зоркий камень,
Цветы обступили его, как учителя дети,
Его - взиравшего веками.
И ныне он, как с новгородичами, беседует
о водяном
И, как Садко, берет на руки ветхогусли -
Теперь, когда Кавказом, моря ощеренным дном,
В нем жизни сны давно потускли.
Так, среди "Записки кушетки" и
"Нежный Иосиф",
"Подвиги Александра" ваяете чудесными
руками -
Как среди цветов колосьев
С рогом чудесным виден камень.
То было более чем случай:
Цветы молилися, казалось, пред времен
давно прошедших слом
О доле нежной, о доле лучшей:
Луга топтались их ослом.
Здесь лег войною меч Искандров,
Здесь юноша загнал народы в медь,
Здесь истребил победителя леса ндрав
И уловил народы в сеть.</text><name>Вам</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1952</date_from><text>Михаилу Светлову
Мы шли Сталинградом, была тишина,
был вечер, был воздух морозный кристален.
Высоко крещенская стыла луна
над стрелами строек, над щебнем развалин.
Мы шли по каленой гвардейской земле,
по набережной, озаренной луною,
когда перед нами в серебряной мгле,
чернея, возник монумент Хользунова.
Так вот он, земляк сталинградцев, стоит,
участник воздушных боев за Мадрид...
И вспомнилась песня как будто б о нем,
о хлопце, солдате гражданской войны,
о хлопце, под белогвардейским огнем
мечтавшем о счастье далекой страны.
Он пел, озирая
родные края:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя!.. "
Но только, наверно, ошибся поэт:
тот хлопец - он белыми не был убит.
Прошло девятнадцать немыслимых лет -
он все-таки дрался за город Мадрид.
И вот он - стоит к Сталинграду лицом
и смотрит, бессмертный,
сквозь годы,
сквозь бури
туда, где на площади Павших Борцов
испанец лежит - лейтенант Ибаррури.
Пасионарии сын и солдат,
он в сорок втором защищал Сталинград,
он пел, умирая
за эти края:
Россия, Россия,
Россия моя... "
И смотрят друг другу в лицо - на века -
два побратима, два земляка.</text><name>Побратимы</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1933</date_from><text>Потерт сыромятный его тулуп,
Ушастая шапка его, как склеп,
Он вытер слюну с шепелявых губ
И шепотом попросил на хлеб.
С пути сучковатой клюкой нужда
Не сразу спихнула его, поди:
Широкая медная борода
Иконой лежит на его груди!
Уже, замедляя шаги на миг,
В пальто я нащупывал серебро:
Недаром премудрость церковных книг
Учила меня сотворять добро.
Но вдруг я подумал: к чему он тут,
И бабы ему медяки дают
В рабочей стране, где станок и плуг,
Томясь, ожидают умелых рук?
Тогда я почуял, что это - враг,
Навел на него в упор очки,
Поймал его взгляд и увидел, как
Хитро шевельнулись его зрачки.
Мутна голубень беспокойных глаз
И, тягостный, лицемерен вздох!
Купчина, державший мучной лабаз?
Кулак, подпаливший колхозный стог?
Бродя по Москве, он от злобы слеп,
Ленивый и яростный паразит,
Он клянчит пятак у меня на хлеб,
А хлебным вином от него разит!
Такому не жалко ни мук, ни слез,
Он спящего ахает колуном,
Живого закапывает в навоз
И рот набивает ему зерном.
Хитрец изворотливый и скупой,
Он купит за рубль, а продаст за пять.
Он смазчиком проползет в депо,
И буксы вагонов начнут пылать.
И если, по грошику наскоблив,
Он выживет, этот рыжий лис,-
Рокочущий поезд моей земли
Придет с опозданьем в социализм.
Я холодно опустил в карман
Зажатую горсточку серебра
И в льющийся меж фонарей туман
Направился, не сотворив добра.</text><name>Добро</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Высоко над семьею гор,
Казбек, твой царственный шатер
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами.
Далекий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство бога скрыться мне!..</text><name>Монастырь на Казбеке</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.
И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не в натяжку,- хочешь - рви,-
Повисли нервы, как веревки от белья,
И не волнует, кто кого,- он или я.
На коне,- толкни - я с коня.
Только "не", только "ни" у меня.
Не пью воды - чтоб стыли зубы - питьевой
И ни событий, ни людей не тороплю,
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны - я ими печь топлю.
Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так...
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорвиголов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут головой,- не говорю.
На коне,- толкни - я с коня.
Только "не", только "ни" у меня.
И не хочу ни выяснять, ни изменять
И ни вязать и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых - это не углы.
Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячины мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.
На коне,- толкни - я с коня.
Только "не", только "ни" у меня.
Не ноют раны, да и шрамы не болят -
На них наложены стерильные бинты!
И не волнуют, не свербят, не теребят
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.
Свободный ли, тугой ли пояс - мне-то что!
Я пули в лоб не удостоюсь - не за что.
Я весь прозрачный, как раскрытое окно,
Я неприметный, как льняное полотно.
На коне,- толкни - я с коня.
Только "не", только "ни" у меня.
Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни,- ведь уже нашли женьшень.
Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.
Устал бороться с притяжением земли -
Лежу,- так больше расстоянье до петли.
И сердце дергается, словно не во мне,-
Пора туда, где только "ни" и только "не".
На коне,- толкни - я с коня.
Только "не", только "ни" у меня.</text><name>Истома ящерицей ползает в костях...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1891</date_from><text>Если б счастье мое было вольным орлом,
Если б гордо он в небе парил голубом,-
Натянула б я лук свой певучей стрелой,
И живой или мертвый, а был бы он мой!
Если б счастье мое было чудным цветком,
Если б рос тот цветок на утесе крутом,-
Я достала б его, не боясь ничего,
Сорвала б и упилась дыханьем его!
Если б счастье мое было редким кольцом
И зарыто в реке под сыпучим песком,-
Я б русалкой за ним опустилась на дно,
На руке у меня заблистало б оно!
Если б счастье мое было в сердце твоем,-
День и ночь я бы жгла его тайным огнем,
Чтобы, мне без раздела навек отдано,
Только мной трепетало и билось оно!</text><name>Если б счастье мое было вольным орлом...</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1912</date_from><text>Не небо — купол безвоздушный
Над голой белизной домов,
Как будто кто-то равнодушный
С вещей и лиц совлек покров.
И тьма — как будто тень от света,
И свет — как будто отблеск тьмы.
Да был ли день? И ночь ли это?
Не сон ли чей-то смутный мы?
Гляжу на все прозревшим взором,
И как покой мой странно тих,
Гляжу на рот твой, на котором
Печать лобзаний не моих.
Пусть лживо-нежен, лживо-ровен
Твой взгляд из-под усталых век,—
Ах, разве может быть виновен
Под этим небом человек!</text><name>Белой ночью</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1914</date_from><text>Здесь, у этого колодца,
Поднесла ты мне две розы.
Я боялся страсти томной -
Алых роз твоих не принял.
Я сказал: "Прости, Алина,
Мне к лицу венок из лавров
Да серебряные розы
Размышлений и мечтаний".
Больше нет Алины милой,
Пересох давно колодец,
Я ж лелею одиноко
Голубую розу - старость.
Скоро в домик мой сойдутся
Все соседи и соседки
Посмотреть, как я забылся
С белой, томной розой смерти.</text><name>Воспоминание</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1916</date_from><text>Нет, жизнь груба, — не будь чувствителен,
Не будь с ней честно-неумел:
Ни слишком рабски-исполнителен,
Ни слишком рыцарски-несмел.
Нет, Жизнь — как наглая хипесница:
Чем ты честней — она жадней…
Не поддавайся жадной; с лестницы
Порой спускать её умей!</text><name>С ЛЕСТНИЦЫ</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1938</date_from><text>Плыли горы в лиловом тумане,
Мы в Коджорах встречали зарю.
Вы сказали: я из Гурджани
И по-русски не говорю.
Разве нужен язык аромату?
Разве нужен язык цветку?
И, внезапным волненьем объятый,
Я кивал головой ветерку.
Плыли горы в лиловом тумане,
Мы в Коджорах встречали зарю.
Вы сказали: я из Гурджани
И по-русски не говорю.</text><name>Плыли горы в лиловом тумане...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1829</date_from><text>Элегия
Умолкшие холмы, дол некогда кровавый!
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,
И шум оружия, и сечи, и борьбу!
Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы...
О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
Ты, голосом своим рождающий в полках
Погибели врагов предчувственные клики,
Вождь гомерический, Багратион великий?
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! я лечу - веди меня, я твой:
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!
Но где вы?.. Слушаю... Нет отзыва! С полей
Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга.</text><name>Бородинское поле</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from>1934</date_from><text>Тяжелые росли сады
И в зной вынашивали сливы,
Когда ворвался в полдень ливень,
Со всей стремительностью молний,
В паденье грома и воды.
Беря начало у горы,
Он шел, перекосив пространства,
Рос и свое непостоянство,
Перечеркнув стволы деревьям,
Нес над плетнями во дворы.
Он шел, касаясь тополей,
На земли предъявляя право,
И перед ним ложились травы,
И люди отворяли окна.
И люди говорили: "Ливень -
Необходимый для полей!"
Он шел, качаясь,
Перед ним
Бежали пыльные дороги,
Вставали ведра на пороге,
Хозяйка выносила фикус,
В пыли казавшийся седым.
Рожденный под косым углом,
Он шел как будто в наступленье
На мир,
На каждое селенье,
И каждое его движенье
Сопровождал весомый гром.
Давила плотность облаков,
Дымились теплые болота,
Полями проходила рота,
И за спиной красноармейцев
Вода стекала со штыков.
Он шел на пастбища, и тут
Он вдруг иссяк, и стало слышно,
Как с тополей сперва на крыши
Созревшие слетают капли,
Просвечивая на лету.
И ливня не вернуть назад,
И снова на заборах птицы,
И только в небе над станицей
На фюзеляже самолета
Еще не высохла гроза.</text><name>Ливень</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1947</date_from><text>Над лесом ранняя осень простерла
Крыло холодной зари.
Гнев огненным комом стоит у горла
И требует:
- Говори!
Приспело время, гневной и горькой,
Взять правде свои права.
В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке
Пусть слышат эти слова.
Еще поля лежат в запустенье,
Не высохли слезы вдов,
А землю опять накрывают тени
Одетых в траур годов.
Словесный лом атлантических хартий
Гниет на дне сундука.
И снова жадно шарит по карте
В стальной перчатке рука.
С трибун лицемеры клянут захваты,
Сулят и мир и любовь.
Но после войны ушли в дипломаты
Начальники их штабов.
И возлюбили их генералы
В посольских дворцах уют.
Пейзажи Камчатки, Баку, Урала
Опять им спать не дают.
Запасы атомных бомб в избытке
Расставлены напоказ.
И головы подняли недобитки
Восточных и северных рас.
Все злее становятся и наглее
Писанья ученой тли,
Чьи предки замучили Галилея,
Джордано Бруно сожгли.
И ложь нависает смрадным туманом
У мира над головой.
И слышен все громче за океаном
Вчерашний берлинский вой.
С холопским усердием лжец ретивый
Анафеме предает
Тебя, героический, миролюбивый,
Родной советский народ.
Когда из пепла, руин и разора
Свой дом поднимаешь ты,
Тебя клеймит стоязыкая свора
Потоками клеветы.
И мы этот сдобренный словом божьим
Горячечный, злобный бред
Оставить на совести их не можем -
У них ведь совести нет,
И не на что ставить пробу и пломбы...
Они от своих щедрот
Пихают кукиш атомной бомбы
Голодной Европе в рот.
Бряцая оружием, сея страхи,
Грозя растоптать и сжечь,
Они под шумок сдирают рубахи
У ближних с костлявых плеч.
Шантаж называя долгом высоким,
Обман громоздя на обман,
Они выжимают последние соки
Из обескровленных стран.
Приятно щекочет их обонянье
Кровавый запах войны...
Но на крушенье их планы заранее
Историей обречены.
Недавней войны кровавая рана
Не даст нам беду проспать.
И в недрах земли не хватит урана,
Чтоб двинуть историю вспять.
Я вижу над их бесславным закатом
Свободных народов суд.
Ни доллар, ни ложь, ни разбуженный атом
От кары их не спасут.
Пока не взревели глотки орудий
И стены не пали ниц,
Возвысьте голос, честные люди,
Сорвите маски с убийц!</text><name>Возвысьте голос, честные люди!</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1909</date_from><text>Не мне в бездушных книгах черпать
Для вдохновения ключи,-
Я не желаю исковеркать
Души свободные лучи!
Я непосредственно сумею
Познать неясное землеЕ
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Влекусь рекой, цвету сиренью,
Пылаю солнцем, льюсь луной,
Мечусь костром, беззвучу тенью
И вею бабочкой цветной.
Я стыну льдом, волную сфинксом,
Порхаю снегом, сплю скалой,
Бегу оленем к дебрям финским,
Свищу безудержной стрелой.
Я с первобытным неразлучен,
Будь это жизнь ли, смерть ли будь.
Мне лёд рассудочный докучен:
Я солнце, солнце спрятал в грудь!
В моей душе такая россыпь
Сиянья, жизни и тепла,
Что для меня несносна поступь
Бездушных мыслей, как зола.
Не мне расчёт лабораторий!
Нет для меня учителей!
Парю в лазоревом просторе
Со свитой солнечных лучей!
Какие шири! Дали! Виды!
Какая радость! Воздух! Свет!
И нет дикарству панихиды,
Но и культуре гимна нет!</text><name></name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1816</date_from><text>Любовь одна — веселье жизни хладной,
Любовь одна — мучение сердец:
Она дарит один лишь миг отрадный,
А горестям не виден и конец.
Стократ блажен, кто в юности прелестной
Сей быстрый миг поймает на лету;
Кто к радостям и неге неизвестной
Стыдливую преклонит красоту!
Но кто любви не жертвовал собою?
Вы, чувствами свободные певцы!
Пред милыми смирялись вы душою,
Вы пели страсть — и гордою рукою
Красавицам несли свои венцы.
Слепой Амур, жестокий и пристрастный,
Вам терния и мирты раздавал;
С пермесскими царицами согласный,
Иным из вас на радость указал;
Других навек печалями связал
И в дар послал огонь любви несчастной.
Наследники Тибулла и Парни!
Вы знаете бесценной жизни сладость;
Как утра луч, сияют ваши дни.
Певцы любви! младую пойте радость,
Склонив уста к пылающим устам,
В объятиях любовниц умирайте;
Стихи любви тихонько воздыхайте!..
Завидовать уже не смею вам.
Певцы любви! вы ведали печали,
И ваши дни по терниям текли;
Вы свой конец с волненьем призывали;
Пришел конец, и в жизненной дали
Не зрели вы минутную забаву;
Но, не нашед блаженства ваших дней,
Вы встретили по крайней мере славу,
И мукою бессмертны вы своей!
Не тот удел судьбою мне назначен:
Под сумрачным навесом облаков,
В глуши долин, в печальной тьме лесов,
Один, один брожу уныл и мрачен.
В вечерний час над озером седым
В тоске, слезах нередко я стенаю;
Но ропот волн стенаниям моим
И шум дубрав в ответ лишь я внимаю.
Прервется ли души холодный сон,
Поэзии зажжется ль упоенье,—
Родится жар, и тихо стынет он:
Бесплодное проходит вдохновенье.
Пускай она прославится другим,
Один люблю,— он любит и любим!..
Люблю, люблю!.. но к ней уж не коснется
Страдальца глас; она не улыбнется
Его стихам небрежным и простым.
К чему мне петь? под кленом полевым
Оставил я пустынному зефиру
Уж навсегда покинутую лиру,
И слабый дар как легкий скрылся дым.</text><name>Любовь одна — веселье жизни хладной...</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1858</date_from><text>Прощай и ты, последняя зорька,
Цветок моей родины милой,
Кого так сладко, кого так горько
Любил я последнею силой...
Прости-прощай ты и лихом не вспомни
Ни снов тех безумных, ни сказок,
Ни этих слез, что было дано мне
Порой исторгнуть из глазок.
Прости-прощай ты — в краю изгнанья
Я буду, как сладким ядом,
Питаться словом последним прощанья,
Унылым и долгим взглядом.
Прости-прощай ты, стемнели воды...
Сердце разбито глубоко...
За странным словом, за сном свободы
Плыву я далёко, далёко...</text><name>Прощай и ты, последняя зорька...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Звонче жаворонка пенье,
Ярче вешние цветы,
Сердце полно вдохновенья,
Небо полно красоты.
Разорвав тоски оковы,
Цепи пошлые разбив,
Набегает жизни новой
Торжествующий прилив,
И звучит свежо и юно
Новых сил могучий строй,
Как натянутые струны
Между небом и землей.</text><name>Звонче жаворонка пенье...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Последних листьев жар
сплошным самосожженьем
Восходит на небо, и на пути твоем
Весь этот лес живет
таким же раздраженьем,
Каким последний год и мы с тобой живем.
В заплаканных глазах отражена дорога,
Как в пойме сумрачной кусты отражены.
Не привередничай, не угрожай,
не трогай,
Не задевай лесной наволгшей тишины.
Ты можешь услыхать дыханье старой жизни:
Осклизлые грибы в сырой траве растут,
До самых сердцевин их проточили слизни,
А кожу все-таки щекочет влажный зуд.
Все наше прошлое похоже на угрозу -
Смотри, сейчас вернусь, гляди,
убью сейчас!
А небо ежится и держит клен, как розу,-
Пусть жжет еще сильней! - почти у самых глаз.</text><name>Игнатьевский лес</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1910</date_from><text>Синематограф
Элегантная коляска, в электрическом биенье,
Эластично шелестела по шоссейному песку;
В ней две девственные дамы, в быстротемпном упоеньи,
В ало-встречном устремленьи - это пчелки к лепестку.
А кругом бежали сосны, идеалы равноправий,
Плыло небо, пело солнце, кувыркался ветерок;
И под шинами мотора пыль дымилась, прыгал гравий,
Совпадала с ветром птичка на дороге без дорог...
У ограды монастырской столбенел зловеще инок,
Слыша в хрупоте коляски звуки "нравственных пропаж"...
И, с испугом отряхаясь от разбуженных песчинок,
Проклинал безвредным взором шаловливый экипаж.
Хохот, свежий точно море, хохот, жаркий точно кратер,
Лился лавой из коляски, остывая в выси сфер,
Шелестел молниеносно под колесами фарватер,
И пьянел вином восторга поощряемый шофер...</text><name>Июльский полдень</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1938</date_from><text>Жизнь прошла. О! Боже! Боже! Боже!
Кто бы мог ее остановить,
Чтобы вспомнить пламенное ложе,
Спутника бичующей любви?
Чтобы вспомнить кудри золотые
И другие, черные как смоль,
Чтобы вспомнить берега крутые
И незатихающую боль.
Чтобы вспомнить синюю тетрадку
Первых ученических стихов,
Пыльный Карс и снежную Камчатку,
Запахи фиалок и мехов.
Все, что было, даже слово злое
Вспоминаю, как янтарный мед.
Боже мой! С какою быстротою
Жизнь прошла, и я уже не тот.
Но в тоске протягиваю руки
К той душе, что все еще жива,
Ей дарю оставшиеся муки,
Ей дарю последние слова.
Есть у каждого своя Цусима,
В жизни каждый испытал Седан,
Но горит огонь неугасимый
В сердце, изнывающем от ран.</text><name>Жизнь прошла. О! Боже! Боже! Боже!..</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1855</date_from><text>Тот жалок, кто под молотом судьбы
Поник — испуганный — без боя:
Достойный муж выходит из борьбы
В сияньи гордого покоя,
И вновь живет — главы не преклоня —
Исполнен вдохновенной пищей;
Так золото выходит из огня
И полновеснее и чище.</text><name>Тот жалок, кто под молотом судьбы...</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1909</date_from><text>Немецкая гравюра XVI века
К р е с т ь я н и н
Эй, старик! чего у плуга
Ты стоишь, глядишь в мечты?
Принимай меня, как друга:
Землепашец я, как ты!
Мы, быть может, не допашем
Нивы в этот летний зной,
Но зато уже попляшем —
Ай-люли!— вдвоем с тобой!
Дай мне руку! понемногу
Расходись! пускайся в пляс!
Жизнь — работал; час — в дорогу!
Прямо в ад!— ловите нас!
Л ю б о в н и к
Здравствуй, друг! Ты горд нарядом,
Шляпы ты загнул края.
Не пойти ль с тобой мне рядом?
Как и ты, любовник я!
Разве счастье только в ласке,
Только в том, чтоб обнимать?
Эй! доверься бодрой пляске,
Зачинай со мной плясать!
Как с возлюбленной на ложе,
Так в веселье плясовом,
Дух тебе захватит тоже,
И ты рухнешь в ад лицом!
М о н а х и н я
В платье черное одета,
Богу ты посвящена...
Эй, не верь словам обета,
Сочинял их сатана!
Я ведь тоже в черной рясе:
Ты — черница, я — чернец.
Что ж! Поди, в удалом плясе,
Ты со Смертью под венец!
Звон? То к свадьбе зазвонили!
Дай обнять тебя, душа!
В такт завертимся,— к могиле
Приготовленной спеша!
М л а д е н е ц
Малый мальчик в люльке малой!
Сердце тронул ты мое!
Мать куда-то запропала?
Я присяду за нее.
Не скажу тебе я сказки,
Той, что шепчет мать, любя.
Я тебя наставлю пляске,
Укачаю я тебя!
Укачаю, закачаю
И от жизни упасу:
Взяв в объятья, прямо к раю
В легкой пляске понесу!
К о р о л ь
За столом, под балдахином,
Ты пируешь, мой король.
Как пред ленным господином,
Преклониться мне позволь!
Я на тоненькой свирели
Зовы к пляске пропою.
У тебя глаза сомлели?
Ты узнал родню свою?
Встань, король! по тройной зале
Завертись, податель благ!
Ну,— вот мы и доплясали:
С трона в гроб — один лишь шаг!</text><name>Пляска смерти</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1940</date_from><text>Откуда такое молчание?
О новый задуманный мир!
Ты наш, ты желанен, ты чаян,
Ты Сердца и Разума пир.
Откуда ж молчанье на пире?
И чаши с вином не стучат,
И струны безмолвны на лире,
И гости, потупясь, молчат.</text><name>Откуда такое молчание?..</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Хоронила Москва Шукшина,
хоронила художника, то есть
хоронила Москва мужика
и активную совесть.
Он лежал под цветами на треть,
недоступный отныне.
Он свою удивленную смерть
предсказал всенародно в картине.
В каждом городе он лежал
на отвесных российских простынках.
Называлось не кинозал —
просто каждый пришел и простился.
Он сегодняшним дням — как двойник.
Когда зябко курил он чинарик,
так же зябла, подняв воротник,
вся страна в поездах и на нарах.
Он хозяйственно понимал
край как дом — где березы и хвойники.
Занавесить бы черным Байкал,
словно зеркало в доме покойника.</text><name>Смерть Шукшина</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Над тростником медлительного Нила,
Где носятся лишь бабочки да птицы,
Скрывается забытая могила
Преступной, но пленительной царицы.
Ночная мгла несет свои обманы,
Встает луна, как грешная сирена,
Бегут белесоватые туманы,
И из пещеры крадется гиена.
Её стенанья яростны и грубы,
Её глаза зловещи и унылы,
И страшны угрожающие зубы
На розоватом мраморе могилы.
"Смотри, луна, влюблённая в безумных,
Смотрите, звезды, стройные виденья,
И темный Нил, владыка вод бесшумных,
И бабочки, и птицы, и растенья.
Смотрите все, как шерсть моя дыбится,
Как блещут взоры злыми огоньками,
Не правда ль, я такая же царица,
Как та, что спит под этими камнями?
В ней билось сердце, полное изменой,
Носили смерть изогнутые брови,
Она была такою же гиеной,
Она, как я, любила запах крови".
По деревням собаки воют в страхе,
В домах рыдают маленькие дети,
И хмурые хватаются феллахи
За длинные безжалостные плети.</text><name>Гиена</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1918</date_from><text>Твой сон предрассветный сладок,
И дразнит дерзкого меня
Намеками прозрачных складок
Чуть дышащая простыня.
Но, недотрога, ты свернулась
Под стать мимозе иль ежу,
На цыпочках, чтоб не проснулась,
Уйду, тебя не разбужу.
Какая гладь и ширь какая!
И с якоря вниз головой
Сейчас слечу я, рассекая
Хрусталь дремотный, огневой!
И, вспомнив нежную истому,
Еще зовущую ко сну,
Навстречу солнцу золотому
С саженок брызгами блесну.</text><name>Твой сон предрассветный сладок...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1967</date_from><text>Любови Джелаловне
Мне вспоминать об этом горько,
Но я не вспомнить не могу:
Гнедая кобылица Зорька
Паслась на пушкинском лугу.
Вокруг нее, такой же масти,
Играл и путался у ног
Смешной, глазастый, голенастый,
С волнистой шерстью сосунок.
Она густой травы наелась,
Стряхнула гриву с головы.
Ей поваляться захотелось
В прохладной свежести травы.
Весь день она возила сено,
Звеня колечком под дугой.
Согнув точеное колено
Одной ноги, потом другой,
В истоме легкости и лени
Передзакатного тепла
Она склонилась на колени
И на бок медленно легла.
Заржала радостно и сыто,
Собой довольная вполне.
Над брюхом вскинула копыта
И закрутилась на спине.
Откуда было знать кобыле,
Что на нескошенном лугу
Вчера здесь гости были. Пили.
И пели в дружеском кругу.
А кто-то с "мудрою" ухмылкой,
В хмельной беспечности удал,
Бутылки бил пустой бутылкой
И в воздух горлышки кидал.
...Дрожит кобыла стертой холкой,
Всей кожей с головы до ног.
И конюх ржавою карболкой
Ей заливает красный бок.
Стекает кровь из рваной раны
В мою горячую строку.
И ребра, как меридианы,
Сквозь кровь белеют на боку.</text><name>Очень грустные стихи</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>И всех, кого любил,
Я разлюбить уже не в силах!
А легкая любовь
Вдруг тяжелеет
И опускается на дно.
И там, на дне души, загустевает,
Как в погребе зарытое вино.
Не смей, не смей из глуби доставать
Все то, что там скопилось и окрепло!
Пускай хранится глухо, немо, слепо,
Пускай! А если вырвется из склепа,
Я предпочел бы не существовать,
Не быть...</text><name>И всех, кого любил...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1928</date_from><text>Когда в июнь
часов с восьми
жестокий
врежется жасмин
тяжелой влажью
веток,
тогда —
настало лето.
Прольются
волны молока,
пойдут
листвою полыхать
каштанов ветви
либо —
зареющие липы.
Тогда,
куда бы ты ни шел,
шумит Москвы
зеленый шелк,
цветков
пучками вышит,
шумит,
горит
и дышит!
Не знаю, как
и для кого,
но мне
по пятидневкам
Нескучный
машет рукавом,
зовет
прохладным эхом;
и в полдень,
в самую жару —
кисейный
полог света —
скользят
в Серебряном бору
седые тени
с веток.
Как хорошо
часов с пяти
забраться
в тень густую!
В Москве —
хоть шаром покати,
Москва
тогда пустует.
И вдруг нахлынет
пестрый гам
людским
нестройным хором
и понесется
по лугам,
по Воробьевым
горам.
Мне хорошо с людьми,
когда
они спешат
на отдых,
и плещет
ласково вода
в борты
бегущих лодок.
Мне хорошо,
когда они,
размяв
от ноши
плечи,
разложат
мирные огни
в голубоватый
вечер.
А на окраинах
уже,
по стыкам рельс
хромая,—
чем вечер позже
и свежей —
длинней
ряды трамваев;
они
настойчиво звенят,
зовут
нетерпеливо
нести
домой нас,
как щенят,
усталых
и счастливых.</text><name>День отдыха</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1934</date_from><text>Я муху безумно любил!
Давно это было, друзья,
Когда еще молод я был,
Когда еще молод был я.
Бывало, возьмешь микроскоп,
На муху направишь его —
На щечки, на глазки, на лоб,
Потом на себя самого.
И видишь, что я и она,
Что мы дополняем друг друга,
Что тоже в меня влюблена
Моя дорогая подруга.
Кружилась она надо мной,
Стучала и билась в стекло,
Я с ней целовался порой,
И время для нас незаметно текло.
Но годы прошли, и ко мне
Болезни сошлися толпой —
В коленках, ушах и спине
Стреляют одна за другой.
И я уже больше не тот,
И нет моей мухи давно.
Она не жужжит, не поет,
Она не стучится в окно.
Забытые чувства теснятся в груди,
И сердце мне гложет змея,
И нет ничего впереди...
О муха! О птичка моя!</text><name>Муха</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>Сосна так темна, хоть и месяц
Глядит между длинных ветвей.
То клонит ко сну, то очнешься,
То мельница, то соловей,
То ветра немое лобзанье,
То запах фиалки ночной,
То блеск замороженной дали
И вихря полночного вой.
И сладко дремать мне — и грустно,
Что сном я надежду гублю.
Мой ангел, мой ангел далекий,
Зачем я так сильно люблю?</text><name>Сосна так темна, хоть и месяц...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Когда пред часом сердце наго
В кровавой смуте бытия,
Прими свой трудный миг, как благо,
Вечерняя душа моя.
Пусть в частых пытках поникая,
Сиротствует и плачет грудь,
Но служит тайне боль людская
И путь тревоги - Божий путь...
И лишь, творя свой долг средь тени,
Мы жизнью возвеличим мир
И вознесем его ступени
В ту высь, где вечен звездный пир..
И вещий трепет жизни новой,
Скорбя, лишь тот взрастит в пыли,
Кто возлюбил венец терновый
И весь отрекся от земли...</text><name>Заповедь скорби</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1968</date_from><text>Тетрадь изведу, но оставлю преданье,
И выверну душу, и счеты сведу
За это страданье, записку, свиданье
В бреду и ознобе на койке в аду,
За это насилие - волю в растяжку,
В подгонку, в подделку под черный металл,
Аж зубы стучали о белую чашку
И белый профессор по небу летал.
Я вовсе не стану словами своими
Описывать эту улыбку и жест,
Иначе профессора профиль и имя
Означит болезни трагический крест.
Стояла зима. На пруду за оградой,
За длинной часовней мерещился лед,
И чудно сквозило морозной прохладой
В четыре фрамуги всю ночь напролет.
Но тело горело. Сквозь влажную тряпку
Давил, совершая свой огненный круг,
Летал, раздувая угольев охапку,
Озноба огромный, чугунный утюг.
Поэтому снились набеги на дачу,
Горячка июля и та кутерьма,
Которой обжиты пристанища наши -
Ночлеги, телеги, мансарды, дома.
На пригород поезд бежал от вокзала,
Потомство держало в руках камыши,
Свисала сирень. И болезнь угасала,
Ущербом не тронув ума и души.
Еще под угрозой, в больничном тумане
Вдыхая нездешний, лекарственный дух,
Я знала, что на земляничной поляне
Припомню и это когда-нибудь вдруг,
Но только не так, как хотела вначале,
А с нежностью грустной, что все позади,
Что это страданье теперь за плечами
И след от него зарастает в груди.</text><name>Земляничная поляна</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Облакини плыли и рыдали
Над высокими далями далей.
Облакини сени кидали
Над печальными далями далей.
Облакини сени роняли
Над печальными далями далей...
Облакини плыли и рыдали
Над высокими далями далей.</text><name>Облакини плыли и рыдали...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1959</date_from><text>Огоньки от звезды проплывают к звезде,
Так на Волге плывут огоньки по воде.
Так в степи, пропадая потом без следа,
Огоньками сверкая, бегут поезда.
Все как прежде - и степи и веточки рек,
Просто на небе светится нынешний век.
Просто движутся люди от нас или к нам
По своим человеческим добрым делам.</text><name>Огоньки от звезды проплывают к звезде...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from>1942</date_from><text>Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы-девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты -
То юность моя в огне...
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.</text><name>Качается рожь несжатая...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1973</date_from><text>Собака ты, собака,
Ты рыжая, я — сед.
Похожи мы, однако,
Я твой всегда сосед.
Похожи мы по роже,
А также потому,—
Тебе, собака, сложно —
Ты все-таки «Му-му».
Жлобам на свете проще,
Собака, ты не жлоб,
И дождь тебя полощет
И будит через жолб.
Мне от того не хуже,
Не лучше — ничего,
Собачья жизнь поможет,
Излечит от всего.</text><name>Собака ты, собака...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1836</date_from><text>«О ты, убивший жизнь в ученом кабинете,
Скажи мне: сколько чуд считается на свете?»
«Семь». «Нет: осьмое ты, педант мой дорогой;
Девятое твой нос, нос сизо-красноватый,
Что, так спесиво приподнятый,
Стоит, украшенный табачною ноздрей!»</text><name>О ты, убивший жизнь в ученом кабинете...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1924</date_from><text>..И Пушкин падает в голубоватый
Колючий снег. Он знает - здесь конец...
Недаром в кровь его влетел крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.
Кровь на рубахе... Полость меховая
Откинута. Полозья дребезжат.
Леса и снег и скука путевая,
Возок уносится назад, назад...
Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова
То, что влюбленному забыть нельзя,-
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза.
Случайный ветер не разгонит скуку,
В пустынной хвое замирает край...
...Наемника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай!
Он здесь, жандарм! Он из-за хвои леса
Следит - упорно, взведены ль курки,
Глядят на узкий пистолет Дантеса
Его тупые, скользкие зрачки...
И мне ли, выученному, как надо
Писать стихи и из винтовки бить,
Певца убийцам не найти награду,
За кровь пролитую не отомстить?
Я мстил за Пушкина под Перекопом,
Я Пушкина через Урал пронес,
Я с Пушкиным шатался по окопам,
Покрытый вшами, голоден и бос.
И сердце колотилось безотчетно,
И вольный пламень в сердце закипал
И в свисте пуль за песней пулеметной
Я вдохновенно Пушкина читал!
Идут года дорогой неуклонной,
Клокочет в сердце песенный порыв...
...Цветет весна - и Пушкин отомщенный
Все так же сладостно-вольнолюбив.</text><name>О Пушкине</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1884</date_from><text>Есть у свободы враг опаснее цепей,
Страшней насилия, страданья и гоненья;
Тот враг неотразим, он - в сердце у людей,
Он - всем врожденная способность примиренья.
Пусть цепь раба тяжка... Пусть мощная душа,
Тоскуя под ярмом, стремится к лучшей доле,
Но жизнь еще вокруг так чудно хороша,
И в ней так много благ и кроме гордой воли!..</text><name>Есть у свободы враг опаснее цепей...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1900</date_from><text>В грозные, знойные
Летние дни -
Белые, стройные
Те же они.
Призраки вешние
Пусть сожжены,-
Здесь вы нездешние,
Верные сны.
Зло пережитое
Тонет в крови,-
Всходит омытое
Солнце любви.
Замыслы смелые
В сердце больном,-
Ангелы белые
Встали кругом.
Стройно-воздушные
Те же они -
В тяжкие, душные,
Грозные дни.</text><name>Вновь белые колокольчики</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1921</date_from><text>Я сам над собой насмеялся,
И сам я себя обманул,
Когда мог подумать, что в мире
Есть что-нибудь кроме тебя.
Лишь белая, в белой одежде,
Как в пеплуме древних богинь,
Ты держишь хрустальную сферу
В прозрачных и тонких перстах.
А все океаны, все горы,
Архангелы, люди, цветы -
Они в хрустале отразились
Прозрачных девических глаз.
Как странно подумать, что в мире
Есть что-нибудь кроме тебя,
Что сам я не только ночная
Бессонная песнь о тебе.
Но свет у тебя за плечами,
Такой ослепительный свет,
Там длинные пламени реют,
Как два золоченых крыла.</text><name>Я сам над собой насмеялся...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Сирени вы, сирени,
И как вам не тяжел
Застывший в трудном крене
Альтовый гомон пчел?
Осталось нетерпенье
От юности моей
В горячей вашей пене
И в глубине теней.
А как дохнет по пчелам
И прибежит гроза
И ситцевым подолом
Ударит мне в глаза -
Пройдет прохлада низом
Траву в коленах гнуть,
И дождь по гроздьям сизым
Покатится, как ртуть.
Под вечер - вёдро снова,
И, верно, в том и суть,
Чтоб хоть силком смычковый
Лиловый гуд вернуть.</text><name>Сирени вы, сирени...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Мне снились веселые думы,
Мне снилось, что я не один...
Под утро проснулся от шума
И треска несущихся льдин.
Я думал о сбывшемся чуде...
А там, наточив топоры,
Веселые красные люди,
Смеясь, разводили костры:
Смолили тяжелые челны...
Река, распевая, несла
И синие льдины, и волны,
И тонкий обломок весла...
Пьяна от веселого шума,
Душа небывалым полна..
Со мною - весенняя дума,
Я знаю, что Ты не одна...</text><name>Мне снились веселые думы...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1858</date_from><text>Из тьмы греха, из глубины паденья
К тебе опять я простираю руки...
Мои грехи — плоды глубокой муки,
Безвыходной и ядовитой скуки,
Отчаянья, тоски без разделенья!
На высоте святыни недоступной
И в небе света взором утопая,
Не знаешь ты ни страсти мук преступной,
Наш грешный мир стопами попирая,
Ни мук борьбы, мир лучший созерцая.
Тебя несут на крыльях серафимы,
И каждый рад служить тебе подножьем.
Перед тобой, дыханьем чистым, Божьим
Склонился в умиленье мир незримый.
О, если б мог в той выси бесконечной,
Подобно им, перед тобой упасть я
И хоть с земной, но просветленной страстью
Во взор твой погружаться вечно, вечно.
О, если б мог взирать хотя со страхом
На свет, в котором вся ты утопаешь,
О, если б мог я быть хоть этим прахом,
Который ты стопами попираешь.
Но я брожу один во тьме безбрежной,
Во тьме тоски, и ропота, и гнева,
Во тьме вражды суровой и мятежной...
Прости же мне, моя Святая Дева,
Мои грехи — плод скорби безнадежной.</text><name>К мадонне Мурильо в Париже</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1955</date_from><text>По-разному анкеты
На дружбу заполняют
И на себя за это
Потом пусть не пеняют.
Иной, всего превыше
Боясь толчка под ребра,
Такого друга ищет,
Чтоб был, как вата, добрый.
Другой друзей находит,
Чтоб зажигали спички,
Чтобы за ним в походе
Несли его вещички.
Чем в друге ошибиться,
Поверивши в улыбки,
Уж лучше ушибиться
Об друга по ошибке.
Друг - не клавиатура,
Чтоб пробежать руками,
Углы его натуры
Обследуют боками.
Пусть как обрывы Ужбы
Характер тот отвесен,
Пускай до вашей дружбы
Был путь не так уж весел,
Пусть надо с ледорубом
Идти до той вершины,
Где называют другом
Друг друга два мужчины.
Где вы не шли друг с другом
По вымеренной бровке,
А где тащили грубо
Друг друга на веревке,
Где не спьяна казалось:
Ты, я, да мы с тобою!
А где вас смерть касалась
Одним крылом обоих!
Дороги к дружбе нету
Другой, чем восхожденье.
Я в дружбе - за анкету
С таким происхожденьем!</text><name>Анкета дружбы</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Какая ночь! Зашел я в хату,
Весь лес лучами озарен
И, как по кованому злату,
Тенями ночи зачервлен.
Сквозь крышу, крытую соломой,
Мне мнится, будто я цветок
С его полуночной истомой,
С сияньем месяца у ног!
Вся хата — то мои покровы,
Мой цветень и листва моя...
Должно быть, все цветы дубровы
Теперь мечтают так, как я!</text><name>Какая ночь! Зашел я в хату...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1858</date_from><text>Сырая мгла лежит в ущелье,
А там как призраки легки,
В стыдливом девственном веселье,
В багрянцах утра ледники!
Какою жизнью веет новой
Мне с этой снежной вышины,
Из этой чистой, бирюзовой
И света полной глубины!
Там, знаю, ужас обитает,
И нет людского там следа,-
Но сердце точно отвечает
На чей-то зов: "Туда! Туда!"</text><name>Альпийские ледники</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1900</date_from><text>Тихая, теплая ночь.— Позабудь
Жалкие нужды земли.
Выйди, взгляни: высоко Млечный Путь
Стелется в синей дали.
Что перед светлою звездной стезей
Темные наши пути?
Им, ознакомленным с ложью людской,
Неба красой но цвести.
Глаз не сводил бы с лучистых высот!
— Выйди, зову тебя вновь:
В небо вглядись, отрешись от забот,
К вечности душу готовь.</text><name>Тихая, теплая ночь.— Позабудь...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Из поднесенной некогда корзины
Печально свесилась сухая роза,
И пели нам ту арию Розины:
«Io sono docile, io sono rispettosa».
Горели свечи, теплый дождь чуть слышен
Стекал с деревьев, наводя дремоту,
Пезарский лебедь, сладостен и пышен,
Венчал малейшую весельем ноту.
Рассказ друзей о прожитых скитаньях,
Спор изощренный, где ваш ум витает.
А между тем в напрасных ожиданьях
Мой нежный друг один в саду блуждает.
Ах, звуков Моцарта светлы лобзанья,
Как дали Рафаэлева «Парнаса»,
Но мысли не прогнать им, что свиданья
Я не имел с четвертого уж часа.</text><name>Из поднесенной некогда корзины...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Там сей любовник, могл ей который угодить,
Счастию небо чиня всё зависно,
В жаре любовном целовал ю присно;
А неверна ему всё попускала чинить!
Вся кипящая похоть в лице его зрилась;
Как угль горящий всё оно краснело.
Руки ей давил, щупал и всё тело.
А неверна о всем том весьма веселилась!
Я хотел там убиться, известно вам буди:
Вся она была тогда в его воли,
Чинил как хотел он с ней се ли, то ли;
А неверна, как и мне, открыла все груди!</text><name>Там сей любовник, могл ей который угодить...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from></date_from><text>Имя твое шепчу неустанно,
Шепчу неустанно имя твое.
Магнитной волной через воды и страны
Летит иностранное имя твое.
Быть может, Алиса, за чашкою кофе
Сидишь ты в кругу веселых людей,
А я всей болью дымящейся крови
Тяну твою душу, как чародей.
И вдруг изумленно бледнеют лица:
Все тот же камин. Электрический свет.
Синяя чашка еще дымится,
А человека за нею нет...
Ты снова со мной.
За строфою-решеткой,
Как будто бы я с колдунами знаком,
Не облик, не образ, а явственно, четко —
Дыханье, пахнущее молоком.
Теперь ты навеки со мной, недотрога!
Постигнет ли твой Болеслав или Стах,
Что ты не придешь? Ты осталась в стихах.
Для жизни мало, для смерти много.</text><name>Из цикла «Алиса»: Этюд 13</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1959</date_from><text>Я все плачу — я все плачу —
плачу за каждый шаг.
Но вдруг — бывает!— я хочу
пожить денек за так.
И жизнь навстречу мне идет,
подарки дарит мне,
но исподволь подводит счет,
чтоб через месяц, через год
спросить с меня вдвойне...</text><name>Я все плачу — я все плачу...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>По дому бродит привиденье.
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.
Везде болтается некстати,
Мешается во все дела,
В халате крадется к кровати,
Срывает скатерть со стола.
Ног у порога не обтерши,
Вбегает в вихре сквозняка
И с занавеской, как с танцоршей,
Взвивается до потолка.
Кто этот баловник-невежа
И этот призрак и двойник?
Да это наш жилец приезжий,
Наш летний дачник-отпускник.
На весь его недолгий роздых
Мы целый дом ему сдаем.
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаем.
Июль, таскающий в одёже
Пух одуванчиков, лопух,
Июль, домой сквозь окна вхожий,
Всё громко говорящий вслух.
Степной нечесаный растрепа,
Пропахший липой и травой,
Ботвой и запахом укропа,
Июльский воздух луговой.</text><name>Июль</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1817</date_from><text>Хорошо тому о счастье,
Друг любезный! говорить,
Кто в житейском мог ненастье
Голову плащом прикрыть,
Тем, в котором мудрость скромна,
Из дворца ушед огромна,
Любит в шалаши ходить!
В море кто мирском бурливом
Мог, попутный ветерок
В парус уловя, заливом
К пристани привесть челнок,
Чтоб там груз свой непричудный —
Мир, любовь — снести хоть в скудный,
Но защитный уголок.
Там он, вне толпы мятежной,
И сует, и прихотей,
С милою подругой нежной
Роем окружен детей.
Видит в сине море дально
Льющийся струей кристальной
Ручеек веселых дней.
От вельможеских затейных
Убегает он пиров,
Но навстречу игр семейных,
Как дитя, бежать готов;
Дружбу в гости приглашает
И тишком с ней подстригает
Крылья счастливых часов.
Там он может на досуге
Звонку лютню острунять
И, о старом вспомня друге,
Песнь игриву напевать;
Может, с чванства сняв личину,
Счастья скромного картину
Всем на зависть представлять.
Так зачем, мой друг, хлопочешь
Легку песнь давать на суд?
Счастье петь свое ты хочешь?
Пой! судья не нужен тут:
С чувством рифма дружно ляжет,
И сказать, что сердце скажет,
Небольшой счастливцу труд!</text><name>Ответ Федору Петровичу Львову</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Ты безгрешна до того,
Что почти святою стала.
Не загрызла никого,
Никого не забодала.
Дважды в год тебя стригут
До последнего колечка.
И однажды в пять минут
Шкуру начисто сдерут,
Бедная овечка,
Бедная овечка!
Человек родился:
пир!
И венчаешь ты шампуры,
Человек покинул мир —
И осталась ты без шкуры.
Настежь дверь пред кунаком —
И дохнула жаром печка.
Уксус смешан с чесноком,
И запахло шашлыком...
Бедная овечка,
Бедная овечка!
Грудой тонкого руна
Ты дрожишь в извечном страхе
И в любые времена
Даришь мужеству папахи.
Похудеть готов бурдюк,
Чтоб вино лилось, как речка.
А тебе опять — каюк:
Слишком лаком твой курдюк,
Бедная овечка,
Бедная овечка!
Ты невинна и кротка,
И поэтому не сдуру
Для злодейств во все века
Волк в твою рядится шкуру.
Слова истинного лад
Не сотрется, как насечка.
И порой всю жизнь подряд
Про кого-то говорят:
Бедная овечка,
Бедная овечка!</text><name>Бедная овечка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1827</date_from><text>Так снова год, как тень, мелькнул,
Сокрылся в сумрачную вечность
И быстрым бегом упрекнул
Мою ленивую беспечность.
О, если б он меня опросил:
«Где плод горячих обещаний?
Чем ты меня остановил?» —
Я не нашел бы оправданий
В мечтах рассеянных моих!
Мне нечем заглушить упрека!
Но слушай ты, беглец жестокой!
Клянусь тебе в прощальный миг:
Ты не умчался без возврату;
Я за тобою полечу
И наступающему брату
Весь тяжкий долг свой доплачу.</text><name>На Новый 1827 год</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей -
Звезды, небо, холодная, синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль...
Не наскучит мне шуму деревьев внимать,
В сумрак ночи могу я смотреть до утра
И о чем-то так сладко, безумно рыдать,
Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,
И сырая земля мне родимая мать...
А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,
И мне страшно всю жизнь не любить никого.
Неужели навек мое сердце мертво?
Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!</text><name>И хочу, но не в силах любить я людей...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1829</date_from><text>Светлый призрак дней минувших,
Для чего ты
Пробудил страстей уснувших
И заботы?
Ты питаешь сладострастья
Скоротечность!
Но где взять былое счастье
И беспечность?..
Где вы, дружески обеты
И отвага?
Поглотились бездной Леты
Эти блага!..
Щеки бледностью, хоть молод,
Уж покрылись;
В сердце ненависть и холод
Водворились!</text><name>Песня (Светлый призрак дней минувших...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1957</date_from><text>Умирает владелец, но вещи его остаются,
Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды.
В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются
И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды.
Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться,-
Так покорно другим подставляют себя зеркала,
И толпою зевак равнодушные стулья толпятся,
И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола.
Оттого, что тебя почему-то не станет на свете,
Электрический счетчик не завертится наоборот,
Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете,
Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет.
Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье,
Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их,-
Тот, кто жил для вещей,- все теряет с последним
дыханьем,
Тот, кто жил для людей,- после смерти живет средь
живых.</text><name>Вещи</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>На Неглинной новый дом —
В зелени балконы,
Маки зреют на одном,
На другом — лимоны.
У одних балкон весной
Будто садик подвесной,
У других наоборот —
Там не сад, а огород.
А на третьем, как ни странно,
Пчел разводит пчеловод.
В новом доме — пчелы!
Вот так новоселы!
Утром по Неглинной
Мчится рой пчелиный,
А оттуда — на бульвар
Собирать с цветов нектар.
Пчеловод разводит пчел,
Одного он не учел,
Что они в конце концов
Пережалят всех жильцов!
Грушу бабушка несла
Маленькому внуку,
Вдруг на лестнице пчела
Как впилась ей в руку!
А вчера рыдала вслух
Галя-комсомолка:
У бедняжки нос распух —
Укусила пчелка!
Все кричат:— От ваших пчел
Нет покоя людям!
Мы составим протокол,
Жаловаться будем!
Пчеловод в защиту пчел
Даже лекцию прочел.
Он сказал:— Пчелиный яд
Многим прописали,
Доктора теперь велят,
Чтоб больных кусали!
И с пчелиным ядом
Сестры ходят на дом.
— Если так,— сказал один
Худощавый гражданин,—
Если их так хвалят,
Пусть меня ужалят!
— Я болею редко,—
Говорит соседка,—
Пчел боюсь я как огня,
Но на всякий случай
Пусть ужалят и меня,
Так, пожалуй, лучше!
Все старушки говорят:
— Нас кусайте тоже!
Может быть, пчелиный яд
Делает моложе?
В доме — увлеченье:
Новое леченье!
Об одном твердит весь дом —
Пусть кусают пчелы!
Даже мы теперь идем
Прямо после школы
К пчелам на уколы.</text><name>Пчелиный яд</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1840</date_from><text>Луна плывет высоко над землею
Меж бледных туч;
Но движет с вышины волной морскою
Волшебный луч.
Моей души тебя признало море
Своей луной...
И движется и в радости и в горе
Тобой одной...
Тоской любви, тоской немых стремлений
Душа полна...
Мне тяжело... но ты чужда смятений,
Как та луна.</text><name>Луна плывет высоко над землею...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!
Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно...
Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
Такая пустая и глупая шутка...</text><name>И скучно и грустно</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1915</date_from><text>От вторника и до субботы
Одна пустыня пролегла.
О, длительные перелеты!
Семь тысяч верст — одна стрела.
И ласточки, когда летели
В Египет водяным путем,
Четыре дня они висели,
Не зачерпнув воды крылом.</text><name>От вторника и до субботы...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1831</date_from><text>Я знаю вас: младые ваши лета
Счастливою звездой озарены;
Вы любите великий мир поэта
И гармонические сны;
Вам весело им вовсе предаваться,
Их обновлять роскошней и полней,
И медленно и долго забываться
В обманах памяти своей;
Вы знаете, как в хоры сладкогласны
Созвучные сливаются слова,
И чем они могучи и прекрасны,
И чем поэзия жива;
Умеете вы мыслию своею
Чужую мысль далеко увлекать
И, праведно господствуя над нею,
Ее смирять и возвышать;
Я знаю вас; но этими стихами
Приносится вам жертва не моя;
Я чувствую, смутился б я пред вами:
Душой и сердцем робок я;
Но пламенно я музу обожаю,
Доступен мне возвышенный Парнас,
И наизусть лишь то вам повторяю,
Что говорится там про вас.</text><name>С. С. Тепловой</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1898</date_from><text>Что-то здесь осиротело,
Чей-то светоч отсиял,
Чья-то радость отлетела,
Кто-то пел — и замолчал.</text><name>Мимо Троады</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1821</date_from><text>Не мани меня, надежда,
Не прельщай меня, мечта!
Уж нельзя мне всей душою
Вдаться в сладостный обман:
Уж унесся предо мною
С жизни жизненный туман!
Неожиданная встреча
С сердцем, любящим меня,-
Мне ль тобою восхищаться,
Мне ль противиться судьбе?-
Я боюсь тебе вверяться!
Я не радуюсь тебе!
Надо мною тяготеет
Клятва друга первых лет!-
Юношей связали музы,
Радость, молодость, любовь -
Я расторг святые узы!
Он в толпе моих врагов!
"Ни любовницы, ни друга
Не иметь тебе вовек!"-
Молвил гневом вдохновенный
И пропал мне из очей -
С той поры уединенный
Я скитаюсь меж людей!
Раз еще я видел счастье,
Видел на глазах слезу,
Видел нежное участье,
Видел - но прости, певец!
Уж предвижу я ненастье:
Для меня ль союз сердец?
Что же роковая пуля
Не прервала дней моих?
Что ж для нового изгнанья
Не ведут ко мне коня?
В тихой тьме воспоминанья
Ты б не разлюбил меня!</text><name>Разуверение</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1810</date_from><text>Эклога
Один, уединясь под дубом наклоненным,
Где тихий ручеек струи свои катил
И тихим ропотом к забвенью приводил,
Меналк задумчивый со взором потупленным,
Оставя посох свой, овечек и свирель,
Так тайну скорби пел:
«Жестокая судьба, где дней моих отрада?
Где радость юных лет, о коей я мечтал?
Как в тучах солнца луч, мне счастья свет пропал.
В замену радостей мне слезы лить — награда,
Напрасно юная Корина милый взор
Ко мне наедине с улыбкой устремляет:
Ее старания и нежный разговор
В груди еще сильней тяжелый вздох стесняет.
Бесчувственный! Вчера, томимая тоской,
Печальным голосом она еще сказала:
«Меналк! Мой милый друг, что сделалось с тобой?
Ты плачешь?— И слеза из глаз ее упала.—
Ужель не видишь ты забавы пастухов,
Их радость общую, шум песней, хороводы,
Мое томление, мою к тебе любовь?
Чего недостает тебе, скажи?..» — Свободы!
Как пленник, средь оков,
От братий, от друзей в край дальний увлеченный,
В пустынной Таврии, средь грубых пастухов,
Жестокою судьбой нежданно занесенный,
Я должен слезы проливать.
Ни милой родины сияние денницы,
Ни голос утренний приветливой певицы
Сюда умерить грусть мою не долетят.
Жестокий корифей устав моих страданий
Бесчувственной рукой до гроба начертал
И отческим полям колючий терн устлал
Мой путь, лишив меня и самых ожиданий.
Почто не скрылся я под дружеский покров,
Когда гремел вдали гром бурный предо мною?
Почто я тешился обманчивой мечтою
И тихо ожидал дней ясных средь громов?
Стада несчетные среди лугов шелковых,
Сады, где сочный плод деревья бременит,
Поля, что жатвою Церера золотит,
Пруды зеркальные, для рыб златых оковы,
Несут годичный дар тому, кто бед виной.
Но в доле бедственной сравнюсь ли я с тобою?
Рука богов хранит страдальца под грозою,
Ты в счастья, но страшись их мщенья над тобой!»</text><name>Меналк</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Порой часы обманывают нас,
Чтоб нам жилось на свете безмятежней.
Они опять покажут тот же час,
И верится, что час вернулся прежний.
Обманчив дней и лет круговорот:
Опять приходит тот же день недели,
И тот же месяц снова настает -
Как будто он вернулся в самом деле.
Известно нам, что час невозвратим,
Что нет ни дням, ни месяцам возврата.
Но круг календаря и циферблата
Мешает нам понять, что мы летим.</text><name>Порой часы обманывают нас...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from>1975</date_from><text>В.Аксенову
В склянке темного стекла
из-под импортного пива
роза красная цвела
гордо и неторопливо.
Исторический роман
сочинял я понемногу,
пробиваясь как в туман
от пролога к эпилогу.
Были дали голубы,
было вымысла в избытке,
и из собственной судьбы
я выдергивал по нитке.
В путь героев снаряжал,
наводил о прошлом справки
и поручиком в отставке
сам себя воображал.
Вымысел - не есть обман.
Замысел - еще не точка.
Дайте дописать роман
до последнего листочка.
И пока еще жива
роза красная в бутылке,
дайте выкрикнуть слова,
что давно лежат в копилке:
каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит,так и пишет,
не стараясь угодить...
Так природа захотела.
Почему?
Не наше дело.
Для чего?
Не нам судить.</text><name>Я пишу исторический роман</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1916</date_from><text>О. Э. Мандельштаму
Откуда такая нежность?
Не первые — эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала темней твоих.
Всходили и гасли звезды,
Откуда такая нежность?—
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.
Еще не такие гимны
Я слушала ночью темной,
Венчаемая — о нежность!—
На самой груди певца.
Откуда такая нежность,
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий,
С ресницами — нет длинней?</text><name>Откуда такая нежность?..</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>Шуточные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Я - Робин Гусь, не робкий гусь!
Да, я не трус - но я боюсь,
Что обо мне вы слышать не могли.
Я - славный гусь, хорош я гусь!
Я вам клянусь, я вам клянусь,
Что я из тех гусей, что Рим спасли.
Кстати, я - гусь особенный:
Ведь не все гуси - Робины!</text><name>Я - Робин Гусь…</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Полководец с шеею короткой
Должен быть в любые времена:
Чтобы грудь - почти от подбородка,
От затылка - сразу чтоб спина.
На короткой незаметной шее
Голове уютнее сидеть,-
И душить значительно труднее,
И арканом не за что задеть.
А они вытягивают шеи
И встают на кончики носков:
Чтобы видеть дальше и вернее -
Нужно посмотреть поверх голов.
Все, теперь ты - темная лошадка,
Даже если видел свет вдали,-
Поза - неустойчива и шатка,
И открыта шея для петли.
И любая подлая ехидна
Сосчитает позвонки на ней,-
Дальше видно, но - недальновидно
Жить с открытой шеей меж людей.
...Вот какую притчу о Востоке
Рассказал мне старый аксакал.
"Даже сказки здесь - и те жестоки",-
Думал я - и шею измерял.</text><name>Баллада о короткой шее</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Прощай, отчизна непогоды,
Печальная страна,
Где, дочь любимая природы,
Безжизненна весна;
Где солнце нехотя сияет,
Где сосен вечный шум,
И моря рев, и всё питает
Безумье мрачных дум;
Где, отлученный от отчизны
Враждебною судьбой,
Изнемогал без укоризны
Изгнанник молодой;
Где, позабыт молвой гремучей,
Но всё душой пиит,
Своею музою летучей
Он не был позабыт!
Теперь для сладкого свиданья
Спешу к стране родной;
В воображенье край изгнанья
Последует за мной:
И камней мшистые громады,
И вид полей нагих,
И вековые водопады,
И шум угрюмый их!
Я вспомню с тайным сладострастьем
Пустынную страну,
Где я в размолвке с тихим счастьем
Провел мою весну,
Но где порою, житель неба,
Наперекор судьбе,
Не изменил питомец Феба
Ни музам, ни себе.</text><name>Прощай, отчизна непогоды...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Надо мной в лазури ясной
Светит звездочка одна,
Справа - запад темно-красный,
Слева - бледная луна.</text><name>Надо мной в лазури ясной...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>Падайте, падайте, листья осенние,
Некогда в теплых лучах зеленевшие,
Легкие дети весенние,
Сладко шумевшие!..
В утреннем воздухе дым,-
Пахнет пожаром лесным,
Гарью осеннею.
Молча любуюсь на вашу красу,
Поздним лучом позлащенные!
Падайте, падайте, листья осенние...
Песни поет похоронные
Ветер в лесу.
Тихих небес побледневшая твердь
Дышит бессмертною радостью,
Сердце чарует мне смерть
Неизреченною сладостью.</text><name>Осенние листья</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1916</date_from><text>Где рай финифтяный и Сирин
Поет на ветке расписной,
Где Пушкин
говором просвирен
Питает дух высокий свой,
Где Мей
яровчатый, Никитин
,
Велесов первенец Кольцов
,
Туда бреду я, ликом скрытен,
Под ношей варварских стихов.
Когда сложу свою вязанку
Сосновых слов, медвежьих дум?
«К костру готовьтесь спозаранку»,
Гремел мой прадед Аввакум.
Сгореть в метельном Пустозерске
Или в чернилах утонуть?
Словопоклонник богомерзкий,
Не знаю я, где орлий путь.
Поет мне Сирин издалеча:
«Люби, и звезды над тобой
Заполыхают красным вечем,
Где сердце — колокол живой».
Набат сердечный чует Пушкин —
Предвечных сладостей поэт...
Как яблоневые макушки,
Благоухает звукоцвет.
Он в белой букве, в алой строчке,
В фазаньи пестрой запятой.
Моя душа, как мох на кочке,
Пригрета пушкинской весной.
И под лучом кудряво-смуглым
Дремуча глубь торфяников.
В мозгу же, росчерком округлым,
Станицы тянутся стихов.</text><name>Где рай финифтяный и Сирин...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1931</date_from><text>Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
Душно,- и все-таки до смерти хочется жить.
С пар приподнявшись на первый раздавшийся звук,
Дико и сонно еще озираясь вокруг,
Так вот бушлатник шершавую песню поет
В час, как полоской заря над острогом встает.</text><name>Колют ресницы, в груди прикипела слеза...</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Страшна дорога через свет;
Непьяный вижу я дорогу,
А пьян - до ней мне дела нет,
Я как слепой - и слава богу!
Мечта и сон - наш век земной;
Мечта?- Я с Бахусом мечтаю,
И сон?- За чашей круговой
Я не скорее ль засыпаю?
Что шаг - то грех: как не почтить
Совета веры неподложной?
Напьемся так, чтобы ходить
Нам было вовсе невозможно.
Известно всем, что в наши дни
За речи многие страдали:
Напьемся так, чтобы они
Во рту же нашем умирали.
Что было, есть, что впереди,
Об этом трезвый рассуждает,
А пьяный - мир хоть пропади,
Его ничто не занимает.</text><name>Песня (Страшна дорога через свет...)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1968</date_from><text>Ане
Сперва дитя явилось из потёмок
небытия.
В наш узкий круг щенок
был приглашен для счастья.
А котенок
не столько зван был, сколько одинок.
С небес в окно упал птенец воскресший.
В миг волшебства сама зажглась свеча:
к нам шел сверчок, влача нежнейший скрежет,
словно возок с пожитками сверчка.
Так ширился наш круг непостижимый.
Все ль в сборе мы? Не думаю. Едва ль.
Где ты, грядущий новичок родимый?
Верти крылами! Убыстряй педаль!
Покуда вещи движутся в квартиры
по лестнице - мы отойдем и ждем.
Но всё ж и мы не так наги и сиры,
чтоб славной вещью не разжился дом.
Останься с нами, кто-нибудь вошедший!
Ты сам увидишь, как по вечерам
мы возжигаем наш фонарь волшебный.
О смех! О лай! О скрип! О тарарам!
Старейшина в беспечном хороводе,
вполне бесстрашном, если я жива,
проговорюсь моей ночной свободе,
как мне страшна забота старшинства.
Куда уйти? Уйду лицом в ладони.
Стареет пёс. Сиротствует тетрадь.
И лишь дитя, всё больше молодое,
всё больше хочет жить и сострадать.
Дивно уже в ангине, только ожил
от жара лоб, так тихо, что почти -
подумало, дитя сказало: - Ёжик,
прости меня, за всё меня прости.
И впрямь - прости, любая жизнь живая!
Твою в упор глядящую звезду
не подведу: смертельно убывая,
вернусь, опомнюсь, буду, превзойду.
Витает, вырастая, наша стая,
блистая правом жить и ликовать,
блаженность и блаженство сочетая,
и всё это приняв за благодать.
Сверчок и птица остаются дома.
Дитя, собака, бледный кот и я
идем во двор и там непревзойденно
свершаем трюк на ярмарке житья.
Вкривь обходящим лужи и канавы,
несущим мысль про хлеб и молоко,
что нам пустей, что смехотворней славы?
Меж тем она дается нам легко.
Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок,
и все бегут с учений и работ,
нас осыпает золото улыбок
у станции метро "Аэропорт".</text><name>Семья и быт</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Лившиц</author><date_from>1973</date_from><text>Час придет, и я умру,
И меня не будет.
Будет солнце поутру,
А меня не будет.
Будет свет и будет тьма,
Будет лето и зима,
Будут кошки и дома,
А меня не будет.
Но явлений череда,
Знаю, бесконечна,
И когда-нибудь сюда
Я вернусь, конечно.
Тех же атомов набор
В сочетанье прежнем.
Будет тот же самый взор,
Как и прежде, нежным.
Так же буду жить в Москве,
Те же видеть лица.
Те же мысли в голове
Станут копошиться.
Те же самые грехи
Совершу привычно.
Те же самые стихи
Напишу вторично.
Ничего судьба моя
В прошлом не забудет.
Тем же самым буду я...
А меня не будет.</text><name>Грустная шутка</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1960</date_from><text>Из глубины моих невзгод
молюсь о милом человеке.
Пусть будет счастлив в этот год,
и в следующий, и вовеки.
Я, не сумевшая постичь
простого таинства удачи,
беду к нему не допустить
стараюсь так или иначе.
И не на радость же себе,
загородив его плечами,
ему и всей его семье
желаю миновать печали.
Пусть будет счастлив и богат.
Под бременем наград высоких
пусть подымает свой бокал
во здравие гостей веселых,
не ведая, как наугад
я билась головою оземь,
молясь о нем — средь неудач,
мне отведенных в эту осень.</text><name>Из глубины моих невзгод...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1896</date_from><text>Белая роза дышала на тонком стебле.
Девушка вензель чертила на зимнем стекле.
Голуби реяли смутно сквозь призрачный снег.
Грезы томили все утро предчувствием нег.
Девушка долго и долго ждала у окна.
Где-то за морем тогда расцветала весна.
Вечер настал, и земное утешилось сном.
Девушка плакала ночью в тиши,- но о ком?
Белая роза увяла без слез в эту ночь.
Голуби утром мелькнули - и кинулись прочь.</text><name>Весна (Белая роза дышала...)</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1936</date_from><text>А вы никогда не видали?
В саду или в парке - не знаю,
Везде зеркала сверкали.
Внизу, на поляне, с краю,
Вверху, на березе, на ели.
Где прыгали мягкие белки,
Где гнулись мохнатые ветки,-
Везде зеркала блестели.
И в верхнем - качались травы,
А в нижнем - туча бежала...
Но каждое было лукаво,
Земли иль небес ему мало,-
Друг друга они повторяли,
Друг друга они отражали...
И в каждом - зари розовенье
Сливалось с зеленостью травной;
И были, в зеркальном мгновеньи,
Земное и горнее - равны.</text><name>Зеркала</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from></date_from><text>Бывало, думал: ради мига
И год, и два, и жизнь отдам...
Цены не знает прощелыга
Своим приблудным пятакам.
Теперь иные дни настали.
Лежат морщины возле губ,
Мои минуты вздорожали,
Я стал умен, суров и скуп.
Я много вижу, много знаю,
моя седеет голова,
И звездный ход я примечаю,
И слышу, как растет трава.
И каждый вам неслышный шепот,
И каждый вам незримый свет
Обогощают смутный опыт
Психеи, падающей в бред.
Теперь себя я не обижу:
Старею, горблюсь,- но коплю
Все, что так нежно ненавижу
И так язвительно люблю.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1963</date_from><text>Я слабости своей не выдам.
Ни жалкой ватностью шагов,
Ни голосом, ни внешним видом
Я не обрадую врагов.
Я знаю, как бы им хотелось
Разведать, где тонка броня,
Но робость, скромность, мягкотелость
При мне — и только для меня.
И точно так же невозможно
Узнать, насколько я силен.
Я в храм вступаю осторожно,
Чтоб не свернуть плечом колонн.
Так, бицепсов не выдавая,
В пальто завернутый боксер
На улице или в трамвае
В случайный не вступает спор.
Уж если драться — драться честно,
В открытую вступать в бои.
Друзья поддержат!
Им известны
И мощь и слабости мои.</text><name>Я слабости своей не выдам...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Нет! Слишком ты тешишься счастьем мгновенья
И слишком уж странно ты с жизнью в ладу...
Безумец! За правду приняв исключенья,
Ты весел бываешь день каждый в году.
Счастливец, довольный довольством убогих,
Подумай: чем должен бы мир этот быть,
Когда бы не блага земли для немногих,
Не горе для прочих, обязанных жить?!
И зависть берет и глубокая злоба!
Мир держится в рабстве такими, как ты,
Довольными жизнью! Но правы мы оба:
Мы, в разных одеждах, но те же шуты.
Ты в счастье рядишься, а я в остальное...
Знать, каждый по вкусу одежду берет!
Судьба прибавляет к обоим смешное
И в омут толкает, сказавши: «Живет!»</text><name>Нет! Слишком ты тешишься...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>I
Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
II
Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом,-
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподымаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
III
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.</text><name>Жизнь, жизнь</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1984</date_from><text>Борису Мессереру
Когда жалела я Бориса,
а он меня в больницу вёз,
стихотворение «Больница»
в глазах стояло вместо слёз.
И думалось: уж коль поэта
мы сами отпустили в смерть
и как-то вытерпели это,—
всё остальное можно снесть.
И от минуты многотрудной
как бы рассудок ни устал,—
ему одной достанет чудной
строки про перстень и футляр.
Так ею любовалась память,
как будто это мой алмаз,
готовый в черный бархат прянуть,
с меня востребуют сейчас.
Не тут-то было! Лишь от улиц
меня отъединил забор,
жизнь удивленная очнулась,
воззрилась на больничный двор.
Двор ей понравился. Не меньше
ей нравились кровать, и суп,
столь вкусный, и больных насмешки
над тем, как бледен он и скуп.
Опробовав свою сохранность,
жизнь стала складывать слова
о том, что во дворе — о радость!—
два возлежат чугунных льва.
Львы одичавшие — привыкли,
что кто-то к ним щекою льнёт.
Податливые их загривки
клялись в ответном чувстве львов.
За все черты, чуть-чуть иные,
чем принято, за не вполне
разумный вид — врачи, больные —
все были ласковы ко мне.
Профессор, коей все боялись,
войдет со свитой, скажет: «Ну-с,
как ваши львы?» — и все смеялись,
что я боюсь и не смеюсь.
Все люди мне казались правы,
я вникла в судьбы, в имена,
и стук ужасной их забавы
в саду — не раздражал меня.
Я видела упадок плоти
и грубо поврежденный дух,
но помышляла о субботе,
когда родные к ним придут.
Пакеты с вредоносно-сильной
едой, объятья на скамье —
весь этот праздник некрасивый
был близок и понятен мне.
Как будто ничего вселенной
не обещала, не должна —
в алмазик бытия бесценный
вцепилась жадная душа.
Всё ярче над небесным краем
двух зорь единый пламень рос.
— Неужто всё еще играет
со львами?— слышался вопрос.
Как напоследок жизнь играла,
смотрел суровый окуляр.
Но это не опровергало
строки про перстень и футляр.</text><name>Когда жалела я Бориса...</name><date_to>1984</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1954</date_from><text>Звонят в Елоховском соборе.
И это значит — понимай,
Что вслед за пасхой очень вскоре
Придет весенний праздник Май.
А эта девочка на рынке
Торгует птичками. Блестят
Очаровательные спинки
Кустарно сделанных утят.
«Ответь, какой ты воск топила?»
— «Я в нефтелавочку зашла,
Свечей церковных накупила
И на утят перелила».
Ведь вот судьба твоя, художник!
Таков блаженный твой удел,
Наивный основоположник
Новейших форм старинных тел.
Творим мы из чего-то что-то,
А что творим мы из чего —
Не ваша, умники, забота,
И в том — искусства торжество!</text><name>Звонят в Елоховском соборе...</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1945</date_from><text>Тихо прожил я жизнь человечью:
ни бурана, ни шторма не знал,
по волнам океана не плавал,
в облаках и во сне не летал.
Но зато, словно юность вторую,
полюбил я в просторном краю
эту черную землю сырую,
эту милую землю мою.
Для нее ничего не жалея,
я лишался покоя и сна,
стали руки большие темнее,
но зато посветлела она.
Чтоб ее не кручинились кручи
и глядела она веселей,
я возил ее в тачке скрипучей,
так, как женщины возят детей.
Я себя признаю виноватым,
но прощенья не требую в том,
что ее подымал я лопатой
и валил на колени кайлом.
Ведь и сам я, от счастья бледнея,
зажимая гранату свою,
в полный рост поднимался над нею
и, простреленный, падал в бою.
Ты дала мне вершину и бездну,
подарила свою широту.
Стал я сильным, как терн, и железным
даже окиси привкус во рту.
Даже жесткие эти морщины,
что по лбу и по щекам прошли,
как отцовские руки у сына,
по наследству я взял у земли.
Человек с голубыми глазами,
не стыжусь и не радуюсь я,
что осталась земля под ногтями
и под сердцем осталась земля.
Ты мне небом и волнами стала,
колыбель и последний приют...
Видно, значишь ты в жизни немало,
если жизнь за тебя отдают.</text><name>Земля</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1840</date_from><text>Посвящена князю
Владимиру Федоровичу Одоевскому
Не смотря в лицо,
Она пела мне,
Как ревнивый муж
Бил жену свою.
А в окно луна
Тихо свет лила,
Сладострастных снов
Была ночь полна!
Лишь зеленый сад
Под горой чернел;
Мрачный образ к нам
Из него глядел.
Улыбаясь, он
Зуб о зуб стучал;
Жгучей искрою
Его глаз сверкал.
Вот он к нам идет,
Словно дуб большой...
И тот призрак был -
Ее муж лихой...
По костям моим
Пробежал мороз;
Сам не знаю как,
К полу я прирос.
Но лишь только он
Рукой за дверь взял,
Я схватился с ним -
И он мертвый пал.
"Что ж ты, милая,
Вся, как лист, дрожишь?
С детским ужасом
На него глядишь?
Уж не будет он
Караулить нас;
Не придет теперь
В полуночный час!.."
"Ах, не то, чтоб я...
Ум мешается...
Все два мужа мне
Представляются:
На полу один
Весь в крови лежит,
А другой - смотри
Вон в саду стоит!..."</text><name>Ночь</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>Печаль в моих песнях, но что за нужда?
Тебе не внимать им, мой друг, никогда.
Они не прогонят улыбку святую
С тех уст, для которых живу и тоскую.
К тебе не домчится ни Слово, ни звук,
Отзыв беспокойный неведомых мук.
Певца твоя ласка утешить не может:
Зачем же он сердце твое потревожит?
О нет! одна мысль, что слеза омрачит
Тот взор несравненный, где счастье горит,
Безумные б звуки в груди подавила,
Хоть прежде за них лишь певца ты любила.</text><name>К *** (Печаль в моих песнях...)</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1944</date_from><text>Своей любви перебирая даты,
я не могу представить одного,
что ты чужою мне была когда-то
и о тебе не знал я ничего.
Какие бы ни миновали сроки
и сколько б я ни исходил земли,
мне вновь и вновь благословлять дороги,
что нас с тобою к встрече привели.</text><name>Своей любви перебирая даты...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1917</date_from><text>Ты всегда таинственный и новый,
Я тебе послушней с каждым днем,
Но любовь твоя, о друг суровый,
Испытание железом и огнем.
Запрещаешь петь и улыбаться,
А молиться запретил давно.
Только б мне с тобою не расстаться,
Остальное все равно!
Так, земле и небесам чужая,
Я живу и больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою.</text><name>Ты всегда таинственный и новый...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from>1959</date_from><text>Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
мы, что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья -
наши сладенькие ямбы,
и в пегасовом полете
не взлетают наши кони...
То-то физики в почете,
то-то лирики в загоне.
Это самоочевидно.
Спорить просто бесполезно.
Так что даже не обидно,
а скорее интересно
наблюдать, как, словно пена,
опадают наши рифмы
и величие степенно
отступает в логарифмы.</text><name>Физики и лирики</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1920</date_from><text>Лакированный, пузатый,
Друг мой, нежный и певучий,
Итальянская мандола -
Восемь низких гулких струн...
В час вечерний и крылатый
Ропот русских перезвучий -
Слободская баркарола -
Налетает, как бурун.
Песня бабочкой гигантской
Под карнизами трепещет,
Под ладонью сердце дышит
В раскачавшейся руке...
В этой жизни эмигрантской
Даже дождь угрюмей хлещет...
Но удар струну колышет -
Песня взмыла налегке.
В старой лампе шепот газа.
Тих напев гудящих звеньев:
Роща, пруд, крутые срубы,
Приозерная трава...
"Из-под дуба, из-под вяза,
Из-под липовых кореньев",-
Вторя песне, шепчут губы
Изумрудные слова.</text><name>Мандола</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1918</date_from><text>Я давно на родине не был,
Много в сердце скопил тоски.
Вьются ласточки в синем небе —
Реактивные «ястребки».
Потеснило утром туманы —
И село открылось вдали.
Над Москвой — подъемные краны,
Здесь — колодезные журавли.
Гонят скот на лесные заимки
Босоногие пареньки.
Как речные трамваи в Химках,
Басовито мычат быки.
За домами, в конце порядка,
Ближе к берегу Юг-реки —
Молодежная танцплощадка,
А для школьников — Лужники.
На ветру многоцветные шали,
То косынка, то сарафан,
Будто флаги на фестивале
Всех великих и малых стран.
Рад всему, что впервые вижу.
Парни наше село порой
В шутку сравнивают с Москвой:
Дескать, только дома пониже
Да, конечно, асфальт пожиже,—
Больше разницы никакой.</text><name>Я давно на родине не был...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from></date_from><text>Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:
Ему и то уж силы придает,
Что подвигов его свидетель целый свет.
Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
За все труды, за весь потерянный покой
Ни славою, ни почестьми не льстится,
И мыслью оживлен одной:
Что к пользе общей он трудится.
Увидя, как Пчела хлопочет вкруг цветка,
Сказал Орел однажды ей с презреньем:
"Как ты, бедняжка, мне жалка,
Со всей твоей работой и с уменьем!
Вас в улье тысячи все лето лепят сот:
Да кто же после разберет
И отличит твои работы?
Я, право, не пойму охоты:
Трудиться целый век и что ж иметь в виду?..
Безвестной умереть со всеми наряду!
Какая разница меж нами!
Когда, расширяся шумящими крылами,
Ношуся я под облаками,
То всюду рассеваю страх:
Не смеют от земли пернатые подняться,
Не дремлют пастухи при тучных их стадах;
Ни лани быстрые не смеют на полях,
Меня завидя, показаться".
Пчела ответствует: "Тебе хвала и честь!
Да продлит над тобой Зевес свои щедроты!
А я, родясь труды для общей пользы несть,
Не отличать ищу свои работы,
Но утешаюсь тем, на наши смотря соты,
Что в них и моего хоть капля меду есть".</text><name>Орел и Пчела</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>О, будь в сознаньи правды смел.
Ни ширм, ни завесей не надо...
Как волны дантовского ада
Полны страданий скорбных тел,—
Так и у нас своя картина...
Но только нет в ней красоты:
Людей заткала паутина...
В ней бьются все — и я, и ты...</text><name>О, будь в сознаньи правды смел...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Ногти ночи цвета крови,
Синью выведены брови,
Пахнет мускусом крысиным,
Гиацинтом и бензином,
Носит счастье на подносах,
Ищет утро, ищет небо,
Ищет корку злого хлеба.
В этот час пусты террасы,
Спят сыры и ананасы,
Спят дрозды и лимузины,
Не проснулись магазины.
Этот час — четвертый, пятый —
Будет чудом и расплатой.
Небо станет, как живое,
Закричит оно о бое,
Будет нежен, будет жаден
Разговор железных градин,
Город, где мы умираем,
Станет горем, станет раем.</text><name>Ногти ночи цвета крови...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1965</date_from><text>Дорога может быть проложена
Одним — его забудут имя.
А после сколько будет хожено
И езжено по ней другими!
Чем путь верней и несомненнее —
Следов тем больше остается,
И тем трудней под наслоеньями
Увидеть след первопроходца.
Но пешеходная ли, санная
Или с фельдъегерскою прытью —
Дорога будет та же самая,
Меняться будут лишь событья.
Она булыгою оденется,
Потом гудрон на щебень ляжет —
Не раз ее одежда сменится,
Но суть останется всё та же.
На ней делиться будут мыслями,
Спешить на свадьбы и сражения,
Смеяться, плакать — независимо
От способа передвижения.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Автомобильная механика
Придет на смену тяге конной,—
А там следы босого странника
Лежат под лентою бетонной.</text><name>Первопутник</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Я - бог таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах,
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.
Моей божественной природы
Я не открою никому.
Тружусь, как раб, а для свободы
Зову я ночь, покой и тьму.</text><name>Я - бог таинственного мира...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Память о солнце в сердце слабеет.
Желтей трава.
Ветер снежинками ранними веет
Едва-едва.
В узких каналах уже не струится —
Стынет вода.
Здесь никогда ничего не случится, —
О, никогда!
Ива на небе пустом распластала
Веер сквозной.
Может быть, лучше, что я не стала
Вашей женой.
Память о солнце в сердце слабеет.
Что это? Тьма?
Может быть!.. За ночь прийти успеет
Зима.</text><name>Память о солнце в сердце слабеет...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1845</date_from><text>. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Уехал он. В кружке, куда, бывало,
Ходил он выливать всю бездну скуки
Своей, тогда бесплодной, ложной жизни,
Откуда выносил он много желчи
Да к самому себе презренья; в этом
Кружке, спокойном и довольном жизнью,
Собой, своим умом и новой книгой,
Прочтенной и положенной на полку,—
Подчас, когда иссякнут разговоры
О счастии семейном, о погоде,
Да новых мыслей, вычитанных в новом
Романе Санда (вольных, страшных мыслей,
На вечер подготовленных нарочно
и скинутых потом, как вицмундир),
Запас нежданно истощится скоро,—
О нем тогда заводят речь иные
С иронией предоброй и преглупой
Или с участием, хоть злым, но пошлым
И потому нисколько не опасным,
И рассуждают иль о том, давно ли
И как он помешался, иль о том,
Когда он, сыну блудному подобный,
Воротится с раскаяньем и снова
Придет в кружок друзей великодушных
И рабствовать, и лгать...
Тогда она,
Которую любил он так безумно,
Так неприлично истинно, она
Что думает, когда о нем подумать
Ее заставят поневоле?— То ли,
Что он придет, склонив главу под гнетом
Необходимости и предрассудков,
И что больной, но потерявший право
На гордость и проклятие, он станет
Искать ее участья и презренья?
Иль то, что он, с челом, подъятым к небу,
Пройдет по миру, вольный житель мира,
С недвижною презрительной улыбкой
И с язвою в груди неизлечимой,
С приветом ей на вечную разлуку,
С приветом оклеветанного гордым,
Который первый разделил, что было
Едино, и подъял на раменах
Всю тяжесть разделения и жизни?</text><name>Вопрос (Уехал он...)</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1920</date_from><text>Разжигатель неуемный -
Я кочую по фронтам.
Мой вагон дырявый, темный
Нынче здесь, а завтра там.
Плут иль трус - моя добыча:
Опозорю, засмею.
Я, повсюду нос свой тыча,
Зря похвал не раздаю.
Рожи лодырей малюя,
Их леплю на все углы.
Но когда кого хвалю я,
Значит, стоит он хвалы.
Шляхта подлая, тупая
Понапрасну нос дерет.
Отступая, наступая,
Мы идем вперед, вперед.
Путь известен: до Варшавы.
Видел место я вчера,
Где наводят переправы
Наши чудо-мастера.
Красным штабом самый точный
Обозначен им урок:
"Нужен мост на диво прочный
В срок - кратчайший. Жесткий срок".
Молотки стучат задорно.
Топоры звенят-поют.
Средь высоких свай проворно
Чудо-техники снуют.
Через Неман на Варшаву
"Шьют" стальную колею.
Всем путейцам нашим славу
Я охотно пропою.
Не напрасно путь здесь ляжет.
Красный фронт наш дал зарок:
Чванной шляхте он покажет,
Что такое "жесткий срок".</text><name>Жесткий срок</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Забыты вино и веселье,
Оставлены латы и меч,-
Один он идет в подземелье,
Лампады не хочет зажечь.
И дверь заскрипела протяжно,-
В нее не входили давно.
За дверью и темно, и влажно,
Высоко и узко окно.
Глаза привыкают во мраке,-
И вот выступают сквозь мглу
Какие-то странные знаки
На сводах, стенах и полу.
Он долго глядит на сплетенье
Непонятых знаков и ждет,
Что взорам его просветленье
Всезрящая смерть принесет.</text><name>Забыты вино и веселье...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>Эта встреча никем не воспета,
И без песен печаль улеглась.
Наступило прохладное лето,
Словно новая жизнь началась.
Сводом каменным кажется небо,
Уязвленное желтым огнем,
И нужнее насущного хлеба
Мне единое слово о нем.
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи,-
Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.</text><name>Эта встреча никем не воспета...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.
Вот и живу теперь - поздний.
Лист раскрывается - поздний.
Свет разгорается - поздний.
Снег осыпается - поздний.
Снег меня будит ночами.
Войны снятся мне ночами.
Как я их скину со счета?
Две у меня за плечами.
Были ранения ранние.
Было призвание раннее.
Трудно давалось прозрение.
Поздно приходит признание.
Я все нежней и осознанней
это люблю поколение.
Жестокое это каление.
Светлое это горение.
Сколько по свету кружили
Вплоть до победы - служили.
После победы - служили.
Лучших стихов не сложили.
Вот и живу теперь - поздний.
Лист раскрывается - поздний.
Свет разгорается - поздний.
Снег осыпается - поздний.
Лист мой по ветру не вьется -
крепкий, уже не сорвется.
Свет мой спокойно струится -
ветра уже не боится.
Снег мой растет, нарастает -
поздний, уже не растает.</text><name>Мое поколение</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1839</date_from><text>Грядущих наших дней святая глубина
Подобна озеру: блестящими водами
Оно покоится; волшебного их сна
Не будит ранний ветр, играя с камышами.
Пытливый юноша, годов пронзая мглу,
Подходит к берегам, разводит осторожно
Густые ветви ив и мыслию тревожной
За взором следует... По водному стеклу
Аврора пурпур свой рассыпала струисто...
Как темны гряды скал! как небо золотисто!
Как стаду мелких рыб, блистая в серебре,
На солнце радостно играть и полоскаться!
Но... юноша, беги! на утренней заре
Опять не приходи смотреть и любоваться
На это озеро! Теперь внимаешь ты
Лишь шепоту дерев и плеску волн шумливых;
А там, под образом блестящей красоты,
С приманкою любви, с приманкой ласк стыдливых,
Красавиц легкий рой мелькнет перед тобой;
Ты кинешься за ней, за милою толпой,
С родного берега... Паденья шум мгновенный,
Урчание и стон пучины пробужденной
Окрестность огласит, и скоро смолкнет он,
И стихнет всё. И что ж, под зеркалом кристалла,
Увидишь ты?.. Увы! исчезнет всё, как сон!
Ни рощ коралловых, ни храмов из опала,
Ни скал, увенчанных в златые тростники,
Ни нимф, свивающих в гирлянды и венки
Подводные причудливые травы...
Нет! ты падешь к одним скалам немым,
К растеньям, дышащим губительной отравой,-
И, вызвана падением твоим,
Толпа алкающих чудовищ
На жертву кинется, низвергнутую к ним
Приманкой красоты, и счастья, и сокровищ.</text><name>Жизнь</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1894</date_from><text>Сонет
Еще последний снег в долине мглистой
На светлый лик весны бросает тень,
Но уж цветет душистая сирень,
И барвинок, и ландыш серебристый.
Как кроток и отраден день лучистый,
И как приветна ив прибрежных сень.
Как будто ожил даже мшистый пень,
Склонясь к воде, бестрепетной и чистой.
Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело, как горестно весной,
Как мир хорош в своей красе нежданной -
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной.</text><name>Зарождающаяся жизнь</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
Дайте бочку Диогена;
Ганнибалов острый меч,
Что за славу Карфагена
Столько вый отсек от плеч!
Дайте мне ступню Психеи,
Сапфы женственный стишок,
И Аспазьины затеи,
И Венерин поясок!
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих,-
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы, с мужествов Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санктпетербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы!</text><name>Честолюбие</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>То — Индия души, таинственно разверстой
Наитиям Души Одной,
Что с нею шепчется — зарей ли розоперстой,
Иль двухнедельною луной
На пепле розовом, когда её величье
Ревнует к полной славе дня,
Нагой ли бездною, разоблачась в обличье
Отвсюду зрящего огня.</text><name>5</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Снилось мне, что сидит нас человек двадцать в большой комнате с раскрытыми окнами.
Между нами женщины, дети, старики... Все мы говорим о каком-то очень известном предмете — говорим шумно и невнятно.
Вдруг в комнату с сухим треском влетело большое насекомое, вершка в два длиною... влетело, покружилось и село на стену.
Оно походило на муху или на осу. Туловище грязно-бурого цвету; такого же цвету и плоские, жесткие крылья; растопыренные мохнатые лапки, да голова угловатая и крупная, как у коромыслов; и голова эта и лапки — ярко-красные, точно кровавые.
Странное это насекомое беспрестанно поворачивало голову вниз, вверх, вправо, влево, передвигало лапки... потом вдруг срывалось со стены, с треском летало по комнате — и опять садилось, опять жутко и противно шевелилось, не трогаясь с места.
Во всех нас оно возбуждало отвращение, страх, даже ужас... Никто из нас не видал ничего подобного, все кричали: «Гоните вон это чудовище!», все махали платками издали... ибо никто не решался подойти... и когда насекомое взлетало — все невольно сторонились.
Лишь один из наших собеседников, молодой еще, бледнолицый человек, оглядывал нас всех с недоумением. Он пожимал плечами, он улыбался, он решительно не мог понять, что с нами сталось и с чего мы так волнуемся? Сам он не видел никакого насекомого — не слышал зловещего треска его крыл.
Вдруг насекомое словно уставилось на него, взвилось и, приникнув к его голове, ужалило его в лоб повыше глаз...
Молодой человек слабо ахнул — и упал мертвым.
Страшная муха тотчас улетела... Мы только тогда догадались, что это была за гостья.</text><name>Насекомое</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Маринка, слушай, милая Маринка!
Кровиночка моя и половинка!
Ведь если разорвать, то - рубь за сто -
Вторая будет совершать не то!
Маринка, слушай, милая Маринка,
Прекрасная, как детская картинка!
Ну кто сейчас ответит - что есть то?
Ты, только ты, ты можешь - и никто!
Маринка, слушай, милая Маринка!
Далекая, как в Сказке Метерлинка,
Ты - птица моя синяя вдали,-
Вот только жаль - ее в раю нашли!
Маринка, слушай, милая Маринка,
Загадочная, как жилище инка,
Идем со мной! Куда-нибудь идем,-
Мне все равно куда, но мы найдем!
Поэт - а слово долго не стареет -
Сказал: "Россия, Лета, Лорелея",-
Россия - ты, и Лета, где мечты.
Но Лорелея - нет! Ты - это ты!</text><name>Маринка, слушай, милая Маринка!..</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1857</date_from><text>Скорей гардины поднимите,
Впустите солнышко ко мне,
Окошко настежь отворите
Навстречу утру и весне!
Он прилетел, наш гость желанный,
Он улыбнулся, светлый май!
Всей жизнью, нам благоуханный,
Твори, и грей, и воскрешай!
Пора!.. Смотри, в природе целой
Всё ждет тебя, зовет к тебе...
Изнемогла и помертвела
Она со стужею в борьбе.
В уничтожающих объятьях
Всеразрушающей зимы,
В напрасном ропоте, в проклятьях
Изнемогаем тоже мы.
Ты, голос ласточке дающий,
Подснежнику дающий цвет,-
Дух Божий, жизни дух могущий,-
Ты не забудешь нас, о нет!..
Дающий всякому дыханью
Что нужно естеству его,-
Внуши разумному созданью,
Что для него нужней всего.
Расширь на смелое стремленье
Крило незримое души
И в битве жизненной терпенье
И силу воли нам внуши!</text><name>В майское утро</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Царь Небес! успокой
Дух болезненный мой!
Заблуждений земли
Мне забвенье пошли
И на строгий твой рай
Силы сердцу подай.</text><name>Молитва</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1902</date_from><text>Я не знаю мудрости годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей... Вас я не зову!</text><name>Я не знаю мудрости</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1890</date_from><text>Улыбка радостная Мая
И первой ласточки прилет!
Земля цветет, благоухая,
И соловей в саду поет.
Его певучей внемля сказке,
Я в ночь гляжу — не нагляжусь
И словно материнской ласке,
Как нежный сын, ей отдаюсь.
Заря не меркнет. Небосвода
Неугасима глубина.
Благодарю, о, мать-природа!
Как хороша твоя весна!</text><name>Улыбка радостная Мая...</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Никто, никто, никто не усладил
В изгнанье сем тоски мятежной!
Любить?- три раза я любил,
Любил три раза безнадежно.</text><name>Никто, никто, никто не усладил...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1968</date_from><text>В былые дни и я пережидал
холодный дождь под колоннадой Биржи.
И полагал, что это - божий дар.
И, может быть, не ошибался. Был же
и я когда-то счастлив. Жил в плену
у ангелов. Ходил на вурдалаков.
Сбегавшую по лестнице одну
красавицу в парадном, как Иаков,
подстерегал.
Куда-то навсегда
ушло все это. Спряталось. Однако,
смотрю в окно и, написав "куда",
не ставлю вопросительного знака.
Теперь сентябрь. Передо мною - сад.
Далекий гром закладывает уши.
В густой листве налившиеся груши
как мужеские признаки висят.
И только ливень в дремлющий мой ум,
как в кухню дальних родственников - скаред,
мой слух об эту пору пропускает:
не музыку еще, уже не шум.</text><name>Почти элегия</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1933</date_from><text>Два сердитые субъекта
расставались на Расстанной
,
Потому что уходила
их любови полоса.
Был один субъект — девица,
а другой был непрестанно
Всем своим лицом приятным
от серженья полосат.
Почему же он сердился,
коль в душе его потухли
Искры страсти незабвенной
или как их там еще?
Я бы там на его месте
перестал бы дуть на угли,
Попрощался бы учтиво,
приподняв свое плечо.
Но мужчина тот холерик
был, должно быть, по натуре,
А девица — меланхолик,
потому что не орет.
И лицо его большое
стало темным от натуги,
Меланхолик же в испуге
стыдно смотрит на народ.
В чем же дело в этом деле?
Что за дьявольская сила
Их клещами захватила?
Почему нейдут домой?
На трамвай пятиалтынный,
попрощавшись, попросил он,
Но монеты больше нету,
лишь последняя — самой!
И решили эти люди,
чтобы им идти не скучно,
Ночевать у сей красотки,
и обоим — чтоб пешком.
И кончается довольно
примитивно этот случай,
И идут к ней на квартиру,
в переулок, на Мошков
.
Ну а нам с тобой, поссорясь...
нам похожими вещами
Заниматься не придется —
мы с тобою мудрецы:
Если мы да при прощаньи
на трамвай да не достанем,
То пешком пойдем до дому.
Но — в различные концы.</text><name>Прощание</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1891</date_from><text>Опять осенний блеск денницы
Дрожит обманчивым огнем,
И уговор заводят птицы
Умчаться стаей за теплом.
И болью сладостно-суровой
Так радо сердце вновь заныть,
И в ночь краснеет лист кленовый,
Что, жизнь любя, не в силах жить.</text><name>Опять осенний блеск денницы...</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>В доме я и часы. Мы одни.
Колокольной достигнув минуты,
Медно пробили полночь они
И спросили:
- Не спишь почему ты?
- В этом женщины грешной вина:
Накануне сегодняшней ночи
Нанесла мне обиду она,
От которой заснуть нету мочи.
Отозвались часы в тишине:
- Вечно в мире случалось такое.
Видит женщина в сладостном сне,
Как не спишь ты, лишенный покоя...
В доме я и часы. Мы одни.
Колокольной достигнув минуты,
Медно пробили полночь они
И спросили:
- Не спишь почему ты?
- Как уснешь, если та, что мила
И безгрешна душою земною,
Предвечерней порою была
Ненароком обижена мною.
- Не терзайся. Случалось, что сон
Вдруг терял виноватый мужчина.
И не ведал того, что прощен,
Что печали исчезла причина.
В доме я и часы. Мы одни
Полуночничаем поневоле...
От обиды, судьба, охрани
И не дай мне обидчика роли.
Пер. Я.Козловского</text><name>Разговор с часами</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Молчит сомнительно Восток,
Повсюду чуткое молчанье...
Что это? Сон иль ожиданье,
И близок день или далек?
Чуть-чуть белеет темя гор,
Еще в тумане лес и долы,
Спять города и дремлют селы,
Но к небу подымите взор...
Смотрите: полоса видна,
И, словно скрытной страстью рдея,
Она всё ярче, всё живее -
Вся разгорается она -
Еще минута, и во всей
Неизмеримости эфирной
Раздастся благовест всемирный
Победных солнечных лучей...</text><name>Молчит сомнительно Восток...</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1888</date_from><text>Лес, как бы кадильным дымом
Весь пропахнувший смолой,
Дышит гнилью вековою
И весною молодой.
А смолу, как слезы, точит
Сосен старая кора,
Вся в царапинах и ранах
От ножа и топора.
Смолянистым и целебным
Ароматом этих ран
Я люблю дышать всей грудью
В теплый утренний туман.
Ведь и я был также ранен -
Ранен сердцем и душой,
И дышу такой же гнилью
И такою же весной...</text><name>В хвойном лесу</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны...
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.</text><name>Приметы</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1945</date_from><text>А в старом парке листья жгут,
Он в сизой дымке весь.
Там листья жгут и счастья ждут,
Как будто счастье есть.
Но счастье выпито до дна
И сожжено дотла,-
А ты, как ночь, была темна,
Как зарево - светла.
Я все дороги обойду,
Где не видать ни зги,
Я буду звать тебя в бреду:
"Вернись - и снова лги.
Вернись, вернись туда, где ждут,
Скажи, что счастье - есть".
А в старом парке листья жгут,
Он в сизой дымке весь...</text><name>А в старом парке листья жгут...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1832</date_from><text>I
И дале мы пошли - и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто,
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: "Поведай мне: в сей казни что сокрыто?"
Виргилий мне: "Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете."
Тут грешник жареный протяжно возопил:
"О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
Сто на сто я терплю: процент неимоверный!"-
Тут звучно лопнул он - я взоры потупил.
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,
Как будто тухлое разбилось яицо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Я, нос себе зажав, отворотил лицо.
Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале -
И, камень приподняв за медное кольцо,
Сошли мы вниз - и я узрел себя в подвале.
II
Тогда я демонов увидел черный рой,
Подобный издали ватаге муравьиной -
И бесы тешились проклятою игрой:
До свода адского касалася вершиной
Гора стеклянная, как Арарат остра -
И разлегалася над темною равниной.
И бесы, раскалив как жар чугун ядра,
Пустили вниз его смердящими когтями;
Ядро запрыгало - и гладкая гора,
Звеня, растрескалась колючими звездами.
Тогда других чертей нетерпеливый рой
За жертвой кинулся с ужасными словами.
Схватили под руки жену с ее сестрой,
И заголили их, и вниз пихнули с криком -
И обе сидючи пустились вниз стрелой...
Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;
Стекло их резало, впивалось в тело им -
А бесы прыгали в веселии великом.
Я издали глядел - смущением томим.</text><name>И дале мы пошли...</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Милый друг, иль ты не видишь,
Что всё видимое нами -
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий -
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете -
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?</text><name>Милый друг, иль ты не видишь...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1953</date_from><text>Я помню:
Целый день
Всё время
Падал снег
И всею тяжестью
Висел на черных сучьях.
Но это шла весна:
Тянуло влагой с рек,
Едва проснувшихся
И прячущихся в тучах.
Тянуло
Влагой
С рек
И внутренних морей,
И пахло льдом,
Водой
И масляною краской.
Казалось — шли часы
Ни тише, ни быстрей,
А так же, как всегда,
На старой башне Спасской.
Но
Время
Мчалось так,
Как будто целый век
Прошел за этот день...
И не мешала вьюга,
Чтоб нес по улице
Какой-то человек
Мимозы веточку,
Доставленную с юга.</text><name>Я помню: целый день...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1841</date_from><text>Михаилу Юрьевичу Лермонтову
Tu lascerai ogni cosa dilletta
Piu caramente.
Dante. «Divina Commedia»
Есть длинный, скучный, трудный путь...
К горам ведет он, в край далекий;
Там сердцу в скорби одинокой
Нет где пристать, где отдохнуть!
Там к жизни дикой, к жизни странной
Поэт наш должен привыкать,
И песнь и думу забывать
Под шум войны, в тревоге бранной!
Там блеск штыков и звук мечей
Ему заменят вдохновенье,
Любви и света обольщенья
И мирный круг его друзей.
Ему — поклоннику живому
И богомольцу красоты —
Там нет кумира для мечты,
В отраду сердцу молодому!..
Ни женский взор, ни женский ум
Его лелеять там не станут;
Без счастья дни его увянут...
Он будет мрачен и угрюм!
Но есть заступница родная
С заслугою преклонных лет,—
Она ему конец всех бед
У неба вымолит, рыдая!
Но заняты радушно им
Сердец приязненных желанья,—
И минет срок его изгнанья,
И он вернется невредим!</text><name>На дорогу!</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1828</date_from><text>Не подражай: своеобразен гений
И собственным величием велик;
Доратов ли, Шекспиров ли двойник -
Досаден ты: не любят повторений.
С Израилем певцу одни закон:
Да не творит себе кумира он!
Когда тебя, Мицкевич вдохновенный,
Я застаю у Байроновых ног,
Я думаю: поклонник униженный!
Восстань, восстань и вспомни: сам ты бог!</text><name>Не подражай: своеобразен гений...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1976</date_from><text>Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.</text><name>Я не то что схожу с ума...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1897</date_from><text>Некогда некто изрек: "Сапоги суть выше Шекспира".
Дабы по слову сему превзойти британца, сапожным
Лев Толстой мастерством занялся, и славы достигнул.
Льзя ли дальше идти, россияне, в искании славы?
Вящую Репин стяжал, когда: "Сапоги, как такие,
Выше Шекспира,- он рек,- сапоги, уснащенные ваксой,
Выше Толстого". И вот, сосуд с блестящим составом
Взявши, Толстого сапог он начал чистить усердно.</text><name>Некогда некто изрек...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1943</date_from><text>Вот и отобрана ты у меня!..
Неопытен в древней науке,
Я бой проиграл, пораженье кляня,
Долгой и трудной разлуке.
Я бился, как за глухое село,
Патроны истратив без счета.
Со свистом и руганью, в рост и в лоб
В штыковую выходит рота.
И село превращает в столицу борьба,
И вечером невеселым
Догорает Одессой простая изба
И Севастополем - школа.
Бой проигран. Потери не в счет.
В любовь поверив, как в ненависть,
Я сейчас отступаю, чтоб день или год
Силы копить и разведывать.
И удачу с расчетом спаяв, опять
Каким-нибудь утром нечаянным
Ворваться
и с боем тебя отобрать
Всю - до последней окраины!</text><name>Предпоследнее письмо</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1943</date_from><text>Хоть рекламировать себя я не привык,—
Считаю это ниже своего достоинства,—
Но все ж прошу учесть: я автор-фронтовик,
Обслуживающий искусством наше воинство.
Я написал до тысячи вещей,—
Перечислять их я из скромности не буду,—
И сам я исполняю их, и вообще
Они проходят «на ура» повсюду!
Что? Какова тематика моя?
Я просто вам ответить затрудняюсь!
Ну, как бы вам сказать... Все обнимаю я:
И фронт и тыл... Сажусь — и откликаюсь!
Я выступал в Чите, в Алма-Ате,
Не уставал творить среди эвакуаций,
Имею отзывы на сто одном листе
От девяносто четырех организаций!
А тут недавно я на энском фронте был,—
Сказать, где именно,— я не имею права...
Там был такой успех!.. Я точно пьян ходил,
И только тут узнал я, что такое слава!
Что? Почему я вам все это говорю?
Да потому, что я заброшен и обижен.
Я, так сказать, творю, я, так сказать, горю —
И до сих пор к себе внимания не вижу!
Ведь я пришел в литературу не вчера.
Мои коллеги представляются к награде.
Считаю, и меня отметить бы пора,
А кстати и жену: она в моей бригаде!</text><name>Жрец искусства</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1804</date_from><text>Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради бога и... арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава богу,
Не великий господин.
Он - гусар, и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны куль овса.
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин, да заменятся
Ташкой с царским вензелем!
Вместо зеркала сияет
Ясной сабли полоса:
Он по ней лишь поправляет
Два любезные уса.
А на место ваз прекрасных,
Беломраморных, больших
На столе стоят ужасных
Пять стаканов пуншевых!
Они полны, уверяю,
В них сокрыт небесный жар.
Приезжай - я ожидаю,-
Докажи, что ты гусар.</text><name>Бурцову: призывание на пунш</name><date_to>1804</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1974</date_from><text>А если бы историк наших дней
Не в современном жил, а в древнем Риме,
Тогда, конечно, было бы видней
Всем древним римлянам, что станет с ними!
Но почему бы не предположить,
Что ныне между нами, москвичами,
Грядущей жизнью начинает жить,
Работая и днями и ночами,
Он, будущий историк наших дней,
И эта книга плачется, поется,
Лепечется, хохочется... И в ней
Проставить только даты остается.</text><name>Историк</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from></date_from><text>Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров...
Я не свое тебе открою,
Но бред пророческий духов...
Еще нам далеко до цели,
Гроза ревет, гроза растет,-
И вот - в железной колыбели,
В громах родится Новый год...
Черты его ужасно-строги,
Кровь на руках и на челе...
Но не одни войны тревоги
Несет он миру на земле!
Не просто будет он воитель,
Но исполнитель божьих кар,-
Он совершит, как поздний мститель,
Давно обдуманный удар...
Для битв он послан и расправы,
С собой несет он два меча:
Один - сражений меч кровавый,
Другой - секиру палача.
Но для кого?.. Одна ли выя,
Народ ли целый обречен?..
Слова неясны роковые,
И смутен замогильный сон...</text><name>НА НОВЫЙ 1855 ГОД</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1922</date_from><text>Дождь убаюкивает боль.
Под ливни опускающихся ставень
Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль
Копыта — как рукоплесканья.
Поздравствовалось — и слилось.
В оставленности златозарной
Над сказочнейшим из сиротств
Вы смилостивились, казармы!</text><name>Берлину</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1970</date_from><text>В тайгу
На санях, на развалюхах,
В соболях или в треухах -
И богатый, и солидный, и убогий -
Бегут
В неизведанные чащи,-
Кто-то реже, кто-то чаще,-
В волчьи логова, в медвежие берлоги.
Стоят,
Как усталые боксеры,
Вековые гренадеры
В два обхвата, в три обхвата и поболе.
И я
Воздух ем, жую, глотаю,-
Да я только здесь бываю
За решеткой из деревьев - но на воле!</text><name>В тайгу на санях, на развалюхах...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1956</date_from><text>У твоей могилы вечный непокой,
Приглушенный говор суеты людской.
Что же мне осталось, ангел мой небесный!
Без тебя погибну в муке бесполезной.
Без тебя погибну в немоте железной.
Сердце истомилось смертною тоской.
Горе навалилось каменной доской.</text><name>У твоей могилы вечный непокой...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1972</date_from><text>Опять с намокшей шляпы каплет,
в кармане звук пустой ключей.
Вот он идет, полночный Гамлет.
Ненужный.
Брошенный.
Ничей.
Под ноги лист кидает осень...
И вот, пригнувшийся слегка,
в пивную входит он и просит
полухолодного пивка.
Сперва пивко пролил оплошно,
потом,
таясь, поплакал всласть
о том, что так все в мире сложно,
о том, что жизнь не удалась.</text><name>Опять с намокшей шляпы каплет...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1976</date_from><text>Просыпается тело,
Напрягается слух.
Ночь дошла до предела,
Крикнул третий петух.
Сел старик на кровати,
Заскрипела кровать.
Было так при Пилате,
Что теперь вспоминать?
И какая досада
Сердце точит с утра?
И на что это надо -
Горевать за Петра?
Кто всего мне дороже,
Всех желаннее мне?
В эту ночь - от кого же
Я отрекся во сне?
Крик идет петушиный
В первой утренней мгле
Через горы-долины
По широкой земле.</text><name>Просыпается тело...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1902</date_from><text>Где я последнее желанье
Осуществлю и утолю?
Найду ль немыслимое знанье,
Которое, таясь, люблю?
Приду ли в скит уединенный,
Горящий главами в лесу,
И в келью бред неутоленный
К ночной лампаде понесу?
Иль в городе, где стены давят,
В часы безумных баррикад,
Когда Мечта и Буйство правят,
Я слиться с жизнью буду рад?
Иль, навсегда приветив книги,
Веков мечтами упоен,
Я вам отдамся,— миги! миги!—
Бездонный, многозвонный сон?
Я разных ратей был союзник,
Носил чужие знамена,
И вот опять, как алчный узник,
Смотрю на волю из окна.</text><name>Последнее желанье</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1840</date_from><text>Был вечер; в одежде, измятой ветрами,
Пустынной тропою шел Бэда слепой;
На мальчика он опирался рукой,
По камням ступая босыми ногами,-
И было все глухо и дико кругом,
Одни только сосны росли вековые,
Одни только скалы торчали седые,
Косматым и влажным одетые мхом.
Но мальчик устал; ягод свежих отведать,
Иль просто слепца он хотел обмануть:
"Старик!- он сказал,- я пойду отдохнуть;
А ты, если хочешь, начни проповедать:
С вершин увидали тебя пастухи...
Какие-то старцы стоят на дороге...
Вон жены с детьми! говори им о боге,
О сыне, распятом за наши грехи".
И старца лицо просияло мгновенно;
Как ключ, пробивающий каменный слой,
Из уст его бледных живою волной
Высокая речь потекла вдохновенно -
Без веры таких не бывает речей!..
Казалось - слепцу в славе небо являлось;
Дрожащая к небу рука поднималась,
И слезы текли из потухших очей.
Но вот уж сгорела заря золотая
И месяца бледный луч в горы проник,
В ущелье повеяла сырость ночная,
И вот, проповедуя, слышит старик -
Зовет его мальчик, смеясь и толкая:
"Довольно!.. пойдем!.. никого уже нет!"
Замолк грустно старец, главой поникая.
Но только замолк он - от края до края:
"Аминь!" - ему грянули камни в ответ.</text><name>Бэда-проповедник</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1917</date_from><text>Огни да блестки на снегу.
Исчерканный сверкает лед.
За ней, за резвою, бегу,
Ее коньков следя полет.
И даже маска не упала.
Исчезла, к[а]к воспоминанье,
Костюмированного бала
Неуловимое созданье.
Теперь давно уже весна,
Мой пыл угас, каток растаял,
Покрылась шишками сосна...
Но этот сон меня измаял.</text><name>Буриме (Огни да блестки на снегу...)</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1967</date_from><text>Наедине с природой, независимо
От всех философических препон,
Магический я слышу перезвон
Высоких сосен и деревьев лиственных.
Я и природа. Никаких посредников!
И хоть все горы на меня обрушь,
Я не приму назойливых серебренников
За то, чтобы покинуть эту глушь.
Ослепшие становятся здесь зрячими,
Оглохшие здесь обретают слух,
Как будто мы впервые мыслить начали
Вне тесных пут свиданий и разлук.</text><name>Наедине с природой</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1931</date_from><text>Нет слов короче, чем в стихах,
Вот почему стихи и вечны!
И нет священнее греха,
Чем право полюбить беспечно.
Ах, мимолетно все в веках:
И шаг чугунный полководца,
И стыд побед, и мощный страх,-
Лишь бред сердец веками льется!
Вот оттого, сквозь трудный бой,
Я помню, тленом окруженный:
- Пусть небо раем голубо,
Но голубей глаза влюбленной!
Пусть кровь красна - любовь красней,
Линяло-бледны рядом с ней
Знаменный пурпур, нож убийцы,
И даже ночь, что годы длится!
Как ни грохочет динамит
И как ни полыхнет восстанье,-
Все шумы мира заглушит
Вздох робкий первого признанья.
Вот потому и длится век
Любовь, чья жизнь - лишь пепел ночи,
И повторяет человек
Слова любви стихов короче!</text><name>Нет слов короче, чем в стихах...</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1941</date_from><text>Старинной купаленки шаткий настил,
Бродя у пруда, я ногою потрогал.
Под этими липами Пушкин грустил,
На этой скамеечке сиживал Гоголь.
У корней осин показались грибы,
Сентябрьское солнышко греет нежарко.
Далекий раскат орудийной стрельбы
Доносится до подмосковного парка.
Не смерть ли меня окликает, грозя
Вот-вот навалиться на узкие плечи?
Где близкие наши и наши друзья?
Иных уже нет, а другие далече!..
Свистят снегири. Им еще незнаком
Раскатистый гул, отдаленный и слабый.
Наверно, им кажется, будто вальком
Белье выбивают на озере бабы.
Мы ж знаем, что жизнь нашу держит в руках
Слепая судьба и что жребий наш выпал...
Стареющий юноша в толстых очках
Один загляделся на вечные липы.</text><name>В парке</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1825</date_from><text>Слыхал ли в сумраке глубоком
Воздушной арфы легкий звон,
Когда полуночь, ненароком,
Дремавших струн встревожит сон?..
То потрясающие звуки,
То замирающие вдруг...
Как бы последний ропот муки,
В них отозвавшися, потух!
Дыханье каждое Зефира
Взрывает скорбь в ее струнах...
Ты скажешь: ангельская лира
Грустит, в пыли, по небесах!
О, как тогда с земного круга
Душой к бессмертному летим!
Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим.
Как верим верою живою,
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эфирною струею
По жилам небо протекло!
Но, ах! не нам его судили;
Мы в небе скоро устаем,-
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.
Едва усилием минутным
Прервем на час волшебный сон
И взором трепетным и смутным,
Привстав, окинем небосклон,-
И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны.</text><name>Проблеск</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1903</date_from><text>Вздрагивает огонек лампадки,
В полутемной детской тихо, жутко,
В кружевной и розовой кроватке
Притаилась робкая малютка.
Что там? Будто кашель домового?
Там живет он, маленький и лысый...
Горе! Из-за шкафа платяного
Медленно выходит злая крыса.
В красноватом отблеске лампадки,
Поводя колючими усами,
Смотрит, есть ли девочка в кроватке,
Девочка с огромными глазами.
- Мама, мама!- Но у мамы гости,
В кухне хохот няни Василисы,
И горят от радости и злости,
Словно уголечки, глазки крысы.
Страшно ждать, но встать еще страшнее.
Где он, где он, ангел светлокрылый?
- Милый ангел, приходи скорее,
Защити от крысы и помилуй!</text><name>Крыса</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1911</date_from><text>Цветы не думают о людях,
Но люди грезят о цветах...
Цветы не видят в человеке
Того, что видит он в цветке...
Цветы людей не убивают –
Цветы садов, цветы полей...
А люди их срывают часто!
А люди часто губят их!
Порою люди их лелеют,
Но не для них, а для себя...
В цветах находят "развлеченье",
Души не видят у цветов...
Нет тяжелее и позорней,
Судьбы доступнаго цветка!
Но есть цветы с иным уделом:
Есть ядовитые цветы!..
Их счастье в том, что их расцвета
Не потревожит человек...</text><name>Цветы и ядоцветы</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>В грядущем, через сто лет от наставшего ныне дня,
Кем ты будешь,
Читатель стихов, оставшихся от меня?
В грядущее, через сто лет от наставшего ныне дня,
удастся ли им донести частицу моих рассветов,
Кипение крови моей,
И пенье птиц, и радость весны,
И свежесть цветов, подаренных мне,
И странные сны,
И реки любви?
Сохранят ли песни меня
В грядущем, через сто лет от наставшего ныне дня?
Не знаю, и все же, друг, ту дверь, что выходит на юг,
Распахни; присядь у окна, а потом,
Дали завесив дымкой мечты,
Вспомни о том,
Что в былом, до тебя ровно за сто лет,
Беспокойный ликующий трепет, оставив бездну небес,
К сердцу земли приник, приветом ее согрет.
И тогда же, освобожденный приходом весны из пут,
Охмелевший, безумный, самый нетерпеливый на свете
Ветер, несущий на крыльях пыльцу и запах цветов,
Южный ветер
Налетел и заставил землю цвести.
В былом, до тебя ровно за сто лет.
День был солнечен и чудесен. С душою, полною песен,
В мир тогда явился поэт,
Он хотел, чтоб слова, как цветы, цвели,
А любовь согревала, как солнечный свет,
В былом, до тебя ровно за сто лет.
В грядущем, через сто лет от наставшего ныне дня,
Поющий новые песни поэт
Принесет в твой дом привет от меня
И сегодняшней юной весны,
Чтобы песни моей весенний ручей слился, звеня,
С биением крови твоей, с жужжаньем твоих шмелей
И с шелестом листьев, что манит меня
В грядущее, через сто лет от наставшего ныне дня.
Перевод А.Сендыка</text><name>Через сто лет</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1725</date_from><text>Что за печаль повсюду слышится ужасно?
Ах! знать Россия плачет в многолюдстве гласно!
Где ж повседневных торжеств, радостей громады?
Слышь, не токмо едина; плачут уж и чады!
Се она то мещется, потом недвижима,
Вопиет, слезит, стенет, в печали всем зрима.
«Что то за причина?» (лишь рекла то Вселенна)
Летит, ах горесть! Слава весьма огорченна,
Вопиет тако всюду, но вопиет право,
Ах! позабыла ль она сказывать не здраво?
О когда хоть бы и в сем была та неверна!
Но вопиет, вопиет в печали безмерна:
«Петр, ах! Алексиевич, вящий человека,
Петр, глаголю, российский отбыл с сего века».
Не внушила Вселенна сие необычно,
Ибо вещала Слава уж сипко, не зычно.
Паки Слава: «Российский император славный,
Всяку граду в мудрости и в храбрости явный.
Того правда, того милость тако украсила,
Что всю тебя Вселенну весьма удивила.
Кто когда во искусстве? кто лучший в науке?
Любовь ко отечеству дала ль место скуке?
Что же бодрость? что промысл? православна вера?
Ах! не имам горести ныне я примера!»
Паче грома и молни се Мир устрашило,
И почитай вне себя той весь преложило.
Но по удивлении в незапной причине,
Со стенанием в слезах Вселенная ныне:
«Увы, мой Петре! Петре верх царския славы!
Увы, предрагоценный! о судеб державы!
Увы, вселенныя ты едина доброта!
Увы, моя надежда! тяжка мне сухота!
Увы, цвете и свете! увы, мой единый!
Почто весьма сиру мя оставил, любимый?
Кто мя Вселенну тако иный царь прославит?
Кто толики походы во весь свет уставит?
Всюду тебе не могла сама надивиться.
Но уже Петр во мне днесь, Петр живый,
не зрится!
Ах, увяде! ах, уже и сей помрачися!
Праведно Россия днесь тако огорчися».
Се бегут: Паллада, Марс, Нептун, Политика,
Убоявшеся громка Вселенныя крика.
«Что тако (глаголют), мати, ты затела?»
Но Паллада прежде всех тут оцепенела,
Уразумевши, яко Петра уж не стало;
Петра, но российска: «Ах!— рече,— все пропало».
Падает, обмирает, власы себе комит,
Всё на себе терзает, руки себе ломит,
Зияет, воздыхает, мутится очима,
Бездыханна, как мертва не слышит ушима,
Всех чувств лишенна, мало зде в себя приходит,
Тихо, непостоянно, так гласом заводит:
«Мое солнце и слава! моя ты Паллада!
Куды ныне убегла? до коего града?
Я прочих мудрости всех мною наставляла;
А тебя я сама в той слышати желала.
О премудрый Петре! ты ль не живеши ныне?
Кая без тебя мудрость уставится в чине?
Плачь, винословна, плачи, плачь, философия,
Плачьте со мною ныне, науки драгие.
Стени, механика, вся математика,
Возопии прежалостно и ты, Политика.
Но тебе плакать будет в своем свое время,
Оставь мя ныне мое оплакать зол бремя.
Плачь со мною, искусство, но плачи чрезмерно:
Оставил нас Петр, что я узнала ей верно.
Ах! покинул всех нас Петр, мудростей хранитель,
Своего государства новый сотворитель».
Марс: «Не о российском ли, мати, Петре слово,
Нарицаемом Марсе во всем свете ново,
Ему же в храбрости я не могу сравниться,
Разве только сень его могу похвалиться?»
Сказала Вселенна. Марс завопил жестоко;
Пал было, но встал зараз; на небо взвел око:
«О небесни! небесни! и вы зависть взяли,
Что толика прехрабра у земных отняли?
Большу же мне нанесли ныне вы обиду.
Попротивился бы вам без почтенна виду.
Но отдайте мне Петра, Петра в мощных славна,
В храбрости, в бодрости, и в поле исправна».
В большу пришед Марс ярость, кинув шлем и саблю;
«Дела,— рече,— храбра я один не исправлю.
О Петре! Петре! Петре! воине сильный!
При градех, и во градех, и в поле весь дивный.
Возвратись моя радость, Марсова защита:
Марс, не Марс без тебя есмь, ах! но волокита.
Увы, мой Петре! како возмогу стерпети
Тебе не сущу, в слезах чтобы не кипети?
Вем, что не должно храбру; но быти не можно,
Егда вем, яко уснул ныне ты не ложно.
Уснул сном, но по веках возбнуться имущим.
Уснул сном, но нам многи печали несущим.
Впрочем пойду скитаться, лишившись клеврета.
Оплачу Петра, всегда землею одета».
Починает по том здесь Политика стужна
Рыдати не инако как жена безмужна:
«Дайте,— глаголет,— плачу мому место, други:
Не могу бо забыти Петра мне услуги.
Кто ин тако первее скрасил Политику!
Кто меня в конец достигл толь весьма велику?
Рассмотрил, ввел, пременил, укрепил он нравы,
Много о том глаголют изданные правы.
Но о и его правивш, боже ты державный!
Почто мне Петра отнял? тем подал плач главный.
Я толику на него надежду имела,
Чтоб воистину в первом месте уж сидела
Предо всеми; но твоя то божия сила:
Хотя сия причина весьма мне не мила».
Се под Нептуном моря страшно закипели,
Се купно с ветры волны громко заревели!
Стонет Океан, что уж другого не стало
Любителя. Балтийско — что близко то стало
Несчастье при берегах. Каспийско же ныне
Больше всех — что однажды плавал по нем сильне.
Всюду плач, всюду туга презельна бывает.
Но у бога велика радость процветает:
Яко Петр пребывает весел ныне в небе,
Ибо по заслугам там ему быти требе.</text><name>Элегия о смерти Петра Великого</name><date_to>1725</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Заказана погода нам Удачею самой,
Довольно футов нам под киль обещано,
И небо поделилось с океаном синевой -
Две синевы у горизонта скрещены.
Не правда ли, морской хмельной невиданный простор
Сродни горам в безумстве, буйстве, кротости:
Седые гривы волн чисты, как снег на пиках гор,
И впадины меж ними - словно пропасти!
Служение стихиям не терпит суеты,
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен Великий океан.
Нам сам Великий случай - брат, Везение - сестра,
Хотя - на всякий случай - мы встревожены.
На суше пожелали нам ни пуха ни пера,
Созвездья к нам прекрасно расположены.
Мы все - впередсмотрящие, все начали с азов,
И если у кого-то невезение -
Меняем курс, идем на SOS, как там, в горах,- на зов,
На помощь, прерывая восхождение.
Служение стихиям не терпит суеты,
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен Великий океан.
Потери подсчитаем мы, когда пройдет гроза,-
Не сединой, а солью убеленные,-
Скупая океанская огромная слеза
Умоет наши лица просветленные...
Взята вершина - клотики вонзились в небеса!
С небес на землю - только на мгновение:
Едва закончив рейс, мы поднимаем паруса -
И снова начинаем восхождение.
Служение стихиям не терпит суеты,
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен Великий океан.</text><name>Гимн морю и горам</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>Вхожу с смущением в забытые палаты,
Блестящий некогда, но ныне сном объятый
Приют державных дум и царственных забав.
Всё пусто. Времени губительный устав
Во всем величии здесь блещет: всё мертвеет!
В аркадах мраморных молчанье цепенеет;
Вкруг гордых колоннад с старинною резьбой
Ель пышно разрослась, и в зелени густой,
Под сенью древних лип и золотых акаций,
Белеют кое-где статуи нимф и граций.
Гремевший водомет из пасти медных львов
Замолк; широкий лист висит с нагих столбов,
Качаясь по ветру... О, где в аллеях спящих
Красавиц легкий рой, звон колесниц блестящих?
Не слышно уж литавр бряцанья; пирный звук
Умолк, и стих давно оружья бранный стук;
Но мир, волшебный сон в забытые чертоги
Вселились,- новые, неведомые боги!</text><name>Вхожу с смущением в забытые палаты...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1941</date_from><text>У прибрежных лоз, у высоких круч
И любили мы и росли.
Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли.
Ты увидел бой, Днепр-отец река,
Мы в атаку шли под горой.
Кто погиб за Днепр, будет жить века,
Коль сражался он как герой.
Враг напал на нас, мы с Днепра ушли.
Смертный бой гремел, как гроза.
Ой, Днепро, Днепро, ты течешь вдали,
И волна твоя как слеза.
Из твоих стремнин ворог воду пьет,
Захлебнется он той водой.
Славный день настал, мы идем вперед
И увидимся вновь с тобой.
Кровь фашистских псов пусть рекой течет,
Враг советский край не возьмет.
Как весенний Днепр, всех врагов сметет
Наша армия, наш народ.</text><name>Песня о Днепре</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1910</date_from><text>Немало славных полководцев,
Сказавших "счастлив", умирая,
Знал род старинных новгородцев,
В потомке гордом догорая.
На белом мохнатом коне
Тот в Польше разбил короля.
Победы, коварны оне,
Над прежним любимцем шаля.
Тот сидел под старой липой,
Победитель в Измаиле,
И, склонен над приказов бумажною кипой,
Шептал, умирая: "Мы победили!"
Над пропастью дядя скакал,
Когда русские брали Гуниб.
И от раны татарскою шашкой стекал
Ручей.- Он погиб.
То бобыли, то масть вороная
Под гулкий звон подков
Носила седоков
Вдоль берега Дуная.
Конюшен дедовских копыта,
Шагами русская держава
Была походами покрыта,
Товарищами славы.
Тот на Востоке служил
И, от пули смертельной не сделав изгиба,
Руку на сердце свое положил
И врагу, улыбаясь, молвил: "Спасибо".
Теперь родовых его имений
Горят дворцы и хутора,
Ряды усадебных строений
Всю ночь горели до утра.
Но, предан прадедовским устоям,
Заветов страж отцов,
Он ходит по покоям
И теребит концы усов.
В созвездье их войдет он сам!
Избранники столицы,
Нахмурив свои лица,
Глядят из старых рам.</text><name>Алферово</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1909</date_from><text>Воспоминанье слишком давит плечи,
Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече
Не утаю.
Где сонмы ангелов летают стройно,
Где арфы, лилии и детский хор,
Где всё покой, я буду беспокойно
Ловить твой взор.
Виденья райские с усмешкой провожая,
Одна в кругу невинно-строгих дев,
Я буду петь, земная и чужая,
Земной напев!
Воспоминанье слишком давит плечи,
Настанет миг,- я слез не утаю...
Ни здесь, ни там,- нигде не надо встречи,
И не для встреч проснемся мы в раю!</text><name>В раю</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Тогда восстала горная порода,
Камней нагроможденье и сердец,
Медь Рио-Тинто бредила свободой,
И смертью стал Линареса свинец.
Рычали горы, щерились долины,
Моря оскалили свои клыки,
Прогнали горлиц гневные маслины,
Седой листвой прикрыв броневики,
Кусались травы, ветер жег и резал,
На приступ шли лопаты и скирды,
Узнали губы девушек железо,
В колодцах мертвых не было воды,
И вся земля пошла на чужеземца:
Коренья, камни, статуи, пески,
Тянулись к танкам нежные младенцы,
С гранатами дружили старики,
Покрылся кровью булочника фартук,
Огонь пропал, и вскинулось огнем
Все, что зовут Испанией на картах,
Что мы стыдливо воздухом зовем.</text><name>Тогда восстала горная порода...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1907</date_from><text>Хоровод рифм
Как сладко дышится
В вечернем воздухе,
Когда колышутся
В нем нежных роз духи!
Как высь оранжева!
Как даль лазорева!
Забудьте горе Вы,
Придите раньше Вы!
Над чистым озером
В кустах акации
Я стану грез пером
Писать варьяции
И петь элегии,
Романсы пылкие.
Без Вас - как в ссылке я,
При Вас же - в неге я.
Чего ж Вы медлите
В румянце золота?
Иль страсть исполота,
Слова - не бред ли те?
Луны луч палевый
Пробрался. Перепел
В листве эмалевой
Росу всю перепил.
С тоской сердечною
Отдамся музе я,
Со мной иллюзии,
Вы, мифы вечные.
Как нервно молнии
Сверкают змеями.
Пойду аллеями,
Поеду в челне я
По волнам озера
Топить бессилие...
Как жизнь без роз сера!
О если б крылия!
Орлом по сини я
Поплыл чудесною
Мечтой, уныние
Проклявши тесное,
Но лживы роз духи,-
Мои иллюзии,
Души контузии -
Больней на воздухе.
Высь стала сумрачна.
Даль фиолетова,
И вот от этого
Душа от дум мрачна.
Все тише в пульсе я
Считаю маятник,
В груди конвульсии,
И счастью - памятник!</text><name>Серенада</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1882</date_from><text>Верь в великую силу любви!..
Свято верь в ее крест побеждающий,
В ее свет, лучезарно спасающий,
Мир, погрязший в грязи и крови,
Верь в великую силу любви!</text><name>Верь в великую силу любви!..</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>Открыли дверь мою метели,
Застыла горница моя,
И в новой снеговой купели
Крещен вторым крещеньем я.
И, в новый мир вступая, знаю,
Что люди есть, и есть дела,
Что путь открыт наверно к раю
Всем, кто идет путями зла.
Я так устал от ласк подруги
На застывающей земле.
И драгоценный камень вьюги
Сверкает льдиной на челе.
И гордость нового крещенья
Мне сердце обратила в лед.
Ты мне сулишь еще мгновенья?
Пророчишь, что весна придет?
Но посмотри, как сердце радо!
Заграждена снегами твердь.
Весны не будет, и не надо:
Крещеньем третьим будет — Смерть.</text><name>Второе крещенье</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Когда твои младые лета
Позорит шумная молва,
И ты по приговору света
На честь утратила права;
Один, среди толпы холодной,
Твои страданья я делю
И за тебя мольбой бесплодной
Кумир бесчувственный молю.
Но свет... Жестоких осуждений
Не изменяет он своих:
Он не карает заблуждений,
Но тайны требует для них.
Достойны равного презренья
Его тщеславная любовь
И лицемерные гоненья:
К забвенью сердце приготовь;
Не пей мутительной отравы;
Оставь блестящий, душный круг;
Оставь безумные забавы:
Тебе один остался друг.</text><name>Когда твои младые лета...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1871</date_from><text>Кто веслом так ловко правит
Через аир и купырь?
Это тот Попович славный,
Тот Алеша-богатырь!
За плечами видны гусли,
А в ногах червленый щит,
Супротив его царевна
Полоненная сидит.
Под себя поджала ножки,
Летник свой подобрала
И считает робко взмахи
Богатырского весла.
«Ты почто меня, Алеша,
В лодку песней заманил?
У меня жених есть дома,
Ты ж, похитчик, мне не мил!»
Но, смеясь, Попович молвит:
«Не похитчик я тебе!
Ты взошла своею волей,
Покорись своей судьбе!
Ты не первая попалась
В лодку, девица, мою:
Знаменитым птицеловом
Я слыву в моем краю!
Без силков и без приманок
Я не раз меж камышей
Голубых очеретянок
Песней лавливал моей!
Но в плену, кого поймаю,
Без нужды я не морю;
Покорися же, царевна,
Сдайся мне, богатырю!»
Но она к нему: «Алеша,
Тесно в лодке нам вдвоем,
Тяжела ей будет ноша,
Вместе ко дну мы пойдем!»
Он же к ней: «Смотри, царевна,
Видишь там, где тот откос,
Как на солнце быстро блещут
Стаи легкие стрекоз?
На лозу когда бы сели,
Не погнули бы лозы;
Ты же в лодке не тяжеле
Легкокрылой стрекозы».
И душистый гнет он аир,
И, скользя очеретом,
Стебли длинные купавок
Рвет сверкающим веслом.
Много певников нарядных
В лодку с берега глядит,
Но Поповичу царевна,
Озираясь, говорит:
«Птицелов ты беспощадный,
Иль тебе меня не жаль?
Отпусти меня на волю,
Лодку к берегу причаль!»
Он же, в берег упираясь
И осокою шурша,
Повторяет только: «Сдайся,
Сдайся, девица-душа!
Я люблю тебя, царевна,
Я хочу тебя добыть!
Вольной волей иль неволей
Ты должна меня любить!»
Он весло свое бросает,
Гусли звонкие берет —
Дивным пением дрожащий
Огласился очерет.
Звуки льются, звуки тают...
То не ветер ли во ржи?
Не крылами ль задевают
Медный колокол стрижи?
Иль в тени журчат дубравной
Однозвучные ключи?
Иль ковшей то звон заздравный?
Иль мечи бьют о мечи?
Пламя ль блещет? Дождь ли льется?
Буря ль встала, пыль крутя?
Конь ли по полю несется?
Мать ли пестует дитя?
Или то воспоминанье,
Отголосок давних лет?
Или счастья обещанье?
Или смерти то привет?
Песню кто уразумеет?
Кто поймет ее слова?
Но от звуков сердце млеет
И кружится голова.
Их услыша, присмирели
Пташек резвые четы,
На тростник стрекозы сели,
Преклонилися цветы:
Погремок, пестрец и шильник,
И болотная заря
К лодке с берега нагнулись
Слушать песнь богатыря.
Так с царевной по теченью
Он уносится меж трав,
И она внимает пенью,
Руку белую подняв.
Что внезапно в ней свершилось?
Тоскованье ль улеглось?
Сокровенное ль открылось?
Невозможное ль сбылось?
Любит он иль лицемерит —
Для нее то все равно,
Этим звукам сердце верит
И дрожит, побеждено.
И со всех сторон их лодку
Обняла речная тишь,
И куда ни обернешься, —
Только небо да камыш...
Словно давние печали
Разошлися как туман,
Словно все преграды пали
Или были лишь обман!
Взором любящим невольно
В лик его она впилась,
Ей и радостно и больно,
Слезы капают из глаз.</text><name>Алеша Попович</name><date_to>1871</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Раздумье знахаря-заклинателя
Лишь только закат над волнами
Погаснет огнем запоздалым,
Блуждаю один я меж вами,
Брожу по рассеченным скалам.
И вы, в стороне от дороги,
Застывши на каменной груде,
Стоите, недвижны и строги,
Немые, громадные люди.
Лица мне не видно в тумане,
Но знаю, что страшно и строго.
Шепчу я слова заклинаний,
Молю неизвестного бога.
И много тревожит вопросов:
Кто создал семью великанов?
Кто высек людей из утесов,
Поставил их стражей туманов?
Мы кто?- Жалкий род без названья!
Добыча нам - малые рыбы!
Не нам превращать в изваянья
Камней твердогрудые глыбы!
Иное - могучее племя
Здесь грозно когда-то царило,
Но скрыло бегучее время
Все то, что свершилось, что было.
О прошлом никто не споет нам.
Но грозно, на каменной груде,
Стоите, в молчаньи дремотном,
Вы, страшные, древние люди!
Храня океан и утесы,
Вы немы навек, исполины!..
О, если б на наши вопросы
Вы дали ответ хоть единый!
И только, когда над волнами
Даль гаснет огнем запоздалым,
Блуждаю один я меж вами,
По древним, рассеченным скалам.</text><name>На островах Пасхи</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>У меня башка в тумане,—
оторвавшись от чернил,
вашу книгу, Пиросмани,
в книготорге я купил.
И ничуть не по эстетству,
а как жизни идеал,
помесь мудрости и детства
на обложке увидал.
И меня пленили странно —
я певец других времен —
два грузина у духана,
кучер, дышло, фаэтон.
Ты, художник, черной сажей,
от которой сам темнел,
Петербурга вернисажи
богатырски одолел.
Та актерка Маргарита,
непутевая жена,
кистью щедрою открыта,
всенародно прощена.
И красавица другая,
полутомная на вид,
словно бы изнемогая,
на бочку своем лежит.
В черном лифе и рубашке,
столь прекрасная на взгляд,
а над ней порхают пташки,
розы в воздухе стоят.
С человечностью страданий
молча смотрят в этот день
раннеутренние лани
и подраненный олень.
Вы народны в каждом жесте
и сильнее всех иных.
Эти вывески на жести
стоят выставок больших.
У меня теперь сберкнижка —
я бы выдал вам заем.
Слишком поздно, поздно слишком
мы друг друга узнаем.</text><name>Нико Пиросмани</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1901</date_from><text>Чем больней душе мятежной,
Тем ясней миры.
Бог лазурный, чистый, нежный
Шлет свои дары.
Шлет невзгоды и печали,
Нежностью объят.
Но чрез них в иные дали
Проникает взгляд.
И больней душе мятежной,
Но ясней миры.
Это бог лазурный, нежный
Шлет свои дары.</text><name>Моей матери (Чем больней душе мятежной...)</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1899</date_from><text>Ты лети, мой сон, лети,
Тронь шиповник по пути,
Отягчи кудрявый хмель,
Колыхни камыш и ель.
И, стряхнув цветенье трав
В чаши белые купав,
Брызни ласковой волной
На кувшинчик водяной.
Ты умчись в немую высь,
Рога месяца коснись,
Чуть дыша прохладой струй,
Звезды ясные задуй.
И, спустясь к отрадной мгле,
К успокоенной земле,
Тихим вздохом не шурши
В очарованной тиши.
Ты не прячься в зыбь полей,
Будь послушней, будь смелей
И, покинув гроздья ржи,
Очи властные смежи.
И в дурмане сладких грез,
Чище лилий, ярче роз,
Воскреси мой поцелуй,
Обольсти и околдуй!</text><name>Заклинание</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1949</date_from><text>Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой...
Зачем ты снова повстречался,
Зачем нарушил мой покой?
Зачем опять в своих утратах
Меня ты хочешь обвинить?
В одном я только виновата,
Что нету сил тебя забыть.
Свою судьбу с твоей судьбою
Пускай связать я не могла,
Но я жила одним тобою,
Я всю войну тебя ждала.
Ждала, когда наступят сроки,
Когда вернешься ты домой,
И горьки мне твои упреки,
Горячий мой, упрямый ной.
Но ты взглянуть не догадался,
Умчался вдаль, казак лихой...
Какии ты был, таким остался,
А ты и дорог мне такой.</text><name>Каким ты был, таким остался...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1911</date_from><text>Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
Ты равнодушно волны пенишь
И несговорчиво поешь,
Но ты полюбишь, ты оценишь
Ненужной раковины ложь.
Ты на песок с ней рядом ляжешь,
Оденешь ризою своей,
Ты неразрывно с нею свяжешь
Огромный колокол зыбей,
И хрупкой раковины стены,
Как нежилого сердца дом,
Наполнишь шепотами пены,
Туманом, ветром и дождем...</text><name>Раковина</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1973</date_from><text>Отпоют нас деревья, кусты,
Люди, те, что во сне не заметим,
Отпоют окружные мосты,
Или Киевский, или ветер.
Да и степь отпоет, отпоет,
И товарищи, кто поумнее,
А еще на реке пароход,
Если голос, конечно, имеет.
Басом, тенором — все мне одно,
Хорошо пароходом отпетым
Опускаться на светлое дно
В мешковину по форме одетым.
Я затем мешковину одел,
Чтобы после, на расстоянье,
Тихо всплыть по вечерней воде
И услышать свое отпеванье.</text><name>Отпоют нас деревья, кусты...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>Не дождаться мне, видно, свободы,
А тюремные дни будто годы;
И окно высоко над землей!
И у двери стоит часовой!
Умереть бы уж мне в этой клетке,
Кабы не было милой соседки!..
Мы проснулись сегодня с зарей,
Я кивнул ей слегка головой.
Разлучив, нас сдружила неволя,
Познакомила общая доля,
Породнило желанье одно
Да с двойною решеткой окно;
У окна лишь поутру я сяду,
Волю дам ненасытному взгляду...
Вот напротив окошечко: стук!
Занавеска подымется вдруг.
На меня посмотрела плутовка!
Опустилась на ручку головка,
А с плеча, будто сдул ветерок,
Полосатый скатился платок,
Но бледна ее грудь молодая,
И сидит она, долго вздыхая,
Видно, буйную думу тая,
Все тоскует по воле, как я.
Не грусти, дорогая соседка...
Захоти лишь - отворится клетка,
И, как божии птички, вдвоем
Мы в широкое поле порхнем.
У отца ты ключи мне украдешь,
Сторожей за пирушку усадишь,
А уж с тем, что поставлен к дверям,
Постараюсь я справиться сам.
Избери только ночь потемнее,
Да отцу дай вина похмельнее,
Да повесь, чтобы ведать я мог,
На окно полосатый платок.</text><name>Соседка</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1862</date_from><text>(Из Мицкевича)
Ущельем на гору мы шли в ту ночь, в оковах.
Уже багровый блеск на мутных облаках,
Крик пролетавших птиц и смех вождей суровых
Давно питали в нас зловещий, тайный страх.
Идем... И — ужас!— вдруг сверкнул огонь струею
На шлемах всадников, предшествовавших нам ..
Пылал Ерусалим! Пылал священный храм,
И ветер пламя гнал по городу рекою...
И вопли наши вдруг в единый вопль слились...
«Ах, мщенья, мщения!..» Но дико загремели
Ручные кандалы... «О бог отцов! ужели
Ты медлишь! Ты молчишь!.. Восстань! Вооружись
В грома и молнии!..» Но всё кругом молчало...
С мечами наголо, на чуждом языке
Кричала римская когорта и скакала
Вкруг нас, упавших ниц в отчаянной тоске...
И повлекли нас прочь... И всё кругом молчало...
И бог безмолвствовал .. И снова мы с холма
Спускаться стали в дол, где улегалась тьма,
А небо на нее багряный блеск роняло.</text><name>Разрушение Иерусалима</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1856</date_from><text>Тускнеют угли. В полумраке
Прозрачный вьется огонек.
Так плещет на багряном маке
Крылом лазурным мотылек.
Видений пестрых вереница
Влечет, усталый теша взгляд.
И неразгаданные лица
Из пепла серого глядят.
Встает ласкательно и дружно
Былое счастье и печаль,
И лжет душа, что ей не нужно
Всего, чего глубоко жаль.</text><name>У камина</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1908</date_from><text>В. П. Свентицкому
Те же росы, откосы, туманы,
Над бурьянами рдяный восход,
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий, бедный народ;
И в раздолье, на воле - неволя;
И суровый свинцовый наш край
Нам бросает с холодного поля -
Посылает нам крик: "Умирай -
Как и все умирают..." Не дышишь,
Смертоносных не слышишь угроз: -
Безысходные возгласы слышишь
И рыданий, и жалоб, и слез.
Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
Над откосами косят людей.
Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой -
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?</text><name>Родина (Те же росы...)</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>На руке моей перчатка,
И ее я не сниму,
Под перчаткою загадка,
О которой вспомнить сладко
И которая уводит мысль во тьму.
На руке прикосновенье
Тонких пальцев милых рук,
И как слух мой помнит пенье,
Так хранит их впечатленье
Эластичная перчатка, верный друг.
Есть у каждого загадка,
Уводящая во тьму,
У меня - моя перчатка,
И о ней мне вспомнить сладко,
И ее до новой встречи не сниму.</text><name>Перчатка</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1977</date_from><text>Под собою ног не чую -
И качается земля...
Третий месяц я бичую,
Так как списан подчистую
С китобоя-корабля.
Ну а так как я бичую,
Беспартийный, не еврей,-
Я на лестницах ночую,
Где тепло от батарей.
Это жизнь! Живи и грейся -
Хрен вам, пуля и петля!
Пью, бывает, хоть залейся:
Кореша приходят с рейса -
И гуляют "от рубля"!
Рупь - не деньги, рупь - бумажка,
Экономить - тяжкий грех.
Ах, душа моя тельняшка -
В сорок полос, семь прорех!
Но послал господь удачу -
Заработал свечку он! -
Увидав, как горько плачу,
Он сказал: "Валяй на Вачу!
Торопись, пока сезон!"
Что такое эта Вача -
Разузнал я у бича,-
Он на Вачу ехал плача -
Возвращался хохоча.
Вача - это речка с мелью
Во глубине сибирских руд,
Вача - это дом с постелью,
Там стараются артелью,-
Много золота берут!
Как вербованный ишачу -
Не ханыжу, не "торчу"...
Взял билет,- лечу на Вачу,
Прилечу - похохочу!
Нету золота богаче -
Люди знают, им видней!
В общем, так или иначе,
Заработал я на Ваче
Сто семнадцать трудодней.
Подсчитали, отобрали,-
За еду, туда-сюда,-
Но четыре тыщи дали
Под расчет - вот это да!
Рассовал я их в карманы,
Где и рупь не ночевал,
И уехал в жарки страны,
Где кафе и рестораны -
Позабыть, как бичевал.
Выпью - там такая чача! -
За советчика бича:
Я на Вачу ехал плача -
Возвращаюсь хохоча!
...Проводник в преддверье пьянки
Извертелся на пупе,
То же и официантки,
А на первом полустанке
Села женщина в купе.
Может, вам она - как кляча,
Мне - так просто в самый раз!
Я на Вачу ехал плача -
Возвращаюсь веселясь!
То да се, да трали-вали,-
Как узнала про рубли...
Слово по слову, у Вали
Сотни по столу шныряли -
С Валей вместе и сошли.
С нею вышла незадача,-
Я и это залечу!
Я на Вачу ехал плача,
Возвращаюсь - хохочу!..
Суток шесть - как просквозило,-
Море - вот оно - стоит.
У меня что было - сплыло,-
Проводник воротит рыло
И за водкой не бежит.
Рупь последний в Сочи трачу -
Телеграмму накатал:
Шлите денег - отбатрачу,
Я их все прохохотал.
Где вы, где вы, рассыпные,-
Хоть ругайся, хоть кричи!
Снова ваш я, дорогие,-
Магаданские, родные,
Незабвенные бичи!
Мимо носа носат чачу,
Мимо рота - алычу...
Я на Вачу еду, плачу,
Над собою хохочу!</text><name>Про речку Вачу и попутчицу Валю</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1901</date_from><text>Серая комната. Речи неспешные,
Даже не страшные, даже не грешные.
Не умиленные, не оскорбленные,
Мертвые люди, собой утомленные…
Я им подражаю. Никого не люблю.
Ничего не знаю. Я тихо сплю.</text><name>В ГОСТИНОЙ</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1950</date_from><text>Зазолотилось взгорье за окном,
В стеклярус капель дождевых одето.
С плодами, с хмелем, с молодым вином
В свои права вступает бабье лето.
Тепло ушло за горный перевал,
И поутру, предвестием метели,
Мороз колючим пухом оковал
Дубы, каштаны, голубые ели.
Но изморози колкой до поры
Лежать на хвое серебристо-синей.
Чуть солнце выглянет из-за горы,
Алмазом капель загорится иней.
Над чешуей старинных черепиц,
Теплом лучей и в полдень не прогретых,
Рассыплют стайки перелетных птиц
Обрывки песен, летом не допетых.
Пусть под ногой с утра хрустит ледок
И студит кровь внезапная прохлада,
Мы возраста осенний холодок
Погасим жарким соком винограда.
Шуршат шаги. Струится дым костра
Над стиснутой нагорьями долиной,
И в невозвратность летняя пора
Летит, тоскуя, песней журавлиной.
Встань над костром и проводи ее,
Не омрачив упреком расставанье.
Есть и у желтой осени свое
Щемящее сердца очарованье.</text><name>Зазолотилось взгорье за окном...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1956</date_from><text>Есть на земле Московская застава.
Ее от скучной площади Сенной
проспект пересекает, прям, как слава,
и каменист, как всякий путь земной.
Он столь широк, он полн такой природной,
негородской свободою пути,
что назван в Октябре - Международным:
здесь можно целым нациям пройти.
"И нет сомненья, что единым шагом,
с единым сердцем, под единым флагом
по этой жесткой светлой мостовой
сойдемся мы на Праздник мировой..."
Так верила, так пела, так взывала
эпоха наша, вся - девятый вал,
так улицы свои именовала
под буйный марш "Интернационала"...
Так бог когда-то мир именовал.
А для меня ты - юность и тревога,
Международный, вечная мечта.
Моей тягчайшей зрелости дорога
и старости грядущей красота.
Здесь на моих глазах росли массивы
Большого Ленинграда.
Он мужал
воистину большой, совсем красивый,
уже огни по окнам зажигал!
А мы в ряды сажали тополя,
люд комсомольский,
дерзкий и голодный.
Как хорошела пустырей земля!
Как плечи расправлял Международный!
Он воплощал все зримей нашу веру...
И вдруг, с размаху, сорок первый год,-
и каждый дом уже не дом, а дот,
и - фронт Международный в сорок первом.
И снова мы пришли сюда...
Иная
была работа: мы здесь рыли рвы
и трепетали за судьбу Москвы,
о собственных терзаньях забывая.
...Но этот свист, ночной сирены стоны,
и воздух, пойманный горящим ртом...
Как хрупки ленинградские колонны!
Мы до сих пор не ведали о том.
...В ту зиму по фронтам меня носило,-
по улицам, где не видать ни зги.
Но мне фонарь дала "Электросила",
а на "Победе" сшили сапоги.
(Фонарь - пожалуй, громко, так, фонарик -
в моей ладони умещался весь.
Жужжал, как мирною весной комарик,
но лучик слал - всей тьме наперевес...)
А в госпиталях, где стихи читала
я с горсткою поэтов и чтецов,
овацией безмолвной нам бывало
по малой дольке хлеба от бойцов...
О, да не будет встреч подобных снова!
Но пусть на нашей певческой земле
да будет хлеб - как Творчество и Слово
и Слово наше - как в блокаду хлеб.
Я вновь и вновь твоей святой гордыне
кладу торжественный земной поклон,
не превзойденный в подвиге доныне
и видный миру с четырех сторон.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пришла Победа...
И ее солдат,
ее Правофланговый - Ленинград,
он возрождает свой Международный
трудом всеобщим,
тяжким,
благородным.
И на земле ничейной... да, ничья!
Ни зверья, и не птичья, не моя,
и не полынная, и не ржаная,
и все-таки моя,- одна, родная;
там, где во младости сажали тополя,
земля - из дикой ржавчины земля,-
там, где мы не достроили когда-то,
где, умирая, корчились солдаты,
где почва топкая от слез вдовиц,
где что ни шаг, то Славе падать ниц,-
здесь, где пришлось весь мрак и свет изведать,
среди руин, траншеи закидав,
здесь мы закладывали Парк Победы
во имя горького ее труда.
Все было сызнова, и вновь на пустыре,
и все на той же розовой заре,
на юношеской,
зябкой и дрожащей;
и вновь из пепла вставшие дома,
и взлеты вдохновенья и ума,
и новых рощ младенческие чащи...
Семнадцать лет над миром протекло
с поры закладки, с памятного года.
Наш Парк шумит могуче и светло,-
Победою рожденная природа.
Приходят старцы под его листву -
те, что в тридцатых были молодыми.
и матери с младенцами своими
доверчиво садятся на траву
и кормят грудью их...
И семя тополей -
летучий пух - им покрывает груди...
И веет ветер зреющих полей,
и тихо, молча торжествуют люди...
И я доныне верить не устала
и буду верить - с белой головой,
что этой жесткой светлой мостовой,
под грозный марш "Интернационала"
сойдемся мы на Праздник мировой.
Мы вспомним всё: блокады, мрак и беды,
за мир и радость трудные бои,-
и вечером над нами Парк Победы
расправит ветви мощные свои...</text><name>Международный проспект</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1947</date_from><text>Им, помнившим Днепр и Ингулец,
Так странно - как будто все снится -
Лежать между радостных улиц
В земле придунайской столицы.
Смешались в их памяти даты
С делами, навек золотыми;
Не в форме советской солдаты,
Как братья, стояли над ними.
И женщины в черном поспешно
Цветами гробы их обвили,
И плакали так безутешно,
Как будто сынов хоронили.
И юные вдовы Белграда
Над ними, рыдая, стояли,
Как будто бы сердца отраду -
Погибших мужей провожали.
Страна приходила склоняться
Над их всенародной могилой,
И - спящим - им стало казаться,
Что сон их на родине милой,
Что снова в десантном отряде,
Проснутся и в бой окунутся,
Что снится им сон о Белграде,
И трудно из сна им вернуться.</text><name>Могила красноармейцев</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Пред великою толпою
Музыканты исполняли
Что-то полное покоя,
Что-то близкое к печали;
Скромно плакали гобои
В излияньях пасторальных,
Кружевные лились звуки
В чудных фразах музыкальных.
Но толпа вокруг шумела:
Ей нужны иные трели!
Спой ей песню о безумье,
О поруганной постели;
Дай ей резких полутонов,
Тактом такт перешибая,
И она зарукоплещет,
Ублажась и понимая...</text><name>Пред великою толпою...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1903</date_from><text>Лунная баллада
Я стою в тени дубов священных,
Страж твоих угодий сокровенных,
Кормчая серебряных путей!
И влачит по заводям озерным
Белый челн, плывущий в небе черном,
Тусклый плен божественных сетей.
И влачатся, роясь под скалами,
Змеи-волны белыми узлами;
И в крылатых просветах ветвей,
Дея чары и смыкая круги,
Ты на звенья кованой кольчуги
Сыплешь кольца девственных кудрей.
Так я жду, святынь твоих придверник,
В эту ночь придет ли мой соперник,
Чистая, стяжавший ветвь твою,
Золотой добычей торжествуя,
Избранный, от чьей руки паду я,
Кто мой скиптр и меч возьмет в бою.
Обречен ли бранник твой, Диана,
Новой кровью жадный дерн кургана
Окропить и в битве одолеть?
И сойдешь ты вновь, в одеждах белых,
На устах пришельца омертвелых
Поцелуй небес напечатлеть.
И доколь, кто тайн твоих достоин,
Не придет, я буду, верный воин,
Жрец и жертва, лунный храм стеречь,
Вещих листьев слушать легкий лепет
И ловить твоих касаний трепет,
Льющихся на мой отсветный меч.</text><name>Жрец озера Неми</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1911</date_from><text>О темное, утробное родство,
Зачем ползешь чудовищным последом
За светлым духом, чтоб разумным бредом
Вновь ожило все, что в пластах мертво?
Земной коры первичные потуги,
Зачавшие божественный наш род,
И пузыри, и жаберные дуги -
Все в сгустке крови отразил урод.
И вновь, прорезав плотные туманы,
На теплые архейские моря,
Где отбивают тяжкий пульс вулканы,
Льет бледный свет пустынная заря.
И, размножая легких инфузорий,
Выращивая изумрудный сад,
Все радостней и золотистей зори
Из облачного пурпура сквозят.
И солнце парит топь в полдневном жаре,
И в зарослях хвощей из затхлой мглы
Возносятся гигантских сигиллярий
Упругие и рыхлые стволы.
Косматые - с загнутыми клыками -
Пасутся мамонты у мощных рек,
И в сумраке пещер под ледниками
Кремень тяжелый точит человек...</text><name>Темное родство</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1922</date_from><text>Весна. И с каждым днем невнятней
Травой восходит тишина,
И голуби на голубятне,
И облачная глубина.
Пора! Полощет плат крылатый,
И разом улетают в гарь
Сизоголовый, и хохлатый,
И взмывший веером почтарь.
О, голубиная охота!
Уже воркующей толпой
Воскрылий, пуха и помета
Развеян вихрь над головой!
Двадцатый год! Но мало, мало
Любви и славы за спиной.
Лишь двадцать капель простучало
О подоконник жестяной.
Лишь голуби да голубая
Вода. И мол. И волнолом.
Лишь сердце, тишину встречая,
Все чаще ходит ходуном. ..
Гудит година путевая,
Вагоны, ветер полевой.
Страда распахнута другая,
Страна иная предо мной!
Через Ростов, через станицы,
Через Баку, в чаду, в пыли -
Навстречу Каспий, и дымится
За черной солью Энзели.
И мы на вражеские части
Верблюжий повели поход.
Навыворот летело счастье,
Навыворот, наоборот!
Колес и кухонь гул чугунный
Нас провожал из боя в бой,
Чрез малярийные лагуны,
Под малярийною луной.
Обозы врозь, и мулы - в мыле,
И в прахе гор, в песке равнин,
Обстрелянные, мы вступили
В тебя, наказанный Казвин!
Близ углового поворота
Я поднял голову - и вот
Воскрылий, пуха и помета
Рассеявшийся вихрь плывет!
На плоской крыше плат крылатый
Полощет - и взлетают в гарь
Сизоголовый, и хохлатый,
И взмывший веером почтарь!
Два года боя. Не услышал,
Как месяцы ушли во мглу:
Две капли стукнули о крышу
И покатились по стеклу...
Через Баку, через станицы,
Через Ростов, назад, назад,
Туда, где Знаменка дымится
И пышет Елисаветград!
Гляжу: на дальнем повороте -
Ворота, сад и сеновал;
Там в топоте и конском поте
Косматый всадник проскакал.
Гони! Через дубняк дремучий,
Вброд или вплавь гони вперед!
Взовьется шашка - и певучий,
Скрутившись, провод упадет...
И вот столбы глухонемые
Нутром не стонут, не поют.
Гляжу: через поля пустые
Тачанки ноют и ползут...
Гляжу: близ Елисаветграда,
Где в суходоле будяки,
Среди скота, котлов и чада
Лежат верблюжские полки.
И ночь и сон. Но будет время -
Убудет ночь, и сон уйдет.
Загикает с тачанки в темень
И захлебнется пулемет...
И нива прахом пропылится,
И пули запоют впотьмах,
И конница по ржам помчится -
Рубить и ржать. И мы во ржах.
И вот станицей журавлиной
Летим туда, где в рельсах лег,
В певучей стае тополиной,
Вишневый город меж дорог.
Полощут кумачом ворота,
И разом с крыши угловой
Воскрылий, пуха и помета
Развеян вихрь над головой.
Опять полощет плат крылатый,
И разом улетают в гарь
Сизоголовый, и хохлатый,
И взмывший веером почтарь!
И снова год. Я не услышал,
Как месяцы ушли во мглу.
Лишь капля стукнула о крышу
И покатилась по стеклу...
Покой!.. И с каждым днем невнятней
Травой восходит тишина,
И голуби на голубятне,
И облачная глубина...
Не попусту топтались ноги
Чрез рокот рек, чрез пыль полей,
Через овраги и пороги -
От голубей до голубей!</text><name>Голуби</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Свершилось! полно ожидать
Последней встречи и прощанья!
Разлуки час и час страданья
Придут - зачем их отклонять!
Ах, я не знал, когда глядел
На чудные глаза прекрасной,
Что час прощанья, час ужасный,
Ко мне внезапно подлетел.
Свершилось! голосом бесценным
Мне больше сердца не питать,
Запрусь в углу уединенном
И буду плакать... вспоминать!</text><name>Свершилось! полно ожидать...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>Христос!.. Где ты, Христос, сияющий лучами
Бессмертной истины, свободы и любви?..
Взгляни,- твой храм опять поруган торгашами,
И меч, что ты принес, запятнан весь руками,
Повинными в страдальческой крови!..
Взгляни, кто учит мир тому, чему когда-то
И ты учил его под тяжестью креста!
Как ярко их клеймо порока и разврата,
Какие лживые за страждущего брата,
Какие гнойные открылися уста!..
О, если б только зло!.. Но рваться всей душою
Рассеять это зло, трудиться для людей,-
И горько сознавать, что об руку с тобою
Кричит об истине, ломаясь пред толпою,
Прикрытый маскою, продажный фарисей!..</text><name>Христос!.. Где ты, Христос...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Над пучиной в полуденный час
Пляшут искры, и солнце лучится,
И рыдает молчанием глаз
Далеко залетевшая птица.
Заманила зеленая сеть
И окутала взоры туманом,
Ей осталось лететь и лететь
До конца над немым океаном.
Прихотливые вихри влекут,
Бесполезны мольбы и усилья,
И на землю ее не вернут
Утомленные белые крылья.
И когда я увидел твой взор,
Где печальные скрылись зарницы,
Я заметил в нем тот же укор,
Тот же ужас измученной птицы.</text><name>Воспоминание</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1899</date_from><text>Плеснула рыбка над водой,
И покачнулась там звезда.
Песок холодный и сырой,
А в речке теплая вода.
Но я купаться подожду,
Слегка кружится голова,-
Сперва я берегом пройду.
Какая мокрая трава!
И как не вздрогнуть, если вдруг
Лягушка прыгнет стороной
Иль невзначай на толстый сук
Наступишь голою ногой!
Я не боюсь, но не пойму,
Зачем холодная трава,
И темный лес, и почему
Так закружилась голова.</text><name>Плеснула рыбка над водой...</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Земли минутный поселенец,
Земли минутная краса,
Зачем так рано, мой младенец,
Ты улетел на небеса?
Зачем в юдоли сей мятежной,
О ангел чистой красоты,
Среди печали безнадежной
Отца и мать покинул ты?</text><name>На смерть сына</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Я с[ей]час взорвусь, как триста тонн тротила,-
Во мне заряд нетворческого зла.
Меня сегодня Муза посетила,
Посетила, так, немного посидела и ушла.
У ней имелись веские причины,
Я не имею права на нытье.
Представьте, Муза ночью у мужчины!
Бог весть, что люди скажут про нее.
И все же мне досадно, одиноко,
Ведь эта Муза, люди подтвердят,
Засиживалась сутками у Блока,
У Бальмонта жила не выходя.
Я бросился к столу - весь нетерпенье,
Но.. господи, помилуй и спаси!
Она ушла, исчезло вдохновенье
И три рубля, должно быть, на такси.
Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому.
Но бог с ней, с Музой, я ее простил.
Она ушла к кому-нибудь другому,
Я, видно, ее плохо угостил.
Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для Музы предназначенный коньяк.
Ушли года, как люди в черном списке.
Все в прошлом - я зеваю от тоски.
Она ушла безмолвно, по-английски,
Но от нее остались две строки.
Вот две строки,- я гений, прочь сомненья!
Даешь восторги, лавры и цветы!
Вот две строки: "Я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты!"</text><name>Песенка плагиатора</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1831</date_from><text>Ее уж нет, но рай воспоминаний
Священных мне оставила она:
Вон чуждый брег и мирный храм познаний,
Каменами любимая страна;
Там, смелый гость свободы просвещенной,
Певец вина, и дружбы, и прохлад,
Настроил я, младый и вдохновенный,
Мои стихи на самобытный лад —
И вторились напевы удалые
При говоре фиалов круговых!
Там грудь моя наполнилась впервые
Волненьем чувств заветных и живых
И трепетом, томительным и страстным,
Божественной и сладостной любви.
Я счастлив был: мелькали дни мои
Летучим сном, заманчивым и ясным.
А вы, певца внимательные други,
Товарищи, как думаете вы?
Для вас я пел немецкие досуги,
Спесивый хмель ученой головы,
И праздник тот, шумящий ежегодно,
Там у пруда, на бархате лугов,
Где обогнул залив голубоводный
Зеленый скат лесистых берегов?
Луна взошла, древа благоухали,
Зефир весны струил ночную тень,
Костер пылал — мы долго пировали
И, бурные, приветствовали день!
Товарищи! не правда ли, на пире
Не рознил вам лирический поэт?
А этот пир не наобум воспет,
И вы моей порадовались лире!
Нет, не для вас!— Она меня хвалила,
Ей нравились: разгульный мой венок,
И младости заносчивая сила,
И пламенных восторгов кипяток;
Когда она игривыми мечтами,
Радушная, преследовала их;
Когда она веселыми устами
Мой счастливый произносила стих —
Торжественна, полна очарованья,
Свежа,— и где была душа моя!
О! прочь мои грядущие созданья,
О! горе мне, когда забуду я
Огонь ее приветливого взора,
И на челе избыток стройных дум,
И сладкий звук речей, и светлый ум
В лиющемся кристалле разговора.
Ее уж нет! Всё было в ней прекрасно!
И тайна в ней великая жила,
Что юношу стремило самовластно
На видный путь и чистые дела;
Он чувствовал: возвышенные блага
Есть на земле! Есть целый мир труда,
И в нем надежд и помыслов отвага,
И бытие привольное всегда!
Блажен, кого любовь ее ласкала,
Кто пел ее под небом лучших лет...
Она всего поэта понимала —
И горд, и тих, и трепетен, поэт
Ей приносил свое боготворенье;
И радостно во имя божества
Сбирались в хор созвучные слова:
Как фимиам, горело вдохновенье!</text><name>Воспоминание об А. А. Воейковой</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1849</date_from><text>Не плачь, мой друг! Есть много муки
И без того в моей груди;
Поверь мне, что лета разлуки
Не будут гробом для любви:
В какую б дикую пустыню
Я ни был увлечен судьбой,
Я сохраню мою святыню -
Твой образ в памяти моей.</text><name>Не плачь, мой друг!..</name><date_to>1853</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Меня раздели донага
И достоверной были
На лбу приделали рога
И хвост гвоздем прибили...
Пух из подушки растрясли
И вываляли в дегте,
И у меня вдруг отросли
И в самом деле когти...
И вот я с парою клешней
Теперь в чертей не верю,
Узнав, что человек страшней
И злей любого зверя...</text><name>Меня раздели донага...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1920</date_from><text>Не знаю, когда сильно слово твое?
Иногда ты становишься обыкновенным.
И, притаившись, сидишь между
глупцами, которые знают так
мало. Иногда ты скажешь и будто
не огорчаешься, если тебя не поймут.
Иногда ты смотришь так нежно
на незнающего, что я завидую
его незнанью. Точно не заботишься
ты свой лик показать. И когда
слушаешь речи прошедшего дня,
даже опускаешь глаза, точно
подбирая самые простые слова.
Как трудно распознать все твои
устремленья. Как нелегко идти
за тобою. Вот и вчера, когда ты
говорил с медведями, мне
показалось, что они отошли, тебя
не поняв.</text><name>Не поняв</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1926</date_from><text>Приподнимет
Гордо морду,
Гордо стянет
Профиль птичий...
Сколько стоит
Ваша гордость?
Цену - вашему величью?..
Так идет.
Ей очень грустно
(От утрат, видать, печали!).
Не твоим ли пышным
Бюстом
Перекоп мы защищали?..
Счастлив я,
Что этим годам
Отдал всё -
И смех,
И грусть,
И с любимым небосводом
Преждевременно прощусь.
Это - капли,
Это - крохи,
Если взять наш век премудрый.
Что же дали вы эпохе,
Живописная лахудра?
Разве - это
Ищут люди?
Разве - это
Людям надо?
То кокетничает
Грудью,
То кокетничает
Задом.
Если вам уж неизвестно,
Разрешите, я замечу,
Что совсем в другое место
Спрятан разум человечий...
Опадет черемух снежность,
Опадет и вновь родится.
К нам же молодость и нежность
Никогда не возвратится.
К нам всегда приходит мудрость
Через белые равнины.
Опадут,
Отпляшут кудри,
Зацветут седины.
И как в бешеном стакане,
Память вздрогнет
И запляшет...
Чем же вас тогда поманит
Дорогая прошлость ваша?..
Я не знаю лучше участь,
Голубей не вижу свода:
Умереть, борясь и мучась,
Умереть в такие годы.
И меня в суровой ломке
Лишь одно страшит немало:
Как бы гордой незнакомкой
Жизнь меня не миновала.
Всё!-
И нежность песнопенья -
Всё!-
И даже нежность тела -
Для железного цветенья,
Для единственного дела...
А тебе, как влага туче,
Красота дана природой.
На костер ее!
Чтоб лучше
Освещалася свобода.
Женской нежностью томима,
Не богатых,
Не красивых -
Назови твоим любимым
Воина трудолюбивых!
Не поймешь -
И будет худо.
Жизнь идет, а годы скачут,
И смотри - тебя забудут,
Как красивую собачку...</text><name>Стихи красивой женщине</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1900</date_from><text>Сонет
Когда весь день свои костры
Июль палит над рожью спелой,
Не свежий лес с своей капеллой,
Нас тешат: демонской игры
За тучей разом потемнелой
Раскатно-гулкие шары;
И то оранжевый, то белый
Лишь миг живущие миры;
И цвета старого червонца
Пары сгоняющее солнце
С небес омыто-голубых.
И для ожившего дыханья
Возможность пить благоуханья
Из чаши ливней золотых.
Палимая огнем недвижного светила,
Проклятый свой урок отлязгала кирьга
И спящих грабаров с землею сколотила
Как ливень черные, осенние стога.
Каких-то диких сил последнее решенье
Луча отвесного неслышный людям зов,
И абрис ног худых меж чадного смешенья
Всклокоченных бород и рваных картузов.
Не страшно ль иногда становится на свете?
Не хочется ль бежать, укрыться поскорей?
Подумай: на руках у матерей
Всё это были розовые дети.</text><name>Июль</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Профиль тоньше камеи,
Глаза как спелые сливы,
Шея белее лилеи
И стан как у леди Годивы.
Деву с душою бездонной,
Как первая скрипка оркестра,
Недаром прозвали мадонной
Медички шестого семестра.
Пришел к мадонне филолог,
Фаддей Симеонович Смяткин.
Рассказ мой будет недолог:
Филолог влюбился по пятки.
Влюбился жестоко и сразу
В глаза ее, губы и уши,
Цедил за фразою фразу,
Томился, как рыба на суше.
Хотелось быть ее чашкой,
Братом ее или теткой,
Ее эмалевой пряжкой
И даже зубной ее щеткой!..
"Устали, Варвара Петровна?
О, как дрожат ваши ручки!"-
Шепнул филолог любовно,
А в сердце вонзились колючки.
"Устала. Вскрывала студента:
Труп был жирный и дряблый.
Холод... Сталь инструмента.
Руки, конечно, иззябли.
Потом у Калинкина моста
Смотрела своих венеричек.
Устала: их было до ста.
Что с вами? Вы ищете спичек?
Спички лежат на окошке.
Ну, вот. Вернулась обратно,
Вынула почки у кошки
И зашила ее аккуратно.
Затем мне с подругой достались
Препараты гнилой пуповины.
Потом... был скучный анализ:
Выделенье в моче мочевины...
Ах, я! Прошу извиненья:
Я роль хозяйки забыла -
Коллега! Возьмите варенья,-
Сама сегодня варила".
Фаддей Симеонович Смяткин
Сказал беззвучно: "Спасибо!"
А в горле ком кисло-сладкий
Бился, как в неводе рыба.
Не хотелось быть ее чашкой,
Ни братом ее и ни теткой,
Ни ее эмалевой пряжкой,
Ни зубной ее щеткой!</text><name>Городская сказка</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1906</date_from><text>Зачем они ко мне собрались, думы,
Как воры ночью в тихий мрак предместий?
Как коршуны, зловещи и угрюмы,
Зачем жестокой требовали мести?
Ушла надежда, и мечты бежали,
Глаза мои открылись от волненья,
И я читал на призрачной скрижали
Свои слова, дела и помышленья.
За то, что я спокойными очами
Смотрел на уплывающих к победам,
За то, что я горячими губами
Касался губ, которым грех неведом,
За то, что эти руки, эти пальцы
Не знали плуга, были слишком тонки,
За то, что песни, вечные скитальцы,
Томили только, горестны и звонки,
За все теперь настало время мести.
Обманный, нежный храм слепцы разрушат,
И думы, воры в тишине предместий,
Как нищего во тьме, меня задушат.</text><name>Думы</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1879</date_from><text>Ты помнишь — ночь вокруг торжественно горела
И темный сад дремал, склонившись над рекой...
Ты пела мне тогда, и песнь твоя звенела
Тоской, безумною и страстною тоской...
Я жадно ей внимал — в ней слышалось страданье
Разбитой веры в жизнь, обманутой судьбой —
И из груди моей горячее рыданье
Невольно вырвалось в ответ на голос твой.
Я хоронил мои разбившиеся грезы,
Я ряд минувших дней с тоскою вспоминал.
Я плакал, как дитя, и, плача, эти слезы
Я всей душой тогда благословлял.
С тех пор прошли года, и снова над рекою
Рыдает голос твой во мраке голубом,
И снова дремлет сад, объятый тишиною.
И лунный свет горит причудливо на нем.
Истерзанный борьбой, измученный страданьем —
Я много вытерпел, я много перенес.
Я б облегчить хотел тоску мою рыданьем,—
Но... в сердце нет давно святых и светлых слез.</text><name>Ты помнишь — ночь вокруг торжественно горела...</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1976</date_from><text>Любовь, любовь — загадочное слово,
Кто мог бы до конца тебя понять?
Всегда во всем старо ты или ново,
Томленье духа ты иль благодать?
Невозвратимая себя утрата
Или обогащенье без конца?
Горячий день, какому нет заката,
Иль ночь, опустошившая сердца?
А может быть, ты лишь напоминанье
О том, что всех нас неизбежно ждет:
С природою, с беспамятством слиянье
И вечный мировой круговорот?</text><name>Любовь, любовь — загадочное слово...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Я и молод, и свеж, и влюблен,
Я в тревоге, в тоске и в мольбе,
Зеленею, таинственный клен,
Неизменно склоненный к тебе.
Теплый ветер пройдет по листам -
Задрожат от молитвы стволы,
На лице, обращенном к звездам,-
Ароматные слезы хвалы.
Ты придешь под широкий шатер
В эти бледные сонные дни
Заглядеться на милый убор,
Размечтаться в зеленой тени.
Ты одна, влюблена и со мной,
Нашепчу я таинственный сон.
И до ночи - с тоскою, с тобой,
Я с тобой, зеленеющий клен.</text><name>Я и молод, и свеж, и влюблен...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1845</date_from><text>Людская речь — пустой и лицемерный звук,
И душу высказать не может ложь искусства:
Безмолвный взор, пожатье рук —
Вот переводчики избытка дум и чувства.
Но я минутный гость в дому моих друзей,
А в глубине души моей
Одно живет прекрасное желанье:
Оставить я хочу друзьям воспоминанье,
Залог, что тот же я,
Что вас достоин я, друзья...
Клянуся ангелом, который —
Святая, путеводная звезда
Всей вашей жизни; на Восток, сюда,
К ней стану обращать трепещущие взоры
Среди житейских и сердечных бурь,—
И прояснится вдруг моя лазурь,
И дивное сойдет мне в перси утешенье,
И силу мне подаст и гордое терпенье
.</text><name>М.Н.Волконской (Людская речь...)</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1857</date_from><text>Ходит ветер избочась
Вдоль Невы широкой,
Снегом стелет калачи
Бабы кривобокой.
Бьется весело в гранит,
Вихри завивает,
И, метелицей гудя,
Плачет да рыдает.
Под мостами свищет он
И несет с разбега
Белогрудые холмы
Молодого снега.
Под дровнишки мужика
Всё ухабы сует,
Кляче в старые бока
Безотвязно дует.
Он за валом крепостным
Воет жалким воем
На соборные часы
С их печальным боем:
Много близких голосов
Слышно в песнях ваших,
Сказок муромских лесов,
Песен дедов наших!
Ходит ветер избочась
Вдоль Невы широкой,
Снегом стелет калачи
Бабы кривобокой.</text><name>Ходит ветер избочась вдоль Невы широкой...</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1970</date_from><text>Не покупают никакой еды -
Все экономят вынужденно деньги:
Холера косит стройные ряды,-
Но люди вновь смыкаются в шеренги.
Закрыт Кавказ, горит "Аэрофлот",
И в Астрахани лихо жгут арбузы,-
Но от станка рабочий не уйдет,
И крепнут как всегда здоровья узы.
Убытки терпит целая страна,
Но вера есть, все зиждется на вере,-
Объявлена народная война
Одной несчастной, бедненькой холере.
На трудовую вахту встал народ
В честь битвы с новоявленною порчей,-
Но пасаран, холера не пройдет,
Холере - нет, и все, и бал окончен!
Я погадал вчера на даму треф,
Назвав ее для юмора холерой,-
И понял я: холера - это блеф,
Она теперь мне кажется химерой.
Во мне теперь прибавилось ума,
Себя я ощущаю Гулливером,
И понял я: холера - не чума,-
У каждого всегда своя холера!
Уверен я: холере скоро тлеть.
А ну-ка - залп из тысячи орудий!
Вперед! Холерой могут заболеть
Холерики - несдержанные люди.</text><name>Холера</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from></date_from><text>Не стучись ко мне в ночь бессонную,
Не буди любовь схороненную,
Мне твой образ чужд и язык твой нем,
Я в гробу лежу, я затих совсем.
Мысли ясные мглой окутались,
Нити жизни все перепутались,
И не знаю я, кто играет мной,
Кто мне верный друг, кто мне враг лихой.
С злой усмешкою, с речью горькою
Ты приснилась мне перед зорькою...
Не смотри ты так, подожди хоть дня,
Я в гробу лежу, обмани меня...
Ведь умершим лгут, ведь удел живых -
Ряд измен, обид, оскорблений злых...
А едва умрем - на прощание
Нам надгробное шлют рыдание,
Возглашают нам память вечную,
Обещают жизнь... бесконечную!</text><name>ПАМЯТИ ПРОШЛОГО</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Светись, светись, далекая звезда,
Чтоб я в ночи встречал тебя всегда;
Твой слабый луч, сражаясь с темнотой,
Несет мечты душе моей больной;
Она к тебе летает высоко;
И груди сей свободно и легко...
Я видел взгляд, исполненный огня
(Уж он давно закрылся для меня),
Но, как к тебе, к нему еще лечу,
И хоть нельзя - смотреть его хочу...</text><name>ЗВЕЗДА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>Я в горы ушел изумрудною ночью,
В безмолвье снегов и опаловых льдин...
И в небе кружились жемчужные клочья,
И прыгать мешал на ремне карабин...
Меж сумрачных пихт и берез шелестящих
На лыжах скользил я по тусклому льду,
Где гномы свозили на тачках скрипящих
Из каменных шахт золотую руду...
Я видел на глине осыпанных щебней
Медвежьих следов перевитый узор,
Хрустальные башни изломанных гребней
И синие платья застывших озер...
И мерзлое небо спускалось всё ниже,
И месяц был льдиной над глыбами льдин,
Но резко шипели шершавые лыжи,
И мерно дрожал на ремне карабин...
В морозном ущелье три зимних недели
Я тяжкой киркою граниты взрывал,
Пока над обрывом, у сломанной ели,
В рассыпанном кварце зажегся металл...
И гасли полярных огней ожерелья,
Когда я ушел на далекий Восток...
И встал, колыхаясь, над мглою ущелья
Прозрачной весны изумрудный дымок...
Я в город пришел в ускользающем мраке,
Где падал на улицы тающий лед.
Я в лужи ступал. И рычали собаки
Из ветхих конур, у гниющих ворот...
И там, где фонарь над дощатым забором
Колышется в луже, как желтая тень,
Начерчены были шершавым узором
На вывеске буквы Бегущий Олень.
И там, где плетет серебристые сетки
Над визгом оркестра табачный дымок,
Я бросил у круга безумной рулетки
На зелень сукна золотистый песок...
А утром, от солнца пьяна и туманна,
Огромные бедра вздымала земля...
Но шею сжимала безмолвно и странно
Холодной змеею тугая петля.</text><name>Рудокоп</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1820</date_from><text>Когда неопытен я был,
У красоты самолюбивой,
Мечтатель слишком прихотливый,
Я за любовь любви молил;
Я трепетал в тоске желанья
У ног волшебниц молодых;
Но тщетно взор во взорах их
Искал ответа и узнанья!
Огонь утих в моей крови;
Покинув службу Купидона,
Я променял сады любви
На верх бесплодный Геликона.
Но светлый мир уныл и пуст,
Когда душе ничто не мило:
Руки пожатье заменило
Мне поцелуй прекрасных уст.</text><name>Когда неопытен я был...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1966</date_from><text>Когда вонзится молния в песок,
Спекаются песчинки при ударе
И возникает каменный цветок
В зыбучей гофрированной Сахаре.
Я повидал зеленую зарю,
И миражи, и караван в пустыне,
И каменную розу подарю
Той, что в глаза мои не смотрит ныне.
А где же влажный бархат роз живых,
С которыми тебя встречал всегда я?
Меж твердых лепестков цветов моих
Гнездится не роса, а пыль седая.
Смеяться надо мною не спеши,
Я говорю по-честному, без позы:
В пустыне выжженной моей души
Остались только каменные розы.
Иду, иду... Вокруг песок, песок,
И молнии его кинжалят злобно.
Вдохнуть былую нежность в лепесток
Застывшей розы —
Ты одна способна.</text><name>Цветы Сахары</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from>1915</date_from><text>Скажу ли вам: я вас люблю?
Нет, ваше сердце слишком зорко.
Ужель его я утолю
Любовною скороговоркой?
Не слово,— то, что перед ним:
Молчание минуты каждой,
Томи томленьем нас одним,
Единой нас измучай жаждой.
Увы, как сладостные "да",
Как все "люблю вас" будут слабы,
Мой несравненный друг, когда
Скажу я, что сказать могла бы.</text><name>Скажу ли вам: я вас люблю?..</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1911</date_from><text>За лебединой белой долей,
И по-лебяжьему светла,
От васильковых меж и поля
Ты в город каменный пришла.
Гуляешь ночью до рассвета,
А днем усталая сидишь
И перья смятого берета
Иглой неловкою чинишь.
Такая хрупко-испитая
Рассветным кажешься ты днем,
Непостижимая, святая,-
Небес отмечена перстом.
Наедине, при встрече краткой,
Давая совести отчет,
Тебя вплетаю я украдкой
В видений пестрый хоровод.
Панель... Толпа... И вот картина,
Необычайная чета:
В слезах лобзает Магдалина
Стопы пречистые Христа.
Как ты, раскаяньем объята,
Янтарь рассыпала волос,-
И взором любящего брата
Глядит на грешницу Христос.</text><name>За лебединой белой долей...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1964</date_from><text>Передо мной любой факир - ну просто карлик,
Я их держу заместо мелких фраеров,-
Возьмите мне один билет до Монте-Карло -
Я потревожу ихних шулеров!
Не соблазнят меня ни ихние красотки,
А на рулетку - только б мне взглянуть,-
Их банкометы мине вылижут подметки,
А я на поезд - и в обратный путь.
Играть я буду и на красных и на черных,
И в Монте-Карло я облажу все углы,-
Останутся у них в домах игорных
Одни хваленые зеленые столы.
Я привезу с собою массу впечатлений:
Попью коктейли, послушаю джаз-банд,-
Я привезу с собою кучу ихних денег -
И всю валюту сдам в советский банк.
Я говорю про все про это без ухарства -
Шутить мне некогда: мне "вышка" на носу,-
Но пользу нашему родному государству
Наверняка я этим принесу!</text><name>Передо мной любой факир - ну просто карлик...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1919</date_from><text>Катится небо, дыша и блистая...
Вот он - дар Божий, бери не бери!
Вот она - воля, босая, простая,
холод и золото звонкой зари!
Тень моя резкая - тень исполина.
Сочные стебли хрустят под ступней.
В воздухе звон. Розовеет равнина.
Каждый цветок - словно месяц дневной.
Вот она - воля, босая, простая!
Пух облаков на рассветной кайме...
И, как во тьме лебединая стая,
ясные думы восходят в уме.
Боже! Воистину мир Твой чудесен!
Молча, собрав полевую росу,
сердце мое, сердце, полное песен,
не расплескав, до Тебя донесу...</text><name>Катится небо, дыша и блистая...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Девушка, вспыхнув, читает письмо.
Девушка смотрит пытливо в трюмо.
Хочет найти и увидеть сама
То, что увидел автор письма.
Тонкие хвостики выцветших кос,
Глаз небольших синева без огней.
Где же "червонное пламя волос"?
Где две "бездонные глуби морей"?
Где же "классический профиль", когда
Здесь лишь кокетливо вздернутый нос?
"Белая кожа"... но, гляньте сюда,
Если он прав, то куда же тогда
Спрятать веснушки? Вот в чем вопрос!
Девушка снова читает письмо,
Снова с надеждою смотрит в трюмо.
Смотрит со скидками, смотрит пристрастно,
Ищет старательно, но... напрасно!
Ясно, он просто над ней пошутил.
Милая шутка! Но кто разрешил?!
Девушка сдвинула брови. Сейчас
Горькие слезы брызнут из глаз...
Как объяснить ей, чудачке, что это
Вовсе не шутка, что хитрости нету!
Просто, где вспыхнул сердечный накал,
Разом кончается правда зеркал!
Просто весь мир озаряется там
Радужным, синим, зеленым...
И лгут зеркала. Не верь зеркалам!
А верь лишь глазам влюбленным!</text><name>Девушка</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Час зачатья я помню неточно.
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев - это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам святители, что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
В те времена укромные, теперь почти былинные,
Когда срока огромные брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,
А вот живет же братия - моя честна компания.
Ходу, думушки резвые, ходу,
Слово, строченьки, милые, слово!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил -
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил,
Дом на Первой Мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой
Соседушка с соседушкою баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал, не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка,
На воздушную эту тревогу.
Да не все то, что сверху от бога -
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога,
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три ручья, сквозь дыры крыш просеяно
На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну.
Она ему: Как сыновья? - Да без вести пропавшие!
Эх, Киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.-
Мои - без вести павшие, твои - безвинно севшие.
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал - не забыт, не заброшен.
И дразнили меня "недоносок",
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
- Пленных гонят,- чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим да чужим.
У тети Зины кофточка с драконами, да змеями -
То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония, трофейная Германия:
Пришла страна Лимония - сплошная чемодания.
Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили:- зачем? - Он в ответ,
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино не слушал Витька с корешом:
Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене - откажется
Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.
Все - от нас до почти годовалых
Толковищу вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи не тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули -
Из напильников сделать ножи.
Они воткнутся в легкие
От никотина черные,
По рукоятки легкие трехцветные наборные.
Вели дела отменные сопливые острожники.
На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики из подворотен ворами.
Было время и были подвалы,
Было дело и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До бедовых широт поднялись,
Потому, что из всех коридоров
Им казалось сподручнее вниз.</text><name>Баллада о детстве</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1829</date_from><text>Ничто, ничто на свете
Меня не веселит
С тех пор, как я расстался
С подругой навсегда;
С тех пор, взгляну ль на юных,
Играющих девиц,
Вздохну, и горьки слезы
Польются из очей.
Они, кружась, резвятся,
Как ласточки весной,
Моим слезам смеются
С улыбкою любви.
Красавицы младые,
И я здесь счастлив был,
И я в пирах веселых
Шутил, подобно вам.
Но рано рок суровый
Сказал: расстанься с ней.
С тех пор я не встречаю
Уж радости нигде.</text><name>Ничто, ничто на свете...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1838</date_from><text>Дева черноглазая! Дева чернобровая!
Грузия! дочь и зари, и огня!
Страсть и нега томная, прелесть вечно новая
Дышат в тебе, сожигая меня!
Не томит тебя кручина
Прежних, пасмурных годов!
Много было женихов,
Ты избрала — Исполина!
Вот он идет: по могучим плечам
Пышно бегут светло-русые волны;
Взоры подобны небесным звездам,
Весь он и жизни и крепости полный,
Гордо идет, без щита и меча;
Только с левого плеча,
Зыблясь, падает порфира;
Светл он, как снег; грудь, что степь, широка,
А железная рука
Твердо правит осью мира.
Вышла невеста навстречу; любовь
Зноем полудня зажгла ее кровь;
И, откинув покрывало
От стыдливого чела,
В даль всё глядела, всем звукам внимала,
Там, под Казбеком, в ущелье Дарьяла,
Жениха она ждала.
В сладостном восторге с ним повстречалась
И перстнями поменялась;
В пене Терека к нему
Бросилась бурно в объятья, припала
Нежно на грудь жениху своему.
Приняла думу, и вся — просияла.
Прошлых веков не тревожься печалью,
Вечно к России любовью гори,—
Слитая с нею, как с бранною сталью
Пурпур зари.</text><name>Брак Грузии с Русским царством</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Часовая стрелка близится к полночи.
Светлою волною всколыхнулись свечи.
Темною волною всколыхнулись думы.
С Новым годом, сердце! Я люблю вас тайно,
Вечера глухие, улицы немые.
Я люблю вас тайно, темная подруга
Юности порочной, жизни догоревшей.</text><name>Часовая стрелка близится к полночи...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Князь Шаликов, газетчик наш печальный,
Элегию семье своей читал,
А казачок огарок свечки сальной
Перед певцом со трепетом держал.
Вдруг мальчик наш заплакал, запищал.
"Вот, вот с кого пример берите, дуры!" -
Он дочерям в восторге закричал.-
"Откройся мне, о милый сын натуры,
Ах! что слезой твой осребрило взор?"
А тот ему: "Мне хочется на двор".</text><name>Эпиграмма на Шаликова</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1944</date_from><text>Ты со мной - и каждый миг мне дорог.
Может, впереди у нас года,
но придет разлука, за которой
не бывает встречи никогда.
Только звезды в чей-то час свиданья
будут так же лить свой тихий свет.
Где тогда в холодном мирозданье,
милый друг, я отыщу твой след?</text><name>Ты со мной - и каждый миг мне дорог...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1917</date_from><text>Только живите!— Я уронила руки,
Я уронила на руки жаркий лоб.
Так молодая Буря слушает Бога
Где-нибудь в поле, в какой-нибудь
темный час.
И на высокий вал моего дыханья
Властная вдруг — словно с неба —
ложится длань.
И на уста мои чьи-то уста ложатся.
— Так молодую Бурю слушает Бог.</text><name>Только живите!— Я уронила руки...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1833</date_from><text>(Баллада)
Был сильный вихорь, сильный дождь;
Кипя, ярилася пучина;
Ко брегу Рино, горный вождь,
Примчался с дочерью Уллина.
"Рыбак, прими нас в твой челнок;
Рыбак, спаси нас от погони;
Уллин с дружиной недалек:
Нам слышны крики; мчатся кони".
"Ты видишь ли, как зла вода?
Ты слышишь ли, как волны громки?
Пускаться плыть теперь беда:
Мой челн не крепок, весла ломки".
"Рыбак, рыбак, подай свой челн;
Спаси нас: сколь ни зла пучина,
Пощада может быть от волн -
Ее не будет от Уллина! "
Гроза сильней, пучина злей,
И ближе, ближе шум погони;
Им слышен тяжкий храп коней,
Им слышен стук мечей о брони.
"Садитесь, в добрый час; плывем".
И Рино сел, с ним дева села;
Рыбак отчалил; челноком
Седая бездна овладела.
И смерть отвсюду им: открыт
Пред ними зев пучины жадный;
За ними с берега грозит
Уллин, как буря беспощадный.
Уллин ко брегу прискакал;
Он видит: дочь уносят волны;
И гнев в груди отца пропал,
И он воскликнул, страха полный:
"Мое дитя, назад, назад!
Прощенье! возвратись, Мальвина!"
Но волны лишь в ответ шумят
На зов отчаянный Уллина.
Ревет гроза, черна как ночь;
Летает челн между волнами;
Сквозь пену их он видит дочь
С простертыми к нему руками.
"О, возвратися, возвратись!"
Но грозно раздалась пучина,
И волны, челн пожрав, слились
При крике жалобном Уллина.</text><name>Уллин и его дочь</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Человек — хоть будь он трижды гением —
Остается мыслящим растением.
С ним в родстве деревья и трава.
Не стыдитесь этого родства.
Вам даны до вашего рождения
Сила, стойкость, жизненность растения.</text><name>Человек — хоть будь он трижды гением...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1940</date_from><text>На кисть художника я променял бы лиру,
Чтоб Вас запечатлеть хотя б единый раз
И передать, как дар векам, потомству, миру —
Цвет Вашего лица, блеск темно-синих глаз.
Избороздив моря, изгибы рек и сушу,
Вобрав в зрачки свои, как влагу, тень и свет,
Простому полотну я отдал бы всю душу
И, о себе забыв, писал бы Ваш портрет.
Пред ним склонились бы — и кипарис и ели,
Им любовались бы созвездья до утра,
И на его черты завистливо глядели
Непревзойденные в искусстве мастера.
Но зависть мучила б еще сильней смотрящих
К тем, кто когда-нибудь хотя б коснулся Вас.
К тем, кто при жизни видел свет горящих,
Неповторимых темно-синих глаз.</text><name>Портрет</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1794</date_from><text>Хвала Всевышнему Владыке!
Великость Он явил свою:
Вельмож меня поставил в лике,
Да чудеса Его пою.
Пришли, пришли те дни святые,
Да правый суд я покажу,
Колеблемы столпы земные
Законом Божьим утвержу.
Скажу я грешным: — не грешите;
Надменным — не вздымайте рог;
В безумии не клевещите,
Несправедлив что будто Бог.
От запада и от востока,
От гор, пустыней и морей
Нет человека без порока,
Без слабостей и без страстей.
Но Бог есть судия единый,
Владыка и правитель всех;
Он сих возносит на вершины,
А понижает долу тех.
Вина багряна чаша цельна,
Из коей сладки перлы бьют,
В его руке всем растворенна:
Но дрожди грешники пиют.
От арфы радость да прольется
В хваление Тебе, мой Бог!
Неправых выя да согнется,
А правых вознесется рог!</text><name>Радость о правосудии</name><date_to>1794</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1966</date_from><text>Усталость или отчужденье,
Или замучила жара,
Или в душе твоей смятенье —
Не разобрался я вчера.
В преувеличенном вниманье,
С которым слушала меня,
Определилось пониманье
Другому отданного дня.
В предупредительности явной
Сквозил — отчетлив не вполне —
Предмет твоей заботы главной,
Что адресована не мне.
Но перед сном и на рассвете,
Когда сходила тень с земли,
Вдруг смутные догадки эти
Лицо тревоги обрели.
Не заговор и не злодейство,
Но из разрозненных примет
Само собой слагалось действо
Последних трех с излишком лет.
Есть у тебя такое свойство:
Незримо, маленькой рукой
Творить большое беспокойство,
Внушая волю и покой.</text><name>Усталость или отчужденье...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>К почтению, льзя объявить любовь, без презора,
Буде хочешь на сердце держать твою тайну,
То к цельбе твоей страсти нету средства скора.
Ах! не надлежит молчу иметь чрезвычайну.
Что ни говорят красны, но весьма им мило
Видеть пред собою всегда в страсти на коленах
Любяща, чье бы сердце оным знать чинило,
Что вздохи постоянны и жар не в пременах.
Они никогда за то нигде не гневятся,
Что их находят красных, что им объявляют
Любовь к ним и что они всем любимы зрятся;
Наконец, что все у них любви же прощают.</text><name>К почтению, льзя объявить любовь...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1870</date_from><text>О, скоро ль минет это время,
Весь этот нравственный хаос,
Где прочность убеждений - бремя,
Где подвиг доблести - донос;
Где после свалки безобразной,
Которой кончилась борьба,
Не отличишь в толпе бессвязной
Ни чистой личности от грязной,
Ни вольнодумца от раба;
Где быта старого оковы
Уже поржавели на нас,
А светоч, путь искавший новый,
Чуть озарив его, погас;
Где то, что прежде создавала
Живая мысль, идет пока
Как бы снаряд, идущий вяло
И силой прежнего толчка;
Где стыд и совесть убаюкать
Мы все желаем чем-нибудь
И только б нам ладонью стукать
В "патриотическую" грудь!..</text><name>О, скоро ль минет это время...</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1832</date_from><text>О, для чего судьба меня сгубила?
Зачем из цепи бытия
Меня навек природа исключила,
И страшно вживе умер я?
Еще в груди моей бунтует пламень
Неугасаемых страстей,
А совесть, как врага заклятый камень,
Гнетет отверженца людей!
Еще мой взор, блуждающий, но быстрый,
Порою к небу устремлен,
А божества святой отрадной искры,
Надежды с верой, я лишен!
И дышит всё в создании любовью,
И живы червь, и прах, и лист,
А я, злодей, как Авелевой кровью
Запечатлен! Я атеист!..
И вижу я, как горестный свидетель,
Сиянье утренней звезды,
И с каждым днем твердит мне добродетель:
«Страшись, страшись готовой мзды!..»
И грозен он, висящей казни голос,
И стынет кровь во мне, как лед,
И на челе стоит невольно волос,
И выступает градом пот!
Бежал бы я в далекие пустыни,
Презрел бы ужас гробовой!
Душа кипит, но не руке, рабыне,
Разбить сосуд свой роковой!
И жизнь моя мучительнее ада,
И мысль о смерти тяжела...
А вечность... ах! она мне не награда —
Я сын погибели и зла!
Зачем же я возник, о провиденье,
Из тьмы веков перед тобой?
О, обрати опять в уничтоженье
Атом, караемый судьбой!
Земля, раскрой несытую утробу,
Горящей Этной протеки
И, бурный вихрь, тоску мою и злобу
И память с пеплом развлеки!</text><name>Ожесточенный</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from>1991</date_from><text>...И уже мои волосы — ах, мои бедные кудри! —
опадать начинают,
как осенние первые листья
в тишине опадают.
Дух увяданья, звук опаданья неразличимый
исподтишка подступает,
подкрадывается незаметно.
Лист опадает, лес опадает, звук опаданья неразличимый
в ушах моих отдается подобно грому,
подобно обвалу и камнепаду,
подобно набату.
Катя, спаси меня! Аня, спаси меня! Оля, спаси меня!—
губы мои произносят неслышно —
да нет, это листья,
их шорох, их шелест,
а чудится мне,
будто я говорю,
будто криком кричу я.
Лес опадает, лист опадает, падает, кружится
лист одинокий,
мгновенье еще,
и уже он коснется земли.
Но — неожиданно, вдруг, восходящим потоком
внезапно подхватит его,
и несет,
и возносит все выше и выше
в бездонное небо,
и — ничего нет, наверно, прекрасней на свете,
чем эта горчащая радость
внезапного взлета
за миг до паденья.</text><name>И уже мои волосы...</name><date_to>1991</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Август - астры,
Август - звезды,
Август - грозди
Винограда и рябины
Ржавой - август!
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август!- Сердце!
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных -
Август!- Месяц
Ливней звездных!</text><name>Август - астры...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1947</date_from><text>"Во Францию два гренадера..."
Я их, если встречу, верну.
Зачем только черт меня дернул
Влюбиться в чужую страну?
Уж нет гренадеров в помине,
И песни другие в ходу,
И я не француз на чужбине,-
От этой земли не уйду.
Мне все здесь знакомо до дрожи,
Я к каждой тропинке привык,
И всех языков мне дороже
С младенчества внятный язык.
Но вдруг замолкают все споры,
И я - это только в бреду,-
Как два усача гренадера,
На запад далекий бреду,
И все, что знавал я когда-то,
Встает, будто было вчера,
И красное солнце заката
Не хочет уйти до утра.</text><name>Во Францию два гренадера...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1962</date_from><text>Прошла война. Рассказы инвалидов
Ещё полны войны, войны, войны...
Казалось мне тогда: в мир не Евклидов -
В мир странный были мы занесены.
Я думал, жизнь проста и слишком долог
Мой век. А жизнь - кратка и не проста.
И я пошёл в себя. Как археолог,
Я докопался до того пласта...
Я был набит по горло пережитым.
Страдания, сводившие с ума,
Меня распёрли, так ломает житом
В год страшных урожаев закрома.
И шли слова. Вот так при лесосплаве
Мчат брёвна... Люди, больше я и дня
Молчать не в силах, я молю о праве
Мне - рассказать, вам - выслушать меня.
Я требую. О, будьте так любезны!
Перед толпою иль наедине.
Я изнемог. Я вам открою бездны,
В семнадцать лет открывшиеся мне.
Я не желаю ничего иного.
Сам заплачу. Награды большей нет!..
Внутри меня вдруг появилось слово
И требует рождения на свет.</text><name>Прошла война. Рассказы инвалидов...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Посвящается
несравненному сыну
его родины -
Паси Яскеляйнен
Над нами, фрачными, корсетными, крахмальными,
ты запел песню родины.
Ты из нас, фрачных, корсетных,
выманил воздух морозной родины.
Вот из голой шейки девушки
вышло озеро, задутое инеем.
Вот из красного уха мужчины
вышло облако и часть леса,
а женщина выпустила из головы сосны,
а я дорогу и парня в валенках.
И пришёл мох с болота и мороз.
Полетели по снегу дровни — Эх-на!
Полетели целиной — Эх-на!
Через ухабы поскакали — Эх-на!
На мотив «Alae?itke atini»!
«Не плачь, мать родная»
Ты не плачь, не жалей меня, мама,
Ты не порть своих глазочек.
Далеко раскинулась дорога по бездорожью.
Не ломай руки!
Ты не порть старые глазки!
У тебя сын не пропадет,
у тебя сын из можжевельника,
у тебя сын — молодой булыжник,
у тебя сын — молодая веточка,
а веточка молодая, пушистая
гнется и не ломится.
Ты не ломай руки, мама.
а бери ведро.
Я всегда за тебя носил воду.
Ты не плачь, мама,
А возьми топор.
Я тебе топил тепло печку,
а у тебя для моего топорища руки малы.
Эх-на! Родная земля поет,
Вот поет дорога.
Дорога моя — вот.
Вот и сам я!
А я вожжи взял,
эх, родина!
А я ружье взял.
Вот — и мать.
Не тужи, не тужи, родная,
задул большой ветер -
не тужи, не плачь, мама.
Камень при дороге стал,
сосна шумит.
Ветер дальше, дальше погнал окрест.
Не плачь, мама.
Родина, родина — земля,
одна ты — мать.
За тебя я ушел.
Не тужи, не тужи, родная,
не плачь, мама.</text><name>Елена Гуро — Финская мелодия</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Храмули — серая рыбка с белым брюшком.
А хвост у нее как у кильки,
а нос — пирожком.
И чудится мне, будто брови ее взметены
и к сердцу ее все на свете крючки сведены.
Но если вглядеться в извилины жесткого дна —
счастливой подковкою там шевелится она.
Но если всмотреться в движение чистой струи —
она как обрывок еще не умолкшей струны.
И если внимательно вслушаться, оторопев,—
у песни бегущей воды эта рыбка — припев.
На блюде простом, пересыпана пряной травой,
лежит и кивает она голубой головой.
И нужно достойно и точно ее оценить,
как будто бы первой любовью себя осенить.
Потоньше, потоньше колите на кухне дрова,
такие же тонкие, словно признаний слова!
Представьте, она понимает призванье свое:
и громоподобные пиршества не для нее.
Ей тосты смешны, с позолотою вилки смешны,
ей чуткие пальцы и теплые губы нужны.
Ее не едят, а смакуют в вечерней тиши,
как будто беседуют с ней о спасенье души.</text><name>Храмули</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1817</date_from><text>Я вижу тень Боброва:
Она передо мной,
Нагая, без покрова,
С заразой и с чумой;
Сугубым вздором дышит
И на скрижалях пишет
Бессмертные стихи,
Которые в мехи
Бог ветров собирает
И в воздух выпускает
На гибель для певцов;
Им дышит граф Хвостов,
Шахматов оным дышит,
И друг твой, если пишет
Без мыслей кучи слов.</text><name>Я вижу тень Боброва...</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1967</date_from><text>Подложи мне под голову руку
И восставь меня, как до зари
Подымала на счастье и муку,
И опять к высоте привари,
Чтобы пламя твое ледяное
Синей солью стекало со лба
И внизу, как с горы, предо мною
Шевелились леса и хлеба,
Чтобы кровь из-под стоп, как с предгорий,
Жарким деревом вниз головой,
Каждой веткой ударилась в море
И несла корабли по кривой.
Чтобы вызов твой ранний сначала
Прозвучал и в горах не затих.
Ты в созвездья других превращала.
Я и сам из преданий твоих.</text><name>Ода (Подложи мне под...)</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Бывают
Лица мертвенные,
Краска,
Как говорится,
С них давно сбежала.
Так на лице равнины, словно маска,
Снегов непроницаемость лежала.
Вдруг
На столбе
Мембрана задрожала
И началась в эфире свистопляска,
А на лице равнины, словно маска,
Снегов непроницаемость лежала.
О, долго ль будет так?
Не без конца ли?
Ведь не расскажешь, что это такое!
Пахнуло бурей...
А снега мерцали
Обманчивой недвижностью покоя.
Равнина
Будто что-то выжидала,
Как будто бы ничто не волновало.
И, наконец,
Завыла,
Зарыдала
Весна, какой еще и не бывало.
Нет,
Не бывали ветры столь жестоки,
И по оврагам, резким, как морщины,
Коричневые бурные потоки,
Вскипая, мчались по щекам равнины.
И это все -
Не что-нибудь иное -
Звалось весною,
Слышите: весною!
Но можно ли, об этом вспоминая,
Назвать весной все это?
Я не знаю.</text><name>Бывают лица мертвенные...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1943</date_from><text>На станции гудели паровозы,
Скрипели у колодцев журавли,
И алые, торжественные розы
За пыльными оградами цвели.
Mы у реки встречались вечерами,
Мы уходили в дальние поля,
Туда, где за песчаными буграми
Дышала давней тайною земля.
Там и поныне у речной излуки,
На полдороге к дому твоему,
В пустую ночь заламывая руки,
Былое наше ищет нас!
К чему?!
Есть много в мире белых роз и алых,
Есть птицы в небе и в ручьях вода,
Есть жизнь и смерть.
Но ни с каких вокзалов
В минувшее не ходят поезда.</text><name>На станции гудели паровозы...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1935</date_from><text>Вечерняя станция.
желтая заря...
По перрону мокрому
я ходила зря.
Никого не встречу я,
никого, никого.
лучшего товарища,
друга моего...
Никуда не еду я
никуда, никуда...
Не блеснут мне полночью
чужие города.
Спутника случайного
мне не раздобыть,
легкого, бездомного
сердца не открыть.
Сумерки сгущаются,
ноют провода.
Над синими рельсами
поднялась звезда.
Недавней грозою
пахнет от дорог.
Малые лягушечки
скачут из-под ног.</text><name>Вечерняя станция...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1906</date_from><text>Их вывели тихо под стук барабана,
За час до рассвета, пред радужным днем -
И звезды среди голубого тумана
Горели холодным огнем.
Мелькнули над темной водой альбатросы,
Светился на мачте зеленый фонарь...
И мрачно, и тихо стояли матросы -
Расстрелом за алое знамя мстит царь.
. . . . . . . . . . . .
Стоял он такой же спокойный и властный,
Как там средь неравной борьбы,
Когда задымился горящий и красный
"Очаков" под грохот пальбы.
Все взглядом округленным странно, упрямо
Зачем-то смотрели вперед:
Им чудилась страшная, темная яма...
Команда... Построенный взвод...
А вот Березань, точно карлик горбатый;
Сухая трава и пески...
Шеренгою серой застыли солдаты...
Гроба из досок у могилы, мешки...
На море свободном, на море студеном,
Здесь казнь приготовил им старый холоп,
И в траурной рясе с крестом золоченым
Подходит услужливый поп...
Поставили... Саван надели холщовый...-
Он гордо отбросил мешок...
Взгляд грустный, спокойно-суровый
Задумчив и странно глубок.
. . . . . . . . . . . . .
Все кончено было, когда позолота
Блеснула на небе парчой огневой,
И с пеньем и гиканьем рота
Прошлась по могиле сырой.
. . . . . . . . . . . .
Напрасно!.. Не скроете глиной
И серым, сыпучим песком
Борьбы их свободной, орлиной
И бледные трупы с кровавым пятном.</text><name>Казнь</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1925</date_from><text>Петров
Капланом
за пуговицу пойман.
Штаны
заплатаны,
как балканская карта.
«Я вам,
сэр,
назначаю апойнтман.
Вы знаете,
кажется,
мой апартман?
Тудой пройдете четыре блока,
потом
сюдой дадите крен.
А если
стриткара набита,
около
можете взять
подземный трен.
Возьмите
с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно,
будто в телеге.
Слезете на корнере
у дрогс ликет,
а мне уж
и пинту
принес бутлегер.
Приходите ровно
в севен оклок,—
поговорим
про новости в городе
и проведем
по-московски вечерок,—
одни свои:
жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или
раздумаете вовсе —
тогда
обязательно
отзвоните меня.
Я буду
в офисе».
«Гуд бай!» —
разнеслось окрест
и кануло
ветру в свист.
Мистер Петров
пошел на Вест,
а мистер Каплан —
на Ист.
Здесь, извольте видеть, «джаб»,
а дома
«цуп» да «цус».
С насыпи
язык
летит на полном пуске.
Скоро
только очень образованный
француз
будет
кое-что
соображать по-русски.
Горланит
по этой Америке самой
стоязыкий
народ-оголтец.
Уж если
Одесса — Одесса-мама,
то Нью-Йорк —
Одесса-отец.</text><name>Американские русские</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1904</date_from><text>Я хочу быть любимой тобой
Не для знойного сладкого сна,
Но - чтоб связаны с вечной судьбой
Были наши навек имена.
Этот мир так отравлен людьми,
Эта жизнь так скучна и темна...
О, пойми,- о, пойми,- о, пойми,
В целом свете всегда я одна.
Я не знаю, где правда, где ложь,
Я затеряна в мертвой глуши.
Что мне жизнь, если ты оттолкнешь
Этот крик наболевшей души?
Пусть другие бросают цветы
И мешают их с прахом земным,
Но не ты,- но не ты,- но не ты,
О властитель над сердцем моим.
И навеки я буду твоей,
Буду кроткой, покорной рабой,
Без упреков, без слез, без затей.
Я хочу быть любимой тобой.</text><name>Я хочу быть любимой тобой...</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1822</date_from><text>Мы бились мечами на чуждых полях,
Когда, горделивый и смелый как деды,
С дружиной героев искал я победы
И чести жить славой в грядущих веках.
Мы бились жестоко: враги перед нами,
Как нива пред бурей, ложилися в прах;
Мы грады и села губили огнями,
И скальды нас пели на чуждых полях.
Мы бились мечами в тот день роковой,
Когда, победивши морские пучины,
Мы вышли на берег Гензинской долины,
И, встречены грозной, нежданной войной,
Мы бились жестоко: как мы, удалые,
Враги к нам летели толпа за толпой;
Их кровью намокли поля боевые,
И мы победили в тот день роковой.
Мы бились мечами, полночи сыны,
Когда я, отважный потомок Одина,
Принес ему в жертву врага-исполина,
При громе оружий, при свете луны.
Мы бились жестоко: секирой стальною
Разил меня дикий питомец войны;
Но я разрубил ему шлем с головою,-
И мы победили, полночи сыны!
Мы бились мечами. На память сынам
Оставил я броню и щит мой широкий,
И бранное знамя, и шлем мой высокий,
И меч мой, ужасный далеким странам.
Мы бились жестоко - и гордые нами
Потомки, отвагой подобные нам,
Развесят кольчуги с щитами, с мечами
В чертогах отцовских па память сынам.</text><name>Песня короля Регнера</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1884</date_from><text>О, этот сельский день и блеск его красивый
В безмолвии я чту.
Не допустить до нас мой ищет глаз ревнивый
Безумную мечту.
Лелеяла б душа в успокоенье томном
Неведомую даль,
Но так нескромно все в уединенье скромном,
Что стыдно мне и жаль.
Пойдем ли по полю — мы чуждые тревоги,
И радует ходьба,
Уж кланяются нам обоим вдоль дороги
Чужие все хлеба.
Идем ли под вечер, избегнувши селений,
Где все стоит в пыли,
По солнцу движемся — гляжу, а наши тени
За ров и лес ушли.
Вот ночь со всем уже, что мучило недавно,
Перерывает связь,
А звезды, с высоты глядя на нас так явно,
Мигают, не стыдясь.</text><name>О, этот сельский день и блеск его красивый...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>За стеною голоса
и звон посуды.
Доводящие до умопомраченья
разговоры за стеною,
пересуды
и дебаты философского значенья.
Видно, за полночь.
Разбужен поневоле,
я выскакиваю из-под одеяла.
Что мне снилось?
Мне приснилось чисто поле,
где-то во поле березонька стояла.
Я кричу за эту стену:
- Погодите!
Ветер во поле березу пригибает.
Одевайтесь,- говорю,-
и выходите,
где-то во поле береза погибает.
Пять минут,- кричу,-
достаточно на сборы.
Станем разом против ветра и мороза...-
Пересуды за стеною,
разговоры.
Замерзает где-то во поле береза.</text><name>Береза</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1935</date_from><text>Зачем вы отравили воду
И с грязью мой смешали хлеб?
Зачем последнюю свободу
Вы превращаете в вертеп?
За то, что я не издевалась
Над горькой гибелью друзей?
За то, что я верна осталась
Печальной родине моей?
Пусть так. Без палача и плахи
Поэту на земле не быть.
Нам покаянные рубахи,
Нам со свечой идти и выть.</text><name>Зачем вы отравили воду...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Как верно здравый смысл народа
Значенье слов определил:
Недаром, видно, от «ухода»
Он вывел слово «уходил».</text><name>Как верно здравый смысл народа...</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1925</date_from><text>Русской ржи от меня поклон,
Полю, где баба застится...
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце...
Ты в погудке дождей и бед —
То ж, что Гомер в гекзаметре.
Дай мне руку — на весь тот свет!
Здесь мои — обе заняты.</text><name>Русской ржи от меня поклон...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1879</date_from><text>В тени задумчивого сада,
Где по обрыву, над рекой,
Ползет зеленая ограда
Кустов акации густой,
Где так жасмин благоухает,
Где ива плачет над водой,—
В прозрачных сумерках мелькает
Твой образ стройный и живой.
Кто ты, шалунья,— я не знаю,
Но милым песням на реке
Я часто издали внимаю
В моем убогом челноке.
Они звенят, звенят и льются
То с детской верой, то с тоской,
И звонким эхом раздаются
За неподвижною рекой.
Но чуть меня ты замечаешь
В густых прибрежных камышах,
Ты вдруг лукаво замолкаешь
И робко прячешься в кустах;
И я, в глуши сосед случайный
И твой случайный враг и друг,
Люблю следить с отрадой тайной
Твой полный грации испуг.
Не долог он: пройдет мгновенье —
И вновь из зелени густой
Твое серебряное пенье
Летит и тонет за рекой.
Мелькнет кудрявая головка,
Блеснет лукавый, гордый взор —
И всё поет, поет плутовка,
И песням вторит синий бор.
Стемнело... Зарево заката
Слилось с лазурью голубой,
Туманной дымкой даль объята,
Поднялся месяц над рекой;
Кустов немые очертанья
Стоят как будто в серебре,—
Прощай, — до нового свиданья
И новых песен на заре!..</text><name>В тени задумчивого сада</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>В немолчном говоре природы,
Среди лугов, полей, лесов
Есть звуки рабства и свободы
В великом хоре голосов...
Коронки всех иван-да-марий,
Вероник, кашек и гвоздик
Идут в стога, в большой гербарий,
Утратив каждая свой лик!
Нередко видны на покосах,
Вблизи усталых косарей —
Сидят на граблях и на косах
Певцы воздушные полей.
Поют о чудных грезах мая,
О счастье, о любви живой,
Поют, совсем не замечая
Орудий смерти под собой!</text><name>В немолчном говоре природы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1960</date_from><text>Если б я был физически слабым -
Я б морально устойчивым был,-
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!
Если б я был физически сильным -
Я б тогда - даже думать боюсь! -
Пил бы влагу потоком обильным,
Но... по бабам - ни шагу, клянусь!
Ну а если я средних масштабов -
Что же делать мне, как же мне быть? -
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!
Конец 1950-х - начало -х</text><name>Если б я был физически слабым...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1893</date_from><text>В стороне далекой от родного края
Снится мне приволье тихих деревень,
В поле при дороге белая береза,
Озими да пашни — и апрельский день.
Ласково синеет утреннее небо,
Легкой белой зыбью облака плывут,
Важно грач гуляет за сохой на пашне,
Пар блестит над пашней... А кругом поют
Жаворонки в ясной вышине воздушной
И на землю с неба звонко трели льют.
В стороне далекой от родного края
Девушкой-невестой снится мне Весна:
Очи голубые, личико худое,
Стройный стан высокий, русая коса.
Весело ей в поле теплым, ясным утром!
Мил ей край родимый — степь и тишина,
Мил ей бедный север, мирный труд крестьянский,
И с приветом смотрит на поля она:
На устах улыбка, а в очах раздумье —
Юности и счастья первая весна!</text><name>В стороне далекой от родного края...</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>В Казани он - татарин,
В Алма-Ате - казах,
В Полтаве - украинец
И осетин в горах.
Он в тундре - на оленях,
В степи - на скакуне,
Он ездит на машинах,
Он ходит по стране
Живет он в каждом доме,
В кибитке и в избе,
Ко мне приходит в гости.
Является к тебе.
Он с компасом в кармане
И с глобусом в руках,
С линейкою под мышкой,
Со змеем в облаках.
Он летом - на качелях,
Зимою - на коньках,
Он ходит на ходулях
И может на руках.
Он ловко удит рыбу
И в море и в реке,
В Балтийском и в Каспийском,
В Амуре и в Оке.
Он - летчик-испытатель
Стремительных стрекоз.
Он - физик и ботаник,
Механик и матрос.
Он честен и бесстрашен
На суше и воде -
Товарища и друга
Не бросит он в беде
В трамвай войдет калека,
Старик войдет в вагон,-
И старцу и калеке
Уступит место он.
Он гнезд не разоряет
Не курит и не врет,
Не виснет на подножках,
Чужого не берет.
Его дворцы в столицах,
Его Артек в Крыму,
Все будущее мира
Принадлежит ему!
Он красный галстук носит
Ребятам всем в пример.
Он - девочка, он - мальчик,
Он - юный пионер!</text><name>Мой друг</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный - и все позади.
И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди - профиль Сталина,
А на правой - Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: "Пособи!"
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ох, знобит от рассказа дотошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.
Застучали мне мысли под темечком,
Получилось - я зря им клеймен,
И хлещу я березовым веничком
По наследию мрачных времен.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.</text><name>Банька по-белому</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1910</date_from><text>Я привык к Вашей столовой с коричневым тоном,
К чаю вечернему, к стеклянному звону,
К белым чашкам и к собачьему лаю.
Я всегда у Вас вечерами бываю.
Все так приветливо! Порою печальное.
Из окна я вижу церковь дальнюю.
Какой-то хаос гармонии многотонной.
В соседней комнате звонок телефонный.
И воздух поет: "смотри, смотри,
Как замкнули двери, молча, драпри!"
По комнатам веет любовный туман,
О, как знаком мне пестрый диван!
Тут я впервые интимность познал;
Ее навеял Ваш светлый зал.
И понял, что все другое - ошибка,
Что солнце - детей наивных улыбка,
Что сердце ловит в звездах ответ,
Что сам я глупый, глупый поэт.</text><name>Интимное</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1916</date_from><text>Чертя за кругом плавный круг,
Над сонным лугом коршун кружит
И смотрит на пустынный луг.-
В избушке мать, над сыном тужит:
"На хлеба, на, на грудь, соси,
Расти, покорствуй, крест неси".
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты всё та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней.-
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?</text><name>Коршун</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1963</date_from><text>По главной сути
Жизнь проста:
Ее уста...
Его уста...
Она проста
По доброй сути,
Пусть только грудь
Прильнет ко груди.
Весь смысл ее
И мудр и прост,
Как стебелька
Весенний рост.
А кровь солдат?
А боль солдатки?
А стронций
В куще облаков?
То всё ошибки,
Всё накладки
И заблуждения
Веков.
А жизни суть,
Она проста:
Ее уста,
Его уста...</text><name>По главной сути...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1831</date_from><text>Воют волны, скачут волны!
Под тяжелым плеском волн
Прям стоит наш парус полный,
Быстро мчится легкий челн,
И расталкивает волны,
И скользит по склонам волн!
Их, порывами вздувая,
Буря гонит ряд на ряд;
Разгулялась волновая;
Буйны головы шумят,
Друг на друга набегая,
Отшибаяся назад!
Но глядите: перед нами,
Вдоль по темным облакам,
Разноцветными зарями
Отливаясь там и там,
Золотыми полосами
День и небо светят нам.
Пронесися, мрак ненастный!
Воссияй, лазурный свод!
Разверни свой день прекрасный
Надо всем простором вод:
Смолкнут бездны громогласны,
Их волнение падет!
Блещут волны, плещут волны!
Под стеклянным брызгом волн
Прям стоит наш парус полный,
Быстро мчится легкий челн,
Раздвигая сини волны
И скользя по склонам волн!</text><name>Пловец (Воют волны...)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1916</date_from><text>За отряд улетевших уток,
за сквозной поход облаков
мне хотелось отдать кому-то
золотые глаза веков...
Так сжимались поля, убегая,
словно осенью старые змеи,
так за синюю полу гая
ты схватилась, от дали немея,
Что мне стало совсем не страшно:
ведь какие слова ни выстрой —
всё равно стоят в рукопашной
за тебя с пролетающей быстрью.
А крылами взмахнувших уток
мне прикрыла лишь осень очи,
но тебя и слепой — зову так,
что изорвано небо в клочья.</text><name>За отряд улетевших уток...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1915</date_from><text>Легкомыслие!- Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
и мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научив не хранить кольца,-
с кем бы Жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь
в жизни, где мы так мало можем...
- Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!</text><name>Легкомыслие - милый грех...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1933</date_from><text>В саду зеленом и густом
Пчела под розовым кустом
Заботливо и радостно жужжала.
А под кустом змея лежала.
«Ах, пчелка, почему, скажи, судьба твоя
Счастливее гораздо, чем моя?—
Сказала так пчеле змея.—
В одной чести с тобой мне быть бы надлежало.
Людей мое пугает жало,
Но почему ж тогда тебе такая честь
И ты среди людей летаешь так привольно?
И у тебя ведь жало есть,
Которым жалишь ты, и жалишь очень больно!»
— «Скажу. Ты главного, я вижу, не учла,—
Змее ответила пчела,—
Что мы по-разному с тобою знамениты,
Что разное с тобой у нас житье-бытье,
Что ты пускаешь в ход оружие свое
Для нападения, я ж — только для защиты».</text><name>Пчела</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1972</date_from><text>Во время ужина он встал из-за стола
и вышел из дому. Луна светила
по-зимнему, и тени от куста,
превозмогая завитки ограды,
так явственно чернели на снегу,
как будто здесь они пустили корни.
Сердцебиенье, ни души вокруг.
Так велико желание всего
живущего преодолеть границы,
распространиться ввысь и в ширину,
что, стоит только выглянуть светилу,
какому ни на есть, и в тот же миг
окрестности становятся добычей
не нас самих, но устремлений наших.</text><name>Неоконченный отрывок (Во время ужина...)</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from></date_from><text>Ни хрупкие тени Японии,
Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,
Не могут звучать похороннее,
Чем речи последней вечери.
Пред смертью жизнь мелькает снова,
Но очень скоро и иначе.
И это правило - основа
Для пляски смерти и удачи.</text><name>Ни хрупкие тени Японии...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1845</date_from><text>Еще прибавился мне год
К годам унылого страданья;
Гляжу на их тяжелый ход
Не ропща, но без упованья -
Что будет, знаю наперед:
Нет в жизни для меня обмана.
Блестящ и весел был восход,
А запад весь во мгле тумана.</text><name>Еще прибавился мне год...</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Не тронь моих цветов!- Они священны!
Провидя темный путь их жертвенной судьбы!
Великие жрецы и кроткие рабы
Служили им, коленопреклоненны.
Сплетешь ли ты венок из этих фьялок!
Замученных цветов для радости не рви.
Их горький аромат на пиршестве любви
Смутит тебя, томителен и жалок...
О, царственная скорбь - их увяданье!
Забудь лазурный день и солнечную высь,
Приди к моим цветам, молитвенно склонись,
Земле моей отдай свое лобзанье!</text><name>Не тронь моих цветов!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1916</date_from><text>Вот иду я,
заморский страус,
в перьях строф, размеров и рифм.
Спрятать голову, глупый, стараюсь,
в оперенье звенящее врыв.
Я не твой, снеговая уродина.
Глубже
в перья, душа, уложись!
И иная окажется родина,
вижу -
выжжена южная жизнь.
Остров зноя.
В пальмы овазился.
"Эй,
дорогу!"
Выдумку мнут.
И опять
до другого оазиса
вью следы песками минут.
Иные жмутся -
уйти б,
не кусается ль?-
Иные изогнуты в низкую лесть.
"Мама,
а мама,
несет он яйца?"-
" Не знаю, душечка,
Должен бы несть".
Ржут этажия.
Улицы пялятся.
Обдают водой холода.
Весь истыканный в дымы и в пальцы,
переваливаю года.
Что ж, бери меня хваткой мёрзкой!
Бритвой ветра перья обрей.
Пусть исчезну,
чужой и заморский,
под неистовства всех декабрей.</text><name>России</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1858</date_from><text>Что за детская головка,
Что за тонкие черты!
И в улыбке и в движеньях
Сколько детской простоты!
Лишь во взгляде, полном думы,
Я читаю иногда,
Что исчезли безвозвратно
Детской резвости года.
То огнем, то негой дышат
Эти карие глаза;
Знать, для сердца наступает
Страсти первая гроза...
И боюсь я, и невольно
Грудь сжимается тоской:
Не степной былинке слабой
С ураганом вынесть бой!</text><name>Что за детская головка...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1907</date_from><text>Средь каменьев меня затерзали:
Затерзали пророка полей.
Я на кость — полевые скрижали —
Проливаю цветочный елей.
Облечен в лошадиную кожу,
Песью челюсть воздев на чело,
Ликованьем окрестность встревожу,—
Как прошло: всё прошло — отошло.
Разразитесь, призывные трубы,
Над раздольем осенних полей!
В хмурый сумрак оскалены зубы
Величавой короны моей.
Поле — дом мой. Песок — мое ложе.
Полог — дым росянистых полян.
Загорбатится с палкой прохожий —
Приседаю покорно в бурьян.
Ныне, странники, с вами я: скоро ж
Дымным дымом от вас пронесусь —
Я — просторов рыдающих сторож,
Исходивший великую Русь.</text><name>Полевой пророк</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1910</date_from><text>Раскрыв ладонь, плечо склонила...
Я не видал еще лица,
Но я уж знал, какая сила
В чертах Венерина кольца...
И раздвоенье линий воли
Сказало мне, что ты как я,
Что мы в кольце одной неволи -
В двойном потоке бытия.
И если суждены нам встречи
(Быть может, топоты погонь),
Я полюблю не взгляд, не речи,
А только бледную ладонь.</text><name>Раскрыв ладонь, плечо склонила...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1964</date_from><text>Это легкое небо - как встарь - над моей головой.
Лишь оно не стареет с годами, с летами.
Порастают озера высокой спокойной травой,
Зарастают они водяными цветами.
Ты на камне стояла, звала меня смуглой рукой,
Ни о чем не грустя и судьбы своей толком не зная.
Отраженная в озере, только здесь ты осталась такой,-
На земле ты иная, иная, иная.
Только здесь ты еще мне верна, ты еще мне видна,-
Но из глуби подкрадывается забвенье.
Не спеша к тебе тянутся тихие травы со дна,
Прорастают кувшинки сквозь твое отраженье.
Ты порой встрепенешься от ветра, порою на миг
Улыбнешься стрекозам, над тобой летящим.
Но осенние тучи, зацепившись за тонкий тростник,
На лицо наплывают все чаще и чаще.</text><name>На озере</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1840</date_from><text>Всегда и в пурпуре и в злате,
В красе негаснущих страстей,
Ты не вздыхаешь об утрате
Какой-то младости твоей.
И юных граций ты прелестней!
И твой закат пышней, чем день!
Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень!</text><name>Всегда и в пурпуре и в злате...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1874</date_from><text>Лишь год назад — с мучительной тоскою,
С тоской безумною тебя я покидал,
И мнилось мне — навеки я с тобою
И жизнь, и свет, и счастье потерял.
Лишь год прошел — в ничтожестве забвенья
Исчезла ты, как давний, давний сон,
И лишь порой я вспомню на мгновенье
Былые дни, когда мне снился он.</text><name>Лишь год назад — с мучительной тоскою...</name><date_to>1874</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1858</date_from><text>Умолк шум улиц - поздно;
Чернеет неба свод,
И тучи идут грозно,
Как витязи в поход.
На темные их рати
Смотрю я из окна,-
И вспомнились некстати
Другие времена,
Те дни - их было мало,-
Тот мимолетный срок,
Когда я ожидала -
И слышался звонок!
Та повесть без развязки!
Ужель и ныне мне
Всей этой старой сказки
Забыть нельзя вполне?
Я стихла, я довольна,
Безумие прошло,-
Но все мне что-то больно
И что-то тяжело.</text><name>Умолк шум улиц - поздно...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1963</date_from><text>Уличному художнику
Лили Брик на мосту лежит,
разутюженная машинами.
Под подошвами, под резинами,
как монетка зрачок блестит!
Пешеходы бросают мзду.
И как рана,
Маяковский,
щемяще ранний,
как игральная карта в рамке,
намалеван на том мосту!
Каково Вам, поэт, с любимой?!
Это надо ж - рвануть судьбой,
чтобы ликом,
как Хиросимой,
отпечататься в мостовой!
По груди Вашей толпы торопятся,
Сена плещется под спиной.
И, как божья коровка, автобусик
мчит, щекочущий и смешной.
Как волнение Вас охватывает!..
Мост парит,
ночью в поры свои асфальтовые,
как сирень,
впитавши Париж.
Гений. Мот. Футурист с морковкой.
Льнул к мостам. Был посол Земли...
Никто не пришел
на Вашу выставку,
Маяковский.
Мы бы - пришли.
Вы бы что-нибудь почитали,
как фатально Вас не хватает!
О, свинцовою пломбочкой ночью
опечатанные уста.
И не флейта Ваш позвоночник -
алюминиевый лёт моста!
Маяковский, Вы схожи с мостом.
Надо временем,
как гимнаст,
башмаками касаетесь РОСТА,
а ладонями -
нас.
Ваша площадь мосту подобна,
как машины из-под моста -
Маяковскому под ноги
Маяковская Москва!
Маяковским громит подонков
Маяковская чистота!
Вам шумят стадионов тысячи.
Как Вам думается?
Как дышится,
Маяковский, товарищ Мост?..
Мост. Париж. Ожидаем звезд.
Притаился закат внизу,
полоснувши по небосводу
красным следом
от самолета,
точно бритвою по лицу!
* См. Маяковский.</text><name>Маяковский в Париже</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Один, и пасмурный душою,
Я пред окном сидел;
Свистела буря надо мною,
И глухо дождь шумел.
Уж поздно было, ночь спустилась,
Но сон бежал очей.
О днях минувших пробудилась
Тоска в душе моей.
"Увижу ль вас, поля родные,
Увижу ль вас, друзья?
Губя печалью дни младые,
Приметно вяну я!
Дни пролетают, годы тоже;
Меж тем беднеет свет!
Давно ль покинул вас - и что же?
Двоих уж в мире нет!
И мне назначена могила!
Умру в чужой стране,
Умру, и ветреная Лила
Не вспомнит обо мне!"
Душа стеснилася тоскою;
Я грустно онемел,
Склонился на руку главою,
В окно не зря глядел.
Очнулся я; румян и светел,
Уж новый день сиял,
И громкой песнью ранний петел
Мне утро возвещал.</text><name>Один, и пасмурный душою...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Трепал сегодня ветер календарь.
Перелистал последнюю неделю,
Пересмотрел июнь, потом январь,
А вслед за тем перелетел к апрелю.
Мелькнуло два иль три счастливых дня,
Но не открыл он ни единой даты,
Не вызывавшей в сердце у меня
Воспоминаний горестной утраты.</text><name>Трепал сегодня ветер календарь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1966</date_from><text>В.Радкевичу
Ушел навсегда...
А не верю, не верю!
Все кажется мне,
Что исполнится срок -
И вдруг распахнутся
Веселые двери,
И ты, как бывало,
Шагнешь на порог...
Мой друг беспокойный!
Наивный и мудрый,
Подкошенный давней
Нежданной бедой,
Ушедший однажды
В зеленое утро,
Холодной двустволкой
Взмахнув за спиной.
Я думаю даже,
Что это не слабость -
Уйти,
Если нет ни надежды,
Ни сил,
Оставив друзьям
Невеселую радость,
Что рядом когда-то
Ты все-таки жил...
А солнце над лесом
Взорвется и брызнет
Лучами на мир,
Что прозрачен и бел...
Прости меня, друг мой,
За то, что при жизни
Стихов я тебе
Посвятить не успел.
Вольны мы спускаться
Любою тропою.
Но я не пойму
До конца своих дней,
Как смог унести ты
В могилу с собою
Так много святого
Из жизни моей.
Холодное сонное желтое утро.
Летят паутинки в сентябрьскую высь.
И с первых минут пробуждается смутно
Упругой струною звенящая мысль.
Тебя вспоминать на рассвете не буду.
Уйду на озера, восход торопя.
Я все переплачу
И все позабуду,
И в сердце как будто не будет тебя.
Останется только щемящая странность
От мокрой лозы на песчаном бугре.
Поющая тонкая боль,
Что осталась
В березовом свете на стылой заре.</text><name>Памяти друга</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1953</date_from><text>В судьбу походную влюбленный,
Не в фото, где луна у скал,
В казарме, густо побеленной,
Я честно красоту искал.
Ее искал я в дисциплине,
И в пайке, выданной в обрез,
И в алом клине, дымном клине
В теплушку глянувших небес.
Прослушав грустный хрип гармони,—
А я грустил тогда всерьез!—
От глаз я отрывал ладони,
Ладони,
Мокрые от слез...
Через овраги и низины,
Через расплесканную грязь
Я мчался в кузове машины,
На плащ-палатке развалясь.
Я брел по снежным первопуткам,
Сквозь ночь летел в товарняках,
Питался сечкой по продпунктам
И мылся в санпропускниках.
Я понимал лишь только грозы,
Дорог замес, снегов обвал...
Скупой и тонкий дух березы
В те годы я не понимал.</text><name>В судьбу походную влюбленный...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1856</date_from><text>Помнишь: мы не ждали ни дождя, ни грома,
Вдруг застал нас ливень далеко от дома,
Мы спешили скрыться под мохнатой елью
Не было конца тут страху и веселью!
Дождик лил сквозь солнце, и под елью мшистой
Мы стояли точно в клетке золотистой,
По земле вокруг нас точно жемчуг прыгал
Капли дождевые, скатываясь с игол,
Падали, блистая, на твою головку,
Или с плеч катились прямо под снуровку.
Помнишь - как все тише смех наш становился.
Вдруг над нами прямо гром перекатился -
Ты ко мне прижалась, в страхе очи жмуря.
Благодатный дождик! золотая буря!</text><name>Под дождем</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Я помню длительные муки:
Ночь догорала за окном;
Ее заломленные руки
Чуть брезжили в луче дневном.
Вся жизнь, ненужно изжитая,
Пытала, унижала, жгла;
А там, как призрак возрастая,
День обозначил купола;
И под окошком участились
Прохожих быстрые шаги;
И в серых лужах расходились
Под каплями дождя круги;
И утро длилось, длилось, длилось...
И праздный тяготил вопрос;
И ничего не разрешилось
Весенним ливнем бурных слез.</text><name>Я помню длительные муки...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1967</date_from><text>Прошу тебя,
хоть снись почаще мне.
Так весело становится во сне,
так славно,
словно не было и нет
нагроможденных друг на друга лет,
нагроможденных друг на друга бед,
с которых нам открылись рубежи
земли и неба,
истины и лжи,
и круча, над которой на дыбы,
как кони, взвились наши две судьбы,
и ты,
не оглянувшись на меня,
не осадил рванувшего коня.</text><name>Прошу тебя, хоть снись...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1957</date_from><text>И царскосельские хранительные сени...
Пушкин
О, горе мне! Они тебя сожгли...
О, встреча, что разлуки тяжелее!..
Здесь был фонтан, высокие аллеи,
Громада парка древнего вдали,
Заря была себя самой алее,
В апреле запах прели и земли,
И первый поцелуй...
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,
Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.
Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
А лицейские гимны все так же заздравно звучат.
Полстолетья прошло... Щедро взыскана дивной судьбою,
Я в беспамятстве дней забывала теченье годов.—
И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою
Очертанья живые моих царскосельских садов.</text><name>Городу Пушкина</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1895</date_from><text>В вечерний час уединенья,
Уныния и утомленья,
Один, на шатких ступенях,
Ищу напрасно утешенья,
Моей тревоги утоленья
В недвижных, стынущих водах.
Лучей последних отраженья,
Как небывалые виденья,
Лежат на сонных облаках.
От тишины оцепененья
Душа моя полна смятенья...
О, если бы хоть тень движенья,
Хоть звук в тяжелых камышах!
Но знаю, миру нет прощенья,
Печали сердца нет забвенья,
И нет молчанью разрешенья,
И все навек без измененья
И на земле, и в небесах.</text><name>Однообразие</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1965</date_from><text>Последний день живу я в странном доме,
чужом, как все дома, где я жила.
Загнав зрачки в укрытие ладони,
прохлада дня сияет, как жара.
В красе земли - беспечность совершенства.
Бела бумага.
Знаю, что должна
блаженствовать я в этот час блаженства.
Но вновь молчит и бедствует душа.</text><name>Последний день живу я в странном доме...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>С. Маковскому
Милый рыцарь! Дамы Черной
Вы несли цветы учтиво,
власти призрака покорный,
Вы склонились молчаливо.
Храбрый рыцарь! Вы дерзнули
приподнять вуаль мой шпагой...
Гордый мой венец согнули
перед дерзкою отвагой.
Бедный рыцарь! Нет отгадки,
ухожу незримой в дали...
Удержали Вы в перчатке
только край моей вуали.</text><name>Конец</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньи жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер - и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленьи,
Ему хвалы не воспою?
Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет; презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод -
Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.</text><name>Друзьям (Нет, я не льстец...)</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1937</date_from><text>Едва плеснет в реке плотва,
Листва прошелестит едва,
Как будто дальний голос твой
Заговорил с листвой.
И тоньше листья, чем вчера,
И суше трав пучок,
И стали смуглы вечера,
Твоих смуглее щек.
И мрак вошел в ночей кольцо
Неотвратимо прост,
Как будто мне закрыл лицо
Весь мрак твоих волос.</text><name>Сентябрь</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Лес совсем уж стал сквозистый,
Редки в нем листы.
Скоро будет снег пушистый
Падать с высоты.
Опушит нам окна наши,
В детской и везде.
Загорятся звезды краше,
Лед прильнет к воде.
На коньках начнем кататься
Мы на звонком льду.
Будет смех наш раздаваться
В парке на пруду.
А в затишье комнат - прятки,
В чет и нечет - счет.
А потом настанут Святки,
Снова Новый год.</text><name>К ЗИМЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1928</date_from><text>Люблю я световые балаганы
все безнадежнее и все нежней.
Там сложные вскрываются обманы
простым подслушиваньем у дверей.
Там для распутства символ есть единый —
бокал вина, а добродетель — шьет.
Между чертами матери и сына
острейший глаз там сходства не найдет.
Там, на руках, в автомобиль огромный
не чуждый состраданья богатей
усердно вносит барышень бездомных,
в тигровый плед закутанных детей.
Там письма спешно пишутся средь ночи:
опасность... трепет... поперек листа
рука бежит... И как разборчив почерк,
какая писарская чистота!
Вот спальня озаренная. Смотрите,
как эта шаль упала на ковер.
Не виден ослепительный юпитер,
не слышен раздраженный режиссер,
но ничего там жизнью не трепещет:
пытливый гость не может угадать
связь между вещью и владельцем вещи,
житейского особую печать.
О, да! Прекрасны гонки, водопады,
вращение зеркальной темноты.
Но вымысел? Гармонии услада?
Ума полет? О, Муза, где же ты?
Утопит злого, доброго поженит,
и снова, через веси и века,
спешит роскошное воображенье
самоуверенного пошляка.
И вот — конец... Рояль незримый умер,
темно и незначительно пожив.
Очнулся мир, прохладою и шумом
растаявшую выдумку сменив:
И со своей подругою приказчик,
встречая ветра влажного напор,
держа ладонь над спичкою горящей,
насмешливый выносит приговор.</text><name>Кинематограф</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1960</date_from><text>В прошлое давно пути закрыты,
И на что мне прошлое теперь?
Что там?- окровавленные плиты
Или замурованная дверь,
Или эхо, что еще не может
Замолчать, хотя я так прошу...
С этим эхом приключилось то же,
Что и с тем, что в сердце я ношу.</text><name>Эхо</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Ты говоришь совсем невнятно,
И на щеках твоих горят,
Нет, не горят, но тлеют пятна,
И неопрятен твой наряд.
Лицо в табачном дыме мглистом
Усталостью притемнено,
И карты падают со свистом
На предвоенное сукно.</text><name>К портрету</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1856</date_from><text>Стихает. Ночь темна. Свисти, чтоб мы не спали!..
Еще вчерашняя гроза не унялась:
Те ж волны бурные, что с вечера плескали,
Не закачав, еще качают нас.
В безлунном мраке мы дорогу потеряли,
Разбитым фонарем не освещен компас.
Неси огня! звони, свисти, чтоб мы не спали!-
Еще вчерашняя гроза не унялась...
Наш флаг порывисто и беспокойно веет;
Наш капитан впотьмах стоит, раздумья полн...
Заря!.. друзья, заря! Глядите, как яснеет -
И капитан, и мы, и гребни черных волн.
Кто болен, кто устал, кто бодр еще, кто плачет,
Что бурей сломано, разбито, снесено -
Все ясно: божий день, вставая, зла не прячет...
Но - не погибли мы!.. и много спасено...
Мы мачты укрепим, мы паруса подтянем,
Мы нашим топотом встревожим праздных лень -
И дальше в путь пойдем, и дружно песню грянем:
Господь, благослови грядущий день!</text><name>На корабле</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1921</date_from><text>Мне каждый звук терзает слух,
И каждый луч глазам несносен.
Прорезываться начал дух,
Как зуб из-под припухших десен.
Прорежется - и сбросит прочь
Изношенную оболочку.
Тысячеокий - канет в ночь,
Не в эту серенькую ночку.
А я останусь тут лежать -
Банкир, заколотый апашем,-
Руками рану зажимать,
Кричать и биться в мире вашем.</text><name>Из дневника (Мне каждый звук...)</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1927</date_from><text>С утра жара. Но отведи
Кусты, и грузный полдень разом
Всей массой хряснет позади,
Обламываясь под алмазом.
Он рухнет в ребрах и лучах,
В разгранке зайчиков дрожащих,
Как наземь с потного плеча
Опущенный стекольный ящик.
Укрывшись ночью навесной,
Здесь белизна сурьмится углем.
Непревзойденной новизной
Весна здесь сказочна, как Углич.
Жары нещадная резня
Сюда не сунется с опушки.
И вот ты входишь в березняк,
Вы всматриваетесь друг в дружку.
Но ты уже предупрежден.
Вас кто-то наблюдает снизу:
Сырой овраг сухим дождем
Росистых ландышей унизан.
Он отделился и привстал,
Кистями капелек повисши,
На палец, на два от листа,
На полтора — от корневища.
Шурша неслышно, как парча,
Льнут лайкою его початки,
Весь сумрак рощи сообща
Их разбирает на перчатки.</text><name>Ландыши</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1930</date_from><text>Хочу у моря я спросить,
Для чего оно кипит?
Пук травы зачем висит,
Между волн его сокрыт?
Это множество воды
Очень дух смущает мой.
Лучше 6 выросли сады
Там, где слышен моря вой.
Лучше б тут стояли хаты
И полезные растенья,
Звери бегали рогаты
Для крестьян увеселенья.
Лучше бы руду копать
Там, где моря видим гладь,
Сани делать, башни строить,
Волка пулей беспокоить,
Разводить медикаменты,
Кукурузу молотить,
Деве розовые ленты
В виде опыта дарить.
В хороводе бы скакать,
Змея под вечер пускать
И дневные впечатленья
В свою книжечку писать.</text><name>Вопросы к морю</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>Не сходим на вокзалах мы
В местечках по пути.
Китайскими базарами
Бродить мы не хотим.
Дымок унылым инеем
Ложится в гаолян.
Летит на сопки синие
На фанзы и поля.
А мимо города летят
И трубами торчат,
Тяжелые, жандармские,
Литого кирпича.
Детская экзотика,
Таинственный Китай -
Бордели да наркотики,
Вонь да нищета.
Мы жили здесь неделями,
От ярости дрожа.
Мы все здесь переделали,
Да надо уезжать.
Бежит дорога хмурая,
Чужая сторона.
Манчжурия, Манчжурия,
Проклятая страна!</text><name>Не сходим на вокзалах мы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>"Отчего ты плачешь,
Глупый ты Медведь?" -
"Как же мне, Медведю,
Не плакать, не реветь?
Бедный я, несчастный
Сирота,
Я на свет родился
Без хвоста.
Даже у кудлатых,
У глупых собачат
За спиной весёлые
Хвостики торчат.
Даже озорные
Драные коты
Кверху задирают
Рваные хвосты.
Только я, несчастный
Сирота,
По лесу гуляю
Без хвоста.
Доктор, добрый доктор,
Меня ты пожалей,
Хвостик поскорее
Бедному пришей!"
Засмеялся добрый
Доктор Айболит.
Глупому Медведю
Доктор говорит:
"Ладно, ладно, родной, я готов.
У меня сколько хочешь хвостов.
Есть козлиные, есть лошадиные,
Есть ослиные, длинные-длинные.
Я тебе, сирота, услужу:
Хоть четыре хвоста привяжу..."
Начал Мишка хвосты примерять,
Начал Мишка перед зеркалом гулять:
То кошачий, то собачий прикладывает
Да на Лисоньку сбоку поглядывает.
А Лисица смеётся:
"Уж очень ты прост!
Не такой тебе, Мишенька, надобен хвост!..
Ты возьми себе лучше павлиний:
Золотой он, зелёный и синий.
То-то, Миша, ты будешь хорош,
Если хвост у павлина возьмёшь!"
А косолапый и рад:
"Вот это наряд так наряд!
Как пойду я павлином
По горам и долинам,
Так и ахнет звериный народ:
Ну что за красавец идёт!
А медведи, медведи в лесу,
Как увидят мою красу,
Заболеют, бедняги, от зависти!"
Но с улыбкою глядит
На медведя Айболит:
"И куда тебе в павлины!
Ты возьми себе козлиный!"
"Не желаю я хвостов
От баранов и котов!
Подавай-ка мне павлиний,
Золотой, зелёный, синий,
Чтоб я по лесу гулял,
Красотою щеголял!"
И вот по горам, по долинам
Мишка шагает павлином,
И блестит у него за спиной
Золотой-золотой,
Расписной,
Синий-синий
Павлиний
Хвост.
А Лисица, а Лисица
И юлит, и суетится,
Вокруг Мишеньки похаживает,
Ему перышки поглаживает:
"До чего же ты хорош,
Так павлином и плывёшь!
Я тебя и не признала,
За павлина принимала.
Ах, какая красота
У павлиньего хвоста!"
Но тут по болоту охотники шли
И Мишенькин хвост увидали вдали.
"Глядите: откуда такое
В болоте блестит золотое?"
Поскакали но кочкам вприпрыжку
И увидели глупого Мишку.
Перед лужею Мишка сидит,
Словно в зеркало, в лужу глядит,
Всё хвостом своим, глупый, любуется,
Перед Лисонькой, глупый, красуется
И не видит, не слышит охотников,
Что бегут по болоту с собаками.
Вот и взяли бедного
Голыми руками,
Взяли и связали
Кушаками.
А Лисица
Веселится,
Забавляется
Лисица:
"Ох, недолго ты гулял,
Красотою щеголял!
Вот ужо тебе, павлину,
Мужики нагреют спину.
Чтоб не хвастался,
Чтоб не важничал!"
Подбежала - хвать да хвать,-
Стала перья вырывать.
И весь хвост у бедняги повыдергала.</text><name>Топтыгин и Лиса</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Каменногрудый,
Каменнолобый,
Каменнобровый
Столб:
Рок.
Промысел, званье!
Вставай в ряды!
Каменной дланью
Равняет лбы.
Хищен и слеп,
Хищен и глуп.
Милости нет:
Каменногруд.
Ведомость, номер!
Без всяких прочих!
Равенство - мы:
Никаких высочеств!
Выравнен? Нет?
Кланяйся праху!
Пушкин - на снег,
И Шенье - на плаху.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1829</date_from><text>Когда я повстречал красавицу мою,
Которую любил, которую люблю,
Чьей власти избежать я льстил себя обманом,-
Я обомлел!- Так, случаем нежданным,
Гуляющий на воле удалец -
Встречается солдат-беглец
С своим безбожным капитаном.
Вошла, как Психея, томна и стыдлива,
Как юная пери, стройна и красива,-
И шепот восторга бежит по устам,
И крестятся ведьмы, и тошно чертям!
В тебе, в тебе одной природа, не искусство,
Ум обольстительный с душевной простотой,
Веселость резвая с мечтательной душой,
И в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство!</text><name>Когда я повстречал красавицу мою...</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1968</date_from><text>Мы испытали все на свете.
Но есть у нас теперь квартиры —
Как в светлый сон, мы входим в них.
А в Праге, в танках, наши дети...
Но нам плевать на ужас мира —
Пьем в «Гастрономах» на троих.
Мы так давно привыкли к аду,
Что нет у нас ни капли грусти —
Нам даже льстит, что мы страшны.
К тому, что стало нам не надо,
Других мы силой не подпустим,—
Мы, отродясь,— оскорблены.
Судьба считает наши вины,
И всем понятно: что-то будет —
Любой бы каялся сейчас...
Но мы — дорвавшиеся свиньи,
Изголодавшиеся люди,
И нам не внятен Божий глас.</text><name>Апокалипсис</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1912</date_from><text>Тело — кружева изнанка,
Одинока и легка,
Ты срываешь спозаранку
Колыбели мотылька.
Вся — жизни радуги присуща,
Малиновому рту.
Кругом осокоревые кущи
И всё поет: цвету!
Север, запад, все сторонки
Замкнуты суровым садом.
Нехотя, но вперегонки
Я бегу с тобою рядом.
Черноокой горожанки
Косит око боязливо,
И вдруг медлительной южанки
Руку протянет за сливой.
Ах, юнак молодой,
Дай венок тебе надену,
Ты забудешь про бой
И забудешь измену.
Сядешь ты у ног покорно,
Будешь в очи мне глядеть,
И моя тебя задорно
Будет бить березой ветвь.
Дева, бойся указаний
Кремля белого Казани:
Стены, битвою пробиты,
Ведь негодны для защиты.
Хоть и низок Севастополь,
Целый год крепился он.
Я стройна, как гордый тополь,
Неприступна с всех сторон.
Прямодушнее туркмена
Нет на свете никого.
Дева милая, измена,
Право, право, не того...
С звонким смехом рассыпаясь,
Я смирюсь, щадя беднягу.
И, бледнея и шатаясь,
Я с тобою быстро лягу.</text><name>Тело — кружева изнанка...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>О чем в тиши ночей таинственно мечтаю,
О чем при свете дня всечасно помышляю,
То будет тайной всем, и даже ты, мой стих,
Ты, друг мой ветреный, услада дней моих,
Тебе не передам души своей мечтанья,
А то расскажешь ты, чей глас в ночном молчаньи
Мне слышится, чей лик я всюду нахожу,
Чьи очи светят мне, чье имя я твержу.</text><name>О чем в тиши ночей таинственно мечтаю...</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1912</date_from><text>Мне никто не скажет за уроком "слушай",
Мне никто не скажет за обедом "кушай",
И никто не назовет меня Илюшей,
И никто не сможет приласкать,
Как ласкала маленького мать.</text><name>Мне никто не скажет за уроком</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Любовь мне -
Как блистание
Звезды над миром зла.
Любовь мне -
Как признание
На добрые дела.
Чтоб мир
Отмылся дочиста,
Душа тревогу бьет.
Любовь мне -
Как пророчество,
Зовущее вперед.
Любовь -
Как жажда истины,
Как право есть и пить.
Я, может быть,
Единственный,
Умеющий любить.</text><name>Любовь мне - как блистание...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1833</date_from><text>Короче день,— и реже с океана
Снимается седая ткань тумана;
Желтеет мой любимец, гордый клен,
Который прихотливою судьбою
Был с рощей разлучен родною
И здесь меж камней возращен...
Так! осень царствует,— и скоро, скоро птицы
Подымутся с полночных, грозных скал:
На полдень путь им начертал
Всемощный перст невидимой десницы.
Усмотрит над собой их вереницы
С высокой палубы пловец
И скажет: «Красным дням на севере конец».
Мертвеет бледная природа;
На сумрачный полет дряхлеющего года
Взирает, в думы погружен, певец.
Но и без летнего блестящего светила
Мне свят и дорог праздник Михаила
Давно не для меня и аромат цветов,
И роскошь нив, и вид с присолнечных холмов,
Не для меня дубравы томный шепот,
И песни соловья,
И водопада рев, и плеск и шум и ропот
Прозрачного ручья;
Давно покинул я все красоты вселенной:
В стенах угрюмых заключенный,
Давно от них оторван я;
Остались мне одни воспоминанья...
Но, друг мой, в день твоих ли именин
Я буду в одиночестве один?
Сберется мой народ, крылатые мечтанья,
И с ними сяду я за пир,
Забуду стражей и затворы,
Забуду целый мир
И вдруг перенесусь за степи, реки, горы,
В твой тихий дом,— к тебе!
Там, сердца счастливым обманом упоенный,
Воскликну: «Будь хвала судьбе!
Мне возвращен мой брат, со мною разлученный»;
И что ж? пространство ли одно
По воле сокращать мечтаниям дано?
Их ветреное племя
Не покорило ли и самый рок и время?
Не призрак ли былых, прекрасных дней
Они подъемлют из могилы?
От веянья их чудотворной силы
Вдруг предо мной всплывает сонм теней;
Я вижу утра моего друзей:
Всех вижу их, как их видал, бывало!
Так,— вот и тот, кого давно уже не стало,
И тот, который жив, но дружбе изменил;
Те с высоты честей, те из степей изгнанья,
Из шумных городов, из тишины могил,—
Все, все стеклися для свиданья!
Сдается: только сон все наши испытанья:
Их образ тот же,— тот же разговор,
И слышу тот же смех, и тот же резвый спор...
Но миг — и нет их!— Я на бреге Авиноры,
Над зеркалом реки моей родной...
Здесь за струей когда-то наши взоры
Бежали, жадные, в туман дали седой;
Мы здесь, мой брат, рука с рукой
Бродили, счастливые дети,
Глядели, как рыбак закидывает сети,
Или как челн скользит над светлой глубиной.
Напомнить ли тебе робинсонады,
Романы пылкие младенческой мечты,
Какие слуху нам внимающей наяды
Рассказывали здесь когда-то я и ты?
Пойти ли в садик посетить цветы,
Взглянуть на дерева, посаженные нами?
Увы! давно цветы те отцвели,
Давно смешались с перстию земли,
И узнаны не будем деревами...
Всё минуло; быть может, не найти
Нам даже места на кладбище,
Где наш старик, сошед с житейского пути,
Обрел последнее жилище.
О! да покоится на лоне тишины!
Он вовремя сомкнул страдальческие вежды:
Еще тогда его сыны
Вливали в грудь отца и радость и надежды.
Но полно!— чувствую, как голос мой дрожит,
Как слезы брызнуть из очей готовы.
Мой утешитель-гений прочь летит:
Уже не светлы — мрачны и суровы
Те гостьи, коих в уголку своем
На праздник друга созвал твой пустынник..
Бог с ними! Пользы нет тужить вдвоем:
Умолкну, милый именинник!
Очнулся я,— и нет уже картин,
Какими тешило меня воображенье;
Подъемлю взоры — я по-прежнему один;
Склоняю слух — кругом уединенье.</text><name>К брату (Короче день...)</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>Когда с тобой расстался я -
Я не хочу таить,
Что я тогда любил тебя,
Как только мог любить.
Но нашей встрече я не рад.
Упорно я молчу -
И твой глубокий, грустный взгляд
Понять я не хочу.
И все толкуешь ты со мной
О милой стороне.
Но то блаженство, боже мой,
Теперь так чуждо мне!
Поверь: с тех пор я много жил,
И много перенес...
И много радостей забыл,
И много глупых слез.</text><name>Когда с тобой расстался я...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Я надел в сентябре ученический герб,
и от ветра деревьев, от веток и верб
я носил за собою клеенчатый горб -
словарей и учебников разговор.
Для меня математика стала бузой,
я бежал от ответов быстрее борзой...
Но зато занимали мои вечера:
"иже", "аще", "понеже" et cetera...
Ничего не поделаешь с языком,
когда слово цветет, как цветами газон.
Я бросал этот тон и бросался потом
на французский язык:
Nous etions... vous etiez... ils ont...
Я уже принимал глаза за латунь
и бежал за глазами по вечерам,
когда стаей синиц налетела латынь:
"Lauro cinge volens, Melpomene, comam!"
Ax, такими словами не говорят,
мне поэмы такой никогда не создать!
"Meine liebe Mari",- повторяю подряд
и хочу по-немецки о ней написать.
Все слова на моей ошалелой губе -
от нежнейшего "ах!" до плевков "улюлю!".
Потому я сегодня раскрою тебе
сразу все:
"amo",
"liebe dich"
и "люблю"!</text><name>Любовь лингвиста</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня,
Тяжело мне, замирают ноги...
Друг мой милый, видишь ли меня?
Все темней, темнее над землею -
Улетел последний отблеск дня...
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня...
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?</text><name>Накануне годовщины 4 августа 1864</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1930</date_from><text>Если не пил ты в детстве студеной воды
Из разбитого девой кувшина.
Если ты не искал золотистой звезды
Над орлами в дыму Наварина,
Ты не знаешь, как эти прекрасны сады
С полумесяцем в чаще жасмина.
Здесь смущенная Леда раскинутых крыл
Не отводит от жадного лона,
Здесь Катюшу Бакунину Пушкин любил
Повстречать на прогулке у клена
И над озером первые строфы сложил
Про шумящие славой знамена.
Лебедей он когда-то кормил здесь с руки,
Дней лицейских беспечная пряжа
Здесь рвалась от порывов орлиной тоски
В мертвом царстве команд и плюмажа,
А лукавый барокко бежал в завитки
На округлых плечах Эрмитажа.
О, святилище муз! По аллеям к пруду
Погруженному в сумрак столетий,
Вновь я пушкинским парком, как в детстве, иду
Над прудом с отраженьем Мечети,
И гостят, как бывало, в лицейском саду
Светлогрудые птички и дети.
Зарастает ромашкою мой городок,
Прогоняют по улице стадо,
На бегущий в сирень паровозный свисток
У прудов отвечает дриада.
Но по-прежнему парк золотист и широк,
И живая в нем дышит прохлада.
Здесь сандалии муз оставляют следы
Для перстов недостойного сына,
Здесь навеки меня отразили пруды,
И горчит на морозе рябина —
Оттого, что я выпил когда-то воды
Из разбитого девой кувшина.</text><name>Если не пил ты в детстве студеной воды...</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Полуночною порою
Я один с больной тоскою
Перед лампою моей.
Жизнь докучная забыта,
Плотно дверь моя закрыта,-
Что же слышно мне за ней?
Отчего она, шатаясь,
Чуть заметно открываясь,
Заскрипела на петлях?
Дверь моя, не открывайся!
Внешний холод, не врывайся!
Нестерпим мне этот страх.
Что мне делать? Заклинать ли?
Дверь рукою задержать ли?
Но слаба рука моя.
И уста дрожат от страха.
Так, воздвигнутый из праха,
Скоро прахом стану я.</text><name>Полуночною порою...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Элегия
Исполнились мои желанья,
Сбылись давнишние мечты:
Мои жестокие страданья,
Мою любовь узнала ты.
Напрасно я себя тревожил,
За страсть вполне я награжден:
Я вновь для счастья сердцем ожил,
Исчезла грусть, как смутный сон.
Так, окроплен росой отрадной,
В тот час, когда горит восток,
Вновь воскресает - ночью хладной
Полузавялый василек.</text><name></name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1956</date_from><text>Мы спорили
0 смысле красоты,
И он сказал с наивностью младенца:
- Я за искусство левое. А ты?
- За левое...
Но не левее сердца.</text><name>Мы спорили о смысле красоты...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from></date_from><text>Я видел вечер твой. Он был прекрасен.
Тютчев
Как пламень в голубом стекле лампады,
В обворожительном плену прохлады,
Преображенной жизнию дыша,
Задумчиво горит твоя душа.
Но знаю,— оттого твой взгляд так светел,
Что был твой путь страстной — огонь и пепел:
Тем строже ночь, чем ярче был закат.
И не о том ли сердцу говорят
Замедленность твоей усталой речи,
И эти оплывающие плечи,
И эта — Боже, как она легка!—
Почти что невесомая рука.</text><name>Как пламень в голубом стекле лампады...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1970</date_from><text>Просыпаюсь и хожу
Первый раз за эту зиму,
Самому себе служу -
Ежели необходимо.
Отпадает, если вдруг
В службе той необходимость,
Лени сладостный недуг
Озаряет нелюдимость.
Собеседник под рукой
За щекою, под подушкой,
Улыбнется не в укор
И задремлет простодушно.
Не дослушает, зато
Дремлет, не перебивая.
Потому за маетой
И такого не бывает.</text><name>Просыпаюсь и хожу...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Болтаюсь сам в себе, как камень в торбе,
И силюсь разорваться на куски,
Придав своей тоске значенье скорби,
Но сохранив загадочность тоски...
Свет Новый не единожды открыт,
А Старый - весь разбили на квадраты.
К ногам упали тайны пирамид,
К чертям пошли гусары и пираты.
Пришла пора всезнающих невежд,
Все выстроено в стройные шеренги.
За новые идеи платят деньги,
И больше нет на "эврику" надежд.
Все мои скалы ветры гладко выбрили,
Я опоздал ломать себя на них.
Все золото мое в Клондайке выбрали,
Мой черный флаг в безветрии поник.
Под илом сгнили сказочные струги,
И могикан последних замели.
Мои контрабандистские фелюги
Сухие ребра сушат на мели.
Висят кинжалы добрые в углу
Так плотно в ножнах, что не втиснусь между.
Смоленый плот - последнюю надежду -
Волна в щепы разбила об скалу.
Вон из рядов мои партнеры выбыли,
У них сбылись гаданья и мечты.
Все крупные очки они повыбили -
И за собою подожгли мосты.
Азартных игр теперь наперечет,
Авантюристов всех мастей и рангов...
По прериям пасут домашний скот -
Там кони пародируют мустангов.
И состоялись все мои дуэли,
Где б я почел участие за честь.
Там вызвать и явиться - всё успели,
Всё предпочли, что можно предпочесть.
Спокойно обошлись без нашей помощи
Все те, кто дело сделали мое,-
И по щекам отхлестанные сволочи
Бессовестно ушли в небытие.
Я не успел произнести: "К барьеру!" -
А я за залп в Дантеса все отдам.
Что мне осталось - разве красть химеру
С туманного собора Нотр-Дам?
В других веках, годах и месяцах
Все женщины мои отжить успели,-
Позанимали все мои постели,
Где б я хотел любить - и так, и в снах.
Захвачены все мои одры смертные -
Будь это снег, трава иль простыня,-
Заплаканные сестры милосердия
В госпиталях обмыли не меня.
Мои друзья ушли сквозь решето -
Им всем досталась Лета или Прана,-
Естественною смертию - никто,
Все - противоестественно и рано.
Иные жизнь закончили свою -
Не осознав вины, не скинув платья,-
И, выкрикнув хвалу, а не проклятья,
Беззлобно чашу выпили сию.
Другие - знали, ведали и прочее,-
Но все они на взлете, в нужный год -
Отплавали, отпели, отпророчили...
Я не успел - я прозевал свой взлет.</text><name>Я не успел</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Малость стемнело, девица поет,
Машет платочком, ведет хоровод;
Ходят над грудью и ленты и бусы.
Парни опешили! Экие трусы!
Будто впервые признали они
Этих очей зоревые огни,
Будто глядят на девицу впервые!
Спевшийся хор! Голоса золотые!
Песню, должно быть, и в небе слыхать —
Значит, и звездам, чуть глянут, плясать...</text><name>Малость стемнело, девица поет...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>(Из книги "Этот Синий Апрель")
Впереди колонн
Я летел в боях,
Я сам нащупывал цель,
Я железный слон,
И ярость моя
Глядит в смотровую щель.
Я шел как гром,
Как перст судьбы,
Я шел, поднимая прах,
И автострады
Кровавый бинт
Наматывался на тракт.
Я разбил тюрьму
И вышел в штаб,
Безлюдный, как новый гроб,
Я шел по минам,
Как по вшам,
Мне дзоты ударили в лоб.
Я давил эти панцири
Черепах,
Пробиваясь в глубь норы,
И дзоты трещали,
Как черепа,
И лопались, как нарыв.
И вот среди раздолбанных кирпичей, среди
разгромленного барахла я увидел куклу.
Она лежала, раскинув ручки,- символ чужой
любви... чужой семьи... Она была совсем рядом.
Зарево вспухло,
Колпак летит,
Масло, как мозг, кипит,
Но я на куклу
Не смог наступить
И потом убит.
И занял я тихий
Свой престол
В весеннем шелесте трав,
Я застыл над городом,
Как Христос,
Смертию смерть поправ.
И я застыл,
Как застывший бой.
Кровенеют мои бока.
Теперь ты узнал меня?
Я ж любовь,
Застывшая на века.</text><name>Баллада о танке «Т-34»</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1943</date_from><text>Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца,-
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый...
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!
Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!
Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.
Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю - Россию, Расею -
Разве ты распахал и засеял?
Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного...
Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю - и нет справедливости
Справедливее пули моей!
Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах...</text><name>Итальянец</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1839</date_from><text>Были бури, непогоды,
Да младые были годы!
В день ненастный, час гнетучий
Грудь подымет вздох могучий;
Вольной песнью разольется -
Скорбь-невзгода распоется!
А как век то, век-то старый
Обручится с лютой карой.
Груз двойной с груди усталой
Уж не сбросит вздох удалый:
Не положишь ты на голос
С черной мыслью белый волос!</text><name>Были бури, непогоды...</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1956</date_from><text>Один я иду
горами
по влажному льду
и снегу.
Повыше есть
на граните
повисшие
водопады
и маленький дом,
где можно
прижаться вдвоем
друг к другу.
Пойду я к нему
тропинкой,
но что одному
там делать?
Задуматься лишь
над тишью
заснеженных крыш
Доббиако.
А двое —
в долине нижней,—
там рядом легли
две лыжни.</text><name>Две лыжни</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>"Скучен вам, стихи мои, ящик..."
Кантемир
Не хотите спать в столе. Прытко
возражаете: "Быв здраву,
корчиться в земле суть пытка".
Отпускаю вас. А что ж? Праву
на свободу возражать - грех. Мне же
хватит и других - здесь, мыслю,
не стихов - грехов. Все реже
сочиняю вас. Да вот, кислу
мину позабыл аж даве
сделать на вопрос: "Как вирши?
Прибавляете лучей к славе?"
Прибавляю, говорю. Вы же
оставляете меня. Что ж! Дай вам
Бог того, что мне ждать поздно.
Счастья, мыслю я. Даром,
что я сам вас сотворил. Розно
с вами мы пойдем: вы - к людям,
я - туда, где все будем.
До свидания, стихи. В час добрый.
Не боюсь за вас; есть средство
вам перенести путь долгий:
милые стихи, в вас сердце
я свое вложил. Коль в Лету
канет, то скорбеть мне перву.
Но из двух оправ - я эту
смело предпочел сему перлу.
Вы и краше и добрей. Вы тверже
тела моего. Вы проще
горьких моих дум - что тоже
много вам придаст сил, мощи.
Будут за всё то вас, верю,
более любить, чем ноне
вашего творца. Все двери
настежь будут вам всегда. Но не
грустно эдак мне слыть нищу:
я войду в одне, вы - в тыщу.</text><name>К стихам</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Нарбут</author><date_from></date_from><text>Прозрачный воздух чист и нежен
И хрупко-тонок, как стекло.
Предел снегами зарубежен.
Долину сжало гор крыло.
Легко повисла скал площадка
Над серебристой крутизной.
Не в небе ль черная заплатка? —
Орел парит косой луной.
А там внизу, по тихим склонам
Пасутся овцы у горы,
Как будто на сукне зеленом
Бильярда сгущены шары.
И звонче в свежести хрустальной
Грустит и искрится тоска —
И безутешный и печальный
Напев седого пастушка.</text><name>Владимир Нарбут — В горах</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1857</date_from><text>Голубенький, чистый
Подснежник-цветок!
А подле сквозистый,
Последний снежок...
Последние слезы
О горе былом
И первые грезы
О счастье ином.</text><name>Весна (Голубенький, чистый...)</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог.
У меня в руках довольно силы,
В волосах есть золото и медь.
Голос пери нежный и красивый.
У меня в руках довольно силы,
Но дверей не смог я отпереть.
Ни к чему в любви моей отвага.
И зачем? Кому мне песни петь?-
Если стала неревнивой Шага,
Коль дверей не смог я отпереть,
Ни к чему в любви моей отвага.
Мне пора обратно ехать в Русь.
Персия! Тебя ли покидаю?
Навсегда ль с тобою расстаюсь
Из любви к родимому мне краю?
Мне пора обратно ехать в Русь.
До свиданья, пери, до свиданья,
Пусть не смог я двери отпереть,
Ты дала красивое страданье,
Про тебя на родине мне петь.
До свиданья, пери, до свиданья.</text><name>В Хороссане есть такие двери...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1898</date_from><text>Отказаться от вина —
В этом страшная вина;
Смелее пейте, христиане,
Не верьте старой обезьяне.</text><name>Отказаться от вина...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться.
Однажды утром зацвести,
Пока ее никто не видит,
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.
Оно восходит каждый раз
И согревает нашу землю,
И достигает ваших глаз,
А я ему уже не внемлю.
Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки,
И обо мне грустить смешно,
Как о реальном человеке.
А я - осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.
Желанье вечное гнетет,
Травой хотя бы сохраниться —
Она весною прорастет
И к жизни присоединится.</text><name>Я к вам травою прорасту...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>Я уйду, убегу от тоски,
Я назад ни за что не взгляну,
Но сжимая руками виски,
Я лицом упаду в тишину.
И пойду в голубые сады
Между ласковых серых равнин,
Чтобы рвать золотые плоды,
Потаенные сказки глубин.
Гибких трав вечереющий шелк
И второе мое бытие...
Да, сюда не прокрадется волк,
Там вцепившийся в горло мое.
Я пойду и присяду, устав,
Под уютный задумчивый куст,
И не двинется в призрачность трав,
Горизонт будет нежен и пуст.
Пронесутся века, не года,
Но и здесь я печаль сохраню,
Так я буду бояться всегда
Возвращенья к распутному дню.
В архиве редакции газеты "Речь" (ЦГАЛИ, ф. 1666, оп. 1, ед. хр. 2950) хранится недатированное стихотворение Н. Гумилева.</text><name>После смерти</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1948</date_from><text>Шумят ак-манайские вязы,
Камням и корням лозняка
Плетет потихоньку рассказы
Живая струя родника.
Меж листьев от солнца обронен
На дно родника золотой.
Здесь, кажется, был похоронен
Когда-то какой-то святой.
Давно меж людьми позабыто
Прозванье его и труды.
А сколько здесь было испито
Прозрачной холодной воды!
И сколько здесь было от веку
И скрылось людей вдалеке -
Не может сказать человеку
Родник на своем языке.
Я в тонком, прозрачном скольженье
Воды между мелких камней
Чужое искал отраженье,
Свое оставляя на ней.
Звенела над клевером пчелка.
От облака тень проплыла.
К воде подошла перепелка
И долго по капле пила.
Потом оглянулась с опаской
И скрылась в траве вырезной.
Я ждал, что появится сказка,
Пройдет по тропинке лесной.
Но сказка не вышла. А вышел,
Кусты раздвигая, плечист,
Седого ольшаника выше,
Чумазый, как черт, тракторист.
До пояса голое тело
Загаром цвело горячо.
Полдневное солнце присело,
Как беркут, к нему на плечо.
Он пил, умывался. Был вкраплен
В струю ледяную на дне.
И плавились крупные капли
На смуглой широкой спине.
Травинкой любой узнаваем,
Довольный своею судьбой,
Ушел он, веселый хозяин,
И сказку увел за собой.</text><name>Родник</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1912</date_from><text>Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.
Бульварам и площади было не странно
увидеть на зданиях синие тоги.
И раньше бегущим, как желтые раны,
огни обручали браслетами ноги.
Толпа - пестрошерстая быстрая кошка -
плыла, изгибаясь, дверями влекома;
каждый хотел протащить хоть немножко
громаду из смеха отлитого кома.
Я, чувствуя платья зовущие лапы,
в глаза им улыбку протиснул, пугая
ударами в жесть, хохотали арапы,
над лбом расцветивши крыло попугая.</text><name>Ночь</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1907</date_from><text>Лишь гении доступны для толпы!
Ho ведь не все же гении - поэты?!
Не изменяй намеченной тропы
И помни: кто, зачем и где ты.
Не пой толпе! Ни для кого не пой!
Для песни пой, не размышляя - кстати ль!..
Пусть песнь твоя - мгновенья звук пустой,-
Поверь, найдется почитатель.
Пусть индивидума клеймит толпа:
Она груба, дика, она - невежда.
Не льсти же ей: лесть - счастье для раба,
А у тебя - в цари надежда...</text><name>Поэту</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1908</date_from><text>Кладбищенский убогий сад
И зеленеющие кочки.
Над памятниками дрожат,
Потрескивают огонечки.
Над зарослями из дерев,
Проплакавши колоколами,
Храм яснится, оцепенев
В ночь вырезанными крестами.
Серебряные тополя
Колеблются из-за ограды,
Разметывая на поля
Бушующие листопады.
В колеблющемся серебре
Бесшумное возникновенье
Взлетающих нетопырей,-
Их жалобное шелестенье,
О сердце тихое мое,
Сожженное в полдневном зное,-
Ты погружаешься в родное,
В холодное небытие.</text><name>Ночью на кладбище</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1771</date_from><text>(Перевод Д.Усова)
Мальчик розу увидал,
Розу в чистом поле,
К ней он близко подбежал,
Аромат ее впивал,
Любовался вволю.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
"Роза, я сломлю тебя,
Роза в чистом поле!"
"Мальчик, уколю тебя,
Чтобы помнил ты меня!
Не стерплю я боли".
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
Он сорвал, забывши страх,
Розу в чистом поле.
Кровь алела на шипах.
Но она - увы и ах!-
Не спаслась от боли.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!</text><name>Дикая роза</name><date_to>1771</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1831</date_from><text>Ночь безлунная звездами
Убирала синий свод;
Тихи были зыби вод;
Под зелеными кустами
Сладко, дева-красота,
Я сжимал тебя руками;
Я горячими устами
Целовал тебя в уста;
Страстным жаром подымались
Перси полные твои;
Разлетаясь, развивались
Черных локонов струи;
Закрывала, открывала
Ты лазурь своих очей;
Трепетала и вздыхала
Грудь, прижатая к моей.
Под ночными небесами
Сладко, дева-красота,
Я горячими устами
Целовал тебя в уста...
Небесам благодаренье!
Здравствуй, дева-красота!
То играло сновиденье,
Бестелесная мечта!</text><name>Элегия (Ночь безлунная звездами...)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1880</date_from><text>«Прощай!» — твержу тебе с невольными слезами,
Ты говоришь: разлука недолга...
Но видишь ли: ручей пробился между нами,
Поток сердит и круты берега.
Прощай. Мой путь уныл. Кругом нависли тучи.
Ручей уже растет и речкой побежит.
Чем дальше я пойду, тем берег будет круче,
И скоро голос мой к тебе не долетит.
Тогда забуду ль я о днях, когда-то милых,
Забуду ль всё, что, верно, помнишь ты,
Иль с горечью пойму, что я забыть не в силах,
И в бездну брошусь с высоты?</text><name>Прощай!— твержу тебе с невольными слезами...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1830</date_from><text>Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь - и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.
То глас ее; он нудит нас и просит...
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,-
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.</text><name>Как океан объемлет шар земной...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1911</date_from><text>Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
А. Пушкин
Вы помните прелестный уголок -
Осенний парк в цвету янтарно-алом?
И мрамор урн, поставленных бокалом
На перекрестке палевых дорог?
Вы помните студеное стекло
Зеленых струй форелевой речонки?
Вы помните комичные опенки
Под кедрами, склонившими чело?
Вы помните над речкою шале,
Как я назвал трехкомнатную дачу,
Где плакал я от счастья и заплачу
Еще не раз о ласке и тепле?
Вы помните... О да! забыть нельзя
Того, что даже нечего и помнить...
Мне хочется Вас грезами исполнить
И попроситься робко к Вам в друзья...</text><name>ЯНТАРНАЯ ЭЛЕГИЯ</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from>1841</date_from><text>Бывало... Бывало,—
Как всё утешало,
Как всё привлекало,
Как всё забавляло,
Как всё восхищало!
Бывало... Бывало!
Бывало... Бывало,—
Как солнце сияло,
Как небо пылало,
Как всё расцветало,
Резвилось, играло,
Бывало... Бывало!
Бывало... Бывало,—
Как сердце мечтало,
Как сердце страдало,
И как замирало,
И как оживало,
Бывало... Бывало!
Но сколько не стало
Того, что бывало,
Так сердце пленяло,
Так мир оживляло,
Так светло сияло,
Бывало... Бывало!
Иное завяло,
Иное отстало,
Иное пропало,
Что сердце ласкало,
Заветным считало!
Бывало... Бывало!
Теперь всё застлало
Тоски покрывало,
Ах, сердце, бывало,
Тоски и не знало:
Оно уповало!
Бывало... Бывало!</text><name>Бывало</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Как резко день пошел на убыль!
Под осень каждый луч милей...
Грустят серебряные трубы
Прощающихся журавлей.
Как резко жизнь пошла на убыль!
Под осень дорог каждый час...
Я так твои целую губы —
Как будто бы в последний раз...</text><name>Как резко день пошел на убыль!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1945</date_from><text>Опять не пришла. Не под силу мне.
Дышать скоро будет нечем.
Уж я ли не ждал, не торчал в окне
Меж двух косяков весь вечер!
Да, ветер дул и дождь моросил...
Но, если б ты из дому вышла,
Наверное, вечер бы слез не лил,
Дорога бы не раскисла.
И если б сегодня встретились мы,
Такое бы совершилось,
Что, может, и не было б вовсе тьмы
И солнце бы не садилось!</text><name>Опять не пришла. Не под силу мне...</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1890</date_from><text>Своеначальный, жадный ум,-
Как пламень, русский ум опасен
Так он неудержим, так ясен,
Так весел он - и так угрюм.
Подобный стрелке неуклонной,
Он видит полюс в зыбь и муть,
Он в жизнь от грезы отвлеченной
Пугливой воле кажет путь.
Как чрез туманы взор орлиный
Обслеживает прах долины,
Он здраво мыслит о земле,
В мистической купаясь мгле.</text><name>Русский ум</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Кобылица молодая,
Честь кавказского тавра,
Что ты мчишься, удалая?
И тебе пришла пора;
Не косись пугливым оком,
Ног на воздух не мечи,
В поле гладком и широком
Своенравно не скачи.
Погоди; тебя заставлю
Я смириться подо мной:
В мерный круг твой бег направлю
Укороченной уздой.</text><name>Кобылица молодая...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1919</date_from><text>Солнце — одно, а шагает по всем городам.
Солнце — мое. Я его никому не отдам.
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд.— Никому. Никогда!
Пусть погибают в бессменной ночи города!
В руки возьму!— Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
В вечную ночь пропадет,— погонюсь по следам...
Солнце мое! Я тебя никому не отдам!</text><name>Солнце — одно, а шагает...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Градины выпали! Счета им нет...
Подле них вишен обившийся цвет...
В царственном шествии ранней весны,
В чаяньи смерти смертельно бледны,
Бедные жертвы и их палачи
Гибнут, белея, в безлунной ночи...</text><name>Градины выпали! Счета им нет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from></date_from><text>Когда работаю, я плохо верю в смерть.
Я попросту в нее не верю.
Работа делает меня бессмертным,
Включенным во Вселенную навеки.
Работа делает меня планетой,
Или дорогой, или водопадом.
Что говорить, мы умираем — люди,
Но человек не умирает.</text><name>Когда работаю, я плохо верю в смерть...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1961</date_from><text>Я мог бы вот так: усесться против
И всё глядеть на тебя и глядеть,
Всё бытовое откинув, бросив,
Забыв о тревожных криках газет.
Как нежно до слез поставлена шея,
Как вся ты извечной сквозишь новизной.
Я только глядел бы, душой хорошея,
Как хорошеют у моря весной,
Когда на ракушках соль, будто иней,
Когда тишина еще кажется синей,
А там, вдали, где скалистый проход,-
Огнями очерченный пароход...
Зачем я подумал о пароходе?
Шезлонг на палубе... Дамский плед...
Ведь счастье всё равно не приходит
К тому, кто за ним не стремится вслед.</text><name>Я мог бы вот так: усесться против...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1923</date_from><text>Свободе мы несем дары и благовонья,
Победой кормим мы грядущую молву,
И мило нам валов огромных бушеванье.
Победе — песни, но для пораженья
Презрительно мы скупы на слова.
Татарский хан
Русь некогда схватил в охапку,
Гарцуя гривою знамен,—
Но через век засосан был он топкой
Российскою покорностью долин.
А ставленник судьбы, Наполеон,
Сохою войн вспахавший время оно,—
Ведь заморозили посев кремлевские буруны,
Из всех посеянных семян
Одно взошло: гранит святой Елены.
Валам судьбы рассыпаться в дрожаньи,
С одышкой добежать к пустынным берегам.
И гибнуть с пеной слез дано другим.
Победы нет! И горечь пораженья
Победой лицемерно мы зовем.</text><name>Слава пораженья</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1840</date_from><text>Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём звените вы
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Конь несёт меня стрелой
На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьёт своим копытом.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Не кляните вы меня,
Тёмно-голубые!
Я бы рад вас не топтать,
Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю;
Конь несёт меня лихой,-
А куда? не знаю!
Он учёным ездоком
Не воспитан в холе,
Он с буранами знаком,
Вырос в чистом поле;
И не блещет как огонь
Твой чепрак узорный,
Конь мой, конь, славянский конь,
Дикий, непокорный!
Есть нам, конь, с тобой простор!
Мир забывши тесный,
Мы летим во весь опор
К цели неизвестной.
Чем окончится наш бег?
Радостью ль? кручиной?
Знать не может человек -
Знает бог единый!
Упаду ль на солончак
Умирать от зною?
Или злой киргиз-кайсак,
С бритой головою,
Молча свой натянет лук,
Лежа под травою,
И меня догонит вдруг
Медною стрелою?
Иль влетим мы в светлый град
Со кремлем престольным?
Чудно улицы гудят
Гулом колокольным,
И на площади народ,
В шумном ожиданье
Видит: с запада идет
Светлое посланье.
В кунтушах и в чекменях,
С чубами, с усами,
Гости едут на конях,
Машут булавами,
Подбочась, за строем строй
Чинно выступает,
Рукава их за спиной
Ветер раздувает.
И хозяин на крыльцо
Вышел величавый;
Его светлое лицо
Блещет новой славой;
Всех его исполнил вид
И любви и страха,
На челе его горит
Шапка Мономаха.
"Хлеб да соль! И в добрый час!-
Говорит державный.-
Долго, дети, ждал я вас
В город православный!"
И они ему в ответ:
"Наша кровь едина,
И в тебе мы с давних лет
Чаем господина!"
Громче звон колоколов,
Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
Мед и брага льются,
Шум летит на дальний юг
К турке и к венгерцу -
И ковшей славянских звук
Немцам не по сердцу!
Гой вы, цветики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем грустите вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?</text><name>Колокольчики мои...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1936</date_from><text>Не люблю, если сыро и гнило.
Красотой этих мест покорен,
Для своей односпальной могилы
Я бы выбрал Можайский район.
Журавель над крестьянским колодцем,
Солнце-еж копошится в овсе.
И, как песня, петляет и вьется
Уходящее в небо шоссе.
Мне приятно: семейные козы,
Холм зеленый да речка вдали...
Уступите мне, люди колхоза,
Если можно, немного земли.
Говоря без стыда и зазнайства,
Честный лирик, не шелопай,
В коллективном советском хозяйстве
Я имею свой маленький пай.
Мне не надо паккардов очкастых,
Стильных дач... Я прошу об одном:
Отведите мне скромный участок
В две сосны под зеленым холмом.
Это мало. И думаю, это
Не испортит природы красот.
А засеете... Сердце поэта
Снова чистым зерном прорастет.
Не имея других капиталов,
Это сердце, питавшее стих,
И при жизни собою питало
Современников славных моих.</text><name>На Можайском шоссе</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1849</date_from><text>Молвы язвительной и дерзкой
Внимая ложный приговор,
Стыжусь ответить бранью резкой
На необдуманный укор.
Гоненья зритель равнодушный,
Я испытал уже давно,
Что злобе черни малодушной
Ответ - презрение одно.
Пускай позор несправедливый
Она готовит мне в тиши,-
Грозу я встречу терпеливо
И сохраню покой души.
Моей невинности сознанье
И незапятнанная честь
Незаслуженное страданье
Дадут мне силы перенесть.
Я прав,- и этого довольно,
И, что бы ни было со мной,
Я не унижусь добровольно
Перед язвительной молвой:
Я не подам руки свободной
Ожесточенному врагу;
Скорей погибну благородно,
Но твердость воли сберегу.</text><name>Клеветникам</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1855</date_from><text>О Господи, пошли долготерпенье!
Ночь целую сижу я напролет,
Неволю мысль цензуре в угожденье,
Неволю дух - напрасно! Не сойдет
Ко мне твое святое вдохновенье.
Нет, на кого житейская нужда
Тяжелые вериги наложила,
Тот - вечный раб поденного труда,
И творчества живительная сила
Ему в удел не дастся никогда.
Но, Господи, ты первенцев природы
Людьми, а не рабами создавал.
Завет любви, и братства, и свободы
Ты в их душе бессмертной начертал,
А Твой завет нарушен в род и роды.
Суди же тех всеправедным судом,
Кто губит мысль людскую без возврата,
Кощунствует над сердцем и умом -
И ближнего, и кровного, и брата
Признал своим бессмысленным рабом.</text><name>О Господи, пошли долготерпенье!..</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1948</date_from><text>Любопытно, забавно и тонко:
Стих, почти непохожий на стих.
Бормотанье сверчка и ребенка
В совершенстве писатель постиг.
И в бессмыслице скомканной речи
Изощренность известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто, играя в шарады,
Надевает колпак колдуна.
Тот, кто жизнью живет настоящей,
Кто к поэзии с детства привык,
Вечно верует в животворящий,
Полный разума русский язык.</text><name>Читая стихи</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Жизнь - без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами - сумрак неминучий,
Иль ясность божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд - да будет тверд и ясен,
Сотри случайные черты -
И ты увидишь: мир прекрасен.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Меня уносит океан
То к Петербургу, то к Парижу.
В ушах тимпан, в глазах туман,
Сквозь них я слушаю и вижу —
Сияет соловьями ночь,
И звезды, как снежинки, тают,
И души — им нельзя помочь —
Со стоном улетают прочь,
Со стоном в вечность улетают.</text><name>Меня уносит океан...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Мать о сыне, который на Курской дуге, в наступленье
Будет брошен в прорыв, под гранату и под пулемет,
Долго молится, перед иконами став на колени,-
Мальчик выживет, жизнь проживет и умрет.
Но о том, что когда-нибудь все-таки это случится,
Уповающей матери знать в этот час не дано,
И сурово глядят на нее из окладов спокойные лица,
И неведенье это бессмертью почти что равно.</text><name>Курская дуга</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1968</date_from><text>Счастливы однолюбы,
Они что единоверы:
Душа не идет на убыль,
Чужды ей полумеры.
Раз навсегда влюбиться -
Это, ни мало ни много,
В жизни определиться,
Выбрать свою дорогу.</text><name>Счастливы однолюбы...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1854</date_from><text>Мы странно сошлись. Средь салонного круга,
В пустом разговоре его,
Мы словно украдкой, не зная друг друга,
Свое угадали родство.
И сходство души не по чувства порыву,
Слетевшему с уст наобум,
Проведали мы, но по мысли отзыву
И проблеску внутренних дум.
Занявшись усердно общественным вздором,
Шутливое молвя словцо,
Мы вдруг любопытным, внимательным взором
Взглянули друг другу в лицо.
И каждый из нас, болтовнею и шуткой
Удачно мороча их всех,
Подслушал в другом свой заносчивый, жуткой,
Ребенка спартанского смех
.
И, свидясь, в душе мы чужой отголоска
Своей не старались найти,
Весь вечер вдвоем говорили мы жестко,
Держа свою грусть взаперти.
Не зная, придется ль увидеться снова,
Нечаянно встретясь вчера,
С правдивостью странной, жестоко, сурово
Мы распрю вели до утра,
Привычные все оскорбляя понятья,
Как враг беспощадный с врагом,-
И молча друг другу, и крепко, как братья,
Пожали мы руку потом.</text><name></name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1956</date_from><text>Принесли букет чертополоха
И на стол поставили, и вот
Предо мной пожар, и суматоха,
И огней багровый хоровод.
Эти звезды с острыми концами,
Эти брызги северной зари
И гремят и стонут бубенцами,
Фонарями вспыхнув изнутри.
Это тоже образ мирозданья,
Организм, сплетенный из лучей,
Битвы неоконченной пыланье,
Полыханье поднятых мечей,
Это башня ярости и славы,
Где к копью приставлено копье,
Где пучки цветов, кровавоглавы,
Прямо в сердце врезаны мое.
Снилась мне высокая темница
И решетка, черная, как ночь,
За решеткой - сказочная птица,
Та, которой некому помочь.
Но и я живу, как видно, плохо,
Ибо я помочь не в силах ей.
И встает стена чертополоха
Между мной и радостью моей.
И простерся шип клинообразный
В грудь мою, и уж в последний раз
Светит мне печальный и прекрасный
Взор ее неугасимых глаз.</text><name>Чертополох</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1847</date_from><text>На двойном стекле узоры
Начертил мороз,
Шумный день свои дозоры
И гостей унес;
Смолкнул яркий говор сплетней,
Скучный голос дня:
Благодатней и приветней
Всё кругом меня.
Пред горящими дровами
Сядем - там тепло.
Месяц быстрыми лучами
Пронизал стекло.
Ты хитрила, ты скрывала,
Ты была умна;
Ты давно не отдыхала,
Ты утомлена.
Полон нежного волненья,
Сладостной мечты,
Буду ждать успокоенья
Чистой красоты.</text><name>На двойном стекле узоры...</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>День и ночь златой печатью
Навсегда закреплены,
Знаком роста и зачатья,
Кругом солнца и луны!..
День смешал цветок с мозолью,
Тень морщин с улыбкой губ,
И, смешавши радость с болью,
Он и радостен и груб!..
Одинаково на солнце
Зреют нивы у реки
И на пальцах заусенцы
От лопаты и кирки!..
Расточивши к каждой хате
Жар и трепет трудовой,
Грузно солнце на закате
Поникает головой!..
Счастлив я, в труде, в терпеньи
Провожая каждый день,
Возвестить неслышным пеньем
Прародительницы тень!..
К свежесмётанному стогу
Прислонившися спиной,
Задремать с улыбкой строгой
Под высокою луной...
Под ее склоненной тенью,
В свете чуть открытых глаз,
Встретить праздник сокровенья
И зачатья тихий час!..
Чтоб наутро встать и снова
Выйти в лоно целины,
Помешав зерно и слово -
Славу солнца и луны!</text><name>День и ночь златой печатью...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1917</date_from><text>Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.
Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: "Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею".</text><name>Еще не раз Вы вспомните меня...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>В поле вьюга-завируха,
В трех верстах гудит война.
На печи в избе старуха,
Дед-хозяин у окна.
Рвутся мины. Звук знакомый
Отзывается в спине.
Это значит — Теркин дома,
Теркин снова на войне.
А старик как будто ухом
По привычке не ведет.
— Перелет! Лежи, старуха.—
Или скажет:
— Недолет...
На печи, забившись в угол,
Та следит исподтишка
С уважительным испугом
За повадкой старика,
С кем жила — не уважала,
С кем бранилась на печи,
От кого вдали держала
По хозяйству все ключи.
А старик, одевшись в шубу
И в очках подсев к столу,
Как от клюквы, кривит губы —
Точит старую пилу.
— Вот не режет, точишь, точишь,
Не берет, ну что ты хочешь!..—
Теркин встал:
— А может, дед,
У нее развода нет?
Сам пилу берет:
— А ну-ка... —
И в руках его пила,
Точно поднятая щука,
Острой спинкой повела.
Повела, повисла кротко.
Теркин щурится:
— Ну, вот.
Поищи-ка, дед, разводку,
Мы ей сделаем развод.
Посмотреть — и то отрадно:
Завалящая пила
Так-то ладно, так-то складно
У него в руках прошла.
Обернулась — и готово.
— На-ко, дед, бери, смотри.
Будет резать лучше новой,
Зря инструмент не кори.
И хозяин виновато
У бойца берет пилу.
— Вот что значит мы, солдаты,
Ставит бережно в углу.
А старуха:
— Слаб глазами.
Стар годами мой солдат.
Поглядел бы, что с часами,
С той войны еще стоят...
Снял часы, глядит: машина,
Точно мельница, в пыли.
Паутинами пружины
Пауки обволокли.
Их повесил в хате новой
Дед-солдат давным-давно:
На стене простой сосновой
Так и светится пятно.
Осмотрев часы детально,—
Все ж часы, а не пила,—
Мастер тихо и печально
Посвистел:
— Плохи дела...
Но куда-то шильцем сунул,
Что-то высмотрел в пыли,
Внутрь куда-то дунул, плюнул,
Что ты думаешь,— пошли!
Крутит стрелку, ставит пятый,
Час — другой, вперед — назад.
— Вот что значит мы, солдаты.—
Прослезился дед-солдат.
Дед растроган, а старуха,
Отслонив ладонью ухо,
С печки слушает:
— Идут!
— Ну и парень, ну и шут...
Удивляется. А парень
Услужить еще не прочь.
— Может, сало надо жарить?
Так опять могу помочь.
Тут старуха застонала:
— Сало, сало! Где там сало...
Теркин:
— Бабка, сало здесь.
Не был немец — значит, есть!
И добавил, выжидая,
Глядя под ноги себе:
— Хочешь, бабка, угадаю,
Где лежит оно в избе?
Бабка охнула тревожно.
Завозилась на печи.
— Бог с тобою, разве можно...
Помолчи уж, помолчи.
А хозяин плутовато
Гостя под локоть тишком:
— Вот что значит мы, солдаты,
А ведь сало под замком.
Ключ старуха долго шарит,
Лезет с печки, сало жарит
И, страдая до конца,
Разбивает два яйца.
Эх, яичница! Закуски
Нет полезней и прочней.
Полагается по-русски
Выпить чарку перед ней.
— Ну, хозяин, понемножку,
По одной, как на войне.
Это доктор на дорожку
Для здоровья выдал мне.
Отвинтил у фляги крышку:
— Пей, отец, не будет лишку.
Поперхнулся дед-солдат.
Подтянулся:
— Виноват!..
Крошку хлебушка понюхал.
Пожевал — и сразу сыт.
А боец, тряхнув над ухом
Тою флягой, говорит:
— Рассуждая так ли, сяк ли,
Все равно такою каплей
Не согреть бойца в бою.
Будьте живы!
— Пейте.
— Пью...
И сидят они по-братски
За столом, плечо в плечо.
Разговор ведут солдатский,
Дружно спорят, горячо.
Дед кипит:
— Позволь, товарищ.
Что ты валенки мне хвалишь?
Разреши-ка доложить.
Хороши? А где сушить?
Не просушишь их в землянке,
Нет, ты дай-ка мне сапог,
Да суконные портянки
Дай ты мне — тогда я бог!
Снова где-то на задворках
Мерзлый грунт боднул снаряд.
Как ни в чем — Василий Теркин,
Как ни в чем — старик солдат.
— Эти штуки в жизни нашей,—
Дед расхвастался,— пустяк!
Нам осколки даже в каше
Попадались. Точно так.
Попадет, откинешь ложкой,
А в тебя — так и мертвец.
— Но не знали вы бомбежки,
Я скажу тебе, отец.
— Это верно, тут наука,
Тут напротив не попрешь.
А скажи, простая штука
Есть у вас?
— Какая?
— Вошь.
И, макая в сало коркой,
Продолжая ровно есть,
Улыбнулся вроде Теркин
И сказал:
— Частично есть...
— Значит, есть? Тогда ты — воин,
Рассуждать со мной достоин.
Ты — солдат, хотя и млад.
А солдат солдату — брат.
И скажи мне откровенно,
Да не в шутку, а всерьез.
С точки зрения военной
Отвечай на мой вопрос.
Отвечай: побьем мы немца
Или, может, не побьем?
— Погоди, отец, наемся,
Закушу, скажу потом.
Ел он много, но не жадно,
Отдавал закуске честь,
Так-то ладно, так-то складно,
Поглядишь — захочешь есть.
Всю зачистил сковородку,
Встал, как будто вдруг подрос,
И платочек к подбородку,
Ровно сложенный, поднес.
Отряхнул опрятно руки
И, как долг велит в дому,
Поклонился и старухе
И солдату самому.
Молча в путь запоясался,
Осмотрелся — все ли тут?
Честь по чести распрощался,
На часы взглянул: идут!
Все припомнил, все проверил,
Подогнал и под конец
Он вздохнул у самой двери
И сказал:
— Побьем, отец...
В поле вьюга-завируха,
В трех верстах гремит война.
На печи в избе — старуха.
Дед-хозяин у окна.
В глубине родной России,
Против ветра, грудь вперед,
По снегам идет Василий
Теркин. Немца бить идет.</text><name>Василий Теркин: 9. Два солдата</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1847</date_from><text>Ночь светла, мороз сияет,
Выходи - снежок хрустит;
Пристяжная озябает
И на месте не стоит.
Сядем, полость застегну я, -
Ночь светла и ровен путь.
Ты ни слова,- замолчу я,
И - пошел куда-нибудь!</text><name>Ночь светла, мороз сияет...</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1950</date_from><text>Чем отличаюсь я от женщины с цветком,
от девочки, которая смеется,
которая играет перстеньком,
а перстенек ей в руки не дается?
Я отличаюсь комнатой с обоями,
где так сижу я на исходе дня
и женщина с манжетами собольими
надменный взгляд отводит от меня.
Как я жалею взгляд ее надменный,
и я боюсь, боюсь ее спугнуть,
когда она над пепельницей медной
склоняется, чтоб пепел отряхнуть.
О, Господи, как я ее жалею,
плечо ее, понурое плечо,
и беленькую тоненькую шею,
которой так под мехом горячо!
И я боюсь, что вдруг она заплачет,
что губы ее страшно закричат,
что руки в рукава она запрячет
и бусинки по полу застучат...</text><name>Чем отличаюсь я от женщины с цветком...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1906</date_from><text>Твоя душа глухонемая
В дремучие поникла сны,
Где бродят, заросли ломая,
Желаний темных табуны.
Принес я светоч неистомный
В мой звездный дом тебя манить,
В глуши пустынной, в пуще дремной
Смолистый сев похоронить.
Свечу, кричу на бездорожье,
А вкруг немеет, зов глуша,
Не по-людски и не по-божьи
Уединенная душа.</text><name>Ропот</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1915</date_from><text>Мы идем искать священные
знаки. Идем осмотрительно и
молчаливо. Люди идут, смеются,
зовут за собою. Другие спешат
в недовольстве. Иные нам
угрожают. хотят отнять
то, что имеем. Не знают
прохожие, что мы вышли
искать священные знаки. Но
угрожающие пройдут. У них
так много дела. А мы
будем искать священные
знаки. Никто не знает, где
оставил хозяин знаки свои.
Вернее всего, они - на столбах
у дороги. Или в цветах.
Или в волнах реки.
Думаем, что их можно
искать на облачных сводах.
при свете солнца, при свете
луны. При свете смолы
и костра будем искать
священные знаки. Мы долго
идем, пристально смотрим.
Многие люди мимо прошли.
Право, кажется нам, они
знaют приказ: найти
священные знаки. Становится
темно. Трудно путь
усмотреть. Непонятны места.
Где могут они быть -
священные знаки? Сегодня
мы их, пожалуй, уже не
найдем. Но завтра будет
светло. Я знаю - мы их
увидим.</text><name>Увидим</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1825</date_from><text>В третий раз, мои друзья,
Вам пою куплеты я
На пиру лицейском.
О, моя, поверьте, тень
Огласит сей братский день
В царстве Елисейском.
Хоть немного было нас,
Но застал нас первый час
Дружных и веселых.
От вина мы не пьяны,
Лишь бы не были хмельны
От стихов тяжелых.
И в четвертый раз, друзья,
Воспою охотно я
Вам лицейский праздник.
Лейся, жженка, через край,
Ты ж под голос наш играй,
Яковлев-проказник.</text><name>19 октября 1825 (В третий раз...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Словно смотришь в бинокль перевернутый -
Все, что сзади осталось, уменьшено,
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.
Снежный ком, обращенный в горошину,-
Ее горе отсюда невидимо;
Как и всем нам, войною непрошено
Мне жестокое зрение выдано.
Что-то очень большое и страшное,
На штыках принесенное временем,
Не дает нам увидеть вчерашнего
Нашим гневным сегодняшним зрением.
Мы, пройдя через кровь и страдания,
Снова к прошлому взглядом приблизимся,
Но на этом далеком свидании
До былой слепоты не унизимся.
Слишком много друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не все увеличится
В нашем горем испытанном зрении.</text><name>Словно смотришь в бинокль перевернутый...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1923</date_from><text>Березка любая в губернии
Горько сгорблена грузом веков,
Но не тех, что, в Беарне ли, в Берне ли,
Гнули спину иных мужиков.
Русский говор - всеянный, вгребленный
В память - ропщет, не липы ль в бреду?
Что нам звоны латыни серебряной:
Плавим в золото нашу руду!
Путь широк по векам! Ничего ему,
Если всем - к тем же вехам, на пир;
Где-то в Пушкинской глуби по-своему
Отражен, склон звездистый, Шекспир.
А кошмар, всё, что мыкали, путь держа
С тьмы Батыя до первой зари,
Бьет буруном, в мечтах (не до удержа!):
Мономахи, монахи, цари!
Пусть не кровью здоровой из вен Земля:
То над ней алый стяг - трезвый Труд!..
Но с пристрастий извечного вензеля
Зовы воль в день один не сотрут!
Давних далей сбываньем тревожимы,
Все ж мы ждем у былых берегов,
В красоте наших нив над Поволжьями,
Нежных весен и синих снегов!</text><name>Родное</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1820</date_from><text>(Партизану-поэту)
Какой-то умник наше тело
С повозкой сравнивать любил,
И говорил всегда: «В том дело,
Чтобы вожатый добрый был».
Вожатым шалость мне досталась,
Пускай несет из края в край,
Пока повозка не сломалась,
Катай-валяй!
Когда я приглашен к обеду,
Где с чванством голод за столом,
Или в ученую беседу,
Пускай везут меня шажком.
Но еду ль в круг, где ум с фафошкой,
Где с дружбой ждет меня токай,
Иль вдохновенье с женской ножкой,—
Катай-валяй!
По нивам, по коврам цветистым
Не тороплюсь в дальнейший путь:
В тени древес, под небом чистым
Готов беспечно я заснуть,—
Спешит от счастья безрассудный!
Меня, о время, не замай;
Но по ухабам жизни трудной
Катай-валяй!
Издатели сухих изданий,
Творцы, на коих Север спит,
Под вьюком ваших дарований
Пегас как вкопанный стоит.
Но ты, друг музам и Арею,
Пегаса на лету седлай
И к славе, как на батарею,
Катай-валяй!
Удача! шалость! правьте ладно!
Но долго ль будет править вам?
Заимодавец-время жадно
Бежит с расчетом по пятам!
Повозку схватит и с поклажей
Он втащит в мрачный свой сарай.
Друзья! покамест песня та же:
Катай-валяй!</text><name>Катай-валяй</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Когда-то, свадебным смущенная нарядом,
Здесь, в мире суеты, со мной ты стала рядом,
И было трепетно соприкасанье рук.
По прихоти ль судьбы все совершилось вдруг?
То был не произвол, не беглое мгновенье,
Но тайный промысел и свыше повеленье.
И прожил я свой век с любимою мечтой,
Что будем, ты и я, единством и четой.
Как из души моей ты черпала богато!
Как много свежих струй влила в нее когда-то!
Что создавали мы в волнении, в стыде,
В трудах и бдениях, в победах и беде,
Меж взлетов и потерь,— то, навсегда живое,
Кто в силах довершить? Лишь мы с тобою, двое.
Перевод С. Шервинского</text><name>Когда-то, свадебным смущенная нарядом...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю,
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкой,
Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,
Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня...
Кляну коварные старанья
Преступной юности моей
И встреч условных ожиданья
В садах, в безмолвии ночей.
Кляну речей любовный шопот,
Стихов таинственный напев,
И ласки легковерных дев,
И слезы их, и поздний ропот.</text><name>Когда в объятия мои...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1825</date_from><text>Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи -
Храни меня, мой талисман.
В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман,
Души волшебное светило...
Оно сокрылось, изменило...
Храни меня, мой талисман.
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.</text><name>Храни меня, мой талисман...</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>Да, я - моряк! Искатель островов,
Скиталец дерзкий в неоглядном море.
Я жажду новых стран, иных цветов,
Наречий странных, чуждых плоскогорий.
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре!
Спадает с душ мучительный покров,
Все отдают они - восторг и горе.
В любви душа вскрывается до дна,
Яснеет в ней святая глубина,
Где все единственно и не случайно.
Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Но каждая душа - то новый мир,
И манит вновь своей безвестной тайной.</text><name>Дон-Жуан</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1779</date_from><text>Старинный слог его достоинств не умалит.
Порок, не подходи! Сей взор тебя ужалит.
Антиох Дмитриевич Кантемир (1708 —1744) — русский поэт, в своих произведениях высмеивал обычаи и нравы дворянства.</text><name>Князю Кантемиру, сочинителю сатир</name><date_to>1779</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Смотри, как звезды в вышине
Светло горят тебе и мне.
Они не думают о нас,
Но светят нам в полночный час.
Прекрасен ими небосклон,
В них вечен свет и вечен сон.
И кто их видит - жизни рад,
Чужою жизнию богат.
Моя любовь, моя звезда,
Такой, как звезды, будь всегда.
Горя, не думай обо мне,
Но дай побыть мне в звездном сне.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1868</date_from><text>На твой балкон взобраться снизу
Я не могу, краса моя!
Вотще к нему вздымаю руки,
Его достигнуть мне нельзя!
Балкон высок — нет мне опоры,
Но ты на помощь мне приди...
Хоть бы струну с твоей гитары,
Хоть ленту сверху мне спусти.
Иль из волос вынь гребень частый
И волю тем дай ты кудрям,
Что льются шелковым потоком
С плечей твоих к твоим ногам.
За эту лестницу живую
Я тотчас смело ухвачусь
И до тебя по ней, мой ангел,
Я доберусь, я доберусь!</text><name>На твой балкон взобраться снизу...</name><date_to>1868</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>На улице Десантников живу,
Иду по Партизанской за кизилом.
Пустые гильзы нахожу во рву —
Во рву, что радом с братскою могилой.
В глухом урочище туман, как дым,
В оврагах расползается упрямо.
Землянок полустертые следы,
Окопов чуть намеченные шрамы.
В костре сырые ветки ворошу,
Сушу насквозь промоченные кеды,
А на закате в городок спешу —
На площадь Мира улицей Победы.</text><name>На улице Десантников живу...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1854</date_from><text>Я сегодня так грустно настроен,
Так устал от мучительных дум,
Так глубоко, глубоко спокоен
Мой истерзанный пыткою ум,-
Что недуг, мое сердце гнетущий,
Как-то горько меня веселит,-
Встречу смерти, грозящей, идущей,
Сам пошел бы... Но сон освежит -
Завтра встану и выбегу жадно
Встречу первому солнца лучу:
Вся душа встрепенется отрадно,
И мучительно жить захочу!
А недуг, сокрушающий силы,
Будет так же и завтра томить
И о близости темной могилы
Так же внятно душе говорить...</text><name>Я сегодня так грустно настроен...</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1907</date_from><text>Здесь тихая душа затаена в дубравах
И зыблет колыбель растительного сна,
Льнет лаской золота к волне зеленой льна
И ленью смольною в медвяных льется травах.
И в грустную лазурь глядит, осветлена,
И медлит день тонуть в сияющих расплавах,
И медлит ворожить на дремлющих купавах
Над отуманенной зеркальностью луна.
Здесь дышится легко, и чается спокойно,
И ясно грезится; и всё, что в быстрине
Мятущейся мечты нестрого и нестройно.
Трезвится, умирясь в душевной глубине,
И, как молчальник-лес под лиственною
схимой,
Безмолвствует с душой земли моей родимой.</text><name>Загорье</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Патриотические</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
Воображаю день счастливый,
Когда средь вас возник лицей,
И слышу наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей.
Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,
Мечтанья смутные в груди моей тая,
Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я.
И въявь я вижу пред собою
Дней прошлых гордые следы.
Еще исполнены великою женою,
Ее любимые сады
Стоят населены чертогами, вратами,
Столпами, башнями, кумирами богов
И славой мраморной, и медными хвалами
Екатерининских орлов.
Садятся призраки героев
У посвященных им столпов,
Глядите; вот герой, стеснитель ратных строев,
Перун кагульских берегов.
Вот, вот могучий вождь полунощного флага,
Пред кем морей пожар и плавал и летал.
Вот верный брат его, герой Архипелага,
Вот наваринский Ганнибал.
Среди святых воспоминаний
Я с детских лет здесь возрастал,
А глухо между тем поток народной брани
Уж бесновался и роптал.
Отчизну обняла кровавая забота,
Россия двинулась и мимо нас летят
И тучи конные, брадатая пехота,
И пушек медных светлый ряд.
На юных ратников взирали,
Ловили брани дальний звук
И детские лета и . . . . . проклинали
И узы строгие наук.
И многих не пришло. При звуке песней новых
Почили славные в полях Бородина,
На кульмских высотах, в лесах Литвы суровых,
Вблизи Монмартра . . . . . .</text><name>Воспоминание в Царском Селе</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1963</date_from><text>Лесом хочу надышаться,
вьюгами надышаться,
жизнь не напрасно прожить,
правды во всем держаться,
правдой одной дорожить.
Солнце — оно надо мною,
звезды — они надо мною.
Я и у них на виду.
В жизни не стороною —
главной дорогой иду.
Может, я сердцем мягок,
может, я словом мягок,
может, нет громкой строки,—
только под красным стягом
я не сбивался с ноги.</text><name>Лесом хочу надышаться</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1812</date_from><text>С горшками шел Обоз,
И надобно с крутой горы спускаться.
Вот, на горе других оставя дожидаться,
Хозяин стал сводить легонько первый воз.
Конь добрый на крестце почти его понес,
Катиться возу не давая;
А лошадь сверху, молодая,
Ругает бедного коня за каждый шаг:
"Ай, конь хваленый, то-то диво!
Смотрите: лепится, как рак;
Вот чуть не зацепил за камень; косо! криво!
Смелее! Вот толчок опять.
А тут бы влево лишь принять.
Какой осел! Добро бы было в гору
Или в ночную пору,-
А то и под гору, и днем!
Смотреть, так выйдешь из терпенья!
Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья!
Гляди-тко нас, как мы махнем!
Не бойсь, минуты не потратим,
И возик свой мы не свезем, а скатим!"
Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь,
Тронулася лошадка с возом в путь;
Но, только под гору она перевалилась,
Воз начал напирать, телега раскатилась;
Коня толкает взад, коня кидает вбок;
Пустился конь со всех четырех ног
На славу;
По камням, рытвинам пошли толчки,
Скачки,
Левей, левей, и с возом - бух в канаву!
Прощай, хозяйские горшки!
Как в людях многие имеют слабость ту же:
Все кажется в другом ошибкой нам;
А примешься за дело сам,
Так напроказишь вдвое хуже.</text><name>Обоз</name><date_to>1812</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>Пал туман на море синее,
Листопада первенец,
И горит в алмазах инея
Гор безлиственный венец.
Тяжко ходят волны хладные,
Буйно ветр шумит крылом.
Только вьются чайки жадные
На помории пустом.
Только блещет за туманами,
Как созвездие морей,
Над сыпучими полянами
Стая поздних лебедей.
Только с хищностью упорною
Их медлительный отлет
Над твердынею подзорною
Дикий беркут стережет.
Всё безжизненно, безрадостно
В померкающей дали,
Но страдальцу как-то сладостно
Увядание земли.
Как осеннее дыхание
Красоту с ее чела,
Так с души моей сияние
Длань судьбины сорвала.
В полдень сумраки вечерние -
Взору томному покой,
Общей грустью тупит терние
Память родины святой!
Вей же песней усыпительной,
Перелетная метель,
Хлад забвения мирительный
Сердца тлеющего цель.
Между мною и любимого
Безнадежное "прости!".
Не призвать невозвратимого,
Дважды сердцу не цвести.
Хоть порой улыбка нежная
Озарит мои черты,
Это - радуга наснежная
На могильные цветы!</text><name>Осень</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1846</date_from><text>С тайною тоскою,
Смертною тоской,
Я перед тобою,
Светлый ангел мой.
Пусть сияет счастье
Мне в очах твоих,
Полных сладострастья,
Томно-голубых.
Пусть душой тону я
В этой влаге глаз,
Все же я тоскую
За обоих нас.
Пусть журчит струею
Детский лепет твой,
В грудь мою тоскою
Льется он одной.
Не тоской стремленья,
Не святой слезой,
Не слезой моленья -
Грешною хулой.
Тщетно па распятье
Обращен мой взор -
На устах проклятье,
На душе укор.</text><name>С тайною тоскою...</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Душа моя, спрячь всю мою скорбь хоть на время,
Умальте, мои очи, слезных поток бремя;
Перестань жаловаться на несчастье, мой глас;
Позабудь и ты, сердце, кручину на мал час.
Знаю, что вы в несчасти, и то чрез жестоту,
Варварской и несклонной судьбины в долготу.
Будьте в малой роскоши, хоть и все постыли,
И помните, что долго вы счастливы были,</text><name></name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1893</date_from><text>Окно мое высоко над землёю,
Высоко над землёю.
Я вижу только небо с вечернею зарёю,
С вечернею зарёю.
И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю...
И это желание не знаю откуда
Пришло, откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда!
О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает.
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает.
Но плачу без слёз о неверном обете,
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.</text><name>Песня</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1811</date_from><text>Сей старец, что всегда летает,
Всегда приходит, отъезжает,
Везде живет — и здесь и там,
С собою водит дни и веки,
Съедает горы, сушит реки
И нову жизнь дает мирам,
Сей старец, смертных злое бремя,
Желанный всеми, страшный всем,
Крылатый, легкий, словом — время,
Да будет в дружестве твоем
Всегда порукой неизменной
И, пробегая глупый свет,
На дружбы жертвенник священный
Любовь и счастье занесет!</text><name>Сей старец, что всегда летает...</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1956</date_from><text>Еще за деньги
люди держатся,
как за кресты
держались люди
во времена
глухого Керженца,
но вечно
этого не будет.
Еще за властью
люди тянутся,
не зная меры
и цены ей,
но долго
это не останется —
настанут
времена иные.
Еще гоняются
за славою —
охотников до ней
несметно,—
стараясь
хоть бы тенью слабою
остаться на земле
посмертно.
Мне кажется,
что власть и почести —
вода соленая
морская:
чем дольше пить,
тем больше хочется,
а жажда
всё не отпускает.
И личное твое
бессмертие
не в том,
что кто ты,
как ты,
где ты,
а — всех земных племен
соцветие,
созвездие
людей планеты!
С тех пор,
как шар земной наш кружится
сквозь вечность
продолжая мчаться,
великое
людей содружество
впервые
стало намечаться.
Чтоб все —
и белые,
и черные,
и желтые
земного братства —
вошли в широкие,
просторные
края
всеобщего богатства.</text><name>Еще за деньги люди держатся</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Я хочу сообщить хоть немного простых,
Но тобой позабытых истин,
Смысл которых тебе ненавистен...
Будет холодно в доме от комнат пустых,
И на тысячи прочих домов холостых
Будет наше жилище похоже.
Если стужа — мурашки по коже.
Ну, а если июль, ну, а если жара,
Это значит — по стенам над копотью ламп
Будет тени большие бросать мошкара,
Будет хаос...
А я загоню его в ямб.
Буду счастлив. И пронумерую листы.
Ну, а ты? Ну, а ты? Ну, а ты?
Я умру под колесами жизни своей кочевой,
Голос твой мне почудится перед атакой.
Будут сборы в дорогу, и споры, и пар над Невой,
Будет многое множество всячины всякой.
Сквозняков будет столько же, сколько дверей.
Будет хаос...
А я его втисну в хорей.
Буду счастлив. А ты? Отвечай!
Головой не качай.
Я, конечно, не все досказал...
Будет в семечках потный вокзал.
Кипятильник. Слегка недоваренный чай.
Ожиданья.
Но не будет проклятого слова «прощай»...
Ты меня не прощай!
До свиданья!</text><name>Я хочу сообщить хоть немного простых...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1882</date_from><text>Из Альфреда Мюссэ
Ты, бледная звезда, вечернее светило,
В дворце лазуревом своем,
Как вестница встаешь на своде голубом.
Зачем же к нам с небес ты смотришь так уныло?
Гроза умчалася, и ветра шум затих,
Кудрявый лес блестит росою, как слезами,
Над благовонными лугами
Порхает мотылек на крыльях золотых.
Чего же ищет здесь, звезда, твой луч дрожащий?..
Но ты склоняешься, ты гаснешь — вижу я —
С улыбкою бежишь, потупив взор блестящий,
Подруга кроткая моя!
Слезинка ясная на синей ризе ночи,
К холму зеленому сходящая звезда,
Пастух, к тебе подняв заботливые очи,
Ведет послушные стада.
Куда ж стремишься ты в просторе необъятном?
На берег ли реки, чтоб в камышах уснуть,
Иль к морю дальнему направишь ты свой путь
В затишье ночи благодатном,
Чтоб пышным жемчугом к волне упасть на грудь?
О, если умереть должна ты, потухая,
И кудри светлые сокрыть в морских струях,—
Звезда любви, молю тебя я:
Перед разлукою, последний луч роняя,
На миг остановись, помедли в небесах!</text><name>Ты, бледная звезда, вечернее светило...</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1918</date_from><text>...Вы не видали их.
Египта древнего живущих изваяний,
С очами тихими, недвижных и немых.
С челом, сияющим от царственных венчаний.
Но вы не зрели их, не видели меж нами
И теми сфинксами таинственную связь.
Ап. Григорьев
Тема
Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.
Скала и — Пушкин. Тот, кто и сейчас,
Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксе
Не нашу дичь: не домыслы в тупик
Поставленного грека, не загадку,
Но предка: плоскогубого хамита,
Как оспу, перенесшего пески,
Изрытого, как оспою, пустыней,
И больше ничего. Скала и шторм.
В осатаненьи льющееся пиво
С усов обрывов, мысов, скал и кос,
Мелей и миль. И гул, и полыханье
Окаченной луной, как из лохани,
Пучины. Шум и чад и шторм взасос.
Светло как днем. Их озаряет пена.
От этой точки глаз нельзя отвлечь.
Прибой на сфинкса не жалеет свеч
И заменяет свежими мгновенно.
Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.
На сфинксовых губах — соленый вкус
Туманностей. Песок кругом заляпан
Сырыми поцелуями медуз.
Он чешуи не знает на сиренах,
И может ли поверить в рыбий хвост
Тот, кто хоть раз с их чашечек коленных
Пил бившийся как об лед отблеск звезд?
Скала и шторм и — скрытый ото всех
Нескромных — самый странный, самый тихий,
Играющий с эпохи Псамметиха
Углами скул пустыни детский смех...
Вариации
1.Оригинальная
Над шабашем скал, к которым
Сбегаются с пеной у рта,
Чадя, трапезундские штормы,
Когда якорям и портам,
И выбросам волн, и разбухшим
Утопленникам, и седым
Мосткам набивается в уши
Клокастый и пильзенский дым.
Где ввысь от утеса подброшен
Фонтан, и кого-то позвать
Срываются гребни, но — тошно
И страшно, и — рвется фосфат.
Где белое бешенство петель,
Где грохот разостланных гроз,
Как пиво, как жеваный бетель,
Песок осушает взасос.
Что было наследием кафров?
Что дал царскосельский лицей?
Два бога прощались до завтра,
Два моря менялись в лице:
Стихия свободной стихии
С свободной стихией стиха.
Два дня в двух мирах, два ландшафта,
Две древние драмы с двух сцен.
2. Подражательная
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн.
Был бешен шквал. Песком сгущенный,
Кровавился багровый вал.
Такой же гнев обуревал
Его, и, чем-то возмущенный,
Он злобу на себе срывал.
В его устах звучало «завтра»,
Как на устах иных «вчера».
Еще не бывших дней жара
Воображалась в мыслях кафру,
Еще не выпавший туман
Густые целовал ресницы.
Он окунал в него страницы
Своей мечты. Его роман
Вставал из мглы, которой климат
Не в силах дать, которой зной
Прогнать не может никакой,
Которой ветры не подымут
И не рассеют никогда
Ни утро мая, ни страда.
Был дик открывшийся с обрыва
Бескрайный вид. Где огибал
Купальню гребень белогривый,
Где смерч на воле погибал,
В последний миг еще качаясь,
Трубя и в отклике отчаясь,
Борясь, чтоб захлебнуться вмиг
И сгинуть вовсе с глаз. Был дик
Открывшийся с обрыва сектор
Земного шара, и дика
Необоримая рука,
Пролившая соленый нектар
В пространство слепнущих снастей,
На протяженье дней и дней,
В сырые сумерки крушений,
На милость черных вечеров...
На редкость дик, на восхищенье
Был вольный этот вид суров.
Он стал спускаться. Дикий чашник
Гремел ковшом, и через край
Бежала пена. Молочай,
Полынь и дрок за набалдашник
Цеплялись, затрудняя шаг,
И вихрь степной свистел в ушах.
И вот уж бережок, пузырясь,
Заколыхал камыш и ирис,
И набежала рябь с концов.
Но неподернуто свинцов
Посередине мрак лиловый.
А рябь! Как будто рыболова
Свинцовый грузик заскользил,
Осунулся и лег на ил
С непереимчивой ужимкой,
С какою пальцу самолов
Умеет намекнуть без слов:
Вода, мол, вот и вся поимка.
Он сел на камень. Ни одна
Черта не выдала волненья,
С каким он погрузился в чтенье
Евангелья морского дна.
Последней раковине дорог
Сердечный шелест, капля сна,
Которой мука солона,
Ее сковавшая. Из створок
Не вызвать и клинком ножа
Того, чем боль любви свежа.
Того счастливейшего всхлипа,
Что хлынул вон и создал риф,
Кораллам губы обагрив,
И замер на устах полипа.
Мчались звезды. В море мылись мысы.
Слепла соль. И слезы высыхали.
Были темны спальни. Мчались мысли,
И прислушивался сфинкс к Сахаре.
Плыли свечи. И казалось, стынет
Кровь колосса. Заплывали губы
Голубой улыбкою пустыни.
В час отлива ночь пошла на убыль.
Море тронул ветерок с Марокко.
Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.
Плыли свечи. Черновик «Пророка»
Просыхал, и брезжил день на Ганге.
Облако. Звезды. И сбоку —
Шлях и — Алеко.— Глубок
Месяц Земфирина ока —
Жаркий бездонный белок.
Задраны к небу оглобли.
Лбы голубее олив.
Табор глядит исподлобья,
В звезды мониста вперив.
Это ведь кровли Халдеи
Напоминает! Печет,
Лунно; а кровь холодеет.
Ревность? Но ревность не в счет!
Стой! Ты похож на сирийца.
Сух, как скопец-звездочет.
Мысль озарилась убийством.
Мщенье? Но мщенье не в счет!
Тень как навязчивый евнух.
Табор покрыло плечо.
Яд? Но по кодексу гневных
Самоубийство не в счет!
Прянул, и пыхнули ноздри.
Не уходился еще?
Тише, скакун,— заподозрят.
Бегство? Но бегство не в счет!
Цыганских красок достигал,
Болел цингой и тайн не делал
Из черных дырок тростника
В краю воров и виноделов.
Забором крался конокрад,
Загаром крылся виноград,
Клевали кисти воробьи,
Кивали безрукавки чучел,
Но, шорох гроздий перебив,
Какой-то рокот мёр и мучил.
Там мрело море. Берега
Гремели, осыпался гравий.
Тошнило гребни изрыгать,
Барашки грязные играли.
И шквал за Шабо бушевал,
И выворачивал причалы.
В рассоле крепла бечева,
И шторма тошнота крепчала.
Раскатывался балкой гул,
Как баней шваркнутая шайка,
Как будто говорил Кагул
В ночах с очаковскою чайкой.
В степи охладевал закат,
И вслушивался в звон уздечек,
В акцент звонков и языка
Мечтательный, как ночь, кузнечик.
И степь порою спрохвала
Волок, как цепь, как что-то третье,
Как выпавшие удила,
Стреноженный и сонный ветер.
Истлела тряпок пестрота,
И, захладев, как медь безмена,
Завел глаза, чтоб стрекотать,
И засинел, уже безмерный,
Уже, как песнь, безбрежный юг,
Чтоб перед этой песнью дух
Невесть каких ночей, невесть
Каких стоянок перевесть.
Мгновенье длился этот миг,
Но он и вечность бы затмил.</text><name>Тема с вариациями</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1906</date_from><text>Вот она — долинка,
Глуше нет угла,—
Ель моя, елинка!
Долго ж ты жила...
Долго ж ты тянулась
К своему оконцу,
Чтоб поближе к солнцу.
Если б ты видала,
Ель моя, елинка,
Старая старинка,
Если б ты видала
В ясные зеркала,
Чем ты только стала!
На твою унылость
Глядя, мне взгрустнулось.
Как ты вся согнулась,
Как ты обносилась.
И куда ж ты тянешь
Сломанные ветки:
Краше ведь не станешь
Молодой соседки,
Старость не пушинка,
Ель моя, елинка...
Бедная... Подруга!
Пусть им солнце с юга,
Молодым побегам...
Нам с тобой, елинка,
Забытье под снегом.
Лучше забытья мы
Не найдем удела,
Буры стали ямы,
Белы стали ямы,
Нам-то что за дело?
Жить-то, жить-то будем
На завидки людям,
И не надо свадьбы.
Только — не желать бы,
Да еще — не помнить,
Да еще — не думать.</text><name>Ель моя, елинка</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Кто дал тебе совет, закончив счет
побед,
А также и потерь,
Теперь, замкнувши дверь, угреться
и забыться?
Ты этому не верь! Так не случится!
Не спишь?
Не ты один. И ей всю ночь не спится.
Она, полна машин, полна афиш, витрин
И вновь полна мужчин, смеясь не без
причин,
Не спит
Столица.
Ничто не спит во мгле —
Кипит асфальт в котле, кипит вино
в бутылях,
Не спят, летя на крыльях, не спят
в автомобилях,
Не спит огонь в золе.
И зреет на земле
Очередное чудо.
Предугадать его
Имеешь полномочья.
Быть может, оттого
Тебе не спится
Ночью!</text><name>Ночь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Редко
Перечитываем классиков.
Некогда.
Стремительно бегут
Стрелки строго выверенных часиков —
Часики и классики не лгут.
Многое
Порою не по сердцу нам,
А ведь в силах бы из нас любой
Взять бы да, как Добролюбов с Герценом,
И поспорить хоть с самим собой.
Но к лицу ли
Их ожесточенье нам?
...И любой, сомненьями томим,
Нудно, точно Гончаров с Тургеневым,
Препирается с собой самим.</text><name>Классики</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>Не думы гордые вздымают
Страстей исполненную грудь,
Не волны невские мешают
Душе усталой отдохнуть,—
Когда я вдоль реки широкой
Скитаюсь мрачный, одинокой
И взор блуждает по брегам,
Язык невнятное лепечет
И тихо плещущим волнам
Слова прерывистые мечет.
Тогда от мыслей далека
И гордая надежда славы,
И тихоструйная река,
И невский берег величавый;
Тогда не робкая тоска
Бессильным сердцем обладает
И тайный ропот мне внушает...
Тебе понятен ропот сей,
О божество души моей!
Холодной жизнию бесстрастья
Ты знаешь, мне ль дышать и жить?
Ты знаешь, мне ль боготворить
Душой, не созданной для счастья,
Толпы привычные мечты
И дани раболепной службы
Носить кумиру суеты?
Нет! нет! и теплые дни дружбы
И дни горячие любви
К другому сердце приучили:
Другой огонь они в крови,
Другие чувства поселили.
Что счастье мне? Зачем оно?
Не ты ль твердила, что судьбою
Оно лишь робким здесь дано,
Что счастья с пламенной душою
Нельзя в сем мире сочетать,
Что для него мне не дышать...
О, будь благословенна мною!
Оно священно для меня,
Сие пророчество несчастья,
И, как завет его храня,
С каким восторгом сладострастья
Я жду губительного дня
И торжества судьбы коварной!
И, если б ум неблагодарный
На небо возроптал в бедах,
Твое б явленье, ангел милый,
Как дар небес, остановило
Проклятье на моих устах.
Мою бы грудь исполнил снова
Благоговения святого
Целебный взгляд твоих очей,
И снова бы в душе моей
Воскресло силы наслажденье,
И счастья гордое презренье,
И сладостная тишина.
Вот, вот что грудь мою вздымает
И тайный ропот мне внушает!
Вот чем душа моя полна,
Когда я вдоль Невы широкой
Скитаюсь мрачный, одинокой.</text><name>К моей богине</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Движенья акробатов отработаны,
Блестит в лучах прожекторов трико.
Простившись с повседневными заботами,
Под куполом юнцы парят легко.
На этот блеск толпа глядит восторженно.
Сиянья детских глаз не передам.
И на колени капает «морожено»,
Которое разносят по рядам.
Гимнасты голенасты, светло-розовы.
В испуганной оркестром тишине
Они плывут, как рыбы в круглом озере,
И кланяются на песчаном дне.
Но меркнет это царственное зрелище,
Когда выходит рыжий на манеж,
Ногами двигать толком не умеющий,
В широких путах клетчатых одежд.
Мысы штиблет он поправляет палкою,
Приподнимает шляпу-канотье,
Смущает первый ряд улыбкой жалкою...
И вдруг взмывает к звездной высоте.
Блестящие трико такие тусклые!
Куда там акробатам до того,
Кто под лохмотьями скрывает мускулы,
Небрежно прикрывая мастерство.
Легко расправясь с неуклюжей робою,
Он лихо выгибается в дугу...
Приду домой и сам взлететь попробую —
Я тоже неуклюжий. Я смогу!</text><name>Я смогу!</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1888</date_from><text>Великому Князю Сергею Александровичу
Дождь по листам шелестит,
Зноем томящийся сад
Жажду теперь утолит;
Слаще цветов аромат.
Друг, не страшись. Погляди:
Гроз не боятся цветы,
Чуя, как эти дожди
Нужны для их красоты.
С ними и я не боюсь:
Радость мы встретим опять...
Можно ль наш тесный союз
Жизненным грозам порвать?
Счастье не полно без слез;
Небо синей из-за туч,—
Лишь бы блистал среди гроз
Солнышка радостный луч.</text><name>В дождь</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Дробится, и плещет и брызжет волна
Мне в очи соленою влагой;
Недвижно на камне сижу я — полна
Душа безотчетной отвагой.
Валы за валами, прибой и отбой,
И пена их гребни покрыла, —
О, море, кого же мне вызвать на бой,
Изведать воскресшие силы?
Почуяло сердце, что жизнь хороша,
Вы, волны, размыкали горе,
От грома и плеска проснулась луша —
Сродни ей шумящее море!</text><name>Дробится, и плещет и брызжет волна...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1971</date_from><text>Прекрасен мир противоречий,
Он высек искру из кремня.
Он дал мне мысль и чудо речи
И в ход времен включил меня.
Его познанья добрый гений
Мне приоткрыл явлений суть —
Цепь бесконечных превращений
И вечной мысли вечный путь.
В неистребимой тяге к свету
Я сам в себе нашел ответ:
Что для меня покоя нету,
Что мне, как миру, смерти нет.</text><name>Прекрасен мир противоречий...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1859</date_from><text>Сижу да гляжу я всё, братцы, вон в эту сторонку,
Где катятся волны, одна за другой вперегонку.
Волна погоняет волну среди бурного моря,
Что день, то за горем всё новое валится горе.
Сижу я и думаю: что мне тужить за охота,
Коль завтра прогонит заботу другая забота?
Ведь надобно ж место всё новым да новым кручинам
Так что же тужить, коли клин выбивается клином?</text><name>Сижу да гляжу я всё, братцы, вон в эту сторонку...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>"Ученые Грузии нашли золото
в составе крови человека".
(Из журнальной статьи)
Не так давно ученые открыли
Пусть небольшой, но золотой запас.
Они его не в рудниках отрыли,
Они его нашли в крови у нас.
И пусть всего-то малая частица,
Не в этом суть, а суть, наверно, в том,
Что в нашем сердце золото стучится,
И мы весь век живем, как говорится,
Согреты этим золотым огнем.
Мы знаем фразу: "золотые руки!"
Иль, скажем: "Золотая россыпь слов!"
Теперь буквально с помощью науки
Сказать мы вправе: "Золотая кровь!"
И может быть, с момента первородства,
Чем было больше золота в крови,
Тем больше было в людях благородства,
И мужества, и чести, и любви.
И я уверен в том, что у Чапая,
У Фучика, у Зои, у таких,
Кто отдал жизнь, не дрогнув, за других,
Струилась кровь по жилам золотая!
И право, пусть отныне медицина,
Ребят готовя в трудные бои,
Глядит не на процент гемоглобина,
А на проценты золота в крови.
И нет верней проверки на любовь,
На мужество и стойкость до конца.
Где полыхает золотая кровь,
Там бьются настоящие сердца!</text><name>Золотая кровь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1927</date_from><text>Мы с тобою, родная,
Устали как будто,—
Отдохнем же минуту
Перед новой верстой.
Я уверен, родная:
В такую минуту
О таланте своем
Догадался Толстой.
Ты ведь помнишь его?
Сумасшедший старик!
Он ласкал тебя сморщенной,
Дряблой рукою.
Ты в немом сладострастье
Кусала язык
Перед старцем влюбленным,
Под лаской мужскою.
Может, я ошибаюсь,
Может быть, ты ни разу
Не являлась нагою
К тому старику.
Может, Пушкин с тобою
Проскакал по Кавказу,
Пролетел, простирая
Тропу, как строку...
Нет, родная, я прав!
И Толстой и другие
Подарили тебе
Свой талант и тепло.
Я ведь видел, как ты
Пронеслась по России,
Сбросив Бунина,
Скинув седло.
А теперь подо мною
Влюбленно и пылко
Ты качаешь боками,
Твой огонь не погас...
Так вперед же, вперед,
Дорогая кобылка,
Дорогая лошадка
Пегас!</text><name>Мы с тобою, родная...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>На снег-перевал
по кручам дорог
Кавказ-караван
взобрался и лег.
Я снег твой люблю
и в лед твой влюблюсь,
двугорый верблюд,
двугорбый Эльбрус.
Вот мордой в обрыв
нагорья лежат
в сиянье горбы
твоих Эльбружат.
О, дай мне пройти
туда, где светло,
в приют Девяти,
к тебе на седло!
Пролей родники
в походный стакан.
Дай быстрой реки
черкесский чекан!</text><name>На кругозоре</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Наружу -
как пчелы из ульца!
Поймите -
сбежала зима!
...Руками раздвинул бы улицу,
Да жалко сломать дома.
Сегодня вы скажете гордо:
- Бездельник!-
Но я не стыжусь.
Я просто мотаюсь по городу
И солнцу в глаза гляжу.</text><name>Наружу - как пчелы из ульца!..</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Она — растенье водяное
И корни быстрые дает
И населяет голубое,
Ей дорогое царство вод!
Я — кактус! Я с трудом великим
Даю порою корешок,
Я неуклюж и с видом диким
Колол и жег что только мог.
Не шутка ли судьбы пустая?
Судьба, смеясь, сближает нас.
Я — сын песков, ты — водяная.
Тс! тише! то видений час!</text><name>Она — растенье водяное...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Нарядно выстлав дол, взбегая на холмы,
Красуйся, шелести, зеленый океан!
Твой радостный простор мой дух освобождает
От горькой слепоты незнанья моего,
И в полноте восторга сердце постигает
Премудрость Пахаря и Замыслов Его.
Всю горечь дней моих и боль душевных ран,
Поникнув пред Творцом, смиренно забываю,
И с шелестом твоим свой тихий вздох сливаю.
Красуйся, шелести, зеленый океан!
В полдень мы были высоко в горах —
Вместе забыли мы рыночный прах.
Все мы имели: простор впереди,
Гордую веру в груди!
В этот святой, торжествующий час
Мир был наряден и светел — для нас.
Миг торжествующий нас приобщил
Богу живому мечтаний и сил.</text><name>Нарядно выстлав дол, взбегая на холмы...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1808</date_from><text>Сосед соседа звал откушать;
Но умысел другой тут был:
Хозяин музыку любил
И заманил к себе соседа певчих слушать.
Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова,
И у кого что силы стало.
В ушах у гостя затрещало,
И закружилась голова.
"Помилуй ты меня,- сказал он с удивленьем,-
Чем любоваться тут? Твой хор
Горланит вздор!"-
"То правда,- отвечал хозяин с умиленьем,-
Они немножечко дерут;
Зато уж в рот хмельного не берут,
И все с прекрасным поведеньем".
А я скажу: по мне уж лучше пей,
Да дело разумей.</text><name>Музыканты</name><date_to>1808</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1940</date_from><text>Маятник шатается,
полночь настает,
в доме просыпается
весь ночной народ.
Что там зашуршало,
что там зашумело?
Мышка пробежала,
хвостиком задела...
(Никому не видные,
тихонькие днем,
твари безобидные,
ночью мы живем.)
Слышишь сухонький смычок
ти-ри-ри, ти-ри-ри?..
Это я пою, сверчок,—
тири-ри, тири-ри...
В темной щелочке сижу,
скрипку в лапочках держу...
Если вдруг бессонница
одолеет вас,
лишнее припомнится,
страшное подчас,—
слушай тихий скрип смычка —
тири-ри, тири-ри...
Слушай песенку сверчка —
ти-ри-ри, ти-ри-ри...
И тоску постылую
заглушит сверчок —
сны увидишь милые:
пряник и волчок.
Слушай, слушай скрип смычка
ти-ри-ри, ти-ри-ри...
Слушай песенку сверчка —
ти-ри-ри, ти-ри-ри,..</text><name>Полуночная</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Вновь по небу скатилась звезда.
Грустно видеть,
как падают звезды.
Провожаю друзей
В никуда.
В непришедшие зимы и весны.
Провожаю друзей в никуда.
Слава Богу, что ты молода.</text><name>Вновь по небу скатилась звезда...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Я в жаркий полдень разлюбил
Природы сонной колыханье,
И ветра знойное дыханье,
И моря равнодушный пыл.
Вступив на берег меловой,
Рыбак бросает невод свой,
Кирпичной, крепкою ладонью
Пот отирает трудовой.
Но взору, что зеленых глыб
Отливам медным внемлет праздно,
Природа юга безобразна,
Как одурь этих сонных рыб.
Прибоя белая черта,
Шар низкорослого куста,
В ведре с дымящейся водою
Последний, слабый всплеск хвоста!..
Ночь! Скоро ли поглотит мир
Твоя бессонная утроба?
Но длится полдень, зреет злоба,
И ослепителен эфир.</text><name>Я в жаркий полдень разлюбил...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1852</date_from><text>Есть близнецы - для земнородных
Два божества,- то Смерть и Сон,
Как брат с сестрою дивно сходных -
Она угрюмей, кротче он...
Но есть других два близнеца -
И в мире нет четы прекрасней,
И обаянья нет ужасней
Ей предающего сердца...
Союз их кровный, не случайный,
И только в роковые дни
Своей неразрешимой тайной
Обворожают нас они.
И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений -
Самоубийство и Любовь!</text><name>Близнецы</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>А. Жигулину
Если ворон в вышине,
дело, стало быть, к войне.
Чтобы не было войны,
надо ворона убить.
Чтобы ворона убить,
надо ружья зарядить.
А как станем заряжать,
всем захочется стрелять.
Ну а как стрельба пойдет,
пуля дырочку найдет.
Ей не жалко никого,
ей попасть бы хоть в кого,
хоть в чужого, хоть в свово..
Во, и боле ничего.
Во, и боле ничего.
Во, и боле никого.
Кроме ворона того:
стрельнуть некому в него.</text><name>Примета</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Ночной вагон задымленный,
Где спать не удавалось,
И год,
войною вздыбленный,
И голос: "Эй, товарищ!
Хотите покурить?
Давайте говорить!"
(С большими орденами,
С гвардейскими усами.)
- Я сам отсюда родом,
А вы откуда сами?
Я третий год женатый.
А дети у вас есть?-
И капитан усатый
Желает рядом сесть.
- Усы-то у вас длинные,
А лет, наверно, мало.-
И вот пошли былинные
Рассказы и обманы.
Мы не корысти ради
При случае приврем.
Мы просто очень рады
Поговорить про фронт.
- А что нам врать, товарищ,
Зачем нам прибавлять?
Что мы на фронте не были,
Что раны не болят?
Болят они и ноют,
Мешают спать и жить.
И нынче беспокоят.
Давайте говорить.-
Вагон совсем холодный
И век совсем железный,
Табачный воздух плотный,
А говорят - полезный.
Мы едем и беседуем -
Спать не даем соседям.
Товарищ мой негордый,
Обычный, рядовой.
Зато четыре года
Служил на передовой.
Ни разу он, бедняга,
В Москве не побывал,
Зато четыре года
На фронте воевал.
Вот так мы говорили
До самого утра,
Пока не объявили,
Что выходить пора.</text><name>Длинные разговоры</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1859</date_from><text>Я грубой силы - враг заклятый
И не пойму ее никак,
Хоть всем нам часто снится сжатый,
Висящий в воздухе кулак;
Поклонник знанья и свободы,
Я эти блага так ценю,
Что даже в старческие годы,
Быть может, им не изменю;
Хотя б укор понес я в лести
И восхваленьи сильных лиц,
Пред подвигом гражданской чести
Готов повергнуться я ниц;
Мне жить нельзя без женской ласки,
Как миру без лучей весны;
Поэмы, звуки, формы, краски -
Как хлеб насущный мне нужны:
Я посещать люблю те страны,
Где, при победных звуках лир,
С челом венчанным великаны
Царят - Бетховен и Шекспир;
Бродя в лугах иль в темной роще,
Гляжу с любовью на цветы,
И словом - выражусь я проще -
Во мне есть чувство красоты.
Но если так, то я загадка
Для психолога. Почему ж
Когда при мне красно и сладко
Речь поведет чиновный муж
О пользе, о любви к отчизне,
О чести, правде - обо всем,
Что нам так нужно в нашей жизни,
Хоть и без этого живем;
О том, как юным патриотам
Служить примером он готов
По государственным заботам,
По неусыпности трудов;
О том, что Русь в державах значит,
О том, как бог ее хранит,
И вдруг, растроганный, заплачет,-
Меня при этом не тошнит?..</text><name>Тяжелое признание</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Опали берега осенние.
Не заплывайте. Это омут.
А летом озеро — спасение
тем, кто тоскуют или тонут.
А летом берега целебные,
как будто шина, надуваются
ольховым светом и серебряным
и тихо в берегах качаются.
Наверное, это микроклимат.
Услышишь, скрипнула калитка
или колодец журавлиный —
все ожидаешь, что окликнут.
Я здесь и сам живу для отзыва.
И снова сердце разрывается —
дубовый лист, прилипший к озеру,
напоминает Страдивариуса.</text><name>Озеро Свитязь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1850</date_from><text>Воет ветр в степи огромной,
И валится снег.
Там идет дорогой темной
Бедный человек.
В сердце радостная вера
Средь кручины злой,
И нависли тяжко, серо
Тучи над землей.</text><name>Воет ветр в степи огромной...</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1833</date_from><text>Царей потомок Меценат,
Мой покровитель стародавний,
Иные колесницу мчат
В ристалище под пылью славной
И, заповеданной ограды
Касаясь жгучим колесом,
Победной ждут себе награды
И мнят быть равны с божеством.
Другие на свою главу
Сбирают титла знамениты,
Непостоянные квириты
Им предают . . . . . молву.</text><name>Царей потомок Меценат...</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>Кайсыну Кулиеву
Ночь поземкою частой
Заметает поля.
Я пишу тебе: «Здравствуй!»
Офицер Шамиля.
Вьюга зимнюю сказку
Напевает в трубу.
Я прижал по-кавказски
Руку к сердцу и лбу.
Искры святочной ваты
Блещут в тьме голубой...
Верно, в дни Газавата
Мы встречались с тобой.
Тлела ярость былая,
Нас враждой разделя:
Я — солдат Николая,
Ты — мюрид Шамиля.
Но над нами есть выше,
Есть нетленнее свет:
Я не знаю, как пишут
По-балкарски «поэт».
Но не в песне ли сила,
Что открыла для нас:
Кабардинцу — Россию,
Славянину — Кавказ?
Эта сила — не знак ли,
Чтоб, скитаньем ведом,
Заходил ты, как в саклю,
В крепкий северный дом.
И, как Байрон, хромая,
Проходил к очагу...
Пусть дорога прямая
Тонет в рыхлом снегу,—
В очаге, не померкнув,
Пламя льнет к уголькам,
И, как колокол в церкви,
Звонок тонкий бокал.
К утру иней налипнет
На сосновых стенах...
Мы за лирику выпьем
И за дружбу, кунак!</text><name>Ночь поземкою частой...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Зачем слова? В безбрежности лазурной
Эфирных волн созвучные струи
Несут к тебе желаний пламень бурный
И тайный вздох немеющей любви.
И, трепеща у милого порога,
Забытых грез к тебе стремится рой.
Недалека воздушная дорога,
Один лишь миг - и я перед тобой.
И в этот миг незримого свиданья
Нездешний свет вновь озарит тебя,
И тяжкий сон житейского сознанья
Ты отряхнешь, тоскуя и любя.</text><name>Зачем слова? В безбрежности лазурной...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Мне с тобою пьяным весело -
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.
Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?
Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного...
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.</text><name>Мне с тобою пьяным весело...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1904</date_from><text>Е. П. Безобразовой
Веселый, искрометный лед.
Но сердце - ледянистый слиток.
Пусть вьюга белоцвет метет,-
Взревет; и развернет свой свиток.
Срывается: кипит сугроб,
Пурговым кружевом клокочет,
Пургой окуривает лоб,
Завьется в ночь и прохохочет.
Двойник мой гонится за мной;
Он на заборе промелькает,
Скользнет вдоль хладной мостовой
И, удлинившись, вдруг истает.
Душа, остановись - замри!
Слепите, снеговые хлопья!
Вонзайте в небо, фонари,
Лучей наточенные копья!
Отцветших, отгоревших дней
Осталась песня недопета.
Пляшите, уличных огней
На скользких плитах иглы света!</text><name>Отчаянье (Веселый, искрометный лед...)</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1933</date_from><text>Где объявился еж, змее уж там не место
«Вот черт щетинистый! Вот проклятущий бес-то!
Ну, погоди ужо: долг красен платежом!»
Змея задумала расправиться с ежом,
Но, силы собственной на это не имея,
Она пустилася вправлять мозги зверьку,
Хорьку:
«Приятель, погляди, что припасла к зиме я:
Какого крупного ежа!
Вот закусить кем можно плотно!
Одначе, дружбою с тобою дорожа,
Я это лакомство дарю тебе охотно.
Попробуешь, хорек, ежиного мясца,
Ввек не захочешь есть иного!»
Хорьку заманчиво и ново
Ежа испробовать. Бьет у хорька слюнца:
«С какого взять его конца?»
— «Бери с любого!
Бери с любого!—
Советует змея.— С любого, голубок!
Зубами можешь ты ему вцепиться в бок
Иль распороть ему брюшину,
Лишь не зевай!»
Но еж свернулся уж в клубок.
Хорь, изогнувши нервно спину,
От хищной радости дрожа,
Прыжком метнулся на ежа
И напоролся... на щетину.
Змея шипит: «Дави! Дави его! Дави!..
Да что ты пятишься? Ополоумел, что ли?!»
А у хорька темно в глазах от боли
И морда вся в крови.
«Дави сама его!— сказал змее он злобно.—
И ешь сама... без дележа.
Что до меня, то блюдо из ежа,
Мне кажется, не так-то уж съедобно!»
Мораль: враги б давно вонзили в нас клыки,
Когда б от хищников, грозящих нам войною,
Не ограждали нас щетиною стальною
Красноармейские штыки.</text><name>Еж</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Владимир Соловьев
Лежит на месте этом.
Сперва был философ.
А ныне стал шкелетом.
Иным любезен быв,
Он многим был и враг;
Но, без ума любив,
Сам ввергнулся в овраг
Он душу потерял,
Не говоря о теле:
Ее диавол взял,
Его ж собаки съели.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.</text><name>Эпитафия</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1915</date_from><text>Ах, иначе в былые года
Колдовала земля с небесами,
Дива дивные зрелись тогда,
Чуда чудные деялись сами...
Позабыв Золотую Орду,
Пестрый грохот равнины китайской,
Змей крылатый в пустынном саду
Часто прятался полночью майской.
Только девушки видеть луну
Выходили походкою статной,-
Он подхватывал быстро одну,
И взмывал, и стремился обратно.
Как сверкал, как слепил и горел
Медный панцирь под хищной луною,
Как серебряным звоном летел
Мерный клекот над Русью лесною:
"Я красавиц таких, лебедей
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной.
Но еще ни одна не была
Во дворце моем пышном, в Лагоре:
Умирают в пути, и тела
Я бросаю в Каспийское море.
Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?
И порой мне завидна судьба
Парня с белой пастушеской дудкой
На лугу, где девичья гурьба
Так довольна его прибауткой".
Эти крики заслышав, Вольга
Выходил и поглядывал хмуро,
Надевал тетиву на рога
Беловежского старого тура.</text><name>Змей</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой...
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой...
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.</text><name>Майор привез мальчишку на лафете...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>Шуточные</item><item>Сказки</item></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Английская песенка
(Как нужно дразнить обжору)
Робин Бобин Барабек
Скушал сорок человек,
И корову, и быка,
И кривого мясника,
И телегу, и дугу,
И метлу, и кочергу,
Скушал церковь, скушал дом,
И кузницу с кузнецом,
А потом и говорит:
"У меня живот болит!"</text><name>Барабек</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>Еще ко гробу шаг - и, может быть, порой,
Под кровом лар родных, увидя сии строки,
Ты с мыслью обо мне воспомнишь край далекий,
Где, брошен жизни сей бушующей волной,
Ты взора не сводил с звезды своей вожатой
И средь пустынь нагих, презревши бури стон,
Любви и истины искал святой закон
И в мир гармонии парил мечтой крылатой.</text><name></name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1959</date_from><text>Ах, как светло роятся огоньки!
Как мы к земле спешили издалече!
Береговые славные деньки!
Береговые радостные встречи!
Душа матроса в городе родном
Сперва блуждает, будто бы в тумане:
Куда пойти в бушлате выходном,
Со всей тоской, с получкою в кармане?
Он не спешит ответить на вопрос,
И посреди душевной этой смуты
Переживает, может быть, матрос
В суровой жизни лучшие минуты.
И все же лица были бы угрюмы
И моряки смотрели тяжело,
Когда б от рыбы не ломились трюмы,
Когда б сказать пришлось: "Не повезло".</text><name>Возвращение из рейса</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from>1834</date_from><text>Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Как я берег, как я лелеял младость
Моих цветов заветных, дорогих;
Казалось мне, в них расцветала радость,
Казалось мне, любовь дышала в них.
Но в мире мне явилась дева рая,
Прелестная, как ангел красоты,
Венка из роз искала молодая,
И я сорвал заветные цветы.
И мне в венке цветы еще казались
На радостном челе красивее, свежей,
Как хорошо, как мило соплетались
С душистою волной каштановых кудрей!
И заодно они цвели с девицей!
Среди подруг, средь плясок и пиров,
В венке из роз она была царицей,
Вокруг ее вились и радость и любовь.
В ее очах - веселье, жизни пламень;
Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.
И где ж она?.. В погосте белый камень,
На камне - роз моих завянувший венок.</text><name>Розы</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1853</date_from><text>О, в эти дни - дни роковые,
Дни испытаний и утрат -
Отраден будь для ней возврат
В места, душе ее родные!
Пусть добрый, благосклонный гений
Скорей ведет навстречу к ней
И пусть живых еще друзей,
И столько милых, милых теней!</text><name>О, в эти дни - дни роковые...</name><date_to>1853</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1969</date_from><text>То, что мы зовем душой,
Что, как облако, воздушно
И блестит во тьме ночной
Своенравно, непослушно
Или вдруг, как самолет,
Тоньше колющей булавки,
Корректирует с высот
Нашу жизнь, внося поправки;
То, что с птицей наравне
В синем воздухе мелькает,
Не сгорает на огне,
Под дождем не размокает,
Без чего нельзя вздохнуть,
Ни глупца простить в обиде;
То, что мы должны вернуть,
Умирая, в лучшем виде,—
Это, верно, то и есть,
Для чего не жаль стараться,
Что и делает нам честь,
Если честно разобраться.
В самом деле хороша,
Бесконечно старомодна,
Тучка, ласточка, душа!
Я привязан, ты — свободна.</text><name>То, что мы зовем душой...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1917</date_from><text>Когда октябрьский нам готовил временщик
Ярмо насилия и злобы
И ощетинился убийца-броневик,
И пулеметчик низколобый,—
— Керенского распять!— потребовал солдат,
И злая чернь рукоплескала:
Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,
И сердце биться перестало!
И укоризненно мелькает эта тень,
Где зданий красная подкова;
Как будто слышу я в октябрьский тусклый день:
Вязать его, щенка Петрова!
Среди гражданских бурь и яростных личин,
Тончайшим гневом пламенея,
Ты шел бестрепетно, свободный гражданин,
Куда вела тебя Психея.
И если для других восторженный народ
Венки свивает золотые —
Благословить тебя в далекий ад сойдет
Стопами легкими Россия.</text><name>Когда октябрьский нам готовил временщик...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Силу тяготения земли
первыми открыли пехотинцы -
поняли, нашли, изобрели,
а Ньютон позднее подкатился.
Как он мог, оторванный от практики,
кабинетный деятель, понять
первое из требований тактики:
что солдата надобно поднять.
Что солдат, который страхом мается,
ужасом, как будто животом,
в землю всей душой своей вжимается,
должен всей душой забыть о том.
Должен эту силу, силу страха,
ту, что силы все его берет,
сбросить, словно грязную рубаху.
Встать.
Вскричать "ура".
Шагнуть вперед.</text><name>Сбрасывая силу страха</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>И дум, и дел земных цари,
Часы, ваш лик сияет страшен,
В короне пламенной зари,
На высоте могучих башен,
И взор блюстительный в меди
Горит, неотразимо верной,
И сердце времени в бесчувственной груди
Чуть зыблется приливом силы мерной.
Оживлены чугунною стрелой,
На вас таинственные роки,
И оглашает вещий бой
Земле небесные уроки.
Но блеск, но голос ваш для ветреных племен
Звучит и озаряет даром,
Подобно молнии неведомых письмен,
Начертанных пред Валтасаром.
«Летучее мгновение лови»,
Поет любимцу голос лести:
«В нем золото и ароматы чести,
Последний пир, свидания любви
И наслажденья тайной мести».
И в думе нет, что упований прах
Дыханье времени уносит,
Что каждый маятника взмах
Цветы неверной жизни косит.
Заботно времени шаги считает он
И бой к веселию призывный,
Еще не смолк металла звон,
А где же ты, мечты поклонник дивный?
Окован ли безбрежный океан
Венцом валов,— минутной пеной?
Детям ли дней дался победный сан
Над волей века неизменной?
Безумен клик «хочу — могу».
Вознес Наполеон строптивую десницу,
Сдержать мечтая на бегу
Стремимую веками колесницу...
Она промчалась! Где ж твой меч,
Где прах твой, полубог гордыни?
Твоя молва — оркан пустыни,
Твой след — поля напрасных сеч.
Возникли светлые народов поколенья,
И внемлют о тебе сомнительную речь
С улыбкой хладного презренья.</text><name>Часы</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1967</date_from><text>На каком же меридиане,
На какой из земных широт
Мои помыслы и деянья
Будут пущены в оборот –
Переизданы ли роскошно
Иль на сцене воплощены?
Дознаваться об этом тошно,
Все равно что ловить чины.
Я о будущем не забочусь
И бессмертия не хочу.
Не пристала такая почесть
Ни поэту, ни циркачу.
В узелок свяжу свои вещи,
Продиктую на пленку речь...
Тут бы выразиться похлеще!
Уж куда там душу сберечь!</text><name>Реплика в споре</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>О чем средь ужасов войны
Тоска и траур погребальный?
Куда бегут на звон печальный
Священной Греции сыны?
Давно от слез и крови взмокла
Эллада средь святой борьбы;
Какою ж вновь бедой судьбы
Грозят отчизне Фемистокла?
Чему на шатком троне рад
Тиран роскошного Востока,
За что благодарить пророка
Спешат в Стамбуле стар и млад?
Зрю: в Миссолонге гроб средь храма
Пред алтарем святым стоит,
Весь катафалк огнем блестит
В прозрачном дыме фимиама.
Рыдая, вкруг его кипит
Толпа шумящего народа,-
Как будто в гробе том свобода
Воскресшей Греции лежит,
Как будто цепи вековые
Готовы вновь тягчить ее,
Как будто идут на нее
Султан и грозная Россия...
Царица гордая морей!
Гордись не силою гигантской,
Но прочной славою гражданской
И доблестью своих детей.
Парящий ум, светило века,
Твой сын, твой друг и твой поэт,
Увянул Бейрон в цвете лет
В святой борьбе за вольность грека.
Из океана своего
Текут лета с чудесной силой:
Нет ничего уже, что было,
Что есть, не будет ничего.
Грядой возлягут на твердыни
Почить усталые века,
Их беспощадная рука
Преобратит поля в пустыни.
Исчезнут порты в тьме времен,
Падут и запустеют грады,
Погибнут страшные армады,
Возникнет новый Карфаген...
Но сердца подвиг благородный
Пребудет для души младой
К могиле Бейрона святой
Всегда звездою путеводной.
Британец дряхлый поздних лет
Придет, могильный холм укажет
И гордым внукам гордо скажет:
"Здесь спит возвышенный поэт!
Он жил для Англии и мира,
Был, к удивленью века, он
Умом Сократ, душой Катон
И победителем Шекспира.
Он всё под солнцем разгадал,
К гоненьям рока равнодушен,
Он гению лишь был послушен,
Властей других не признавал.
С коварным смехом обнажила
Судьба пред ним людей сердца,
Но пылкая душа певца
Презрительных не разлюбила.
Когда он кончил юный век
В стране, от родины далекой,
Убитый грустию жестокой,
О нем сказал Европе грек:
"Друзья свободы и Эллады
Везде в слезах в укор судьбы;
Одни тираны и рабы
Его внезапной смерти рады".</text><name>На смерть Бейрона</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1835</date_from><text>Кн. Н. У. * * *
Ты улетаешь, Ангел света,
И свет души уносишь ты,
Но не зальет годами Лета
Тобой зажженные мечты.
А я бы жаждал в тьме забвенья,
В холодной бездне утонуть.
О сердце! Милое виденье
Ты навсегда забудь, забудь!
Запомни сладость первой встречи,
И негой думы полный взор,
И ум чарующие речи,
И голос — ключ певучий гор!
Нет, не падет росой целебной
Слеза прощальная на грудь.
Забудь, о сердце, сон волшебный —
И навсегда забудь, забудь...</text><name>Забудь, забудь</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1916</date_from><text>О. Э. Мандельштаму
Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь.
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих верст.
Я знаю, наш дар — неравен,
Мой голос впервые — тих.
Что вам, молодой Державин,
Мой невоспитанный стих!
На страшный полет крещу Вас:
Лети, молодой орел!
Ты солнце стерпел, не щурясь,
Юный ли взгляд мой тяжел?
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед...
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих лет.</text><name>Никто ничего не отнял!..</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1827</date_from><text>Люби питомца вдохновенья
И гордый ум пред ним склоняй;
Но в чистой жажде наслажденья
Не каждой арфе слух вверяй.
Не много истинных пророков
С печатью власти на челе,
С дарами выспренних уроков,
С глаголом неба на земле.</text><name>Люби питомца вдохновенья...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1953</date_from><text>Самая насущная забота
Всякого труда и ремесла -
Это, чтобы новая работа
Лучше прежней сделана была.
Но бывают в жизни неудачи,
Вещи с незавидною судьбой,
Бледные. И так или иначе
Хуже прежде сделанных тобой.
И начнешь, случается, до срока
Убеждать себя же самого:
"Это положительно не плохо,
Нет, ей-богу, это ничего..."
Будь недолгим это заблужденье,-
Ты вперед, мечта моя, лети!
Новой песни светлое рожденье
Будет мне наградою в пути.
Пусть труднее будет год от года
Добиваться, сидя у стола,
Чтобы наша новая работа
Лучше прежней сделана была.</text><name>Самая насущная забота...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Феликс Кривин</author><date_from></date_from><text>И в декабре не каждый декабрист. Трещит огонь, и
веет летним духом. Вот так сидеть и заоконный свист,
метельный свист ловить привычным ухом.
Сидеть и думать, что вокруг зима, что ветер гнет
прохожих, как солому, поскольку им недостает ума в такую
ночь не выходить из дома.
Подкинуть дров. Пижаму запахнуть. Лениво ложкой
поболтать в стакане. Хлебнуть чайку. В газету
заглянуть - какая там погода в Магадане?
И снова слушать заоконный свист. И задремать - до
самого рассвета.
Ведь в декабре - не каждый декабрист.
Трещит огонь.
У нас в квартире - лето...</text><name>1-13. Негерои</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Подросток! Как по нежному лекалу
Прочерчен шеи робкий поворот.
И первому чекану и закалу
Еще подвергнут не был этот рот.
В ней красота не обрела решенья,
А истина не отлилась в слова.
В ней лишь мольба, и дар, и приношенье.
И утра свет. И неба синева.</text><name>Подросток</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1924</date_from><text>Всплеск удивленья, трепет вдохновенья
Рассудком вылудил железной хватки век:
Людей по цехам этот век рассек —
И вместо задушевного волненья
Профессией повеял человек.
Придет пора и, может быть, остудит
Последки вдохновения у нас,
Житейской сметкою его, как бред, осудит.
И каждый каждого встречать охотней будет
По знакам вывесок, чем по сиянью глаз.
Жизнь и теперь у вывесок в затменье:
Коснется Мозер иль Буре зрачков,—
И, позабыв о грезах, о влюбленье,
У часового мастера в сердцебиенье
Мы склонны слышать только бой часов.
И не опомнимся, не взропщем и не взыщем:
О, неужель для винтиков, гвоздков,
Которых и глазами-то не сыщем,
Мы рождены — вот с этим даром слов,
С лицом, сияющим сознательным величьем,
И с пышным именем властителей миров?
И кривды вывесок, знать, в именах не чаем.
Гордимся духа творческим лучом
Средь косных звезд — и нет, не замечаем,
Как унижением свой мудрый род сечем,
Что человека кличем Кузьмичом,
А чуть звезда — Сатурном величаем.
И может быть, на косность звездных вех
И мы вступили: трепет вдохновенья
Рассудком вылудил железной хватки век,
Людей по цехам этот век рассек,
И вместо задушевного волненья
Профессией повеял человек.</text><name>Всплеск удивленья, трепет вдохновенья...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1907</date_from><text>Ты знаешь край,
где все обильем дышит?
Гр. А.К. Толстой
...А знаешь край, где хижины убоги,
Где голод шлет людей на тяжкий грех,
Где вечно скорбь, где лица вечно строги,
Где отзвучал давно здоровый смех
И где ни школ, ни доктора, ни книги,
Но где - вино, убийство и... вериги?..</text><name>А знаешь край?..</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1923</date_from><text>Дно - оврага.
Ночь - корягой
Шарящая. Встряски хвой.
Клятв - не надо.
Ляг - и лягу.
Ты бродягой стал со мной.
С койки затхлой
Ночь по каплям
Пить - закашляешься. Всласть
Пей! Без пятен -
Мрак! Бесплатен -
Бог: как к пропасти припасть.
(Час - который?)
Ночь - сквозь штору
Знать - немного знать. Узнай
Ночь - как воры,
Ночь - как горы.
(Каждая из нас - Синай
Ночью...)
10 сентября 1923
Никогда не узнаешь, что жгу, что трачу
- Сердец перебой -
На груди твоей нежной, пустой, горячей,
Гордец дорогой.
Никогда не узнаешь, каких не-наших
Бурь - следы сцеловал!
Не гора, не овраг, не стена, не насыпь:
Души перевал.
О, не вслушивайся! Болевого бреда
Ртуть... Ручьевая речь...
Прав, что слепо берешь. От такой победы
Руки могут - от плеч!
О, не вглядывайся! Под листвой падучей
Сами - листьями мчим!
Прав, что слепо берешь. Это только тучи
Мчат за ливнем косым.
Ляг - и лягу. И благо. О, всё на благо!
Как тела на войне -
В лад и в ряд. (Говорят, что на дне оврага,
Может - неба на дне!)
В этом бешеном беге дерев бессонных
Кто-то насмерть разбит.
Что победа твоя - пораженье сонмов,
Знаешь, юный Давид?</text><name>Овраг</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Роману Гулю
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть и были - только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы -
Может быть и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек,
Знаю - там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова... И тогда начну
Различать в тумане и его страну.</text><name>Нет в России даже дорогих могил...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Фридрих Шиллер</author><date_from>1795</date_from><text>Здравствуй, моя гора с красноватой блещущей высью,
Здравствуй, солнце, чей свет мягко ее озарил!
Вас я приветствую, нивы, тебя, шелестящая липа,
И на упругих ветвях звучный и радостный хор;
Здравствуй и ты, лазурь, объявшая неизмеримо
Бурые склоны горы, темную зелень лесов
И - заодно - меня, кто бежал из темницы домашней
И от избитых речей ищет спасенья в тебе.
Током животворящим твой воздух меня пронимает,
Крепнет мой жаждущий взор в блеске могучих лучей.
Густо в долине цветущей блестят переливные краски,
Но пестротою ничуть не оскорбляется глаз.
Вольно луг расстилает свой пышный ковер, и далеко
В зелени свежей по нем сельская вьется тропа.
Пчелка, жужжа, снует деловито; на клевере красном
Сонно дрожит мотылек, слабым повиснув крылом.
Жгут меня стрелы солнца; в просторах - ни дуновенья,
Трель жаворонка лишь в воздухе ясном журчит.
Вот зашумело в ближних кустах,- качнулись вершины
Ольх, и волна пронеслась по серебристой траве.
Благоуханная ночь обступает меня, и в прохладу
Под восхитительный свод буки густые зовут.
В тайне леса из глаз исчезает ландшафт на мгновенье,
Вьется тропинка змеей, в гору все выше ведя.
Только украдкой свет сквозь решетку листвы проникает,
И, улыбаясь, лазурь блещет порой сквозь нее.
Но разрывается полог внезапно, и проредь лесная
С шумом назад отдает взору сияние дня.
Необозримая даль разливается передо мною,
И, голубея во мгле, мир замыкает гора.
Там, внизу, у подножья горы, ниспадающей круто,
Зеленоватый поток зыблет свои зеркала.
Воздух вокруг меня беспределен; на небо взглянешь -
И помутится в глазах; в бездну заглянешь - замрешь.
Но промеж высоты и бездны, сердцем спокоен,
Путник неспешно идет по безопасной тропе.
Берег богатый с улыбкой бежит ко мне издалека,
Славит живые труды пышно разубранный дол.
Видишь вон те полоски? То межи крестьянских владений,
Кинула пестрый ковер матерь Деметра на них.
Древний закон дружелюбный, начертанный роду людскому,
С дней, как любовь, отлетев, медный покинула век.
Но в размежеванном поле вьет петли, как прежде, тропинка,
То пропадает в лесу, то неуклонно ползет
В гору, полоской мелькая, связующей разъединенных.
Плавно по гладкой реке вниз потянулись плоты.
Слышны на сотни ладов колокольчики стад средь равнины,
Эхом продлен пастуха уединенный напев.
Шумные села венчают поток - то в частый кустарник
Прячутся, то, наклонясь, в бездну глядят с крутизны.
Здесь еще с пашней в соседстве живет человек неразлучно,
И окружают поля сельский домишко его.
Затканы цепкой лозою оконные низкие рамы,
Нежно древесная ветвь бедный шалаш обняла.
Сельский счастливый народ! Порывов бурных не зная,
Весело с полем своим делишь ты скромный удел.
Все помышленья твои ограничены жатвою мирной,
Ровно, как будничный труд, жизнь твоя льется всегда.
Кто ж похищает внезапно картину прелестную? Чуждый
Распространяется дух быстро по чуждым полям.
Обособляется то, что, любя, мешалось недавно,
Равенству прежних времен классы на смену идут.
Вижу перед собой поколенье тополей гордых,
В пышном порядке ряды вдаль протянули они.
Всюду там правильность, всюду там выбор, всюду различье,
Свита почтительных слуг, особняком - властелин.
Дивно светясь, купола возвещают о нем издалека,
Тяжко из чрева скалы башенный город растет.
Из первозданных лесов в пустыню изгнаны фавны,
Но поколенье дало камню высокую жизнь.
Сходится ближе теперь человек с человеком. Теснее
Стал окружающий мир, внутренний - шире, полней.
Глянь, как в огненной схватке кипят упорные силы;
Чем напряженней их спор, тем будет крепче союз.
Тысячу рук оживляет единый дух, и ревниво
В тысяче верных грудей сердце пылает одно.
Бьется, пылает оно за отеческий край, за уставы
Предков, чьи кости лежат в этой бесценной земле.
Сходят с небес чередою блаженные боги - и ждет их
Сень благолепных жилищ там, за священной чертой.
Каждый является с даром чудесным: всех прежде - Церера
Смертному плуг дарит, якорь приносит Гермес,
Бахус - гроздь винограда, Минерва - отросток оливы,
И боевого коня мощный ведет Посейдон.
Львов в колесницу запрягши, гражданкой вольной въезжает
Матерь Кибела в проем гостеприимных ворот.
Камни святые, познаний рассадники! Нравы смягчая,
Дальним морским островам слали вы семя искусств.
Бодро у этих ворот мудрецы возвещали законы,
Храбрые пылко рвались в бой за пенаты свои.
С этой стены неотрывно вослед уходящим глядели
Матери скорбной толпой, к сердцу младенцев прижав;
После с молитвой они повергались пред алтарями,
Славы, победы прося и возвращенья мужьям.
Вы победили в бою, но назад вернулась лишь слава,
Память о вас бережет красноречивый гранит:
«Путник, придя в Лакедемон, скажи согражданам нашим,
Что полегли мы костьми, как повелел нам закон».
Спите спокойно, друзья! Напоенная вашею кровью,
Блещет олива в цвету, пашня пускает ростки.
Вольно творит ремесло, наслаждаясь плодами усилий,
Встав из речных камышей, бог голубой закивал.
В дерево входит со свистом секира, стонет дриада,
Грузно с вершины горы рушится ствол вековой.
Окрылена рычагом, устремилась глыба с утеса,
В тайные недра земли с лампой нырнул рудокоп.
Мерно и звонко стучит в наковальню молот циклопов,
И под могучей рукой искрами брызжет металл.
Пляшет веретено, золотистым льном обвитое,
С шумом меж нитей тугих носится ткацкий челнок.
Эхо разносит по рейду крик лоцмана; в дальние страны
Ждут отправленья суда с грузом домашних трудов,
Весело тянутся в гавань другие с дарами чужбины,-
Веет нарядный венок на высочайшей из мачт.
Что за кипенье на рынках, исполненных радостной жизни,
Ах, что за смесь языков, странно волнующих слух!
Вот на подмостки купец высыпает богатства земные -
Все, что под знойным лучом Африка произвела,
Что в Аравийском краю вскипает, копится в Фуле,-
И Амалтея добром переполняет свой рог.
Счастие здесь родит детей небесных таланту,
Благоволеньем богов бурно искусства растут,
Жизнью воспроизведенной художник радует взоры,
Камень, ожив под резцом, заговорил по-людски.
Свод рукотворных небес утвержден на столбах ионийских,
В стены свои Пантеон весь заключает Олимп.
Легче летящей Ирисы, стрелы стремительней арка
Круто перенеслась через ревущий поток.
В уединенье мудрец фигуры циркулем чертит:
Дерзок и неутомим, он проникает умом
В силу материи, в дух, в любовь и презренье магнита,
Ловит он в воздухе звук, он разлагает лучи,
В чуде случайностей ищет причины закономерной,
Хочет явлений хаос в стройность и мир привести.
Буквами в голос и плоть облекаются мысли немые,
И говорящий листок с ними плывет сквозь века.
Тает туман заблуждений пред взором, широко раскрытым,
Образы хмурых ночей тонут в сиянье дневном.
Рвет оковы свои человек-счастливец, но вместе
С узами страха, чтоб он повод стыда не порвал,-
«Воли!» - взывает рассудок, «Свободы!» - вторят желанья,-
Бешено рвутся они прочь от природы святой.
Ах, средь бури исчез тот бдительный якорь, который
У побережий держал; волны швыряют пловца
И в беспредельность несут; потерян из виду берег,
Пляшет без мачт и руля челн по горам водяным.
В тучи зарывшись, погасли Медведицы кормчие звезды,
Всюду, куда ни глянь, властвует хаос один.
Правда из речи исчезла, из жизни вера и верность
Скрылись, и ложь на устах клятвой священной звучит.
В крепкие связи сердец, в любовные тайны впускает
Жало свое Сикофант, разъединяет друзей.
Вот пожирающий взгляд вероломство в невинность вперило,
Вот злодеянье своим жгучим укусом мертвит.
Мысли продажные в душах растленных; любовь отрешилась
От благородства, и нет в чувствах свободы былой.
Низкий присвоил обман святые черты твои, Правда,
Он у природы украл лучшие те голоса,
Что неимущее сердце в порывах дружбы открыло;
Честному чувству теперь - выход в безмолвье одном.
Право кичится на пышной трибуне, в лачуге - согласье.
И привиденье - закон - стражем у трона стоит.
Множество лет и столетий мумия существовала,
Обликом ложным своим жизни противостоя,
Но пробудилась природа, могучею медною дланью
Двинула в полый костяк время с нуждой заодно,-
И, уподобясь тигрице, что, клетку стальную разрушив,
Вдруг вспоминает, грозна, сень нумидийских лесов,
Гневно на зло человек ополчился и под остывшим
Пеплом города вновь ищет природы родной.
О, раздвиньтесь же, стены, и дайте пленнику выход,
Вот он, спасенный, бежит в лоно забытых полей.
Где я? Исчезла тропинка. Глубоко зияют ущелья
Передо мной и за мной, переграждая мне путь.
Сзади остались сады, провожатых кустов вереницы,
Скрылся из глаз любой след человеческих рук.
Только материю вижу, откуда росток свой пускает
Жизнь, одичалый базальт ждет чудотворной руки.
С ревом и шумом несется поток по ребрам утесов
И под корнями дерев путь пролагает себе.
Дико и страшно здесь! Одинокий в пустыне воздушной,
Только орел висит, мир с облаками связав.
Здесь ни один ветерок не доносит ко мне на вершину
Отзвука дальних людских радостей или скорбей.
Но неужели один я?- О нет, я с тобою, природа,
Ах, я на сердце твоем - это был только лишь сон;
Грозной картиною жизни мне ужас невольный внушал он,
Рухнула в дол с крутизны мрачная греза моя.
Здесь, на твоем алтаре, очищаются все мои чувства,
И молодеет мой дух, полный веселых надежд.
Цель и намеренья вечно меняет властная воля,
И повторяются век, круговращаясь, дела.
Но, молодая всегда, ты, природа, во всех измененьях
Благочестиво хранишь древний закон красоты.
Все, что тебе доверяет младенец резвый и отрок,
Чистой и верной рукой мужу ты передаешь;
Разные возрасты жизни ты кормишь грудью единой;
И под одной синевой и по одной мураве
Бродят совместно с близкими также и дальние роды.
Видишь - сияет светло солнце Гомера и нам!
Пер. Д.Бродского.</text><name>Прогулка</name><date_to>1795</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Синий май. Заревая теплынь.
Не прозвякнет кольцо у калитки.
Липким запахом веет полынь.
Спит черемуха в белой накидке.
В деревянные крылья окна
Вместе с рамами в тонкие шторы
Вяжет взбалмошная луна
На полу кружевные узоры.
Наша горница хоть и мала,
Но чиста. Я с собой на досуге...
В этот вечер вся жизнь мне мила,
Как приятная память о друге.
Сад полышет, как пенный пожар,
И луна, напрягая все силы,
Хочет так, чтобы каждый дрожал
От щемящего слова "милый".
Только я в эту цветь, в эту гладь,
Под тальянку веселого мая,
Ничего не могу пожелать,
Все, как есть, без конца принимая.
Принимаю - приди и явись,
Все явись, в чем есть боль и отрада...
Мир тебе, отшумевшая жизнь.
Мир тебе, голубая прохлада.</text><name>Синий май. Заревая теплынь...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1943</date_from><text>Зачем рассказывать о том
Солдату на войне,
Какой был сад, какой был дом
В родимой стороне?
Зачем? Иные говорят,
Что нынче, за войной,
Он позабыл давно, солдат,
Семью и дом родной;
Он ко всему давно привык,
Войною научен,
Он и тому, что он в живых,
Не верит нипочем.
Не знает он, иной боец,
Второй и третий год:
Женатый он или вдовец,
И писем зря не ждет...
Так о солдате говорят.
И сам порой он врет:
Мол, для чего смотреть назад,
Когда идешь вперед?
Зачем рассказывать о том,
Зачем бередить нас,
Какой был сад, какой был дом.
Зачем?
Затем как раз,
Что человеку на войне,
Как будто назло ей,
Тот дом и сад вдвойне, втройне
Дороже и милей.
И чем бездомней на земле
Солдата тяжкий быт,
Тем крепче память о семье
И доме он хранит.
Забудь отца, забудь он мать,
Жену свою, детей,
Ему тогда и воевать
И умирать трудней.
Живем, не по миру идем,
Есть что хранить, любить.
Есть, где-то есть иль был наш дом,
А нет — так должен быть!</text><name>Зачем рассказывать о том...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Проснется новое семя,
И вырастет из земли
Цветок новой зари.
Виктор Хара
Зови, гитара,
Греми, гитара:
Они не заткнут
Мне рот!-
Любимец рабочих
Виктор Хара
Последнюю песню
Поет.
В ней столько гнева,
В ней столько жара!
В ней столько
Звенящей души,
Что кажется солнцем
Его гитара
Всем людям
В щемящей тиши.
На переполненном
Стадионе
Нынче
Кровавый матч.
Бесстрашный певец
Палачам разъяренным
Забьет
Свой последний мяч.
- Зови, гитара,
Греми, гитара:
Они не заткнут
Мне рот! -
Запел
Свою дерзкую песню
Хара.
Ее подхватил
Народ.
Солдаты забегали,
Бьют в бессилье,
Ладонью заткнули
Рот.
Гитару разбили,
Руки скрутили,
А он все поет,
Поет...
В нем столько гнева,
В нем столько жара!
Упал
В студеную тьму.
Чилийское солнце
Звенящей гитарой
На миг показалось
Ему.
Зови, гитара,
Греми, гитара!
Пусть камни
Прожжет слеза.
Убийцы повесили
Нашего Хара,
Но песню повесить
Нельзя.
Зови, гитара,
Греми, гитара:
Они не заткнут
Нам рот!
Над крышами
Грозных
Рабочих кварталов
Звенящее солнце
Встает.</text><name>Баллада о звенящем солнце</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1819</date_from><text>Вписавшись в цех зоилов строгих,
Будь и к себе ты судия.
Жуковский пишет для немногих,
А ты для одного себя.</text><name>Вписавшись в цех зоилов строгих...</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1939</date_from><text>(У колодца)
Шел со службы пограничник,
Пограничник молодой.
Подошел ко мне и просит
Угостить его водой.
Я воды достала свежей,
Подала ему тотчас.
Только вижу - пьет он мало,
А с меня не сводит глаз.
Начинает разговоры:
Дескать, как живете здесь?
А вода не убывает -
Сколько было, столько есть.
Не шути напрасно, парень,-
Дома ждут меня дела...
Я сказала: "До свиданья!" -
Повернулась и пошла.
Парень стал передо мною,
Тихо тронул козырек:
- Если можно, не спешите,-
Я напьюсь еще разок.
И ведро с водой студеной
Ловко снял с руки моей.
- Что же, пейте,- говорю я,
Только пейте поскорей.
Он напился, распрямился,
Собирается идти:
- Если можно, пожелайте
Мне счастливого пути.
Поклонился на прощанье,
Взялся за сердце рукой...
Вижу - парень он хороший
И осанистый такой.
И чего - сама не знаю -
Я вздохнула горячо
И сказала почему-то:
- Может, выпьете еще?
Улыбнулся пограничник,
Похвалил мои слова...
Так и пил он у колодца,
Может, час, а может, два.</text><name>Шел со службы пограничник...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1934</date_from><text>Не додумав малой толики
И строки не дочитав,
Засыпает та, что только
Горьковатая мечта.
Месяц кружит над столицей,
Знаменит, как АЭНТЭ,
Этой ночью ей приснится
Седоватый Сервантес.
Он ей скажет, грустный рыцарь,
Опускаясь на постель:
«Как вам спится, что вам снится,
Что вам грустно, мадмазель?»
Лат старинных не имея,
Похудевший от забот,
Ходит в платье Москвошвея
Современный Дон Кихот.
Он вас любит, дорогая,
Но октябрьскою порой
И мечта у вас другая,
И приснится вам другой...
Он уходит, грустный рыцарь,
За веков глухой порог.
На другом конце столицы
Мне не спится той порой.
Я открою дверь. Густея,
Догудят гудки, и вот
Рыцарь в платье Москвошвея
Отправляется в поход.</text><name>Не додумав малой толики...</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>В длинной сказке
Тайно кроясь,
Бьет условный час.
В темной маске
Прорезь
Ярких глаз.
Нет печальней покрывала,
Тоньше стана нет...
— Вы любезней, чем я знала,
Господин поэт!
— Вы не знаете по-русски,
Госпожа моя...
На плече за тканью тусклой,
На конце ботинки узкой
Дремлет тихая змея.</text><name>Сквозь винный хрусталь</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from></date_from><text>В бомбоубежище, в подвале,
нагие лампочки горят...
Быть может, нас сейчас завалит,
Кругом о бомбах говорят...
...Я никогда с такою силой,
как в эту осень, не жила.
Я никогда такой красивой,
такой влюбленной не была.</text><name>Из блокнота сорок первого года</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1894</date_from><text>Глухим путем, неезженным,
На бледном склоне дня
Иду в лесу оснеженном,
Печаль ведет меня.
Молчит дорога странная,
Молчит неверный лес...
Не мгла ползет туманная
С безжизненных небес —
То вьются хлопья снежные
И, мягкой пеленой,
Бесшумные, безбрежные,
Ложатся предо мной.
Пушисты хлопья белые,
Как пчел веселых рой,
Играют хлопья смелые
И гонятся за мной,
И падают, и падают...
К земле все ближе твердь...
Но странно сердце радуют
Безмолвие и смерть.
Мешается, сливается
Действительность и сон,
Все ниже опускается
Зловещий небосклон —
И я иду и падаю,
Покорствуя судьбе,
С неведомой отрадою
И мыслью — о тебе.
Люблю недостижимое,
Чего, быть может, нет...
Дитя мое любимое,
Единственный мой свет!
Твое дыханье нежное
Я чувствую во сне,
И покрывало снежное
Легко и сладко мне.
Я знаю, близко вечное,
Я слышу, стынет кровь...
Молчанье бесконечное...
И сумрак... И любовь.</text><name>Снежные хлопья</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1921</date_from><text>О, как радостно и молодо
Под рабочим взмахом молота!
Ослепляет до слепа
Блеск крестьянского серпа,
Расцвести красно и зелено
Миру волей нашей велено.
На столетия просека
Пролегла для человека.
Серп и молот всем несут
Небывалый праздник - труд.</text><name>О, как радостно и молодо...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1881</date_from><text>Знать, в господнем гневе
Суждено быть тако:
В Петербурге - Плеве,
А в Москве - Плевако!</text><name>К назначению В.К. Плеве</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1864</date_from><text>Дельвиг, Пушкин, Баратынский,
Русской музы близнецы,
С бородою бородинской
Завербованный в певцы,
Ты, наездник, ты, гуляка,
А подчас и Жомини,
Сочетавший песнь бивака
С песнью нежною Парни!
Ты, Языков простодушный,
Наш заволжский соловей,
Безыскусственно послушный
Тайной прихоти своей!
Ваши дружеские тени
Часто вьются надо мной,
Ваших звучных песнопений
Слышен мне напев родной;
Ваши споры и беседы,
Словно шли они вчера,
И веселые обеды
Вплоть до самого утра -
Всё мне памятно и живо.
Прикоснетесь вы меня,
Словно вызовет огниво
Искр потоки из кремня.
Дни минувшие и речи,
Уж замолкшие давно,
В столкновеньи милой встречи
Все воспрянет заодно,-
Дело пополам с бездельем,
Труд степенный, неги лень,
Смех и грусти за весельем
Набегающая тень,
Всё, чем жизни блеск наружный
Соблазняет легкий ум,
Всё, что в тишине досужной
Пища тайных чувств и дум,
Сходит всё благим наитьем
В поздний сумрак на меня,
И событьем за событьем
Льется памяти струя.
В их живой поток невольно
Окунусь я глубоко,-
Сладко мне, свежо и больно,
Сердцу тяжко и легко.</text><name>Поминки</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1894</date_from><text>Мне ненавистен гул гигантских городов,
Противно мне толпы движенье,
Мой дух живет среди лесов,
Где в тишине уединенья
Внемлю я музыке незримых голосов,
Где неустанный бег часов
Не возмущает упоенья,
Где сладко быть среди цветов
И полной чашей пить из родника забвенья.</text><name>Мне ненавистен гул гигантских городов...</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Быстроходная яхта продрала бока,
растянула последние жилки
и влетела в открытое море, пока
от волненья тряслись пассажирки.
У бортов по бокам отросла борода,
бакенбардами пены бушуя,
и сидел, наклонясь над водой, у борта
человек, о котором пишу я.
Это море дрожит полосой теневой,
берегами янтарными брезжит...
О, я знаю другое, и нет у него
ни пристаней, ни побережий.
Там рифы - сплошное бурление рифм,
и, черные волны прорезывая,
несется, бушприт в бесконечность вперив,
тень парохода "Поэзия".
Я вижу - у мачты стоит капитан,
лебедкой рука поднята,
и голос, как в бурю взывающий трос,
и гордый, как дерево, рост.
Вот вцепится яро, зубами грызя
борта парохода, прибой,-
он судно проводит, прибою грозя
выдвинутою губой!
Я счастлив, как зверь, до ногтей, до волос,
я радостью скручен, как вьюгой,
что мне с командиром таким довелось
шаландаться по морю юнгой.
Пускай прокомандует! Слово одно -
готов, подчиняясь приказам,
бросаться с утеса метафор на дно
за жемчугом слов водолазом!
Всю жизнь, до седины у виска,
мечтаю я о потайном.
Как мачта, мечта моя высока:
стать, как и он, капитаном!
И стану! Смелее, на дальний маяк!
Терпи, добивайся, надейся, моряк,
высокую песню вызванивая,
добыть капитанское звание!</text><name>Маяковскому</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>1. Октава
От вздохов папирос вся комната вуалевая...
Свой абрис набросал на книге абажур.
В вазетке на столе тоскует роза палевая,
И ветерок ее колышет весь ажур.
Пугает холодок, а вдохновенье, скаливая,
Зовет меня в леса из копоти конур.
Я плащ беру и верный хлыст,
И чайной розы сонный лист.
2. Газелла
И все мне доносится чайная роза
Зачем тосковала так чайная роза?
Ей в грезах мерещились сестры пунцовые.
Она сожалела их, чайная роза.
Ее обнадежили тучи свинцовые...
О! влага живительна, чайная роза...
Дыханьем поила закаты лиловые
И лепеты сумерек чайная роза...
В груди ее таяли чаянья новые
Их пела случайная чайная роза.</text><name>Под настроеньем чайной розы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1901</date_from><text>Две нити вместе свиты,
Концы обнажены.
То "да" и "нет" не слиты,
Не слиты - сплетены.
Их темное сплетенье
И тесно, и мертво,
Но ждет их воскресенье,
И ждут они его.
Концов концы коснутся -
Другие "да" и "нет"
И "да" и "нет" проснутся,
Сплетенные сольются,
И смерть их будет - Свет.</text><name>Электричество</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1878</date_from><text>Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
Пушкин, "Руслан и Людмила"
I
Спит гордый Рим, одетый мглою,
В тени разросшихся садов;
Полны глубокой тишиною
Ряды немых его дворцов;
Весенней полночи молчанье
Царит на сонных площадях;
Луны капризное сиянье
В речных колеблется струях.
И Тибр, блестящей полосою
Катясь меж темных берегов,
Шумит задумчивой струею
Вдаль убегающих валов.
В руках распятие сжимая,
В седых стенах тюрьмы сырой
Спит христианка молодая,
На грудь склонившись головой.
Бесплодны были все старанья
Ее суровых палачей:
Ни обещанья, ни страданья
Не сокрушили веры в ней.
Бесчеловечною душою
Судьи на смерть осуждена,
Назавтра пред иным судьею
Предстанет в небесах она.
И вот, полна святым желаньем
Всё в жертву небу принести,
Она идет к концу страданья,
К концу тернистого пути...
И снятся ей поля родные,
Шатры лимонов и дубов,
Реки изгибы голубые
И юных лет приютный кров;
И прежних мирных наслаждений
Она переживает дни,-
Но ни тревог, ни сожалений
Не пробуждают в ней они.
На все земное без участья
Она привыкла уж смотреть;
Не нужно ей земного счастья,-
Ей в жизни нечего жалеть:
Полна небесных упований,
Она, без жалости и слез,
Разбила рой земных желаний
И юный мир роскошных грез,-
И на алтарь Христа и Бога
Она готова принести
Всё, чем красна ее дорога,
Что ей светило на пути.
II
Поднявшись гордо над рекою,
Дворец Нерона мирно спит;
Вокруг зеленою семьею
Ряд стройных тополей стоит;
В душистом мраке утопая,
Спокойной негой дышит сад;
В его тени, струей сверкая,
Ключи студеные журчат.
Вдали зубчатой полосою
Уходят горы в небеса,
И, как плащом, одеты мглою
Стоят священные леса.
Всё спит. Один Альбин угрюмый
Сидит в раздумье у окна...
Тяжелой, безотрадной думой
Его душа возмущена.
Враг христиан, патриций славный,
В боях испытанный герой,
Под игом страсти своенравной,
Как раб, поник он головой.
Вдали толпы, пиров и шума,
Под кровом полночи немой,
Всё так же пламенная дума
Сжимает грудь его тоской.
Мечта нескромная смущает
Его блаженством неземным,
Воображенье вызывает
Картины страстные пред ним.
И в полумгле весенней ночи
Он видит образ дорогой,
Черты любимые и очи,
Надежды полные святой.
III
С тех пор, как дева молодая
К нему на суд приведена,
Проснулась грудь его немая
От долгой тьмы глухого сна.
Разврат дворца в душе на время
Стремленья чистые убил,
Но свет любви порока бремя
Мечом карающим разбил;
И, казнь Марии изрекая,
Дворца и Рима гордый сын,
Он сам, того не сознавая,
Уж был в душе христианин.
И речи узницы прекрасной
С вниманьем жадным он ловил,
И свет великий веры ясной
Глубоко корни в нем пустил.
Любовь и вера победили
В нем заблужденья прежних дней
И душу гордую смутили
Высокой прелестью своей.
IV
Заря блестящими лучами
Зажглась на небе голубом,
И свет огнистыми волнами
Блеснул причудливо кругом.
За ним, венцом лучей сияя,
Проснулось солнце за рекой
И, светлым диском выплывая,
Сверкает гордо над землей...
Проснулся Рим. Народ толпами
В амфитеатр, шумя, спешит,
И черни пестрыми волнами
Цирк, полный до верху, кипит;
И в ложе, убранной богато,
В пурпурной мантии своей,
Залитый в серебро и злато,
Сидит Нерон в кругу друзей.
Подавлен безотрадной думой,
Альбин, патриций молодой,
Как ночь, прекрасный и угрюмый,
Меж них сияет красотой.
Толпа шумит нетерпеливо
На отведенных ей местах,
Но - подан знак, и дверь визгливо
На ржавых подалась петлях,-
И, на арену выступая,
Тигрица вышла молодая...
Вослед за ней походкой смелой
Вошла, с распятием в руках,
Страдалица в одежде белой,
С спокойной твердостью в очах.
И вмиг всеобщее движенье
Сменилось мертвой тишиной,
Как дань немого восхищенья
Пред неземною красотой.
Альбин, поникнув головою,
Весь бледный, словно тень, стоял...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вдруг пред стихнувшей толпою
Волшебный голос зазвучал:
V
"В последний раз я открываю
Мои дрожащие уста:
Прости, о Рим, я умираю
За веру в моего Христа!
И в эти смертные мгновенья,
Моим прощая палачам,
За них последние моленья
Несу я к горним небесам:
Да не осудит их Спаситель
За кровь пролитую мою,
Пусть примет их святой Учитель
В свою великую семью!
Пусть светоч чистого ученья
В сердцах холодных он зажжет
И рай любви и примиренья
В их жизнь мятежную прольет!.."
Она замолкла,- и молчанье
У всех царило на устах;
Казалось, будто состраданье
В их черствых вспыхнуло сердцах...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг на арене, пред толпою,
С огнем в очах предстал Альбин
И молвил:- "Я умру с тобою...
О Рим,- и я христианин..."
Цирк вздрогнул, зашумел, очнулся,
Как лес осеннею грозой,-
И зверь испуганно метнулся,
Прижавшись к двери роковой...
Вот он крадется, выступая,
Ползет неслышно, как змея...
Скачок... и, землю обагряя,
Блеснула алая струя...
Святыню смерти и страданий
Рим зверским смехом оскорбил,
И дикий гром рукоплесканий
Мольбу последнюю покрыл.
Глубокой древности сказанье
Прошло седые времена,
И беспристрастное преданье
Хранит святые имена.
Простой народ тепло и свято
Сумел в преданьи сохранить,
Как люди в старину, когда-то,
Умели верить и любить!..</text><name>Христианка</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1889</date_from><text>Мой друг, меня сомненья не тревожат.
Я смерти близость чувствовал давно.
В могиле, там, куда меня положат,
Я знаю, сыро, душно и темно.
Но не в земле - я буду здесь, с тобою,
В дыханьи ветра, в солнечных лучах,
Я буду в море бледною волною
И облачною тенью в небесах.
И будет мне чужда земная сладость
И даже сердцу милая печаль,
Как чужды звездам счастие и радость...
Но мне сознанья моего не жаль,
Покоя жду... Душа моя устала...
Зовет к себе меня природа-мать...
И так легко, и тяжесть жизни спала...
О, милый друг, отрадно умирать!</text><name>Отрада</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1830</date_from><text>Песня
Я затеплю свечу
Воску ярова,
Распаяю кольцо
Друга милова.
Загорись, разгорись,
Роковой огонь,
Распаяй, растопи
Чисто золото.
Без него - для меня
Ты ненадобно;
Без него - на руке,
Камень на сердце.
Что взгляну - то вздохну,
Затоскуюся,
И зальются глаза
Горьким горем слез.
Возвратится ли он?
И весточкой
Оживит ли меня
Безутешную?
Нет надежды в дуще...
Ты рассыпься же
Золотой слезой,
Память милова!
Невредимо, черно
На огне кольцо,
И звенит по столу
Память вечную.</text><name>Кольцо</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Он был так зноен, мой прекрасный день!
И два цветка, два вместе расцвели.
И вместе в темный ствол срастались их стебли,
И были два одно! И звали их - сирень!
Я знала трепет звезд, неповторимый вновь!
(Он был так зноен, мой прекрасный день!)
И знала темных снов, последних снов ступень!..
И были два одно! И звали их - любовь!</text><name>Он был так зноен...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Мои проклятия — обратный лик любви,
В них тайно слышится восторг благословенья,
И ненависть моя спешит, чрез утоленье,
Опять, приняв любовь, зажечь пожар в крови.
Я прокляну тебя за низость обмеленья,
Но радостно мне знать, что мелкая река,
Приняв мой снег и лед, вновь будет глубока,
Когда огонь весны создаст лучи и пенье.
Когда душа в цепях, в душе кричит тоска,
И сердцу хочется к безбрежному приволью.
Чтоб разбудить раба, его я раню болью,
Хоть я душой нежней речного тростника.
Чу, песня пронеслась по вольному раздолью,
Безумный блеск волны, исполненной любви,
Как будто слышен зов: «Живи! Живи! Живи!»
То льды светло звенят, отдавшись водополью.</text><name>Мои проклятия</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1943</date_from><text>Важно с девочками простились,
На ходу целовали мать,
Во все новое нарядились,
Как в солдатики шли играть.
Ни плохих, ни хороших, ни средних...
Все они по своим местам,
Где ни первых нет, ни последних...
Все они опочили там.</text><name>Важно с девочками простились...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1907</date_from><text>Моя любовь — осенний небосвод
Над радостью отпразднованной пира.
Гляди: в краях глубокого потира
Закатных зорь смесился желтый мед
И тусклый мак, что в пажитях эфира
Расцвел луной. И благость темных вод
Творит вино божественных свобод
Причастием на повечерьи мира...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .</text><name>EXIT COR ARDENS[4]</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1883</date_from><text>Я никогда так не был одинок,
Как на груди твоей благоуханной,
Где я постиг невольно и нежданно,
Как наш удел насмешливо-жесток:
Уста к устам, в блаженстве поцелуя,
Ко груди грудь мы негою полны,
А между тем, по-прежнему тоскуя,
Как у врагов, сердца разлучены.
Мы далеки, мы чужды друг для друга:
Душе с душой не слиться никогда,
И наш восторг, как смутный жар недуга,
Как жгучий бред, исчезнет без следа.
Мне за тебя невыразимо грустно,
Ты тихо взор склонила предо мной,
И, нашу боль скрывая неискусно,
Мой бедный друг, как жалки мы с тобой..</text><name>Я никогда так не был одинок...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Спор был бесплодным,
безысходным...
Потом я вышла на крыльцо
умыть безмолвием холодным
разгоряченное лицо.
Глаза опухшие горели,
отяжелела голова,
и жгли мне сердце, а не грели
твои запретные слова.
Все было тихо и студено,
мерцала инея слюда,
на мир глядела удивленно
большая синяя звезда.
Березы стыли в свете млечном,
как дым клубясь над головой,
и на руке моей
колечко
светилось смутной синевой.
Ни шороха не раздавалось,
глухая тишь была в дому...
А я сквозь слезы улыбалась,
сама не зная почему.
Светало небо, голубело,
дышало, на землю сойдя...
А сердце плакало и пело...
И пело...
Бог ему судья!</text><name>Спор был бесплодным...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>Как мальчик кудрявый, резва,
Нарядна, как бабочка летом;
Значенья пустого слова
В устах ее полны приветом.
Ей нравиться долго нельзя:
Как цепь ей несносна привычка,
Она ускользнет, как змея,
Порхнет и умчится, как птичка.
Таит молодое чело
По воле — и радость и горе.
В глазах — как на небе светло,
В душе ее темно, как в море!
То истиной дышит в ней всё,
То всё в, ней притворно и ложно!
Понять невозможно ее,
Зато не любить невозможно.</text><name>К портрету</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1922</date_from><text>Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,
чуть войдешь в здание:
отобрав с полсотни -
самые важные!-
служащие расходятся на заседания.
Заявишься:
"Не могут ли аудиенцию дать?
Хожу со времени она".-
"Товарищ Иван Ваныч ушли заседать -
объединение Тео и Гукона".
Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
"Через час велели прийти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом".
Через час:
ни секретаря,
ни секретарши нет -
голо!
Все до 22-х лет
на заседании комсомола.
Снова взбираюсь, глядя на ночь,
на верхний этаж семиэтажного дома.
"Пришел товарищ Иван Ваныч?" -
"На заседании
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома".
Взъяренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья дорогой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
"Зарезали!
Убили!"
Мечусь, оря.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
"Оне на двух заседаниях сразу.
В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там".
С волнением не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
"О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!"</text><name>Прозаседавшиеся</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1814</date_from><text>Возьмите меч — я недостоин брани!
Сорвите лавр с чела — он страстью помрачен!
О боги Пафоса, окуйте мощны длани
И робким пленником в постыдный риньте плен!
Я ваш! — и кто не воспылает!
Кому не пишется любовью приговор,
Как длинные она ресницы подымает
И пышет страстью взор!
Когда харитой улыбнется,
Или в ночной тиши
Воздушным призраком несется,
Иль, непреклонная, над чувствами смеется
Обуреваемой души!
О вы, которые здесь прелестьми гордитесь!
Не вам уж более покорствует любовь,
Взгляните на нее и сердцем содрогнитесь:
Она — владычица и смертных и богов!
Ах! пусть бог Фракии мне срамом угрожает
И, потрясая лавр, манит еще к боям, —
Воспитанник побед прах ног ее лобзает
И говорит «прости» торжественным венкам!
Но кто сей юноша блаженный,
Который будет пить дыханье воспаленно
На тающих устах,
Познает мленье чувств в потупленных очах...
И на груди ее воздремлет утомленный?</text><name>Элегия I (Возьмите меч...)</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>О, жизнь без завтрашнего дня!
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей любови
Звезда восходит для меня.
Так незаметно отлетать,
Почти не узнавать при встрече,
Но снова ночь. И снова плечи
В истоме влажной целовать.
Тебе я милой не была,
Ты мне постыл. А пытка длилась,
И как преступница томилась
Любовь, исполненная зла.
То словно брат. Молчишь, сердит.
Но если встретимся глазами -
Тебе клянусь я небесами,
В огне расплавится гранит.</text><name>О, жизнь без завтрашнего дня!..</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1974</date_from><text>Годами когда-нибудь в зале концертном
Мне Брамса сыграют - тоской изойду.
Пастернак
Амстердам, Амстердам,
Черная аорта,
Вам живого не отдам,
Забирайте мертвого.
Тело в ящик погрузив,
В некой "Каравелле",-
А по ящику вблизи
Мы в Москве ревели.
Страшно в городе чужом
Помирать, наверно,
Форточка - и нагишом -
Падать безразмерно.
Вне размера, вне, вовне,
Позевайте - падаль,-
Белый, синий, красный снег
В Амстердаме падал.</text><name>Ойстраху</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1925</date_from><text>За синим морем - корабли,
За синим морем - много неба.
И есть земля -
И нет земли,
И есть хлеба -
И нету хлеба.
В тяжелых лапах короля
Зажаты небо и земля.
За синим морем - день свежей.
Но холод жгут,
Но тушат жары
Вершины светлых этажей,
Долины солнечных бульваров.
Да горе в том, что там и тут
Одни богатые живут.
У нас - особая земля.
И всё у нас - особо как-то!
Мы раз под осень - короля
Спустили любоваться шахтой.
И к черту!
Вместе с королем
Спустили весь наследный дом.
За синим морем - короли.
Туман еще за синим морем.
И к нам приходят корабли
Учиться расправляться с горем.
Привет!
Мы рады научить
Для нужных битв мечи точить!</text><name>Баллада о мечах и хлебе</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1898</date_from><text>Ты не гонись за рифмой своенравной
И за поэзией - нелепости оне:
Я их сравню с княгиней Ярославной,
С зарею плачущей на каменной стене.
Ведь умер князь, и стен не существует,
Да и княгини нет уже давным-давно;
А все как будто, бедная, тоскует,
И от нее не все, не все схоронено.
Но это вздор, обманное созданье!
Слова - не плоть... Из рифм одежд не ткать!
Слова бессильны дать существованье,
Как нет в них также сил на то, чтоб убивать...
Нельзя, нельзя... Однако преисправно
Заря затеплилась; смотрю, стоит стена;
На ней, я вижу, ходит Ярославна,
И плачет, бедная, без устали она.
Сгони ее! Довольно ей пророчить!
Уйми все песни, все! Вели им замолчать!
К чему они? Чтобы людей морочить
И нас, то здесь - то там, тревожить и смущать!
Смерть песне, смерть! Пускай не существует!
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна все-таки тоскует
В урочный час на каменной стене...</text><name>Ты не гонись за рифмой своенравной...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1925</date_from><text>Полон кровью рот мой черный,
Давит глотку потный страх,
Режет грудь мой конь упорный
О колючки на буграх.
А тропа - то ров, то кочка,
То долина, то овраг...
Ну и гонка, ну и ночка...
Грянет выстрел - будет точка,
Дремлет мир - не дремлет враг.
На деревне у молодки
Лебедь - белая кровать.
Не любить, не пить мне водки
На деревне у молодки,
О плетень сапог не рвать
И коней не воровать.
Старый конь мой, конь мой верный,
Ой как громок топот мерный:
В буераках гнут вдали
Вражьи кони - ковыли.
Как орел, летит братишка,
Не гляди в глаза, луна.
Грянет выстрел - будет крышка,
Грянет выстрел - кончен Тришка.
Ветер глух. Бледна луна.
Кровь журчит о стремена.
Дрогнул конь, и ветра рокот
Тонет в травах на буграх.
Конь упал, и громче топот,
Мгла черней, и крепче страх.
Ветер крутит елей кроны,
Треплет черные стога,
Эй, наган, верти патроны,
Прямо в грудь гляди, наган.
И летят на труп вороны,
Как гуляки в балаган.</text><name>Погоня</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1922</date_from><text>Да, да! В слепой и нежной страсти
Переболей, перегори,
Рви сердце, как письмо, на части,
Сойди с ума, потом умри.
И что ж? Могильный камень двигать
Опять придется над собой,
Опять любить и ножкой дрыгать
На сцене лунно-голубой.</text><name>Жизель</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1961</date_from><text>Есть у меня большое преимущество
Пред тем, кто молод только по годам.
Оно — мое отличье и могущество,
Его в обмен на юность не отдам.
Не упущу возможность для сравнения:
Будь шепоток иль слишком громкий стих,
Что — новое, а что — лишь повторение
Ошибок и случайностей былых.
А встретившись со взрослою девчонкою,
Могу, смутив красавицу слегка,
Рассказывать, как я менял пеленки ей,
А если плакала, давал шлепка.
Но это в шутку. Вещи есть серьезнее,
Угадывая гада по лицу,
Я не приму раскаяния позднего,
Чтоб не спалось до смерти подлецу!
А с чувствами хорошими и добрыми
Мне с полувзгляда ясен человек.
Ведь нашими похрустывая ребрами,
Нас брал в объятия двадцатый век.
А все-таки мы не пропали пропадом!
Завидовать потомки будут мне:
Упрямцы с горьким и жестоким опытом
У беспристрастной вечности в цене.</text><name>Опыт</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1857</date_from><text>Я с содроганием смотрел
На эту кость иного века...
И нас такой же ждет удел:
Пройдет и время человека...
Умолкнет славы нашей шум;
Умрут о людях и преданья;
Всё, чем могуч и горд наш ум,
В иные не войдет созданья.
Оледенелою звездой
Или потухнувшим волканом
Помчится, как корабль пустой,
Земля небесным океаном.
И, странствуя между миров,
Воссядет дух мимолетящий
На остов наших городов,
Как на гранит неговорящий...
Так разум в тайнах бытия
Читает нам... Но сердце бьется,
Надежду робкую тая -
Авось он, гордый, ошибется!</text><name>Допотопная кость</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1943</date_from><text>На полу игрушки. В доме тишь.
Мама вяжет. Ты спокойно спишь.
В темно-голубой квадрат окна
Смотрит любопытная луна.
Где-то в небе возникает вдруг
Ровный-ровный, нежный-нежный звук,
Словно деловитая пчела
Песню над цветами завела.
В ясном небе близ луны плывет
Маленький отцовский самолет.
«Спи, сынок!— гудят его винты.—
Чтоб в саду играл спокойно ты,
Чтоб лежали в домике в тылу
Детские игрушки на полу,
Каждый вечер ввысь взлетаю я,
И со мной летят мои друзья!
Вражьи «юнкерсы» еще бомбят
Беззащитных маленьких ребят.
Их глаза незрячие пусты,
Их игрушки кровью залиты!
Чтоб добыть победу, чтоб принесть
Детям счастье, а фашистам месть,—
Чуть настанет вечер, над тобой
Мы летим на Запад, в жаркий бой!..»
В темно-голубой квадрат окна
Смотрит любопытная луна.
На полу игрушки, в доме тишь.
Мама вяжет. Ты спокойно спишь.
Над тобой отцовский самолет
Песню колыбельную поет.</text><name>Колыбельная песня</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Вот в плащах, подобных плащ-палаткам,-
Кто решил <в> такое одевать!-
Чтоб не стать останками остаткам,-
Люди начинают колдовать.
Девушка под поезд- все бывает,-
Тут уж - истери не истери,-
И реаниматор причитает:
"Милая, хорошая, умри!
Что ты будешь делать, век больная,
Если б даже я чего и смог?
И нужна ли ты кому такая -
Без всего, и без обеих ног!"
Выглядел он жутко и космато,
Он старался за нее дышать,-
Потому что врач-реаниматор -
Это значит: должен оживлять!
...Мне не спится и не может спаться -
Не затем, что в мире столько бед:
Просто очень трудно оклематься -
Трудно, так сказать, реаниматься,
Чтоб писать поэмы, а не бред.
Я - из хирургических отсеков,
Из полузапретных катакомб,
Там, где оживляют человеков,-
Если вы слыхали о таком.
Нет подобных боен и в корриде -
Фору дам, да даже сотню фор...
Только постарайтесь в странном виде
Не ходить на красный светофор!</text><name>Вот в плащах, подобных плащ-палаткам...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1939</date_from><text>Пасмурный щегол и шустрый чижик
Зерна щелкают, водою брызжут —
И никак не уживутся вместе
В тесной клетке на одном насесте.
Много перьев красных и зеленых
Потеряли чижик и щегленок,
Так и норовят пустые птицы
За хохлы друг другу ухватиться.
Глупые пичуги! Неужели
Не одно зерно вы в клетке ели,
Не в одной кормушке воду пили?..
Что ж неволю вы не поделили?</text><name>Клетка</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1958</date_from><text>Вдоль моря быстро девочка проходит,
бледнея, розовея и дичась.
В ней все восходит... Что с ней происходит?
В ней возникает женщина сейчас.
Она у моря тапочки снимает,
вступает, словно в музыку, в него,
и все она на свете понимает,
хотя не понимает ничего.
Рассудок трезвый, безрассудства масса,
взгляд из-под чуткой челки через всех
и снова вниз... Все это вместе Маша —
серьезный большеглазый человек.
И у меня пересыхает нёбо,
когда, забыв про чей-то взрослый суд,
мальчишеские тоненькие ноги
ее ко мне беспомощно несут.
Я надеваю трубчатую маску.
Плывет и Маша где-то надо мной.
Я сквозь стекло ищу глазами Машу
среди цветов и крабов, как хмельной.
И вижу я в зеленой толще светлой
над бурою подводною грядой —
колышутся, как беленькие стебли,
мальчишеские ноги под водой.
И я плыву, плыву в подводных чащах,
плыву я, воду ластами кроя,
и я несчастлив от того, что счастлив,
и снова счастлив, что несчастлив я.
Что мне сказать? Пусть не боится мама —
тебе не причиню я, Маша, зла.
Мне от тебя немного надо, Маша,
и очень много — чтобы ты была.
В раздумиях о вечности и смерти,
охваченный надеждой и тоской,
гляжу сквозь твое тоненькое сердце,
как сквозь прозрачный камушек морской.</text><name>Маша</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1915</date_from><text>Послушай! Нельзя же такой безнадежно
суровой,
Неласковой!
Я под этим взглядом, как рабочий на стройке
новой,
Которому: протаскивай!
А мне не протащить печаль сквозь зрачок.
Счастье, как мальчик
С пальчик,
С вершок.
Милая! Ведь навзрыд истомилась ты:
Ну, так оторви
Лоскуток милости
От шуршащего платья любви!
Ведь даже городовой
Приласкал кошку, к его сапогам пахучим
Притулившуюся от вьюги ночной.
А мы зрачки свои дразним и мучим.
Где-то масленица широкой волной
Затопила засохший пост
И кометный хвост
Сметает метлой
С небесного стола крошки скудных звезд.
Хоть один поцелуй. Исподтишечной украдкой,
Как внезапится солнце сквозь серенький день.
Пойми:
За спокойным лицом, непрозрачной облаткой,
Горький хинин тоски!
Я жду, когда рот поцелуем завишнится
И из него косточкой поцелуя выскочит стон,
А рассветного неба пятишница
Уже радужно значит сто.
Неужели же вечно радости объедки?
Навсегда ль это всюдное "бы"?
И на улицах Москвы, как в огромной рулетке,
Мое сердце лишь шарик в руках искусных
судьбы.
И ждать, пока крупье, одетый в черное
и серебро,
Как лакей иль как смерть, все равно быть
может,
На кладбищенское зеро
Этот красненький шарик положит!</text><name>Содержание плюс горечь</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1902</date_from><text>Моя усталость выше гор,
Во рву лежит моя любовь,
И потускневший ищет взор,
Где слезы катятся и кровь.
Моя усталость выше гор,
Не для земли ее труды...
О, темный взор, о, скучный взор,
О, злые, страшные плоды!</text><name>Моя усталость выше гор...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1913</date_from><text>В поднебесье твоего безбурного лица
Не я ль на скаку, встряхнув рукавицей,
Позволил каменной грудью взвиться
Белому соколу с золотого кольца.
Конец девичнику и воле девичьей.
Подшибленная лебедь кличет в крови.
Мой сокол, мой сокол под солнцем с добычей,
Терзай ее трепетную, когти и рви!</text><name>В поднебесье твоего безбурного лица...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1907</date_from><text>Люди видят сады с домами
и море, багровое от заката,
люди видят чаек над морем
и женщин на плоских крышах,
люди видят воинов в латах
и на площади продавцов с пирожками,
люди видят солнце и звезды,
ручьи и светлые речки,
а я везде только и вижу
бледноватые смуглые щеки,
серые глаза под темными бровями
и несравнимую стройность стана,-
так глаза любящих видят
то, что видеть велит им мудрое сердце.</text><name>Люди видят сады с домами...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1945</date_from><text>Пожелай — и останусь навеки
Чабаном на твоем берегу,
Полюблю эти шумные реки,
Эти синие горы в снегу.
Согласись — и в лесные просторы,
В глухариные дебри умчу.
Где-нибудь на Двине, на Печоре
Сам избу для тебя сколочу.
Раем будет мне ельник дремучий...
Хочешь, место сама выбирай.
Но решись, не молчи, не мучай,
Хоть чего-нибудь пожелай.</text><name>Пожелай — и останусь навеки...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1911</date_from><text>Они четой растут, мои нежные,
Мои узкие, мои длинные,
Неподвижные — и мятежные,
Тесносжатые — и невинные…
Прямей свечи,
Желания колючей,
Они — мечи,
Направленные в тучи…</text><name>КИПАРИСЫ</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>День алосиз, лимоннолистный лес
Драприт стволы в туманную тунику.
Я в глушь иду под осени берсез,
Беру грибы и горькую бруснику.
Кто мне сказал, что у меня есть муж
И трижды овесененный ребенок?
Ведь это вздор, ведь это просто чушь!
Ложусь в траву, теряя пять гребенок.
Поет душа под осени берсез,
Надежно ждет и сладко, больно верит,
Что он придет, галантный мой эксцесс,
Меня возьмет и девственно озверит.
И, уталив мой алчущий инстинкт,
Вернет меня к моей бесцельной яви,
Оставив мне незримый гиацинт,
Святее верб и кризантем лукавей.
Иду, иду под осени берсез,
Не находя нигде от грезы места,
И я хочу, чтоб сгинул, чтоб исчез
Тот дом, где я - замужняя невеста!</text><name>БЕРСЕЗ ОСЕННИЙ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1956</date_from><text>Цветы росли в оранжерее.
Их охраняли потолки.
Их корни сытые жирели
и были лепестки тонки.
Им подсыпали горький калий
и множество других солей,
чтоб глаз анютин желто-карий
смотрел круглей и веселей.
Цветы росли в оранжерее.
Им дали света и земли
не потому, что их жалели
или надолго берегли.
Их дарят празднично на память,
но мне - мне страшно их судьбы,
ведь никогда им так не пахнуть,
как это делают сады.
Им на губах не оставаться,
им не раскачивать шмеля,
им никогда не догадаться,
что значит мокрая земля.</text><name>Цветы</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1905</date_from><text>Волновать меня снова и снова -
В этом тайная воля твоя,
Радость ждет сокровенного слова,
И уж ткань золотая готова,
Чтоб душа засмеялась моя.
Улыбается осень сквозь слезы,
В небеса улетает мольба,
И за кружевом тонкой березы
Золотая запела труба.
Так волнуют прозрачные звуки,
Будто милый твой голос звенит,
Но молчишь ты, поднявшая руки
Устремившая руки в зенит.
И округлые руки трепещут,
С белых плеч ниспадают струи,
За тобой в хороводах расплещут
Осенницы одежды свои.
Осененная реющей влагой,
Распустила ты пряди волос.
Хороводов твоих по оврагу
Золотое кольцо развилось.
Очарованный музыкой влаги,
Не могу я не петь, не плясать,
И не могу луга и овраги
Под стопою твоей не сгорать.
С нами, к нам - легкокрылая младость,
Нам воздушная участь дана...
И откуда приходит к нам Радость,
И откуда плывет Тишина?
Что полеты времен и желаний -
Только всплески девических рук -
На земле, на зеленой поляне,
Неразлучный и радостный круг.
И безбурное солнце не будет
Нарушать и гневите Тишину,
И лесная трава не забудет,
Никогда не забудет весну.
И снежники по склонам оврага
Заметут, заровняют края,
Там, где им заповедала влага,
Там, где пляска, где воля твоя.</text><name>ПЛЯСКИ ОСЕННИЕ</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1910</date_from><text>На искусственном острове крутобрегого озера
Кто видал замок с башнями? Кто к нему подплывал?
Или позднею осенью, только гладь подморозило,
Кто спешил к нему ветрово, трепеща за провал?
Кто, к окну приникающий, созерцания пестрого
Не выдерживал разумом – и смеялся навзрыд?
Чей скелет содрогается в башне мертвого острова,
И под замком запущенным кто, прекрасный, зарыт?
Кто насмешливо каялся? Кто возмездия требовал?
Превратился кто в филина? Кто – в летучую мышь?
Полно, полно, то было ли? Может быть, вовсе не было?..
...Завуалилось озеро, зашептался камыш.</text><name>Озеровая баллада</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Месяц гладит камыши
Сквозь сирени шалаши...
Всё - душа, и ни души.
Всё - мечта, всё - божество,
Вечной тайны волшебство,
Вечной жизни торжество.
Лес - как сказочный камыш,
А камыш - как лес-малыш.
Тишь - как жизнь, и жизнь - как тишь.
Колыхается туман -
Как мечты моей обман,
Как минувшего роман...
Как душиста, хороша
Белых яблонь пороша...
Ни души, и всё - душа!</text><name>НОКТЮРН</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1980</date_from><text>Проскакали всю страну,
Да пристали кони - буде!
Я во синем во Дону
Намочил ладони, люди.
Кровушка спеклася
В сапоге от ран,-
Разрезай, Настасья,
Да бросай в бурьян!
Во какой вояка,
И "Георгий" - вот...
Но опять, однако,
Атаман зовет.
Хватит брюхо набивать!
Бают, да и сам я бачу,
Что спешит из рвани рать
Волю забирать казачью.
Снова кровь прольется?
Вот такая суть:
Воли из колодца
Им не зачерпнуть!
Плачут бабы звонко...
Ну, чего ревем!
Волюшка, Настёнка,-
Это ты да дом.
Вновь скакали по степу,
Разом все под атаманом -
То конями на толпу,
То веревкой, то наганом.
Сколь кровь не льется -
Пресный все лиман.
Нет, хочу - с колодца,-
Слышь-ка, атаман!
Знаю, легче пьется
На тугой карман,
Хорошо живется -
Если атаман.
Есть у атамана зуй,
Ну а под зуем - кобыла...
Нет уж, Настенька, разуй,
Да часок чтоб тихо было!
"Зуй, где речь геройска
Против басурман?
Как тебе без войска?"
"Худо, атаман!"
А ведерко бьется
Вольно - вкривь и вкось.
Хлопцы, хлопцы, хлопцы,-
Выудил, небось!
Справная обновка,
Век ее постыль:
Это не винтовка -
Это мой костыль!</text><name>Проскакали всю страну...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1835</date_from><text>Rotta e l'alta Colonna. — Высокая колонна пала (итал.). — Ред.
Прекрасная колонна пала,
И лавр зеленый мой увял;
А лишь об них душа мечтала,
И я, томясь, отрады ждал!
Их не найду, в моем я горе,
В холодных, пламенных странах,
Ни в бурном африканском море,
Ни в светлых Индии волнах.
Надежд моих уж я лишился,
И смерть без жалости взяла
И то, чем в жизни я гордился,
И то, чем жизнь моя цвела.
Обширной областью земною,
Блестящим княжеским венцом,
Несметной золота ценою,
Восточным ярким жемчугом —
Нигде, ничем тоске не можно
Утраты сердца заменить;
В уделе горестном лишь должно
Всю жизнь страдать и слезы лить.
О, наша жизнь, которой сладость
Манит обманчивой красой!
В чем столько лет мы зрели радость,—
Минутой рушится одной.</text><name>Тоска (Прекрасная колонна пала...)</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1855</date_from><text>Внимая ужасам войны,
При каждой новой жертве боя
Мне жаль не друга, не жены,
Мне жаль не самого героя...
Увы! утешится жена,
И друга лучший друг забудет;
Но где-то есть душа одна -
Она до гроба помнить будет!
Средь лицемерных наших дел
И всякой пошлости и прозы
Одни я в мир подсмотрел
Святые, искренние слезы -
То слезы бедных матерей!
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих поникнувших ветвей...</text><name>Внимая ужасам войны...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Ныне уже надлежит, увы! мне умереть:
Мои все скорби цельбы не могут здесь иметь.
Все мое старание, чтоб их облегчити,
Не может как еще их больше растравити.
В скуке, которая всегда меня здесь обдержит,
Могу ли я жить больше? ах! умереть надлежит.
Радости твои, сердце, пропали безвеста:
Ибо Аминта ушла вовсе с сего места.
Но к чему вопить ныне не имея мочи?
Отстать от всего лучше, стратив ее очи.
Без моей милой, в ней же вся мне есть утеха,
Ах! душа моя рвется страстьми без успеха.
Не осталось от моей горячей мне страсти,
Как раскаянье, скука, печаль и напасти.
Во всех моих днех нужных слабость бесконечна
Шлет меня скоро к смерти, что бесчеловечна.
Долгая, можешь ли ты из сердца, Разлука,
Вынять любви всё и память, есть ли ты сторука?
Ах! проклята, в тебе ли мне искать помоги:
Ты мне чинишь, ты, ныне смертны налоги.
Ты отняла Аминту, разговоров сладость,
Ласковые приветы и всю мою радость.
Но она в моем сердце вся есть с красотою,
К умноженью печалей в мысли есть со мною.</text><name>Ныне уже надлежит, увы! мне умереть...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1920</date_from><text>Модели, учебники, глобусы, звездные карты и кости,
И ржавая бронза курганов, и будущих летчиков бой...
Будь смелым, и добрым. Ты входишь, как в дом,
во вселенную в гости,
Она ворохами сокровищ сверкает для встречи с тобой.
Не тьма за окном подымалась,
не время над временем стлалось —
Но жадно растущее тельце несли пеленать в паруса.
Твоя колыбель — целый город и вся городская усталость,
Твоя колыбель развалилась — подымем тебя на леса.
Рожденный в годину расплаты, о тех,
кто платил, не печалься.
Расчет платежами был красен:
недаром на вышку ты влез.
Недаром от Волги до Рейна, под легкую музыку вальсов,
Под гром императорских гимнов,
под огненный марш марсельез,
Матросы, ткачи, инженеры, шахтеры,
застрельщики, вестники,
Рабочие люди вселенной друг друга зовут из-за гор,
В содружестве бурь всенародных и в жизни
и в смерти ровесники,-
Недаром, недаром меж вами навек заключен договор.
Так слушай смиренно все правды, обещанные в договоре.
Тебя обступили три века шкафами нечитанных книг.
Ты маленький их барабанщик,
векам выбивающий зорю,
Гремящий по щебню и шлаку и свежий,
как песня, родник.</text><name>На рождение младенца</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Тимпан и звуки флейт и плески вакханалий
Молчанье дальних гор и рощей потрясали.
Движеньем утомлен, я скрылся в мрак дерев;
А там, раскинувшись на мягкий бархат мхов,
У грота темного, вакханка молодая
Покоилась, к руке склонясь, полунагая.
По жаркому лицу, по мраморной груди
Луч солнца, тень листов скользили, трепетали;
С аканфом и плющом власы ее спадали
На кожу тигрову, как резвые струи;
Там тирс изломанный, там чаша золотая...
Как дышит виноград на персях у нея,
Как алые уста, улыбкою играя,
Лепечут, полные томленья и огня!
Как тихо всё вокруг! лишь слышны из-за дали
Тимпан и звуки флейт и плески вакханалий...</text><name>Вакханка</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Вторые сутки
Хлещет дождь.
И птиц как будто
Ветром вымело.
А ты по-прежнему
Поешь,—
Не знаю,
Как тебя по имени.
Тебя не видно —
Так ты мал.
Лишь ветка
Тихо встрепенется...
И почему в такую хмарь
Тебе так весело поется?</text><name>В саду</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from></date_from><text>Ночь тиха, по тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
В ясли тихие с улыбкой
В ясли тихие глядят.
Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник.
И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран:
К ней несут цари востока
Злато, смирну и ладан.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>В столичном немолкнущем гуде,
Подобном падению вод,
Я слышу, как думают люди,
Идущие взад и вперед.
Проходит народ молчаливый,
Но даже сквозь уличный шум
Я слышу приливы, отливы
Весь мир обнимающих дум.</text><name>В столичном немолкнущем гуде...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1938</date_from><text>Когда-то в юности крылатой,
Которой сердцу не избыть,
Через восходы и закаты
С веретена бежала нить.
Прошли года, и на страницы
Ложится солнце в поздний час...
Коль есть в них золота крупицы,
Пускай сверкнут они для вас.
Здесь сердце билось и сгорело,
Стремя в грядущее полет.
Все, что от книги,- потускнело,
Все, что от жизни,- то живет!</text><name>Надпись на книге</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Мне рваные брюки
Сегодня приснились,
Взгрустнул я: заплата нужна.
Но Муза тогда надо мной наклонилась,
И вот что сказала она:
"Ты молод,
И помощь мою не отбрасывай.
За всех вас болея душой,
Я брюки чинила поэту Некрасову
И опыт имею большой.
Не каждому
С песнями жить припеваючи,
Не каждому - море любви.
Некрасов был гений,
А ты начинающий...
Терпи, мой хороший, терпи!"</text><name>Мне рваные брюки...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Е. П. Иванову
Плачет ребенок. Под лунным серпом
Тащится по полю путник горбатый.
В роще хохочет над круглым горбом
Кто-то косматый, кривой и рогатый.
В поле дорога бледна от луны.
Бледные девушки прячутся в травы.
Руки, как травы, бледны и нежны.
Ветер колышет их влево и вправо.
Шепчет и клонится злак голубой.
Пляшет горбун под луною двурогой.
Кто-то зовет серебристой трубой.
Кто-то бежит озаренной дорогой.
Бледные девушки встали из трав.
Подняли руки к познанью, к молчанью.
Ухом к земле неподвижно припав,
Внемлет горбун ожиданью, дыханью.
В роще косматый беззвучно дрожит.
Месяц упал в озаренные злаки.
Плачет ребенок. И ветер молчит.
Близко труба. И не видно во мраке.</text><name>Плачет ребенок...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Когда-нибудь, порою скуки,
Бродя очами по листам,
Где сердца радости и муки
Я бескорыстно славил вам,
Где жаром страсти небывалой
Я песни сонные живил,
Когда мне чувств недоставало,
А ум и в ум не приходил,—
Над безобразными строками
Вы бегло вспомните о мне,
Поэте, созданном лишь вами
В непоэтической стране.
Прошу стихи мои улыбкой,
Их не читая, наградить:
В них музы нет, не может быть,
Они написаны ошибкой.
Теперь прощайте — бог дороги
Пусть вас покоит и хранит
И лошадей чухонских ноги
Проворным бегом одарит;
Не видя туч, не слыша грома,
Стрелой неситесь по полям
И будьте веселы, как дома,—
А впрочем, как угодно вам!</text><name>Эпилог (Когда-нибудь, порою скуки...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1946</date_from><text>Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.</text><name>Гамлет</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from>1933</date_from><text>Тоскую, как тоскуют звери,
Тоскует каждый позвонок,
И сердце — как звонок у двери,
И кто-то дернул за звонок.
Дрожи, пустая дребезжалка,
Звони тревогу, дребезжи...
Пора на свалку! И не жалко
При жизни бросить эту жизнь...
Прощай и ты, Седая Муза,
Огонь моих прощальных дней,
Была ты музыкою музык
Душе измученной моей!
Уж не склоняюсь к изголовью,
Твоих я вздохов не ловлю,—
И страшно молвить: ни любовью,
Ни ненавистью не люблю!</text><name>Тоскую, как тоскуют звери...</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>Альфонс садится на коня;
Ему хозяин держит стремя.
"Сеньор, послушайтесь меня:
Пускаться в путь теперь не время,
В горах опасно, ночь близка,
Другая вента далека.
Останьтесь здесь: готов вам ужин;
В камине разложен огонь;
Постеля есть - покой вам нужен,
А к стойлу тянется ваш конь".
- "Мне путешествие привычно
И днем и ночью - был бы путь,-
Тот отвечает,- неприлично
Бояться мне чего-нибудь.
Я дворянин,- ни чорт, ни воры
Не могут удержать меня,
Когда спешу на службу я".
И дон Альфонс коню дал шпоры,
И едет рысью. Перед ним
Одна идет дорога в горы
Ущельем тесным и глухим.
Вот выезжает он в долину;
Какую ж видит он картину?
Кругом пустыня, дичь и голь,
А в стороне торчит глаголь,
И на глаголе том два тела
Висят. Закаркав, отлетела
Ватага черная ворон,
Лишь только к ним подъехал он.
То были трупы двух гитанов,
Двух славных братьев-атаманов,
Давно повешенных и там
Оставленных в пример ворам.
Дождями небо их мочило,
А солнце знойное сушило,
Пустынный ветер их качал,
Клевать их ворон прилетал.
И шла молва в простом народе,
Что, обрываясь по ночам,
Они до утра на свободе
Гуляли, мстя своим врагам.
Альфонсов конь всхрапел и боком
Прошел их мимо, и потом
Понесся резво, легким скоком,
С своим бесстрашным седоком.</text><name>Альфонс садится на коня...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1966</date_from><text>Кто тише старика,
Попавшего в больницу,
В окно издалека
Глядящего на птицу?
Кусты ему видны,
Прижатые к киоску.
Висят на нем штаны
Больничные в полоску.
Бухгалтером он был
Иль стекла мазал мелом?
Уж он и сам забыл,
Каким был занят делом.
Сражался в домино
Иль мастерил динамик?
Теперь ему одно
Окно, как в детстве пряник.
И дальний клен ему
Весь виден, до прожилок,
Быть может, потому,
Что дышит смерть в затылок.
Вдруг подведут черту
Под ним, как пишут смету,
И он уже - по ту,
А дерево - по эту!</text><name>Старик</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1834</date_from><text>Есть что-то знакомое, близкое мне
В пучине воздушной, в небесном огне;
Звезды полуночной таинственный свет
От духа родного несет мне привет.
Огромную слышу ли жалобу бурь,
Когда умирают и день и лазурь,
Когда завывает и ломится лес,-
Я так бы и ринулся в волны небес.
Донельзя постыли мне тина и прах;
Мне там в золотых погулять бы полях:
Туда призывают и ветер и гром,
Перун прилетает оттуда послом.
Туман бы распутать мне в длинную нить,
Да плащ бы широкий из сизого свить,
Предаться бы вихрю несытой душой,
Средь туч бы лететь под безмолвной луной!
Все дале и дале, и путь бы простер
Я в бездну, туда - за сафирный шатер!
О, как бы нырял в океане светил!
О, как бы себя по Вселенной разлил!</text><name>Родство со стихиями</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Любовь проходит.
Боль проходит.
И ненависти вянут гроздья.
Лишь равнодушье -
Вот беда -
Застыло, словно глыба льда.</text><name>Любовь проходит...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Она прошла по лестнице крутой
С таким запасом сил неистощимых,
Что было все вокруг нее тщетой,-
И только ног высоких легкий вымах.
Она прошла, когда была жара,
С таким запасом сил, которых нету
У силы расщепленного ядра,
Испепелить готового планету.
Она прошла с таким запасом сил,
Таща ребенка через три ступени,
Что стало ясно - мир, который был,
Пребудет вечно, в славе и цветенье.</text><name>Лестница</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1866</date_from><text>Не может быть! не может быть!
Она жива!.. сейчас проснется...
Смотрите: хочет говорить,
Откроет глазки, улыбнется,
Меня увидит, обоймет
И, вдруг поняв, что плач мой значит,
Ласкаясь, нежно мне шепнет:
"Какой смешной! о чем он плачет!.."
Но нет!.. лежит... тиха, нема,
Недвижна...</text><name>Не может быть! не может быть!..</name><date_to>1866</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Приобретают остроту,
Как набирают высоту,
Дичают, матереют,
И где-то возле сорока
Вдруг прорывается строка,
И мысль становится легка.
А слово не стареет.
И поздней славы шепоток
Немного льстив, слегка жесток,
И, словно птичий коготок,
Царапает, не раня.
Осенней солнечной строкой
Приходит зрелость и покой,
Рассудка не туманя.
И платят позднею ценой:
"Ах, у него и чуб ржаной!
Ах, он и сам совсем иной,
Чем мы предполагали!"
Спасибо тем, кто нам мешал!
И счастье тем, кто сам решал,-
Кому не помогали!</text><name>Зрелость</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1918</date_from><text>Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
- Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! -
Сказать еще? - Златого утра краше!
Сказать еще? - Один во всей вселенной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша.
Друг, разрешите мне на лад старинный
Сказать любовь, нежнейшую на свете.
Я Вас люблю.- В камине воет ветер.
Облокотясь - уставясь в жар каминный -
Я Вас люблю. Моя любовь невинна.
Я говорю, как маленькие дети.
Друг! Все пройдет! Виски в ладонях сжаты,
Жизнь разожмет! - Младой военнопленный,
Любовь отпустит вас, но - вдохновенный -
Всем пророкочет голос мой крылатый -
О том, что жили на земле когда-то
Вы - столь забывчивый, сколь незабвенный!</text><name>КОМЕДЬЯНТ</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1863</date_from><text>(Ответ писавшему «Братское слово»,
«Колокол», No. 171)
Мой друг, твой голос молодой
Отводит душу, сердце греет,
И призрак пал передо мной,
И дух уныния слабеет.
А есть с чего сойти с ума
Или утратить силу веры —
Так зверств и подлостей чума
Россией властвует без меры.
И вот пришло на память мне —
Как в старину, никем не знаем,
Бывал, спасаясь в тишине,
Отшельник адом искушаем:
Из тьмы углов, из черной мглы,
Из-за полуночной завесы —
И отвратительны и злы —
Его смущать являлись бесы,
А он крепился и мужал,
И призрак верой побеждал.
Мой друг, твой голос молодой
Отводит душу, сердце греет,
И призрак пал передо мной,
И дух уныния слабеет.
И верю, верю я в исход
И в паше светлое спасенье,
В эемлевладеющий народ
И в молодое поколенье.
И верю я — невдалеке
Грядет, грядет иная доля,—
И крепко держится в руке
Одна хоругвь — «Земля и Воля».</text><name>Сим победиши</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Быстро дни недели пролетели,
Протекли меж пальцев, как вода,
Потому что есть среди недели
Хитрое колесико - Среда.
Понедельник, Вторник очень много
Нам сулят,- неделя молода.
А в Четверг она уж у порога.
Поворотный день ее - Среда.
Есть колеса дня, колеса ночи.
Потому и годы так летят.
Помни же, что путь у нас короче
Тех путей, что намечает взгляд.</text><name>Быстро дни недели пролетели...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Карамзин</author><date_from>1792</date_from><text>Что может быть тебя святее,
О Милость, дщерь благих небес?
Что краше в мире, что милее?
Кто может без сердечных слез,
Без радости и восхищенья,
Без сладкого в крови волненья
Взирать на прелести твои?
Какая ночь не озарится
От солнечных твоих очей?
Какой мятеж не укротится
Одной улыбкою твоей?
Речешь — и громы онемеют;
Где ступишь, там цветы алеют
И с неба льется благодать.
Любовь твои стопы лобзает
И нежной Матерью зовет;
Любовь тебя на трон венчает
И скиптр в десницу подает.
Текут, текут земные роды,
Как с гор высоких быстры воды,
Под сень державы твоея.
Блажен, блажен народ, живущий
В пространной области твоей!
Блажен певец, тебя поющий
В жару, в огне души своей!
Доколе Милостию будешь,
Доколе права не забудешь,
С которым человек рожден;
Доколе гражданин довольный
Без страха может засыпать
И дети — подданные вольны
По мыслям жизнь располагать,
Везде Природой наслаждаться,
Везде наукой украшаться
И славить прелести твои;
Доколе злоба, дщерь Тифона,
Пребудет в мрак удалена
От светло-золотого трона;
Доколе правда не страшна
И чистый сердцем не боится
В своих желаниях открыться
Тебе, владычице души;
Доколе всем даешь свободу
И света не темнишь в умах;
Пока доверенность к народу
Видна во всех твоих делах,—
Дотоле будешь свято чтима,
От подданных боготворима
И славима из рода в род.
Спокойствие твоей державы
Ничто не может возмутить;
Для чад твоих нет большей славы,
Как верность к Матери хранить.
Там трон вовек не потрясется,
Где он любовию брежется
И где на троне — ты сидишь.</text><name>К Милости</name><date_to>1792</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Люблю деревню я и лето:
И говор вод, и тень дубров,
И благовоние цветов;
Какой душе не мило это?
Быть так, прощаю комаров!
Но признаюсь — пустыни житель,
Покой пустынный в ней любя,
Комар двуногий, гость-мучитель,
Нет, не прощаю я тебя!</text><name>Люблю деревню я и лето...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>По дороге идут богомолки,
Под ногами полынь да комли.
Раздвигая щипульные колки,
На канавах звенят костыли.
Топчут лапти по полю кукольни,
Где-то ржанье и храп табуна,
И зовет их с большой колокольни
Гулкий звон, словно зык чугуна.
Отряхают старухи дулейки,
Вяжут девки косницы до пят.
Из подворья с высокой келейки
На платки их монахи глядят.
На вратах монастырские знаки:
"Упокою грядущих ко мне",
А в саду разбрехались собаки,
Словно чуя воров на гумне.
Лижут сумерки золото солнца,
В дальних рощах аукает звон...
По тени от ветлы-веретенца
Богомолки идут на канон.</text><name>По дороге идут богомолки...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1911</date_from><text>Тяжелый сумрак дрогнул и, растаяв,
Чуть оголил фигуры труб и крыш.
Под четкий стук разбуженных трамваев
Встречает утро заспанный Париж.
И утомленных подымает властно
Грядущий день, всесилен и несыт.
Какой-то свет тупой и безучастный
Над пробужденным городом разлит.
И в этом полусвете-полумраке
Кидает день свой неизменный зов.
Как странно всем, что пьяные гуляки
Еще бредут из сонных кабаков.
Под крик гудков бессмысленно и глухо
Проходит новый день - еще один!
И завтра будет нищая старуха
Его искать средь мусорных корзин.
А днем в Париже знойно иль туманно,
Фабричный дым, торговок голоса,-
Когда глядишь, то далеко и странно,
Что где-то солнце есть и небеса.
В садах, толкаясь в отупевшей груде,
Кричат младенцы сотней голосов,
И женщины высовывают груди,
Отвисшие от боли и родов.
Стучат машины в такт неторопливо,
В конторах пишут тысячи людей,
И час за часом вяло и лениво
Показывают башни площадей.
По вечерам, сбираясь в рестораны,
Мужчины ждут, чтоб опустилась тьма,
И при луне, насыщены и пьяны,
Идут толпой в публичные дома.
А в маленьких кафе и на собраньях
Рабочие бунтуют и поют,
Чтоб завтра утром в ненавистных зданьях
Найти тяжелый и позорный труд.
Блуждает ночь по улицам тоскливым,
Я с ней иду, измученный, туда,
Где траурно-янтарным переливом
К себе зовет пустынная вода.
И до утра над Сеною недужной
Я думаю о счастье и о том,
Как жизнь прошла бесслезно и ненужно
В Париже непонятном и чужом.</text><name>Париж</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1884</date_from><text>Когда, заботами иль злобой дня волнуем,
На твой горячий поцелуй
Не отвечаю я таким же поцелуем,-
Не упрекай и не ревнуй!
Любовь моя давно чужда мечты веселой,
Не грезит, но зато не спит,
От нужд и зол тебя спасая, как тяжелый,
Ударами избитый щит.
Не изменю тебе, как старая кольчуга
На старой рыцарской груди;
В дни беспрерывных битв она вернее друга,
Но от нее тепла не жди!
Не изменю тебе; но если ты изменишь
И, оклеветанная вновь,
Поймешь, как трудно жить, ты вспомнишь,
ты оценишь
Мою холодную любовь.</text><name>Холодная любовь</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Я - год назад - сказал: "Я буду!"
Год отсверкал, и вот - я есть!
Среди друзей я зрил Иуду,
Но не его отверг, а - месть.
"Я одинок в своей задаче!" -
Презренно я провозгласил.
Они пришли ко мне, кто зрячи,
И, дав восторг, не дали сил.
Нас стало четверо, но сила
Моя, единая, росла.
Она поддержки не просила
И не мужала от числа.
Она росла в своем единстве,
Самодержавна и горда,-
И, в чаровом самоубийстве,
Шатнулась в мой шатер орда...
От снегоскалого гипноза
Бежали двое в тлен болот;
У каждого в плече заноза,-
Зане болезнен беглых взлет.
Я их приветил: я умею
Приветить всё,- бож
. Привет!
Лети, голубка, смело к змею!
Змея, обвей орла в ответ!</text><name>ЭПИЛОГ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>Люблю иль нет,- легка мне безнадежность:
Пусть никогда не буду я твоим,
А все-таки порой такая нежность
В твоих глазах, как будто я любим.
Не мною жить, не мной страдать ты будешь,
И я пройду как тень от облаков;
Но никогда меня ты не забудешь,
И не замрет в тебе мой дальний зов.
Приснилась нам неведомая радость,
И знали мы во сне, что это сон...
А все-таки мучительная сладость
Есть для тебя и в том, что я - не он.</text><name>Люблю иль нет,- легка мне безнадежность...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому, что я с севера, что ли.
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи -
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
Шаганэ ты моя, Шаганэ.</text><name>Шаганэ ты моя, Шаганэ!..</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>Военные</item><item>Сказки</item></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>(Старая-престарая сказка)
Часть первая
Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил.
По-турецки говорил,-
Крокодил, Крокодил Крокодилович!
А за ним-то народ
И поёт и орёт:
- Вот урод так урод!
Что за нос, что за рот!
И откуда такое чудовище?
Гимназисты за ним,
Трубочисты за ним,
И толкают его.
Обижают его;
И какой-то малыш
Показал ему шиш,
И какой-то барбос
Укусил его в нос.-
Нехороший барбос, невоспитанный.
Оглянулся Крокодил
И барбоса проглотил.
Проглотил его вместе с ошейником.
Рассердился народ,
И зовёт, и орёт:
- Эй, держите его,
Да вяжите его,
Да ведите скорее в полицию!
Он вбегает в трамвай,
Все кричат:- Ай-ай-ай!-
И бегом,
Кувырком,
По домам,
По углам:
- Помогите! Спасите! Помилуйте!
Подбежал городовой:
- Что за шум? Что за вой?
Как ты смеешь тут ходить,
По-турецки говорить?
Крокодилам тут гулять воспрещается.
Усмехнулся Крокодил
И беднягу проглотил,
Проглотил с сапогами и шашкою.
Все от страха дрожат.
Все от страха визжат.
Лишь один
Гражданин
Не визжал,
Не дрожал -
Это доблестный Ваня Васильчиков.
Он боец,
Молодец,
Он герой
Удалой:
Он без няни гуляет по улицам.
Он сказал: - Ты злодей.
Пожираешь людей,
Так за это мой меч -
Твою голову с плеч!-
И взмахнул своей саблей игрушечной.
И сказал Крокодил:
- Ты меня победил!
Не губи меня, Ваня Васильчиков!
Пожалей ты моих крокодильчиков!
Крокодильчики в Ниле плескаются,
Со слезами меня дожидаются,
Отпусти меня к деточкам, Ванечка,
Я за то подарю тебе пряничка.
Отвечал ему Ваня Васильчиков:
- Хоть и жаль мне твоих крокодильчиков,
Но тебя, кровожадную гадину,
Я сейчас изрублю, как говядину.
Мне, обжора, жалеть тебя нечего:
Много мяса ты съел человечьего.
И сказал крокодил:
- Всё, что я проглотил,
Я обратно отдам тебе с радостью!
И вот живой
Городовой
Явился вмиг перед толпой:
Утроба Крокодила
Ему не повредила.
И Дружок
В один прыжок
Из пасти Крокодила
Скок!
Ну от радости плясать,
Щеки Ванины лизать.
Трубы затрубили,
Пушки запалили!
Очень рад Петроград -
Все ликуют и танцуют,
Ваню милого целуют,
И из каждого двора
Слышно громкое "ура".
Вся столица украсилась флагами.
Спаситель Петрограда
От яростного гада,
Да здравствует Ваня Васильчиков!
И дать ему в награду
Сто фунтов винограду,
Сто фунтов мармеладу,
Сто фунтов шоколаду
И тысячу порций мороженого!
А яростного гада
Долой из Петрограда:
Пусть едет к своим крокодильчикам!
Он вскочил в аэроплан,
Полетел, как ураган,
И ни разу назад не оглядывался,
И домчался стрелой
До сторонки родной,
На которой написано: "Африка".
Прыгнул в Нил
Крокодил,
Прямо в ил
Угодил,
Где жила его жена Крокодилица,
Его детушек кормилица-поилица.
Часть вторая
Говорит ему печальная жена:
- Я с детишками намучилась одна:
То Кокошенька Лелёшеньку разит,
То Лелёшенька Кокошеньку тузит.
А Тотошенька сегодня нашалил:
Выпил целую бутылочку чернил.
На колени я поставила его
И без сладкого оставила его.
У Кокошеньки всю ночь был сильный жар:
Проглотил он по ошибке самовар,-
Да, спасибо, наш аптекарь Бегемот
Положил ему лягушку на живот.-
Опечалился несчастный Крокодил
И слезу себе на брюхо уронил:
- Как же мы без самовара будем жить?
Как же чай без самовара будем пить?
Но тут распахнулися двери,
В дверях показалися звери:
Гиены, удавы, слоны,
И страусы, и кабаны,
И Слониха-
Щеголиха,
Стопудовая купчиха,
И Жираф -
Важный граф,
Вышиною с телеграф,-
Всё приятели-друзья,
Всё родня и кумовья.
Ну соседа обнимать,
Ну соседа целовать:
- Подавай-ка нам подарочки заморские!
Отвечает Крокодил:
- Никого я не забыл,
И для каждого из вас
Я подарочки припас!
Льву -
Халву,
Мартышке -
Коврижки,
Орлу -
Пастилу,
Бегемотику -
Книжки,
Буйволу - удочку,
Страусу - дудочку,
Слонихе - конфет,
А слону - пистолет...
Только Тотошеньке,
Только Кокошеньке
Не подарил
Крокодил
Ничегошеньки.
Плачут Тотоша с Кокошей:
- Папочка, ты нехороший:
Даже для глупой Овцы
Есть у тебя леденцы.
Мы же тебе не чужие,
Мы твои дети родные,
Так отчего, отчего
Ты нам не привёз ничего?
Улыбнулся, засмеялся Крокодил:
- Нет, проказники, я вас не позабыл:
Вот вам ёлочка душистая, зелёная,
Из далёкой из России привезённая,
Вся чудесными увешана игрушками,
Золочёными орешками, хлопушками.
То-то свечки мы на ёлочке зажжём.
То-то песенки мы елочке споём:
"Человечьим ты служила малышам.
Послужи теперь и нам, и нам, и нам!"
Как услышали про ёлочку слоны,
Ягуары, павианы, кабаны,
Тотчас за руки
На радостях взялись
И вкруг ёлочки
Вприсядку понеслись.
Не беда, что, расплясавшись, Бегемот
Повалил на Крокодилицу комод,
И с разбегу круторогий Носорог
Рогом, рогом зацепился за порог.
Ах, как весело, как весело Шакал
На гитаре плясовую заиграл!
Даже бабочки упёрлися в бока,
С комарами заплясали трепака.
Пляшут чижики и зайчики в лесах,
Пляшут раки, пляшут окуни в морях,
Пляшут в поле червячки и паучки,
Пляшут божии коровки и жучки.
Вдруг забили барабаны,
Прибежали обезьяны:
- Трам-там-там! Трам-там-там!
Едет к нам Гиппопотам.
- К нам -
Гиппопотам?!
- Сам -
Гиппопотам?!
- Там -
Гиппопотам?!*
Ах, какое поднялось рычанье,
Верещанье, и блеянье, и мычанье:
- Шутка ли, ведь сам Гиппопотам
Жаловать сюда изволит к нам!
Крокодилица скорее убежала
И Кокошу и Тотошу причесала.
А взволнованный, дрожащий Крокодил
От волнения салфетку проглотил.
* Некоторые думают, будто Гиппопотам
и Бегемот - одно и то же. Это неверно.
Бегемот - аптекарь, а Гиппопотам - царь.
А Жираф,
Хоть и граф,
Взгромоздился на шкаф.
И оттуда
На верблюда
Вся посыпалась посуда!
А змеи
Лакеи
Надели ливреи,
Шуршат по аллее,
Спешат поскорее
Встречать молодого царя!
И Крокодил на пороге
Целует у гостя ноги:
- Скажи, повелитель, какая звезда
Тебе указала дорогу сюда?
И говорит ему царь:- Мне вчера донесли обезьяны.
Что ты ездил в далёкие страны,
Где растут на деревьях игрушки
И сыплются с неба ватрушки,
Вот и пришёл я сюда о чудесных игрушках послушать
И небесных ватрушек покушать.
И говорит Крокодил:
- Пожалуйте, ваше величество!
Кокоша, поставь самовар!
Тотоша, зажги электричество!
И говорит Гиппопотам:
- О Крокодил, поведай нам,
Что видел ты в чужом краю,
А я покуда подремлю.
И встал печальный Крокодил
И медленно заговорил:
- Узнайте, милые друзья,
Потрясена душа моя,
Я столько горя видел там,
Что даже ты, Гиппопотам,
И то завыл бы, как щенок,
Когда б его увидеть мог.
Там наши братья, как в аду -
В Зоологическом саду.
О, этот сад, ужасный сад!
Его забыть я был бы рад.
Там под бичами сторожей
Немало мучится зверей,
Они стенают, и зовут,
И цепи тяжкие грызут,
Но им не вырваться сюда
Из тесных клеток никогда.
Там слон - забава для детей,
Игрушка глупых малышей.
Там человечья мелюзга
Оленю теребит рога
И буйволу щекочет нос,
Как будто буйвол - это пёс.
Вы помните, меж нами жил
Один весёлый крокодил...
Он мой племянник. Я его
Любил, как сына своего.
Он был проказник, и плясун,
И озорник, и хохотун,
А ныне там передо мной,
Измученный, полуживой,
В лохани грязной он лежал
И, умирая, мне сказал:
"Не проклинаю палачей,
Ни их цепей, ни их бичей,
Но вам, предатели друзья,
Проклятье посылаю я.
Вы так могучи, так сильны,
Удавы, буйволы, слоны,
Мы каждый день и каждый час
Из наших тюрем звали вас
И ждали, верили, что вот
Освобождение придёт,
Что вы нахлынете сюда,
Чтобы разрушить навсегда
Людские, злые города,
Где ваши братья и сыны
В неволе жить обречены!"-
Сказал и умер.
Я стоял
И клятвы страшные давал
Злодеям людям отомстить
И всех зверей освободить.
Вставай же, сонное зверьё!
Покинь же логово своё!
Вонзи в жестокого врага
Клыки, и когти, и рога!
Там есть один среди людей -
Сильнее всех богатырей!
Он страшно грозен, страшно лют,
Его Васильчиков зовут.
И я за голову его
Не пожалел бы ничего!
Ощетинились зверюги и, оскалившись, кричат:
- Так веди нас за собою на проклятый Зоосад,
Где в неволе наши братья за решётками сидят!
Мы решётки поломаем, мы оковы разобьём,
И несчастных наших братьев из неволи мы спасём.
А злодеев забодаем, искусаем, загрызём!
Через болота и пески
Идут звериные полки,
Их воевода впереди,
Скрестивши руки на груди.
Они идут на Петроград,
Они сожрать его хотят,
И всех людей,
И всех детей
Они без жалости съедят.
О бедный, бедный Петроград!
Часть третья
Милая девочка Лялечка!
С куклой гуляла она
И на Таврической улице
Вдруг увидала Слона.
Боже, какое страшилище!
Ляля бежит и кричит.
Глядь, перед ней из-под мостика
Высунул голову Кит.
Лялечка плачет и пятится,
Лялечка маму зовёт...
А в подворотне на лавочке
Страшный сидит Бегемот.
Змеи, шакалы и буйволы
Всюду шипят и рычат.
Бедная, бедная Лялечка!
Беги без оглядки назад!
Лялечка лезет на дерево,
Куклу прижала к груди.
Бедная, бедная Лялечка!
Что это там впереди?
Гадкое чучело-чудище
Скалит клыкастую пасть,
Тянется, тянется к Лялечке,
Лялечку хочет украсть.
Лялечка прыгнула с дерева,
Чудище прыгнуло к ней.
Сцапало бедную Лялечку
И убежало скорей.
А на Таврической улице
Мамочка Лялечку ждёт:
- Где моя милая Лялечка?
Что же она не идёт?
Дикая Горилла
Лялю утащила
И по тротуару
Побежала вскачь.
Выше, выше, выше,
Вот она на крыше.
На седьмом этаже
Прыгает, как мяч.
На трубу вспорхнула,
Сажи зачерпнула,
Вымазала Лялю,
Села на карниз.
Села, задремала,
Лялю покачала
И с ужасным криком
Кинулася вниз.
Закрывайте окна, закрывайте двери,
Полезайте поскорее под кровать,
Потому что злые, яростные звери
Вас хотят на части, на части разорвать!
Кто, дрожа от страха, спрятался в чулане,
Кто в собачьей будке, кто на чердаке...
Папа схоронился в старом чемодане,
Дядя под диваном, тётя в сундуке.
Где найдётся такой
Богатырь удалой,
Что побьёт крокодилово полчище?
Кто из лютых когтей
Разъярённых зверей
Нашу бедную Лялечку вызволит?
Где же вы, удальцы,
Молодцы-храбрецы?
Что же вы, словно трусы, попрятались?
Выходите скорей,
Прогоните зверей,
Защитите несчастную Лялечку!
Все сидят, и молчат,
И, как зайцы, дрожат,
И на улицу носа не высунут!
Лишь один гражданин
Не бежит, не дрожит -
Это доблестный Ваня Васильчиков.
Он ни львов, ни слонов,
Ни лихих кабанов
Не боится, конечно, ни капельки!
Они рычат, они визжат,
Они сгубить его хотят,
Но Ваня смело к ним идёт
И пистолетик достаёт.
Пиф-паф!- и яростный Шакал
Быстрее лани ускакал.
Пиф-паф!- и Буйвол наутёк.
За ним в испуге Носорог.
Пиф-паф!- и сам Гиппопотам
Бежит за ними по пятам.
И скоро дикая орда
Вдали исчезла без следа.
И счастлив Ваня, что пред ним
Враги рассеялись как дым.
Он победитель! Он герой!
Он снова спас свой край родной.
И вновь из каждого двора
К нему доносится "ура".
И вновь весёлый Петроград
Ему подносит шоколад.
Но где же Ляля? Ляли нет!
От девочки пропал и след!
Что, если жадный Крокодил
Её схватил и проглотил?
Кинулся Ваня за злыми зверями:
- Звери, отдайте мне Лялю назад!-
Бешено звери сверкают глазами,
Лялю отдать не хотят.
- Как же ты смеешь,- вскричала Тигрица,
К нам приходить за сестрою твоей,
Если моя дорогая сестрица
В клетке томится у вас, у людей!
Нет, ты разбей эти гадкие клетки,
Где на потеху двуногих ребят
Наши родные мохнатые детки,
Словно в тюрьме, за решёткой сидят!
В каждом зверинце железные двери
Ты распахни для пленённых зверей,
Чтобы оттуда несчастные звери
Выйти на волю могли поскорей!
Если любимые наши ребята
К нам возвратятся в родную семью,
Если из плена вернутся тигрята,
Львята с лисятами и медвежата -
Мы отдадим тебе Лялю твою.
Но тут из каждого двора
Сбежалась к Ване детвора:
- Веди нас, Ваня, на врага.
Нам не страшны его рога!
И грянул бой! Война! Война!
И вот уж Ляля спасена.
И вскричал Ванюша:
- Радуйтеся, звери!
Вашему народу
Я даю свободу.
Свободу я даю!
Я клетки поломаю,
Я цепи разбросаю.
Железные решётки
Навеки разобью!
Живите в Петрограде,
В уюте и прохладе.
Но только, Бога ради,
Не ешьте никого:
Ни пташки, ни котёнка,
Ни малого ребёнка,
Ни Лялечкиной мамы,
Ни папы моего!
Да будет пища ваша -
Лишь чай, да простокваша,
Да гречневая каша
И больше ничего.
(Тут голос раздался Кокоши:
- А можно мне кушать калоши?
Но Ваня ответил:- Ни-ни,
Боже тебя сохрани.)
- Ходите по бульварам,
По лавкам и базарам,
Гуляйте где хотите,
Никто вам не мешай!
Живите вместе с нами,
И будемте друзьями:
Довольно мы сражались
И крови пролили!
Мы ружья поломаем,
Мы пули закопаем,
А вы себе спилите
Копыта и рога!
Быки и носороги,
Слоны и осьминоги,
Обнимемте друг друга,
Пойдёмте танцевать!
И наступила тогда благодать:
Некого больше лягать и бодать.
Смело навстречу иди Носорогу -
Он и букашке уступит дорогу.
Вежлив и кроток теперь Носорог:
Где его прежний пугающий рог?
Вон по бульвару гуляет Тигрица
Ляля ни капли её не боится:
Что же бояться, когда у зверей
Нету теперь ни рогов, ни когтей!
Ваня верхом на Пантеру садится
И, торжествуя, по улице мчится.
Или возьмёт оседлает Орла
И в поднебесье летит, как стрела.
Звери Ванюшу так ласково любят,
Звери балуют его и голубят.
Волки Ванюше пекут пироги,
Кролики чистят ему сапоги.
По вечерам быстроглазая Серна
Ване и Ляле читает Жюль Верна,
А по ночам молодой Бегемот
Им колыбельные песни поёт.
Вон вкруг Медведя столпилися детки
Каждому Мишка даёт по конфетке.
Вон, погляди, по Неве по реке
Волк и Ягнёнок плывут в челноке.
Счастливы люди, и звери, и гады,
Рады верблюды, и буйволы рады.
Нынче с визитом ко мне приходил -
Кто бы вы думали?- сам Крокодил.
Я усадил старика на диванчик,
Дал ему сладкого чаю стаканчик.
Вдруг неожиданно Ваня вбежал
И, как родного, его целовал.
Вот и каникулы! Славная ёлка
Будет сегодня у серого Волка.
Много там будет весёлых гостей.
Едемте, дети, туда поскорей!</text><name>Крокодил</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1963</date_from><text>Только голые камни,
Поросшие мохом.
Только клочья тумана
На стланике мокром.
Только грязные сопки
За хмарью суровой.
Только низкое серое
Зданье столовой.
А в столовой,
Над грудами мисок порожних,
Колдовал у картины
Голодный художник.
На картине желтели
Луга и покосы.
Над рекой у затона
Стояли березы.
Баламутя кнутами
Зеленую тину,
Пастухи к водопою
Сгоняли скотину...
Я смотрел на картину...
Ресницы смежались.
И деревья, и люди
Ко мне приближались.
И березы худыми
Руками качали,
И коровы мычали,
И люди кричали.
Заскрипели уключины
Над перевозом,
И запахло травою,
Землею, навозом.</text><name>Художник</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1944</date_from><text>Я свежо доныне помню
Встречу первую с Днепром,
Детской жизни день огромный
Переправу и паром.
За неведомой, студеной
Полосой днепровских вод
Стороною отдаленной
Нам казался берег тот.
И казалось, что прощалась
Навек с матерью родной,
Если замуж выходила
Девка на берег иной...
И не чудо ль был тот случай:
Старый Днепр средь бела дня
Оказался вдруг под кручей
Впереди на полконя.
И, блеснув на солнце боком,
Развернулся он внизу.
Страсть, как жутко и высоко
Стало хлопцу на возу.
Вот отец неторопливо
Заложил в колеса кол
И, обняв коня, с обрыва
Вниз, к воде тихонько свел.
Вот песок с водою вровень
Зашумел под колесом,
И под говор мокрых бревен
Воз взобрался на паром.
И паром, подавшись косо,
Отпихнулся от земли,
И недвижные колеса,
Воз и я — пошли, пошли.
И едва ли сердце знало,
Что оно уже тогда
Лучший срок из жизни малой
Оставляло навсегда.</text><name>У Днепра</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1935</date_from><text>И немножко жутко,
И немножко странно,
Что казалось шуткой,
Оказалось раной.
Что казалось раной,
Оказалось шуткой...
И немножко странно,
И немножко жутко.</text><name>И немножко жутко...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1818</date_from><text>Бессмертною рукой раздавленный зоил,
Позорного клейма ты вновь не заслужил!
Бесчестью твоему нужна ли перемена?
Наш Тацит на тебя захочет ли взглянуть?
Уймись — и прежним ты стихом доволен будь,
Плюгавый выползок из гузна Дефонтена!</text><name>На Каченовского</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Где только есть земля, в которой нас зароют,
Где в небе облака свои узоры ткут,
В свой час цветет весна, зимою вьюги воют,
И отдых сладостный сменяет тяжкий труд.
Там есть картины, мысль, мечтанье, наслажденье,
И если жизни строй и злобен и суров,
То всё же можно жить, исполнить назначенье;
А где же нет земли, весны и облаков?
Но если к этому прибавить то, что было,
Мечты счастливые и встречи прежних лет,
Как друг за дружкою то шло, то проходило,
Такая-то жила, такой-то не был сед;
Как с однолетками мы время коротали,
Как жизни смысл и цель казалися ясней,-
Вы вновь слагаетесь, разбитые скрижали
Полузабывшихся, но не пропавших дней.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1956</date_from><text>М.Бернесу
Я люблю тебя, Жизнь,
Что само по себе и не ново,
Я люблю тебя, Жизнь,
Я люблю тебя снова и снова.
Вот уж окна зажглись,
Я шагаю с работы устало,
Я люблю тебя, Жизнь,
И хочу, чтобы лучше ты стала.
Мне немало дано -
Ширь земли и равнина морская,
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.
В звоне каждого дня,
Как я счастлив, что нет мне покоя!
Есть любовь у меня,
Жизнь, ты знаешь, что это такое.
Как поют соловьи,
Полумрак, поцелуй на рассвете.
И вершина любви -
Это чудо великое - дети!
Вновь мы с ними пройдем,
Детство, юность, вокзалы, причалы.
Будут внуки потом,
Всё опять повторится сначала.
Ах, как годы летят,
Мы грустим, седину замечая,
Жизнь, ты помнишь солдат,
Что погибли, тебя защищая?
Так ликуй и вершись
В трубных звуках весеннего гимна!
Я люблю тебя, Жизнь,
И надеюсь, что это взаимно!</text><name>Я люблю тебя, Жизнь</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Каждою весною, в тот же самый час,
Солнце к нам в окошко смотрит в первый раз.
Будет, будет время: солнце вновь придет,-
Нас здесь не увидит, а других найдет...
И с терпеньем ровным будет им светить,
Помогая чахнуть и ничем не быть...</text><name>Каждою весною, в тот же самый час...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы...
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли...
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей - сколько? -
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
- Бабушка! - Этот жестокий мятеж
В сердце моем - не от вас ли?..</text><name>Бабушке</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи - люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я все это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но все никуда не деться
От крика: "Евреи, евреи!"
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
"Евреев не убивало!
Все воротились живы!"</text><name>Про евреев</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1842</date_from><text>Я сорвал ветку кипариса
С могилы женщины святой,
И слезы теплые лилися,
И дух исполнился мольбой.
И тень ее на помощь звал я,
И, изнывая в скорби, ей
Тревожно тайну поверял я
Любви тоскующей моей.
И, преклоняясь над могилой,
Молил, чтоб из страны иной
Мою любовь благословила
Она невидимой рукой.
И скорби сердца улеглися;
Я веры тайной полон был,
И тихо ветку кипариса
Я в книгу эту положил.</text><name>Я сорвал ветку кипариса...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1939</date_from><text>Третий день идут с востока тучи,
Набухая черною грозой.
Пробормочет гром — и снова мучит
Землю тяжкий, беспощадным зной,
Да взбегают на песок колючий
Волны слюдяною чередой.
Тают клочья медленного дыма...
Хоть бы капля на сухой ковыль,
Хоть бы ветер еле уловимый
Сдвинул в складки плавленую стыль!
Ничего... Гроза проходит мимо,
А на языке огонь и пыль.
Босиком па скомканной шинели,
С головой, обритой наголо,
Он сидит. Усы заиндевели,
Брови нависают тяжело.
А глаза уставились без цели
В синеву, в каспийское стекло.
Перед ним в ушастом малахае
Кадырбай с подругою-домброй.
Скупо струны он перебирает
Высохшей коричневой рукой
И следит, как медленно взбегает
Мутный Каспий на песок тугой.
«Запевай, приятель, песню, что ли!
Поглядишь — и душу бросит в дрожь.
Не могу привыкнуть я к неволе,
Режет глаз мне Каспий, словно нож.
Пой, дружок! В проклятой этой соли
Без души, без песни — пропадешь».
И казах звенящий поднял голос.
Он струился долгим серебром,
Он тянулся, словно тонкий волос,
Весь горящий солнцем. А потом
Сердце у домбры вдруг раскололось,
И широкострунный рухнул гром.
Пел он о верблюдах у колодца,
Облаках и ковыле степей,
О скоте, что на горах пасется,
Бедной юрте, девушке своей.
Пел о том, что и кумыс не льется,
Если ты изгнанник и кедей.
А солдат, на пенные морщины
За день наглядевшись допьяна,
Трубку погасил и в песне длинной
Слушает, как плачется струна,
Как пчелой жужжит про Украину,
Что цветами вишен убрана.
Хата ли в медвяных мальвах снилась,
Тополь ли прохладной тенью лег,—
Сердце задыхалось, торопилось,
Волосы чуть трогал ветерок,
И слеза свинцовая катилась
По усам солдатским на песок.
Уходило солнце, длилось пенье,
Гасла степь, был вечер сух и мглист.
Замер и растаял в отдаленье
Вздох домбры, неповторимо чист,
И в ответ в казармах укрепленья
Трижды зорю проиграл горнист.</text><name>Шевченко на Каспии</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел Хаям.
Тихо розы бегут по полям.
Лунным светом Шираз осиянен,
Кружит звезд мотыльковый рой.
Мне не нравится, что персияне
Держат женщин и дев под чадрой.
Лунным светом Шираз осиянен.
Иль они от тепла застыли,
Закрывая телесную медь?
Или, чтобы их больше любили,
Не желают лицом загореть,
Закрывая телесную медь?
Дорогая, с чадрой не дружись,
Заучи эту заповедь вкратце,
Ведь и так коротка наша жизнь,
Мало счастьем дано любоваться.
Заучи эту заповедь вкратце.
Даже все некрасивое в роке
Осеняет своя благодать.
Потому и прекрасные щеки
Перед миром грешно закрывать,
Коль дала их природа-мать.
Тихо розы бегут по полям.
Сердцу снится страна другая.
Я спою тебе сам, дорогая,
То, что сроду не пел Хаям...
Тихо розы бегут по полям.</text><name>Свет вечерний шафранного края...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Сидел на пристани я ветхой,
Ловя мечтанье тихих струй,
И посылал сухою веткой
Тебе, далекой, поцелуй.
Сидел я долго-долго-долго
От всех вдали и в тишине,
Вдруг ты, пластичная как Волга,
Прошла по правой стороне.
Мы увидались бессловесно,
Мы содрогнулись — каждый врозь.
Ты улыбалась мне прелестно,
Я целовал тебя насквозь.
И я смотрел тебе вдогонку,
Пока не скрылась ты в лесу,
Подобно чистому ребенку,
С мечтою: «все перенесу»...
День засыпал, поля морозя
С чуть зеленеющей травой...
Ты вновь прошла, моя Предгрозя,
И вновь кивала головой.</text><name>На пристани</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1823</date_from><text>Мое беспечное незнанье
Лукавый демон возмутил,
И он мое существованье
С своим на век соединил.
Я стал взирать его глазами,
Мне жизни дался бедный клад,
С его неясными словами
Моя душа звучала в лад.
Взглянул на мир я взором ясным
И изумился в тишине;
Ужели он казался мне
Столь величавым и прекрасным?
Чего, мечтатель молодой,
Ты в нем искал, к чему стремился,
Кого восторженной душой
Боготворить не устыдился?
И взор я бросил на людей,
Увидел их надменных, низких,
Жестоких ветреных судей,
Глупцов, всегда злодейству близких.
Пред боязливой их толпой,
Жестокой, суетной, холодной,
Смешон глас правды благородный,
Напрасен опыт вековой.
Вы правы, мудрые народы,
К чему свободы вольный клич!
Стадам не нужен дар свободы,
Их должно резать или стричь,
Наследство их из рода в роды -
Ярмо с гремушками да бич.</text><name>Мое беспечное незнанье...</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1855</date_from><text>Тебе, познавшему отраду тайных слез
И посещенному глубокой, скорбной думой,
Я с возрождением приветствие принес:
Воскресни к жизни,- плачь и думай!
Не говори: "Мне дней самозабвенья жаль;
Забав беспечных рой меня покинул рано..."
Полюбишь ты свою разумную печаль,-
Возненавидишь блеск обмана.
Живи! Теперь ты жить достоин! Светских нег
Пришла пора стряхнуть мертвящие оковы.
К тебе весна идет; холодный тает снег,-
Под ним цветы расцвесть готовы.</text><name>Другу (Тебе, познавшему отраду тайных слез...)</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1835</date_from><text>Ты ли, ангел ненаглядный,
Ты ли, дева — алый цвет,—
Изнываешь безотрадно
В полном блеске юных лет?
На тебя ль недуг туманный,
В пышном празднике весны,
Налетел, как враг нежданный,
Из далекой стороны?
Скучен, грустен взор печальный
Голубых твоих очей —
Он, как факел погребальный,
Блещет в сумраке ночей.
Развился пушистый волос
На увядших раменах;
Нет улыбки, томный голос
Слабо ропщет на устах.
И для чувства наслажденья,
И для неги и любви
Ты мертва, огонь мученья
Пробежал в твоей крови!..
И когда ж бальзам природы —
Утешитель бытия —
Воскресит и для свободы
И для счастия тебя?
Верь мне, дева, с ранним утром,
В те часы, когда росой,
Будто светлым перламутром,
Будто яркою слезой
Окристаллятся поляны
И весенние цветы,
И денницы луч багряный
Блещет мирно с высоты,
И тогда, как ночью сонной
Осенен безмолвный мир
И прохладно, благовонно
Веет сладостный зефир,—
Я дремотою отрадной
Не сомкну моих очей
И встречаю с грустью хладной
Свет зари и тьму ночей!..
Что мне солнце, что мне звезды!
Что мне ясная лазурь!
Я в груди, как в лоне бездны,
Затаил весь ужас бурь...
Дева-солнце, дева-радость,
Ты явилась мне в тиши,
И слетела жизни сладость
В глубину моей души!
Я знакомые страданья
На мгновенье позабыл —
И любви и упованья
Чашу полную испил.
Я мечтал... но дух упорный,
Мой гонитель на земле,
Луч надежды благотворной
Потопил в глубокой мгле.
Где ты, что ты, образ милый?
Я ищу тебя, но ты —
Только призрак лишь унылый
Изнуренной красоты!..</text><name>На болезнь юной девы</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1920</date_from><text>Скользкий камень, а не пески.
В зыбких рощах огни встают.
Осторожные плавники
Задевают щеки мои.
Подожди... Дай припомнить... Так!
Это снится уже давно:
Завернули в широкий флаг,
И с ядром я пошел на дно.
Никогда еще ураган
Не крутил этих мертвых мест,-
Сквозь зеленый полутуман
Расплывается Южный Крест.
И, как рыба ночных морей,
Как невиданный черный скат,
Весь замотан в клубок снастей,
Накрененный висит фрегат.</text><name>Скользкий камень, а не пески...</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>В полдень было - шли солдат ряды.
В ржавой фляжке ни глотка воды.
На припеке - а уйти нельзя,-
Обгорели мертвые друзья.
Я запомнил несколько примет:
У победы крыльев нет как нет,
У нее тяжелая ступня,
Пот и кровь от грубого ремня,
И она бредет, едва дыша,
У нее тяжелая душа,
Человека топчет, как хлеба,
У нее тяжелая судьба.
Но крылатой краше этот пот,
Чтоб под землю заползти, как крот,
Чтобы руки, чтобы ружья, чтобы тень
Наломать, как первую сирень,
Чтобы в яму, к черту, под откос,
Только б целовать ее взасос!</text><name>У Брунете</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>Я думаю: Господи, сколько я лет проспала
и как стосковалась по этому грешному раю!
Цветут тополя. За бульваром горят купола.
Сажусь на скамью. И дышу. И глаза протираю.
Стекольщик проходит. И зайчик бежит по песку,
по мне, по траве, по младенцу в плетеной коляске,
по старой соседке моей - и сгоняет тоску
с морщинистой этой, окаменевающей маски.
Повыползла старость в своем допотопном пальто,
идет комсомол со своей молодою спесью,
но знаю: в Москве - и в России - и в мире - никто
весну не встречает такой благодарною песней.
Какая прозрачность в широком дыхании дня...
И каждый листочек - для глаза сладчайшее яство.
Какая большая волна подымает меня!
Живи, непостижная жизнь,
расцветай,
своевольничай,
властвуй!</text><name>Я думаю: Господи...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1898</date_from><text>Пора забыться полным счастья сном,
Довольно нас терзало сладострастье...
Покой везде. Ты слышишь: за окном
Нам соловей пророчит счастье?
Теперь одной любви полны сердца,
Одной любви и неги сладкой,
Всю ночь хочу я плакать без конца
С тобой вдвоем, от всех украдкой.
О, плачь, мой друг! Слеза туманит взор,
И сумрак ночи движется туманно...
Смотри в окно: уснул безмолвный бор,
Качая ветвями таинственно и странно.
Хочу я плакать... Плач моей души
Твоею страстью не прервется...
В безмолвной, сладостной, таинственной тиши
Песнь соловьиная несется...</text><name>Пора забыться полным счастья сном...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Живи смелей, товарищ мой,
Разнообразь досуг шутливый!
Люби, мечтай, пируй и пой,
Пренебреги молвы болтливой
И порицаньем и хвалой!
О, как безумна жажда славы!
Равно исчезнут в бездне лет
И годы шумные побед
И миг незнаемый забавы!
Всех смертных ждет судьба одна,
Всех чередом поглотит Лета:
И философа-болтуна,
И длинноусого корнета,
И в молдаванке шалуна,
И в рубище анахорета.
Познай же цену срочных дней,
Лови пролетное мгновенье!
Исчезнет жизни сновиденье:
Кто был счастливей, кто умней.
Будь дружен с музою моею,
Оставим мудрость мудрецам,-
На что чиниться с жизнью нам,
Когда шутить мы можем с нею?</text><name>Живи смелей, товарищ мой...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from>1931</date_from><text>Вечер блестит над землею,
Дождь прекратился на время,
Солнце сменилось луною,
Лета истаяло бремя.
Низкое солнце садится
Серое небо в огне;
Быстрые, черные птицы
Носятся стаей в окне.
Так бы касаться, кружиться,
В бездну стремглав заглянуть,
Но на земле не ужиться,
В серое небо скользнуть.
Фабрика гаснет высоко,
Яркие, зимние дни.
Клонится низко осока
К бегу холодной волны.
Черные, быстрые воды
Им бы заснуть подо льдом.
Сумрачный праздник свободы
Ласточки в cepдце пустом.</text><name>Вечер блестит над землею...</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1908</date_from><text>Сон лилея, лиловеет запад дня.
Снова сердце для рассудка западня.
Только вспомню о тебе - к тебе влечет.
Знаешь мысли ты мои наперечет.
И хочу иль не хочу - к тебе без слов
Я иду... А запад грустен и лилов.</text><name>Nocturne (Сон лилея...)</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Вдоль бесконечного луга —
Два-три роскошных цветка;
Выросли выше всех братьев,
Смотрят на луг свысока.
Солнце палит их сильнее,
Ветер упорнее гнет,
Падать придется им глубже,
Если коса подсечет...
В сердце людском чувств немало...
Два или три между них
Издавна крепко внедрились,
Стали ветвистей других!
Легче всего их обидеть,
Их не задеть — мудрено!
Если их вздумают вырвать —
Вырвут и жизнь заодно...</text><name>Вдоль бесконечного луга...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1951</date_from><text>Ложь
Поначалу в самых мелочах,
А дальше — больше, гладко, без заминки,
Как будто в ясных солнечных лучах
Бесчисленные плавают пылинки.
И если в глаз попало — трешь и трешь
И пальцами, и даже кулаками,
Но кажется, что маленькую ложь
Не вынуть и обеими руками.
Крупицы лжи щекочут, колют, жгут,
Слеза всё пуще застилает око.
Ведь нам лгуны для этого и лгут,
Чтоб видеть не умели мы далеко.
Но выход есть и в случае таком:
И, за ресничку подымая веко,
Вдруг поддевает смелым языком
Всё это человек у человека.
И докторов напрасно не тревожь,
А знай: всего искуснее и чище
Глаза нам застилающую ложь
Прочь устраняет дерзкий язычище!</text><name>Ложь</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1852</date_from><text>Будьте, юноши, скромнее!
Что за пыл! Чуть стал живее
Разговор - душа пиров -
Вы и вспыхнули, как порох!
Что за крайность в приговорах,
Что за резкость голосов!
И напиться не сумели!
Чуть за стол - и охмелели,
Чем и как - вам всё равно!
Мудрый пьет с самосознаньем,
И на свет, и обоняньем
Оценяет он вино.
Он, теряя тихо трезвость,
Мысли блеск дает и резвость,
Умиляется душой,
И, владея страстью, гневом,
Старцам мил, приятен девам
И - доволен сам собой.</text><name>Юношам</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1926</date_from><text>Сам от себя - в былые дни позера,
Любившего услад дешевый хмель, -
Я ухожу раз в месяц за озера,
Туда, туда - "за тридевять земель"...
Почти непроходимое болото.
Гнилая гать. И вдруг - гористый бор,
Где сосны - мачты будущего флота -
Одеты в несменяемый убор.
А впереди, направо, влево, сзади,
Куда ни взглянешь, ни шагнешь куда,
Трав водяных взлохмаченные пряди
И все вода, вода, вода, вода...
Как я люблю ее, всегда сырую,
И нежную, и емкую, как сон...
Хрустальные благословляю струи:
Я, ими углубленный, вознесен.
Люблю сидеть над озером часами,
Следя за ворожащим поплавком,
За опрокинутыми в глубь лесами
И кувыркающимся ветерком...
Как солнышко, сверкает красноперка,
Уловлена на острие крючка.
Трепещущая серебрится горка
Плотвы на ветхом днище челнока.
Под хлюпанье играющей лещихи,
Что плещется, кусая корни трав,
Мои мечты благочестиво-тихи,
Из городских изъятые отрав...
Так как же мне от горя и позора,
К ненужью вынуждающей нужды
Не уходить на отдых и озера,
К смиренью примиряющей воды?..</text><name>ВОДА ПРИМИРЯЮЩАЯ</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1846</date_from><text>Сияет яркая полночная луна
На небе голубом; и сон и тишина
Лелеят и хранят мое уединенье.
Люблю я этот час, когда воображенье
Влечет меня в тот край, где светлый мир наук,
Привольное житье и чаш веселый стук,
Свободные труды, разгульные забавы,
И пылкие умы, и рыцарские нравы...
Ах, молодость моя, зачем она прошла!
И ты, которая мне ангелом была
Надежд возвышенных, которая любила
Мои стихи; она, прибежище и сила
И первых нежных чувств и первых смелых дум,
Томивших сердце мне и волновавших ум,
Она - ее уж нет, любви моей прекрасной!
Но помню я тот взор, и сладостный и ясный,
Каким всего меня проникнула она:
Он безмятежен был, как неба глубина,
Светло-спокойная, исполненная бога,-
И грудь мою тогда не жаркая тревога
Земных надежд, земных желаний потрясла;
Нет, гармонической тогда она была,
И были чувства в ней высокие, святые,
Каким доступны мы, когда в часы ночные
Задумчиво глядим на звездные поля:
Тогда бесстрастны мы, и нам чужда земля,
На мысль о небесах промененная нами!
О, как бы я желал бессмертными стихами
Воспеть ее, красу счастливых дней моих!
О, как бы я желал хотя б единый стих
Потомству передать ее животворящий,
Чтоб был он тверд и чист, торжественно звучащий,
И, словно блеском дня и солнечных лучей,
Играл бы славою и радостью о ней.</text><name>Сияет яркая полночная луна...</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1823</date_from><text>Цветок увядший оживает
От чистой, утренней росы;
Для жизни душу воскрешает
Взор тихой, девственной красы.
Когда твои подернет щеки
Румянец быстрый и живой,-
Мне слышны милые упреки,
Слова стыдливости немой,
И я, отринув ложь и холод,
Я снова счастлив, снова молод,
Гляжу: невинности святой
Прекрасный ангел предо мной!</text><name>К А.Т.Пушкиной</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Глаза погасли, и холод губ,
Огромный город, не город - труп.
Где люди жили, растет трава,
Она приснилась и не жива.
Был этот город пустым, как лес,
Простым, как горе, и он исчез.
Дома остались. Но никого.
Не дрогнут ставни. Забудь его!
Ты не забудешь, но ты забудь,
Как руки улиц легли на грудь,
Как стала Сена, пожрав мосты,
Рекой забвенья и немоты.</text><name>Глаза погасли, и холод губ...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1861</date_from><text>Когда идет по стогнам града,
Полустыдясь, полушутя,
Красавица — почти дитя —
С святой безоблачностью взгляда,—
На свежесть уст, на блеск лица,
На образ девственный и стройный
Гляжу с любовию отца,
Благоговейно и спокойно.
Когда ж случится увидать
Черты поблеклые вдовицы,
Полупониклые ресницы
И взор, где крадется, как тать,
Сквозь усталь жизни, жар томлений,
Неутомимых вожделений,—
Мутятся помыслы мои,
Глава горит, и сердце бьется,
И страсть несытая в крови,
Огнем и холодом мятется.</text><name>Развратные мысли</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1912</date_from><text>О сны моей последней ночи,
О дым, о дым моих надежд!
Они слетелись ко мне с полночи,
Мерцая тлением одежд.
Один другим, скользя, сменялся,
И каждый был как тень, как тень…
А кто-то мудрый во мне смеялся,
Твердя: проснись! довольно! День.</text><name>ПОСЛЕДНИЕ СНЫ</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>И вернулся я к ним после долгих годов,
И они все так рады мне были!
И о чем уж, о чем за вечерним столом
Мы не вспомнили? Как не шутили?
Наши шумные споры о том и другом,
Что лет двадцать назад оборвались,
Зазвучали опять на былые лады,
Точно будто совсем не кончались.
И преемственность юных, счастливейших дней,
Та, что прежде влекла, вдохновляла,
Будто витязя труп под живою водой,
В той беседе для нас — оживала...
В глухом безвременье печали
И в одиночестве немом
Не мы одни свой век кончали,
Объяты странным полусном.
На сердце — желчь, в уме — забота,
Почти во всем вразумлены;
Холодной осени дремота
Сменила веянья весны.
Кто нас любил — ушли в забвенье,
А люди чуждые растут,
И два соседних поколенья
Одно другого не поймут.
Мы ждем, молчим, но не тоскуем,
Мы знаем: нет для нас мечты...
Мы у прошедшего воруем
Его завядшие цветы.
Сплетаем их в венцы, в короны,
Порой смеемся на пирах...
Совсем, совсем Анакреоны,
Но только не в живых цветах.</text><name>Прежде и теперь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Ах, как у нас хорошо на балконе, мой милый! смотри -
Озеро светит внизу, отражая сиянье зари;
Белый там нежится лебедь, в объятьях стихии родной,
И не расстанется с ней, как и ты, друг мой милый,
со мной...
Сколько ты мне ни толкуй, что родная стихия твоя -
Мир, а не жаркое солнце, не грудь молодая моя!</text><name>Ах, как у нас хорошо на балконе...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1936</date_from><text>Все, что было в душе, все как будто опять потерялось,
И лежал я в траве, и печалью и скукой томим.
И прекрасное тело цветка надо мной поднималось,
И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.
И тогда я открыл свою книгу в большом переплете,
Где на первой странице растения виден чертеж.
И черна и мертва, протянулась от книги к природе
То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь.
И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье
И как будто пытался чужую премудрость понять.
Трепетело в листах непривычное мысли движенье,
То усилие воли, которое не передать.
И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась.
И запела печальная тварь славословье уму,
И подобье цветка в старой книги моей шевельнулось
Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.</text><name>Все, что было в душе</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Сутки с тобою,
месяцы — врозь...
Спервоначалу
так повелось.
Уходишь, приходишь,
и снова,
и снова прощаешься,
то в слезы, то в сны
превращаешься,
и снова я жду,
как во веки веков
из плаванья женщины ждут
моряков.
Жду утром, и в полдень,
и ночью сырой,
и вдруг ты однажды
стучишься: — Открой!—
Тепла, тяжела
дорогая рука...
...А годы летят,
как летят облака,
летят-пролетают,
как листья, как снег...
Мы вместе — навек.
В разлуке — навек.</text><name>Сутки с тобою, месяцы — врозь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1963</date_from><text>Е. Ласкиной
Смеялись люди за стеной,
а я глядел на эту стену
с душой, как с девочкой больной
в руках, пустевших постепенно.
Смеялись люди за стеной.
Они как будто издевались.
Они смеялись надо мной,
и как бессовестно смеялись!
На самом деле там, в гостях,
устав кружиться по паркету,
они смеялись просто так,—
не надо мной и не над кем-то.
Смеялись люди за стеной,
себя вином подогревали,
и обо мне с моей больной,
смеясь, и не подозревали.
Смеялись люди... Сколько раз
я тоже, тоже так смеялся,
а за стеною кто-то гас
и с этим горестно смирялся!
И думал он, бедой гоним
и ей почти уже сдаваясь,
что это я смеюсь над ним
и, может, даже издеваюсь.
Да, так устроен шар земной,
и так устроен будет вечно:
рыдает кто-то за стеной,
когда смеемся мы беспечно.
Но так устроен мир земной
и тем вовек неувядаем:
смеется кто-то за стеной,
когда мы чуть ли не рыдаем.
И не прими на душу грех,
когда ты мрачный и разбитый,
там, за стеною, чей-то смех
сочесть завистливо обидой.
Как равновесье — бытие.
В нем зависть — самооскорбленье.
Ведь за несчастие твое
чужое счастье — искупленье.
Желай, чтоб в час последний твой,
когда замрут глаза, смыкаясь,
смеялись люди за стеной,
смеялись, все-таки смеялись!</text><name>Смеялись люди за стеной</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1824</date_from><text>Свои стишки Тощев-пиит
Покроем Пушкина кроит,
Но славы громкой не получит,
И я котенка вижу в нем,
Который, право, непутем
На голос лебедя мяучит.</text><name>Эпиграмма (Свои стишки Тощев-пиит...)</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1898</date_from><text>Еще не все мне довелось увидеть...
И вот одно осталось мне:
Закрыв глаза, любить и ненавидеть
Бесплодно, смутно - как во сне!</text><name>Еще не все мне довелось увидеть...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1957</date_from><text>Б. Моргунову
Итак,
живу на станции Зима.
Встаю до света —
нравится мне это.
В грузовике на россыпях зерна
куда-то еду,
вылезаю где-то,
вхожу в тайгу,
разглядываю лето
и удивляюсь,
как земля земна!
Брусничники в траве тревожно тлеют,
и ягоды шиповника алеют
с мохнатинками рыжими внутри.
Все говорит как будто:
«Будь мудрее
и в то же время
слишком не мудри!»
Отпущенный бессмысленной тщетой,
я отдаюсь покою и порядку,
торжественности вольной и святой
и выхожу на тихую полянку,
где обелиск белеет со звездой.
Среди берез и зарослей малины
вы спите,
партизанские могилы.
Есть магия могил.
У их подножий,
пусть и пришел ты, сгорбленный
под ношей,—
вдруг делается грустно и легко
и смотришь глубоко и далеко.
Читаю имена:
Клевцова Настя,
Петр Беломестных,
Кузьмичев Максим,—
а надо всем
торжественная надпись:
«Погибли смертью храбрых за марксизм».
Задумываюсь я над этой надписью.
Ее в году далеком девятнадцатом
наивный грамотей с пыхтеньем вывел
и в этом правду жизненную видел.
Они, конечно, Маркса не читали
и то, что есть на свете бог, считали,
но шли сражаться
и буржуев били,
и получилось,
что марксисты были...
За мир погибнув новый, молодой,
лежат они,
сибирские крестьяне,
с крестами на груди —
не под крестами,—
под пролетарской красною звездой.
И я стою с ботинками в росе,
за этот час намного старше ставший
и все зачеты по марксизму сдавший,
и все-таки, наверное, не все...
Прощайте,
партизанские могилы!
Вы помогли мне всем, чем лишь могли вы.
Прощайте!
Мне еще искать и мучиться.
Мир ждет меня,
моей борьбы и мужества.
Мир с пеньем птиц,
с шуршаньем веток мокрых,
с торжественным бессмертием своим.
Мир, где живые думают о мертвых
и помогают мертвые живым.</text><name>Партизанские могилы</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1956</date_from><text>О музах сохраняются предания,
но музыка, и живопись, и стих —
все эти наши радости недавние —
происходили явно не от них.
Мне пять сестер знакомы были издавна:
ни с чьим ни взгляд, ни вкус не схожи в них;
их жизнь передо мною перелистана,
как гордости и верности дневник.
Они прошли, безвкусью не покорствуя,
босыми меж провалов и меж ям,
не упрекая жизнь за корку черствую,
верны своим погибнувшим друзьям.
Я знал их с детства сильными и свежими:
глаза сияли, губы звали смех;
года прошли,— они остались прежними,
прекрасно непохожими на всех.
Я каждый день, проснувшись, долго думаю
при утреннем рассыпчатом огне,
как должен я любить тебя, звезду мою,
упавшую в объятия ко мне!</text><name>Пять сестер</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Полевые мои Полевунчики,
Что притихли? Или невесело?
— Нет, притихли мы весело -
Слушаем жаворонка.
Полевые Полевунчики,
Скоро ли хлебам колоситься?
— Рано захотела — еще не невестились.
Полевые Полевунчики,
что вы пальцами мой след трогаете?
— Мы следки твои бережем, бережем,
а затем, что знаем мы заветное,
знаем, когда ржи колоситься.
Полевые Полевунчики,
Что вы стали голубчиками?
— Мы не сами стали голубчиками,
а знать тебе скоро матерью быть -
То-то тебе свет приголубился.</text><name>Елена Гуро — Полевунчики</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1966</date_from><text>Не будем говорить о пустяках...
Нет, будем! Это чрезвычайно важно!
Пустяк на хилых ножках прискакал
В обличий словесном иль бумажном.
А знаете ли вы, кто я таков?
Спросил противным хитрым голосишком.
И войны начинались с пустяков,
И катастроф я натворил с излишком.
Не верю я ни чувствам, ни словам,
Я миру насолю
И лично вам.
Клялись, что будем в чувствах высоки,
Не выпуская руку из руки,
Но постепенно, медленно и тайно
И в нашу жизнь проникли пустяки,
Тяжелые готовя испытанья.
Не там поставлен препинанья знак,
Вся песня - к черту.
Разберись в причинах!
И великана сокрушит столбняк
От въевшихся в царапину песчинок.
Ползет по быту сволочь мелочей,
Клубится, громоздясь, перерастая
В громадную бессонницу ночей,
В охрипшую от воя волчью стаю.
Мне трудно говорить о пустяках,
Пред ними я испытываю робость.
Остановись! Держи себя в руках!
Еще полшага сделаешь - и пропасть.
Малюсенький,
Сорвавшийся в вершин,
Мохнатым комом обрастает камень.
Великое мы как-нибудь свершим,
Нам справиться бы только с пустяками!</text><name>Пустяки</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Мне ее подарили во сне;
Я проснулся - и нет ее! Взяли!..
Слышу: ходят часы на стене,-
Встал и я, потому что все встали.
И брожу я весь день, как шальной,
И где вижу, что люди смеются,-
Мнится мне: это смех надо мной,
Потому что нельзя мне проснуться!</text><name>Мне ее подарили во сне...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О природе</item><item>О весне</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1828</date_from><text>Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный -
Все вторит весело громам.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.</text><name>Весенняя гроза</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1974</date_from><text>В.П. Некрасову
Чего ты снишься каждый день,
Зачем ты душу мне тревожишь?
Мой самый близкий из людей,
Обнять которого не можешь.
Зачем приходишь по ночам,
Распахнутый, с веселой челкой,
Чтоб просыпался и кричал,
Как будто виноват я в чем-то.
И без тебя повалит снег,
А мне все Киев будет сниться.
Ты приходи, хотя б во сне,
Через границы, заграницы.</text><name>Чего ты снишься каждый день...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1977</date_from><text>Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем,-
Как бы так угадать, чтоб не сам - чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем,-
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок,
И ударит душа на ворованных клячах в галоп.
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок.
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали - гляжу - пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто - беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел.
Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик слишком долго возился с засовом -
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить - и ушел.
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва,- нас встречают малиновым звоном!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?
Мне - чтоб были друзья, да жена - чтобы пала на гроб,-
Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок.
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой - он апостол, а я - остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженных яблок.
Но сады сторожат - и убит я без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гнилых и зяблых,-
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Для тебя привезу: ты меня и из рая ждала!</text><name>Райские яблоки</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1891</date_from><text>Над городом века неслышно протекли,
И царства рушились; но пеплом сохраненный,
Доныне он лежит, как труп непогребенный,
Среди безрадостной и выжженной земли.
Кругом - последнего мгновенья ужас вечный,-
В низверженных богах с улыбкой их беспечной,
В остатках от одежд, от хлеба и плодов,
В безмолвных комнатах и опустелых лавках
И даже в ларчике с флаконом для духов,
В коробочке румян, в запястьях и булавках;
Как будто бы вчера прорыт глубокий след
Тяжелым колесом повозок нагруженных,
Как будто мрамор бань был только что согрет
Прикосновеньем тел, елеем умащенных.
Воздушнее мечты - картины на стене:
Тритон на водяном чешуйчатом коне,
И в ризах веющих божественные Музы.
Здесь все кругом полно могильной красоты,
Не мертвой, не живой, но вечной, как Медузы
Окаменелые от ужаса черты...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А в голубых волнах белеют паруса,
И дым Везувия, красою безмятежной
Блистая на заре, восходит в небеса,
Подобно облаку, и розовый, и нежный...</text><name>Помпея</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from></date_from><text>Потерян ритм.
И все кругом горит,
И я бегу, проваливаясь в ямы...
Что ни напишешь, что ни говори,
А сердце не заставишь биться ямбом.
Зарницы на заре начнут стихать,
Под ветром тучи низкие заплещут.
Но где найдешь дыханье для стиха
Такое, чтоб развертывало плечи?
И как ты образ там ни образуй,
Швыряя медяки аллитераций -
Но где дыханье, чтобы как грозу,
Чтоб счастье - и не надо притворяться?
Пусть для стихов, стишонок и стишат
Услужливо уже отлиты строфы -
Анапесты мешают мне дышать,
А проза - необъятней катастрофы...
Так в путь. Рвани со злобой воротник,
Но версты не приносят упоенья,
А поезд отбивает тактовик,
Неровный, как твое сердцебиенье.</text><name>Потерян ритм...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1955</date_from><text>В чащобе тихо, как во сне,
Течет зеленый быт.
Березка, прислонясь к сосне,
Задумчиво стоит.
Растут, как их судьба свела,
Стремятся обе ввысь -
Два тонких молодых ствола
Ветвями обнялись.
Посмотришь - дружбы нет сильней,
Покой да тишина.
А под землей - борьба корней,
Беззвучная война.</text><name>Приятельницы</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>В пышном гробе меня разукрасили,
А уж я ли красой не цвела?
Восковыми свечами обставили,-
Я и так бесконечно светла!
Медью темной глаза придавили мне,-
Чтобы глянуть они не могли;
Чтобы сердце во мне не забилося,
Образочком его нагнели!
Чтоб случайно чего не сказала я,
Краткий срок положили - три дня!
И цветами могилу засыпали,
И цветы придушили меня...</text><name>Невеста</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1813</date_from><text>Внук Тредьяковского [2] Клит гекзаметром песенки пишет,
Противу ямба, хорея злобой ужасною дышет;
Мера простая сия все портит, по мнению Клита,
Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита.
Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит,
Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.
[1] Эпиграмма на В.К.Кюхельбекера.
[2] См. Тредиаковский.</text><name>Несчастие Клита</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1938</date_from><text>Я лежу, болею,
Сам себя жалею.
Повздыхаю на спине,
Снова на бок лягу...
Не идут друзья ко мне
Навестить беднягу.
Я лежу, болею,
Сам себя жалею.
Где товарищи мои?
Как проводят лето?
Без меня ведут бои
На футболе где-то...
Я лежу, болею,
Сам себя жалею.
Жду, когда в конце концов
Распахнутся двери
И ворвутся шесть мальцов,
Пять по крайней мере.
Но в квартире тишина...
Тру глаза спросонок,
Вдруг я вижу (вот те на!)—
Входят пять девчонок.
Пять девчонок сели в ряд
У моей кровати.
— Ну, довольно!— говорят.—
Поболел, и хватит.
Песни знаешь или нет?
Будешь запевалой!—
Я киваю им в ответ:
— Что ж, споем, пожалуй.
Танька (тонкий голосок,
Хвостик на затылке)
Говорит: — А это сок
Для тебя в бутылке.
Чудеса! Мальчишек жду,
А пришли девчата.
Я же с ними не в ладу,
Воевал когда-то.
Я лежу, болею,
Сам себя жалею,
Как с девчонками спою,
Сразу веселею.</text><name>Я лежу, болею</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1903</date_from><text>Пройдемте по миру, как дети,
Полюбим шуршанье осок,
И терпкость прошедших столетий,
И едкого знания сок.
Таинственный рой сновидений
Овеял расцвет наших дней.
Ребенок - непризнанный гений
Средь буднично-серых людей.</text><name>Пройдемте по миру, как дети...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1971</date_from><text>Свет похож на тьму,
В мыслях — пелена.
Тридцать лет тому
Началась война.
Диктор — словно рад...
Душно, думать лень.
Тридцать лет назад
Был просторный день.
Стала лишней ложь,
Был я братству рад...
А еще был дождь —
Тридцать лет назад.
Дождь, азарт игры,
Веры и мечты...
Сколько с той поры
Утекло воды?
Сколько средь полей
У различных рек
Полегло парней,
Молодых навек?
Разве их сочтешь?
Раны — жизнь души.
Открывалась ложь
В свете новой лжи...
Хоть как раз тогда
Честной прозе дня
Начала беда
Обучать меня.
Я давно другой,
Проступила суть.
Мой ничьей тоской
Не оплачен путь.
Но все та же ложь
Омрачает день.
Стал на тьму похож
Свет — и думать лень.
Что осталось?.. Быт,
Суета, дела...
То ли совесть спит,
То ли жизнь прошла.
То ль свой суд вершат
Плешь да седина...
Тридцать лет назад
Началась война.</text><name>22 июня 1971 года</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1955</date_from><text>Где-то видел вас, а где - не знаю,
И припомнить сразу не могу.
Все же неуверенно киваю,
Даже улыбаюсь на бегу.
Сдержанно и чуть недоуменно
Вы мне отвечаете кивком,
Тоже вспоминая напряженно:
Вам знаком я или не знаком.
Пять минут тревожит эта тайна,
Да и то, конечно, не всерьез.
Просто где-то видел вас случайно,
Двух-трех слов при вас не произнес.
Никакая память не поможет,
Нет, не помню вашего лица...
А ведь кто-то вас забыть не может
И не позабудет до конца.</text><name>Мимоходом</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Не сули мне
золотые горы,
годы жизни доброй
не сули.
Я тебя покину очень скоро
по закону матери-земли.
Мне остались считанные весны,
так уж дай на выбор,
что хочу:
елки сизокрылые, да сосны,
да березку - белую свечу.
Подари веселую дворняжку,
хриплых деревенских петухов,
мокрый ландыш,
пыльную ромашку,
смутное движение стихов.
День дождливый,
темень ночи долгой,
всплески, всхлипы, шорохи
во тьме...
И сырых поленьев запах волглый
тоже, тоже дай на память мне.
Не кори, что пожелала мало,
не суди, что сердцем я робка.
Так уж получилось,-
опоздала...
Дай мне руку!
Где твоя рука?</text><name>Не сули мне золотые горы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1895</date_from><text>Словно бусы, сказки нижут,
Самоцветки, ложь да ложь.
Языком клевет не слижут,
Нацепили, и несешь.
Бубенцы к дурацкой шапке
Пришивают, ложь да ложь.
Злых репейников охапки
Накидали, не стряхнешь.
Полетели отовсюду
Комья грязи, ложь да ложь.
Навалили камней груду,
А с дороги не свернешь.
По болоту-бездорожью
Огоньки там, ложь да ложь,-
И барахтаешься с ложью
Или в омут упадешь.</text><name>Словно бусы, сказки нижут...</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1908</date_from><text>Осень. Мертвый простор. Углубленные грустные дали.
Звершительный ропот шуршащих листвою ветров.
Для чего не со мной ты, о друг мой, в ночах, в их печали?
Столько звезд в них сияет в предчувствии зимних снегов.
Я сижу у окна. Чуть дрожат беспокойные ставни.
И в трубе без конца, без конца - звуки чьей-то мольбы.
На лице у меня поцелуй - о, вчерашний, недавний.
По лесам и полям протянулась дорога судьбы.
Далеко, далеко по давнишней пробитой дороге,
Заливаясь, поет колокольчик, и тройка бежит.
Старый дом опустел. Кто-то бледный стоит на пороге.
Этот плачущий - кто он? Ах, лист пожелтевший шуршит.
Этот лист, этот лист... Он сорвался, летит, упадает...
Бьются ветки в окно. Снова ночь. Снова день. Снова ночь.
Не могу я терпеть. Кто же там так безумно рыдает?
Замолчи. О, молю! Не могу, не могу я помочь.
Это ты говоришь? Сам с собой - и себя отвергая?
Колокольчик, вернись. С привиденьями страшно мне быть.
О, глубокая ночь! О, холодная осень! Немая!
Непостижность судьбы: расставаться, страдать и любить.</text><name>ОСЕНЬ</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>Об осени</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Цветная осень - вечер года -
Мне улыбается светло.
Но между мною и природой
Возникло тонкое стекло.
Весь этот мир - как на ладони,
Но мне обратно не идти.
Еще я с Вами, но в вагоне,
Еще я дома, но в пути.</text><name>Цветная осень - вечер года...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1947</date_from><text>Ты помнишь это дело о поджоге
Рейхстага?
Давний тридцать третий год...
Огромный Геринг, как кабан двуногий,
На прокурорской кафедре встает.
Еще не взят историей к ответу,
Он хочет доказать неправду свету:
«Рейхстаг большевиками подожжен!»
Но вот пред всеми - смуглый,
чернобровый -
Встал подсудимый. Чистый и суровый,
Он в кандалах, но обвиняет - он!
Он держит речь, неистовый болгарин.
Его слова секут врагов, как жгут.
А воздух так удушлив, так угарен,-
На площадях, должно быть, книги жгут.
...В тот грозный год я только кончил школу.
Вихрастые посланцы комсомола
Вели метро под утренней Москвой.
Мы никогда не видели рейхстага.
Нас восхищала львиная отвага
Болгарина с могучей головой.
Прошло немало лет.
А в сорок пятом
Тем самым, только выросшим, ребятам
Пришлось в далеких побывать местах,
Пришлось ползти берлинским Зоосадом...
«Ударим зажигательным снарядом!»
«Горит рейхстаг! Смотри, горит рейхстаг!»
Прекрасный день - тридцатое апреля.
Тяжелый дым валит из-за колонн.
Теперь - не выдумка - на самом деле
Рейхстаг большевиками подожжен!</text><name>Дело о поджоге рейхстага</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Полярная звезда и проседь окон.
Какая же плясунья унесет
Два рысьих солнца мертвого Востока
Среди густых серебряных тенёт?
Ну как же здесь любить, забыв о гневе?
Протяжен ямб, прохладой веет смерть.
Ведь, полюбив, унылый Псалмопевец
Кимвал не трогал и кричал, как зверь.
О, расступись!— ведь расступилось море
Я перейду, я больше не могу.
Зачем тебе пророческая горечь
Моих сухих и одичалых губ?
Не буду ни просить, ни прекословить,
И всё ж боюсь, что задохнешься ты,—
Ведь то, что ты зовешь моей любовью,—
Лишь взрыв ветхозаветной духоты.</text><name>Полярная звезда и проседь окон...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Как-то раз, цитаты Мао прочитав,
Вышли к нам они с большим его портретом,-
Мы тогда чуть-чуть нарушили устав...
Остальное вам известно по газетам.
Вспомнилась песня, вспомнился стих -
Словно шепнули мне в ухо:
"Сталин и Мао слушают их",-
Вот почему заваруха.
При поддержке минометного огня,
Молча, медленно, как будто на охоту,
Рать китайская бежала на меня,-
Позже выяснилось - численностью в роту.
Вспомнилась песня, вспомнился стих -
Словно шепнули мне в ухо:
"Сталин и Мао слушают их",-
Вот почему заваруха.
Раньше - локти хоть кусать, но не стрелять,
Лучше дома пить сгущенное какао,-
Но сегодня приказали: не пускать,-
Теперь вам шиш, но пасаран, товарищ Мао!
Вспомнилась песня, вспомнился стих -
Словно шепнули мне в ухо:
"Сталин и Мао слушают их",-
Вот почему заваруха.
Раньше я стрелял с колена - на бегу,-
Не привык я просто к медленным решеньям,
Раньше я стрелял по мнимому врагу,
А теперь придется по живым мишеням.
Вспомнилась песня, вспомнился стих -
Словно шепнули мне в ухо:
"Сталин и Мао слушают их",-
Вот почему заваруха.
Мины падают, и рота так и прет -
Кто как может - по воде, не зная броду...
Что обидно - этот самый миномет
Подарили мы китайскому народу.
Вспомнилась песня, вспомнился стих -
Словно шепнули мне в ухо:
"Сталин и Мао слушают их",-
Вот почему заваруха.
Он давно - великий кормчий - вылезал,
А теперь, не успокоившись на этом,
Наши братья залегли - и дали залп...
Остальное вам известно по газетам.</text><name>Как-то раз, цитаты Мао прочитав...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1914</date_from><text>Я помню нежность ваших плеч
Они застенчивы и чутки.
И лаской прерванную речь,
Вдруг, после болтовни и шутки.
Волос червонную руду
И голоса грудные звуки.
Сирени темной в час разлуки
Пятиконечную звезду.
И то, что больше и странней:
Из вихря музыки и света —
Взор, полный долгого привета,
И тайна верности... твоей.</text><name>Я помню нежность ваших плеч...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается...
Проходит тысяча мгновенных лет
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в "Ваше благородие"
В корнета гвардии - о, почему бы нет?..
Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.
- Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.</text><name>Мелодия становится цветком...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from>1962</date_from><text>Памяти наших отцов и старших
братьев, памяти вечно молодых
солдат и офицеров Советской
Армии, павших на фронтах
Великой Отечественной войны.
(Поэма)
Вечная
слава
героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная
слава
героям!
Слава героям!
Слава!!
...Но зачем она им,
эта слава,—
мертвым?
Для чего она им,
эта слава,—
павшим?
Все живое —
спасшим.
Себя —
не спасшим.
Для чего она им,
эта слава,—
мертвым?..
Если молнии
в тучах заплещутся жарко,
и огромное небо
от грома
оглохнет,
если крикнут
все люди
земного шара,—
ни один из погибших
даже не вздрогнет.
Знаю:
солнце
в пустые глазницы
не брызнет!
Знаю:
песня
тяжелых могил
не откроет!
Но от имени
сердца,
от имени
жизни,
повторяю!
Вечная
Слава
Героям!..
И бессмертные гимны,
прощальные гимны
над бессонной планетой
плывут
величаво...
Пусть
не все герои,—
те,
кто погибли,—
павшим
вечная слава!
Вечная
слава!!
Вспомним всех поименно,
горем
вспомним
своим...
Это нужно —
не мертвым!
Это надо —
живым!
Вспомним
гордо и прямо
погибших в борьбе...
Есть
великое право:
забывать
о себе!
Есть
высокое право:
пожелать
и посметь!..
Стала
вечною славой
мгновенная
смерть!
Разве погибнуть
ты нам завещала,
Родина?
Жизнь
обещала,
любовь
обещала,
Родина.
Разве для смерти
рождаются дети,
Родина?
Разве хотела ты
нашей
смерти,
Родина?
Пламя
ударило в небо!—
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала:
«Вставайте
на помощь...»
Родина.
Славы
никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
я
или
Родина.
Самое лучшее
и дорогое —
Родина.
Горе твое —
это наше
горе,
Родина.
Правда твоя —
это наша
правда,
Родина.
Слава твоя —
это наша
слава,
Родина!
Плескалось
багровое знамя,
горели
багровые звезды,
слепая пурга
накрывала
багровый от крови
закат,
и слышалась
поступь
дивизий,
великая поступь
дивизий,
железная поступь
дивизий,
точная
поступь
солдат!
Навстречу раскатам
ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знаменах
начертано
слово:
Победа!
Победа!!
Во имя Отчизны —
победа!
Во имя живущих —
победа!
Во имя грядущих —
победа!
Войну
мы должны сокрушить.
И не было гордости
выше,
и не было доблести
выше —
ведь кроме
желания выжить
есть еще
мужество
жить!
Навстречу раскатам
ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знаменах
начертано слово
Победа!
Победа!!
Черный камень,
черный камень,
что ж молчишь ты,
черный камень?
Разве ты
хотел такого?
Разве ты
мечтал когда-то
стать надгробьем
для могилы
Неизвестного
солдата?
Черный камень.
Что ж молчишь ты,
черный камень?..
Мы в горах
тебя
искали.
Скалы
тяжкие
дробили.
Поезда в ночах
трубили.
Мастера в ночах
не спали,
чтобы
умными руками
чтобы
собственною
кровью
превратить
обычный камень
в молчаливое
надгробье...
Разве камни
виноваты
в том,
что где-то
под землею
слишком долго
спят солдаты?
Безымянные
солдаты.
Неизвестные
солдаты...
А над ними
травы сохнут,
А над ними
звезды меркнут.
А над ними
кружит
беркут
и качается
подсолнух.
И стоят над ними
сосны.
И пора приходит
снегу.
И оранжевое солнце
разливается
по небу.
Время
движется над ними...
Но когда-то,
но когда-то
кто-то в мире
помнил
имя
Неизвестного
солдата!
Ведь еще
до самой смерти
он имел друзей
немало.
Ведь еще
живет на свете
очень старенькая
мама.
А еще была
невеста.
Где она теперь —
невеста?..
Умирал солдат —
известным.
Умер —
Неизвестным.
Ой, зачем ты,
солнце красное,
все уходишь —
не прощаешься?
Ой, зачем
с войны безрадостной,
сын,
не возвращаешься?
Из беды
тебя я выручу,
прилечу
орлицей быстрою...
Отзовись,
моя кровиночка!
Маленький.
Единственный...
Белый свет
не мил.
Изболелась я.
Возвратись,
моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое,—
где ж ты?
Не могу найти дороженьки,
чтоб заплакать
над могилою...
Не хочу я
ничегошеньки —
только сына
милого.
За лесами моя ластынька!
За горами —
за громадами...
Если выплаканы
глазыньки —
сердцем
плачут матери.
Белый свет
не мил.
Изболелась я.
Возвратись,
моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое,—
где ж ты?
Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..
Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу
с тобой.
Грозишь
частоколами надолб.
Пугаешь
угластыми кручами...
Но мы
поднимем себя
по канатам,
из собственных нервов
скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем
больше
богов!..
И будут дети
лепить снежки
из кучевых
облаков.
Это песня
о солнечном свете,
это песня
о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
все впереди!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даем.
Именем жизни
клянемся
павшим героям:
то, что отцы не допели,—
мы
допоем!
То, что отцы не построили,—
мы
построим!
Устремленные к солнцу побеги,
вам
до синих высот вырастать.
Мы —
рожденные песней победы —
начинаем
жить и мечтать!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даем.
Именем жизни
клянемся
павшим героям:
то, что отцы не допели,—
мы
допоем!
То, что отцы не построили,—
мы
построим!
Торопитесь,
веселые весны!
Мы погибшим на смену
пришли.
Не гордитесь,
далекие звезды,—
ожидайте
гостей
с Земли!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даем.
Именем жизни
клянемся
павшим героям:
то, что отцы не допели,—
мы
допоем!
То, что отцы не построили,—
мы
построим!
Слушайте!
Это мы
говорим.
Мертвые.
Мы.
Слушайте!
Это мы
говорим.
Оттуда.
Из тьмы.
Слушайте!
Распахните глаза.
Слушайте до конца.
Это мы
говорим,
мертвые.
Стучимся
в ваши
сердца...
Не пугайтесь!
Однажды
мы вас потревожим во сне.
Над полями
свои голоса пронесем в тишине.
Мы забыли,
как пахнут цветы.
Как шумят тополя.
Мы и землю
забыли.
Какой она стала,
земля?
Как там птицы?
Поют на земле
без нас?
Как черешни?
Цветут на земле
без нас?
Как светлеет
река?
И летят облака
над нами?
Без нас.
Мы забыли траву.
Мы забыли деревья давно.
Нам
шагать по земле
не дано.
Никогда не дано!
Никого не разбудит
оркестра
печальная
медь...
Только самое страшное,—
даже страшнее,
чем смерть:
знать,
что птицы
поют на земле
без нас!
Что черешни
цветут на земле
без нас!
Что светлеет
река.
И летят облака
над нами.
Без нас.
Продолжается жизнь.
И опять
начинается день.
Продолжается жизнь.
Приближается
время дождей.
Нарастающий ветер
колышет
большие хлеба.
Это —
ваша судьба.
Это —
общая наша
судьба...
Так же птицы
поют на земле
без нас.
И черешни
цветут на земле
без нас.
И светлеет
река.
И летят облака
над нами.
Без нас...
Я
не смогу.
Я
не умру...
Если
умру —
стану
травой.
Стану
листвой.
Дымом костра.
Вешней землей.
Ранней звездой.
Стану волной,
пенной
волной!
Сердце
свое
вдаль
унесу.
Стану
росой,
первой грозой,
смехом
детей,
эхом
в лесу...
Будут в степях
травы
шуметь.
Будет стучать
в берег
волна...
Только б
допеть!
Только б
успеть!
Только б
испить
чашу
до дна!
Только б
в ночи
пела
труба!
Только б
в полях
зрели
хлеба!..
Дай мне
ясной жизни,
судьба!
Дай мне
гордой смерти,
судьба!
Помните!
Через века,
через года,—
помните!
О тех,
кто уже не придет
никогда,—
помните!
Не плачьте!
В горле
сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти
павших
будьте
достойны!
Вечно
достойны!
Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью
просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!
Люди!
Покуда сердца
стучатся,—
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье,—
пожалуйста,
помните!
Песню свою
отправляя в полет,—
помните!
О тех,
кто уже никогда
не споет,—
помните!
Детям своим
расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям
детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!
Во все времена
бессмертной
Земли
помните!
К мерцающим звездам
ведя корабли,—
о погибших
помните!
Встречайте
трепетную весну,
люди Земли.
Убейте
войну,
прокляните
войну,
люди Земли!
Мечту пронесите
через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет
никогда,—
заклинаю,—
помните!</text><name>Реквием (Вечная слава героям...)</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Мы с дедом красили сарай,
Мы встали с ним чуть свет.
- Сначала стену вытирай,-
Учил меня мой дед. -
Ты ототри ее, очисть,
Тогда смелей берись за кисть.
Так и летала кисть моя!
Гремел на небе гром,
А мне казалось - это я
Гремлю своим ведром.
Ну, наконец сарай готов.
Мой дедушка так рад!
Эх, взять бы краски всех цветов
И красить всё подряд!
Немного краски есть в ведре,
На донышке, чуть-чуть,-
Я завтра встану на заре,
Покрашу что-нибудь!</text><name>Маляр</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Начинается
Плач гитары.
Разбивается
Чаша утра.
Начинается
Плач гитары.
О, не жди от нее
Молчанья,
Не проси у нее
Молчанья!
Неустанно
Гитара плачет,
Как вода по каналам - плачет,
Как ветра над снегами - плачет,
Не моли ее
О молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
Так плачет стрела без цели,
Так песок раскаленный плачет
О прохладной красе камелий,
Так прощается с жизнью птица
Под угрозой змеиного жала.
О гитара,
Бедная жертва
Пяти проворных кинжалов!
(Перевод М.Цветаевой)</text><name>Гитара</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>А. Скрябину
Thine are these orbs
of light and shade
Tennyson*
В рассветную пору,
Сулившую вёдро,
Отцветшей, далекой весной,
Беспечно и бодро —
По древнему бору —
Бродил я тропою лесной.
Был сон... Лишь на елях
И соснах, чьи ветки
Сплетались в шатры, в купола,—
Как трепет их редкий,
На плавных качелях
Качалась зеленая мгла...
И шел я... И долог
Был час беззаботный,
Что сладко баюкал меня...
И сумрак дремотный
Тянулся, как полог,
Меж мной и безмерностью дня.
Лишь в полдень, нежданно,
Сквозь зыбь на осине —
От вихря, объявшего лес —
Полоскою синей,
И жутко и странно,
Мелькнула мне бездна небес...
Так снилось — так было...
И полдень и лето
Погасли у края стези...
И тщетно их цвета
В тревоге унылой
Ищу я вдали и вблизи...
Лишь слышу я шорох
Осенней печали,
Немолчной в заглохшем кругу...
И листья опали,
И мертвый их ворох
Встречаю на каждом шагу...
И в мертвом просторе,
Над серой дорогой,
Где глухо седеет трава,
Безмолвно и строго,
Как сонное море,
Раскрыла свой мир синева...
* Эти сферы света и тени - твои (англ.). Альфред Теннисон (1809-1892) - английский поэт.</text><name>Путь к синеве</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1849</date_from><text>Когда, мой друг, в часы одушевленья
Далеких лет прекрасное значенье
Предузнает восторженный твой ум,
Как я люблю свободу этих дум!
Как радостно словам твоим внимаю,
А между тем и помню я и знаю,
Что нас судьба неверная хранит,
Что счастию легко нам изменить
И, может быть, в те самые мгновенья,
Когда на грудь твою в самозабвенье
Склоняюсь я горячей головой,
Быть может, рок нежданною грозой,
Как божий гром, закрытый облаками,
Уже готов обрушиться над нами.</text><name>Когда, мой друг, в часы одушевленья...</name><date_to>1853</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>Во аде злобою смерть люта воспылала,
И две болезни вдруг оттоль она послала,
Единой — дочери моей вон дух извлечь,
Другою — матери ея живот пресечь.
На вспоможение пришел ко мне разитель,
Искусный горести моей преобразитель.
Болезнь он матери одним ударом сшиб,
И жар болезни сей погиб.
Другая, разъярясь, жесточе закипела,
И противление недвижима терпела.
Потом напасть моя готова уж была,
Приближилася смерть и косу подняла,
Как гидра, зашипела,
А я вскричал: «Прости, любезна дочь моя!»
Вульф бросился на смерть и поразил ея.</text><name>Стихи Г. хирургу Вульфу</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1941</date_from><text>Украина, Украйна, Украина,
Дорогая моя!
Ты разграблена, ты украдена,
Не слыхать соловья.
Я увидел тебя распятою
На немецком штыке
И прошел равниной покатою,
Как слеза по щеке.
В торбе путника столько горести,
Нелегко пронести.
Даже землю озябшей горстью я
Забирал по пути.
И леса твои, и поля твои -
Все забрал бы с собой!
Я бодрил себя смертной клятвою -
Снова вырваться в бой.
Ты лечила мне раны ласково,
Укрывала, когда,
Гусеничною сталью лязгая,
Подступала беда.
Все ж я вырвался, вышел с запада
К нашим, к штабу полка,
Весь пропитанный легким запахом
Твоего молока.
Жди теперь моего возвращения,
Бей в затылок врага.
Сила ярости, сила мщения,
Как любовь, дорога.
Наша армия скоро ринется
В свой обратный маршрут.
Вижу - конница входит в Винницу,
В Киев танки идут.
Мчатся лавою под Полтавою
Громы наших атак.
Наше дело святое, правое.
Будет так. Будет так!</text><name>Украине моей</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1966</date_from><text>Кончен день. И в балагане жутком
Я воспользовался промежутком
Между «сколько света» и «ни зги».
Кончен день, изображенный резко,
Полный визга, дребезга и треска,
Он непрочен, как сырая фреска,
От которой сыплются куски.
Все, что было, смазано и стерто.
Так какого – спросите вы – черта
Склеивать расколотый горшок?
Правильно, не стоит! Неприлично
Перед нашей публикой столичной
Славить каждый свой поступок личный,
Хаять каждый личный свой грешок.
Вот она – предельная вершина!
Вот моя прядильная машина,–
Ход ее не сложен, не хитер.
Я, слагатель басен и куплетов,
Инфракрасен, ультрафиолетов,
Ваш слуга, сограждане,– и следов...
Вательно – Бродяга и Актер,
Сказочник и Выдумщик Вселенной,
Фауст со Спартанскою Еленой,
Дон-Кихот со скотницей своей,
Дон-Жуан с любою первой встречной,
Вечный муж с подругой безупречной,
Новосел приморский и приречный,
Праотец несчетных сыновей.
Век недолог. Время беспощадно.
Но на той же сцене, на площадной,
Жизнь беспечна и недорога.
Трачу я последние излишки
И рифмую бледные мыслишки,
А о смерти знаю понаслышке.
Так и существую.
Ваш слуга.</text><name>Балаганный зазывала</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Осенняя эмаль.
Сад туманен. Сад мой донят
Белым холодом низин.
Равнодушно он уронит
Свой венец из георгин.
Сад погиб...
А что мне в этом.
Если в полдень глянешь ты,
Хоть эмалевым приветом
Сквозь последние листы?</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1910</date_from><text>Валентин говорит о сестре в кабаке,
Выхваляет ее ум и лицо,
А у Маргариты на левой руке
Появилось дорогое кольцо.
А у Маргариты спрятан ларец
Под окном в золотом плюще.
Ей приносит так много серег и колец
Злой насмешник в красном плаще.
Хоть высоко окно в Маргаритин приют,
У насмешника лестница есть.
Пусть звонко на улицах студенты поют,
Прославляя Маргаритину честь,
Слишком ярки рубины и томен апрель,
Чтоб забыть обо всем, не знать ничего...
Марта гладит любовно полный кошель,
Только... серой несет от него.
Валентин, Валентин, позабудь свой позор.
Ах, чего не бывает в летнюю ночь!
Уж на что Риголетто был горбат и хитер,
И над тем насмеялась родная дочь.
Грозно Фауста в бой ты зовешь, но вотще!
Его нет... Его выдумал девичий стыд.
Лишь насмешника в красном и дырявом плаще
Ты найдешь... И ты будешь убит.</text><name>Маргарита</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1957</date_from><text>Я приобрел у букинистов
Книжонку пухлую одну,
Где океана рев неистов
И корабли идут ко дну.
Она была грязна, потерта,-
Обыкновенное старье,
Но ей цена была пятерка,
И я в дорогу взял ее.
В ней было все: любви рожденье,
Добра над мраком торжество
И о простуде рассужденья,-
Но как написано мертво!
В тягучей этой веренице
(Проливы, шпаги, парики)
На сто семнадцатой странице
Я встретил надпись от руки.
И в ней была такая сила,
Что сердце дрогнуло слегка.
"Я вас люблю!"- она гласила,
Та рукописная строка.
Я замер,- вы меня поймете,
Перевернул страницу враз
И увидал на обороте:
"Я тоже полюбила вас..."
И предо мною словно вспышка -
Тенистый сад, речонки гладь.
Она:- Простите, что за книжка?
Он:- Завтра дам вам почитать...
...Я ехал в ночь. Луна вставала.
Я долго чай дорожный пил
И не досадовал нимало,
Что книжку глупую купил.
И, как в магическом кристалле,
Мне сквозь огни и времена
"Я вас люблю!"- в ночи блистали
Торжественные письмена.</text><name>Надпись на книге</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1917</date_from><text>Над черным очертаньем мыса —
Луна — как рыцарский доспех.
На пристани — цилиндр и мех,
Хотелось бы: поэт, актриса.
Огромное дыханье ветра,
Дыханье северных садов,—
И горестный, огромный вздох:
— Ne laissez pas trainer mes lettres!*
* «Не раскидывайте мои письма!» (фр.)
Так, руки заложив в карманы,
Стою. Синеет водный путь.
— Опять любить кого-нибудь?—
Ты уезжаешь утром рано.
Горячие туманы Сити —
В глазах твоих. Вот так, ну вот...
Я буду помнить — только рот
И страстный возглас твой: — Живите!
Смывает лучшие румяна —
Любовь. Попробуйте на вкус,
Как слезы — солоны. Боюсь,
Я завтра утром — мертвой встану.
Из Индии пришлите камни.
Когда увидимся?— Во сне.
— Как ветрено!— Привет жене,
И той — зеленоглазой — даме.
Ревнивый ветер треплет шаль.
Мне этот час сужден — от века.
Я чувствую у рта и в веках
Почти звериную печаль.
Такая слабость вдоль колен!
— Так вот она, стрела Господня!—
— Какое зарево!— Сегодня
Я буду бешеной Кармен.
...Так, руки заложив в карманы,
Стою. Меж нами океан.
Над городом — туман, туман.
Любви старинные туманы.</text><name>Любви старинные туманы</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1942</date_from><text>Я в комнате той,
на диване промятом,
где пахнет мастикой и кленом сухим,
наполненной музыкой и закатом,
дыханием,
голосом,
смехом твоим.
Я в комнате той,
где смущенно и чинно
стоит у стены, прижимается к ней
чужое разыгранное пианино,
как маленький памятник жизни твоей.
Всей жизни твоей.
До чего же немного!
Неистовый,
жадный,
земной,
молодой,
ты засветло вышел.
Лежала дорога
по вольному полю,
над ясной водой.
Все музыкой было —
взвивался ли ветер,
плескалась ли рыба,
текла ли вода,
и счастье играло в рожок на рассвете,
и в бубен безжалостный била беда.
И сердце твое волновалось, любило,
и в солнечном дождике смеха и слез
все музыкой было,
все музыкой было,
все пело, гремело, летело, рвалось.
И ты,
как присягу,
влюбленно и честно,
почти без дыхания слушал ее.
В победное медное сердце оркестра
как верило бедное сердце твое!
На миг очутиться бы рядом с тобою,
чтоб всей своей силою,
нежностью всей
донять и услышать симфонию боя,
последнюю музыку жизни твоей.
Она загремела,
святая и злая,
и не было звуков над миром грозной.
И, музыки чище и проще не зная,
ты,
раненный в сердце,
склонился пред ней.
Навеки.
И вот уже больше не будет
ни счастья,
ни бед,
ни обид,
ни молвы,
и ласка моя никогда не остудит
горячей, бедовой твоей головы.
Навеки.
Мои опускаются руки.
Мои одинокие руки лежат...
Я в комнате той,
где последние звуки,
как сильные, вечные крылья, дрожат.
Я в комнате той,
у дверей,
у порога,
у нашего прошлого на краю...
Но ты мне оставил так много, так много:
две вольные жизни —
мою и твою.
Но ты мне оставил не жалобу вдовью
мою неуступчивую судьбу,
с ее задыханьями,
жаром,
любовью,
с ночною тревогой, трубящей в трубу.
Позволь мне остаться такой же,
такою,
какою ты некогда обнял меня,
готовою в путь,
непривычной к покою,
как поезда, ждущею встречного дня.
И верить позволь немудреною верой,
что все-таки быть еще счастью
и жить,
как ты научил меня,
полною мерой,
себя не умея беречь и делить.
Всем сердцем и всем существом в человеке,
страстей и порывов своих не тая,
так жить,
чтоб остаться достойной навеки
и жизни
и смерти
такой, как твоя.</text><name>Музыка</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1964</date_from><text>Любовь ответственна. А если не она,
То что ж ответственно на этом свете:
Призванье? Долг? Работа? Дружба? Дети?
Нет, все они, соединясь, сполна
Ушли в нее, как в море, без остатка,
Они любовью все поглощены,
Они невыразительно-бледны
Без любящего сердца и сильны
Его ревнивой силой. Молвить кратко:
Все, что со мной, и все, что но со мной,
Любовь в себя вбирает непреложно,
А потому и нежно и тревожно
Ответствует бедой, или виной,
Или возмездьем на мои деянья.
Ответственность ее так велика,
Что ни судьба, ни служба, ни строка
Не обойдутся без ее вниманья.</text><name>Любовь ответственна. А если не она...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1902</date_from><text>С престола ледяных громад,
Родных высот изгнанник вольный,
Спрядает светлый водопад
В теснинный мрак и плен юдольный.
А облако, назад - горе -
Путеводимое любовью,
Как агнец, жертвенною кровью
На снежном рдеет алтаре.</text><name>Возврат</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1942</date_from><text>Ты что ж решил: Нечай — старик,
Нечаю всё равно?!
Старик, да жить трудом привык...
Вот то-то и оно!
Не в те ударил ты опять,
Не в те колокола:
К чему года мои считать,—
Ты б сосчитал дела!
Я, может, хлеба одного
Взрастил за долгий век,
Что если в гурт собрать его,—
Так что там твой Казбек!
А хлеб какой! Отборный сплошь,
Лежит — к зерну зерно.
Возьмешь в ладони и замрешь...
Вот то-то и оно!
А сколько сена дал Нечай
С бригадою своей?
А сено ж пахло, словно чай,—
Заваривай и пей!
Что тут, что там — я первым был,
Не сплоховал Нечай.
Да ты, как видно, позабыл,
Где здравствуй, где прощай.
И вышло так, что я сейчас
Остался в стороне,—
Знать, на смех курам ты припас
Такую должность мне:
Весной в поля пойдет народ,
А я — сиди с дубьем,
Спасай, вояка, огород
От кур да воробьев!
Добился почести людской,
Дождался, старина.
Да мне ж, при должности такой,
Житья не даст жена.
«Ты,— скажет,— что ж, любезный муж,
Совсем сошел на нет?..»
И стыдно будет мне к тому ж
На фронт писать ответ.
На фронте сыну моему
Два ордена дано,—
Читал, наверно, почему...
Вот то-то и оно!
А чем хвалиться стану я?—
Живу, мол, без забот,
Мол, вместо чучела меня
Послали в огород...
Как будто впрямь я вышел весь,
Добился до конца.
Приятна, что ль, такая весть
Для красного бойца?
Пусть я старик, но никакой
Не вижу в том беды:
Давно известно — старый конь
Не портит борозды.
И ты меня не обижай,
Ты дай бригаду мне:
Такой получим урожай —
На диво всей стране.
Уж тут позиций не сдадим,
В кусты не удерем,
А то еще и молодым,
Пожалуй, нос утрем.
Уж если слаб я бить врага,
Никак не подхожу,
Так хлеб растить, косить луга —
Всю душу положу!
Всё, как на фронте, будет в срок,
Всё, как и быть должно:
Нечай в работе знает прок...
Вот то-то и оно!</text><name>Старик Нечай</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1825</date_from><text>Клянемся честью и Черновым:
Вражда и брань временщикам,
Царя трепещущим рабам,
Тиранам, нас угнесть готовым!
Нет! не отечества сыны -
Питомцы пришлецов презренных!
Мы чужды их семей надменных,
Они от нас отчуждены.
Так, говорят не русским словом,
Святую ненавидят Русь;
Я ненавижу их, клянусь,
Клянуся честью и Черновым!
На наших дев, на наших жен
Дерзнешь ли вновь, любимец счастья,
Взор бросить, полный сладострастья,-
Падешь, перуном поражен.
И прах твой будет в посмеянье!
И гроб твой будет в стыд и срам!
Клянемся дщерям и сестрам:
Смерть, гибель, кровь за поруганье!
А ты, брат наших ты сердец,
Герой, столь рано охладелый,
Взнесись в небесные пределы:
Завиден, славен твой конец!
Ликуй: ты избран русским богом
Всем нам в священный образец!
Тебе дан праведный венец!
Ты чести будешь нам залогом!</text><name>На смерть Чернова</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1942</date_from><text>Большая черная звезда.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Молчат бульвары и сады.
Молчат унылые дрозды.
Молчит Марго, бела, как мел,
Молчит Гюго, он онемел.
Не бьют часы. Застыл фонтан.
Стоит, не двинется туман.
Но вот опять вошла зима
В пустые темные дома.
Париж измучен, ночь не спит,
В бреду он на восток глядит:
Что значат беглые огни!
Куда опять идут они!
Ты можешь жить! Я не живу.
Молчи, они идут в Москву,
Они идут за годом год,
Они берут за дотом дот,
Ты не подымешь головы —
Они уж близко от Москвы.
Прощай, Париж, прощай навек!
Далекий дым и белый снег.
Его ты белым не зови:
Он весь в огне, он весь в крови.
Гляди — они бегут назад,
Гляди — они в снегу лежат.
Пылает море серых крыш,
И на заре горит Париж,
Как будто холод тех могил
Его согрел и оживил.
Я вижу свет и снег в крови.
Я буду жить. И ты живи.</text><name>Большая черная звезда...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>В пространстве, не дыша,
несется без дорог
еще одна душа
в невидимый чертог.
А в сумраке, внизу,
измученный сосуд
в кладбищенском лесу
две лошади везут.
Отсюда не воззвать,
отсюда не взглянуть.
Расставшихся в кровать
больницы не вернуть.
Простились без тоски,
друг другу не грозя,
при жизни не враги,
по смерти не друзья.
Сомненья не унять.
Шевелится в груди
стремленье уравнять
столь разные пути.
Пускай не объяснить
и толком не связать,
пускай не возопить,
но шепотом сказать,
что стынущий старик,
плывущий в темноте,
пронзительней, чем крик
"Осанна" в высоте.
Поскольку мертвецы
не ангелам сродни,
а наши близнецы.
Поскольку в наши дни
доступнее для нас,
из вариантов двух,
страдание на глаз
бессмертия на слух.</text><name>Элегия на смерть Ц. В.</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Пахнет день
Машинным отделеньем
Переполненного парохода.
К берегам
Плывем мы отдаленным,
И хоть ближе год они от года —
Разве что грядущим поколеньям,
Наконец, покажется природа
Широко раскинувшимся лоном,
На котором отдохнуть охота,
Расставаясь с блещущим салоном
Комфортабельного
Самолета.</text><name>Пахнет день машинным отделеньем...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1909</date_from><text>Я не лгал никогда никому,
Оттого я страдать обречен,
Оттого я людьми заклеймен,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не лгал.
Оттого жизнь печально течет.
Мне чужды и любовь, и почет
Тех, чья мысль - это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеется продажная лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому никогда.</text><name>Я НЕ ЛГАЛ</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1832</date_from><text>В темном лесе, за рекой,
Стоит домик небольшой,
С двумя светлыми окнами,
С распашными воротами.
Под замком те ворота,
И калитка заперта -
Чтоб не вшел туда рогатый,
Леший страшный и косматый;
Чтоб не вшел туда упырь,
Ни проезжий богатырь.
Кто ж живет тут одиноко,
От жилья кругом далеко?
Рыболов ли небогатый?
Иль разбойник бородатый
В нем спасается мольбой,
С сундуками и казной?
Живет в доме с давних пор -
Караулит царский бор -
Лесной староста, с женою,
С третьей дочкой молодою.
И для ней старик седой
Замыкает домик свой,-
Чтобы в каменны палаты
Не увез купец богатый;
Чтоб боярин окружной
Не прильнул бы к молодой
Безотвязной повиликой,-
Чтоб не быть ей горемыкой.</text><name>Дом лесника</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Дай руку мне, товарищ добрый мой,
Путем одним пойдем до двери гроба,
И тщетно нам за грозною бедой
Беду грозней пошлет судьбины злоба.
Ты помнишь ли, в какой печальный срок
Впервые ты узнал мой уголок?
Ты помнишь ли, с какой судьбой суровой
Боролся я, почти лишенный сил?
Я погибал — ты дух мой оживил
Надеждою возвышенной и новой.
Ты ввел меня в семейство добрых муз;
Деля досуг меж ими и тобою,
Я ль чувствовал ее свинцовый груз
И перед ней унизился душою ?
Ты сам порой глубокую печаль
В душе носил, но что? не мне ли вверить
Спешил ее? И дружба не всегда ль
Хоть несколько могла ее умерить?
Забытые фортуною слепой,
Мы ей назло друг в друге всё имели
И, дружества твердя обет святой,
Бестрепетно в глаза судьбе глядели.
О! верь мне в том: чем жребий ни грозит,
Упорствуя в старинной неприязни,
Душа моя не ведает боязни,
Души моей ничто не изменит!
Так, милый друг! позволят ли мне боги
Ярмо забот сложить когда-нибудь
И весело на светлый мир взглянуть,
По-прежнему ль ко мне пребудут строги,
Всегда я твой. Судьей души моей
Ты должен быть и в вёдро и в ненастье,
Удвоишь ты моих счастливых дней
Неполное без разделенья счастье;
В дни бедствия я знаю, где найти
Участие в судьбе своей тяжелой;
Чего ж робеть на жизненном пути?
Иду вперед с надеждою веселой.
Еще позволь желание одно
Мне произнесть: молюся я судьбине,
Чтоб для тебя я стал хотя отныне,
Чем для меня ты стал уже давно.</text><name>Дельвигу (Дай руку мне...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты
Даже в самой невинной игре,
Не давай заглянуть в свои карты
И до срока не сбрось козырей.
Отключи посторонние звуки
И следи, чтоб не прятал глаза,
Чтоб держал он на скатерти руки
И не смог передернуть туза.
Никогда не тянись за деньгами,
Если ж ты, проигравши, поник -
Как у Пушкина в "Пиковой даме"
Ты останешься с дамою пик.
Если ж ты у судьбы не в любимцах -
Сбрось очки и закончи на том,
Крикни: "Карты на стол, проходимцы!"
И уйди с отрешенным лицом.
Между 1967 и</text><name>Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1908</date_from><text>Рощи пальм и заросли алоэ,
Серебристо-матовый ручей,
Небо, бесконечно-голубое,
Небо, золотое от лучей.
И чего еще ты хочешь, сердце?
Разве счастье — сказка или ложь?
Для чего ж соблазнам иноверца
Ты себя покорно отдаешь?
Разве снова хочешь ты отравы,
Хочешь биться в огненном бреду,
Разве ты не властно жить, как травы
В этом упоительном саду?</text><name>Рощи пальм и заросли алоэ...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1915</date_from><text>Девы и юношы, вспомните,
Кого мы и что мы сегодня увидели.
Чьи взоры и губы истом не те,
А ты вчера и позавчера, увы, дели.
Горе вам, горе вам, жители пазух,
Мира и мора глубоких морщин,
Точно на блюде, на хворях чумазых
Поданы вами горы мужчин.
Если встал он,
Принеси ему череп "ес".
Вечный и мирный, жизни первый!
Это смерть идет на перепись
Пищевого довольства червей.
Поймите, люди, да есть же стыд же,
Вам не хватит в Сибири лестной костылей,
иль позовите с острова Фиджи
Черных и мрачных учителей
И проходите годами науку,
как должно есть человечью руку.
Нет, о друзья!
Величаво идемте к Войне Великанше,
Что волосы чешет свои от трупья.
Воскликнемте смело, смело, как раньше:
"Мамонт наглый, жди копья!"
Вкушаешь мужчин a la Строганов.
Вы не взошли на мой материк!
Будь же неслыхан и строго нов,
Похорон мира глухой пятерик,
Гулко шагай и глубокую тайну
Храни вороными ушами в челах.
Я верю, я верю, что некогда "майна!"
Воскликнет Будда и Аллах.</text><name></name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1961</date_from><text>Широко глаза расставлены
И хитрят, хитрят слегка,
Эти синие хрусталины
Из-под низкого платка...
Молодые и безгрешные
Очи ясности полны,
Мою душу отогревшие
Посреди большой войны.
В избах около Мукачева -
Издавна заведено -
Девки песни пели вкрадчиво,
И вилось веретено.
Песни были все неясные,
Непонятные для нас.
Розы белые и красные
Повторялись много раз...</text><name>Широко глаза расставлены...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Все зачеркнуть. И все начать сначала,
Как будто это первая весна.
Весна, когда на гребне нас качала
Хмельная океанская волна.
Когда все было праздником и новью -
Улыбка, жест, прикосновенье, взгляд...
Ах океан, зовущийся Любовью,
Не отступай, прихлынь, вернись назад!</text><name>Все зачеркнуть...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1844</date_from><text>Благодарю тебя за твой подарок милой,
Прими радушный мой привет!
Стихи твои блистают силой
И жаром юношеских лет,
И сладостно звучат, и полны мысли ясной.
О! пой, пленительный певец,
Лаская чисто и прекрасно
Мечты задумчивых сердец;
И пой, как соловей поет в затишье сада
Свою весну, свою любовь,
И в пеньи том и вся награда
Ему за пенье, вновь и вновь,
И слушают его, и громко раздается,
И гонит сон от ложа дев,
И так и льется, так и льется
Его серебряный напев.</text><name>Я.П.Полонскому (Благодарю тебя...)</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1911</date_from><text>Люди, когда они любят,
Делающие длинные взгляды
И испускающие длинные вздохи.
Звери, когда они любят,
Наливающие в глаза муть
И делающие удила из пены.
Солнца, когда они любят,
Закрывающие ночи тканью из земель
И шествующие с пляской к своему другу.
Боги, когда они любят,
Замыкающие в меру трепет вселенной,
Как Пушкин - жар любви горничной Волконского.</text><name></name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Три женщины, грязные, пьяные,
Обнявшись, идут и шатаются.
Дрожат колокольни туманные,
Кресты у церквей наклоняются.
Заслышавши речи бессвязные,
На хриплые песни похожие,
Смеются извозчики праздные,
Сторонятся грубо прохожие.
Идут они, грязные, пьяные,
Поют свои песни, ругаются...
И горестно церкви туманные
Пред ними крестами склоняются.</text><name>Подруги</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>У Джимми и Билли всего в изобилье -
Давай не зевай, сортируй, собирай!..
И Джимми и Билли давно позабыли,
Когда собирали такой урожай.
И Джимми и Билли, конечно, решили
Закапывать яблоки в поте лица.
Расстроенный Билли сказал: "Или-или!-
Копай, чтоб закончилась путаница!"
...И Джимми и Билли друг друга побили.
Ура! Караул! Закопай! Откопай!..
Ан глядь - парники все вокруг подавили.
Хозяин, где яблоки? Ну, отвечай!
У Джимми и Билли всего в изобилье -
Давай не зевай, сортируй, собирай!..
И Джимми и Билли давно позабыли,
Когда собирали такой урожай!</text><name>Джимми и Билли</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1915</date_from><text>Чай пила с постным сахаром,
Умилялась и потела.
Страшила смертными делами
Свое веское тело.
"Ручки вы мои, ножки,
Слушайте, послушайте,
Как сороконожки
Будут кушать вас.
Черт уставит ночью
Острыми гвоздями мягкую кровать.
Будет каждый встречный ангелочек
Вас щипать!"
И хлестала, кувыркалась, уступала,
Разметавшись донага,
Светлым маслом умащала
Темного врага.
Но Господь услышал в день Субботний
Твари ярость и испуг.
Он призвал ее. От слабой плоти
Изошел какой-то теплый дух.</text><name>Чай пила с постным сахаром...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>- Скажи, каким огнем был рад
Гореть ты в молодости, брат?
- Любовью к женщине!
- Каким, не избежав потерь,
Горишь огнем ты и теперь?
- Любовью к женщине!
- Каким, ответь, желаешь впредь
Огнем пожизненно гореть?
- Любовью к женщине!
- Чем дорожишь ты во сто крат
Превыше славы и наград?
- Любовью женщины!
- Чем был низвергнут, как поток,
И вознесен ты, как клинок?
- Любовью женщины!
- С чем вновь,
как рок ни прекословь,
Разделишь не на срок любовь?
- С любовью женщины!
- А с чем, безумный человек,
Тогда окончится твой век?
- С любовью женщины!
Пер. Я.Козловского</text><name>Скажи, каким огнем был рад...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1915</date_from><text>Черепа мы снова нашли.
Но не было знаков на них.
Один топором был
рассечен. Другой пронзен
был стрелою. Но не для
нас эти знаки. Тесно
лежали, без имени все,
схожие между собою. Под
ними лежали монеты.
И лики их были стерты.
Милый друг, ты повел
меня ложно. Знаки
священные мы не найдем
под землею.</text><name>Под землею</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1924</date_from><text>Ночь дана, чтоб думать и курить
и сквозь дым с тобою говорить.
Хорошо... Пошуркивает мышь,
много звезд в окне и много крыш.
Кость в груди нащупываю я:
родина, вот эта кость - твоя.
Воздух твой, вошедший в грудь мою,
я тебе стихами отдаю.
Синей ночью рдяная ладонь
охраняла вербный твой огонь.
И тоскуют впадины ступней
по земле пронзительной твоей.
Так все тело - только образ твой,
и душа, как небо над Невой.
Покурю и лягу, и засну,
и твою почувствую весну:
угол дома, памятный дубок,
граблями расчесанный песок.</text><name>К Родине</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from></date_from><text>монолог
Я слишком слаб, чтоб латы боевые
Иль медный шлем надеть! Но я пройду
По всей стране свободным менестрелем.
Я у дверей харчевни запою
О Фландрии и о Брабанте милом.
Я мышью остроглазою пролезу
В испанский лагерь, ветерком провею
Там, где и мыши хитрой не пролезть.
Веселые я выдумаю песни
В насмешку над испанцами, и каждый
Фламандец будет знать их наизусть.
Свинью я на заборе нарисую
И пса ободранного, а внизу
Я напишу: "Вот наш король и Альба".
Я проберусь шутом к фламандским графам,
И в час, когда приходит пир к концу,
И погасают уголья в камине,
И кубки опрокинуты, я тихо,
Перебирая струны, запою:
Вы, чьим мечом прославлен Гравелин,
Вы, добрые владетели поместий,
Где зреет розовый ячмень, зачем
Вы покорились мерзкому испанцу?
Настало время, и труба пропела,
От сытной пищи разжирели кони,
И дедовские боевые седла
Покрылись паутиной вековой.
И ваш садовник на шесте скрипучем
Взамен скворешни выставил шелом,
И в нем теперь скворцы птенцов выводят,
Прославленным мечом на кухне рубят
Дрова и колья, и копьем походным
Подперли стену у свиного хлева!
Так я пройду по Фландрии родной
С убогой лютней, с кистью живописца
И в остроухом колпаке шута.
Когда ж увижу я, что семена
Взросли, и колос влагою наполнен,
И жатва близко, и над тучной нивой
Дни равноденственные протекли,
Я лютню разобью об острый камень,
Я о колено кисть переломаю,
Я отшвырну свой шутовской колпак,
И впереди несущих гибель толп
Вождем я встану. И пойдут фламандцы
За Тилем Уленшпегелем вперед!
И вот с костра я собираю пепел
Отца, и этот прах непримеренный
Я в ладонку зашью и на шнурке
Себе на грудь повешу! И когда
Хотя б на миг я позабуду долг
И увлекусь любовью или пьянством,
Или усталость овладеет мной,-
Пусть пепел Клааса ударит в сердце -
И силой новою я преисполнюсь,
И новым пламенем воспламенюсь.
Живое сердце застучит грозней
В ответ удару мертвенного пепла.</text><name>Тиль Уленшпигель (Монолог)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1969</date_from><text>Не ожидала никак,
Сон уже чувствуя в теле,
Стоя с подушкой в руках
Возле раскрытой постели.
Сильно светила луна.
Ярко белела рубаха.
Он постучал - и она
Похорошела от страха.</text><name>Не ожидала никак...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Мне случалось видеть иногда:
Златокузнецы - мои соседи -
С помощью казаба без труда
Отличали золото от меди.
Мой читатель - ценностей знаток,
Мне без твоего казаба тяжко
Распознать в хитросплетенье строк,
Где под видом золота - медяшка.
Пер. Н.Гребнева</text><name>Мне случалось видеть иногда...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1912</date_from><text>Я победил: теперь вести
Народы серые я буду,
В ресницах вера заблести,
Вера, помощница чуду.
Куда? отвечу без торговли:
Из той осоки, чем я выше,
Народ, как дом, лишенный кровли,
Воздвигнет стены в меру крыши.</text><name>Я победил: теперь вести...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1912</date_from><text>Дал Ты мне молодость трудную.
Столько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести?
Долгую песню, льстивая,
О славе поет судьба.
Господи! я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца.</text><name>Дал Ты мне молодость трудную...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from></date_from><text>По чувствам братья мы с тобой,
Мы в искупленье верим оба,
И будем мы питать до гроба
Вражду к бичам страны родной.
Когда ж пробьет желанный час
И встанут спящие народы —
Святое воинство свободы
В своих рядах увидит нас.
Любовью к истине святой
В тебе, я знаю, сердце бьется,
И, верно, отзыв в нем найдется
На неподкупный голос мой.</text><name>По чувствам братья мы с тобой...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Летели две птички,
Собой невелички,
Как они летели —
В книжку залетели.
По листкам кружились,
С нами подружились.
Сказали две птички:
— Трудно без привычки,
И малы мы слишком,
Чтоб летать по книжкам.
Возвращаться надо
Нам в лесные чащи,
Где всегда прохлада,
Где ручей журчащий.
Нас в лесу синички
Ждут на перекличке.
Вздохнули две птички,
Собой невелички:
— Нам пора прощаться,
С вами расставаться!
Вы зимой в метели
Ставьте нам кормушки!
Со страниц слетели
Наши две подружки,
Сели на обложку
Да и в путь-дорожку!
С читателем прощаются
Шустрые синицы.
На этом закрываются
Пестрые страницы.</text><name>Пора прощаться</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1953</date_from><text>Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.
И это не из удальства
Или из ярости бесцельной,
А чтоб в тоске найти слова
Тебе для песни колыбельной.</text><name>Ветер (Я кончился...)</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1975</date_from><text>Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серое цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечётного октября,
ежась, число округляешь до "ох ты бля".
Ты не птица, чтоб улетать отсюда.
Потому что как в поисках милой всю-то
ты проехал вселенную, дальше вроде
нет страницы податься в живой природе.
Зазимуем же тут, с чёрной обложкой рядом,
проницаемой стужей снаружи, отсюда - взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов.</text><name>Заморозки на почве и облысенье леса...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1969</date_from><text>Отбросим ветку от окна
И выглянем наружу,
А там увидим, как весна
Перемогает стужу.
Сугробы вянут на глазах,
И сад шалит капелью,
А только день тому назад
Исхлестан был метелью.
Казалось, это — навсегда,
Как римское изгнанье,
А вот прошло — и ни следа,
Одно воспоминанье.
Б камине скука сожжена,
Как черновик негодный.
Душа прекрасно сложена —
Как раз чтоб стать свободной.
И все овеять и назвать
Своими именами,
И прутья в чашке целовать,
И сочетаться с нами.</text><name>Март в Тарту</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1913</date_from><text>Как странно,
что твои ноги ходят
по каким-то улицам,
обуты в смешные ботинки,
а их бы нужно без конца целовать.
Что твои руки
пишут,
застегивают перчатки,
держат вилку и нелепый нож,
как будто они для этого созданы!..
Что твои глаза,
возлюбленные глаза
читают "Сатирикон",
а в них бы глядеться,
как в весеннюю лужицу!
Но твое сердце
поступает, как нужно:
оно бьется и любит.
Там нет ни ботинок,
ни перчаток,
ни "Сатирикона"...
Не правда-ли?
Оно бьется и любит...
больше ничего.
Как жалко, что его нельзя поцеловать в лоб,
как благонравного ребенка!</text><name></name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1828</date_from><text>Как за реченькой слободушка стоит,
По слободке той дороженька бежит,
Путь-дорожка широка, да не длинна,
Разбегается в две стороны она:
Как налево - на кладбище к мертвецам,
А направо - к закавказским молодцам
Грустно было провожать мне, молодой,
Двух родимых и по той, и по другой:
Обручальника по левой проводя,
С плачем матерью землей покрыла я;
А налетный друг уехал по другой,
На прощанье мне кивнувши головой.</text><name>Русская песня (Как за реченькой...)</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Плывет луна, и воют волки,
В безумии ощерив рот,
И ель со снежною кошелкой
Стоит, поникнув, у ворот!..
Закрыл метельный саван всполье,
И дальний лес, и пустоша...
И где с такой тоской и болью
Укроется теперь душа?..
Всё слилось в этом древнем мире,
И стало всё теперь сродни:
И звезд мерцание в эфире,
И волчьи на снегу огни!..</text><name>Плывет луна, и воют волки...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1883</date_from><text>Нет, я больше не верую в ваш идеал,
И вперед я гляжу равнодушно:
Если б мир ваших грез и настал,—
Мне б в нем было мучительно душно:
Столько праведной крови погибших бойцов,
Столько светлых созданий искусства,
Столько подвигов мысли, и мук, и трудов,—
И итог этих трудных, рабочих веков —
Пир животного, сытого чувства!
Жалкий, пошлый итог! Каждый честный боец
Не отдаст за него свой терновый венец...</text><name>Нет, я больше не верую в ваш идеал</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город,-
Сердце Родины моей!
Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,-
Страна моя,
Москва моя -
Ты самая любимая!
Разгорелся день веселый,
Морем улицы шумят,
Из открытых окон школы
Слышны крики октябрят.
Май течет рекой нарядной
По широкой мостовой,
Льется песней необъятной
Над красавицей Москвой.
День уходит, и прохлада
Освежает и бодрит.
Отдохнувши от парада,
Город праздничный гудит.
Вот когда встречаться парам!
Говорлива и жива -
По садам и по бульварам
Растекается Москва.
Стала ночь на день похожей,
Море света над толпой.
Эй, товарищ! Эй, прохожий!-
С нами вместе песню пой!
Погляди,- поет и пляшет
Вся Советская страна...
Нет тебя светлей и краше,
Наша красная весна!
Голубой рассвет глядится
В тишину Москвы-реки,
И поют ночные птицы -
Паровозные гудки.
Бьют часы Кремлевской башни,
Гаснут звезды, тает тень...
До свиданья, день вчерашний,
Здравствуй, новый, светлый день!
Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,-
Страна моя,
Москва моя -
Ты самая любимая!</text><name>Москва майская</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1975</date_from><text>Тот жил и умер, та жила
И умерла, и эти жили
И умерли; к одной могиле
Другая плотно прилегла.
Земля прозрачнее стекла,
И видно в ней, кого убили
И кто убил: на мертвой пыли
Горит печать добра и зла.
Поверх земли метутся тени
Сошедших в землю поколений;
Им не уйти бы никуда
Из наших рук от самосуда,
Когда б такого же суда
Не ждали мы невесть откуда.</text><name>Тот жил и умер, та жила...</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Если мне скажут: "Ты должен идти на мученье",-
С радостным пеньем взойду на последний костер,-
Послушный.
Если б пришлось навсегда отказаться от пенья,
Молча под нож свой язык я и руки б простер,-
Послушный.
Если б сказали: "Лишен ты навеки свиданья",-
Вынес бы эту разлуку, любовь укрепив,-
Послушный.
Если б мне дали последней измены страданья,
Принял бы в плаваньи долгом и этот пролив,-
Послушный.
Если ж любви между нами поставят запрет,
Я не поверю запрету и вымолвлю: "Нет".</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1815</date_from><text>Пусть другие громогласно
Славят радости вина:
Не вину хвала нужна!
Бахус, не хочу напрасно
Над твоей потеть хвалой:
О, ты славен сам собой!
И тебе в ней пользы мало,
Дар прямой самих богов,
Кофе, нектар мудрецов!
Но сколь многих воспевало
Братство лириков лихих,
Даже не спросясь у них!
Жар, восторг и вдохновенье
Грудь исполнили мою -
Кофе, я тебя пою;
Вдаль мое промчится пенье,
И узнает целый свет,
Как любил тебя поэт.
Я смеюся над врачами!
Пусть они бранят тебя,
Ревенем самих себя
И латинскими словами
И пилюлями морят -
Пусть им будет кофе яд.
О напиток несравненный,
Ты живешь, ты греешь кровь,
Ты отрада для певцов!
Часто, рифмой утомленный,
Сам я в руку чашку брал
И восторг в себя впивал.</text><name>Кофе</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1851</date_from><text>На горе первозданной стояли они,
И над ними, бездонны и сини,
Поднялись небосводы пустыни.
А под ними земля - вся в тумане, в тени.
И Один был блистательней неба:
Благодать изливалась из кротких очей,
И сиял над главою венец из лучей.
А другой был мрачнее эреба:
Из глубоких зениц вылетали огни,
На челе его злоба пылала,
И под ним вся гора трепетала.
И Мессии сказал сатана:
«Раввуни!
От заката светил до востока,
Землю всю, во мгновение ока,
Покажу я тебе...»
И десницу простер...
Прояснилася даль... Из тумана
Засинелася зыбь океана,
Поднялися громады маститые гор,
И земли необъятной равнина,
Вся в свету и в тени, под небесным шатром
Разостлалася круглым, цветистым ковром.
Каменистая степь... Палестина...
Вот седой Арарат; вот угрюмый Синай;
Почернелые кедры Ливана;
Серебристая нить Иордана;
И десницей карающей выжженный край,
И возлюбленный град Саваофа:
Здесь Сион в тощей зелени маслин, а там
Купы низких домов с плоской кровлею, храм,
Холм и крест на нем праздный - Голгофа.
К югу - степь без границ. Перекатной волной
Ураганы песок поднимают,
А на нем оазисы мелькают,
Как зеленый узор на парче золотой.
Красной пылью одеты, деревья
Клонят книзу вершины под гнетом плода;
Разбрелись табуны кобылиц и стада
Вкруг убогих наметов кочевья;
Смуглоликих наездников рыщут толпы;
Воздух пламенем встречу им пышет,
А по воздуху марево пишет
Стены, башни, палаты, мосты и столпы...
Мимо....
Серой, гремучей змеею,
Бесконечные кольца влача через ил,
В тростниках густолиственных тянется Нил.
Города многочленной семьею
Улеглися на злачных его берегах;
Блещут синие воды Мерида;
Пирамида, еще пирамида,
И еще, и еще,- на широких стопах
Опершись, поднялися высоко;
Обелисков идет непрерывная цепь;
Полногрудые сфинксы раскинулись, в степь
Устремляя гранитное око.
Мимо...
Инд и Гангес среброводной четой
Катят волны в далекое море;
Вековые леса на просторе
Разрослися везде непроглядной стеной;
Мелкой сетью заткали лианы
Все просветы с верхушек дерев до корней;
Попугаи порхают; с тяжелых ветвей
С визгом прыгают вниз обезьяны;
Полосатую матку тигренок сосет;
Птичек носится яркая стая;
Осторожно сучки раздвигая,
Слон тяжелою поступью мерно бредет;
На коврах из цветов и из ягод
Змеи нежатся, свившись упругим кольцом,
И сквозь темную зелень, зубчатым венцом,
Выдвигаются куполы пагод.
Под нависшим их сводом, во мраке, блестит
В драгоценных каменьях божница;
Безобразные идолов лица
Луч священной лампады слегка золотит;
Пред богами жрецы-изуверы,
Преклоняясь во прах, благовония жгут,
И, в неистовой пляске кружася, поют
Свой молитвенный гимн баядеры.
Мимо...
Север... Теряясь в безвестной дали,
Разметались широко поляны;
Смурой шапкой нависли туманы
Над челом побелелым холодной земли.
Нечем тешить пытливые взоры:
Снег да снег, все один, вечно девственный снег,
Да узоры лиловые скованных рек,
Да сосновые темные боры.
Север спит: усыпил его крепкий мороз,
Уложила седая подруга,
Убаюкала буйная вьюга...
Не проснется вовек задремавший колосс,
Или к небу отчизны морозной
Приподнимет главу, отягченную сном,
Зорко глянет очами во мраке ночном
И воспрянет громадою грозной?
Он воспрянет и, долгий нарушивши мир,
Глыбы снега свои вековые
И оковы свои ледяные
С мощных плеч отряхнет на испуганный мир.
Мимо...
Словно младая наяда,
В светлоструйном хитоне, с венчанной главой,
Из подводных чертогов, из бездны морской
Выплывает небрежно Эллада.
Прорезные ряды величавых холмов,
Острова, голубые заливы,
Виноградники, спелые нивы,
Сладкозвучная сень кипарисных лесов,
Рощей пальмовых темные своды -
Созданы для любви, наслаждений и нег...
Чудесами искусств увенчал человек
Вековечные дива природы:
Вдохновенным напевом слепого певца
Вторят струны чарующей лиры;
В красоте первобытной кумиры
Возникают под творческим взмахом резца;
Взор дивят восковые картины
Смелым очерком лиц, сочетаньем цветов;
Горделивой красой храмов, стен и домов
Спорят Фивы, Коринф и Афины.
Мимо...
Рим. Семихолмный, раскидистый Рим,
Со своей нерушимой стеною,
Со своею Тарпейской скалою,
С Капитолием, с пенистым Тибром своим...
Груды зданий над грудами зданий;
Термы, портики, кровли домов и палат,
Триумфальные арки, дворцы и сенат
В коронадах нагих изваянии
И в тройном ожерелье гранитных столпов.
Вдоль по стогнам всесветной столицы
Скачут кони, гремят колесницы,
И, блестя подвижной чешуею щитов,
За когортой проходит когорта.
Мачты стройных галер поднялись как леса,
И, как чайки, трепещут крылом паруса
На зыбях отдаленного порта.
Форум стелется пестрою массой голов;
В цирке зрителей тесные группы
Обнизали крутые уступы;
Слышен смешанный говор и гул голосов:
Обитателей Рима арена
Созвала на позорище смертной борьбы.
Здесь с рабами сразятся другие рабы,
В искупленье позорного плена;
Здесь боец-победитель, слабея от ран,
Юной жизнью заплатит народу
За лавровый венок и свободу;
Здесь, при радостных кликах суровых граждан,
Возвращенцев железного века,
Под вестальскою ложей отворится дверь,
На арену ворвется некормленый зверь
И в куски изорвет человека...
Мимо...
Полной кошницею свежих цветов,
На лазурных волнах Тирринеи,
Поднимаются скалы Капреи.
Посредине густых, благовонных садов
Вознеслася надменно обитель -
Перл искусства и верх человеческих сил:
Словно камни расплавил и снова отлил
В благолепные формы строитель.
В темных нишах, под вязями лилий и роз,
Перед мраморным входом в чертоги,
Настороже - хранители-боги
И трехглавый, из золота вылитый пес.
Купы мирт и олив и алоэ
Водометы жемчужного пылью кропят...
Скоморохи в личинах наполнили сад,
Как собрание статуй живое:
Под кустом отдыхает сатир-паразит,
У фонтана гетера-наяда,
И нагая плясунья-дриада
Сквозь зеленые ветви лукаво глядит.
Вкруг чертогов хвалебные оды
Воспевает согласный невидимый клир,
Призывая с небес благоденственный мир
На текущие кесаря годы,
Прорицая бессмертье ему впереди,
И, под стройные клирные звуки,
Опершись на иссохшие руки,
Старец, в пурпурной тоге, с змеей на груди,
Среди сонма Лаис и Глицерий,
Задремал на одре золотом... Это сам
Сопрестольный, соравный бессмертным богам
Властелин полусвета - Тиверий.
«Падши ниц, поклонись - и отдам всё сполна
Я тебе...» - говорит искуситель.
Отвещает небесный учитель:
«Отойди, отойди от меня, сатана!»</text><name>Отойди от меня, сатана!</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from></date_from><text>Достигнул страшный слух ко мне,
Что стал ты лжив и лицемерен;
В твоей отеческой стране,
О льстец! мне сделался неверен.
Ты нежности, которы мне
Являл любви твоей в огне,
Во страсти новой погружаешь;
О мне не мнишь, не говоришь,
Другой любовь свою даришь,
Меня совсем позабываешь.
Те речи, те слова в устах,
Меня которые ласкали;
Те тайны взгляды во очах,
Которые меня искали;
Те вздохи пламенной любви;
Те нежны чувствия в крови;
То сердце, что меня любило;
Душа, которая жила,
Чтоб я душой ее была,—
Ах! все, все, все мне изменило!
Кого ж на свете почитать
За справедливого возможно,
Когда и ты уж уверять
Меня не постыдился ложно?
Ты бог мой был, ты клятву дал,
Ты ныне клятву ту попрал.—
О льстец! в злых хитростях отменной!
Но нет, не клятве сей —
Я верила душе твоей,
Судивши по своей влюбленной.
К несчастию тому, что мне
Ты стал толико вероломен,
Любви неистовой в огне,
Я слышу, до того нескромен,
Что, клятвы, славу, честь
На жертву не страшась принесть,
Все — говорят — сказал подробно,
Как мной любим ты страстно был.—
Любя, любви кто изменил,
В том сердце все на злость способно.
А кто один хоть только раз
Бессовестен быть смел душею,
Тот всякий день, тот всякий час
Быть может вечно вреден ею.
Так ты, так ты таков-то лют!—
Ах нет!— Средь самых тех минут,
Когда тебя я ненавижу,
Когда тобою скорбь терплю,
С тобой я твой порок люблю,
В тебе еще все прелесть вижу.
Мой свет! коль ты ко мне простыл,
Когда тебе угодно стало,
Чтоб сердце, кое ты любил,
Тебя уж больше не прельщало,—
Так в те мне скучные часы,
Как зришь уж не во мне красы,
Не мне приятностьми лаская,
Сидишь с прелестницей своей,
Отраду дай душе моей,
Меня хоть в мыслях вображая.
Представь уста,— отколь любовь
Любовными ты пил устами;
Представь глаза,— миг каждый вновь
Отколь мой жар ты зрел очами;
Вообрази тот вид лица,
Что всех тебе царей венца
И всех приятней был вселенной.—
Ах! вид, тот вид уже не сей:
Лишенная любви твоей,
Я зрю себя всего лишенной.
Жалей о мне,— и за любовь
Оставленной твоей любезной,—
Прошу, не проливай ты кровь,
Одной пожертвуй каплей слезной,
Поплачь и потужи стеня.
Иль хоть обманывай меня,
Скажи, что ты нелицемерен,
Скажи,— и прекрати злой слух.
Дражайший мой любовник, друг!
Коль можно, сделайся мне верен.</text><name>Пени</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Пусть мне оправдываться нечем,
пусть спорны доводы мои,-
предпочитаю красноречью
косноязычие любви.
Когда волненью воплотиться
в звучанье речи не дано,
когда сто слов в душе родится
и не годится
ни одно!
Когда молчание не робость,
но ощущение того,
какая отделяет пропасть
слова от сердца твоего.
О сердце, склонное к порывам,
пусть будет мужеством твоим
в поступках быть красноречивым,
а в обожании - немым.
И что бы мне ни возразили,
я снова это повторю.
... Прости меня,
моя Россия,
что о любви
не говорю.</text><name>Пусть мне оправдываться нечем...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Свой первый трепет соловьиный
Я поверял ее струне,
И, ради нежной мандолины,
Подруга улыбнулась мне.
А мне казалась недостойной
Неизощренная хвала,
И песня робкая - нестройной,
И безотзывной - ночи мгла.
Искусством стройного напева
Я ныне славен и счастлив,
И мне порою внемлет дева,
Блаженно руки заломив.
Но я грущу о давнем мире,
Когда, в пылу иной весны,
У сердца было лишь четыре
Нестройно плачущих струны!</text><name>Свой первый трепет соловьиный...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1817</date_from><text>Цвет моей жизни, не вянь! О время сладостной скорби,
Пылкой волшебной мечты, время восторгов,- постой!
Чем удержать его, друг мой? о друг мой, могу ли
привыкнуть
К мысли убийственной жить с хладной, немою душой,
Жить, переживши себя? Почто же, почто не угас я
С утром моим золотым? Дельвиг, когда мы с тобой
Тайными мыслями, верою сердца делились и смело
В чистом слиянии душ пламенным летом неслись
В даль за пределы земли, в минуту божественной
жажды
Было мне умереть, в небо к отцу воспарить,
К другу созданий своих, к источнику вечного света!-
Ныне я одинок, с кем вознесуся туда,
В области тайных знакомых миров? Мы розно, любезный,
С грозной судьбою никто, с жизнью меня не мирит!
Ты, о души моей брат! Затерян в толпе равнодушной,
Твой Вильгельм сирота в шумной столице сует,
Холод извне погашает огонь его сердца: зачем же
Я на заре не увял, весь еще я не лишен
Лучшей части себя - благодатных святых упований?
В памяти добрых бы жил рано отцветший певец!</text><name>Элегия (Цвет моей жизни, не вянь...)</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1957</date_from><text>В затонах остывают пароходы,
Чернильные загустевают воды,
Свинцовая темнеет белизна,
И если впрямь земля болеет нами,
То стала выздоравливать она —
Такие звезды плещут над снегами,
Такая наступила тишина,
И вот уже из ледяного плена
Едва звучит последняя сирена.</text><name>Конец навигации</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Дорогой скучно-длинною,
Безрадостно-пустынною,
Она меня вела,
Печалями изранила,
И разум отуманила,
И волю отняла.
Послушен ей, медлительной,
На путь мой утомительный
Не жалуясь, молчу.
Найти дороги торные,
Веселые, просторные,
И сам я не хочу.
Глаза мои дремотные
В виденья мимолетные
Безумно влюблены.
Несут мои мечтания
Святые предвещания
Великой тишины.</text><name>Дорогой скучно-длинною...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1947</date_from><text>Я
Слышу —
Вы славите будни,
Прекрасные,
Ясные будни,
Но
Пусть буду я безрассуден,
А славить не стану я буден.
Ведь все-таки жизнь моя — праздник!
Хоть грозный, а все-таки — праздник.
Я буден не узник, не им я союзник,
А жизнь моя — праздник.
Всегда он в заботе,
Всегда он в работе,
А все-таки — праздник.
Да, именно, праздник!
Всегда неспокойный,
Сегодня он знойный,
А завтра — морозный.
А все-таки — праздник.
Великий и грозный!</text><name>Праздник</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Горит желтый зал
Все обедают без меня
«Кто будет чай пить?»
Говорит Ладя —
Самая высокая
Тоска моей жизни.
Радость достигнута
И перейдена</text><name>Горит желтый зал...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1918</date_from><text>Закружилась листва золотая
В розоватой воде на пруду,
Словно бабочек легкая стая
С замираньем летит на звезду.
Я сегодня влюблен в этот вечер,
Близок сердцу желтеющий дол.
Отрок-ветер по самые плечи
Заголил на березке подол.
И в душе и в долине прохлада,
Синий сумрак как стадо овец,
За калиткою смолкшего сада
Прозвенит и замрет бубенец.
Я еще никогда бережливо
Так не слушал разумную плоть,
Хорошо бы, как ветками ива,
Опрокинуться в розовость вод.
Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать...
Где ты, где, моя тихая радость,
Все любя, ничего не желать?</text><name>Закружилась листва золотая...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Россия начиналась не с меча,
Она с косы и плуга начиналась.
Не потому, что кровь не горяча,
А потому, что русского плеча
Ни разу в жизни злоба не касалась...
И стрелами звеневшие бои
Лишь прерывали труд ее всегдашний.
Недаром конь могучего Ильи
Оседлан был хозяином на пашне.
В руках, веселых только от труда,
По добродушью иногда не сразу
Возмездие вздымалось. Это да.
Но жажды крови не было ни разу.
А коли верх одерживали орды,
Прости, Россия, беды сыновей.
Когда бы не усобицы князей,
То как же ордам дали бы по мордам!
Но только подлость радовалась зря.
С богатырем недолговечны шутки:
Да, можно обмануть богатыря,
Но победить - вот это уже дудки!
Ведь это было так же бы смешно,
Как, скажем, биться с солнцем и луною.
Тому порукой - озеро Чудское,
Река Непрядва и Бородино.
И если тьмы тевтонцев иль Батыя
Нашли конец на родине моей,
То нынешняя гордая Россия
Стократ еще прекрасней и сильней!
И в схватке с самой лютою войною
Она и ад сумела превозмочь.
Тому порукой - города-герои
В огнях салюта в праздничную ночь!
И вечно тем сильна моя страна,
Что никого нигде не унижала.
Ведь доброта сильнее, чем война,
Как бескорыстье действеннее жала.
Встает заря, светла и горяча.
И будет так вовеки нерушимо.
Россия начиналась не с меча,
И потому она непобедима!</text><name>Россия начиналась не с меча!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1957</date_from><text>И. Глазунову
Когда я думаю о Блоке,
когда тоскую по нему,
то вспоминаю я не строки,
а мост, пролетку и Неву.
И над ночными голосами
чеканный облик седока —
круги под страшными глазами
и черный очерк сюртука.
Летят навстречу светы, тени,
дробятся звезды в мостовых,
и что-то выше, чем смятенье,
в сплетенье пальцев восковых.
И, как в загадочном прологе,
чья суть смутна и глубока,
в тумане тают стук пролетки,
булыжник, Блок и облака...</text><name>Когда я думаю о Блоке...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Случалось призракам рояли огибать
Являться запросто свои расправив косы
Был третий час. В больную моря гладь
От счастия кидались вплавь матросы
Был летний день. Не трудно угадать
Почто бросались в океан матросы
Часы ныряли в бездну океана
И глубоко звенели под водой
И снег влетев в цветник оконной рамы
Переставал вдруг быть самим собой
Мы отступали в горы от программы
Но ты упала в прорубь на лугу
Засыпанная летними цветами
Писала ты в испуге о признанье
Что повторить я больше не могу
Я говорил: не быть воспоминаньям
Как и всегда там море на лугу</text><name>Случалось призракам рояли огибать...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1922</date_from><text>Тончайший звук, откуда ты со мной?
Ты создан птицей? Женщиной? Струной?
Быть может, солнцем? Или тишиной?
От сердца ли до сердца свеян луч?
Поэт ли спал, и был тот сон певуч?
Иль нежный с нежной заперся на ключ?
Быть может, колокольчик голубой
Качается, тоскуя сам с собой,
Заводит тяжбу с медленной судьбой?
Быть может, за преградою морей
Промчался ветер вдоль родных полей
И прошептал: «Вернись. Приди скорей».
Быть может, там, в родимой стороне,
Желанная томится обо мне,
И я пою в ее душе на дне?
И тот берущий кажущийся звук
Ручается, как призрак милых рук,
Что верен я за мглою всех разлук.</text><name>Звук (Тончайший звук...)</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Хорош ли праздник мой, малиновый иль серый,
Но все мне кажется, что розы на окне,
И не признательность, а чувство полной меры
Бывает в этот день всегда присуще мне.
А если я не прав, тогда скажи - на что же
Мне тишина травы и дружба рощ моих,
И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьев, похожий
На объяснение в любви глухонемых?</text><name>25 июня 1935</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1959</date_from><text>Влечет меня старинный слог.
Есть обаянье в древней речи.
Она бывает наших слов
и современнее и резче.
Вскричать: "Полцарства за коня!" -
какая вспыльчивость и щедрость!
Но снизойдет и на меня
последнего задора тщетность.
Когда-нибудь очнусь во мгле,
навеки проиграв сраженье,
и вот придет на память мне
безумца древнего решенье.
О, что полцарства для меня!
Дитя, наученное веком,
возьму коня, отдам коня
за полмгновенья с человеком,
любимым мною. Бог с тобой,
о конь мой, конь мой,
конь ретивый.
Я безвозмездно повод твой
ослаблю - и табун родимый
нагонишь ты, нагонишь там,
в степи пустой и порыжелой.
А мне наскучил тарарам
этих побед и поражений.
Мне жаль коня! Мне жаль любви!
И на манер средневековый
ложится под ноги мои
лишь след, оставленный подковой.</text><name>Влечет меня старинный слог...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1974</date_from><text>Ревную, ревную, ревную.
Одеться бы, что ли, в броню.
Верну я, верну я, верну я
Все, что нахватал и храню.
Костры, полнолунья, прибои,
И морем обрызганный торс,
И платье твое голубое,
И запах волны от волос.
Весь твой, с потаенной улыбкой,
Почти как у школьницы вид.
Двухлетнюю странную зыбкость.
(Под ложечкой холодит!)
Ты нежность свою расточала?
Возьми ее полный мешок!
Качало, качало, качало
Под тихий довольный смешок.
От мая и до листопада
Качель уносила, легка,
От Суздаля до Ленинграда,
От Ладоги до Машука.
Прогретые солнцем причалы,
Прогулки с усталостью ног...
Возьми, убирайся. Сначала
Начнется извечный урок.
Все, все возвращается, чтобы
На звезды не выть до зари,
Возьми неразборчивый шепот
И зубы с плеча убери.
Я все возвращаю, ревнуя,
Сполна, до последнего дня.
Лишь мира уже не верну я,
Такого, как был до меня.</text><name>Верну я...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Пора! Явись, пророк! Всей силою печали,
Всей силою любви взываю я к тебе!
Взгляни, как дряхлы мы, взгляни, как мы устали,
Как мы беспомощны в мучительной борьбе!
Теперь - иль никогда!.. Сознанье умирает,
Стыд гаснет, совесть спит. Ни проблеска кругом,
Одно ничтожество свой голос возвышает...</text><name></name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1775</date_from><text>Так любить влюбленный каждый хочет,
Хочет дева быть любимой так.
Ах! зачем порыв святейший точит
Скорби ключ и близит вечный мрак!
Ты его оплакиваешь, милый,
Хочешь имя доброе спасти?
«Мужем будь,— он шепчет из могилы,—
Не иди по моему пути».
Перевод В.Левика</text><name>Надпись на книге «Страдания юного Вертера»</name><date_to>1775</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Там, где в блеске горделивом
Меж зеленых берегов
Волга вторит их отзывом
Песни радостных пловцов
И, как Нил-благотворитель,
На поля богатство льет,-
Там отцов моих обитель,
Там любовь моя живет!
Я давно простился с вами,
Незабвенные края!
Под чужими небесами
Отцветет весна моя;
Но ни в громком шуме света,
Ни под бурей роковой
Не слетит со струн поэта
Голос родине чужой.
Радость жизни, друг свободы,
Муза любит мой приют.
Здесь, когда брега и воды
Под туманами заснут,
И, как щит перед сраженьем,
Светел месяц золотой,-
С благотворным вдохновеньем,
Легкокрылою толпой,
Из страны очарованья,
В их эфирной тишине,
Утешители-мечтанья
Ниспускаются ко мне;
Пред очами оживает
Красота минувших дней,
Сладко грудь моя вздыхает,
Сердце бьется, взор ясней!
Это ты, страна родная,
Где весенние цветы
Мне дарила жизнь младая!
Край прелестный - это ты,
Где видением игривым
Каждый день мой пролетал,
Каждый день меня счастливым
Находил и оставлял!
Вы, холмы, леса, поляны,
Скаты злачных берегов
И старинные курганы -
Память смелых праотцов,-
Сохраненные веками
Как свидетели побед,
Непритворными струнами
Вас приветствует поэт!
Ваш певец в чужбине дышит
И один, во цвете дней,
Долго, долго не услышит
Песен волжских рыбарей.
Долго грустный проблуждает
Он по дальным сторонам;
Долго арфа не сыграет
Песни радостным друзьям.
Ты, которая вливаешь
Огнь божественный в сердца
И цветами убираешь
Кудри юного певца,
Радость жизни, друг свободы,
Муза лиры! прилетай
И утраченные годы
Мне в мечтах напоминай!
Муза лиры! ты прекрасна,
Ты мила душе моей;
Мне с тобою не ужасна
Буря света и страстей.
Я горжусь твоим участьем;
Ты чаруешь жизнь мою,-
И забытый рано счастьем,
Я утешен: я пою!</text><name>Чужбина</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Мой день певуче-безмятежен,
Мой час, как облачко, плывет
И то, что вечер неизбежен,
Меня к унынью не зовет...
В лесу ли вихрь листвой играет,
Иль мчит поток волну свою,—
Все, все мой дух вооружает
Живым доверьем к бытию...
Мой путь — по божьему указу —
Светло направлен в ширь долин,
Где ясен мир, привольно глазу,
Где я с мечтой своей один...
Все выше солнце — тень короче,—
И пусть затем скудеет зной,
Еще не скоро холод ночи
Дохнет безвестной тишиной...
Когда же золотом и кровью
Заблещет вечер в небесах,
Я с тихим жаром и любовью
Благословлю дорожный прах...
И в час, когда волна дневная
Отхлынет прочь, за край земли,
Мой дух заманит тьма ночная
В глубины звездные свои...</text><name>Беспечность</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1970</date_from><text>Обманывают невольно
Меня и добрые друзья,
Но мне от этого не больно:
Обманываюсь, но не я.
Фальшивящими голосами
Поют какую-нибудь чушь,
А я вооружен весами,
Чтоб гири снять с их грешных душ.
Себя обманывают сами
Они, а я готов простить!
Владея верными часами,
Могу их то быстрей пустить,
То чуть замедлить, чтоб успелось
Всему свершиться на земле
И впору наступила зрелость
Плодов и дружбы в том числе.</text><name>Часы и весы</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1930</date_from><text>(Из пьесы «Мероприятие»)
Кривда уверенным шагом сегодня идет до земле.
Кровопийцы устраиваются на тысячелетья.
Насилье вещает: «Все пребудет навечно, как есть».
Человеческий голос не может пробиться сквозь вой
власть имущих,
И на каждом углу эксплуатация провозглашает:
«Я хозяйка теперь».
А угнетенные нынче толкуют:
«Нашим надеждам не сбыться уже никогда».
Если ты жив, не говори: «Никогда»!
То, что прочно, непрочно.
Так, как есть, не останется вечно.
Угнетатели выскажутся —
Угнетенные заговорят.
Кто посмеет сказать «никогда»?
Кто в ответе за то, что угнетенье живуче? Мы.
Кто в ответе за то, чтобы сбросить его? Тоже мы.
Ты проиграл? Борись.
Побежденный сегодня победителем станет завтра.
Если свое положение ты осознал,
разве можешь ты с ним примириться?
И «Никогда» превратится в «Сегодня»!</text><name>Хвала диалектике</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1912</date_from><text>Где прободают тополя жесть
Осени тусклого паяца,
Где исчезает с неба тяжесть
И вас заставила смеяться,
Где под собранием овинов
Гудит равнинная земля,
Чтобы доходы счел Мордвинов,
Докладу верного внемля,
Где заезжий гость лягает пяткой,
Увы, несчастного в любви соперника,
Где тех и тех спасают прятки
От света серника,
Где под покровительством Януси
Живут индейки, куры, гуси,
Вы под заботами природы-тети
Здесь, тихоглазая, цветете.</text><name>Где прободают тополя жесть...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>У моей
У любви,
У страсти
Больше нот
Над тобою власти.
Власть ушла
В расцвете,
В богатстве,
Как уходит власть
В государстве.
Власть ушла,
И люди смеются:
Дескать, свергнут
Без революции.
Ты в каком-то
Чужом режиме,
Как чужая,
Ходишь с чужими.
Не боишься
Ты взгляда злого,
Не томишься
В любви
От слова.
Мне теперь
И любовь
И дружба
Как премьеру
Простая служба.</text><name>У моей у любви, у страсти...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1895</date_from><text>Я жить не могу настоящим,
Я люблю беспокойные сны,
Под солнечным блеском палящим
И под влажным мерцаньем луны.
Я жить не хочу настоящим,
Я внимаю намекам струны,
Цветам и деревьям шумящим
И легендам приморской волны.
Желаньем томясь несказанным,
Я в неясном грядущем живу,
Вздыхаю в рассвете туманном
И с вечернею тучкой плыву.
И часто в восторге нежданном
Поцелуем тревожу листву.
Я в бегстве живу неустанном,
В ненасытной тревоге живу.</text><name>Ветер</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Выйди, Витя, на озера
И метни крючки под лед.
Ты себя утешишь скоро,
Если рыбка заклюет!
Белый снег блестит так ярко,
Очевидно, неспроста:
Колоссальная рыбалка —
Окуневые места.
Вот и все — конец стиху:
Улови себе уху!</text><name>Рыболову</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1810</date_from><text>Что значит взор смущенный твой,
И сердца страстное биенье,
И непритворное волненье?..
Скажи, о Лида, ангел мой!
Давно ль на ложе сладострастья
Блаженства я испил фиал
И к груди страстной прижимал
Тебя, как сын веселый счастья?
Я зрел румянец алый твой
И груди белой колебанье,
Твое смущенье, трепетанье,
Когда прелестною рукой
Ты взоры робкие скрывала
И мне свободы не давала
Ступить порочною стопой
На ложе кротости невинной...
Мой дух любовию пылал,
Я счастья робко ожидал
И в страсти сильной, непрерывной
Нетерпеливою рукой
Отдернул полог сокровенный
И розу, полную весной,
Сорвал — в завет любви святой,
Мечтой блаженства увлеченный...
Я полный кубок счастья пил
Средь неги страстной и волненья,
На ложе розовом забвенья
Мой жребий временный хвалил!..
Но время счастья быстро мчится,
Денницы быстро луч блеснул:
Нам должно было разлучиться,
Ты спала, Лида, я взглянул...
И прелестей твоих собор,
При свете слабом обнаженный,
Лишь дымкой легкой сокровенный,
Очаровал мой дерзкий взор.
Но я, как узник страсти нежной,
Искал свободы от цепей
Средь роз душистых и лилей...
На груди страстной, белоснежной.
Исчез твой тихий сон как миг,
И ты в объятиях моих
С невольным ропотом взглянула,
Слеза в очах твоих блеснула...
И я, смущенный, робко ждал
Минуты грозной разлученья
И в миг счастливый упоенья
[Давно ль] тебя лобзал?..
И в неге тайной пресыщенья
В восторгах страсти утопал?..
О Лида! Прочь твое роптанье!
С тобою гений добрый твой!
Пусть время хладною рукой
Грозит прервать очарованье
Любви и счастья юных лет.
Исчезнет всё, как ранний цвет,
Исчезнет страсти ослепленье,
Минутой надо дорожить...
И непрерывно радость пить
Из полной чаши наслажденья!</text><name>К Лиде (Что значит взор...)</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1967</date_from><text>О, какие мне снились моря!
Шелестели полынью предгория...
Полно, друг. Ты об этом зря,
Это все реквизит, бутафория.
Но ведь снилось! И я не пойму -
Почему они что-то значили?
Полно, друг. Это все ни к чему.
Мироздание переиначили.
Эта сказочка стала стара,
Потускнели видения ранние,
И давно уж настала пора
Зренья, слуха и понимания.</text><name>О, какие мне снились моря!..</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1972</date_from><text>Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
"Послал же бог на головы нам олухов!
Откуда нефть - когда кругом тайга?
И деньги вам отпущены - на тыщи те
Построить детский сад на берегу:
Вы ничего в Тюмени не отыщите -
В болото вы вгоняете деньгу!"
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, все боле-менее!..
Мне отвечают, что у них сложилось мнение,
Что меньше "более" у нас, а больше "менее".
А мой рюкзак
Пустой на треть.
"А с нефтью как?"
"Да будет нефть!"
Давно прошли открытий эпидемии,
И с лихорадкой поисков - борьба,-
И дали заключенье в Академии:
В Тюмени с нефтью - полная труба!
Нет бога нефти здесь - перекочую я:
Раз бога нет - не будет короля!..
Но только вот нутром и носом чую я,
Что подо мной не мертвая земля!
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, все боле-менее!..
Мне отвечают, что у них сложилось мнение,
Что меньше "более" у нас, а больше "менее".
Пустой рюкзак,-
Исчезла снедь...
"А с нефтью как?"
"Да будет нефть!"
И нефть пошла! Мы, по болотам рыская,
Не на пол-литра выиграли спор -
Тюмень, Сибирь, земля ханты-мансийская
Сквозила нефтью из открытых пор.
Моряк, с которым столько переругано,-
Не помню уж, с какого корабля,-
Все перепутал и кричал испуганно:
"Земля! Глядите, братики,- земля!"
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, все боле-менее,
Что - прочь сомнения, что - есть месторождение,
Что - больше "более" у нас и меньше "менее"...
Так я узнал -
Бог нефти есть,-
И он сказал:
"Копайте здесь!"
И бил фонтан и рассыпался искрами,
При свете их я Бога увидал:
По пояс голый, он с двумя канистрами
Холодный душ из нефти принимал.
И ожила земля, и помню ночью я
На той земле танцующих людей...
Я счастлив, что, превысив полномочия,
Мы взяли риск - и вскрыли вены ей!</text><name>Тюменская нефть</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1943</date_from><text>Женщине из г. Вичуга
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.
Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще все шло,
Еще, по счастью, было рано.
Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он все еще не получал,
По счастью, вашего посланья.
Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.
Стоит звезда из жести там
И рядом тополь — для приметы...
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.
Письмо нам утром принесли...
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.
Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.
Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придет,
Вам будет все равно ненужен.
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова...
Вот именно: «не утруждал»...
Вы побольней искали слова.
И все. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.
«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить,—
К несчастью, в жизни все бывает.
Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам ненужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратись с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
По поручению офицеров полка
К. Симонов</text><name>Открытое письмо</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1791</date_from><text>В прекрасный майский день,
В час ясныя погоды,
Как всюду длинна тень,
Ложась в стеклянны воды,
В их зеркале брегов
Изображала виды;
И как между столпов
И зданиев Фемиды,
Сооруженных ей
Героев росских в славу,
При гласе лебедей,
В прохладу и забаву,
Вечернею порой
От всех уединяясь,
С Пленирою младой
Мы, в лодочке катаясь,
Гуляли в озерке;
Она в корме сидела,
А посредине я.
За нами вслед летела
Жемчужная струя,
Кристалл шумел от весел:
О, сколько с нею я
В прогулке сей был весел!
Любезная моя,-
Я тут сказал,- Пленира!
Тобой пленен мой дух,
Ты дар всего мне мира.
Взгляни, взгляни вокруг,
И виждь - красы природы
Как бы стеклись к нам вдруг:
Сребром сверкают воды,
Рубином облака,
Багряным златом кровы;
Как огненна река,
Свет ясный, пурпуровый
Объял все воды вкруг;
Смотри в них рыб плесканье,
Плывущих птиц на луг
И крыл их трепетанье.
Весна во всех местах
Нам взор свой осклабляет,
В зеленых муравах
Ковры нам подстилает;
Послушай рога рев,
Там эха хохотанье;
Тут шепоты ручьев,
Здесь розы воздыханье!
Се ветер помавал
Крылами тихо слуху.
Какая пища духу!-
В восторге я сказал,-
Коль красен взор природы
И памятников вид,
Они где зрятся в воды,
И соловей сидит
Где близ и воспевает,
Зря розу иль зарю!
Он будто изъявляет
И богу и царю
Свое благодаренье:
Царю - за память слуг;
Творцу - что влил стремленье
К любви всем тварям в дух.
И ты, сидя при розе,
Так, дней весенних сын,
Пой, Карамзин!- И в прозе
Глас слышен соловьин.</text><name>Прогулка в Сарском Селе</name><date_to>1791</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Я видал иногда, как ночная звезда
В зеркальном заливе блестит;
Как трепещет в струях, и серебряный прах
От нее, рассыпаясь, бежит.
Но поймать ты не льстись и ловить не берись:
Обманчивы луч и волна.
Мрак тени твоей только ляжет на ней -
Отойди ж - и заблещет она.
Светлой радости так беспокойный призрак
Нас манит под хладною мглой;
Ты схватить - он шутя убежит от тебя!
Ты обманут - он вновь пред тобой.</text><name>Еврейская мелодия</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1924</date_from><text>У каждого есть заповедный дом,
Для памяти милый и важный,
А я обхожу с огромным трудом
Магазин писчебумажный.
Совсем незаметный и скучный такой,
Он рай пресс-папье и открыток.
Пройду - и нальется забавной тоской
Душа, на минуту открытая.
А если останусь глазеть у стекла
В какой-то забытой обиде я,-
Вдруг вспомню безмерное море тепла:
Гимназию. Двойки. Овидия.
Все детство с его золотой кутерьмой,
И мир, побежденный Жюль Верном,
И этот кумир зачарованный мой -
Набор акварели скверной.
И смелую честность - глаза в глаза,
И первых сомнений даты,
И темную жажду в рисунке сказать
О птицах, деревьях, солдатах.
Солдаты? Да. Ветер. Варшава. Стоход.
Октябрь и балтийские воды,
И до сих пор длящийся трудный поход
Сквозь наши суровые годы.
Я честность и смелость по капле коплю,
Чтоб сделаться глубже и строже.
И я не рисую. Но краски куплю.
Куплю. Может быть... поможет.</text><name>Краски</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1963</date_from><text>На Мамаевом кургане тишина,
За Мамаевым курганом тишина,
В том кургане похоронена война,
В мирный берег тихо плещется волна.
Перед этою священной тишиной
Встала женщина с поникшей головой,
Что-то шепчет про себя седая мать,
Все надеется сыночка увидать.
Заросли степной травой глухие рвы,
Кто погиб, тот не поднимет головы,
Не придет, не скажет: "Мама! Я живой!
Не печалься, дорогая, я с тобой!"
Вот уж вечер волгоградский настает,
А старушка не уходит, сына ждет,
В мирный берег тихо плещется волна,
Разговаривает с матерью она.</text><name>На Мамаевом кургане</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from></date_from><text>Не степной набег Батыя,
Не анчара терпкий яд -
Мне страшны слова простые:
"Нет мне дела до тебя".
Не убийца, злу послушный,
Не кровавых пятен след -
Страшен голос равнодушный:
"До тебя мне дела нет".
Не смертельные объятья
И не траурный обряд -
Мне страшны слова проклятья:
"Нет мне дела до тебя".
Не взметенная стихия,
Не крушение планет -
Мне страшны слова людские:
"До тебя мне дела нет".
Забинтовывая раны,
И волнуясь, и скорбя,
Слышу голос окаянный:
"Нет мне дела до тебя".
Я ко всем кидаюсь жадно,
Жду спасительный ответ,
Слышу шепот безотрадный:
"До тебя мне дела нет".</text><name>Не степной набег Батыя...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1967</date_from><text>В. Наумову
На кладбище китов
на снеговом погосте
стоят взамен крестов
их собственные кости.
Они не по зубам —
все зубы мягковаты.
Они не по супам —
кастрюли мелковаты.
Их вьюга, тужась, гнет,
но держатся — порядок!—
вколоченные в лед,
как дуги черных радуг.
Горбатый эскимос,
тоскующий по стопке,
как будто бы вопрос,
в них заключен, как в скобки.
Кто резво щелкнул там?
Ваш фотопыл умерьте!
Дадим покой китам
хотя бы после смерти.
А жили те киты,
людей не обижая,
от детской простоты
фонтаны обожая.
И солнца красный шар
плясал на струях белых...
«Киты по борту! Жарь!
Давай, ребята, бей их!»
Спастись куда-нибудь?
Но ты — пространства шире.
А под воду нырнуть —
воды не хватит в мире.
Ты думаешь, ты бог?
Рисковая нескромность.
Гарпун получишь в бок
расплатой за огромность.
Огромность всем велит
охотиться за нею.
Тот дурень, кто велик.
Кто мельче — тот умнее.
Плотва, как вермишель.
Среди ее безличья
дразнящая мишень — беспомощность величья!
Бинокли на борту
в руках дрожат, нацелясь,
и с гарпуном в боку
Толстой бежит от «цейсов».
Величью мель страшна.
На камни брошен гонкой,
обломки гарпуна
выхаркивает Горький.
Кровав китовый сан.
Величье убивает,
и Маяковский сам
гарпун в себя вбивает.
Китеныш, а не кит,
но словно кит оцеплен,
гарпунным тросом взвит,
качается Есенин.
Почти не простонав,
по крови, как по следу,
уходит Пастернак
с обрывком троса в Лету.
Хемингуэй молчит,
но над могилой грозно
гарпун в траве торчит,
проросший ввысь из гроба.
И, скрытый за толпой,
кровавым занят делом
даласский китобой
с оптическим прицелом.
...Идет большой загон,
а после смерти — ласка.
Честнее твой закон,
жестокая Аляска.
На кладбище китов
у ледяных торосов
нет ханжеских цветов —
есть такт у эскимосов.
Эх, эскимос-горбун,—
у белых свой обычай:
сперва всадив гарпун,
поплакать над добычей.
Скорбят смиренней дев,
сосут в слезах пилюли
убийцы, креп надев,
в почетном карауле.
И промысловики,
которым здесь не место,
несут китам венки
от Главгарпунотреста.
Но скручены цветы
стальным гарпунным тросом
Довольно доброты!
Пустите к эскимосам!</text><name>Кладбище китов</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Снастей и мачт узор железный,
Волнуешь сердце сладко ты,
Когда над сумрачною бездной,
Скрипя, разводятся мосты.
Люблю туман светло-зеленый,
Устоев визг, сирены вой,
Отяжелевшие колонны
Столетних зданий над Невой.
Скользят медлительные барки,
Часы показывают три...
Уже Адмиралтейства арки
Румянит первый луч зари;
Уже сверкает сумрак бледный
И глуше бьет в граниты вал...
Недаром, город заповедный,
Тебя Великий основал!
И ветры с Ладоги — недаром
Ломали звонкий невский лед —
Каким серебряным пожаром
Заря весенняя встает!
Светлеет небо над рекою,
Дробятся розы в хрустале,
И грозен с поднятой рукою
Летящий всадник на скале.</text><name>Снастей и мачт узор железный...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О природе</item><item>О зиме</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Декабрьский день в моей оконной раме.
Не просветлев, темнеет небосклон.
Торчат, как метлы, ветви за домами.
Забитый снегом, одичал балкон.
Невесело, должно быть, этой птице
Скакать по бревнам на пустом дворе.
И для чего ей в городе ютиться
Назначено природой в декабре?
Зачем судьба дала бедняжке крылья?
Чтобы слетать с забора на панель
Иль прятать клюв, когда колючей пылью
Ее под крышей обдает метель?</text><name>Декабрьский день в моей оконной раме...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1829</date_from><text>Над морем красавица-дева сидит;
И, к другу ласкаяся, так говорит:
"Достань ожерелье, спустися на дно;
Сегодня в пучину упало оно!
Ты этим докажешь свою мне любовь!"
Вскипела лихая у юноши кровь,
И ум его обнял невольный недуг,
Он в пенную бездну кидается вдруг.
Из бездны перловые брызги летят,
И волны теснятся, и мчатся назад,
И снова приходят и о берег бьют,
Вот милого друга они принесут.
О счастье! он жив, он скалу ухватил,
В руке ожерелье, но мрачен как был.
Он верить боится усталым ногам,
И влажные кудри бегут по плечам...
"Скажи, не люблю иль люблю я тебя,
Для перлов прекрасной и жизнь не щадя,
По слову спустился на черное дно,
В коралловом гроте лежало оно.
Возьми!"- и печальный он взор устремил
На то, что дороже он жизни любил.
Ответ был: "О милый, о юноша мой!
Достань, если любишь, коралл дорогой".
С тоской безнадежной младой удалец
Прыгнул, чтоб найти иль коралл, иль конец.
Из бездны перловые брызги летят,
И волны теснятся, и мчатся назад,
И снова приходят и о берег бьют,
Но милого друга они не несут.</text><name>Баллада (Над морем красавица-дева...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1992</date_from><text>Вы — Утешитель.
Вы — как патер Браун.
Дыханье Ваше в Вышних Бога славит.
И скорби здешней слишком тяжкий мрамор,
Как снег долин, под Вашим солнцем тает.
Вы — Утешитель. Вроде чуждый Мому
Достоинством простым и монолитным.
Хотя порой смеётесь несмешному,
Как добрякам присуще беззащитным.
Да, это очень красочная мета!—
Когда звучит — не демона, не фавна,—
А чистый, честный, детский смех Поэта
Над шуткой, что не всякому забавна.
Не так ли горесть Ваша (совокупно
С отвагой Вашей!)— многим недоступна?
За карликовый вензель на эмали
Стих Ваш парнасский, движущийся крупно,
Иные принимали!
Не Вы стояли в позе над толпою —
Толпа пред Вами в позы становилась.
Та, что подняв кумира над собою,
Им «снизу» помыкать приноровилась.
Всегда Вы что-то «предали»! То скотство,
То Идеал... То — старое знакомство...
Чужой натуры с нашею несходство
Считать привыкли мы за вероломство.
Будь ты хоть гений — разве вправе гений
Владеть самостоятельностью мнений?
Во лбу семь пядей?
А на дню семь пятниц
Сменить изволь, как семь бумажных платьиц!—
Другие — всей толпой идут на это —
Лишь ты один упёрся против света!
Но думам вольным не закрепоститься.
...А рожь цветёт,
А лютик золотится,
В плюще бурлят речные ветры, вея...
Не странно ли, что новый век родится
Не из твердынь, а из Беседки Грэя?!
Где лист баллады, камешком прижатый
(Баллады без балласта улетают!),
Где преданные Вам, как медвежаты,
Две девочки у Вас в глазах читают.
Дар Ваш высокий грустен без юродства.
Свободен — но Отечеству любезен.
Содружествен. Но в рощах первородства
Лишь соловей соавтор Ваших песен.
Так
Счастью учит Феб, а жизнь — терпенью.
За трудолюбьем гордым — год из года,—
За божеством слепящим — ходят тенью
Пустой досуг, постылая свобода.
Но вы прозренью брат:
Вы патер Браун.
Раденье Ваше в Вышних Бога славит!
Пловцам открыта
Ваших песен гавань
И примет всех, кого судьба оставит.</text><name>Василий Андреевич</name><date_to>1992</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>- Богиня! Афродита!
Или что-то в этом роде!
Ах, жизнь моя разбита
Прямо здесь, на пароходе!
Склоню от восхищенья я
Пред красотой такою
Дрожащие колени я
С дрожащей головою!
- Ну что он ходит как тень -
Твердит одну дребедень!
- Возьми себе мое трепещущее сердце!
- Нас не возьмешь на авось -
На кой мне сердце сдалось!
- Тогда - экзотику и страсти де-ля-Перца!
- Какая де-ля-Перца -
Да о чем вы говорите?
Богиню надо вам? -
Так и идите к Афродите!
Вас тянет на экзотику -
Тогда сидите дома...
А кто это - экзотика?
Я с нею не знакома.
- Я вас, синьора, зову
В волшебный сон наяву
И предлагаю состояние и сердце,-
Пойдем навстречу мечтам!..
- А кем вы служите там?
- Я - вице-консул Мигуэлла-де-ля-Перца!
- Я не бегу от факта,
Только вот какое дело:
Я с консулам как-то
Раньше дела не имела.
А вдруг не пустят к вам в страну
И вынесут решенье
Послать куда подальше, ну
А консула - в три шеи!
- Не сомневайтесь, мадам!
Я всех продам, все отдам -
И распахнется перед вами рая дверца.
Я вас одену, мадам,
Почти как Еву Адам
В стране волшебной Мигуэлла-де-ля-Перца.
- Вы милый, но - пройдоха!
А меня принарядите -
И будет просто плохо
Этой вашей Афродите!
Но я не верю посулам:
Я брошу все на свете -
А вдруг жена у консула,
И даже хуже- дети!
- Ах, что вы, милая мисс!..
- Но-но, спокойно, уймись!
- Я напишу для вас симфонию и скерцо.
Удача вас родила!..
- Ах черт! Была не была!
Валяйте, едем в Мигуэллу-делу-Перца!</text><name>Дуэт Шуры и Ливеровского</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1911</date_from><text>Есть на свете край обширный,
Где растут сосна да ель,
Неисследный и пустынный,-
Русской скорби колыбель.
В этом крае тьмы и горя
Есть забытая тюрьма,
Как скала на глади моря,
Неподвижна и нема.
За оградою высокой
Из гранитных серых плит,
Пташкой пленной, одинокой
В башне девушка сидит.
Злой кручиною объята,
Все томится, воли ждет,
От рассвета до заката,
День за днем, за годом год.
Но крепки дверей запоры,
Недоступно-страшен свод,
Сказки дикого простора
В каземат не донесет.
Только ветер перепевный
Шепчет ей издалека:
"Не томись, моя царевна,
Радость светлая близка.
За чертой зари туманной,
В ослепительной броне,
Мчится витязь долгожданный
На вспененном скакуне".</text><name>Есть на свете край обширный...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Там, где темный пруд граничит с лугом
И где ночь кувшинками цветет,
Рассекая воду, плавно, круг за кругом,
Тихий лебедь медленно плывет.
Но лишь тонкий месяц к сонным изумрудам
Подольет лучами серебро,
Лебедь, уплывая, над печальным прудом
Оставляет белое перо.</text><name>Там, где темный пруд граничит с лугом...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1884</date_from><text>Взглянув на этот отощавший профиль,
Ты можешь с гордостью сказать:
"Недаром я водил его гулять
И отнимал за завтраком картофель".</text><name>Надпись на своем портрете</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Мой друг, в тебе пойму я много,
Чего другие не поймут,
За что тебя так судит строго
Неугомонный мира суд...
Передо мною из-за дали
Минувших лет черты твои
В часы суда, в часы печали
Встают в сиянии любви,
И так небрежно, так случайно
Спадают локоны с чела
На грудь, трепещущую тайно
Предчувствием добра и зла...
И в робкой деве влагой томной
Мечта жены блестит в очах,
И о любви вопрос нескромный
Стыдливо стынет на устах...</text><name>К *** (Мой друг, в тебе пойму я много...)</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1969</date_from><text>Ах, время, помедли, помедли!
Я знаю, куда я влеком,
а ты вокруг солнца петли
кладешь и кладешь венком.
Не счесть на земле рассветов,
закатов, что будут на ней...
Ах, время! Дай мудрых советов
и неторопливых дней!</text><name>Обращение к времени</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Искрится солнце так ярко,
Светит лазурь так глубоко!
В груды подсолнечник свален
Подле блестящего тока.
Точно тарелки для пира,
Для столованья большого,
Блещут цветы желтизною
Золота солнцем литого.
Венчиком дети уселись,
Семечки щиплют искусно;
Зерен-то, зерен... Без счета!
Каждое зернышко вкусно.
И не встречается, право,
Даже и в царской палате
Этаких груд наслажденья,
Этакой тьмы благодати!</text><name>Искрится солнце так ярко...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1846</date_from><text>Мы близки друг другу... Я знаю,
Но чужды по духу... Любви
Давно я к тебе не питаю,
И холодны речи мои...
Не в силах я лгать пред тобою,
А правда страшна для тебя...
К чему же бесплодной борьбою
Всечасно терзать нам себя?
В кумирах мне бога не видеть,
Пред ними чела не склонить!
Мне всё суждено ненавидеть,
Что рабски привыкла ты чтить!
«Кто истине, верный призванью,
Себя безвозвратно обрек,
И дом и семью без роптанья
Оставит»,- сказал нам пророк...
О, верь мне, напрасны упреки:
Расстаться нам должно с тобой...
Любви мы друг другу далеки,
Друг другу мы чужды душой!..</text><name>Ответ</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Всему на свете выходят сроки,
А соль морская - въедлива как черт,-
Два мрачных судна стояли в доке,
Стояли рядом - просто к борту борт.
Та, что поменьше, вбок кривила трубы
И пожимала боком и кормой:
"Какого типа этот тип? Какой он грубый!
Корявый, ржавый - просто никакой!"
В упор не видели друг друга
оба судна
И ненавидели друг друга
обоюдно.
Он в аварийном был состоянье,
Но и она - не новая отнюдь,-
Так что увидишь на расстоянье -
С испуга можно взять и затонуть.
Тот, что побольше, мерз от отвращенья,
Хоть был железный малый, с крепким дном,-
Все двадцать тысяч водоизмещенья
От возмущенья содрогались в нем!
И так обидели друг друга
оба судна,
Что ненавидели друг друга
обоюдно.
Прошли недели,- их подлатали,
По ржавым швам шпаклевщики прошли,
И ватерлинией вдоль талии
Перевязали корабли.
И медь надраили, и краску наложили,
Пар развели, в салонах свет зажгли,-
И палубы и плечи распрямили
К концу ремонта эти корабли.
И в гладкий борт узрели
оба судна,
Что так похорошели -
обоюдно.
Тот, что побольше, той, что поменьше,
Сказал, вздохнув: "Мы оба не правы!
Я никогда не видел женщин
И кораблей - прекраснее, чем вы!"
Та, что поменьше, в том же состоянье
Шепнула, что и он неотразим:
"Большое видится на расстоянье,-
Но лучше, если все-таки - вблизи".
Кругом конструкции толпились,
было людно,
И оба судно объяснились -
обоюдно!
Хотя какой-то портовый дока
Их приписал не в тот же самый порт -
Два корабля так и ушли из дока,
Как и стояли,- вместе, к борту борт.
До горизонта шли в молчанье рядом,
Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям.
Махала ласково ремонтная бригада
Двум не желающим расстаться кораблям.
Что с ними? Может быть, взбесились
оба судна?
А может, попросту влюбились -
обоюдно.</text><name>Два судна</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>День первый. Поезд скорый
Идет по Теплостану.
В окне мелькают горы,
Деревья и тюльпаны.
Потом по расписанью
Пустыни знойный гул
И станция, в названьи!
Которой саксаул.
Второй день. А все та же
Пустынная страна.
И думаешь: когда же
Закончится она?..
Но вот леса и степи.
Чтоб я не унывал,
Во всем великолепьи
Течет река Урал.
День третий. Вижу снова
Прелестные леса.
На широте Тамбова
Блаженствует весна.
И, набирая скорость,
Как самолет «ПО-2»
Летит весенний поезд
Алма-Ата — Москва!</text><name>Весенний поезд</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1921</date_from><text>Хороша эта женщина в майском закате,
Шелковистые пряди волос в ветерке,
И горенье желанья в цветах, в аромате,
И далекая песня гребца на реке.
Хороша эта дикая вольная воля;
Протянулась рука, прикоснулась рука,
И сковала двоих - на мгновенье, не боле,-
Та минута любви, что продлится века.</text><name>Минута</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Этот климат — не для часов.
Механизмы в неделю ржавеют.
Потому, могу вас заверить,
время заперто здесь на засов.
Время то, что, как ветер в степи,
по другим гуляет державам,
здесь надежно сидит на цепи,
ограничено звоном ржавым.
За штанину не схватит оно.
Не рванет за вами в погоню.
Если здесь говорят: давно,—
это все равно что сегодня.
Часовые гремуче храпят,
проворонив часы роковые,
и дубовые стрелки скрипят,
годовые и вековые.
А бывает также, что вспять
все идет в этом микромире:
шесть пробьет,
а за ними — пять,
а за ними пробьет четыре.
И никто не крикнет: скорей!
Зная, что скорей — не будет.
А индустрия календарей
крепко спит, и ее не будят.</text><name>Климат не для часов</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1895</date_from><text>Когда в тебе клеймят и женщину, и мать -
За миг, один лишь миг, украденный у счастья,
Безмолвствуя, храни покой бесстрастья,
Умей молчать!
И если радостей короткой будет нить
И твой кумир тебя осудит скоро
На гнет тоски, и горя, и позора,-
Умей любить!
И если на тебе избрания печать,
Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,
Неси свой крест с величием богини,-
Умей страдать!</text><name>Умей страдать</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1938</date_from><text>Знаю я, как волны с камнем спорят.
Меж сырых голубоватых скал
повстречал я девушку у моря.
- Хорошо здесь!- только и сказал.
Долго мы на берегу стояли.
Под вечер она опять пришла.
Круглобокий колыхался ялик,
на песке лежали три весла.
И легко нам было в разговоре,
слов особенных я не искал.
Смуглые, забрызганные морем,
маленькие руки целовал,
И сегодня - нет ее милее,
так же все ладонь ее тепла.
Пусть твердят, что и моря мелеют,
я не верю, чтоб любовь прошла.</text><name>У моря</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Иль женщинам нельзя вести борьбу,
Ковать свою судьбу?
Иль там, на небе,
Решен наш жребий?
Должна ль я на краю дороги
Стоять смиренно и в тревоге
Ждать счастья на пути,
Как дара неба... Иль самой мне счастья не найти?
Хочу стремиться
За ним в погоню, как на колеснице,
Взнуздав неукротимого коня.
Я верю: ждет меня
Сокровище, которое, как чудо,
Себя не пощадив, добуду.
Не робость девичья, браслетами звеня,
А мужество любви пусть поведет меня,
И смело я возьму венок мой брачный,
Не сможет сумрак тенью мрачной
Затмить счастливый миг.
Хочу я, чтоб избранник мой постиг
Во мне не робость униженья,
А гордость самоуваженья,
И перед ним тогда
Откину я покров ненужного стыда.
Мы встретимся на берегу морском,
И грохот волн обрушится, как гром,—
Чтоб небо зазвучало.
Скажу, с лица откинув покрывало:
«Навек ты мой!»
От крыльев птиц раздастся шум глухой.
На запад, обгоняя ветер,
Вдаль птицы полетят при звездном свете.
Творец, о, не лиши меня ты дара речи,
Пусть музыка души звенит во мне при встрече.
Пусть будет в высший миг и наше слово
Все высшее в нас выразить готово,
Пусть льется речь потоком
Прозрачным и глубоким,
И пусть поймет любимый
Все, что и для меня невыразимо,
Пусть из души поток словесный хлынет
И, прозвучав, в безмолвии застынет.
Перевод М.Зенкевича</text><name>Мужественная</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1963</date_from><text>Я шагаю по Москве,
Как шагают по доске.
Что такое - сквер направо
И налево тоже сквер.
Здесь когда-то Пушкин жил,
Пушкин с Вяземским дружил,
Горевал, лежал в постели,
Говорил, что он простыл.
Кто он, я не знаю - кто,
А скорей всего никто,
У подъезда, на скамейке
Человек сидит в пальто.
Человек он пожилой,
На Арбате дом жилой,-
В доме летняя еда,
А на улице - среда
Переходит в понедельник
Безо всякого труда.
Голова моя пуста,
Как пустынные места,
Я куда-то улетаю
Словно дерево с листа.</text><name>Я шагаю по Москве...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Иные люди с умным чванством,
от высоты навеселе,
считают чуть ли не мещанством
мою привязанность к земле.
Но погоди, научный автор,
ученый юноша, постой!
Я уважаю космонавтов
ничуть не меньше, чем другой.
Я им обоим благодарен,
пред ними кепку снять готов.
Пусть вечно славится Гагарин
и вечно славится Титов!
Пусть в неизвестности державной,
умнее бога самого,
свой труд ведет конструктор Главный
и все помощники его.
Я б сам по заданной программе,
хотя мой шанс ничтожно мал,
в ту беспредельность, что над нами,
с восторгом юности слетал.
Но у меня желанья нету,
нет нетерпенья, так сказать,
всю эту старую планету
на астероиды менять.
От этих сосен и акаций,
из этой вьюги и жары
я не хочу переселяться
в иные, чуждые миры.
Не оттого, что в наших кружках
нет слез тщеты и нищеты
и сами прыгают галушки
во все разинутые рты.
Не потому, чтоб здесь спокойно
жизнь человечества текла:
потерян счет боям и войнам
и нет трагедиям числа.
Терпенье нужно, и геройство,
и даже гибель, может быть,
чтоб всей земли переустройство,
как подобает, завершить.
И все же мне родней и ближе
загадок Марса и Луны
судьба Рязани и Парижа
и той испанской стороны.</text><name>Иные люди с умным чванством...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1922</date_from><text>Быть может, эти электроны
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом -
Вселенная, где сто планет;
Там - все, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.
Их мудрецы, свой мир бескрайный
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я;
А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!</text><name>Мир электрона</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>За то, что нет благословения
Для нашей сказки — от людей,—
За то, что ищем мы забвения
Не в блеске принятых страстей,—
За то, что в сладостной бесцельности
Мы тайной связаны с тобой,—
За то, что тонем в беспредельности,
Не побежденные судьбой,—
За то, что наше упоение
Непостижимо нам самим,—
За то, что силою стремления
Себя мы пыткам предадим,—
За новый облик сладострастия,—
Душой безумной и слепой
Я проклял всё — во имя счастия,
Во имя гибели с тобой.</text><name>За то, что нет благословения...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я - или бог - или никто!</text><name>Нет, я не Байрон, я другой...</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1969</date_from><text>Сверчок поет, запрятавшись во тьму,
И песенка его не пустословье,—
Не зря сверчит, дай бог ему здоровья,
И я не зря завидую ему.
Я говорю: невидимый, прости,
Меня сковало смертной немотою,
Одно твое звучание простое
Могло б меня от гибели спасти,—
Лишь песенку твою, где нет потерь,
Где непрерывностью речетатива
И прошлое и будущее живо,—
Лишь эту песню мне передоверь!</text><name>Сверчок поет, запрятавшись во тьму...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1955</date_from><text>И кажется мне иногда,
Что живу я на свете четыреста лет,
Что четыреста раз в ноябре замерзала вода,
Что четыреста раз опадал с наших вишен цвет.
И вспоминается мне иногда,
Что промчалась вся жизнь от войны к войне,
Что с детства как тень по пятам ходила Беда
И Надежда светила в потемках безвременья мне.
И кажется мне иногда,
Что четыреста бездн пустотой обрывались у ног
И сквозь заросли лет не прорвался бы я никогда,
Если б жизни не верил и был на земле одинок.
Снова снег белым пухом засыпал сухую траву.
Снова воду прикрыла стеклянная корочка льда.
Что бы там ни случилось, до главного дня доживу
Вот что кажется мне иногда.</text><name>И кажется мне иногда...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1916</date_from><text>Опять раскинулся узорно
Над белым полем багрянец,
И заливается задорно
Нижегородский бубенец.
Под затуманенною дымкой
Ты кажешь девичью красу,
И треплет ветер под косынкой
Рыжеволосую косу.
Дуга, раскалываясь, пляшет,
То выныряя, то пропав,
Не заворожит, не обмашет
Твой разукрашенный рукав.
Уже давно мне стала сниться
Полей малиновая ширь,
Тебе - высокая светлица,
А мне - далекий монастырь.
Там синь и полымя воздушней
И легкодымней пелена.
я буду ласковый послушник,
А ты - разгульная жена.
И знаю я, мы оба станем
Грустить в упругой тишине:
Я по тебе - в глуxом тумане,
А ты заплачешь обо мне.
Но и поняв, я не приемлю
Ни тиxиx ласк, ни глубины.
Глаза, увидевшие землю,
В иную землю влюблены.</text><name>Опять раскинулся узорно...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1893</date_from><text>Мрачной повиликой
Поросли кресты,
А внизу цветы
С красной земляникой.
В памяти вдали
Рой былых желаний;
Повиликой ранней
Думы поросли.
А мечты все те же
В блеске молодом
Манят под крестом
Земляникой свежей.</text><name>Мрачной повиликой...</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1857</date_from><text>На стоге сена ночью южной
Лицом ко тверди я лежал,
И хор светил, живой и дружный,
Кругом раскинувшись, дрожал.
Земля, как смутный сон немая,
Безвестно уносилась прочь,
И я, как первый житель рая,
Один в лицо увидел ночь.
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.
И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Все невозвратнее тону.</text><name>На стоге сена ночью южной...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>Вновь подарен мне дремотой
Наш последний звездный рай —
Город чистых водометов,
Золотой Бахчисарай.
Там за пестрою оградой,
У задумчивой воды,
Вспоминали мы с отрадой
Царскосельские сады
И орла Екатерины
Вдруг узнали — это тот!
Он слетел на дно долины
С пышных бронзовых ворот.
Чтобы песнь прощальной боли
Дольше в памяти жила,
Осень смуглая в подоле
Красных листьев принесла
И посыпала ступени,
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени
Ты ушел, утешный мой.</text><name>Вновь подарен мне дремотой...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Отрада</author><date_from>1939</date_from><text>Как замечательны,
Как говорливы дни,
Дни встреч с тобой
И вишен созреванья.
Мы в эти дни,
Наверно, не одни
Сердцами стали
Донельзя сродни,
До самого почти непониманья.
Бывало, птиц увижу
На лету,
Во всю их птичью
Крылью красоту,
И ты мне птицей
Кажешься далекой.
Бывало, только
Вишни зацветут,
Листки свои протянут в высоту,
Ты станешь вишней
Белой, невысокой.
Такой храню тебя
В полете дней.
Такой тебя
Хотелось видеть мне,
Тебя
В те дни
Большого обаянья.
Но этого, пожалуй,
Больше нет,
Хотя в душе волнение сильней,
Хоть ближе до любимой расстоянье.
Всё отошло
В начале расставанья.</text><name>Полине</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Виктор Гончаров</author><date_from>1945</date_from><text>Скоро, скоро я домой поеду,
И земля закружится в окне.
И в купе какой-то непоседа
Заведет беседу о войне.
Будет любоваться им девчонка,
Восхищаясь радугой наград.
Мимо окон будет литься тонкий,
Слабо обозначенный закат.
Я не стану прерывать беседу,
Но и разговор не поддержу.
Я своей соседке и соседу
За победу выпить предложу
И за то, что скоро я увижу
Небольшую мельничную гать,
Бурей покореженную крышу,
Бедами обиженную мать.
Низенькая, щуплая, без силы,
Жизнь свою высчитывает в днях.
Ей война, как сдачу, возвратила
Пулями побитого меня.</text><name>Скоро, скоро я домой поеду...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1964</date_from><text>Вся работа канатоходца
Только головоломный танец.
Победителю тут венца нет,
А с искусством ничтожно сходство.
Наше дело очень простое:
Удержать вверху равновесье,
Верить в звездное поднебесье.
Как деревья, погибнуть стоя.
В каждом цирке есть купол этот,
Не обрушенный в прах опилок.
Путь наш ясен, а нрав наш пылок,
И отчаянно весел метод.
Перестаньте, зрители-гости,
Спорить с бедными мастерами!
Посторонние в нашей драме,
Обсуждать исход ее бросьте!
Что бы ни было, нет вам дела
До грозящей другим расплаты,
Оттого что вы не крылаты
И не ваша рать поредела.</text><name>Канатоходцы</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1894</date_from><text>Тонкой, но частою сеткой
Завтрашний день отделен.
Мир так ничтожен, и редко
Виден нам весь небосклон.
В страхе оглянешься: - Тени,
Призраки, голос "иди!"...
Гнутся невольно колени,
Плещут молитвы в груди.
Плакать и биться устанешь;
В сердце скрывая укор,
На небо черное взглянешь...
С неба скользнет метеор.</text><name>Тонкой, но частою сеткой...</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1918</date_from><text>Я — есмь. Ты — будешь. Между нами — бездна.
Я пью. Ты жаждешь. Сговориться — тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют.— Бог мостов не строит.
Будь!— это заповедь моя. Дай — мимо
Пройти, дыханьем не нарушив роста.
Я — есмь. Ты будешь. Через десять весен
Ты скажешь: — есмь!— а
скажу: — когда-то...</text><name></name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>По неделе ни слова ни с кем не скажу,
Все на камне у моря сижу,
И мне любо, что брызги зеленой волны,
Словно слезы мои, солоны.
Были весны и зимы, да что-то одна
Мне запомнилась только весна.
Стали ночи теплее, подтаивал снег,
Вышла я поглядеть на луну,
И спросил меня тихо чужой человек,
Между сосенок встретив одну:
"Ты не та ли, кого я повсюду ищу,
О которой с младенческих лет,
Как о милой сестре, веселюсь и грущу?"
Я чужому ответила: "Нет!"
А как свет поднебесный его озарил,
Я дала ему руки мои,
И он перстень таинственный мне подарил,
Чтоб меня уберечь от любви.
И назвал мне четыре приметы страны,
Где мы встретиться снова должны:
Море, круглая бухта, высокий маяк,
А всего непременней - полынь...
И как жизнь началась, пусть и кончится так.
Я сказала, что знаю: аминь!</text><name>По неделе ни слова ни с кем не скажу...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Певцам, я знаю, не годится
На гневных критиков сердиться.
Но ведь зоил, не помогая,
Лишь нагоняет маеты,
Между читателем сжигая
И бедным автором мосты...
Меня корили огорченно
(Но в огорченье — увлеченно!)
Экзотикою. Окаянство!
Зоил единство растерзал:
Вот заказал мне даль пространства,
А даль времен — не заказал!
В чудесных вымыслах поэту
Мешая странствовать по свету —
Взлетать на Анды, плыть по Темзе,—
Он позволяет мне, друзья,
Быть историчною. Зачем же
Географичною — нельзя?
Кто на «экзотику» озлобясь,
От человека спрячет глобус,
Лишь географию (от силы!)
С историей разъединит;
«Забудь,— он скажет,— Фермопилы».
Но там сражался Леонид!
Как эти требованья странны,
Куражливы, непостоянны!
Уж ты мне их представил массу!
А ведь попробуй запрети
Скакать летучему Пегасу,
Да он зачахнет взаперти!
Не грех ли, не попранье ль чести
Учить коня ходьбе на месте?
Чтоб неменяющийся воздух
Перетирал, как шестерня?
В подобной роли и меня
Вы, друг мой, видеть бы желали?
Но наши вкусы не совпали;
Мне больше нравится без шор
Глядеть на весь земной простор!
Кого «экзотикой» и надо
Шпынять — да только не Синдбада!
И как в передничке за прялкой
Сидеть не станет мореход,
То не мечтай, что этот жалкий
Насест поэзия займет!
Конечно, можно всю планету
Исколесить, катясь по свету
Как будто в бочках засмоленных!
Притом — без дырочек для глаз.
Но способ сей — для закаленных
Паломников, а не для нас,
Людей, сугубо кабинетных.
Ах! Нам для странствий кругосветных
Не требуется ничего.
Мечта наш парус надувает,
Сны — кормят, греза — укрывает...
Ах, нам достаточно бывает
Воображенья одного.
А значит, нам не разориться.
Но то-то и зоил ярится,
Тот бестоварный оборот,
С которым можно жить, не тратясь?
(Зоил и тратясь — не живет.)
Но мне теперь (из-за такого,
Как он!) Начать придется снова.
Итак: века кружат в пространстве,
Пространство кружится — в веках.
Романтик может жить без странствий,
Но без мечты о них — никак!
Ты, время видящий без связи
С пространством, — точно ось без смази,
Зоил!
В огромных странах света
Вещей, могу тебе сказать,
Такая уймища!
Уж две-то
Из них ты мог бы и связать!..</text><name>Экзотика</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1816</date_from><text>Дорогой шла девица;
С ней друг ее младой;
Болезненны их лица;
Наполнен взор тоской.
Друг друга лобызают
И в очи и в уста -
И снова расцветают
В них жизнь и красота.
Минутное веселье!
Двух колоколов звон:
Она проснулась в келье;
В тюрьмепроснулся он.</text><name>Счастие во сне</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>- Подходи, народ, смелее -
Слушай, переспрашивай!
Мы споем про Евстигнея -
Государя нашего.
Вы себе представьте сцену,
Как папаша Евстигней
Дочь - царевну Аграфену
Хочет сплавить поскорей.
Но не получается -
Царевна не сплавляется!
Как-то ехал царь из леса,
Весело, спокойненько,-
Вдруг услышал свист балбеса
Соловья-разбойника.
С той поры царя корежит,
Словно кость застряла в ем:
Пальцы в рот себе заложит -
Хочет свистнуть Соловьем!
Надо с этим бой начать,
А то начнет разбойничать!
Царь - ни шагу из квартиры,
А друзья-приятели -
Казначеи и кассиры -
Полказны растратили.
Ох! Враги пришли к палатам -
Окна все повыбили,-
Евстигней перед солдатом
Гнется в три погибели.
Стелется, старается,
В лепешку расшибается!
Как сорвался царь с цепочки -
Цикает да шикает,-
Он с утра на нервной почке
Семечки шабрыкает.
Царь солдата ухайдакал:
То - не то, и это - нет,-
Значит, царь - эксплуататор,
Настоящий дармоед.
Потому он злобится,
Что с ним никто не водится!
Все мы знали Евстигнея,
Петею воспетого,-
Правда, Петя - не умнее
Евстигнея этого.
Лизоблюд придворный наспех
Сочинил царю стихи -
Получилось курам на смех,
Мухи дохнут от тоски.
А царь доволен, значится,-
Того гляди расплачется!
- Царь наш батюшка в почете,
Добрый он и знающий.
Ну а вы себя ведете
Крайне вызывающе!
Царь о подданных печется
От зари и до зари!
- Вот когда он испечется -
Мы посмотрим, что внутри!
Как он ни куражится,
Там вряд ли что окажется!
- Послужили мы и хватит -
Бюллетень гоните нам,-
Да и денег мало платят
Нам, телохранителям!
- А с меня вода как с гуся,-
Щас как выйду на пустырь,
От престола отрекуся,
Заточуся в монастырь!
- Вот царь-батюшка загнул -
Чуть не до смерти пугнул!
Перестал дурачится,
А начал фордыбачиться!</text><name>Частушки (Иван да Марья)</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1955</date_from><text>Тревожьтесь обо мне
пристрастно и глубоко.
Не стойте в стороне,
когда мне одиноко.
В усердии пустом
на мелком не ловите.
За все мое «потом»
мое «сейчас» любите.
Когда я в чем спешу,
прошу вас —
не серчайте,
а если вам пишу,
на письма отвечайте.
Твердите, что «пора!»
всегдашним братским взглядом.
Желайте мне добра
и рядом и не рядом.
Надейтесь высоко
и сердцем и глазами...
Спасибо вам за то,
что будете друзьями!</text><name>Тревожьтесь обо мне...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1823</date_from><text>Чувствительны мне дружеские пени
,
Но искренне забыл я Геликон
И признаюсь: неприхотливой лени
Мне нравится приманчивый закон;
Охота петь уж не владеет мною:
Она прошла, погасла, как любовь.
Опять любить, играть струнами вновь
Желал бы я, но утомлен душою.
Иль жить нельзя отрадою иною?
С бездействием любезен мне союз;
Лелеемый счастливым усыпленьем,
Я не хочу притворным исступленьем
Обманывать ни юных дев, ни муз.</text><name>Чувствительны мне дружеские пени...</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from></date_from><text>Кого-то нет, кого-то нет...
В одной квартире старой
Висит гитара давних лет,
Умолкшая гитара.
Ее владельца ожидать
Нелепо, бесполезно,-
Унесена его кровать
К соседям безвозмездно.
Но кто-то всё не верит в быль,
Что нет его навеки,
Но кто-то отирает пыль
С потрескавшейся деки.
И, слушая, как вечерком,
Не помня песен старых,
Бренчат ребята за окном
На новеньких гитарах,
Всё смотрит вдаль из-под руки -
Во мрак, в иные зори -
И ждет, что прозвучат шаги
В пустынном коридоре.</text><name>Кого-то нет, кого-то нет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1912</date_from><text>Смеется ложному учению,
Смыкает вновь кольцо времен,
И, возвращаяся к творению,
Ликует Аполлон.
Не зная ничего о радии
И о загадках бытия,
Невинным пастушком в Аркадии
Когда-то был и я.
И песни я слагал веселые
На берегу лазурных вод,
И предо мной подруги голые
Смыкали хоровод.
Венки сплетали мне цветочные,
И в розах я, смолянокудр,
Ласкал тела их непорочные,
И радостен, и мудр.
И вот во мглу я брошен серую,
Тоскою тусклой обуян,
Но помню всё и слепо верую -
Воскреснет светлый Пан.
Посмейся ложному учению,
Сомкни опять кольцо времен
И научи нас вдохновению,
Воскресни, Аполлон!</text><name>Смеется ложному учению...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1810</date_from><text>Имя где для тебя?
Не сильно смертных искусство
Выразить прелесть твою!
Лиры нет для тебя!
Что песни? Отзыв неверный
Поздней молвы о тебе!
Если б сердце могло быть
Им слышно, каждое чувство
Было бы гимном тебе!
Прелесть жизни твоей,
Сей образ чистый, священный,-
В сердце - как тайну ношу.
Я могу лишь любить,
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна!</text><name>К ней</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from>1915</date_from><text>И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты:
Два синих солнца под бахромой ресниц,
И кудри темноструйным вихрем,
Лавра славней, нежный лик венчают.
Адонис сам предшественник юный мой!
Ты начал кубок, ныне врученный мне,—
К устам любимой приникая,
Мыслью себя веселю печальной:
Не ты, о юный, расколдовал ее.
Дивясь на пламень этих любовных уст,
О, первый, не твое ревниво,—
Имя мое помянет любовник.</text><name>Алкеевы строфы</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1913</date_from><text>Вошел к парикмахеру, сказал - спокойный:
"Будьте добры, причешите мне уши".
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши.
"Сумасшедший!
Рыжий!"-
запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до-о-о-о-лго
хихикала чья-то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая редиска.</text><name>Ничего не понимают</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Когда купальщица с тяжелою косой
Выходит из воды, одна в полдневном зное,
И прячется в тени, тогда ручей лесной
В зеленых зеркальцах поет совсем иное.
Над хрупкой чешуей светло-студеных вод
Сторукий бог ручьев свои рога склоняет,
И только стрекоза, как первый самолет,
О новых временах напоминает.</text><name>Когда купальщица с тяжелою косой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Я ласкал ее долго, ласкал до утра,
Целовал ее губы и плечи.
И она наконец прошептала: «Пора!
Мой желанный, прощай же — до встречи».
И часы пронеслись. Я стоял у волны.
В ней качалась русалка нагая.
Но не бледная дева вчерашней луны,
Но не та, но не та, а другая.
И ее оттолкнув, я упал на песок,
А русалка, со смехом во взоре,
Вдруг запела: «Простор полноводный глубок.
Много дев, много раковин в море.
Тот, кто слышал напев первозданной волны,
Вечно полон мечтаний безбрежных.
Мы — с глубокого дна, и у той глубины
Много дев, много раковин нежных».</text><name>Я ласкал ее долго, ласкал до утра...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1927</date_from><text>В предутрии деревня,
лесная сторона.
И слухом самым древним
бессонница полна.
Пыхтят и мреют кочки
у залежей озер.
Над кладом кличет кочет
в двенадцатый дозор.
А в чаще бродят лоси,
туман на их рогах,
глядят, обнюхав росы,
за синие лога.
К осокам тянут утки —
прохладны крылья всех;
и теплый заяц чутко
привстал в сыром овсе...
Мой милый где-то дрогнет
за кряквами пошел.
Тревожен пыж у дроби,
и холод словно шелк.
...Предутреннему зверю,
ночному ковылю,
тебе и кладу - верю,
как песне, и люблю...</text><name>Бессонница</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1913</date_from><text>На припеке цветик алый
Обезлиствел и поблек -
Свет-детина разудалый
От зазнобушки далек.
Он взвился бы буйной птицей
Цепи-вороги крепки,
Из темницы до светлицы
Перевалы далеки.
Призапала к милой стежка,
Буреломом залегла.
За окованным окошком -
Колокольная игла.
Всё дозоры да запоры,
Каземат - глухой капкан...
Где вы, косы - темны боры,
Заряница - сарафан?
В белоструганой светелке
Кто призарился на вас,
На фату хрущата шелка,
На узорный канифас?
Заручился кто от любы
Скатным клятвенным кольцом:
Волос - зарь, малина - губы,
В цвет черемухи лицом?..
Захолонула утроба,
Кровь, как цепи, тяжела...
Помяни, душа-зазноба,
Друга - сизого орла!
Без ножа ему неволя
Кольца срезала кудрей,
Чтоб раздольней стало поле,
Песня-вихорь удалей.
Чтоб напева ветровова
Не забыл крещеный край...
Не шуми ты, мать-дуброва,
Думу думать не мешай!</text><name>На припеке цветик алый...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1829</date_from><text>I
У Борецкой, у посадницы,
Гости сходятся на пир.
Вот бояре новгородские
Сели за дубовый стол,
Стол, накрытый браной скатертью.
Носят брашна; зашипя,
Поседело пиво черное;
Следом золотистый мед
Вон из кубков шумно просится.
Разгулялся пир, как пир:
Очи светлые заискрились.
По краям ли звонких чаш
Ходит пена искрометная?—
На устах душа кипит
И теснится в слово красное.
Кто моложе — слова ждет,
А заводят речь — старейшие
Про снятый Софии дом:
«Кто на бога, кто на Новгород?»—
Речь бежала вдоль стола.—
«Пусть идет на вольный Новгород
Вся могучая Москва:
Наших сил она отведает!
Вече воями шумит
И горит заморским золотом.
Крепки наши рамена,
А глава у нас — посадница,
Новгородская жена.
Много лет вдове Борецкого!
Слава Марфе! Много лет
С нами жить тебе, да здравствовать!»
Марфа, кланяясь гостям,
Целый пир обходит взором.
Все встают и отдают
Ей поклон с радушной важностью.
За столом сидел чернец.
Он, привстав, рукою медленной,
Цепенеющим перстом
На пирующих указывал,
Избирал их и бледнел.
Перстьми грозный остановится,—
Побледнеет светлый гость.
Все уста горят вопросами,
Очи в инока впились:
Но в ответ чернец задумался
И склонил свое чело.
II
По народной Новгородской площади
Шел белец с монахом,
А на башне, заливаясь, колокол
Созывал на Вече.
«Отчего, — спросил белец у инока,
На пиру Борецкой
На бояр рукою ты указывал
И бледнел от страха?
Что, Зосима, видел ты за трапезой
У отца святого?»
Запылали очи, прорицанием
Излетело слово.
III
«Скоро их замолкнут ликованья,
Сменит пир иные пированья,
Пированья в их гробах.
Трупы видел я безглавые,
Топора следы кровавые
Мне виднелись на челах...
Колокол на Вече призывающий!
Я услышу гул твой умирающий.
Не воскреснет он в веках.
Поднялась Москва Престольная,
И тебя, столица вольная,
Заметет развалин прах».</text><name>Зосима</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>К ней всюду относились с уваженьем:
И труженик и добрая жена.
А жизнь вдруг обошлась без сожаленья:
Был рядом муж - и вот она одна...
Бежали будни ровной чередою.
И те ж друзья и уваженье то ж,
Но что-то вдруг возникло и такое,
Чего порой не сразу разберешь:
Приятели, сердцами молодые,
К ней заходя по дружбе иногда,
Уже шутили так, как в дни былые
При муже не решались никогда.
И, говоря, что жизнь почти ничто,
Коль будет сердце лаской не согрето,
Порою намекали ей на то,
Порою намекали ей на это...
А то при встрече предрекут ей скуку
И даже раздражатся сгоряча,
Коль чью-то слишком ласковую руку
Она стряхнет с колена иль с плеча.
Не верили: ломается, играет,
Скажи, какую сберегает честь!
Одно из двух: иль цену набивает,
Или давно уж кто-нибудь да есть.
И было непонятно никому,
Что и одна, она верна ему!</text><name>Одна</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Земли, полуднем раскаленной,
Не освежила ночи мгла.
Заснул Тифлис многобалконный;
Гора темна, луна тепла...
Кура шумит, толкаясь в темный
Обрыв скалы живой волной...
На той скале есть домик скромный,
С крыльцом над самой крутизной.
Там, никого не потревожа,
Я разостлать могу ковер,
Там целый день, спокойно лежа,
Могу смотреть на цепи гор:
Гор не видать - вся даль одета
Лиловой мглой; лишь мост висит,
Чернеет башня минарета,
Да тополь в воздухе дрожит.
Хозяин мой хоть брови хмурит,
А, право, рад, что я в гостях...
Я все молчу, а он все курит,
На лоб надвинувши папах.
Усы седые, взгляд сердитый,
Суровый вид; но песен жар
Еще таит в груди разбитой
Мой престарелый сазандар.
Вот, медных струн перстом касаясь,
Поет он, словно песнь его
Способна, дико оживляясь,
Быть эхом сердца моего!
"Молись, кунак, чтоб дух твой крепнул,
Не плач; пока весь этот мир
И не оглох и не ослепнул,
Ты званый гость на божий пир.
Пока у нас довольно хлеба
И есть еще кувшин вина,
Не раздражай слезами неба
И знай - тоска твоя грешна.
Гляди - еще цела над нами
Та сакля, где, тому назад
Полвека, жадными глазами
Ловил я сердцу милый взгляд.
Тогда мне мир казался тесен;
Я умирал, когда не мог
На празднике, во имя песен,
Переступить ее порог.
Вот с этой старою чингури
При ней бывало на дворе
Я пел, как птица после бури
Хвалебный гимн поет заре.
Теперь я стар; она - далеко!
И где?- не ведаю; но верь,
Что дальше той, о ком глубоко
Ты, может быть, грустишь теперь...
Твое мученье - за горами,
Твоя любовь - в родном краю;
Моя - над этими звездами
У бога ждет меня в раю!"
И вновь молчит старик угрюмый;
На край лохматого ковра
Склонясь, он внемлет с важной думой,
Как под скалой шумит Кура.
Ему былое время снится...
А мне?.. Я не скажу ему,
Что сердце гостя не стремится
За эти горы ни к кому;
Что мне в огромном этом мире
Невесело; что, может быть,
Я лишний гость на этом пире,
Где собралися есть и пить;
Что песен дар меня тревожит,
А песням некому внимать,
И что на старости, быть может,
Меня в раю не будут ждать!</text><name>Старый сазандар</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1839</date_from><text>О, возвратись, любви прекрасное мгновенье,
О, исцели тоскующую грудь,
Дай тихо, свято, радостно дохнуть
Восторгом чистым неземного упоенья.
Минуты чудные живого наслажденья:
Влюбленных душ безмолвный разговор,
И поцелуй, и неги полный взор,
И мира дольнего прекрасное забвенье.
Я отвыкал от вас - и тьма на ум ложилась,
И сердце сохло в душной пустоте,
И замирала жизнь в бесцельной суете,
И скука надо мной тяжелая носилась.
Теперь опять ко мне, сдружись с моей душою,
Знакомый рай святой любви моей,
Я выплакал тебя бесцветных дней
Несносной, длинною и скучной чередою.</text><name>О, возвратись, любви прекрасное мгновенье...</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1944</date_from><text>Сначала не в одной груди
Желанья мстить еще бурлили,
Но прозревали: навредит!
И, образумившись, не мстили.
Летели кони, будто вихрь,
В копытном цокоте: "надейся!.."
То о красавицах своих
Мечтали пьяные гвардейцы...
Все - как обычно... Но в тиши
Прадедовского кабинета
Ломаются карандаши
У сумасшедшего корнета.
Он очумел. Он морщит лоб,
Шепча слова... А трактом Псковским
Уносят кони черный гроб
Навеки спрятать в Святогорском.
Пусть неусыпный бабкин глаз
Следит за офицером пылким,
Стихи загонят на Кавказ -
И это будет мягкой ссылкой.
А прочих жизнь манит, зовет.
Балы, шампанское, пирушки...
И наплевать, что не живет,-
Как жил вчера - на Мойке Пушкин.
И будто не был он убит.
Скакали пьяные гвардейцы,
И в частом цокоте копыт
Им также слышалось: "надейся!.."
И лишь в далеких рудниках
При этой вести, бросив дело,
Рванулись руки...
И слегка
Кандальным звоном зазвенело.
* См. Пушкин</text><name>Смерть Пушкина</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1945</date_from><text>Когда она пришла в наш город,
Мы растерялись. Столько ждать,
Ловить душою каждый шорох
И этих залпов не узнать.
И было столько муки прежней,
Ночей и дней такой клубок,
Что даже крохотный подснежник
В то утро расцвести не смог.
И только — видел я — ребенок
В ладоши хлопал и кричал,
Как будто он, невинный, понял,
Какую гостью увидал.
О них когда-то горевал поэт:
Они друг друга долго ожидали,
А встретившись, друг друга не узнали
На небесах, где горя больше нет.
Но не в раю, на том земном просторе,
Где шаг ступи — и горе, горе, горе,
Я ждал ее, как можно ждать любя,
Я знал ее, как можно знать себя,
Я звал ее в крови, в грязи, в печали.
И час настал — закончилась война.
Я шел домой. Навстречу шла она.
И мы друг друга не узнали.
Она была в линялой гимнастерке,
И ноги были до крови натерты.
Она пришла и постучалась в дом.
Открыла мать. Был стол накрыт к обеду.
«Твой сын служил со мной в полку одном,
И я пришла. Меня зовут Победа».
Был черный хлеб белее белых дней,
И слезы были соли солоней.
Все сто столиц кричали вдалеке,
В ладоши хлопали и танцевали.
И только в тихом русском городке
Две женщины как мертвые молчали.</text><name>В мае 1945</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1934</date_from><text>Недобрый дух повел меня,
Уже лежавшего в могиле,
В страну подземного огня,
Которой Данте вел Вергилий.
Из первого в девятый круг
Моя душа была ведома -
Где жадный поп и лживый друг
И скотоложец из Содома.
Я видел гарпий в том леске,
Над тем узилищем, откуда
В нечеловеческой тоске
Бежал обугленный Иуда.
Колодезь ледяной без дна,
Где день за днем и год за годом,
Как ось земная, Сатана
Простерт от нас до антиподов.
Я грешников увидел всех -
Их пламя жжет и влага дразнит,
Но каждому из них за грех
Вменялась боль одной лишь казни.
"Где мне остаться?" - я спросил
Ведущего по адским стогнам.
И он ответил: "Волей сил
По всем кругам ты будешь прогнан".</text><name>Ад</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1957</date_from><text>Мне давно это чувство знакомо:
Ветви бьют вперехлест.
У крыльца, возле нашего дома,
Лужа, полная звезд.
Я стою и курю на пороге,
Двери настежь открыл.
В вышине, на небесной дороге,
Шелест медленных крыл.
Это гуси из дальней сторонки,
Как солдаты — домой.
Представляю пески и воронки
Той дороги прямой.
Крыльям тяжко, дыханию тесно.
Эй, правей забирай!
Что их ждет впереди — неизвестно,
Лишь бы отческий край.
...Мне и трудно, и грустно порою,
И пути не легки.
Но весеннею ночью сырою
Вижу — все пустяки
Перед этой огромной равниной,
Что томится к весне,
Перед этой дорогою длинной
Надо мной в вышине...
...Стук сосулек непрочных и веских,
И всю ночь напролет
В одиноких пустых перелесках
Дождь до снегу идет,</text><name>Мне давно это чувство знакомо...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1906</date_from><text>Я был смущенный и веселый.
Меня дразнил твой темный шелк.
Когда твой занавес тяжелый
Раздвинулся - театр умолк.
Живым огнем разъединило
Нас рампы светлое кольцо,
И музыка преобразила
И обожгла твое лицо.
И вот - опять сияют свечи,
Душа одна, душа слепа...
Твои блистательные плечи,
Тобою пьяная толпа...
Звезда, ушедшая от мира,
Ты над равниной - вдалеке...
Дрожит серебряная лира
В твоей протянутой руке...</text><name>Я был смущенный и веселый...</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>Идет без проволочек
И тает ночь, пока
Над спящим миром летчик
Уходит в облака.
Он потонул в тумане,
Исчез в его струе,
Став крестиком на ткани
И меткой на белье.
Под ним ночные бары,
Чужие города,
Казармы, кочегары,
Вокзалы, поезда.
Всем корпусом на тучу
Ложится тень крыла.
Блуждают, сбившись в кучу,
Небесные тела.
И страшным, страшным креном
К другим каким-нибудь
Неведомым вселенным
Повернут Млечный путь.
В пространствах беспредельных
Горят материки.
В подвалах и котельных
Не спят истопники.
В Париже из-под крыши
Венера или Марс
Глядят, какой в афише
Объявлен новый фарс.
Кому-нибудь не спится
В прекрасном далеке
На крытом черепицей
Старинном чердаке.
Он смотрит на планету,
Как будто небосвод
Относится к предмету
Его ночных забот.
Не спи, не спи, работай,
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой,
Как летчик, как звезда.
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты - вечности заложник
У времени в плену.</text><name>Ночь</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1956</date_from><text>Дорогу делает не первый,
А тот, кто вслед пуститься смог.
Второй.
Не будь его, наверно,
На свете не было б дорог.
Ему трудней безмерно было —
Он был не гений, не пророк —
Решиться вдруг, собрать все силы
И встать и выйти за порог.
Какие в нем взрывались мысли!
И рушились в короткий миг
Устои все привычной жизни.
Он был прекрасен и велик.
Никто не стал, никто не станет
Второго славить никогда.
А он велик, как безымянен,
Он — хаты, села, города!
И первый лишь второго ради
Мог все снести, мог пасть в пути,
Чтоб только тот поднялся сзади,
Второй, чтобы за ним идти.
Я сам видал, как над снегами,
Когда глаза поднять невмочь,
Солдат вставал перед полками
И делал шаг тяжелый в ночь.
В настильной вьюге пулемета
Он взгляд кидал назад: «За мной!»
Второй поднялся.
Значит, рота
И вся Россия за спиной.
Я во второго больше верю.
Я первых чту. Но лишь второй
Решает в мире — а не первый,
Ни бог, ни царь и не герой.</text><name>Второй</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1879</date_from><text>Стой! Какою я теперь тебя вижу - останься навсегда такою в моей памяти!
С губ сорвался последний вдохновенный звук - глаза не блестят и не сверкают - они меркнут, отягощенные счастьем, блаженным сознанием той красоты, которую удалось тебе выразить, той красоты, во след которой ты словно простираешь твои торжествующие, твои изнеможенные руки!
Какой свет, тоньше и чище солнечного света, разлился по всем твоим членам, по малейшим складкам твой одежды?
Какой бог своим ласковым дуновеньем откинул назад твои рассыпанные кудри?
Его лобзание горит на твоем, как мрамор, побледневшем челе!
Вот она - открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви! Вот оно, вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет - и не надо. В это мгновение ты бессмертна.
Оно пройдет - и ты снова щепотка пепла, женщина, дитя... Но что тебе за дело! В это мгновенье - ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится никогда.
Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности!</text><name>Стой!</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Порой мне хочется назад -
В звон стрекозиных крыл.
Но зимний ливень - снегопад
Все тропки перекрыл.
И мухи белые жужжат
Безмолвно мне вослед:
- Тебе никак нельзя назад,
Дороги в юность нет...
О зимний ливень - снегопад!
Мороза крепкий хмель.
Пора потерь, пора утрат,
Последняя метель...</text><name>Порой мне хочется назад...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from>1903</date_from><text>Как привольно, протяжно и влажно
Одинокие волны поют...
Как таинственно, плавно и важно,
Чуть белея, их гребни встают...
Божий шум так ласкающе ровен,
Божья ласка так свято нежна!
Этот трепет и чист и бескровен,
Эта вещая ночь так нужна!
Только звездная полночь и дышит,
Только смертная грудь и живет,
Только вечная бездна колышет
Колыбель несмолкающих вод!
И безбольно, с отрадною грустью,
Трепетанием звезд осиян,
Как река, что отхлынула к устью,
Я вливаюсь в святой океан...</text><name>На берегу</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1829</date_from><text>Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.
Тогда густеет ночь, как хаос на водах;
Беспамятство, как Атлас, давит сушу;
Лишь Музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!</text><name>Видение</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1956</date_from><text>Ни прихотью, ни силой, ни тоскою,
Ни сказкою тебя не удивишь.
Над зимней, застывающей рекою
Ты в тихом одиночестве стоишь.
Морозный день. Ни облака, ни тени;
Крупчатые слепящие снега,
И розовое солнце, дым селений,
В ракитнике пушистом берега.
В дни бивуачной юности и ныне
Одной тобой по-прежнему живу.
Ты мне такою снилась на чужбине,
Такой ты мне предстала наяву.
Ты - вся моя. Дороже год от года.
Открытым взглядом для меня горишь.
Весеннею порою ледохода
Каким ты чудом землю одаришь!
Я вытерплю обиду и потерю,
До двери тропку проторю в снегу,
В беде и славе лишь тебе поверю,
Тебе одной - умру, но не солгу.</text><name>Ни прихотью, ни силой, ни тоскою...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1959</date_from><text>Толпа раскололась на множество группок.
И, заглушая трамвайный вой,
Три битюга в раскормленных крупах -
Колоколами по мостовой!
"Форды", "паккарды", "испано-сюизы",
"Оппель-олимпии", "шевроле" -
Фары таращат в бензинщине сизой:
Что, мол, такое бежит по земле?
А мы глядим, точно тронуты лаской,
Точно доверясь мгновенным снам:
Это промчалась русская сказка,
Древнее детство вернувшая нам.</text><name>Сказка</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Стенал я, любил я, своей называл
Ту, чья невинность в сказку вошла,
Ту, что о мне лишь цвела и жила
И счастью нас отдала [...]
Но Крысолов верховный "крыса" вскрикнул
И кинулся, лаем залившись, за "крысой" -
И вот уже в лапах небога,
И зыбятся свечи у гроба.</text><name></name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1940</date_from><text>Все прошлое нам кажется лишь сном,
Все будущее — лишь мечтою дальней,
И только в настоящем мы живем
Мгновенной жизнью, полной и реальной.
И непрерывной молнией мгновенья
В явь настоящего воплощены,
Как неразрывно спаянные звенья,—
Мечты о будущем, о прошлом сны.</text><name>Все прошлое нам кажется лишь сном...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1942</date_from><text>В скверике, на море,
Там, где вокзал,
Бронзой на мраморе
Ленин стоял.
Вытянув правую
Руку вперед,
В даль величавую
Звал он народ.
Массы, идущие
К свету из тьмы,
Знали: «Грядущее —
Это мы!»
Помнится сизое
Утро в пыли.
Вражьи дивизии
С моря пришли.
Чистеньких, грамотных
Дикарей
Встретил памятник
Грудью своей!
Странная статуя...
Жест — как сверло,
Брови крылатые
Гневом свело.
— Тонко сработано!
Кто ж это тут?
ЛЕНИН.
Ах, вот оно!
— Аб!
— Гут!
Дико из цоколя
Высится шест.
Грохнулся около
Бронзовый жест.
Кони хвостатые
Взяли в карьер.
Нет
статуи,
Гол
сквер.
Кончено! Свержено!
Далее — в круг
Входит задержанный
Политрук.
Был он молоденький —
Двадцать всего.
Штатский в котике
Выдал его.
Люди заохали...
(«Эх, маята!»)
Вот он на цоколе,
Подле шеста;
Вот ему на плечи
Брошен канат.
Мыльные каплищи
Петлю кропят...
— Пусть покачается
На шесте.
Пусть он отчается
В красной звезде!
Всплачется, взмолится
Хоть на момент,
Здесь, у околицы,
Где монумент,
Так, чтобы жители,
Ждущие тут,
Поняли. Видели,
— Ауф!
— Гут!
Желтым до зелени
Стал политрук.
Смотрит...
О Ленине
Вспомнил... И вдруг
Он над оравою
Вражеских рот
Вытянул правую
Руку вперед —
И, как явление
Бронзе вослед,
Вырос
Ленина
Силуэт.
Этим движением
От плеча,
Милым видением
Ильича
Смертник молоденький
В этот миг
Кровною родинкой
К душам проник...
Будто о собственном
Сыне — навзрыд
Бухтою об стену
Море гремит!
Плачет, волнуется,
Стонет народ,
Глядя на улицу
Из ворот.
Мигом у цоколя
Каски сверк!
Вот его, сокола,
Вздернули вверх;
Вот уж у сонного
Очи зашлись...
Все же ладонь его
Тянется ввысь —
Бронзовой лепкою,
Назло зверью,
Ясною, крепкою
Верой в зарю!</text><name>Баллада о ленинизме</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Золотая рука часов
Разбудила отшельника в склепе
Он грустя потряс свою цепь
И раскрыл колоссальные книги
В книгах были окна и двери
В окнах горы и мелодрамы
И леса высоких аккордов
Электрических снежных машин
Только бедный отшельник ослеп
Он покинул свой черный склеп
Он живет на звезде зари
Безутешно плачет о нас
Потому что там высоко
И до земли далеко
И нигде нельзя встретить тех
Кого убивает смех</text><name>Золотая рука часов...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1922</date_from><text>Ночью, в полчаса второго,
Загудел над крышей провод,
И я понял: отслужив года,
Ожидают смерти провода.
Кровь пошла не скоро и не грея,
Нервы снова вызвали тоску:
Если электричество стареет,
Сколько в юности моей секунд?
Сколько времени еще осталось
Мне брести до станции Усталость?
В строимый огромный дом
Я боюсь явиться стариком.
Я боюсь, что за пространством будней,
На веселом празднике машин
Под руку старуху подадут мне,
Скажут: на тебе - пляши.
И еще меня гнетет забота:
Далеко не кончена работа.
И еще берет меня тоска:
Устает, работая, рука.
Каждый день меня иному учит
И никак не может научить...
Тяжело мне, как навозной куче,
Только кучей удобренья быть.
И она бы иногда хотела
Выпрямиться круглым телом
И под ласковым взглядом дня
Хоть бы раз перестать вонять.
Вся земля ей будто бы чужая,
Близких нет, она - ко мне:
Я сумею с нею наравне
Стариться во славу урожая.</text><name>Ночью, в полчаса второго...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1916</date_from><text>Бросьте!
Конечно, это не смерть.
Чего ей ради ходить по крепости?
Как вам не стыдно верить
нелепости?!
Просто именинник устроил карнавал,
выдумал для шума стрельбу и тир,
а сам, по-жабьи присев на вал,
вымаргивается, как из мортир.
Ласков хозяина бас,
просто - похож на пушечный.
И не от газа маска,
а ради шутки игрушечной.
Смотрите!
Небо мерить
выбежала ракета.
Разве так красиво смерть
бежала бы в небе паркета!
Ах, не говорите:
"кровь из раны".
Это - дико!
Просто избранных из бранных
одаривали гвоздикой.
Как же иначе?
Мозг не хочет понять
и не может:
у пушечных шей,
если не целоватся,
то - для чего же
обвиты руки траншей?
Никто не убит!
Просто - не выстоял.
лег от Сены до Рейна.
Оттого что цветет,
одуряет желтолистая
на клумбах из убитых гангрена.
Не убиты,
нет же,
нет!
Все они встанут
просто -
вот так,
вернутся
и, улыбаясь, расскажут жене,
какой хозяин весельчак и чудак.
Скажут: не было ни ядр ни фугасов
и, конечно же, не было крепости!
Просто именинник выдумал массу
каких-то великолепных нелепостей!</text><name></name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1909</date_from><text>Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть
Узора милого не зачеркнуть.</text><name></name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>Мы жили в зеленых просторах,
Где воздух весной напоен,
Мерцали в потупленных взорах
Костры кочевавших племен...
Одеты в косматые шкуры,
Мы жертвы сжигали тебе,
Тебе, о безумный и хмурый
Перун на высоком столбе.
Мы гнали стада по оврагу,
Где бисером плещут ключи,
Но скоро кровавую брагу
Испьют топоры и мечи.
Приходят с заката тевтоны
С крестом и безумным орлом,
И лебеди, бросив затоны,
Ломают осоку крылом.
Ярила скрывается в тучах,
Стрибог подымается в высь,
Хохочут в чащобах колючих
Лишь волк да пятнистая рысь...
И желчью сырой опоенный,
Трепещет Перун на столбе.
Безумное сердце тевтона,
Громовник, бросаю тебе...
Пылают холмы и овраги,
Зарделись на башнях зубцы,
Проносят червонные стяги
В плащах белоснежных жрецы.
Рычат исступленные трубы,
Рокочут рыдания струн,
Оскалив кровавые зубы,
Хохочет безумный Перун!..</text><name>Славяне</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>[Отрывки]
Любим калифом Иоанн —
Ему, что день, почет и ласка;
К делам правления призван
Лишь он один из христиан
Порабощенного Дамаска.
Его поставил властилин
И суд рядить, и править градом,
Он с ним беседует один,
Он с ним сидит в совете рядом;
Окружены его дворцы
Благоуханными садами,
Лазурью блещут изразцы,
Убраны стены янтарями;
В полдневный зной приют и тень
Дают навесы, шелком тканы,
В узорных банях ночь и день
Шумят студеные фонтаны.
Но от него бежит покой,
Он бродит сумрачен; не той
Он прежде мнил идти дорогой,
Он счаслив был бы и убогий,
Когда б он мог в тиши лесной,
В глухой степи, в уединенье,
Двора волнение забыть
И жизнь смиренно посвятить
Труду, молитве, песнопенью.
И раздавался уж не раз
Его красноречивый глас
Противу ереси безумной,
Что на искусство поднялась
Грозой неистовой и шумной.
Упорно с ней боролся он,
И от Дамаска до Царьграда
Был, как боец за честь икон
И как художества ограда,
Давно известен и почтен.
Но шум и блеск его тревожат,
Ужиться с ними он не может,
И, тяжкой думой обуян,
Тоска в душе и скорбь на лике,
Вошел правитель Иоанн
В чертог дамасского владыки.
«О государь, внемли: мой сан,
Величие, пышность, власть и сила —
Всё мне несносно, всё постыло!
Иным призванием влеком,
Я не могу народом править:
Простым рожден я быть певцом,
Глаголом вольным бога славить.
В толпе вельмож всегда один,
Мученья полон я и скуки,
Среди пиров, в главе дружин,
Иные слышаться мне звуки.
Неодолимый их призыв
К себе влечет меня все боле —
О, отпусти меня, калиф,
Дозволь дышать и петь на воле!»
И тот просящему в ответ:
«Возвеселись, мой раб любимый!
Печали вечной в мире нет
И нет тоски неизлечимой.
Твоею мудростью одной
Кругом Дамаск могуч и славен.
Кто ныне нам величьем равен
И кто дерзнет на нас войной?
А я возвышу жребий твой —
Недаром я окрест державен —
Ты примешь чести торжество,
Ты, ты будешь мне мой брат единый:
Возьми полцарства моего,
Лишь правь другою половиной!»
К нему певец: «Твой щедрый дар,
О государь, певцу не нужен;
С иною силою он дружен;
В его груди пылает жар,
Которым зиждется созданье;
Служить творцу его призванье;
Его души незримый мир
Престолов выше и порфир.
Он не изменит, не обманет;
Всё, что других влечет и манит:
Богатство, сила, слава, честь —
Всё в мире том в избытке есть;
А все сокровища природы:
Степей безбережный простор,
Туманный очерк дальних гор,
И моря пенистые воды,
Земля, и солнце, и луна,
И всех созвездий хороводы,
И синей тверди глубина —
То всё одно лишь отраженье,
Лишь тень таиственных красот,
Которых вечное виденье
В душе избранника живет.
О, верь, ничем тот не подкупен,
Кому сей чудный мир доступен,
Кому господь дозволил взгляд
В то сокровенное горнило,
Где первообразы кипят,
Трепещут творческие силы.
То их торжественный прилив
Звучит певцу в его глаголе, —
О, отпусти меня, калиф,
Дозволь дышать и петь на воле!»
И рек калиф: «В твоей груди
Не властен я сдержать желанье,
Певец, свободен ты, иди,
Куда влечет тебя призванье!»
И вот правителя дворцы
Добычей сделались забвенья,
Оделись пестрые зубцы
Травой и прахом запустенья;
Его несчетная казна
Давно уж нищим раздана,
Усердных слуг не видно боле,
Рабы отпущены на волю,
И не укажет не один,
Куда их скрылся господин.
В хоромах стены и картины
Давно затканы паутиной,
И мхом фонтаны заросли;
Плющи, ползущие по хорам,
От самых сводов до земли
Зеленым падают узором,
И мрак спокойно полевой
Растет кругом на звонких плитах,
И ветер, шелестя травой,
В чертогах ходит позабытых.
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды,
Благословляю я свободу
И голубые небеса!
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от краю и до краю,
И солнца свет, и ночи тьму,
И одинокую тропинку,
По коей, нищий, я иду,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду!
О, если б мог всю жизнь смешать я,
Всю душу вместе с вами слить,
О, если б мог в мои объятья
Я вас, враги, друзья и братья,
И всю природу заключить!
Как горней бури приближенье,
Как натиск пенящихся вод,
Теперь в груди моей растет
Святая сила вдохновенья.
Уж на устах дрожит хвала
Всему, что благо и достойно, —
Какие ж мне воспеть дела,
Какие битвы или войны?
Где я для дара моего
Найду высокую задачу,
Чье передам я торжество
Иль чье падение оплачу?
Блажен, кто рядом славных дел
Свой век украсил быстротечный,
Блажен, кто жизнию умел
Хоть раз коснуться правды вечной,
Блажен, кто истину искал,
И тот, кто, побежденный, пал
В толпе ничтожной и холодной,
Как жертва мысли благородной!
Но не для них моя хвала,
Не им восторга излиянья —
Мечта для песен избрала
Не их высокие деянья;
И не в венце сияет он,
К кому душа моя стремится;
Не блеском славы окружен,
Не на звенящей колеснице
Стоит он, гордый сын побед;
Не в торжестве величья — нет, —
Я зрю его передо мною
С толпою бедных рыбаков;
Он тихо, мирною стезею,
Идет средь зреющих хлебов;
Благих речей своих отраду
В сердца простые он лиет,
Он правды алчущее стадо
К ее источнику ведет.
Зачем не в то рожден я время,
Когда меж нами, во плоти,
Неся мучительное бремя,
Он шел на жизненном пути!
Зачем я не могу нести,
О, мой господь, твои оковы,
Твоим страданием страдать,
И крест на плечи твой приять,
И на главу венец терновый!
О, если б мог я лобызать
Лишь край святой твоей одежды,
Лишь пыльный след твоих шагов!
О, мой господь, моя надежда,
Моя и сила, и покров!
Тебе хочу я все мышленья,
Тебе всех песней благодать,
И думы дня, и ночи бденья,
И сердца каждое биенье,
И душу всю мою отдать!
Не отверзайтесь для другого
Отныне, вещие уста!
Греми лишь именем Христа,
Мое восторженное слово!
[.......]
[.......]
Тот, кто с вечною любовью
Воздавал за зло добром —
Избиен, покрытый кровью,
Венчан терновым венцом —
Всех, с собой страданьем сближенных
В жизни долею обиженных,
Угнетенных и униженных
Осенил своим крестом.
Вы, чьи лучшие стремленья
Даром гибнут под ярмом,
Верьте, други, в избавленье —
К божью свету мы грядем!
Вы, кручиною согбенные,
Вы, цепями удрученные,
Вы, Христу сопогребенные,
Совоскреснете с Христом!
[.......]</text><name>Иоанн Дамаскин (Отрывки)</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>В траве — тишина,
Тишина
В траве — тишина,
в камыше — тишина,
в лесу — тишина.
Так тихо,
что стыдно глаза распахнуть
и на землю ступить.
Так тихо,
что страшно.
Так тихо,
что ноет спина.
Так тихо,
что слово любое сказать —
все равно что убить.
Визжащий,
орущий,
разболтанный мир
заболел тишиной.
Лежит он —
спеленут крест-накрест
ее покрывалом тугим.
Так тихо,
как будто все птицы
покинули землю,
одна за одной.
Как будто все люди
оставили землю
один за другим.
Как будто земля превратилась
в беззвучный
музей тишины.
Так тихо,
что музыку надо, как чье-то лицо,
вспоминать,
Так тихо,
что даже тишайшие мысли
далёко
слышны.
Так тихо,
что хочется заново
жизнь
начинать.
Так тихо...</text><name>Тишина</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>Нет предела стремлению жадному...
Нет исхода труду безуспешному...
Нет конца и пути безотрадному...
Боже, милостив буди мне, грешному.</text><name>Четыре строки</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>(Весна)
На грязном небе выбиты лучами
Зеленые буквы: «Шоколад и какао»,
И автомобили, как коты с придавленными хвостами,
Неистово визжат: «Ах, мяу! мяу!»
Черные деревья растрепанными метлами
Вымели с неба нарумяненные звезды,
И краснорыжие трамваи, погромыхивая мордами,
По черепам булыжников ползут на роздых.
Гранитные дельфины — разжиревшие мопсы —
У грязного фонтана захотели пить,
И памятник Пушкина, всунувши в рот папиросу,
Просит у фонаря: «Позвольте закурить!»
Дегенеративные тучи проносятся низко,
От женских губ несет копеечными сигарами,
И месяц повис, как оранжевая сосиска,
Над мостовой, расчесавшей пробор тротуарами.
Семиэтажный дом с вывесками в охапке,
Курит уголь, как денди сигару,
И красноносый фонарь в гимназической шапке
Подмигивает вывеске — он сегодня в ударе.
На черных озерах маслянистого асфальта
Рыжие звезды служат ночи мессу...
Радуйтесь, сутенеры, трубы дома подымайте —
И у Дерибасовской есть поэтесса!</text><name>Дерибасовская ночью</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1929</date_from><text>1. ПОЕЗД
Он гремит пассажирами и багажом,
В полустанках тревожа звонки.
И в пути вспоминают
Оставленных жен
Ревнивые проводники.
Он грохочет...
А полночь легла позади
На зелено-оранжевый хвост.
Машинист с кочегаром
Летят впереди
Лилипутами огненных верст.
Это старость,
Сквозь ночь беспощадно гоня,
Приказала не спать, не дышать,
Чтобы вновь кочергой,
Золотой от огня,
Воспаленную юность мешать.
Чтобы вспомнить расцвет
Увядающих губ,
Чтобы молодость вспомнить на миг...
Так стоит напряженно,
Так смотрит на труп
Застреливший жену проводник.
2. ВЕТЕР
Сквозь лес простирая
Придушенный крик,
Вприсядку минуя равнины,
Проносится ветер,
Смешной, как старик,
Танцующий на именинах.
Невежда и плут —
Он скатился в овраг,
Траву разрывая на части,
Он землю копает:
Он ищет, дурак,
Свое идиотское счастье.
Не пафос работы,
Не риск грабежа,
А скучное, нудное дело:
Проклятая должность —
Свистеть и бежать —
Порядком ему надоела.
Он хочет сквозь ночь
Пронести торжество
Не робким и не благочинным,
Он ропщет...
И я понимаю его
По многим, по тайным причинам.
3. ПОЕЗД И ВЕТЕР
Через голубые рубежи,
Через северный холодный пояс
Ветер вслед за поездом бежит,
Думая, что погоняет поезд.
Через Бологое в Ленинград,
Дуя в вентиляторы ретиво,
Он бежит за поездом,—
Он рад
Собственной инициативе.
Он обманут,
Он трудится зря.
Он ненужен, но доволен зверски,
На себя ответственность беря
За доставку поездов курьерских.
Он боится время потерять,
И гудит,
И носится по крыше...
Так не станемте ж его разуверять
Пусть гудит,
Чтоб не было затишья...</text><name>Три стихотворения</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1912</date_from><text>Словно дни мои первоначальные
Воскресила ты, весна.
Грезы грезятся мне беспечальные,
Даль младенчески ясна.
Кто-то выдумал, что были бедствия,
Что я шла, и путь тернист.
Разве вижу не таким, как в детстве, я
Тополей двуцветный лист?
Разве больше жгли и больше нежили
Солнца раннего лучи?
Голоса во мне поют не те же ли:
«Обрети и расточи»?
Богу вы, стихи мои, расскажете,
Что, Единым Им дыша,
Никуда от этой тихой пажити
Не ушла моя душа.</text><name>Словно дни мои первоначальные...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Муза, богиня Олимпа, вручила две звучные флейты
Рощ покровителю Пану и светлому Фебу.
Феб прикоснулся к божественной флейте, и чудный
Звук полился из безжизненной трости. Внимали
Вкруг присмиревшие воды, не смея журчаньем
Песни тревожить, и ветер заснул между листьев
Древних дубов, и заплакали, тронуты звуком,
Травы, цветы и деревья; стыдливые нимфы
Слушали, робко толпясь меж сильванов и фавнов.
Кончил певец и помчался на огненных конях,
В пурпуре алой зари, на златой колеснице.
Бедный лесов покровитель напрасно старался
припомнить
Чудные звуки и их воскресить своей флейтой:
Грустный, он трели выводит, но трели земные!..
Горький безумец! ты думаешь, небо не трудно
Здесь воскресить на земле? Посмотри: улыбаясь,
С взглядом насмешливым слушают нимфы и фавны.</text><name></name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1894</date_from><text>Терцинами писать как будто очень трудно?
Какие пустяки! Не думаю, что так,—
Мне кажется притом, что очень безрассудно
Такой размер избрать: звучит как лай собак
Его тягучий звон, и скучный, и неровный,—
А справиться-то с ним, конечно, может всяк,—
Тройных ли рифм не даст язык наш многословный!
То ль дело ритмы те, к которым он привык,
Четырехстопный ямб, то строгий, то альковный,—
Как хочешь поверни, всё стерпит наш язык.
А наш хорей, а те трехсложные размеры,
В которых так легко вложить и страстный крик,
И вопли горести, и строгий символ веры?
А стансы легкие, а музыка октав,
А белого стиха глубокие пещеры?
Сравненье смелое, а все-таки я прав:
Стих с рифмами звучит, блестит, благоухает
И пышной розою, и скромной влагой трав,
Но темен стих без рифм и скуку навевает.</text><name>Терцинами писать как...</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1898</date_from><text>Стая туч на небосклоне
Собралася и растет...
На земном иссохшем лоне
Всё живое влаги ждет.
Но упорный и докучный
Ветер гонит облака.
Зной всё тот же неотлучный,
Влага жизни далека.
Так душевные надежды
Гонит прочь житейский шум,
Голос злобы, крик невежды,
Вечный ветер праздных дум.</text><name>11 июня 1898 г.</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1816</date_from><text>...Что ж до меня, то я бы желал прихода лета — тогда, Софья Васильевна, я бондировал бы всю Ладогу балладами и идиллиями,— но теперь
Как жаль, что веют здесь Бореи — не Зефиры,
Что не цветут цветы,
И словом: вешних дней не видно красоты!
А то бы, волю дав струнам пернатой лиры
(В простонаречии: гусиное перо),
На крыльях юныя мечты,
Я б мог представить вас среди полей, кусточков,
Гуляющу в тени лесов,
Задумавшуюся при шуме ручейков,
При говоре листочков,
При пеньи птиц лесных;
И даже, вспомнивши тираду из Моины,
Вздыхающею (для картины);
Или в душе с мечтой, с мадам Жанлис в руке,
Спешите к Волхову-реке,
То с песнями по ней катаясь в челноке,
То на уде, и гибкой, и дрожащей,
Прельстившись чешуей блестящей,
Влечете бьющихся невинных рыб из волн,
То к старой Ладоге стремите утлый челн
И там, с высот уже осиротелых башен,
Раздробленных веков стопой,
На все окрестности бросаете взор свой.
Воспоминаете, сколь Игорь в них был страшен,
Как славою сей град гремел!..
А ныне? Там, где меч о камнь точил воитель,
Где щит войну звучал, звенели тулы стрел,
Смиренная стоит отшельников обитель;
Плющом каменья поросли,
Упали стены и бойницы,
И кролики живут героев средь столицы.
Вы мыслите: «Так всё проходит на земле! ..»
И в гости на кадриль спешите.
Потом я мог представить вас
На берегу крутом, где Волхов волны рьяны
Катит через порог, через бугры песчаны,
Стрелой летя от глаз.
Я вижу мысленно: на сопке вы сидите,
На запад пламенный глядите,
Любуетесь, когда среди пурпурных туч
Играет, отразясь, последний солнца луч;
Как с тверди мраки льются,
Как по холмам туманы вьются.
...Вы погрузились в море дум;
Вот слышится плеск волн, дубравы тихой шум
И ветров хладных завыванье,
И под курганами подземное стенанье.
По чувствам трепет пробежал,
Цепями призрак зазвучал.
О ужас! близко... Не пугайтесь...
Не бойтесь мертвецов,— с живыми забавляйтесь
В кругу своих
Знакомых и родных.
Об ужасах лишь в снах видайте,
Лишь в жмурках в мрачности блуждайте.
И, стихотворному поверя не всему,
Благодарите вновь зиму,
Котора, в теплые вас комнаты загнавши,
Вкруг игр и радости собравши,
С сестрами, братьями заставила весть дни
В священной отческой сени!
А то бы силою обильна рифм теченья
И летнего воображенья
Я, может быть, заставил вас
Парить из Ладоги — по ветру на Кавказ!
...Но еще все ли я высказал? Посещения, приемы, игры, танцы, катанья, гулянья и проч. и пр. занимают вас, я думаю, не менее приятно во всё время праздников.
Лишь к удовольствиям желания стремя,
Смеетесь, резвитесь, танцуете, а я?
А я скучаю по обыкновению, сижу дома по привычке, занимаюсь по охоте. Много читаю, мало пишу, и еще менее сочиняю. По общему уделу людей думаю и раздумываю, в неудачах приговариваю, всё к лучшему! О смертной косе думаю редко; ибо люблю жить, хоть и не боюсь смерти, веселюсь, когда можно (это не часто бывает), радоваться здесь нечему —
Я не живу почти,— дышу,
Скучаю сам, других смешу
И, хладность дружбы
Мечтами золотя,
Играю цепью службы,
Как милое дитя.</text><name>Из письма К С. В. Савицкой</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1953</date_from><text>Безмолвна неба синева,
Деревья в мареве уснули.
Сгорела вешняя трава
В высоком пламени июля.
Еще совсем недавно тут
Туман клубился на рассвете,
Но высох весь глубокий пруд,
По дну пруда гуляет ветер.
В степи поодаль есть родник,
Течет в траве он струйкой ясной,
Весь зной степной к нему приник
И пьет, и пьет, но все напрасно:
Ключа студеная вода
Бежит, как и весной бежала.
Неужто он сильней пруда:
Пруд был велик, а этот жалок?
Но подожди судить. Кто знает?
Он только с виду мал и тих.
Те воды, что его питают,
Ты видел их? Ты мерил их?</text><name>Безмолвна неба синева...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Невинный нежною душой,
Не знавши в юности страстей прилив,
Ты можешь, друг, сказать с какой-то простотою:
Я был счастлив!..
Кто, слишком рано насладившись,
Живет, в душе негодованье скрыв,
Тот может, друг, еще сказать забывшись:
Я был счастлив!..
Но я в сей жизни скоротечной
Так испытал отчаянья порыв,
Что не могу сказать чистосердечно:
Я был счастлив!..</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1743</date_from><text>Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы божества
Там равна сила естества.
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет,-
Скажите, что нас так мятет?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?
Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верхи горят;
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в эфир.
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик творец?</text><name>Вечернее размышление о божием величестве...</name><date_to>1743</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>(Графу Д. А. Толстому)
Дай руку мне... Я понимаю
Твою зловещую печаль
И, полон тайных мук, внимаю
Твоим словам: "Ее мне жаль".
Как иногда в реке широкой
Грозой оторванный листок
Несется бледный, одинокой,
Куда влечет его поток,-
Так и она, веленью рока
Всегда покорная, пойдет
Без слез, без жалоб и упрека,
Куда ее он поведет.
В ее груди таится ныне
Любви так много... Боже мой,
Не дай растратить ей в пустыне
Огня, зажженного тобой!
Но этот взор, спокойный, ясный,
Да будет вечно им согрет,
И пусть на зов души прекрасной
Душа другая даст ответ.
Да, верь мне, друг, я понимаю
Твою зловещую печаль
И, полон грусти, повторяю
С тобою сам: "Ее мне жаль".</text><name>Ее мне жаль</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1904</date_from><text>Когда, изнемогши от муки,
Я больше ее не люблю,
Какие-то бледные руки
Ложатся на душу мою.
И чьи-то печальные очи
Зовут меня тихо назад,
Во мраке остынувшей ночи
Нездешней мольбою горят.
И снова, рыдая от муки,
Проклявши свое бытие,
Целую я бледные руки
И тихие очи ее.</text><name>Когда, изнемогши от муки...</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Когда подымается солнце и птицы стрекочут,
Шахтеры уходят в глубокие вотчины ночи.
Упрямо вгрызаясь в утробу земли рудоносной,
Рука отбивает у смерти цветочные вёсны.
От сварки страстей, от металла, что смутен и труден,
Топор дровосека и ропот тяжелых орудий.
Леса уплывают, деревьев зеленых и рослых
Легки корабельные мачты и призрачны весла.
На веслах дойдешь ты до луга. Средь мяты горячей
Осколок снаряда и старая женщина плачет.
Горячие зерна опять возвращаются в землю,
Притихли осины, и жадные ласточки дремлют.</text><name>Когда подымается солнце...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1834</date_from><text>Мне наскучило, девице,
Одинешенькой в светлице
Шить узоры серебром!
И без матушки родимой
Сарафанчик мой любимый
Я надела вечерком -
Сарафанчик,
Расстеганчик!
В разноцветном хороводе
Я играла на свободе
И смеялась как дитя!
И в светлицу до рассвета
Воротилась: только где-то
Разорвала я шутя
Сарафанчик,
Расстеганчик!
Долго мать меня журила -
И до свадьбы запретила
Выходить за ворота;
Но за сладкие мгновенья
Я тебя без сожаленья
Оставляю навсегда,
Сарафанчик,
Расстеганчик!</text><name>Сарафанчик</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1884</date_from><text>Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем -
Лишь два крыла.
Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот - дышу.
Надолго ли, без цели, без усилья,
Дышать хочу?
Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья
И улечу.</text><name>Бабочка</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>CANTO XXIII
Ott. 100
Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла,
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами.
Луга палит полдневный зной,
Пастух убогий спит у стада,
Устал под латами герой -
Его манит ручья прохлада.
Здесь мыслит он найти покой.
И здесь-то, здесь нашел несчастный
Приют жестокий и ужасный.
Гуляя, он на деревах
Повсюду надписи встречает.
Он с изумленьем в сих чертах
Знакомый почерк замечает;
Невольный страх его влечет,
Он руку милой узнает...
И в самом деле в жар полдневный
Медор с китайскою царевной
Из хаты пастыря сюда
Сам друг являлся иногда.
Орланд их имена читает
Соединенны вензелом;
Их буква каждая гвоздем
Герою сердце пробивает.
Стараясь разум усыпить,
Он сам с собою лицемерит,
Не верить хочет он, хоть верит,
Он силится вообразить,
Что вензеля в сей роще дикой
Начертаны все - может быть -
Другой, не этой Анджеликой.
Но вскоре, витязь, молвил ты:
"Однако ж эти мне черты
Знакомы очень... разумею,
Медор сей выдуман лишь ею,
Под этим прозвищем меня
Царевна славила, быть может".
Так басней правду заменя,
Он мыслит, что судьбе поможет.
Но чем он более хитрит,
Чтоб утушить свое мученье,
Тем пуще злое подозренье
Возобновляется, горит;
Так в сетке птичка, друг свободы,
Чем больше бьется, тек сильней,
Тем крепче путается в ней.
Орланд идет туда, где своды
Гора склонила на ручей.
Кривой, бродящей павиликой
Завешен был тенистый вход.
Медор с прелестной Анджеликой
Любили здесь у свежих вод
В день жаркой, в тихой час досуга
Дышать в объятиях друг друга,
И здесь их имена кругом
Древа и камни сохраняли;
Их мелом, углем иль ножом
Везде счастливцы написали.
Туда пешком печальный граф
Идет и над пещерой темной
Зрит надпись - в похвалу забав
Медор ее рукою томной
В те дни стихами начертал;
Стихи, чувств нежных вдохновенье,
Он по-арабски написал,
И вот их точное значенье:
"Цветы, луга, ручей живой,
Счастливый грот, прохладны тени,
Приют любви, забав и лени,
Где с Анджеликой молодой,
С прелестной дщерью Галафрона,
Любимой многими - порой
Я знал утехи Купидона.
Чем, бедный, вас я награжу?
Столь часто вами охраненный,
Одним лишь только услужу -
Хвалой и просьбою смиренной.
Господ любовников молю,
Дам, рыцарей и всевозможных
Пришельцев, здешних иль дорожных,
Которых в сторону сию
Фортуна заведет случайно,-
На воды, луг, на тень и лес
Зовите благодать небес,
Чтоб нимфы их любили тайно,
Чтоб пастухи к ним никогда
Не гнали жадные стада".
Граф точно так, как по-латыне,
Знал по-арабски. Он не раз
Спасался тем от злых проказ,
Но от беды не спасся ныне.
Два, три раза, и пять, и шесть
Он хочет надпись перечесть;
Несчастный силится напрасно
Сказать, что нет того, что есть,
Он правду видит, видит ясно,
И нестерпимая тоска,
Как бы холодная рука,
Сжимает сердце в нем ужасно,
И наконец на свой позор
Вперил он равнодушный взор.
Готов он в горести безгласной
Лишиться чувств, оставить свет.
Ах, верьте мне, что муки нет,
Подобной муке сей ужасной.
На грудь опершись бородой,
Склонив чело, убитый, бледный,
Найти не может рыцарь бедный
Ни вопля, ни слезы одной.
* "Неистовый Роланд". (итал.)</text><name>Из Аристова 'Orlando Furioso'</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1969</date_from><text>Мелькали дома и опушки,
Дымился туман над водой.
И мылся в гремящей теплушке
Чуть свет лейтенант молодой.
Он ждать не хотел остановки,
Входя в ослепительный день.
А сзади его для страховки
Держали за брючный ремень.
Стоял он в летящем вагоне,
Судьбу принимая свою,
И лили ему на ладони
Воды неудобной струю.
В разбитом очнувшемся мире,
Мечтавшем забыть про беду,
Уже километра четыре
Он мылся на полном ходу.
Смеющийся, голый по пояс,
Над самым проемом дверей.
И яростно нес его поезд
В пространство - скорей и скорей!
Пред странами всеми, что плыли
В предчувствии мирной страды,
Военного пота и пыли
Усердно смывал он следы -
Весной сорок пятого года,
Своею удачей храним...
Солдаты стрелкового взвода,
Как в раме, стояли за ним.</text><name>Весной сорок пятого</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Человек стремится в простоту,
как небесный камень — в пустоту,
медленно сгорает
и за предпоследнюю версту
нехотя взирает.
Но во глубине его очей
будто бы — во глубине ночей
что-то назревает.
Время изменяет его внешность.
Время усмиряет его нежность,
словно пламя спички на мосту,
гасит красоту.
Человек стремится в простоту
через высоту.
Главные его учителя —
Небо и Земля.</text><name>Человек стремится в простоту...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1965</date_from><text>Пожалуйста, возьмите пальму первенства!
Не просто подержать, а насовсем.
Пускай у вас в руках крылато, перисто
возникнет эта ветвь на зависть всем.
А вы пойдете, тихий и небрежный,
как будто не случилось ничего.
Но будете вы все-таки не прежний —
все прежнее теперь исключено.
У ваших ног послушно море пенится.
Кошмарный зверь, как песик, ест с руки.
От палочки волшебной — пальмы первенства —
расщелкиваются хитрые замки!
Им клады от нее таить нет смысла,—
и пальмочка, в ладонь впаявшись твердо,
подрагивает, как коромысло,
когда полны до самых дужек ведра.
Тот — еще мальчик, та — качает первенца,
тот — в суету гвоздями быта вбит...
Берите же, берите пальму первенства!
Черт шутит, пока бог спит...
Что? Говорите: «Не хочу. Успеется. И вообще
почему вы решили, что именно я? Сейчас мне
некогда. Да отстаньте же в конце концов! Все.
Пока. Обед стынет...»
Эй, кто-нибудь, возьмите пальму первенства!
Пожалуйста, возьмите пальму первенства.
Берите же, берите пальму первенства!
Глас вопиющего в пустыне.</text><name>Пальма первенства</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1934</date_from><text>Пойду я в контору "Известий",
Внесу восемнадцать рублей
И там навсегда распрощаюсь
С фамилией прежней моей.
Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу.
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.
Быть может, с фамилией новой
Судьба моя станет иной,
И жизнь потечет по-иному,
Когда я вернуся домой.
Собака при виде меня не залает,
А только замашет хвостом,
И в жакте меня обласкает
Сердитый подлец управдом...
. . . . . . . . . . . . . .
Свершилось! Уже не Козлов я!
Меня называть Александром нельзя.
Меня поздравляют, желают здоровья
Родные мои и друзья.
Но что это значит? Откуда
На мне этот синий пиджак?
Зачем на подносе чужая посуда?
В бутылке зачем вместо водки коньяк?
Я в зеркало глянул стенное,
И в нем отразилось чужое лицо.
Я видел лицо негодяя,
Волос напомаженный ряд,
Печальные тусклые очи,
Холодный уверенный взгляд.
Тогда я ощупал себя, свои руки,
Я зубы свои сосчитал,
Потрогал суконные брюки -
И сам я себя не узнал.
Я крикнуть хотел - и не крикнул.
Заплакать хотел - и не смог.
"Привыкну,- сказал я,- привыкну!" -
Однако привыкнуть не мог.
Меня окружали привычные вещи,
И все их значения были зловещи.
Тоска мое сердце сжимала,
И мне же моя же нога угрожала.
Я шутки шутил! Оказалось,
Нельзя было этим шутить.
Сознанье мое разрывалось,
И мне не хотелося жить.
Я черного яду купил в магазине,
В карман положил пузырек.
Я вышел оттуда шатаясь.
Ко лбу прижимая платок.
С последним коротким сигналом
Пробьет мой двенадцатый час.
Орлова не стало. Козлова не стало.
Друзья, помолитесь за нас!</text><name>Перемена фамилии</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Нарбут</author><date_from></date_from><text>Узнать, догадаться о тебе,
Лежащем под жестким одеялом,
По страшной, отвиснувшей губе,
По темным под скулами провалам?..
Узнать, догадаться о твоем
Всегда задыхающемся сердце?..
Оно задохнулось!
Продаем
Мы песни о веке-погорельце...
Не будем размеривать слова...
А здесь, перед обликом извечным,
Плюгавые флоксы да трава
Да воском заплеванный подсвечник.
Заботливо женская рука
Тесемкой поддерживает челюсть,
Цингой раскоряченную...
Так,
Плешивый, облезший — на постели!..
Довольно!
Гранатовый браслет —
Земные последние оковы,
Сладчайший, томительнейший бред
Чиновника (помните?) Желткова.</text><name>Владимир Нарбут — На смерть Александра Блока</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Есть роза дивная: она
Пред изумленною Киферой
Цветет румяна и пышна,
Благословенная Венерой.
Вотще Киферу и Пафос
Мертвит дыхание мороза -
Блестит между минутных роз
Неувядаемая роза...</text><name>Есть роза дивная: она...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Друзья меня провожали
В страну телеграфных столбов.
Сочувственно руку мне жали:
"Вооружен до зубов?
Опасностями богата
Страна эта! Правда ведь? Да?
Но мы тебя любим, как брата,
Молнируй, коль будет нужда!"
И вот она на востоке,
Страна телеграфных столбов,
И люди совсем не жестоки
В стране телеграфных столбов,
И есть города и селенья
В стране телеграфных столбов,
Гулянья и увеселенья
В стране телеграфных столбов!
Вхожу я в железные храмы
Страны телеграфных столбов,
Оттуда я шлю телеграммы —
Они говорят про любовь,
Про честь, и про грусть, и про ревность,
Про то, что я все-таки прав.
Твоих проводов песнопевность
Порукой тому, телеграф!
Но всё ж приближаются сроки,
Мои дорогие друзья!
Ведь я далеко на востоке,—
Вам смутно известно, где я.
Ищите меня, телефоньте,
Молнируйте волю судьбы!
Молчание...
На горизонте
Толпятся немые столбы.</text><name>Путешественник</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1924</date_from><text>Поскромнее,- куда как громко!
Боль, знакомая, как глазам - ладонь,
Как губам -
Имя собственного ребенка.</text><name></name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1913</date_from><text>Чу! Перекатный стук на гумнах,
Он по заре звучит как рог.
От бед, от козней полоумных
Мой вещий дух не изнемог.
Я всё такой же, как в столетьях,
Широкогрудый удалец...
Знать, к солнцепеку на поветях
Рудеет утренний багрец.
От гумен тянет росным медом,
Дробь молотьбы - могучий рог.
Нас подарил обильным годом
Сребробородый, древний бог.</text><name>Чу! Перекатный стук на гумнах...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from>1941</date_from><text>Я сам себе корежу жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.
Но жизнь моя такое что,
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть она должна.
Жаль дней, которые минуют,
Бесследьем разозля,
И гибнут тысячи минут,
Который раз зазря.
Но хорошо, что солнце жжет
А стих предельно сжат,
И хорошо, что колос желт
Накануне жатв.
И хорошо, что будет хлеб,
Когда его сберут,
И хорошо, что были НЭП,
И Вавилон, и Брут.
И телеграфные столбы
Идут куда-то вдаль.
Прошедшее жалеть стал бы,
Да ничего не жаль.
Я к цели не пришел еще,
Идти надо века.
Дорога - это хорошо,
Дорога далека.</text><name>Я сам себе корежу жизнь...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from></date_from><text>Червленый щит в моем гербе,
И знака нет на светлом поле.
Но вверен он моей судьбе,
Последней - в роде дерзких волей...
Есть необманный путь к тому,
Кто спит в стенах Иерусалима,
Кто верен роду моему,
Кем я звана, кем я любима.
И - путь безумья всех надежд,
Неотвратимый путь гордыни;
В нем - пламя огненных одежд
И скорбь отвергнутой пустыни...
Но что дано мне в щит вписать?
Датуры тьмы иль розы храма?
Тубала медную печать
Или акацию Хирама?</text><name>Наш герб</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Бремя любви тяжело, если даже несут его двое.
Нашу с тобою любовь нынче несу я один.
Долю мою и твою берегу я ревниво и свято,
Но для кого и зачем - сам я сказать не могу.</text><name>Бремя любви тяжело...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1799</date_from><text>С Миленой поздною порою,
Под тенью скромного леска,
Мы видели, как меж собою
Два разыгрались голубка.
Любовь моя воспламенилась,
Душа на языке была,
Но, полна страстью, грудь стеснилась,
И речь со вздохом умерла.
Увы! почто ж уста немели
И тайны я открыть не мог?
Но если б разуметь хотели,
Не все ль сказал уж этот вздох?
И нужно ль клятвы, часто ложны,
Всегда любви в поруки брать?
Глаза в душе всё видеть должны
И сердце сердцу весть давать.</text><name>Вздох</name><date_to>1799</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1966</date_from><text>Воздух пахнет прогулом уроков,
Земляникой, природой живой
И пирушкой с картошкой, с укропом
На пригорке с прозрачной травой.
Словно погреб, каштановым пивом,
Пузырится корявый овраг.
И ошметками льда над заливом
Шелестит размороженный мрак.
У купальщика в коже гусиной -
Полотенце на шее, узлом.
Он лежит с вислоухою псиной,
Награжденный животным теплом.
Понижение нормы словесной
В данном случае - признак того,
Что блаженством, как силой небесной,
Все настигнуты - до одного!
И пророчье какое-то русло
Лечит горести всяких систем.
В это время на кладбищах пусто,
Посетителей мало совсем.</text><name>Комарово</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1920</date_from><text>Не свергнуть нам земного бремени.
Изнемогаем на земле,
Томясь в сетях пространств и времени,
Во лжи, уродстве и во зле.
Весь мир для нас — тюрьма железная,
Мы — пленники, но выход есть.
О родине мечта мятежная
Отрадную приносит весть.
Поднимешь ли глаза усталые
От подневольного труда —
Вдруг покачнутся зори алые
Прольется время, как вода.
Качается, легко свивается
Пространств тяжелых пелена,
И, ласковая, улыбается
Душе безгрешная весна.</text><name>Не свергнуть нам земного бремени...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Девиз Таинственной похож
На опрокинутое 8:
Она - отраднейшая ложь
Из всех, что мы в сознаньи носим.
В кругу эмалевых минут
Ее свершаются обеты,
А в сумрак звездами блеснут
Иль ветром полночи пропеты.
Но где светил погасших лик
Остановил для нас теченье,
Там Бесконечность - только миг,
Дробимый молнией мученья.
* В качестве загл. - математический
знак бесконечности. В кругу эмалевых минут
Имеется в виду эмалевый циферблат часов.</text><name>8</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>У нас вчера с позавчера
шла спокойная игра -
Козырей в колоде каждому хватало,
И сходились мы на том,
что, оставшись при своем,
Расходились, а потом - давай сначала!
Но вот явились к нам они - сказали: "Здрасьте!".
Мы их не ждали, а они уже пришли...
А в колоде как-никак - четыре масти,-
Они давай хватать тузы и короли!
И пошла у нас с утра
неудачная игра,-
Не мешайте и не хлопайте дверями!
И шерстят они нас в пух -
им успех, а нам испуг,-
Но тузы - они ведь бьются козырями!
Но вот явились к нам они - сказали: "Здрасьте!".
Мы их не ждали, а они уже пришли...
А в колоде козырей - четыре масти,-
Они давай хватать тузы и короли!
Шла неравная игра -
одолели шулера,-
Карта прет им, ну а нам - пойду покличу!
Зубы щелкают у них -
видно, каждый хочет вмиг
Кончить дело - и начать делить добычу.
Но вот явились к нам они - сказали: "Здрасьте!".
Мы их не ждали, а они уже пришли...
А в колоде козырей - четыре масти,-
Они давай хватать тузы и короли!
Только зря они шустры -
не сейчас конец игры!
Жаль, что вечер на дворе такой безлунный!..
Мы плетемся наугад,
нам фортуна кажет зад,-
Но ничего - мы рассчитаемся с фортуной!
Но вот явились к нам они - сказали: "Здрасьте!".
Мы их не ждали, а они уже пришли...
А в колоде козырей - четыре масти,-
И нам достанутся тузы и короли!</text><name>У нас вчера с позавчера...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1923</date_from><text>От русских песен унаследовавши грусть и
Печаль, которой родина больна,
Поэты звонкую монету страсти
Истратить в жизни не вольны.
И с богадельной скупостью старушек
Мы впроголодь содержим нашу жизнь,
Высчитывая, как последний грошик,
Потраченную радость иль болезнь.
Мы с завистью любуемся все мотом,
Дни проживающим спеша,
И стискиваем нищенским бюджетом
Мы трату ежедневную души.
И всё, от слез до букв любовных писем,
С приходом сверивши своим,
Все остальное деловито вносим
Мы на текущий счет поэм.
И так, от юности до смерти вплоть плешивой,
На унции мы мерим нашу быль,
А нам стихи оплачивают славою грошовой,
Как банк, процент за вложенную боль.
Все для того, чтобы наследник наш случайный,
Читатель, вскликнул, взявши в руки песнь:
— Каким богатством обладал покойный —
И голодом каким свою замучил жизнь!</text><name>Процент за боль</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Kennst du das Land
Wilh. Meist.*
По клюкву, по клюкву,
По ягоду, по клюкву...
Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где море теплою волной
Вокруг развалин тихо плещет;
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разраслись;
Где пел Торквато величавый;
Где и теперь во мгле ночной
Адриатической волной
Повторены его октавы;
Где Рафаэль живописал;
Где в наши дни резец Кановы
Послушный мрамор оживлял,
И Байрон, мученик суровый,
Страдал, любил и проклинал?
Волшебный край, волшебный край,
Страна высоких вдохновений,
Людмила зрит твой древний рай,
Твои пророческие сени.
На берегу роскошных вод
Порою карнавальных оргий
Кругом ее кипит народ;
Ее приветствуют восторги.
Людмила северной красой,
Всё вместе - томной и живой,
Сынов Авзонии пленяет
И поневоле увлекает
Их пестры волны за собой.
На рай полуденной природы,
На блеск небес, на ясны воды,
На чудеса немых искусств
В стесненьи вдохновенных чувств
Людмила светлый взор возводит,
Дивясь и радуясь душой,
И ничего перед собой
Себя прекрасней не находит.
Стоит ли с важностью очей
Пред флорентинскою Кипридой,
Их две... и мрамор перед ней
Страдает, кажется, обидой.
Мечты возвышенной полна,
В молчаньи смотрит ли она
На образ нежный Форнарины,
Или Мадонны молодой,
Она задумчивой красой
Очаровательней картины...
Скажите мне: какой певец,
Горя восторгом умиленным,
Чья кисть, чей пламенный резец
Предаст потомкам изумленным
Ее небесные черты?
Где ты, ваятель безымянный
Богини вечной красоты?
И ты, Харитою венчанный,
Ты, вдохновенный Рафаэль?
Забудь еврейку молодую,
Младенца-бога колыбель,
Постигни прелесть неземную,
Постигни радость в небесах,
Лиши Марию нам другую,
С другим младенцем на руках.
* Ты знаешь ли тот край...
"Вильгельм Мейстер". (нем.)</text><name>Кто знает край, где небо блещет...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1945</date_from><text>Если б ты в реку упала,
Я бы достал до дна,
Мне и морского вала
Сутемень не страшна.
Если б в тайгу, в берлогу
Зверь тебя уволок,
Я бы нашел дорогу
Даже из ста дорог.
К девятиглавому змею
Я бы просек пути,
Даже из рук Кащея
Смог бы тебя спасти...
В реку ты не упала —
Тут ни при чем вода:
В сердце ты мне запала.
Мне — не тебе беда.
И глубоки ли реки,
Сердце не им под стать
С этого дна вовеки
Мне тебя не достать.</text><name>Если б ты в реку упала...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1905</date_from><text>Утихает светлый ветер,
Наступает серый вечер,
Ворон канул на сосну,
Тронул сонную струну.
В стороне чужой и темной
Как ты вспомнишь обо мне?
О моей любови скромной
Закручинишься ль во сне?
Пусть душа твоя мгновенна —
Над тобою неизменна
Гордость юная твоя,
Верность женская моя.
Не гони летящий мимо
Призрак легкий и простой,
Если будешь, мой любимый,
Счастлив с девушкой другой...
Ну, так с богом! Вечер близок,
Быстрый лёт касаток низок,
Надвигается гроза,
Ночь глядит в твои глаза.</text><name>Утихает светлый ветер...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1941</date_from><text>Меня томит гриппок осенний,
Но в сердце нет былой тоски:
Сплелись в цепочку воскресений
Недуга светлые деньки.
Я рад причудливой бутылке
С микстурой, что уже не впрок,
Свинцовой тяжести в затылке,
Тому, что грудь теснит жарок.
Ведь смерть нас каждый вечер дразнит,
Ей в эту осень повезло!
Не потому ли, точно в праздник,
Вокруг так чисто и светло?
Как бел снежок в далекой чаще!
Как лед синеет у реки!..
Да: впрямь всего бокала слаще
Винца последние глотки!</text><name>Грипп</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1911</date_from><text>Из Гейне
Этот юноша любезный
Сердце радует и взоры.
То он устриц мне подносит,
То мадеру, то ликеры.
В сюртуке и модных брючках,
В модном бантике кисейном,
Каждый день приходит утром,
Чтоб узнать, здоров ли Гейне?
Льстит моей широкой славе,
Грациозности и шуткам,
По моим делам с восторгом
Всюду носится по суткам.
Вечерами же в салонах
С вдохновенным выраженьем
Декламирует девицам
Гейне дивные творенья.
О, как радостно и ценно
Обрести юнца такого!
В наши дни ведь джентельмены
Стали редки до смешного.</text><name>Этот юноша любезный...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1828</date_from><text>Сгустились тучи, ветер веет,
Трава пустынная шумит;
Как черный полог, ночь висит,
И даль пространная чернеет;
Лишь там, в дали степи обширной,
Как тайный луч звезды призывной,
Зажжен случайною рукой,
Горит огонь во тьме ночной.
Унылый путник запоздалый,
Один среди глухих степей,
Плетусь к ночлегу; на своей
Клячонке тощей и усталой
Держу я путь к тому огню;
Ему я рад, как счастья дню.
И кто так пристально средь ночи
Вперял на деву страстны очи,
Кто, не смыкая зорких глаз,
Кто так стерег условный час,
Как я, с походною торбою,
Трясясь на кляче чуть живой,
Встречал огонь во тьме ночной?
То наш очаг горит звездою,
То спеет каша степняка
Под песнь родную чумака!..</text><name>Путник</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>— Что происходит на свете?— А просто зима.
— Просто зима, полагаете вы?— Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
в ваши уснувшие ранней порою дома.
— Что же за всем этим будет?— А будет январь.
— Будет январь, вы считаете?— Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
— Чем же все это окончится?— Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены?— Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
будто бы в роще сегодня звенела свирель.
— Что же из этого следует?— Следует жить,
шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю,что все это следует шить.
— Следует шить, ибо сколько вьюге ни кружить,
недолговечны ее кабала и опала.
— Так разрешите же в честь новогоднего бала
руку на танец, сударыня, вам предложить!
— Месяц — серебряный шар со свечою внутри,
и карнавальные маски — по кругу, по кругу!
— Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку,
и — раз-два-три,
раз-два-три,
раз-два-три,
раз-два-три!..</text><name>Диалог у новогодней елки</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1826</date_from><text>О ты, чья дружба мне дороже
Приветов ласковой молвы,
Милее девицы пригожей,
Святее царской головы!
Огнем стихов ознаменую
Те достохвальные края
И ту годину золотую,
Где и когда мы - ты да я,
Два сына Руси православной,
Два первенца полночных муз,-
Постановили своенравно
Наш поэтический союз.
Пророк изящного! забуду ль,
Как волновалася во мне,
На самой сердца глубине,
Восторгов пламенная удаль,
Когда могущественный ром
С плодами сладостной Мессины,
С немного сахара, с вином,
Переработанный огнем,
Лился в стаканы-исполины?
Как мы, бывало, пьем да пьем,
Творим обеты нашей Гебе,
Зовем свободу в нашу Русь,
И я на вече, я на небе!
И славой прадедов горжусь!
Мне утешительно доселе,
Мне весело воспоминать
Сию поэзию во хмеле,
Ума и сердца благодать.
Теперь, когда Парнаса воды
Хвостовы черпают на оды
И простодушная Москва,
Полна святого упованья,
Приготовляет торжества
На светлый день царевенчанья,-
С челом возвышенным стою
Перед скрижалью вдохновений *
И вольность наших наслаждений
И берег Сороти пою!
* Аспидная доска, на которой стихи пишу.
(Примеч. Н. М. Языкова.)
** См. Пушкин.</text><name>А.С.Пушкину (О ты, чья дружба...)</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Под звучными волнами
Полночной темноты
Далекими огнями
Колеблются мечты.
Мне снится, будто снова
Цветет любовь моя,
И счастия земного,
Как прежде, жажду я.
Но песней не бужу я
Красавицу мою,
И жажду поцелуя
Томительно таю.
Обвеянный прохладой
В немом ее саду
За низкою оградой
Тихохонько иду.
Глухих ищу тропинок,
Где травы проросли,-
Чтоб жалобы песчинок
До милой не дошли.
Движенья замедляю
И песни не пою,
Но сердцем призываю
Желанную мою.
И, сердцем сердце чуя,
Она выходит в сад.
Глаза ее, тоскуя,
Во тьму мою глядят.
В ночи ее бессонной
Внезапные мечты,
В косе незаплетенной
Запутались цветы.
Мне снится: перед нею
Безмолвно я стою,
Обнять ее не смею,
Таю любовь мою.</text><name>Под звучными волнами...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>Молча въезжает - да ночью морозной
Парень в село на лошадке усталой.
Тучи седые столпилися грозно,
Звездочки нет ни великой, ни малой.
Он у забора встречает старуху:
"Бабушка, здравствуй!" - "А, Федя! Откуда?
Где пропадал ты? Ни слуху ни духу!"
- "Где я бывал - не увидишь отсюда!
Живы ли братья? Родная жива ли?
Наша изба всё цела, не сгорела?
Правда ль, Параша,- в Москве, мне сказали
Наши ребята,- постом овдовела?"
- "Дом ваш как был - словно полная чаша,
Братья все живы, родная здорова,
Умер сосед - овдовела Параша,
Да через месяц пошла за другого".
Ветер подул... Засвистал он легонько;
На небо глянул и шапку надвинул,
Молча рукой он махнул и тихонько
Лошадь назад повернул - да и сгинул.</text><name>Федя</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1959</date_from><text>По Москве брожу я с негром,
А вокруг белым-бело.
Белым снегом, белым снегом
Всю столицу замело.
Друга черного встречаю
И вожу смотреть Москву,
Господином величаю
И товарищем зову.
Мне с тобой легко и странно,
Как со сбывшейся мечтой.
Здравствуй, государство Гана
(Бывший Берег Золотой)!
Я когда-то в пионерах,
Возле флага, на посту,
Клялся за свободу негров
Жизнь отдать, как подрасту.
Выполненья клятвы сроки
Постепенно подошли.
Были войны, были стройки,
Только Африка — вдали.
Лес да степь, а не саванны,
Очень далеко до Ганы,
Обагрился волжский плес:
Кровь толчками шла из раны
Не под пальмой — у берез.
Годы сделались веками,
И неведомой зимой
Прибыл вольный африканец
В город строящийся мой.
Он идет, курчавый, тонкий,
Сквозь снежинок кутерьму,
И арбатские девчонки
Улыбаются ему.</text><name>Гость из Африки</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1844</date_from><text>После грома, после бури,
После тяжких, мрачных дней
Прояснился свод лазури,
Сердцу стало веселей.
Но надолго ль?.. Вот над морем
Тучки новые бегут...
Солнце с тучей, радость с горем
Неразлучно, знать, живут!</text><name>После грома, после бури...</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1844</date_from><text>Гроза промчалась низко над землею...
Я вышел в сад; затихло всё кругом -
Вершины лип облиты мягкой мглою,
Обагрены живительным дождем.
А влажный ветр на листья тихо дышит...
В тени густой летает тяжкий жук;
И, как лицо заснувших томно пышет,
Пахучим паром пышет темный луг.
Какая ночь! Большие, золотые
Зажглися звезды... воздух свеж и чист;
Стекают с веток капли дождевые,
Как будто тихо плачет каждый лист.
Зарница вспыхнет... Поздний и далекий
Примчится гром - и слабо прогремит...
Как сталь, блестит, темнея, пруд широкий,
А вот и дом передо мной стоит.
И при луне таинственные тени
На нем лежат недвижно... вот и дверь;
Вот и крыльцо - знакомые ступени...
А ты... где ты? что делаешь теперь?
Упрямые, разгневанные боги,
Не правда ли, смягчились? и среди
Семьи твоей забыла ты тревоги,
Спокойная на любящей груди?
Иль и теперь горит душа больная?
Иль отдохнуть ты не могла нигде?
И всё живешь, всем сердцем изнывая,
В давно пустом и брошенном гнезде?</text><name>Гроза промчалась</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1908</date_from><text>Нам, привыкшим на оргиях диких, ночных
Пачкать розы и лилии красным вином,
Никогда не забыться в мечтах голубых
Сном любви, этим вечным, чарующим сном.
Могут только на миг, беглый трепетный миг
Свои души спаять два земных существа
В один мощный аккорд, в один радостный крик,
Чтоб парить в звездной бездне, как дух божества.
Этот миг на востоке был гимном небес -
В темном капище, осеребренном луной,
Он свершался под сенью пурпурных завес
У подножья Астарты, холодной ночной.
На камнях вместо ложа пестрели цветы,
Медный жертвенник тускло углями горел,
И на тайны влюбленных, среди темноты
Лик богини железной угрюмо смотрел.
И когда мрачный храм обагряла заря,
Опустившись с молитвой на алый песок,
Клали тихо влюбленные у алтаря
Золотые монеты и белый венок.
Но то было когда-то... И, древность забыв,
Мы ту тайну свершаем без пышных прикрас...
Кровь звенит. Нервы стонут. Кошмарный порыв
Опьяняет туманом оранжевым нас.
Мы залили вином бледность нежных цветов
Слишком рано при хохоте буйных речей -
И любовь для нас будет не праздник богов,
А разнузданность стонущих, темных ночей.
Со студеной волною сольется волна
И спаяется с яркой звездою звезда,
Но то звезды и волны... Душа же одна,
Ей не слиться с другой никогда, никогда.</text><name>Нам, привыкшим на оргиях...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1909</date_from><text>В светлом саду живет благая
Лакшми. На востоке от горы
Зент-Лхамо. В вечном труде
она украшает свои семь
покрывал успокоения. Это
знают все люди. Все они
чтут Лакшми, Счастье несущую.
Боятся все люди сестру ее
Сиву Тандаву. Она злая и страшная
и гибельная. Она разрушает.
Ах ужас, идет из гор Сива
Тандава. Злая подходит к храму
Лакшми. Тихо подошла злая и,
усмирив голос свой, окликает
благую. Отложила Лакшми свои
покрывала. И выходит на зов.
Открыто прекрасное тело благое.
Глаза у благой бездонные. Волосы
очень темные. Ногти янтарного
цвета. Вокруг грудей и плеч
разлиты ароматы из особенных
трав. Чисто умыта Лакшми
и ее девушки. Точно после ливня
изваяния храмов Аджанты. Но
вот ужасна была Сива Тандава.
Даже в смиренном виде своем.
Из песьей пасти торчали клыки.
Тело непристойно обросло волосами.
Даже запястья из горячих рубинов
не могли украсить злую Сиву
Тандаву. Усмирив голос свой,
позвала злая благую сестру.
"Слава тебе, Лакшми, родня моя!
Много ты натворила счастья и
благоденствия. Слишком много
прилежно ты наработала. Ты
настроила города и башни. Ты
украсила золотом храмы. Ты
расцветила землю садами. Ты -
красоту возлюбившая. Ты
сделала богатых и дающих. Ты
сделала бедных, но получающих
и тому радующихся. Мирную
торговлю и добрые связи ты
устроила. Ты придумала
радостные людям отличия. Ты
наполнила души сознанием
приятным и гордостью. Ты щедрая!
Радостно люди творят себе
подобных. Слава тебе! Спокойно
глядишь ты на людские шествия.
Мало что осталось делать тебе.
Боюсь, без труда утучнеет тело
твое. И прекрасные глаза станут
коровьими. Забудут тогда люди
принести тебе приятные жертвы.
И не найдешь для себя отличных
работниц. И смешаются все
священные узоры твои. Вот
я о тебе позаботилась, Лакшми,
родня моя. Я придумала тебе
дело. Мы ведь близки с тобою.
Тягостно мне долгое разрушение
временем. А ну-ка давай все
людское строение разрушим.
Давай разобьем все людские
радости. Изгоним все накопленные
людские устройства. Мы обрушим
горы. И озера высушим. И
пошлем и войну и голод. И
снесем города. Разорви твои
семь покрывал успокоения. И
сотворю я все дела мои. Возрадуюсь.
И ты возгоришься потом, полная
заботы и дела. Вновь спрядешь
еще лучшие свои покрывала.
Опять с благодарностью примут
люди все дары твои. Ты придумаешь
для людей столько новых забот
и маленьких умыслов! Даже
самый глупый почувствует себя
умным и значительным. Уже
вижу радостные слезы, тебе
принесенные. Подумай, Лакшми,
родня моя! Мысли мои полезны
тебе. И мне, сестре твоей, они
радостны". Вот хитрая Сива
Тандава! Только подумайте,
что за выдумки пришли в ее
голову. Но Лакшми рукою
отвергла злобную выдумку Сивы.
Тогда приступила злая уже,
потрясая руками и клыками
лязгая. Но сказала Лакшми:
"Не разорву для твоей радости
и для горя людей мои покрывала.
Тонкою пряжью успокою людской
род. Соберу от всех знатных очагов
отличных работниц. Украшу
покрывала новыми знаками, самыми
красивыми, самыми заклятыми.
И в знаках, в образах лучших
и птиц и животных пошлю к очагам
людей мои заклинания добрые". Так
решила благая. Из светлого сада
ушла ни с чем Сива Тандава.
Радуйтесь, люди! Безумствуя,
ждет теперь Сива Тандава
разрушения временем. В гневе
иногда потрясает землю она.
Тогда возникает и война и
голод. Тогда погибают народы.
Но успевает Лакшми набросить
свои покрывала. И на телах
погибших опять собираются люди.
Сходятся в маленьких торжествах.
Лакшми украшает свои покрывала
новыми священными знаками.</text><name>Лакшми-победительница</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1922</date_from><text>Баллада
Заткало пряжею туманной
Весь левый склон береговой.
По склону поступью чеканной
Советский ходит часовой.
Во мгле туманной берег правый.
За темной лентою Днестра
Припал к винтовке враг лукавый,
В чьем сердце ненависть остра.
Кто он? Захватчик ли румынский?
Иль русский белый офицер?
Иль самостийник украинский?
Или махновский изувер?
Пред ним, дразня его напевом
Рабочей песни боевой,
На берегу на том, на левом,
Советский ходит часовой.
Лукавый враг - стрелок искусный,
Послал он пулю, знал куда.
Но не ушел убийца гнусный
От справедливого суда:
В кругу ль убийц, ему подобных,
Наедине ли, все равно,
Под вихрь и чувств и мыслей злобных
Ему мерещится одно:
Там, над Днестром, во мгле туманной,
Все с той же песнью боевой,
Все той же поступью чеканной
Советский ходит часовой!</text><name>Советский часовой</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1894</date_from><text>Пустой случайный разговор,
А в сердце смутная тревога —
Так заглянул глубоко взор,
Так было высказано много...
Пустой обмен ничтожных слов,
Руки небрежное пожатье,—
А ум безумствовать готов,
И грудь, волнуясь, ждет объятья.
Ни увлеченья, ни любви
Порой не надо для забвенья,—
Настанет миг,— его лови,—
И будешь богом на мгновенье!
Ни увлеченья, ни любви
Порой не надо для забвенья,—
Настанет миг,— его лови,—
И будешь богом на мгновенье!</text><name>Пустой случайный разговор...</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом
Она дает гореть, дает светиться думам.
Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,
и холодно цветам ночами в хрустале.
Но в праздности моей рассеяны мгновенья,
Когда мучительно душе прикосновенье,
И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,
Как спичку на ветру загородив рукой...
Пусть это только миг... В тот миг меня не трогай,
Я ощупью иду тогда своей дорогой...
Мой взгляд рассеянный в молчаньи заприметь
И не мешай другим вокруг меня шуметь.
Так лучше. Только бы меня не замечали
В туман, может быть, и творческой печали.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Мы пьем - так рыцари пивали,
Поем - они так не певали:
Их бранный дух, их грубый вкус
От чаши гнали милых муз.
Веселость пасынков Рорбаха*
Была безумна и неряха:
Бывало, в замке за столом
Сидят в бронях перед вином.
И всякий в буйности природной
Кричит, что пьяному угодно,
И непристойность глупых слов
Слетает нагло с языков.
Но мы, друзья, не то, что деды:
Мы песни призвали в беседы,
Когда веселье - наш кумир -
Сзывает нас за шумный пир.
Великолепными рядами
Сидим за длинными столами,
И всякой, глядя на бокал,
Поет, как Гете приказал.
Слова: отрада и свобода
В устах у пьяного народа
При звуке чоканья гремят,
И всяк друг другу - друг и брат!
Мы пьем — так рыцари пивали,
Поем — они так не певали.
* Винно фон Рорбах, первый гроссмейстер
лифляндских рыцарей (Прим. Н.Языкова.)</text><name>Песня (Мы пьем - так рыцари пивали...)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1881</date_from><text>О, царь, скорбит душа твоя,
Томится и тоскует!
Я буду петь: пусть песнь моя
Твою печаль врачует.
Пусть звуков арфы золотой
Святое песнопенье
Утешит дух унылый твой
И облегчит мученье.
Их человек создать не мог,
Не от себя пою я:
Те песни мне внушает Бог,
Не петь их не могу я!
О, царь, ни звучный лязг мечей,
Ни юных дев лобзанья,
Не заглушат тоски твоей
И жгучего страданья!
Но лишь души твоей больной
Святая песнь коснется,-
Мгновенно скорбь от песни той
Слезами изольется.
И вспрянет дух унылый твой,
О, царь, и торжествуя,
У ног твоих, властитель мой,
Пусть за тебя умру я!</text><name>Псалмопевец Давид</name><date_to>1881</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1840</date_from><text>Я поздно лег, усталый и больной,
Тревожимый моей печальной жизнью;
Но тихо сон сомкнул мои глаза...
И вот внезапно я себя увидел
Среди ее семьи. Кругом стола
Мы все в большой сидели зале,
Она сидела близ меня. Невольно
Встречались наши взоры; трепетно
Касалися друг друга наши руки.
Семья ее смотрела на меня
С учтивостью какою-то холодной.
Потом все уходили понемногу,
Я наконец остался с ней один.
И нежно мы глядели друг на друга..
Склонясь ко мне головкою, она
Сказала, что давно меня уж любит...
Я чувствовал, как по щеке моей
Скользит ее развитый мягкий локон,
Уста коснулись уст, мы обнялись
И плакали, блаженствуя в лобзанье,
Потом опять мы оба чинно сели,
Пришли ее родные и на нас
Смотрели косо. Но что мог значить нам
Их скрытый гнев? Мы так глубоко жили
Всей бесконечной полнотой любви...
Проснулся я, и верить сну хотелось,
И рад я был, как глупое дитя,
И знал, что это невозможно...</text><name>Я поздно лег, усталый и больной...</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Томленье...
Оленье томленье по лани
на чистой поляне;
Томленье деревьев, едва ли
хотящих пойти на поленья;
Томленье звезды,
отраженной в пруду,
В стоячую воду отдавшей
космический хвостик пыланья;
Томленье монашки, уставшей ходить
на моления против желанья,
Томленье быков,
не хотящих идти на закланье;
Томленье рук,
испытавших мученье оков;
Томленье бездейственных мускулов,
годных к труду;
Томленье плода:
я созрел, перезрел, упаду!
И я, утомлен от чужого томленья, иду,
От яда чужого томленья
ищу исцеленья. Найду!
И атом томленья я все же
предам расщепленью,
С чужим величайшим томленьем
я счеты сведу навсегда.
Останется только мое,
Но уж это не ваша беда!</text><name>Томленье</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Струнам счет ведут на лире
Наши древние права,
И всего дороже в мире
Птицы, звезды и трава.
До заката всем народом
Лепят ласточки дворец,
Перед солнечным восходом
Наклоняет лук Стрелец,
И в кувшинчик из живого
Персефонина стекла
Вынуть хлебец свой медовый
Опускается пчела.
Потаенный ларь природы
Отмыкает нищий царь
И крадет залог свободы -
Летних месяцев букварь.
Дышит мята в каждом слове,
И от головы до пят
Шарики зеленой крови
В капиллярах шебуршат.</text><name>Струнам счет ведут на лире...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1915</date_from><text>Сегодня в лесу именины,
На просеке пряничный дух,
В багряных шугаях осины
Умильней причастниц-старух.
Пышней кулича муравейник,
А пень - как с наливкой бутыль.
В чаще именинник-затейник
Стоит, опершись на костыль.
Он в синем, как тучка, кафтанце,
Бородка - очёсок клочок;
О лете - сынке-голодранце
Тоскует лесной старичок.
Потрафить приятельским вкусам
Он ключницу-осень зовёт...
Прикутано старым бурнусом,
Спит лето в затишье болот.
Пусть осень густой варенухой
Обносит трущобных гостей -
Ленивец, хоть филин заухай,
Не сгонит дремоты с очей!</text><name>Сегодня в лесу именины...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Мне не хочется писать
Ни стихов, ни прозы,
хочется людей спасать,
выращивать розы.
Плещется июльский жар,
воском оплывает,
первый розы красный шар
в небо уплывает.
Раскрываются цветы
сквозь душные травы
из пчелиной суеты
для чести и славы.
За окном трещит мороз
дикий, оголтелый -
расцветает сад из роз
на бумаге белой.
Пышет жаром злая печь,
лопаются плитки,
соскользают с гордых плеч
лишние накидки.
И впадают невпопад
то в смех, а то в слезы
то березы аромат,
то дыханье розы.</text><name>Мне не хочется писать...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
По меже, на переметке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы - кроткие монашки.
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.</text><name>Край любимый! Сердцу снятся...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Спи, моя крошка, спи, моя дочь.
Мы победили и холод и ночь,
Враг не отнимет радость твою,
Баюшки-баю-баю.
Солнце свободное греет тебя,
Родина-мать обнимает, любя,
Ждут тебя радость, и песни, и смех,-
Крошка моя, ты счастливее всех!
Духом отважны и телом сильны
Дочери нашей великой страны,
Есть у страны для любимых детей
Сотни счастливых дорог и путей!
Счастье не всходит, как в небе луна,-
Кровью его добывает страна.
В битвах упорных, в тяжелой борьбе
Счастье народ добывает себе!
Вырастешь умной, отважной, большой,-
Родину крепко люби всей душой.
Армии нашей спасибо скажи,
Красное знамя высоко держи.
Спи, моя крошка, спи, моя дочь.
Мы победили и холод и ночь,
Враг не отнимет радость твою,
Баюшки-баю-баю.</text><name>Колыбельная</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1934</date_from><text>Привольем пахнет дикий мед,
Пыль - солнечным лучом,
Фиалкою - девичий рот,
А золото - ничем.
Водою пахнет резеда,
И яблоком - любовь.
Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь...
И напрасно наместник Рима
Мыл руки пред всем народом,
Под зловещие крики черни;
И шотландская королева
Напрасно с узких ладоней
Стирала красные брызги
В душном мраке царского дома...</text><name>Привольем пахнет дикий мед...</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1903</date_from><text>1. Valerio vati
S.
Здесь вал, мутясь, непокоривой
У ног мятежится тоской:
А там на мыс — уж белогривый
Высоко прянул конь морской.
Тебе несу подснежник ранний
Я с воскресающих полей,—
А ты мне: «Милый, чу, в тумане —
Перекликанье журавлей!»
2. Ему же
Твой правый стих, твой стих победный,
Как неуклонный наш язык,
Облекся наготою медной,
Незыблем, как латинский зык!
В нем слышу клект орлов на кручах
И ночи шелестный Аверн,
И зов мятежный мачт скрипучих,
И молвь субур, и хрип таверн.
Взлетит и прянет зверь крылатый,
Как оный идол медяной
Пред венетийскою палатой,—
Лик благовестия земной.
Твой зорок стих, как око рыси,
И сам ты — духа страж, Линкей,
Елену уследивший с выси,
Мир расточающий пред ней.
Ты — мышц восторг и вызов буйный,
Языкова прозябший хмель.
Своей отравы огнеструйной
Ты сам не разгадал досель.
Твоя тоска, твое взыванье —
Свист тирса,— тирсоносца ж нет...
Тебе в Иакхе целованье,
И в Дионисе мой привет.
3. Sole sato
S.
Cui palmamque fero sacramque laurum?
Balmonti, tibi: nam quod incohasti
Spirat molle melos novisque multis
Bacchatum modulans Camena carmen
Devinxit numeris modisque saeclum
Sensumque edocuit vaga intimum aevi.</text><name>Современники</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1826</date_from><text>От страха, от страха
Сгорела рубаха,
Как моль над огнем,
На теле моем!
И маюсь да маюсь,
Как сонный скитаюсь
И кое-где днем
Всё жмусь за углом.
А дом мне — ловушка:
Под сонным подушка
Вертится, горит.
«Идут!» — говорит..
Полиция ловит,
Хожалый становит
То сеть, то капкан:
Пропал ты, Иван!..
А было же время,
Не прыгала в темя,
Ни в пятки душа,
Хоть жил без гроша.
И песни певались...
И как любовались
Соседки гурьбой
Моей холостьбой.
Крест киевский чудный
И складень нагрудный,
Цельба от тоски,
Мне были легки.
Но в доле суровой
Что камень жерновый,
Что груз на коне
Стал крест мой на мне!..
Броди в подгороднях,
Но в храмах господних
Являться не смей:
Там много людей!..
. . . . . . . . . .
Мир божий мне клетка,
Всё кажется — вот
За мной уж народ...
Собаки залают,
Боюся: «Поймают,
В сибирку запрут
И в ссылку сошлют!..»
От страха, от страха
Сгорела рубаха,
Как моль над огнем,
На теле моем! . .</text><name>Песнь бродяги</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from>1943</date_from><text>Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.</text><name>Я столько раз видала рукопашный...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1967</date_from><text>В какой обители московской,
в довольстве сытом иль нужде
сейчас живешь ты, мой Павловский,
мой крестный из НКВД?
Ты вспомнишь ли мой вздох короткий,
мой юный жар и юный пыл,
когда меня крестом решетки
ты на Лубянке окрестил?
И помнишь ли, как птицы пели,
как день апрельский ликовал,
когда меня в своей купели
ты хладнокровно искупал?
Не вспоминается ли дома,
когда смежаешь ты глаза,
как комсомольцу молодому
влепил бубнового туза?
Не от безделья, не от скуки
хочу поведать не спеша,
что у меня остались руки
и та же детская душа.
И что, пройдя сквозь эти сроки,
еще не слабнет голос мой,
не меркнет ум, уже жестокий,
не уничтоженный тобой.
Как хорошо бы на покое,-
твою некстати вспомнив мать,-
за чашкой чая нам с тобою
о прожитом потолковать.
Я унижаться не умею
и глаз от глаз не отведу,
зайди по-дружески, скорее.
Зайди.
А то я сам приду.</text><name>Послание Павловскому</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1909</date_from><text>Ты, смеясь, средь суеты блистала
Вороненым золотом волос,
Затмевая лоск камней, металла,
Яркость мертвенных, тепличных роз.
Прислонясь к камину, с грустью острой
Я смотрел, забытый и смешной,
Как веселый вальс в тревоге пестрой
Увлекал тебя своей волной.
Подойди, дитя, к окну резному,
Прислонись головкой и взгляни.
Видишь - вдоль по бархату ночному
Расцвели жемчужины-огни.
Как, друг другу родственны и близки,
Все слились в алмазном блеске мглы,
В вечном танце пламенные диски -
Радостны, торжественны, светлы.
То обман. Они ведь, так далеки,
Мертвой тьмой всегда разделены,
И в толпе блестящей одиноки,
И друг другу чужды, холодны.
В одиночестве своем они пылают.
Их миры громадны, горячи.
Но бегут чрез бездну - остывают,
Леденеют жгучие лучи.
Нет, дитя, в моей душе упреков.
Мы расстались, как враги, чужды,
Скрывши боль язвительных намеков,
Горечь неразгаданной вражды.
Звездам что? С бесстрастием металла
Освещают вечность и хаос.
Я ж все помню - ласку рта коралла,
Сумрак глаз и золото волос.</text><name>Ты, смеясь, средь суеты блистала...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1860</date_from><text>Ты житье ль мое,
Ты бытье ль мое,
Ты житье-бытье мое ли горемычное!
Что хозяйкой быть,
За седым ходить
Молодешеньке мне - дело непривычное...
Ох ты, милый мой,
Разудалый мой!
Научи меня с недолей потягатися:
Не топить избы,
Не слыхать журьбы,
Со постылым, старым мужем не якшатися.</text><name>Песня (Ты житье ль мое...)</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>В стародавнее время
В домосковных лесах
Жили древляне - свободное племя,
Что никому не платило ясак.
Древность и дерево слиты корнями:
Было "древность" и "древо"...
Вместе с деревьями жили древляне -
Любили древляне дело.
Часто деревья древляне сжигали:
Хлеб сеять было нужно!..
Потом по пням обгорелым шагали,
Пни корчевали дружно.
Так в сражениях против леса
Одолевал человек.
Мускулы были его из железа
В тот деревянный век!
Внук от деда наследовал силу,
Волю, стремленье к победе.
Про страну такую - Россию
Узнали все страны на свете.</text><name>Древляне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>И.К.
Мы не меняемся совсем.
Мы те же, что и в детстве раннем.
Мы лишь живем. И только тем
Кору грубеющую раним.
Живем взахлеб, живем вовсю,
Не зная, где поставим точку.
И все хоронимся в свою
Ветшающую оболочку.</text><name>Мы не меняемся совсем...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1913</date_from><text>Я узна
себя в чертах
Отриколийского кумира
По тайне благостного мира
На этих мраморных устах.
О, вещий голос темной крови!
Я знаю этот лоб и нос,
И тяжкий водопад волос,
И эти сдвинутые брови...
Я влагой ливней нисходил
На грудь природы многолицей,
Плодотворя ее... я был
Быком, и облаком, и птицей...
В своих неизреченных снах
Я обнимал и обнимаю
Семелу, Леду и Данаю,
Поя бессмертьем смертный прах.
И детский дух, землей томимый,
Уносит царственный орел
На олимпийский мой престол
Для радости неугасимой...</text><name></name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Смеюсь навзрыд - как у кривых зеркал,-
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал -
Как на венецианском карнавале!
Вокруг меня смыкается кольцо -
Меня хватают, вовлекают в пляску,-
Так-так, мое нормальное лицо
Все, вероятно, приняли за маску.
Петарды, конфетти... Но все не так,-
И маски на меня глядят с укором,-
Они кричат, что я опять - не в такт,
Что наступаю на ногу партнерам.
Что делать мне - бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?..
Надеюсь я - под масками зверей
У многих человеческие лица.
Все в масках, в париках - все как один,-
Кто - сказочен, а кто - литературен...
Сосед мой слева - грустный арлекин,
Другой - палач, а каждый третий - дурень.
Один - себя старался обелить,
Другой - лицо скрывает от огласки,
А кто - уже не в силах отличить
Свое лицо от непременной маски.
Я в хоровод вступаю, хохоча,-
Но все-таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому-то маска палача
Понравится - и он ее не снимет?
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным;
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?
За масками гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться,-
Что, если маски сброшены, а там -
Все те же полумаски-полулица?
Как доброго лица не прозевать,
Как честных угадать наверняка мне? -
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить свое лицо о камни.
Я в тайну масок все-таки проник,-
Уверен я, что мой анализ точен:
Что маски равнодушия у иных -
Защита от плевков и от пощечин.</text><name>Маски</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1868</date_from><text>(Посв. М.Л. Златковскому)
Моя барышня по садику гуляла,
По дорожке поздно вечером ходила -
С бриллиантиком колечко потеряла,
С белой ручки его, видно, обронила.
Как ложилась на кроватку, спохватилась;
Спохватившись, по коврам его искала...
Не нашла она колечка - обозлилась,-
Меня, бедную, воровкой обозвала.
И не знала я с тоски, куда деваться;
Хоть бы матушка воскресла - заступилась!..
Вышла в садик я тихонько прогуляться,
Увидала ясный месяц - застыдилась.
Слышу, месяц говорит мне - сам сияет:
"Не пугайся меня, красная девица!
Бедный месяц, как и ты, всю ночь блуждает,
И ему под темным пологом не спится.
И недаром в эту ночь я вышел - светел:
Много горя, много девушек видал я,
А как барышню твою вечор заметил,
О каком-то тихом счастье возмечтал я.
Как вечор она по садику гуляла -
Плечи белые, грудь белую раскрыла...-
Ты скажи мне, не по мне ль она скучала,
На сырой песок слезинку уронила?.."
Встрепенулось во мне сердце ретивое...
Наклонилась я к дорожке - увидала
Не слезинку, а колечко дорогое,
И обмолвилась я - месяцу сказала:
"Мою барышню любовь не беспокоит,
Ни по ком она, красавица, не плачет,
Много денег ей колечко это стоит,
Имя ж честное мое не много значит...
И свети ты хоть над целою землею -
Не дождешься ты любви от белоручки!.."-
И закапали серебряной росою
Слезы месяца, и спрятался он в тучки.
С той поры, когда я, бедная, горюя,
Выхожу одна поплакать на крылечко,-
Бедный месяц! бедный месяц!- говорю я,-
Хоть с тобой мне перекинуть дай словечко...</text><name>Влюбленный месяц</name><date_to>1868</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1980</date_from><text>Когда Вселенная открывает нам
добровольно
Явления, о которых скептик твердил:
«Крамольно!»,
При чём тут я и чему я радуюсь так —
не знаю,
Какая польза мне в том — не знаю.
Но я — довольна.</text><name>Когда Вселенная открывает нам...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1947</date_from><text>Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений,
Когда мильоны новых поколений
Наполнят этот мир сверканием чудес
И довершат строение природы,—
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
Пусть приютит меня зеленый этот лес.
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
И ты причастен был к сознанью моему.
Над головой твоей, далекий правнук мой,
Я в небо пролечу, как медленная птица,
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.
Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил — томление пустое.
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.
Не я родился в мир, когда из колыбели
Глаза мои впервые в мир глядели,—
Я на земле моей впервые мыслить стал,
Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,
Когда впервые капля дождевая
Упала на него, в лучах изнемогая.
О, я недаром в этом мире жил!
И сладко мне стремиться из потемок,
Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,
Доделал то, что я не довершил.</text><name>Завещание</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Мы жили в те воинственные годы,
Когда, как джунглей буйные слоны,
Леса ломали юные народы
И прорывались в сон, истомлены.
Такой разгон, такое непоседство,
Что в ночь одну разгладились межи,
Растаял полюс, будто иней детства,
И замерли, пристыжены, стрижи.
Хребту приказано, чтоб расступиться,
Русло свое оставила река,
На север двинулись полки пшеницы,
И розы зацвели среди песка.
Так подчинил себе высокий разум
Лёт облака и смутный ход корней,
И стала ночь, обглоданная глазом,
Еще непостижимей и черней.
Стихи писали про любви уловки,
В подсумок зарывали дневники,
А женщины рожали на зимовке,
И уходили в море моряки.</text><name>Мы жили в те воинственные годы...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Как радостно птицей лететь домой,
Любовь и нежность тая,
И знать, что спросят тебя: "Ты мой?".
И скажут тебе: "Я твоя!"
Простые слова,
Смешные слова,
Всегда и везде все те же,-
Но вспыхнет любовь,
И все они вновь,
Как листья весенние, свежи!
Приятно из милых и теплых рук
Уйти к работе любой
И знать, что дома остался друг
И шепчет он вместе с тобой
Простые слова,
Смешные слова,
Всегда и везде все те же,-
Но вспыхнет любовь,
И все они вновь,
Как листья весенние, свежи!
Пускай огорченья порой у нас,
Пускай обиды придут...
Уйдет, уйдет нехороший час,
И милые губы найдут
Простые слова,
Смешные слова,
Всегда и везде все те же,-
Но вспыхнет любовь,
И все они вновь,
Как листья весенние, свежи!
Пока не умрет на земле весна,-
Не кончит сердце стучать,
Пока за солнцем бежит луна,-
Как музыка, будут звучать.
Простые слова,
Смешные слова,
Всегда и везде все те же,-
Но вспыхнет любовь,
И все они вновь,
Как листья весенние, свежи!</text><name>Простые слова</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Спать пора! Уснул бычок,
Лег в коробку на бочок.
Сонный мишка лег в кровать,
Только слон не хочет спать.
Головой качает сон,
Он слонихе шлет поклон.</text><name>Слон</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1922</date_from><text>Светло-серебряная цвель
Над зарослями и бассейнами.
И занавес дохнёт — и в щель
Колеблющийся и рассеянный
Свет... Падающая вода
Чадры. (Не прикажу — не двинешься!)
Так пэри к спящим иногда
Прокрадываются в любимицы.
Ибо не ведающим лет
— Спи!— головокруженье нравится.
Не вычитав моих примет,
Спи, нежное мое неравенство!
Спи.— Вымыслом останусь, лба
Разглаживающим неровности.
Так Музы к смертным иногда
Напрашиваются в любовницы.</text><name>Светло-серебряная цвель...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1918</date_from><text>На мирно голубевший рейд
был, как перчатка, кинут крейсер,
от утомительного рейса
спешивший отдохнуть скорей...
Но не кичитесь, моряки,
своею силою тройною:
тайфун взметает здесь пески -
поэт идет на вас войною!
Пусть взор, склоняющийся ниц
покорный силе, вас встречает,
но с опозоренных границ
вам стих свободный отвечает.
Твоей красе никто не рад,
ты гость, который не был прошен,
о серый, сумрачный пират,
твой вызов - будущему брошен.
Ты, седовласый капитан,
куда завел своих матросов?
Не замечал ли ты вопросов
в очах холодных, как туман?
Пусть твой хозяин злобно туп,
но ты, свободный англичанин,
ужель не понял ты молчаний,
струящихся со стольких губ?
И разве там, средь бурь и бед,
и черных брызг, и злого свиста,
не улыбалося тебе
виденье Оливера Твиста?
И разве там, средь бурь и бед,
и клочьев мчащегося шторма,
не понял ты, что лишь судьбе
подвластна жизнь и жизни форма?
Возьмешь ли на себя вину
направить яростные ядра
в разоруженную страну,
хранимую лишь песней барда?
Матрос! Ты житель всех широт!..
Приказу ж: «Волю в море бросьте» -
Ответствуй: «С ней и за народ!» -
И - стань на капитанский мостик!</text><name>Ответ</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1943</date_from><text>Пусть ржут метафорические кони,
Поет стрела, летя издалека.
Я знаю сам, что жизнь - как на ладони
Та линия - ясна и коротка.
Не очень долго и не очень много
До отдыха последнего идти,
Но не грустна и не страшна дорога,
И есть о чем задуматься в пути...</text><name>Пусть ржут метафорические кони...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1979</date_from><text>Антонине Чернышевой
День октября шестнадцатый столь тёпел,
жара в окне так приторно желта,
что бабочка, усопшая меж стекол,
смерть прервала для краткого житья.
Не страшно ли, не скушно ли? Не зря ли
очнулась ты от участи сестер,
жаднейшая до бренных лакомств яви
средь прочих шоколадниц и сластён?
Из мертвой хватки, из загробной дрёмы
ты рвешься так, что, слух острее будь,
пришлось бы мне, как на аэродроме,
глаза прикрыть и голову пригнуть.
Перстам неотпускающим, незримым
отдав щепотку боли и пыльцы,
пари, предавшись помыслам орлиным,
сверкай и нежься, гибни и прости.
Умру иль нет, но прежде изнурю я
свечу и лоб: пусть выдумают — как
благословлю я xищность жизнелюбья
с добычей жизни в меркнущих зрачках.
Пора! В окне горит огонь-затворник.
Усугубилась складка меж бровей.
Пишу: октябрь, шестнадцатое, вторник —
и Воскресенье бабочки моей.</text><name>Бабочка</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Узкие мглистые дали.
Камни везде, и дома.
Как мне уйти от печали?
Город мне — точно тюрьма.
Кто же заклятью неволи
Скучные стены обрек?
Снова ль метаться от боли?
Славить ли скудный порок?
Ждать ли? Но сердце устало
Горько томиться и ждать.
То, что когда-то пылало,
Может ли снова пылать?</text><name>Узкие мглистые дали...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила;
К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал.
Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея,
И улыбалась ему, тихие слезы лия.</text><name></name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубровы,
На берега сих молчаливых вод.
О, скоро ли она со дна речного
Подымется, как рыбка золотая?
Как сладостно явление ее
Из тихих волн, при свете ночи лунной!
Опутана зелеными власами,
Она сидит на берегу крутом.
У стройных ног, как пена белых, волны
Ласкаются, сливаясь и журча.
Ее глаза то меркнут, то блистают,
Как на небе мерцающие звезды;
Дыханья нет из уст ее, но сколь
Пронзительно сих влажных синих уст
Прохладное лобзанье без дыханья.
Томительно и сладко - в летний зной
Холодный мед не столько сладок жажде.
Когда она игривыми перстами
Кудрей моих касается, тогда
Мгновенный хлад, как ужас, пробегает
Мне голову, и сердце громко бьется,
Томительно любовью замирая.
И в этот миг я рад оставить жизнь,
Хочу стонать и пить ее лобзанье -
А речь ее... Какие звуки могут
Сравниться с ней - младенца первый лепет,
Журчанье вод, иль майской шум небес,
Иль звонкие Бояна Славья гусли.</text><name>Как счастлив я, когда могу покинуть...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Переполнен озорною силой,
Щедрый на усмешку и слова,
Вспомню землю, что меня носила,
И моря, в которых штормовал.
Вспомню дни скитаний и свободы,
Рощи, где устраивал привал,
Реки, из которых пил я воду,
Девушек, которых целовал...
По ночам работается лучше,
Засыпают в городе огни...
Над домами, по прозрачным тучам
Бродит месяц, голову склонив.
Я ему открыл окно ночное,
В мире - тишина и синева...
Заходи, поговори со мною -
Долго не видались, старина...</text><name>Ночной разговор</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>Весною каждой роится улей.
"Салют, ребята!" - я вам кричу.
Любая жажда, любая пуля,
Любая драка вам по плечу.
Орда мещанская вас пинала,
Кричала - дескать, вам путь один:
От кринолина до криминала,-
Но вот уходит и кринолин.
Уходят моды - раз в год, не реже,-
Другие кроят их мастера.
Но плечи - те же и губы - те же,
И груди - те же, что и вчера.
Другая подлость вас манит в сети,
Другие деньги в кошельке,
Но те же звезды вам в небе светят,
И те же песни на языке.
Весною каждой роится улей,
"Салют, ребята!" - я вам кричу.
Любая жажда, любая пуля,
Любая драка вам по плечу!</text><name>Салют, ребята!</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1910</date_from><text>Летун отпущен на свободу.
Качнув две лопасти свои,
Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи.
Его винты поют, как струны...
Смотри: недрогнувший пилот
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет...
Уж в вышине недостижимой
Сияет двигателя медь...
Там, еле слышный и незримый,
пропеллер продолжает петь...
Потом - напрасно ищет око:
На небе не найдешь следа:
В бинокле, вскинутом высоко,
Лишь воздух - ясный, как вода...
А здесь, в колеблющемся зное,
В курящейся над лугом мгле,
Ангары, люди, все земное -
Как бы придавлено к земле...
Но снова в золотом тумане
Как будто - неземной аккорд...
Он близок, миг рукоплесканий
И жалкий мировой рекорд!
Все ниже спуск винтообразный,
Все круче лопастей извив,
И вдруг... нелепый, безобразный
В однообразьи перерыв...
И зверь с умолкшими винтами
Повис пугающим углом...
Иши отцветшими глазами
Опоры в воздухе... пустом!
Уж поздно: на траве равнины
Крыла измятая дуга...
В сплетеньи проволок машины
Рука - мертвее рычага...
Зачем ты в небе был, отважный,
В свой первый и последний раз?
Чтоб львице светской и продажной
Поднять к тебе фиалки глаз?
Или восторг самозабвенья
Губительный изведал ты,
Безумно возалкал паденья
И сам остановил винты?
Иль отравил твой мозг несчастный
Грядуших войн ужасный вид:
Ночной летун, во мгле ненастной
Земле несущий динамит?</text><name>Авиатор</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1853</date_from><text>Здравствуй, в белом сарафане
Из серебряной парчи!
На тебе горят алмазы,
Словно яркие лучи.
Ты живительной улыбкой,
Свежей прелестью лица
Пробуждаешь к чувствам новым
Усыпленные сердца!
Здравствуй, русская молодка,
Раскрасавица-душа,
Белоснежная лебедка,
Здравствуй, матушка-зима!
Из-за льдистого Урала
Как сюда ты невзначай,
Как, родная, ты попала
В бусурманский этот край?
Здесь ты, сирая, не дома,
Здесь тебе не по нутру;
Нет приличного приема
И народ не на юру.
Чем твою мы милость встретим?
Как задать здесь пир горой?
Не суметь им, немцам этим,
Поздороваться с тобой.
Не напрасно дедов слово
Затвердил народный ум:
«Что для русского здорово,
То для немца карачун!»
Нам не страшен снег суровый,
С снегом — батюшка-мороз,
Наш природный, наш дешевый
Пароход и паровоз.
Ты у нас краса и слава,
Наша сила и казна,
Наша бодрая забава,
Молодецкая зима!
Скоро масленицы бойкой
Закипит широкий пир,
И блинами и настойкой
Закутит крещеный мир.
В честь тебе и ей Россия,
Православных предков дочь,
Строит горы ледяные
И гуляет день и ночь.
Игры, братские попойки,
Настежь двери и сердца!
Пышут бешеные тройки,
Снег топоча у крыльца.
Вот взвились и полетели,
Что твой сокол в облаках!
Красота ямской артели
Вожжи ловко сжал в руках;
В шапке, в синем полушубке
Так и смотрит молодцом,
Погоняет закадычных
Свистом, ласковым словцом.
Мать дородная в шубейке
Важно в розвальнях сидит,
Дочка рядом в душегрейке,
Словно маков цвет горит.
Яркой пылью иней сыплет
И одежду серебрит,
А мороз, лаская, щиплет
Нежный бархатец ланит.
И белее и румяней
Дева блещет красотой,
Как алеет на поляне
Снег под утренней зарей.
Мчатся вихрем, без помехи
По полям и по рекам,
Звонко щелкают орехи
На веселие зубкам.
Пряник, мой однофамилец,
Также тут не позабыт,
А наш пенник, наш кормилец,
Сердце любо веселит.
Разгулялись город, села,
Загулялись стар и млад,—
Всем зима родная гостья,
Каждый масленице рад.
Нет конца веселым кликам,
Песням, удали, пирам.
Где тут немцам-горемыкам
Вторить вам, богатырям?
Сани здесь — подобной дряни
Не видал я на веку;
Стыдно сесть в чужие сани
Коренному русаку.
Нет, красавица, не место
Здесь тебе, не обиход,
Снег здесь — рыхленькое тесто,
Вял мороз и вял народ.
Чем почтят тебя, сударку?
Разве кружкою пивной,
Да копеечной сигаркой,
Да копченой колбасой.
С пива только кровь густеет,
Ум раскиснет и лицо;
То ли дело, как прогреет
Наше рьяное винцо!
Как шепнет оно в догадку
Ретивому на ушко,—
Не споет, ей-ей, так сладко
Хоть бы вдовушка Клико!
Выпьет чарку-чародейку
Забубенный наш земляк:
Жизнь копейка!— смерть-злодейку
Он считает за пустяк.
Немец к мудрецам причислен,
Немец — дока для всего,
Немец так глубокомыслен,
Что провалишься в него.
Но, по нашему покрою,
Если немца взять врасплох,
А особенно зимою,
Немец — воля ваша!— плох.</text><name>Масленица на чужой стороне</name><date_to>1853</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1917</date_from><text>Ты не могла иль не хотела
Мою почувствовать истому,
Свое дурманящее тело
И сердце бережешь другому.
Зато, когда перед бедою
Я обессилю, стиснув зубы,
Ты не придешь смочить водою
Мои запекшиеся губы.
В часы последнего усилья,
Когда и ангелы заплещут,
Твои сияющие крылья
Передо мной не затрепещут.
И ввстречу радостной победе
Мое ликующее знамя
Ты не поднимешь в реве меди
Своими нежными руками.
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно.</text><name>Ты не могла иль не хотела...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Я безупречно был вооружен,
И понял я, что мне клинок не нужен,
Что дудкой Марса я заворожен
И в боевых доспехах безоружен,
Что с плеч моих плывет на землю гнет,
Куда меня судьба ни повернет,
Что тяжек я всей тяжестью земною,
Как якорь, волочащийся по дну,
И цепь разматывается за мною,
А я себя матросам не верну...
И пожелал я
легкости небесной,
Сестры чудесной
поросли древесной,
Затосковал — и приоткрыл лицо,
И ласточки снуют, как пальцы пряхи,
Трава просовывает копьецо
Сквозь каждое кольцо моей рубахи,
Лежу,—
а жилы крепко сращены
С хрящами придорожной бузины.</text><name>Превращение</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1954</date_from><text>Республику свою мы знаем плохо.
Кто, например, слыхал про Кокчетав?
А в нем сейчас дыхание пролога!
Внимательно газету прочитав,
Вы можете немало подивиться:
И здесь его название... И вот.
Оно уже вошло в передовицы
И, может быть, в историю войдет.
Здесь травка, словно тронутая хной,
Асфальт приподымает над собою,
Здесь грязи отливают синевою:
Копнешь - и задымится перегной;
Всё реже тут известнячок да глинка,
И хоть в кафе пиликают "тустеп",
Отсюда
начинается
глубинка,
Великая
нехоженая
степь.
Что знали мы о степях? Даль, безбрежье,
Ковыль уснувший, сонные орлы,
Легенда неподвижная забрезжит
Из марева такой дремотной мглы...
Про сон степной, Азовщину проехав,
Пленительно писал когда-то Чехов;
Исколесив казачий Дон и Сал,
Про ту же дрему Шолохов писал,-
А степь от беркута до краснотала
Неистовою жилкой трепетала!
Степь - это битва сорняков друг с другом.
Сначала появляется пырей.
Он мелковат, но прочих побыстрей
И занимает оборону кругом.
Но вот полыни серебристый звон...
Ордою сизой хлынув на свободу,
Из-под пырея выпивая воду,
Полынь его выталкивает вон!
А там типец, трава эркек, грудница...
И, наконец, за этими тремя
Летит ковыль, султанами гремя,
Когтями вцепится и воцарится.
Степь - это битва сорняков. Но степь
Есть также гнездование пеструшки,
А в этой мышке - тысяча судеб!
Пеструшкою бывает сыт бирюк,
Пеструшку бьет и коршун и канюк,
Поймать ее - совсем простая штука,
А душу вынуть - проще пустяка:
Ее на дно утаскивает щука,
Гадюка льется в норку пестряка,
И, наконец, все горести изведав,
Он кормит муравьишек-трупоедов.
Ковыльники пушные шевеля,
Пеструшкой степь посвистывает тонко,
Пеструшка в ней подобье ковыля,
И - да простит мне критик Тарасенков
Научный стиль поэзии моей -
Пеструшка - экономика степей.
И вдруг пошло, завыло, застучало
Какое-то железное начало.
Степь обомлела - и над богом трав
Вознесся городишко Кокчетав.
В обкоме заседают почвоведы,
Зоологи, политинструктора,
Мостовики, дорожники - и едут
Длиннющим эшелоном трактора.
Где древле был киргиз-кайсацкий Жуз,
Где хан скакал, жируя на угодьях,
Теперь in corpore* московский вуз -
И прыгает по кочкам "вездеходик",
В нем бороды великие сидят,
И яростно идет на стенку стенка
Испытанных в сражениях цитат
Из Дарвина, Мичурина, Лысенко,
И, как бывает в нашей стороне,
Спервоначалу всё как по струне,
Но вот пошли просчеты, неполадки,
Врывается и вовсе анекдот:
Ввозя людей, забыли про палатки.
А дело... Дело все-таки идет.
Вонзился пятиплужный агрегат -
И царственный ковыль под гильотины!
Но с этой же эпической годины
Пеструшка отступает наугад.
Увы, настали времена крутые:
Перебегают мышьи косяки.
За ними волки, лисы, корсаки.
Как за кормильцем аристократия,-
А Кокчетаву грезятся в степи
На чистом поле горы урожая!
Он цифрами республику слепит,
Самой столице ростом угрожая..
Да, он растет с такого-то числа -
Недаром среди новых пятиплужий
У побережья гоголевской лужи
Античная гостиница взошла!
Недаром город обретает нрав,
И пусть перед родильным домом - яма,
Но паренек в четыре килограмма,
Родившись, назван гордо: "Кокчетав"!
Вы улыбнулись. Думаете, шутка,
Но чем же лучше, например, "Мишутка"?
* В полном составе (лат.). - Ред.</text><name>Кокчетав</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1856</date_from><text>Мой сад с каждым днем увядает;
Помят он, поломан и пуст,
Хоть пышно еще доцветает
Настурций в нем огненный куст...
Мне грустно! Меня раздражает
И солнца осеннего блеск,
И лист, что с березы спадает,
И поздних кузнечиков треск.
Взгляну ль по привычке под крышу
Пустое гнездо над окном:
В нем ласточек речи не слышу,
Солома обветрилась в нем...
А помню я, как хлопотали
Две ласточки, строя его!
Как прутики глиной скрепляли
И пуху таскали в него!
Как весел был труд их, как ловок!
Как любо им было, когда
Пять маленьких, быстрых головок
Выглядывать стали с гнезда!
И целый-то день говоруньи,
Как дети, вели разговор...
Потом полетели, летуньи!
Я мало их видел с тех пор!
И вот - их гнездо одиноко!
Они уж в иной стороне -
Далёко, далёко, далёко...
О, если бы крылья и мне!</text><name>Ласточки</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1858</date_from><text>Посвящается всем барышням
Расточительно-щедра,
Сыплет вас, за грудой груду,
Наземь вешняя пора,
Сыплет вас она повсюду:
Где хоть горсточка земли -
Вы уж, верно, расцвели.
Ваши листья так росисты,
И цветки так золотисты!
Надломи вас, хоть легко,-
Так и брызнет молоко...
Вы всегда в рою веселом
Перелетных мотыльков,
Вы в расцвет - под ореолом
Серебристых лепестков.
Хороши вы в день венчальный;
Но... подует ветерок,
И останется печальный,
Обнаженный стебелек...
Он цветка, конечно, спорей:
Можно выделать цикорий!</text><name>Одуванчики</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1964</date_from><text>Что такое костер?
Я отвечу вам
Просто и прямо:
Без огня -
Это куча
Отжившего хлама.
Это тлен тальника,
Что подмыло весною.
Это стебель цветка,
Отпылавшего в зное.
Это дуба листы,
Что висят до мороза.
И виток бересты
Отшумевшей березы.
И пенечек с трухой,
Что неспешно затлеет.
И подсолнух сухой
С перекрученной шеей.
То, что взгляду далось,
Было в сумерки взято.
На костре собралось
Все, что жило когда-то...
Что такое костер?
Это добрый
Высокий огонь.
Протяни к нему руки,
Обнявши ладонью ладонь,
И присядь
И побудь,
Чтобы вдоволь погреться.
Грейся, но не забудь
Ты к огню приглядеться.
Если б не было тьмы,
Ты увидел бы проще:
Дым похож на дымы
Зеленеющей рощи.
Легкий дым уже густ,
И над ним, как бывало,
Вспыхнет розовый куст
Тальника-краснотала.
А потом из дымка,
Что опять озарится,
Алый выплеск цветка
Над костром повторится.
Закурчавится дым,
Закружится, завьется...
Вдруг подсолнух над ним
Зацветет, засмеется.
Постоит,
Подождет
Солнце, спящее где-то,
И опять упадет,
Не дождавшись рассвета.
Что такое костер,
Осветивший ночные кусты?
Это час воскресенья
Былой красоты.</text><name>Костер</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1915</date_from><text>Где океан, век за веком стучась о граниты,
Тайны свои разглашает в задумчивом гуле,
Высится остров, давно моряками забытый,-
Ultima Thule.
Вымерли конунги, здесь что царили когда-то,
Их корабли у чужих берегов затонули.
Грозно безлюдье вокруг, и молчаньем объята
Ultima Thule.
Даже и птицы чуждаются хмурых прибрежий,
Где и тюлени на камнях не дремлют в июле,
Где и киты проплывают все реже и реже...
Ultima Thule.
Остров, где нет ничего и где все только было,
Краем желанным ты кажешься мне потому ли?
Властно к тебе я влеком неизведанной силой,
Ultima Thule.
Пусть на твоих плоскогорьях я буду единым!
Я посещу ряд могил, где герои уснули,
Я поклонюсь твоим древним угрюмым руинам,
Ultima Thule.
И, как король, что в бессмертной балладе помянут,
Брошу свой кубок с утеса, в добычу акуле!
Канет он в бездне, и с ним все желания канут...
Ultima Thule!
* Крайняя Фула (лат.).- Ред.</text><name>Ultima Thule</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1913</date_from><text>Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я - бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется - и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я - бесценных слов транжир и мот.</text><name>Нате!</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from></date_from><text>Когда в свою сухую ниву
Я семя истины приял,
Оно взошло — и торопливо
Я жатву первую собрал.
Не я растил, не я лелеял,
Не я поил его дождем,
Не я над ним прохладой веял
Иль ярким согревал лучом.
О нет! я терном и волчцами
Посев небесный подавлял,
Земных стремлений плевелами
Его теснил и заглушал.</text><name>Когда в свою сухую ниву...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1830</date_from><text>На грозном приступе, в пылу кровавой битвы
Он нежной матери нигде не забывал;
Он имя сладкое сливал
Со словом искренней молитвы...
Опять увидеть взор очей,
Услышать радостные звуки,
Прижать к устам уста и руки
Любимой матери своей,-
Вот были все его желанья.
Уже минули дни страданья!
Ее опять увидел он;
Но дни минутные свиданья,
Но их взаимно-сладкий сон
Едва приснился им... и снова
Из-под семейственного крова
Он в край восточный полетел;
Восторгом взор еще горел;
Еще от сладкого волненья
Вздымалась радостная грудь;
И, не докончив сновиденья,
Уже он кончил жизни путь...
Когда в последний час из уст теснился дух,
Он вспомнил с горестью глубокой
О нежной матери, об узнице далекой,-
И с третьим именем потух.</text><name>На грозном приступе...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1939</date_from><text>Жить - так на воле,
Умирать - так дома.
Волково поле,
Желтая солома.</text><name>Жить - так на воле...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Я истинного, иссиня-седого
Не испытала моря. Не пришлось.
Мне только самый край его подола
Концами пальцев тронуть довелось.
Но с маяком холодновато-грустным
Я как прямой преемственник морей
Беседую. Да, да, я говорю с ним
От имени спасенных кораблей!
Спасибо, друг, что бурными ночами
Стоишь один, с испариной на лбу,
И, как локтями, крепкими лучами
Растаскиваешь темень, как толпу.
За то, что в час, когда приносит море
К твоим ногам случайные дары -
То рыбку в блеске мокрой мишуры,
То водоросли с длинной бахромою,
То рыжий от воды матросский нож,
То целый город раковин порожних,
Волнисто-нежных, точно крем пирожных,
То панцирь краба,- ты их не берешь.
Напрасно кто-то, с мыслью воровскою
Петляющий по берегу в ночи,
Хотел бы твой огонь, как рот рукою,
Зажать и крикнуть: "Хватит! Замолчи!"
Ты говоришь. Огнем. Настолько внятно,
Что в мокрой тьме, в прерывистой дали,
Увидят
И услышат
И превратно
Тебя не истолкуют корабли.</text><name>Маяк</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1909</date_from><text>Всё, что минутно, всё, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках.
Рабы сквозь римские ворота
Уже не ввозят мозаик.
И догорает позолота
В стенах прохладных базилик.
От медленных лобзаний влаги
Нежнее грубый свод гробниц,
Где зеленеют саркофаги
Святых монахов и цариц.
Безмолвны гробовые залы,
Тенист и хладен их порог,
Чтоб черный взор блаженной Галлы,
Проснувшись, камня не прожег.
Военной брани и обиды
Забыт и стерт кровавый след,
Чтобы воскресший глас Плакиды
Не пел страстей протекших лет.
Далёко отступило море,
И розы оцепили вал,
Чтоб спящий в гробе Теодорих
О буре жизни не мечтал.
А виноградные пустыни,
Дома и люди - всё гроба.
Лишь медь торжественной латыни
Поет на плитах, как труба.
Лишь в пристальном и тихом взоре
Равеннских девушек, порой,
Печаль о невозвратном море
Проходит робкой чередой.
Лишь по ночам, склонясь к долинам,
Ведя векам грядущим счет,
Тень Данта с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет.</text><name>Равенна</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Меж горных стен несется Терек,
Волнами точит дикий берег,
Клокочет вкруг огромных скал,
То здесь, то там дорогу роет,
Как зверь живой, ревет и воет -
И вдруг утих и смирен стал.
Всё ниже, ниже опускаясь,
Уж он бежит едва живой.
Так, после бури истощаясь,
Поток струится дождевой.
И вот . . . . . . обнажилось
Его кремнистое русло.</text><name>Меж горных стен несется Терек...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1926</date_from><text>Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб.
Пуст мой сад,
И дом мой пуст, как прежде.
Слеп мой сад,
И дом мой слеп.
Мне давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
Да, в такой ли траурной одежде -
Песни петь,
Плясать ту-степ?!
Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб...
На Восток покоем многоводья
Ветер водит дымные суда...
Нет, не ветер!
Это уголь водит,
Это воля —
Моего труда.
О, страна величия и торга!
Чтоб и нам плоды твои постичь,
Хорошо бы пятому Георгу
С бородой
И голову остричь!
Нам давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
Но тогда припомнили б мы снова
Старой песни мудрые слова.
Время ждет.
Но будь готова,
Коронованная голова!</text><name>Углекоп</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1922</date_from><text>Как хорошо расстаться с ночью
И, не успев ее забыть,
Еще мутясь от сонных клочьев,
Вдруг утро Пушкиным открыть.
Мгновение — и блеском чудным,
И веет звучным блеском дух,
И упоеньем безрассудным
Цветет, поет и взор и слух.
И вот, овеяв упоеньем,
Затеплили любовь листы:
«Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты...»
Вот и стыдливый пыл Татьяны,
Онегина брюзгливый вид,
Вот в «Подражаниях Корану»
Восток по-русски говорит.
Державный ученик победный...
Стихийный, величавый смотр...
А вот сорвался, скачет медный,
Грохочет медным гневом Петр.
А вот в небрежном вдохновенье
У гения чудеса звучат,
И вот Сальери в упоенье
Завистливый подносит яд.
Звенят, сияют ямбов струи,
Губам даруют чудеса,
Как будто сам меня целует
Кудрявый славный Александр.</text><name>Пушкин</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1836</date_from><text>Шумит поток времен. Их темный вал
Вновь выплеснул на берег жизни нашей
Священный день, который полной чашей
В кругу друзей и я торжествовал...
Давно... Европы страж — седой Урал,
И Енисей, и степи, и Байкал
Теперь меж нами. На крылах печали
Любовью к вам несусь из темной дали.
Поминки нашей юности — и я
Их праздновать хочу. Воспоминанья!
В лучах дрожащих тихого мерцанья
Воскресните! Предстаньте мне, друзья!
Пусть созерцает вас душа моя,
Всех вас, Лицея нашего семья!
Я с вами был когда-то счастлив, молод,—
Вы с сердца свеете туман и холод.
Чьи резче всех рисуются черты
Пред взорами моими? Как перуны
Сибирских гроз, его златые струны
Рокочут... Пушкин
, Пушкин! это ты!
Твой образ — свет мне в море темноты;
Твои живые, вещие мечты
Меня не забывали в ту годину,
Как пил и ты, уединен, кручину.
Тогда и ты, как некогда Назон,
К родному граду простирал объятья,
И над Невой затрепетали братья,
Услышав гармонический твой стон.
С седого Пейпуса, волшебный, он
Раздался, прилетел и прервал сон,
Дремоту наших мелких попечений,
И погрузил нас в волны вдохновений.
О брат мой! много с той поры прошло,
Твой день прояснел, мой — покрылся тьмою;
Я стал знаком с Торкватовой судьбою.
И что ж? опять передо мной светло:
Как сон тяжелый, горе протекло;
Мое светило из-за туч чело
Вновь подняло — гляжу в лицо природы:
Мне отданы долины, горы, воды.
О друг! хотя мой волос поседел,
Но сердце бьется молодо и смело.
Во мне душа переживает тело,
Еще мне божий мир не надоел.
Что ждет меня? Обманы — наш удел,
Но в эту грудь вонзалось много стрел;
Терпел я много, обливался кровью;
Что, если в осень дней столкнусь с любовью?</text><name>19 Октября 1836 года</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1923</date_from><text>Весенний лепет не разнежит
Сурово стиснутых стихов.
Я полюбил железный скрежет
Какофонических миров.
В зиянии разверстых гласных
Дышу легко и вольно я.
Мне чудится в толпе согласных -
Льдин взгроможденных толчея.
Мне мил - из оловянной тучи
Удар изломанной стрелы,
Люблю певучий и визгучий
Лязг электрической пилы.
И в этой жизни мне дороже
Всех гармонических красот -
Дрожь, побежавшая по коже,
Иль ужаса холодный пот,
Иль сон, где некогда единый,-
Взрываясь, разлетаюсь я,
Как грязь, разбрызганная шиной
По чуждым сферам бытия.</text><name>Весенний лепет не разнежит...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Перестрелка за холмами;
Смотрит лагерь их и наш;
На холме пред казаками
Вьется красный делибаш.
Делибаш! не суйся к лаве,
Пожалей свое житье;
Вмиг аминь лихой забаве:
Попадешься на копье.
Эй, казак! не рвися к бою:
Делибаш на всем скаку
Срежет саблею кривою
С плеч удалую башку.
Мчатся, сшиблись в общем крике.
Посмотрите! каковы?..
Делибаш уже на пике,
А казак без головы.</text><name>Делибаш</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Ночами такая стоит тишина,
стеклянная, хрупкая, ломкая.
Очерчена радужным кругом луна,
и поле дымится поземкою.
Ночами такое молчанье кругом,
что слово доносится всякое,
и скрипы калиток, и как за бугром
у проруби ведрами звякают.
Послушать, и кажется: где-то звучит
железная разноголосица.
А это все сердце стучит и стучит -
незрячее сердце колотится.
Тропинка ныряет в пыли голубой,
в глухом полыхании месяца.
Пойти по тропинке - и можно с тобой,
наверное, где-нибудь встретиться.</text><name>Тропинка</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Право, завидно смотреть нам, как любит тебя Дионея.
Если ты в цирке на бой гладиаторов смотришь,
иль внемлешь
Мудрым урокам в лицее, иль учишься мчаться на конях,-
Плачет, ни слова не скажет! Когда же в пыли ты
вернешься,-
Вдруг оживет, и соскочит, и кинется с воплем,
Крепче, чем плющ вкруг колонны, тебя обвивает руками;
Слезы на длинных ресницах, в устах поцелуй и улыбка.</text><name>Дионея</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит — один во всей вселенной.
Природа жаждущих степей
Его в день гнева породила
И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила.
Яд каплет сквозь его кору,
К полудню растопясь от зною,
И застывает ввечеру
Густой прозрачною смолою.
К нему и птица не летит
И тигр нейдет — лишь вихорь черный
На древо смерти набежит
И мчится прочь, уже тлетворный.
И если туча оросит,
Блуждая, лист его дремучий,
С его ветвей, уж ядовит,
Стекает дождь в песок горючий.
Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом:
И тот послушно в путь потек
И к утру возвратился с ядом.
Принес он смертную смолу
Да ветвь с увядшими листами,
И пот по бледному челу
Струился хладными ручьями;
Принес — и ослабел и лег
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.
А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседам в чуждые пределы.
* Древо яда.</text><name>Анчар</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Можно жить с закрытыми глазами,
Не желая в мире ничего,
И навек проститься с небесами,
И понять, что все кругом мертво.
Можно жить, безмолвно холодея,
Не считая гаснущих минут,
Как живет осенний лес, редея,
Как мечты поблекшие живут.
Можно все заветное покинуть,
Можно все навеки разлюбить.
Но нельзя к минувшему остынуть,
Но нельзя о прошлом позабыть!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Квартирант сидит на чемодане
И задумчиво рассматривает пол:
Те же стулья, и кровать, и стол,
И такая же обивка на диване,
И такой же "бигус" на обед,-
Но на всем какой-то новый свет.
Блещут икры полной прачки Феклы.
Перегнулся сильный стан во двор.
Как нестройный, шаловливый хор,
Верещат намыленные стекла,
И заплаты голубых небес
Обещают тысячи чудес.
Квартирант сидит на чемодане.
Груды книжек покрывают пол.
Злые стекла свищут: эй, осел!
Квартирант копается в кармане,
Вынимает стертый четвертак,
Ключ, сургуч, копейку и пятак...
За окном стена в сырых узорах,
Сотни ржавых труб вонзились в высоту,
А в Крыму миндаль уже в цвету...
Вешний ветер закрутился в шторах
И не может выбраться никак.
Квартирант пропьет свой четвертак!
Так пропьет, что небу станет жарко.
Стекла вымыты. Опять тоска и тишь.
Фекла, Фекла, что же ты молчишь?
Будь хоть ты решительной и яркой:
Подойди, возьми его за чуб
И ожги огнем весенних губ...
Квартирант и Фекла на диване.
О, какой торжественный момент!
"Ты - народ, а я - интеллигент,-
Говорит он ей среди лобзаний,-
Наконец-то, здесь, сейчас, вдвоем,
Я тебя, а ты меня - поймем..."</text><name>Крейцерова соната</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Ах! В поднебесье летал
лебедь черный, младой да проворный.
Ах! Да от лета устал,
одинокий, да смелый, да гордый.
Ах! Да снижаться он стал
с высоты со своей лебединой.
Ах! Два крыла распластал -
нет уж сил и на взмах на единый.
Ай, не зря гармонь пиликает -
Ваня песенку мурлыкает,-
С уваженьем да почтением,
Да, конечно, со значением.
Ах! На крутом берегу,
словно снег среди лета, не тая,
Ах! На зеленом лугу -
лебединая белая стая.
Ах! Да не зря он кружил,
да и снизился не понапрасну.
Ах! Он от стаи отбил
лебедь белую саму прекрасну.
Ай вы, добры люди-граждане,
Вы б лебедушку уважили -
Затянули бы протяжную
Про красу ее лебяжую.
Ох! Да и слов не сыскать,
вон и голос дрожит неумелый.
Ох! Другу дружка под стать -
лебедь черный да лебеди белой,-
Ах! Собралися в полет
оба-двое крылатые вместе.
Ах! Расступися, народ,
поклонись жениху и невесте!
Ай спасибо, люди-граждане,
Что невестушку уважили,
Жениха не забываете
Да обоих привечаете!</text><name>Песня о черном и белом лебедях</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1927</date_from><text>(Ощущения Владимира Маяковского)
Если б в пальцах держал земли бразды я,
я бы землю остановил на минуту: - Внемли!
Слышишь, перья скрипят механические и простые,
как будто зубы скрипят у земли?-
Человечья гордость, смирись и улягся!
Человеки эти - на кой они лях!
Человек постепенно становится кляксой
на огромных важных бумажных полях.
По каморкам ютятся людские тени,
Человеку - сажень. А бумажке? Лафа!
Живет бумажка во дворцах учреждений,
разлеглась на столах, кейфует в шкафах.
Вырастает хвост на сукно в магазине,
без галош нога, без перчаток лапа,
А бумагам? Корзина лежит на корзине,
и для тела " дел" - миллионы папок.
У вас на езду червонцы есть ли?
Вы были в Мадриде? Не были там!
А этим бумажкам, чтоб плыли и ездили,
еще возносят новый почтамт!
Стали ножки-клипсы у бывших сильных,
заменили инструкциии силу ума.
Люди медленно сходят на должность посыльных,
в услужении у хозяев - бумаг.
Бумажищи в портфель умещаются еле,
белозубую обнажают кайму.
Скоро люди на жительство влезут в портфели,
а бумаги - наши квартиры займут.
Вижу в будущем - не вымыслы мои:
рупоры бумаг орут об этом громко нам-
будет за столом бумага пить чай,
человечек под столом валяться скомканным.
Бунтом встать бы, развить огневые флаги,
рвать зубами бумагу б, ядрами б выть...
Пролетарий, и дюйм ненужной бумаги,
как врага своего, вконец ненавидь.</text><name>БУМАЖНЫЕ УЖАСЫ</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Ни роковая кровь, ни жалость, ни желанье...
Ревнивая тоска повинна лишь в одном:
Хочу тебя увлечь в последнее молчанье,
В последний сон души - и уничтожить в нем.
А ты стремишься прочь, любовно приникая,
Ты гонишь мой порыв, зовя себя моей.
Тоскую по тебе, как глубина морская
По легким парусам, кренящимся над ней.</text><name>Романс</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>О коль сладости сердце, чувствуя, имеет,
Видеть противность всегда красоты любовну,
Что, в благородной спеси чрез жестокость несловну,
Сладку огня в нем наглость зажещи умеет!
О коль сердце для гнева сего веселится!
О коль сей ее отказ кажет ему следу
Возыметь победу!
О коль торжество само сладко ему зрится,
Что много трудится!</text><name>О коль сладости сердце, чувствуя, имеет...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1972</date_from><text>Когда я спотыкаюсь на стихах,
Когда ни до размеров, ни до рифм,-
Тогда друзьям пою о моряках,
До белых пальцев стискивая гриф.
Всем делам моим на суше вопреки
И назло моим заботам на земле
Вы возьмите меня в море, моряки,
Я все вахты отстою на корабле!
Любая тварь по морю знай плывет,
Под винт попасть не каждый норовит,-
А здесь, на суше, встречный пешеход
Наступит, оттолкнет - и убежит.
Всем делам моим на суше вопреки
И назло моим заботам на земле
Вы возьмите меня в море, моряки,
Я все вахты отстою на корабле!
Известно вам - мир не на трех китах,
А нам известно - он не на троих.
Вам вольничать нельзя в чужих портах -
А я забыл, как вольничать в своих.
Так всем делам моим на суше вопреки,
И назло моим заботам на земле
Вы за мной пришлите шлюпку, моряки,
Поднесите рюмку водки на весле!</text><name>Когда я спотыкаюсь на стихах...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1820</date_from><text>Пусть остряков союзных тупость
Готовит на меня свой нож:
Против меня глупцы!— так что ж?
Да за меня их глупость.</text><name>Пусть остряков союзных тупость...</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1861</date_from><text>.......одинокий, потерянный,
Я как в пустыне стою,
Гордо не кличет мой голос уверенный
Душу родную мою.
Нет ее в мире. Те дни миновалися,
Как на призывы мои
Чуткие сердцем друзья отзывалися,
Слышалось слово любви.
Кто виноват — у судьбы не доспросишься,
Да и не все ли равно?
У моря бродишь: «Не верю, не бросишься!—
Вкрадчиво шепчет оно.—
Где тебе? Дружбы, любви и участия
Ты еще жаждешь и ждешь.
Где тебе, где тебе!— ты не без счастия,
Ты не без ласки живешь...
Видишь, рассеялась туча туманная,
Звездочки вышли, горят?
Все на тебя, голова бесталанная,
Ласковым взором глядят».</text><name>Одинокий, потерянный...</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1828</date_from><text>Так певал без принужденья,
Как на ветке соловей,
Я живые впечатленья
Полной юности моей.
Счастлив другом, милой девы
Всё искал душою я.
И любви моей напевы
Долго кликали тебя.</text><name>Эпилог</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>В серой треуголке, юркий и маленький,
В синей шинели с продранными локтями,-
Он надевал зимой теплые валенки
И укутывал горло шарфами и платками.
В те времена по дорогам скрипели еще
дилижансы,
И кучера сидели на козлах в камзолах
и фетровых шляпах;
По вечерам, в гостиницах, веселые девушки
пели романсы,
И в низких залах струился мятный запах.
Когда вдалеке звучал рожок почтовой
кареты,
На грязных окнах подымались зеленые
шторы,
В темных залах смолкали нежные дуэты,
И раздавался шепот: "Едет Суворов!"
На узких лестницах шуршали тонкие юбки,
Растворялись ворота услужливыми
казачками,
Краснолицые путники услужливо прятали
трубки,
Обжигая руки горячими угольками.
По вечерам он сидел у погаснувшего камина,
На котором стояли саксонские часы и уродцы
из фарфора,
Читал французский роман, открыв его
с середины,
"О мученьях бедной Жульетты, полюбившей
знатного сеньора".
Утром, когда пастушьи рожки поют напевней
И толстая служанка стучит по коридору
башмаками,
Он собирался в свои холодные деревни,
Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.
В сморщенных ушах желтели грязные ватки;
Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась
за перила;
Кучер в синем кафтане стегал рыжую
лошадку,
И мчались гостиница, роща, так что в глазах
рябило.
Когда же перед ним выплывали из тумана
Маленькие домики и церковь с облупленной
крышей,
Он дергал высокого кучера за полу кафтана
И кричал ему старческим голосом: "Поезжай
потише!"
Но иногда по первому выпавшему снегу,
Стоя в пролетке и держась за плечо возницы,
К нему в деревню приезжал фельдъегерь
И привозил письмо от
матушки-императрицы.
"Государь мой,- читал он,- Александр
Васильич!
Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой
тревожить,
Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою
удалились,
Чтоб мудрым трудом и науками свои
владения множить..."
Он долго смотрел на надушенную бумагу -
Казалось, слова на тонкую нитку нижет;
Затем подходил к шкафу, вынимал ордена
и шпагу
И становился Суворовым учебников
и книжек.</text><name>Суворов</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1921</date_from><text>Снова мы первые дни человечества!
Адам за Адамом
Проходят толпой
На праздник Байрама
Словесной игрой.
В лесах золотых
Заратустры,
Где зелень лесов златоуста!
Это был первый день месяца Ая.
Уснувшую речь не забыли мы
В стране, где название месяца — Ай.
И полночью Ай тихо светит с небес,
Два слова, два Ая,
Два голубя бились
В окошко общей таинственной были...
Алое падает, алое
На древках с высоты.
Мощный труд проходит, балуя
Шагом взмах своей пяты.
Трубачи идут в поход,
Трубят трубам в рыжий рот.
Городские очи радуя
Золотым письмом полотен,
То подымаясь, то падая,
Труд проходит, беззаботен.
Трубач, обвитый змеем
Изогнутого рога!
Веселым чародеям
Широкая дорога!
Несут виденье алое
Вдоль улицы знаменщики,
Воспряньте, все усталые!
Долой, труда погонщики!
Это день мирового Байрама.
Поодаль, как будто у русской свободы на паперти,
Ревнивой темницею заперты,
Строгие грустные девы ислама.
Черной чадрою закутаны,
Освободителя ждут они.
Кардаш, ружье на изготовку
Руками взяв, несется вскачь,
За ним летят на джигитовку
Его товарищи удач.
Их смуглые лица окутаны в шали,
А груди в высокой броне из зарядов,
Упрямые кони устало дышали
Разбойничьей прелестью горных отрядов.
Он скачет по роще, по камням и грязям,
Сквозь ветер, сквозь чащу, упорный скакун,
И ловкий наездник то падает наземь,
То вновь вверх седла изваянья чугун.
Так смуглые воины горных кочевий
По-братски несутся, держась за нагайку,
Под низкими сводами темных деревьев,
Под рокот ружейный и гром балалайки.</text><name>Навруз труда</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1903</date_from><text>И пылок был, и грозен День,
И в знамя верил голубое,
Но ночь пришла, и нежно тень
Берет усталого без боя.
Как мало их! Еще один
В лучах слабеющей Надежды
Уходит гордый паладин:
От золотой его одежды
Осталась бурая кайма,
Да горький чад... воспоминанья
. . . . . . . . . . . . . . . .
Как обгорелого письма
Неповторимое признанье.
* Вар. ст. 2: "И знамя нес он
голубое".</text><name>Еще один</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>На вздор и шалости ты хват
И мастер на безделки,
И, шутовской надев наряд,
Ты был в своей тарелке;
За службу долгую и труд
Авось наместо класса
Тебе, мой друг, по смерть дадут
Чин и мундир паяса.</text><name>Булгакову (На вздор и шалости ты хват...)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from></date_from><text>Однажды по дорожке
Я шел к себе домой.
Смотрю и вижу: кошки
Сидят ко мне спиной.
Я крикнул:- Эй, вы, кошки!
Пойдемте-ка со мной,
Пойдемте по дорожке,
Пойдемте-ка домой.
Скорей пойдемте, кошки,
А я вам на обед
Из лука и картошки
Устрою винегрет.
- Ах, нет!- сказали кошки.-
Останемся мы тут!
Уселись на дорожке
И дальше не идут.</text><name>Кошки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Родник хвалился: - Я велик!
Я очень многого достиг,
Вобрал в себя десятки влаг...
Но вот родник вбежал в овраг.
В овраге тек большой ручей.
Каков был смысл его речей?
Ручей хвалился: - Я велик!
Я очень многого достиг,
Вобрал десятки родников,
Вот я каков, вот я каков!
Но скоро в речку впал ручей.
Мы предоставим слово ей.
Хвалилась речка: - Как река
Я чрезвычайно велика!
Ручьев я сотни вобрала,
Вершу огромные дела,
Теку неведомо куда...
Но впала в реку речка та.
Река хвалилась: - Я, река,
И широка и глубока.
Так много речек вобрала,
Что не упомню их числа!
И не хвалиться мне нельзя:
Ведь не случайно и не зря
Присвоен мне великий сан...
Река впадала в океан,
И океан тот был велик!..
Увы! Не знал того родник!</text><name>Про то, как воды расхвалились</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1898</date_from><text>И любя, и злясь от колыбели,
Слез немало в жизни пролил я;
Где ж они - те слезы? Улетели,
Воротились к Солнцу бытия.
Чтоб найти все то, за что страдал я,
И за горькими слезами я
Полетел бы, если б только знал я,
Где оно - то Солнце бытия?..</text><name>И любя, и злясь от колыбели...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1916</date_from><text>Мне холодно. Прозрачная весна
В зеленый пух Петрополь одевает,
Но, как медуза, невская волна
Мне отвращенье легкое внушает.
По набережной северной реки
Автомобилей мчатся светляки,
Летят стрекозы и жуки стальные,
Мерцают звезд булавки золотые,
Но никакие звезды не убьют
Морской воды тяжелый изумруд.</text><name>Мне холодно. Прозрачная весна...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1952</date_from><text>Кто следующий?
Ты следующий!
Во многом еще несведущий,
Но ясную цель преследующий,
Моим оружьем орудующий,
Откликнись,
Товарищ
Будущий!</text><name>Кто следующий?..</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Перестал холодный дождь,
Сизый пар по небу вьется,
Но на пятна нив и рощ
Точно блеск молочный льется.
В этом чаяньи утра
И предчувствии мороза
Как у черного костра
Мертвы линии обоза!
Жеребячий дробный бег,
Пробы первых свистов птичьих
И кошмары снов мужичьих
Под рогожами телег.
Тошно сердцу моему
От одних намеков шума:
Всё бы молча в полутьму
Уводила думу дума.
Не сошла и тень с земли,
Уж в дыму овины тонут,
И с бадьями журавли,
Выпрямляясь, тихо стонут.
Дед идет с сумой и бос,
Нищета заводит повесть:
О, мучительный вопрос!
Наша совесть... Наша совесть..
* По автографу под загл. "На рассвете",
с зачеркнутым загл. "Когда закроешь
глаза". Вар. ст. 1: "Рассветает. Будет
дождь."</text><name>В дороге</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Моя двусмысленная слава
Двусмысленна не потому,
Что я превознесён неправо, -
Не по таланту своему, -
А потому, что явный вызов
Условностям - в моих стихах
И ряд изысканных сюрпризов
В капризничающих словах.
Во мне выискивали пошлость,
Из виду упустив одно:
Ведь кто живописует площадь,
Тот пишет кистью площадной.
Бранили за смешенье стилей,
Хотя в смешенье-то и стиль!
Чем, чем меня не угостили!
Каких мне не дали "pastilles"!
Неразрешимые дилеммы
Я разрешал, презрев молву.
Мои двусмысленные темы -
Двусмысленны по существу.
Пускай критический каноник
Меня не тянет в свой закон, -
Ведь я лирический ироник:
Ирония - вот мой канон.</text><name>ДВУСМЫСЛЕННАЯ СЛАВА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1918</date_from><text>В Гиляне, где в лазурь вплавляет
Свои червонцы апельсин,
Где цапля розою пылает
В просторе рисовых долин,
Где мчится дикая кобыла,
Сбивая жемчуг с миндалей,
Где жизнь еще не позабыла,
Что тишина всего милей,
Где волн синеющие четки
В пугливых пальцах тростников
Дрожат и гасят трепет кроткий
В каспийской россыпи песков,
Где под навесом туч дождливых
Лежит сонливо город Решт,
От лавок тесных и шумливых
Не подымая рыжих вежд,—
Промчалась буря по базарам,
Смерчами дервиши прошли,
Крича, что северным пожаром
Зарделся берег Энзели.
И Персия с глазами лани,
Подняв испуганно чадру,
Впилась в багряный флаг, в Гиляне
На синем веющий ветру.</text><name>Персия</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1908</date_from><text>Я возглас боли, я крик тоски.
Я камень, павший на дно реки.
Я тайный стебель подводных трав.
Я бледный облик речных купав.
Я легкий призрак меж двух миров.
Я сказка взоров. Я взгляд без слов.
Я знак заветный, - и лишь со мной
Ты скажешь сердцем: "Есть мир иной".</text><name>ВОЗГЛАС БОЛИ</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Два солнца стынут,- о Господи, пощади!-
Одно - на небе, другое - в моей груди.
Как эти солнца,- прощу ли себе сама?-
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут - не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.</text><name>Два солнца стынут,- о Господи, пощади!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1941</date_from><text>Говорят, что есть в глухой Сибири
Маленькая станция Зима.
Там сугробы метра в три-четыре
Заметают низкие дома.
В ту лесную глушь еще ни разу
Не летал немецкий самолет.
Там лишь сторож ночью у лабазов
Костылем в сухую доску бьет.
Там порой увидишь, как морошку
Из-под снега выкопал медведь.
У незатемненного окошка
Можно от чайку осоловеть.
Там судьба людская, точно нитка,
Не спеша бежит с веретена.
Ни одна тяжелая зенитка
В том краю далеком не слышна.
Там крепки бревенчатые срубы,
Тяжелы дубовые кряжи.
Сибирячек розовые губы
В том краю по-прежнему свежи.
В старых дуплах тьму лесных орехов
Белки запасают до весны...
Я б на эту станцию поехал
Отдохнуть от грохота войны.</text><name>Станция Зима</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Средь мотоциклетовых цикад
Слышу древних баобабов запах.
Впрочем, не такая ли тоска
Обкарнала страусов на шляпы?
Можно вылить бочки сулемы,
Зебу превратить в автомобили,
Но кому же нужно, чтобы мы
Так доисторически любили?
Чтобы губы — бешеный лоскут,
Створки раковин, живое мясо,
Захватив помадную тоску,
Задыхались напастями засух.
Чтобы сразу, от каких-то слов,
Этот чинный, в пиджаке и шляпе,
Мот бы, как неистовый циклоп,
Нашу круглую звезду облапить?
Чтобы пред одной, и то не той,
Ни в какие радости не веря,
Изойти берложной теплотой
На смерть ошарашенного зверя.</text><name>Средь мотоциклетовых цикад...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Передо мной лежит листок,
Совсем ничтожный для других,
Но в нем сковал случайно рок
Толпу надежд и дум моих.
Исписан он твоей рукой,
И я его вчера украл,
И для добычи дорогой
Готов страдать - как уж страдал!</text><name>Передо мной лежит листок...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1928</date_from><text>Простите
меня,
товарищ Костров,
с присущей
душевной ширью,
что часть
на Париж отпущенных строф
на лирику
я
растранжирю.
Представьте:
входит
красавица в зал,
в меха
и бусы оправленная.
Я
эту красавицу взял
и сказал:
- правильно сказал
или неправильно? -
Я, товарищ,-
из России,
знаменит в своей стране я,
я видал
девиц красивей,
я видал
девиц стройнее.
Девушкам
поэты любы.
Я ж умен
и голосист,
заговариваю зубы -
только
слушать согласись.
Не поймать меня
на дряни,
на прохожей
паре чувств.
Я ж
навек
любовью ранен -
еле-еле волочусь.
Мне
любовь
не свадьбой мерить:
разлюбила -
уплыла.
Мне, товарищ,
в высшей мере
наплевать
на купола.
Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте-ка,
мне ж, красавица,
не двадцать,-
тридцать...
с хвостиком.
Любовь
не в том,
чтоб кипеть крутей,
не в том,
что жгут угольями,
а в том,
что встает за горами грудей
над
волосами-джунглями.
Любить -
это значит:
в глубь двора
вбежать
и до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова,
силой
своей
играючи.
Любить -
это с простынь,
бессоннницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
a не мужа Марьи Иванны,
считая
своим
соперником.
Нам
любовь
не рай да кущи,
нам
любовь
гудит про то,
что опять
в работу пущен
сердца
выстывший мотор.
Вы
к Москве
порвали нить.
Годы -
расстояние.
Как бы
вам бы
объяснить
это состояние?
На земле
огней - до неба...
В синем небе
звезд -
до черта.
Если бы я
поэтом не был,
я б
стал бы
звездочетом.
Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу,
стишки пишу
в записную книжицу.
Мчат
авто
по улице,
а не свалят наземь.
Понимают
умницы:
человек -
в экстазе.
Сонм видений
и идей
полон
до крышки.
Тут бы
и у медведей
выросли бы крылышки.
И вот
с какой-то
грошовой столовой,
когда
докипело это,
из зева
до звезд
взвивается слово
золоторожденной кометой.
Распластан
хвост
небесам на треть,
блестит
и горит оперенье его,
чтоб двум влюбленным
на звезды смотреть
их ихней
беседки сиреневой.
Чтоб подымать,
и вести,
и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи
головы
спиливать с плеч
хвостатой
сияющей саблей.
Себя
до последнего стука в груди,
как на свидание,
простаивая,
прислушиваюсь:
любовь загудит -
человеческая,
простая.
Ураган,
огонь,
вода
подступают в ропоте.
Кто
сумеет совладать?
Можете?
Попробуйте....</text><name>Письмо товарищу Кострову</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Токмо бы нам божились, что любят нас
ны,
Что боятся оскорбить и чинить нам споны,
И что потом все тщатся всяко утаити
Свою неверность, любя с другим, в любви жити.
Впрочем, буде улестить сладко нам умеют,
И, обманывая нас, хитрость всю имеют,
То для чего так долго с сердца на них дуться,
И кто бы не хотел так сладко обмануться?</text><name></name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>— Где вы были?
Далеко ли?
— На Арбате были,
В школе.
Заглянули в третий класс.
(Тут они вздохнули обе.)
Там Смирнов отстал в учебе,
И, представьте, из-за нас!
«Скачет шустрая сенница»,—
Написал он на доске,
И за это единица
У Смирнова в дневнике.
Он расстроился, бедняжка,
Слезы брызнули из глаз.
Да и нам, конечно, тяжко,
Что неверно пишут нас.
Рассказали нам синицы:
— В коридоре что творится!
Стайкой скачут ученицы,
Мчатся мальчики гурьбой,
Все кричат наперебой.
Мы охотно скачем сами
Вверх и вниз, туда-сюда,
Но такими голосами
Не кричим мы никогда.—
Тут вздохнули две синицы
И вспорхнули со страницы.</text><name>Синицы возвратились</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1903</date_from><text>О Елена, Елена, Елена,
Как виденье, явись мне скорей.
Ты бледна и прекрасна, как пена
Озаренных луною морей.
Ты мечтою открыта для света,
Ты душою открыта для тьмы.
Ты навеки свободное лето,
Никогда не узнаешь зимы.
Ты для мрака открыта душою,
И во тьме ты мерцаешь, как свет.
И, прозрев, я навеки с тобою,
Я — твой раб, я — твой брат — и поэт.
Ты сумела сказать мне без речи:
С красотою красиво живи,
Полюби эту грудь, эти плечи,
Но, любя, полюби без любви.
Ты сумела сказать мне без слова:
Я свободна, я вечно одна,
Как роптание моря ночного,
Как на небе вечернем луна.
Ты правдива, хотя ты измена,
Ты и смерть, ты и жизнь кораблей.
О Елена, Елена, Елена,
Ты красивая пена морей.</text><name>К Елене</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1964</date_from><text>Давно я понял: жить мы не смогли бы,
И что ушла - все правильно, клянусь,-
А за поклоны к праздникам - спасибо,
И за приветы тоже не сержусь.
А зря заботишься, хотя и пишешь - муж, но,
Как видно, он тебя не балует грошом,-
Так что, скажу за яблоки - не нужно,
А вот за курево и водку - хорошо.
Ты не пиши мне про березы, вербы -
Прошу Христом, не то я враз усну,-
Ведь здесь растут такие, Маша, кедры,
Что вовсе не скучаю за сосну!
Ты пишешь мне про кинофильм "Дорога"
И что народу - тыщами у касс,-
Но ты учти - людей здесь тоже много
И что кино бывает и у нас.
Ну в общем ладно - надзиратель злится,
И я кончаю,- ну всего, бывай!
Твой бывший муж, твой бывший кровопийца.
...А знаешь, Маша, знаешь,- приезжай!</text><name>Давно я понял: жить мы не смогли бы...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1928</date_from><text>Товарищ устал стоять...
Полуторная кровать
По-женски его зовет
Подушечною горою.
Его, как бревно, несет
Семейный круговорот,
Политика твердых цен
Волнует умы героев.
Участник военных сцен
Командирован в центр
На рынке вертеть сукном
И шерстью распоряжаться,-
Он мне до ногтей знаком -
Иванушка-военком,
Послушный партийный сын
Уездного града Гжатска.
Роскошны его усы;
Серебряные часы
Получены благодаря
Его боевым заслугам;
От Муромца-богатыря
До личного секретаря,
От Енисея аж
До самого до Буга -
Таков боевой багаж,
Таков богатырский стаж
Отца четырех детей -
Семейного человека.
Он прожил немало дней -
Становится все скучней,
Хлопок ему надоел,
И шерсть под его опекой.
Он сделал немало дел,
Немало за всех радел,
А жизнь, между тем, течет
Медлительней и спокойней.
Его, как бревно, несет
Семейный круговорот...
Скучает в Брянских лесах
О нем Соловей-разбойник...</text><name>Товарищ устал стоять...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>А под маской было звездно.
Улыбалась чья-то повесть,
Короталась тихо ночь.
И задумчивая совесть,
Тихо плавая над бездной,
Уводила время прочь.
И в руках, когда-то строгих,
Был бокал стеклянных влаг.
Ночь сходила на чертоги,
Замедляя шаг.
И позвякивали миги,
И звенела влага в сердце,
И дразнил зеленый зайчик
В догоревшем хрустале.
А в шкапу дремали книги.
Там — к резной старинной дверце
Прилепился голый мальчик
На одном крыле.</text><name>Под масками</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1906</date_from><text>Мой старый друг, мой верный Дьявол,
Пропел мне песенку одну:
"Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошел ко дну.
Кругом вставали волны-стены,
Спадали, вспенивались вновь,
Пред ним неслась, белее пены,
Его великая любовь.
Он слышал зов, когда он плавал:
"О, верь мне, я не обману"...
Но помни,- молвил умный Дьявол,-
Он на заре пошел ко дну".</text><name>Умный дьявол</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1843</date_from><text>Облаком волнистым
Пыль встаёт вдали;
Конный или пеший -
Не видать в пыли!
Вижу: кто-то скачет
На лихом коне.
Друг мой, друг далёкий,
Вспомни обо мне!</text><name></name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Немало книжек выпущено мной,
Но все они умчались, точно птицы.
И я остался автором одной
Последней, недописанной страницы.</text><name>Немало книжек выпущено мной...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Если ехать вам случится
От **** на *,
Там, где Л. струится
Меж отлогих берегов.-
От большой дороги справа,
Между полем и холмом,
Вам представится дубрава,
Слева сад и барский дом.
Летом, в час, как за холмами
Утопает солнца шар,
Дом облит его лучами,
Окна блещут как пожар,
И, ездой скучая мимо
. . . . . развлечен,
Путник смотрит невидимо
На семейство, на балкон.</text><name>Если ехать вам случится...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1969</date_from><text>Нет, не одно, а два лица,
Два смысла, два крыла у мира.
И не один, а два отца
Взывают к мести у Шекспира.
В Лаэрте Гамлет видит боль,
Как в перевернутом бинокле.
А если этот мальчик — моль,
Зачем глаза его намокли?
И те же складочки у рта,
И так же вещи дома жгутся.
Вокруг такая теснота,
Что невозможно повернуться.
Ты так касаешься плеча,
Что поворот вполоборота,
Как поворот в замке ключа,
Приводит в действие кого-то.
Отходит кто-то второпях,
Поспешно кто-то руку прячет,
И, оглянувшись, весь в слезах,
Ты видишь: рядом кто-то плачет.</text><name>Нет, не одно, а два лица...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1913</date_from><text>Помолюсь заревому туману,
Поклонюсь до земли землякам,
По пути к плотогонам пристану,
К понизовым лихим рыбакам...
Проходя голубое поречье,
На песках с заревым пояском,
Я окрепну и духом, и речью
За трудом и за черным куском.
Повстречаясь с весенней грозою,
Я заслушаюсь и загляжусь,
Как скликаются вешние зои,
Как почиет под сумраком Русь...
И когда будут спать еще в хатах
И бродить по болотам туман,
Запою я о звездах мохнатых,
О пригоршне тяжелых семян...
Не ходи ж ты за мной, мое горе,
Не цвети ж ты на тропке, плакун,
Ой, волшебницы — ярые зори!..
Шум лесной — стоголосый баюн!..</text><name>Помолюсь заревому туману...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1852</date_from><text>Нет, Музы ласково поющей и прекрасной
Не помню над собой я песни сладкогласной!
В небесной красоте, неслышимо, как дух,
Слетая с высоты, младенческий мой слух
Она гармонии волшебной не учила,
В пеленках у меня свирели не забыла,
Среди забав моих и отроческих дум
Мечтой неясною не волновала ум
И не явилась вдруг восторженному взору
Подругой любящей в блаженную ту пору,
Когда томительно волнуют нашу кровь
Неразделимые и Муза и Любовь...
Но рано надо мной отяготели узы
Другой, неласковой и нелюбимой Музы,
Печальной спутницы печальных бедняков,
Рожденных для труда, страданья и оков,-
Той Музы плачущей, скорбящей и болящей,
Всечасно жаждущей, униженно просящей,
Которой золото - единственный кумир...
В усладу нового пришельца в божий мир,
В убогой хижине, пред дымною лучиной,
Согбенная трудом, убитая кручиной,
Она певала мне - и полон был тоской
И вечной жалобой напев ее простой.
Случалось, не стерпев томительного горя,
Вдруг плакала она, моим рыданьям вторя,
Или тревожила младенческий мой сон
Разгульной песнею... Но тот же скорбный стон
Еще пронзительней звучал в разгуле шумном.
Все слышалося в нем в смешении безумном:
Расчеты мелочной и грязной суеты
И юношеских лет прекрасные мечты,
Погибшая любовь, подавленные слезы,
Проклятья, жалобы, бессильные угрозы.
В порыве ярости, с неправдою людской
Безумная клялась начать упорный бой.
Предавшись дикому и мрачному веселью,
Играла бешено моею колыбелью,
Кричала: мщение! и буйным языком
На головы врагов звала господень гром!
В душе озлобленной, но любящей и нежной
Непрочен был порыв жестокости мятежной.
Слабея медленно, томительный недуг
Смирялся, утихал... и выкупалось вдруг
Все буйство дикое страстей и скорби лютой
Одной божественно-прекрасною минутой,
Когда страдалица, поникнув головой,
"Прощай врагам своим!" шептала надо мной...
Так вечно плачущей и непонятной девы
Лелеяли мой слух суровые напевы,
Покуда наконец обычной чередой
Я с нею не вступил в ожесточенный бой.
Но с детства прочного и кровного союза
Со мною разорвать не торопилась Муза:
Чрез бездны темные Насилия и Зла,
Труда и Голода она меня вела -
Почувствовать свои страданья научила
И свету возвестить о них благословила...</text><name>Муза (Нет, Музы ласково поющей...)</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1858</date_from><text>Осенней позднею порою
Люблю я царскосельский сад,
Когда он тихой полумглою
Как бы дремотою объят,
И белокрылые виденья,
На тусклом озера стекле,
В какой-то неге онеменья
Коснеют в этой полумгле...
И на порфирные ступени
Екатерининских дворцов
Ложатся сумрачные тени
Октябрьских ранних вечеров -
И сад темнеет, как дуброва,
И при звездах из тьмы ночной,
Как отблеск славного былого,
Выходит купол золотой...</text><name>Осенней позднею порою...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Консул добр: на арене кровавой
Третий день не кончаются игры,
И совсем обезумели тигры,
Дышут древнею злобой удавы.
А слоны, а медведи! Такими
Опьянелыми кровью бойцами,
Туром, бьющим повсюду рогами,
Любовались едва ли и в Риме.
И тогда лишь был отдан им пленный,
Весь израненный, вождь аламанов,
Заклинатель ветров и туманов
И убийца с глазами гиены.
Как хотели мы этого часа!
Ждали битвы, мы знали - он смелый.
Бейте, звери, горячее тело,
Рвите, звери, кровавое мясо!
Но, прижавшись к перилам дубовым,
Вдруг завыл он, спокойный и хмурый,
И согласным ответили ревом
И медведи, и волки, и туры.
Распластались покорно удавы,
И упали слоны на колени,
Ожидая его повелений,
Поднимали свой хобот кровавый.
Консул, консул и вечные боги,
Мы такого еще не видали!
Ведь голодные тигры лизали
Колдуну запыленные ноги.</text><name>Игры</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Сердце, это ли твой разгон!
Рыжий, выжженный Арагон.
Нет ни дерева, ни куста,
Только камень и духота.
Все отдать за один глоток!
Пуля - крохотный мотылек.
Надо выползти, добежать.
Как звала тебя в детстве мать?
Красный камень. Дым голубой.
Орудийный короткий бой.
Пулеметы. Потом тишина.
Здесь я встретил тебя, война.
Одурь полдня. Глубокий сон.
Край отчаянья, Арагон.</text><name>Сердце, это ли твой разгон!..</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1838</date_from><text>Смотри, как запад разгорелся
Вечерним заревом лучей,
Восток померкнувший оделся
Холодной, сизой чешуей!
В вражде ль они между собою?
Иль солнце не одно для них
И, неподвижною средою,
Деля, не съединяет их?</text><name>Смотри, как запад разгорелся...</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1856</date_from><text>Острою секирой ранена береза,
По коре сребристой покатились слезы;
Ты не плачь, береза, бедная, не сетуй!
Рана не смертельна, вылечится к лету,
Будешь красоваться, листьями убрана...
Лишь больное сердце не залечит раны!</text><name>Острою секирой ранена береза...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1911</date_from><text>Утренняя болтовня
Вы сегодня так красивы,
Что вы видели во сне?
— Берег, ивы
При луне.
А еще? К ночному склону
Не приходят, не любя.
— Дездемону
И себя.
Вы глядите так несмело:
Кто там был за купой ив?
— Был Отелло,
Он красив.
Был ли он вас двух достоин?
Был ли он как лунный свет?
— Да, он воин
И поэт.
О какой же пел он ныне
Неоткрытой красоте?
— О пустыне
И мечте.
И вы слушали влюбленно,
Нежной грусти не тая?
— Дездемона,
Но не я.</text><name>Сон (Вы сегодня так красивы...)</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1902</date_from><text>Satis vixi vel vitae vel gloriae.
C.J. Caesar
Довольно жил я - в меру ли
жизни, в меру ли славы.
К. Ю. Цезарь
Ты сердцу близко, Солнце вечернее,
Не славой нимба, краше полуденной,
Но тем, что коней огнегривых
К Ночи стремишь в неудержном беге.
"Помедли",- молит тучка багряная,
"Помедли",- долы молят червленые,
Мир, отягчен лучистым златом,
Боготворит твой покой победный.
И горы рдеют, как алтари твои;
И рдеет море влажными розами,
Сретая коней огнегривых:
Ты ж их стремишь в неудержном беге.
И мещешь в мир твой пламя венцов твоих,
И мещешь в мир твой пурпур одежд твоих:
Венец венцов тебе довлеет -
Счастия легкий венец: "Довольно.</text><name>Довольно!</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Фридрих Шиллер</author><date_from>1795</date_from><text>Тот тезис, в ком обрел предмет
Объем и содержанье,
Гвоздь, на который грешный свет
Повесил Зевс, от страшных бед
Спасая мирозданье,
Кто этот тезис назовет,
В том светлый дух, и гений тот,
Кто сможет точно взвесить,
Что двадцать пять - не десять.
От снега - холод, ночь - темна,
Без ног - не разгуляться,
Сияет на небе луна.
Едва ли логика нужна,
Чтоб в этом разобраться.
Но метафизик разъяснит,
Что тот не мерзнет, кто горит,
Что все глухое - глухо,
А все сухое - сухо.
Герой врагов разит мечом,
Гомер творит поэмы,
Кто честен - жив своим трудом,
И здесь, конечно, ни при чем
Логические схемы.
Но коль свершить ты что-то смог,
Тотчас Картезиус и Локк
Докажут без смущенья
Возможность совершенья.
За силой - право. Трусить брось -
Иль встанешь на колени.
Издревле эдак повелось
И скверно б иначе пришлось
На жизненной арене.
Но чем бы стал порядок тот,
Коль было б все наоборот,
Расскажет теоретик -
Истолкователь этик:
«Без человека человек
Благ не обрящет вечных.
Единством славен этот век.
Сотворены просторы рек
Из капель бесконечных!»
Чтоб нам не быть под стать волкам,
Герр Пуффендорф и Федер нам
Подносят, как лекарство:
«Сплотитесь в государство!»
Но их профессорская речь -
Увы!- не всем доступна.
И чтобы землю уберечь
И нас в несчастья не вовлечь,
Природа неотступно
Сама крепит взаимосвязь,
На мудрецов не положась.
И чтобы мир был молод,
Царят любовь и голод!
Пер. Л.Гинзбурга.</text><name>Мудрецы</name><date_to>1795</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1907</date_from><text>Листвой засыпаны ступени...
Луг потускнелый гладко скошен...
Бескрайним ветром в бездну вброшен,
День отлетел, как лист осенний.
Итак, лишь нитью, тонким стеблем,
Он к жизни был легко прицеплен!
В моей душе огонь затеплен,
Неугасим и неколеблем.
* Страдательный залог (лат.).</text><name>Passivum</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1930</date_from><text>Будет потомками петься
Формула
Наших
Времен:
Корень квадратный из сердца,
Помноженного
На миллион.
И цифры соединятся,
И пальцы
Вопьются в ладонь...
На что ни разделишь 13 —
Получится дробь...
И огонь!
Сказкой для внука, для сына
Ты станешь,
Канун Октября.
Пред нами встает годовщина,
Тринадцатой
Домной
Горя.
И ходом,
По-прежнему полным,
Жерлами
Жадно дыша,
«Аврора» проходит
По волнам,
Металлом горячим шурша.
И топок
Недремлющий ропот,
И стук
Миллионов сердец...
Товарищ!
Пред нами Европа
Встает, словно Зимний дворец.
И Запад встает удивленный —
Он счастлив,
Он выслушать рад
Размеренный марш
Обороны
И песню
Ударных бригад.
Споем же о нашей отваге,
О том,
Как, пройдя сквозь бои,
Тяжелую землю варягов
Взвалили на плечи свои.
О песне,
Что пела винтовка,
О пламенной песне огня,
И в лад нам
Споет забастовка,
Немецким
Металлом
Звеня.
И цифры соединятся,
И пальцы
Вопьются в ладонь...
На что ни разделишь 13
Получится дробь...
И огонь!..</text><name>Тринадцать</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1883</date_from><text>Мы при свечах болтали долго
О том, что мир порабощен
Кошмаром мелочного торга,
Что чудных снов не видит он.
О том, что тернием повита
Святая правда наших дней;
О том, что светлое разбито
Напором бешеных страстей.
Но на прощанье мы сказали
Друг другу: будет время, свет
Блеснет, пройдут года печали,
Борцов исполнится завет!
И весь растроганный мечтами,
Я тихо вышел на крыльцо.
Пахнул холодными волнами
Осенний ветер мне в лицо.
Дремала улица безгласно,
На небе не было огней,
Но было мне тепло и ясно:
Я солнце нес в душе своей!..</text><name>Мы при свечах болтали долго...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1833</date_from><text>Надо мною буря выла,
Гром по небу грохотал,
Слабый ум судьба страшила,
Холод в душу проникал.
Но не пал я от страданья,
Гордо выдержал удар,
Сохранил в душе желанья,
В теле - силу, в сердце - жар!
Что погибель! что спасенье!
Будь что будет - все равно!
На святое провиденье
Положился я давно!
В этой вере нет сомненья,
Ею жизнь моя полна!
Бесконечно в ней стремленье!..
В ней покой и тишина...
Не грози ж ты мне бедою,
Не зови, судьба, на бой:
Готов биться я с тобою,
Но не сладишь ты со мной!
У меня в душе есть сила,
У меня есть в сердце кровь,
Под крестом - моя могила;
На кресте - моя любовь!</text><name>Последняя борьба</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1900</date_from><text>Поэт в изгнаньи и в сомненьи
На перепутьи двух дорог.
Ночные гаснут впечатленья,
Восход и бледен и далек.
Всё нет в прошедшем указанья,
Чего желать, куда идти?
И он в сомненьи и в изгнаньи
Остановился на пути.
Но уж в очах горят надежды,
Едва доступные уму,
Что день проснется, вскроет вежды,
И даль привидится ему.</text><name>Поэт в изгнаньи и в сомненьи...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1908</date_from><text>Семья - ералаш, а знакомые - нытики,
Смешной карнавал мелюзги.
От службы, от дружбы, от прелой политики
Безмерно устали мозги.
Возьмешь ли книжку - муть и мразь:
Один кота хоронит,
Другой слюнит, разводит грязь
И сладострастно стонет...
Петр Великий, Петр Великий!
Ты один виновней всех:
Для чего на север дикий
Понесло тебя на грех?
Восемь месяцев зима, вместо фиников - морошка.
Холод, слизь, дожди и тьма - так и тянет из окошка
Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой...
Негодую, негодую... Что же дальше, боже мой?!
Каждый день по ложке керосина
Пьем отраву тусклых мелочей...
Под разврат бессмысленных речей
Человек тупеет, как скотина...
Есть парламент, нет? Бог весть,
Я не знаю. Черти знают.
Вот тоска - я знаю - есть,
И бессилье гнева есть...
Люди ноют, разлагаются, дичают,
А постылых дней не счесть.
Где наше - близкое, милое, кровное?
Где наше - свое, бесконечно любовное?
Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка...
Мой близкий! Вас не тянет из окошка
Об мостовую брякнуть шалой головой?
Ведь тянет, правда?</text><name>Желтый дом</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1828</date_from><text>Нужно ль вам истолкованье,
Что такое русский бог?
Вот его вам начертанье,
Сколько я заметить мог.
Бог метелей, бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций - тараканьих штабов,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог голодных, бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог грудей и ... отвислых,
Бог лаптей и пухлых ног,
Горьких лиц и сливок кислых,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог наливок, бог рассолов,
Душ, представленных в залог,
Бригадирш обоих полов,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог всех с анненской на шеях,
Бог дворовых без сапог,
Бог в санях при двух лакеях,
Вот он, вот он, русский бог.
К глупым полон благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог всего, что из границы,
Не к лицу, не под итог,
Бог по ужине горчицы,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог бродяжных иноземцев,
К нам зашедших за порог,
Бог в особенности немцев,
Вот он, вот он, русский бог.</text><name>Русский бог</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1923</date_from><text>Вновь затерян лебедем прибрежным
Парус рыбака вдали;
И безумней любим мы и нежим
Пыльные берега земли.
Беленький платочек - крылья чаек,
Уходящей гавани дымок.
И над бездной моря нас встречает
Вихрь иных, неведомых дорог.
Шторм - и без следа, на ветер, в клочья
И любовь земную и покой.
Где-то мать грустит - наш первый
кормчий
Над житейскою волной...
Суждено нам в пристани столетий
Кладь суровую перенесть,
Всем дорогам, всем векам ответить
Крепким и коротким - Есть!</text><name>Вновь затерян лебедем прибрежным...</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1824</date_from><text>Как много ты в немного дней
Прожить, прочувствовать успела!
В мятежном пламени страстей
Как страшно ты перегорела!
Раба томительной мечты!
В тоске душевной пустоты,
Чего еще душою хочешь?
Как Магдалина, плачешь ты,
И, как русалка, ты хохочешь!</text><name>Как много ты в немного дней...</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1958</date_from><text>Через улицу,
Через будни,
В нежных чувствах
Не сразу понятый,
Добрый хлеб
Под названьем «спутник»
Несу на руке приподнятой.
Скажут:
Хлеб — избитая тема.
Я иду и смеюсь над такими,
И несу домой каравай, как поэму,
Созданную сибиряками,
Земляками моими.
Этим румяным,
Этим горячим,
Пахнущим так заманчиво,
Этим хлебом труд мой оплачен.
Песня моя оплачена.
Но даже самую лучшую песню,
Самую звонкую и земную,
С сухарем в купоросной плесени,
Не стыдясь, зарифмую.
Хлеб несу!..
Поделюсь с женою,
Не скупясь на слова хвалебные.
И припомнится детство мое ржаное,
Юность моя бесхлебная.
С лебедою,
С трухою всякою
Ел «тошнотник» с корочкой тусклой.
А если встречалась булочка мягкая,
То она уже
Называлась французской.
Хлеб несу!..
Удивляются, вижу,
Даже только что евшие
С белого блюда.
Но стоило мне приподнять его
Чуть повыше,
И все увидели чудо.
Сразу пришло
Давно знакомое:
Поле и молодость
С днями непраздными.
Сладко запахло старой соломою,
Мятой-травой
И цветами разными.
И увиделось, как воочью:
И косьба,
И стогов метание,
И межа, бегущая к ночи,
И на меже
С любимой свидание.
Любовь и хлеб —
Извечные темы.
Славя хлеб, как любимой имя,
Несу домой, приподняв его,
Как поэму,
Созданную сибиряками,
Земляками моими.</text><name>Любовь и хлеб</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1832</date_from><text>Всё в ней гармония, всё диво,
Всё выше мира и страстей;
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей;
Она кругом себя взирает:
Ей нет соперниц, нет подруг;
Красавиц наших бледный круг
В ее сияньи исчезает.
Куда бы ты ни поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое б в сердце ни питал
Ты сокровенное мечтанье,-
Но встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты.</text><name>Красавица</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1823</date_from><text>Уже утомившийся день
Склонился в багряные воды,
Темнеют лазурные своды,
Прохладная стелется тень;
И ночь молчаливая мирно
Пошла по дороге эфирной,
И Геспер летит перед ней
С прекрасной звездою своей.
Сойди, о небесная, к нам
С волшебным твоим покрывалом,
С целебным забвенья фиалом,
Дай мира усталым сердцам.
Своим миротворным явленьем,
Своим усыпительным пеньем
Томимую душу тоской,
Как матерь дитя, успокой.</text><name>Ночь</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from></date_from><text>Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!
Вечно носились они над землёю, незримые оку.
Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!
Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,
Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных?
Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который,
В древнегерманской одежде, но в правде глубокой, вселенской,
С образом сходен предвечным своим от слова до слова.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1856</date_from><text>- Ну, пошел же, ради бога!
Небо, ельник и песок -
Невеселая дорога...
Эй! садись ко мне, дружок!
Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь...
Не стыдися! что за дело?
Это многих славный путь.
Вижу я в котомке книжку.
Так учиться ты идешь...
Знаю: батька на сынишку
Издержал последний грош.
Знаю: старая дьячиха
Отдала четвертачок,
Что проезжая купчиха
Подарила на чаек.
Или, может, ты дворовый
Из отпущенных?.. Ну, что ж!
Случай тоже уж не новый -
Не робей, не пропадешь!
Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик
.
Не без добрых душ на свете -
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете -
Сон свершится наяву!
Там уж поприще широко:
Знай работай да не трусь...
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!
Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа
Столько славных то и знай,-
Столько добрых, благородных,
Сильных любящей душой,
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!</text><name>Школьник</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Вот идет состав товарный.
Слышен окрик матерный.
Женщины - народ коварный,
Но очаровательный.</text><name>Вот идет состав товарный...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.</text><name>Вот и все. Смежили очи гении...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Я, перебрав весь год, не вижу
Того счастливого числа,
Когда всего верней и ближе
Со мной ты связана была.
Я помню зал для репетиций
И свет, зажженный, как на грех,
И шепот твой, что не годится
Так делать на виду у всех.
Твой звездный плащ из старой драмы
И хлыст наездницы в руках,
И твой побег со сцены прямо
Ко мне на легких каблуках.
Нет, не тогда. Так, может, летом,
Когда, на сутки отпуск взяв,
Я был у ног твоих с рассветом,
Машину за ночь доконав.
Какой была ты сонной-сонной,
Вскочив с кровати босиком,
К моей шинели пропыленной
Как прижималась ты лицом!
Как бились жилки голубые
На шее под моей рукой!
В то утро, может быть, впервые
Ты показалась мне женой.
И все же не тогда, я знаю,
Ты самой близкой мне была.
Теперь я вспомнил: ночь глухая,
Обледенелая скала...
Майор, проверив по карманам,
В тыл приказал бумаг не брать;
Когда придется, безымянным
Разведчик должен умирать.
Мы к полночи дошли и ждали,
По грудь зарытые в снегу.
Огни далекие бежали
На том, на русском, берегу...
Теперь я сознаюсь в обмане:
Готовясь умереть в бою,
Я все-таки с собой в кармане
Нес фотографию твою.
Она под северным сияньем
В ту ночь казалась голубой,
Казалось, вот сейчас мы встанем
И об руку пойдем с тобой.
Казалось, в том же платье белом,
Как в летний день снята была,
Ты по камням оледенелым
Со мной невидимо прошла.
За смелость не прося прощенья,
Клянусь, что, если доживу,
Ту ночь я ночью обрученья
С тобою вместе назову.</text><name>Я, перебрав весь год, не вижу...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1883</date_from><text>Учись у них - у дуба, у березы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.</text><name>Учись у них - у дуба, у березы...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1952</date_from><text>В. Соколову
Будил захвоенные дали
рев парохода поутру,
а мы на палубе стояли
и наблюдали Ангару.
Она летела озаренно,
и дно просвечивало в ней
сквозь толщу волн светло-зеленых
цветными пятнами камней.
Порою, если верить глазу,
могло казаться на пути,
что дна легко коснешься сразу,
лишь в воду руку опусти.
Пусть было здесь немало метров,
но так вода была ясна,
что оставалась неприметной
ее большая глубина.
Я знаю: есть порой опасность
в незамутненности волны,
ведь ручейков журчащих ясность
отнюдь не признак глубины.
Но и другое мне знакомо,
и я не ставлю ни во грош
бессмысленно глубокий омут,
где ни черта не разберешь.
И я хотел бы стать волною
реки, зарей пробитой вкось,
с неизмеримой глубиною
и каждым
камешком
насквозь!</text><name>Глубина</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1965</date_from><text>Заведи мне ладони за плечи,
обойми,
только губы дыхнут об мои,
только море за спинами плещет.
Наши спины, как лунные раковины,
что замкнулись за нами сейчас.
Мы заслушаемся, прислонясь.
Мы - как формула жизни двоякая.
На ветру мировых клоунад
заслоняем своими плечами
возникающее меж нами -
как ладонями пламя хранят.
Если правда, душа в каждой клеточке,
свои форточки отвори.
В моих порах стрижами заплещутся
души пойманные твои!
Все становится тайное явным.
Неужели под свистопад,
разомкнувши объятья, завянем -
как раковины не гудят?
А пока нажимай, заваруха,
на скорлупы упругие спин!
Это нас погружает друг в друга.
Спим.</text><name>Замерли</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>Горящей осени упорство!
Сжигая рощи за собой,
она ведет единоборство,
хотя проигрывает бой.
Идет бесшумный поединок,
но в нем схлестнулись не шутя
тугие нити паутинок
с тугими каплями дождя.
И ветер, в этой потасовке
с утра осинник всполошив,
швыряет листья, как листовки,-
сдавайся, мол, покуда жив.
И сдачи первая примета -
белесый иней на лугу.
Ах, птицы, ваша песня спета,
и я помочь вам не могу.. .
Таков пейзаж. И если даже
его озвучить вы могли б -
чего-то главного в пейзаже
недостает, и он погиб.
И все не то, все не годится -
и эта синь, и эта даль,
и даже птица, ибо птица -
второстепенная деталь.
Но, как бы радуясь заминке,
пока я с вами говорю,
проходит женщина в косынке
по золотому сентябрю.
Она высматривает грузди,
она выслушивает тишь,
и отраженья этой грусти
в ее глазах не разглядишь.
Она в бору, как в заселенном
во всю длину и глубину
прозрачном озере зеленом,
где тропка стелется по дну,
где, издалёка залетая,
лучи скользят наискосок
и, словно рыбка золотая,
летит березовый листок...
Опять по листьям застучало,
но так же медленна, тиха,
она идет,
и здесь начало
картины, музыки, стиха.
А предыдущая страница,
где разноцветье по лесам,-
затем, чтоб было с чем сравниться
ее губам,
ее глазам.</text><name>Пейзаж</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Блажен, кто под крылом своих домашних лар
Ведет спокойно век! Ему обильный дар
Прольют все боги: луг его заблещет; нивы
Церера озлатит; акации, оливы
Ветвями дом его обнимут; над прудом
Пирамидальные, стоящие венцом,
Густые тополи взойдут и засребрятся,
И лозы каждый год под осень отягчатся
Кистями сочными: их Вакх благословит...
Не грозен для него светильник эвменид:
Без страха будет ждать он ужасов эреба;
А здесь рука его на жертвенники неба
Повергнет не дрожа плоды, янтарный мед,
Их роз гирляндами и миртом обовьет...
Но я бы не желал сей жизни без волненья:
Мне тягостно ее размерное теченье.
Я втайне бы страдал и жаждал бы порой
И бури, и тревог, и воли дорогой,
Чтоб дух мой крепнуть мог в борении мятежном
И, крылья распустив, орлом широкобежным,
При общем ужасе, над льдами гор витать,
На бездну упадать и в небе утопать.</text><name>Раздумье</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Ей было двенадцать, тринадцать - ему.
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли: почему
Такая у них вражда?!
Он звал ее Бомбою и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его Сатаной,
Скелетом и Зубоскалом.
Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.
Ей было пятнадцать, шестнадцать - ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.
Он Бомбой ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.
Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится:- У, Сатана!
Как я тебя ненавижу!
А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
- Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!
И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
- Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги?!
Ей девятнадцать. Двадцать - ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.
Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.
Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась:- У, Сатана! -
И так же его презирала.
Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая...
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.
Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.
Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома:- Стой, Сатана!
Стой, тебе говорят!
Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!
Даже не спрашивай почему! -
Сердито шагнула ближе
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
- Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!</text><name>Сатана</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1905</date_from><text>Я плачу вновь. Осенний вечер.
И, может быть,- Печаль близка.
На сердце снова белый саван
Надела бледная рука.
Как тяжело, как больно, горько!
Опять пойдут навстречу дни...
Опять душа в бездонном мраке
Завидит красные огни.
И будет долго, долго слышен
Во мгле последний - скорбный плач.
Я жду, я жду. Ко мне во мраке
Идёт невидимый палач.</text><name>Вновь</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Учил Менделеев, что необходимо
Серьезней на Север взглянуть.
- Россия,- сказал он,- не знала б Цусимы,
Был если бы Северный путь!
Ученый не дожил... Его указанья,
Его предсказанья сбылись.
Упорны российских Колумбов дерзанья,
Седой океан, покорись!
На тысячу верст застилают дорогу
Громады дрейфующих льдов,
Но от Ленинграда до Владивостока
Идут караваны судов.
Зубами стучат ледяные громады
У северной самой земли:
От Владивостока и до Ленинграда
Идут каждый год корабли.
Отважные люди в полярных просторах
Зимуют под грохот пурги.
Таких крепостей нет на свете, которых
Боялись бы большевики!
Пускай наш седой океан необъятен,
Нам Север понятен: там нет "белых пятен"!</text><name>Седой океан</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1910</date_from><text>Пары сгущая в алый кокон,-
Как мудрый огненный паук,
Ткет солнце из цветных волокон
За шелковистым кругом круг.
И тяжким тяготеньем сбиты,
И в жидком смерче сгущены,
Всего живущего орбиты
И раскаленны и красны.
И ты, мой дух слепой и гордый,
Познай, как солнечная мгла,
Свой круг и бег алмазно-твердый
По грани зыбкого стекла.
Плавь гулко в огненном удушье
Металлов жидкие пары
И славь в стихийном равнодушье
Раздолье дикое игры!</text><name>Пары сгущая в алый кокон...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1858</date_from><text>(Из Гете)
Нет, только тот, кто знал
Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
И как я стражду.
Гляжу я вдаль... нет сил,
Тускнеет око...
Ах, кто меня любил
И знал - далеко!
Вся грудь горит... Кто знал
Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
И как я стражду.</text><name>Нет, только тот, кто знал...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1964</date_from><text>За годом год уносится навек,
Покоем веют старческие нравы,—
На смертном ложе гаснет человек
В лучах довольства полного и славы!
К тому и шел! Страстей своей души
Боялся он, как буйного похмелья.
— Мои дела ужасно хороши!—
Хвалился с видом гордого веселья.
Последний день уносится навек...
Он слезы льет, он требует участья,
Но поздно понял, важный человек,
Что создал в жизни
ложный облик счастья!
Значенье слез, которым поздно течь,
Не передать — близка его могила,
И тем острее мстительная речь,
Которою душа заговорила...
Когда над ним, угаснувшим навек,
Хвалы и скорби голос раздавался,—
«Он умирал, как жалкий человек!»—
Подумал я и вдруг заволновался:
Мы по одной дороге ходим все.—
Так думал я.— Одно у нас начало,
Один конец. Одной земной красе
В нас поклоненье свято прозвучало!
Зачем же кто-то, ловок и остер,—
Простите мне — как зверь в часы охоты,
Так устремлен в одни свои заботы,
Что он толкает братьев и сестер!
Пускай всю жизнь душа меня ведет!
— Чтоб нас вести, на то рассудок нужен!
— Чтоб мы не стали холодны как лед,
Живой душе пускай рассудок служит!
В душе огонь — и воля, и любовь!—
И жалок тот, кто гонит эти страсти,
Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,
В лучах довольства полного и власти!
— Как в трех соснах, блуждая и кружа,
Ты не сказал о разуме ни разу!
— Соединясь, рассудок и душа
Даруют нам светильник жизни — разум!
Когда-нибудь ужасной будет ночь,
И мне навстречу злобно и обидно
Такой буран засвищет, что невмочь,
Что станет свету белого не видно!
Но я пойду! Я знаю наперед,
Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,
Кто все пройдет, когда душа ведет,
И выше счастья в жизни не бывает!
Чтоб снова силы чуждые, дрожа,
Все полегли и долго не очнулись,
Чтоб в смертный час рассудок и душа,
Как в этот раз, друг другу улыбнулись...</text><name>Философские стихи</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>"Невозможно! Непостижимо!" -
Повторяю сто раз на дню.
Прикасаюсь к тебе, любимый,
Как к распятью, скорей к огню.
Нет, должно быть, мне это снится
(Я поверила в чудо зря),
Будто вспыхнули вдруг зарницы
В грустных сумерках декабря.</text><name>Невозможно! Непостижимо!...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1945</date_from><text>Как из камня высечены сталью,
От сапог до самых плеч в пыли,
Разметавшись молча на привале,
Спят солдаты посреди земли.
А от них налево и направо
Зарева полощутся во мгле,
Догорает грозная держава
В свежей ржави, в пепле и золе.
Батареи издали рокочут,
Утопают города в дыму,
Падают разорванные в клочья
Небеса нерусские во тьму.
Но спокойно за пять лет впервые
Спят солдаты посреди огней,
Потому что далеко Россия —
Даже дым не долетает к ней!</text><name>На привале</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1916</date_from><text>Не верьте, что бесы крылаты,-
У них, как у рыбы, пузырь,
Им любы глухие закаты
И моря полночная ширь.
Они за ладьею акулой,
Прожорливым спрутом, плывут;
Утесов подводные скулы -
Геенскому духу приют.
Есть бесы молчанья, улыбки,
Дверного засова, и сна...
В гробу и в младенческой зыбке
Бурлит огневая волна.
В кукушке и в песенке пряхи
Ныряют стада бесенят.
Старушьи, костлявые страхи -
Порука, что близится ад.
О, горы, на нас упадите,
Ущелья, окутайте нас!
На тле, на воловьем копыте
Начертан громовый рассказ.
За брашном, за нищенским кусом
Рогатые тени встают...
Кому же воскрылья с убрусом
Закатные ангелы ткут?</text><name>Не верьте, что бесы крылаты...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1941</date_from><text>Не туманами, что ткали Парки,
И не парами в зеленом парке,
Не длиной,— а он длиннее сплина,—
Не трезубцем моря властелина,—
Город тот мне горьким горем дорог,
По ночам я вижу черный город,
Горе там сосчитано на тонны,
В нежной сырости сирены стонут,
Падают дома, и день печален
Средь чужих уродливых развалин.
Но живые из щелей выходят,
Говорят, встречаясь, о погоде,
Убирают с тротуаров мусор,
Покупают зеркальце и бусы.
Ткут и ткут свои туманы Парки.
Зелены загадочные парки.
И еще длинней печали версты,
И людей еще темней упорство.</text><name>Лондон</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1889</date_from><text>Улыбки и слезы!.. И дождик и солнце!
И как хороша —
Как солнце сквозь этих сверкающих капель —
Твоя, освеженная горем, душа!</text><name></name><date_to>1889</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1829</date_from><text>По-над Доном сад цветет,
Во саду дорожка:
На нее б я все глядел,
Сидя, из окошка...
Там с кувшином за водой
Маша проходила,
Томный взор потупив свой,
Со мной говорила.
"Маша, Маша!- молвил я.-
Будь моей сестрою!
Я люблю... любим ли я,
Милая, тобою?"
Не забыть мне никогда,
Как она глядела!
Как с улыбкою любви
Весело краснела!
Не забыть мне, как она
Сладко отвечала,
Из кувшина, в забытьи,
Воду проливала...
Сплю и вижу все ее
Платье голубое,
Страстный взгляд, косы кольцо,
Лентой первитое.
Сладкий миг мой, возвратись!
С Доном я прощаюсь...
Ах, нигде уж, никогда
С ней не повстречаюсь!..</text><name>По-над Доном сад цветет...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from></date_from><text>Памяти 25 августа 1921
Как-то странно во мне преломилась
пустота неоплаканных дней.
Пусть Господня последняя милость
над могилой пребудет твоей!
Все, что было холодного, злого,
это не было ликом твоим.
Я держу тебе данное слово
и тебя вспоминаю иным.
Помню вечер в холодном Париже,
Новый Мост, утонувший во мгле...
Двое русских, мы сделались ближе,
вспоминая о Царском Селе.
В Петербург мы вернулись - на север.
Снова встреча. Торжественный зал.
Черепаховый бабушкин веер
ты, читая стихи мне, сломал.
После в "Башне" привычные встречи,
разговоры всегда о стихах,
неуступчивость вкрадчивой речи
и змеиная цепкость в словах.
Строгих метров мы чтили законы
и смеялись над вольным стихом,
Мы прилежно писали канцоны
и сонеты писали вдвоем.
Я ведь помню, как в первом сонете
ты нашел разрешающий ключ...
Расходились мы лишь на рассвете,
солнце вяло вставало меж туч.
Как любили мы город наш серый,
как гордились мы русским стихом...
Так не будем обычною мерой
измерять необычный излом.
Мне пустынная помнится дамба,
сколько раз, проезжая по ней,
восхищались мы гибкостью ямба
или тем, как напевен хорей.
Накануне мучительной драмы...
Трудно вспомнить... Был вечер... И вскачь
над канавкой из Пиковой Дамы
пролетел петербургский лихач.
Было сказано слово неверно...
Помню ясно сияние звезд...
Под копытами гулко и мерно
простучал Николаевский мост.
Разошлись... Не пришлось мне у гроба
помолиться о вечном пути,
но я верю - ни гордость, ни злоба
не мешали тебе отойти.
В землю темную брошены зерна,
в белых розах они расцветут...
Наклонившись над пропастью черной,
ты отвел человеческий суд.
И откроются очи для света!
В небесах он совсем голубой.
И звезда твоя - имя поэта
неотступно и верно с тобой.</text><name>Памяти Анатолия Гранта</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1875</date_from><text>В сне земном мы тени, тени...
Жизнь — игра теней,
Ряд далеких отражений
Вечно светлых дней.
Но сливаются уж тени,
Прежние черты
Прежних ярких сновидений
Не узнаешь ты.
Серый сумрак предрассветный
Землю всю одел;
Сердцем вещим уж приветный
Трепет овладел.
Голос вещий не обманет.
Верь, проходит тень,—
Не скорби же: скоро встанет
Новый вечный день.</text><name>В сне земном мы тени, тени...</name><date_to>1875</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1913</date_from><text>Мой пыльный пурпур был в лоскутьях,
Мой дух горел: я ждал вестей,
Я жил на людных перепутьях,
В толпе базарных площадей.
Я подходил к тому, кто плакал,
Кто ждал, как я... Поэт, оракул -
Я толковал чужие сны...
И в бледных бороздах ладоней
Читал о тайнах глубины
И муках длительных агоний.
Но не чужую, а свою
Судьбу искал я в снах бездомных
И жадно пил от токов темных,
Не причащаясь бытию.
И средь ладоней неисчетных
Не находил еще такой,
Узор которой в знаках четных
С моей бы совпадал рукой.</text><name>Мой пыльный пурпур был в лоскутьях...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1937</date_from><text>Как по улицам Киева-Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.
Не гадают цыганочки кралям,
Не играют в купеческом скрипки,
На Крещатике лошади пали,
Пахнут смертью господские Липки.
Уходили с последним трамваем
Прямо за город красноармейцы,
И шинель прокричала сырая:
"Мы вернемся еще - разумейте..."</text><name>Как по улицам Киева-Вия...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1891</date_from><text>Рабочий люд едва не весь
На нашей родине — без хлеба.
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь!»
Так он, голодный, молит небо.
О, братья! Хлеба — беднякам
В лихие дни нужды народной;
И хлеба умственного — нам,
Стоящим вне толпы голодной!
Утробной пищей сыты мы;
Но без духовного питанья
Ослабли тощие умы,
Бесплодны скудные познанья.
Хоть удается нам порой,
Пускаясь в хитрость и в обманы,
Прикрыть дешевой мишурой
Неблаговидные изъяны;
Хоть, искусившись в похвальбе,
Среди народов даже ныне
Мы поклоняемся себе,
Как между нечистью святыне,—
Но жизнь осветит темный путь
И правду горькую откроет,
Разоблачив когда-нибудь,
Чего гордыня наша стоит.
О, никогда и никому,
Кто льстит вам, братья, вы не верьте!
Без пищи умственной — уму
Грозит беда голодной смерти.
Всем хлеба! Хлеба — беднякам
В лихие дни нужды народной;
И хлеба умственного — нам,
Стоящим вне толпы голодной!</text><name>Всем хлеба!</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from>1950</date_from><text>И.Эренбургу
Лошади умеют плавать,
Но - не хорошо. Недалеко.
"Глория" - по-русски - значит "Слава",-
Это вам запомнится легко.
Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан стараясь превозмочь.
В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лощадей топталась день и ночь.
Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!
Счастья все ж они не принесли.
Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.
Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.
Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?
Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.
И сперва казалось - плавать просто,
Океан казался им рекой.
Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил
Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.
Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.
Вот и всё. А всё-таки мне жаль их -
Рыжих, не увидевших земли.</text><name>Лошади в океане</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Доколе
Любовь без лукавства
И в скрытости
Нашей
Без боли,
Мы словно у чаши,
Где яства
Без сытости,
Перца и соли...
Пока же для соли
И перца
Найдем мы и долю,
И меру,
И наша одежда
От моли
И в боли
Источится сердце,
Любовь же, попавши в неволю,
Утратит надежду
И веру...</text><name></name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1969</date_from><text>История! В каких туманах
Тебя опять заволокло?
В чьих мемуарах иль романах
Сквозь непромытое стекло
Ты искаженно проступила
И скрылась? И торчат из тьмы
Чертогов рухнувших стропила,
Где наши пращуры детьми
Играли в Кира иль в Тимура...
Нет! Этого не может быть!
Нельзя так немощно и хмуро
Свою обязанность забыть.
Прямей смотри в живые лица,
В сердца и действия людей.
Чтоб их весельем веселиться,
Искусством ПРАВДЫ овладей.
Ты и сама живая Правда.
Архив долой, раскопки прочь.
Ты не вчера, а только завтра.
Пляши и пой, плачь и пророчь!
Ты не Помпея, не Пальмира,
Не спекшаяся в лаве мышь.
На роковых распутьях мира
Ты в трубы грозные гремишь!</text><name>История! В каких туманах...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1897</date_from><text>(Посвящение книги о русских поэтах)
Все нити порваны, все отклики — молчанье.
Но скрытой радости в душе остался ключ,
И не погаснет в ней до вечного свиданья
Один таинственный и неизменный луч.
И я хочу, средь царства заблуждений,
Войти с лучом в горнило вещих снов,
Чтоб отблеском бессмертных озарений
Вновь увенчать умолкнувших певцов.
Отшедший друг! Твое благословенье
На этот путь заранее со мной.
Неуловимого я слышу приближенье,
И в сердце бьет невидимый прибой.</text><name>А. А. Фету</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1768</date_from><text>Страдай, прискорбный дух! Терзайся, грудь моя!
Несчастливее всех людей на свете я!
Я счастья пышного сыскать себе не льстился
И от рождения о нем не суетился;
Спокойствием души одним себе ласкал:
Не злата, не сребра, но муз одних искал.
Без провождения я к музам пробивался
И сквозь дремучий лес к Парнасу прорывался.
Преодолел я труд, увидел Геликон;
Как рай, моим очам вообразился он.
Эдемским звал его я светлым вертоградом,
А днесь тебя зову, Парнас, я мрачным адом;
Ты мука фурий мне, не муз ты мне игра.
О бедоносная, противная гора,
Подпора моея немилосердой части,
Источник и вина всея моей напасти,
Плачевный вид очам и сердцу моему,
Нанесший горести бесчисленны ему!
Несчастен был тот день, несчастнейша минута,
Когда по строгости и гневу рока люта,
Польстив утехою и славою себе,
Ногою в первый раз коснулся я тебе.
Крылатый мне там конь был несколько упорен,
Но после стал Пегас обуздан и покорен.
Эрата перва мне воспламенила кровь,
Я пел заразы глаз и нежную любовь;
Прелестны взоры мне сей пламень умножали,
Мой взор ко взорам сим, стихи ко мне бежали.
Стал пети я потом потоки, берега,
Стада и пастухов, и чистые луга.
Ко Мельпомене я впоследок обратился
И, взяв у ней кинжал, к теятру я пустился.
И, музу лучшую, к несчастью, полюбя,
Я сей, увы! я сей кинжал вонжу в себя,
И окончаю жизнь я прежнею забавой,
Довольствуясь одной предбудущею славой,
Которой слышати не буду никогда.
Прожив на свете век, я сетую всегда,
Когда лишился я прекрасной Мельпомены
И стихотворства стал искати перемены,
Де-Лафонтен, Эсоп в уме мне были вид.
Простите вы, Расин, Софокл и Еврипид;
Пускай, Расин, твоя Монима жалко стонет,
Уж нежная любовь ея меня не тронет.
Орестова сестра пусть варвара клянет,
Движения, Софокл, во мне нимало нет.
С супругом, плача, пусть прощается Альцеста,
Не сыщешь, Еврипид, в моем ты сердце места,
Аристофан и Плавт, Терентий, Молиер,
Любимцы Талии и комиков пример,
Едва увидели меня в парнасском цвете,
Но всё уж для меня кончается на свете.
Не буду драм писать, не буду притчей плесть,
И на Парнасе мне противно всё, что есть.
Не буду я писать! Но - о несчастна доля!
Во предприятии моя ли этом воля?
Против хотения мя музы привлекут,
И мне решение другое изрекут.
Хочу оставить муз и с музами прощаюсь,
Прощуся с музами и к музам возвращаюсь:
Любовницею так любовник раздражен,
Который многи дни был ею заражен,
Который покидать навек ее печется
И в самый оный час всем сердцем к ней влечется.
Превредоносна мне, о музы, ваша власть!
О бесполезная и пагубная страсть,
Которая стихи писать меня учила!
Спокойство от меня ты вечно отлучила,
Но пусть мои стихи презренье мне несут,
И музы кровь мою, как фурии, сосут,
Пускай похвалятся надуты оды громки,
А мне хвалу сплетет Европа и потомки.</text><name>Страдай, прискорбный дух!..</name><date_to>1768</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Три паренька по переулку,
Играя будто бы в футбол,
Туда-сюда гоняли булку
И забивали ею гол.
Шел мимо незнакомый дядя,
Остановился и вздохнул
И, на ребят почти не глядя,
К той булке руку протянул.
Потом, насупившись сердито,
Он долго пыль с нее сдувал
И вдруг спокойно и открыто
При всех ее поцеловал.
- Вы кто такой?- спросили дети,
Забыв на время про футбол.
- Я пекарь!- человек ответил
И с булкой медленно ушел.
И это слово пахло хлебом
И той особой теплотой,
Которой налиты под небом
Моря пшеницы золотой.</text><name>Булка</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>К. Р.</author><date_from>1883</date_from><text>Я баловень судьбы... Уж с колыбели
Богатство, почести, высокий сан
К возвышенной меня манили цели,-
Рождением к величью я призван.
Но что мне роскошь, злато, власть и сила?
Не та же ль беспристрастная могила
Поглотит весь мишурный этот блеск,
И все, что здесь лишь внешностью нам льстило,
Исчезнет, как волны мгновенный всплеск?
Есть дар иной, божественный, бесценный,
Он в жизни для меня всего святей,
И ни одно сокровище вселенной
Не заменит его душе моей:
То песнь моя!.. Пускай прольются звуки
Моих стихов в сердца толпы людской,
Пусть скорбного они врачуют муки
И радуют счастливого душой!
Когда же звуки песни вдохновенной
Достигнут человеческих сердец,
Тогда я смело славы заслуженной
Приму неувядаемый венец.
Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь,
Но тем, что песни русские, родные
Я буду петь немолчно до конца
И что во славу матушки России
Священный подвиг совершу певца.</text><name>Я баловень судьбы...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1898</date_from><text>Да, трудно избежать для множества людей
Влиянья творчеством отмеченных идей,
Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких,
Обломовых! Гнетут!.. Не тот же ль гнет цепей,
Но только умственных, совсем не тяжких, братских...
Художник выкроил из жизни силуэт;
Он, собственно, ничто, его в природе нет!
Но слабый человек, без долгих размышлений,
Берет готовыми итоги чуждых мнений,
А мнениям своим нет места прорасти,-
Как паутиною все затканы пути
Простых, не ломаных, здоровых заключений,
И над умом его - что день, то гуще тьма
Созданий мощного, не своего ума...</text><name>Да, трудно избежать для множества людей...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1943</date_from><text>Полянка зимняя бела,
В лесу — бурана вой.
Ночная вьюга замела
Окопчик под Москвой.
На черных сучьях белый снег
Причудлив и космат.
Ничком лежат пять человек —
Советских пять солдат.
Лежат. Им вьюга дует в лоб,
Их жжет мороз. И вот —
На их заснеженный окоп
Фашистский танк ползет.
Ползет — и что-то жабье в нем.
Он сквозь завал пролез
И прет, губительным огнем
Прочесывая лес.
«Даешь!» — сказал сержант. «Даешь!»—
Ответила братва.
За ними, как железный еж,
Щетинилась Москва.
А черный танк все лез и лез,
Утаптывая снег.
Тогда ему наперерез
Поднялся человек.
Он был приземист, белокур,
Курнос и синеок.
Холодный глаз его прищур
Был зорок и жесток.
Он шел к машине головной
И помнил, что лежат
В котомке за его спиной
Пять разрывных гранат.
Он массой тела своего
Ей путь загородил.
Так на медведя дед его
С рогатиной ходил.
И танк, паля из всех стволов,
Попятился, как зверь.
Боец к нему, как зверолов,
По насту полз теперь.
Он прятался от пуль за жердь,
За кочку, за хвою,
Но отступающую смерть
Преследовал свою!
И черный танк, взрывая снег,
Пустился наутек,
А коренастый человек
Под гусеницу лег.
И, все собою заслоня,
Величиной в сосну,
Не человек, а столб огня
Поднялся в вышину!
Сверкнул — и через миг померк
Тот огненный кинжал...
Как злая жаба, брюхом вверх,
Разбитый танк лежал.</text><name>Полянка зимняя бела...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Звезда средь звезд горит и мечется.
Но эта весть — метеорит —
О том, что возраст человечества —
Великолепнейший зенит.
О, колыбель святая, Индия,
Младенца стариковский лик,
И первый тиск большого имени
На глиняной груди земли.
Уж отрок мчится на ристалище,
Срывая плеск и дев и флейт.
Уж нежный юноша печалится.
Лобзая неба павший шлейф.
Но вот он — час великой зрелости!
И, раскаленное бедой,
Земное сердце загорелося
Еще не виданной звездой.
И то, во что мы только верили,
Из косной толщи проросло —
Золотолиственное дерево,
Непогрешимое Число.
Полуденное человечество!
Любовь — высокий поводырь!
И в синеве небесных глетчеров
Блеск еретической звезды!</text><name>Звезда средь звезд горит и мечется...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Следов твоих ног на тропинке таежной
Ветрам я не дам замести.
Песок сохранит отпечаток ничтожный
Живым на моем пути.
Когда-нибудь легкую вспомню походку,
Больную улыбку твою.
И память свою похвалю за находку
В давно позабытом краю...</text><name>Следов твоих ног на тропинке таежной...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1819</date_from><text>Товарищ радостей младых,
Которые для нас безвременно увяли,
Я свиделся с тобой! В объятиях твоих
Мне дни минувшие, как смутный сон, предстали!
О милый! я с тобой когда-то счастлив был!
Где время прежнее, где прежние мечтанья?
И живость детских чувств и сладость упованья?
Всё хладный опыт истребил.
Узнал ли друга ты? Болезни и печали
Его состарили во цвете юных лет;
Уж много слабостей, тебе знакомых, нет,
Уж многие мечты ему чужими стали!
Рассудок тверже и верней,
Поступки, разговор скромнее;
Он осторожней стал, быть может, стал умнее,
Но, верно, счастием теперь стократ бедней.
Не подражай ему! Иди своей тропою!
Живи для радости, для дружбы, для любви!
Цветок нашел - скорей сорви!
Цветы прелестны лишь весною!
Когда рассеянно, с унынием внимать
Я буду снам твоим о будущем, о счастье,
Когда в мечтах твоих не буду принимать,
Как прежде, пылкое, сердечное участье,
Не сетуй на меня, о друге пожалей:
Всё можно возвратить - мечтанья невозвратны!
Так! были некогда и мне они приятны,
Но быстро скрылись от очей!
Я легковерен был: надежда, наслажденье
Меня с улыбкою манили в темну даль,
Я встретить радость мнил - нашел одну печаль,
И сердцу милое исчезло заблужденье.
Но для чего грустить? Мой друг еще со мной!
Я не всего лишен судьбой ожесточенной!
О дружба нежная! останься неизменной!
Пусть будет прочее мечтой!</text><name>К Креницыну (Товарищ радостей младых...)</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1966</date_from><text>К. Шульженко
А снег повалится, повалится...
и я прочту в его канве,
что моя молодость повадится
опять заглядывать ко мне.
И поведет куда-то за руку,
на чьи-то тени и шаги,
и вовлечет в старинный заговор
огней, деревьев и пурги.
И мне покажется, покажется
по Сретенкам и Моховым,
что молод не был я пока еще,
а только буду молодым.
И ночь завертится, завертится
и, как в воронку, втянет в грех,
и моя молодость завесится
со мною снегом ото всех.
Но, сразу ставшая накрашенной
при беспристрастном свете дня,
цыганкой, мною наигравшейся,
оставит молодость меня.
Начну я жизнь переиначивать,
свою наивность застыжу
и сам себя, как пса бродячего,
на цепь угрюмо посажу.
Но снег повалится, повалится,
закружит все веретеном,
и моя молодость появится
опять цыганкой под окном.
А снег повалится, повалится,
и цепи я перегрызу,
и жизнь, как снежный ком, покатится
к сапожкам чьим-то там, внизу.</text><name>А снег повалится, повалится...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1883</date_from><text>Принцессе Елисавете Саксен-Альтенбургской
Взошла луна... Полуночь просияла,
И средь немой, волшебной тишины
Песнь соловья так сладко зазвучала,
С лазоревой пролившись вышины.
Ты полюбила,- я любим тобою,
Возможно мне, о друг, тебя любить!
И ныне песнью я зальюсь такою,
Какую ты могла лишь вдохновить.</text><name>Взошла луна... Полуночь просияла...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from></date_from><text>(Из "Неизвестного романа")
Нет, не тогда бываю я счастлива,
Когда наряд, и ленты, и цветы
Блестят на мне, и свежестью красивой
Зажгут в тебе влюбленные мечты.
И не тогда, как об руку с тобою,
Увлечена разгулом молодым,
Припав к тебе вскруженной головою,-
Мы проскользнуть сквозь вальса вихрь спешим.
И не тогда, как оба мы беспечны,
Когда наш смех, наш длинный разговор
Оживлены веселостью сердечной,
И радостно горит наш светлый взор.
Счастлива я, когда рукою нежной
Я обовьюсь вкруг головы твоей,
И ты ко мне прислонишься небрежно,
И мы молчим, не разводя очей...
Счастлива я, когда любви высокой
Святую скорбь вдвоем почуем мы,
И думаем о вечности далекой,
И ждем ее, взамен житейской тьмы!..
Счастлива я наедине с тобою,
Когда забудем мы весь мир земной,-
Хранимые свободной тишиною
И заняты, ты мной, а я тобой!..
Счастлива я в часы благоговенья,
Когда, полна блаженства моего,
Я о тебе молюся провиденью
И за тебя благодарю его!</text><name>Тебе одному</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1844</date_from><text>С.Г.П[олянской]
В альбомы пишут все обыкновенно
Для памяти. Чего забыть нельзя?
Все более иль менее забвенно.
Писать в альбомы ненавижу я,
Но вам пишу и даже — откровенно.
Не знаю я — вы поняли ль меня?
А я, хоть вас еще недавно знаю,
Поверьте мне, вас очень понимаю.
Мне говорили многое о вас,
Я слушал все внимательно-покорен:
Народа глас, известно, божий глас!
Но слишком любопытен был и вздорен,
И несогласен этот весь рассказ,
Притом же белый свет всегда так черен:
Я захотел поближе посмотреть,
О чем так стоит спорить и шуметь.
Я познакомился — вы были мне соседка.
Я захотел понять вас, но труды
Мои все пропадали, хоть нередко
Я нападал на свежие следы.
Сначала думал я, что вы кокетка,
Потом, что вы — уж чересчур горды;
Теперь узнал: вы заняты собою,
Но девушка с рассудком и душою.
И нравитесь вы мне, но не за то,
Что вы любезны, хороши собою:
Меня не привлечет к себе никто
Уменьем говорить и красотою,
Хорошенькое личико — ничто,
Когда нет искры чувства за душою,
А женский ум — простите ль вы меня?—
Почти всегда — пустая болтовня.
Но вы мне нравитесь, как исключенье
Из женщин, именно за то, что вы
Умели обуздать в себе стремленье
И пылкость чувств работой головы,
За то, что есть и в вас пренебреженье
К понятьям света, говору молвы,
Что вам доступны таинства искусства,
Понятен голос истины и чувства.
За это я люблю вас и всегда
Любить и помнить буду вас за это.
Кто знает? может быть — пройдут года,—
Вас отравит собой дыханье света,
И много вы изменитесь тогда,
И все, чем ваша грудь была согрета,
Придется вам покинуть и забыть;
Но я сказал, что буду вас любить...
Любить за прежнее былое... много
Я вам обязан... несколько минут
Идем мы вместе жизненной дорогой,
Но с вами версты поскорей бегут.
Я не считаю их: ведь, слава богу,
Куда-нибудь они да приведут,
И все равно мне — долже иль скорее...
А все-таки мне с вами веселее!
Другая б приняла слова мои
За чистое любовное признанье,
Но вам не нужно объяснять любви,
Но с вами мне не нужно оправданье.
Попутчики пока мы на пути,
И разойдемся; лишь воспоминанье
Останется о том, кто шел со мной
Тогда-то вот дорогою одной.
И то навряд: свое возьмет забвенье.
Забудете меня вы... Впрочем, я
И не прошу вас — сделать одолженье
И вспомнить обо мне: ведь вам нельзя
Мне уделить хотя одно мгновенье...
Мне одному?.. Вы поняли меня?
Конечно, да: вы сами прихотливы
И сами, как и я, самолюбивы...</text><name>Октавы</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Я скажу: "Милая..."
Я скажу: "Милая!.."
Я скажу: "Милая!!"
Раз скажу "милая" -
Губы раскроются,
Два скажу "милая" -
Сердце раскроется,
Три скажу "милая" -
Душа распахнется.
Милая - сильное слово,
Милая - очень сильное слово,
Но слово "люблю" - сильней.
Шепну ей: "Люблю..." -
Сердце заколотится.
Скажу ей: "Люблю!.." -
Голова закружится.
Спою ей: "Люблю!!" -
Слезы выступят.
"Земля" - доброе слово,
Но оно для любви.
"Весна" - теплое слово,
Но оно для любви.
"Звезда" - дивное слово...
И оно для любви.
Все для любви:
И земля,
И весна,
И звезды.
Весь год
Трудилась вселенная,
Весь год хороводила,
Чтобы пришло
Великое противостояние
Наших сердец.</text><name>Восточный мотив</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1964</date_from><text>По обе стороны стола —
Сидим вдвоем,
И тенью боль моя легла
На лбу твоем.
Как ни таись, как ни таи —
Вдвоем всегда,
И на плечи легла мои
Твоя беда.</text><name>По обе стороны стола...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1901</date_from><text>Окрест - дорог извилистая сеть.
Молчание - ответ взывающим.
О, долго ль будешь в небе ты висеть
Мечом, бессильно угрожающим?
Была пора,- с небес грозил дракон,
Он видел вдаль, и стрелы были живы.
Когда же он покинет небосклон,
Всходили вестники, земле не лживы.
Обвеяны познанием кудес,
Являлись людям звери мудрые.
За зельями врачующими в лес
Ходили ведьмы среброкудрые.
Но все обман,- дракона в небе нет,
И ведьмы так же, как и мы, бессильны.
Земных судеб чужды пути планет,
Пути земные медленны и пыльны.
Страшна дорог извилистая сеть,
Молчание - ответ взывающим.
О, долго ль с неба будешь ты висеть
Мечом, бессильно угрожающим?</text><name>Окрест - дорог извилистая сеть...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1826</date_from><text>Не сокрушайся, мой пророк!
На все есть час, на все есть срок;
Пускай, кичась, растет порок:
Будь зло добру в святой урок!..
Но не грусти! Твой господин
Здесь не совсем еще один:
Не все пошли к Ваалу в сети!
Есть тайные у бога дети,
Есть тайный фимиам сердец,
Который обонять мне сладко!..
Они бегут ко мне украдкой,
И я являюсь втайне к ним;
И их лелею, просветляю
Высоким, истинным, святым!</text><name>Бог - Илие</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Мы первый мирный Женский день встречали
Без смерти, без пожаров, без пальбы...
Ох, мне б теперь тогдашние печали —
Стеснялась я окопной худобы!
Завидовала девицам дебелым —
В те дни худышки не были модны.
Три байковые кофточки надела,
Под юбку — стеганые ватные штаны.
Заправила их в катанки со смехом.
Была собою донельзя горда,
Уверена, что пользуюсь успехом
Из-за своих «параметров» тогда.
Беспечно в рваных валенках порхала
Привычно, как волчонок голодна...
Где эта дурочка — «царица бала»?
С кем кружится, нелепая, она?..</text><name>Царица бала</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>Знаю я сладких четыре отрады.
Первая - радость в сознании жить.
Птицы, и тучи, и призраки - рады,
Рады на миг и для вечности быть.
Радость вторая - в огнях лучезарна!
Строфы поэзии - смысл бытия.
Тютчева песни и думы Верхарна,
Вас, поклоняясь, приветствую я.
Третий восторг - то восторг быть любимым,
Ведать бессменно, что ты не один.
Связаны, скованы словом незримым,
Двое летим мы над страхом глубин.
Радость последняя - радость предчувствий,
Знать, что за смертью есть мир бытия.
Сны совершенства! в мечтах и в искусстве
Вас, поклоняясь, приветствую я!</text><name>Отрады</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1914</date_from><text>Сердитый взор бесцветных глаз.
Их гордый вызов, их презренье.
Всех линий — таянье и пенье.
Так я Вас встретил в первый раз.
В партере — ночь. Нельзя дышать.
Нагрудник черный близко, близко...
И бледное лицо... и прядь
Волос, спадающая низко...
О, не впервые странных встреч
Я испытал немую жуткость!
Но этих нервных рук и плеч
Почти пугающая чуткость...
В движеньях гордой головы
Прямые признаки досады...
(Так на людей из-за ограды
Угрюмо взглядывают львы).
А там, под круглой лампой, там
Уже замолкла сегидилья,
И злость, и ревность, что не к Вам
Идет влюбленный Эскамильо,
Не Вы возьметесь за тесьму,
Чтобы убавить свет ненужный,
И не блеснет уж ряд жемчужный
Зубов — несчастному тому...
О, не глядеть, молчать — нет мочи,
Сказать — не надо и нельзя...
И Вы уже (звездой средь ночи),
Скользящей поступью скользя,
Идете — в поступи истома,
И песня Ваших нежных плеч
Уже до ужаса знакома,
И сердцу суждено беречь,
Как память об иной отчизне,—
Ваш образ, дорогой навек...
А там: Уйдем, уйдем от жизни,
Уйдем от грустной этой жизни!
Кричит погибший человек...
И март наносит мокрый снег.</text><name>Сердитый взор бесцветных глаз...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1830</date_from><text>Люблю сей божий гнев! Люблю сие незримо
Во всем разлитое, таинственное Зло -
В цветах, в источнике прозрачном, как стекло,
И в радужных лучах, и в самом небе Рима!
Всё та ж высокая, безоблачная твердь,
Всё так же грудь твоя легко и сладко дышит,
Всё тот же теплый ветр верхи дерев колышет,
Всё тот же запах роз... и это всё есть Смерть!..
Как ведать, может быть, и есть в природе звуки,
Благоухания, цветы и голоса -
Предвестники для нас последнего часа
И усладители последней нашей муки,-
И ими-то Судеб посланник роковой,
Когда сынов Земли из жизни вызывает,
Как тканью легкою, свой образ прикрывает...
Да утаит от них приход ужасный свой!..
* Зараженный воздух (ит.).- Ред.</text><name>Mala aria</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from></date_from><text>Это есть Это.
То есть То.
Все либо то, либо не то.
Что не то и не это, то не это и не то.
Что то и это, то и себе Само.
Что себе Само, то может быть то,
да не это, либо это, да не то.
Это ушло в то, а то ушло в это.
Мы говорим: Бог дунул.
Это ушло в это, а то ушло в то,
и нам неоткуда выйти и некуда прийти.
Это ушло в это. Мы спросили: где?
Нам пропели: тут.
Это вышло из Тут. Что это? Это То.
Это есть то.
То есть это.
Тут есть это и то.
Тут ушло в это, это ушло в то,
а то ушло в тут.
Мы смотрели, но не видели.
А там стояли это и то.
Там не тут.
Там то.
Тут это.
Но теперь там и это и то.
Но теперь и тут это и то.
Мы тоскуем и думаем и томимся.
Где же теперь?
Теперь тут, а теперь там, а теперь тут,
а теперь тут и там.
Это быть то.
Тут быть там.
Это то тут там быть. Я. Мы. Бог.</text><name>Нетеперь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1939</date_from><text>Вы, артисты, устраивающие свои театры
В больших домах, под искусственными светочами,
Перед молчащей толпой,— ищите время от времени
Тот театр, который разыгрывается на улице.
Повседневный, тысячеликий и ничем не прославленный,
Но зато столь жизненный, земной театр, корни которого
Уходят в совместную жизнь людей,
В жизнь улицы.
Здесь ваша соседка изображает домохозяина, ярко
показывает она,
Имитируя поток его красноречия,
Как он пытается замять разговор
Об испорченном водопроводе. В скверах
Молодые люди имитируют хихикающих девушек,
Как те по вечерам отстраняются, защищаются и при этом
Ловко показывают грудь. А тот вот пьяный
Показывает проповедующего священника, отсылающего неимущих
На щедрые эдемские луга. Как полезен
Такой театр, как он серьезен и весел
И какого достоинства исполнен! Он не похож на попугая
или обезьяну:
Те подражают лишь из стремления к подражанию, равнодушные
К тому, чему они подражают, лишь затем, чтобы показать,
Что они прекрасно умеют подражать, но
Безо всякой цели. И вы,
Великие художники, умелые подражатели, вы не должны
Уподобляться им! Не удаляйтесь,
Хотя бы ваше искусство непрерывно совершенствовалось,
слишком далеко
От того повседневного театра,
Который разыгрывается на улице.
Взгляните на этого человека на перекрестке! Он
демонстрирует, как
Произошел несчастный случай. Он как раз
Передает водителя на суд толпы. Как тот
Сидел за рулем, а вот теперь
Изображает он пострадавшего, по-видимому,
Пожилого человека. О них обоих
Он рассказывает лишь такие подробности,
Которые помогают нам понять, как произошло несчастье,
и, однако,
Этого довольно, чтобы они предстали перед вами. Обоих
Он показывает вовсе не так, чтобы создалось впечатление: они-де
Не могли избежать несчастья. Несчастный случай
Становится таким понятным и все же непостижимым, так как оба
Могли ведь передвигаться и совершенно иначе, дабы несчастья
Не произошло. Тут нет места суеверию:
Очевидец не подчиняет смертных
Власти созвездий, под которыми они рождены,
А только власти их ошибок.
Обратите внимание также
На его серьезность и на тщательность его имитации. Он сознает,
Что от его точности зависит многое: избежит ли невинный
Кары и будет ли вознагражден
Пострадавший. Посмотрите,
Как он теперь повторяет то, что он уже однажды
проделал. Колеблясь,
Хорошо ли он подражает, запинаясь
И предлагая другому очевидцу рассказать о тех
Или иных подробностях. Взирайте на него
С благоговением!
И с изумлением
Заметьте еще одно: что этот подражатель
Никогда не растворяется в подражаемом. Он никогда
Не преображается окончательно в того, кому он
подражает. Всегда
Он остается демонстратором, а не воплощением. Воплощаемый
Не слился с ним,— он подражатель,
Не разделяет ни его чувств,
Ни его воззрений. Он знает о нем
Лишь немногое. В его имитации
Не возникает нечто третье, из него и того, другого,
Как бы состоящее из них обоих,— нечто третье, в котором
Билось бы единое сердце и
Мыслил бы единый мозг. Сохраняя при себе все свои чувства,
Стоит перед вами изображающий и демонстрирует вам
Чуждого ему человека.
Таинственное превращение,
Совершающееся в ваших театрах якобы само собой
Между уборной и сценой: актер
Оставляет уборную, король
Вступает на подмостки, то чудо,
Посмеивающимися над которым с пивными'бутылками в руках
Мне столько раз случалось видеть рабочих сцены,— это чудо
Здесь не происходит.
Наш очевидец на перекрестке
Вовсе не лунатик, которого нельзя окликнуть. Он не
Верховный жрец в момент богослужения. В любую минуту
Вы можете прервать его: он ответит вам
Преспокойно и продолжит,
Побеседовав с вами, свой спектакль.
Не говорите, однако: этот человек
Не артист. Воздвигая такое средостение
Между собой и остальным миром, вы только
Отделяете себя от мира. Если вы не называете
Этого человека артистом, то он вправе не назвать
Вас людьми, а это было бы куда худшим упреком.
Скажите лучше:
Он артист, ибо он человек. Мы
Сможем сделать то, что он делает, совершенней и
Снискать за это уважение, но то, что мы делаем,
Есть нечто всеобщее и человеческое, ежечасно
Происходящее в уличной сутолоке, почти столь же
Необходимое и приятное человеку, как пища и воздух!
Ваше театральное искусство
Приведет вас назад, в область практического.
Утверждайте, что наши маски
Не являются ничем особенным, это просто маски.
Вот продавец кашне
Напяливает жесткую круглую шляпу покорителя сердец,
Хватает тросточку, наклеивает
Усики и делает за своей лавчонкой
Несколько кокетливых шажков, показывая
Замечательное преображение, которое,
Не без помощи кашне, усиков и шляп,
Оказывает волшебное воздействие на женщин. Вы скажете,
что и наши стихи
Тоже не новость: газетчики
Выкрикивают сообщения, ритмизуя их, тем самым
Усиливая их действие и облегчая себе многократное
Их повторение! Мы
Произносим чужой текст, но влюбленные
И продавцы тоже заучивают наизусть чужие тексты, и как часто
Цитируете вы изречения! Таким образом,
Маска, стих и цитата оказываются обычными явлениями,
необычными же:
Великая Маска, красиво произнесенный стих
И разумное цитирование.
Но чтобы не было никаких недоразумений между нами,
Поймите: даже когда вы усовершенствуете
То, что проделывает этот человек на перекрестке, вы
сделаете меньше,
Чем он, если вы
Сделаете ваш театр менее осмысленным, менее обуслов-
ленным событиями,
Менее вторгающимся в жизнь зрителей и
Менее полезным.
Перевод А.Голембы</text><name>О повседневном театре</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Быть совершенно понятным
Совершенно открытым настежь
Чтобы все видели чудовищ
Совершенно лишенных рук
Полных розовых нежных пятен
Диких звезд и цветочных лужаек
Невидимых колоколов
Водопадов
И медленных верных рассветов
Над необитаемыми островами
Чтобы все разделили счастье
Баснословный увидели город
Где отшельник нагой живет
Он прикован цепью к вселенной
Он читает черную книгу
Где написано как вернуться
В баснословный древний покой</text><name>Быть совершенно понятным...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1845</date_from><text>Я помню вас! Вы неизменно
Блестите в памяти моей —
Звезда тех милых, светлых дней,
Когда гуляка вдохновенный,
И полный свежих чувств и сил,
Я в мир прохлады деревенской,
Весь свой разгул души студентской
В ваш дом и сад переносил;
Когда прекрасно, достохвально,
Вы угощали нас, двоих
Певцов,— и был один из них
Сам Пушкин (в оны дни опальный
Пророк свободы), а другой...
Другой был я, его послушник,
Его избранник и подружник,
И собутыльник молодой.
Как хорошо тогда мы жили!
Какой огонь нам в душу лили
Стаканы жженки ромовой!
Ее вы сами сочиняли:
Сладка была она, хмельна,
Ее вы сами разливали
И горячо пилась она!
Стаканы быстро подымались
К веселым юношей устам,
И звонко, звонко целовались,
Сто раз звеня приветы вам.
Другой был я — и мной воспета
Та наша славная гульба!
С тех пор прошли уж многи лета,
И гонит вашего поэта
Бесчеловечная судьба...
Но вас я помню постоянно,
Но вы блестите бестуманно
В счастливой памяти моей —
Звезда тех милых светлых дней,
Когда меня ласкала радость...
Примите ж ныне мой поклон
За восхитительную сладость
Той жженки пламенной, за звон,
Каким стучали те стаканы
Вам похвалу; за чистый хмель;
Каким в ту пору были пьяны
У вас мы ровно шесть недель;
Поклон, за то что и поныне,
В моей болезненной кручине,
Я верно, живо помню вас,
И взгляд радушный и огнистый
Победоносных ваших глаз,
И ваши кудри золотисты
На пышных склонах белых плеч
И вашу сладостную речь,
И ваше сладостное пенье
Там у окна, в виду пруда...
Ах, помню, помню и волненье,
Во мне кипевшее тогда...</text><name>К баронессе Е.Н.Вревской (Я помню вас!..)</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Чет или нечет?
Вьюга ночная.
Музыка лечит.
Шуберт. Восьмая.
Правда ль, нелепый
Маленький Шуберт,—
Музыка — лекарь?
Музыка губит.
Снежная скатерть.
Мука без края.
Музыка насмерть.
Вьюга ночная.</text><name>Чет или нечет?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1941</date_from><text>Привели и застрелили у Днепра.
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек
И сказал: «Железо у меня в груди.
Киев, Киев, если можешь, погляди!..»
«Киев, Киев!— повторяли провода.—
Вызывает горе, говорит беда».
«Киев, Киев!»— надрывались журавли.
И на запад эшелоны молча шли.
И от лютой человеческой тоски
Задыхались крепкие сибиряки...</text><name>Привели и застрелили у Днепра...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from></date_from><text>Сквозь музыку и радость встречи
Банально-бальный разговор -
Твои сияющие плечи,
Твой романтично-лживый взор.
Какою нежной и покорной
Ты притворяешься теперь!
Над суетою жизни вздорной,
Ты раскрываешь веер черный,
Как в церковь открывают дверь.</text><name>Сквозь музыку и радость встречи...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from></date_from><text>Я знаю силу слов, я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
шагать четверкою своих дубовых ножек.
Бывает, выбросят, не напечатав, не издав,
но слово мчится, подтянув подпруги,
звенит века, и подползают поезда
лизать поэзии мозолистые руки.
Я знаю силу слов. Глядится пустяком,
опавшим лепестком под каблуками танца,
но человек душой губами костяком
. . . . . . .
(неоконченное)</text><name>Я знаю силу слов, я знаю слов набат...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1979</date_from><text>Как холодно в Эшери и как строго.
На пир дождя не звал нас небосвод.
Нет никого. Лишь бодрствует дорога
влекомых морем хладных горных вод.
Вино не приглашает к утешенью
условному. Ум раны трезв и наг.
Ущелье ныне мрачно, как ущелью
пристало быть. И остается нам
случайную пустыню ресторана
принять за совершенство пустоты.
И, в сущности, как мало расстоянья
меж тем и этим. Милый друг, прости.
Как дней грядущих призрачный историк
смотрю на жизнь, где вместе ты и я,
где сир и дик средь мирозданья столик,
накрытый на краю небытия.
Нет никого в ущелье... Лишь ущелье,
где звук воды велик, как звук судьбы.
Ах нет, мой друг, то просто дождь в Эшери.
Так я солгу — и ты мне так солги.</text><name>Как холодно в Эшери и как строго...</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from>1860</date_from><text>(С древнего греческого)
Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью;
Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить.
Ты позови Дискомета, ременно-обутого Тавра;
В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.
Опытен Тавр и силен; ему нипочем притиранья!
На спину вскочит как раз; в выю упрется пятою.
Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя,
Взрытый наукою лоб розами тихо укрась.</text><name>Философ в бане</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Какое горе ждет меня?
Что мне зловещий сон пророчит?
Какого тягостного дня
Судьба еще добиться хочет?
Я так страдал, я столько слез
Таил во тьме ночей безгласных,
Я столько молча перенес
Обид, тяжелых и напрасных;
Я так измучен, оглушен
Всей жизнью, дикой и нестройной,
Что, как бы страшен ни был сон,
Я дней грядущих жду спокойно...
Не так ли в схватке боевой
Солдат израненный ложится
И, чуя смерть над головой,
О жизни гаснущей томится,
Но вражьих пуль уж не боится,
Заслыша визг их пред собой.</text><name>Какое горе ждет меня?..</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1898</date_from><text>Мне снилась снова ты, в цветах,
на шумной сцене,
Безумная, как страсть, спокойная, как сон,
А я, повергнутый, склонял свои колени
И думал: "Счастье там, я снова покорен!"
Но ты, Офелия, смотрела на Гамлета
Без счастья, без любви, богиня красоты,
А розы сыпались на бедного поэта,
И с розами лились, лились его мечты...
Ты умерла, вся в розовом сияньи,
С цветами на груди, с цветами на кудрях,
А я стоял в твоем благоуханьи,
С цветами на груди, на голове, в руках...</text><name>Мне снилась снова ты...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1857</date_from><text>Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..
Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы...
Но старые, гнилые раны,
Рубцы насилий и обид,
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет,-
Кто их излечит, кто прикроет?..
Ты, риза чистая Христа...</text><name>Над этой темною толпой...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Языков, кто тебе внушил
Твое посланье удалое?
Как ты шалишь, и как ты мил,
Какой избыток чувств и сил,
Какое буйство молодое!
Нет, не кастальскою водой
Ты воспоил свою Камену;
Пегас иную Иппокрену
Копытом вышиб пред тобой.
Она не хладной льется влагой,
Но пенится хмельною брагой;
Она разымчива, пьяна,
Как сей напиток благородный,
Слиянье рому и вина,
Без примеси воды негодной,
В Тригорском жаждою свободной
Открытый в наши времена.</text><name>К Языкову (Языков, кто тебе внушил...)</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Так беззаботно, на лету
Он щедро сыплет трели,
Взвиваясь круто в высоту
С земли — своей постели.
Среди колосьев он живет.
Его домишко тесен,
Но нужен весь небесный свод
Ему для звонких песен.</text><name>Жаворонок</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Я уверен, как ни разу в жизни -
Это точно,-
Что в моем здоровом организме -
Червоточина.
Может, мой никчемный орган - плевра,
Может - многие,-
Но лежу я в отделенье невро-
паталогии.
Выдам то, что держится в секрете,
Но, наверное,
Наше населенье на две трети -
Люди нервные.
Эврика! Нашел - вот признак первый,
Мной замеченный:
Те, кто пьют - у них сплошные нервы
Вместо печени.
Высох ты и бесподобно жилист,
Словно мумия,-
Знай, что твои нервы обнажились
До безумия.
Если ты ругаешь даже тихих
Или ссоришься -
Знай, что эти люди - тоже психи,
Ох, напорешься!</text><name>Я уверен, как ни разу в жизни...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1895</date_from><text>Едва покинул я житейское волненье,
Отшедшие друзья уж собрались толпой,
И прошлых смутных лет далекие виденья
Яснее и ясней выходят предо мной.
Весь свет земного дня вдруг гаснет и бледнеет,
Печалью сладкою душа упоена,
Еще незримая — уже звучит и веет
Дыханьем вечности грядущая весна.
Я знаю: это вы к земле свой взор склонили,
Вы подняли меня над тяжкой суетой
И память вечного свиданья оживили,
Едва не смытую житейскою волной.
Еще не вижу вас, но в час предназначенья,
Когда злой жизни дань всю до конца отдам,
Вы въявь откроете обитель примиренья
И путь покажете к немеркнущим звездам.</text><name>Отшедшим</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1879</date_from><text>(Памяти Н. М. Д.)
Я вновь один - и вновь кругом
Все та же ночь и мрак унылый.
И я в раздумье роковом
Стою над свежею могилой:
Чего мне ждать, к чему мне жить,
К чему бороться и трудиться:
Мне больше некого любить,
Мне больше некому молиться!..</text><name>Над свежей могилой</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1955</date_from><text>Вновь ослеп от ночной пурги я,
Шаг за шагом минуя падь.
- Эй, хозяева дорогие,
Разрешите заночевать!..
Так в Москве постучать -нелепость!
Каждый только пожмет плечом.
Город - словно большая крепость,
Вьюги городу нипочем.
А деревне гораздо ближе
И разливы веселых рек,
И осеннего поля жижа,
И колючий февральский снег.
И, должно быть, с поры былинной,
С незапамятных ратных дней -
Ощущенье дороги длинной,
И - солдаты идут по ней...
...Нас пускали - кто с доброй лаской
(Здесь нам форменно повезло),
Кто с охотою, кто с опаской,
Кто сурово, а кто и зло.
Сколько видел я крыш тесовых,
Сколько горенок и сеней,
Без засовов и на засовах -
Сколько судеб, страстей, семей.
Я испытывал счастье это:
Много дней находясь, в пути,
Вдруг увидеть полоску света,
В дом - пускай и не в свой - войти.
На пол сесть, привалясь к порогу,
И разнежиться, и зевать
(А оружие понемногу
Начинает отпотевать).
Дочь хозяйская - фу-ты ну-ты,-
Что-то мне говорит она,
Но немыслимо ни минуты
Для нее оторвать от сна.
...Ни сомнения, ни страданья...
Как был сон бесконечно прост!
Только брезжило ожиданье,-
Что разбудят сейчас на пост...</text><name>Ночлег</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1959</date_from><text>Красиво одеваемся, не спорю!
Тончайшие шелка и шерсти есть.
Но я признаюсь, я от вас не скрою
Моих тревог за внешний этот блеск.
Он нужен нам. И в этом нет порока,
Что спрятана в нейлон изящность ног.
Но, барышня, возьмите томик Блока,
Прочтите вслух хотя бы восемь строк!
Я знаю, что костюм вот этот в клетку
Затмил собою новогодний бал...
Но, юноша, ты забываешь кепку,
Которую Ильич в руке сжимал.
С достоинством садишься ты за столик
В кафе, излишне вежливый с людьми.
А Моцарта ты слушаешь? А Сольвейг
Возвысила тебя мольбой любви?
А это кто мелькнул в толпе? Стиляга!
На длинной шее - грива, как у льва.
Он - пересохший ключ на дне оврага,
И около него трава мертва!
Простите мне всю прямоту признанья,
Поймите благородный мой протест,
Но форма, если нету содержанья,
И тело, если нет души,- протез!</text><name>Красиво одеваемся</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской,
Под английским псевдонимом "мистер Джон Ланкастер Пек",
Вечно в кожаных перчатках - чтоб не делать отпечатков,-
Жил в гостинице "Советской" несоветский человек.
Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью,
Чем-то щелкал, в чем был спрятан инфракрасный объектив, -
А потом в нормальном свете представало в черном цвете
То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив.
Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной,
Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад.
Искаженный микропленкой, ГУМ стал маленькой избенкой,
И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.
Но работать без подручных - может, грустно, может - скучно.
Враг подумал, враг был дока, - написал фиктивный чек.
И где-то в дебрях ресторана гражданина Епифана
Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.
Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным,
Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.
В общем, так: подручный Джона был находкой для шпиона.
Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел.
- Вот и первое заданье: в три пятнадцать, возле бани,
Может, раньше, может, позже - остановится такси.
Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора,
А потом про этот случай раструбят по Би-Би-Си.
И еще. Оденьтесь свеже, и на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина с чемоданом. Скажет он:
-Не хотите ли черешни?- Вы ответите: - Конечно. -
Он вам даст батон с взрывчаткой - принесете мне батон.
А за это, друг мой пьяный,- говорил он Епифану,-
Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин...-
Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он,
Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.
Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер.
Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек.
Обезврежен он, и даже он пострижен и посажен.
А в гостинице "Советской" поселился мирный грек.</text><name>Пародия на плохой детектив</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1883</date_from><text>Оба с тобой одиноко-несчастные,
Встретясь случайно, мы скоро сошлись;
Слезы, упреки и жалобы страстные
В наших беседах волной полились.
Сладко казалось нам скорбь накипевшую
Другу и брату, любя, изливать;
Ново казалось нам грудь наболевшую
Тихою лаской его врачевать!..
Только недолго нас счастье желанное
Грело в своих благодатных лучах,—
Что-то холодное, что-то нежданное
Брату послышалось в братских речах:
Точно друг другу мы сразу наскучили,
Точно судьба нас в насмешку свела,
Точно друг друга мы только измучили
Повестью наших невзгод без числа...
И разошлись мы со злобой мучительной.
Полно, товарищ, кого тут винить?
Нищий у нищего лепты спасительной
Вздумал, безумный, от горя молить!
Мертвый у мертвого просит лобзания!
Где нам чужие вериги поднять,
Если и личные наши страдания
Нам не дают ни идти, ни дышать!</text><name>Оба с тобой одиноко-несчастные...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Говорят,
Моя строка
Про любовь,
Что так горька,
Детям хуже яда...
Детям
Дайте Маршака,
А меня
Не надо.</text><name>Говорят, моя строка...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1915</date_from><text>С веселым ржанием пасутся табуны,
И римской ржавчиной окрасилась долина;
Сухое золото классической весны
Уносит времени прозрачная стремнина.
Топча по осени дубовые листы,
Что густо стелются пустынною тропинкой,
Я вспомню Цезаря прекрасные черты —
Сей профиль женственный с коварною горбинкой!
Здесь, Капитолия и Форума вдали,
Средь увядания спокойного природы,
Я слышу Августа и на краю земли
Державным яблоком катящиеся годы.
Да будет в старости печаль моя светла.
Я в Риме родился, и он ко мне вернулся;
Мне осень добрая волчицею была
И - месяц Цезаря — мне август улыбнулся.</text><name>С веселым ржанием пасутся табуны...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1957</date_from><text>Огромные глаза, как у нарядной куклы,
Раскрыты широко. Под стрелами ресниц,
Доверчиво-ясны и правильно округлы,
Мерцают ободки младенческих зениц.
На что она глядит? И чем необычаен
И сельский этот дом, и сад, и огород,
Где, наклонясь к кустам, хлопочет их хозяин,
И что-то, вяжет там, и режет, и поет?
Два тощих петуха дерутся на заборе,
Шершавый хмель ползет по столбику крыльца.
А девочка глядит. И в этом чистом взоре
Отображен весь мир до самого конца.
Он, этот дивный мир, поистине впервые
Очаровал ее, как чудо из чудес,
И в глубь души ее, как спутники живые,
Вошли и этот дом, и этот сад, и лес.
И много минет дней. И боль сердечной смуты
И счастье к ней придет. Но и жена, и мать,
Она блаженный смысл короткой той минут
Вплоть до седых волос всё будет вспоминать.</text><name>Детство</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Если ты друг - дай мне руку, отрадней вдвоем
Честно бороться за общее братское дело.
Если ты враг - будь открытым и смелым врагом,
Грозный твой вызов приму я открыто и смело.
Если же ты равнодушен...</text><name></name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1934</date_from><text>Ну скажи мне ласковое что-нибудь,
Девушка хорошая моя.
Розовеют облака и по небу
Уплывают в дальние края.
Уплывают. Как я им завидую!
Милые смешные облака.
Подымусь. Пальто надену. Выйду я
Поглядеть, как небо сжег закат.
И пойду кривыми переулками,
Чуть покуривая и пыля.
Будет пахнуть дождиком и булками,
Зашуршат о чем-то тополя,
Ветер засвистит, и в тон ему
Чуть начну подсвистывать и я.
Ну скажи мне ласковое что-нибудь,
Девушка хорошая моя.</text><name>Ну скажи мне ласковое что-нибудь...</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from></date_from><text>Родился сын у бедняка.
В избу вошла старуха злая.
Тряслась костлявая рука,
Седые космы разбирая.
За повитухиной спиной
Старуха к мальчику тянулась
И вдруг уродливой рукой
Слегка щеки его коснулась.
Шепча невнятные слова,
Она ушла, стуча клюкою.
Никто не понял колдовства.
Прошли года своей чредою,-
Сбылось веленье тайных слов:
На свете встретил он печали,
А счастье, радость и любовь
От знака темного бежали.</text><name>Судьба</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1963</date_from><text>Федору Абрамову
В край добра и чудес
С прежним рвусь интересом.
Я из тех самых мест,
Где семь верст до небес
И все лесом
Да лесом;
Где в затонах озер
Лебединые крепи,
Тундры снежной простор -
Вроде южные степи;
Где ветров ералаш
Да суметы по пояс
И, как пригород наш,
За Архангельском —
Полюс.
У полярных широт
Быт порою неласков,
Не всегда мед течет
По усам
Даже в сказках.
Грех на море пенять —
Рыбы вдоволь,
А все же
Золотую поймать
Не случалось,
Не можем.
Не всегда на обед
Апельсины
И дыни.
Неразменных монет
Тоже нет и в помине.
Рукавицы в мороз
Прикипают к ладоням.
С храпом тянут свой воз
И олени
и кони.
Слава наша хрупка,
Вечны только мерзлоты...
Но моим землякам
Любы эти широты.
Ночи долги невмочь,
Но зато мы уж летом
На всю зимнюю ночь
Запасаемся светом.</text><name>Запасаемся светом</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1918</date_from><text>Я только лист на дереве заглохшем.
Уныл и нем России сын.
Уж не нальется вешним соком
Душа моя,— она, как дым
Развеянный. Ты, ветер, вей!
Умру, не высказав любви своей.
Уж смерть пришла, но в смерть еще не верю.
Как разгадать — где жизнь? и где конец?
Я мертв? иль снится мне
Восток в огне, зацветший север?
Послушно, Господи, Тебе биенье
Подземных вод, людской крови.
Иное дерево листвой оденешь,
И каждый лист расскажет о любви.
Ведь смерть лишь легкий сон на веждах жизни.
В тебе воскресну, дальний брат.
Что я? что наши дни? что ты, отчизна?—
Не отцветет Господень сад.</text><name>Легкий сон</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Ты был ли, гордый Рим, земли самовластитель,
Ты был ли, о свободный Рим?
К немым развалинам твоим
Подходит с грустию их чуждый навеститель.
За что утратил ты величье прежних дней?
За что, державный Рим, тебя забыли боги?
Град пышный, где твои чертоги?
Где сильные твои, о родина мужей?
Тебе ли изменил победы мощный гений?
Ты ль на распутий времен
Стоишь в позорище племен,
Как пышный саркофаг погибших поколений?
Кому еще грозишь с твоих семи холмов?
Судьбы ли всех держав ты грозный возвеститель?
Или, как призрак-обвинитель,
Печальный предстоишь очам твоих сынов?</text><name>Ты был ли, гордый Рим...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Слышу дальний галоп:
В пыль дорог ударяют копытца...
Время! Плеч не сгибай и покою меня не учи.
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится в ночи.
Скачут черные кони,
Скачут черные кони,
Пролетают заслоны огня.
Всадник в бурке квадратной,
Во втором эскадроне,
До чего же похож на меня!
Перестань сочинять! Кавалерии нету,
Конник в танковой ходит броне,
А коней отписали кинокомитету,
Чтоб снимать боевик о войне!
Командиры на пенсии или в могиле,
Запевалы погибли в бою.
Нет! Со мной они рядом, такие, как были,
И по-прежнему в конном строю.
Самокрутка пыхнет, освещая усталые лица,
И опять, и опять
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Никогда не устанет скакать.
Пусть ракетами с ядерной боеголовкой
Бредит враг... Но в мучительном сне
Видит всадника с шашкой,
С трехлинейной винтовкой,
Комиссара в холодном пенсне,
Разъяренного пахаря в дымной папахе,
Со звездою на лбу кузнеца.
Перед ними в бессильном он мечется страхе,
Ощутив неизбежность конца.
Как лозу порубав наши распри и споры,
На манежа - в леса и поля,
Натянулись поводья, вонзаются шпоры,
Крепко держат коня шенкеля,
Чернокрылая бурка, гривастая птица,
Лязг оружия, топот копыт.
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Или сердце так сильно стучит...</text><name>Кавалерия мчится</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1934</date_from><text>Приятен вид тетради клетчатой:
В ней нуль могучий помещен,
А рядом нолик искалеченный
Стоит, как маленький лимон.
О вы, нули мои и нолики,
Я вас любил, я вас люблю!
Скорей лечитесь, меланхолики,
Прикосновением к нулю!
Нули - целебные кружочки,
Они врачи и фельдшера,
Без них больной кричит от почки,
А с ними он кричит "ура".
Когда умру, то не кладите,
Не покупайте мне венок,
А лучше нолик положите
На мой печальный бугорок.</text><name>О нулях</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1832</date_from><text>Графине Е. М. Завадовской
Нет-нет, не верьте мне: я пред собой лукавил,
Когда я вас на спор безумно вызывал;
Ваш май, ваш Петербург порочил и бесславил
И в ваших небесах я солнце отрицал.
Во лжи речей моих глаза уликой были:
Я вас обманывал — но мог ли обмануть?
Взглянули б на меня, и первые не вы ли
К тому, что мыслю я, легко нашли бы путь?
Я Петербург люблю, с его красою стройной,
С блестящим поясом роскошных островов,
С прозрачной ночью — дня соперницей беззнойной,
И с свежей зеленью младых его садов.
Я Петербург люблю, к его пристрастен лету:
Так пышно светится оно в волнах Невы;
Но более всего как не любить поэту
Прекрасной родины, где царствуете вы?
Природы северной любуяся зерцалом,
В вас любит он ее величье, тишину,
И жизнь цветущую под хладным покрывалом,
И зиму яркую, и кроткую весну.
Роскошен жаркий юг с своим сияньем знойным
И чудно-знойными глазами жен и дев —
Сим чутким зеркалом их думам беспокойным,
В котором так кипят любви восторг и гнев.
Обворожительны их прелестей зазывы,
Их нега, их тоска, их пламенный покой,
Их бурных прихотей нежданные порывы,
Как вспышки молнии из душной тьмы ночной.
Любовь беснуется под воспаленным югом;
Не ангелом она святит там жизни путь —
Она горит в крови отравой и недугом
И уязвляет в кровь болезненную грудь.
Но сердцу русскому есть красота иная,
Сын севера признал другой любви закон:
Любовью чистою таинственно сгорая,
Кумир божественный лелеет свято он.
Красавиц северных он любит безмятежность,
Чело их, чуждое язвительных страстей,
И свежесть их лица, и плеч их белоснежность,
И пламень голубой их девственных очей.
Он любит этот взгляд, в котором нет обмана,
Улыбку свежих уст, в которой лести нет,
Величье стройное их царственного стана
И чистой прелести ненарушимый цвет.
Он любит их речей и ласк неторопливость
И в шуме светских игр приметные едва,
Но сердцу внятные — чувствительности живость
И, чувством звучные, немногие слова.
Красавиц северных царица молодая!
Чистейшей красоты высокий идеал!
Вам глаз и сердца дань, вам лиры песнь живая
И лепет трепетный застенчивых похвал!</text><name>Разговор 7 апреля 1832 (Нет-нет, не верьте...)</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1810</date_from><text>Зачем мы в старости встречаемся с заботой,
Нас в ней дручит зачем скорбей, болезней гнет?
Затем, чтоб с большею охотой
Мы оставляли свет!</text><name>Зачем мы в старости встречаемся с заботой...</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1900</date_from><text>П. П. Перцову
Великие мне были искушенья.
Я головы пред ними не склонил.
Но есть соблазн... соблазн уединенья...
Его доныне я не победил.
Зовет меня лампада в тесной келье,
Многообразие последней тишины,
Блаженного молчания веселье -
И нежное вниманье сатаны.
Он служит: то светильник зажигает,
То рясу мне поправит на груди,
То спавшие мне четки подымает
И шепчет: "С Нами будь, не уходи!
Ужель ты одиночества не любишь?
Уединение - великий храм.
С людьми... их не спасешь, себя погубишь,
А здесь, один, ты равен будешь Нам.
Ты будешь и не слышать, и не видеть,
С тобою - только Мы, да тишина.
Ведь тот, кто любит, должен ненавидеть,
А ненависть от Нас запрещена.
Давно тебе моя любезна нежность...
Мы вместе, вместе... и всегда одни;
Как сладостна спасенья безмятежность!
Как радостны лампадные огни!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, мука! О, любовь! О, искушенья!
Я головы пред вами не склонил.
Но есть соблазн,- соблазн уединенья,
Его никто еще не победил.</text><name>Соблазн</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Я встал однажды рано утром,
Сидел впросонках у окна;
Река играла перламутром,
Была мне мельница видна,
И мне казалось, что колеса
Напрасно мельнице даны,
Что ей, стоящей возле плеса,
Приличней были бы штаны.
Вошел отшельник. Велегласно
И неожиданно он рек:
«О ты, что в горести напрасно
На бога ропщешь, человек!»
Он говорил, я прослезился,
Стал утешать меня старик...
Морозной пылью серебрился
Его бобровый воротник.</text><name>Я встал однажды рано утром...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1814</date_from><text>Когда в товарищах согласья нет,
На лад их дело не пойдет,
И выйдет из него не дело, только мука.
Однажды Лебедь, Рак, да Щука
Везти с поклажей воз взялись,
И вместе трое все в него впряглись;
Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу!
Поклажа бы для них казалась и легка:
Да Лебедь рвется в облака,
Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.
Кто виноват из них, кто прав,- судить не нам;
Да только воз и ныне там.</text><name>Лебедь, Щука и Рак</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>А. Райкину
Боги имеют хобби,
бык подкатил к Европе.
Пару веков спустя
голубь родил Христа.
Кто же сейчас в утробе?
Молится Фишер Бобби.
Вертинские вяжут (обе).
У Джоконды улыбка портнишки,
чтоб булавки во рту сжимать.
Любитель гвоздик и флоксов
в Майданеке сжег полглобуса.
Нищий любит сберкнижки
коллекционировать!
Миров — как песчинок в Гоби!
Как ни крути умишком,
мы видим лишь божьи хобби,
нам Главного не познать.
Боги имеют слабости.
Славный хочет бесславности.
Бесславный хлопочет: «Ой бы,
мне бы такое хобби!»
Боги желают кесарева,
кесарю нужно богово.
Бунтарь в министерском кресле,
монашка зубрит Набокова.
А вера в руках у бойкого.
Боги имеют баки —
висят на башке пускай,
как ручка под верхним баком,
воду чтобы спускать.
Не дергайте их, однако.
Но что-то ведь есть в основе?
Зачем в золотом ознобе
ниспосланное с высот
аистовое хобби
женскую душу жмет?
У бога ответов много,
но главный: «Идите к богу!»...
...Боги имеют хобби —
уставши миры вращать,
с лейкой, в садовой робе
фиалки выращивать!
А фиалки имеют хобби
выращивать в людях грусть.
Мужчины стыдятся скорби,
поэтому отшучусь.
«Зачем вас распяли, дядя?!» —
«Чтоб в прятки водить, дитя.
Люблю сквозь ладонь подглядывать
в дырочку от гвоздя».</text><name>Фиалки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1887</date_from><text>Озеро светлое, озеро чистое,
Гладь, тишина и покой!
Солнце горячее, солнце лучистое
Над голубою волной!
О, если б сердце тревожное, бурное
Так же могло быть светло,
Как это озеро в утро лазурное,
Только что солнце взошло!</text><name>Озеро светлое, озеро чистое...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1942</date_from><text>Ну-ка дружным взмахом взрежем
гладь раздольной ширины,
Грянем эхом побережий,
волжской волею пьяны:
«Из-за острова на стрежень,
на простор речной волны...»
Повелось уж так издавна:
Волга — русская река,
И от всех земель исправно
помощь ей издалека
Полноводно, полноправно
шлет и Кама и Ока.
Издавна так повелося —
в море Каспий на привал
Вниз от плеса и до плеса
катится широкий вал
Мимо хмурого утеса,
где грозой Степан вставал.
И на Волге и на Каме
столбовой поставлен знак.
Разгулявшись беляками,
белогривых волн косяк
Омывает белый камень,
где причаливал Ермак.
Воля волжская манила
наш народ во все века,
Налегала на кормило
в бурю крепкая рука.
Сколько вольных душ вскормила
ты, великая река!
И недаром на причале
в те горячие деньки
К волжским пристаням сзывали
пароходные гудки,
Чтоб Царицын выручали
краснозвездные полки.
Береги наш край советский,
волю вольную крепи!
От Котельникова, Клетской
лезут танки по степи.
Всех их силой молодецкой
в Волге-матушки топи!
Волны плещутся тугие,
словно шепчет старина:
«Были были не такие,
были хуже времена.
Разве может быть Россия
кем-нибудь покорена!»</text><name>Волжская</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>Что есть любовь? Несвязный сон.
Сцепление очарований!
И ты в объятиях мечтаний
То издаешь унылый стон,
То дремлешь в сладком упоенье,
Кидаешь руки за мечтой
И оставляешь сновиденье
С больной, тяжелой головой.</text><name>Любовь</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1965</date_from><text>Присядет есть, кусочек половиня,
Прикрикнет: "Ешь!" Я сдался. Произвол!
Она гремит кастрюлями, богиня.
Читает книжку. Подметает пол.
Бредет босая, в мой пиджак одета.
Она поет на кухне поутру.
Любовь? Да нет! Откуда?! Вряд ли это!
А просто так:
уйдет - и я умру.</text><name>Она</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1855</date_from><text>От грустных дум очнувшись, очи
Я подымаю от земли:
В лазури темной к полуночи
Летят станицей журавли.
От криков их на небе дальнем
Как будто благовест идет -
Привет лесам патриархальным,
Привет знакомым плесам вод!..
Здесь этих вод и лесу вволю,
На нивах сочное зерно...
Чего ж еще? ведь им на долю
Любить и мыслить не дано...</text><name>Журавли</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1857</date_from><text>Уноси мое сердце в звенящую даль,
Где как месяц за рощей печаль;
В этих звуках на жаркие слезы твои
Кротко светит улыбка любви.
О дитя! как легко средь незримых зыбей
Доверяться мне песне твоей:
Выше, выше плыву серебристым путем,
Будто шаткая тень за крылом.
Вдалеке замирает твой голос, горя,
Словно за морем ночью заря,-
И откуда-то вдруг, я понять не могу,
Грянет звонкий прилив жемчугу.
Уноси ж мое сердце в звенящую даль,
Где кротка, как улыбка, печаль,
И всё выше помчусь серебристым путем
Я, как шаткая тень за крылом.</text><name>Певице</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1958</date_from><text>Мы говорим, когда нам плохо,
Что, видно, такова эпоха,
Но говорим словами теми,
Что нам продиктовало время.
И мы привязаны навеки
К его взыскательной опеке,
К тому, что есть большие планы,
К тому, что есть большие раны,
Что изменяем мы природу,
Что умираем в непогоду
И что привыкли наши ноги
К воздушной и земной тревоге,
Что мы считаем дни вприкидку,
Что сшиты на живую нитку,
Что никакая в мире нежить
Той тонкой нитки не разрежет.
В удаче ль дело, в неудаче,
Но мы не можем жить иначе,
Не променяем — мы упрямы —
Ни этих лет, ни этой драмы,
Не променяем нашей доли,
Не променяем нашей роли,—
Играй ты молча иль речисто,
Играй героя иль статиста,
Но ты ответишь перед всеми
Не только за себя — за Время.</text><name>Мы говорим, когда нам плохо...</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>Играй, Адель,
Не знай печали.
И голос окликнул тебя среди ночи,
и кто-то, как в детстве, качнул колыбель.
Закрылись глаза. Распахнулись очи.
Играй, Адель! Играй, Адель!
Играй, Адель! Не знай печали,
играй, Адель,- ты видишь сны,
какими грезила в начале
своей младенческой весны.
Ты видишь, как луна по волнам
мерцающий волочит шарф,
ты слышишь, как вздыхает полночь,
касаясь струн воздушных арф.
И небо - словно полный невод,
где блещет рыбья чешуя,
и на жемчужных талях с неба
к тебе спускается ладья...
И ты на корму, как лунатик, проходишь,
и тихо ладьи накреняется край,
и медленно взором пустынным обводишь
во всю ширину развернувшийся рай...
Играй, Адель! Играй, играй...</text><name></name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Смеясь жестоко над собратом,
Писаки русские толпой
Меня зовут аристократом:
Смотри, пожалуй, вздор какой!
Не офицер я, не асессор,
Я по кресту не дворянин,
Не академик, не профессор;
Я просто русский мещанин.
Понятна мне времен превратность,
Не прекословлю, право, ей:
У нас нова рожденьем знатность,
И чем новее, тем знатней.
Родов дряхлеющих обломок
(И, по несчастью, не один),
Бояр старинных я потомок;
Я, братцы, мелкий мещанин.
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудренных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава Богу, мещанин.
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил.
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.
Смирив крамолу и коварство
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили,
Нас жаловал страдальца сын.
Бывало, нами дорожили;
Бывало... но - я мещанин.
Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Его пример будь нам наукой:
Не любит споров властелин.
Счастлив князь Яков Долгорукий,
Умен покорный мещанин.
Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин.
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.
Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот схоронил
И не якшаюсь с новой знатью,
И крови спесь угомонил.
Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин,
Я не богач, не царедворец,
Я сам большой: я мещанин.
Post scriptum
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала,
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала
И пал впервые Наварин.
Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж он в семье своей почтенной?
Он?... он в Мещанской дворянин.</text><name>Моя родословная</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1822</date_from><text>"Где твоя родина, певец молодой?
Там ли, где льется лазурная Рона;
Там ли, где пели певцы Альбиона;
Там ли, где бился Арминий-герой?"-
"Не там, где сражался герой Туискона
За честь и свободу отчизны драгой;
Не там, где носился глас барда живой;
Не там, где струится лазурная Рона".
"Где твоя родина, певец молодой?"-
"Где берег уставлен рядами курганов;
Где бились славяне при песнях баянов;
Где Волга, как море, волнами шумит...
Там память героев, там край вдохновений,
Там всё, что мне мило, чем сердце горит;
Туда горделивый певец полетит,
И струны пробудят минувшего гений!"
"Кого же прославит певец молодой?"-
"Певца восхищают могучие деды;
Он любит славянских героев победы,
Их нравы простые, их жар боевой;
Он любит долины, где бились народы,
Пылая к отчизне любовью святой;
Где падали силы Орды Золотой;
Где пелися песни войны и свободы".
"Кого же прославит певец молодой?"-
"От звука родного, с их бранною славой,
Как звезды, блистая красой величавой,
Восстанут герои из мрака теней:
Вы, страшные грекам, и ты, наш Арминий,
Младый, но ужасный средь вражьих мечей,
И ты, сокрушитель татарских цепей,
И ты, победивший врагов и пустыни!"
"Но кто ж молодого певца наградит?"-
"Пылает он жаждой награды высокой,
Он борется смело с судьбою жестокой,
И, гордый, всесильной судьбы не винит...
Так бурей гонимый, средь мрака ночного,
Пловец по ревущим пучинам летит,
На грозное небо спокойно глядит
И взорами ищет светила родного!"
"Но кто же младого певца наградит?"-
"Потомок героев, как предки, свободный,
Певец не унизит души благородной
От почестей света и пышных даров.
Он славит отчизну - и в гордости смелой
Не занят молвою, не терпит оков:
Он ждет себе славы - за далью веков...
И взоры сверкают надеждой веселой!"</text><name>Моя родина</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Я вам расскажу про то, что будет,
Вам такие приоткрою дали!..
Пусть меня историки осудят
За непонимание спирали.
Возвратятся на свои на круги
Ураганы поздно или рано,
И, как сыромятные подпруги,
Льды затянут брюхо океана.
Словно наговоры и наветы,
Землю обволакивают вьюги.
Дуют, дуют северные ветры,
Превращаясь в южные на юге.
Упадут огромной силы токи
Со стальной коломенской версты,
И высоковольтные потоки
Станут током низкой частоты.
И завьются бесом у антенны,
И, пройдя сквозь омы - на реле,
До того ослабнут постепенно,
Что лови их стрелкой на шкале!
В скрипе, стуке, скрежете и гуде
Слышно, как клевещут и судачат.
Если плачут северные люди,
Значит, скоро южные заплачут.
И тогда не орды чингисханов,
И не сабель звон, не конский топот,-
Миллиарды выпитых стаканов
Эту землю грешную затопят.</text><name>Возвратятся на свои на круги...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>I
Взгляни, как мой спокоен взор,
Хотя звезда судьбы моей
Померкнула с давнишних пор
И с нею думы светлых дней.
Слеза, которая не раз
Рвалась блеснуть перед тобой,
Уж не придет, как этот час,
На смех подосланный судьбой.
II
Смеялась надо мною ты,
И я презреньем отвечал -
С тех пор сердечной пустоты
Я уж ничем не заменял.
Ничто не сблизит больше нас,
Ничто мне не отдаст покой...
Хоть в сердце шепчет чудный глас:
Я не могу любить другой.
III
Я жертвовал другим страстям,
Но если первые мечты
Служить не могут снова нам -
То чем же их заменишь ты?..
Чем успокоишь жизнь мою,
Когда уж обратила в прах
Мои надежды в сем краю,
А может быть, и в небесах?..</text><name>Стансы (Взгляни, как мой спокоен взор...)</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1857</date_from><text>Когда очнусь душою праздной
И станет страшно за себя,-
Бегу я прочь с дороги грязной,
И негодуя, и скорбя...
Болящим сердцем я тоскую
И узы спутанные рву;
И с неба музу мне родную
В молитве пламенной зову...
Когда ж на зов она слетает,
Как летний сумрак хороша,
И искаженная душа
Свой первообраз в ней узнает,-
Как больно, следуя за ней,
В ту область, где светлей и чище,
Переносить свое кладбище
Погибших звуков и теней!..</text><name>Когда очнусь душою праздной...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1980</date_from><text>Михаилу - чьим
другом посчастливилось быть мне!
Как зайдешь в бистро-столовку,
По пивку ударишь -
Вспоминай всегда про Вовку:
Где, мол, друг-товарищ!
<А> в лицо - трехстопным матом,
Можешь - хоть до драки,-
Про себя же помни: братом
Вовчик был Шемяке.
Баба, как наседка, квохчет
(Не было печали!),-
Вспоминай! Быть может, Вовчик -
"Поминай как звали!"
M.Chemiakin - всегда, везде Шемякин,-
А посему французский не учи!..
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи!
............................
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром!-
Поживем еще, братишка,
Po-gi-viom!</text><name>Как зайдешь в бистро-столовку...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1962</date_from><text>Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
А меня любопытство не гложет — успею.
Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами Братского кладбища в Риге?
Белых стен и цементных могил панорама.
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами — те, кто убиты.—
Под знаменами разными, в разные годы,
Но всегда — за нее, и всегда — за свободу.
И лежит под плитой русской службы полковник,
Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
До сих пор он уверен, что это — Россия.
А вокруг все другое — покой и Европа,
Принимает парад генерал лимитрофа.
А пред ним на безмолвном и вечном параде
Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
Независимость — вот основная забота.
День свободы — свободы от нашего взлета,
От сиротского лиха, от горькой стихии,
От латышских стрелков, чьи могилы в России,
Что погибли вот так же, за ту же свободу,
От различных врагов и в различные годы.
Ах, глубинные токи, линейные меры,
Невозвратные сроки и жесткие веры!
Здесь лежат, представляя различные страны,
Рядом — павший за немцев и два партизана.
Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
Чтит за то, что он мстил,— слепо мстил и сурово
В сорок первом за акции сорокового.
Все он — спутал. Но время все спутало тоже.
Были разные правды, как плиты, похожи.
Не такие, как он, не смогли разобраться.
Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.
Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это...
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим
По вопросам, давно остроту потерявшим.
К возражениям добавить спешат возраженья.
Не умеют, как мы, обойтись без решенья.
Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
Спорят плиты — где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.
Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
Точки зренья, как точки в бою огневые.</text><name>Братское кладбище в Риге</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1758</date_from><text>Под камнем сим лежит богатства собиратель,
Который одному богатству был приятель,
Он редко вспоминал, что жизнь его кратка,
И часто вспоминал, что жизнь его сладка.
Осталось на земли его богатство цело,
И съедено в земли его червями тело;
Им нужды нет, каков был прежде он богат.
И тако ничего не снес с собой во ад.</text><name>Эпитафия (Под камнем сим лежит богатства собиратель...)</name><date_to>1758</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>С персидского, из ибн-Фета
Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льет.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждет.
И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть...
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!
См. Фет.</text><name>Осень</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1845</date_from><text>(А.И.О.)
Я верю, мы равны... Неутолимой жаждой
Страдаешь ты, как я, о гордый ангел мой!
И ропот на небо мятежный - помысл каждый,
Молитва каждая души твоей больной.
Зачем же, полные страданья и неверья
В кумиры падшие, в разбитые мечты,
Личину глупую пустого лицемерия
Один перед другим не сбросим я и ты?
К чему служение преданиям попранным
И робость перед тем, что нам смешно давно,
Когда в грядущем мы живем обетованно,
Когда прошедшее отвергли мы давно?
Хотела б тщетно ты мольбою и слезами
Душе смирение и веру возвратить...
Молитва не дружна с безумными мечтами,
Страданьем гордости смиренья не купить...
И если б даже ты нашла покой обмана,
То верь, твоя душа, о гордый ангел мой,
Отринет вновь его... И поздно или рано -
Но мы пойдем опять страдать рука с рукой.</text><name>К Лелии</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1945</date_from><text>Уснул, мое сокровище,
не встанет ото сна.
Не выветрилась кровь еще,
земля еще красна.
И новая трава еще
над ним не проросла.
И рядом спят товарищи,
не встанут ото сна.
И птицы поднебесные,
когда на юг летят,
могилы эти тесные
в полете разглядят.
И земляки солдатские,
когда в поля пойдут,
могилы эти братские
не вспашут, обойдут.
Ветрами чисто метены,
без памятных камней,
хранит земля отметины
погибших сыновей.
И если чудо сбудется
в далекие года,
война людьми забудется,
землею - никогда!</text><name>Братские могилы</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1935</date_from><text>В духане, меж блюд и хохочущих морд,
На черной клеенке, на скатерти мокрой
Художник белилами, суриком, охрой
Наметил огромный, как жизнь, натюрморт.
Духанщик ему кахетинским платил
За яркую вывеску. Старое сердце
Стучало от счастья, когда для кутил
Писал он пожар помидоров и перца.
Верблюды и кони, медведи и львы
Смотрели в глаза ему дико и кротко.
Козел улыбался в седую бородку
И прыгал на коврик зеленой травы.
Цыплята, как пули, нацелившись в мир,
Сияли прообразом райского детства.
От жизни художнику некуда деться!
Он прямо из рук эту прорву кормил.
В больших шароварах серьезный кинто,
Дитя в гофрированном платьице, девы
Лилейные и полногрудые! Где вы?
Кто дал вам бессмертие, выдумал кто?
Расселины, выставившись напоказ,
Сверкали бесстрашием рысей и кошек.
Как бешено залит луной, как роскошен,
Как жутко раскрашен старинный Кавказ!
И пенились винные роги. Вода
Плескалась в больших тонкогорлых кувшинах.
Рассвет наступил в голосах петушиных,
Во здравие утра сказал тамада.</text><name>Нико Пиросманишвили</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1882</date_from><text>Отчего со всеми я любезна,
Только с ним нас разделяет бездна?
Отчего с ним, хоть его бегу я,
Не встречаться всюду не могу я?
Отчего, когда его увижу,
Словно весь я свет возненавижу?
Отчего, как с ним должна остаться,
Так и рвусь над ним же издеваться?
Отчего — кто разрешит задачу?—
До зари потом всю ночь проплачу?</text><name>Отчего со всеми я любезна...</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1953</date_from><text>С порога смотрит человек,
Не узнавая дома.
Ее отъезд был как побег.
Везде следы разгрома.
Повсюду в комнатах хаос.
Он меры разоренья
Не замечает из-за слез
И приступа мигрени.
В ушах с утра какой-то шум.
Он в памяти иль грезит?
И почему ему на ум
Все мысль о море лезет?
Когда сквозь иней на окне
Не видно света божья,
Безвыходность тоски вдвойне
С пустыней моря схожа.
Она была так дорога
Ему чертой любою,
Как моря близки берега
Всей линией прибоя.
Как затопляет камыши
Волненье после шторма,
Ушли на дно его души
Ее черты и формы.
В года мытарств, во времена
Немыслимого быта
Она волной судьбы со дна
Была к нему прибита.
Среди препятствий без числа,
Опасности минуя,
Волна несла ее, несла
И пригнала вплотную.
И вот теперь ее отъезд,
Насильственный, быть может!
Разлука их обоих съест,
Тоска с костями сгложет.
И человек глядит кругом:
Она в момент ухода
Все выворотила вверх дном
Из ящиков комода.
Он бродит и до темноты
Укладывает в ящик
Раскиданные лоскуты
И выкройки образчик.
И, наколовшись об шитье
С невынутой иголкой,
Внезапно видит всю ее
И плачет втихомолку.</text><name>Разлука</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Руки голы выше локтя,
А глаза синей, чем лёд.
Едкий, душный запах дегтя,
Как загар, тебе идёт.
И всегда, всегда распахнут
Ворот куртки голубой,
И рыбачки только ахнут,
Закрасневшись пред тобой.
Даже девочка, что ходит
В город продавать камсу,
Как потерянная бродит
Вечерами на мысу.
Щеки бедны, руки слабы,
Истомленный взор глубок,
Ноги ей щекочут крабы,
Выползая на песок.
Но она уже не ловит
Их протянутой рукой.
Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.</text><name>Рыбак</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Горький и дикий запах земли:
Темной гвоздикой поля поросли!
В травы одежду скинув с плеча,
В поле вечернем горю, как свеча.
Вдаль убегая, влажны следы,
Нежно нагая, цвету у воды.
Белым кораллом в зарослях лоз,
Алая в алом, от алых волос.</text><name>Горький и дикий запах земли...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from></date_from><text>Мой дух не изнемог во мгле противоречий,
Не обессилел ум в сцепленьях роковых.
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих.
Я возносил мольбы Астарте и Гекате,
Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,
И после подходил к подножиям распятий
И славил сильную, как смерть, любовь.
Я посещал сады Ликеев, Академий,
На воске отмечал реченья мудрецов;
Как верный ученик, я был ласкаем всеми,
Но сам любил лишь сочетанья слов.
На острове Мечты, где статуи, где песни,
Я исследил пути в огнях и без огней,
То поклонялся тем, чт
ярче, чт
телесней,
То трепетал в предчувствии теней.
И странно полюбил я мглу противоречий,
И жадно стал искать сплетений роковых.
Мне сладки все мечты, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих...</text><name>Я</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Нет синиц: не прилетели!
Где же две синицы?
В нашей книжке опустели
Пестрые страницы.
Что же с птицами случилось?
Где они, скажи на милость?!
Поглядите, возле вас
В садике, на скверике
Скачут, может быть, сейчас
Две пичужки сереньких?
Или в дом влетели птицы
Прямо с книжного листа?
Любопытные синицы
Любят новые места.
Просим вас: бегите вслед
За каждою синицею.
Нет синиц!
Все нет и нет!
Хоть звони в милицию.</text><name>Нет синиц: не прилетели!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1811</date_from><text>Не странен ли судеб устав!
Певцы Петра — несчастья жертвы:
Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав,
Другие живы все, но их поэмы мертвы!</text><name>На поэмы Петру Великому</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from></date_from><text>Я вздрагиваю от холода,-
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото,
Приказывает мне петь.
Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь,
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!
Так вот она, настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!
Что, если, вздрогнув неправильно,
Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной
Достанет меня звезда?</text><name>Я вздрагиваю от холода...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1934</date_from><text>В этих строках все: и что мечталось
И что плакалось и снилось мне,
Голубая майская усталость,
Ласковые песни о весне,
Дым, тоска, мечта и голубая
Даль, зовущая в далекий путь,
Девочка (до боли дорогая,
До того, что хочется вздохнуть).
Шелест тополей. Глухие ночи,
Пыль, и хрусткий снег, и свет
Фонарей. И розовый и очень,
Очень теплый и большой рассвет.
Иней, павшие на землю тени,
Синий снег (какой особый хруст!)...
Я гляжу на сложное сплетенье
Дней моих, и снов моих, и чувств.
И стою, взволнован и задумчив,
И гляжу взволнованно назад.
Надо мною пролетают тучи,
Звезды темно-синие висят.
Месяц из-за тучи рожу высунул...
И я думаю, взволнован и устал,
Ой, как мало, в сущности, написано,
Ой, как много,- в сущности, писал!</text><name>В этих строках все: и что мечталось...</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1768</date_from><text>О люты человеки!
Преобратили вы златые веки
В железны времена
И жизни легкости в несносны бремена.
Сокроюся в лесах я темных
Или во пропастях подземных.
Уйду от вас и убегу,
Я светской наглости терпети не могу,
От вас и день и ночь я мучуся и рвуся,
Со львами, с тиграми способней уживуся.
На свете сем живу я, истину храня:
Не трогаю других, не трогай и меня;
Не прикасайся мне, коль я не прикасаюсь,
Хотя и никого не ужасаюсь.
Я всякую себе могу обиду снесть,
Но оной не снесу, котору терпит честь.
Я ею совести грызения спасаюсь,
А ежели она кем тронута когда,
Не устрашусь тогда
Я всей природы,
Иду
На всякую беду:
Пускай меня потопят воды,
Иль остры стрелы грудь мою насквозь пронзят;
Пусть молния заблещет,
И изо мрачных туч мя громы поразят,
Мой дух не вострепещет,
И буду я на смерть без огорченья зреть,
Воспомня то, что мне за истину умреть.
Великий боже! ты души моей свидетель,
Колико чтит она святую добродетель,
Не гневайся, что мне противен человек,
Которого течет во беззаконьи век.
Мы пленны слабостьми, пороки нам природны,
Но от бесстыдных дел и смертные свободны,
И, ежели хотим,
Бесстыдно жить себе удобно запретим.</text><name>О люблении добродетели</name><date_to>1768</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1898</date_from><text>Я не знаю, зачем упрекают меня,
Что в созданьях моих слишком много огня,
Что стремлюсь я навстречу живому лучу
И наветам унынья внимать не хочу.
Что блещу я царицей в нарядных стихах,
С диадемой на пышных моих волосах,
Что из рифм я себе ожерелье плету,
Что пою я любовь, что пою красоту.
Но бессмертья я смертью своей не куплю,
И для песен я звонкие песни люблю.
И безумью ничтожных мечтаний моих
Не изменит мой жгучий, мой женственный стих.</text><name>Я не знаю, зачем упрекают меня...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1877</date_from><text>Полевые цветы на зеленом лугу...
Безучастно на них я глядеть не могу.
Умилителен вид этой нежной красы
В блеске знойного дня иль сквозь слезы росы;
Без причуд, без нужды, чтоб чья-либо рука
Охраняла ее, как красу цветника;
Этой щедрой красы, что, не зная оград,
Всех приветом дарит, всем струит аромат;
Этой скромной красы, без ревнивых забот:
Полюбуется ль кто или мимо пройдет?..
Ей любуюся я и, мой друг, узнаю
Душу щедрую в ней и простую твою.
Видеть я не могу полевые цветы,
Чтоб не вспомнить тебя, не сказать: это ты!
Тебя нет на земле; миновали те дни,
Когда, жизни полна, ты цвела, как они...
Я увижу опять с ними сходство твое,
Когда срежет в лугу их косы лезвие...</text><name>Полевые цветы</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1979</date_from><text>А. Федоренко
И все-таки сквозь дым фантасмагорий
И сквозь туман космической земли
Читаю я в твоем холодном взоре
То, что прочесть другие не смогли.
И позабыв о всех своих тревогах
И о друзьях, деливших хлеб со мной,—
Иду к тебе не каменной дорогой,
А как лунатик, движимый луной.
Пусть небеса рассудят наши чувства
И нам пошлют затишье или гром.
Мне без тебя томительно и грустно,
Но тяжело с тобою быть вдвоем.</text><name>Без тебя</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1919</date_from><text>Плакать хотел ты и не знал,
можно ли? Ты плакать боялся,
ибо много людей на тебя
смотрело. Можно ли плакать
на людях? Но источник слез
твоих был прекрасен. Тебе
хотелось плакать над безвинно
погибшими. Тебе хотелось лить
слезы над молодыми борцами
за благо. Над всеми, кто отдал
все свои радости за чужую
победу, за чужое горе. Тебе
хочется плакать о них.
Как быть, чтобы люди
не увидали слезы твои?
Подойди ко мне близко.
Я укрою тебя моею одеждой.
И ты можешь плакать,
а я буду улыбаться, и все
поймут, что ты шутил и
смеялся. Может быть, ты
шептал мне слова веселья.
Смеяться ведь можно
при всех.</text><name>При всех</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1915</date_from><text>По морям, играя, носится
с миноносцем миноносица.
Льнет, как будто к меду осочка,
к миноносцу миноносочка.
И конца б не довелось ему,
благодушью миноносьему.
Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
впился в спину миноносочки.
Как взревет медноголосина:
"Р-р-р-астакая миноносина!"
Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
а сбежала миноносица.
Но ударить удалось ему
по ребру по миноносьему.
Плач и вой морями носится:
овдовела миноносица.
И чего это несносен нам
мир в семействе миноносином?</text><name>Военно-морская любовь</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1924</date_from><text>Ребенок мой осень, ты плачешь?
То пляшет мой ткацкий станок.
Я тку твое серое платье,
И город свернулся у ног.
Ребенок седой и горбатый,
Твоя мне мерещится мощь –
По крышам и стеклам Арбата
С налета ударивший дождь.
Мой ранний, мой слабый ребенок,
Твой плач вырастает впотьмах.
Но сколько их, непогребенных
Детей моих, в сонных домах!
Теперь мне осталось одно лишь
Седое, как дождь, ремесло.
Но ты ведь не враг. Ты позволишь,
Чтоб это мученье росло,
Чтоб наше прощанье окрепло,
Кренясь на великом ветру,
Пока я соленого пепла
И пены со рта не сотру.</text><name>Ребенок мой осень</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1940</date_from><text>I
Мы теперь беженцы
В Финляндии.
Моя маленькая дочь
Вечерами сидит дома и ругается,
Что никто из детей с ней не играет. Она немка,
Разбойничье отродье.
Когда я повышаю голос в споре,
Меня призывают к порядку. Здесь не любят,
Когда повышает голос
Разбойничье отродье.
Когда я напоминаю своей маленькой дочке,
Что немцы народ разбойников,
Мы оба радуемся, что их не любят,
И оба хохочем.
II
Мне противно смотреть,
Как выбрасывают хлеб,
Потому что я родом из крестьян.
Можно понять,
Как я ненавижу войну!
III
Наша финская приятельница
Рассказала нам за бутылкой вина,
Как война опустошила ее вишневый сад.
Оттуда, она сказала, вино, которое мы пьем.
Мы опорожнили наши стаканы
В память о расстрелянном вишневом саде
И в честь разума.
IV
Это год, о котором будут говорить.
Это год, о котором будут молчать.
Старики видят смерть юнцов.
Глупцы видят смерть мудрецов.
Земля уже не родит, а жрет.
Небо источает не дождь, а железо.
Перевод Б.Слуцкого</text><name>Финляндия 1940</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Нарбут</author><date_from></date_from><text>Налег и землю давит Зной,
И так победно, так могуче,
Что там, вверху, над крутизной
Застыли мраморные тучи.
И не идут, оцепенев,
И словно ждут в выси кого-то...
В лесу качает птиц напев
Зеленоокая Дремота.
Оса забилась под траву.
Кукушки зовы все ленивей.
И где-то там — в лесу? на ниве?
Звенит протяжное: ау...</text><name>Владимир Нарбут — «Налег и землю давит Зной...»</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1808</date_from><text>А. А. Воейковой
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
Ярый воск топили;
В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой,
Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
Песенки подблюдны.
Тускло светится луна
В сумраке тумана -
Молчалива и грустна
Милая Светлана.
«Что, подруженька, с тобой?
Вымолви словечко;
Слушай песни круговой;
Вынь себе колечко.
Пой, красавица: «Кузнец,
Скуй мне злат и нов венец,
Скуй кольцо златое;
Мне венчаться тем венцом,
Обручаться тем кольцом
При святом налое».
«Как могу, подружки, петь?
Милый друг далёко;
Мне судьбина умереть
В грусти одинокой.
Год промчался - вести нет;
Он ко мне не пишет;
Ах! а им лишь красен свет,
Им лишь сердце дышит...
Иль не вспомнишь обо мне?
Где, в какой ты стороне?
Где твоя обитель?
Я молюсь и слезы лью!
Утоли печаль мою,
Ангел-утешитель».
Вот в светлице стол накрыт
Белой пеленою;
И на том столе стоит
Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.
«Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле
В полночь, без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой
Легкою рукою;
Упадет с дверей запор;
Сядет он за свой прибор
Ужинать с тобою».
Вот красавица одна;
К зеркалу садится;
С тайной робостью она
В зеркало глядится;
Темно в зеркале; кругом
Мертвое молчанье;
Свечка трепетным огнем
Чуть лиет сиянье...
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
Страх туманит очи...
С треском пыхнул огонек,
Крикнул жалобно сверчок,
Вестник полуночи.
Подпершися локотком,
Чуть Светлана дышит...
Вот... легохонько замком
Кто-то стукнул, слышит;
Робко в зеркало глядит:
За ее плечами
Кто-то, чудилось, блестит
Яркими глазами...
Занялся от страха дух...
Вдруг в ее влетает слух
Тихий, легкий шепот:
«Я с тобой, моя краса;
Укротились небеса;
Твой услышан ропот!»
Оглянулась... милый к ней
Простирает руки.
«Радость, свет моих очей,
Нет для нас разлуки.
Едем! Поп уж в церкви ждет
С дьяконом, дьячками;
Хор венчальну песнь поет;
Храм блестит свечами».
Был в ответ умильный взор;
Идут на широкий двор,
В ворота тесовы;
У ворот их санки ждут;
С нетерпенья кони рвут
Повода шелковы.
Сели... кони с места враз;
Пышут дым ноздрями;
От копыт их поднялась
Вьюга над санями.
Скачут... пусто все вокруг;
Степь в очах Светланы;
На луне туманный круг;
Чуть блестят поляны.
Сердце вещее дрожит;
Робко дева говорит:
«Что ты смолкнул, милый?»
Ни полслова ей в ответ:
Он глядит на лунный свет,
Бледен и унылый.
Кони мчатся по буграм;
Топчут снег глубокий...
Вот в сторонке божий храм
Виден одинокий;
Двери вихорь отворил;
Тьма людей во храме;
Яркий свет паникадил
Тускнет в фимиаме;
На средине черный гроб;
И гласит протяжно поп:
«Буди взят могилой!»
Пуще девица дрожит;
Кони мимо; друг молчит,
Бледен и унылой.
Вдруг метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Ворон каркает: печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Подымая гривы;
Брезжит в поле огонек;
Виден мирный уголок,
Хижинка под снегом.
Кони борзые быстрей,
Снег взрывая, прямо к ней
Мчатся дружным бегом.
Вот примчалися... и вмиг
Из очей пропали:
Кони, сани и жених
Будто не бывали.
Одинокая, впотьмах,
Брошена от друга,
В страшных девица местах;
Вкруг метель и вьюга.
Возвратиться - следу нет...
Виден ей в избушке свет:
Вот перекрестилась;
В дверь с молитвою стучит...
Дверь шатнулася... скрыпит...
Тихо растворилась.
Что ж?.. В избушке гроб; накрыт
Белою запоной;
Спасов лик в ногах стоит;
Свечка пред иконой...
Ах! Светлана, что с тобой?
В чью зашла обитель?
Страшен хижины пустой
Безответный житель.
Входит с трепетом, в слезах;
Пред иконой пала в прах,
Спасу помолилась;
И, с крестом своим в руке,
Под святыми в уголке
Робко притаилась.
Все утихло... вьюги нет...
Слабо свечка тлится,
То прольет дрожащий свет,
То опять затмится...
Все в глубоком, мертвом сне,
Страшное молчанье...
Чу, Светлана!.. в тишине
Легкое журчанье...
Вот глядит: к ней в уголок
Белоснежный голубок
С светлыми глазами,
Тихо вея, прилетел,
К ней на перси тихо сел,
Обнял их крылами.
Смолкло все опять кругом...
Вот Светлане мнится,
Что под белым полотном
Мертвый шевелится...
Сорвался покров; мертвец
(Лик мрачнее ночи)
Виден весь - на лбу венец,
Затворены очи.
Вдруг... в устах сомкнутых стон;
Силится раздвинуть он
Руки охладелы...
Что же девица?.. Дрожит...
Гибель близко... но не спит
Голубочек белый.
Встрепенулся, развернул
Легкие он крилы;
К мертвецу на грудь вспорхнул...
Всей лишенный силы,
Простонав, заскрежетал
Страшно он зубами
И на деву засверкал
Грозными очами...
Снова бледность на устах;
В закатившихся глазах
Смерть изобразилась...
Глядь, Светлана... о творец!
Милый друг ее - мертвец!
Ах!.. и пробудилась.
Где ж?.. У зеркала, одна
Посреди светлицы;
В тонкий занавес окна
Светит луч денницы;
Шумным бьет крылом петух,
День встречая пеньем;
Все блестит... Светланин дух
Смутен сновиденьем.
«Ах! ужасный, грозный сон!
Не добро вещает он -
Горькую судьбину;
Тайный мрак грядущих дней,
Что сулишь душе моей,
Радость иль кручину?»
Села (тяжко ноет грудь)
Под окном Светлана;
Из окна широкий путь
Виден сквозь тумана;
Снег на солнышке блестит,
Пар алеет тонкий...
Чу!.. в дали пустой гремит
Колокольчик звонкий;
На дороге снежный прах;
Мчат, как будто на крылах,
Санки, кони рьяны;
Ближе; вот уж у ворот;
Статный гость к крыльцу вдет.
Кто?.. Жених Светланы.
Что же твой, Светлана, сон,
Прорицатель муки?
Друг с тобой; все тот же он
В опыте разлуки;
Та ж любовь в его очах,
Те ж приятны взоры;
Те ж на сладостных устах
Милы разговоры.
Отворяйся ж, божий храм;
Вы летите к небесам,
Верные обеты;
Соберитесь, стар и млад;
Сдвинув звонки чаши, в лад
Пойте: многи леты!
Улыбнись, моя краса,
На мою балладу;
В ней большие чудеса,
Очень мало складу.
Взором счастливый твоим,
Не хочу и славы;
Слава - нас учили - дым;
Свет - судья лукавый.
Вот баллады толк моей:
«Лучшей друг нам в жизни сей
Вера в провиденье.
Благ зиждителя закон:
Здесь несчастье - лживый сон;
Счастье - пробужденье».
О! не знай сих страшных снов
Ты, моя Светлана...
Будь, создатель, ей покров!
Ни печали рана,
Ни минутной грусти тень
К ней да не коснется;
В ней душа - как ясный день;
Ах! да пронесется
Мимо - Бедствия рука;
Как приятный ручейка
Блеск на лоне луга,
Будь вся жизнь ее светла,
Будь веселость, как была,
Дней ее подруга.</text><name>Светлана</name><date_to>1812</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1992</date_from><text>Перед неграмотным блеск знаний обнаружить —
Вот грех! Божиться грех. Но грех божбу и слушать.
Грех клясться клятвою! (Особенно тогда,
Когда заранее решил её нарушить!)</text><name>Что есть грех</name><date_to>1992</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>Когда наскучат ей лукавые новеллы
И надоест лежать в плетеных гамаках,
Она приходит в порт смотреть, как каравеллы
Плывут из смутных стран на зыбких парусах.
Шуршит широкий плащ из золотистой ткани;
Едва хрустит песок под красным каблучком,
И маленький индус в лазоревом тюрбане
Несет тяжелый шлейф, расшитый серебром.
Она одна идет к заброшенному молу,
Где плещут паруса алжирских бригантин,
Когда в закатный час танцуют фарандолу,
И флейта дребезжит, и стонет тамбурин.
От палуб кораблей так смутно тянет дегтем,
Так тихо шелестят расшитые шелка.
Но ей смешней всего слегка коснуться локтем
Закинувшего сеть мулата-рыбака...
А дома ждут ее хрустальные беседки,
Амур из мрамора, глядящийся в фонтан,
И красный попугай, висящий в медной клетке,
И стая маленьких безхвостых обезьян.
И звонко дребезжат зеленые цикады
В прозрачных венчиках фарфоровых цветов,
И никнут дальних гор жемчужные громады
В беретах голубых пушистых облаков,
Когда ж проснется ночь над мраморным балконом
И крикнет козодой, крылами трепеща,
Она одна идет к заброшенным колоннам,
Окутанным дождем зеленого плюща...
В аллее голубой, где в серебре тумана
Прозрачен чайных роз тягучий аромат,
Склонившись, ждет ее у синего фонтана
С виолой под плащом смеющийся мулат.
Он будет целовать пугливую креолку,
Когда поют цветы и плачет тишина...
А в облаках, скользя по голубому шелку
Краями острыми едва шуршит луна.</text><name>Креолка</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1859</date_from><text>Он весел, он поет, и песня так вольна,
Так брызжет звуками, как вешняя волна,
И все в ней радостью восторженною дышит,
И всякий верит ей, кто песню сердцем слышит;
Но только женщина и будущая мать
Душою чудною способна угадать,
В священные часы своей великой муки,
Как тяжки иногда певцу веселья звуки.</text><name>Он весел, он поет, и песня так вольна...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1830</date_from><text>Внимай, мой друг, как здесь прелестно
Журчит серебряный ручей,
Как свищет соловей чудесно.
А ты - один в тоске своей.
Смотри: какой красой в пустыне
Цветы пестреются, цветут,
Льют ароматы по долине
И влагу рос прохладных пьют.
Вдали там тихо и приятно
Раскинулась березы тень,
И светит небосклон отрадно,
И тихо всходит божий день.
Там вешний резвый ветерок
Играет, плещется с водами,
Приветно шепчется с листами
И дарит ласками цветок.
Смотри: на разноцветном поле
Гостит у жизни рой детей
В беспечной радости на воле;
Лишь ты, мой друг, с тоской своей...
Развеселись!.. Проснись душою
С проснувшейся для нас весною;
Хоть юность счастью посвятим!
Ах! Долго ль в жизни мы гостим!..</text><name>Утешение (Внимай, мой друг...)</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1811</date_from><text>Романс
Минутная краса полей,
Цветок увядший, одинокой,
Лишён ты прелести своей
Рукою осени жестокой.
Увы! нам тот же дан удел,
И тот же рок нас угнетает:
С тебя листочек облетел -
От нас веселье отлетает.
Отъемлет каждый день у нас
Или мечту, иль наслажденье.
И каждый разрушает час
Драгое сердцу заблужденье.
Смотри... очарованья нет;
Звезда надежды угасает...
Увы! кто скажет: жизнь иль цвет
Быстрее в мире исчезает?</text><name>Цветок</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1921</date_from><text>И совсем не в мире мы, а где-то
На задворках мира средь теней.
Сонно перелистывает лето
Синие страницы ясных дней.
Маятник, старательный и грубый,
Времени непризнанный жених,
Заговорщицам-секундам рубит
Головы хорошенькие их.
Так пыльна здесь каждая дорога,
Каждый куст так хочет быть сухим,
Что не приведет единорога
Под уздцы к нам белый серафим.
И в твоей лишь сокровенной грусти,
Милая, есть огненный дурман,
Что в проклятом этом захолустьи -
Точно ветер из далеких стран.
Там, где всё сверканье, всё движенье,
Пенье всё,- мы там с тобой живем.
Здесь же только наше отраженье
Полонил гниющий водоем.</text><name>Канцона вторая (И совсем не в мире мы...)</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О весне</item><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Ждет гостей высокий клен -
Дом на ветке укреплен.
Краской выкрашена крыша,
Есть крылечко для певцов...
В синем небе щебет слышен
К нам летит семья скворцов.
Мы сегодня встали рано,
Ждали птиц еще вчера.
Ходит по двору охрана,
Гонит кошек со двора.
Мы скворцам руками машем,
Барабаним и поем:
- Поживите в доме нашем!
Хорошо вам будет в нем!
Стали птицы приближаться,
Долетели до двора,
Не смогли мы удержаться,
Хором крикнули: - Ура!
Удивительное дело:
Все семейство улетело!</text><name>Скворцы прилетели</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1840</date_from><text>Тщетно меж бурною жизнью и хладною смертью, философ,
Хочешь ты пристань найти, имя даешь ей: покой.
Нам, из ничтожества вызванным творчества словом тревожным,
Жизнь для волненья дана: жизнь и волненье - одно.
Тот, кого миновали общие смуты, заботу
Сам вымышляет себе: лиру, палитру, резец;
Мира невежда, младенец, как будто закон его чуя,
Первым стенаньем качать нудит свою колыбель!</text><name>Мудрецу</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1773</date_from><text>Фиалка на лугу одна
Росла, невзрачна и скромна,
То был цветочек кроткий.
Пастушка по тропинке шла,
Стройна, легка, лицом бела,
Шажком, лужком
С веселой песней шла.
"Ах!- вздумал цветик наш мечтать,-
Когда бы мне всех краше стать
Хотя б на срок короткий!
Тогда она меня сорвет
И к сердцу невзначай прижмет!
На миг, на миг,
Хоть на единый миг".
Но девушка цветка - увы!-
Не углядела средь травы,
Поник наш цветик кроткий.
Но, увядая, все твердил:
"Как счастлив я, что смерть испил
У ног, у ног,
У милых ног ее".
Пер. Н.Вильмонта</text><name>Фиалка</name><date_to>1773</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1834</date_from><text>Я вас люблю так, как любить вас должно:
Наперекор судьбы и сплетней городских,
Наперекор, быть может, вас самих,
Томящих жизнь мою жестоко и безбожно.
Я вас люблю,- не оттого, что вы
Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,
Уста роскошствуют и взор Востоком пышет,
Что вы - поэзия от ног до головы!
Я вас люблю без страха, опасенья
Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы,-
Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...
Я вас люблю затем, что это -
!
На право вас любить не прибегу к пашпорту
Иссохших завистью жеманниц отставных:
Давно с почтением я умоляю их
Не заниматься мной и убираться к черту!</text><name></name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1954</date_from><text>За какие такие грехи
не оставшихся в памяти дней
все трудней мне даются стихи,
что ни старше душа, то трудней.
И становится мне все тесней
на коротком отрезке строки.
Мысль работает ей вопреки,
а расстаться немыслимо с ней.
Отдаю ей все больше труда.
От обиды старею над ней.
Все не то, не к тому, не туда,
приблизительней, глуше, бледней.
Я себе в утешенье не лгу,
задыхаясь в упреке глухом.
Больше знаю и больше могу,
чем сказать удается стихом.
Что случилось? Кого мне спросить?
Строй любимых моих и друзей
поредел... Все трудней полюбить.
Что ни старше душа, то трудней.
Не сдавайся, не смей, не забудь,
как ты был и силен и богат.
Продолжай несговорчивый путь
откровений, открытий, утрат.
И не сдай у последних вершин,
где на стыке событий и лет
человек остается один
и садится за прозу поэт.</text><name>За какие такие грехи...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1818</date_from><text>Мой друг, усастый воин!
Вот рукопись твоя;
Промедлил, правда, я,
Но, право, я достоин,
Чтоб ты меня простил!
Я так завален был
Бездельными делами,
Что дни вослед за днями
Бежали на рысях;
А я и знать не знаю,
Что делал в этих днях!
Все кончив, посылаю
Тебе твою тетрадь;
Сердитый лоб разгладь
И выговоров строгих
Не шли ко мне, Денис!
Терпеньем ополчись
Для чтенья рифм убогих
В журнале «Для немногих».
В нем много пустоты;
Но, друг, суди не строго,
Ведь из немногих ты,
Таков, каких не много!
Спи, ешь и объезжай
Коней четвероногих,
Как хочешь,— только знай,
Что я, друг, как немногих
Люблю тебя.— Прощай!
* См. Д.Давыдов.</text><name>Д. В. Давыдову (Мой друг, усастый воин!..)</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1937</date_from><text>Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят,—
Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступье над желтой водой,—
Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков,—
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...
Все твои, Микель Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд,—
Ночь, сырая от слез, и невинный
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит,—
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.
И морщинистых лестниц уступки —
В площадь льющихся лестничных рек,—
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.
Ямы Форума заново вырыты
И открыты ворота для Ирода,
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.</text><name>Рим</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1862</date_from><text>Сон был нарушен. Здесь и там
Молва бродила по устам,
Вспыхала мысль, шепталась речь —
Грядущих подвигов предтечь;
Но, робко зыблясь, подлый страх
Привычно жил еще в сердцах,
И надо было жертвы вновь —
Разжечь их немощную кровь.
Так, цепенея, ратный строй
Стоит и не вступает в бой;
Но вражий выстрел просвистал —
В рядах один из наших пал!..
И гнева трепет боевой
Объемлет вдохновенный строй.
Вперед, вперед! разрушен страх —
И гордый враг падет во прах.
Ты эта жертва. За тобой
Сомкнется грозно юный строй.
Не побоится палачей,
Ни тюрьм, ни ссылок, ни смертей,
Твой подвиг даром не пропал —
Он чары страха разорвал;
Иди ж на каторгу бодрей,
Ты дело сделал — не жалей!
Царь не посмел тебя казнить...
Ведь ты из фрачных... Может быть,
В среде господ себе отпор
Нашел бы смертный приговор...
Вот если бы тебя нашли
В поддевке, в трудовой пыли —
Тебя велел бы он схватить
И, как собаку, пристрелить.
Он слово «казнь» — не произнес,
Но до пощады не дорос.
Мозг узок, и душа мелка —
Мысль милосердья далека.
Но ты пройдешь чрез те места,
Где без могилы и креста
Недавно брошен свежий труп
Бойца, носившего тулуп.
Наш старший брат из мужиков,
Он первый встал против врагов,
И волей царскою был он
За волю русскую казнен.
Ты тихо голову склони
И имя брата помяни.
Закован в железы с тяжелою цепью,
Идешь ты, изгнанник, в холодную даль,
Идешь бесконечною снежною степью,
Идешь в рудокопы на труд и печаль.
Иди без унынья, иди без роптанья,
Твой подвиг прекрасен и святы страданья,
И верь неослабно, мой мученик ссыльный,
Иной рудокоп не исчез, не потух —
Незримый, но слышный, повсюдный, всесильный
Народной свободы таинственный дух.
Иди ж без унынья, иди без роптанья,
Твой подвиг прекрасен и святы страданья.
Он роется мыслью, работает словом,
Он юношей будит в безмолвье ночей,
Пророчит о племени сильном и новом,
Хоронит безжалостно ветхих людей.
Иди ж без унынья, иди без роптанья,
Твой подвиг прекрасен и святы страданья.
Он создал тебя и в плену не покинет,
Он стражу разгонит и цепь раскует,
Он камень от входа темницы отдвинет,
На праздник народный тебя призовет.
Иди ж без унынья, иди без роптанья,
Твой подвиг прекрасен и святы страданья.</text><name>Михайлову (Сон был нарушен...)</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from></date_from><text>Для тех, кто жизнь приемлет праздно,
И море - только водоем.
Но нет, оно многообразно
В однообразии своем.
Оно от края и до края,
Вскипая пеной на косе,
Шумит, меняясь и мелькая
В своей полуденной красе.
Оно под стать, в соленой пене
Всегда снующее у ног,
Непрекращающейся смене
Моих сомнений и тревог.
Оно подходит вал за валом,
Оно зовет, оно поет.
Оно на гребне небывалом
Сулит и мне высокий взлет.
Оно отрадой входит в душу,
Берет и валит наповал.
И где-то там идет на сушу
Моей любви девятый вал.</text><name>Для тех, кто жизнь приемлет праздно...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1954</date_from><text>Бывает - живет человек
и не улыбается,
И думает, что так ему, человеку,
и полагается,
Что раз у него, у человека,
положение,
То положено ему
к положению -
и лица выражение.
Не простое -
золотое,
ответственное:
Тому - кто я
и что я -
соответственное,
Иногда уж
вот-вот улыбнется, спасует...
И ему ведь трудно
порой удержаться!
Но улыбку
сам с собой
согласует,
проголосует
И решит большинством голосов -
воздержаться.
И откуда-то взявши,
что так вот и надо
Чуть ли не для пользы революции,
Живет в кабинете
с каменным взглядом,
С выражением лица -
как резолюция!
Даже людей великих
портреты
Заказал -
посуровей
для кабинета,
Чтобы было всё
без ошибок!
Чтобы были все
без улыбок!
Сидит под ними
шесть дней недели, -
Глаза бы их
на него не глядели!
И лишь в воскресенье
на лоно природы,
На отдых, выехав на рыбалку,
На рыбок
с улыбкою
смотрит в воду.
Для них
улыбки
ему не жалко.
Никто не заметит
улыбку эту,
Не поведет удивленно
бровью,
Хоть весь день,
без подрыва авторитета,
Сиди,
улыбайся себе на здоровье!
И сидит человек
и улыбается,
Как ему,
человеку,
и полагается.
Его за воскресное это
безделье,
За улыбки рыбкам
судить не будем...
Эх, кабы
в остальные
шесть дней недели
Эту б улыбку
не рыбкам -
людям!</text><name>Улыбка</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1870</date_from><text>Друг детства, юности и старческих годов,
Ты умер вдалеке, уныло, на чужбине!
Не я тебе сказал последних, верных слов,
Не я пожал руки в безвыходной кручине.
Да! Сердце замерло!.. Быть может даже, нам
Иначе кончить бы почти что невозможно,—
Так многое прошло по тощим суетам...
Успех был невелик, а жизнь прошла тревожно.
Но я не сетую за строгие дела,
Мне только силы жаль, где не достигли цели,
Иначе бы борьба победою была
И мы бы преданно надолго уцелели.</text><name>Памяти друга</name><date_to>1871</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1818</date_from><text>На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновенный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.</text><name>К Н. Я. Плюсковой (На лире скромной...)</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Гребенка</author><date_from>1841</date_from><text>Молода еще девица я была,
Наша армия в поход куда-то шла.
Вечерело. Я стояла у ворот -
А по улице все конница идет.
К воротам подъехал барин молодой,
Мне сказал: "Напой, красавица, водой!"
Он напился, крепко руку мне пожал,
Наклонился и меня поцеловал...
Он уехал... долго я смотрела вслед,-
Жарко стало мне, в очах мутился свет,
Целу ноченьку мне спать было невмочь:
Раскрасавец барин снился мне всю ночь.
Вот недавно - я вдовой уже была,
Четырех уж дочек замуж отдала -
К нам заехал на квартиру генерал,
Весь простреленный, так жалобно стонал...
Я взглянула - встрепенулася душой:
Это он, красавец барин молодой;
Тот же голос, тот огонь в его глазах,
Только много седины в его кудрях.
И опять я целу ночку не спала,
Целу ночку молодой опять была.</text><name>Песня (Молода еще девица я была...)</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from>1960</date_from><text>Я родился —
нескладным и длинным —
в одну из душных ночей.
Грибные
июньские ливни
звенели,
как связки ключей.
Приоткрыли
огромный мир они,
зайчиками
прошлись по стене...
«Ребенок
удивительно смирный...» —
врач сказал обо мне.
...А соседка
достала карты,
и они сообщили,
что
буду я
ни слишком богатым,
но очень спокойным зато.
Не пойду
ни в какие бури,
неудачи
смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою,
мне богом данной
(на ладони
вся жизнь моя!),
познакомлюсь
с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я...
Было дождливо и рано.
Жить сто лет
кукушка звала..
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка
врала!
Наврала она про дорогу,
наврала она про покой...
Карты врали!..
И слава богу,
слава людям,
что я
не такой!
Что по жилам
бунтует сила,
недовольство собой
храня!
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла
меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням
грибным!</text><name>Я родился — нескладным и длинным...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1879</date_from><text>О, жизнь! Я вновь ее люблю
И ею вновь любим взаимно...
Природы друг, я в ней ловлю
Все звуки жизненного гимна;
Я исцелен от слепоты,
Красу весны я вижу снова
И подмечаю все черты
Ее стремления живого.
На ниве колос уж высок,
Уже густа трава в поляне;
Уже пчела и мотылек
С цветов сбирают много дани;
Уж тень дает зеленый лес
И, полон тайны, шепчет что-то;
Уж полдень пламенный с небес
Всё кроет знойной позолотой;
С душистой яблони уже
Дол убелен слетевшим цветом...
Весна стоит на рубеже,
Где ждет ее слиянье с летом.
Бродить я вышел вдоль полей,
Весь впечатленьям предан внешним;
Заботы все души моей -
О настоящем и о здешнем.
Забот я этих не гоню,
Иных пока не призываю,-
Весь предан солнечному дню,
Весь предан радостному маю!
Кровь льется в жилах горячо;
Есть чувство бодрости и мощи;
Кукушка много лет еще
Сулит любезно мне из рощи;
Привет мне добрый шлют поля,
Подобный дружбы поцелую,
И ветерок, со мной шаля,
Мне треплет бороду седую...
О, жизнь! Я ею вновь любим
И вновь люблю ее взаимно...
Стихом участвую моим
Я в хоре жизненного гимна.</text><name>О, жизнь! Я вновь ее люблю...</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Уж рдеет золотой калач.
И, самогона ковш бывалый
Хлебнув, она несется вскачь
По выжженному буревалу.
И, распластавшись у порога,
Плюет на выцветший кумач.
И кто поймет, что это плач
Страны, возревновавшей Бога?
Стояли страдные года.
И кто простит простой и грубой,
Что на нее легли тогда
Его прикушенные губы?
Среди созвездий сановитых
Вот новая сестра — Беда.
И Вифлеемова звезда —
Ее разбитое корыто.</text><name>Уж рдеет золотой калач...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1979</date_from><text>Глаза засыпаны песком —
Могу ли ветер осудить за это?
Бывают странности. Понять их нелегко —
Не осуди, не обесславь поэта.
Да не растопчет ненависти конь
Души моей помолодевшей.
Широкую горячую ладонь
Не отнимай от губ похолодевших.
Пусть снегом нашу землю занесло
И льды сковали наши реки,
Горячее соленое тепло
Проникло в кровь и будет жить вовеки.
Прости меня за странные часы —
Часы любви, волненья и тревоги,
Я знаю: брошены на строгие весы
Две наши очень разные дороги.</text><name>Глаза засыпаны песком...</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1829</date_from><text>Как много сильных впечатлений
Еще душе недостает!
В тюрьме минула жизнь мгновений,
И медлен, и тяжел полет
Души моей, не обновленной
Явлений новых красотой
И дней темничных чередой,
Без снов любимых, усыпленной.
Прошли мгновенья бытия
И на земле настала вечность.
Однообразна жизнь моя,
Как океана бесконечность.
Но он кипит... свои главы
Подъемлет он на вызов бури,
То отражает свод лазури
Бездонным сводом синевы,
Пылает в заревах, кровавый
Он брани пожирает след,
Шумя в ответ на громы славы
И клики радостных побед,
Но мысль моя - едва живая -
Течет, в себе не отражая
Великих мира перемен;
Всё прежний мир она объемлет,
И за оградой душных стен -
Востока узница - не внемлет
Восторгам западных племен.</text><name>Узница востока</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Фридрих Шиллер</author><date_from></date_from><text>Слышишь? Выгляни в окно!
Средь дождя и мрака
Я торчу давным-давно,
Мерзну, как собака.
Ну и дождь! Потоп кругом!
Барабанит в небе гром.
Спрятаться куда бы?
До чего же ливень зол!
Мокнут шляпа и камзол
Из-за вздорной бабы.
Дождь и гром. В глазах черно.
Слышишь? Выгляни в окно!
К черту! Выгляни в окно!
Холод сводит скулы.
Месяц спрятался. Темно.
И фонарь задуло.
Слышишь? Если, на беду,
Я в канаву упаду -
Захлебнуться можно.
Темнота черней чернил.
Дьявол, знать, тебя учил
Поступать безбожно!
Дождь и гром. В глазах черно.
Баба, выгляни в окно!
Дура, выгляни в окно!
Ах, тебе не жалко?
Я молил, я плакал, но -
Здесь вернее палка.
Иль я попросту дурак,
Чтоб всю ночь срамиться так
Перед целым светом?
Ноют руки, стынет кровь,-
Распроклятая любовь
Виновата в этом!
Дождь и гром. В глазах черно.
Стерва, выгляни в окно!
Тьфу ты, черт! Дождусь ли дня?...
Только что со мною?
Эта ведьма на меня
Вылила помои!
Сколько я истратил сил,
Холод, голод, дождь сносил
Ради той чертовки!
Дьявол в юбке!.. Хватит петь!
Не намерен я терпеть
Подлые издевки.
Дождь и ветер! Шут с тобой!
Баста! Я пошел домой!
Перевод Л. Гинзбурга.</text><name>Мужицкая серенада</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1825</date_from><text>Я молод, друг мой, в цвете лет,
Но я изведал жизни море,
И для меня уж тайны нет
Ни в пылкой радости, ни в горе.
Я долго тешился мечтой,
Звездам небесным слепо верил
И океан безбрежный мерил
Своею утлою ладьей.
С надменной радостью, бывало,
Глядел я, как мой смелый челн
Печатал след свой в бездне волн.
Меня пучина не пугала:
"Чего страшиться?- думал я.-
Бывало ль зеркало так ясно,
Как зыбь морей?" Так думал я
И гордо плыл, забыв края.
И что ж скрывалось под волною?
О камень грянул я ладьею,
И вдребезги моя ладья!
Обманут небом и мечтою,
Я проклял жребий и мечты...
Но издали манил мне ты,
Как брег призывный улыбался,
Тебя с восторгом я обнял,
Поверил снова наслажденьям
И с хладной жизнью сочетал
Души горячей сновиденья.</text><name>Послание к Р[ожали]ну (Я молод, друг мой...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>За водой мерцает серебристо
поле в редком и сухом снегу.
Спит, чернея, маленькая пристань,
ни живой души на берегу.
Пересвистываясь с ветром шалым,
гнется, гнется мерзлая куга...
Белым занимается пожаром
первая осенняя пурга.
Засыпает снег луга и нивы,
мелкий, как толченая слюда.
По каналу движется лениво
плотная, тяжелая вода...
Снег летит спокойный, гуще, чаще,
он летит уже из крупных сит,
он уже пушистый, настоящий,
он уже не падает — висит...
Вдоль столбов высоковольтной сети
я иду, одета в белый мех,
самая любимая на свете,
самая красивая на свете,
самая счастливая из всех!</text><name>За водой мерцает серебристо...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1928</date_from><text>Луна стоит на капитанской вахте,
На триста верст рассыпался прибой.
И словно белая трепещущая яхта
Уходит женщина, любимая тобой.
Мне нужен сон глубокого наплыва
Мне нужен ритм высокой чистоты.
Сегодня звезды сини, словно сливы,
Такие звезды выдумала ты.
Лимон разрезанный
на лунный свет походит.
Таких ночей
светлей и тише нет,
Тревожные созвездья
пароходов
Проносятся
в лимонной тишине.
Телеграфируйте в пространство,
дорогая,
Что бриз и рейс
вас сделали добрей.
И я рванусь
за вами, содрогаясь,
Как черный истребитель
в серебре.</text><name>Лимонная ночь</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1851</date_from><text>В столице Медичи счастливой
Справлялся странный карнавал.
Все в белом, с ветвию оливы,
Шли девы, юноши; бежал
Народ за ними; из собора,
Под звук торжественного хора,
Распятье иноки несли
И стройно со свечами шли.
Усыпан путь их был цветами,
Ковры висели из окон,
И воздух был колоколами
До гор далеких потрясен.
Они на площадь направлялись,
Туда ж по улицам другим,
Пестрея, маски собирались
С обычным говором своим:
Паяц, и, с лавкой разных склянок,
На колеснице шарлатан,
И гранд, и дьявол, и султан,
И Вакх со свитою вакханок.
Но, будто волны в берегах,
Вдруг останавливались маски
И прекращались смех и пляски:
На площади, на трех кострах,
Монахи складывали в груды
Всё то, что тешит резвый свет
Приманкой неги и сует.
Тут были жемчуг, изумруды,
Великолепные сосуды,
И кучи бархатов, парчей,
И карт игральных, и костей,
И сладострастные картины,
И бюсты фавнов и сирен,
Литавры, арфы, мандолины,
И ноты страстных кантилен,
И кучи масок и корсетов,
Румяна, мыла и духи,
И эротических поэтов
Соблазна полные стихи...
Над этой грудою стояло,
Верхом на маленьком коньке,
Изображенье карнавала —
Паяц в дурацком колпаке.
Сюда процессия вступила.
На помост встал монах седой,
И чудно солнцем озарило
Его фигуру над толпой.
Он крест держал, главу склоняя
И указуя в небеса...
В глубоких впадинах сверкая,
Его светилися глаза;
Народ внимал ему угрюмо
И рвал бесовские костюмы,
И, маски сбросивши тайком,
Рыдали женщины кругом.
Монах учил, как древле жили
Общины первых христиан.
«А вы,— сказал,— вы воскресили
Разбитый ими истукан!
Забыли в шуме сатурналий
Молчанье строгое постов!
Святую Библию отцов
На мудрость века променяли;
Пустынной манне предпочли
Пиры египетской земли!
До знаний жадны, верой скупы,
Понять вы тщитесь бытие,
Анатомируете трупы —
А сердце знаете ль свое?..
О матерь божия! тебя ли,
Мое прибежище в печали,
В чертах блудницы вижу я!
С блудниц художник маловерный
Чертит, исполнен всякой скверны,
И выдает вам за тебя!..
Разврат повсюду лицемерный!
Вас тешит пестрый маскарад —
Бес ходит возле каждой маски
И в сердце вам вливает яд.
В вине, в науке, в женской ласке
Вам сети ставит хитрый ад,
И, как бессмысленные дети,
Вы слепо падаете в сети!..
Пора! Зову я вас на брань.
Из-за трапезы каждый встань,
Где бес пирует! Бросьте яству!
Спешите! Пастырю во длань
Веду вернувшуюся паству!
Здесь искупление грехам!
Проклятье играм и костям!
Проклятье льстивым чарам ада!
Проклятье мудрости людской,
В которой овцы божья стада
Теряют веру и покой!
Господь, услышь мои моленья:
В сей день великий искупленья
Свои нам молнии пошли
И разрази тельца златого!
Во имя чистое Христово
Весь дом греха испепели!»
Умолк — и факелом зажженным
Взмахнул над праздничным костром;
Раздался пушек страшный гром;
Сливаясь с колокольным звоном,
Te Deum грянул мрачный хор;
Столбом встал огненный костер.
Толпы народа оробели,
Молились, набожно глядели,
Святого ужаса полны,
Как грозно пирамидой жаркой
Трещали, вспыхивали ярко
Изобретенья Сатаны
И как фигура карнавала —
Его колпак и детский конь —
Качалась, тлела, обгорала
И с шумом рухнула в огонь.
Прошли года. Монах крутой,
Как гений смерти, воцарился
В столице шумной и живой —
И город весь преобразился.
Облекся трауром народ,
Везде вериги, власяница,
Постом измученные лица,
Молебны, звон да крестный ход.
Монах как будто львиной лапой
Толпу угрюмую сжимал,
И дерзко ссорился он с папой,
В безверьи папу уличал...
Но с папой спорить было рано:
Неравен был строптивый спор,
И глав венчанных Ватикана
Еще могуч был приговор...
И вот опять костер багровый
На той же площади пылал;
Палач у виселицы новой
Спокойно жертвы новой ждал,
И грозный папский трибунал
Стоял на помосте высоком.
На казнь монахов привели.
Они, в молчании глубоком,
На смерть, как мученики, шли.
Один из них был тот же самый,
К кому народ стекался в храмы,
Кто отворял свои уста
Лишь с чистым именем Христа;
Христом был дух его напитан,
И за него на казнь он шел;
Христа же именем прочитан
Монаху смертный протокол,
И то же имя повторяла
Толпа, смотря со всех сторон,
Как рухнул с виселицы он,
И пламя вмиг его объяло,
И, задыхаясь, произнес
Он в самом пламени: «Христос!»
Христос, Христос,— но, умирая
И по следам твоим ступая,
Твой подвиг сердцем возлюбя,
Христос! он понял ли тебя?
О нет! Скорбящих утешая,
Ты чистых радостей не гнал
И, Магдалину возрождая,
Детей на жизнь благословлял!
И человек, в твоем ученье
Познав себя, в твоих словах
С любовью видит откровенье,
Чем может быть он свят и благ...
Своею кровью жизни слово
Ты освятил,— и возросло
Оно могуче и светло;
Доминиканца ж лик суровый
Был чужд любви — и сам он пал
Бесплодной жертвою. . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Савонарола</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Знакомо,
Как старинный сказ,
Уходят женщины от нас.
Они уходят
И уносят
Холодный блеск
Холодных глаз.
Была нежна
И влюблена,
Была так долго
Мной пьяна.
Так неужель
В ней не осталось
Ни капли
Моего вина?
Зачем любить?
Зачем гореть?
Зачем в глаза
Другой глядеть?
Увы! Уму непостижимы
Две тайны:
Женщина и смерть!</text><name>Знакомо, как старинный сказ...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Лунная заводь реки
под крутизною размытой.
Сонный затон тишины
под отголоском-ракитой.
И водоем твоих губ,
под поцелуями скрытый.
Перевод Гелескула</text><name>Вариация (Лунная заводь реки...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from></date_from><text>Я пил за тебя под Одессой в землянке,
В Констанце под черной румынской водой,
Под Вязьмой на синем ночном полустанке,
В Мурманске под белой Полярной звездой.
Едва ль ты узнаешь, моя недотрога,
Живые и мертвые их имена,
Всех добрых ребят, с кем меня на дорогах
Короткою дружбой сводила война.
Подводник, с которым я плавал на лодке,
Разведчик, с которым я к финнам ходил,
Со мной вспоминали за рюмкою водки
О той, что товарищ их нежно любил.
Загадывать на год война нам мешала,
И даже за ту, что, как жизнь, мне мила,
Сегодня я пил, чтоб сегодня скучала,
А завтра мы выпьем, чтоб завтра ждала.
И кто-нибудь, вспомнив чужую, другую,
Вздохнув, мою рюмку посмотрит на свет
И снова нальет мне: — Тоскуешь?— Тоскую.
— Красивая, верно?— Жаль, карточки нет.
Должно быть, сто раз я их видел, не меньше,
Мужская привычка — в тоскливые дни
Показывать смятые карточки женщин,
Как будто и правда нас помнят они.
Чтоб всех их любить, они стоят едва ли,
Но что ж с ними делать, раз трудно забыть!
Хорошие люди о них вспоминали,
И значит, дай бог им до встречи дожить.
Стараясь разлуку прожить без оглядки,
Как часто, не веря далекой своей,
Другим говорил я: «Все будет в порядке,
Она тебя ждет, не печалься о ней».
Нам легче поверить всегда за другого,
Как часто, успев его сердце узнать,
Я верил: такого, как этот, такого
Не смеет она ни забыть, ни продать.
Как знать, может, с этим же чувством знакомы
Все те, с кем мы рядом со смертью прошли,
Решив, что и ты не изменишь такому,
Без спроса на верность тебя обрекли.</text><name>Я пил за тебя под Одессой в землянке...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1989</date_from><text>I. Догадка
Наш старый агроном был раб высокомерью.
В рабочий перерыв он задал мне вопрос:
— Ты веришь в равенство? Вон что... А я не верю.
И пальцев пятерню мне сунул чуть не в нос!
Нет, он не сплёл их в то, что всех надежд потерю
Изображало бы, и всех крушенье грёз;
Он просто указал, уча меня, тетерю,
На их различный вид и на неравный рост.
— На! Уравняй-ка их!— ...И тут лучом нежданным
Догадка вспыхнула в уме моём простом,
Что сам-то он себя не числит Безымянным,
Что ИМЕННО СЕБЯ он мнит Большим Перстом.
Что значит — интеллект! Мы для него — мизинцы:
Ему, читай, рабы, а куму — челядинцы...
II. Золотой трезубец
Единственная — три-единственная!— вещь
(В балласте баррикад — небесное богатство),
Которую нельзя на вздоры перевесть,
Была: Свобода, Равенство и Братство.
Как странно, что теперь, когда из баррикадства
Все вещи вырвались — и рухнули как есть,
Нам помешала Та, в которой вечность есть!
В которой нет зато ни лжи, ни святотатства,—
Свобода, Равенство и Братство! Золотой
Трезубец гласности; защита равноправья;
Наследство гениев и средство от бесславья!
А впрочем... жадны мы до Вольности святой.
Но в миг Свободного расхвата лучших платьев
Ты не подсовывай ни Равных нам, ни Братьев!
21 июня 1993
III. На отрицание равенства
Нетрудно равенство найти в своём кругу
Меж тех, кого мечта, судьба и предпочтенье
Связали поисками общего растенья
И общих раковин на белом берегу.
А ты найди его, как шпильку в том стогу,
Среди стихийного судеб хитросплетенья,
В космичности несходств, неродств, несовпаденья,
В толпе хромых, кривых, сгибаемых в дугу...
«Свобода, Равенство и Братство»! За бутылкой
В их триединую природу тыча вилкой
(Как будто это всё — твой личный кресс-салат!),
Напрасно мнишь разъять расчётливостью дикой
Единственную весть парижских баррикад,
Поднесь оставшуюся честной и великой.
21 июня 1993</text><name>Золотой трезубец</name><date_to>1993</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Уже над морем вечереет,
Уж ты мечтой меня томишь,
И с полуночи ветер веет
Через неласковый камыш.
Огни на мачтах зажигая,
Уходят в море корабли,
А ты, ночная, ты, земная,
Опять уносишь от земли.
Ты вся пленительна и лжива,
Вся - в отступающих огнях,
Во мгле вечернего залива,
В легко-туманных пеленах.
Позволь и мне огонь прибрежный
Тебе навстречу развести,
В венок страстной и неизбежный -
Цветок влюбленности вплести...
Обетование неложно:
Передо мною - ты опять.
Душе влюбленной невозможно
О сладкой смерти не мечтать.</text><name>Уже над морем вечереет...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Пускай стихи, прочитанные просто,
Вам скажут всё, о чем сказать должны.
А каблуки высокие нужны
Поэтам очень маленького роста.</text><name>Пускай стихи, прочитанные просто...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1964</date_from><text>Из-за деревьев и леса не видно.
Осенью видишь, и вот что обидно:
Как было много видно, но мнимо,
Сколько бродил я случайно и мимо,
Видеть не видел того, что случилось,
Не догадался, какая есть милость —
В голый, пустой, развороченный вечер
Радость простой человеческой встречи.</text><name>Из-за деревьев и леса не видно...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1942</date_from><text>Эти гордые лбы винчианских мадонн
Я встречал не однажды у русских крестьянок,
У рязанских молодок, согбенных трудом,
На току молотящих снопы спозаранок.
У вихрастых мальчишек, что ловят грачей
И несут в рукаве полушубка отцова,
Я видал эти синие звезды очей,
Что глядят с вдохновенных картин Васнецова.
С большака перешли на отрезок холста
Бурлаков этих репинских ноги босые...
Я теперь понимаю, что вся красота —
Только луч того солнца, чье имя — Россия!</text><name>Красота</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц,
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!
Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот тот, на кого я надеюсь,
Для кого я все муки стерпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл - шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал!...
На низах его голос утробен,
На верхах он подобен ножу.
Он покажет, на что он способен,
Ну, и я кое-что покажу.
Он поет задыхаясь, с натугой,
Он устал, как солдат на плацу.
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл - шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал!...
Только вдруг... Человече, опомнись!
Что поешь? Отдохни, ты устал!
Это патока, сладкая помесь!
Зал! Скажи, чтобы он перестал!
Все напрасно - чудес не бывает,
Я качаюсь, я еле стою.
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл - шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал!...
В чем угодно меня обвините,
Только против себя не пойдешь.
По профессии я - усилитель.
Я страдал, но усиливал ложь.
Застонал я - динамики взвыли,
Он сдавил мое горло рукой.
Отвернули меня, умертвили,
Заменили меня на другой.
Тот, другой,- он все стерпит и примет.
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
Мы в чехле очень тесно лежали:
Я, штатив и другой микрофон,
И они мне, смеясь, рассказали,
Как он рад был, что я заменен.</text><name>Песня микрофона</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея.
Феб, увидев ее, страстию к ней воспылал.
Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога;
Меж говорливых наяд, мучась, она родила
Милую дочь. Ее прияла сама Мнемозина.
Резвая дева росла в хоре богинь-аонид,
Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой,
Музам мила; на земле Рифмой зовется она.</text><name>Рифма</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1907</date_from><text>Я вышел из бедной могилы.
Никто меня не встречал —
Никто: только кустик хилый
Облетевшей веткой кивал.
Я сел на могильный камень...
Куда мне теперь идти?
Куда свой потухший пламень —
Потухший пламень... — нести.
Собрала их ко мне — могила.
Забыли все с того дня.
И та, что — быть может — любила,
Не узнает теперь меня.
Испугаю их темью впадин;
Постучусь — они дверь замкнут.
А здесь — от дождя и градин
Не укроет истлевший лоскут.
Нет. — Спрячусь под душные плиты.
Могила, родная мать,
Ты одна венком разбитым
Не устанешь над сыном вздыхать.</text><name>Матери</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1945</date_from><text>До утра перед разлукой
Свадьба снилась мне твоя.
Паперть... Сон, должно быть, в руку:
Ты — невеста. Нищий — я.
Пусть случится все, как снилось,
Только в жизни обещай —
Выходя, мне, сделай милость,
Милостыни не давай.</text><name>До утра перед разлукой...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1937</date_from><text>Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь,
На самом деле то, что именуют мной,-
Не я один. Нас много. Я - живой
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый,
Мой бедный прах, когда-то так любимый.
А я все жив! Все чище и полней
Объемлет дух скопленье чудных тварей.
Жива природа. Жив среди камней
И злак живой и мертвый мой гербарий.
Звено в звено и форма в форму. Мир
Во всей его живой архитектуре -
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре.
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!</text><name>Метаморфозы</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1946</date_from><text>Там, где звезды светятся в тумане,
мерным шагом ходят марсиане.
На холмах монашеского цвету
ни травы и ни деревьев нету.
Серп не жнет, подкова не куется,
песня в тишине не раздается.
Нет у них ни счастья, ни тревоги —
все отвергли маленькие боги.
И глядят со скукой марсиане
на туман и звезды мирозданья.
...Сколько раз, на эти глядя дали,
о величье мы с тобой мечтали!
Сколько раз стояли мы смиренно
перед грозным заревом вселенной!
...У костров солдатского привала
нас иное пламя озаряло.
На морозе, затаив дыханье,
выпили мы чашу испытанья.
Молча братья умирали в ротах.
Пели школьницы на эшафотах.
И решили пехотинцы наши
вдоволь выпить из победной чаши.
Было марша нашего начало
как начало горного обвала.
Пыль клубилась. Пенились потоки.
Трубачи трубили, как пророки.
И солдаты медленно, как судьи,
наводили тяжкие орудья.
Дым сраженья и труба возмездья.
На фуражках алые созвездья.
...Спят поля, засеянные хлебом.
Звезды тихо освещают небо.
В темноте над братскою могилой
пять лучей звезда распространила.
Звезды полуночные России.
Звездочки армейские родные.
...Телескопов точное мерцанье
мне сегодня чудится вдали:
словно дети, смотрят марсиане
на Великих Жителей Земли.</text><name>Там, где звезды светятся в тумане...</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Пора в постель, но спать нам неохота.
Как хорошо читать по вечерам!
Мы в первый раз открыли Дон-Кихота,
Блуждаем по долинам и горам.
Нас ветер обдает испанской пылью,
Мы слышим, как со скрипом в вышине
Ворочаются мельничные крылья
Над рыцарем, сидящим на коне.
Что будет дальше, знаем по картинке:
Крылом дырявым мельница махнет,
И будет сбит в неравном поединке
В нее копье вонзивший Дон-Кихот.
Но вот опять он скачет по дороге...
Кого он встретит? С кем затеет бой?
Последний рыцарь, тощий, длинноногий,
В наш первый путь ведет нас за собой.
И с этого торжественного мига
Навек мы покидаем отчий дом.
Ведут беседу двое: я и книга.
И целый мир неведомый кругом.</text><name>Дон-Кихот</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1892</date_from><text>Ум, красота, благородное сердце и сила,—
Всю свою щедрость судьба на него расточила.
Но отчего же в толпе он глядит так угрюмо?
В светлых очах его спряталась черная дума.
Мог бы расправить орел свои юные крылья,
Счастье, успехи пришли бы к нему без усилья,
Но у колонны один он стоит недвижимо.
Блеск, суета — всё бесследно проносится мимо.
Раннее горе коснулось души его чуткой...
И позабыть невозможно, и вспомнить так жутко!
Годы прошли, но под гнетом былого виденья
Блекнут пред ним мимолетные жизни явленья...
Пусть позолотой мишурною свет его манит,
Жизни, как людям, он верить не хочет, не станет!</text><name>На бале (Ум, красота...)</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>Ты сердце полонила,
Надежду подала
И то переменила,
Надежду отняла.
Лишаяся приязни,
Я всё тобой гублю.
Достоин ли я казни,
Что я тебя люблю?
Я рвусь, изнемогая;
Взгляни на скорбь мою,
Взгляни, моя драгая,
На слезы, кои лью!
Дня светла ненавижу,
С тоскою спать ложусь,
Во сне тебя увижу -
Вскричу и пробужусь.
Терплю болезни люты,
Любовь мою храня;
Сладчайшие минуты
Сокрылись от меня.
Не буду больше числить
Я радостей себе,
Хотя и буду мыслить
Я вечно о тебе.</text><name>Песня (Ты сердце полонила...)</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1920</date_from><text>На скамейке звездного бульвара
Я сижу, как демон, одинок.
Каждая смеющаяся пара
Для меня — отравленный клинок.
«Господи!— шепчу я.— Ну, доколе?»
Сели на скамью она и он.
«Коля!» — говорит. А что ей Коля?
Ну, допустим, он в нее влюблен.
Что тут небывалого такого?
Может быть, влюблен в нее и я?
Я бы с ней поговорил толково,
Если б нашею была скамья;
Руку взял бы с перебоем пульса,
Шепотом гадал издалека,
Я ушной бы дырочки коснулся
Кончиком горячим языка...
Ахнула бы девочка, смутилась,
Но уж я пардону б не просил,
А она к плечу бы прислонилась,
Милая, счастливая, без сил,
Милая-премилая такая...
Мы бы с ней махнули в отчий дом...
Коля мою девушку толкает
И ревниво говорит: «Пойдем!»</text><name>На скамье бульвара</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1916</date_from><text>Т. В. Чурилину
Голуби реют серебряные,
растерянные, вечерние...
Материнское мое благословение
Над тобой, мой жалобный
Вороненок.
Иссиня-черное, исчерна-
Синее твое оперение.
Жесткая, жадная, жаркая
Масть.
Было еще двое
Той же масти — черной молнией сгасли!—
Лермонтов, Бонапарт.
Выпустила я тебя в небо,
Лети себе, лети, болезный!
Смиренные, благословенные
Голуби реют серебряные,
Серебряные над тобой.</text><name>Голуби реют серебряные...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1837</date_from><text>Итак, товарищ вдохновенный,
И ты!— а я на прах священный
Слезы не пролил ни одной:
С привычки к горю и страданьям
Все высохли в груди больной.
Но образ твой моим мечтаньям
В ночах бессонных предстоит,
Но я тяжелой скорбью сыт,
Но, мрачный, близ жены, мне милой,
И думать о любви забыл...
Там мысли, над твоей могилой!
Смолк шорох благозвучных крыл
Твоих волшебных песнопений,
На небо отлетел твой гений;
А визги желтой клеветы
Глупцов, которые марали,
Как был ты жив, твои черты,
И ныне, в час святой печали,
Бездушные, не замолчали!
Гордись! Ей-богу, стыд и срам
Их подлая любовь!— Пусть жалят!
Тот пуст и гнил, кого все хвалят;
За зависть дорого я дам.
Гордись! Никто тебе не равен,
Никто из сверстников-певцов:
Не смеркнешь ты во мгле веков,—
В веках тебе клеврет Державин.</text><name>Тени Пушкина</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from></date_from><text>Над зеленою гимнастеркой
Черных пуговиц литые львы;
Трубка, выжженная махоркой,
И глаза стальной синевы.
Он расскажет своей невесте
О забавной, живой игре,
Как громил он дома предместий
С бронепоездных батарей.
Как пленительные полячки
Присылали письма ему,
Как вагоны и водокачки
Умирали в красном дыму.
Как прожектор играл штыками,
На разбитых рельсах звеня,
Как бежал он три дня полями
И лесами — четыре дня.
Лишь глазами девушка скажет,
Кто ей ближе, чем друг и брат,
Даже радость и гордость даже
Нынче громко не говорят.</text><name>Над зеленою гимнастеркой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1883</date_from><text>Умолкли рыдания бури кипучей,
Клокочущей бездны волна улеглась;
Опять выплывает луна из-за тучи,
Над гладью морской тишина разлилась.
В борьбе непрестанной с мятежною страстью
Опять побежден ненасытный недуг,
И с новою силой, и с новою властью
Воспрянет опять торжествующий дух!</text><name>Умолкли рыдания бури кипучей...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1826</date_from><text>Брызни искрами из плена,
Радость, жизнь донских холмов!
Окропи, моя любовь,
Черный ус мой белой пеной!
Друг народа удалого,
Я стакан с широким дном
Осушу одним глотком
В славу воинства донского!
Здравствуйте, братцы атаманы-молодцы!</text><name>Тост на обеде донцов</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1855</date_from><text>Так, в жизни есть мгновения -
Их трудно передать,
Они самозабвения
Земного благодать.
Шумят верхи древесные
Высоко надо мной,
И птицы лишь небесные
Беседуют со мной.
Все пошлое и ложное
Ушло так далеко,
Все мило-невозможное
Так близко и легко.
И любо мне, и сладко мне,
И мир в моей груди,
Дремотою обвеян я -
О время, погоди!</text><name>Так, в жизни есть мгновения...</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Какая ночь убийственная, злая!
Бушует ветер, в окна град стучит;
И тьма вокруг надвинулась такая,
Что в ней фонарь едва-едва блестит.
А ночь порой красотами богата!
Да, где-нибудь нет вовсе темноты,
Есть блеск луны, есть прелести заката
И полный ход всем чаяньям мечты.
Тьма — не везде. Здесь чья-то злая чара!
Ее согнать, поверь, под силу мне:
Готовы струны, ждет моя гитара,
Я петь начну о звездах, о луне.
Они всплывут. Мы озаримся ими —
Чем гуще тьма, тем будет песнь ясней,
И в град, и в вихрь раскатами живыми
Зальется в песне вешний соловей.</text><name>Какая ночь убийственная, злая!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1962</date_from><text>А. Битову
Два мальчика, два тихих обормотика,
ни свитера,
ни плащика,
ни зонтика,
под дождичком
на досточке
качаются,
а песенки у них уже кончаются.
Что завтра? Понедельник или пятница?
Им кажется, что долго детство тянется.
Поднимется один,
другой опустится.
К плечу прибилась бабочка-
капустница.
Качаются весь день с утра и до ночи.
Ни горя,
ни любви,
ни мелкой сволочи.
Все в будущем,
за морем одуванчиков.
Мне кажется, что я - один из мальчиков.</text><name>Два мальчика</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Порой хотелось бы всех веяний весны
И разноцветных искр чуть выпавшего снега,
Мятущейся толпы, могильной тишины
И тут же светлых снов спокойного ночлега!
Хотелось бы, чтоб степь вокруг меня легла,
Чтоб было всё мертво и царственно молчанье,
Но чтоб в степи река могучая текла,
И в зарослях ее звучало трепетанье.
Ущелий Терека и берегов Днепра,
Парижской толчеи, безлюдья Иордана,
Альпийских ледников живого серебра,
И римских катакомб, и лилий Гулистана.
Возможно это всё, но каждое в свой срок
На протяжениях великих расстояний,
И надо ожидать и надо, чтоб ты мог
Направить к ним пути своих земных скитаний,—
Тогда как помыслов великим волшебством
И полной мощностью всех сил воображенья
Ты можешь всё иметь в желании одном
Здесь, подле, вкруг себя, сейчас,
без промедленья!
И ты в себе самом — владыка из владык,
Родник таинственный — ты сам себе природа,
И мир души твоей, как божий мир, велик,
Но больше, шире в нем и счастье, и свобода...</text><name>Порой хотелось бы всех веяний весны...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Я ясно сознаю, что часто надо мной —
Над помышленьями, никак не над душой,—
Проходит облако; вдруг думы оттенит
И придает всему нежданно новый вид!
Сквозь что-то будто бы идет тревожный свет.
И краски новые бегут, которых нет.
И ты, красавица! мне мнилось, будто вдруг,
Знак святости твоей, дискообразный круг
Над головой твоей, кто б думать это мог,
Преобразился вдруг в вакхический венок!</text><name>Я ясно сознаю, что часто надо мной...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1769</date_from><text>Примаюсь за перо, рука моя дрожит,
И муза от меня с спокойствием бежит.
Везде места зрю рая.
И рощи, и луга, и нивы здесь, играя,
Стремятся веселить прельщенный ими взгляд,
Но превращаются они всяк час во ад.
Блаженство на крылах зефиров отлетает,
На нивах, на лугах неправда обитает,
И вырвалась тяжба их тягостных оков.
Церера мещет серп и горесть изъявляет,
Помона ягоды неспелы оставляет,
И удаляется и Флора от лугов.
Репейник там растет, где было место крина.
О боже, если бы была Екатерина
Всевидица! Так ты где б делся, толк судей,
Гонящих без вины законами людей?
Законы для того ль, чтоб правда процветала
Или чтоб ложь когда святою ложью стала?
Утопли правости в умедленном ответе.
Такая истина бывала ли на свете?
Кричат: «Закон! закон!»
Но исправляется каким порядком он?
Одна хранится форма
Подьячим для прокорма,
И приключается невинным людям стон.
Я прав по совести, и винен я по делу,
Внимать так льзя ль улику замерзелу?
Такую злу мечту, такой несвязный сон?
Закон тот празен,
Который с совестью и с истиною равен.
По окончании суда
Похвален ли судья, коль скажет он тогда:
«Я знаю, что ты прав, и вижу это ясно,
Что мною обвинен и гибнешь ты напрасно,
Но мной учинено то, форму сохраня,
Так ты не обвиняй закона, ни меня!»
Бывает ли кисель в хорошей форме гнусен?
Кисель не формой вкусен.
Я зрю, невозвратим уже златой к нам век.
О небо! На сие ль созижден человек,
Дабы во всякую минуту он крушился
И чтоб терпения и памяти лишился,
Повсюду испуская стон,
И места б не имел убежищем к отраде?
Покоя нет нигде, ни в поле, ни во граде.
Взошло невежество на самый Геликон
И полномочие и тамо изливает.
Храм мудрых муз оно безумством покрывает.
Благополучен там несмысленный творец,
Языка своего и разума борец,
За иппокренскую болотну пьющий воду,
Не чтущий никакой разумной книги сроду.
Пиитов сих ума ничто не помутит,
Безмозгла саранча без разума летит.
Такой пиит не мыслит,
Лишь только слоги числит.
Когда погибла мысль, другую он возьмет.
Ведь разума и в сей, как во погибшей, нет,
И всё ему равно прелестно;
Колико б ни была мысль она ни плоха,
Всё гадина равна: вошь, клоп или блоха.
Кто, кроме таковых, стихов вовек не видел,
Возможно ли, чтоб он стихов не ненавидел?
И не сказал ли б он: «Словами нас дарят,
Какими никогда нигде не говорят!».
О вы, которые сыскать хотите тайну
В словах, услышав речь совсем необычайну,
Надуту пухлостью, пущенну к небесам,
Так знайте, что творец того не знает сам,
А если к нежности он рифмой прилепился,
Конечно, за любовь безмозглый зацепился
И рифмотворцем быть во всю стремится мочь.
Поэзия — любовной страсти дочь
И ею во сердцах горячих укрепилась,
Но ежели осел когда в любви горит,
Горит, но на стихах о том не говорит.
Такому автору на что спокойства боле?
Пригодно всё ему Парнас, и град и поле,
Ничто не трогает стремления его.
Причина та, что он не мыслит ничего.
Спокойство разума невежи не умножит,
Меня против тому безделка востревожит,
И мне ль даны во мзду подьячески крючки?
Отпряньте от меня, приказные сверчки!
Не веселят меня приятности погоды,
Ни реки, ни луга, ни плещущие воды,
Неправда дерзкая эдемский сад
Преобратит во ад.
А ты, Москва! А ты, первопрестольный град,
Жилище благородных чад,
Обширные имущая границы,
Сответствуй благости твоей императрицы,
Развей невежество, как прах бурливый ветр!
Того, на сей земле цветуща паче крина,
Желает мудрая твоя Екатерина,
Того на небеси желает мудрый Петр!
Сожни плоды, его посеянны рукою!
Где нет наук, там нет ни счастья, ни покою.
Не думай ты, что ты сокровище нашла,
И уж на самый верх премудрости взошла!</text><name>Письмо ко князю А.М.Голицыну (Примаюсь за перо...)</name><date_to>1769</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1899</date_from><text>В мире широком, в море шумящем
Мы - гребень встающей волны.
Странно и сладко жить настоящим,
Предчувствием песни полны.
Радуйтесь, братья, верным победам!
Смотрите на даль с вышины!
Нам чуждо сомненье, нам трепет неведом,-
Мы - гребень встающей волны.</text><name>Мы (В мире широком, в море шумящем...)</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Вот солнце: пламенно, бессмертно, бесконечно.
Дарует людям жизнь. Рассеивает мрак.
А вот луна: взаймы берет у солнца вечно!
Планетка так себе... Не правда ли — пустяк?
Но пусть на солнце курс нужней держать поэтам
Не лучше ль с неба звезд вначале нахватать?
Пусть отраженным лишь луна блистает светом,
Ну что ж, и до нее ведь не рукой подать!
— Эй, ты, сияй сама! Поэту нет расчета
Жить отраженьями,— заметил критик мне.
Мой друг! Достаточно, что ты меня к луне,
Забывшись, приравнял — чего ж тебе еще-то?
Не надсаждай других — сам будешь пощажен.
Все скажут: «Не Сент-Бёв, но и не изверг он».</text><name>Отраженным светом...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1825</date_from><text>(Посвящено С[офье] В[ладимировне]
В[еневитиной])
На небе все цветы прекрасны.
Все мило светят над землей,
Все дышат горней красотой.
Люблю я цвет лазури ясной:
Он часто томностью пленял
Мои задумчивые вежды,
И в сердце робкое вливал
Отрадный луч благой надежды.
Люблю, люблю я цвет луны,
Когда она в полях эфира
С дарами сладостного мира
Плывет как ангел тишины.
Люблю цвет радуги прозрачной -
Но из цветов любимый мой
Есть цвет денницы молодой:
В сем цвете, как в одежде брачной,
Сияет утром небосклон.
Он цвет невинности счастливой,
Он чист, как девы взор стыдливой,
И ясен, как младенца сон.
Когда и страх и рой веселий -
Всё было чуждо для тебя
В пределах тесной колыбели,
Посланник неба, возлюбя
Младенца милую беспечность,
Тебя лелеял в тишине,
Ты почивала - но во сне,
Душой разгадывая вечность,
Встречала ясную мечту
Улыбкой милою, прелестной.
Что сорвало улыбку ту,
Что зрела ты,- мне неизвестно;
Но твой хранитель, гость небесный
Взмахнул таинственным крылом -
И тень ночная пробежала,
На небосклоне заиграла
Денница пурпурным огнем,
И луч румяного рассвета
Твои ланиты озарил.
С тех пор он вдвое стал мне мил,
Сей луч румяного рассвета.
Храни его - недаром он
На девственных щеках возжен,
Не отблеск красоты напрасной,
Нет! он печать минуты ясной,
Залог он тайный, неземной.
На небе все цветы прекрасны,
Все дышат горней красотой;
Но меж цветов есть цвет святой -
Он цвет денницы молодой.</text><name>Любимый цвет</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1935</date_from><text>Я замечаю, как мчится время.
Маленький парень в лошадки играет,
потом надевает шинель, и на шлеме
красная звездочка вырастает.
Мать удивится: "Какой ты высокий!"
Мы до вокзала его провожаем.
Он погибает на Дальнем Востоке.
Мы его именем клуб называем.
Я замечаю, как движется время.
Выйдем на улицу.
Небо синее...
Воспламеняя горючую темень,
падают бомбы на Абиссинию.
Только смятение.
Только шарит
негнущийся ветер прожекторов...
Маленький житель земного шара,
я пробегаю мимо домов.
Деревья стоят, как озябшие птицы,
мокрые перья на землю роняя.
Небо!
Я знаю твои границы.
Их самолеты мои охраняют.
Рядом со мною идущие люди,
может, мы слишком уж сентиментальны?
Все мы боимся, что сняться забудем
на фотографии моментальной,
что не останутся наши лица,
запечатлеется группа иная...
Дерево сада - осенняя птица -
мокрые перья на землю роняет.
Я замечаю, как время проходит.
Я еще столько недоглядела.
В мире, на белом свете, в природе
столько волнений и столько дела.
Нам не удастся прожить на свете
маленькой и неприметной судьбою.
Нам выходить в перекрестный ветер
грузных орудий дальнего боя.
Я ничего еще не успела.
Мне еще многое сделать надо.
Только успеть бы!
Яблоком спелым
осень нависла над каждым садом.
Ночь высекает и сушит слезы.
Низко пригнулось тревожное небо.
Дальние вспышки... Близкие грозы...
Земля моя,
правда моя,
потребуй!</text><name>Тревога</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Когда от нас уходит Старый,
Такая полночь настает:
Все подымаем мы бокалы —
И первый тост за Новый год!
Но переходим ко второму —
Тогда нам выпить хорошо
За милую хозяйку дома
Иль за кого-нибудь еще.
Заздравным тостам нет предела,
И, вероятно, кто-нибудь
Умелых наших виноделов
Захочет тостом помянуть.
Немало будет тостов разных,
Но в ночь такую я б желал
И за хрустальщиков прекрасных
Поднять хрустальный свой бокал!..
За яркость замыслов серьезных
И радость дружеских пиров,
За вдумчивых и виртуозных
Художников и мастеров!
За мелодичный звон бокальный,
Не умолкает он пускай!..
За Дятьково, за Гусь-Хрустальный,
За Неман и за Красный май!</text><name>Тост за хрустальщиков</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1940</date_from><text>Спит городок
Спокойно, как сурок.
И дождь сейчас уснет,
На крышах бронзовея;
Спит лодок белый флот
И мертвый лев Тезея,
Спит глобус-великан,
Услада ротозея,
Спят мыши в глобусе,
Почтовый синий ящик,
Места в автобусе
И старых лип образчик,-
Все спит в оцепенении одном,
И даже вы - меняя сон за сном.
А я зато в каком-то чудном гуле
У темных снов стою на карауле
И слушаю: какая в мире тишь.
...Вторую ночь уже горит Париж!</text><name>Ночь</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Феликс Кривин</author><date_from></date_from><text>А Герострат не верил в чудеса. Он их считал опасною причудой.
Великий храм сгорел за полчаса, и от него осталась пепла груда.
Храм Артемиды. Небывалый храм по совершенству линий
соразмерных. Его воздвигли смертные богам -
и этим чудом превзошли бессмертных.
Но Герострат не верил в чудеса, он знал всему действительную
цену. Он верил в то, что мог бы сделать
сам. А что он мог? Поджечь вот эти стены.
Не славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на
свете - вот он стоит. И смотрит на костер, который в мире
никому не светит.</text><name>1-03. Герострат</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>(Лагерь при Евфрате)
Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Знаю, смерть тебя не встретит:
Азраил, среди мечей,
Красоту твою заметит -
И пощада будет ей!
Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!</text><name>Из Гафиза</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1859</date_from><text>Сны и тени,
Сновиденья,
В сумрак трепетно манящие,
Все ступени
Усыпленья
Легким роем преходящие,
Не мешайте
Мне спускаться
К переходу сокровенному,
Дайте, дайте
Мне умчаться
С вами к свету отдаленному.
Только минем
Сумрак свода,-
Тени станем мы прозрачные
И покинем
Там у входа
Покрывала наши мрачные.</text><name>Сны и тени...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Кораблям в холодном море ломит кости белый пар,
А лунный свет иллюминаторы прошиб.
А первый иней белит мачты, словно призрачный маляр,
И ревматичен шпангоутов скрип...
Говорят, на нашей шхуне объявился домовой —
Влюбленный в плаванья, бездомный домовой!
Его приметил рулевой,
В чем поручился головой,
И не чужой, а своей головой!
Домовой
Заглянул к матросу в рубку,
Закурил на юте трубку
И журнал облизнул судовой
(Ах, бездомный домовой,
Корабельный домовой!) —
И под завесой пропал дымовой...
...Перевернутый бочонок,
на бочонке первый снег.
Куда-то влево уплывают острова.
Как с перевязанной щекою истомленный человек,
Луна ущербная в небе крива.
Кок заметил: «Если встретил
домового ты, чудак,
То не разбалтывай про это никому!»
А рулевой про домового разболтал,
и это знак,
Что домовой не являлся ему.
Что не ходил к матросу в рубку,
Не курил на юте трубку,
Не мелькал в хитрой мгле за кормой...
Корабельный домовой,
Ах, подай нам голос твой!
Ау! Ау!
Ай-ай-ай!
Ой-ой-ой!
Загляни к матросу в рубку!
Закури на юте трубку!
Рукавичкой махни меховой!..
Волны пенные кипят,
И шпангоуты скрипят,
И у штурвала грустит рулевой...</text><name>Бездомный домовой</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from></date_from><text>Нарядили елку в праздничное платье:
В пестрые гирлянды, в яркие огни,
И стоит, сверкая, елка в пышном зале,
С грустью вспоминая про былые дни.
Снится елке вечер, месячный и звездный,
Снежная поляна, грустный плач волков
И соседи-сосны, в мантии морозной,
Все в алмазном блеске, в пухе из снегов.
И стоят соседи в сумрачной печали,
Грезят и роняют белый снег с ветвей...
Грезятся им елка в освещенном зале,
Хохот и рассказы радостных детей.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1929</date_from><text>Ах ты, ночь высока,
Полночь темная.
Новгородская рука,
Неуемная.
Ох, Онега-река,
И Двина-река,
И Печора-река -
Вода глубока.
Зашумели леса
По-бирючьему,
Полыхала река
По-щучьему,
Ветер влёт полетел
По-гусиному,
Надевали на струги
Парусину мы.
Ой ты, братец ты мой,
Ветер с полудня,
Ты неси за собой,
Пока молоды,
Пока кровь ходуном,
Пока бой топором,
Пока нету хором,
Пока нет похорон,
Пока грудь колесом,
Пока свист по лесам,
Пока бурей башка,
Пока нож в три вершка.
Пришла весна -
Красна крутоярь,
Ой ты, мать честна,
Кистеня рукоять.
Вышел парень в года,-
Парню нет ремесла.
Закипела вода
В сорок два весла.</text><name>Молодецкая-струговая</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1960</date_from><text>Когда приходит в мир великий ветер,
против него встает, кто в землю врос,
кто никуда не движется на свете,
чуть пригибаясь под напором гроз.
Неутомимый, яростный, летящий,
валя и разметая бурелом,
он пред стеной глухой дремучей чащи
сникает перетруженным крылом.
И, не смирившись с тишиной постылой,
но и не смогши бушевать при ней,
ослабевает ветер от усилий,
упавши у разросшихся корней.
Но никакому не вместить участью
того, что в дар судьба ему дала:
его великолепное несчастье,
его незавершенные дела.</text><name>Когда приходит в мир...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1925</date_from><text>Ты не будешь любовью пройдена,
Как не будешь пройдена вширь,
Моя снежная, зябкая родина,
Старушонка седая - Сибирь!
Хоть совсем ты теперь не такая,
Времена - что по ветру дым:
Говорят, даже раньше тают
И твои голубые льды.
Не такая!
А белый и вьюжный
Мне буран завывает:
"Айда!"
Потому что совсем не хуже
Черно-бурая стала тайга;
Потому что на гиблой дороге
Еще часто, качаясь, идет
И татарин - байбак кривоногий,
И барсук остроскулый - ойрот.
Ах, старушка!
Буянный и вьюжный,
Мне буран завывает:
"Айда!"
Потому что совсем не хуже
Черно-бурая стала тайга...
А к тебе и на лучших оленях
Мне теперь не добраться к весне:
Я зимую, где мудрый Ленин
Отдыхает в полярном сне.
Только здесь не останусь долго:
Убегу я в Сибирь,- что ни будь!
Хорошо погоняться за волком,
Хорошо в зимовье прикурнуть!
Ты не бойся - я здесь не подохну!
Мой родной криволапый медведь!
Эх, на день бы собачью доху,
Хоть на день
Поносить,
Одеть...</text><name>Родина</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1829</date_from><text>Стяжать венок от вас не мечу,
Но ваши похвалы люблю,
Коль на пути своем их встречу.
Балласт хотя не назначает,
Куда и как плыть кораблю,
Но ход его он облегчает.</text><name>Средство и цель</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Голубая кофта. Синие глаза.
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила: "Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель".
Я ответил милой: "Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель,
У меня на сердце без тебя метель".</text><name>Голубая кофта. Синие глаза...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Еще не царствует река,
Но синий лед она уж топит;
Еще не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит.
Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь...
Еще не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь...</text><name>Весенний романс</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>Вот я вошел, и дверь прикрыл,
И показал бумаги,
И так толково объяснил
Зачем приехал в лагерь.
Начальник - как уключина,-
Скрипит - и ни в какую!
"В кино мне роль поручена,-
Опять ему толкую,-
И вот для изучения -
Такое ремесло -
Имею направление!
Дошло теперь?" - "Дошло!
Вот это мы приветствуем,-
Чтоб было, как с копирки,
Вам хорошо б - под следствием
Полгодика в Бутырке!
Чтоб ощутить затылочком,
Что чуть не расстреляли,
Потом - по пересылочкам,-
Тогда бы вы сыграли!.."
Внушаю бедолаге я
Настойчиво, с трудом:
"Мне нужно - прямо с лагеря -
Не бывши под судом!"
"Да вы ведь знать не знаете,
За что вас осудили,-
Права со мной качаете -
А вас еще не брили!"
"Побреют!- рожа сплющена!-
Но все познать желаю,
А что уже упущено -
Талантом наверстаю!"
"Да что за околесица,-
Опять он возражать,-
Пять лет в четыре месяца -
Экстерном, так сказать!.."
Он даже шаркнул мне ногой -
Для секретарши Светы:
"У нас, товарищ дорогой,
Не университеты!
У нас не выйдет с кондачка,
Из ничего - конфетка:
Здесь - от звонка и до звонка,-
У нас не пятилетка!
Так что, давай-ка ты, валяй -
Какой с артиста толк!-
У нас своих хоть отбавляй", -
Сказал он и умолк.
Я снова вынул пук бумаг,
Ору до хрипа в глотке:
Мол, не имеешь права, враг,-
Мы здесь не в околотке!
Мол, я начальству доложу,-
Оно, мол, разберется!..
Я стервенею, в роль вхожу,
А он, гляжу,- сдается.
Я в раже, удержа мне нет,
Бумагами трясу:
"Мне некогда сидеть пять лет -
Премьера на носу!"
Между 1970 и</text><name>Вот я вошел, и дверь прикрыл...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Не бывает любви несчастливой.
Не бывает... Не бойтесь попасть
В эпицентр сверхмощного взрыва,
Что зовут "безнадежная страсть".
Если в душу врывается пламя,
Очищаются души в огне.
И за это сухими губами
"Благодарствуй!" шепните Весне.</text><name>Не бывает любви несчастливой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from></date_from><text>Мой светлый замок так велик,
Так недоступен и высок,
Что скоро листья повилик
Ковром заткнут его порог.
И своды гулкие паук
Затянет в дым своих тенет,
Где чуждых дней залетный звук
Ответной рифмы не найдет.
Там шум фонтанов мне поет,
Как хорошо в полдневный зной,
Взметая холод вольных вод,
Дробиться радугой цветной.
Мой замок высится в такой
Недостижимой вышине,
Что крики воронов тоской
Не отравили песен мне.
Моя свобода широка,
Мой сон медлителен и тих,
И золотые облака,
Скользя, плывут у ног моих.</text><name>Мой замок</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Много горя и страданья
Сердце терпит невзначай.
Милый скажет: "До свиданья..."
Сердце слышит: "И прощай".
Наперед не угадаешь,
С кем судьбу свою найдешь.
Коль полюбишь, пострадаешь,
Эту песню запоешь.
Если Волга разольется,
Трудно Волгу переплыть,
Если милый не смеется,
Трудно милого любить.
Без луны на небе мутно,
А при ней мороз сильней.
Без любви на свете трудно,
А любить еще трудней.
Я девчонка молодая,
Что мне делать, как мне быть?
Оттого я и страдаю,
Что не знаю, как любить:
Крепко любишь - избалуешь,
Мало любишь - отпугнешь,
Беспокойный - ты ревнуешь,
А спокойный - нехорош.
Счастье - птичка-невеличка,
Нет ни клетки, ни гнезда,
То погаснет, точно спичка,
То зажжется, как звезда.
Нету кушанья без соли,
Если вышла - так купи.
Нету радости без боли,
Если любишь - так терпи.
Видно, вкус мой изменился,
Что поделать мне с собой?
Карий глаз вчера приснился,
А сегодня - голубой,
Трудно в маленьких влюбляться,
Как их будешь обожать:
Целоваться - нагибаться,
Провожать - в карман сажать.
Если Волга разольется,
Трудно Волгу переплыть,
Если милый не смеется,
Трудно милого любить.
Без луны на небе мутно,
А при ней мороз сильней.
Без любви на свете трудно,
А любить еще трудней!</text><name>Если Волга разольется...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1857</date_from><text>Прости меня, мой светлый серафим,
Я был на шаг от страшного признанья;
Отдавшись снам обманчивым моим,
Едва я смог смирить в себе желанье
С рыданием упасть к ногам твоим.
Я изнемог в борьбе с безумством страсти,
Я позабыл, что беспощадно строг
Закон судьбы неумолимой власти,
Что мера мук и нравственных несчастий
Еще не вся исполнилась... Я мог
За звук один, за милый звук привета,
За робкий звук, слетевший с уст твоих
В доверчивый самозабвенья миг,-
Взять на душу тяжелый гнет ответа
Перед судом небесным и земным
В судьбе твоей, мой светлый серафим!
Мне снился сон далеких лет волшебный,
И речь младенчески приветная твоя
В больную грудь мне влагою целебной
Лилась, как животворная струя...
Мне грезилось, что вновь я молод и свободен...
Но если б я свободен даже был...
Бог и тогда б наш путь разъединил,
И был бы прав суровый суд господень!
Не мне удел с тобою был бы дан...
Я веком развращен, сам внутренне развратен;
На сердце у меня глубоких много ран
И несмываемых на жизни много пятен...
Пускай могла б их смыть одна слеза твоя,-
Ее не принял бы правдивый судия!</text><name>Прости меня, мой светлый серафим...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>У каждого свой болельщик,
У каждого игрока.
И у меня, наверно,
И даже наверняка.
Он в кассе билет оплачивает
И голову отворачивает,
Когда меня в борт вколачивают
Защитники ЦСКА.
Когда мне ломают шею,
О ребрах не говоря,
Мне больно — ему больнее,
О, как я его жалею,
Сочувствую я ему,
Великому Хемингуэю,
Болельщику моему.</text><name>Монолог профессионала</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1958</date_from><text>Бухгалтер он, счетов охапка,
Семерки, тройки и нули.
И кажется, он спит, как папка
В тяжелой голубой пыли.
Но вот он с другом повстречался.
Ни цифр, ни сплетен, ни котлет.
Уж нет его, пропал бухгалтер,
Он весь в огне прошедших лет.
Как дробь, стучит солдата сердце:
«До Петушков рукой подать!»
Беги! Рукой подать до смерти,
А жизнь в одном — перебежать.
Ты скажешь — это от контузий,
Пройдет, найдет он жизни нить,
Но нити спутались, и узел
Уж не распутать — разрубить.
Друзья и сверстники развалин
И строек сверстники, мой край,
Мы сорок лет не разувались,
И если нам приснится рай,
Мы не поверим.
Стой, не мешкай,
Не для того мы здесь, чтоб спать!
Какой там рай! Есть перебежка —
До Петушков рукой подать!</text><name>Сердце солдата</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Фиолетовой, белой, лиловой,
Ледяной, голубой, бестолковой
Перед взором предстанет сирень.
Летний полдень разбит на осколки,
Острых листьев блестят треуголки,
И, как облако, стелется тень.
Сколько свежести в ветви тяжелой,
Как стараются важные пчелы,
Допотопная блещет краса!
Но вглядись в эти вспышки и блестки:
Здесь уже побывал Кончаловский,
Трогал кисти и щурил глаза.
Тем сильней у забора с канавкой
Восхищение наше, с поправкой
На тяжелый музейный букет,
Нависающий в желтой плетенке
Над столом, и две грозди в сторонке,
И от локтя на скатерти след.</text><name>Сирень</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1812</date_from><text>Предлинной хворостиной
Мужик Гусей гнал в город продавать;
И, правду истинну сказать,
Не очень вежливо честил свой гурт гусиной:
На барыши спешил к базарному он дню
(А где до прибыли коснется,
Не только там гусям, и людям достается).
Я мужика и не виню;
Но Гуси иначе об этом толковали
И, встретяся с прохожим на пути,
Вот как на мужика пеняли:
"Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?
Мужик так нами помыкает
И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;
А этого не смыслит неуч сей,
Что он обязан нам почтеньем;
Что мы свой знатный род ведем от тех Гусей,
Которым некогда был должен Рим спасеньем:
Там даже праздники им в честь учреждены!"
"А вы хотите быть за что отличены?" -
Спросил прохожий их. "Да наши предки..."-
"Знаю,
И все читал; но ведать я желаю,
Вы сколько пользы принесли?"
"Да наши предки Рим спасли!"
"Все так, да вы что сделали такое?"
"Мы? Ничего!" - "Так что ж и доброго в вас есть?
Оставьте предков вы в покое:
Им поделом была и честь;
А вы, друзья, лишь годны на жаркое".
Баснь эту можно бы и боле пояснить -
Да чтоб гусей не раздразнить.</text><name>Гуси</name><date_to>1812</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from></date_from><text>На запад, на восток всмотрись, внемли,—
Об этих днях напишет новый Пимен,
Что ненависти пламень был взаимен
У сих народов моря и земли.
Мы все пройдем, но устоят Кремли,
И по церквам не отзвучит прокимен,
И так же будет пламенен и дымен
Закат золотоперистый вдали.
И человек иную жизнь наладит,
На лад иной цевницы зазвучат,
И в тихий час старик сберет внучат:
«Вот этим чаял победить мой прадед»,—
Он вымолвит, печально поражен,—
И праздный меч не вынет из ножон.</text><name>Сонет (На запад, на восток...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>На гулких улицах столицы
Трепещут крылья робких птиц,
И развернулись вереницы
Угрюмых и печальных лиц.
Под яркой маской злого света
Блестит торжественно глазет.
Идет, вся в черное одета,
Жена за тем, кого уж нет.
Мальчишки с песнею печальной
Бредут в томительную даль
Пред колесницей погребальной,
Но им покойника не жаль.</text><name>На гулких улицах столицы...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Т. Дашковской
Выходит на сцену последнее из поколений войны -
зачатые второпях и доношенные в отчаянии,
Незнамовы и Непомнящие, невесть чьи сыны,
Безродные и Беспрозванные, Непрошеные и Случайные.
Их одинокие матери, их матери-одиночки
сполна оплатили свои счастливые ночки,
недополучили счастья, переполучили беду,
а нынче их взрослые дети уже у всех на виду.
Выходят на сцену не те, кто стрелял и гранаты бросал,
не те, кого в школах изгрызла бескормица гробовая,
а те, кто в ожесточении пустые груди сосал,
молекулы молока оттуда не добывая.
Войны у них в памяти нету, война у них только в крови,
в глубинах гемоглобинных, в составе костей нетвердых.
Их вытолкнули на свет божий, скомандовали: "Живи!" -
в сорок втором, в сорок третьем и даже в сорок четвертом.
Они собираются ныне дополучить сполна
все то, что им при рождении недодала война.
Они ничего не помнят, но чувствуют недодачу.
Они ничего не знают, но чувствуют недобор.
Поэтому все им нужно: знание, правда, удача.
Поэтому жесток и краток отрывистый разговор.</text><name>Последнее поколение</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1927</date_from><text>Пробивается в тучах
Зимы седина,
Опрокинутся скоро
На землю снега,—
Хорошо нам сидеть
За бутылкой вина
И закусывать
Мирным куском пирога.
Пей, товарищ Орлов,
Председатель Чека.
Пусть нахмурилось небо,
Тревогу тая,—
Эти звезды разбиты
Ударом штыка,
Эта ночь беспощадна,
Как подпись твоя.
Пей, товарищ Орлов!
Пей за новый поход!
Скоро выпрыгнут кони
Отчаянных дней.
Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней.
Льется полночь в окно,
Льется песня с вином,
И, десятую рюмку
Беря на прицел,
О веселой теплушке,
О пути боевом
Заместитель заведующего
Запел.
Он чуть-чуть захмелел —
Командир в пиджаке:
Потолком, подоконником
Тучи плывут,
Не чернила, а кровь
Запеклась на штыке,
Пулемет застучал —
Боевой «ундервуд»...
Не уздечка звенит
По бокам мундштука,
Не осколки снарядов
По стеклам стучат,—
Это пьют,
Ударяя бокал о бокал,
За здоровье комдива
Комбриг и комбат...
Вдохновенные годы
Знамена несли,
Десять красных пожаров
Горят позади,
Десять лет — десять бомб
Разорвались вдали,
Десять грузных осколков
Застряли в груди...
Расскажи мне, пожалуйста,
Мой дорогой,
Мой застенчивый друг,
Расскажи мне о том,
Как пылала Полтава,
Как трясся Джанкой,
Как Саратов крестился
Последним крестом.
Ты прошел сквозь огонь —
Полководец огня,
Дождь тушил
Воспаленные щеки твои...
Расскажи мне, как падали
Тучи, звеня
О штыки,
О колеса,
О шпоры твои...
Если снова
Тифозные ночи придут,
Ты помчишься,
Жестокие шпоры вонзив,—
Ты, кто руки свои
Положил на Бахмут,
Эти темные шахты благословив...
Ну, а ты мне расскажешь,
Товарищ комбриг,
Как гремела «Аврора»
По царским дверям
И ночной Петроград,
Как пылающий бриг,
Проносился с Колумбом
По русским степям;
Как мосты и заставы
Окутывал дым
Полыхающих
Красногвардейских костров,
Как без хлеба сидел,
Как страдал без воды
Разоруженный
Полк юнкеров...
Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней...
Выпьем, что ли, друзья,
За семнадцатый год,
За оружие наше,
За наших коней!..</text><name>Пирушка</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1854</date_from><text>Посвящается
Меропе Александровне Новосильцевой
И больно, и сладко,
Когда, при начале любви,
То сердце забьется украдкой,
То в жилах течет лихорадка,
То жар запылает в крови...
И больно, и сладко!..
Пробьет час свиданья,—
Потупя предательский взор,
В волненьи, в томленьи незнанья,
Боясь и желая признанья,
Начнешь и прервешь разговор...
И в муку свиданье!..
Не вымолвишь слова...
Немеешь... робеешь... дрожишь...
Душа, проклиная оковы,
Вся в речи излиться б готова...
Но только глядишь и молчишь —
Нет силы, нет слова!..
Настанет разлука,—
И, холодно, гордо простясь,
Уйдешь с своей тайной и мукой!..
А в сердце истома и скука,
И вечностью нам каждый час,
И смерть нам разлука!..
И сладко, и больно...
И трепет безумный затих;
И сердцу легко и раздольно...
Слова полились бы так вольно,
Но слушать уж некому их,—
И сладко, и больно!..</text><name>Слова для музыки</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Перо задело о верх экипажа.
Я поглядела в глаза его.
Томилось сердце, не зная даже
Причины горя своего.
Безветрен вечер и грустью скован
Под сводом облачных небес,
И словно тушью нарисован
В альбоме старом Булонский лес.
Бензина запах и сирени,
Насторожившийся покой…
Он снова тронул мои колени
Почти не дрогнувшей рукой.</text><name>Прогулка</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1851</date_from><text>Мне в душу, полную ничтожной суеты,
Как бурный вихорь, страсть ворвалася нежданно,
С налета смяла в ней нарядные цветы
И разметала сад, тщеславием убранный.
Условий мелкий сор крутящимся столбом
Из мысли унесла живительная сила
И током теплых слез, как благостным дождем,
Опустошенную мне душу оросила.
И над обломками безмолвен я стою,
И, трепетом еще неведомым обьятый,
Воскреснувшего дня пью свежую струю
И грома дальнего внимаю перекаты...</text><name>Мне в душу, полную ничтожной суеты...</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Я был знаком
С одним быком,
Когда в деревне жил.
С людьми он дружбы не искал,
Детей к себе не подпускал.
А вот со мной дружил!
Да, да! Не знаю почему,
Я чем-то нравился ему:
Когда меня встречал,
Он на меня, как на врага,
Не выставлял свои рога,
А дружески мычал.
Бывало, выйдешь на лужок
И позовешь его: — Дружок!—
А он в ответ: — Иду-у-у!—
И сам действительно идет
И не спеша губами рвет
Ромашки на ходу.
За лето я к нему привык,
И это был мой личный бык!
Пять лет прошло с тех пор.
Не знаю я, что с ним теперь
И с кем он дружит, грозный зверь
По кличке Фантазер...</text><name>Фантазер</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1909</date_from><text>В небе, зеленом, как лед,
Вешние зори печальней.
Голос ли милый зовет?
Плачет ли колокол дальний?
В небе — предзвездная тень,
В сердце — вечерняя сладость.
Что это, ночь или день?
Что это, грусть или радость?
Тихих ли глаз твоих вновь,
Тихих ли звезд ожидаю?
Что это в сердце — любовь
Или молитва — не знаю.</text><name>В небе, зеленом, как лед...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Я не могу понять, как можно ненавидеть
Остывшего к тебе, обидчика, врага.
Я радости не знал — сознательно обидеть,
Свобода ясности мне вечно дорога.
Я всех люблю равно любовью равнодушной,
Я весь душой с другим, когда он тут, со мной,
Но чуть он отойдет, как, светлый и воздушный,
Забвеньем я дышу — своею тишиной.
Когда тебя твой рок случайно сделал гневным,
О, смейся надо мной, приди, ударь меня:
Ты для моей души не станешь ежедневным,
Не сможешь затемнить — мне вспыхнувшего — дня.
Я всех люблю равно любовью безучастной,
Как слушают волну, как любят облака.
Но есть и для меня источник боли страстной,
Есть ненавистная и жгучая тоска.
Когда любя люблю, когда любовью болен,
И тот — другой — как вещь, берет всю жизнь мою,
Я ненависть в душе тогда сдержать не волен,
И хоть в душе своей, но я его убью.</text><name>Сознание</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1785</date_from><text>Умолкни, чернь непросвещенна,
Слепые света мудрецы!
Небесна истина, священна!
Твою мне тайну ты прорцы.
Вещай: я буду ли жить вечно?
Бессмертна ли душа моя?
Се слово мне гремит предвечно:
Жив Бог!— Жива душа твоя!
Жива душа моя! и вечно
Она жить будет без конца;
Сиянье длится беспресечно,
Текуще света от Отца.
От лучезарной единицы,
В ком всех существ вратится круг,
Какие ни текут частицы,
Все живы, вечны: — вечен дух.
Дух тонкий, мудрый, сильный, сущий
В единый миг и там, и здесь,
Быстрее молнии текущий
Всегда, везде и вкупе весь,
Неосязаемый, незримый,
В желаньи, в памяти, в уме
Непостижимо содержимый,
Живущий внутрь меня и вне.
Дух, чувствовать, внимать способный,
Все знать, судить и заключать;
Как легкий прах, так мир огромный
Вкруг мерить, весить, исчислять;
Ревущи отвращать перуны,
Чрез бездны преплывать морей,
Сквозь своды воздуха лазурны
Свет черпать солнечных лучей;
Могущий время скоротечность,
Прошедше с будущим вязать;
Воображать блаженство, вечность,
И с мертвыми совет держать;
Пленяться истин красотою,
Надеяться бессмертным быть:
Сей дух возможет ли косою
Пресечься смерти и не жить?
Как можно, чтобы Царь всемирный,
Господь стихий и вещества —
Сей дух, сей ум, сей огнь эфирный,
Сей истый образ Божества —
Являлся с славою такою,
Чтоб только миг в сем свете жить,
Потом покрылся б вечной тьмою?
Нет, нет!— сего не может быть.
Не может быть, чтоб с плотью тленной,
Не чувствуя нетленных сил,
Противу смерти разъяренной
В сраженье воин выходил;
Чтоб властью Царь не ослеплялся,
Судья против даров стоял,
И человек с страстьми сражался,
Когда бы дух не укреплял.
Сей дух в Пророках предвещает,
Парит в Пиитах в высоту,
В Витиях сонмы убеждает,
С народов гонит слепоту;
Сей дух и в узах не боится
Тиранам правду говорить:
Чего бессмертному страшиться?
Он будет и за гробом жить.
Премудрость вечная и сила,
Во знаменье чудес своих,
В персть земну душу, дух вложила,
И так во мне связала их,
Что сделались они причастны
Друг друга свойств и естества:
В сей водворился мир прекрасный
Бессмертный образ Божества!
Бессмертен я!— и уверяет
Меня в том даже самый сон;
Мои он чувства усыпляет,
Но действует душа и в нём;
Оставя неподвижно тело,
Лежащее в моем одре,
Он свой путь совершает смело,
В стихийной пролетая пре.
Сравним ли и прошедши годы
С исчезнувшим, минувшим сном:
Не все ли виды нам природы
Лишь бывших мечт явятся сонм?
Когда ж оспорить то не можно,
Чтоб в прошлом време не жил я:
По смертном сне так непреложно
Жить будет и душа моя.
Как тьма есть света отлученье:
Так отлученье жизни, смерть.
Но коль лучей, во удаленье,
Умершими нельзя почесть:
Так и души, отшедшей тела,
Она жива,— как жив и свет;
Превыше тленного предела
В своем источнике живет.
Я здесь живу,— но в целом мире
Крылата мысль моя парит;
Я здесь умру,— но и в эфире
Мой глас по смерти возгремит.
О! естьли б стихотворство знало
Брать краску солнечных лучей,
Как ночью бы луна, сияло
Бессмертие души моей.
Но если нет души бессмертной:
Почто ж живу в сем свете я?
Что в добродетели мне тщетной,
Когда умрет душа моя?
Мне лучше, лучше быть злодеем,
Попрать закон, низвергнуть власть,
Когда по смерти мы имеем
И злой и добрый равну часть.
Ах, нет!— коль плоть разрушась тленна
Мертвила б наш и дух с собой,
Давно бы потряслась вселенна,
Земля покрылась кровью, мглой;
Упали б троны, царствы, грады
И все погибло б зол в борьбе:
Но дух бессмертный ждет награды
От правосудия себе.
Дела и сами наши страсти,
Бессмертья знаки наших душ.
Богатств алкаем, славы, власти;
Но, все их получа, мы в ту ж
Минуту вновь — и близ могилы —
Не престаем еще желать;
Так мыслей простираем крылы,
Как будто б ввек не умирать.
Наш прах слезами оросится,
Гроб скоро мохом зарастет:
Но огнь от праха в том родится,
Надгробну надпись кто прочтет;
Блеснет,— и вновь под небесами
Начнет свой феникс новый круг;
Все движется, живет делами,
Душа бессмертна, мысль и дух.
Как серный пар прикосновеньем
Вмиг возгорается огня,
Подобно мысли сообщеньем
Возможно вдруг возжечь меня;
Вослед же моему примеру
Пойдет отважно и другой:
Так дел и мыслей атмосферу
Мы простираем за собой!
И всяко семя, роду сродно
Как своему приносит плод:
Так всяка мысль себе подобно
Деянье за собой ведёт.
Благие в мире духи, злые
Суть вечны чада сих семен;
От них те свет, а тьму другие,
В себя приемлют, жизнь, иль тлен.
Бываю весел и спокоен,
Когда я сотворю добро;
Бываю скучен и расстроен,
Когда соделаю я зло:
Отколь же радость чувств такая?
Отколь борьба и перевес?
Не то ль, что плоть есть персть земная,
А дух — влияние небес?
Отколе, чувств но насыщенье,
Объемлет душу пустота?
Не оттого ль, что наслажденье
Для ней благ здешних суета?
Что есть для нас другой мир краше,
Есть вечных радостей чертог?
Бессмертие стихия наша,
Покой и верьх желаний — Бог!
Болезнью изнуренна смертной
Зрю мужа праведна в одре,
Покрытого уж тенью мертвой;
Но при возблещущей заре
Над ним прекрасной, вечной жизни
Горе он взор возводит вдруг,
Спеша в объятие отчизны,
С улыбкой испускает дух.
Как червь, оставя паутину
И в бабочке взяв новый вид,
В лазурну воздуха равнину
На крыльях блещущих летит,
В прекрасном веселясь убранстве,
С цветов садится на цветы:
Так и душа, небес в пространстве,
Не будешь ли бессмертна ты?
О нет!— бессмертие прямое —
В едином Боге вечно жить,
Покой и счастие святое
В его блаженном свете чтить.
О радость!— О восторг любезный!
Сияй, надежда, луч лия,
Да на краю воскликну бездны:
Жив Бог!— Жива душа моя!</text><name>Бессмертие души</name><date_to>1796</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1941</date_from><text>Следы войны неизгладимы!..
Пускай окончится она,
Нам не пройти спокойно мимо
Незатемненного окна!
Юнцы, видавшие не много,
Начнут подтрунивать слегка,
Когда нам вспомнится тревога
При звуке мирного гудка.
Счастливцы! Кто из них поверит,
Что рев сирен кидает в дрожь,
Что стук захлопнувшейся двери
На выстрел пушечный похож?
Вдолби-ка им — как трудно спичка
Порой давалась москвичам
И отчего у нас привычка
Не раздеваться по ночам?
Они, минувшего не поняв,
Запишут в скряги старика,
Что со стола ребром ладони
Сметает крошки табака.</text><name>Следы войны</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1954</date_from><text>Что песня?
Из подполья в поднебесье
Она летит. На то она и песня.
А где заснет? А где должна проснуться,
Чтоб с нашим слухом вновь соприкоснуться?
Довольно трудно разобраться в этом,
Любое чудо нам теперь не в диво.
Судите сами, будет ли ответом
Вот эта повесть, но она — правдива.
Там,
Где недавно
Низились обрывы,
Поросшие крапивой с лебедою,
Высотных зданий ясные массивы
Восстали над шлюзованной водою.
Гнездится
Птица
Меж конструкций ЦАГИ,
А где-то там,
За Яузой,
В овраге, бурля своей ржавеющею плотью,
Старик ручей по черным трубам скачет.
Вы Золотым Рожком его зовете,
И это тоже что-нибудь да значит.
...Бил колокол на колокольне ближней,
Пел колокол на колокольне дальней,
И мостовая стлалась всё булыжней,
И звон трамвая длился всё печальней.
И вот тогда,
На отдаленном рынке,
Среди капрона, и мехов, и шелка,
Непроизвольно спрыгнула с пластинки
Шальная патефонная иголка.
И на соседней полке антиквара
Меж дерзко позолоченною рамой
И медным привиденьем самовара
Вдруг объявился
Ящик этот самый.
Как описать его?
Он был настольный,
По очертаниям — прямоугольный,
На ощупь — глуховато мелодичный,
А по происхожденью — заграничный.
Скорей всего он свет увидел в Вене,
Тому назад столетие, пожалуй.
И если так — какое откровенье
Подарит слуху механизм усталый?
Чугунный валик, вдруг он искалечит,
Переиначит Шуберта и Баха,
А может быть, заплачет, защебечет
Какая-нибудь цюрихская птаха,
А может быть, нехитрое фанданго
С простосердечностью добрососедской
Какая-нибудь спляшет иностранка,
Как подобало в слободе немецкой,
Здесь, в слободе исчезнувшей вот этой,
Чей быт изжит и чье названье стерто.
Но рынок крив, как набекрень одетый
Косой треух над буклями Лефорта.
И в этот самый миг
На повороте
Рванул трамвай,
Да так рванул он звонко,
Что вдруг очнулась вся комиссионка,
И дрогнул ящик в ржавой позолоте,
И, зашатавшись, встал он на прилавке
На все четыре выгнутые лапки,
И что-то в глубине зашевелилось,
Зарокотало и определилось,
Заговорило тусклое железо
Сквозь ржавчину, где стерта позолота.
И что же?
Никакого полонеза,
Ни менуэта даже, ни гавота
И никаких симфоний и рапсодий,
А громко так, что дрогнула посуда,—
Поверите ли? — грянуло оттуда
Простое: «Во саду ли, в огороде...»
Из глубины,
Из самой дальней дали,
Из бурных недр минувшего столетья,
Где дамы в менуэте приседали,
Когда петля переплеталась с плетью,
Когда труба трубила о походе,
А лира о пощаде умоляла,
Вдруг песня:
«Во саду ли, в огороде,—
Вы слышите ли? — девица гуляла!»</text><name>Музыкальный ящик</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1890</date_from><text>Графу А. Н. Граббе
во время его кругосветного плавания
на великокняжеской яхте "Тамара"
Княжна Тамара, дочь Гудала,
Лишившись рано жениха,
Простой монахинею стала,
Но не спаслася от греха.
К ней по причине неизвестной
Явился демон - враг небес -
И пред грузинкою прелестной
Рассыпался как мелкий бес.
Она боролась, уступая,
И пала, выбившись из сил...
За это aнгел двери рая
Пред ней любезно растворил.
Не такова твоя "Тамара":
С запасом воли и труда
Она вокруг земного шара
Идет бесстрастна и горда;
Живет средь бурь, среди тумана
И, русской чести верный страж,
Несет чрез бездны океана
Свой симпатичный экипаж.
Британский демон злобой черной
Не нанесет ущерба ей
И речью льстивой и притворной
Не усыпит ее очей.
Ей рай отчизны часто снится,
И в этот рай - душой светла -
Она по праву возвратится
И непорочна, и цела.</text><name>Послание графу А. Н. Граббе</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1917</date_from><text>В знак победы, милый
мой мальчик, платье
цветное ты не надень.
Победа была, а бой будет.
Не смогут тебя победить.
Но выйдут биться с тобою.
Твою прошлую жизнь прозревая,
сколько блестящих побед
и много горестных знаков я вижу.
Но победа тебе суждена,
если победу
захочешь.</text><name>Захочешь</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1944</date_from><text>Гуляли, целовались, жили-были...
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.
Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вдруг по нервам прыгала волна...
Звонок урчал... И дети просыпались,
И вскрикивали женщины со сна.
А город спал. И наплевать влюбленным
На яркий свет автомобильных фар,
Пока цветут акации и клены,
Роняя аромат на тротуар.
Я о себе рассказывать не стану -
У всех поэтов ведь судьба одна...
Меня везде считали хулиганом,
Хоть я за жизнь не выбил ни окна...
А южный ветер навевает смелость.
Я шел, бродил и не писал дневник,
А в голове крутилось и вертелось
От множества революционных книг.
И я готов был встать за это грудью,
И я поверить не умел никак,
Когда насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах...
Романтика, растоптанная ими,
Знамена запылённые - кругом...
И я бродил в акациях, как в дыме.
И мне тогда хотелось быть врагом.</text><name>Стихи о детстве и романтике</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1923</date_from><text>Чем эти самые живут,
Что вот на паре ног проходят?
Пьют и едят, едят и пьют -
И в этом жизни смысл находят...
Надуть, нажиться, обокрасть,
Растлить, унизить, сделать больно...
Какая ж им иная страсть?
Ведь им и этого довольно!
И эти-то, на паре ног,
Так называемые люди
"Живут себе"... И имя Блок
Для них, погрязших в мерзком блуде,-
Бессмысленный, нелепый слог...
* См. Блок.</text><name>Их образ жизни</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1962</date_from><text>В серый дом
Моего вызывали отца.
И гудели слова
Тяжелее свинца.
И давился от злости
Упрямый майор.
Было каждое слово
Не слово - топор.
- Враг народа твой сын!
Отрекись от него!
Мы расшлепаем скоро
Сынка твоего!..
Но поднялся со стула
Мой старый отец.
И в глазах его честных
Был тоже - свинец.
- Я не верю! - сказал он,
Листок отстраня.-
Если сын виноват -
Расстреляйте меня.</text><name>Отец</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Рассказали страшное,
Дали точный адрес.
Отпирают, спрашивают,
Движутся, как в театре.
Тишина, ты - лучшее
Из всего, что слышал.
Некоторых мучает,
Что летают мыши.
Июльской ночью слободы -
Чудно белокуры.
Небо в бездне поводов,
Чтоб набедокурить.
Блещут, дышат радостью,
Обдают сияньем,
На каком-то градусе
И меридиане.
Ветер розу пробует
Приподнять по просьбе
Губ, волос и обуви,
Подолов и прозвищ.
Газовые, жаркие,
Осыпают в гравий
Все, что им нашаркали,
Все, что наиграли.</text><name>Звезды летом</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1904</date_from><text>Звезда зажглась над сизой пеленой
Вечерних гор. Стран утренних вершины
Встают, в снегах, убелены луной.
Колокола поют на дне долины.
Отгулы полногласны. Мглой дыша,
Тускнеет луг. Священный сумрак веет.
И дольняя звучащая душа,
И тишина высот — благоговеет.</text><name>Долина - храм</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1969</date_from><text>Я пробудился весь в поту:
мне голос был - "Не всё коту -
сказал он - масленица. Будет -
он заявил - Великий Пост.
Ужо тебе прищемят хвост".
Такое каждого разбудит.</text><name>Я пробудился весь в поту...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1755</date_from><text>Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,
И горесть опишите, скажите, как терплю;
Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд
И после прилетите опять ко мне назад;
Но только принесите приятную мне весть,
Скажите, что еще мне любить надежда есть.
Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
Хороших в свете много, другую льзя сыскать.</text><name>Летите, мои вздохи...</name><date_to>1755</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1842</date_from><text>Когда же злая чернь не клеветала,
Когда же в грязь не силилась втянуть
Избранников, которым горний путь
Рука господня в небе начертала?
Ты говоришь: «Я одарен душой»;
Зачем же ты мешаешься с толпой?
Толпе бессмысленной мое презренье.
Но сына Лаия почтил Фезей;
Так пред страдальцем ты благоговей,—
Иль сам свое подпишешь осужденье.
Певцу в твоем участьи нужды нет;
Но сожалеет о тебе поэт.
Глубоких ран, кровавых язв сердечных
Мне много жадный наносил кинжал,
Который не в руке врагов сверкал,
Увы!— в руке друзей бесчеловечных.
Что ж? знать, во мне избыток дивных сил;
Ты видишь: я те язвы пережил.
Теперь я стар, слабею; но и эту
Переживу: ведь мне насущный хлеб
Терзанья; ведь наперснику судеб
Не даром достается путь ко свету;
Страдать, терпеть готов я до конца:
С чела святого не сорвут венца.
Умру — и смолкнет хохот вероломства;
Меня покроет чудотворный щит,
Все стрелы клеветы он отразит...
Смеются?— пусть! проклятие потомства
Не минет их — осмеян был же Тасс;
Быть может, тот, кто здесь стоит средь вас,
Не мене Тасса.— Будь яке осторожен,
К врагам моим себя не приобщай,
Бесчестного бессмертья не желай:
Я слаб, и дряхл, и темен, и ничтожен
Но только здесь,— моим злодеям там
За их вражду награда — вечный срам.</text><name>Совет (Когда же злая чернь...)</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from></date_from><text>Перестарки и старцы и юные
Впали в те же грехи:
Берберовы, Злобины, Бунины
Стали читать стихи.
Умных и средних и глупых,
Ходасевичей и Оцупов
Постигла та же беда.
Какой мерою печаль измерить?
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что это не навсегда!
В "Зеленую Лампу" чинную
Все они, как один,-
Георгий Иванов с Ириною;
Юрочка и Цетлин,
И Гиппиус, ветхая днями,
Кинулись со стихами,
Бедою Зеленых Ламп.
Какою мерою поэтов мерить?
О, дай мне, о, дай мне верить
Не только в хорей и ямб.
И вот оно, вот, надвигается:
Властно встает Оцуп.
Мережковский с Ладинским сливается
В единый небесный клуб,
Словно отрок древне-еврейский,
Заплакал стихом библейским
И плачет, и плачет Кнут...
Какой мерою испуг измерить?
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что в зале не все заснут.</text><name>Стихотворный вечер в "Зеленой Лампе"</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Про море</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from></date_from><text>Свежеет ветер, меркнет ночь.
А море злей и злей бурлит,
И пена плещет на гранит -
То прянет, то отхлынет прочь.
Все раздражительней бурун;
Его шипучая волна
Так тяжела и так плотна,
Как будто в берег бьет чугун.
Как будто бог морской сейчас,
Всесилен и неумолим,
Трезубцем пригрозя своим,
Готов воскликнуть: "Вот я вас!"</text><name>Буря (Свежеет ветер, меркнет ночь...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1854</date_from><text>Пропаду от тоски я и лени,
Одинокая жизнь не мила,
Сердце ноет, слабеют колени,
В каждый гвоздик душистой сирени,
Распевая, вползает пчела.
Дай хоть выйду я в чистое поле
Иль совсем потеряюсь в лесу...
С каждым шагом не легче на воле,
Сердце пышет всё боле и боле,
Точно уголь в груди я несу.
Нет, постой же! С тоскою моею
Здесь расстанусь. Черемуха спит:
Ах, опять эти пчелы под нею!
И никак я понять не умею,
На цветах ли, в ушах ли звенит.</text><name>Пчелы</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1854</date_from><text>Над озером лебедь в тростник протянул,
В воде опрокинулся лес,
Зубцами вершин он в заре потонул,
Меж двух изгибаясь небес.
И воздухом чистым усталая грудь
Дышала отрадно. Легли
Вечерние тени.- Вечерний мой путь
Краснел меж деревьев вдали.
А мы - мы на лодке сидели вдвоем,
Я смело налег на весло,
Ты молча покорным владела рулем,
Нас в лодке как в люльке несло.
И детская челн направляла рука
Туда, где, блестя чешуей,
Вдоль сонного озера быстро река
Бежала как змей золотой.
Уж начали звезды мелькать в небесах...
Не помню, как бросил весло,
Не помню, что пестрый нашептывал флаг,
Куда нас потоком несло!</text><name>Над озером лебедь в тростник протянул...</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1968</date_from><text>Во вселенной наш разум счастливый
Ненадежное строит жилье,
Люди, звезды и ангелы живы
Шаровым натяженьем ее.
Мы еще не зачали ребенка,
А уже у него под ногой
Никуда выгибается пленка
На орбите его круговой.</text><name>Во вселенной наш разум счастливый...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1861</date_from><text>(Из М. Гартмана)
Ни слова, о друг мой, ни вздоха...
Мы будем с тобой молчаливы...
Ведь молча над камнем могильным
Склоняются грустные ивы...
И только склонившись, читают,
Как я, в твоем взоре усталом,
Что были дни ясного счастья,
Что этого счастья - не стало!</text><name>Молчание</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1971</date_from><text>Забыть ли ту давность, как двое,
Как двое, и даже зимой
Палимые мыслью одной,
Вы двинулись на боевое
Служительство церкви родной.
Как, пылко печась о народе,
С латинянами в бою
И в азбуку-то свою
Так сбили вы буквы - ну вроде
Как кинутых сирот в семью.
Влекла не корысть вас, не гривна.
И, рыцарствуя вдали,
Подвижники милой земли,
Ах, как вы поистине дивно
И нашей Руси помогли!
Как, влив их и в пушкинский гений,
Подвигли вы ваши азы
Пробиться сквозь тьмы поколений
Тем кличем, каким и низы
Повел ввысь владыками Ленин,
Великий и без молений
Подвижник Октябрьской грозы.</text><name>Кирилл и Мефодий</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1917</date_from><text>Из Польши своей спесивой
Принес ты мне речи льстивые,
Да шапочку соболиную,
Да руку с перстами длинными,
Да нежности, да поклоны,
Да княжеский герб с короною.
— А я тебе принесла
Серебряных два крыла.</text><name>Из Польши своей спесивой...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from></date_from><text>Чем хуже этот век предшествовавших? Разве
Тем, что в чаду печалей и тревог
Он к самой черной прикоснулся язве,
Но исцелить ее не мог?
Еще на западе земное солнце светит,
И кровли городов в его лучах горят...
А здесь уж, белая, дома крестами метит,
И кличет воронов, и вороны летят.</text><name>Чем хуже этот век предшествовавших?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке,-
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя - ни крошки.
А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки,-
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.
А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг,-
А вчера все вокруг
Говорили: "Сэм - друг!
Сэм - наш гвинейский друг!"
Друг-гвинеец так и прет -
Все больше отставание,-
Ну, я надеюсь, что придет
Второе мне дыхание.
Третее за ним ищу,
Четвертое дыханье,-
Ну, я на пятом сокращу
С гвинейцем расстоянье!
Тоже мне - хорош друг,-
Обошел меня на круг!
А вчера все вокруг
Говорили: "Сэм - друг!
Сэм - наш гвинейский друг!"
Гвоздь программы - марафон,
А градусов - все тридцать,-
Но к жаре привыкший он -
Вот он и мастерится.
Я поглядел бы на него,
Когда бы - минус тридцать!
Ну, а теперь - достань его,-
Осталось - материться!
Тоже мне - хорош друг,-
Обошел на третий круг!
Нужен мне такой друг,-
Как его - забыл... Сэм Брук!
Сэм - наш гвинейский Брут!</text><name>Марафон</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Со стихией в бой пошел
Ледокол.
Мелким крошевом плывет
За кормой лед,
И колышутся едва
Ледяные острова.
Белым саваном вдали
Вьюги снежные легли,
И предательский торос
Крепко в море корнем врос.
Снеговая тишина
Вся угрозою полна.
Север тайны бережет,
Стережет,—
Смельчакам со всех сторон
Гибель шлет он!
Но команде ледовой
С морем биться не впервой.
Как алмаз стекло грызет,
Ледокол прорежет лед,
И сквозь бурю и туман
Путь отыщет капитан.
Север, знай,— ты будешь наш!
Ты все тайны нам отдашь!</text><name>Ледокол</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1921</date_from><text>Грубой жизнью оглушенный,
Нестерпимо уязвленный,
Опускаю веки я —
И дремлю, чтоб легче минул,
Чтобы как отлив отхлынул
Шум земного бытия.
Лучше спать, чем слушать речи
Злобной жизни человечьей,
Малых правд пустую прю.
Всё я знаю, всё я вижу —
Лучше сном к себе приближу
Неизвестную зарю.
А уж если сны приснятся,
То пускай в них повторятся
Детства давние года:
Снег на дворике московском
Иль — в Петровском-Разумовском
Пар над зеркалом пруда.</text><name>В заседании</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Пусть друзья простят меня за то, что
повидаться с ними не спешу.
Пусть друзья не попрекают почту,—
это я им писем не пишу.
Пусть не сетуют, что рвутся нити,—
я их не по доброй воле рву.
Милые, хорошие, поймите:
я в другой галактике живу!</text><name>Пусть друзья простят меня за то, что...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Стихи попадают в печать,
И в точках, расставленных с толком,
Себя невозможно признать
Бессонниц моих кривотолкам.
И это не книга моя,
А в дальней дороге без весел
Идет по стремнине ладья,
Что сам я у пристани бросил.
И нет ей опоры верней,
Чем дружбы неведомой плечи.
Минувшее ваше, как свечи,
До встречи погашено в ней.</text><name>Стихи попадают в печать...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1918</date_from><text>Как увидим Твой лик?
Всепроникающий лик,
глубже чувств и ума.
Неощутимый, неслышный,
незримый. Призываю:
сердце, мудрость и труд.
Кто узнал то, что не знает
ни формы, ни звука, ни вкуса,
не имеет конца и начала?
В темноте, когда остановится
все, жажда пустыни и соль
океана! Буду ждать сиянье
Твое. Перед ликом Твоим
не сияет солнце. Не сияет
луна. Ни звезды, ни пламя,
ни молнии. Не сияет радуга.
Не играет сияние севера.
Там сияет Твой лик.
Все сияет светом его.
В темноте сверкают
крупицы Твоего сиянья.
И в моих закрытых глазах
брезжит чудесный Твой
свет.</text><name>Свет (Как увидим Твой лик?..)</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>(Стихотворение, бичующее разврат)
Пришел я в гости, водку пил,
Хозяйкин сдерживая пыл.
Но водка выпита была.
Меня хозяйка увлекла.
Она меня прельщала так:
«Раскинем с вами бивуак,
Поверьте, насмешу я вас:
Я хороша, как тарантас».
От страсти тяжело дыша,
Я раздеваюся, шурша.
Вступив в опасную игру,
Подумал я: «А вдруг помру?»
Действительно, минуты не прошло,
Как что-то из меня ушло.
Душою было это что-то.
Я умер. Прекратилась органов работа.
И вот, отбросив жизни груз,
Лежу прохладный, как арбуз.
Арбуз разрезан. Он катился,
Он жил — и вдруг остановился.
В нем тихо дремлет косточка-блоха,
И капает с него уха.
А ведь не капала когда-то!
Вот каковы они, последствия разврата.</text><name>Быль, случившаяся с автором в ЦЧО</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Слон-живописец написал пейзаж,
Но раньше, чем послать его на вернисаж,
Он пригласил друзей взглянуть на полотно:
Что, если вдруг не удалось оно?
Вниманием гостей художник наш польщен!
Какую критику сейчас услышит он?
Не будет ли жесток звериный суд?
Низвергнут? Или вознесут?
Ценители пришли. Картину Слон открыл,
Кто дальше встал, кто подошел поближе.
"Ну, что же,- начал Крокодил,-
Пейзаж хорош! Но Нила я не вижу..."
"Что Нила нет, в том нет большой беды!-
Сказал Тюлень.- Но где снега? Где льды?"
"Позвольте!- удивился Крот.-
Есть кое-что важней, чем лед!
Забыл художник огород".
"Хрю-хрю,- заметила Свинья,-
Картина удалась, друзья!
Но с точки зренья нас, Свиней,
Должны быть желуди на ней".
Все пожеланья принял Слон.
Опять за краски взялся он
И всем друзьям по мере сил
Слоновьей кистью угодил,
Изобразив снега, и лед,
И Нил, и дуб, и огород,
И даже мед!
(На случай, если вдруг Медведь
Придет картину посмотреть...)
Картина у Слона готова,
Друзей созвал художник снова.
Взглянули гости на пейзаж
И прошептали: "Ералаш!"
Мой друг! не будь таким слоном:
Советам следуй, но с умом!
На всех друзей не угодишь,
Себе же только навредишь.</text><name>Слон-живописец</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Моим новосельем
Раздвинулся горный, над влагой лазурной, туман;
И к праздничным кельям
Склонился, разнежен смарагдным весельем, платан.
И темных смоковниц
Обильное лоно зачатьями Вакх утомил;
И ладан любовниц
Певца Соломона — роз алых — мой сад задымил.
И сладостных лилий
Пречистые чаши белеют у тесных оград;
Сок новых вигилий,
Хмель вечери нашей сулит на холме виноград.
Гряди ж издалече,
Царица желаний! Святая жилица, твой кров
Разобран ко встрече;
Гряди!.. Издалече — чу, поступь легчайших шагов...
Идет, и лелеет
В покрове незримом, как в зыбке небесной, дитя;
И близко яснеет,
В обличьи родимом, воскресной улыбкой светя.</text><name>Новоселье</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1842</date_from><text>Люблю, если, тихо к плечу моему головой прислонившись,
С любовью ты смотришь, как, очи потупив, я думаю думу,
А ты угадать ее хочешь. Невольно, проникнут тобою,
Я очи к тебе обращу и с твоими встречаюсь очами;
И мы улыбнемся безмолвно, как будто бы в сладком молчаньи
Мы мыслью сошлися и много сказали улыбкой и взором.</text><name></name><date_to>1842</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1822</date_from><text>Сей поцелуй, дарованный тобой,
Преследует мое воображенье:
И в шуме дня, и в тишине ночной
Я чувствую его напечатленье!
Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой,-
Мне снишься ты, мне снится наслажденье!
Обман исчез, нет счастья! и со мной
Одна любовь, одно изнеможенье.</text><name>Поцелуй</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1835</date_from><text>Что ты клонишь над водами,
Ива, макушку свою?
И дрожащими листами,
Словно жадными устами,
Ловишь беглую струю?..
Хоть томится, хоть трепещет
Каждый лист твой над струей...
Но струя бежит и плещет,
И, на солнце нежась, блещет,
И смеется над тобой...</text><name>Что ты клонишь над водами...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1918</date_from><text>Сладко после дождя теплая пахнет ночь.
Быстро месяц бежит в прорезях белых туч.
Где-то в сырой траве часто кричит дергач.
Вот, к лукавым губам губы впервые льнут,
Вот, коснувшись тебя, руки мои дрожат...
Минуло с той поры только шестнадцать лет.</text><name></name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Земля дышала ивами в близкое небо;
под застенчивый шум капель оттаивала она.
Было, что над ней возвысились,
может быть, и обидели ее, -
а она верила в чудеса.
Верила в свое высокое окошко:
маленькое небо меж темных ветвей,
никогда не обманула, — ни в чем не виновна,
и вот она спит и дышит...
и тепло.</text><name>Елена Гуро — Вдруг весеннее</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>Я голос Петруши услышал во сне:
«Алло»,— говорил он лукаво и густо.
Проснулся — светает, и в комнате пусто,
Чужая страна в одичалом окне.
Я сел за работу, чтоб сердце прошло,
А сердце про что-то неловко стучало,
И ставнею ветер стучал одичало,
И лампа горела.
И дело пошло.</text><name>Голос сына</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>"Рядовой Борисов!"- "Я!"- "Давай, как было дело!"
"Я держался из последних сил:
Дождь хлестал, потом устал, потом уже стемнело...
Только я его предупредил!
На первый окрик: "Кто идет?" он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: "Кончай дурить!"
Я чуть замешкался и, не вступая в спор,
Чинарик выплюнул - и выстрелил в упор".
"Бросьте, рядовой, давайте правду,- вам же лучше!
Вы б его узнали за версту..."
"Был туман - узнать не мог - темно, на небе тучи,-
Кто-то шел - я крикнул в темноту.
На первый окрик: "Кто идет?" он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: "Кончай дурить!"
Я чуть замешкался и, не вступая в спор,
Чинарик выплюнул - и выстрелил в упор".
"Рядовой Борисов,- снова следователь мучил,-
Попадете вы под трибунал!"
"Я был на посту - был дождь, туман, и были тучи,-
Снова я устало повторял.-
На первый окрик: "Кто идет?" он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: "Кончай дурить!"
Я чуть замешкался и, не вступая в спор,
Чинарик выплюнул - и выстрелил в упор".
...Год назад - а я обид не забываю скоро -
В шахте мы повздорили чуток,-
Правда, по душам не получилось разговора:
Нам мешал отбойный молоток.
На крик души: "Оставь ее!" он стал шутить,
На мой удар он закричал: "Кончай дурить!"
Я чуть замешкался - я был обижен, зол,-
Чинарик выплюнул, нож бросил и ушел.
Счастие мое, что оказался он живучим!...
Ну а я - я долг свой выполнял.
Правда ведь,- был дождь, туман, по небу плыли тучи...
По уставу - правильно стрелял!
На первый окрик: "Кто идет?" он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: "Кончай дурить!"
Я чуть замешкался и, не вступая в спор,
Чинарик выплюнул - и выстрелил в упор.</text><name>"Рядовой Борисов!"- "Я!"</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1955</date_from><text>Сквозь гул Москвы, кипенье городское
К тебе, чей век нуждой был так тяжел,
Я в заповедник вечного покоя -
На Пятницкое кладбище пришел.
Глядит неброско надписи короткость.
Как бы в твоем характере простом
Взяла могила эту скромность, кротость,
Задумавшись, притихнув под крестом.
Кладу я розы пышного наряда.
И словно слышу, мама, голос твой:
- Ну что так тратишься, сынок? Я рада
Была бы и ромашке полевой.
Но я молчу. Когда бы мог, родная,
И сердце положил бы сверху роз.
Твоих забот все слезы вспоминая,
Сам удержаться не могу от слез.
Гнетет и горе, и недоуменье
Гвоздем засело в существо мое:
Стою, твое живое продолженье,
Начало потерявшее свое.</text><name>На могиле матери</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from></date_from><text>О! не ярости во время,
Господи, мя обличи:;
Зол же всех за тяжко бремя
И за многое тех племя
В казнь не в гневе повлачи.
Но помилуй попремногу
Изнемогшаго меня:
Кости страждут муку срогу,
Покажи к цельбе дорогу,
Боже! вопию стеня.
Дух в смятении мой зельном,
Сокрушаюсь повсегда;
Ты ж о мне, толь неисцельном,
В милосерди беспредельном
Воспомянешь ли когда?
Господи мой! обратися;
И, по благости своей,
Сам отъять от тьмы потщися
Душу бедну и явися
Преклонен к мольбе моей.
Нет по смерти таковаго,
О Тебе б кто вспомнить мог;
Возблагодарить за благо
И за все, что в жизни драго,
Кой во гробе есть предлог?
Обессилен воздыхаяй!
Есмь еще на всяку нощь
Ложе плачем умываяй
И слезами напояяй,
Отчужден всего и тощ.
Очи с плача помутились,
От врагов весь сокрушен;
Пагубно в себе озлились,
К ненависти уклонились;
Я надежды уж лишен.
Отступите прочь, лукавцы:
Богом вопль услышан мой.
Отступите все тщеславцы
И вы, лжи за правду давцы,
Злобе преданны самой.
Бог уж от меня молитву
Милостивым слухом внял;
Презираю вашу битву,
Лестных и сетей ловитву;
Бог моление принял.
Стыд, смятение в презоре
Всем да придет здесь врагам!
Стыд, с бесчестием тем в горе,
Как не обратятся вскоре!
Их сломление рогам!</text><name><i>Господи, да не яростию твоею...</i></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1929</date_from><text>Дорога стала веселей:
Весна поет из всех оврагов...
Я заменяю на селе
Наркома почт
И телеграфов.
Моя работа высока
И тонкой требует науки:
Людская радость и тоска
Через мои проходят руки.
И в этот теплый месяц май,
Когда шумят приветно клены,
Пошлет село
В далекий край
Свои
Нижайшие поклоны.
Оно расспросит у меня —
О чем написано в газете,
Какая нынче злоба дня
И что хорошего
На свете.
Оно расскажет городам
Свои удачи и напасти...
В ответ —
Я письма передам
И директивы высшей власти.
Я передам
И вновь пойду
Стучаться в окна и калитки,
Читая бегло на ходу
Полей зеленые открытки.
Мне так приятно в двадцать лет
Встречать проснувшуюся озимь!
Но... ждет журналов и газет
Библиотекарша в совхозе.
И вновь горит мое лицо,
И вновь колышется рубашка,
И я
Взлетаю на крыльцо
Легко, как белая бумажка.
Я гляжу на нее
Через двери в упор,
Я снимаю пред ней
Головной убор.
Я из кожаной сумки
Письмо достаю,
Я дрожащей рукою
Письмо подаю.
И мне
За скромные труды
Такая щедрая награда!—
Она дает стакан воды
С улыбкой первого разряда.
И брызжет солнце и весна
В его сверкающие грани,
А у дверей
Стоит она —
Живой портрет
В сосновой раме.
Я побежден...
Я всё гляжу...
Присох язык, и нет вопросов...
Да,
Я теперь перехожу
В распоряженье
Наркомпроса.
Уж целый год и шесть недель
Люблю ее, не забывая.
Прости меня, Наркомпочтель,
Прости,
Дорога кольцевая!</text><name>Рассказ о кольцевой почте</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1923</date_from><text>Вечер черные брови насопил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Упокоит меня навсегда.
Может, завтра совсем по-другому
Я уйду, исцеленный навек,
Слушать песни дождей и черемух,
Чем здоровый живет человек.
Позабуду я мрачные силы,
Что терзали меня, губя.
Облик ласковый! Облик милый!
Лишь одну не забуду тебя.
Пусть я буду любить другую,
Но и с нею, с любимой, с другой,
Расскажу про тебя, дорогую,
Что когда-то я звал дорогой.
Расскажу, как текла былая
Наша жизнь, что былой не была...
Голова ль ты моя удалая,
До чего ж ты меня довела?</text><name>Вечер черные брови насопил...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1883</date_from><text>Молнию в тучах Эрот захватил, пролетая;
Так же легко, как порой дети ломают тростник,
В розовых пальцах сломал он, играя, стрелу Громовержца:
«Мною Зевес побежден!» — дерзкий шалун закричал,
Взоры к Олимпу подняв, с вызовом в гордой улыбке.</text><name>Эрот</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1890</date_from><text>Тёмную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом
В мрак окунись... пусть и ветер, провеяв, утихнет,
Пусть в небе холодном тусклые звёзды,
мигая, задремлют...
Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало...
Шаг задержи и прислушайся! Ты не один...
Точно крылья
Птицы, намокшие тяжко, плывут средь тумана.
Слушай... это летит хищная, властная птица,
Время ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,
Радости сон мимолётный, надежд золотые лохмотья...</text><name>NOCTURNO</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1850</date_from><text>Софье Григорьевне Мей
Мечется и плачет, как дитя больное
В неспокойной люльке, озеро лесное.
Тучей потемнело, брызжет мелкой зернью -
Так и отливает серебром и чернью...
Ветер по дубраве серым волком рыщет;
Молния на землю жгучим ливнем прыщет;
И на голос бури, побросавши прялки,
Вынырнули со дна резвые русалки...
Любо некрещеным в бурю-непогоду
Кипятить и пенить жаркой грудью воду,
Любо им за вихрем перелетным гнаться,
Громким, звучным смехом с громом окликаться!..
Волны им щекочут плечи наливные,
Чешут белым гребнем косы рассыпные;
Ласточки быстрее, легче пены зыбкой,
Руки их мелькают белобокой рыбкой;
Огоньком под пеплом щеки половеют;
Ярким изумрудом очи зеленеют.
Плещутся русалки, мчатся вперегонку,
Да одна отстала, отплыла в сторонку...
К берегу доплыла, на берег выходит,
Бледными руками ивняки разводит;
Притаилась в листве на прибрежье черном,
Словно белый лебедь в тростнике озерном...
Вот уж понемногу непогодь стихает;
Ветер с листьев воду веником сметает;
Тучки разлетелись, словно птицы в гнезды;
Бисером перловым высыпали звезды;
Месяц двоерогий с неба голубого
Засветил отломком перстня золотого...
Чу! переливаясь меж густой осокой,
По воде несется благовест далекой -
Благовест далекий по воде несется
И волною звучной прямо в душу льется:
Видится храм божий, песнь слышна святая,
И сама собою крест творит десная...
И в душе русалки всенощные звуки
Пробудили много и тоски и муки,
Много шевельнули страсти пережитой,
Воскресили много были позабытой...
Вот в селе родимом крайняя избушка;
А в избушке с дочкой нянчится старушка:
Бережет и холит, по головке гладит,
Тешит лентой алой, в пестрый ситец рядит...
Да и вышла ж девка при таком уходе:
Нет ее красивей в целом хороводе...
Вот и бор соседний - там грибов да ягод
За одну неделю наберешься на год;
А начнут под осень грызть орехи белки -
Сыпь орех в лукошки: близко посиделки.
Тут-то погуляют парни удалые,
Тут-то насмеются девки молодые!..
Дочь в гостях за прялкой песни распевает
А старуха дома ждет да поджидает:
Огоньку добыла - на дворе уж ночка -
Долго засиделась у соседей дочка...
Оттого и долго: парень приглянулся
И лихой бедою к девке подвернулся;
А с бедою рядом ходит грех незваной...
Полюбился парень девке бесталанной.
Так ей полюбился, словно душу вынул,
Да и насмеялся - разлюбил и кинул,
Позабыл голубку сизокрылый голубь -
И остались бедной смех мирской да прорубь...
Вспомнила русалка - белы руки гложет;
Рада б зарыдала - и того не может;
Сотворить молитву забытую хочет -
Нет для ней молитвы - и она хохочет...
Только, пробираясь на село в побывку,
Мужичок проснулся и стегает сивку,
Лоб и грудь и плечи крестно знаменует
Да с сердцов на хохот окаянный плюет.</text><name>Русалка</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1941</date_from><text>Мы не дрогнем в бою
За столицу свою.
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Остановим,
Отбросим врага.
В атаку, стальными рядами,
Мы поступью твердой идем.
Родная столица за нами -
Наш кровный родительский дом.
Мы не дрогнем в бою
За столицу свою.
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Остановим,
Отбросим врага.
На марше равняются взводы.
Гудит под ногами земля.
За нами дворцы и заводы,
Высокие звезды Кремля.
Мы не дрогнем в бою
За столицу свою.
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Остановим,
Отбросим врага.
Для счастья своими руками
Мы строили город родной.
За каждый расколотый камень
Отплатим мы страшной ценой.
Мы не дрогнем в бою
За столицу свою.
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Остановим,
Отбросим врага.
Не смять богатырскую силу.
Горяч наш порыв боевой.
Мы роем фашистам могилу
В холодных полях под Москвой.
Мы не дрогнем в бою
За столицу свою.
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Остановим,
Отбросим врага.</text><name>Песня защитников Москвы</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1761</date_from><text>Случились вместе два Астр
нома в пиру
И спорили весьма между собой в жару.
Один твердил: земля, вертясь, круг Солнца ходит;
Другой, что Солнце все с собой планеты водит:
Один Коперник был, другой слыл Птолемей.
Тут повар спор решил усмешкою своей.
Хозяин спрашивал: "Ты звезд теченье знаешь?
Скажи, как ты о сем сомненье рассуждаешь?"
Он дал такой ответ: "Что в том Коперник прав,
Я правду докажу, на Солнце не бывав.
Кто видел простака из поваров такова,
Который бы вертел очаг кругом жаркова?"</text><name></name><date_to>1761</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Я люблю мою темную землю,
И, в предчувствии вечной разлуки,
Не одну только радость приемлю,
Но смиренно и тяжкие муки.
Ничего не отвергну в созданьи,-
И во всем есть восторг и веселье,
Есть великая трезвость в мечтаньи,
И в обычности буйной - похмелье.
Преклоняюсь пред Духом великим,
И с Отцом бытие мое слито,
И созданьем Его многоликим
От меня ли единство закрыто!</text><name>Я люблю мою темную землю...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from></date_from><text>Все, что волшебно так манило,
Из-за чего весь век жилось,
Со днями зимними остыло
И непробудно улеглось.
Нет ни надежд, ни сил для битвы -
Лишь, посреди ничтожных смут,
Как гордость дум, как храм молитвы,
Страданья в прошлом востают.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Рыжими иголками
Устлан косогор,
Сладко пахнет елками
Жаркий летний бор.
Сядь на эту скользкую
Золотую сушь
С песенкою польскою
Про лесную глушь.
Темнота ветвистая
Над тобой висит,
Красное, лучистое,
Солнце чуть сквозит.
Дай твои ленивые
Девичьи уста,
Грусть твоя счастливая,
Песенка проста.
Сладко пахнет елками
Потаенный бор,
Скользкими иголками
Устлан косогор.</text><name>Рыжими иголками устлан косогор...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>За все, за все тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слез, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей;
За жар души, растраченный в пустыне,
За все, чем я обманут в жизни был...
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я еще благодарил.</text><name>Благодарность</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>Спортивные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Вдох глубокий. Руки шире.
Не спешите, три-четыре!
Бодрость духа, грация и пластика.
Общеукрепляющая,
Утром отрезвляющая,
Если жив пока еще -
гимнастика!
Если вы в своей квартире -
Лягте на пол, три-четыре!
Выполняйте правильно движения.
Прочь влияния извне -
Привыкайте к новизне!
Вдох глубокий до изне-
можения.
Очень вырос в целом мире
Гриппа вирус - три-четыре! -
Ширятся, растет заболевание.
Если хилый - сразу в гроб!
Сохранить здоровье чтоб,
Применяйте, люди, об-
тирания.
Если вы уже устали -
Сели-встали, сели-встали.
Не страшны вам Арктика с Антарктикой.
Главный академик Иоффе
Доказал - коньяк и кофе
Вам заменят спорт и профи-
лактика.
Разговаривать не надо.
Приседайте до упада,
Да не будьте мрачными и хмурыми!
Если вам совсем неймется -
Обтирайтeсь, чем придется,
Водными займитесь проце-
дурами!
Не страшны дурные вести -
Мы в ответ бежим на месте.
В выигрыше даже начинающий.
Красота - среди бегущих
Первых нет и отстающих!
Бег на месте обще-
примиряющий.</text><name>Утренняя гимнастика</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>А ну-ка бей-ка, кому не лень.
Вам жизнь копейка, а мне мишень.
Который в фетрах, давай на спор:
Я - на сто метров, а ты - в упор.
Не та раскладка, но я не трус.
Итак, десятка - бубновый туз!
Ведь ты же на спор стрелял в упор,
Но я ведь снайпер, а ты тапер.
Куду вам деться? Мой выстрел - хлоп,
Девятка в сердце, десятка в лоб!
И черной точкой на белый лист
Легла та ночка на мою жизнь.</text><name>Снайпер</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1933</date_from><text>Возле ягоды морошки
В галерее ботанической
На короткой цветоножке
Воссиял цветок тропический.
Это Вы — цветок, Тамара,
А морошка — это я.
Вы виновница пожара,
Охватившего меня.</text><name>Тамаре Григорьевне (Возле ягоды морошки...)</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1955</date_from><text>О годовщины,
Годовщины,
Былые дни!
Былые дни, как исполины,
Встают они!
Мы этих дней не позабыли,
Горим огнем
Тех дней, в которые мы жили
Грядущим днем!
И в час,
Когда опять двенадцать
На башне бьет,
Когда дома уже теснятся,
Чтоб дать проход
Неведомым грядущим суткам,
Почти мечтам,
Вновь ставлю я своим рассудком
Все по местам.
Да,
Он назад не возвратится -
Вчерашний день,
Но и в ничто не превратится
Вчерашний день,
Чтоб никогда мы не забыли,
Каким огнем
Горели дни, когда мы жили
Грядущим днем.</text><name>О годовщины, годовщины, былые дни!..</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Дай выстрадать стихотворенье!
Дай вышагать его! Потом.
Как потрясенное растенье,
Я буду шелестеть листом.
Я только завтра буду мастер,
И только завтра я пойму,
Какое привалило счастье
Глупцу, шуту, бог весть кому,-
Большую повесть поколенья
Шептать, нащупывая звук,
Шептать, дрожа от изумленья
И слезы слизывая с губ.</text><name>Дай выстрадать стихотворенье!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Я на уроке в первый раз.
Теперь я ученица.
Вошла учительница в класс,-
Вставать или садиться?
Как надо парту открывать,
Не знала я сначала,
И я не знала, как вставать,
Чтоб парта не стучала.
Мне говорят - иди к доске,-
Я руку поднимаю.
А как перо держать в руке,
Совсем не понимаю.
Как много школьников у нас!
У нас четыре Аси,
Четыре Васи, пять Марусь
И два Петровых в классе.
Я на уроке в первый раз,
Теперь я ученица.
На парте правильно сижу,
Хотя мне не сидится.</text><name>Первый урок</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Когда бы встретил я в раю
На третьем небе образ твой,
Он душу бы пленил мою
Своей небесной красотой;
И я б в тот миг (не утаю)
Забыл о радости земной.
Спокоен твой лазурный взор,
Как вспоминание об нем;
Как дальный отзыв дальных гор,
Твой голос нравится во всем;
И твой привет и твой укор,
Все полно, дышит божеством.
Не для земли ты создана,
И я могу ль тебя любить?
Другая женщина должна
Надежды юноши манить;
Ты превосходней, чем она,
Но так мила не можешь быть!</text><name>К деве небесной</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1817</date_from><text>Поспеши, весна прекрасна!
Бархатом покрой луга;
Пусть кристальна струйка ясна
Вновь омоет берега.
Липы, тополи ветвисты
Пусть на дерне тень прострут,
И фиалочки душисты
В воздух аромат прольют.
Дев игривы хороводы
Выйдут в рощи за тобой;
Суету забыв и годы,
Подойдет к ним дед седой;
Чтоб, под дуб с своею Саррой
Сев, на игры поглядеть;
Вспоминаньем — в век свой старой
Хоть на миг помолодеть.
Впрямь, зачем всяк день крушиться,
Вспоминая, что прошло?
То, чему не воротиться,
Будь,— как будто не было.
Что скучать все старосельем,
Лет доживши до зимы?
Вот ребята,— их весельем
Веселиться можем мы.
Поспеши ж, весна! и чистой
Луг цветочками покрой;
Я из них венок душистой
Дряхлою сплетя рукой,
Той,— чьи взоры мила друга
Дней напомнят мне зарю,
Той,— из хороводна круга,
Я венок сей подарю.</text><name>Способ помолодеть</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1911</date_from><text>Там, где улицы так гулки,
Тихо барышня идет,
А ее уж в переулке
Близко, близко ангел ждет.
Крыльев ангелу не надо,—
Светлый дух!
От людей не отличаясь,
Он глядит.
Подал девушке он руку
И ведет ее туда,
На неведомую реку,
Где нездешняя вода.
У него в очах отрада,—
Светлый дух!
Тихо деве улыбаясь,
Он глядит.
Перед ними блеск чертога,
Восходящего до звезд.
Вместе всходят до порога
На сияющий подъезд.
Тихо спрашивает дева:
«Где же рай?»
Ей привратник отвечает:
«Наверху».
Перед ней открылись двери.
Сердце замерло в груди.
Светлый рай обещан вере.
Что же медлишь ты? Войди.
Звуки дивного напева.
Светлый рай
Перед девою ликует
Наверху.
Поднимается на лифте.
И не рай, квартира тут.
Ах, мечтанья, осчастливьте
Хоть на двадцать пять минут.</text><name>Там, где улицы так гулки...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1935</date_from><text>Подымем по чарочке,
Улыбнемся весело
(«Весело ли, милый мой,
Взаправду ли весел?»).
Не надо, не спрашивай,
Монах ли,
Повеса ли,
В кровати умру
Или меня повесят.
Чубарики-чубчики,
Дальняя дорога,
Песенка по лесенке
До порога.
За порогом звонкая
Полночь-темь.
Улыбнешься тонко —
«Полноте!».
Ветер ходит долами,
Наливай!
Что же мне, веселому,
Горевать...
Только полночь в инее,
Окно раскрой...
Только листья падают, кружа.
Если я умру этой синей порой,
Ты меня
пойдешь провожать?</text><name>Чубарики-чубчики</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1923</date_from><text>Пятьдесят лет —
пятьдесят вех;
пятьдесят лет —
пятьдесят лестниц;
Медленный всход
на высоту;
всход на виду
у сотен сплетниц.
Прямо ли, криво ли
лестницы прыгали,
под ветром, под ношей ли —
ярусы множились,
Узкие дали
вдруг вырастали,
гор кругозоры
низились, ожили.
Где я?— высоко ль?—
полвека — что цоколь;
что бархат — осока
низинных болот.
Что здесь?— не пьяны ль
молчаньем поляны,
куда и бипланы
не взрежут полет?
Пятьдесят лет —
пятьдесят вех;
пятьдесят лет —
пятьдесят всходов.
Что день, то ступень,
и стуки минут —
раздумья и труд,
год за годом.
Вышина...
Тишина...
Звезды — весть...
Но ведь знаю,
День за днем
будет объем
шире, и есть —
даль иная!
Беден мой след!
ношу лет
знать — охоты нет!
ветер, непрошен ты!
Пусть бы путь досягнуть
мог до больших границ,
прежде чем ниц
ринусь я, сброшенный!
Пятьдесят лет —
пятьдесят вех;
пятьдесят лет —
пятьдесят лестниц...
Еще б этот счет! всход вперед!
и пусть на дне —
суд обо мне
мировых сплетниц!</text><name>Пятьдесят лет</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>И чего мы тревожимся, плачем и спорим,
о любимых грустим до того, что невмочь.
Большеглазые добрые звезды над морем,
шелковистая гладь упирается в ночь.
Спят прогретые за день сутулые скалы,
спит распластанный берег, безлюден и тих.
Если ты тишины и покоя искала,
вот они! Только нет, ты искала не их.
Спят деревья, мои бессловесные братья.
Их зеленые руки нежны и легки.
До чего мне сейчас не хватает пожатья
человеческой, сильной, горячей руки!</text><name>И чего мы тревожимся, плачем и спорим...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1892</date_from><text>В ней гений выразил мятежность дум печальных,
Борьбу, мечтательность, святых восторгов клик,—
И памятник себе из мыслей музыкальных
Громадой звучною воздвиг.</text><name>Отголосок девятой симфонии Бетховена</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Ах, дверь не запирала я,
Не зажигала свеч,
Не знаешь, как, усталая,
Я не решалась лечь.
Смотреть, как гаснут полосы
В закатном мраке хвой,
Пьянея звуком голоса,
Похожего на твой.
И знать, что все потеряно,
Что жизнь - проклятый ад!
О, я была уверена,
Что ты придешь назад.</text><name>Белой ночью</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1926</date_from><text>Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны.
Идет эта песня, ногам помогая,
Качая штыки, по следам Улагая,
То чешской, то польской, то русской речью -
За Волгу, за Дон, за Урал, в Семиречье.
По-чешски чешет, по-польски плачет,
Казачьим свистом по степи скачет
И строем бьет из московских дверей
От самой тайги до британских морей.
Тайга говорит,
Главари говорят,-
Сидит до поры
Молодой отряд.
Сидит до поры,
Стукочат топоры,
Совет вершат...
А ночь хороша!
Широки просторы. Луна. Синь.
Тугими затворами патроны вдвинь!
Месяц комиссарит, обходя посты.
Железная дорога за полверсты.
Рельсы разворочены, мать честна!
Поперек дороги лежит сосна.
Дозоры - в норы, связь - за бугры,-
То ли человек шуршит, то ли рысь.
Эх, зашумела, загремела, зашурганила,
Из винтовки, из нареза меня ранила!
Ты прости, прости, прощай!
Прощевай пока,
А покуда обещай
Не беречь бока.
Не ныть, не болеть,
Никого не жалеть,
Пулеметные дорожки расстеливать,
Беляков у сосны расстреливать.
Паровоз начеку,
ругает вагоны,
Волокёт Колчаку
тысячу погонов.
Он идет впереди,
атаман удалый,
У него на груди
фонари-медали.
Командир-паровоз
мучает одышка,
Впереди откос -
"Паровозу крышка!
А пока поручики пиво пьют,
А пока солдаты по-своему поют:
"Россия ты, Россия, российская страна!
Соха тебя пахала, боронила борона.
Эх, раз (и), два (и) - горе не беда,
Направо околесица, налево лабуда.
Дорога ты, дорога, сибирский путь,
А хочется, ребята, душе вздохнуть.
Ах, сукин сын, машина, сибирский паровоз,
Куда же ты, куда же ты солдат завез?
Ах, мама моя, мама, крестьянская дочь,
Меня ты породила в несчастную ночь!
Зачем мне, мальчишке, на жизнь начихать?
Зачем мне, мальчишке, служить у Колчака?
Эх, раз (и), два (и) - горе не беда.
Направо околесица, налево лабуда".
...Радио... говорят...
(Флагов вскипела ярь):
"Восьмого января
Армией пятой
Взят Красноярск!"
Слушайте крик протяжный -
Эй, Россия, Советы, деникинцы!-
День этот белый, просторный,
в морозы наряженный,
Червонными флагами
выкинулся.
Сибирь взята в охапку.
Штыки молчат.
Заячьими шапками
Разбит Колчак.
Собирайте, волки,
Молодых волчат!
На снежные иголки
Мертвые полки
Положил Колчак.
Эй, партизан!
Поднимай сельчан:
Раны зализать
Не может Колчак.
Стучит телеграф:
Тире, тире, точка...
Эх, эх, Ангара,
Колчакова дочка!
На сером снегу волкам приманка:
Пять офицеров, консервов банка.
"Эх, шарабан мой, американка!
А я девчонка да шарлатанка!"
Стой!
Кто идет?
Кончено. Залп!!</text><name>Песня о ветре</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1907</date_from><text>Падай, падай, снег пушистый,
Расстилайся пеленой,
Падай, легкий, падай, чистый,
Землю зябнущую крой.
Заметая дали мглою,
Всякий цвет, отлив и тень
Непорочной белизною
Словно саваном одень.
И беззвучной, и бесцветной,
И безжизненной порой
Дай природе безответной
Мир и отдых, и покой;
Чтоб забыться ей, зимою
Усыпленной до весны,
Чтобы грезились тобою
Ей навеянные сны;
Чтоб копилася в ней сила
На иное бытие,
И с весною воскресила
Тайна творчества ее.</text><name>Снег</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1923</date_from><text>Ты, меня любивший фальшью
Истины - и правдой лжи,
Ты, меня любивший - дальше
Некуда! - За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. - Десницы взмах! -
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.</text><name>Ты, меня любивший фальшью...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1939</date_from><text>"Ну-ка, двери отвори:
Кто стоит там у двери?"
"Это нищий, Аннушка".
"Дай краюху старику
Да ступай-ка на реку:
Кто там стонет,
Будто тонет?"
"Это лебедь, Аннушка".
"Ну, так выйди за плетень:
Почему такая тень?!"
"Это ружья, Аннушка".
"Ну, так выйди за ворота,
Расспроси, какая рота:
Кто? Какого, мол, полка?
Не хотят ли молока?"
"Не пойду я, Аннушка!
Это белые идут,
Это красного ведут,
Это... муж твой, Аннушка..."</text><name>Народная песня</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1956</date_from><text>Tre Cime de Lavaredo —
Три Зуба Скалистой Глыбы
стоят над верхами елей.
Но поезд не может медлить —
он повернул по-рыбьи
и скрылся в дыре туннеля.
И вдруг почернели стекла,
и вот мы в пещере горной,
в вагоне для невидимок.
И словно во мраке щелкнул
фотоаппарат затвором,
оставив мгновенный снимок?
«Стоят над верхами елей
Три Зуба Скалистой Глыбы —
Tre Cime de Lavaredo».</text><name>В Альпах</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О матери</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Ах, молодежь!.. И я ведь тоже
Когда-то яблонькой цвела.
«Онегин, я тогда моложе
И лучше, кажется, была...»
У яблоньки засохли ветки,
И больше яблокам не зреть...
Нас уважать учитесь, детки,—
Ведь каждый может постареть!
Нет, я не зря жила на свете,—
Родила шестерых ребят.
И вышли неплохие дети,
И подарили мне внучат.
А внучка вышла напоследки —
Ну, любо-дорого смотреть!
Нас уважать учитесь, детки,—
Ведь каждый может постареть!
Осталась рано я вдовою,
И горьких много есть морщин.
Из трех сынов осталось двое,—
Погиб на фронте старший сын.
Хоть слезы были очень едки,
Но я сумела их стереть!
Нас уважать учитесь, детки,—
Ведь каждый может постареть!
Мой младший сын — военный летчик,
Я у него живу сейчас.
Его жена весною хочет
Сдавать экзамен на врача.
А я... я на правах наседки
Взялась за внучкою глядеть.
Нас уважать учитесь, детки,—
Ведь каждый может постареть!
Над нами принято смеяться:
«Домохозяйки — склочный класс!»
А мы умеем разбираться
В любом декрете лучше вас.
Я новость вмиг найду в газетке,
Лишь стоит мне очки надеть.
Нас уважать учитесь, детки,—
Ведь каждый может постареть!
Да, мы беспомощны бываем,
Когда, едва не сбивши с ног,
Нас вихрем крутит по трамваям
Ваш сокрушительный поток.
И только редко, очень редко
Нам предлагают посидеть...
Нас уважать учитесь, детки,—
Ведь каждый может постареть!
Кто воспитал, скажите прямо,
Ученых, маршалов, бойцов?
Все мы — мы, старенькие мамы,
Супруги стареньких отцов!
Да. Мы совсем не дармоедки
И можем всем в глаза смотреть!
Нас уважать учитесь, детки,—
Ведь каждый может постареть!</text><name>Старая мать</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Что вы, травки малые, травки захудалые,
Вышли вдоль дороженьки под обод, под ноженьки?
Капельки блестевшие, в ливне прошумевшие,
Что поторопилися — в озеро пролилися?
Что ты, сердце честное, миру неизвестное,
Бьешься не по времени, не в роде, не в племени?</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1912</date_from><text>Сюда лиска прибегала,
Легкой поступью порхала,
Уши нежно навострила
С видом тонкого нахала,
Концом желтым опахала
И сердилась и махала.
Пташки чудно ликовали
И свистели, ворковали.
Голос ужаса пронесся,
Вопль казни, вопль плахи.
Вертят мучениц колеса?
Иль ведут насильно свахи?
И слышу в вопле муки пекла,
Иди, чтоб время помощи путь не пересекло.</text><name>Сюда лиска прибегала...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1931</date_from><text>С фонарем обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны - на карте
Нет, в пространстве - нет.
Выпита как с блюдца,-
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который - срыт?
Заново родися -
В новую страну!
Ну-ка, воротися
На спину коню
Сбросившему! Кости
Целы-то хотя?
Эдакому гостю
Булочник ломтя
Ломаного, плотник -
Гроба не продаст!
...Той ее - несчетных
Верст, небесных царств,
Той, где на монетах -
Молодость моя -
Той России - нету.
- Как и той меня.</text><name>Страна</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я...</text><name>Что в имени тебе моем?..</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1817</date_from><text>Романс
Я знаю край! там негой дышит лес,
Златой лимон горит во мгле древес,
И ветерок жар неба холодит,
И тихо мирт и гордо лавр стоит...
Там счастье, друг! туда! туда
Мечта зовет! Там сердцем я всегда!
Там светлый дом! на мраморных столбах
Поставлен свод; чертог горит в лучах;
И ликов ряд недвижимых стоит;
И, мнится, их молчанье говорит...
Там счастье, друг! туда! туда
Мечта зовет! Там сердцем я всегда!
Гора там есть с заоблачной тропой!
В туманах мул там путь находит свой;
Драконы там мутят ночную мглу;
Летит скала и воды на скалу!..
О друг, пойдем! туда! туда
Мечта зовет!.. Но быть ли там когда?</text><name>Мина</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1863</date_from><text>Надрывается сердце от муки,
Плохо верится в силу добра,
Внемля в мире царящие звуки
Барабанов, цепей, топора.
Но люблю я, весна золотая,
Твой сплошной, чудно-смешанный шум;
Ты ликуешь, на миг не смолкая,
Как дитя, без заботы и дум.
В обаянии счастья и славы
Чувству жизни ты вся предана,-
Что-то шепчут зеленые травы,
Говорливо струится волна;
В стаде весело ржет жеребенок,
Бык с землей вырывает траву,
А в лесу белокурый ребенок -
Чу! кричит: "Парасковья, ау!"
По холмам, по лесам, над долиной
Птицы севера вьются, кричат,
Разом слышны - напев соловьиный
И нестройные писки галчат,
Грохот тройки, скрипенье подводы,
Крик лягушек, жужжание ос,
Треск кобылок,- в просторе свободы
Всё в гармонию жизни слилось...
Я наслушался шума инова...
Оглушенный, подавленный им,
Мать-природа! иду к тебе снова
Со всегдашним желаньем моим -
Заглуши эту музыку злобы!
Чтоб душа ощутила покой
И прозревшее око могло бы
Насладиться твоей красотой.</text><name>Надрывается сердце от муки...</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>О деньги, деньги! для чего
Вы не всегда в моем кармане?
Теперь Христово рождество
И веселятся христиане;
А я один, я чужд всего,
Что мне надежды обещали:
Мои мечты — мечты печали,
Мои финансы — ничего!
Туда, туда, к Петрову граду
Я полетел бы: мне мила
Страна, где первую награду
Мне муза пылкая дала;
Но что не можно, то не можно!
Без денег, радости людей,
Здесь не дадут мне подорожной,
А на дороге лошадей.
Так ратник в поле боевом
Свою судьбину проклинает,
Когда разбитое врагом
Копье последнее бросает:
Его руке не взять венца,
Ему не славиться войною,
Он смотрит вдаль — и взор бойца
Сверкает первою слезою.</text><name>Элегия (О деньги, деньги!..)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1872</date_from><text>Всю ночь гремел овраг соседний,
Ручей, бурля, бежал к ручью,
Воскресших вод напор последний
Победу разглашал свою.
Ты спал. Окно я растворила,
В степи кричали журавли,
И сила думы уносила
За рубежи родной земли,
Лететь к безбрежью, бездорожью,
Через леса, через поля,-
А подо мной весенней дрожью
Ходила гулкая земля.
Как верить перелетной тени?
К чему мгновенный сей недуг,
Когда ты здесь, мой добрый гений,
Бедами искушенный друг?</text><name>Всю ночь гремел овраг соседний...</name><date_to>1872</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1944</date_from><text>Лучше нету того цвету,
Когда яблоня цветет,
Лучше нету той минуты,
Когда милая придет.
Как увижу, как услышу -
Все во мне заговорит,
Вся душа моя пылает,
Вся душа моя горит.
Мы в глаза друг другу глянем,
Руки жаркие сплетем,
И куда - не знаем сами -
Словно пьяные, бредем.
Мы бредем по тем дорожкам,
Где зеленая трава,
Где из сердца сами рвутся
Незабвенные слова.
А кругом сады белеют,
А в садах бушует май,
И такой на небе месяц -
Хоть иголки подбирай.
За рекой гармонь играет -
То зальется, то замрет...
Лучше нету того цвету,
Когда яблоня цветет.</text><name>Лучше нету того цвету...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from>1969</date_from><text>На Земле
безжалостно маленькой
жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель.
Получал он зарплату маленькую...
И однажды —
прекрасным утром —
постучалась к нему в окошко
небольшая,
казалось,
война...
Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску выдали маленькую
и маленькую —
по размерам —
шинель.
...А когда он упал —
некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле
не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный рост!</text><name>На Земле безжалостно маленькой...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from></date_from><text>Был жаркий день, как первый день творенья.
В осколках жидких солнечных зеркал,
Куда ни глянь, по водяной арене
Пузырился нарзан и зной сверкал.
Нагое солнце, как дикарь оскалясь,
Ныряло и в воде пьянело вдрызг.
Лиловые дельфины кувыркались
В пороховом шипенье жгучих брызг.
И в этом газированном сиянье,
Какую-то тетрадку теребя,
Еще всему чужой, как марсианин,
Я был до ужаса влюблен в тебя.
Тогда мне не хватило бы вселенной,
Пяти материков и всех морей,
Чтоб выразить бесстрашно и смиренно
Свою любовь к единственной моей.</text><name>Жара</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1845</date_from><text>Я за то глубоко презираю себя,
Что живу - день за днем бесполезно губя;
Что я, силы своей не пытав ни на чем,
Осудил сам себя беспощадным судом,
И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб!
Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб;
Что, доживши кой-как до тридцатой весны,
Не скопил я себе хоть богатой казны,
Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,
Да и умник подчас позавидовать мог!
Я за то глубоко презираю себя,
Что потратил свой век, никого не любя
,
Что любить я хочу... что люблю я весь мир,
А брожу дикарем - бесприютен и сир,
И что злоба во мне и сильна, и дика,
А хватаюсь за нож - замирает рука!</text><name>Я за то глубоко презираю себя...</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1967</date_from><text>Пожалейте пропавший ручей!
Он иссох, как душа иссыхает.
Не о нем ли средь душных ночей
Эта ива сухая вздыхает!
Здесь когда-то блестела вода,
Убегала безвольно, беспечно.
В жаркий полдень поила стада
И не знала, что жить ей не вечно,
И не знала, что где-то вдали
Неприметно иссякли истоки,
А дожди этим летом не шли,
Только зной распалялся жестокий.
Не пробиться далекой струе
Из заваленных наглухо скважин...
Только ива грустит о ручье,
Только мох на камнях еще влажен.</text><name>Пожалейте пропавший ручей!..</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1756</date_from><text>А н а к р е о н
Ода I
Мне петь было о Трое,
О Кадме мне бы петь,
Да гусли мне в покое
Любовь велят звенеть.
Я гусли со струнами
Вчера переменил
И славными делами
Алкида возносил;
Да гусли поневоле
Любовь мне петь велят,
О вас, герои, боле,
Прощайте, не хотят.
Л о м о н о с о в
Ответ
Мне петь было о нежной,
Анакреон, любви;
Я чувствовал жар прежней
В согревшейся крови,
Я бегать стал перстами
По тоненьким струнам
И сладкими словами
Последовать стопам.
Мне струны поневоле
Звучат геройский шум.
Не возмущайте боле,
Любовны мысли, ум;
Хоть нежности сердечной
В любви я не лишен,
Героев славой вечной
Я больше восхищен.
А н а к р е о н
Ода XXIII
Когда бы нам возможно
Жизнь было продолжить,
То стал бы я не ложно
Сокровища копить,
Чтоб смерть в мою годину,
Взяв деньги, отошла
И, за откуп кончину
Отсрочив, жить дала;
Когда же я то знаю,
Что жить положен срок,
На что крушусь, вздыхаю,
Что мзды скопить не мог;
Не лучше ль без терзанья
С приятельми гулять
И нежны воздыханья
К любезной посылать.
Л о м о н о с о в
Ответ
Анакреон, ты верно
Великой философ,
Ты делом равномерно
Своих держался слов,
Ты жил по тем законам,
Которые писал,
Смеялся забобонам,
Ты петь любил, плясал;
Хоть в вечность ты глубоку
Не чаял больше быть,
Но славой после року
Ты мог до нас дожить;
Возьмите прочь Сенеку,
Он правила сложил
Не в силу человеку,
И кто по оным жил?
А н а к р е о н
Ода XI
Мне девушки сказали:
"Ты дожил старых лет",
И зеркало мне дали:
"Смотри, ты лыс и сед";
Я не тужу ни мало,
Еще ль мой волос цел,
Иль темя гладко стало,
И весь я побелел;
Лишь в том могу божиться,
Что должен старичок
Тем больше веселиться,
Чем ближе видит рок.
Л о м о н о с о в
Ответ
От зеркала сюда взгляни, Анакреон,
И слушай, что ворчит, нахмурившись, Катон:
"Какую вижу я седую обезьяну?
Не злость ли адская, такой оставя шум,
От ревности на смех склонить мой хочет ум?
Однако я за Рим, за вольность твердо стану,
Мечтаниями я такими не смущусь
И сим от Кесаря кинжалом свобожусь".
Анакреон, ты был роскошен, весел, сладок,
Катон старался ввесть в республику порядок,
Ты век в забавах жил и взял свое с собой,
Его угрюмством в Рим не возвращен покой;
Ты жизнь употреблял как временну утеху,
Он жизнь пренебрегал к республики успеху;
Зерном твой отнял дух приятной виноград,
Ножом он сам себе был смертный супостат;
Беззлобна роскошь в том была тебе причина,
Упрямка славная была ему судьбина;
Несходства чудны вдруг и сходства понял я,
Умнее кто из вас, другой будь в том судья.
А н а к р е о н
Ода XXVIII
Мастер в живопистве первой,
Первой в Родской стороне,
Мастер, научен Минервой,
Напиши любезну мне.
Напиши ей кудри черны,
Без искусных рук уборны,
С благовонием духов,
Буде способ есть таков.
Дай из рос в лице ей крови
И как снег представь белу,
Проведи дугами брови
По высокому челу,
Не сведи одну с другою,
Не расставь их меж собою,
Сделай хитростью своей,
Как у девушки моей;
Цвет в очах ея небесной,
Как Минервин, покажи
И Венерин взор прелестной
С тихим пламенем вложи,
Чтоб уста без слов вещали
И приятством привлекали
И чтоб их безгласна речь
Показалась медом течь;
Всех приятностей затеи
В подбородок умести
И кругом прекрасной шеи
Дай лилеям расцвести,
В коих нежности дыхают,
В коих прелести играют
И по множеству отрад
Водят усумненной взгляд;
Надевай же платье ало
И не тщись всю грудь закрыть,
Чтоб, ее увидев мало,
И о прочем рассудить.
Коль изображенье мочно,
Вижу здесь тебя заочно,
Вижу здесь тебя, мой свет;
Молви ж, дорогой портрет.
Л о м о н о с о в
Ответ
Ты счастлив сею красотою
И мастером, Анакреон,
Но счастливей ты собою
Чрез приятной лиры звон;
Тебе я ныне подражаю
И живописца избираю,
Дабы потщился написать
Мою возлюбленную Мать.
О мастер в живопистве первой,
Ты первой в нашей стороне,
Достоин быть рожден Минервой,
Изобрази Россию мне,
Изобрази ей возраст зрелой
И вид в довольствии веселой,
Отрады ясность по челу
И вознесенную главу;
Потщись представить члены здравы,
Как должны у богини быть,
По плечам волосы кудрявы
Признаком бодрости завить,
Огнь вложи в небесны очи
Горящих звезд в средине ночи,
И брови выведи дугой,
Что кажет после туч покой;
Возвысь сосцы, млеком обильны,
И чтоб созревша красота
Являла мышцы, руки сильны,
И полны живости уста
В беседе важность обещали
И так бы слух наш ободряли,
Как чистой голос лебедей,
Коль можно хитростью твоей;
Одень, одень ее в порфиру,
Дай скипетр, возложи венец,
Как должно ей законы миру
И распрям предписать конец;
О коль изображенье сходно,
Красно, любезно, благородно,
Великая промолви Мать,
И повели войнам престать.</text><name>Разговор с Анакреоном</name><date_to>1761</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1953</date_from><text>Событье
Свершилось,
Но разум
Его не освоил еще;
Оно еще пылким рассказом
Не хлынуло с уст горячо;
Его оценить беспристрастно
Мгновенья еще не пришли;
Но все-таки
Всё было ясно
По виду небес и земли,
По грому,
По вспугнутым птицам,
По пыли, готовой осесть.
И разве что только по лицам
Нельзя было это прочесть!</text><name>Событье свершилось, но разум...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1856</date_from><text>"Я - цветок полевой, я - лилея долин".
- "Голубица моя белолонная
Между юных подруг - словно в тернии крин".
- "Словно яблонь в цвету благовонная
Посредине бесплодных деревьев лесных,
Милый мой - меж друзей молодых;
Я под тень его сесть восхотела - и села,
И плоды его сладкие ела.
Проведите меня в дом вина и пиров,
Одарите любовною властию,
Положите на одр из душистых цветов:
Я больна, я уязвлена страстию.
Вот рука его здесь, под моей головой;
Он меня обнимает другой...
Заклинаю вас, юные девы Шалима,
Я должна, я хочу быть любима!"</text><name>Еврейская песня III (Я - цветок полевой...)</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост -
Два берега связующее море,
Два космоса соединивший мост.
Я Нестор, летописец мезозоя,
Времен грядущих я Иеремия.
Держа в руках часы и календарь,
Я в будущее втянут, как Россия,
И прошлое кляну, как нищий царь.
Я больше мертвецов о смерти знаю,
Я из живого самое живое.
И - боже мой! - какой-то мотылек,
Как девочка, смеется надо мною,
Как золотого шелка лоскуток.</text><name>Посредине мира</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>В томленье одиноком
В тени - не на виду -
Под неусыпным оком
Цвела она в саду.
Маман - всегда с друзьями,
Папа от них сбежал,
Зато Каштан ветвями
От взглядов укрывал.
Высоко ль или низко
Каштан над головой,-
Но Роза-гимназистка
Увидела - его.
Нарцисс - цветок воспетый,
Отец его - магнат,
И многих Роз до этой
Вдыхал он аромат.
Он вовсе был не хамом -
Изысканных манер.
Мама его - гран-дама,
Папа - миллионер.
Он в детстве был опрыскан -
Не запах, а дурман,-
И Роза-гимназистка
Вступила с ним в роман.
И вот, исчадье ада,
Нарцисс тот, ловелас,
"Иди ко мне из сада!"-
Сказал ей как-то раз.
Когда еще так пелось?!
И Роза, в чем была,
Сказала: "Ах!" - зарделась -
И вещи собрала.
И всеми лепестками
Вмиг завладел нахал.
Маман была с друзьями,
Каштан уже опал.
Искала Роза счастья
И не видала, как
Сох от любви и страсти
Почти что зрелый Мак.
Но думала едва ли,
Как душен пошлый цвет,-
Все лепестки опали -
И Розы больше нет.
И в черном цвете Мака
Был траурный покой.
Каштан ужасно плакал,
Когда расцвел весной.</text><name>Баллада о цветах, деревьях и миллионерах</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from></date_from><text>Далекая, родная,
-Жди меня...
Далекая, родная:
Буду - я...
Твои глаза мне станут
Две звезды.
Тебе в тумане глянут -
Две звезды.
Мы в дали отстояний -
Поглядим;
И дали отстояний -
Станут: дым.
Меж нами, вспыхнувшими, -
Лепет лет...
Меж нами, вспыхнувшими,
Светит свет.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1851</date_from><text>Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь -
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь;
И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю...
Люблю ли тебя - я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!</text><name>Средь шумного бала, случайно...</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1923</date_from><text>Я поздравляю вас, как я отца
Поздравил бы при той же обстановке.
Жаль, что в Большом театре под сердца
Не станут стлать, как под ноги, циновки.
Жаль, что на свете принято скрести
У входа в жизнь одни подошвы: жалко,
Что прошлое смеется и грустит,
А злоба дня размахивает палкой.
Вас чествуют. Чуть-чуть страшит обряд,
Где вас, как вещь, со всех сторон покажут
И золото судьбы посеребрят,
И, может, серебрить в ответ обяжут.
Что мне сказать? Что Брюсова горька
Широко разбежавшаяся участь?
Что ум черствеет в царстве дурака?
Что не безделка - улыбаться, мучась?
Что сонному гражданскому стиху
Вы первый настежь в город дверь открыли?
Что ветер смел с гражданства шелуху
И мы на перья разодрали крылья?
Что вы дисциплинировали взмах
Взбешенных рифм, тянувшихся за глиной,
И были домовым у нас в домах
И дьяволом недетской дисциплины?
Что я затем, быть может, не умру,
Что, до смерти теперь устав от гили,
Вы сами, было время, поутру
Линейкой нас не умирать учили?
Ломиться в двери пошлых аксиом,
Где лгут слова и красноречье храмлет?..
О! весь Шекспир, быть может, только в том,
Что запросто болтает с тенью Гамлет.
Так запросто же!
Дни рожденья есть.
Скажи мне, тень, что ты к нему желала б?
Так легче жить. А то почти не снесть
Пережитого слышащихся жалоб.</text><name>Брюсову</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Зачем понадобилось Еве
Срывать запретный этот плод —
Она еще не сознает.
Но грех свершен, и бог во гневе.
Вселился в змея сатана
И женщине внушал упрямо,
Что равной богу стать должна
Подруга кроткого Адама.
А дальше... Боже! Стыд и срам...
В грехе покаяться не смея,
На Еву валит грех Адам,
А та слагает грех на змея.
Я не желаю знать Добро
И Зло, от коих все недуги.
Верни мне, бог, мое ребро,—
Мы обойдемся без подруги.</text><name>Ребро</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Вл. Н. Ивановскому
Беспечный ученик скептического Юма!
Питали злобой Гоббс и подозреньем Кант
Твой непоседный ум: но в школе всех Ведант
Твоя душа, поэт, не сделалась угрюма.
Боюся: цеховой не станешь ты педант.
Что перелетная взлюбила ныне дума?
Уже наставник твой — не Юм — «суровый Дант»!
Ты с корабля наук бежишь, как мышь из трюма.
В ковчеге ль Ноевом всех факультетов течь
Открылась, и в нее живая хлещет влага?
Скажи, агностик мой, предтеча всех предтеч:
Куда ученая потянется ватага?
Ужели на Парнас?.. Затем что знанья — нет!
Ты бросил в знанье сеть и выловил — сонет.</text><name>La faillite de la science</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1840</date_from><text>Когда в селах пустеет,
Смолкнут песни селян
И седой забелеет
Над болотом туман,
Из лесов тихомолком
По полям волк за волком
Отправляются все на добычу.
Семь волков идут смело.
Впереди их идет
Волк осьмой, шерсти белой,
А таинственный ход
Завершает девятый;
С окровавленной пятой
Он за ними идет и хромает.
Их ничто не пугает:
На село ли им путь,
Пес на них и не лает,
А мужик и дохнуть,
Видя их, не посмеет,
Он от страху бледнеет
И читает тихонько молитву.
Волки церковь обходят
Осторожно кругом,
В двор поповский заходят
И шевелят хвостом,
Близ корчмы водят ухом
И внимают всем слухом:
Не ведутся ль там грешные речи?
Их глаза словно свечи,
Зубы шила острей.
Ты тринадцать картечей
Козьей шерстью забей
И стреляй по ним смело!
Прежде рухнет волк белый,
А за ним упадут и другие.
На селе ж, когда спящих
Всех разбудит петух,
Ты увидишь лежащих
Девять мертвых старух:
Впереди их седая,
Позади их хромая,
Все в крови... с нами сила господня!</text><name>Волки</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>К чему ваш зов, друзья? Тревожною тоскою
Веселый, шумный пир к чему мне отравлять?
В восторженных стихах, за влагой золотою,
Давно уж Вакха я не в силах прославлять!
Не веселит меня разгульное похмелье,
И не кипит во мне отвагой прежней кровь;
Исчезло дней былых безумное веселье,
Иссякла дней былых безумная любовь!
А кажется, давно ль, исполнен упованья,
В грядущее я взор доверчиво вперял,
И чужды были мне сомненья и страданья,
И, простодушный, я о счастье помышлял.
В ужасной наготе еще не представали
Мне бедствия тогда страны моей родной,
И муки братьев дух еще не волновали;
Но ныне он прозрел, и чужд ему покой!
Вхожу ли я порой в палаты золотые,
Где в наслажденьях жизнь проводит сибарит,
Гляжу ль я на дворцы, на храмы вековые,-
Всё мне о вековых страданьях говорит.
Сижу ли окружен шумящею толпою
На пиршестве большом,- мне слышен звук цепей;
И предстает вдали, как призрак, предо мною
Распятый на кресте божественный плебей!..
И стыдно, стыдно мне... От места ликованья,
Взволнован, я бегу под мой смиренный кров;
Но там гнетет меня ничтожества сознанье,
И душу всю тогда я выплакать готов!
Счастлив, кто прожил век без тягостных сомнений,
Кто взоры устремлял с надеждой к небесам;
Но я о счастье том не знаю сожалений
И за него моих страданий не отдам!
О, не зовите ж вы меня - я умоляю,-
Веселые друзья, на шумный праздник ваш:
Уж бога гроздий я давно не прославляю,
И не забыться мне под говор звонких чаш!..</text><name>На зов друзей</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1979</date_from><text>Еще бы - не бояться мне полетов,
Когда начальник мой Е. Б. Изотов,
Всегда в больное колет как игла.
"Эх, - говорит,- салага!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была!.."
Хотя бы сплюнул, все же люди - братья,
И мы вдвоем и не под кумачом,-
Но знает, черт, что я для предприятья
Ну хоть куда, хоть как и хоть на чем!
Мне не страшно, я навеселе,-
Чтоб по трапу пройти не моргнув,
Тренируюсь уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава богу, я не вылетаю -
В аэропорте время коротаю
Еще с одним таким же - побратим,-
Мы пьем седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И может быть - туда, куда летим.
Пусть в ресторане не дают на вынос,
Там радио молчит - там благодать,-
Вбежит швейцар и рявкнет: "Кто на Вильнюс!..
Спокойно продолжайте выпивать!"
Мне лететь - острый нож и петля:
Ни привстать, ни поесть, ни курнуть,
И еще - безопасности для -
Должен я сам себя пристегнуть!
Я к автомату - в нем ума палата -
Стою и улыбаюсь глуповато:
Такое мне поведал автомат!..
Невероятно, - в Ейске -
Уже по-европейски:
Свобода слова, - если это мат.
Мой умный друг к полудню стал ломаться -
Уже наряд милиции ведут:
Он гнул винты у "ИЛа-18"
И требовал немедля парашют.
Я приятеля стал вразумлять:
"Паша, Пашенька, Паша, Пашут.
Если нам по чуть-чуть добавлять,
То на кой тебе шут парашют!.."
Друг рассказал - такие врать не станут:
Сидел он раз, ремнями не затянут,
Вдруг - взрыв! А он и к этому готов:
И тут нашел лазейку -
Расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов...
Мой вылет объявили, что ли? Я бы
Чуть подремал, чуть-чуть - теперь меня не поднимай!
Но слышу: "Пассажиры за ноябрь!
Ваш вылет переносится на май!"
Считайте меня полным идиотом,
Но я б и там летел Аэрофлотом:
У них - гуд бай - и в небо, хошь не хошь.
А тут - сиди и грейся:
Всегда задержка рейса,-
Хоть день, а все же лишний проживешь!</text><name>Еще бы - не бояться мне полетов...</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1851</date_from><text>Вечер ясен и тих;
Спят в тумане поля;
В голубых небесах
Ярко пышет заря.
Золотых облаков
Разноцветный узор
Накрывает леса,
Как волшебный ковер;
Вот пахнул ветерок,
Зашептал в тростнике;
Вот и месяц взошел
И глядится в реке.
Что за чудная ночь!
Что за тени и блеск!
Как душе говорит
Волн задумчивый плеск!
Может быть, в этот час
Сонмы светлых духов
Гимны неба поют
Богу дивных миров.</text><name>Вечер ясен и тих..</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from>1973</date_from><text>Человеку надо мало:
чтоб искал
и находил.
Чтоб имелись для начала
Друг -
один
и враг -
один...
Человеку надо мало:
чтоб тропинка вдаль вела.
Чтоб жила на свете
мама.
Сколько нужно ей -
жила..
Человеку надо мало:
после грома -
тишину.
Голубой клочок тумана.
Жизнь -
одну.
И смерть -
одну.
Утром свежую газету -
с Человечеством родство.
И всего одну планету:
Землю!
Только и всего.
И -
межзвездную дорогу
да мечту о скоростях.
Это, в сущности,-
немного.
Это, в общем-то,- пустяк.
Невеликая награда.
Невысокий пьедестал.
Человеку
мало
надо.
Лишь бы дома кто-то
ждал.</text><name>Человеку надо мало...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1816</date_from><text>Взор мой бродит везде по немой, по унылой пустыне;
Смерть в увядшей душе, всё мёртво в безмолвной природе
Там на сосне вековой завыванию бури внимает
Пасмурный вран.
Сердце заныло во мне, средь тягостных дум я забылся:
Спит на гробах человек и видит тяжелые грезы;
Спит - и только изредка скорбь и тоска прилетают
Душу будить!
"Шумная радость мертва; бытие в единой печали,
В горькой любви, и в плаче живом, и в растерзанном сердце!" -
Вдруг закачал заскрипевшею елию ветер: я, вздрогнув,
Очи подъял!
Всюду и холод и блеск. Обнаженны древа и покрыты
Льдяной корой. Иду; хрустит у меня под ногою
Светлый, безжизненный снег, бежит по сугробам тропинка
В белую даль!</text><name>Зима</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1920</date_from><text>Поднимается дева по лесенке
И поет, соловьем заливается.
Простодушный напев милой песенки
С ароматом весенним свивается.
Ах, веселые, нежные песенки
Сладко петь и на узенькой лесенке.
Поднимается к тесной светелочке,
Веселей голубка сизокрылого.
Там любимые книги на полочке,
На столе фотография милого.
Ах, уютно в непышной светелочке,—
Память милого, книги на полочке.
Вот вошла, открывает окошечко
И поет, соловьем заливается.
На плечо к ней вскарабкалась кошечка
И к веселой хозяйке ласкается.
Ах, весна улыбнулась в окошечко,
Забавляет, мурлыкает кошечка.</text><name>Поднимается дева по лесенке...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1857</date_from><text>Есть страшные ночи, их бог посылает
Карать недостойных и гордых сынов,
В них дух человека скорбит, изнывает,
В цепи несловимых, томительных снов.
Загадочней смерти, душнее темницы,
Они надавляют бессильную грудь,
Их очерки бледны, их длинны страницы —
Страшимся понять их, к ним в смысл заглянуть,
А сил не хватает покончить мученья,
Ворочает душу жестокая ночь,
Толпой разбегаются, вьются виденья,
Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.
Затронут на сердце все струны живые,
Насилу проснешься,— всё тихо во мгле,
И видишь в окошке, как тени ночные
Дозором гуляют по спящей земле.
Стена над кроватью луной серебрится.
И слышишь, как бьется горячая кровь,
Попробую спать я, авось не приснится,
Чудовищный сон тот не выглянет вновь.
Но тщетны надежды, плетутся мученья,
Ворочает душу жестокая ночь,
Толпой разбегаются, вьются виденья,
Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.
Но ночь пролетела, восток рассветает,
Рассеялись тени, мрак ночи исчез,
Заря заалела и быстро сметает
Звезду за звездой с просветлевших небес.
Проснешься ты бледный, с померкнувшим взором,
С души расползутся страшилища прочь;
Но будешь ты помнить, как ходят дозором
Виденья по сердцу в жестокую ночь.</text><name>Ночь</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1894</date_from><text>Тебя я хочу, мое счастье,
Моя неземная краса!
Ты - солнце во мраке ненастья,
Ты - жгучему сердцу роса!
Любовью к тебе окрыленный,
Я брошусь на битву с судьбой.
Как колос, грозой опаленный,
Склонюсь я во прах пред тобой.
За сладкий восторг упоенья
Я жизнью своей заплачу!
Хотя бы ценой преступленья -
Тебя я хочу!</text><name>Тебя я хочу, мое счастье...</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1860</date_from><text>Что ты, сердце мое расходилося?..
Постыдись! Уж про нас не впервой
Снежным комом прошла - прокатилася
Клевета по Руси по родной.
Не тужи! пусть растет, прибавляется,
Не тужи! как умрем,
Кто-нибудь и об нас проболтается
Добрым словцом.</text><name>Что ты, сердце мое расходилося?..</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Я нищий — может быть, и так.
Стихает птичий гам,
И кто-то солнце, как пятак,
Швырнул к моим ногам.
Шагну и солнце подниму,
Но только эту медь
В мою дорожную суму
Мне спрятать не суметь...</text><name>Я нищий — может быть, и так...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1847</date_from><text>Непогода - осень - куришь,
Куришь - все как будто мало.
Хоть читал бы - только чтенье
Подвигается так вяло.
Серый день ползет лениво,
И болтают нестерпимо
На стене часы стенные
Языком неутомимо.
Сердце стынет понемногу,
И у жаркого камина
Лезет в голову больную
Все такая чертовщина!
Над дымящимся стаканом
Остывающего чаю,
Слава богу, понемногу,
Будто вечер, засыпаю...</text><name>Непогода - осень - куришь...</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>А! Это снова ты. Не отроком влюбленным,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошел и на меня глядишь.
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,
Врученным мне навек любовью и судьбою.
Я предала тебя. И это повторять —
О, если бы ты мог когда-нибудь устать!
Так мертвый говорит, убийцы сон тревожа,
Так ангел смерти ждет у рокового ложа.
Прости меня теперь. Учил прощать Господь.
В недуге горестном моя томится плоть,
А вольный дух уже почиет безмятежно.
Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,
И крики журавлей, и черные поля...
О, как была с тобой мне сладостна земля !</text><name>А! Это снова ты. Не отроком влюбленным...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from></date_from><text>[Обращено к О. Арбениной]
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина - дремучий лес Тайгета,
Их пища - время, медуница, мята.
Возьми ж на радость дикий мой подарок,
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.</text><name>Возьми на радость из моих ладоней...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1965</date_from><text>Метеорит, метеорит.
Откуда он родом — не говорит.
Лежит перед нами железисто-гладкий,
неведомый гость из туманных галактик
осколок погибшей какой-то планеты,
какой — мирозданье забыло приметы.
На черный кусок я гляжу молчаливо.
Неужто от взрыва, неужто от взрыва?..
Гляжу, и про многое метеорит
на темном своем языке говорит.</text><name>Метеорит</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1914</date_from><text>Мне все равно, друзья ль вы мне, враги ли,
И вам я мил иль ненавистен вам,
Но знаю,- вы томились и любили,
Вы душу предавали тайным снам;
Живой мечтой вы жаждете свободы,
Вы верите в безумную любовь,
В вас жизнь бушует, как морские воды,
В вас, как прибой, стучит по жилам кровь;
Ваш зорок глаз и ваши легки ноги,
И дерзость подвига волнует вас,
Вы не боитесь,- ищете тревоги,
Не страшен,- сладок вам опасный час;
И вы за то мне близки и мне милы,
Как стеблю тонкому мила земля:
В вас, в вашей воле черпаю я силы,
Любуюсь вами, ваш огонь деля.
Вы - мой прообраз. Юности крылатой
Я, в вашем облике, молюсь всегда.
Вы то, что вечно, дорого и свято,
Вы - миру жизнь несущая вода!
Хочу лишь одного - быть вам подобным
Теперь и после: легким и живым,
Как волны океанские свободным,
Взносящимся в лазурь, как светлый дым.
Как вы, в себя я полон вещей веры,
Как вам, судьба поет и мне: живи!
Хочу всего, без грани и без меры,
Опасных битв и роковой любви!
Как перед вами, предо мной - открытый,
В безвестное ведущий, темный путь!
Лечу вперед изогнутой орбитой
В безмерностях пространства потонуть!
Кем буду завтра, нынче я не знаю,
Быть может, два-три слова милых уст
Вновь предо мной врата раскроют к раю,
Быть может, вдруг мир станет мертв и пуст.
Таким живу, таким пребуду вечно,-
В моих, быть может, чуждых вам стихах,
Всегда любуясь дерзостью беспечной
В неугасимых молодых зрачках!</text><name>Юношам</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Да, сердце часто ошибалось,
Но все ж не поселилась в нем
Та осторожность,
Та усталость,
Что равнодушьем мы зовем.
Все хочет знать,
Все хочет видеть,
Все остается молодым.
И я на сердце не в обиде,
Хоть нету мне покоя с ним.</text><name>Да, сердце часто ошибалось...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1918</date_from><text>Как правая и левая рука -
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежны, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встаёт - и бездна пролегла
От правого - до левого крыла!</text><name>Как правая и левая рука...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1905</date_from><text>Я люблю замирание эха
После бешеной тройки в лесу,
За сверканьем задорного смеха
Я истомы люблю полосу.
Зимним утром люблю надо мною
Я лиловый разлив полутьмы,
И, где солнце горело весною,
Только розовый отблеск зимы.
Я люблю на бледнеющей шири
В переливах растаявший цвет...
Я люблю все, чему в этом мире
Ни созвучья, ни отзвука нет.</text><name>Я люблю</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1900</date_from><text>Если б эта детская душа
Нашим грешным миром овладела,
Мы совсем утратили бы тело,
Мы бы, точно тени, чуть дыша,
Встали у небесного предела.
Там, вверху, сидел бы добрый бог,
Здесь, внизу, послушными рядами,
Призраки с пресветлыми чертами
Пели бы воздушную, как вздох,
Песню бестелесными устами.
Вечно примиренные с судьбой,
Чуждые навек заботам хмурным,
Были бы мы озером лазурным
В бездне безмятежно-голубой,
В царстве золотистом и безбурном.</text><name>Фра Анджелико</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Нас несет Енисей.
Как плоты над огромной и черной водой.
Я - ничей!
Я - не твой, я - не твой, я - не твой!
Ненавижу провал
твоих губ, твои волосы,
платье, жилье.
Я плевал
На святое и лживое имя твое!
Ненавижу за ложь
телеграмм и открыток твоих,
Ненавижу, как нож
по ночам ненавидит живых.
Ненавижу твой шелк,
проливные нейлоны гардин.
Мне нужнее мешок, чем холстина картин!
Атаманша-тихоня
телефон-автоматной Москвы,
Я страшон, как Иона,
почернел и опух от мошки.
Блещет , словно сазан,
голубая щека рыбака.
"Нет" - слезам.
"Да" - мужским, продубленным рукам.
"Да" - девчатам разбойным, купающим МАЗ, как коня,
"Да" - брандспойтам,
Сбивающим горе с меня.</text><name>На плотах</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Входит под сирую кровлю
Вечер... И тесен мой кров!
Малое сердце готовлю
К таинству звездных миров...
Явное в свете и в зное
Призрачно в лунной пыли...
Лживо томленье дневное,
В мире не стало земли!
Реет в ночном океане
Дух мой свободной волной...
Огненно зыблясь без грани,
Тайна — лишь тайна — со мной...
День — его крики и лица —
Бред обманувшего сна!
Каждая дума — зарница,
Каждая мысль — тишина...
Радостен детский мой лепет
Богу, представшему вдруг...
Весь я — молитвенный трепет
К звездам протянутых рук!</text><name>Вечерняя песня (Входит под сирую...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1860</date_from><text>Дитя мое, тебя увозят вдаль...
Куда? Зачем? Что сделалось такое?
Зачем еще тяжелую печаль
Мне вносит в жизнь безумие людское?
Я так был рад, когда родилась ты!..
Чуть брезжил день... И детские черты,
И эта ночь, и это рассветанье —
Все врезалось в мое воспоминанье.
Вот скоро год слежу я за тобой —
Как ты растешь, как стала улыбаться,
Как ищет слов неясный лепет твой
И стала мысль неясно пробиваться...
И есть чутье в сердечной глубине:
Ручонками ты тянешься ко мне
И чувствуешь невольно вдохновенно,
Что я тот друг, чья ласка неизменна.
И страшно мне: ну! будешь ты больна?..
Не я тебя утешу в час недуга...
Ну! ты умрешь?.. Нет! это призрак сна,
Безумный бред ненужного испуга...
Ты вырастешь!— Но нежный возраст твой,
Дитя мое, взлелеется не мной,
Не я вдохну тебе, целуя руки,
Ни первых слов, ни первых песен звуки.
Не я возьмусь при раннем блеске дня
Иль в лунный час спокойного мерцанья
Тебя учить, безмолвие храня,
Глубокому восторгу созерцанья.
Не я скажу,— как в книге мысль сама
Из букв сложилась в летопись ума,
Не я внушу порыв души свободный
К святой любви и жертве благородный.
И страшно мне: в мой передсмертный час
Не явится ко мне твой образ милый;
Улыбка уст и ясность детских глаз
Мелькнут, как скорбь, по памяти унылой...
Но решено: тебя увозят вдаль...
Дитя мое, я утаю печаль
И детского спокойствия незнанья
Не возмущу тревогою страданья.</text><name>Лизе</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Ах ты гой еси, правда-матушка!
Велика ты, правда, широка стоишь!
Ты горами поднялась до поднебесья,
Ты степями, государыня, раскинулась,
Ты морями разлилася синими,
Городами изукрасилась людными,
Разрослася лесами дремучими!
Не объехать кругом тебя во сто лет,
Посмотреть на тебя — шапка валится!
Выезжало семеро братиев,
Семеро выезжало добрых молодцев,
Посмотреть выезжали молодцы,
Какова она, правда, на свете живет?
А и много про нее говорено,
А и много про нее писано,
А и много про нее лыгано.
Поскакали добры молодцы,
Все семеро братьев удалыих,
И подъехали к правде со семи концов,
И увидели правду со семи сторон.
Посмотрели добры молодцы,
Покачали головами удалыми
И вернулись на свою родину.
А вернувшись на свою родину,
Всяк рассказывал правду по-своему:
Кто горой называл ее высокою,
Кто городом людным торговыим,
Кто морем, кто лесом, кто степию.
И поспорили братья промеж собой,
И вымали мечи булатные,
И рубили друг друга до смерти,
И, рубяся, корились, ругалися,
И брат брата звал обманщиком.
Наконец полегли до единого
Все семеро братьев удалыих.
Умирая ж, каждый сыну наказывал,
Рубитися наказывал до смерти,
Полегти за правду за истину.
То ж и сын сыну наказывал,
И доселе их внуки рубятся,
Все рубятся за правду за истину
На великое себе разорение.
А сказана притча не в осуждение,
Не в укор сказана — в поучение,
Людям добрым в уразумение.</text><name>Правда</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Не принимай во мне участья
И не обманывай жильем,
Поскольку улица, отчасти,
Одна - спасение мое.
Я разучил ее теченье,
Одолевая, обомлел,
Возможно, лучшего леченья
И не бывает на земле.
Пустые улицы раскручивал
Один или рука в руке,
Но ничего не помню лучшего
Ночного выхода к реке.
Когда в заброшенном проезде
Открылись вместо тупика
Большие зимние созвездья
И незамерзшая река.
Все было празднично и тихо
И в небесах и на воде.
Я днем искал подобный выход,
И не нашел его нигде.</text><name>Не принимай во мне участья...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Радищев</author><date_from>1753</date_from><text>О! если то не ложно,
Что мы по смерти будем жить,-
Коль будем жить, то чувствовать нам должно;
Коль будем чувствовать, нельзя и не любить.
Надеждой сей себя питая
И дни в тоске препровождая,
Я смерти жду, как брачна дня;
Умру и горести забуду,
В объятиях твоих я паки счастлив буду.
Но если ж то мечта, что сердцу льстит, маня,
И ненавистный рок отъял тебя навеки,
Тогда отрады нет, да льются слезны реки.
Тронись, любезная! стенаниями друга,
Се предстоит тебе в объятьях твоих чад;
Не можешь коль прейти свирепых смерти врат,
Явись хотя в мечте, утеши тем супруга...</text><name>Эпитафия (О! если то не ложно...)</name><date_to>1753</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1838</date_from><text>Ах, зачем меня
Силой выдали
За немилого -
Мужа старого.
Небось весело
Теперь матушке
Утирать мои
Слезы горькие;
Небось весело
Глядеть батюшке
На житье-бытье
Горемышное!
Небось сердце в них
Разрывается,
Как приду одна
На великий день;
От дружка дары
Принесу с собой:
На лице - печаль,
На душе - тоску.
Поздно, родные,
Обвинять судьбу,
Ворожить, гадать,
Сулить радости!
Пусть из-за моря
Корабли плывут;
Пущай золото
На пол сыплется;
Не расти траве
После осени;
Не цвести цветам
Зимой по снегу!</text><name>Песня (Ах, зачем меня...)</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1976</date_from><text>Сердце мое принадлежит любимой,
Верен одной я непоколебимо,
Есть у меня колечко с амулетом:
Дымный топаз играет странным цветом.
К милой приду и посмотрю ей б очи:
«Слушай меня, не бойся этой ночи!
Слушай меня! Огонь любовный жарок,
Я амулет принес тебе в подарок».
Если она принять его захочет,
Дымный топаз нам счастье напророчит.
Если она в ответ смеяться будет,
Верный кинжал за всё про всё рассудит!</text><name>Сердце мое принадлежит любимой...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1921</date_from><text>Не люблю стихов, которые
На мои стихи похожи.
Все молитвы, все укоры я
Сам на суд представлю Божий.
Сам и казнь приму.
Вы ельника
На пути мне не стелите,
Но присевшего бездельника
С черных дрог моих гоните!</text><name>Не люблю стихов, которые...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from>1994</date_from><text>Р. Рождественскому
Все суета...
И вечный поиск денег,
И трата их, и сочиненье книг.
Все суета.
Но никуда не денешь
Своей тоски,
Протяжной, словно крик
Не я один живу в такой неволе,
Надеясь на какой-нибудь просвет.
Мы рождены, чтоб сказку сделать
Болью.
Но оказалось, что и сказки нет.</text><name>Все суета...</name><date_to>1994</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>В ночь летнюю, когда, тревожной грусти полный,
От милого лица волос густые волны
Заботливой рукой
Я отводил - и ты, мой друг, с улыбкой томной
К окошку прислонясь, глядела в сад огромный,
И темный и немой...
В окно раскрытое спокойными струями
Вливался свежий мрак и замирал над нами,
И песни соловья
Гремели жалобно в тени густой, душистой,
И ветер лепетал над речкой серебристой...
Покоились поля.
Ночному холоду предав и грудь и руки,
Ты долго слушала рыдающие звуки -
И ты сказала мне,
К таинственным звездам поднявши взор унылый:
"Не быть нам никогда с тобой, о друг мой милый,
Блаженными вполне!
Я отвечать хотел, но, странно замирая,
Погасла речь моя... томительно-немая
Настала тишина...
В больших твоих глазах слеза затрепетала
А голову твою печально лобызала
Холодная луна.</text><name></name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1933</date_from><text>Когда людям советским в их мирном сне
Все хорошее, доброе снится,
Я хочу говорить об одной тишине,
О глубокой, полночной, большой тишине,
Что стоит на советской границе.
Пусть граница песками, горами идет,
По лесам, по полям и по льдинам,—
Пограничник дозор неустанно ведет,
Милый край охраняя родимый.
В этой звонкой тиши тебе слышать дано,
Если ты остановишься с хода,
Как спокойно и радостно бьется оно —
Сердце родины, сердце народа.
Ты поставлен на строгий, священнейший пост -
Оглянись — и над леса резьбою
Ты увидишь сиянье струящихся звезд,—
То Кремлевские звезды с тобою.
А над рощей, где лунные льются лучи,
Тень легла на утес исполинский,
Будто в первой седой пограничной ночи
Проверяет заставы Дзержинский.
И, наследье чекистское свято храня,
Ты идешь в тишине необычной,
Чтоб ни лязгом винтовки, ни стуком коня
Не смутить тишины пограничной.
И, глядя в зарубежный, сгустившийся мрак,
Ты стоишь замирая, не дышишь,
Каждый вражеский шорох и вражеский шаг
Точным ухом ты сразу услышишь.
Точным выстрелом сразу сожжешь эту тьму,
Потому что в стрельбе ты отличник,
И спокойно, товарищ, мы спим потому,
Что границу хранит пограничник.
Я хочу говорить о большой тишине,
Полной громкой, торжественной славы,
Этой песней, подобной неслышной волне,
Верным стражам Советской Державы!</text><name>Когда людям советским в их мирном сне...</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Один среди людского шума,
Возрос под сенью чуждой я.
И гордо творческая дума
На сердце зрела у меня.
И вот прошли мои мученья,
Нашлися пылкие друзья,
Но я, лишенный вдохновенья,
Скучал судьбою бытия.
И снова муки посетили
Мою воскреснувшую грудь.
Измены душу заразили
И не давали отдохнуть.
Я вспомнил прежние несчастья,
Но не найду в душе моей
Ни честолюбья, ни участья,
Ни слез, ни пламенных страстей.</text><name>Один среди людского шума...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>Подымайте руки,
в урны суйте
Бюллетени, даже не читав,-
Помереть от скуки!
Голосуйте,
Только, чур, меня не приплюсуйте:
Я не разделяю ваш устав!</text><name>Подымайте руки, в урны суйте...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Нет погоды над Диксоном.
Есть метель.
Ветер есть.
И снег.
А погоды нет.
Нет погоды над Диксоном третий день.
Третий день подряд
мы встречаем рассвет
не в полете,
который нам по душе,
не у солнца,
слепящего яростно,
а в гостинице.
На втором этаже.
Надоевшей.
Осточертевшей уже.
Там, где койки стоят в два яруса.
Там, где тихий бортштурман Леша
снисходительно,
полулежа,
на гитаре играет,
глядя в окно,
вальс задумчивый
"Домино".
Там, где бродят летчики по этажу,
там, где я тебе это письмо пишу,
там, где без рассуждений
почти с утра,-
за три дня,
наверно, в десятый раз,-
начинается "северная" игра -
преферанс.
Там, где дни друг на друга похожи,
там, где нам
ни о чем не спорится...
Ждем погоды мы.
Ждем в прихожей
Северного полюса.
Третий день
погоды над Диксоном нет.
Третий день...
А кажется:
двадцать лет!
Будто нам эта жизнь двадцать лет под стать,
двадцать лет, как забыли мы слово:
летать!
И обидно.
И некого вроде винить.
Телефон в коридоре опять звонит.
Вновь синоптики,
самым святым клянясь,
обещают на завтра
вылет
для нас...
И опять, как в насмешку,
приходит с утра
завтра,
слишком похожее
на вчера.
Улететь -
дело очень не легкое,
потому что погода -
нелетная.
...Самолеты охране поручены.
Самолеты к земле прикручены,
будто очень опасные
звери они,
будто вышли уже
из доверья они.
Будто могут
плюнуть они на людей!
Вздрогнуть!
Воздух наполнить свистом.
И - туда!
Сквозь тучи...
Над Диксоном
третий день погоды нет.
Третий день.
Рисковать
приказами запрещено...
Тихий штурман Леша
глядит в окно.
Тихий штурман
наигрывает "Домино".
Улететь нельзя все равно
ни намеренно,
ни случайно,
ни начальникам,
ни отчаянным -
никому.</text><name>Нелетная погода</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Сводня грустно за столом
Карты разлагает.
Смотрят барышни кругом,
Сводня им гадает:
"Три девятки, туз червей
И король бубновый -
Спор, досада от речей
И притом обновы...
А по картам - ждать гостей
Надобно сегодня".
Вдруг стучатся у дверей;
Барышни и сводня
Встали, отодвинув стол,
Все толкнули - - - -,
Шепчут: "Катя, кто пришел?
Посмотри хоть в щелку".
Что? Хороший человек...
Сводня с ним знакома,
Он с - - - - целый век,
Он у них, как дома.
- - - в кухню руки мыть
Кинулись прыжками,
Обуваться, пукли взбить,
Прыскаться духами.
Гостя сводня между тем
Ласково встречает,
Просит лечь его совсем.
Он же вопрошает:
"Что, как торг идет у вас?
Барышей довольно?"
Сводня за щеку взялась
И вздохнула больно:
"Хоть бывало худо мне,
Но такого горя
Не видала и во сне,
Хоть бежать за море.
Верите ль, с Петрова дня
Ровно до субботы
Все девицы у меня
Были без работы.
Четверых гостей, гляжу,
Бог мне посылает.
Я - - - - им вывожу,
Каждый выбирает.
Занимаются всю ночь,
Кончили, и что же?
Не платя, пошли все прочь,
Господи, мой боже!"
Гость ей: "Право мне вас жаль.
Здравствуй, друг Анета,
Что за шляпа! что за шаль,
Подойди, Жанета.
А, Луиза,- поцелуй,
Выбрать, так обидишь;
Так на всех и - - - -
Только вас увидишь".
"Что же,- сводня говорит,-
Хочете ль Жанету?
В деле так у ней горит.
Иль возьмете эту?"
Бедной сводни гость в ответ:
"Нет, не беспокойтесь,
Мне охоты что-то нет,
Девушки, не бойтесь".
Он ушел - всё стихло вдруг,
Сводня приуныла,
Дремлют девушки вокруг,
Свечка . . . . . .
Сводня карты вновь берет,
Молча вновь гадает,
Но никто, никто нейдет -
Сводня засыпает.</text><name>Сводня грустно за столом...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1946</date_from><text>...На скрещенье путей непреложных
дом возник из сырой темноты.
В этой комнате умер художник,
и соседи свернули холсты.
Изумляли тяжелые рамы
бесполезной своей пустотой
на диковинных зорях, пока мы
были счастливы в комнате той.
Как звучит эта строчка нелепо!
Были счастливы... Что за слова!
Ленинградское бедное небо,
беззащитна твоя синева.
Ты не знаешь минуты покоя.
Бьют зенитки, сгущается дым.
Не чудесно ль, что небо такое
было все-таки голубым?
Что оно без оглядки осталось
с бедным городом с глазу на глаз?
Не чудесно ль, что злая усталость
стала доброю силою в нас?
Может, нас потому не убили
ни снаряды, ни бомбы врага,
что мы верили, жили, любили,
что была нам стократ дорога
та сырая весна Ленинграда,
не упавшая в ноги врагам...
И почти неземная отрада
нисходила нечаянно к нам.
Чем приметы ее бесполезней,
тем щедрее себя раскрывай.
...Осторожно, как после болезни,
дребезжит ослабевший трамвай.
Набухают побеги на ветках,
страшно первой неяркой траве...
Корабли в маскировочных сетках,
как невесты, стоят на Неве.
Сколько в городе терпких и нежных,
ледяных и горячих ветров.
Только жалко, что нету подснежных,
голубых и холодных цветов.
Впрочем, можно купить у старушки,
угадавшей чужие мечты,
из нехитро раскрашенной стружки
неживые, сухие цветы.
И тебя, мое сердце, впервые,
может быть, до скончания дней,
волновали цветы неживые
сверхъестественной жизнью своей.
...Быстро, медленно ли проходили
эти годы жестоких потерь,
не смирились мы, а победили,
и поэтому смеем теперь
нашей собственной волей и властью
все, что мечено было огнем,
все, что минуло, помнить, как счастье,
и беречь его в сердце своем.</text><name>Воспоминание</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1911</date_from><text>Вас Каин основал, общественные стены,
Где «не убий» блюдет убийца-судия!
Кровь Авеля размоет ваши плены,
О братстве к небу вопия.
Со Смертию в союз вступила ваша Власть,
Чтоб стать бессмертною. Глядите ж, люди-братья!
Вот на её челе печать её проклятья:
«Кто встал на Каина — убийцу, должен пасть».</text><name>СТЕНЫ КАИНОВЫ</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Ночь.
Отмыкается плотина.
И медленно, почти незримо,
По Истре проплывает мимо
Не только муть, солома, тина,
Но цвет люпина, зерна тмина
И побуревшая от дыма
Неопалимая купина
Из Нового Иерусалима.
И, как из Ветхого завета,
Поблескивают зарницы,
Напоминая издалека
Про старого Илью-пророка,
Который не на колеснице
Носился, а на самолетах.
В своих трудах, в своих заботах
Там, на верховьях, жил он где-то.
Отгромыхал и отворчался...
Струисты
Воды старой Истры.
На берегу клочок газеты
Шуршит, кто жив, а кто скончался.
А берега ее холмисты,
И бродят, как анахореты,
По ним поэты.
Но появляются туристы,
«Победы» и мотоциклеты.
И в заводях из малахита,
Где водорослей волокита
Не унимается все лето,
Зияют ржавые канистры.
Дар проезжающих...
Все это
Ты видишь, старая ракита,
Застывшая над устьем Истры,
Как будто
Эта Истра —
Лета.</text><name>Лета</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1893</date_from><text>Я умереть хочу весной,
С возвратом радостного мая,
Когда весь мир передо мной
Воскреснет вновь, благоухая.
На всё, что в жизни я люблю,
Взглянув тогда с улыбкой ясной,
Я смерть свою благословлю -
И назову ее прекрасной.</text><name>Элегия</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1833</date_from><text>«Сенюша, знаешь ли, покамест, как баранов,
Опять нас не погнали в класс,
Пойдем-ка да нарвем в саду себе каштанов!»-
«Нет, Федя, те каштаны не про нас!
Хоть, кажется, они и недалеко,
Ты знаешь ведь, как дерево высоко:
Тебе, ни мне туда не влезть,
И нам каштанов тех не есть!» —
«И, милой, да на что ж догадка!
Где силой взять нельзя, там надобна ухватка.
Я все придумал: погоди!
На ближний сук меня лишь подсади.
А там мы сами умудримся —
И досыта каштанов наедимся».
Вот к дереву друзья со всех несутся ног,
Тут Сеня помогать товарищу принялся,
Пыхтел, весь потом обливался,
И Феде, наконец, вскарабкаться помог.
Взобрался Федя на приволье:
Как мышке в закроме, вверху ему раздолье!
Каштанов там не только всех не съесть,—
Не перечесть!
Найдется чем и поживиться,
И с другом поделиться.
Что ж! Сене от того прибыток вышел мал:
Он, бедный, на низу облизывал лишь губки;
Федюша сам вверху каштаны убирал,
А другу с дерева бросал одни скорлупки.
Видал Федюш на свете я,
Которым их друзья
Вскарабкаться наверх усердно помогали,
А после уж от них — скорлупки не видали!</text><name>Два мальчика</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from></date_from><text>Бог любви и восхищенья
У пчелы похитил сот,
И пчелой за то в отмщенье
Был ужаленным Эрот.
Встрепенувшися, несчастный
Крадены, сердясь, соты
В розовы уста прекрасны
Спрятал юной красоты.
«На,— сказал,— мои хищеньи
Ты для памяти возьми,
И отныне наслажденьи
Ты в устах своих храни».
С тех пор Хлою дорогую
Поцелую лишь когда,
Сласть и боль я в сердце злую
Ощущаю завсегда.
Хлоя, жаля, услаждает,
Как пчелиная стрела:
Мед и яд в меня вливает
И, томя меня, мила.</text><name>Мщение</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1958</date_from><text>На память Елене Крачковской,
автору песни о Варшаве
Мотив у песни чист и прост,
Слова приходят сами:
«Направо — мост,
Налево — мост,
И Висла — перед нами!»
По берегам ее трава
Или песок шершавый.
Летят, летят,
Летят слова
Над новою Варшавой.
Я здесь, в Варшаве, не бывал,
Но не забавы ради
Я слышал их
И сам певал
В Москве и Ленинграде.
Прямее делалась спина,
Уверенней походка,
Пьянила
Медленней вина
Хорошая находка.
Варшавских улиц предстает
Сегодня перспектива
Как продолженье,
Как полет
Знакомого мотива.
Поэты шлют, в словах просты,
Друг другу песни-вести
И строят
Общие мосты
Для будущего вместе.</text><name>Мотив у песни чист и прост...</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Налетной бурей был охвачен
И тесный, и беспечный мир:
Затмились волны; глянул, мрачен,
Утес — и задрожал эфир.
Я видел из укромной кущи:
Кренясь, как острие весов,
Ладья вдыхала вихрь бегущий
Всей грудью жадных парусов.
Ей дикий ветер был попутным,
Она поймала удила —
И мимо, в треволненьи мутном,
Пустилась к цели, как стрела.</text><name>Парус</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1934</date_from><text>У "ремесленницы" Зинки
Крепко врезаны пластинки
В каблуки.
Пусть не модные ботинки
У "ремесленницы" Зинки -
У нее в руках коньки!
Ни в кино и ни к подругам
Нынче Зинка не пойдет,-
По катку навстречу вьюгам
Будет мчаться круг за кругом,
Будет звонко резать лед...
Ну, скорее на трамвай -
Не зевай!
Тормоши людской поток.
На каток! На каток!
Барабан, стучи!
Дуйте лучше, трубачи!
Нынче праздник на катке,
В ледяном городке.
Люди, как чаинки в блюдце,
Вкруг катка легко несутся
По дорожке беговой;
Флаги вьются,
Льются,
Бьются
Высоко над головой...
У закованной реки
Ждут в теплушке огоньки,
Манит крепкий, синий лед,
Ноги сделались легки...
Поскорей надеть коньки...
Вот!..
- Ой, Петров, я упаду!
Глупый. Ну, куда несется?
Вдруг ремень с ноги сорвется
На ходу?..
Разобьюсь тогда на льду!
Я устала. Стойте! Ну же!
Вон туда, под елку, в тень...
Затяните мне потуже
Мой ремень!..-
Спину гнет Петров дугой.
- Не на этой, на другой!
Вот тюлень!..
Зинке жарко. Часто дышит,
Щеки алы, как заря.
А Петров, поднявшись, пишет
Возле лавки вензеля.
На ходу
Вывел четкую звезду,
А потом быстрей волчка
Букву "Зе" вплетает в "Ка".
Буква "Ка" не без причин:
Звать Петрова - Константин.</text><name>На катке</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Мне опостылели слова, слова, слова,
Я больше не могу превозносить права
На речь разумную, когда всю ночь о крышу
В отрепьях, как вдова, колотится листва.
Оказывается, я просто плохо слышу,
И неразборчива ночная речь вдовства.
Меж нами есть родство. Меж нами нет родства.
И если я твержу деревьям сумасшедшим,
Что у меня в росе по локоть рукава,
То, кроме стона, им уже ответить нечем.</text><name>Мне опостылели слова, слова, слова...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1910</date_from><text>До хмурых сосен, в сумрак бледный,
От светлых и сладимых струй —
Как люто змий взвился победный,
Огня летучий поцелуй!
Но глыбам обомшелым ведом
Сообщник стародавних чар,
Как родич-папоротник — дедам,
Почуявшим купальский жар.</text><name>7</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1929</date_from><text>В деревянном городе
с крышами зелеными,
Где зимой и летом
улицы глухи,
Девушки читают
не романы — «романы»
И хранят в альбомах
нежные стихи.
Украшают волосы
молодыми ветками
И, на восемнадцатом году,
Скромными записками,
томными секретками
Назначают встречи
В городском саду.
И, до слов таинственных охочие,
О кудрях мечтая золотых,
После каждой фразы
ставят многоточия
И совсем не ставят
запятых.
И в ответ на письма,
на тоску сердечную
И навстречу сумеркам
и тишине
Звякнет мандолиной
сторона Заречная,
Затанцуют звуки
по густой струне.
Небеса над линией —
чистые и синие,
В озере за мельницей —
теплая вода.
И стоят над озером,
и бредут по линии,
Где проходят скорые
поезда.
Поезда напомнят
светлыми вагонами,
Яркими квадратами
бемского стекла,
Что за километрами
да за перегонами
Есть совсем другие
люди и дела.
Там плывут над городом
фонари янтарные,
И похож на музыку рассвет.
И грустят на линии
девушки кустарные,
Девушки заштатные
в восемнадцать лет.
За рекой, за озером,
в переулке Водочном,
Где на окнах ставни,
где сердиты псы,
Коротали зиму
бывший околоточный,
Бывший протодьякон,
бывшие купцы.
Собирались вечером
эти люди странные,
Вспоминали
прожитые века,
Обсуждали новости
иностранные
И играли
в русского дурака.
Старый протодьякон
открывал движение,
Запускал он карты
в бесконечный рейс.
И садились люди,
и вели сражение,
Соблюдая
пиковый интерес.
И купца разделав
целиком и начисто,
Дурость возведя
на высоту,
Слободской продукции
пробовали качество,
Осушая рюмки
на лету.
Расходились в полночь...
Тишина на озере,
Тишина на улицах
и морозный хруст.
Высыпали звезды,
словно черви-козыри,
И сияет месяц,
как бубновый туз.</text><name>В заштатном городе</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1970</date_from><text>Я люблю судьбу свою,
Я бегу от помрачений!
Суну морду в полынью
И напьюсь,
Как зверь вечерний!
Сколько было здесь чудес,
На земле святой и древней,
Помнит только темный лес!
Он сегодня что-то дремлет.
От заснеженного льда
Я колени поднимаю,
Вижу поле, провода,
Все на свете понимаю!
Вот Есенин -
на ветру!
Блок стоит чуть-чуть в тумане.
Словно лишний на пиру,
Скромно Хлебников шаманит.
Неужели и они -
Просто горестные тени?
И не светят им огни
Новых русских деревенек?
Неужели
в свой черед
Надо мною смерть нависнет,-
Голова, как спелый плод,
Отлетит от веток жизни?
Все умрем.
Но есть резон
В том, что ты рожден поэтом.
А другой - жнецом рожден...
Все уйдем.
Но суть не в этом...</text><name>Я люблю судьбу свою...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1832</date_from><text>Предстала, и старец великий смежил
Орлиные очи в покое;
Почил безмятежно, зане совершил
В пределе земном всё земное!
Над дивной могилой не плачь, не жалей,
Что гения череп - наследье червей.
Погас! но ничто не оставлено им
Под солнцем живых без привета;
На все отозвался он сердцем своим,
Что просит у сердца ответа;
Крылатою мыслью он мир облетел,
В одном беспредельном нашел ей предел.
Все дух в нем питало: труды мудрецов,
Искусств вдохновенных созданья,
Преданья, заветы минувших веков,
Цветущих времен упованья;
Мечтою по воле проникнуть он мог
И в нищую хату, и в царский чертог.
С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.
Изведан, испытан им весь человек!
И ежели жизнью земною
Творец ограничил летучий наш век
И нас за могильной доскою,
За миром явлений, не ждет ничего,-
Творца оправдает могила его.
И если загробная жизнь нам дана,
Он, здешней вполне отдышавший
И в звучных, глубоких отзывах сполна
Всё дольное долу отдавший,
К предвечному легкой душой возлетит,
И в небе земное его не смутит.</text><name>На смерть Гете</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1895</date_from><text>Полуувядших лилий аромат
Мои мечтанья лёгкие туманит.
Мне лилии о смерти говорят,
О времени, когда меня не станет.
Мир — успокоенной душе моей.
Ничто ее не радует, не ранит.
Не забывай моих последних дней,
Пойми меня, когда меня не станет.
Я знаю, друг, дорога не длинна,
И скоро тело бренное устанет.
Но ведаю: любовь, как смерть, сильна.
Люби меня, когда меня не станет.
Мне чудится таинственный обет…
И, ведаю, он сердца не обманет, —
Забвения тебе в разлуке нет!
Иди за мной, когда меня не станет.</text><name>ИДИ ЗА МНОЙ</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>На свете снимка лучше нету,
чем тот, что вечером и днем
и от заката до рассвета
стоит на столике моем.
Отображен на снимке этом,
как бы случайно, второпях,
Ильич с сегодняшней газетой
в своих отчетливых руках.
Мне, сыну нынешней России,
дороже славы проходной
те две чернильницы большие
и календарь перекидной.
Мы рано без того остались
(хоть не в сиротстве, не одни),
кем мира целого листались
и перекладывались дни.
Всю сложность судеб человечьих
он сам зимой, в январский час,
переложил на наши плечи,
на души каждого из нас.
Ведь все же будет вся планета
кружиться вместе и одна
в блистанье утреннего света,
идущем, как на снимке этом,
из заснеженного окна.</text><name>Фотографический снимок</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Чудовище - жилец вершин,
С ужасным задом,
Схватило несшую кувшин,
С прелестным взглядом.
Она качалась, точно плод,
В ветвях косматых рук.
Чудовище, урод,
Довольно, тешит свой досуг.</text><name>Чудовище - жилец вершин...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from></date_from><text>Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети.
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.
Сквозь пустыню и над бездной
Ты провел свои пути,
Чтоб нервущейся, железной
Нитью землю оплести.
В древних, вольных Океанах,
Где играли лишь киты,
На стальных левиафанах
Пробежал державно ты.
Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты беспощадно,
Неустанный зверолов.
И шипя под хрупким шаром,
И в стекле согнут в дугу,
Он теперь, покорный чарам,
Светит хитрому врагу.
Царь несытый и упрямый
Четырех подлунных царств,
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств,-
Но, отважный, со стихией
После бьешься, с грудью грудь,
Чтоб еще над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! Ты поставишь
Над землей ряды ветрил,
Ты своей рукой направишь
Бег в пространстве, меж светил,-
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!</text><name>Хвала Человеку</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Элегия
Вчера гуляла непогода,
Сегодня то же, что вчера,-
И я от утра до утра
Уныл и мрачен, как природа.
Не то, не то в душе моей,
Что восхитительно и мило,
Что сердце юноше сулило
Для головы и для очей:
Болезнь встревоженного духа
Мне дум высоких не дает,
И, как сибирская пищуха,
Моя поэзия поет.</text><name>Настоящее (Вчера гуляла непогода...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1993</date_from><text>Нам завещал Спаситель «быть, как дети».
Одно с тех пор нам удалось на свете:
От образца отделаться; добиться,
Чтоб... сами дети — не были «как дети»!</text><name>Будьте, как дети</name><date_to>1993</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1830</date_from><text>Прошу, оставьте вы меня;
Моя любовь к вам охладела.
В душе нет прежнего огня,
Прошу, оставьте вы меня.
Не зная вас, был весел я;
Узнал вас - радость улетела.
Прошу, оставьте вы меня;
Моя любовь к вам охладела.</text><name>Триолет</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Английская песенка
Курица-красавица у меня жила.
Ах, какая умная курица была!
Шила мне кафтаны, шила сапоги,
Сладкие, румяные пекла мне пироги.
А когда управится, сядет у ворот -
Сказочку расскажет, песенку споёт.</text><name>Курица</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1921</date_from><text>Как горько понимать, что стали мы чужими,
не перейдя мучительной черты.
Зачем перед концом ты спрашиваешь имя
того, кем не был ты?
Он был совсем другой и звал меня иначе,-
так ласково меня никто уж не зовет.
Вот видишь, у тебя кривится рот,
когда о нем я плачу.
Ты знаешь все давно, мой несчастливый друг.
Лишь повторенья мук ты ждешь в моем ответе.
А имя милого - оно умерший звук:
его уж нет на свете.</text><name>Как горько понимать, что стали мы чужими...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1883</date_from><text>Для человека — вот условья:
Чтобы душой он не был стар;
Чтобы не с рыбьей был он кровью;
Чтоб иль враждою, иль любовью
Его палил сердечный жар;
Чтоб полным обладал он правом
Сказать, в сознаньи величавом
Своих достоинств: «Homo sum!»
Людские страсти, скорби, нужды,
Во мне воспитывая ум,
И сердцу пылкому не чужды!»
Я бескорыстного лица
Прошу у жизни современной.
Где ж ты, о деятель почтенный
Без грубой примеси дельца?
Воля
О, наши прежние затеи!!
О, волей грезившие дни!..
Хоть были и тогда лакеи,—
Но под шитьем своей ливреи
По ней вздыхали и они!..
Из современных типов
Всё в нем двусмысленно, неверно, непонятно.
С плодом сомнительным сравнен он может быть:
Посмотришь, повертишь, решишься раскусить,
И думаешь: а ну как выплюну обратно?
После чтения газет
Над миром туча всё висит...
Чем это кончится — бог знает!
И разразиться не грозит,
И разойтись не обещает.
В насмешку и в позор моей родной земли,
Так некогда сказал наш враг иноплеменный:
«Лишь внешность русского немножко поскобли,
Под ней — татарин непременно».
Теперь проявимся мы в образе ином.
Так отатарит нас «народников» дружина,
Что сколько ни скреби татарина потом,—
Не доскребешь до славянина.
Философия червяка
Вперед я двигаюсь без фальши;
Ползну, отмеряю, и — дальше.
Живу смиренно здесь внизу,
Но всё куда-нибудь ползу,
И доползти всегда в надежде,—
Коль не раздавлен буду прежде.
Идет трагедия. Набрали без разбора
Актеров с улицы. Своих ролей никто
Вперед не вытвердил. Все смотрят на суфлера.
Суфлер или молчит, иль говорит не то.
По сцене мечется толпа в переполохе.
То невпопад кричит, то шепчет лицедей...
Довольно!.. Оттого душе не веселей,
Что драму мрачную играют скоморохи.</text><name>Заметки</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1916</date_from><text>Он был никто. Безграмотный бездельник.
Стратфордский браконьер, гроза лесничих,
Веселый друг в компании Фальстафа.
И кто еще? Назойливый вздыхатель
Какой-то смуглой леди из предместья.
И кто еще? Комедиант, король,
Седая ведьма с наговором порчи,
Венецианка, римский заговорщик —
Иль это только сыгранная роль?
И вот сейчас он выплеснет на сцену,
Как из ушата, эльфов и шутов,
Оденет девок и набьет им цену
И оглушит вас шумом суматох.
И хватит смысла мореходам острым
Держать в руках ватаги пьяных банд,
Найти загадочный туманный остров,
Где гол дикарь, где счастлив Калибан.
И вот герой, забывший свой пароль,
Чья шпага — истина, чей враг — король,
Чей силлогизм столь праведен и горек,
Что от него воскреснет бедный Йорик,—
Иль это недоигранная роль?</text><name>Шекспир</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1945</date_from><text>С ними ходила клуша,
Прятала в дождь под крылья.
Они не любили лужи
И умывались пылью.
Много ли в жизни нужно
В раннюю пору эту?
Бегали стайкой дружной
По зеленому лету.
Но к осени ясно стало -
К осени выросли перья:
Два петуха в стае,
И вместе нельзя теперь им.
И раньше или позднее
Быть великому спору:
Который из них сильнее,
Кому вожаком быть впору.
А кому под топор на плахе,
Такова уж петушья участь.
Мой дед в домотканой рубахе
Даже рукав не засучит.
Вот уж и снег спускается -
Быть кровавому спору.
Словно клинки, сшибаются
Злые кривые шпоры.
Хлещут петушьи крылья
Хлеще ременной плетки.
Даже про корм забыли
Хорошенькие молодки.
И наблюдали куры,
Сбившись от стужи в груду,
Как за село понуро
Шел он, весь красногрудый.
Он жил у меня в сарае,
Куда я ходил за сеном.
Про это один я знаю,
Я да гнилые стены.
Я сыпал овес на току ему,
А ночью он тоже спал.
Но если птицы тоскуют,
Всю зиму он тосковал.
Он стал и сильней и строже
И пережил зиму ту,
А весной ему стало тоже,
Тоже невмоготу.
Вышел, качая гребнем,
Красным, словно кирпич,
И раздался по всей деревне
Боевой петушиный клич!
Вздрогнул вожак и даже
Не принял повторный бой.
А мой среди кур похаживал,
Покачивая головой.</text><name>Петухи</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>Много во мне маминого,
Папино - сокрыто,-
Я из века каменного,
Из палеолита!
Но, по многим отзывам -
Я умный и не злой,-
То есть, в веке бронзовом
Стою одной ногой.
Наше племя ропщет, смея
Вслух ругать порядки:
В первобытном обществе я
Вижу недостатки,-
Просто вопиющие -
Довлеют и грозят,-
Далеко идущие -
На тыщу лет назад!
Собралась, умывшись чисто,
Во поле элита:
Думали, как выйти из то-
Го палеолита.
Под кустами ириса
Все попередрались -
Не договорилися,
А так и разбрелись...
Завели старейшины, а
Нам они примеры -
По две, по три женщины, по
Две, по три пещеры.
Жены крепко заперты
На цепи да замки -
А на крайнем Западе
Открыты бардаки!
Перед соплеменниками,
Вовсе не стесняясь,
Бродят люди с вениками,
Матерно ругаясь.
Дрянь в огонь из бака льют -
Надыбали уют,-
Ухают и крякают,
Хихикают и пьют!
Между поколениями
Ссоры возникают,
Жертвоприношениями
Злоупотребляют:
Ходишь - озираешься,
И ловишь каждый взгляд,-
Малость зазеваешься -
Уже тебя едят!
Люди понимающие -
Ездят на горбатых,
На горбу катающие
Грезят о зарплатах.
Счастливы горбатые,
По тропочкам несясь:
Бедные, богатые -
У них, а не у нас!
Продали подряд все сразу
Племенам соседним,
Воинов гноят образо-
Ваньем этим средним.
От повальной грамоты -
Сплошная благодать!
Поглядели мамонты -
И стали вымирать...
Дети - все с царапинами
И одеты куцо,-
Топорами папиными
День и ночь секутся.
Скоро эра кончится -
Набалуетесь всласть!
В будущее хочется?
Да как туда попасть!..
Колдуны пророчили: де,
Будет все попозже,-
За камнями - очереди,
За костями - тоже.
От былой от вольности
Давно простыл и след:
Хвать тебя за волосы,-
И глядь - тебя и нет!
Притворились добренькими,-
Многих прочь услали,
И пещеры ковриками
Пышными устлали.
Мы стоим, нас трое, нам -
Бутылку коньяку...
Тишь в благоустроенном
Каменном веку.
...Встреться мне, молю я исто,
Во поле, Айлита -
Забери ты меня из то-
Го палеолита!
Ведь по многим отзывам,
Я - умный и не злой,-
То есть, в веке бронзовом
Стою одной ногой.
Между 1970 и</text><name>Много во мне маминого...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1920</date_from><text>Не в первый раз твои поля
Обозреваю я, Россия;
Чернеет взрытая земля,
Дрожат, клонясь, овсы тугие
И, тихо листья шевеля,
Берез извилины родные.
Вот косогор, а вот река,
За лесом — вышка колокольни;
Даль беспредельно широка,
Простор лугов, что шаг, раздольней;
Плывут неспешно облака
Так высоко над жизнью дольней.
Вы неизменны, дали нив,
Где свежий колос нежно зреет!
Сон пашни новой, ты красив,
Тебя встающий день лелеет!
И с неба радостный призыв
Опять в весеннем ветре веет.
Да, много ты перенесла,
Россия, сумрачной невзгоды,
Пока, алея, не взошла
Заря сознанья и свободы!
Но сила творчества — светла
В глубоких тайниках природы.
Нет места для сомнений тут,
Где вольны дали, глуби сини,
Где васильки во ржи цветут,
Где запах мяты и полыни,
Где от начала бодрый труд
Был торжествующей святыней.</text><name>Весной</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1948</date_from><text>Сквозь летние сумерки парка
По краю искусственных вод
Красавица, дева, дикарка —
Высокая лебедь плывет.
Плывет белоснежное диво,
Животное, полное грез,
Колебля на лоне залива
Лиловые тени берез.
Головка ее шелковиста,
И мантия снега белей,
И дивные два аметиста
Мерцают в глазницах у ней.
И светлое льется сиянье;
Над белым изгибом спины,
И вся она как изваянье
Приподнятой к небу волны.
Скрежещут над парком трамвая,
Скрипит под машинами мост,
Истошно кричат попугаи,
Поджав перламутровый хвост.
И звери сидят в отдаленье,
Приделаны к выступам нор,
И смотрят фигуры оленьи
На воду сквозь тонкий забор.
И вся мировая столица,
Весь город, сверкающий наш,
Над маленьким парком теснится,
Этаж громоздя на этаж.
И слышит, как в сказочном мире
У самого края стены
Крылатое диво на лире
Поет нам о счастье весны.</text><name>Лебедь в зоопарке</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Я ласкаю тебя, как ласкается бор
Шумной бурею, в темень одетой!
Налетает она, покидая простор,
На устах своих с песней запетой.
Песня бури сильна! Чуть в листву залетит -
Жизнь лесную до недр потрясает,
Рвет умершую ветвь, блеклый лист не щадит,
Всё отжившее наземь кидает...
И ты бурю за песню ее не кори,
Нет в ней злобы, любви к разрушенью:
Очищает прогалины краскам зари
И простор соловьиному пенью...</text><name>Я ласкаю тебя, как ласкается бор...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Гордо иду я в пути.
Ты веришь в меня?
Мчатся мои корабли
Ты веришь в меня?
Дай Бог для тебя ветер попутный,
Бурей разбиты они -
Ты веришь в меня?
Тонут мои корабли!
Ты веришь в меня!
Дай Бог для тебя ветер попутный!</text><name>Елена Гуро — «Гордо иду я в пути...»</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1817</date_from><text>Кто это, так насупя брови,
Сидит растрепанный и мрачный, как Федул?
О чудо! Это он!.. Но кто же? Наш Катулл,
Наш Вяземский, певец веселья и любови!</text><name>Кто это, так насупя брови...</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>А. Цибулевскому
На фоне Пушкина снимается семейство.
Фотограф щелкает, и птичка вылетает.
Фотограф щелкает,
но вот что интересно:
на фоне Пушкина!
И птичка вылетает.
Все счеты кончены, и кончены все споры.
Тверская улица течет,
куда, не знает.
Какие женщины на нас кидают взоры
и улыбаются...
И птичка вылетает.
На фоне Пушкина снимается семейство.
Как обаятельны
(для тех, кто понимает)
все наши глупости и мелкие злодейства
на фоне Пушкина!
И птичка вылетает.
Мы будем счастливы
(благодаренье снимку!).
Пусть жизнь короткая проносится и тает.
На веки вечные мы все теперь в обнимку
на фоне Пушкина!
И птичка вылетает.</text><name>Приезжая семья фотографируется у памятника Пушкину</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1945</date_from><text>Нет проще рева львов
и шелеста песка.
Ты просто та любовь,
которую искал.
Ты — просто та,
которую искал,
святая простота
прибоя волн у скал.
Ты просто так
пришла и подошла,
сама — как простота
земли, воды, тепла.
Пришла и подошла,
и на песке — следы
горячих львиных лап
с вкраплениями слюды.
Нет проще рева львов
и тишины у скал.
Ты просто та любовь,
которую искал.</text><name>Просто</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1909</date_from><text>Поняв механику миров
И механичность жизни дольной.
В чертогах пышных городов
Мы жили общиной довольной,
И не боялись мы Суда,
И только перед милым прахом
Вдруг зажигались иногда
Стыдом и острым страхом.
Возник один безумец там,
И, может быть, уже последний.
Он повторил с улыбкой нам
Минувших лет смешные бредни.
Не понимая, почему
В его устах цветут улыбки,
Мы не поверили ему.
К чему нам ветхие ошибки!
На берег моря он бежал,
Где волны бились и стонали,
И в гимны звучные слагал
Слова надежды и печали.
Так полюбил он мглу ночей
И тихо плещущие реки,
Что мест искал, где нет людей,
Где даже не было б аптеки.
И, умирая, он глядел
В небесный многозвездный купол,
Людей не звал, и не хотел,
Чтоб медик пульс его пощупал.</text><name>Поняв механику миров...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>I
Хор жаворонков в синей вышине
Трепещет крылышками. Сердце мне -
Все радостней, беспечней, поднебесней -
Пьянит порхающая песня песней.
Звенят певцы в воздушной синеве,-
Пусть гнездышко у каждого в траве,
Пусть, затенив их крыльями своими,
Парящий ястреб кружится над ними.
О, если бы смог и я, в родных горах,
Отбросить немощь, страсть, желанье, страх
И горький помысл о насущном хлебе!..
О, если бы мог я петь, купаясь в светлом небе!
II
Громады гор, одетые в леса,
Заснули. Под откосом - полоса.
Луна дрожит в быстробегущей Мтквари.
Бьет полночь. При двенадцатом ударе
На холм кладбищенский спустилась тишина.
Лишь музыка сверчков кругом слышна.
Вздохнет струна и стихнет, замирая,
Но тотчас отзовется ей вторая -
Как будто тысяча воздушных рук
Ткет трепетный, протяжно-слитный звук.
Здесь, позабыв урочище людское,
Земля застыла в дреме и покое,
Здесь отдыхает грудь, полудыша...
Но где же ты теперь, моя душа,
Безудержная, юная, слепая?
Как пела ты, над пропастью ступая!
Как жаждала любить иль умереть!
Тебя уж нет, ты не вернешься впредь...
Тебя уж нет, но к тени быстролетной
Еще тянусь я памятью бесплотной.
А ночь, касаясь утомленных век,
Любовно шепчет мне, что жизнь ушла навек.
III
Букет жасмина на столе моем
Благословляет одинокий дом:
Пускай душа блаженством не согрета,
Он ей несет весь пыл, все буйство лета.
Не знаю, чьей участливой рукой
Зажжен жасмина праздник восковой,-
Залог, быть может, нежности таимой...
Но он подарен не рукой любимой!
Благоуханьем светлым окружен,
Вдыхаю мир, как облако, как сон.
В тебе, благословенная отрада,
Нет примеси губительного яда,
Мятежная тоска тебе чужда...
О, в этом облаке остаться б навсегда!
IV
Бессмертно-молодой хрусталь ключа
Из камня пробивается, журча:
Когда пылает солнце во вселенной,
Он семь цветов дробит в пыли мгновенной,
И я, чтоб в сердце затушить огонь,
Живую радугу ловлю в ладонь.
Как жаждал я несбыточного рая!
И, "над ручьем от жажды умирая",
Припав к камням, как я молил у них
Отдохновенной ласки... хоть на миг!
И вот ключа целительная сила
Все страстные томленья погасила,
И свежей мглой мне сердце обволок
Один всеутоляющий глоток.
V
Преодоленье... Поднимаюсь я
По руслу пересохшего ручья.
Пусть лоб мне опаляет зной небесный,
Пусть спотыкаюсь на тропе отвесной,
Пусть сердце задыхается в груди,-
Иду... Зачем? Что манит впереди?
Вершина. На корнях сосны столетней
Прилягу здесь. Как жарок воздух летний!
Как сладко слиты - фимиам смолы
И свежесть из долины, полной мглы!
Тень облаков скользит, лаская горы...
И вновь влекут безбрежные просторы,
И сердцу вновь желанен божий свет...
Но вниз дороги нет и вверх дороги нет.
VI
На кладбище, в живой тени дубов,
Небытия ловлю священный зов,
Но он звучит мне нынче по-иному.
Погружены в бесчувственную дрему
Прохладных намогильников ряды -
Под вечной лаской солнца иль звезды.
Всего благословенного лишенный,
Без радости, с душой опустошенной,
Я долго был со смертью обручен -
И страстно рвался в беспробудный сон.
И что ж! Теперь, на солнечном погосте,
Где под землей бездумно тлеют кости,
Вдыхаю вновь стозвучный трепет дня -
И сладко усыпляет он меня.
Но разве листьев шорох и движенье
Не та же тишина небытия,
Которую звала, тоскуя, грудь моя?
VII
В воздушном море облако плывет.
Что движет им? Куда стремит полет?
Где поднебесное его жилище?
Всего земного радостней и чище,-
Оно подобно, в тихой вышине,
От неба оторвавшейся волне.
Скользит в долине тень его живая,
С холма на холм легко переплывая,
То нежно обнимая гребни гор,
То опускаясь в луговой простор.
Любому сердцу и любому саду
Равно дарит любовную прохладу
Посланница бесстрастной высоты...
Не так же ли, мой стих, ласкаешь землю ты?
VIII
Двух бабочек влюбленная чета
Крылатой пляской кротко занята.
Воздушные! Что им тоска людская!
Не устают они, круги смыкая,
Порханьями друг друга обнимать.
Вот врозь летят, вот встретились опять,
Вот на шиповник белый сели рядом...
Слежу за ними безмятежным взглядом,
И кровь, неукротимая порой,
Усыплена божественной игрой.
Но если б то, что гибельно и мило,
Мне сердце вновь бездумьем осенило,-
Как беззаветно вновь отдался б я
Восторгу и тоске родного бытия!
IX
Я не дошел до моря. Но вдали,
На пасмурной окраине земли,
Мерцало зеркало. И ширь морская,
Прикосновеньем веющим лаская
Горячий лоб, разоблачила вдруг
В душе моей гнездящийся недуг.
И сердце обожгли воспоминанья...
О, сколько в прошлом счастья и страданья!
Но радость, что встречалась мне в пути,
Я погубил, не дав ей расцвести.
Стою в раздумье, тайном и глубоком...
И этот стих, склоняясь перед роком,
Я посвящаю морю - и тебе,
Последний отблеск дня в моей ночной судьбе!
X
Поет природа. Все шумит кругом,
Пахучий ветер залетает в дом:
Перед балконом липа вековая,
Дремотные мечтанья навевая,
Качается в торжественном цвету.
Ее пыльца дымится на лету,
Могучая листва звенит протяжно,
А ветви машут медленно и важно...
Что ж! Разве липа сетовать должна
О том, что отгорит ее весна?
Цветет... К чему ей горькая наука,
Что на земле всесильна лишь разлука?
Нет! В этот свой неповторимый час
Она волшебно покоряет нас,
А после... Остов под сыпучим снегом
Приникнет памятью к давно угасшим негам.
XI
Прочь от земли! Пора мне стать звездой -
Одной из тех, что легкой чередой
Проносятся по призрачному кругу
И светят, сквозь вселенную, друг другу.
Они чужды тревогам, страсть не жгла
Их облачно-эфирные тела,
Их души серафически спокойны,
Они - небесной участи достойны...
Хочу и я в бездонность к ним упасть,
Из сердца вместе с кровью вырвать страсть,
Расстаться с жизнью, беспощадно зная,
Что не нужна душе юдоль иная,
Что муки больше нет и страха нет,
Когда пронижет тьму очей любимых свет.
XII
Прости мне, Муза! На закате дней
Посмел воззвать я к милости твоей.
Я верил: скорбный звук последних песен
Разрушит мир, что стал для сердца тесен.
Ты слушаешь с улыбкой этот стих...
Нет, я не смел касаться струн твоих:
Былой восторг в их трепете тревожном,
И вновь душа томится невозможным:
Из облачного полузабытья
Ее к забытой жизни вызвал я -
Безвестной властью песенного слова.
И нежный образ мне явился снова.
Но, в волшебство напева облечен,
Стал ближе, кротче, безмятежней он...</text><name>Двенадцать элегий</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1971</date_from><text>Непоправимо белая страница...
Анна Ахматова
Пустыня... Замело следы
Кружение песка.
Предсмертный хрип: «Воды, воды...»
И — ни глотка.
В степных снегах буран завыл,
Летит со всех сторон.
Предсмертный хрип: «Не стало сил...»—
Пургою заметен.
Пустыни зной, метели свист,
И вдруг — жилье во мгле.
Но вот смертельно белый лист
На письменном столе...</text><name>Пустыня... Замело следы...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>В отдаленье,
Как во время оно,
Крылись чьи-то дачи, не близки.
Где-то что-то крикнула ворона...
Есть такие тёмные лески.
На стволах змеились,- я прочёл их,-
Письмена из векового мха,
В глине я увидел чудищ полых,
А внутри у них была труха.
Может быть, и важное открытье
Сделал я, но бросил их к чертям,
Через жизнь проходит красной нитью
Отвращение моё к костям.
А затем я думал, что ошибся,
Явственно мелькнули под ногой
Человеческие, но из гипса,
Ус, сперва один, затем другой.
Не узнал я даже их сначала,
Но потом я понял, чьи они,
И как будто просьба прозвучала:
- Отопни, под пни захорони!-
Так вот просит всё, чему настало
Время снять величия венец,
Точно так же и от пьедестала
Отлетает тело наконец
Тихо, безо всякого урона,
Просто развалившись на куски.
... Впрочем, что-то каркала ворона.
Есть такие тёмные лески.
Способность камня
Я на одной из подмосковных рек
Великолепный камень раздобыл,
Он был, как первобытный человек,
Коричневый, но с оком голубым.
Его привёл суровый проводник,
Принёс в края, где нынче вырос лес,
С норвежских круч сползавший к нам
ледник.
Ушёл ледник, но камень не исчез.
И до сих пор ни ветер не изъест
И не изгложат дождики камней,
В которых живо нечто от существ,
Хранящих тайны допотопных дней
И тех катастрофических ночей,
Когда, быть может, родилась луна.
Вот чем чревата каменных очей
Вулканоснежная голубизна.
И почему бы камни не могли
Пусть механически, но отражать
Всё, что творилось на лице земли,
Что заставляло землю задрожать:
Как, например, чудовищ тяжкий шаг,
А то и человека с топором,
Волшебника, рассеявшего мрак
Своей пещеры пламенным костром.
Вы знаете: природа вся жива,
И если уж един её поток,
То почему бесчувственны трава,
Вода и камень, воздух и цветок.
Они, конечно, не разумны, но
И не глупей искусственных зеркал.</text><name>В отдаленье как во время оно...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from></date_from><text>— Горько! Горько!— им кричат кругом,
И некуда от возгласов деваться:
Таков обычай — надо целоваться
При всех за шумным свадебным столом.
Еще смущаются молодожены,
Но мы, хмелея, на своем стоим:
Торжественно роднею окруженным,
Совета да любви желаем им.
Любовь, любовь... Вот если побывать бы,
Хотя бы старым и совсем седым,
На их серебряной, далекой свадьбе,
Чтоб так же «горько! горько!» крикнуть им.
И если за стаканами вина,
Когда заставим их поцеловаться,
Они вот так же, хоть на миг, смутятся,
Поверю в их любовь — крепка она.</text><name>Молодые</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1902</date_from><text>На мотив из Брюсова
Время плетется лениво.
Всё тебя нету да нет.
Час простоял терпеливо.
Или больна ты, мой свет?
День-то весь спину мы гнули,
а к девяти я был здесь...
Иль про меня что шепнули?..
Тоже не пил праздник весь...
Трубы гремят на бульваре.
Пыль золотая летит.
Франтик в истрепанной паре,
знать, на гулянье бежит.
Там престарелый извозчик
парня в участок везет.
Здесь оборванец разносчик
дули и квас продает.
Как я устал, поджидая!..
Злая, опять не пришла...
Тучи бледнеют, сгорая.
Стелется пыльная мгла.
Вечер. Бреду одиноко.
Тускло горят фонари.
Там... над домами... далеко
узкая лента зари.
Сердце сжимается больно.
Конка протяжно звенит.
Там... вдалеке... колокольня
образом темным торчит.</text><name>Свидание</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1828</date_from><text>Смерть дщерью тьмы не назову я
И, раболепною мечтой
Гробовый остов ей даруя,
Не ополчу ее косой.
О дочь верховного Эфира!
О светозарная краса!
В руке твоей олива мира,
А не губящая коса.
Когда возникнул мир цветущий
Из равновесья диких сил,
В твое храненье всемогущий
Его устройство поручил.
И ты летаешь над твореньем,
Согласье прям его лия
И в нем прохладным дуновеньем
Смиряя буйство бытия.
Ты укрощаешь восстающий
В безумной силе ураган,
Ты, на брега свои бегущий,
Вспять возвращаешь океан.
Даешь пределы ты растенью,
Чтоб не покрыл гигантский лес
Земли губительною тенью,
Злак не восстал бы до небес.
А человек! Святая дева!
Перед тобой с его ланит
Мгновенно сходят пятна гнева,
Жар любострастия бежит.
Дружится праведной тобою
Людей недружная судьба:
Ласкаешь тою же рукою
Ты властелина и раба.
Недоуменье, принужденье –
Условье смутных наших дней,
Ты всех загадок разрешенье,
Ты разрешенье всех цепей.</text><name>Смерть</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1967</date_from><text>Что делать! Душа у меня обнищала
И прочь ускользнула.
Я что-то кому-то наобещала
И всех обманула.
Но я не нарочно, а так уж случилось,
И жизнь на исходе.
Что делать! Душа от меня отлучилась
Гулять на свободе.
И где она бродит? Кого повстречала?
Чему удивилась?..
А мне без нее не припомнить начала,
Начало забылось.</text><name>Что делать! Душа у меня обнищала...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1970</date_from><text>Скачет ли свадьба в глуши потрясенного бора,
Или, как ласка, в минуты ненастной погоды
Где-то послышится пение детского хора,-
Так - вспоминаю - бывало и в прежние годы!
Вспыхнут ли звезды - я вспомню, что прежде
блистали
Эти же звезды. А выйду случайно к парому,-
Прежде - подумаю - эти же весла плескали...
Будто о жизни и думать нельзя по-другому!
Ты говоришь, говоришь, как на родине лунной
Снег освещенный летел вороному под ноги,
Как без оглядки, взволнованный, сильный и юный,
В поле открытое мчался ты вниз по дороге!
Верил ты в счастье, как верят в простую удачу,
Слушал о счастье младенческий говор природы,-
Что ж, говори! Но не думай, что, если заплачу,
Значит, и сам я жалею такие же годы.
Грустные мысли наводит порывистый ветер.
Но не об этом. А вспомнилось мне, что уныло
Прежде не думал: "Такое, мне помнится, было!"
Прежде храбрился: "Такое ли будет на свете!"
Вспыхнут ли звезды - такое ли будет на свете! -
Так говорил я. А выйду случайно к парому,-
"Скоро,- я думал,- разбудят меня на рассвете,
Как далеко уплыву я из скучного дому!.."
О, если б завтра подняться, воспрянувши духом,
С детскою верой в бессчетные вечные годы,
О, если б верить, что годы покажутся пухом,-
Как бы опять обманули меня пароходы!..</text><name>Скачет ли свадьба...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>День-деньской я с тобой, за тобой,
Будто только одна забота,
Будто выследил главное что-то -
То, что снимет тоску как рукой.
Это глупо - ведь кто я такой?
Ждать меня - никакого резона,
Тебе нужен другой и покой,
А со мной - неспокойно, бессонно.
Сколько лет ходу нет - в чем секрет?
Может, я невезучий? Не знаю!
Как бродяга, гуляю по маю,
И прохода мне нет от примет.
Может быть, наложили запрет?
Я на каждом шагу спотыкаюсь:
Видно, сколько шагов - столько бед.
Вот узнаю, в чем дело, - покаюсь.
Зима 1966-</text><name>День-деньской я с тобой, за тобой...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Певучей думой обуян,
Дремлю под жесткою дерюгой.
Я - королевич Еруслан
В пути за пленницей-подругой.
Мой конь под алым чепраком,
На мне серебряные латы...
А мать жужжит веретеном
В луче осеннего заката.
Смежают сумерки глаза,
На лихо жалуется прялка...
Дымится омут, спит лоза,
В осоке девушка-русалка.
Она поет, манит на дно
От неги ярого избытка...
Замри, судьбы веретено,
Порвись, тоскующая нитка!</text><name>Певучей думой обуян...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Веселым зимним солнышком
Дорога залита.
Весь день хлопочет Золушка,
Делами занята.
Хлопочет дочь приемная
У мачехи в дому.
Приемная-бездомная,
Нужна ль она кому?
Белье стирает Золушка,
Детей качает Золушка,
И напевает Золушка -
Серебряное горлышко.
В окне - дорога зимняя,
Рябина, снегири.
За серыми осинами
Бледнеет свет зари.
А глянешь в заоконные
Просторы без конца -
Ни пешего, ни конного,
Ни друга, ни гонца.
Посуду моет Золушка,
В окошко смотрит Золушка,
И напевает Золушка:
"Ох, горе мое, горюшко!"
Все сестры замуж выданы
За ближних королей.
С невзгодами, с обидами
Все к ней они да к ней.
Блестит в руке иголочка.
Стоит в окне зима.
Стареющая Золушка
Шьет туфельку сама...</text><name>Золушка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1914</date_from><text>Что почек, что клейких заплывших огарков
Налеплено к веткам! Затеплен
Апрель. Возмужалостью тянет из парка,
И реплики леса окрепли.
Лес стянут по горлу петлею пернатых
Гортаней, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах
Стальной гладиатор органа.
Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.
Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.
Весна! Не отлучайтесь
Сегодня в город. Стаями
По городу, как чайки,
Льды раскричались, таючи.
Земля, земля волнуется,
И катятся, как волны,
Чернеющие улицы,-
Им, ветреницам, холодно.
По ним плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.
От кружки плывут, как спички,
Сгорая и захлебываясь,
Сады и электрички,-
Им, ветреницам, холодно.
От кружки синевы со льдом,
От пены буревестников
Вам дурно станет. Впрочем, дом
Кругом затоплен песнью.
И бросьте размышлять о тех,
Кто выехал рыбачить.
По городу гуляет грех
И ходят слезы падших.
Разве только грязь видна вам,
А не скачет таль в глазах?
Не играет по канавам -
Словно в яблоках рысак?
Разве только птицы цедят,
В синем небе щебеча,
Ледяной лимон обеден
Сквозь соломину луча?
Оглянись, и ты увидишь
До зари, весь день, везде,
С головой Москва, как Китеж,-
В светло-голубой воде.
Отчего прозрачны крыши
И хрустальны колера?
Как камыш, кирпич колыша,
Дни несутся в вечера.
Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету,
И февраль горит, как хлопок,
Захлебнувшийся в спирту.
Белым пламенем измучив
Зоркость чердаков, в косом
Переплете птиц и сучьев -
Воздух гол и невесом.
В эти дни теряешь имя,
Толпы лиц сшибают с ног.
Знай, твоя подруга с ними,
Но и ты не одинок.</text><name>Весна (Что почек, что клейких...)</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Кричат за лесом электрички,
от лампы - тени по стене,
и бабочки, как еретички,
горят на медленном огне.
Сойди к реке по тропке топкой,
и понесет сквозь тишину
зари вечерней голос тонкий,
ее последнюю струну.
Там отпечатаны коленей
остроконечные следы,
как будто молятся олени,
чтоб не остаться без воды...
По берегам, луной залитым,
они стоят: глаза - к реке,
твердя вечернии молитвы
на тарабарском языке.
Там птицы каркают и стонут.
Синеют к ночи камыши,
и ветры с грустною истомой
все дуют в дудочку души...</text><name>Кричат за лесом электрички...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1843</date_from><text>Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый
Образ пугливо-немой дальше трепещет во мгле;
Самые отзвуки доступней, даже когда, неподвижен,
Книгу держу я в руках, сам пробегая в уме
Всё невозможно-возможное, странно-бывалое... Лампа
Томно у ложа горит, месяц смеется в окно,
А в отдалении колокол вдруг запоет - и тихонько
В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне.
Сердце в них находило всегда какую-то влагу,
Точно как будто росой ночи омыты они...
Звук всё тот же поет, но с каждым порывом иначе:
То в нем меди тугой более, то серебра.
Странно, что ухо в ту пору как будто не слушая слышит;
В мыслях иное совсем, думы - волна за волной...
А между тем ещё глубже сокрытая сила объемлет
Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно.
Так между влажно-махровых цветов снотворного маку
Полночь роняет порой тайные сны наяву.</text><name>Каждое чувство бывает понятней мне ночью...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Вчера до самой ночи просидел
Я на кладбище, все смотрел, смотрел
Вокруг себя; полстертые слова
Я разбирал. Невольно голова
Наполнилась мечтами; вновь очей
Я не был в силах оторвать с камней.
Один ушел уж в землю, и на нем
Все стерлося... Там крест к кресту челом
Нагнулся, будто любит; будто сон
Земных страстей узнал в сем месте он...
Вкруг тихо, сладко все, как мысль о ней;
Краснеючи, волнуется пырей
На солнце вечера. Над головой
Жужжа, со днем прощаются игрой
Толпящиеся мошки, как народ
Существ с душой, уставших от работ!..
Стократ велик, кто создал мир! велик!
Сих мелких тварей надмогильный крик
Творца не больше ль славит иногда,
Чем в пепел обращенные стада?
Чем человек, сей царь над общим злом,
С коварным сердцем, с ложным языком?..</text><name>Кладбище</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1922</date_from><text>Жизнь бесцветна? Надо, друг мой,
Быть упорным и искать:
Раза два в году ты можешь,
Как король, торжествовать...
Если где-нибудь случайно,-
В маскараде иль в гостях,
На площадке ли вагона,
Иль на палубных досках,-
Ты столкнешься с человеком
Благородным и простым,
До конца во всем свободным,
Сильным, умным и живым,
Накупи бенгальских спичек,
Закажи оркестру туш,
Маслом розовым намажься
И прими ликерный душ!
Десять дней ходи во фраке,
Нищим сто рублей раздай,
Смейся в горьком умиленьи
И от радости рыдай...
Раза два в году - не шутка,
А при счастье - три и пять.
Надо только, друг мой бедный,
Быть упорным и искать.</text><name>Утешение (Жизнь бесцветна?..)</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода,-
Мы не ждали его - не за легкой добычей пошли.
Провожая закат, мы живем ожиданьем восхода
И, влюбленные в море, живем ожиданьем земли.
Помнишь детские сны о походах Великой Армады,
Абордажи, бои, паруса - и под ложечкой ком?..
Все сбылось: "Становись! Становись!" - раздаются команды,-
Это требует море - скорей становись моряком!
Наверху, впереди - злее ветры, багровее зори,-
Правда, сверху видней, впереди же - исход и земля.
Вы матросские робы, кровавые ваши мозоли
Не забудьте, ребята, когда-то надев кителя!
По сигналу "Пошел!" оживают продрогшие реи,
Горизонт опрокинулся, мачты упали ничком.
Становись, становись, становись человеком скорее,-
Это значит на море - скорей становись моряком!
Поднимаемся в небо по вантам, как будто по вехам,-
Там и ветер живой - он кричит, а не шепчет тайком:
Становись, становись, становись, становись человеком! -
Это значит на море - скорей становись моряком!
Чтоб отсутствием долгим вас близкие не попрекали,
Не грубейте душой и не будьте покорны судьбе,-
Оставайтесь, ребята, людьми, становясь моряками;
Становясь капитаном - храните матроса в себе!</text><name>Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1953</date_from><text>Что за ночь на свете, что за ночь!
Тихо как...
Сейчас случится чудо.
Я услышу голос твой:
«Мне худо!
Приходи... Ты можешь мне помочь».</text><name>Что за ночь на свете, что за ночь!..</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Перед выездом в загранку
Заполняешь кучу бланков -
Это еще не беда,-
Но в составе делегаций
С вами едет личность в штатском -
Завсегда.
А за месяц до вояжа
Инструктаж проходишь даже -
Как там проводить все дни:
Чтоб поменьше безобразий,
А потусторонних связей
Чтобы - ни-ни-ни!
...Личность в штатском - парень рыжий -
Мне представился в Париже:
"Будем с вами жить, я - Никодим.
Вел нагрузки, жил в Бобруйске,
Папа - русский, сам я - русский,
Даже не судим".
Исполнительный на редкость,
Соблюдал свою секретность
И во всем старался мне помочь:
Он теперь по роду службы
Дорожил моею дружбой
Просто день и ночь.
На экскурсию по Риму
Я решил без Никодиму:
Он всю ночь писал и вот уснул,-
Но личность в штатском, оказалось,
Раньше боксом увлекалась -
Так что не рискнул.
Со мной он завтракал, обедал,
Он везде - за мною следом,-
Будто у него нет дел.
Я однажды для порядку
Заглянул в его тетрадку -
Обалдел!
Он писал - такая стерва! -
Что в Париже я на мэра
С кулаками нападал,
Что я к женщинам несдержан
И влияниям подвержен
Будто Запада...
Значит, личность может даже
Заподозрить в шпионаже!..
Вы прикиньте - что тогда?
Это значит - не увижу
Я ни Риму, ни Парижу
Больше никогда!..</text><name>Перед выездом в загранку...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1836</date_from><text>Спаситель, спаситель!
Чиста моя вера,
Как пламя молитвы!
Но, боже, и вере
Могила темна!
Что слух мой заменит?
Потухшие очи?
Глубокое чувство
Остывшего сердца?
Что будет жизнь духа
Без этого сердца?
На крест, на могилу,
На небо, на землю,
На точку начала
И цели творений
Творец всемогущий
Накинул завесу,
Наложил печать -
Печать та навеки,
Ее не расторгнут
Миры, разрушаясь,
Огонь не растопит,
Не смоет вода!..
Прости ж мне, спаситель!
Слезу моей грешной
Вечерней молитвы:
Во тьме она светит
Любовью к тебе...</text><name>Молитва</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1981</date_from><text>Все, словно должное, приемля,
Без передышки, в полчаса,
Мы губим океан и земли
И жжем, как лампу, небеса.
Мы добираемся до точки,
Своих размахов не тая.
Скрипят, как обручи на бочке,
Круги земного бытия.
Чем мы еще потешим души,
Каких наделаем чудес,
Куда мы двинемся без суши,
Без океанов и небес?!</text><name>Все, словно должное, приемля...</name><date_to>1981</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1943</date_from><text>Кто знает, что такое слава!
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..</text><name>Пушкин</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1933</date_from><text>Как ребенок в полной ванне -
Сад в воде стоит по горло.
У него дыханье сперло,
Как у нас при расставанье
С матерью. А небо серо
И разодрано на клочья.
Что ты будешь делать ночью,
Сад, задумчивый не в меру?
Будешь, всхлипывая, слушать
Как, сверкая, до рассвета
Капли улетают с веток,
А кругом - светлей и глуше.
Доброй ночи, милый друг,
За окном - ни души,
Только лужи, только луг,
Только липы - хороши.
Воздух терпкий и густой
Сложен из медовых плит,-
Если упадет листок -
До земли не долетит.
В яхонтах, в брильянтах сад -
То ли капельки висят,
То ль кристаллы в воздухе,
То ль мигают звезды.
В сад распахнуто окно,
Усыпительно темно,
Тишина звенит, стрекочет:
Доброй ночи!</text><name>Ночной сад</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1928</date_from><text>И вот забыв людей коварство,
Вступаем мы в иное царство.
Тут тело розовой севрюги,
Прекраснейшей из всех севрюг,
Висело, вытянувши руки,
Хвостом прицеплено на крюк.
Под ней кета пылала мясом,
Угри, подобные колбасам,
В копченой пышности и лени
Дымились, подогнув колени,
И среди них, как желтый клык,
Сиял на блюде царь-балык.
О самодержец пышный брюха,
Кишечный бог и властелин,
Руководитель тайный духа
И помыслов архитриклин!
Хочу тебя! Отдайся мне!
Дай жрать тебя до самой глотки!
Мой рот трепещет, весь в огне,
Кишки дрожат, как готтентотки.
Желудок, в страсти напряжен,
Голодный сок струями точит,
То вытянется, как дракон,
То вновь сожмется что есть мочи,
Слюна, клубясь, во рту бормочет,
И сжаты челюсти вдвойне...
Хочу тебя! Отдайся мне!
Повсюду гром консервных банок,
Ревут сиги, вскочив в ушат.
Ножи, торчащие из ранок,
Качаются и дребезжат.
Горит садок подводным светом,
Где за стеклянною стеной
Плывут лещи, объяты бредом,
Галлюцинацией, тоской,
Сомненьем, ревностью, тревогой...
И смерть над ними, как торгаш,
Поводит бронзовой острогой.
Весы читают «Отче наш»,
Две гирьки, мирно встав на блюдце,
Определяют жизни ход,
И дверь звенит, и рыбы бьются,
И жабры дышат наоборот.</text><name>Рыбная лавка</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1943</date_from><text>Когда, упав на поле боя -
И не в стихах, а наяву,-
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,
Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра,-
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.
Меня как будто оросили
Живой и мертвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..</text><name>Сестра</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1966</date_from><text>Я год простоял в грозе,
расшатанный, но не сломленный.
Рубанок, сверло, резец -
поэзия,
ремесло мое!
Пила, на твоей струне
заржавлены все зазубрины.
Бездействовал инструмент
без мастера,
в ящик убранный.
Слова,
вы ушли в словарь,
на вас уже пыль трехслойная.
Рука еще так слаба -
поэзия,
ремесло мое.
Невыстроенный чертог
как лес,
разреженный рубкою,
желтеющий твой чертеж
забытою свернут трубкою.
Как гвозди размеров всех,
рассыпаны краесловия.
Но как же ты тянешь в цех,
поэзия,
ремесло мое!
Хоть пенсию пенсий дай -
какая судьба
тебе с ней?
Нет, алчет душа труда
над будущей
Песнью Песней!
Не так уже ночь мутна.
Как было
всю жизнь условлено,-
буди меня в шесть утра -
поэзия,
ремесло мое!</text><name>Возвращение</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from></date_from><text>Опять какая-то поездка...
На сколько верст? А может, лет?
Мне, как военная повестка,
в кармане руку жжет билет.
Уеду от своей избушки,
отрину, руки разомкну.
И это будет — как из пушки,
да, как из пушки на Луну.
Уеду от мальчишки с челочкой,
как будто он уже не в счет,
к узбекам, финнам, или орочам,
или куда-нибудь еще.
Уеду от тебя, подлесок,
средь подмосковной тишины,
и от тебя, смешной подвесок
наивно розовой луны.
От наших душ необоюдных,
нерасчлененных, как руда,
от этих добрых и занудных
пенсионеров у пруда.
А в том краю, ненужном вроде,
надавит небо на плечо,
и будет трудно, как на фронте,
и счастливо, и горячо...
И сын поверит: так и нужно.
Он сам узнает этот зов
железных рельсов, трасс воздушных,
дремучих душ, больших лесов...</text><name>Опять какая-то поездка...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1846</date_from><text>Вперед! без страха и сомненья
На подвиг доблестный, друзья!
Зарю святого искупленья
Уж в небесах завидел я!
Смелей! Дадим друг другу руки
И вместе двинемся вперед.
И пусть под знаменем науки
Союз наш крепнет и растет.
Жрецов греха и лжи мы будем
Глаголом истины карать,
И спящих мы от сна разбудим
И поведем на битву рать!
Не сотворим себе кумира
Ни на земле, ни в небесах;
За все дары и блага мира
Мы не падем пред ним во прах!..
Провозглашать любви ученье
Мы будем нищим, богачам,
И за него снесем гоненье,
Простив безумным палачам!
Блажен, кто жизнь в борьбе кровавой,
В заботах тяжких истощил;
Как раб ленивый и лукавый,
Талант свой в землю не зарыл!
Пусть нам звездою путеводной
Святая истина горит;
И верьте, голос благородный
Не даром в мире прозвучит!
Внемлите ж, братья, слову брата,
Пока мы полны юных сил:
Вперед, вперед, и без возврата,
Что б рок вдали нам не сулил!</text><name>Вперед! без страха и сомненья...</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from>1956</date_from><text>Мы под Колпином скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.
Мы недаром присягу давали.
За собою мосты подрывали,-
Из окопов никто не уйдет.
Недолет. Перелет. Недолет.
Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все-таки бить по чужим,
А она - по своим, по родимым.
Нас комбаты утешить хотят,
Нас, десантников, армия любит...
По своим артиллерия лупит,-
Лес не рубят, а щепки летят.</text><name>Мы под Колпиным скопом стоим...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1776</date_from><text>В тени долин, на оснеженных кручах
Меня твой образ звал:
Вокруг меня он веял в светлых тучах,
В моей душе вставал.
Пойми и ты, как сердце к сердцу властно
Влечет огонь в крови
И что любовь напрасно
Бежит любви.
Пер. М.Лозинского</text><name>К Лили Шёнеман</name><date_to>1776</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Смотрела крепостная мастерица
На вышитую родину свою...
То ль серебро,
То ль золото искрится,
То ли струятся слезы по шитью.
И лишь ночами вспоминала грустно,
Как бьется лебедь в лапах у орла.
Откуда же пришло твое искусство?
Чьим колдовством помечена игла?
А было так:
Проснувшись на печи,
Крестьянка вдруг почувствовала
Солнце,
Когда сквозь потемневшее оконце
Пробились к ней весенние лучи.
Как нити золотые,
Всю избу
Они прошили радостным узором.
Она смотрела воскрешенным взором
И утро принимала за судьбу.
Все в ней дрожало,
Волновалось,
Млело.
И белый свет —
Как россыпи огней.
Она к оконцу оглушенно села...
И вот тогда
Пришло искусство к ней.
Пришло от солнца,
От надежд,—
Оттуда,
Где ничего нет ближе красоты.
Она в иголку вдела это чудо,
Ниспосланное небом с высоты.
И не было прекраснее товара
На ярмарках заморских, чем ее.
Она надежду людям вышивала,
И горе,
И отчаянье свое.
Что видела —
На шелк переносила.
И много лет еще пройдет,
Пока
Свободной птицей
Спустится Россия
На синие
Счастливые шелка.</text><name>Торжокские золотошвеи</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Концерт. На знаменитую артистку,
Что шла со сцены в славе и цветах,
Смотрела робко девушка-хористка
С безмолвным восхищением в глазах.
Актриса ей казалась неземною
С ее походкой, голосом, лицом.
Не человеком - высшим божеством,
На землю к людям посланным судьбою.
Шло "божество" вдоль узких коридоров,
Меж тихих костюмеров и гримеров,
И шлейф оваций гулкий, как прибой,
Незримо волочило за собой.
И девушка вздохнула:- В самом деле,
Какое счастье так блистать и петь!
Прожить вот так хотя бы две недели,
И, кажется, не жаль и умереть!
А "божество" в тот вешний поздний вечер
В большой квартире с бронзой и коврами
Сидело у трюмо, сутуля плечи
И глядя вдаль усталыми глазами.
Отшпилив, косу в ящик положила,
Сняла румянец ватой не спеша,
Помаду стерла, серьги отцепила
И грустно улыбнулась:- Хороша...
Куда девались искорки во взоре?
Поблекший рот и ниточки седин...
И это все, как строчки в приговоре,
Подчеркнуто бороздками морщин...
Да, ей даны восторги, крики "бис",
Цветы, статьи "Любимая артистка!",
Но вспомнилась вдруг девушка-хористка,
Что встретилась ей в сумраке кулис.
Вся тоненькая, стройная такая,
Две ямки на пылающих щеках,
Два пламени в восторженных глазах
И, как весенний ветер, молодая...
Наивная, о, как она смотрела!
Завидуя... Уж это ли секрет?!
В свои семнадцать или двадцать лет
Не зная даже, чем сама владела.
Ведь ей дано по лестнице сейчас
Сбежать стрелою в сарафане ярком,
Увидеть свет таких же юных глаз
И вместе мчаться по дорожкам парка...
Ведь ей дано открыть мильон чудес,
В бассейн метнуться бронзовой ракетой,
Дано краснеть от первого букета,
Читать стихи с любимым до рассвета,
Смеясь, бежать под ливнем через лес...
Она к окну устало подошла,
Прислушалась к журчанию капели.
За то, чтоб так прожить хоть две недели,
Она бы все, не дрогнув, отдала!</text><name>Артистка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>Стоят деревья у воды,
И полдень с берега крутого
Закинул облака в пруды,
Как переметы рыболова.
Как невод, тонет небосвод,
И в это небо, точно в сети,
Толпа купальщиков плывет —
Мужчины, женщины и дети.
Пять-шесть купальщиц в лозняке
Выходят на берег без шума
И выжимают на песке
Свои купальные костюмы.
И наподобие ужей
Ползут и вьются кольца пряжи,
Как будто искуситель-змей
Скрывался в мокром трикотаже.
О женщина, твой вид и взгляд
Ничуть меня в тупик не ставят.
Ты вся — как горла перехват,
Когда его волненье сдавит.
Ты создана как бы вчерне,
Как строчка из другого цикла,
Как будто не шутя во сне
Из моего ребра возникла.
И тотчас вырвалась из рук
И выскользнула из объятья,
Сама — смятенье и испуг
И сердца мужеского сжатье.</text><name>Ева</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Апполон Григорьев</author><date_from></date_from><text>Глубокий мрак, но из него возник
Твой девственный, болезненно-прозрачный
И дышащий глубокой тайной лик...
Глубокий мрак, и ты из бездны мрачной
Выходишь, как лучи зари, светла;
Но связью страшной, неразрывно-брачной
С тобой навеки сочеталась мгла...
Как будто он, сей бездны мрак ужасный,
Редеющий вкруг юного чела,
Тебя обвил своей любовью страстной,
Тебя в свои объятья заковал
И только раз по прихоти всевластной
Твой светлый образ миру показал,
Чтоб вновь потом в порыве исступления
Пожрать воздушно-легкий идеал!
В тебе самой есть семя разрушенья -
Я за тебя дрожу, о призрак мой,
Прозрачное и юное виденье;
И страшен мне твой спутник, мрак немой;
О, как могла ты, светлая, сродниться
С зловещею, тебя объявшей тьмой?
В ней хаос разрушительный таится.
Которой дух не признает,-
Вот луг, где сладкий запах меда
Смешался с запахом болот.
Да ветра дикая заплачка,
Как отдаленный вой волков,
Да над сосной курчавой скачка
Каких-то пегих облаков.
Я вижу тени и обличья,
Я вижу, гневом обуян,
Лишь скудное многоразличье
Творцом просыпанных семян.
Земля, к чему шутить со мною:
Одежды нищенские сбрось
И стань, как ты и есть, звездою,
Огнем пронизанной насквозь!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>У ночи — мрак,
У листьев — шум,
У ветра — свист,
У капли — дробность,
А у людей пытливый ум
И жить упорная способность.
И мы живем,
Но дело в том,
Что хоть и властны над собою,
Но в такте жизненном простом
Бывают все же перебои.
Не можешь распознать врага
И правду отличить от лести,
И спотыкается нога,
Как будто и на ровном месте.
Но лишь
Оступишься вот так —
И все на место станет разом:
И шум листвы, и свет, и мрак.
И вновь навеки ясен разум!</text><name>У ночи — мрак, у листьев — шум...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1938</date_from><text>Есть ремесло - не засыпать ночами
И в конуре, прокуренной дотла,
Метаться зверем, пожимать плечами
И горбиться скалою у стола.
Потом сорваться. В ночь. В мороз.
Чтоб ветер
Стянул лицо. Чтоб, прошибая лбом
Упорство улиц, здесь, сейчас же встретить
Единственную, нужную любовь.
А днем смеяться. И, не беспокоясь,
Все отшвырнув, как тягостный мешок,
Легко вскочить на отходящий поезд
И радоваться шумно и смешно.
Прильнуть ногами к звездному оконцу,
И быть несчастным от дурацких снов,
И быть счастливым просто так - от солнца
На снежных елях.
Это - ремесло.
И твердо знать, что жить иначе - ересь.
Любить слова. Годами жить без слов.
Быть Моцартом. Убить в себе Сальери.
И стать собой.
И это ремесло.</text><name>Ремесло</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1958</date_from><text>Мне мачехой Флоренция была,
Я пожелал покоиться в Равенне.
Не говори, прохожий, о измене,
Пусть даже смерть клеймит ее дела.
Над белой усыпальницей моей
Воркует голубь, сладостная птица,
Но родина и до сих пор мне снится,
И до сих пор я верен только ей.
Разбитой лютни не берут в поход,
Она мертва среди родного стана.
Зачем же ты, печаль моя, Тоскана,
Целуешь мой осиротевший рот?
А голубь рвется с крыши и летит,
Как будто опасается кого-то,
И злая тень чужого самолета
Свои круги над городом чертит.
Так бей, звонарь, в свои колокола!
Не забывай, что мир в кровавой пене!
Я пожелал покоиться в Равенне,
Но и Равенна мне не помогла.</text><name>У гробницы Данте</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1939</date_from><text>Любовью дорожить умейте,
С годами дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
и не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
а песню не легко сложить.</text><name>Любовью дорожить умейте...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1927</date_from><text>Положим,— гудение улья,
И сад утопает в стряпне,
И спинки соломенных стульев,
И черные зерна слепней.
И вдруг объявляется отдых,
И всюду бросают дела.
Далекая молодость в сотах,
Седая сирень расцвела!
Уж где-то телеги и лето,
И гром отмыкает кусты,
И ливень въезжает в кассеты
Отстроившейся красоты.
И чуть наполняет повозка
Раскатистым воздухом свод,—
Лиловое зданье из воска,
До облака вставши, плывет.
И тучи играют в горелки,
И слышится старшего речь,
Что надо сирени в тарелке
Путем отстояться и стечь.</text><name>Сирень</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1914</date_from><text>От камня, брошенного в воду,
Далеко ширятся круги.
Народ передает народу
Проклятый лозунг: "мы - враги!"
Племен враждующих не числи:
Круги бегут, им нет числа;
В лазурной Марне, в желтой Висле
Влачатся чуждые тела;
В святых просторах Палестины
Уже звучат шаги войны;
В Анголе девственной - долины
Ее стопой потрясены;
Безлюдные утесы Чили
Оглашены глухой пальбой,
И воды Пе-че-ли покрыли
Флот, не отважившийся в бой.
Везде - вражда! где райской птицы
Воздушный зыблется полет,
Где в джунглях страшен стон тигрицы,
Где землю давит бегемот!
В чудесных, баснословных странах
Визг пуль и пушек ровный рев,
Повязки белые на ранах
И пятна красные крестов!
Внимая дальнему удару,
Встают народы, как враги,
И по всему земному шару
Бегут и ширятся круги.</text><name>Круги на воде</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Приятель строгий, ты не прав,
Несправедливы толки злые;
Друзья веселья и забав,
Мы не повесы записные!
По своеволию страстей
Себе мы правил не слагали,
Но пылкой жизнью юных дней,
Пока дышалося, дышали;
Любили шумные пиры;
Гостей веселых той поры,
Забавы, шалости любили
И за роскошные дары
Младую жизнь благодарили.
Во имя лучших из богов,
Во имя Вакха и Киприды,
Мы пели счастье шалунов,
Сердечно презря крикунов
И их ревнивые обиды.
Мы пели счастье дней младых,
Меж тем летела наша младость;
Порой задумывалась радость
В кругу поклонников своих;
В душе больной от пищи многой,
В душе усталой пламень гас,
И за стаканом в добрый час
Застал нас как-то опыт строгой.
Наперсниц наших, страстных дев
Мы поцелуи позабыли
И, пред суровым оробев,
Утехи крылья опустили.
С тех пор, любезный, не поем
Мы безрассудные забавы,
Смиренно дни свои ведем
И ждем от света доброй славы.
Теперь вопрос я отдаю
Тебе на суд. Подумай, мы ли
Переменили жизнь свою
Иль годы нас переменили?</text><name>Приятель строгий, ты не прав...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1759</date_from><text>Взойди, веселый дух, на ону высоту,
Где видеть можно лет Петровых красоту,
Парящие простри на нынешней день мысли,
Желания к нему и плески все исчисли.
Между болот, валов и страшных всем врагов
Торги, суды, полки, и флот, и град готов.
Как с солнцем восстают к брегам Индейским воды,
Так в устья Невские лились к Петру народы.
Представь движение и ветьвей, и зыбей,
Представить можешь шум от множества людей.
Бегут во след его, друг друга утесняют,
На чудные дела и на него взирают.
Несчетны тщатся тьмы вместиться в малый храм,
Равняют веку час и тесность небесам.
У всех в устах сей день и подвиги Петровы,
Трудиться купно с ним и умереть готовы.
Всевышний благодать и ныне к нам простер:
Мы видим в наши дни сих радостей пример.
Елисавет в лице Петрове почитаем,
На внука с правнуком, как на него, взираем.</text><name>Взойди, веселый дух, на ону высоту...</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1831</date_from><text>Булгарин — вот поляк примерный,
В нем истинных сарматов кровь:
Смотрите, как в груди сей верной
Хитра к отечеству любовь.
То мало, что из злобы к русским,
Хоть от природы трусоват,
Ходил он под орлом французским
И в битвах жизни был не рад.
Патриотический предатель,
Расстрига, самозванец сей —
Уже не воин, а писатель,
Уж русский, к сраму наших дней.
Двойной присягою играя,
Подлец в двойную цель попал:
Он Польшу спас от негодяя
И русских братством запятнал.</text><name>Булгарин — вот поляк примерный...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from></date_from><text>Боже! вина, вина!
Трезвому жизнь скучна.
Пьяному рай!
Жизнь мне прелестную
И неизвестную,
Чашу ж не тесную,
Боже, подай!
Пьянства любителей,
Мира презрителей,
Боже, храни!
Души свободные,
С Вакховой сходные,
Вина безводные
Ты помяни!
Чаши высокие
И преширокие,
Боже, храни!
Вина им цельные
И неподдельные!
Вина ж не хмельные
Прочь отжени!
Пиры полуночные,
Зато непорочные,
Боже, спасай!
Студентам гуляющим,
Вино обожающим,
Тебе не мешающим,
Ты не мешай!</text><name>ГИМН</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1966</date_from><text>О, неужели все пойдет насмарку -
И эта ночь, и эта тишина,
И эти зеленеющие арки
Листвы, в которых прячется луна?
О, неужели все пойдет насмарку -
Сонаты Гайдна, и стихи Петрарки,
И болдинских деревьев желтизна?
О, неужели вместо звезд огарки
В последний раз мелькнут нам из окна?
О, неужели день настал последний,
Морскую гладь не заколышет бриз
И самые чудовищные бредни,
Ломая разум, претворятся в жизнь?
Нет! С этим невозможно примириться,
И с лирами иль без певучих лир,
Мы будем страстно каждой строчкой биться
За радость жизни и за вечный мир.</text><name>Ночь в Барвихе</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1887</date_from><text>Буря промчалась, но грозно свинцовое море шумит.
Волны, как рать, уходящая с боя, не могут утихнуть
И в беспорядке бегут, обгоняя друг друга,
Хвастаясь друг перед другом трофеями битвы:
Клочьями синего неба,
Золотом и серебром отступающих туч,
Алой зари лоскутами.</text><name>Мертвая зыбь</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1839</date_from><text>Еще, как патриарх, не древен я; моей
Главы не умастил таинственный елей:
Непосвященных рук бездарно возложенье!
И я даю тебе мое благословенье
Во знаменьи ином, о дева красоты!
Под этой розою главой склонись, о ты,
Подобие цветов царицы ароматной,
В залог румяных дней и доли благодатной.</text><name>Еще, как патриарх, не древен я...</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1852</date_from><text>Блажен незлобливый поэт
,
В ком мало желчи, много чувства:
Ему так искренен привет
Друзей спокойного искусства;
Ему сочувствие в толпе,
Как ропот волн, ласкает ухо;
Он чужд сомнения в себе -
Сей пытки творческого духа;
Любя беспечность и покой,
Гнушаясь дерзкою сатирой,
Он прочно властвует толпой
С своей миролюбивой лирой.
Дивясь великому уму,
Его не гонят, не злословят,
И современники ему
При жизни памятник готовят...
Но нет пощады у судьбы
Тому, чей благородный гений
Стал обличителем толпы
,
Ее страстей и заблуждений.
Питая ненавистью грудь,
Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей карающею лирой.
Его преследуют хулы:
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.
И веря и не веря вновь
Мечте высокого призванья,
Он проповедует любовь
Враждебным словом отрицанья,-
И каждый звук его речей
Плодит ему врагов суровых,
И умных и пустых людей,
Равно клеймить его готовых.
Со всех сторон его клянут
И, только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
И как любил он - ненавидя!</text><name>Блажен незлобливый поэт...</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1753</date_from><text>Златой младых людей и беспечальной век
Кто хочет огорчить, тот сам не человек.
Такого в наши дни мы видим Балабана,
Бессильного младых и глупого тирана,
Которой полюбить всё право потерял
И для ради того против любви восстал.
Но вы, красавицы, того не опасайтесь:
Вы веком пользуйтесь и грубостью ругайтесь.
И знайте, что чего теперь не смеет сам,
То хочет запретить ругательствами вам.
Обиду вы свою напрасную отметите
И глупому в глаза насмешнику скажите:
"Не смейся, Балабан, смотря на наш наряд,
И к нам не подходи; ты, Балабан, женат,
Мы помним, как ты сам, хоть ведал перед браком,
Что будешь подлинно на перву ночь свояком,
Что будешь вотчим слыть, на девушке женясь,
Или отец княжне, сам будучи не князь.
Ты, всё то ведая, старался дни и ночи
Наряды прибирать сверх бедности и мочи,
Но если б чистой был Диане мил твой взгляд
И был бы, Балабан, ты сверх того женат,
То б ты на пудре спал и ел всегда помаду,
На беса б был похож и с переду и с заду.
Тогда б перед тобой и самой вертопрах
Как важной был Катон у всякого в глазах".
Вы всё то, не стыдясь, скажите Балабану,
Чтоб вас язвить забыл, свою лечил бы рану.</text><name>Златой младых людей и беспечальной век...</name><date_to>1753</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1967</date_from><text>Светлеет грусть, когда цветут цветы,
Когда брожу я многоцветным лугом
Один или с хорошим давним
другом,
Который сам не терпит суеты.
За нами шум и пыльные хвосты —
Все улеглось! Одно осталось
ясно —
Что мир устроен грозно и
прекрасно,
Что легче там, где поле и цветы.
Остановившись в медленном
пути,
Смотрю, как день, играя,
расцветает.
Но даже здесь.. чего-то не
хватает..
Недостает того, что не найти.
Как не найти погаснувшей
звезды,
Как никогда, бродя цветущей
степью,
Меж белых листьев и на белых
стеблях
Мне не найти зеленые цветы...</text><name>Зеленые цветы</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1817</date_from><text>На ту знакомую гору
Сто раз я в день прихожу;
Стою, склоняся на посох,
И в дол с вершины гляжу.
Вздохнув, медлительным шагом
Иду вослед я овцам
И часто, часто в долину
Схожу, не чувствуя сам.
Весь луг по-прежнему полон
Младой цветов красоты;
Я рву их - сам же не знаю,
Кому отдать мне цветы.
Здесь часто в дождик и в грозу
Стою, к земле пригвожден;
Все жду, чтоб дверь отворилась...
Но то обманчивый сон.
Над милой хижинкой светит,
Видаю, радуга мне...
К чему? Она удалилась!
Она в чужой стороне!
Она все дале! все дале!
И скоро слух замолчит!
Бегите ж, овцы, бегите!
Здесь горе душу томит!</text><name>Жалоба пастуха</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1870</date_from><text>В монастыре пустынном близ Кордовы
Картина есть. Старательной рукой
Изобразил художник в ней суровый,
Как пред кумиром мученик святой
Лежит в цепях и палачи с живого
Сдирают кожу... Вид картины той,
Исполненный жестокого искусства,
Сжимает грудь и возмущает чувство.
Но в дни тоски, мне всё являясь снова,
Упорно в мысль вторгается она,
И мука та казнимого святого
Сегодня мне понятна и родна:
С моей души совлечены покровы,
Живая ткань ее обнажена,
И каждое к ней жизни прикасанье
Есть злая боль и жгучее терзанье.</text><name>В монастыре пустынном близ Кордовы...</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Как темно сегодня в море,
Как печально темно!
Словно все земное горе
Опустилось на дно...
Но не может вздох свободный
Разомкнуть моих губ -
Я недвижный, я холодный,
Неоплаканный труп.
Мхом и тиной пестро вышит
Мой подводный утес,
Влага дышит и колышет
Пряди длинных волос...
Странной грезою волнуя,
Впился в грудь и припал,
Словно знак от поцелуя,
Темно-алый коралл.
Ты не думай, что могила
Нашу цепь разорвет!
То, что будет, то, что было,
В вечном вечно живет!
И когда над тусклой бездной
Тихо ляжет волна,
Заиграет трепет звездный,
Залучится луна,
Я приду к тебе, я знаю,
Не могу не прийти,
К моему живому раю
Нет другого пути!
Я войду в твой сон полночный,
И жива, и тепла -
Эту силу в час урочный
Моя смерть мне дала!
На груди твоей найду я
(Ты забыл? Ты не знал?)
Алый знак от поцелуя,
Словно темный коралл.
Отдадимся тайной силе
В сне безумном твоем...
Мы все те же! Мы как были
В вечном вечно живем!
Не согнут ни смерть, ни горе
Страшной цепи звено...
Как темно сегодня в море!
Как печально темно!</text><name>Как темно сегодня в море...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>В заповедных и дремучих, страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх.
Воет воем, что твои упокойники.
Если есть там соловьи - то разбойники.
Страшно, аж жуть!
В заколдованных болотах там кикиморы живут,-
Защекочут до икоты и на дно уволокут.
Будь ты конный, будь ты пеший - заграбастают,
А уж лешие так по лесу и шастают.
Страшно, аж жуть!
А мужик, купец иль воин попадал в дремучий лес,
Кто за чем - кто с перепою, а кто сдуру в чащу лез.
По причине попадали, без причины ли,
Всех их только и видали,- словно сгинули.
Страшно, аж жуть!
Из заморского из леса, где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы - чуть друг друга не едят,
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделиться приехали опытом.
Страшно, аж жуть!
Соловей-Разбойник главный им устроил буйный пир,
А от них был Змей трехглавый и слуга его - Вампир.
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники!
Страшно, аж жуть!
Змей Горыныч взмыл на древо, ну раскачивать его:
- Выводи, Разбойник, девок, пусть покажут кой-чего!
Пусть нам лешие попляшут, попоют,
А не то, я, матерь вашу, всех сгною! -
Страшно, аж жуть!
Соловей-Разбойник тоже был не только лыком шит.
Гикнул, свистнул, крикнул: - Рожа, гад заморский, паразит!
Убирайся без боя, уматывай!
И Вампира с собою прихватывай! -
Страшно, аж жуть!
Все взревели, как медведи: - Натерпелись, столько лет!
Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?!
Налил бельма, ишь ты, клещ, отоварился!
А еще на наших женщин позарился!-
Страшно, аж жуть!
И теперь седые люди помнят прежние дела -
Билась нечисть груди в груди и друг друга извела.
Прекратилось навек безобразие,
Ходит в лес человек безбоязненно.
И не страшно - ничуть!</text><name>Песня про нечисть</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1833</date_from><text>Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох в сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров -
А крик товарищей моих
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.</text><name>Не дай мне бог сойти с ума...</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Низкий дом с голубыми ставнями,
Не забыть мне тебя никогда,-
Слишком были такими недавними
Отзвучавшие в сумрак года.
До сегодня еще мне снится
Наше поле, луга и лес,
Принакрытые сереньким ситцем
Этих северных бедных небес.
Восхищаться уж я не умею
И пропасть не хотел бы в глуши,
Но, наверно, навеки имею
Нежность грустную русской души.
Полюбил я седых журавлей
С их курлыканьем в тощие дали,
Потому что в просторах полей
Они сытных хлебов не видали.
Только видели березь да цветь,
Да ракитник, кривой и безлистый,
Да разбойные слышали свисты,
От которых легко умереть.
Как бы я и хотел не любить,
Все равно не могу научиться,
И под этим дешевеньким ситцем
Ты мила мне, родимая выть.
Потому так и днями недавними
Уж не юные веют года...
Низкий дом с голубыми ставнями,
Не забыть мне тебя никогда.</text><name>Низкий дом с голубыми ставнями...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1923</date_from><text>(Томас Гуд)
От песен, от скользкого пота -
В глазах растекается мгла.
Работай, работай, работай
Пчелой, заполняющей соты,
Покуда из пальцев с налета
Не выпрыгнет рыбкой игла!..
Швея! Этой ниткой суровой
Прошито твое бытие...
У лампы твоей бестолковой
Поет вдохновенье твое,
И в щели проклятого крова
Невидимый месяц течет.
Швея! Отвечай мне, что может
Сравниться с дорогой твоей?..
И хлеб ежедневно дороже,
И голод постылый тревожит,
Гниет одинокое ложе
Под стужей осенних дождей.
Над белой рубашкой склоняясь,
Ты легкою водишь иглой,-
Стежков разлетается стая
Под бледной, как месяц, рукой,
Меж тем как, стекло потрясая,
Норд-ост заливается злой.
Опять воротник и манжеты,
Манжеты и вновь воротник...
От капли чадящего света
Глаза твои влагой одеты...
Опять воротник и манжеты,
Манжеты и вновь воротник...
О вы, не узнавшие страха
Бездомных осенних ночей!
На ваших плечах - не рубаха,
А голод и пение швей,
Дня, полные ветра и праха,
Да темень осенних дождей!
Швея! Ты не помнишь свободы,
Склонясь над убогим столом,
Не помнишь, как громкие воды
За солнцем идут напролом,
Как в пламени ясной погоды
Касатка играет крылом.
Стежки за стежками, без счета,
Где нитка тропой залегла.
- Работай, работай, работай,-
Поет, пролетая, игла,-
Чтоб капля последнего пота
На бледные щеки легла! ..
Швея! Ты не знаешь дороги,
Не знаешь любви наяву,
Как топчут веселые ноги
Весеннюю эту траву...
...Над кровлею - месяц убогий,
За ставнями ветры ревут...
Швея! За твоею спиною
Лишь сумрак шумит дождевой,-
Ты медленно бледной рукою
Сшиваешь себе для покоя
Холстину, что сложена вдвое,-
Рубашку для тьмы гробовой...
- Работай, работай, работай,
Покуда погода светла,
Покуда стежками без счета
Играет, летая, игла...
Работай, работай, работай,
Покуда не умерла!..</text><name>Песня о рубашке</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Ну прощай, прощай до завтра,
Послезавтра, до зимы.
Ну прощай, прощай до марта.
Зиму порознь встретим мы.
Порознь встретим и проводим.
Ну прощай до лучших дней.
До весны. Глаза отводим.
До весны. Еще поздней.
Ну прощай, прощай до лета.
Что ж перчатку теребить?
Ну прощай до как-то, где-то,
До когда-то, может быть.
Что ж тянуть, стоять в передней,
Да и можно ль быть точней?
До черты прощай последней,
До смертельной. И за ней.</text><name>Ну прощай, прощай до завтра...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1925</date_from><text>Где ты, лето знойное,
Радость беспокойная,
Голова курчавая,
Рощи да сады?..
Белая метелица
За окошком стелится,
Белая метелица
Замела следы.
Были дни покосные,
Были ночи росные,
Гнулись ивы тонкие
К светлому ручью;
На лугу нескошенном,
На лугу заброшенном,
Встретила я молодость,
Молодость свою.
Встретила нежданную,
Встретила желанную
Под густою липою,
Под копной волос.
Отчего горела я,
Отчего хмелела я —
От зари малиновой
Аль от буйных рос?
Разожгла головушку,
Разбурлила кровушку,
Думы перепутала
Звездная пурга...
До сих пор все чудится —
Сбудется, не сбудется —
Белая рубашка,
Вечер и луга.
По тропе нехоженой
Дни ушли погожие,
Облетели рощи,
Стынут зеленя.
Саночки скрипучие
Да снега сыпучие
Разлучили с милым
Девушку, меня.
Разлучили-бросили
До весны, до осени.
До весны ль, до осени ль,
Или навсегда
Закатилась, скрылася,
Скрылась, закатилася
Молодости девичьей
Первая звезда?
Ласковый да радостный,
Молодой да сладостный,
Напиши мне весточку —
Любишь или нет?..
А в ответ метелица
По дорогам стелется,
Белая метелица
Заметает след.</text><name>Где ты, лето знойное</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Н. Л. Чистякову
Порой он был ворчливым оттого,
что полшага до старости осталось.
Что, верно, часто мучила его
нелегкая военная усталость.
Но молодой и беспокойный жар
его хранил от мыслей одиноких -
он столько жизней бережно держал
в своих ладонях, умных и широких.
И не один, на белый стол ложась,
когда терпеть и покоряться надо,
узнал почти божественную власть
спокойных рук и греющего взгляда.
Вдыхал эфир, слабел и, наконец,
спеша в лицо неясное вглядеться,
припоминал, что, кажется, отец
смотрел вот так когда-то в раннем детстве.
А тот и в самом деле был отцом
и не однажды с жадностью бессонной
искал и ждал похожего лицом
в молочном свете операционной.
Своей тоски ничем не выдал он,
никто не знает, как случилось это,-
в какое утро был он извещен
о смерти сына под Одессой где-то...
Не в то ли утро, с ветром и пургой,
когда, немного бледный и усталый,
он паренька с раздробленной ногой
сынком назвал, совсем не по уставу.</text><name>Хирург</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1881</date_from><text>Путь суров... Раскаленное солнце палит
Раскаленные камни дороги.
О горячий песок и об острый гранит
Ты изранил усталые ноги.
Исстрадалась, измучилась смелая грудь,
Истомилась и жаждой и зноем,
Но не думай с тяжелой дороги свернуть
И забыться позорным покоем!
Дальше, путник, всё дальше - вперед и вперед!
Отдых после,- он там, пред тобою...
Пусть под тень тебя тихая роща зовет,
Наклонившись над тихой рекою;
Пусть весна разостлала в ней мягкий ковер
И сплела из ветвей изумрудный шатер,
И царит в ней, любя и лаская,-
Дальше, дальше и дальше, под зноем лучей,
Раскаленной, безвестной дорогой своей,
Мимолетный соблазн презирая!
Страшен сон этой рощи, глубок в ней покой:
Он так вкрадчив, так сладко ласкает,
Что душа, утомленная скорбью больной,
Раз уснув, навсегда засыпает.
В этой чаще душистой дриада живет.
Чуть склонишься на мох ты,- с любовью
Чаровница лесная неслышно прильнет
В полумгле к твоему изголовью!..
И услышишь ты голос: "Усни, отдохни!..
Прочь мятежные призраки горя!..
Позабудься в моей благовонной тени,
В тихом лоне зеленого моря!..
Долог путь твой,- суровый, нерадостный путь...
О, к чему обрекать эту юную грудь
На борьбу, на тоску и мученья!
Друг мой! вверься душистому бархату мха:
Эта роща вокруг так свежа и тиха,
В ней так сладки минуты забвенья!.."
Ты, я знаю, силен: ты бесстрашно сносил
И борьбу, и грозу, и тревоги,-
Но сильнее открытых, разгневанных сил
Этот тайный соблазн полдороги...
Дальше ж, путник!.. Поверь, лишь ослабит тебя
Миг отрады, миг грез и покоя,-
И продашь ты все то, что уж сделал, любя,
За позорное счастье застоя!..</text><name>Полдороги</name><date_to>1881</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Я сидел в апрельском сквере.
Предо мной был Божий храм,
Но не думал я о вере,
а глядел на разных дам.
И одна, едва пахнуло
с несомненностью весной,
вдруг на веточку вспорхнула
и уселась предо мной.
В модном платьице коротком,
в старомодном пальтеце,
и ладонь — под подбородком,
и загадка на лице.
В той поре, пока безвестной,
обозначенной едва:
то ли поздняя невеста,
то ли юная вдова.
Век мой короток — не жалко,
он длинней и ни к чему...
Но она петербуржанка
и бессмертна посему.
Шли столетья по России,
бил надежды барабан.
Не мечи людей косили —
слава, злато и обман.
Что ни век — все те же нравы,
ухищренья и дела...
А Она вдали от славы
на Васильевском жила.
Знала счет шипам и розам
и безгрешной не слыла.
Всяким там метаморфозам
не подвержена была...
Но когда над Летним садом
возносилася луна,
Михаилу с Александром,
верно, грезилась Она.
И в дороге, и в опале,
и крылаты, и без крыл,
знать, о Ней лишь помышляли
Александр и Михаил.
И загадочным и милым
лик Ее сиял живой
Александру с Михаилом
перед пулей роковой.
Эй вы, дней былых поэты,
старики и женихи,
признавайтесь, кем согреты
ваши перья и стихи?
Как на лавочке сиделось,
чтобы душу усладить,
как на барышень гляделось,
не стесняйтесь говорить.
Как туда вам все летелось
во всю мочь и во всю прыть...
Как оттуда не хотелось
в департамент уходить!</text><name>Считалочка для Беллы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Прекрасны вы, поля земли родной,
Еще прекрасней ваши непогоды;
Зима сходна в ней с первою зимой,
Как с первыми людьми ее народы!..
Туман здесь одевает неба своды!
И степь раскинулась лиловой пеленой,
И так она свежа, и так родня с душой,
Как будто создана лишь для свободы...
Но эта степь любви моей чужда;
Но этот снег летучий, серебристый
И для страны порочной слишком чистый
Не веселит мне сердца никогда.
Его одеждой хладной, неизменной
Сокрыта от очей могильная гряда
И позабытый прах, но мне,
но мне бесценный.</text><name></name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1854</date_from><text>Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!</text><name>Коль любить, так без рассудку...</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1943</date_from><text>Замолк далекий отзвук грома,
Звезда вечерняя зажглась.
Со своего аэродрома
Ночь тихо в воздух поднялась.
Она летит — и вслед за нею
Ты старта попросил: пора!
Вот твой мотор чуть-чуть слышнее
Ночного пенья комара.
Поляны, что давно знакомы,
Уже вдали не видишь ты...
Жена теперь, наверно, дома,
И на столе ее — цветы.
А сын сквозь длинные ресницы
Спросонок взглянет и вздохнет.
Ему сейчас, быть может, снится
Отца далекий самолет.
Как тихо над передним краем!
Нигде не разглядеть ни зги.
Но знаешь ты, что тьма сырая
Обманчива: внизу — враги!
Чтоб в день победы в доме старом
Обнять сынишку и жену,
Сейчас ты бомбовым ударом
Вспугнешь ночную тишину.
Вокруг запляшут в это время
Разрывов желтые мячи.
Начнут рубить глухую темень
Косых прожекторов мечи.
Но, отбомбившись, ты под тучи
Уйдешь — и канешь за рекой
Незримым мстителем летучим
За наш нарушенный покой!</text><name>В ночном полете</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.
И неспроста одни ползут, другие скачут.
Я различаю в очертаниях неслышный разговор:
О чем-то сообщает хвост,
на что-то намекает бритвенный прибор.
Тебе селедку подали. Ты рад. Но не спеши
ее отправить в рот
Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.</text><name>Озарение</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1849</date_from><text>Не в первый раз кричит петух;
Кричит он живо, бодро, смело;
Уж месяц на небе потух,
Струя в Босфоре заалела.
Еще молчат колокола,
А уж восток заря румянит;
Ночь бесконечная прошла,
И скоро светлый день настанет.
Вставай же, Русь! Уж близок час!
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
Раздайся благовестный звон,
И весь Восток им огласися!
Тебя зовет и будит он,—
Вставай, мужайся, ополчися!
В доспехи веры грудь одень,
И с богом, исполин державный!..
О Русь, велик грядущий день,
Вселенский день и православный!</text><name>Рассвет</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1972</date_from><text>Такое лишь в мае бывает:
Кукует кукушка весь день,
Хоть тысячу лет насчитает,—
Загадывай, если не лень.
Кукует кукушка на воле
И славит земную красу,
Зеленое чистое поле
И синюю речку в лесу.
И спорится трудное дело,
И в деле душа не грустит.
Оглянешься — поле поспело...
И утро капустой хрустит.
А там подступает забота
Зимы на холодной заре.
...Но даже воробушка что-то
Не слышно в моем ноябре.
Продутая ветром опушка
Со всей подоплекой видна.
Жестка, как подошва, подушка,
И ночь, как столетье, длинна.
Давно уже откуковала
Кукушка моя не спеша.
И жалко сегодня, что мало
Весной загадала душа.</text><name>Вдогонку последней кукушке</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1917</date_from><text>Вероятно, в жизни предыдущей
Я зарезал и отца и мать,
Если в этой - Боже Присносущий!-
Так позорно осужден страдать.
Каждый день мой, как мертвец, спокойный,
Все дела чужие, не мои,
Лишь томленье вовсе недостойной,
Вовсе платонической любви.
Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,
В Африку, как прежде, как тогда,
Лечь под царственную сикомору
И не подниматься никогда.
Бархатом меня покроет вечер,
А луна оденет в серебро,
И быть может не припомнит ветер,
Что когда-то я служил в бюро.</text><name>Вероятно, в жизни предыдущей...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Пустеют окна. В мире тень.—
Давай молчать с тобой,
Покуда не ворвется день
В недолгий наш покой.
Я так люблю тебя такой —
Спокойной, ласковей, простой...
Прохладный блик от лампы лег,
Дрожа, как мотылек,
На выпуклый и чистый лоб,
На светлый завиток.
В углах у глаз — теней покой...
Я так люблю тебя такой!—
Давай молчать под тишину
Про дни и про дела.
Любовь, удачу и беду
Поделим пополам.
Но город ветром унесен,
И солнцу не бывать,
Я расскажу тебе твой сон,
Пока ты будешь спать.</text><name>Пустеют окна. В мире тень...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Определю, едва взгляну:
Росли и выросли в войну.
А если так, чего с них взять?
Конечно, взять с них нечего.
Средь грохота войны кузнечного
Девичьих криков не слыхать.
Былинки на стальном лугу
Растут особенно, по-своему.
Я рассказать еще могу,
Как походя их топчут воины:
За белой булки полкило,
За то, что любит крепко,
За просто так, за понесло,
Как половодьем щепку.
Я в черные глаза смотрел,
И в серые, и в карие,
А может, просто руки грел
На этой жалкой гари?
Нет, я не грел холодных рук.
Они у меня горячие.
Я в самом деле верный друг,
И этого не прячу я.
Вам, горьким - всем, горючим - всем,
Вам, робким, кротким, тихим всем
Я друг надолго, насовсем.</text><name>Определю, едва взгляну...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1933</date_from><text>Кавказ в стихах обхаживая,
гляжусь в твои края,
советская Абхазия,
красавица моя.
Когда, гремя туннелями,
весь пар горам раздав,
совсем осатанелыми
слетают поезда,
И моря малахитового,
тяжелый и простой,
чуть гребни перекидывая,
откроется простор,
И входит в сердце дрожь его,
и — высоту обсеяв —
звезд живое крошево
осыплет Туапсе,
И поезд ступит бережно,
подобно босяку,
по краешку, по бережку,
под Сочи на Сухум,—
Тогда глазам откроется,
врагу не отдана,
вся в зелени до пояса
зарытая страна.
Не древние развалины,
не плющ, не виадук —
одно твое название
захватывает дух.
Зеркалит небо синее
тугую высоту.
Азалии, глицинии,
магнолии — в цвету.
Обсвистана пернатыми
на разные лады,
обвешана в гранатные
кровавые плоды,
Врагов опутав за ноги,
в ветрах затрепетав,
отважной партизанкою
глядишь из-за хребта.
С тобой, с такой красавицей,
стихам не захромать!
Стремглав они бросаются
в разрыв твоих громад.
Они, тобой расцвечены,
скользят по кручам троп —
твой, шрамами иссеченный,
губами тронуть лоб!</text><name>Абхазия</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1944</date_from><text>Взрыв. И наземь. Навзничь. Руки врозь. И
Он привстал на колено, губы грызя.
И размазал по лицу не слёзы,
А вытекшие глаза.
Стало страшно. Согнувшийся вполовину,
Я его взвалил на бок.
Я его, выпачканного в глине,
До деревни едва доволок.
Он в санбате кричал сестричке:
- Больно! Хватит бинты крутить!..-
Я ему, умирающему, по привычке
Оставил докурить.
А когда, увозя его, колёса заныли
Пронзительно, на все голоса,
Я вдруг вспомнил впервые: у друга ведь были
Голубые глаза.</text><name>Глаза</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1811</date_from><text>Nell'eta sua piu bella e piu fiorita...
...E viva, e bella al ciel salita.
Petrarca*
Нет подруги нежной, нет прелестной Лилы!
Все осиротело!
Плачь, любовь и дружба, плачь, Гимен унылый!
Счастье улетело!
Дружба, ты всечасно радости цветами
Жизнь ее дарила;
Ты свою богиню с воплем и слезами
В землю положила.
Ты печальны тисы, кипарисны лозы
Насади вкруг урны!
Пусть приносит юность в дар чистейший слезы
И цветы лазурны!
Все вокруг уныло! Чуть зефир весенний
Памятник лобзает;
Здесь, в жилище плача, тихий смерти гений
Розу обрывает.
Здесь Гимен прикован, бледный и безгласный,
Вечною тоскою,
Гасит у гробницы свой светильник ясный
Трепетной рукою!
* В самом прекрасном, самом цветущем возрасте...
Живая, прекрасная взошла на небо. Петрарка (ит.).</text><name>На смерть супруги Ф.Ф.Кокошкина</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1814</date_from><text>Средь ужасов земли и ужасов морей
Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки
Богобоязненный страдалец Одиссей;
Стопой бестрепетной сходил Аида в мраки;
Харибды яростной, подводной Сциллы стон
Не потрясли души высокой.
Казалось, победил терпеньем рок жестокой
И чашу горести до капли выпил он;
Казалось, небеса карать его устали
И тихо сонного домчали
До милых родины давно желанных скал.
Проснулся он: и что ж? отчизны не познал.</text><name>Судьба Одиссея</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>В мои осенние досуги,
В те дни, как любо мне писать,
Вы мне советуете, други,
Рассказ забытый продолжать.
Вы говорите справедливо,
Что странно, даже неучтиво
Роман не конча перервать,
Отдав уже его в печать,
Что должно своего героя
Как бы то ни было женить,
По крайней мере уморить,
И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта вывесть вон.
Вы говорите: "Слава богу,
Покамест твой Онегин жив,
Роман не кончен - понемногу
Иди вперед; не будь ленив.
Со славы, вняв ее призванью,
Сбирай оброк хвалой и бранью -
Рисуй и франтов городских
И милых барышень своих,
Войну и бал, дворец и хату,
И келью. . . . и харем
И с нашей публики меж тем
Бери умеренную плату,
За книжку по пяти рублей -
Налог не тягостный, ей-ей."</text><name>В мои осенние досуги...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Вид у птичек жалкий,
Мы их не узнали!
Видно, в перепалке
Птицы побывали.
— Хоть бы весточку с пути
Вы прислали, птицы!
— Мы сидели взаперти,—
Говорят синицы.
— Вы не знаете Тараса?
Он гроза второго класса.
Он идет — дрожит весь класс.
Вот каков этот Тарас!
Мы решили не молчать,
А заметку дать в печать,
Поместить его портрет,
Осрамить на целый свет.
Он порвал заметку,
Посадил нас в клетку.
Мы собрали клочья
Порванной заметки
И однажды ночью
Вырвались из клетки.
Молодцы наши синицы —
Улетели из темницы.
Принесли портрет Тараса.
Мы Тараса больше часа
Составляли из кусков.
Посмотрите, он каков!
Драчуна иль тунеядца
Осмеять не побоятся
Наши птицы никогда.
Вновь сейчас они умчатся,
Возвратятся к нам сюда...</text><name>Летят, летят!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1967</date_from><text>Что толковать! Остался краткий срок,
Но как бы ни был он обидно краток,
Отчаянье пошло мне, видно, впрок
И не растрачу дней моих остаток.
Я понимаю, что кругом в долгу
Пред самым давним и пред самым новым,
И будь я проклята, когда солгу
Хотя бы раз, хотя б единым словом.
Нет, если я смогу преодолеть
Молчание, пока еще не поздно,-
Не будет слово ни чадить, ни тлеть,-
Костер, пылающий в ночи морозной.</text><name>Что толковать! Остался краткий срок...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Нет, не сухих прожилок мрамор синий,
Не роз вскипавших сладкие уста,
Крылатые глаза — твои, Богиня,
И пустота.
В столице Скифии дул ветр осенний,
И лишь музейный крохотный Эол
Узнал твое вторичное рожденье
Из пены толп.
Сановные граниты цепенели,
И разводили черные мосты.
Но ворох зорь на серые шинели
Метнула ты.
Я помню рык взыскующего зверя,
И зябкий мрамор средь бараньих шкур,
И причастившийся такой потери
Санкт-Петербург.
Какой же небожитель, в тучах кроясь,
Узлы зазубренным ножом рассек,
Чтоб нам остался только смятый пояс
И нежный снег?</text><name>Нет, не сухих прожилок мрамор синий...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Скучаю я,- но, ради Бога,
Не придавайте слишком много
Значенья, смысла скуке той.
Скучаю я, как все скучают...
О чем?.. Один, кто это знает,-
И тот давно махнул рукой.
Скучать, бывало, было в моде,
Пожалуй, даже о погоде
Иль о былом - что все равно...
А ныне, право, до того ли?
Мы все живем с умом без воли,
Нам даже помнить не дано.
И даже... Да, хотите - верьте,
Хотите - нет, но к самой смерти
Охоты смертной в сердце нет.
Хоть жить уж вовсе не забавно,
Но для чего ж не православно,
А самовольно кинуть свет?
Ведь ни добра, ни даже худа
Без непосредственного чуда
Нам жизнью нашей не нажить
В наш век пристойный... Часом ране
Иль позже - дьявол не в изъяне,-
Не в барышах ли, может быть?
Оставьте ж мысль - в зевоте скуки
Душевных ран, душевной муки
Искать неведомых следов...
Что вам до тайны тех страданий,
Тех фосфорических сияний
От гнили, тленья и гробов?..</text><name>Тайна скуки</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Прости, что жизнь прожита...
И в этот осенний вечер
Взошла твоя красота
Над запоздавшей встречей.
Прости, что не в двадцать лет,
Когда все должно случиться,
Я отыскал твой след
У самой своей границы.
Неистовый наш костер
Высветил наши души.
И пламя свое простер
Над будущим и минувшим.
Прости, что жизнь прожита
Не рядом... Но мне казалось,
Что, может, и жизнь не та...
А та, что еще осталась?</text><name>Прости, что жизнь прожита...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Я — Полдня вещего крылатая Печаль.
Я грезой нисхожу к виденьям сонным Пана:
И отлетевшего ему чего-то жаль,
И безотзывное — в Элизии тумана.
Я, похоронною лазурью осиянна,
Шепчу в безмолвии, что совершилась даль.
Я — Полдня белого небесная Печаль,
Я — Исполнения глубокая Осанна.
Из золотых котлов торжественной рекой
Я знойных чар лию серебряные сплавы
На моря синего струящийся покой,
На снежной вечности сверкающие главы,
На красные скалы, где солнечные славы
Слагаешь ты, поэт, пронзен моей тоской.</text><name>Печаль полдня</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1909</date_from><text>Поемный низ порос крапивою;
Где выше, суше - сплошь бурьян.
Пропало все! Как ночь, над нивою
Стоит Демьян.
В хозяйстве тож из рук все валится:
Здесь - недохватка, там - изъян...
Ревут детишки, мать печалится...
Ох, брат Демьян!
Строчит урядник донесение:
"Так што нееловских селян,
Ваш-бродь, на сходе в воскресение
Мутил Демьян:
Мол, не возьмем - само не свалится,-
Один конец, мол, для крестьян.
Над мужиками черт ли сжалится..."
Так, так, Демьян!
Сам становой примчал в Неелово,
Рвал и метал: "Где? Кто смутьян?
Сгною... Сведу со света белого!"
Ох, брат Демьян!
"Мутить народ? Вперед закается!..
Связать его! Отправить в стан!..
Узнаешь там, что полагается!"
Ась, брат Демьян?
Стал барин чваниться, куражиться:
"Мужик! Хамье! Злодей! Буян!"
Буян!.. Аль не стерпеть, отважиться?
Ну ж, брат Демьян!..</text><name>О Демьяне Бедном, мужике вредном</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Настанет день - и миром осужденный,
Чужой в родном краю,
На месте казни - гордый, хоть презренный -
Я кончу жизнь мою;
Виновный пред людьми, не пред тобою,
Я твердо жду тот час;
Что смерть?- лишь ты не изменись душою -
Смерть не разрознит нас.
Иная есть страна, где предрассудки
Любви не охладят,
Где не отнимет счастия из шутки,
Как здесь, у брата брат.
Когда же весть кровавая примчится
О гибели моей
И как победе станут веселиться
Толпы других людей;
Тогда... молю!- единою слезою
Почти холодный прах
Того, кто часто с скрытною тоскою
Искал в твоих очах...
Блаженства юных лет и сожаленья;
Кто пред тобой открыл
Таинственную душу и мученья,
Которых жертвой был.
Но если, если над моим позором
Смеяться станешь ты
И возмутишь неправедным укором
И речью клеветы
Обиженную тень,- не жди пощады;
Как червь к душе твоей
Я прилеплюсь, и каждый миг отрады
Несносен будет ей,
И будешь помнить прежнюю беспечность,
Не зная воскресить,
И будет жизнь тебе долга, как вечность,
А все не будешь жить.</text><name>Настанет день - и миром осужденный...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани,
ведут три каменных ступени на крыльцо.
В тяжелой двери медное кольцо.
Над дверью барельеф - меч и головка лани,
а рядом шнур, ведущий к фонарю.
На острове моих воспоминаний
я никогда ту дверь не отворю!..</text><name>На острове моих воспоминаний...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1779</date_from><text>Се Пиндар, Цицерон, Вергилий — слава россов,
Неподражаемый, бессмертный Ломоносов.
В восторгах он своих где лишь черкнул пером,
От пламенных картин поныне слышен гром.
Пиндар — древнегреческий поэт-лирик VI века до н. э., автор од в честь победителей в олимпийских играх.
Марк Тулий Цицерон (I век до н. э.) — древнеримский оратор, писатель, политический деятель.
Публий Вергилий Марон (I век до н. э.) — древнеримский поэт эпического склада.
В русской литературе XVIII века деятели культуры Древней Греции и Рима были особенно популярны.
См. также М.Ломоносов.</text><name>К портрету Ломоносова (Се Пиндар, Цицерон...)</name><date_to>1779</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1897</date_from><text>По поводу элегии «Сельское кладбище»
Посвящается П. В. Жуковскому
Не там, где заковал недвижною бронею
Широкую Неву береговой гранит,
Иль где высокий Кремль над пестрою Москвою,
Свидетель старых бурь, умолкнувший, стоит,
А там, среди берез и сосен неизменных,
Что в сумраке земном на небеса глядят,
Где праотцы села в гробах уединенных,
Крестами венчаны, сном утомленных спят,—
Там на закате дня, осеннею порою,
Она, волшебница, явилася на свет,
И принял лес ее опавшею листвою,
И тихо шелестил печальный свой привет.
И песни строгие к укромной колыбели
Неслись из-за моря, с туманных островов,
Но, прилетевши к ней, они так нежно пели
Над вещей тишиной родительских гробов.
На сельском кладбище явилась ты недаром,
О гений сладостный земли моей родной!
Хоть радугой мечты, хоть юной страсти жаром
Пленяла после ты,— но первым лучшим даром
Останется та грусть, что на кладбище старом
Тебе навеял Бог осеннею порой.</text><name>Родина русской поэзии</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>До утра брожу я по бульвару,
Все не нагляжусь на Санта-Клару.
Может, он из древнего сказанья -
Этот город с ласковым названьем?
Все твержу я нежно: Санта-Клара.
И зову с надеждой: Санта-Клара.
И шепчу печально: Санта-Клара.
И стою в молчанье: Санта-Клара.
Кто построил в честь своей любимой
Город красоты неповторимой?
Кто же подарил своей невесте
Этот город-сказку, город-песню?
Слышу, вдалеке звучит гитара.
Я тебе признаюсь, Санта-Клара:
Жизнь моя прекрасна и богата
Именами, что для сердца святы.
Это мать - ты слышишь, Санта-Клара.
Это дочь - о, тише, Санта-Клара.
И сестра моя в ауле старом.
И жена моя, ах, Санта-Клара!
Если б сотворить умел я чудо -
Я бы городов настроил всюду.
Города за реками, горами
Милыми назвал бы именами.
Если б каждый город был обвенчан
С именем прекраснейшей из женщин,
Люди спать могли б тогда спокойно
И исчезли бы вражда и войны.
Все б тогда твердили ежечасно
Имена подруг своих прекрасных -
Так же, как в тиши твоих бульваров
До утра твержу я: Санта-Клара...</text><name>Санта-Клара</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from></date_from><text>Там подошла, к стене почти, стена,
И нет у них ни двери, ни окна.
И между них, такой, что видно дно,
Бежит ручей - название одно.
Когда-то был он полон водных дел,
И умный кот на том ручье сидел.
И в поисках хозяину харчей
Кот лапу запускал свою в ручей,
Рассматривал, каков его улов,
На серый коготь рыбу наколов,
И если рыба шла как будто в брак,
То снова в воду лазал кот-батрак.
И говорили люди тех дворов:
"Вот это кот, прозваньем - рыболов".
И переулок отдали коту,
Как мастеру ловить начистоту.
Уединясь от громких злоб и зал,
Париж мне эту повесть рассказал.
Сейчас ручей такой, что видно дно,
Над ним дома - название одно.
И нет сентиментальности во мне,
Ни жалости к ручью или к стене.
Но так служивший человеку кот
Пускай героем в песню перейдет.
Из переулка, узкого, как дверь,
В страну родную я смотрю теперь.
Вам всем, собаки - сторожа границ,
Вам, лошади, что быстролетней птиц,
Олени тундр, глотатели снегов,
Верблюды закаспийских берегов -
Я не смеюсь и говорю не зря,
Спасибо вам от сердца говоря,
За дней труды, за скромность, простоту,
Уменье делать все начистоту.
Хочу, чтоб вас, зверей моей земли,
За вашу помощь люди берегли
И чтили б так за лучшие дела,
К которым ваша доблесть привела,
Вот так, как этот город мировой
Чтит батрака с кошачьей головой!</text><name>Переулок кота-рыболова</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Жалею зверей в зоопарке.
И в цирке мне жалко зверей.
Как люди на зрелища падки!
Когда же мы станем добрей?
И лев уже ходит под кличкой.
Барьер на манеже берет.
И царскую гордость публично
Меняет на бутерброд.
А некто, войдя к нам в доверье,
Устроил аттракцион:
И в пасть онемевшему зверю
Сует свою лысину он.
Лев нежно обходится с нею.
И, занятый скучной игрой,
Он кажется много умнее,
Чем этот манежный герой.
Жалею зверей в зоопарке.
У неба украденных птиц.
Вон той молодой леопардке
Все хочется клетку открыть.
Не терпится выйти на волю,
Вернуться в былую судьбу.
Но приступы гнева и боли
Весьма забавляют толпу.
Ей дети бросают конфетки.
Наверно, жалеют ее.
За что красота эта в клетке?!
И в чем провинилось зверье?
Я взглядом встречаюсь с гориллой.
В глазах у гориллы упрек:
«Я предков тебе подарила.
А ты нас в неволю упек».
И вдруг осенил меня предок
Печальной догадкой своей:
«Ведь им безопасней из клеток
Соседствовать с миром людей».</text><name>Жалею зверей</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Люблю красивых...
Жизнь их,
Быт их,
Глаза,
Улыбку,
Добрый смех
Воспринимаю как открытье
Наиглавнейшее из всех.
В них все:
И ум,
И обаянье,
И гордый жест,
И поступь их —
Мне явится как оправданье
Всех мук моих,
Всех слез моих.
Зачем прекрасными чертами
Так полно каждый наделен?
Красивые,
Они за нами
Пришли
Из будущих времен.</text><name>Красивым</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1917</date_from><text>...Нева, недобрая, немая,
Оцепенела, утаив,
Что, грязный лед приподнимая,
Под ней ревет морской прилив.
Люблю и нем. Нема и любит.
И знает: радости земной
Ничто мучительней не губит,
Чем эта пытка тишиной...</text><name>Отрывок (Нева, недобрая, немая...)</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Скачет сито по полям,
А корыто по лугам.
За лопатою метла
Вдоль по улице пошла.
Топоры-то, топоры
Так и сыплются с горы.
Испугалася коза,
Растопырила глаза:
"Что такое? Почему?
Ничего я не пойму".
Но, как чёрная железная нога,
Побежала, поскакала кочерга.
И помчалися по улице ножи:
"Эй, держи, держи, держи, держи, держи!"
И кастрюля на бегу
Закричала утюгу:
"Я бегу, бегу, бегу,
Удержаться не могу!"
Вот и чайник за кофейником бежит,
Тараторит, тараторит, дребезжит...
Утюги бегут покрякивают,
Через лужи, через лужи перескакивают.
А за ними блюдца, блюдца -
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Вдоль по улице несутся -
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На стаканы - дзынь!- натыкаются,
И стаканы - дзынь!- разбиваются.
И бежит, бренчит, стучит сковорода:
"Вы куда? куда? куда? куда? куда?"
А за нею вилки,
Рюмки да бутылки,
Чашки да ложки
Скачут по дорожке.
Из окошка вывалился стол
И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл...
А на нём, а на нём,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
"Уходите, бегите, спасайтеся!"
И в железную трубу:
"Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!"
А за ними вдоль забора
Скачет бабушка Федора:
"Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Воротитеся домой!"
Но ответило корыто:
"На Федору я сердито!"
И сказала кочерга:
"Я Федоре не слуга!"
А фарфоровые блюдца
Над Федорою смеются:
"Никогда мы, никогда
Не воротимся сюда!"
Тут Федорины коты
Расфуфырили хвосты,
Побежали во всю прыть.
Чтоб посуду воротить:
"Эй вы, глупые тарелки,
Что вы скачете, как белки?
Вам ли бегать за воротами
С воробьями желторотыми?
Вы в канаву упадёте,
Вы утонете в болоте.
Не ходите, погодите,
Воротитеся домой!"
Но тарелки вьются-вьются,
А Федоре не даются:
"Лучше в поле пропадём,
А к Федоре не пойдём!"
Мимо курица бежала
И посуду увидала:
"Куд-куда! Куд-куда!
Вы откуда и куда?!"
И ответила посуда:
"Было нам у бабы худо,
Не любила нас она,
Била, била нас она,
Запылила, закоптила,
Загубила нас она!"
"Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!
Жить вам было нелегко!"
"Да,- промолвил медный таз,-
Погляди-ка ты на нас:
Мы поломаны, побиты,
Мы помоями облиты.
Загляни-ка ты в кадушку -
И увидишь там лягушку.
Загляни-ка ты в ушат -
Тараканы там кишат,
Оттого-то мы от бабы
Убежали, как от жабы,
И гуляем по полям,
По болотам, по лугам,
А к неряхе-замарахе
Не воротимся!"
И они побежали лесочком,
Поскакали по пням и по кочкам.
А бедная баба одна,
И плачет, и плачет она.
Села бы баба за стол,
Да стол за ворота ушёл.
Сварила бы баба щи,
Да кастрюлю поди поищи!
И чашки ушли, и стаканы,
Остались одни тараканы.
Ой, горе Федоре,
Горе!
А посуда вперёд и вперёд
По полям, по болотам идёт.
И чайник шепнул утюгу:
"Я дальше идти не могу".
И заплакали блюдца:
"Не лучше ль вернуться?"
И зарыдало корыто:
"Увы, я разбито, разбито!"
Но блюдо сказало: "Гляди,
Кто это там позади?"
И видят: за ними из тёмного бора
Идёт-ковыляет Федора.
Но чудо случилося с ней:
Стала Федора добрей.
Тихо за ними идёт
И тихую песню поёт:
"Ой вы, бедные сиротки мои,
Утюги и сковородки мои!
Вы подите-ка, немытые, домой,
Я водою вас умою ключевой.
Я почищу вас песочком,
Окачу вас кипяточком,
И вы будете опять,
Словно солнышко, сиять,
А поганых тараканов я повыведу,
Прусаков и пауков я повымету!"
И сказала скалка:
"Мне Федору жалко".
И сказала чашка:
"Ах, она бедняжка!"
И сказали блюдца:
"Надо бы вернуться!"
И сказали утюги:
"Мы Федоре не враги!"
Долго, долго целовала
И ласкала их она,
Поливала, умывала.
Полоскала их она.
"Уж не буду, уж не буду
Я посуду обижать.
Буду, буду я посуду
И любить и уважать!"
Засмеялися кастрюли,
Самовару подмигнули:
"Ну, Федора, так и быть,
Рады мы тебя простить!"
Полетели,
Зазвенели
Да к Федоре прямо в печь!
Стали жарить, стали печь,-
Будут, будут у Федоры и блины и пироги!
А метла-то, а метла - весела -
Заплясала, заиграла, замела,
Ни пылинки у Федоры не оставила.
И обрадовались блюдца:
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
И танцуют и смеются -
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
А на белой табуреточке
Да на вышитой салфеточке
Самовар стоит,
Словно жар горит,
И пыхтит, и на бабу поглядывает:
"Я Федорушку прощаю,
Сладким чаем угощаю.
Кушай, кушай, Федора Егоровна!"</text><name>Федорино горе</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1857</date_from><text>Когда гоним тоской неутолимой,
Войдешь во храм и станешь там в тиши,
Потерянный в толпе необозримой,
Как часть одной страдающей души,-
Невольно в ней твое потонет горе,
И чувствуешь, что дух твой вдруг влился
Таинственно в свое родное море
И заодно с ним рвется в небеса...</text><name>Когда гоним тоской неутолимой...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1955</date_from><text>Я воевал, и, знать, недаром
Война вошла в мои глаза.
Закат мне кажется пожаром,
Артподготовкою - гроза.
На взгорье спелая брусника
Горячей кровью налилась.
Поди, попробуй, улови-ка
И объясни мне эту связь.
Года идут, и дни мелькают,
Но до сих пор в пустой ночи
Меня с постели поднимают
Страды военной трубачи.
Походным маршем дышат ямбы,
Солдатским запахом дорог,
Я от сравнений этих сам бы
Освободился, если б мог.
И позабыл, во имя мира,
Как мерз в подтаявшем снегу,
Как слушал голос командира,
Но, что поделать,- не могу!
Подходят тучи, как пехота,
От моря серою волной.
И шпарит, как из пулемета,
По крыше дождик проливной.</text><name>Я воевал, и, знать, недаром...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from></date_from><text>У меня есть мама на васильковых обоях
А я гуляю в пестрых павах
вихрастые ромашки шагом меряя мучу.
Заиграет ветер на гобоях ржавых
подхожу к окошку
веря
что увижу опять
севшую
на дом
тучу.
А у мамы больной
пробегают народа шорохи
от кровати до угла пустого.
Мама знает
это мысли сумасшедшей ворохи
вылезают из-за крыш завода Шустова.
И когда мой лоб, венчанный шляпой фетровой,
окровавит гаснущая рама,
я скажу,
раздвинав басом ветра вой:
"Мама".
Если станет жалко мне
вазы вашей муки
сбитой каблуками облачного танца -
кто же изласкает золотые руки
вывеской заломленные у витрин Аванцо?..</text><name>НЕСКОЛЬКО СЛОВ О МОЕЙ МАМЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1923</date_from><text>Блаженное благоденствие детства из памяти заимствуя,
Язык распояшу, чудной говорун.
Величественно исповедаю потомству я
Знаменитую летопись ран.
Захлебнулась в луже последняя весна,
И луна с соловьем уж разлучны.
Недаром, недаром смочены даже во сне
Ломти щек рассолом огуречным.
Много было, кто вспыхнул, как простой уголёк,
В мерцавшей любовью теплыни постели.
Из раковин губ выползал, как улитка, язык,
Даже губы мозолисты стали.
На кресте женских тел бывый часто распят,
Ни с одного в небо я не вознёсся.
Растревожен в лугах пролетевших лет,
Разбежался табун куролесий.
Только помню перешейки чуть дрогнувшей талии,
Только сумрак, как молнией, пронизав наготой,
В брызгах белья плыл, смеясь, как Офелия,
На волне живота и на гребне грудей.
Клумбы губ с лепестками слишком жалких улыбок,
Просеки стройно упавших подруг.
Как корабль в непогоду, кренились мы на бок,
Подходили, как тигр, расходились, как рак.
Изгородь рук, рвущих тело ногтями,
В туннелях ушей тяжкий стон, зов и бред!
Ваше я позабыл безымянное имя,
К вам склонялся в постель я, как на эшафот.
Бился в бубен грудей кистью губ сгоряча.
Помяните ж в грехах и меня, ротозея!
Я не в шутку скатился у мира в ночи
Со щеки полушария чёрной слезою.
Я, вдовец безутешный, юности голубой
Счастье с полу подберу ли крошками?!
Пальцы стаей летят на корм голубей,
Губы бредят и бредят насмешками.
Простыни обнаживши, как бельма,
Смотрит мир, невозможно лукав!
Жизнь мелькает и рвется, как фильма
Окровавленных женских языков.
Будет в страхе бежать даже самый ленивый,
И безногий и тот бы бежал да бежал!
Что кровавые мальчики в глазах Годунова
Рядом с этой вязанкой забываемых тел.
В этой дикой лавине белья и бесстыдства,
В этом оползне вымя переросших грудей,
Схоронил навсегда ли святое юродство,
Оборванец страстей, захмелевший звездой.
Скалы губ не омоет прибоем зубов
Даже страшная буря смеха.
Коронованный славой людских забав,
Прячусь солнцем за облако вздоха.
Мир, ты мной безнадёжно прощён,
И, как ты, наизусть погибающий,
Я выигрываю ценою моих морщин,
Словно Пирр, строчек побоище.
Исступлён разгулом тяжёлым моим,
Как Нерон, я по бархату ночи
В строках населённых страданьем поэм
Зажигаю пожары созвучий.
Растранжирил по мелочи буйную плоть
Я с ещё неслыханным гиком.
Что же есть, что ещё не успел промотать,
Пробежав по земле кое-как?!
Не хотел умереть я богатым, как Крез.
Нынче, кажется, всё раздарено!
Кчомно ль жить, если тело — всевидящий глаз,
От ушей и до пят растопыренный!
Скверный мир, в заунывной твоей простоте,
Исшагал я тебя, верно, трижды!
О, как скучно, что цену могу я найти
В прейскуранте ошибке каждой.
Ах, кому же, кому передать мои козыри?
Завещать их друзьям, но каким?
Я куда, во сто крат, несчастливее Цезаря,
Ибо Брут мой — мой собственный ум.
Я ль тебя не топил, человечий,
С головой потерять я хотел.
В море пьянства на лодке выезжая полночью,
Сколько раз я за борт разум толкал.
Выплывает, проклятый, и по водке ж бредет,
Как за лодкой Христос непрошеный,
Каждый день пухнет он ровно во сто крат
От истины каждой подслушанной.
Бреду в бреду; как за Фаустом встарь,
За мной черным пуделем гонится.
В какой ни удрать от него монастырь,
Он как нитка в иголку вденется.
Сколько раз я пытался мечтать головой,
Думать сердцем, и что же?— Немедля
Разум кваканьем глушит твой восторг, соловей,
И с издевкою треплется подле.
Как у каторжника на спине бубновый туз,
Как печаль луны на любовной дремоте,
Как в снежном рту января мороз,—
Так твое мне, разум, проклятье!
В правоту закованный книгами весь,
Это ты запрещаешь поверить иконам.
Я с отчаяньем вижу мир весь насквозь
Моим разумом, словно рентгеном.
Не ты ли сушишь каждый год,
Что можно молодостью вымыть?
Не ты ли полный шприц цитат
И чисел впрыскиваешь в память?
Не ты ли запрещаешь петь
На севере о пальме южной?
Не ты ли указуешь путь
Мне верный и всегда ненужный?
Твердишь, что Пасха раз в году,
Что к будущему нет возврата,
С тобою жизнь — задачник, где
Давно подобраны ответы!
Как гусенице лист глодать,
Ты объедаешь суеверья!
Ты запрещаешь заболеть
Мне, старику, детишной корью.
На черта влез в меня, мой ум?
Прогнать тебя ударом по лбу!
Я встречному тебя отдам,
Но встречный свой мне ум отдал бы!
Не могу, не могу! И кричу я от злости;
Как булыжником улица, я несчастьем мощен!
Я, должно быть, последний в человечьей династии,
Будет следующий из породы машин.
Сам себя бы унес, хохоча, на погост,
Закопал бы в могиле себя исполинской.
Знаю: пробкой из насыпи выскочит крест,
Жизнь польется рекою шампанской.
Разум, разум! Почто наказуешь меня?!
Агасфер, тот бродил века лишь!
Тетивой натянул ты крученые дни
И в тоску мной, о разум мой, целишь.
Теневой стороной пробираюсь, грустя, по годинам.
Задувает ветер тонкие свечи роз.
Русь! Повесь ты меня колдовским талисманом
На белой шее твоих берез.</text><name>Бродяга страстей</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1850</date_from><text>Дож Венеции свободной
Средь лазоревых зыбей,
Как жених порфирородный,
Достославно, всенародно
Обручался ежегодно
С Адриатикой своей.
И недаром в эти воды
Он кольцо свое бросал:
Веки целые, не годы
(Дивовалися народы),
Чудный перстень воеводы
Их вязал и чаровал...
И чета в любви и мире
Много славы нажила —
Века три или четыре,
Все могучее и шире,
Разрасталась в целом мире
Тень от львиного крыла.
А теперь?
В волнах забвенья
Сколько брошенных колец!..
Миновались поколенья,—
Эти кольца обрученья,
Эти кольца стали звенья
Тяжкой цепи наконец!..</text><name>Венеция</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Не было и нет во всей подлунной
Белоснежней плеч.
Голос нежный, голос многострунный,
Льстивая, смеющаяся речь.
Все певцы полночные напевы
Ей слагают, ей.
Шепчутся завистливые девы
У ее немых дверей.
Темный рыцарь, не подняв забрала,
Жадно рвется в бой;
То она его на смерть послала
Белоснежною рукой.
Но, когда одна, с холодной башни
Всё глядит она
На поля, леса, озера, пашни
Из высокого окна.
И слеза сияет в нежном взоре,
А вдали, вдали
Ходят тучи, да алеют зори,
Да летают журавли...
Да еще — души ее властитель,
Тот, кто навсегда
Путь забыл в далекую обитель,—
Не вернется никогда!</text><name>Королевна</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1962</date_from><text>Юный барабанщик, юный барабанщик,
Он в шинелишке солдатской
Поднимает флаги пионерский лагерь,
Юный барабанщик тут как тут.
Дальние дороги, близкие тревоги,
Заклубились тучи впереди.
Ты уже не мальчик, храбрый барабанщик,
Сверстников на подвиг выводи!
Били - не добили, жгли - да не спалили,
Почему так рано стал ты сед?
По далеким странам с верным барабаном
Мы прошли, оставив добрый след.
Времечко такое - не ищи покоя,
Взрослый барабанщик, взрослый век.
Поднимай, дружище, мир из пепелища,
Выручай планету, человек!
А вокруг кликуши, маленькие души,
И кричат и шепчут все они:
- Барабанщик старый, запасись гитарой,
Барабан не моден в наши дни.
С арфою и лютней тише и уютней!
Это нам известно с детских лет.
Но покамест рано жить без барабана,
Я его не брошу. Нет, нет, нет!
Младшим или старшим,
Дробью или маршем
Мы еще откроем красоту.
Старый барабанщик, старый барабанщик,
Старый барабанщик на посту.</text><name>Старый барабанщик</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1839</date_from><text>Элегия
(Второй перевод из Грея)
Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
В туманном сумраке окрестность исчезает...
Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
Лишь дикая сова, таясь, под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой.
Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных
Навеки затворясь, сном непробудным спят.
Денницы тихий глас, дня юного дыханье,
Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,
Ни ранней ласточки на кровле щебетанье -
Ничто не вызовет почивших из гробов.
На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,
Их в зимни вечера не будет веселить,
И дети резвые, встречать их выбегая,
Не будут с жадностью лобзаний их ловить.
Как часто их серпы златую ниву жали
И плуг их побеждал упорные поля!
Как часто их секир дубравы трепетали
И потом их лица кропилася земля!
Пускай рабы сует их жребий унижают,
Смеяся в слепоте полезным их трудам,
Пускай с холодностью презрения внимают
Таящимся во тьме убогого делам;
На всех ярится смерть - царя, любимца славы,
Всех ищет грозная... и некогда найдет;
Всемощныя судьбы незыблемы уставы:
И путь величия ко гробу нас ведет!
А вы, наперсники фортуны ослепленны,
Напрасно спящих здесь спешите презирать
За то, что гробы их непышны и забвенны,
Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.
Вотще над мертвыми, истлевшими костями
Трофеи зиждутся, надгробия блестят,
Вотще глас почестей гремит перед гробами -
Угасший пепел наш они не воспалят.
Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою
И невозвратную добычу возвратит?
Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;
Надменный мавзолей лишь персть их бременит.
Ах! может быть, под сей могилою таится
Прах сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,
Рожденной быть в венце иль мыслями парить!
Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлен.
Как часто редкий перл, волнами сокровенный,
В бездонной пропасти сияет красотой;
Как часто лилия цветет уединенно,
В пустынном воздухе теряя запах свой.
Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный,
Защитник сограждан, тиранства смелый враг;
Иль кровию граждан Кромвель необагренный,
Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.
Отечество хранить державною рукою,
Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,
Дары обилия на смертных лить рекою,
В слезах признательных дела свои читать -
Того им не дал рок; но вместе преступленьям
Он с доблестями их круг тесный положил;
Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям
И быть жестокими к страдальцам запретил;
Таить в душе своей глас совести и чести,
Румянец робкия стыдливости терять
И, раболепствуя, на жертвенниках лести
Дары небесных муз гордыне посвящать.
Скрываясь от мирских погибельных смятений,
Без страха и надежд, в долине жизни сей,
Не зная горести, не зная наслаждений,
Они беспечно шли тропинкою своей.
И здесь спокойно спят под сенью гробовою -
И скромный памятник, в приюте сосн густых,
С непышной надписью и резьбою простою,
Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.
Любовь на камне сем их память сохранила,
Их лета, имена потщившись начертать;
Окрест библейскую мораль изобразила,
По коей мы должны учиться умирать.
И кто с сей жизнию без горя расставался?
Кто прах свой по себе забвенью предавал?
Кто в час последний свой сим миром не пленялся
И взора томного назад не обращал?
Ах! нежная душа, природу покидая,
Надеется друзьям оставить пламень свой;
И взоры тусклые, навеки угасая,
Еще стремятся к ним с последнею слезой;
Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;
Наш камень гробовой для них одушевлен;
Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,
Еще огнем любви для них воспламенен.
А ты, почивших друг, певец уединенный,
И твой ударит час, последний, роковой;
И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,
Чувствительный придет услышать жребий твой.
Быть может, селянин с почтенной сединою
Так будет о тебе пришельцу говорить:
"Он часто по утрам встречался здесь со мною,
Когда спешил на холм зарю предупредить.
Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,
Поднявшей из земли косматый корень свой;
Там часто, в горести беспечной, молчаливой,
Лежал, задумавшись, над светлою рекой;
Нередко ввечеру, скитаясь меж кустами,-
Когда мы с поля шли и в роще соловей
Свистал вечерню песнь,- он томными очами
Уныло следовал за тихою зарей.
Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,
Он часто уходил в дубраву слезы лить,
Как странник, родины, друзей, всего лишенный,
Которому ничем души не усладить.
Взошла заря - но он с зарею не являлся,
Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;
Опять заря взошла - нигде он не встречался;
Мой взор его искал - искал - не находил.
Наутро пение мы слышим гробовое...
Несчастного несут в могилу положить.
Приблизься, прочитай надгробие простое,
Что память доброго слезой благословить".
Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,
Что слава, счастие, не знал он в мире сем.
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нем.
Он кроток сердцем был, чувствителен душою -
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он - чем только мог - слезою;
В награду от творца он друга получил.
Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесь все оставил он, что в нем греховно было,
С надеждою, что жив его спаситель-бог.</text><name>Сельское кладбище</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Камнем грусть весит на мне, в омут меня тянет,-
Отчего любое слово больно нынче ранит?
Просто где-то рядом встали табором цыгане
И тревожат душу вечерами.
И, как струны, поют тополя.
Ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля!
И звенит, как гитара, земля.
Ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля!
Утоплю тоску в реке, украду хоть ночь я,-
Там в степи костры горят и пламя меня манит.
Душу и рубаху - эх! - растерзаю в клочья,-
Только пособите мне, цыгане!
Прогуляю я все до рубля!
Ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля!
Пусть поет мне цыганка, шаля.
Ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля!
Все уснувшее во мне - струны вновь разбудят,
Все поросшее быльем - да расцветет цветами!
Люди добрые простят, а злые - пусть осудят,-
Я, цыгане, жить останусь с вами!
Ты меня не дождешься, петля!
Ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля!
Лейся, песня, как дождь на поля!
Ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля!</text><name>Цыганская песня</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1944</date_from><text>Слов мы боимся, и все же прощай.
Если судьба нас сведет невзначай,
Может, не сразу узнаю я, кто
Серый прохожий в дорожном пальто,
Сердце подскажет, что ты — это тот,
Сорок второй и единственный год.
Ржев догорал. Мы стояли с тобой,
Смерть примеряли. И начался бой...
Странно устроен любой человек:
Страстно клянется, что любит навек,
И забывает, когда и кому...
Но не изменит и он одному:
Слову скупому, горячей руке,
Ржевскому лесу и ржевской тоске.</text><name>Слов мы боимся, и все же прощай...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1900</date_from><text>Хоть все по-прежнему певец
Далеких жизни песен странных
Несет лирический венец
В стихах безвестных и туманных,-
Но к цели близится поэт,
Стремится, истиной влекомый,
И вдруг провидит новый свет
За далью, прежде незнакомой...</text><name>Хоть все по-прежнему певец...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1922</date_from><text>Жестяной перезвон журавлей,
сизый свист уносящихся уток -
в раскаленный металл перелей
в словолитне расплавленных суток.
Ты гляди: каждый звук, каждый штрих
четок так - словно, брови наморщив,
ночи звездный рассыпанный шрифт
набирает угрюмый наборщик.
Он забыл, что на плечи легло,
он - как надвое хочет сломаться:
он согнулся, ослеп и оглох
над петитом своих прокламаций.
И хоть ночь и на отдых пора б,-
ему - день. Ему кажется рано.
Он качается, точно араб
за широкой страницей Корана.
Как мулла, он упрям и уныл,
как араба - висков его проседь,
отливая мерцаньем луны,
не умеет прошедшего сбросить.
У араба - беру табуны,
у наборщика - лаву металла...
Ночь! Меня до твоей глубины
никогда еще так не взметало!
Розовея озерами зорь,
замирая в размерных рассказах,
сколько дней на сквозную лазорь
вынимало сердца из-за пазух!
Но - уставши звенеть и синеть,
чуть вращалось тугое кормило...
И - беглянкой блеснув в вышине -
в небе вновь трепетало полмира.
В небе - нет надоедливых пуль,
там, не веря ни в клетку, ни в ловлю,
ветку звезд нагибает бюль-бюль
на стеклянно звенящую кровлю.
Слушай тишь: не свежа ль, не сыра ль?..
Только видеть и знать захотим мы -
и засветится синий сераль
под зрачками поющей Фатимы.
И - увидев, как вьется фата
на ликующих лицах бегоний,-
сотни горло раздувших ватаг
ударяют за нею в погоню.
Соловей! Россиньоль! Нахтигалль!
Выше, выше! О, выше! О, выше!
Улетай, догоняй, настигай
ту, которой душа твоя дышит!
Им - навек заблудиться впотьмах,
только к нам, только к нам это ближе,
к нам ладонями тянет Фатьма
и счастливыми, росами брызжет.</text><name>Об обыкновенных</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Над черным носом нашей субмарины
Взошла Венера - странная звезда.
От женских ласк отвыкшие мужчины,
Как женщину, мы ждем ее сюда.
Она, как ты, восходит все позднее,
И, нарушая ход небесных тел,
Другие звезды всходят рядом с нею,
Гораздо ближе, чем бы я хотел.
Они горят трусливо и бесстыже.
Я никогда не буду в их числе,
Пускай они к тебе на небе ближе,
Чем я, тобой забытый на земле.
Я не прощусь с опасностью земною,
Чтоб в мирном небе мерзнуть, как они,
Стань лучше ты падучею звездою,
Ко мне на землю руки протяни.
На небе любят женщину от скуки
И отпускают с миром, не скорбя...
Ты упадешь ко мне в земные руки,
Я не звезда. Я удержу тебя.</text><name>Над черным носом нашей субмарины...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1936</date_from><text>Вчера, прощаясь, сказал редактор:
- Главная тема - весенний сев!
Чтоб были готовы зерно и трактор,
Чтобы за сев отвечали все,
Чтоб город вплотную помог колхозу,
А не так, что, мол, он у деревни в гостях.
Хлестните покрепче стихами и прозой
Тех, кто забыл о запасных частях!
"Хлестните покрепче!"- Я сам про это
Думал. Ведь в воздухе пахнет весной!
И стыдно сатирику и поэту
Стоять в стороне от посевной.
И нынче, склонясь над столом рабочим,
Я вижу героев колхозных полей.
О, как бы хотел я сейчас помочь им
От сердца идущей строчкой моей!
Право, порой я вижу несчастье
В том, что я только токарь стиха:
Сейчас вот нужны запасные части,
А я по части частей - никак!
Кричать другим, чтоб они поднажали,-
Они, пожалуй, скажут: "А сам?"
Что я могу? Я могу лишь жалить,
Жалить мешающих, как оса.
Всюду - в редакциях и на заводах,-
Белкой вертясь в городском колесе,
Поэты, рабочие и счетоводы -
Мы все порой забываем про сев.
Поздней ночью по переулкам,
Идя с заседаний, спеша на завод,
Мы нюхаем запах свежей булки,
Забыв, что булки не падают в рот.
О хлебе никто не позабывает.
Встал, оделся - вынь да полона!
Но хлеба из воздуха не бывает,
Для хлеба нужны пшеница и рожь.
Стройка кипит. Союз наш - огромен,
И надо запомнить всем навсегда:
Мука для пекарен, как уголь для домен,
Требует сил, борьбы и труда!
Я знаю, я знаю, товарищ редактор:
Я отошел от заданья слегка,-
Я не писал про коня и про трактор
И отстающих не взял за бока.
Стих мой не дышит отвагой и злостью,
Но надо на злость заработать права.
Раньше в колхозах бывал как гость я,
И надо себя перестроить сперва.</text><name>Весенний сев</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Светает — вьется дикой пеленой
Вокруг лесистых гор туман ночной;
Еще у ног Кавказа тишина;
Молчит табун, река журчит одна.
Вот на скале новорожденный луч
Зарделся вдруг, прорезавшись меж туч,
И розовый по речке и шатрам
Разлился блеск, и светит там и там:
Так девушки, купаяся в тени,
Когда увидят юношу они,
Краснеют все, к земле склоняют взор:
Но как бежать, коль близок милый вор!..</text><name>Утро на Кавказе</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Гончаров</author><date_from>1973</date_from><text>Опять пришла пора дождей,
Листвы, летящей в воду,
Когда спокойней, но острей
Мы чувствуем природу.
И сожаленья нет во мне,
Что лето миновало,
Оно расплавилось в огне
И чем-то прошлым стало.
Во мне осеннею порой
Спокойно зреют чувства,
И это ближе к грани той,
Где властвует искусство.
И этот моросящий дождь,
И лес в рассвете раннем
На полотно легли, как дрожь
Пред вечным увяданьем.</text><name>Опять пришла пора дождей...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1818</date_from><text>И я слыхал, что Божий свет
Единой дружбою прекрасен,
Что без нее отрады нет,
Что жизни б путь нам был ужасен,
Когда б не тихой дружбы свет.
Но слушай — чувство есть другое:
Оно и нежит и томит,
В трудах, заботах и в покое
Всегда не дремлет и горит;
Оно мучительно, жестоко,
Оно всю душу в нас мертвит,
Коль язвы тяжкой и глубокой
Елей надежды не живит...
Вот страсть, которой я сгораю!
Я вяну, гибну в цвете лет,
Но исцелиться не желаю...</text><name>И я слыхал, что Божий свет...</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1877</date_from><text>Холодно, голодно в нашем селении.
Утро печальное - сырость, туман,
Колокол глухо гудит в отдалении,
В церковь зовет прихожан.
Что-то суровое, строгое, властное
Слышится в звоне глухом,
В церкви провел я то утро ненастное
И не забуду о нем.
Всё население, старо и молодо,
С плачем поклоны кладет,
О прекращении лютого голода
Молится жарко народ.
Редко я в нем настроение строже
И сокрушенней видал!
"Милуй народ и друзей его, боже!-
Сам я невольно шептал.-
Внемли моление наше сердечное
О послуживших ему,
Об осужденных в изгнание вечное,
О заточенных в тюрьму,
О претерпевших борьбу многолетнюю
И устоявших в борьбе,
Слышавших рабскую песню последнюю,
Молимся, боже, тебе".</text><name>Молебен</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1815</date_from><text>Что мне до стишков любовных?
Что до вздохов и до слез?
Мне, венчанному цветами,
С беззаботными друзьями
Пить под тению берез!
Нам в печалях утешенье
Богом благостным дано:
Гонит мрачные мечтанья,
Гонит скуку и страданья
Всемогущее вино,
Друг воды на всю природу
Смотрит в черное стекло,
Видит горесть и мученье,
И обман и развращенье,
Видит всюду только зло!
Друг вина смеется вечно,
Вечно пляшет и поет!
Для него и средь ненастья
Пламенеет солнце счастья,
Для него прекрасен свет.
О вино, краса вселенной,
Нектар страждущих сердец!
Кто заботы и печали
Топит в пенистом фиале,
Тот один прямой мудрец.</text><name>Бакхическая песнь</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1890</date_from><text>Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...
Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно...
Ах, Маша, это ты?
О милая, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
И Коля... здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?
Как ты осунулась... страдаешь всё глазами?
Садись ко мне поближе, говори,
Что наша Оля? Всё растет? Здорова?
О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди...
Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!
Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз... А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
Я стал совсем, и доктор уверяет,
Что это легкий рецидив,
Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье.
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но всё-таки... за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства,-
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось...
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, васильки, васильки...
Много мелькало их в поле...
Помнишь, до самой реки
Мы их сбирали для Оли.
Олечка бросит цветок
В реку, головку наклонит...
"Папа,- кричит,- василек
Мой поплывет, не утонет?!"
Я ее на руки брал,
В глазки смотрел голубые,
Ножки ее целовал,
Бледные ножки, худые.
Как эти дни далеки...
Долго ль томиться я буду?
Всё васильки, васильки,
Красные, желтые всюду...
Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше,
Вот подползают ко мне,
Лезут всё выше и выше...
Слышишь, смеются они...
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!
Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами,
В голову так и впились,
Колют ее лепестками.
Рвется вся грудь от тоски...
Боже! куда мне деваться?
Всё васильки, васильки...
Как они смеют смеяться?
. . . . . . . . . . . .
Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали...
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты - ты брат ее... Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни - вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю... не знаю...
Эй, стража, люди, кто-нибудь!
Гони их в шею всех, мне надо
Быть одному... Вперед же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.</text><name>Сумасшедший</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Вы мне однажды говорили,
Что не привыкли в свете жить:
Не спорю в этом;— но не вы ли
Себя заставили любить?
Всё, что привычкою другие
Приобретают — вы душой;
И что у них слова пустые,
То не обман у вас одной!</text><name>Уваровой (Вы мне однажды говорили...)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from></date_from><text>Последний кончился огарок,
И по невидимой черте
Три красных точки трех цигарок
Безмолвно бродят в темноте.
О чем наш разговор солдатский?
О том, что нынче Новый год,
А света нет, и холод адский,
И снег, как каторжный, метет.
Один сказал: «Моя сегодня
Полы помоет, как при мне.
Потом детей, чтоб быть свободней,
Уложит. Сядет в тишине.
Ей сорок лет — мы с ней погодки.
Всплакнет ли, просто ли вздохнет,
Но уж, наверно, рюмкой водки
Меня по-русски помянет...»
Второй сказал: «Уж год с лихвою
С моей война нас развела.
Я, с молодой простясь женою,
Взял клятву, чтоб верна была.
Я клятве верю,— коль не верить,
Как проживешь в таком аду?
Наверно, все глядит на двери,
Все ждет сегодня — вдруг приду...»
А третий лишь вздохнул устало:
Он думал о своей — о той,
Что с лета прошлого молчала
За черной фронтовой чертой...
И двое с ним заговорили,
Чтоб не грустил он, про войну,
Куда их жены отпустили,
Чтобы спасти его жену.</text><name>Жены</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1920</date_from><text>Сердце в шумном хороводе,
В сердце - песен пышный хмель,
Улицею дымной бродит
В нашем городе Апрель.
Лишь весенним переливом
Прозвучит зарей гудок -
Торопливо, прихотливо
К маю рядит городок.
У крыльца цветы раскинул,
Птицей в вышине звеня;
Взвил шутя худому тыну
Молодые зеленя...
Лишь зарею тихоструйной
Улыбнется поутру -
Все на помощь: ветер буйный
Чешет косы дымных труб,
Целый день с метлой лучистой
Солнце - сторож у ворот -
Над струею серебристой
За работою поет,
По карнизу нижет бусы
Голосистая Капель...
Синеглазый, кудрерусый,
Бродит городом Апрель.</text><name>Апрель</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Там у соседа - пир горой,
И гость - солидный, налитой,
Ну а хозяйка - хвост трубой -
Идет к подвалам,-
В замок врезаются ключи,
И вынимаются харчи;
И с тягой ладится в печи,
И с поддувалом.
А у меня - сплошные передряги:
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку на сторону ведет.
Там у соседей мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста, вся в прыщах,-
Дозрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них -
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поет и скачет.
А у меня цепные псы взбесились -
Средь ночи с лая перешли на вой,
И на ногах моих мозоли прохудились
От топотни по комнате пустой.
Ох, у соседей быстро пьют!
А что не пить, когда дают?
А что не петь, когда уют
И не накладно?
А тут, вон, баба на сносях,
Гусей некормленных косяк...
Но дело даже не в гусях,-
А все неладно.
Тут у меня постены появились,
Я их гоню и так и сяк - они опять,
Да в неудобном месте чирей вылез -
Пора пахать, а тут - ни сесть ни встать.
Сосед маленочка прислал -
Он от щедрот меня позвал,-
Ну, я, понятно, отказал,
А он - сначала.
Должно, литровую огрел -
Ну и, конечно, подобрел...
И я пошел - попил, поел,-
Не полегчало.
И посредине этого разгула
Я прошептал на ухо жениху -
И жениха, как будто ветром сдуло,-
Невеста, вон, рыдает наверху.
Сосед орет, что он - народ,
Что основной закон блюдет:
Что - кто не ест, тот и не пьет,-
И выпил, кстати.
Все сразу повскакали с мест,
Но тут малец с поправкой влез:
"Кто не работает - не ест,-
Ты спутал, батя!"
А я сидел с засаленною трешкой,
Чтоб завтра гнать похмелие мое,
В обнимочку с обшарпанной гармошкой -
Меня и пригласили за нее.
Сосед другую литру съел -
И осовел, и опсовел.
Он захотел, чтоб я попел,-
Зря, что ль, поили?
Меня схватили за бока
Два здоровенных мужика:
"Играй, паскуда, пой, пока
Не удавили!"
Уже дошло веселие до точки,
Уже невесту тискали тайком -
И я запел про светлые денечки,
"Когда служил на почте ямщиком".
Потом у них была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били,
Потом пошли плясать в избе,
Потом дрались не по злобе -
И все хорошее в себе
Доистребили.
А я стонал в углу болотной выпью,
Набычась, а потом и подбочась,-
И думал я: а с кем я завтра выпью
Из тех, с которыми я пью сейчас?
Наутро там всегда покой,
И хлебный мякиш за щекой,
И без похмелья перепой,
Еды навалом,
Никто не лается в сердцах,
Собачка мается в сенцах,
И печка - в синих изразцах
И с поддувалом.
А у меня - и в ясную погоду
Хмарь на душе, которая горит,-
Хлебаю я колодезную воду,
Чиню гармошку, и жена корит.</text><name>Смотрины</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1888</date_from><text>Меня бранят, когда жалею
Я причиняющих печаль
Мне бессердечностью своею;
Меня бранят, когда мне жаль
Того, кто в слабости невольной
Иль в заблужденьи согрешит...
Хоть и обидно мне, и больно,
Но пусть никто не говорит,
Что семя доброе бессильно
Взойти добром; что только зло
На ниве жатвою обильной
Нам в назидание взошло.
Больней внимать таким сужденьям,
Чем грусть и скорбь сносить от тех,
Кому мгновенным увлеченьем
Случится впасть в ничтожный грех.
Не все ль виновны мы во многом,
Не все ли братья во Христе?
Не все ли грешны перед Богом,
За нас распятым на кресте?</text><name>Меня бранят, когда жалею...</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Измаянная тишиной,
Мысль за тобою гонится.
За радость ночи
Той,
Одной,
Плачу
Сплошной бессонницей.
За страсть,
Сжигавшую дотла,
Я б согласился с карою,
Что узаконена была
Царицею Тамарою.
Счастливец
Много ли терял,
Когда от стона светлого
С ее груди
Летел в Дарьял,
Уже ко стону
Смертному.
И знал он,
Брошенный на дно,
Что после расставания
Его убили б все равно
Потом
Воспоминания.
Не длил бы я
Постылых дней,
Когда бы не иллюзия,
Что ты нежней,
Что ты умней,
Добрей царицы Грузии.</text><name>Измаянная тишиной...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Я люблю — и ты права,
Ты права, что веришь свято,
Так, как верили когда-то
В эти вечные слова.
Я люблю...
Так почему,
Почему же, почему же
Мне с тобой гораздо хуже
И трудней, чем одному?
Прохожу все чаще мимо,
И любовь уже не в счет,
И к себе
Неотвратимо
Одиночество влечет.</text><name>Я люблю — и ты права...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1842</date_from><text>Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея;
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея.
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их
Тогда, при утренней их встрече,
И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи -
Как был бы мил ему язык,
Язык любви первоначальной!
Он верно б сам, на этот миг,
Расцвел на дне души печальной!..
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова;
На лицах виден был покой,
Их жизнь текла светло и ровно,
Они, встречаясь меж собой,
Могли смеяться хладнокровно...
А там, по берегу реки,
Где цвел тогда шиповник алый,
Одни простые рыбаки
Ходили к лодке обветшалой
И пели песни - и темно
Осталось, для людей закрыто,
Что было там говорено,
И сколько было позабыто.</text><name>Обыкновенная повесть</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Средь новых звезд на небосводе
и праздноблещущих утех
я, без сомненья, старомоден
и постоянен, как на грех.
Да мне и не к чему меняться,
не обязательно с утра
по телефону ухмыляться
над тем, что сделано вчера.
Кому — на смех, кому — на зависть,
я утверждать не побоюсь,
что в самом главном повторяюсь
и — бог поможет — повторюсь.
И даже муза дальних странствий,
дав мне простора своего,
не расшатала постоянство,
а лишь упрочила его.</text><name>Постоянство</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1965</date_from><text>Аминь.
Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!
Хороним.
Хороним поэмы. Вход всем посторонним.
Хороним.
На черной Вселенной любовниками
отравленными
лежат две поэмы,
как белый бинокль театральный.
Две жизни прижались судьбой половинной —
две самых поэмы моих
соловьиных!
Вы, люди,
вы, звери,
пруды, где они зарождались
в Останкине,—
в с т а н ь т е!
Вы, липы ночные,
как лапы в ветвях хиромантии,—
встаньте,
дороги, убитые горем,
довольно валяться в асфальте,
как волосы дыбом над городом,
вы встаньте.
Раскройтесь, гробы,
как складные ножи гиганта,
вы встаньте —
Сервантес, Борис Леонидович,
Браманте,
вы б их полюбили, теперь они тоже останки,
встаньте.
И Вы, Член Президиума Верховного Совета
товарищ Гамзатов,
встаньте,
погибло искусство, незаменимо это,
и это не менее важно,
чем речь
на торжественной дате,
встаньте.
Их гибель — судилище. Мы — арестанты.
Встаньте.
О, как ты хотела, чтоб сын твой шел чисто
и прямо,
встань, мама.
Вы встаньте в Сибири,
в Москве,
в городишках,
мы столько убили
в себе,
не родивши,
встаньте,
Ландау, погибший в косом лаборанте,
встаньте,
Коперник, погибший в Ландау галантном,
встаньте,
вы, девка в джаз-банде,
вы помните школьные банты?
встаньте,
геройские мальчики вышли в герои, но в анти,
встаньте,
(я не о кастратах — о самоубийцах,
кто саморастратил
святые крупицы),
встаньте.
Погибили поэмы. Друзья мои в радостной
панике —
"Вечная память!"
Министр, вы мечтали, чтоб юнгой
в Атлантике плавать,
Вечная память,
громовый Ливанов, ну, где ваш несыгранный
Гамлет?
вечная память,
где принц ваш, бабуся? А девственность
можно хоть в рамку обрамить,
вечная память,
зеленые замыслы, встаньте как пламень,
вечная память,
мечта и надежда, ты вышла на паперть?
вечная память!..
Аминь.
Минута молчанья. Минута — как годы.
Себя промолчали — все ждали погоды.
Сегодня не скажешь, а завтра уже
не поправить.
Вечная память.
И памяти нашей, ушедшей как мамонт,
вечная память.
Аминь.
Тому же, кто вынес огонь сквозь
потраву,—
Вечная слава!
Вечная слава!</text><name>Плач по двум нерожденным поэмам</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1811</date_from><text>Свинья на барский двор когда-то затесалась;
Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;
В сору, в навозе извалялась;
В помоях по уши досыта накупалась:
И из гостей домой
Пришла свинья свиньей.
"Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?
Свинью спросил пастух.-
Ведь идет слух,
Что все у богачей лишь бисер да жемчуг
А в доме так одно богатее другого?"
Хавронья хрюкает: "Ну, право, порют вздор.
Я не приметила богатства никакого:
Все только лишь навоз да сор;
А, кажется, уж, не жалея рыла,
Я там изрыла
Весь задний двор".
Не дай бог никого сравненьем мне обидеть!
Но как же критика Хавроньей не назвать,
Который, что ни станет разбирать,
Имеет дар одно худое видеть?</text><name>Свинья</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>От кормы, изукрашенной красным,
Дорогие плывут ароматы
В трюм, где скрылись в волненье опасном
С угрожающим видом пираты.
С затаенной злобой боязни
Говорят, то храбрясь, то бледнея,
И вполголоса требуют казни,
Головы молодого Помпея.
Сколько дней они служат рабами,
То покорно, то с гневом напрасным,
И не смеют бродить под шатрами,
На корме, изукрашенной красным.
Слышен зов. Это голос Помпея,
Окруженного стаей голубок.
Он кричит: "Эй, собаки, живее!
Где вино? Высыхает мой кубок".
И над морем седым и пустынным,
Приподнявшись лениво на локте,
Посыпает толченым рубином
Розоватые, длинные ногти.
И оставив мечтанья о мести,
Умолкают смущенно пираты
И несут, раболепные, вместе
И вино, и цветы, и гранаты.</text><name>Помпей у пиратов</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1844</date_from><text>Когда ты, склонясь над роялью,
До клавишей звонких небрежно
Дотронешься ручкою нежной,
И взор твой нальется печалью,
И тихие, тихие звуки
Мне на душу канут, что слезы,
Волшебны, как девичьи грезы,
Печальны, как слово разлуки,-
Не жаль мне бывает печали
И грусти твоей мимолетной:
Теперь ты грустишь безотчетно -
Всегда ли так будет, всегда ли?
Когда ж пламя юности жарко
По щечкам твоим разольется,
И грудь, как волна, всколыхнется,
И глазки засветятся ярко,
И быстро забегают руки,
И звуков веселые волны
Польются, мелодии полны,-
Мне жаль, что так веселы звуки,
Мне жаль, что ты так предаешься
Веселью, забыв о печали:
Мне кажется все, что едва ли
Ты так еще раз улыбнешься...</text><name>Когда ты, склонясь над роялью...</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1948</date_from><text>Пусть людям состариться всем суждено,
С научной точки зрения,-
Но мы ведь студенты, и мы всё равно
Бессмертное поколение.
И мы убеждаемся вновь и вновь,
Что сердце вечно пламенно,
На дружбу великую и на любовь
Сдадим мы, друзья, экзамены.
Мы взяли у родины столько тепла,
Клянемся всегда любить ее.
Грядущее близко - заря светла
В студенческом общежитии.
Клянемся, товарищи, ни на момент
Не знать в труде усталости.
И с нежностью скажем мы слово "студент"
В самой глубокой старости.</text><name>Студенческая песня</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1935</date_from><text>За Паганини длиннопалым
Бегут цыганскою гурьбой -
Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской немчурой.
Девчонка, выскочка, гордячка,
Чей звук широк, как Енисей,-
Утешь меня игрой своей:
На голове твоей, полячка,
Марины Мнишек холм кудрей,
Смычок твой мнителен, скрипачка.
Утешь меня Шопеном чалым,
Серьезным Брамсом, нет, постой:
Парижем мощно-одичалым,
Мучным и потным карнавалом
Иль брагой Вены молодой -
Вертлявой, в дирижерских фрачках.
В дунайских фейерверках, скачках
И вальс из гроба в колыбель
Переливающей, как хмель.
Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три чорта было - ты четвертый,
Последний чудный чорт в цвету.</text><name>За Паганини длиннопалым...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Человек, как лист бумаги,
изнашивается на сгибе.
Человек, как склеенная чашка,
разбивается на изломе.
А моральный износ человека
означает, что человека
слишком долго сгибали, ломали,
колебали, шатали, мяли,
били, мучили, колотили,
попадая то в страх, то в совесть,
и мораль его прохудилась,
как его же пиджак и брюки.</text><name>Моральный износ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1972</date_from><text>(Из Марциала)
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.</text><name>Письма римскому другу</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1925</date_from><text>И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию...
Ты шляпу шелковую надень:
Ты в ней особенно красива...
И будет праздник... большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый...
И ты прошепчешь: "Мы не во сне?.."
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!</text><name>И будет вскоре...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1936</date_from><text>Дайте в руки мне гармонь
Золотые планки!
Парень девушку домой
Провожал с гулянки.
Шли они — в руке рука —
Весело и дружно.
Только стежка коротка —
Расставаться нужно.
Хата встала впереди —
Темное окошко...
Ой ты, стежка, погоди,
Протянись немножко!
Ты потише провожай,
Парень сероглазый,
Потому что очень жаль
Расставаться сразу...
Дайте ж в руки мне гармонь,
Чтоб сыграть страданье.
Парень девушку домой
Провожал с гулянья.
Шли они — рука в руке,
Шли они до дому,
А пришли они к реке,
К берегу крутому.
Позабыл знакомый путь
Ухажер-забава:
Надо б влево повернуть,—
Повернул направо.
Льется речка в дальний край
Погляди, послушай...
Что же, Коля, Николай,
Сделал ты с Катюшей?!
Возвращаться позже всех
Кате неприятно,
Только ноги, как на грех,
Не идут обратно.
Не хотят они домой,
Ноги молодые...
Ой, гармонь моя, гармонь,—
Планки золотые!</text><name>Провожанье</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Не грусти!-
Забудь за дверью грусть.
Заплати,
А я развлечь берусь.
Потерпи - уйду ненадолго,
Допою - и сразу вернусь.
Попробуйте забыться,
Не думать о дурном!
Оставьте злые лица
Направо за углом!
Оставьте боли и заботы
Своему врагу!
Я в этом охотно
Помогу!
Когда вы слишком чинны,
Мы вянем от тоски -
Усталые мужчины -
Плохие... шутники!
Не выпьют лишнего ни йоты,
Мало куражу,
Пока я им что-то
Не скажу.
Пей вино!
Ах, ты не пьешь вина?
Все равно!-
Я за двоих пьяна.
Так и быть - я завтра забуду,
Что была в тебя влюблена.
Забыли вы морщины
Разгладить на лице -
Они на вас, мужчины,
Как фрак на мертвеце!
Про наши нежные расчеты
Дома - ни гу-гу!
Я вам охотно
Помогу.
Грешны вы иль невинны -
Какие пустяки!
Усталые мужчины -
Такие... чудаки!
Не скажут лишнего ни йоты,
Мало куражу,
Пока я им что-то
Не скажу.
Ах, жара!
Какая здесь жара!
Все - игра,
Вся наша жизнь - игра...
Но в игре бывает удача
И счастливые номера!
Нет золотой долины -
Все проигрыш и прах.
А выигрыш, мужчины,-
В отдельных номерах!
Играйте, но не для наживы,
А на весь кураж,-
И номер счастливый
Будет ваш!
На нас не пелерины -
Мы бабочки в пыльце,-
Порхаем, а мужчины
Меняются в лице.
Порхайте с нами беззаботно,
Словно на лугу!
А я вам охотно
Помогу!</text><name>Не грусти</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1904</date_from><text>Вот к дому, катя по аллеям,
с нахмуренным Яшкой —
с лакеем,
подъехал старик, отставной генерал с деревяшкой.
Семейство,
чтя русский
обычай, вело генерала для винного действа
к закуске.
Претолстый помещик, куривший сигару,
напяливший в полдень поддевку,
средь жару
пил с гостем вишневку.
Опять вдохновенный,
рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок,
военный
про турок:
«Приехали в Яссы...
Приблизились к Турции...»
Вились вкруг террасы
цветы золотые настурции.
Взирая
на девку блондинку,
на хлеб полагая
сардинку,
кричал
генерал:
«И под хохот громовый
проснувшейся пушки
ложились костьми батальоны...»
В кленовой
аллее носились унылые стоны
кукушки.
Про душную страду
в полях где-то пели
так звонко.
Мальчишки из саду
сквозь ели,
крича, выгоняли теленка.
«Не тот, так другой
погибал,
умножались
могилы»,—
кричал,
от вина огневой...
Наливались
на лбу его синие жилы.
«Нам страх был неведом...
Еще на Кавказе сжигали аул за аулом...»
С коричневым пледом
и стулом
в аллее стоял,
дожидаясь,
надутый лакей его, Яшка.
Спускаясь
с террасы, военный по ветхим ступеням стучал
деревяшкой.</text><name>Отставной военный</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1833</date_from><text>И нет их, нет! промчались годы
Душевных бурь и мятежей,
И я далек от рубежей
Войны, разбоя и свободы...
И я, без грусти и тоски,
Покинул бранные станицы,
Где в вечной праздности девицы,
Где в вечном деле казаки;
Где молоканки очень строги
Для целомудренных невест;
Где днем и стража и разъезд,
А ночью шумные тревоги;
Где бородатый богатырь,
Всегда готовый на сраженье,
Меняет важно на чихирь
В горах отбитое именье;
Где беззаботливый старик
Всегда молчит благопристойно,
Лишь только б сварливый язык
Не возмущал семьи покойной;
Где день и ночь седая мать
Готова дочери стыдливой
Седьмую заповедь читать;
Где дочь внимает терпеливо
Совету древности болтливой,
И между тем в тринадцать лет,
В глазах святоши боязливой,
Полнее шьет себе бешмет;
. . . . . . . . . . . . . . .
Где безукорная жена
Глядит скосясь на изувера,[1]
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Где муж, от сабли и седла
Бежав, как тень, в покое кратком,
Под кровом мирного угла
Себе растит в забвеньи сладком
Красу оленьего чела;
Где всё живет одним развратом;[2]
Где за червонец можно быть
Жене — сестрой, а мужу братом;
Где можно резать и душить
Проезжих с солнечным закатом;
Где яд, кинжал, свинец и меч
Всегда сменяются пожаром,
И голова катится с плеч
Под неожиданным ударом;
Где, наконец, Кази-Мулла,
Свирепый воин исламизма,
В когтях полночного орла
Растерзан с гидрой фанатизма,
И пал коварный Бей-Булат,[3]
И кровью злобы и раздора
Запечатлел дела позора
Отважный русский ренегат...[4]
И всё утихло: стан проклятий,
Громов победных торжество —
И село мира божество
На трупах недругов и братий...
Таков сей край, от древних лет,
Свидетель казни Прометея,
Войны Лукулла и Помпея
И Тамерлановых побед.
[1] Изувер — почетное титло, которым величают иногда закоренелые старообрядки воинов.
[2] Частые необходимые сношения казаков с горцами служат невольною причиною беспорядков, происходящих иногда в станицах. Кому не известны хищные, неукротимые нравы чеченцев. Кто не знает, что миролюбивейшие меры, принимаемые русским правительством для смирения, буйства сих мятежников, никогда не имели полного успеха; закоренелые в правилах разбоя, они всегда одинаковы. Близкая неминуемая опасность успокаивает их на время, после опять то же вероломство, то же убийство в недрах своих благодетелей. Черты безнравственности, приведенные в сем отрывке, относятся, собственно, к этому жалкому народу.
[3] Бей-Булат — важное лицо в истории горских революций.
[4] Ренегат Каплунов — беглый русский солдат, прославивший себя в горах разбоем и непримиримой ненавистью к соотечественникам.</text><name>Отрывок из послания К А. П. Л.....у</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1840</date_from><text>Бывают дни, когда душа пуста:
Ни мыслей нет, ни чувств, молчат уста,
Равно печаль и радость постылы,
И в теле лень, и двигаться нет силы.
Напрасно ищешь, чем бы ум занять,—
Противно видеть, слышать, понимать,
И только бесконечно давит скуска,
И кажется, что жить — такая мука!
Куда бежать? чем облегчить бы грудь?
Вот ночи ждешь — в постель! скорей занусть!
И хорошо, что стало все беззвучно...
А сон нейдет, а тьма томит докучно!</text><name>Хандра</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Додумать не дай, оборви, молю, этот голос,
Чтоб память распалась, чтоб та тоска раскололась,
Чтоб люди шутили, чтоб больше шуток и шума,
Чтоб, вспомнив, вскочить, себя оборвать, не додумать,
Чтоб жить без просыпу, как пьяный, залпом и на пол,
Чтоб тикали ночью часы, чтоб кран этот капал,
Чтоб капля за каплей, чтоб цифры, рифмы,
чтоб что-то,
Какая-то видимость точной, срочной работы,
Чтоб биться с врагом, чтоб штыком - под бомбы,
под пули,
Чтоб выстоять смерть, чтоб глаза в глаза заглянули.
Не дай доглядеть, окажи, молю, эту милость,
Не видеть, не вспомнить, что с нами в жизни
случилось.</text><name>Додумать не дай, оборви...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Мне грезились сны золотые!
Проснулся — и жизнь увидал...
И мрачным мне мир показался,
Как будто он траурным стал.
Мне виделся сон нехороший!
Проснулся... на мир поглядел:
Задумчив и в траур окутан,
Мир больше, чем прежде, темнел.
И думалось мне: отчего бы —
В нас, в людях, рассудок силен —
На сны не взглянуть, как на правду,
На жизнь не взглянуть, как на сон!</text><name>Мне грезились сны золотые!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1913</date_from><text>Этот вечер, еще не весенний,
Но какой-то уже и не зимний...
Что ж ты медлишь, весна? Вдохновенней
Ты влюбленных сердец Полигимния!
Не воскреснуть минувшим волненьям
Голубых предвечерних свиданий,-
Но над каждым сожженным мгновеньем
Возникает, как Феникс,- предание.</text><name>Февраль</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1899</date_from><text>Не легли еще тени вечерние,
А луна уж блестит на воде.
Всё туманнее, всё суевернее
На душе и на сердце - везде...
Суеверье рождает желания,
И в туманном и чистом везде
Чует сердце блаженство свидания,
Бледный месяц блестит на воде...
Кто-то шепчет, поет и любуется,
Я дыханье мое затаил,-
В этом блеске великое чуется,
Но великое я пережил...
И теперь лишь, как тени вечерние
Начинают ложиться смелей,
Возникают на миг суевернее
Вдохновенья обманутых дней...</text><name>Не легли еще тени вечерние...</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Стройный мальчик пастушок,
Видишь, я в бреду.
Помню плащ и посошок,
На свою беду.
Если встану — упаду.
Дудочка поет: ду-ду!
Мы прощались как во сне,
Я сказала: «Жду».
Он, смеясь, ответил мне:
«Встретимся в аду»,
Если встану — упаду.
Дудочка поет: ду-ду!
О глубокая вода
В мельничном пруду,
Не от горя, от стыда
Я к тебе приду.
И без крика упаду,
А вдали звучит: ду-ду.</text><name>Над водой</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1957</date_from><text>Все в природе строго.
Все в природе страстно.
Трогай иль не трогай -
То и это страшно.
Страшно быть несобранной,
Запутанной в траве,
Ягодой несорванной
На глухой тропе.
Страшно быть и грушею,
Августом надушенной,-
Грушею-игрушкою,
Брошенной, надкушенной...
Страсть моя и строгость,
Я у вас в плену.
Никому, чтоб трогать,
Рук не протяну.
Но ведь я - рябина,
Огненная сласть!
Капельки-рубины
Тронул - пролилась.
Но ведь я - как ярмарка:
Вся на виду.
Налитое яблоко:
Тронул - упаду!
Лес тихо охает
Остро пахнет луг.
Ах, как нам плохо
Без надежных рук!
Наломаю сучьев.
Разведу огонь...
И себя измучаю,
И тебя измучаю.
- Тронь!..
...Не тронь!...</text><name>Осень</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Ты разлюбишь меня...
Если все-таки станется это,
Повториться не сможет
Наше первое смуглое лето -
Все в росе по колено,
Все в укусах крапивы...
Наше первое лето -
Как мы были глупы и счастливы!
Ты разлюбишь меня...
Значит, яростной крымской весною,
Партизанской весной
Не вернешься ты в юность со мною.
Будет рядом другая -
Вероятно, моложе, яснее,
Только в юность свою
Возвратиться не сможешь ты с нею.
Я забуду тебя.
Я не стану тебе даже сниться.
Лишь в окошко твое
Вдруг слепая ударится птица.
Ты проснешься, а после
Не сумеешь уснуть до рассвета...
Ты разлюбишь меня?
Не надейся, мой милый, на это!</text><name>Ты разлюбишь меня...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1916</date_from><text>Еще о всходах молодых
Весенний грунт мечтать не смеет.
Из снега выкатив кадык,
Он берегом речным чернеет.
Заря, как клещ, впилась в залив,
И с мясом только вырвешь вечер
Из топи. Как плотолюбив
Простор на севере зловещем!
Он солнцем давится заглот
И тащит эту ношу по мху.
Он шлепает ее об лед
И рвет, как розовую семгу.
Капель до половины дня,
Потом, морозом землю скомкав,
Гремит плавучих льдин резня
И поножовщина обломков.
И ни души. Один лишь хрип,
Тоскливый лязг и стук ножовый,
И сталкивающихся глыб
Скрежещущие пережевы.</text><name>Ледоход</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Ты, красавица лесная,
Чудный ландыш, бледный лик!
Молча я тебя срываю
В лунном свете, в чудный миг!
Что же делать? Я не властен!
Знаю я — зачахнешь ты.
Смерть — за то, что ты душиста,
Смерть — во имя красоты!</text><name>Ты, красавица лесная...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Когда тот польский педагог,
В последний час не бросив сирот,
Шел в ад с детьми и новый Ирод
Торжествовать злодейство мог,
Где был любимый вами бог?
Или, как думает Бердяев,
Он самых слабых негодяев
Слабей, заоблачный дымок?
Так, тень среди других теней,
Чудак, великий неудачник.
Немецкий рыжий автоматчик
Его надежней и сильней,
А избиением детей
Полны библейские преданья,
Никто особого вниманья
Не обращал на них, ей-ей.
Но философии урок
Тоски моей не заглушает,
И отвращенье мне внушает
Нездешний этот холодок.
Один возможен был бы бог,
Идущий в газовые печи
С детьми, под зло подставив плечи,
Как старый польский педагог.</text><name>Когда тот польский педагог...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1820</date_from><text>«Не дай нам духу празднословья»!
Итак, от нынешнего дня
Ты в силу нашего условья
Молитв не требуй от меня.</text><name>Не дай нам духу празднословья...</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1965</date_from><text>Календарей для сердца нет,
Все отдано судьбе на милость.
Так с Тютчевым на склоне лет
То необычное случилось,
О чем писал он наугад,
Когда был влюбчив, легкомыслен,
Когда, исправный, дипломат,
Был к хаоса жрецам причислен.
Он знал и молодым, что страсть
Не треск, не звезды фейерверка,
А молчаливая напасть,
Что жаждет сердце исковеркать.
Но лишь поздней, устав искать,
На хаос наглядевшись вдосталь,
Узнал, что значит умирать
Не поэтически, а просто.
Его последняя любовь
Была единственной, быть может.
Уже скудела в жилах кровь
И день положенный был прожит,
Впервые он узнал разор,
И нежность оказалась внове...
И самый важный разговор
Вдруг оборвался на полслове.</text><name>Последняя любовь</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1843</date_from><text>Когда твой голос, о поэт,
Смерть в высших звуках остановит,
Когда тебя во цвете лет
Нетерпеливый рок уловит,-
Кого закат могучих дней
Во глубине сердечной тронет?
Кто в отзыв гибели твоей
Стесненной грудию восстонет,
И тихий гроб твой посетит,
И, над умолкшей Аонидой
Рыдая, пепел твой почтит
Нелицемерной панихидой?
Никто!- но сложится певцу
Канон намеднишним Зоилом,
Уже кадящим мертвецу,
Чтобы живых задеть кадилом.</text><name>Когда твой голос, о поэт...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1895</date_from><text>Мне страшный сон приснился,
Как будто я опять
На землю появился
И начал возрастать,
И повторился снова
Земной ненужный строй
От детства голубого
До старости седой:
Я плакал и смеялся,
Играл и тосковал,
Бессильно порывался,
Беспомощно искал...
Мечтою облелеян,
Желал высоких дел,-
И, братьями осмеян,
Вновь проклял свой удел.
В страданиях усладу
Нашел я кое-как,
И мил больному взгляду
Стал замогильный мрак,
И, кончив путь далекий,
Я начал умирать,-
И слышу суд жестокий:
"Восстань, живи опять!"</text><name>Мне страшный сон приснился...</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Суди меня весь мир! Но фавна темный смех
Мне больше нестерпим! Довольно я молчала!
В нем - луч младенчества, в нем же - зрелый грех:
Возможно ль сочетать столь разные начала?
Но сплавил древний миф козлиный хвост и мех
С людским обличием. Невинный вид нахала
С чертами дьявола. Злу Злом казаться мало.
Зло любит пошутить. И в том его успех.
Но есть же логика! И путь ее упрям:
Грех черен и хитер. А юмор чист и прям.
Где для греха простор - там юмору могила...
А если мы, шутя, вросли однажды в грязь,
Солгали с юмором и предали смеясь,
То чувство юмора нам просто изменило.</text><name>Смех фавна</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1923</date_from><text>На съезде печати
у товарища Калинина
великолепнейшая мысль в речь вклинена:
"Газетчики,
думайте о форме!"
До сих пор мы
не подумали об усовершенствовании статейной формы.
Товарищи газетчики,
СССР оглазейте,-
как понимается описываемое в газете.
Акуловкой получена газет связка.
Читают.
В буквы глаза втыкают.
Прочли:
- "Пуанкаре терпит фиаско".-
Задумались.
Что это за "фиаска" за такая?
Из-за этой "фиаски"
грамотей Ванюха
чуть не разодрался:
- Слушай, Петь,
с "фиаской" востро держи ухо:
дажу Пуанкаре приходится его терпеть.
Пуанкаре не потерпит какой-нибудь клячи.
Даже Стиннеса -
и то!-
прогнал из Рура.
А этого терпит.
Значит, богаче.
Американец, должно.
Понимаешь, дура?!-
С тех пор,
когда самогонщик,
местный туз,
проезжал по Акуловке, гремя коляской,
в уважение к богатству,
скидавая картуз,
его называли -
Господином Фиаской.
Последние известия получили красноармейцы.
Сели.
Читают, газетиной вея.
- О французском наступлении в Руре имеется?
- Да, вот написано:
"Дошли до своего апогея".
- Товарищ Иванов!
Ты ближе.
Эй!
На карту глянь!
Что за место такое:
А-п-о-г-е-й?-
Иванов ищет.
Дело дрянь.
У парня
аж скулу от напряжения свело.
Каждый город просмотрел,
каждое село.
"Эссен есть -
Апогея нету!
Деревушка махонькая, должно быть, это.
Верчусь -
аж дыру провертел в сапоге я -
не могу найти никакого Апогея!"
Казарма
малость
посовещалась.
Наконец -
товарищ Петров взял слово:
- Сказано: до своего дошли.
Ведь не до чужого?!
Пусть рассеется сомнений дым.
Будь он селом или градом,
своего "апогея" никому не отдадим,
а чужих "апогеев" - нам не надо. -
Чтоб мне не писать, впустую оря,
мораль вывожу тоже:
то, что годится для иностранного словаря,
газете - не гоже.</text><name>О `фиасках`, `апогеях` и других неведомых вещах</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from></date_from><text>Над полями, над лесами
То снега, то соловьи.
Сел я в сани,
Сел я в сани,
А эти сани не свои.
По крутому следу еду,
То ли бездна,
То ли высь,
Зря меня учили деды —
Не в свои сани не садись!
Кони взяли с ходу-срыву.
Дело — крышка,
Дело — гроб.
Или вынесут к обрыву,
Или выкинут в сугроб.
Ошалели и наддали,
Звон и стон из-под дуги.
Не такие пропадали
Удалые ездоки!
В снег и мрак навстречу вьюге,
Гривы бьются на ветру.
Соберу я вожжи в руки,
В руки вожжи соберу!
Руки чутки,
Руки грубы,
Забубенная езда.
В бархат-губы,
В пену-губы
Жестко врезалась узда.
Не такие шали рвали,
Рвали шелковы платки,
Не такие утихали
Вороные рысаки!
И полями, и лесами,
Через дивную страну,
Не свои я эти сани
Куда хочешь поверну.</text><name>Сани</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1908</date_from><text>Хрустя по серой гальке, он прошел
Покатый сад, взглянул по водоемам,
Сел на скамью... За новым белым домом
Хребет Яйлы и близок и тяжел.
Томясь от зноя, грифельный журавль
Стоит в кусте. Опущена косица,
Нога — как трость... Он говорит: «Что, птица?
Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»
Он, улыбаясь, думает о том,
Как будут выносить его — как сизы
На жарком солнце траурные ризы,
Как желт огонь, как бел на синем дом.
«С крыльца с кадилом сходит толстый поп,
Выводит хор... Журавль, пугаясь хора,
Защелкает, взовьется от забора —
И ну плясать и стукать клювом в гроб!»
В груди першит. С шоссе несется пыль,
Горячая, особенно сухая.
Он снял пенсне и думает, перхая:
«Да-с, водевиль... Все прочее есть гиль».</text><name>Художник</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Цвет расцветшей жизни, нежный изумруд.
«Горящие здания»
Звезда, на которой сквозь небо мерцает трава.
«Фата Моргана»
Земля, я неземной, но я с тобою скован
На много долгих дней, на бездну быстрых лет.
Зеленый твой простор мечтою облюбован,
Земною красотой я сладко заколдован,
Ты мне позволила, чтоб жил я как поэт.
Меж тысячи умов мой мозг образовала
В таких причудливых сплетеньях и узлах,
Что все мне хочется, «Еще» твержу я, «Мало»,
И пытку я люблю, как упоенье бала,
Я быстрый альбатрос в безбрежных облаках.
Не страшны смелому безмерные усилья,
Шутя перелечу я из страны в страну,
Но в том весь ужас мой, что, если эти крылья
Во влаге омочу, исполненный бессилья,
Воздушный, неземной, я в море утону.
Я должен издали глядеть на эти воды,
В которых жадный клюв добычу может взять,
Я должен над землей летать не дни, а годы,
Но я блаженствую, я лучший сон природы,
Хоть как я мучаюсь — мне некому сказать.
И рыбы бледные, немые черепахи,
Быть может, знают мир, безвестный для меня,
Но мне так радостно застыть в воздушном взмахе,
В ненасытимости, в поспешности и страхе,
Над пропастью ночей и над провалом дня.
Земля зеленая, я твой, но я воздушный,
Сама велела ты, чтоб здесь я был таким,
Ты в пропастях летишь, и я лечу, послушный,
Я страшен, как и ты, я чуткий и бездушный,
Хотя я весь — душа, и мне не быть другим.
Зеленая звезда, планета изумруда,
Я так в тебе люблю безжалостность твою,
Ты не игрушка, нет, ты ужас, блеск и чудо,
И ты спешишь — туда, хотя идешь — оттуда,
И я тебя люблю, и я тебя пою.
В раскинутой твоей роскошной панораме,
В твоей, не стынущей и в декабрях, весне,
В вертепе, в мастерской, в тюрьме, в семье и в храме
Мне вечно чудится картина в дивной раме,
Я с нею, в ней и вне, и этот сон — во мне.
Сказал, и более я повторять не стану,
Быть может, повторю, я властен повторить:
Я предал жизнь мою лучистому обману,
Я в безднах мировых нашел свою Светлану
И для нее кручу блистающую нить.
Моя любовь — земля, я с ней сплетен — для пира,
Легенду мы поем из звуковых примет.
В кошмарных звездностях, в безмерных безднах мира,
В алмазной плотности бессмертного эфира —
Сон Жизни, Изумруд, Весна, Зеленый Свет!
Земля, ты так любви достойна за то, что ты всегда иная,
Как убедительно и стройно все в глуби глаз, вся жизнь земная.
Поля, луга, долины, степи, равнины, горы и леса,
Болота, прерии, мареммы, пустыни, море, небеса.
Улыбки, шепоты и ласки, шуршанье, шелест, шорох, травы,
Хребты безмерных гор во мраке, как исполинские удавы,
Кошмарность ходов под землею, расселин, впадин и пещер,
И храмы в страшных подземельях, чей странен сказочный размер.
Дремотный блеск зарытых кладов, целебный ключ в тюрьме гранита,
И слитков золота сокрытость, что будет смелыми отрыта.
Паденье в пропасть, в мрак и ужас, в рудник, где раб —
как властелин,
И горло горного потока, и ряд оврагов меж стремнин.
В глубоких безднах океана — дворцы погибшей Атлантиды,
За сном потопа — вновь под солнцем — ковчег Атлантов, пирамиды,
Землетрясения, ужасность — тайфуна, взрытости зыбей,
Успокоительная ясность вчера лишь вспаханных полей.</text><name>Земля</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1919</date_from><text>(сгон на революцию)
На баррикады! На баррикады!
Сгоняй из дальних, из ближних мест...
Замкни облавкой, сгруди, как стадо,
Кто удирает — тому арест.
Строжайший отдан приказ народу,
Такой, чтоб пикнуть никто не смел.
Все за лопаты! Все за свободу!
А кто упрется — тому расстрел.
И все: старуха, дитя, рабочий —
Чтоб пели Интер-национал.
Чтоб пели, роя, а кто не хочет
И роет молча – того в канал!
Нет революции краснее нашей:
На фронт — иль к стенке, одно из двух.
...Поддай им сзаду! Клади им взашей,
Вгоняй поленом мятежный дух!
На баррикады! На баррикады!
Вперед за «Правду», за вольный труд!
Колом, веревкой, в штыки, в приклады...
Не понимают? Небось, поймут!</text><name>Осенью</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1929</date_from><text>Сегодня доктор мне сказал:
"У вас туберкулез". Я даже обрадовался.
Оттого так просто жить на свете,
Что последний не отнять покой
И что мы еще немного дети,
Только с очень мудрой головой.
Нам достались лишь одни досуги
Да кутеж в пространствах бытия,
Только легковерные подруги
И совсем неверные друзья.
Притворяясь, что обман не вечен,
Мы наивно вдруг удивлены,
Что на вид такой приветный вечер
В дар принес мучительные сны.
Эту грусть, пришедшую из прежде,
Как наследство мы должны хранить,
Потому что места нет надежде,
Так как жребий нам не изменить.
Можно жить несчастьями одними,
Так вся жизнь до простоты ясна.
Ведь обманом осень все отнимет,
Что сулила нам, как лжец, весна.
Оттого, что мы немного дети
С очень, очень мудрой головой,
Нам почти легко страдать на свете,
Где итог за гробовой доской.</text><name></name><date_to>1929</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>Мы довольно близко видели смерть
и, пожалуй, сами могли умереть,
мы ходили везде, где можно ходить,
и смотрели на все, на что можно смотреть.
Мы влезали в окопы,
пропахшие креозотом
и пролитым в песок сакэ,
где только что наши
кололи тех
и кровь не засохла еще на штыке.
Мы напрасно искали домашнюю жалость,
забытую нами у очага,
мы здесь привыкали,
что быть убитым -
входит в обязанности врага.
Мы сначала взяли это на веру,
но вера вошла нам в кровь и плоть;
мы так и писали:
"Если он не сдается -
надо его заколоть!"
И, честное слово, нам ничего не снилось
когда, свернувшись в углу,
мы дремали в летящей без фар машине
или на твердом полу.
У нас была чистая совесть людей,
посмотревших в глаза войне.
И мы слишком много видели днем,
чтобы видеть еще во сне.
Мы спали, как дети,
с открытыми ртами,
кое-как прикорнув на тычке...
Но я хотел рассказать не об этом.
Я хотел рассказать о сверчке.
Сверчок жил у нас под самою крышей
между войлоком и холстом.
Он был рыжий и толстый,
с большими усами
и кривым, как сабля, хвостом.
Он знал, когда петь и когда молчать,
он не спутал бы никогда;
он молча ползал в жаркие дни
и грустно свистел в холода.
Мы хотели поближе его разглядеть
и утром вынесли за порог,
и он, как шофер, растерялся, увидев
сразу столько дорог.
Он удивленно двигал усами,
как и мы, он не знал, почему
большой человек из соседней юрты
подошел вплотную к нему.
Я повторяю:
сверчок был толстый,
с кривым, как сабля, хвостом,
Но всего его, маленького,
можно было
накрыть дубовым листом.
А сапог был большой -
сорок третий номер,
с гвоздями на каблуке,
и мы не успели еще подумать,
как он стоял на сверчке.
Мы решили, что было б смешно сердиться,
и завели разговор о другом,
но человек из соседней юрты
был молча объявлен нашим врагом.
Я, как в жизни, спутал в своем рассказе
и важное, и пустяки,
но товарищи скажут,
что все это правда
от первой и до последней строки.</text><name>Сверчок</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>"Почему ты плачешь?" - "Так". -
"Плакать "так" смешно и глупо.
Зареветь, не кончив супа!
Отними от глаз кулак!
Если плачешь, есть причина.
Я отец, и я не враг.
Почему ты плачешь?" - "Так". -
"Ну какой же ты мужчина?
Отними от глаз кулак!
Что за нрав такой? Откуда?
Рассержусь, и будет худо!
Почему ты плачешь?" - "Так".</text><name>ТАК</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1860</date_from><text>С тяжелой думою и с головой усталой
Недвижно я стоял в убогом храме том,
Где несколько свечей печально догорало
Да несколько друзей молилися о нем.
И всё мне виделся запуганный, и бледный,
И жалкий человек... Смущением томим,
Он всех собой смешил и так шутил безвредно,
И все довольны были им.
Но вот он вновь стоит, едва мигая глазом...
Над головой его все беды пронеслись...
Он только замолчал — и все замолкли разом,
И слезы градом полились...
Все зрители твои: и воин, грудью смелой
Творивший чудеса на скачках и балах,
И толстый бюрократ с душою, очерствелой
В интригах мелких и чинах,
И отрок, и старик... и даже наши дамы,
Так равнодушные к отчизне и к тебе,
Так любящие визг французской модной драмы,
Так нагло льстящие себе,—
Все поняли они, как тяжко и обидно
Страдает человек в родимом их краю,
И каждому из них вдруг сделалось так стыдно
За жизнь счастливую свою!
Конечно, завтра же, по-прежнему бездушны,
Начнут они давить всех близких и чужих.
Но хоть на миг один ты, гению послушный,
Нашел остатки сердца в них!</text><name>Памяти Мартынова</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Любовь не в пурпуре побед,
А в скудной седине бесславья.
И должен быть развеян цвет,
Чтоб проступила сердца завязь.
Кто испытал любовный груз,
Поймет, что значит в полдень летний
Почти подвижнический хруст
Тяжелой снизившейся ветви.
И чем тучней, чем слаще плод,
Тем чаще на исходе мая
Душа вздымалась тяжело
И никла, плотью обрастая.</text><name>Любовь не в пурпуре побед...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>На перекрестке пел калека.
Д. Самойлов
Ползет обрубок по асфальту,
какой-то шар,
какой-то ком.
Поет он чем-то вроде альта,
простуженнейшим голоском.
Что он поет,
к кому взывает
и обращается к кому,
покуда улица зевает?
Она привыкла ко всему.
- Сам - инвалид.
Сам - второй группы.
Сам - только год пришел с войны.-
Но с ним решили слишком грубо,
с людьми так делать не должны.
Поет он мысли основные
и чувства главные поет,
о том, что времена иные,
другая эра настает.
Поет калека, что эпоха
такая новая пришла,
что никому не будет плохо,
и не оставят в мире зла,
и обижать не будут снохи,
и больше пенсию дадут,
и все отрубленные ноги
сами собою прирастут.</text><name>Песня (Ползет обрубок по асфальту...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1969</date_from><text>Ах, как он плещет, снегопад старинный,
Как блещет снег в сиянье фонарей!
Звенит метель Ириной и Мариной
Забытых январей и февралей.
Звенит метель счастливыми слезами,
По-девичьи, несведуще, звенит,
Мальчишескими крепнет голосами,
А те в зенит... Но где у них зенит?!
И вдруг оборвались на верхней ноте,
Пронзительной, тоскливой, горевой...
Смятенно и мятежно, на излете
Звучит она над призрачной Москвой,
А я иду моим седым Арбатом,
Твержу слова чужие невпопад...
По переулкам узким и горбатым
Опять старинный плещет снегопад.</text><name>Снегопад</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>Когда в приморском городке,
средь ночи пасмурной, со скуки
окно откроешь, вдалеке
прольются шепчущие звуки.
Прислушайся и различи
шум моря, дышащий на сушу,
оберегающий в ночи
ему внимающую душу.
Весь день невнятен шум морской,
но вот проходит день незваный,
позванивая, как пустой
стакан на полочке стеклянной.
И вновь в бессонной тишине
открой окно свое пошире,
и с морем ты наедине
в огромном и спокойном мире.
Не моря шум — в тиши ночной
иное слышно мне гуденье:
шум тихий родины моей,
ее дыханье и биенье.
В нем все оттенки голосов
мне милых, прерванных так скоро,
и пенье пушкинских стихов,
и ропот памятного бора.
Отдохновенье, счастье в нем,
благословенье над изгнаньем.
Но тихий шум не слышен нам
за суетой и дребезжаньем.
Зато в полночной тишине
внимает долго слух неспящий
стране родной, ее шумящей,
ее бессмертной глубине.</text><name>Тихий шум</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>О други! прежде чем покинем мирный кров,
Где тихо протекли дни нашего безделья
Вдали от шумного движенья городов,
Их скуки злой, их ложного веселья,
Последний кинем взгляд с прощальною слезой
На бывший наш эдем!.. Вот домик наш укромной:
Пусть век благой пенат хранит его покой
И грустная сосна объемлет ветвью темной!
Вот лес, где часто мы внимали шум листов,
Когда сквозит меж них луч солнца раскаленной...
Склонитесь надо мной с любовью вожделенной,
О ветви мирные таинственных дубров!
Шуми, мой светлый ключ, из урны подземельной
Шуми, напомни мне игривою струей
Мечты, настроены под сладкий говор твой,
Унывно-сладкие, как песни колыбельны!..
А там,- там, на конце аллеи лип и ив,
Колодезь меж дерев, где часто, ночью звездной,
Звенящий свой кувшин глубоко опустив,
Дочь поля и лесов, склонясь над темной бездной,
С улыбкой образ свой встречала на водах
И любовалась им, и тайно помышляла
О стройном юноше,- а небо обвивало
Звездами лик ее на зыблемых струях.</text><name>Прощание с деревней</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1913</date_from><text>Бывают мгновенья,
когда не требуешь последних ласк,
а радостно сидеть,
обнявшись крепко,
крепко прижавшись друг к другу.
И тогда все равно,
что будет,
что исполнится,
что не удастся.
Сердце
(не дрянное, прямое, родное мужское сердце)
близко бьется,
так успокоительно,
так надежно,
как тиканье часов в темноте,
и говорит:
"все хорошо,
все спокойно,
все стоит на своем месте".
Твои руки и грудь
нежны, оттого что молоды,
но сильны и надежны;
твои глаза
доверчивы, правдивы,
не обманчивы,
и я знаю,
что мои и твои поцелуи —
одинаковы,
неприторны,
достойны друг друга,
зачем же тогда целовать?
Сидеть, как потерпевшим кораблекрушение,
как сиротам,
как верным друзьям,
единственным,
у которых нет никого, кроме них
в целом мире;
сидеть,
обнявшись крепко,
крепко прижавшись друг к другу!..
сердце
близко бьется
успокоительно,
как часы в темноте,
а голос
густой и нежный,
как голос старшего брата,
шепчет:
"успокойтесь:
все хорошо,
спокойно,
надежно,
когда вы вместе".</text><name></name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>«Как поздно! Устала, зеваю…»
«Миньона, спокойно лежи,
Я рыжий парик завиваю,
Для стройной моей госпожи.
Он будет весь в лентах зеленых,
А сбоку жемчужный аграф;
Читала записку: "У клёна
Я жду вас, таинственный граф!"
Сумеет под кружевом маски
Лукавая смех заглушить,
Велела мне даже подвязки
Сегодня она надушить».
Луч утра на чёрное платье
Скользнул, из окошка упав…
«Он мне открывает объятья
Под клёном, таинственный граф».</text><name>Алиса</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1923</date_from><text>Так вслушиваются (в исток
Вслушивается - устье).
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь-до потери чувства!
Так в воздухе, который синь, -
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.
Так вчувствовывается в кровь
Отрок - доселе лотос.
. . .Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.
Друг! Не кори меня за тот
Взгляд, деловой и тусклый.
Так вглатываются в глоток:
Вглубь - до потери чувства!
Так, в ткань врабатываясь, ткач
Ткет свой последний пропад.
Так дети, вплакиваясь в плач,
Вшептываются в шепот.
Так вплясываются... (Велик
Бог - посему крутитесь!)
Так дети, вкрикиваясь в крик,
Вмалчиваются в тихость.
Так жалом тронутая кровь
Жалуется - без ядов!
Так вбаливаются в любовь:
Впадываются в: падать.</text><name></name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Отдых напрасен. Дорога крута.
Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
Дольнему стуку чужда и строга,
Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
Терем высок, и заря замерла.
Красная тайна у входа легла.
Кто поджигал на заре терема,
Что воздвигала Царевна Сама?
Каждый конек на узорной резьбе
Красное пламя бросает к тебе.
Купол стремится в лазурную высь.
Синие окна румянцем зажглись.
Все колокольные звоны гудят.
Залит весной беззакатный наряд.
Ты ли меня на закатах ждала?
Терем зажгла? Ворота отперла?</text><name>Отдых напрасен. Дорога крута...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Улыбаюсь, а сердце плачет
в одинокие вечера.
Я люблю тебя.
Это значит -
я желаю тебе добра.
Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо,
и не надо моей печали,
и не надо моей тревоги,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.
Вот и старость вдали маячит,
и о многом забыть пора...
Я люблю тебя.
Это значит -
я желаю тебе добра.
Значит, как мне тебя покинуть,
как мне память из сердца вынуть,
как не греть твоих рук озябших,
непосильную ношу взявших?
Кто же скажет, моя отрада,
что нам надо,
а что не надо,
посоветует, как же быть?
Нам никто об этом не скажет,
и никто пути не укажет,
и никто узла не развяжет...
Кто сказал, что легко любить?</text><name>Я желаю тебе добра!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Шумят деревья за моим окном.
Для нас они — деревья как деревья,
А для других — укромный, мирный дом
Иль временный привал среди кочевья.
Вчера я видел: съежившись в комок,
На дереве у моего окошка
Сидел хвостатый рыженький зверек
И чистился, чесался, точно кошка.
Лизал он шерстку белую брюшка,
Вертя проворной маленькой головкой.
И вдруг, услышав шорох, в два прыжка
На верхней ветке очутился ловко.
Меж двух ветвей повис он, словно мост,
И улетел куда-то без усилья.
Четыре лапы и пушистый хвост
Ему в полете заменяют крылья.
Моя сосна — его укромный дом
Иль временный привал среди кочевья.
Теперь я знаю: за моим окном
Не только мне принадлежат деревья!</text><name>Вчера я видел</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Я был желанен ей. Она меня влекла,
Испанка стройная с горящими глазами.
Далеким заревом жила ночная мгла,
Любовь невнятными шептала голосами.
Созвучьем слов своих она меня зажгла,
Испанка смуглая с глубокими глазами.
Альков раздвинулся воздушно-кружевной.
Она не стала мне шептать: «Пусти... Не надо.
Не деве Севера, не нимфе ледяной
Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada!»*
Тигрица жадная дрожала предо мной,—
И кроме глаз ее мне ничего не надо.
* Обожаемая (исп.). — Ред.</text><name>Анита</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1889</date_from><text>В чем счастье?..
В жизненном пути
Куда твой долг велит - идти,
Врагов не знать, преград не мерить,
Любить, надеяться и - верить.</text><name>В чем счастье?.. В жизненном пути...</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1953</date_from><text>Растопит солнце грязный лед,
В асфальте мокром отразится.
Асфальт - трава не прорастет,
Стиха в душе не зародится.
Свои у города права,
Он в их охране непреложен,
Весна бывает, где земля,
Весна бывает, где трава,
Весны у камня быть не может.
Я встал сегодня раньше всех,
Ушел из недр квартиры тесной.
Ручей. Должно быть, тает снег.
А где он тает - неизвестно.
В каком-нибудь дворе глухом,
Куда его зимой свозили
И где покрылся он потом
Коростой мусора и пыли.
И вот вдоль тротуара мчится
Ручей, его вода грязна,
Он - знак для жителей столицы,
Что где-то в эти дни весна.
Он сам ее еще не видел,
Он здесь рожден и здесь живет,
Он за углом, на площадь выйдя,
В трубу колодца упадет.
Но и минутной жизнью даже
Он прогремел, как трубный клич,
Напомнив мне о самом важном -
Что я земляк, а не москвич.
Меня проспекты вдаль уводят,
Как увела его труба.
Да, у меня с ручьем сегодня
Во многом сходная судьба.
По тем проспектам прямиком
В мои поля рвануться мне бы.
Живу под низким потолком,
Рожденный жить под звездным небом.
Но и упав в трубу колодца,
Во мрак подземных кирпичей,
Не может быть, что не пробьется
На волю вольную ручей.
И, нужный травам, нужный людям,
Под вешним небом средь полей,
Он чище и светлее будет,
Не может быть, что не светлей!
Он станет частью полноводной
Реки, раздвинувшей кусты,
И не асфальт уже бесплодный -
Луга зальет водой холодной,
Где вскоре вырастут цветы.
А в переулок тот, где душно,
Где он родился и пропал,
Вдруг принесут торговки дружно
Весенний радостный товар.
Цветы! На них роса дрожала,
Они росли в лесах глухих.
И это нужно горожанам,
Конечно, больше, чем стихи!</text><name>Городская весна</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1940</date_from><text>Я тебя в твоей не знала славе,
Помню только бурный твой расцвет,
Но, быть может, я сегодня вправе
Вспомнить день тех отдаленных лет.
Как в стихах твоих крепчали звуки,
Новые роились голоса...
Не ленились молодые руки,
Грозные ты возводил леса.
Все, чего касался ты, казалось
Не таким, как было до тех пор,
То, что разрушал ты,- разрушалось,
В каждом слове бился приговор.
Одинок и часто недоволен,
С нетерпеньем торопил судьбу,
Знал, что скоро выйдешь весел, волен
На свою великую борьбу.
И уже отзывный гул прилива
Слышался, когда ты нам читал,
Дождь косил свои глаза гневливо,
С городом ты в буйный спор вступал.
И еще не слышанное имя
Молнией влетело в душный зал,
Чтобы ныне, всей страной хранимо,
Зазвучать, как боевой сигнал.
* См. В.Маяковский.</text><name>Маяковский в 1913 году</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1823</date_from><text>(При посылке книги "Воспоминание
об Испании", соч. Булгарина)
В Испании Амур не чужестранец,
Он там не гость, но родственник и свой,
Под кастаньет с веселой красотой
Поет романс и пляшет, как испанец.
Его огнем в щеках блестит румянец,
Пылает грудь, сверкает взор живой,
Горят уста испанки молодой;
И веет мирт, и дышит померанец.
Но он и к нам, всесильный, не суров,
И к северу мы зрим его вниманье:
Не он ли дал очам твоим блистанье,
Устам - коралл, жемчужный ряд зубов,
И в кудри свил сей мягкий шелк власов,
И всю тебя одел в очарованье!</text><name>С.Д. Пономаревой</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Я целовал твое письмо,
Не унимая нервной дрожи.
В нем наказание само,
В нем отречение - и все же
Я целовал твое письмо.
Могло бы быть совсем иначе.
Не плачу я и не корю.
Но, и не плача, говорю:
Могло бы быть совсем иначе.
Мне говорят мои года,
Что бесполезен поздний опыт,
Что я нигде и никогда
Не повторю любовный ропот...
Так говорят мои года.
Я не тебя,
Я мир теряю.
Не жалуясь и не сердясь,
Тебе я горе поверяю:
Поэзии живая связь
Оборвана...
Я мир теряю!</text><name>Я целовал твое письмо...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1948</date_from><text>Что-то
Новое в мире.
Человечеству хочется песен.
Люди мыслят о лютне, о лире.
Мир без песен
Неинтересен.
Ветер,
Ветви,
Весенняя сырость,
И черны, как истлевший папирус,
Прошлогодние травы.
Человечеству хочется песен.
Люди правы.
И иду я
По этому миру.
Я хочу отыскать эту лиру,
Или — как там зовется он ныне —
Инструмент для прикосновенья
Пальцев, трепетных от вдохновенья.
Города и пустыни,
Шум, подобный прибою морскому...
Песен хочется роду людскому.
Вот они, эти струны,
Будто медны и будто чугунны,
Проводов телефонных не тоньше
И не толще, должно быть.
Умоляют:
«О, тронь же!»
Но еще не успел я потрогать —
Слышу гул отдаленный,
Будто где-то в дали туманной
За дрожащей мембраной
Выпрямляется раб обнаженный,
Исцеляется прокаженный,
Воскресает невинно казненный,
Что случилось, не может представить:
«Это я!— говорит.— Это я ведь!»
На деревьях рождаются листья,
Из щетины рождаются кисти,
Холст растрескивается с хрустом,
И смывается всякая плесень...
Дело пахнет искусством.
Человечеству хочется песен.</text><name>Что-то новое в мире...</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1864</date_from><text>Die Gleichmasigkeit des Laufes der
Zeit in allen Kopfen beweist mehr, als
irgend etwas, das wir Alle in denselben
Traum versenkt sind, ja das es Ein Wesen
ist, welches ihn traumt.
Измучен жизнью, коварством надежды,
Когда им в битве душой уступаю,
И днем и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.
Еще темнее мрак жизни вседневной,
Как после яркой осенней зарницы,
И только в небе, как зов задушевный,
Сверкают звезд золотые ресницы.
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.
И всё, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотск
й и бесплотный,-
Твой только отблеск, о солнце мира,
И только сон, только сон мимолетный.
И этих грез в мировом дуновеньи
Как дым несусь я и таю невольно,
И в этом прозреньи, и в этом забвеньи
Легко мне жить и дышать мне не больно.
В тиши и мраке таинственной ночи
Я вижу блеск приветный и милый,
И в звездном хоре знакомые очи
Горят в степи над забытой могилой.
Трава поблекла, пустыня угрюма,
И сон сиротлив одинокой гробницы,
И только в небе, как вечная дума,
Сверкают звезд золотые ресницы.
И снится мне, что ты встала из гроба,
Такой же, какой ты с земли отлетела,
И снится, снится: мы молоды оба,
И ты взглянула, как прежде глядела.</text><name></name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки.
Крылов.
Мое собранье насекомых
Открыто для моих знакомых:
Ну, что за пестрая семья!
За ними где ни рылся я!
Зато какая сортировка!
Вот Глинка - божия коровка,
Вот Каченовский - злой паук,
Вот и Свиньин - российский жук,
Вот Oлин - черная мурашка,
Вот Раич - мелкая букашка.
Куда их много набралось!
Опрятно за стеклом и в рамах
Они, пронзенные насквозь,
Рядком торчат на эпиграммах.</text><name>Собрание насекомых</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Какие хитроумные узоры
Поутру наведет мороз...
Проснувшись, разберешь не скоро:
Что это — в шутку иль всерьез?
Во сне еще иль это в самом деле
Деревья и цветы в саду?
И не захочется вставать с постели
В настывшем за ночь холоду.
Какая нехорошая насмешка
Над человеком в сорок лет:
Что за сады, когда за этой спешкой
Опомниться минуты нет!
И, первым взглядом встретившись с сугробом,
Подумается вдруг невпопад:
Что, если смерть, и нет ли там за гробом
Похожего на этот сад?!</text><name>Какие хитроумные узоры...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1963</date_from><text>Блеск моря, и скрипы причала,
И пляжей дневных теснота —
Все это внезапно пропало,
И сразу пришла темнота.
Исчезли цветы и тропинки,—
Лишь только огни да прибой...
Как будто умело картинки
Одну заменили другой.
Что с южным сверканием сталось?
...Прости, но подумалось вот:
Не так ли нежданно и старость,
И то, что за ней, подойдет?
И словно в надежде спасенья,
Тревогу наивно глуша,
В мой край отдаленный, осенний,
На север рванулась душа.
Туда, где природа без лоска,
Но больше не сыщешь такой.
Туда, где заката полоска
Горит и горит за рекой.
Над ширью, что нету дороже,
Что остро сжимает сердца,
Горит она долго и все же
Не может сгореть до конца.</text><name>Блеск моря, и скрипы причала...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1916</date_from><text>Волнением весь расцвеченный,
мальчик принес весть благую.
О том, что пойдут все на гору.
О сдвиге народа велели сказать.
Добрая весть, но, мой милый
маленький вестник, скорей
слово одно замени.
Когда ты дальше пойдешь,
ты назовешь твою светлую
новость не сдвигом,
но скажешь ты:
подвиг!</text><name>Подвиг</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1918</date_from><text>Кружитесь, кружитесь:
держитесь
крепче за руки!
Звуки
звонкого систра несутся, несутся,
в рощах томно они отдаются.
Знает ли нильский рыбак,
когда бросает
сети на море, что он поймает?
охотник знает ли,
что он встретит,
убьет ли дичь, в которую метит?
хозяин знает ли,
не побьет ли град
его хлеб и его молодой виноград?
Что мы знаем?
Что нам знать?
О чем жалеть?
Кружитесь, кружитесь:
держитесь
крепче за руки!
Звуки
звонкого систра несутся, несутся,
в рощах томно они отдаются.
Мы знаем,
что все — превратно,
что уходит от нас безвозвратно.
Мы знаем,
что все — тленно
и лишь изменчивость неизменна.
Мы знаем,
что милое тело
дано для того, чтоб потом истлело.
Вот что мы знаем,
вот что мы любим,
за то, что хрупко,
трижды целуем!
Кружитесь, кружитесь:
держитесь
крепче за руки!
Звуки
звонкого систра несутся, несутся,
в рощах томно они отдаются.</text><name>Кружитесь, кружитесь...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1878</date_from><text>В былые годы любви невзгоды
Соединяли нас,
Но пламень страсти не в нашей власти,
И мой огонь угас.
Пускай мы ныне в мирской пустыне
Сошлись опять вдвоем,—
Уж друг для друга любви недуга
Мы вновь не принесем.
Весна умчалась, и нам осталась
Лишь память о весне
Средь жизни смутной, как сон минутной,
Как счастие во сне.</text><name>В былые годы любви невзгоды...</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Сонет
Как тускло пурпурное пламя,
Как мертвы желтые утра!
Как сеть ветвей в оконной раме
Всё та ж сегодня, что вчера...
Одна утеха, что местами
Налет белил и серебра
Мягчит пушистыми чертами
Работу тонкую пера...
В тумане солнце, как в неволе...
Скорей бы сани, сумрак, поле,
Следить круженье облаков,-
Да, упиваясь медным свистом,
В безбрежной зыбкости снегов
Скользить по линиям волнистым.
* По автографу под загл. "Зимний
сонет". Вариация в ст. 9-10: "Как
тяжела зимы неволя. Скорей бы
сумерки да в поле."</text><name>Ноябрь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1888</date_from><text>Что напишу? Что изреку
Стихом растрепанным и вялым?
Какую правду облеку
Его звенящим покрывалом?
Писать о том, как серый день
Томительно и скучно длился,
Как наконец в ночную тень
Он незаметно провалился?
Писать о том, что у меня
В душе нет прежнего огня,
А преждевременная вялость
И равнодушная усталость?
О том, что свой мундирный фрак
Я наконец возненавидел,
Или о том, что злой дурак
Меня сегодня вновь обидел?
- Но нет, мой друг, не городи
О пустяках таких ни строчки:
Ведь это только всё цветочки,
Дождешься ягод впереди.
Так говорит мне знанье света.
Увы! его я приобрел
Еще в младые очень лета,
Вот оттого-то я и зол.</text><name>Что напишу? Что изреку...</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1849</date_from><text>Присутствие непостижимой силы
Таинственно скрывается во всем:
Есть мысль и жизнь в безмолвии ночном,
И в блеске дня, и в тишине могилы,
В движении бесчисленных миров,
В торжественном покое океана,
И в сумраке задумчивых лесов,
И в ужасе степного урагана,
В дыхании прохладном ветерка,
И в шелесте листов перед зарею,
И в красоте пустынного цветка,
И в ручейке, текущем под горою.</text><name>Присутствие непостижимой силы...</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Впервые в жизни собственным умом
Под старость лишь раскинул я немного.
Не осознал себя твореньем бога,
Но душу вдруг прозрел в себе самом.
Я душу наконец прозрел —
и вот
Вдруг ощутил, что плоть моя вместила
В себе неисчислимые светила,
Которыми кишит небесный свод.
Я душу наконец в себе прозрел,
Хотя и без нее на свете белом
Вполне хватало каждодневных дел,
И без нее возни хватало с телом.</text><name>Впервые в жизни собственным умом...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Восток, прошедший чрез воображенье
Европы,— не Восток, а та страна,
Где зной сошел, как тяжесть раздраженья,
А сказочность — втройне заострена.
Где краски света, музыки и сна;
Шипов смягченье, роз разоруженье,
Жасминовые головокруженья,
В ста отраженьях — комнат глубина.
Сто потолков огнем сапфиров движет.
Сонм арапчат по желтой анфиладе
Бежит — и в то же время на коврах,
Далеких, золотых, недвижных, вышит...
А дым курильниц все мотает пряди —
Не вовсе с прялкой Запада порвав...</text><name>Восток, прошедший чрез воображенье...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1912</date_from><text>Так странно, свободно и просто
Мне выявлен смысл бытия,
И скрытое в семени "я",
И тайна цветенья и роста.
В растенье и в камне - везде,
В горах, в облаках, над горами
И в звере, и в синей звезде,
Я слышу поющее пламя.</text><name>Так странно, свободно и просто...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1755</date_from><text>Смертельного наполнен яда,
В бедах младой мой век течет.
Рвет сердце всякий день досада
И скорбь за скорбью в грудь влечет,
Подвержен я несчастья власти,
Едва креплюся, чтоб не пасти.
Ты в жизни мне одна отрада,
Одна утеха ты, мой свет!
За горести мне ты награда,
Котору счастье мне дает,
Мне в жизни нет иныя сласти.
Тобой сношу свирепство части
.
В крови твоей, драгая, хлада
Ко мне ни на минуту нет.
Бодрюсь одним приятством взгляда,
Как рок все силы прочь берет.
Пускай сберутся все напасти,
Лишь ты тверда пребуди в страсти.</text><name>Баллад</name><date_to>1755</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Грянул гром нежданно, наобум —
Яростный удар и гул протяжный.
А потом пронесся легкий шум,
Торопливый, радостный и влажный.
Дождь шумел негромко, нараспев,
Поливая двор и крышу дома,
Шопотом смиряя буйный гнев
С высоты сорвавшегося грома.</text><name>Грянул гром нежданно, наобум...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Сегодня не слышно биенья сердец -
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать успев напоследок:
"На этот раз мне не вернуться,
Я ухожу, придет другой".
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Вот кто-то решив: "После нас - хоть потоп",
Как в пропасть, шагнул из окопа,
А я для того свой покинул окоп,
Чтоб не было вовсе потопа.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землей.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?
Кто выйдет к заветному мосту?
И мне захотелось: пусть будет вон тот,
Одетый во всё не по росту.
Я успеваю улыбнуться,
Я видел, кто придет за мной.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Разрывы глушили биенье сердец,
Мое же - мне громко стучало,
Что все же конец мой - еще не конец:
Конец - это чье-то начало.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я ухожу - придет другой.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.</text><name>Сыновья уходят в бой</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1835</date_from><text>Когда прощался я с тобою,
И твой корабль стремился в путь, —
Какой ужасною тоскою
Моя тогда стеснялась грудь!
Унылой мрачностью оделось
Души цветущей бытие,
И мне, безумному, хотелось
Всё сердце выплакать мое.
Кто б мне сказал, что роковая
Пора минует и что мне
Тужить, о ней воспоминая
Как о прекрасном, милом сне?
И то сбылось — и ты явилась,
Опять пленительна красой;
Но уж любовь не возвратилась,
Ни радость жизни молодой.
Когда опять взыграли волны
С назад плывущим кораблем
И прибежал я, неги полный;
В восторге сладостном моем
Когда душа моя кипела,
Бледнел, дрожал, смущался я, —
Ты не коаснела, не бледнела,
Взглянула просто на меня.
С тех пор простился я с мечтами,
Смотрю в слезах на божий свет;
За ночью ночь и день за днями
Текут, текут, — а жизни нет.
Одно лишь в памяти унылой —
Как наша молодость цвела,
Когда прелестною, счастливой
Ты для меня и мной жила.
Бывало, пылкою душою
Я всё, что свято, обнимал,
И, быв твоим, любим тобою,
Я сам себе цены не знал.
Но розлил взгляд твой безнадежный
Могильный холод вкруг меня, —
Он отравил в груди мятежной
Весь жар небесного огня.
И мрачной томностью крушимый,
Не знаю я, как с сердцем быть,
И образ, столь давно любимый,
Боюсь и помнить, и забыть.
В тревоге дум теряя силы,
Почти без чувств скитаюсь я,
Как будто вышел из могилы,
Как будто мир не для меня.
Хочу, лишен всего, что мило,
Страшась сердечной пустоты, —
Чтоб мне хоть горе заменило
Всё то, чем мне бывала ты,
Чтоб об утраченной надежде
Душой взбунтованной тужил;
Хоть нет того, что было прежде,
Но я б попрежнему любил.</text><name>К неверной</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1941</date_from><text>Не могли бы вы, сестрица,
Командиру услужить?
Не могли бы вы петлицы
На шинель мою нашить?
Может быть, вдали, в разлуке,
Невзначай взглянув на них,
Я с волненьем вспомню руки,
Нашивавшие мне их.
Сердцу станет так приятно!
...А когда война пройдет,
А когда меня обратно
К вам победа приведет,
Может быть, тогда, сестрица,
Уцелевшие в огне
Эти скромные петлицы
Вам напомнят обо мне...</text><name>Петлицы</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1861</date_from><text>С улыбкою оледенелой
Сошла небес суровых дочь,
И над землей сребристо-белой
Белеет северная ночь.
Давно ль здесь пестротою чудной
Сапфир, рубни и бирюза
Сливались с тенью изумрудной,
Чаруя жадные глаза?
Зимы покров однообразный
Везде сменил наряд цветной,
Окован сад броней алмазной
Рукой волшебницы седой.
В дому семьи осиротелой,
Куда внезапно смерть вошла,
Задернуты завесой белой
С златою рамой зеркала.
Так снежной скатертью печальной
Покрыты и объяты сном
И озеро с волной зерцальной,
И луг с цветным своим ковром.
Природа в узах власти гневной,
С смертельной белизной в лице,
Спит заколдованной царевной
В своем серебряном дворце.
Но и природы опочившей
Люблю я сон и тишину:
Есть прелесть в ней, и пережившей
Свою прекрасную весну.
Есть жизнь и в сей немой картине,
И живописен самый мрак:
Деревьям почерневшим иней
Дал чудный образ, чудный лак.
Обрызгал их холодным блеском
Своих граненых хрусталей,
Он вьется ярким арабеском
Вдоль обезлиственных ветвей.
Твой Бенвенуто, о Россия,
Наш доморощенный мороз
Вплетает звезды ледяные
В венки пушисто-снежных роз.
Кует он дивные изделья
Зиме, зазнобушке своей,
И наряжает в ожерелья
Он шею, мрамора белей.
Когда наступит вечер длинный,
Объятый таинством немым,
Иду один я в сад пустынный
Бродить с раздумием своим.
И много призрачных видений
И фантастических картин
Мелькают, вынырнув из тени
Иль соскочив с лесных вершин.
Они сшибаются друг с другом
И, налетев со всех сторон,
То нежат лаской, то испугом
Тревожат мыслей чуткий сон.
А между тем во тьме безбрежной
Оцепенело всё кругом,
В волшебном царстве ночи снежной,
В саду, обросшем серебром.
Но в этой тишине глубокой,
Питающей дремоту дум,
Местами слышен одинокой
Переливающийся шум.
Под хладной снежной пеленою
Тень жизни внутренней слышна,
И, с камней падая, с волною
Перекликается волна.</text><name>ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ САД ЗИМОЮ</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1930</date_from><text>Зелеными просторами
Легла моя страна.
На все четыре стороны
Раскинулась она.
Ее посты расставлены
В полях и в рудниках.
Страна моя прославлена
На всех материках.
Колхозы, шахты, фабрики —
Один сплошной поток...
Плывут ее кораблики
На запад и восток;
Плывут во льды полярные
В морозы, в бури, в дождь.
В стране моей ударная
Повсюду молодежь.
Ударная, упрямая,—
Не молодежь — литье.
И песня эта самая
Поется про нее.
О том, как в дни ненастные
Она молотит рожь,
О том, как в ночи ясные
Свои обозы красные
Выводит молодежь.
Уверенно стоит она
У каждого станка.
Проверена, испытана
Проворная рука.
В труде не успокоится
И выстоит в бою
За мир, который строится,
За родину свою.</text><name>Зелеными просторами</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1948</date_from><text>Мы с тобою не дружили,
Не встречались по весне,
Но глаза твои большие
Не дают покоя мне.
Думал я, что позабуду,
Обойду их стороной,
Но они везде и всюду
Всё стоят передо мной,
Словно мне без их привета
В жизни горек каждый час,
Словно мне дороги нету
На земле без этих глаз.
Может, ты сама не рада,
Но должна же ты понять:
С этим что-то сделать надо,
Надо что-то предпринять.</text><name>Мы с тобою не дружили...</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Что я страдаю
Над чистым листом?
Нет, я чертеж
Отложу на потом.
Ведь не приклеена
Я к чертежу?
Сбегаю к Шурке,
Секрет ей скажу.
Нет, я, пожалуй,
Секрет отложу,
Лучше я с книжкой
Часок посижу.
Книжка попалась —
Увесистый том,
Я отложила ее
На потом,
Снова страдаю
Над чистым листом...
Столько забот,
Все дела да дела...
Жалко, я ночь
Отложить не смогла.
Проспала!</text><name>Отложу на потом</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1957</date_from><text>В Гомборском лесу на границе Кахети
Раскинулась осень. Какой бутафор
Устроил такие поминки о лете
И киноварь с охрой на листья растер?
Меж кленом и буком ютился шиповник,
Был клен в озаренье и в зареве бук,
И каждый из них оказался виновник
Моих откровений, восторгов и мук.
В кизиловой чаще кровавые жилы
Топорщил кустарник. За чащей вдали
Рядами стояли дубы-старожилы
И тоже к себе, как умели, влекли.
Здесь осень сумела такие пассажи
Наляпать из охры, огня и белил,
Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
А клен, как Мурильо, на крыльях парил.
Я лег на поляне, украшенной дубом,
Я весь растворился в пыланье огня.
Подобно бесчисленным арфам и трубам,
Кусты расступились и скрыли меня.
Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал
И опыт осенних моих наблюдений
Отдать человечеству вновь пожелал.
С тех пор мне собратьями сделались горы,
И нет мне покоя, когда на трубе
Поют в сентябре золотые Гомборы,
И гонят в просторы, и манят к себе.</text><name>Гомборский лес</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>Все отнято: и сила, и любовь.
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую, что кровь
Во мне уже совсем похолодела.
Веселой Музы нрав не узнаю:
Она глядит и слова не проронит,
А голову в веночке темном клонит,
Изнеможенная, на грудь мою.
И только совесть с каждым днем страшней
Беснуется: великой хочет дани.
Закрыв лицо, я отвечала ей...
Но больше нет ни слез, ни оправданий.</text><name>Все отнято: и сила, и любовь...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from></date_from><text>Я люблю смотреть как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
за тоски хоботом?
А я -
в читальне улиц -
так часто перелистывал гроба том.
Полночь
промокшими пальцами щупала
меня
и забитый забор
и с каплями ливня на лысин купола
скакал сумасшедший собор.
Я вижу ________ бежал,
хитона оветренный край
йеловала плача слякоть.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть
"Солнце!"
"Отец мой!"
"Сжалься хоть ты и не мучай!"
Это тобою пролитая кровь льется дорогою дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой
в божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!</text><name>НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБО МНЕ САМОМ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1922</date_from><text>Нет словам переговора,
Нет словам недоговора.
Крепки, лепки навсегда,
Приговоры-заклинанья
Крепче крепкого страданья,
Лепче страха и стыда.
Ты измерь, и будет мерно,
Ты поверь, и будет верно,
И окрепнешь, и пойдешь
В путь истомный, в путь бесследный,
В путь от века заповедный.
Всё, что ищешь, там найдешь.
Слово крепко, слово свято,
Только знай, что нет возврата
С заповедного пути.
Коль пошел, не возвращайся,
С тем, что любо, распрощайся,—
До конца тебе идти.
Заклинаньем обреченный,
Вещей деве обрученный,
Вдался слову ты в полон.
Не жалей о том, что было
В прежней жизни сердцу мило,
Что истаяло, как сон.
Ты просил себе сокровищ
У безжалостных чудовищ,
Заклинающих слова,
И в минуту роковую
Взяли плату дорогую,
Взяли все, чем жизнь жива.
Не жалей о ласках милой.
Ты владеешь высшей силой,
Высшей властью облечен.
Что живым сердцам отрада,
Сердцу мертвому не надо.
Плачь, не плачь, ты обречен.</text><name>Нет словам переговора...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1914</date_from><text>Подошла. Я волненья не выдал,
Равнодушно глядя в окно.
Села, словно фарфоровый идол,
В позе, выбранной ею давно.
Быть веселой — привычное дело,
Быть внимательной — это трудней...
Или томная лень одолела
После мартовских пряных ночей?
Утомительный гул разговоров,
Желтой люстры безжизненный зной,
И мельканье искусных проборов
Над приподнятой легкой рукой.
Улыбнулся опять собеседник
И с надеждой глядит на нее...
Мой счастливый, богатый наследник,
Ты прочти завещанье мое.</text><name>Подошла. Я волненья не выдал...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1925</date_from><text>Править поэму, как текст заокеанской депеши:
Сухость, ясность, нажим — начеку каждое слово.
Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне:
Чем скупее слова, тем напряженней их сила.
Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам.
Вытравить из словаря слова «Красота», «Вдохновенье» —
Подлый жаргон рифмачей... Поэту — понятья:
Правда, конструкция, план, равносильность,
сжатость и точность.
В трезвом, тугом ремесле — вдохновенье и честь поэта:
В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость.
Творческий ритм от весла, гребущего против теченья,
В смутах усобиц и войн постигать целокупность.
Быть не частью, а всем; не с одной стороны, а с обеих.
Зритель захвачен игрой — ты не актер и не зритель,
Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:
Помнить, что знамена, партии и программы
То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.
Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:
Совесть народа — поэт. В государстве нет места поэту.</text><name>Доблесть поэта</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1899</date_from><text>Люблю встречать на улице
Слепых без провожатых.
Я руку подаю им,
Веду меж экипажей.
Люблю я предразлучное
Их тихое спасибо;
Вслед путнику минутному
Смотрю я долго, смутно.
И думаю, и думаю:
Куда он пробирается,
К племяннице ли, к другу ли?
Его кто дожидается?
Пошел без провожатого
В путину он далекую;
Не примут ли там старого
С обычными попреками?
И встретится ль тебе, старик,
Бродяга вновь такой, как я же?
Иль заведет тебя шутник
И бросит вдруг меж экипажей?</text><name>Слепой</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>В роще дубовой, в соседстве Эвбейского моря,
Жил с молодою женою, без слез и без горя,
Старый Алоэ. Жену Ифимедией звали...
Каждое утро, пока все домашние спали,—
Крепче других спал Алоэ,— она уходила
К близкому морю; служанка ковер приносила,
Масла, духи. Ифимедия платье снимала,
Черные длинные косы свои распускала;
Взглядом пугливым кругом побережье окинув,
В утреннем ветре от проспанной ночи остынув,
В воду входила; черпнувши, дрожа, обливалась
И, осторожно по камням пройдясь, погружалась...
Старый Нептун приходился ей дедом. В те годы
Боги сближались с людьми; допускались разводы;
Чаще без них обходились и брачной постели
Не сторожили, как мы, а сквозь пальцы глядели.
Бог и властитель пучины, объезд совершая,
Мелких чиновников моря, тритонов пугая,
Многих кувыркая в воду, другим в назиданье,
Часто повадился к внучке ходить на купанье.
Бедная долго понять не могла: неги полны,
Что говорят и чего добиваются волны?
Но наконец поняла; а поняв — полюбила;
Каждое, каждое утро купаться ходила!
Море в себя принимало ее... Что же проще?
Ну, уж и нравилось это дриадам в той роще!..
Старый Алоэ, проснувшись, глаза протирая,
Вздумал взглянуть на жену. Он оделся, зевая,
Вышел, глядит: с набегающей пеною споря,
Бьет Ифимедия волны упрямого моря,
Реже, слабеет, неровно и трепетно дышит...
Море, поднявши ее над собою, колышет...
Долго старик любовался, глядел, улыбнулся
И, глубоко осчастливленный, к дому вернулся!</text><name>Ифимедия</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1926</date_from><text>От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены...
Копытом и камнем испытаны годы,
Бессмертной полынью пропитаны воды,-
И горечь полыни на наших губах...
Нам нож - не по кисти,
Перо - не по нраву,
Кирка - не по чести
И слава - не в славу:
Мы - ржавые листья
На ржавых дубах...
Чуть ветер,
Чуть север -
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы - ржавых дубов облетевший уют...
Бездомною стужей уют раздуваем...
Мы в ночь улетаем!
Мы в ночь улетаем!
Как спелые звезды, летим наугад...
Над нами гремят трубачи молодые,
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамена шумят...
Чуть ветер,
Чуть север -
Срывайтесь за ними,
Неситесь за ними,
Гонитесь за ними,
Катитесь в полях,
Запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
За стуком копыта в берлогах дремучих,
За песней трубы, потонувшей в лесах...</text><name>От черного хлеба и верной жены...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1960</date_from><text>Б. Я. С.
Мечта моей ты юности,
Легенда моей старости!
Но как не пригорюниться
В извечной думе-наросте
О том, что юность временна,
А старость долго тянется,
И, кажется, совсем она
При мне теперь останется...
Но ты со мной, любимая,
И, как судьба ни взбесится,
Опять, опять из дыма я
Прорежусь новым месяцем.
И стану плыть в безлунности
Сиянием для паруса!
Мечта моей ты юности,
Легенда моей старости...</text><name>Мечта моей ты юности...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Не говорите мне: "он умер",- он живет,
Пусть жертвенник разбит,- огонь еще пылает.
Пусть роза сорвана,- она еще цветет,
Путь арфа сломана,- аккорд еще рыдает!..</text><name></name><date_to>1886</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1807</date_from><text>Песня
Дубрава шумит;
Сбираются тучи;
На берег зыбучий
Склонившись, сидит
В слезах, пригорюнясь, девица-краса;
И полночь и буря мрачат небеса;
И черные волны, вздымаясь, бушуют;
И тяжкие вздохи грудь белу волнуют.
"Душа отцвела;
Природа уныла;
Любовь изменила,
Любовь унесла
Надежду, надежду - мой сладкий удел.
Куда ты, мой ангел, куда улетел?
Ах, полно! я счастьем мирским насладилась:
Жила, и любила... и друга лишилась.
Теките струей
Вы, слезы горючи;
Дубравы дремучи,
Тоскуйте со мной.
Уж боле не встретить мне радостных дней;
Простилась, простилась я с жизнью моей:
Мой друг не воскреснет; что было, не будет...
И бывшего сердце вовек не забудет.
Ах! скоро ль пройдут
Унылые годы?
С весною - природы
Красы расцветут...
Но сладкое счастье не дважды цветет.
Пускай же драгое в слезах оживет;
Любовь, ты погибла; ты, радость, умчалась;
Одна о минувшем тоска мне осталась".
Вольный перевод из Шиллера.</text><name>Тоска по милом</name><date_to>1807</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1830</date_from><text>Средь пылающих огней?-
Идут под затворы молодцы
За святую Русь.
За святую Русь неволя и казни -
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Дикие кони стреножены
Дремлет дикий их пастух;
В юртах засыпая, узники
Видят Русь во сне.
За святую Русь неволя и казни -
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Шепчут деревья над юртами,
Стража окликает страж,-
Вещий голос сонным слышится
С родины святой.
За святую Русь неволя и казни -
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Зыблется светом объятая
Сосен цепь над рядом юрт.
Звезды светлы, как видения,
Под навесом юрт.
За святую Русь неволя и казни -
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Спите, [равнины] угрюмые!
Вы забыли, как поют.
Пробудитесь!.. Песни вольные
Оглашают вас.
Славим нашу Русь, в неволе поем
Вольность святую.
Весело ляжем живые
В могилу за святую Русь.</text><name>Что за кочевья чернеются</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1817</date_from><text>Увы! что в мире красота?—
Воздушный огнь, в ночи светящий,
Приятна сердцу сна мечта,
Луч солнечный, в росе блестящий.
Мгновенье — нет Авроры слез,
Мгновенье — льстить мечта престала,
Мгновенье — метеор исчез,
Мгновенье — и краса увяла!
Эльвира! в легких сих чертах
Твою я повесть представляю:
Давно ли прелесть?— ныне прах,
И вид твой лишь в душе встречаю.
Но где ты днесь? О сердца друг!
Останок твой здесь персть покрыла,
Но персти не причастен дух
И не пожрет его могила.
Ты там, где вечен цвет красы,
Которая в тебе мелькнула,
Отрадой меря где часы,
От зол доброта отдохнула.
Небесную отверзла дверь
Тебе над смертию победа
И радость ангелов теперь
Твоя сладчайшая беседа.
Моя ж беседа — грусть; и нет,
Нет сил прогнать тоску унылу;
Она всяк день меня ведет
На хладную твою могилу.
Сойди ж и ты, о друг мой, к ней,
Зри скорбью грудь мою раздранну;
Пролив в нее отрад елей,
Ты облегчи сердечну рану.
Дай сил ждать смертного часа,
Что съединит меня с тобою,
А здесь пусть дряхлость и краса
Покроются одной доскою.</text><name>Бренность красоты</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1832</date_from><text>Как долго ждет
Моя любовь —
Зачем нейдет
Моя Любовь?
Пора давно!
Часы летят
И все одно
Любви твердят:
Скорей, скорей
Ловите нас,
Пока Морфей
Скрывает вас
От зорких глаз!..
Поет петух,
Пропел другой —
И пылкий дух
Убит тоской:
Всё нет и нет!
Редеет тень
И брезжит свет,
И скоро день...
Спеши, спеши,
Моя Любовь,
И утуши
Мою любовь!..</text><name>Ожидание</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1914</date_from><text>Уступами всходят Карпаты
Под ногами тает туман.
Внизу различают солдаты
Древний край - колыбель славян.
Весенним приветом согрета
Так же тихо дремала страна...
На четыре стороны света
Отсюда шли племена.
Шли сербы, чехи, поляки,
Полабы и разная русь.
Скрывалась отчизна во мраке,
Но каждый шептал: "Я вернусь!"
Проносились века и беды,
Не встречался с братьями брат,
И вот, под грохот победы,
Мы снова на склонах Карпат.
Вздохни же ожиданным мигом,
Друзей возвращенных встречай,
Так долго под вражеским игом,
Словно раб, томившийся край.
Засветился день возвращенья,
Под ногами тает туман...
Здесь поставьте стяг единенья
Нашедших друг друга славян!</text><name>На Карпатах</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>На белом небе всё тусклей
Златится горняя лампада,
И в доцветании аллей
Дрожат зигзаги листопада.
Кружатся нежные листы
И не хотят коснуться праха...
О, неужели это ты,
Всё то же наше чувство страха?
Иль над обманом бытия
Творца веленье не звучало,
И нет конца и нет начала
Тебе, тоскующее я?
* Авторское название - Листопад</text><name>Листы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from></date_from><text>На Большом Гнездиковском,
В доме десять ли, восемь ли,
Что напротив аптеки,
Красным камнем одет,
Проживает красивая,
Рыжеволосая,
Одинокая женщина
Двадцати восьми лет.
У нее есть друзья.
И звонки телефонные
Вопрошают квартиру
О ней допоздна.
У нее есть поклонники,
Честно влюбленные,
Но всерьез не считается
С ними она.
Утро раннее
Сыплет стальные горошины
Из будильника на пол,
И, словно в ответ,
Закрывая глаза
На мгновенье ладошками,
Словно девочка,
Женщина смотрит на свет.
Тесных туфелек стук,
У кровати поставленных,
Открывает дорогу
Знакомых забот.
Папироска измятая
Ртом окровавлена,
Выпит чай,
Сунут в сумку с собой бутерброд.
Ах, как много их —
В туфельках дробных, начищенных
С банным ветром
Выносит метро поутру
На Тверском, на Арбате,
На Пресне!.. И сыщешь ли
Ту, что тоже спешит
На студеном ветру?..</text><name>На Большом Гнездиковском...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from></date_from><text>Жаль не то, что день опять вот прожит,
Что опять закат разбрызгал краски,
Жаль, что столько милых и хороших
Вянет женщин без любви, без ласки.
Многим трудно вспомнить день единый,
День, что в сердце носят тайной датой.
Скоро брызнут первые седины,
Запропали женихи куда-то.
Затерялись в жизни, запропали,
Многие геройской смертью пали.
Кто тех женщин тронет словом едким
Или же осудит молчаливо,
Что при них замужние соседки
На мужей своих глядят ревниво?</text><name>Жаль не то, что день опять вот прожит...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Люблю, когда по крыше
Дождь стучит,
И все тогда во мне
Задумчиво молчит.
Я слушаю мелодию дождя.
Она однообразна,
Но прекрасна.
И все вокруг с душою сообразно.
И счастлив я,
Как малое дитя.
На сеновале душно пахнет сеном.
И в щели льет зеленый свет травы.
Стихает дождь...
И скоро в небе сером
Расплещутся озера синевы.
Стихает дождь.
Я выйду из сарая.
И все вокруг
Как будто в первый раз.
Я радугу сравню с вратами рая,
Куда при жизни
Я попал сейчас.</text><name>В деревне</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Затих утомительный говор людей,
Потухла свеча у постели моей,
Уж близок рассвет; мне не спится давно...
Болит мое сердце, устало оно.
Но кто же приник к изголовью со мной?
Ты ль это, мой призрак, мой ангел земной?
О, верь мне, тебя я люблю глубоко...
Как девственной груди дыханье легко,
Как светит и греет твой ласковый взгляд,
Как кротко в тиши твои речи звучат!
Ты руку мне жмешь - она жарче огня...
Ты долго и нежно целуешь меня...
Ты тихо уходишь... О, боже! Постой...
Останься, мой ангел, останься со мной!
Ведь этих лобзаний, навеянных сном,
Ведь этого счастья не будет потом!
Ведь завтра опять ты мне бросишь едва
Холодные взгляды, пустые слова,
Ведь сердце опять запылает тоской...
Останься, мой ангел, мне сладко с тобой!</text><name>Затих утомительный говор людей...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1917</date_from><text>Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца,
Зачем Колумб Америку открыл?</text><name>Хокку</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Если, хоть раз, видел твой взор — огни розы,
Вечно в душе живы с тех пор — огни розы.
Сладкая мгла долы томит, глухой пурпур...
Жди: расцветут, вспыхнув меж гор, огни розы.
Встал фимиам; жертва горит; текут смолы...
Жди: просквозят дымный затвор — огни розы.
Эти уста рдяным вином потир полный:
Пей же, любовь, солнца раствор — огни розы!</text><name>I
РОЗА ОГНЯ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Стрекотунья белобока,
Под калиткою моей
Скачет пестрая сорока
И пророчит мне гостей.
Колокольчик небывалый
У меня звенит в ушах,
На заре . . . . алой,
Серебрится снежный прах.</text><name>Стрекотунья белобока...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>А я с годами думаю все чаще,
что краденое счастье — тоже счастье,
как ситник краденый — все тот же хлеб насущный,
спасенье жизни неблагополучной.
А может, несравненно слаще даже.
Поверьте, это не в защиту кражи,
но просто я убеждена, что сытый
не представляет, сколько стоит ситный...</text><name>А я с годами думаю все чаще...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Над бездной адскою блуждая,
Душа преступная порой
Читает на воротаx рая
Узоры надписи святой.
И часто тайную отраду
Наxодит муке неземной,
За непреклонную ограду
Стремясь завистливой мечтой.
Так, разбирая в заточенье
Досель мне чуждые черты,
Я был свободен на мгновенье
Могучей волею мечты.
Залогом вольности желанной,
Лучем надежды в море бед
Мне стал тогда ваш безымянный,
Но вечно памятный привет.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>Ребенком я, не зная страху,
Хоть вечер был и шла метель,
Блуждал в лесу, и встретил пряху,
И полюбил ее кудель.
И было мне так сладко в детстве
Следить мелькающую нить,
И много странных соответствий
С мечтами в красках находить.
То нить казалась белой, чистой;
То вдруг, под медленной луной,
Блистала тканью серебристой;
Потом слилась со мглой ночной.
Я, наконец, на третьей страже.
Восток означился, горя,
И обагрила нити пряжи
Кровавым отблеском заря!</text><name>Ребенком я, не зная страху...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Ну вот, сыночек, спать пора,
Вокруг деревья потемнели.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.
Закрой глаза. Вверху луна,
Как рог на свадьбе кахетинца.
Кричит, кричит ночная птица
До помрачения ума.
Усни скорее. Тополя
От ветра горько заскрипели.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.
Все засыпает. Из-под век
Взирают тусклые болотца.
Закуривает и смеется
Во тьме прохожий человек.
Березы, словно купола,
Видны в потемках еле-еле.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.</text><name>Колыбельная вполголоса</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>От Аляски Родина до Польши -
Вот она какая, наша Русь.
У нее одна Камчатка больше,
Чем вся Дания и Бенилюкс.
Есть у нас просторы Казахстана,
Есть и горный и степной Алтай.
Хорошо трудиться неустанно:
Есть работы непочатый край.
Покоренье снеговых просторов,
Освоенье вековых степей,
На бескрайных землях гул моторов -
К коммунизму новая ступень.
Но еще такие есть просторы,
Есть такая ширь и глубина.
Море есть, в сравнении с которым
Словно капля в море целина!
Скорость звука - пройденная штука,
С каждым днем чудесней чудеса.
Наша богатырская наука
Спутники пустила в небеса!
И мне верится, что очень скоро
Доживем до сказочной поры:
Встретим небывалые просторы
И невероятные миры!
Захватив кусочек атмосферы
И необходимый провиант,
Может быть, осваивать Венеру
Наши комсомольцы полетят!
На другой планете в небе синем
Станут строить коммунизм они.
Здесь моя фантазия бессильна,
Как всесильны завтрашние дни!</text><name>К небывалым просторам</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Если денежки имеются у вас
И хотите летний отдых провести,
Москвичи,
Не езжайте вы ни в Крым, ни на Кавказ,
Где, наверно, побывали, и не раз,—
Выбирайте поизысканней пути!
Не пугайтесь вы, что Лена далека,
А доверьтесь романтической мечте —
Вам понравится великая река:
Я не видел равной ей по красоте!
Леной любуюсь, в великом зеркале
Зайчики солнечные забегали.
Прыгают резво, воды чуть касаются —
Краше становится Лена-красавица.
Здесь этих солнечных зайчиков масса,
Все в необъятный простор включены
И сверкают, словно алмазы
Первой величины!
Здесь фотоаппарат бессилен —
Такая это красота!
И вам, художники России,
Поехать надобно сюда!
Здесь так природа благородна,
Так живописны берега,
Что создадите вы полотна
Не на года, а на века!
Не испытываю зла
К тем, кто режется в козла.
Развлекаются... А все ж
Жаль мне эту молодежь!
Уперлись глазами в стол,
В палубные стены —
Не волнует их нисколь
Величавость Лены.
Ведь такая красота
Не везде бывает!..
А они, попав сюда,
Время убивают!</text><name>Такая это красота!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>Скажите, зеленые глазки:
Зачем столько страсти и ласки
Господь вам одним уделил,
Что всё я при вас позабыл?
Лукавые ваши ресницы
Мне мечут такие зарницы.
Каких нет в самих небесах,—
И всё зеленеет в глазах.
Скажите: каким же вы чудом
Зажглися живым изумрудом
И в душу мне ввеяли сны
Зеленым покровом весны?
Зачем?..
Да зачем и вопросы?
Знакомы мне слезные росы,
И вешняя зелень, и новь,
И всё, кипятящее кровь...
Да, опытом дознал я тоже,
Что стынет весеннее ложе,
Что вянет, своей чередой,
Зеленая травка зимой.
И нет уж в ней ласки и страсти,
И рвет ее ветер на части,
И гнется она и летит,
Куда ее вихорь крутит...
Зачем же, зеленые глазки,
У вас столько страсти и ласки
Горит в изумрудных лучах,
Что всё зеленеет в глазах?</text><name>Скажите, зеленые глазки</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1929</date_from><text>Каждый год и цветет
И отцветает миндаль...
Миллиарды людей
На планете успели истлеть...
Что о мертвых жалеть нам!
Мне мертвых нисколько не жаль!
Пожалейте меня!
Мне еще предстоит умереть!</text><name>Смерть</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1878</date_from><text>Верхние ветви зеленого, стройного клена,
В горьком раздумье слежу я за вами с балкона.
Грустно вы смотрите: ваше житье незавидно;
Что на земле нас волнует — того вам не видно.
В синее небо вы взор устремили напрасно:
Небо — безжалостно, небо — так гордо-бесстрастно!
Бури ль вы ждете? Быть может, раскрывши объятья,
Встретитесь вы, как давно разлученные братья?..
Нет, никогда вам не встретиться! Ветер застонет
Листья крутя, он дрожащую ветку наклонит,
Но, неизменный, суровый закон выполняя,
Тотчас от ветки родной отшатнется другая...
Бедные ветви, утешьтесь! Вы слишком высоки:
Вот отчего вы так грустны и так одиноки!</text><name>Две ветки</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1963</date_from><text>Он тощ, словно сучья. Небрит и мордаст.
Под ним третьи сутки
трещит мой матрац.
Чугунная тень по стене нависает.
И губы вполхари, дымясь, полыхают.
«Приветик, — хрипит он, — российской поэзии.
Вам дать пистолетик? А, может быть, лезвие?
Вы — гений? Так будьте ж циничнее к хаосу...
А может, покаемся?..
Послюним газетку и через минутку
свернем самокритику, как самокрутку?..»
Зачем он тебя обнимет при мне?
Зачем он мое примеряет кашне?
И щурит прищур от моих папирос...
Чур меня! Чур!
SOS!</text><name>Автопортрет</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1921</date_from><text>И сказал женщине суд:
"Твой муж - трус и беглец,
И твоих коров уведут,
И зарежут твоих овец".
А солдату снилась жена,
И солдат был сну не рад,
Но подумал: она одна,
И вспомнил, что он - солдат.
И пришел домой, как есть,
И сказал: "Отдайте коров
И овец иль овечью шерсть,
Я знаю всё и готов".
Хлеб, два куска
Сахарного леденца,
А вечером сверх пайка
Шесть золотников свинца.</text><name>И сказал женщине суд...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>От душной копоти земли
Погасла точка огневая,
И плавно тени потекли,
Контуры странные сливая.
И знал, что спать я не могу:
Пока уста мои молились,
Те, неотвязные, в мозгу
Опять слова зашевелились.
И я лежал, а тени шли,
Наверно зная и скрывая,
Как гриб выходит из земли
И ходит стрелка часовая.</text><name>Бессонница ребенка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Я солнце пил, как люди воду,
Ступая по нагорьям лет
Навстречу красному восходу,
Закату красному вослед.
В краю вершин крутых и гордых,
Где у сердец особый пыл,
Я звезды пил из речек горных,
Из родников студеных пил.
Из голубой небесной чаши
В зеленых чащах и лугах
Я жадно воздух пил сладчайший,
Настоянный на облаках.
Я пил снежинки, где тропинки
Переплелись над крутизной.
И помню:
таяли снежинки,
В пути пригубленные мной.
Я весны пил,
когда о севе
В горах пекутся там и тут.
Где крепок градусами Север,
Я пил мороз, как водку пьют.
Когда я грозы пил, бывало,
Чья слава землям дорога,
Как будто верхний край бокала,
Сверкала радуга-дуга.
И вновь шиповник цвел колючий,
Сочился хмель из темных скал.
Я, поднимавшийся на кручи,
Хмельные запахи вдыхал.
Земной красой я упивался,
Благословлял ее удел.
Не раз влюблялся, убивался
И песни пил, как песни пел.
Людской души сложна природа,—
Я пил с друзьями заодно
В час радости — бузу из меда,
В час горя — горькое вино.
И если сердцем пил,
то не пил
Забавы ради и утех.
Я Хиросимы видел пепел,
Я фестивалей слышал смех.
И, резко дунув, как на пиво,
Чтобы пустую пену сдуть,
Пил жизни суть:
она не лжива,
Она правдива — жизни суть.
Люблю, и радуюсь, и стражду,
И день свой каждый пью до дна,
И снова ощущаю жажду,
И в том повинна жизнь одна.
Пускай покину мир однажды
Я, жажды в нем не утоля,
Но людям жаждать этой жажды,
Покуда вертится Земля.</text><name>Покуда вертится Земля</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1826</date_from><text>Из шелку и мочал шнур нашей жизни вьется:
Кто плакал поутру, тот к вечеру смеется.</text><name></name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Ночью в саду у меня
Плачет плакучая ива,
И безутешна она Ивушка,
Грустная ива.
Раннее утро блеснет,
Нежная девушка Зорька
Ивушке, плачущей горько,
Слёзы кудрями сотрет.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Увяданьем еле тронут
Мир печальный и прекрасный,
Паруса плывут и тонут,
Голоса зовут и гаснут.
Как звезда - фонарь качает.
Без следа - в туман разлуки.
Навсегда?— не отвечает,
Лишь протягивает руки —
Ближе к снегу, к белой пене,
Ближе к звездам, ближе к дому...
...И растут ночные тени,
И скользят ночные тени
По лицу уже чужому.</text><name>Увяданьем еле тронут...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1824</date_from><text>Нет, обманула вас молва,
По-прежнему дышу я вами,
И надо мной свои права
Вы не утратили с годами.
Другим курил я фимиам,
Но вас носил в святыне сердца;
Молился новым образам,
Но с беспокойством староверца.</text><name>Уверение</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Осторожно и негромко
Говорит со мной поземка,
В ноги тычется снежок,
Чтобы я не верил тучам,
Чтобы в путь по горным кручам
Я отправиться не мог.
Позабывшая окошко,
Ближе к печке жмется кошка —
Предсказатель холодов.
Угадать, узнать погоду
Помогает лишь природа
Нам на множество ладов.
Глухари и куропатки
Разгадали все загадки,
Что подстроила зима.
Я ж искал свои решенья
В человечьем ощущенье
Кожи, нервов и ума.
Я считал себя надменно
Инструментом совершенным
Опознанья бытия.
И в скитаньях по распадкам
Доверял своим догадкам,
А зверью не верил я.
А теперь — на всякий случай —
Натащу побольше сучьев
И лучины наколю,
Потому что жаркой печи
Неразборчивые речи
Слушать вечером люблю.
Верю лишь лесному бреду:
Никуда я не поеду,
Никуда я не пойду.
Пусть укажут мне синицы
Верный путь за синей птицей
По торосистому льду.</text><name>Осторожно и негромко...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1966</date_from><text>Этот год называется
Годом спокойного солнца.
Я не спорю с наукой,
По сердцу мне это названье,
Только в этом году
Крылья бомбардировщиков наглых
Над вьетнамской землей
Заслоняли спокойное солнце.
Только в этом году
Наша дочка, мудрец-несмышленыш,
Улыбаясь, прошла
Над разверзшейся бездной сиротства.
И бесились тайфуны —
У каждого — женское имя.
(Кто-то их окрестил
Именами своих ненавистных.)
И три месяца кряду
Ташкент колотило о землю,
Так, что с хрустом ломались
Иголки сейсмических станций.
И Флоренция
Грязью затоплена до подбородка,
И на улицах Аккры
Темнокожие люди стреляют друг в друга,
И в Уэллсе
Гора наползла на шахтерский поселок.
Я отнюдь не хотел
Заниматься обзором текущих событий,
Просто вспомнилось мне
То, что было
И что происходит
В год спокойного солнца.
Постой!
Ты сегодня не слушал последних известий.
В катастрофе погиб
Самолет с водородною бомбой.
С января по декабрь
Тесно году спокойного солнца.
Он легко переходит
Границы листков календарных.
Я не спорю с наукой.
По сердцу мне это названье,
И мучительно хочется,
Чтобы оно оправдалось.
...Далеко-далеко от земли рассиялось спокойное солнце.</text><name>Год спокойного солнца</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Как дорожу я прекрасным мгновеньем!
Музыкой вдруг наполняется слух,
Звуки несутся с каким-то стремленьем,
Звуки откуда-то льются вокруг,
Сердце за ними стремится тревожно,
Хочет за ними куда-то лететь...
В эти минуты растаять бы можно,
В эти минуты легко умереть.</text><name>Звуки</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>Про море</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Жил отважный капитан,
Он объездил много стран,
И не раз он бороздил океан.
Раз пятнадцать он тонул,
Погибал среди акул,
Но ни разу даже глазом не моргнул.
И в беде,
И в бою
Напевал он эту песенку свою:
"Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка - это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь,
Только смелым покоряются моря!"
Но однажды капитан
Был в одной из дальних стран
И влюбился, как простой мальчуган.
Раз пятнадцать он краснел,
Заикался и бледнел,
Но ни разу улыбнуться не посмел.
Он мрачнел,
Он худел,
И никто ему по-дружески не спел:
"Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка - это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь,
Только смелым покоряются моря!"</text><name>Песенка о капитане</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1918</date_from><text>От любви твоей загадочной,
Как от боли, в крик кричу,
Стала желтой и припадочной,
Еле ноги волочу.
Новых песен не насвистывай,-
Песней долго ль обмануть,
Но когти, когти неистовей
Мне чахоточную грудь,
Чтобы кровь из горла хлынула
Поскорее на постель,
Чтобы смерть из сердца вынула
Навсегда проклятый хмель.</text><name>От любви твоей загадочной...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Прорытые временем
Лабиринты
Исчезли.
Пустыня
Осталась.
Немолчное сердце -
Источник желаний -
Иссякло.
Пустыня
Осталась.
Закатное марево
И поцелуи
Пропали.
Пустыня
Осталась.
Умолкло, заглохло,
Остыло, иссякло,
Исчезло.
Пустыня
Осталась.
Перевод М.Цветаевой</text><name>Пустыня</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1945</date_from><text>Яблоня в нашем саду росла,
Очень крепкой она была.
Самой сладкой она слыла,
Самым белым цветом цвела.
Сучья тяжко к земле склонив,
Зрели яблоки белый налив.
Зубы врежешь - в гортани мед,
Теплым соком гортань зальет.
Вот покраснела в лесу листва,
Вот забурела в лугах трава,
Вот затрещали в печах дрова,
Я не перечу - зима права.
Онемела земля во льду,
Все мертво под луной в саду.
Снег подлунный и тот как лед:
Голубое сиянье льет.
С каждым часом зима сильней,
И до нежных живых корней
Уж добрался лютой мороз.
Спят деревья - не видно слез.
Все случилось в глубоком сне,
Не помог и глубокий снег.
Но расплата близка всегда -
В марте месяце с гор вода.
Забурлили ручьи-ключи,
Заиграли в ручьях лучи,
Раскрошились литые льды.
Теплый дождик омыл сады.
Так ударил расплаты час,
Но не все на земле он спас.
Что же, яблони, где ваш цвет?
Почему же и листьев нет?
Вы стоите черны-черны
Посреди молодой травы,
От дыханья самой весны
Не проснулись, деревья, вы.
Не сплетаются ветками,
Рос не пьют поутру,
Но, корявые, редкие,
Лишь гремят на ветру.
Подгнивают и падают,
На дрова их возьмут.
Больше солнца не надо им
И весна ни к чему.
Но выходят из семени
Клен, береза, трава.
У зеленого племени
Не отнимешь права.
Глубоки эти корни.
Начинается труд.
И побеги упорно
Пробивают кору.
Только выжить до срока,
Только на ноги встать,
Будет к солнцу дорога -
Ни согнуть, ни сломать.
Будут сильные листья,
Наливные плоды:
Только встать,
Только выстоять, только быть молодым!</text><name>Яблони</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Последняя туча рассеянной бури!
Одна ты несешься по ясной лазури,
Одна ты наводишь унылую тень,
Одна ты печалишь ликующий день.
Ты небо недавно кругом облегала,
И молния грозно тебя обвивала;
И ты издавала таинственный гром
И алчную землю поила дождем.
Довольно, сокройся! Пора миновалась,
Земля освежилась, и буря промчалась,
И ветер, лаская листочки древес,
Тебя с успокоенных гонит небес.</text><name>Туча</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1964</date_from><text>Я теперь на девок крепкий,
И теперь одною меткой
Я всех баб ровняю как одну:
Пусть у ней во лбу семь пядей,
Пусть при полном при параде,-
Встречу бабу - в сторону сверну.
Был я раньше тоже хлипкий -
Провожал я их с улыбкой,
Даже, помню, год с одною жил,-
А теперь, пройду не глядя -
Мне плевать, что ейный дядя
Раньше где-то в органах служил.
Баб держу я в черном теле,
А чтоб лечь в одну постелю -
Этим меня можно насмешить,-
Даже если умоляет,
Даже в экстренном случае -
Очень меня трудно уложить!
Почему с таким напором
Я воюю с женским полом:
Изучил я их как свой портрет,-
Ведь полвека я - не меньше -
Изучаю этих женщин,
И сейчас мне - восемьдесят лет.</text><name>Я теперь на девок крепкий...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1949</date_from><text>Не верь, что ты поэта шире
И более, чем он, в строю.
Хоть ты решаешь судьбы мира,
А он всего только свою.
Тебе б — в огонь. Ему — уснуть бы,
Чтоб разойтись на миг с огнем.
Затем, что слишком эти судьбы
Каким-то чертом сбиты в нем.
И то, что для тебя как небо,
Что над тобой — то у него
Касается воды и хлеба
И есть простое естество.</text><name>Не верь, что ты поэта шире...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1858</date_from><text>Нина, Нина, тарантелла!
Старый Чьеко уж идет!
Вон уж скрипка загудела!
В круг становится народ!
Приударил Чьеко старый.
Точно птички на зерно,
Отовсюду мчатся пары!..
Вон - уж кружатся давно!
Как стройна, гляди, Аглая!
Вот помчались в круг живой -
Очи долу, ударяя
В тамбурин над головой!
Ловок с нею и Дженнаро!..
Вслед за ними нам - смотри!
После тотчас третья пара...
Ну, Нинета... раз, два, три...
Завязалась, закипела,
Все идет живей, живей,
Обуяла тарантелла
Всех отвагою своей...
Эй, простору! шибче, скрипки!
Юность мчится! с ней цветы,
Беззаботные улыбки,
Беззаветные мечты!
Эй, синьор, синьор! угодно
Вам в кружок наш, может быть?
Иль свой сан в толпе народной
Вы боитесь уронить?
Ну, так мимо!.. шибче, скрипки!
Юность мчится! с ней цветы,
Беззаботные улыбки,
Беззаветные мечты!
Вы, синьора? Вы б и рады,
К нам сердечко вас зовет...
Да снуровка без пощады
Вашу грудь больную жмет...
Ну, так мимо!.. шибче, скрипки!
Юность мчится! с ней цветы,
Беззаботные улыбки,
Беззаветные мечты!
Вы, философ! дайте руки!
Не угодно ль к нам сюда!
Иль кто раз вкусил науки -
Не смеется никогда?
Ну, так мимо!.. шибче, скрипки!
Юность мчится! с ней цветы,
Беззаботные улыбки,
Беззаветные мечты!
Ты что смотришь так сурово,
Босоногий капуцин!
В сердце памятью былого,
Чай, отдался тамбурин?
Ну - так к нам - и шибче, скрипки!
Юность мчится! с ней цветы,
Беззаботные улыбки,
Беззаветные мечты!
Словно в вихре, мчатся пары;
Не сидится старикам...
Расходился Чьеко старый
И подплясывает сам...
Мудрено ль! вкруг старой скрипки
Так и носятся цветы,
Беззаботные улыбки,
Беззаветные мечты!
Не робейте! смейтесь дружно!
Пусть детьми мы будем век!
Человеку знать не нужно,
Что такое человек!..
Что тут думать!.. шибче, скрипки!
Наши - юность и цветы,
Беззаботные улыбки,
Беззаветные мечты!</text><name>Тарантелла</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Пришли к пенсионерке
Три юных пионерки.
Явились утром ранним,
Чтоб окружить вниманьем,
Окружить любовью
Бабушку Прасковью.
Спокойно спит старуха,
Не ведает печали,
И вдруг ей прямо в ухо
Подружки закричали:
— Как ваше здоровье,
Бабушка Прасковья?
Тут всполошилась бабка:
— Где фартук мой? Где тряпка?
Как я гостей встречаю?—
И стол накрыла к чаю.
Хлопочет у печурки,
Подкладывает щепки:
— Скажите мне, девчурки,
Какой вы пьете, крепкий?
Выпили подружки
Чайку по полной кружке,
А бабушка Прасковья
Сказала:— На здоровье!
Я чаю пить не буду,—
И вымыла посуду.
И так она устала —
Ей даже плохо стало!
Достаточно к старушке
Проявлено вниманья!
Ушли домой подружки,
Сказавши:— До свиданья.
Им галочку в тетради
Поставили в отряде:
«Окружена любовью
Бабушка Прасковья».</text><name>Шефы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Я вас измучил не разлукой - возвращеньем,
Тяжелой страстью и свинцовым мщеньем.
Пленен когда-то легкостью разлук,
Я их предпочитал, рубя узлы и сети.
Как трудно вновь учить азы наук
В забушевавшем университете!
Как длинны расстоянья расставаний!..
В тоске деревья... Но твоя рука
И капор твой в дожде. И ночью ранней
Угрюмый стук дверного молотка...</text><name>Я вас измучил не разлукой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1930</date_from><text>В. Д.
О рьяный дьявол, черт морской...
Дремучий Рьявол, спящий в туче
Младой воды, на дне...
Ногой,
Обутой камнем, и онучей
Небрежно скрученной волны
Качаешь ты морскую чащу
Нечаянно...
Ты видишь сны...
Волну взъяренну и кричащу
С хрипеньем выдыхаешь ты
На боль предельной высоты.
Несчастный черт, безвестный бог!
Стихия стихла в нем, и разом
Он синей мукой изнемог,
До пены гневался...
Что разум,
Когда в тоске душа и плоть!
И чтобы чрево проколоть,
Бог жрал кораллы.
Бедный черт!
Грозноголосый Рьявол, где ты?
Ты пьяно спишь, полуодетый,
Не накренишь рукою борт
Плавучей дряни...
Смело воры
Кромсают колесом волну.
Ты их не позовешь ко дну,
Не вступишь с ними в разговоры
Неравные...
Пускай враги
Плывут спокойно над тобою...
Во сне ты чувствуешь круги
Воды испуганной, но к бою,
Но к штормам с шрамами на дне,
Но к буре с пеной на спине -
Влеченья нет...
Несчастный Рьявол!
С какой волной ушла душа?
Ты море Черное исплавал,
Захлебываясь и спеша,
Но волны - все одни и те же.
Ты ослабел и стал все реже
Метаться. Ты залег на дно.
Ни слез, ни гнева - все равно.
Но отзовись мне, бог безвестный!
Проснись хоть раз, одетый бездной,
Безумный бог!
И я живу,
Темнея от бессильной жажды,
Как жаждет пробужденья каждый,
Кто заколдован наяву.</text><name>Рьявол</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1810</date_from><text>Буря умолкла, и в ясной лазури
Солнце явилось на западе нам;
Мутный источник, след яростной бури,
С ревом и с шумом бежит по полям!
Зафна! Приближься: для девы невинной
Пальмы под тенью здесь роза цветет;
Падая с камня, источник пустынный
С ревом и с пеной сквозь дебри течет!
Дебри ты, Зафна, собой озарила!
Сладко с тобою в пустынных краях!
Песни любови ты мне повторила;
Ветер унес их на тихих крылах!
Голос твой, Зафна, как утра дыханье,
Сладостно шепчет, несясь по цветам.
Тише, источник! Прерви волнованье,
С ревом и с пеной стремясь по полям!
Голос твой, Зафна, в душе отозвался;
Вижу улыбку и радость в очах!..
Дева любви!— я к тебе прикасался,
С медом пил розы на влажных устах!
Зафна краснеет?.. О друг мой невинный,
Тихо прижмися устами к устам!..
Будь же ты скромен, источник пустынный,
С ревом и с шумом стремясь по полям!
Чувствую персей твоих волнованье,
Сердца биенье и слезы в очах;
Сладостно девы стыдливой роптанье!
Зафна, о Зафна!.. Смотри... там, в водах,
Быстро несется цветок розмаринный;
Воды умчались — цветочка уж нет!
Время быстрее, чем ток сей пустынный,
С ревом который сквозь дебри течет!
Время погубит и прелесть и младость!..
Ты улыбнулась, о дева любви!
Чувствуешь в сердце томленье и сладость,
Сильны восторги и пламень в крови!..
Зафна, о Зафна!— там голубь невинный
С страстной подругой завидуют нам...
Вздохи любови — источник пустынный
С ревом и с шумом умчит по полям!</text><name>Источник</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1818</date_from><text>Так правосудная Россия награждает!
О зависть, содрогнись, сколь бренен твой оплот!
Пожарский оживает
Смоленский оживет!</text><name>На монумент Пожарского</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1897</date_from><text>«О, эти звенящие строки!
Ты сам написал их когда-то!»
— Звенящие строки далеки,
Как призрак умершего брата.
«О, вслушайся в голос подруги!
Зову я к восторгам бесстрастья!»
— Я слышу, на радостном Юге
Гремят сладострастно запястья,
«Я жду, я томлюсь одиноко,
Мне луч ни единый не светит!»
— Твой голос далеко, далеко,
Тебе не могу я ответить.</text><name>По поводу «Me eum esse»</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>О, эти февральские вьюги,
белесый мятущийся мрак,
стенанья и свист по округе,
и — по пояс в снег, что ни шаг...
О, эти ночные прогулки,
уходы тайком со двора,
дремучей души закоулки,
внезапных открытий пора.
Томящее нас ощущенье,
что вдруг — непонятно, темно —
раздельное мыслей теченье
вливается в русло одно.
И все растворяется в мире
кипящих лесов и снегов,
и счастье все шире и шире,
и вот уже нет берегов!</text><name>О, эти февральские вьюги...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>С тобой я буду до зари,
Наутро я уйду
Искать, где спрятались цари,
Лобзавшие звезду.
У тех царей лазурный сон
Заткал лучистый взор;
Они - заснувший небосклон
Над мраморностью гор.
Сверкают в золоте лучей
Их мантий багрецы,
И на сединах их кудрей
Алмазные венцы.
И их мечи вокруг лежат
В каменьях дорогих,
Их чутко гномы сторожат
И не уйдут от них.
Но я приду с мечом своим;
Владеет им не гном!
Я буду вихрем грозовым,
И громом, и огнем!
Я тайны выпытаю их,
Все тайны дивных снов,
И заключу в короткий стих,
В оправу звонких слов.
Промчится день, зажжет закат,
Природа будет храм,
И я приду, приду назад,
К отворенным дверям.
С тобою встретим мы зарю,
Наутро я уйду,
И на прощанье подарю
Добытую звезду.</text><name>С тобой я буду до зари...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1819</date_from><text>Тебя ль изобразить и ты ль изобразима?
Вчера задумчива, я помню, ты была,
Сегодня ветрена, забавна, весела,
Понятна сердцу ты, уму непостижима.
Не все ль противности в характере твоем?
В тебе чувствительность с холодностью совместна,
Непостоянна ты во всем,
И постоянно ты прелестна.</text><name>Тебя ль изобразить...</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1830</date_from><text>Пусть сосны и ели
Всю зиму торчат,
В снега и метели
Закутавшись, спят.
Их тощая зелень,
Как иглы ежа,
Хоть ввек не желтеет,
Но ввек не свежа.
Мы ж, легкое племя,
Цветем и блестим
И краткое время
На сучьях гостим.
Все красное лето
Мы были в красе,
Играли с лучами,
Купались в росе!..
Но птички отпели,
Цветы отцвели,
Лучи побледнели,
Зефиры ушли.
Так что же нам даром
Висеть и желтеть?
Не лучше ль за ними
И нам улететь!
О буйные ветры,
Скорее, скорей!
Скорей нас сорвите
С докучных ветвей!
Сорвите, умчите,
Мы ждать не хотим,
Летите, летите!
Мы с вами летим!..</text><name>Листья</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1924</date_from><text>На ниве черной пахарь скромный,
Тяну я свой нехитрый гуж.
Претит мне стих языколомный,
Невразумительный к тому ж.
Держася формы четкой, строгой,
С народным говором в ладу,
Иду проторенной дорогой,
Речь всем доступную веду.
Прост мой язык, и мысли тоже:
В них нет заумной новизны,-
Как чистый ключ в кремнистом ложе,
Они прозрачны и ясны.
Зато, когда задорным смехом
Вспугну я всех гадюк и сов,
В ответ звучат мне гулким эхом
Мильоны бодрых голосов:
"Да-ешь?!"- "Да-ешь!"- В движенье массы.
"Свалил?"- "Готово!"- "Будь здоров!"
Как мне смешны тогда гримасы
Литературных маклеров!
Нужна ли Правде позолота?
Мой честный стих, лети стрелой -
Вперед и выше!- от болота
Литературщины гнилой!</text><name>Вперед и выше!</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>...В Нечерноземье,- согласно прогнозу,-
резко уменьшится снежный покров...
Днем над столицей
местами - грозы.
А на асфальте
местами -
кровь.</text><name>Прогноз погоды</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Чему сердце молилось,
Отошло навсегда.
Надо мною звезда закатилась,
Закатилась звезда.
И горела нежарко,
Не давала тепла,
И светила неярко,
Но все же была.
Я стоял под звездою,
Дожидался зари.
А теперь только место пустое,
Смотри не смотри...</text><name>Чему сердце молилось...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Две подружки - Варя с Верой
Это коллекционеры.
У подружек в двух альбомах
Сто фамилий, всем знакомых,-
Не коллекция, а клад!
Знаменитые артисты,
Футболисты, хоккеисты
И поэт-лауреат!
Как автограф получить,
Варю с Верой не учить!
Тех, кто марки собирает,
Тех подружки презирают.
Собиратели значков -
Дурачки из дурачков.
У подружек наших страсть:
На глаза тому попасть,
Кто сегодня знаменит,
Чья фамилия звенит!
На глаза сперва попасть,
А потом уже напасть:
- Очень просим, не спешите:
Распишитесь! Подпишите!
Кто-то девочкам в саду
Дал автограф на ходу,
И теперь уж не прочесть
И не вспомнить, кто он есть.
Кто-то шариковой ручкой
Через весь альбомный лист
Вывел подпись с закорючкой.
Шахматист или артист?..
Подписей собрали сто,
А спросите: "Кто есть кто?",
Наши коллекционеры -
Две подружки Варя с Верой -
Не ответят ни за что!</text><name>Автографы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1937</date_from><text>Дочке Светлане
То не странник идет, не гроза гремит,
Не поземка пылит в глаза ему,-
То приехал в Кремль бородатый Шмидт
К самому Большому Хозяину.
И сказал ему тот: "Снарядить вели
Самолет, коль саньми не едется.
Полетай ты на Север, на пуп земли,
Там живет госпожа ведмедица.
Перед нею костер изо льда горит,
Пролетают снежки, как голуби.
В колдовском котелке она дождь варит
И туман пущает из проруби.
Оттого где не надо идут дожди,
А где надобен дождь, там засуха.
Ты к ведмедице той долети-дойди
И котел этот спрячь за пазуху".
Возле пупа земли на плавучий лед
Опускался с неба туманного
Краснокрылый конь - гидросамолет
Михаила свет Водопьянова.
Выползал на снега голубой песец,
Говорил человечьим голосом:
"Не довольно ли вам в облаках висеть?
Не зазорно ль шуметь над полюсом?
Подобру говорю: убирайтесь прочь!-
Лаял, злобно наморщив усики.-
Напущу я на вас на полгода ночь,
Поглядим тогда, как вы струсите!"
Отвечал Водопьянов: "Уймись, дружок!
На полгода ночь? Эка невидаль!-
На борту самолета фонарь зажег:
- Вишь, мы солнце поймали неводом".
Выплывал тогда из моря кит-кашалот,
Говорил человечьим голосом:
"Это кто в окиян опускает лот,
Колет льдину киркой над полюсом?
Полно в море вымеривать глубину!
Я незваных гостей не жалую.
Я хвостом махну - целый дом сомну,
А не то вашу льдину малую!"
Тут, картечной пулей заряжено,
Громыхнуло ружье Папанина.
Охнул кит-кашалот и ушел на дно,
Меткой пулей под сердце раненный.
И пошли они, и пришли они
На огонь, что в сугробах светится.
Под скалой ледяной в голубой тени
Там сидит госпожа ведмедица.
Перед нею костер изо льда горит,
Пролетают снежки, как голуби,
В колдовском котелке она дождь варит
И туман пущает из проруби.
Увидала людей госпожа ведмедь,
Говорит человечьим голосом:
"Понапрасну вы вздумали володеть
Моей вотчиной - белым полюсом.
Я хозяйка тут ровно тыщу лет.
Против белых стуж вам не выстоять:
У вас шерсти нет, у вас реву нет,
У вас нет в ногах бегу быстрого.
Чтоб никто из вас попенять не мог,
По угодьям моим немереным
Вы поспорьте-ка быстротою ног
С моей лошадью - ветром северным.
Как стрелу, я спущу его с тетивы,
С золотого лука-оружия,
И назавтра в железную дверь Москвы
Он задует дождем и стужею.
Коли после его хоть на миг придешь -
Признавай тогда мою волю сам,
А скорее его добежишь - ну-к што ж!-
Володей тогда белым полюсом!"
Не окончила старая похвальбы,
Ан глядит: через миг без малого
Над плавучею льдиною из Москвы
Загудела машина Чкалова.
"Это кто же над полюсом в аккурат
Пролетел, не причалив к берегу?"
Отвечает Папанин: "Молодший брат
Погулять полетел в Америку".
"Снимем,- просит ведмедь,- мой заклад
с коня,
А давай-ка поспорим голосом:
Коли ежели крикнешь громчей меня,
Володей тогда белым полюсом!"
Пасть раскрыла ведмедица, как жерло...
Тут, не знаю - с небес, со стенки ли,
Точно гром, раскатилось: "Алло! Алло!"
То Москва вызывала Кренкеля.
"Это кто же такой великан большой,
Да и где он у вас хоронится?"
"Из кремлевской палаты мой брат старшой
Запросил об моем здоровьице".
"Ну,- сказала ведмедица,- голос - да!
А давай же поспорим волосом:
У кого повальяжнее борода,
Так тому володеть и полюсом!"
Тут на лед из палатки выходит Шмидт.
Что ведмежий мех? Так, безделица.
Борода у него на ветру дымит,
Развороченным флагом стелется!
Взял в кулак свою крепкую седину,
Осрамил ведмедицу белую:
"Вот сейчас,- говорит,- бородой тряхну,
Так такую ль бурю изделаю!
Что ты есть?- говорит.- Ничего! Ведмедь!
Так тебе ль верховодить полюсом?
Не умеешь ни бегать, а ни реветь,
Ни умом не вышла, ни волосом!
Уходи-ка, убогая, от греха.
Ведь игра-то велась по правилам?.."
И ушла ведмедь. Даже впопыхах
Колдовской котелок оставила.
А на льдине плавучей маяк зажгли,
Засиял он звездою белою.
Там Папанин сидит на пупу земли,
Он сидит и погоду делает.
Перед ним костер изо льда горит,
Пролетают снежки, как голуби.
Он и вёдро варит, и дожди варит,
И туман пущает из проруби.
Если тучу сварит - путевой листок
Нацепляет на брюхо сразу ей:
"Полетай, мол, ты, облако, на Восток,
Покропи над Середней Азией".
Если сварит вёдро - Папанин рад.
Направляет он светлым донышком
На далекий на город на Ленинград
Золотое красное солнышко.
И пылает маяк на пупу земли,
Будто острый алмаз отточенный,
И плывут на огонь его корабли
По морям нашей вольной вотчины!</text><name>Сказка про белую ведмедь...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Я, двух корабликов хозяин с юных дней,
Стал снаряжать их в путь: один кораблик мой
Ушел в прошедшее, на поиски людей,
Прославленных молвой,
Другой — заветные мечты мои помчал
В загадочную даль — в туман грядущих дней,
Туда, где братства и свободы идеал,
Но — нет еще людей.
И вот, назад пришли кораблики мои:
Один из них принес мне бледный рой теней,
Борьбу их, казни, стон, мучения любви
Да тяжкий груз идей.
Другой кораблик мой рой призраков принес,
Мечтою созданных, невидимых людей,
С довольством без рабов, с утратами без слез,
С любовью без цепей.
И вот, одни из них, как тени прошлых лет,
Мне голосят: увы! для всех один закон,—
К чему стремиться?! знай — без горя жизни нет;
Надежда — глупый сон.
Другие мне в ответ таинственно звучат:
У нас иная жизнь! У нас иной закон...
Не верь отжившим, пусть плывут они назад,—
Былое — глупый сон!</text><name>Кораблики</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Подумаешь - с женой не очень ладно.
Подумаешь - неважно с головой.
Подумаешь - ограбили в парадном.
Скажи еще спасибо, что живой.
Ну что ж такого - мучает саркома.
Ну что ж такого - начался запой.
Ну что ж такого - выгнали из дома.
Скажи еще спасибо, что живой.
Плевать - партнер по покеру дал дуба.
Плевать, что снится ночью домовой.
Плевать - соседи выбили два зуба.
Скажи еще спасибо, что живой.
Да ладно - ну, уснул вчера в опилках.
Да ладно - в челюсть врезали ногой.
Да ладно - потащили на носилках.
Скажи еще спасибо, что живой.
Да, правда - тот, кто хочет, тот и может.
Да, правда - сам виновен, бог со мной!
Да, правда. Но одно меня тревожит -
Кому сказать спасибо, что живой?</text><name>Подумаешь - с женой не очень ладно...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Покрывается сердце инеем -
Очень холодно в судный час...
А у вас глаза как у инока -
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил.
Лишь издали
(Все ж крещеная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы,-
За избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!</text><name>Судный час</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1891</date_from><text>Жизнь — достиганье совершенства,
И нам победа над собой
Едва ль не высшее блаженство
В борьбе с ветхозаветной тьмой.</text><name>Гр.О.А.Г.К-Й (Жизнь — достиганье совершенства...)</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Глазков</author><date_from>1939</date_from><text>Он вошел в распахнутой шубе,
Какой-то сверток держал.
Зуб его не стоял на зубе,
Незнакомец дрожал.
Потом заговорил отрывисто, быстро,
Рукою по лбу провел,-
Из глаз его посыпались искры
И попадали на ковер.
Ковер загорелся, и струйки огня
Потекли по обоям вверх;
Огонь оконные рамы обнял
И высунулся за дверь.
Незнакомец думал: гореть нам, жить ли?
Решил вопрос в пользу "жить".
Вынул из свертка огнетушитель
И начал пожар тушить.
Когда погасли последние вспышки
Затухающих искр,
Незнакомец сказал, что слишком
Пустился на риск.
Потом добавил:- Теперь мне жарко,
Даже почти хорошо...-
Головой поклонился, ногой отшаркал
И незаметно ушел.</text><name>Баллада</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1917</date_from><text>О Ирландия, океанная,
Мной не виденная страна!
Почему ее зыбь туманная
В ясность здешнего вплетена?
Я не думал о ней, не думаю,
Я не знаю ее, не знал...
Почему так режут тоску мою
Лезвия ее острых скал?
Как я помню зори надпенные?
В черной алости чаек стон?
Или памятью мира пленною
Прохожу я сквозь ткань времен?
О Ирландия неизвестная!
О Россия, моя страна!
Не единая ль мука крестная
Всей Господней земле дана?</text><name>Почему</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Он мне сказал: "Я верный друг!"
И моего коснулся платья.
Так не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных...
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.
А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
"Благослови же небеса -
Ты в первый раз одна с любимым".</text><name>Вечером</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Недвижна эта ночь. Как факел погребальный
Кровавая луна пылает в небесах...
Из песен я плету себе венок венчальный,
И голос мой звенит, тревожный и печальный,
Рыдает в нем тоска, трепещет чуткий страх...
Наутро принесут мне твой привет прощальный -
Я буду ждать его, покорна и бледна...
Я знаю почему, как факел погребальный,
На чистый мой венок, на мой венок венчальный
Льет свой кровавый свет зловещая луна!</text><name>Предчувствие</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from></date_from><text>Наскуча век желаньями терзаться,
Препятством чтя их к благу моему,
Сжал сердце я и волю дал уму,
Чтобы от них навеки отвязаться.
Все суета — так пишет Соломон;
Хоть ныне мы ученей древних стали,
Но и они не всё же вздор болтали,—
Так думал я, едва не прав ли он.
Все суета, все вещи точно равны —
Желанье лишь им цену наддает
Иль их в число дурных вещей кладет,
Хотя одни других не боле славны.
Чем худ кремень? чем дорог так алмаз?
Коль скажут мне, что он блестит для глаз —
Блестит и лед не менее подчас.
Так скажут мне: поскольку вещи редки,
Постольку им и цены будут едки.
Опять не то — здесь римска грязь редка;
Она лишь к нам на их медалях входит;
Но ей никто торговли не заводит,
И римска грязь — как наша грязь, гадка.
Редка их грязь, но римские антики
Не по грязи ценою так велики;
Так, стало, есть оценщик тут другой; —
Желанье? Да, оно — не кто иной,
И, верьте мне, оценщик предурной.
Ему-то мы привыкнув слепо верить,
Привыкли всё его аршином мерить;
Оно-то свет на свой рисует лад;
Оно-то есть томящий сердце яд.
На эту мысль попав, как на булавку,
Желаньям всем я тотчас дал отставку.
Казалося, во мне остыла кровь:
Прощай чины, и слава, и любовь.
Пленясь моих высоких дум покроем,
Все вещи я своим поставил строем
И мыслил так: все счастья вдалеке
Пленяют нас; вблизи всё скоро скучит;
Так все равно (не ясно ль это учит?),
Что быть в венце, что просто в колпаке;
Что быть творцом прекрасной Энеиды,
От нежных муз почтенье заслужить,
Князей, царей и царства пережить;
Что быть писцом прежалкой героиды,
Иль, сократя высоких дум расход,
Писать слегка про свой лишь обиход;
Что на полях трофеи славы ставить,
С Румянцевым, с Каменским там греметь,
Отнять язык у зависти уметь,
И ненависть хвалить себя заставить;
Что, обуздав военный, пылкий дух,
Щадя людей, бить, дома сидя, мух.
Пускай же свет вертится так, как хочет;
Пускай один из славы век хлопочет,
Другой, копя с червонцами мешки,
На ордена, на знать не пяля глаза,
Одним куском быть хочет сыт два раза
И прячет рай за крепкие замки:
Все это — вздор, мечтанье, пустяки!
Не лучше ли своих нам нужд не множить,
Спокойно жить и света не тревожить?
Чем мене нужд, тем мене зла придет;
Чем мене нужд, тем будет счастья боле;
А нужды все желанье нам дает:
Так, стало, зла умалить в нашей воле.
Так точно! ключ от рая я сыскал,
Сказал — и вдруг желать я перестал.
Противник чувств, лишь разуму послушен,
Ко всем вещам стал хладен, равнодушен;
Не стало нужд; утихли страсти вдруг;
Надежда, мой старинный, верный друг,
В груди моей себе не видя дела,
Другим сулить утехи полетела;
Обнявшись с ней, ушли улыбки вслед —
И кровь моя преобратилась в лед.
Все скучно мне и все постыло стало;
Ничто во мне желанья не рождало.
Без горести, без скуки я терял;
Без радости я вновь приобретал;
Равно встречал потери и успехи;
Оставили меня и грусть и смехи;
Из глаз вещей пропали дурноты,
Но с ними их пропали красоты —
И, тени снять желая прочь с картины,
Оставил я бездушный вид холстины.
Или, ясней,— принявши за закон,
Что в старину говаривал Зенон,
Не к счастию в палаты я ворвался,
Не рай вкусил, но заживо скончался —
И с трех зарей не чувствовать устал.
«Нет, нет!— вскричат,— он точно рай сыскал —
И, что чудней, на небо не взлетая».
А я скажу, что это мысль пустая.
Коль это рай, так смело я стою,
Что мы в аду, а камни все в раю.
Нет, нет, не то нам надобно блаженство;
С желанием на свет мы рождены.
На что же ум и чувства нам даны?
Уметь желать — вот счастья совершенство!
К тому ль дан слух, чтобы глухими быть?
На то ль язык, чтоб вечно быть немыми?
На то ль глаза, чтобы не видеть ими?
На то ль сердца, чтоб ими не любить?
Умей желать и доставай прилежно:
С трудом всегда приятней приобресть;
Умей труды недаром ты понесть —
Дурачество желать лишь безнадежно.
Препятство злом напрасно мы зовем;
Цена вещей для нас лишь только в нем:
Препятством в нас желанье возрастает;
Препятством вещь сильней для нас блистает.
Нет счастья нам, коль нет к нему помех;
Не будет скук, не будет и утех.
Не тот счастлив, кто счастьем обладает:
Счастлив лишь тот, кто счастья ожидает.
Послушайте, я этот рай узнал;
Я камнем стал и три дни не желал;
Но целый век подобного покою
Я не сравню с минутою одною,
Когда мне, сквозь несчастья мрачных туч,
Блистал в глаза надежды лестный луч,
Когда, любя прекрасную Анюту,
Меж страхами и меж надежды жил.
Ах, если б льзя, я б веком заплатил
Надежды сей не год, не час — минуту!
Прочь, школами прославленный покой,
Природы враг и смерти брат родной,
Из сердца вон — и жди меня во гробе!
Проснитесь вновь, желанья, вы во мне!
Явись при них скорей надежда мила!
Так — только в вас и важность вся и сила:
Блаженство дать вы можете одне.
Пусть мудрецы системы счастья пишут:
Все мысли их лишь гордостию дышут.
На что сердцам пустой давать закон,
Коль темен им и бесполезен он?
Системы их не выучишь в три века;
Они ведут к бесплодным лишь трудам.
А я, друзья, скажу короче вам:
Желать и ждать — вот счастье человека.</text><name>Письмо о пользе желаний</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Потеют сварщики, дымятся домны,
Все высчитано - поле и полет,
То век, как карлик с челюстью огромной
Огнем плюется и чугун жует.
А у ворот хозяйские заботы:
Тысячелетий, тот, что в поте, хлеб,
Над трубами пернатые пилоты,
И возле шлака яркий курослеп.
А женщина младенца грудью кормит,
Нема, приземиста и тяжела,
Не помышляя о высокой форме,
О торжестве расчета и числа.
Мне не предать заносчивого века,
Не позабыть, как в огненной ночи
Стихии отошли от человека,
И циркуль вывел новые лучи.
Но эта мать, и птицы в поднебесье,
И пригорода дикая трава -
Все удивительное равновесье
Простого и большого естества.</text><name>Потеют сварщики, дымятся домны...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Межиров</author><date_from>1945</date_from><text>Мальчик жил на окраине города Колпино.
Фантазер и мечтатель.
Его называли лгунишкой.
Много самых веселых и грустных историй
накоплено
Было им
за рассказом случайным,
за книжкой.
По ночам ему снилось - дорога гремит
и пылится
И за конницей гонится рыжее пламя во ржи.
А наутро выдумывал он небылицы -
Просто так.
И его обвиняли во лжи.
Презирал этот мальчик солдатиков
оловянных
И другие веселые игры в войну.
Но окопом казались ему придорожные
котлованы,-
А такая фантазия ставилась тоже в вину.
Мальчик рос и мужал на тревожной недоброй
планете,
И, когда в сорок первом году зимой
Был убит он,
в его офицерском планшете
Я нашел небольшое письмо домой.
Над оврагом летели холодные белые тучи
Вдоль последнего смертного рубежа.
Предо мной умирал фантазер невезучий,
На шинель
кучерявую голову положа.
А в письме были те же мальчишечьи
небылицы.
Только я улыбнуться не мог...
Угол серой исписанной плотно страницы
Кровью намок...
...За спиной на ветру полыхающий Колпино,
Горизонт в невеселом косом дыму...
Здесь он жил.
Много разных историй накоплено
Было им.
Я поверил ему.</text><name>Стихи о мальчике</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1971</date_from><text>Наружность гениев изменчива, как море:
Есенин то хорош, то плох. Один портрет
С другим не вяжется! Лицо в одном наклоне —
Одно. В другом — оно совсем другое! Свет
За облик борется, а тьма — за силуэт
Марины. То она, дорической колонне
Подобная, стоит. То — с лёгкостью каноэ
По водам жизни мчит... Но взмах!— и тайны след
Простыл... И в сушу вдруг уткнётся неказисто...
Лик Лермонтова то в гримасе исказится,
То звёздной нежностью оденутся черты
И вспыхнет грусть в очах прекрасных богомольно..
— Да он почти урод! — один вскричит невольно,
Другой найдёт в нём то, что лучше красоты.</text><name>И о внешнем</name><date_to>1992</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1963</date_from><text>Я давно увидел в первый раз,
Как оно меня не ослепило,
Чудо женское зеленых глаз,—
Где, когда — не помню — это было.
Два дождя качаются в зрачках,
Две реки, два леса, две дороги.
Неба два в лучах и облаках,
Радуг двух слепящие чертоги.
С той поры прошла землей война.
Государства в пепел рассыпались.
Годы отгорели в дым до дна.
Жизнь прошла, а вот они остались.
Я ее забыл. Я постарел.
Женщина моя со мною рядом
Средь своих забот, хлопот и дел
Взглянет вдруг каким-то странным взглядом.
Два дождя стоят в ее зрачках.
Две реки, два леса, две дороги,
Неба два в лучах и облаках,
Радуг двух слепящие чертоги.</text><name>Я давно увидел в первый раз...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Варшава, я тебя люблю легко, печально и навеки.
Хоть в арсенале слов, наверно, слова есть тоньше и верней,
Но та, что с левой стороны, святая мышца в человеке
как бьется, как она тоскует!..
И ничего не сделать с ней.
Трясутся дрожки. Ночь плывет. Отбушевал в Варшаве полдень.
Она пропитана любовью и муками обожжена,
как веточка в Лазенках та, которую я нынче поднял,
Как 3игмунта поклон неловкий, как пани странная одна.
Забытый Богом и людьми, спит офицер в конфедератке.
Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.
Пройдут недолгие века — напишут школьники в тетрадке
Про все, что нам не позволяет писать дрожащая рука.
Невыносимо, как в раю, добро просеивать сквозь сито,
слова процеживать сквозь зубы, сквозь недоверие — любовь...
Фортуну верткую свою воспитываю жить открыто,
Надежду — не терять надежды, доверие — проснуться вновь.
зчик, зажигай фонарь на старомодных крыльях
Извозчик, зажигай фонарь на старомодных крыльях дрожек.
Неправда, будто бы он прожит, наш главный полдень на земле!
Варшава, мальчики твои прически модные ерошат,
но тянется одна сплошная раздумья складка на челе.
Трясутся дрожки. Ночь плывет. Я еду Краковским Предместьем,
Я захожу во мрак кавярни, где пани странная поет,
где мак червонный вновь цветет уже иной любви предвестьем...
Я еду Краковским Предместьем.
Трясутся дрожки.
Ночь плывет.</text><name>Путешествие по ночной Варшаве в дрожках</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Почему говорится:
«Его не стало»,
если мы ощущаем его
непрестанно,
если любим его,
вспоминаем,
если —
это мир, это мы
для него
исчезли.
Неужели исчезнут
и эти ели
и этот снег
навсегда растает?
Люди любимые,
неужели
вас
у меня не станет?</text><name>Почему говорится: «Его не стало»...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1936</date_from><text>В синее небо ширя глаза -
Как восклицаешь:- Будет гроза!
На проходимца вскинувши бровь -
Как восклицаешь:- Будет любовь!
Сквозь равнодушья серые мхи -
Так восклицаю:- Будут стихи!</text><name>В синее небо ширя глаза...</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Они расставались, когда
С позором своим навсегда
Она примириться решала,—
Решала, что я виноват,
Не муж, не любовник, не брат,—
И этим себя утешала.
Когда же с позором своим
Она подневольно простилась,
И жизнь кое в чем упростилась,
Я стал ей и вовсе чужим.
А был я не муж и не брат
И не по призванью любовник,—
Свидетель и, значит, виновник,—
Я был перед ней виноват.
Свидетель всегда виноват,
А значит, и я перед нею.
Я был чем-то больше, чем брат,
И верного мужа вернее.
Свидетель побед и утрат,
Я был обречен на изгнанье,
Поскольку виновен заране,
Заранее был виноват.</text><name>Они расставались, когда...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1967</date_from><text>Я голубой на звероферме серой,
но, цветом обреченный на убой,
за непрогрызной проволочной сеткой
не утешаюсь тем, что голубой.
И я бросаюсь в линьку. Я лютую,
себя сдирая яростно с себя,
но голубое, брызжа и ликуя,
сквозь шкуру прет, предательски слепя.
И вою я, ознобно, тонко вою
трубой косматой Страшного суда,
прося у звезд или навеки волю,
или хотя бы линьку навсегда.
Заезжий мистер на магнитофоне
запечатлел мой вой. Какой простак!
Он просто сам не выл, а мог бы тоже
завыть, сюда попав,— еще не так.
И падаю я на пол, подыхаю,
а все никак подохнуть не могу.
Гляжу с тоской на мой родной Дахау
и знаю — никогда не убегу.
Однажды, тухлой рыбой пообедав,
увидел я, что дверь не на крючке,
и прыгнул в бездну звездную побега
с бездумностью, обычной в новичке.
В глаза летели лунные караты.
Я понял, взяв луну в поводыри,
что небо не разбито на квадраты,
как мне казалось в клетке изнутри.
Я кувыркался. Я точил балясы
с деревьями. Я был самим собой.
И снег, переливаясь, не боялся
того, что он такой же голубой.
Но я устал. Меня шатали вьюги.
Я вытащить не мог увязших лап,
и не было ни друга, ни подруги.
Дитя неволи — для свободы слаб.
Кто в клетке зачат — тот по клетке плачет,
и с ужасом я понял, что люблю
ту клетку, где меня за сетку прячут,
и звероферму — родину мою.
И я вернулся, жалкий и побитый,
но только оказался в клетке вновь,
как виноватость сделалась обидой
и превратилась в ненависть любовь.
На звероферме, правда, перемены.
Душили раньше попросту в мешках.
Теперь нас убивают современно —
электротоком. Чисто как-никак.
Гляжу на эскимоску-звероводку.
По мне скользит ласкательно рука,
и чешут пальцы мой загривок кротко,
но в ангельских глазах ее — тоска.
Она меня спасет от всех болезней
и помереть мне с голоду не даст,
но знаю, что меня в мой срок железный,
как это ей положено,— предаст.
Она воткнет, пролив из глаз водицу,
мне провод в рот, обманчиво шепча...
Гуманны будьте к служащим! Введите
на звероферме должность палача!
Хотел бы я наивным быть, как предок,
но я рожден в неволе. Я не тот.
Кто меня кормит — тем я буду предан.
Кто меня гладит — тот меня убьет.</text><name>Монолог голубого песца</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1928</date_from><text>Ф. Сорокину
Твои глаза - две злые птицы,
Два ястреба или орла.
Близ них, как хищные крыла,
Раскинуты твои ресницы.
Сползает к мощному надбровью
Упрямый лоб. На нем война
Огнем чертила письмена
И знаки закрепляла кровью.
Твой лик отточен, тверд и тонок,
Недвижен, ясен... Лишь порой
Сквозь этот лик глядит второй:
Поэт, проказник и ребенок.
А первый, мужественно-грубый,
В следах тревоги и войны
Скрывается. И вот нежны
Лукавые сухие губы.
Так ты, единый, весь раздвоен,
И, чередуясь, тьма и свет
Живут в тебе, дитя, поэт,
Ленивый бражник, хмурый воин.</text><name>Портрет</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Лунные тени — тени печали —
Бродят бесшумной стопой.
В черном как горе земли покрывале
Призрачной робкой тропой.
Многих любовно и нежно качали,
Чутко давали отсвет...
Лунные тени, тени печали,
Мой повторят силуэт!</text><name>Прелюдия (Лунные тени — тени печали...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1923</date_from><text>Мой отец — простой водопроводчик,
Ну, а мне судьба судила петь.
Мой отец над сетью труб хлопочет,
Я стихов вызваниваю сеть.
Кровь отца, вскипавшая, потея,
Мучась над трубой из чугуна,
Мне теперь для ямба иль хорея
Волноваться отдана.
Но, как видно, кровь стихов сильнее:
От отца не скроюсь никуда,—
Даже в ямбе, даже и в хорее —
Родинка отцовского труда.
Даже и в кипенье пред работой,
Знать, отцовский норов перенял,—
Только то, что звал отец охотой,
Вдохновеньем кличут у меня.
Миг — и словно искоркой зацепит,
Миг — и я в виденьях трудовых,
И кипучий и певучий трепет
Сам стряхнет мой первый стих.
Вспыхнет ритма колыханье,
Полыхнет упругий звук,—
Близких мускулов дыханье,
Труб чугунный перестук...
А потом, как мастерством взыграю,
Не удам и батьке-старику,—
То как будто без конца, без краю
Строки разгоняю... вдруг и на скаку,
Как трубу, бывает, обрубаю
Стихотворную строку.
Ну, а то,— и сам дышу утайкой,—
Повинуясь ритму строк своих,
Тихой-тихой гайкой —
Паузой скрепляю стих.
Пауза... и снова, снова строчки
Заиграют песней чугуна...
Что ни строчка — в трудовой сорочке
Вдохновеньем рождена.
Так вот и кладу я песни-сети.
Многим и не вздумать никогда,
Что живет в искуснике-поэте
Сын водопроводного труда.</text><name>Мой отец — простой водопроводчик...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Я знал, что она вернется
И будет со мной - Тоска.
Звякнет и запахнется
С дверью часовщика...
Сердца стального трепет
Со стрекотаньем крыл
Сцепит и вновь расцепит
Тот, кто ей дверь открыл...
Жадным крылом цикады,
Нетерпеливо бьют:
Счастью ль, что близко, рады,
Муки ль конец зовут?..
Столько сказать им надо,
Так далеко уйти...
Розно, увы! цикада,
Наши лежат пути.
Здесь мы с тобой лишь чудо,
Жить нам с тобой теперь
Только минуту - покуда
Не распахнулась дверь...
Звякнет и запахнется,
И будешь ты так далека...
Молча сейчас вернется
И будет со мной - Тоска.</text><name>Стальная цикада</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from></date_from><text>На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл...
К Гумилеву я постучала,
Гумилев мне дверь отворил.
В кабинете топилась печка,
За окном становилось темней.
Он сказал: "Напишите балладу
Обо мне и жизни моей!
Это, право, прекрасная тема",-
Но я ему ответила: "Нет.
Как о Вас напишешь балладу?
Ведь вы не герой, а поэт".
Разноглазое отсветом печки
Осветилось лицо его.
Это было в вечер туманный,
В Петербурге на Рождество...
Я о нем вспоминаю все чаще,
Все печальнее с каждым днем.
И теперь я пишу балладу
Для него и о нем.
Плыл Гумилев по Босфору
В Африку, страну чудес,
Думал о древних героях
Под широким шатром небес.
Обрываясь, падали звезды
Тонкой нитью огня.
И каждой звезде говорил он:
- "Сделай героем меня!"
Словно в аду полгода
В Африке жил Гумилев,
Сражался он с дикарями,
Охотился на львов.
Встречался не раз он со смертью,
В пустыне под "небом чужим".
Когда он домой возвратился,
Друзья потешались над ним:
- "Ах, Африка! Как экзотично!
Костры, негритянки, там-там,
Изысканные жирафы,
И друг ваш гиппопотам".
Во фраке, немного смущенный,
Вошел он в сияющий зал
И даме в парижском платье
Руку поцеловал.
"Я вам посвящу поэму,
Я вам расскажу про Нил,
Я вам подарю леопарда,
Которого сам убил".
Колыхался розовый веер,
Гумилев не нравился ей.
- "Я стихов не люблю. На что мне
Шкуры диких зверей",..
Когда войну объявили,
Гумилев ушел воевать.
Ушел и оставил в Царском
Сына, жену и мать.
Средь храбрых он был храбрейший,
И, может быть, оттого
Вражеские снаряды
И пули щадили его.
Но приятели косо смотрели
На георгиевские кресты:
- "Гумилеву их дать? Умора!"
И усмешка кривила рты.
Солдатские - по эскадрону
Кресты такие не в счет.
Известно, он дружбу с начальством
По пьяному делу ведет.
Раз, незадолго до смерти,
Сказал он уверенно: "Да.
В любви, на войне и в картах
Я буду счастлив всегда!..
Ни на море, ни на суше
Для меня опасности нет..."
И был он очень несчастен,
Как несчастен каждый поэт.
Потом поставили к стенке
И расстреляли его.
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма - ничего.
Но любимые им серафимы
За его прилетели душой.
И звезды в небе пели: -
"Слава тебе, герой!"
* См. Гумилев.</text><name>Баллада о Гумилеве</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1968</date_from><text>Просыпаюсь по телефону, бреюсь,
чищу зубы, харкаю, умываюсь,
вытираюсь насухо, ем яйцо.
Утром есть что делать, раз есть лицо.
Поздно вечером он говорит подруге,
что зимою лучше всего на Юге;
она, пристегивая чулок,
глядит в потолок.
В этом году в феврале собачий
холод. Птицы чернорабочей
крик сужает Литейный мост.
Туча вверху,
как отдельный мозг.</text><name>Просыпаюсь по телефону, бреюсь...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1959</date_from><text>Вьется в топке пламень белый,
Белый-белый, будто снег,
И стоит тяжелотелый
Возле топки человек.
Вместо "Здравствуйте":
— В сторонку!—
Крикнул. — Новенький, кажись?—
И добавил, как ребенку:
— Тут огонь, не обожгись!—
В топке шлак ломал с размаху
Ломом красным от жары.
Проступали сквозь рубаху
Потных мускулов бугры.
Бросил лом, платком утерся.
На меня глаза скосил:
— А тельняшка что, для форсу?—
Иронически спросил.
Я смеюсь: — По мне для носки
Лучше вещи нету, факт!
— Флотский, значит?— Значит, флотский.
— Что ж, неплохо, коли так!
Кочегаром, думать надо,
Ладным будешь,— произнес
И лопату, как награду,
Мне вручил: — Бери, матрос!—
...Пахло угольным угаром,
Лезла пыль в глаза и рот,
А у ног горячим паром
Шлак парил, как пароход.
Как хотелось, чтоб подуло
Ветром палубным сюда...
Но не дуло. Я подумал:
"И не надо! Ерунда!"
И с таким работал жаром,
Будто отдан был приказ
Стать хорошим кочегаром
Мне, ушедшему в запас!</text><name>В кочегарке</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1966</date_from><text>Эта птичка попалась
В силки репутации, в клетку:
Старый символ мещанства —
Сидит канарейка на рейке.
Только я не согласен
С такой постановкой вопроса.
И прошу пересмотра,
И срочно прошу оправданья.
Биография птички:
Она из семейства вьюрковых.
Уточняю по Брему,
Что это — отряд воробьиных.
Ей бы жить на Мадейре,
На Канарских бы жить, на Азорских,
Заневолили птичку,
Еще и мещанкой прозвали!
Кто бывал в Заполярье, тот видел:
В квартирах рабочих,
Моряков, рудознатцев
Сидят канарейки на рейках.
С ноября и до марта
Мерцают они словно звезды,
Всю полярную ночь
Красный кенарь поет, не смолкая.
В министерство ли, в отпуск
Приедет в Москву северянин,
Он найдет канарейку,
Заплатит безумные деньги.
И везет самолетом,
Потом сквозь пургу на собаках
Это желтое счастье
Иль красное — счастье двойное.
Соловьи Заполярья!
От вашего пенья зависит
Настроенье людей,
Выполненье заданий и планов.
Канарейка на рейке,
Какая чудесная птица!
У мещанства сегодня
Другие приметы и знаки.</text><name>В защиту канарейки</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1893</date_from><text>Темницы жизни покидая,
Душа возносится твоя
К дверям мечтательного рая,
В недостижимые края.
Встречают вечные виденья
Ее стремительный полет,
И ясный холод вдохновенья
Из грез кристаллы создает.
Когда ж, на землю возвращаясь,
Непостижимое тая,
Она проснется, погружаясь
В туманный воздух бытия,-
Небесный луч воспоминаний
Внезапно вспыхивает в ней
И злобный мрак людских страданий
Прорежет молнией своей.</text><name>Творчество</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>К чему мятежное роптанье,
Укор владеющей судьбе?
Она была добра к тебе,
Ты создал сам свое страданье.
Бессмысленный, ты обладал
Душою чистой, откровенной,
Всеобщим злом не зараженной.
И этот клад ты потерял.
Огонь любви первоначальной
Ты в ней решился зародить
И далее не мог любить,
Достигнув цели сей печальной.
Ты презрел всё; между людей
Стоишь, как дуб в стране пустынной,
И тихий плач любви невинной
Не мог потрясть души твоей.
Не дважды бог дает нам радость,
Взаимной страстью веселя;
Без утешения, томя,
Пройдет и жизнь твоя, как младость.
Ее лобзанье встретишь ты
В устах обманщицы прекрасной;
И будут пред тобой всечасно
Предмета первого черты.
О, вымоли ее прощенье,
Пади, пади к ее ногам,
Не то ты приготовишь сам
Свой ад, отвергнув примиренье.
Хоть будешь ты еще любить,
Но прежним чувствам нет возврату,
Ты вечно первую утрату
Не будешь в силах заменить.</text><name>Раскаянье</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>У государства есть закон,
Который гражданам знаком.
У антигосударства —
Не знает правил паства.
Держава, подданных держа,
Диктует им порядки.
Но нет чернил у мятежа,
У бунта нет тетрадки.
Когда берет бумагу бунт,
Когда перо хватает,
Уже одет он и обут
И юношей питает,
Отраду старцам подает,
Уже чеканит гривны,
Бунтарских песен не поет,
Предпочитает гимны.
Остыв, как старая звезда,
Он вышел на орбиту
Во имя быта и труда
И в честь труда и быта.</text><name>У государства есть закон...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1845</date_from><text>Нет, не рожден я биться лбом,
Ни терпеливо ждать в передней,
Ни есть за княжеским столом,
Ни с умиленьем слушать бредни.
Нет, не рожден я быть рабом,
Мне даже в церкви за обедней
Бывает скверно, каюсь в том,
Прослушать августейший дом.
И то, что чувствовал Марат,
Порой способен понимать я,
И будь сам бог аристократ,
Ему б я гордо пел проклятья...
Но на кресте распятый бог
Был сын толпы и демагог.</text><name>Нет, не рожден я биться лбом...</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1818</date_from><text>(В Сибирь)
Я благотворности труда
Еще, мой друг, не постигаю!
Лениться, говорят, беда,—
А я в беде сей утопаю
И, пробудившись, забываю,
О чем заботился вчера.
Мне иногда твердят: «Пора
Сдавить стихи твои станками,
Они раскупятся друзьями,
Друзья им прокричат: ура!
Веселые за полной чашей.
Тогда, сударь, от славы вашей,
Или от вашего вина
Заговорит вся сторона
От Бельта до Сибири скучной,
Куда с запиской своеручной
Пошлете другу толстый том».
Всё хорошо, но я не в том
Свое блаженство полагаю:
За стих не ссорюся с умом,
А рифму к рифме приплетаю,
Лениво глядя за пером.
Напишет мне — я прочитаю!
Я прочитаю их друзьям:
Люблю внимать я похвалам,
Когда их похвалы достоин.
И я слыхал, худой тот воин,
Кто быть не думает вождем!
Так мыслю я, меж тем пером
Мешая истину с мечтами,
Почти забыл, что мы с тобой
Привыкли говорить сердцами,—
Забыл, что друг далекий мой,
Прочтя мою систему лени,
Но неизвестный о друзьях,
По почте мне отправит пени
Наместо неясных уверений,
Что он и в дальних тех странах
Своих друзей не забывает,
Где мир, дряхлеющий во льдах,
Красою дикой поражает;
Что, как мелькнувшая весна
Там оживляет всё творенье,
Так о друзьях мечта одна
Его приводит в восхищенье,
Его уносит в светлый край
Златых надежд, воспоминаний,
Где нет забот, где нет страданий
И слова грозного: прощай!
Будь счастлив, друг! не забывай
Веселых дней очарованья
И резвых спутников твоих!
Вот непритворные желанья
Далекому от круга их,
От круга радости веселой,
Где дружба нас и сын Семелы
Привыкли часто собирать,
Где можно все заботы света
С мундиром, с фраком скидавать,
Без лести похвалить поэта
И обо всем потолковать.</text><name>К Илличевскому</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>В овальном зеркале твой вижу бледный лик.
С висков опущены каштановые кудри,
Они как будто в золотистой пудре.
И на плече чернеет кровь гвоздик.
Искривлены уста усмешкой тонкой,
Как гибкий лук, изогнут алый рот;
Глаза опущены. К твоей красе идет
И голос медленный, таинственно-незвонкий,
И набожность кощунственных речей,
И едкость дерзкая колючего упрека,
И все возможности соблазна и порока,
И все сияния мистических свечей.
Нет для других путей в твоем примере,
Нет для других ключа к твоей тоске,—
Я семь шипов сочла в твоем венке,
Моя сестра в Христе и в Люцифере.</text><name>Retrato de una nina</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1759</date_from><text>Всё в пустом лишь только цвете,
Что ни видим,— суета.
Добродетель, ты на свете
Нам едина красота!
Кто страстям себя вверяет,
Только время он теряет
И ругательство влечет;
В той бесчестие забаве,
Кая непричастна славе;
Счастье с славою течет.
Чувствуют сердца то наши,
Что природа нам дала;
Строги стоики! Не ваши
Проповедую дела.
Я забав не отметаю,
Выше смертных не взлетаю,
Беззакония бегу
И, когда его где вижу,
Паче смерти ненавижу
И молчати не могу.
Смертным слабости природны,
Трудно сердцу повелеть,
И старания бесплодны
Всю природу одолеть,
А неправда с перва века
Никогда для человека
От судьбины не дана;
Если честность мы имеем,
Побеждать ее умеем,
Не вселится в нас она.
Не с пристрастием, но здраво
Рассуждайте обо всем;
Предпишите оно право,
Утверждайтеся на нем:
Не желай другому доли
Никакой, противу воли,
Тако, будто бы себе.
Беспорочна добродетель,
Совести твоей свидетель,
Правда — судия тебе.
Не люби злодейства, лести,
Сребролюбие гони;
Жертвуй всем и жизнью — чести,
Посвящая все ей дни:
К вечности наш век дорога;
Помни ты себя и бога,
Гласу истины внемли:
Дух не будет вечно в теле;
Возвратимся все отселе
Скоро в недра мы земли.</text><name>Ода о добродетели</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Тоска по Родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно -
совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной - непременно -
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
не ужиться (и не тщусь!),
унижаться - мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично, на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен...)
Двадцатого столетья - он,
А я - до всякого столетья!
Остолбешевши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все - равны, мне всё - равно,
И, может быть, всего равнее -
Роднее бывшее - всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты - как рукой сняло:
Душа, родившаяся - где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей - поперек!
Родимого пятна
сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё - равно, и всё - едино.
Но если по дороге - куст
Встает, особенно - рябина...</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Спортивные</item><item>Военные</item></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1927</date_from><text>- Где нам столковаться!
Вы - другой народ!..
Мне - в апреле двадцать,
Вам - тридцатый год.
Вы - уже не юноша,
Вам ли о войне...
- Коля, не волнуйтесь,
Дайте мне...
На плацу, открытом
С четырех сторон,
Бубном и копытом
Дрогнул эскадрон;
Вот и закачались мы
В прозелень травы,
Я - военспецом,
Военкомом - вы...
Справа - курган,
Да слева курган;
Справа - нога,
Да слева нога;
Справа наган,
Да слева шашка,
Цейсс посередке,
Сверху - фуражка...
А в походной сумке -
Спички и табак,
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак...
Степям и дорогам
Не кончен счет;
Камням и порогам
Не найден счет.
Кружит паучок
По загару щек.
Сабля да книга -
Чего еще?
(Только ворон выслан
Сторожить в полях...
За полями - Висла,
Ветер да поляк;
За полями ментик
Вылетает в лог!)
Военком Дементьев,
Саблю наголо!
Проклюют навылет,
Поддадут коленом,
Голову намылят
Лошадиной пеной...
Степь заместо простыни:
Натянули - раз!
...Добротными саблями
Побреют нас...
Покачусь, порубан,
Растянусь в траве,
Привалюся чубом
К русой голове...
Не дождались гроба мы,
Кончили поход.
На казенной обуви
Ромашка цветет...
Пресловутый ворон
Подлетит в упор,
Каркнет "nevermore"* он
По Эдгару По...
"Повернитесь, встаньте-ка,
Затрубите в рог..."
(Старая романтика,
Черное перо!)
- Багрицкий, довольно!
Что за бред!..
Романтика уволена
За выслугой лет;
Сабля - не гребенка,
Война - не спорт;
Довольно фантазировать,
Закончим спор.
Вы - уже не юноша,
Вам ли о войне!..
- Коля, не волнуйтесь,
Дайте мне...
Лежим, истлевающие
От глотки до ног...
Не выцвела трава еще
В солдатское сукно;
Еще бежит из тела
Болотная ржавь,
А сумка истлела,
Распалась, рассеклась,
И книги лежат...
На пустошах, где солнце
Зарыто в пух ворон,
Туман, костер, бессонница
Морочат эскадрон,-
Мечется во мраке
По степным горбам:
"Ехали казаки,
Чубы по губам..."
А над нами ветры
Ночью говорят:
- Коля, братец, где ты?
Истлеваю, брат!-
Да в дорожной яме,
В дряни, в лоскутах
Буквы муравьями
Тлеют на листах...
(Над вороньим кругом -
Звездяный лед.
По степным яругам
Ночь идет...)
Нехристь или выкрест
Над сухой травой,-
Размахнулись вихри
Пыльной булавой.
Вырваны ветрами
Из бочаг пустых,
Хлопают крылами
Книжные листы;
На враждебный Запад
Рвутся по стерням:
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак...
(Кочуют вороны,
Кружат кусты.
Вслед эскадрону
Летят листы.)
Чалый иль соловый
Конь храпит.
Вьется слово
Кругом копыт.
Под ветром снова
В дыму щека;
Вьется слово
Кругом штыка...
Пусть покрыты плесенью
Наши костяки -
То, о чем мы думали,
Ведет штыки...
С нашими замашками
Едут пред полком -
С новым военспецом
Новый военком.
Что ж! Дорогу нашу
Враз не разрубить:
Вместе есть нам кашу,
Вместе спать и пить...
Пусть другие дразнятся!
Наши дни легки...
Десять лет разницы -
Это пустяки!
* Никогда (англ.).</text><name>Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1960</date_from><text>Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму
и закутаю в плащ,
потому что в окне
дождь - заведомый плач
по тебе и по мне.
Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим.</text><name>Предпоследний этаж...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>- Разрешите доложить
Коротко и просто:
Я большой охотник жить
Лет до девяноста.
А война - про все забудь
И пенять не вправе.
Собирался в дальний путь,
Дан приказ: "Отставить!"
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые,
Все мы вместе - это мы,
Тот народ, Россия.
И поскольку это мы,
То скажу вам, братцы,
Нам из этой кутерьмы
Некуда податься.
Тут не скажешь: я - не я,
Ничего не знаю,
Не докажешь, что твоя
Нынче хата с краю.
Не велик тебе расчет
Думать в одиночку.
Бомба - дура. Попадет
Сдуру прямо в точку.
На войне себя забудь,
Помни честь, однако,
Рвись до дела - грудь на грудь,
Драка - значит, драка.
И признать не премину,
Дам свою оценку.
Тут не то, что в старину,-
Стенкою на стенку.
Тут не то, что на кулак:
Поглядим, чей дюже,-
Я сказал бы даже так:
Тут гораздо хуже...
Ну, да что о том судить,-
Ясно все до точки.
Надо, братцы, немца бить,
Не давать отсрочки.
Раз война - про все забудь
И пенять не вправе,
Собирался в долгий путь,
Дан приказ: "Отставить!"
Сколько жил - на том конец,
От хлопот свободен.
И тогда ты - тот боец,
Что для боя годен.
И пойдешь в огонь любой,
Выполнишь задачу.
И глядишь - еще живой
Будешь сам в придачу.
А застигнет смертный час,
Значит, номер вышел.
В рифму что-нибудь про нас
После нас напишут.
Пусть приврут хоть во сто крат,
Мы к тому готовы,
Лишь бы дети, говорят,
Были бы здоровы...</text><name>Василий Теркин: 5. О войне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Так элегическую лиру
Ты променял, наш моралист,
На благочинную сатиру?
Хвалю поэта - дельно миру!
Ему полезен розги свист.-
Мне жалок очень твой Арист:
С каким усердьем он молился
И как несчастливо играл!
Вот молодежь: погорячился,
Продулся весь и так пропал!
Дамон твой человек ужасный.
Забудь его опасный дом,
Где впрочем, сознаюся в том,
Мой друг, ты вел себя прекрасно:
Ты никому там не мешал,
Ариста нежно утешал,
Давал полезные советы
И ни рубля не проиграл.
Люблю: вот каковы поэты!
А то, уча безумный свет,
Порой грешит и проповедник.
Послушав, Персиев наследник,
Рассказ мой:
Некто мой сосед,
В томленьях благородной жажды,
Хлебнув Кастальских вод бокал,
На игроков, как ты, однажды
Сатиру злую написал
И другу с жаром прочитал.
Ему в ответ его приятель
Взял карты, молча стасовал,
Дал снять, и нравственный писатель
Всю ночь, увы! понтировал.
Тебе знаком ли сей проказник?
Но встреча с ним была б мне праздник:
Я с ним готов всю ночь не спать
И до полдневного сиянья
Читать моральные посланья
И проигрыш его писать.</text><name>Послание к Великопольскому</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1832</date_from><text>Minister vetuli, puer.*
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.
* Мальчик, фалернского. (лат.)</text><name>Мальчику (Из Катулла)</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1810</date_from><text>Подражание Касти
Слышишь! мчится колесница
Там по звонкой мостовой!
Правит сильная десница
Коней сребряной браздой!
Их копыта бьют о камень;
Искры сыплются струей;
Пышет дым и черный пламень
Излетает из ноздрей!
Резьбой дивною и златом
Колесница вся горит:
На ковре ее богатом
Кто ж, Лизета, кто сидит?
Временщик, вельмож любимец,
Что на откуп город взял...
Ax! давно ли он у крылец
Пыль смиренно обметал?
Вот он с нами поравнялся
И едва кивнул главой;
Вот уж молнией промчался
Пыль оставя за собой!
Добрый путь! пока лелеет
В колыбели счастье вас!
Поздно ль? рано ль? но приспеет
И невзгоды страшный час.
Ах, Лизета! льзя ль прельщаться
И теперь его судьбой?
Не ему счастливым зваться
С развращенною душой!
Там, где хитростью искусства
Розы в зиму расцвели;
Там, где всё пленяет чувства —
Дань морей и дань земли:
Мрамор дивный из Пароса
И кораллы на стенах;
Там, где в роскоши Пафоса
На узорчатых коврах
Счастья шаткого любимец
С Нимфами забвенье пьет —
Там же слезы сей счастливец
От людей украдкой льет.
Бледен, ночью Крез несчастный
Шепчет тихо, чтоб жена
Не вняла сей глас ужасный:
Мне погибель суждена!
Сердце наше кладезь мрачной:
Тих, покоен сверху вид,
Но спустись ко дну... ужасно!
Крокодил на нем лежит!
Душ великих сладострастье,
Совесть! зоркий страж сердец!
Без тебя ничтожно счастье,
Гибель — злато и венец!</text><name>Счастливец</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1887</date_from><text>Израиля ведя стезей чудесной,
Господь зараз два дива сотворил:
Отверз уста ослице бессловесной
И говорить пророку запретил.
Далекое грядущее таилось
В сих чудесах первоначальных дней,
И ныне казнь Моаба совершилась,
Увы! над бедной родиной моей.
Гонима, Русь, ты беспощадным роком,
Хотя за грех иной, чем Билеам,
Заграждены уста твоим пророкам
И слово вольное дано твоим ослам.</text><name>Своевременное воспоминание</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1926</date_from><text>Пустяк — названье мачты, план — и следом
за чайкою взмывает жизнь моя,
и человек на палубе, под пледом,
вдыхающий сиянье — это я.
Я вижу на открытке глянцевитой
развратную залива синеву,
и белозубый городок со свитой
несметных пальм, и дом, где я живу.
И в этот миг я с криком покажу вам
себя, себя — но в городе другом:
как попугай пощелкивает клювом,
так тереблю с открытками альбом.
Вот это — я и призрак чемодана;
вот это — я, по улице сырой
идущий в вас, как будто бы с экрана,
я расплывающийся слепотой.
Ах, чувствую в ногах отяжелевших,
как без меня уходят поезда,
и сколько стран, еще меня не гревших,
где мне не жить, не греться никогда!
И в кресле путешественник из рая
описывает, руки заломив,
дымок из трубки с присвистом вбирая,
свою любовь — тропический залив.</text><name>Пустяк - названье мачты...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1920</date_from><text>Саян здесь катит вал за валом,
И берега из мела.
Здесь думы о бывалом,
И время онемело.
Вверху широким полотнищем
Шумят тревожно паруса,
Челнок смутил широким днищем
Реки вторые небеса.
Что видел ты? войска?
Собор немых жрецов?
Иль повела тебя тоска
Туда, в страну отцов?
Зачем ты стал угрюм и скучен,
Тебя течением несло,
И вынул из уключин
Широкое весло?
И, прислонясь к весла концу,
Стоял ты очарован,
К ночному камню одинцу
Был смутный взор прикован.
Пришел охотник и раздел
Себя от ветхого покрова,
И руки на небо воздел
Молитвой зверолова.
Поклон глубокий три раза,
Обряд кочевника таков.
«Пойми, то предков образа,
Соседи белых облаков».
На вышине, где бор шумел
И где звенели сосен струны,
Художник вырезать умел
Отцов загадочные руны.
Твои глаза, старинный боже,
Глядят в расщелинах стены.
Пасут оленя и треножат
Пустыни древние сыны.
И за суровым клинопадом
Бегут олени диким стадом.
Застыли сказочными птицами
Отцов письмена в поднебесье,
Внизу седое краснолесье
Поет вечерними синицами.
В своем величий убогом
На темя гор восходит лось
Увидеть договора с богом
Покрытый знаками утес.
Он гладит камень своих рог
О черный каменный порог.
Он ветку рвет, жует листы
И смотрит тупо и устало
На грубо-древние черты
Того, что миновала.
Но выше пояса письмен,
Каким-то отроком спасен,
Убогий образ на березе
Красою ветхою сиял.
Он наклонился детским ликом
К широкой бездне перед ним,
Гвоздем над пропастью клоним,
Грозою дикою щадим,
Доской закрыв березы тыл,
Он, очарованный, застыл.
Лишь черный ворон с мрачным криком
Летел по небу, нелюдим.
Береза что ему сказала
Своею чистою корой,
И пропасть что ему молчала
Пред очарованной горой?
Глаза нездешние расширил —
В них голубого света сад,—
Смотрел туда, где водопад
Себе русло ночное вырыл.</text><name>Саян</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>(Монолог)
Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах,
Презрел людей за дьявольские нравы.
Я изобрел пылинку, порох, прах,
Ничтожный порошочек для забавы.
Смеялась надо мной исподтишка
Вся наша уважаемая братья:
"Что может выдумать он, кроме порошка!
Он порох выдумал! Нашел занятье!"
Да, порох, прах, пылинку! Для шутих,
Для фейерверков и для рассыпных
Хвостов павлиньих. Вспыхивает - пых!-
И роем, как с небесной наковальни,
Слетают искры! О, как я люблю
Искр воркованье, света ликованье!..
Но то, что создал я для любованья,
На пагубу похитил сатана.
Да, искры полетели с наковален,
Взревели, как быки, кузнечные меха.
И оказалось, что от смеха до греха,
Не шаг - полшага, два вершка, вершок.
А я - клянусь спасеньем, боже правый!-
Я изобрел всего лишь для забавы
Сей порох, прах, ничтожный порошок!
Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах,
Вас спрашиваю, как мне жить на свете?
Ведь я хотел, чтоб радовались дети.
Но создал не на радость, а на страх!
И порошочек мой в тугих стволах
Обрел вдруг сатанинское дыханье...
Я сотворил паденье крепостей,
И смерть солдат, и храмов полыханье.
Моя рука - гляди!- обожжена,
О, господи, тебе, тебе во славу...
Занем дозволил ты, чтоб сатана
Похитил порох, детскую забаву!
Неужто все, чего в тиши ночей
Пытливо достигает наше знанье,
Есть разрушенье, а не созиданье.
Чей умысел здесь? Злобный разум чей?</text><name>Бертольд Шварц</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О семье</item><item>Про школу</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>У Вовы двойка с минусом -
Неслыханное дело!
Он у доски не двинулся.
Не взял он в руки мела!
Стоял он будто каменный:
Он стоял как статуя.
- Ну как ты сдашь экзамены?
Волнуется вожатая.-
Твою семью, отца и мать,
На собранье упрекать
Директор будет лично!
У нас хороших двадцать пять
И три семьи отличных,
Но твоей семьей пока
Директор недоволен:
Она растить ученика
Не помогает школе.
- Ну при чем моя семья?-
Он говорит вздыхая.-
Получаю двойки я -
И вдруг семья плохая!
Упреки он бы перенес,
Не показал бы виду,
Но о семье идет вопрос -
Семью не даст в обиду!
Будут маму упрекать:
"У нас хороших двадцать пять
И три семьи отличных,
А вы одна - плохая мать!"-
Директор скажет лично.
Печально Вова смотрит вдаль,
Лег на сердце камень:
Стало маму очень жаль...
Нет, он сдаст экзамен!
Скажет маме: "Не грусти,
На меня надейся!
Нас должны перевести
В хорошее семейство!"</text><name>Его семья</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1942</date_from><text>В землянках, в сумраке ночном,
На память нам придет —
Как мы в дому своем родном
Встречали Новый год;
Как собирались заодно
У мирного стола,
Как много было нам дано
И света и тепла;
Как за столом, в кругу друзей,
Мы пили в добрый час
За счастье родины своей
И каждого из нас.
И кто подумал бы тогда,
Кто б вызнал наперед,
Что неминучая беда
Так скоро нас найдет?
Незваный гость вломился в дверь,
Разрушил кров родной.
И вот, друзья, мы здесь теперь —
Наедине с войной.
Кругом снега. Метель метет.
Пустынно и темно...
В жестокой схватке этот год
Нам встретить суждено.
Он к нам придет не в отчий дом,
Друзья мои, бойцы,
И всё ж его мы с вами ждем
И смотрим на часы.
И не в обиде будет он,
Коль встретим так, как есть,
Как нам велит войны закон
И наша с вами честь.
Мы встретим в грохоте боев,
Взметающих снега,
И чашу смерти до краев
Наполним для врага.
И вместо русского вина —
Так этому и быть!—
Мы эту чашу — всю, до дна —
Врага заставим пить.
И Гитлер больше пусть не ждет
Домой солдат своих,—
Да будет сорок третий год
Последним годом их!
В лесах, в степях, при свете звезд,
Под небом фронтовым,
Мы поднимаем этот тост
Оружьем боевым.</text><name>1943-й год (В землянках...)</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1884</date_from><text>О, проклятье сну, убившему в нас силы!
Воздуха, простора, пламенных речей,-
Чтобы жить для жизни, а не для могилы,
Всем биеньем нервов, всем огнем страстей!
О, проклятье стонам рабского бессилья!
Мертвых дней унынья после не вернуть!
Загоритесь, взоры, развернитесь, крылья,
Закипи порывом, трепетная грудь!
Дружно за работу, на борьбу с пороком,
Сердце с братским сердцем и с рукой рука,-
Пусть никто не может вымолвить с упреком;
"Для чего я не жил в прошлые века!.."</text><name>О, проклятье сну, убившему в нас силы!..</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from>1947</date_from><text>— Я жить без тебя не могу,
Я с первого дня это понял...
Как будто на полном скаку
Коня вдруг над пропастью поднял.
— И я без тебя не могу.
Я столько ждала! И устала.
Как будто на белом снегу
Гроза мою душу застала.
Сошлись, разминулись пути,
Но он ей звонил отовсюду.
И тихо просил: «Не грусти...»
И тихое слышалось: «Буду...»
Однажды на полном скаку
С коня он свалился на съемках...
— Я жить без тебя не могу,—
Она ему шепчет в потемках.
Он бредил... Но сила любви
Вновь к жизни его возвращала.
И смерть уступила: «Живи!»
И все начиналось сначала.
— Я жить без тебя не могу...—
Он ей улыбался устало,
— А помнишь на белом снегу
Гроза тебя как-то застала?
Прилипли снежинки к виску.
И капли росы на ресницах...
Я жить без тебя не смогу,
И значит, ничто не случится.</text><name>Баллада о любви</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Ложка, кружка и одеяло.
Только это в открытке стояло.
- Не хочу. На вокзал не пойду
с одеялом, ложкой и кружкой.
Эти вещи вещают беду
и грозят большой заварушкой.
Наведу им тень на плетень.
Не пойду.- Так сказала в тот день
в октябре сорок первого года
дочь какого-то шваба иль гота,
в просторечии немка; она
подлежала тогда выселенью.
Все немецкое населенье
выселялось. Что делать, война.
Поначалу все же собрав
одеяло, ложку и кружку,
оросив слезами подушку,
все возможности перебрав:
- Не пойду! (с немецким упрямством)
Пусть меня волокут тягачом!
Никуда! Никогда! Нипочем!
Между тем надежно упрятан
в клубы дыма
Казанский вокзал,
как насос, высасывал лишних
из Москвы и окраин ближних,
потому что кто-то сказал,
потому что кто-то велел.
Это все исполнялось прытко.
И у каждого немца белел
желтоватый квадрат открытки.
А в открытке три слова стояло:
ложка, кружка и одеяло.
Но, застлав одеялом кровать,
ложку с кружкой упрятав в буфете,
порешила не открывать
никому ни за что на свете
немка, смелая баба была.
Что ж вы думаете? Не открыла,
не ходила, не говорила,
не шумела, свету не жгла,
не храпела, печь не топила.
Люди думали - умерла.
- В этом городе я родилась,
в этом городе я и подохну:
стихну, онемею, оглохну,
не найдет меня местная власть.
Как с подножки, спрыгнув с судьбы,
зиму всю перезимовала,
летом собирала грибы,
барахло на "толчке" продавала
и углы в квартире сдавала.
Между прочим, и мне.
Дабы
в этой были не усомнились,
за портретом мужским хранились
документы. Меж них желтел
той открытки прямоугольник.
Я его в руках повертел:
об угонах и о погонях
ничего. Три слова стояло:
ложка, кружка и одеяло.</text><name>Немка</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1857</date_from><text>Благословение да будет над тобою,
Хранительный покров святых небесных сил,
Останься навсегда той чистою звездою,
Которой луч мне мрак душевный осветил.
А я сознал уже правдивость приговора,
Произнесенного карающей судьбой
Над бурной жизнию, не чуждою укора,—
Под правосудный меч склонился головой.
Разумен строгий суд, и вопли бесполезны,
Я стар, как грех, а ты, как радость, молода,
Я долго проходил все развращенья бездны,
А ты еще светла, и жизнь твоя чиста.
Суд рока праведный душа предузнавала,
Недаром встреч с тобой боялся я искать:
Я должен был бежать, бежать еще сначала,
Привычке вырасти болезненной не дать.
Но я любил тебя... Твоею чистотою
Из праха поднятый, с тобой был чист и свят,
Как только может быть с любимою сестрою
К бесстрастной нежности привыкший с детства брат.
Когда наедине со мною ты молчала,
Поняв глубокою, хоть детскою душой,
Какая страсть меня безумная терзала,
Я речь спокойную умел вести с тобой.
Душа твоя была мне вверенной святыней,
Благоговейно я хранить ее умел...
Другому вверено хранить ее отныне,
Благословен ему назначенный удел.
Благословение да будет над тобою,
Хранительный покров святых небесных сил,
Останься лишь всегда той чистою звездою,
Которой краткий свет мне душу озарил!</text><name>Благословение да будет над тобою...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?
Не надо. Тревоги свои забудь.
Мне ведь уже не шестнадцать, мама!
Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.
Я знаю, уж так повелось на свете,
И даже предчувствую твой ответ,
Что дети всегда для матери дети,
Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет
И все же с годами былые средства
Как-то меняться уже должны.
И прежний надзор и контроль, как в детстве,
Уже обидны и не нужны.
Ведь есть же, ну, личное очень что-то!
Когда ж заставляют: скажи да скажи! -
То этим нередко помимо охоты
Тебя вынуждают прибегнуть к лжи.
Родная моя, не смотри устало!
Любовь наша крепче еще теперь.
Ну разве ты плохо меня воспитала?
Верь мне, пожалуйста, очень верь!
И в страхе пусть сердце твое не бьется,
Ведь я по-глупому не влюблюсь,
Не выйду навстречу кому придется,
С дурной компанией не свяжусь.
И не полезу куда-то в яму,
Коль повстречаю в пути беду,
Я тотчас приду за советом, мама,
Сразу почувствую и приду.
Когда-то же надо ведь быть смелее,
А если порой поступлю не так,
Ну что ж, значит буду потом умнее,
И лучше синяк, чем стеклянный колпак.
Дай твои руки расцеловать,
Самые добрые в целом свете.
Не надо, мама, меня ревновать,
Дети, они же не вечно дети!
И ты не сиди у окна упрямо,
Готовя в душе за вопросом вопрос.
Мне ведь уже не шестнадцать, мама.
Пойми. И взгляни на меня всерьез.
Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,
И пусть тревога тебя не точит.
Не бойся, родная. Я скоро вернусь!
Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!</text><name>Мне уже не шестнадцать, мама!</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Купили в магазине
Резиновую Зину,
Резиновую Зину
В корзинке принесли.
Она была разиней,
Резиновая Зина,
Упала из корзины,
Измазалась в грязи.
Мы вымоем в бензине
Резиновую Зину,
Мы вымоем в бензине
И пальцем погрозим:
Не будь такой разиней,
Резиновая Зина,
А то отправим Зину
Обратно в магазин.</text><name>Резиновая Зина</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1917</date_from><text>И в тайную дружбу с высоким,
Как юный орел темноглазым,
Я, словно в цветник предосенний,
Походкою легкой вошла.
Там были последние розы,
И месяц прозрачный качался
На серых, густых облаках...</text><name>И в тайную дружбу с высоким...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>О нет, я не город с кремлем над рекой,
Я разве что герб городской.
Не герб городской, а звезда над щитком
На этом гербе городском.
Не гостья небесная в черни воды,
Я разве что имя звезды.
Не голос, не платье на том берегу,
Я только светиться могу.
Не луч световой у тебя за спиной,
Я — дом, разоренный войной.
Не дом на высоком валу крепостном,
Я — память о доме твоем.
Не друг твой, судьбою ниспосланный друг,
Я — выстрела дальнего звук.
В приморскую степь я тебя уведу,
На влажную землю паду,
И стану я книгой младенческих трав,
К родимому лону припав.</text><name>Книга травы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from>1923</date_from><text>I
Как трудно высказать - нелживо,
Чтоб хоть себя не обмануть -
Чем наше сердце втайне живо,
О чем, тоскуя, плачет грудь...
Речь о мечтах и нуждах часа
В устах людей - всегда - прикраса,
И силен у души - любой -
Страх наготы перед собой,-
Страх истины нелицемерной
Иль, брат боязни, хитрый стыд,
О жалком плачущих навзрыд,
Чтоб точным словом, мерой верной
Того случайно не раскрыть,
Чему сокрытым лучше быть...
II
Но есть и час иной напасти,
Когда мы тщетно ищем слов,
Чтоб с тайны помыслов иль страсти
Хотя б на миг совлечь покров,-
Чтоб грудь, ослепшая от муки,
Явила в знаке, или в звуке,
Иль в скорби молчаливых слез,
Что Бог судил, что мир принес...
И, если пыткой огневою
Весь, весь охвачен человек,
Он только холоден, как снег,
И лишь с поникшей головою
В огне стоит пред тайной тьмой,
Вниманью чуждый и немой.</text><name>Два стихотворения</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1870</date_from><text>Мне не к лицу шутить, не по душе смеяться,
Остаться должен я при немощи своей.
Зачем, отжившему, живым мне притворяться?
Болезненный мой смех всех слез моих грустней.</text><name>Мне не к лицу шутить, не по душе смеяться...</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1949</date_from><text>В реке умывшись перед сном,
Спустилось солнце в долы.
Не слышно шума за окном
Давно закрытой школы.
Ушла из школы детвора,
Закончив стенгазету.
И все затихло, до утра:
Ни говора, ни света...
А ты к экзаменам сейчас
Готовишься, робея.
И вот уже который раз
Пишу в Москву тебе я
О том, как рыжики растут
На солнечных полянах,
Какой невиданный уют
Среди озер стеклянных,
Как удивительна вода
Под крышей краснотала
И чтобы ты ко мне сюда
Скорее приезжала.
...Стучат на столике часы,
Давнишний твой подарок,
Девчата в лентах (для красы)
Глядят о почтовых марок.
А за селом овсы шумят,
Качается гречиха.
Идет тропинкою солдат,
Насвистывая тихо.
Ведет он девушку одну
Росистой стороною...
Луна похожа на луну
И ни на что иное.</text><name>В реке умывшись перед сном...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1900</date_from><text>Моя душа — глухой всебожный храм,
Там дышат тени, смутно нарастая.
Отраднее всего моим мечтам
Прекрасные чудовища Китая.
Дракон — владыка солнца и весны,
Единорог — эмблема совершенства,
И феникс — образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска и блаженства.
Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая,
Застывшую, как иней, красоту,
Как иней снов, что искрится, не тая.
Симметрия — их основной закон.
Они рисуют даль — как восхожденье,
И сладко мне, что страшный их дракон -
Не адский дух, а символ наслажденья.
А дивная утонченность тонов,
Дробящихся в различии согласном,
Проникновенье в таинство основ,
Лазурь в лазури, красное на красном!
А равнодушье к образу людей,
Пристрастье к разновидностям звериным,
Сплетенье в строгий узел всех страстей,
Огонь ума, скользящий по картинам!
Но более, чем это всё, у них
Люблю пробел лирического зноя.
Люблю постичь сквозь легкий нежный стих
Безбрежное отчаянье покоя.
К старинным манускриптам в поздний час
Почувствовав обычное призванье,
Я рылся между свитков — и как раз
Чванг-Санга прочитал повествованье.
Там смутный кто-то,— я не знаю кто,—
Ронял слова печали и забвенья:
«Бесчувственно Великое Ничто,
В нем я и ты — мелькаем на мгновенье.
Проходит ночь — и в роще дышит свет,
Две птички, тесно сжавшись, спали рядом,
Но с блеском дня той дружбы больше нет,
И каждая летит к своим усладам.
За тьмою — жизнь, за холодом — апрель,
И снова темный холод ожиданья.
Я разобью певучую свирель.
Иду на Запад, умерли мечтанья.
Бесчувственно Великое Ничто,
Земля и небо — свод немого храма.
Я тихо сплю,— я тот же и никто,
Моя душа — воздушность фимиама».</text><name>Великое ничто</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1957</date_from><text>Снуют пунцовые стрекозы,
Летят шмели во все концы,
Колхозницы смеются с возу,
Проходят с косами косцы.
Пока хорошая погода,
Гребут и ворошат корма
И складывают до захода
В стога, величиной с дома.
Стог принимает на закате
Вид постоялого двора,
Где ночь ложится на полати
В накошенные клевера.
К утру, когда потемки реже,
Стог высится, как сеновал,
В котором месяц мимоезжий,
Зарывшись, переночевал.
Чем свет телега за телегой
Лугами катятся впотьмах.
Наставший день встает с ночлега
С трухой и сеном в волосах.
А в полдень вновь синеют выси,
Опять стога, как облака,
Опять, как водка на анисе,
Земля душиста и крепка.</text><name>Стога</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1957</date_from><text>В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
С утра обремененная работой,
Трудом лесов, заботами полей,
Природа смотрит как бы с неохотой
На нас, неочарованных людей.
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
С ее красот мгновенно упадет.
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
Сквозные тени лягут в глубине.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.</text><name>Вечер на Оке</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1966</date_from><text>Вспоминаются черные дни.
Вспоминаются белые ночи.
И дорога в те дали - короче,
Удивительно близки они.
Вспоминается мутный залив.
На воде нефтяные разводы.
И кричат,
И кричат пароходы,
Груз печали на плечи взвалив.
Снова видится дым вдалеке.
Снова ветер упругий и жесткий.
И тяжелые желтые блестки
На моей загрубевшей руке.
Я вернулся домой без гроша...
Только в памяти билось и пело
И березы дрожащее тело,
И костра золотая душа.
Я и нынче тебя не забыл.
Это с той нависающей тропки,
Словно даль с голубеющей сопки,
Жизнь открылась
До самых глубин.
Магадан, Магадан, Магадан!
Давний символ беды и ненастья.
Может быть, не на горе -
На счастье
Ты однажды судьбою мне дан?..</text><name>Вспоминаются черные дни...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Бурятскому поэту
А. Жамбалону
В начале лета утром рано
Проснуться каждому резонно.
Отрадно, выйдя на поляны,
Упиться свежестью озона.
В степи, за дымкою тумана,
Синеют гор сапфирных склоны.
В такую пору первозданно
Теченье резвое Онона.
Там камни — яркие соцветья —
Блеснут к пятидесятилетью,
Как наши рюмки и стаканы,
Звенящие традиционно.
Подымем их за Арсалана,
За Арсалана Жамбалона!</text><name>Юбилейный сонет</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Не для меня вдевают серьги в ушки
И в зеркало глядятся.
О милая, обмана не нарушьте,
Свершая святотатство!
Не для меня небрежна эта складка,
Блеск янтаря на шейке.
О милая! Так улыбайтесь сладко,
Цветите, хорошейте.
Я знаю все равно, что на излете
Сей тривиальной прозы,
Заплаканная вы ко мне придете.
Я поцелую слезы.
Я обниму вас с болью злобной ласки
И жалостной отрады.
И потечет размыв ресничной краски
На кровь губной помады.</text><name>Не для меня вдевают серьги в ушки...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Я был плохой приметой,
я был травой примятой,
я белой был вороной,
я воблой был вареной.
Я был кольцом на пне,
я был лицом в окне
на сотом этаже...
Всем этим был уже.
А чем теперь мне стать бы?
Почтенным генералом,
зовомым на все свадьбы?
Учебным минералом,
положенным в музее
под толстое стекло
на радость ротозею,
ценителю назло?
Подстрочным примечаньем?
Привычкою порочной?
Отчаяньем? Молчаньем?
Нет, просто - строчкой точной,
не знающей покоя,
волнующей строкою,
и словом, оборотом,
исполенным огня,
излюбленным народом,
забывшим про меня...</text><name>Я был плохой приметой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1885</date_from><text>Собираясь, как жрецы на жертвоприношенье,
Перед художества священным алтарем,
Служа искусству, мы свои произведенья
На суд товарищей смиренно отдаем.
Не ищем мы, друзья, ни славы, ни хвалений,—
Пусть безымянные в могиле мы уснем,
Лишь бы Измайловцы грядущих поколений,
Священнодействуя пред тем же алтарем,
Собравшись, как и мы, стремяся к той же цели,
В досужие часы чрез многие года
Те песни вспомнили, что мы когда-то пели,
Не забывая нас и нашего труда.
Гремите, пойте же, Измайловские струны,
Во имя доблести, добра и красоты!
И меч наш с лирою неопытной и юной
Да оплетут нежней художества цветы.</text><name>Измайловский досуг</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1822</date_from><text>Ко мне прекрасные девицы,
Как гости, с ласкою, пришли
И повели меня младые
С собой в зеленые луга.
Тогда весна ласкала землю,
Всё пело радость, всё цвело.
Ручьи как будто говорили,
Шептали с кем-то дерева:
Заря, как пламя, разгоралась
На дальней синеве небес,
И ароматный, теплый вечер
Меня кропил своей росой,
Как милая любви слезами.
Ходили долго мы в лугах;
Всё было ровно перед нами.
Я не видал стремнин и гор.
И привели меня девицы
В палаты пышные с собой;
И сами белыми руками
Мне постилали мягкий одр,
И сожигали ароматы
Кругом в кадильницах златых;
И подносили мне в покалах,
Как радость, светлое вино;
И тихо милые шептали:
«Усни, счастливец молодой!
Будь верен нам, мы будем долго
Тебя лелеять и беречь!»
И я уснул — и в сновиденьи,
Ничем не связанный, как мысль,
Лечу, несытый, в поднебесной
Из царства в царство — и везде
Меня ласкали, мне сулили
Богатство, счастье и покой,
И я, как гость в пиру роскошном,
Из полной чаши радость пил
И таял в неге... Вдруг раздался
Летящей бури страшный свист,—
Мне показалось, своды неба
Упали с треском надо мной!
И я проснулся! О, превратность!
Еще не верю я глазам...
Где вы, обманщицы младые?
Где светлый дом, где пышный одр,
Где сердцу милые обеты?..
Всё было сон — я на скале,
Нависшей над пучиной черной,
Лежал, один, в глубокой мгле!
Ужасно море клокотало,
И яркой молнии бразды
Ночное рассекали небо,
И полосами по волнам,
Как змеи, с свистом, пролетали...
Как мразом стиснутый поток,
Я цепенел... Власы вздымались;
В стесненных жилах стыла кровь,
И замирала грудь... но кто-то
Меня могущею рукой
Отвлек от пропасти кипящей,
Я стал свободен... я спасен...
И он шепнул мне, мой спаситель:
«Слепец! ты над пучиной спал!
И ты погиб — когда поверишь
Еще надеждам и мечтам!»</text><name>Мои вожатые</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,
Где прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник,
Там позабудем на время заботы мирские и Вакху
Вечера час посвятим.
Мальчик, наполни фиал фалернским вином искрометным!
В честь вечно юному Вакху осушим мы дно золотое;
В чаше, обвитой венком, принеси дары щедрой Помоны,-
Вкусны, румяны плоды.
Тщетно юность спешит удержать престарелого Хрона,
Просит, молит его - не внимая, он далее мчится;
Маленький только Эрот смеется, поет и, седого
За руку взявши, бежит.
Что нам в жизни сей краткой за тщетною славой гоняться,
Вечно в трудах только жить, не видеть веселий до гроба?
Боги для счастия нам и веселия дни даровали,
Для наслаждений любви.
Пой, в хороводе девиц белогрудых, песни веселью,
Прыгай под звонкую флейту; сплетяся руками, кружися,
И твоя жизнь протечет, как быстро в зеленой долине
Скачет и вьется ручей.
Друг, за лавровый венок не кланяйся гордым пританам.
Пусть за слепою богиней Лициний гоняется вечно,
Пусть и обнимет ее. Фортуна косы всеразящей
Не отвратит от главы.
Что нам богатства искать? им счастья себе не прикупим:
Всех на одной ладие, и бедного Ира и Креза,
В мрачное царство Плутона, чрез волны ужасного Стикса
Старый Харон отвезет.
Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,
Где прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник,
Там позабудем на время заботы мирские и Вакху
Вечера час посвятим.</text><name>К Диону (Сядем, любезный Дион...)</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>Зашумели над затоном тростники.
Плачет девушка-царевна у реки.
Погадала красна девица в семик.
Расплела волна венок из повилик.
Ах, не выйти в жены девушке весной,
Запугал ее приметами лесной.
На березке пообъедена кора,-
Выживают мыши девушку с двора.
Бьются кони, грозно машут головой,-
Ой, не любит черны косы домовой.
Запах ладана от рощи ели льют,
Звонки ветры панихидную поют.
Ходит девушка по бережку грустна,
Ткет ей саван нежнопенная волна.</text><name>Зашумели над затоном тростники...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1869</date_from><text>Друзья, ура единство!
Сплотим святую Русь!
Различий, как бесчинства,
Народных я боюсь.
Катков сказал, что, дискать,
Терпеть их — это грех!
Их надо тискать, тискать
В московский облик всех!
Ядро у нас — славяне;
Но есть и вотяки,
Башкирцы, и армяне,
И даже калмыки;
Есть также и грузины
(Конвоя цвет и честь!),
И латыши, и финны,
И шведы также есть;
Недавно и ташкентцы
Живут у нас в плену.
Признаться ль? Есть и немцы
Но это: entre nous!*
Страшась с Катковым драки,
Я на ухо шепну:
У нас есть н поляки,
Но также: entre nous;
И многими иными
Обилен наш запас;
Как жаль, что между ними
Арапов нет у нас!
Тогда бы князь Черкасской,
Усердием велик,
Им мазал белой краской
Их неуказный лик;
С усердьем столь же смелым,
И с помощью воды
Самарин тер бы мелом
Их черные зады;
Катков, наш герцог Алба,
Им удлинял бы нос,
Маркович восклицал бы:
«Осанна! Аксиос!»
* Между нами! (франц.). — Ред.</text><name>Песня о Каткове, о Черкасском...</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1870</date_from><text>Радость и горе в живом упоеньи,
Думы и сердце в вечном волненьи,
В небе ликуя, томясь на земли,
Страстно ликующей,
Страстно тоскующей,
Жизни блаженство в одной лишь любви.</text><name>Из Гете (Радость и горе...)</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1840</date_from><text>(Из Гейне)
Прекрасная рыбачка,
Причаль свою ладью,
Приди и сядь со мною,
Дай руку мне свою.
Не бойся и головкой
Склонись на сердце мне.
Ты ж на море беспечно
Вверяешься волне.
Что море - мое сердце,
То тихо, то кипит,
И светлых в нем немало
Жемчужинок лежит.</text><name>Рыбачка</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1918</date_from><text>Ты, Могущий, везде и во всем.
Ты пробуждаешь нас к свету,
нас усыпляешь во тьме.
Ты ведешь нас в блуждании.
Идти неизвестно куда понравилось
нам. Три дня мы блуждали,
с нами огонь, оружье, одежда...
Кругом много птиц и зверья,
чего же? Над нами закаты,
восходы, пряный ветер душистый.
Сперва шли широкой долиной.
Зелены были поля.
А дали были так сини.
Потом шли лесами и мшистым
болотом. Цвел вереск. Ржавые
мшаги мы обходили. Бездонные
окнища мы миновали. Держались
по солнцу. Затучилось. Слушали
ветер. На влажную руку ловили
волны его. Стих ветер. Поредели
леса. Пошли мы кряжем
скалистым. Белою костью всюду
торчал можжевельник, светлыми
жилами массы камней сдавились
в давней работе творенья. Сползали
уступами. За грядами утесов
ничто не виднелось. Темнело,
ступенями великанова храма
спустимся ниже. Тучи. Стало
темно. Снизу застлались
туманы. Ступени все круче и
круче. С трудом мы сползали
на мох. Нога внизу ничто
нащупать не может. Здесь мы
ночуем. На мшистом уступе
подремлем до утра. Долгая
тихая ночь. Просыпаясь, слышим
лишь свист неясных полетов.
Вой далекий дрожит равномерно.
Засветился восток. Застлали
туманы долину. Остры как лед,
синими глыбами сгрудились
плотно. Мы долго сидели вне
мира. Пока туман разошелся.
Поднималась над нами стена.
Под нами синела пропасть
бездонно.</text><name>Бездонно</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Багрицкий</author><date_from>1938</date_from><text>Над дальней равниной
(Зимой или летом)
Летел черный ворон
И каркнул над бором.
И в эту минуту
Я вырос в поэта.
И в эту минуту, и в это мгновенье
Взяла меня жизнь в суровые руки.
И мира круженье,
И зябликов пенье
Мне стали понятней
Всякой науки.</text><name>Над дальней равниной...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Английская песенка
Жил на свете человек,
Скрюченные ножки,
И гулял он целый век
По скрюченной дорожке.
А за скрюченной рекой
В скрюченном домишке
Жили летом и зимой
Скрюченные мышки.
И стояли у ворот
Скрюченные ёлки,
Там гуляли без забот
Скрюченные волки.
И была у них одна
Скрюченная кошка,
И мяукала она.
Сидя у окошка.
А за скрюченным мостом
Скрюченная баба
По болоту босиком
Прыгала, как жаба.
И была в руке у ней
Скрюченная палка,
И летела вслед за ней
Скрюченная галка.</text><name>Скрюченная песня</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1976</date_from><text>Андрею Вознесенскому
Друзья,
Как много условного в нашем мире.
Людям,
Воспитанным на васильке и ромашке,
Зеленое растение под названием кактус
Покажется при первом знакомстве:
a) некрасивым,
б) смешным,
в) ассиметричным,
г) нелепым,
д) безобразным,
е) претенциозным,
ж) заумным,
з) формалистичным,
и) модерновым,
к) разрушающим музыку и пластичность формы,
л) нарушающим традиции и каноны,
м) бросающим вызов здравому смыслу,
н) бьющим на внешний эффект
и становящимся поперек.
И вообще уродливым и колючим,
Пытающимся путем скандала
Затмить ромашку и василек.
А между тем
Любители разведения кактусов
Привыкают к их неожиданным формам,
К их удивительной графике,
К их индивидуальности,
Когда неповторимы два экземпляра
(Простите, что так говорю про цветы!),
А привыкнув, любуются
И находят, представьте,
В этих бесформенных и колючих уродцах
Бездну острой и трепкой красоты.
Ложь.
Клевета.
Они не бесформенны!
Песок под солнцем то бел, то ал.
По капле вспоены, пустыней вскормлены.
Художник-шизик их рисовал.
Конструктор-гений чертил проекты
В ночной кофейно-табачный час,
Чтоб некто Пульман, Леонов некто
Потом выращивали их для нас.
Табак и кофе. Да, да, конечно.
Но согласитесь, тверда рука.
И каждая линия безупречна
И я бы даже сказал — строга.
Была фантазия неистощима,
Быть может, было и озорство.
Но в каждой черточке ощутимо
Живут законченность, мастерство.
И я,
Посетив коллекционера,
Четыре часа подряд разглядывал
Триста восемьдесят
Маленьких, четких кактусов,
Неожиданных,
Нелепых,
Ассиметричных,
Бросающих вызов здравому смыслу,
Нарушающих традиции и каноны,
(С точки зрения ромашки, с точки зрения
березового листа).
Но были конструкции полны изящества,
Но художник-скульптор не дал промашки,
И мне открылась их красота.
Разглядывать каждого, а не поле,
Выращивать каждого, а не луг.
И,
Хотя нас этому не учили в школе,
Вы душу каждого поймете вдруг.
Они естественны,
Как раковины, кораллы, морские рыбы,
Они разнообразны,
Как плывущие летние облака.
После крепких и пряных напитков
Вы едва ли смогли бы
Довольствоваться вкусом теплого молока.
Я не брошу камня в одуванчик и розу,
Они прекрасны и не виноваты,
Как жасмин,
Как лилии на зеркале черной реки.
Но с некоторых пор вы поймете,
Что для вас пресноваты
листочки,
цветочки,
стебельки,
лепестки.</text><name>Кактусы</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from></date_from><text>Если я обращу человечество в часы
И покажу, как стрелка столетия движется,
Неужели из нашей времен полосы
Не вылетит война, как ненужная ижица?
Там, где род людей себе нажил почечуй,
Сидя тысячелетьями в креслах пружинной войны,
Я вам расскажу, что я из будущего чую
Мои зачеловеческие сны.
Я знаю, что вы - правоверные волки,
пятеркой ваших выстрелов пожимаю свои,
Но неужели вы не слышите шорох судьбы иголки,
Этой чудесной швеи?
Я затоплю моей силой, мысли потопом
Постройки существующих правительств,
Сказочно выросший Китеж
Открою глупости старой холопам.
И, когда председателей земного шара шайка
Будет брошена страшному голоду зеленою коркой,
Каждого правительства существующего гайка
Будет послушна нашей отвертке.
И, когда девушка с бородой
Бросит обещанный камень,
Вы скажете: "Это то,
Что мы ждали веками".
Часы человечества, тикая,
Стрелкой моей мысли двигайте!
Пусть эти вырастут самоубийством правительств и книгой - те.
Будет земля бесповеликая!
Предземшарвеликая!
Будь ей песнь повеликою:
Я расскажу, что вселенная - с копотью спичка
На лице счета.
И моя мысль - точно отмычка
Для двери, за ней застрелившийся кто-то...</text><name>Если я обращу человечество в часы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1956</date_from><text>Хочу я быть невестой,
красивой, завитой,
под белою навесной
застенчивой фатой.
Чтоб вздрагивали руки
в колечках ледяных,
чтобы сходились рюмки
во здравье молодых.
Чтоб каждый мне поддакивал,
пророчил сыновей,
чтобы друзья с подарками
стеснялись у дверей.
Сорочки в целлофане,
тарелки, кружева...
Чтоб в щёку целовали,
пока я не жена.
Платье мое белое
заплакано вином,
счастливая и бедная
сижу я за столом.
Страшно и заманчиво
то, что впереди.
Плачет моя мамочка,-
мама, погоди.
... Наряд мой боярский
скинут на кровать.
Мне хорошо бояться
тебя поцеловать.
Громко стулья ставятся
рядом, за стеной...
Что-то дальше станется
с тобою и со мной?..</text><name>Невеста</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1817</date_from><text>Неужто думаете вы,
Что я слезами обливаюсь,
Как бешеный кричу: увы!
И от измены изменяюсь?
Я - тот же атеист в любви,
Как был и буду, уверяю;
И чем рвать волосы свои,
Я ваши - к вам же отсылаю.
А чтоб впоследствии не быть
Перед наследником в ответе,
Все ваши клятвы век любить -
Ему послал по эстафете.
Простите! Право, виноват!
Но если б знали, как я рад
Моей отставке благодатной!
Теперь спокойно ночи сплю,
Спокойно ем, спокойно пью
И посреди собратьи ратной
Вновь славу и вино пою.
Чем чахнуть от любви унылой,
Ах, что здоровей может быть,
Как подписать отставку милой
Или отставку получить!</text><name>Неверной</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Доброй ночи!.. Пора!
Видишь: утра роса небывалая там
Раскидала вдали озера...
И холмы поднялись островами по тем озерам.
Доброй ночи!.. Пора!
Посмотри: зажигается яркой каймой
На востоке рассвета заря...
Как же ты хороша, освещенная утра зарей!
Доброй ночи!.. Пора!
Слышишь утренний звон с колоколен церквей;
Тени ночи спешат до утра,
До урочного часа вернуться в жилище теней...
Доброй ночи!.. Засни.
Ночи тайные гости боятся росы заревой,
До луны не вернутся они...
Тихо спи, освещенная розовой утра зарей.</text><name>Доброй ночи!.. Пора!..</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1927</date_from><text>Галдарейка, рыжеватый снег,
небо в наступившем декабре,
хорошо и одиноко мне
на заставском замершем дворе.
Флигель окна тушит на снегу,
и деревья тонкие легки.
Не могу укрыться, не могу
от ночного инея тоски,
если небо светится в снегу,
если лай
да дальние гудки...
Вот седой, нахохленный сарай
озарит рыданье петуха —
и опять гудки,
и в переулке лай,
и заводу близкому вздыхать...
Всё я жду -
придешь из-за угла,
где фонарь гадает на кольцо.
Я скажу:
«Я — рада!
Я ждала...
У меня холодное лицо...»
Выпал снег... С заводов шли давно.
«Я ждала не только эту ночь.
Лавочка пушиста и мягка.
Ни в душе,
ни в мире не темно,
вздрагивает на небе слегка...»
Но ложится иней на плечах.
За тремя кварталами пыхтит
темный поезд, уходящий в час
на твои далекие пути...</text><name>Галдарейка, рыжеватый снег...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1822</date_from><text>Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги — понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон — умом ее стращая,
Дамис — за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?</text><name>Иной имел мою Аглаю...</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1940</date_from><text>Александрийские чертоги
Покрыла сладостная тень.
Пушкин
Уже целовала Антония мертвые губы,
Уже на коленях пред Августом слезы лила...
И предали слуги. Грохочут победные трубы
Под римским орлом, и вечерняя стелется мгла.
И входит последний плененный ее красотою,
Высокий и статный, и шепчет в смятении он:
«Тебя — как рабыню... в триумфе пошлет пред собою...»
Но шеи лебяжьей все так же спокоен наклон.
А завтра детей закуют. О, как мало осталось
Ей дела на свете — еще с мужиком пошутить
И черную змейку, как будто прощальную жалость,
На смуглую грудь равнодушной рукой положить.</text><name>Клеопатра</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1913</date_from><text>Любовь должна быть счастливой —
Это право любви.
Любовь должна быть красивой —
Это мудрость любви.
Где ты видел такую любовь?
У господ писарей генерального штаба?
На эстраде, где бритый тенор,
Прижимая к манишке перчатку,
Взбивает сладкие сливки
Из любви, соловья и луны?
В лирических строчках поэтов,
Где любовь рифмуется с кровью
И почти всегда голодна?..
К ногам Прекрасной Любви
Кладу этот жалкий венок из полыни,
Которая сорвана мной в ее опустелых садах...</text><name>Любовь должна быть счастливой...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Март месяц солнечной зимы
И потому слывет весенним.
Хороший месяц, ибо мы,
А с нами лучшие умы,
Лесное пробужденье ценим.
Когда капель звенит с утра,
Отогревается природа.
Воробушки кричат "ура",
Узрев сверкающую воду!
Еще не тронулся лед,
Кизил, однако, цветет,
Что значит: весна ведет
Огромное наступленье.
Медведь из берлоги вылез -
От солнышка сгинул вирус.
Токует глухарь потепленье.
Прекрасна вешняя природа,
Апрель заулыбался снова.
Шумят и веселятся воды:
У них теперь свобода слова!..
Река струится величаво -
Ей в эти дни почет и слава!
О весне написано немало,
Вновь пишу о солнечной весне.
Чувствую ее у сосен алых
И в ручьях, смывающих весь снег.
Небо смотрит радужно-радушно,
Не ворчит притихшая метель -
И звенит, как нужно, добродушно
Клавишами радости капель.
Оживает сонная природа,
Веселится теплая погода.
Улыбается для нас апрель!
Апрельский снег - простак -
Людишек не пугает,
Летит и тут же тает.
Он выпал просто так,
Чтоб обновили лыжи
Какой-нибудь малыш и
Его двойник - чудак.
Апрель преобразил природу,
Летит зеленая весна.
Люблю такое время года,
Отрадное, как новизна.
Чудесны утренние воды,
Купаться радостно весьма -
Есть в этом удаль и свобода!
Растаял тяжкий снеголед
Авторитетно и отрадно,
И прояснился небосвод:
Сияет ясно и приятно.
Естественно Весна грядет!
Апрель ценю и понимаю,
Люблю его не меньше мая,
Его хвалю за добрый нрав.
Кто лесом побредет в апреле,
Сморчки найдет у старой ели,
Архиприлежно поискав.
Неплохо в это время года
Дышать раствором кислорода,
Резонно выйти на природу,
Она живет в родных лесах!..
В реке апрельской искупаюсь,
Не простужусь, не испугаюсь -
Есть в этом удаль и размах!
Стояло прохладное утро,
А птицы резвились и пели:
Весну они славили мудро,
Апрель прославляли в апреле.
Такие веселые птицы
Едва ли могли ошибиться,
Едва ли могли петь напрасно:
Весной унывать не годится,
Улыбка природы прекрасна!</text><name>Вешняя благодать</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1851</date_from><text>Не остывшая от зною,
Ночь июльская блистала...
И над тусклою землею
Небо, полное грозою,
Все в зарницах трепетало...
Словно тяжкие ресницы
Подымались над землею,
И сквозь беглые зарницы
Чьи-то грозные зеницы
Загоралися порою...</text><name>Не остывшая от зною..</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1910</date_from><text>Я вижу каменное небо
Над тусклой паутиной вод.
В тисках постылого Эреба
Душа томительно живет.
Я понимаю этот ужас
И постигаю эту связь:
И небо падает, не рушась,
И море плещет, не пенясь.
О, крылья бледные химеры,
На грубом золоте песка,
И паруса трилистник серый,
Распятый, как моя тоска!</text><name>Я вижу каменное небо...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1869</date_from><text>Флаги веют на Босфоре,
Пушки празднично гремят,
Небо ясно, блещет море,
И ликует Цареград.
И недаром он ликует:
На волшебных берегах
Ныне весело пирует
Благодушный падишах.
Угощает он на славу
Милых западных друзей -
И свою бы всю державу
Заложил для них, ей-ей.
Из премудрого далека
Франкистанской их земли
Погулять на счет пророка
Все они сюда пришли.
Пушек гром и мусикия!
Здесь Европы всей привал,
Здесь все силы мировые
Свой справляют карнавал.
И при криках исступленных
Бойкий западный разгул
И в гаремах потаенных
Двери настежь распахнул.
Как в роскошной этой раме
Дивных гор и двух морей
Веселится об исламе
Христианский съезд князей!
И конца нет их приветам,
Обнимает брата брат...
О, каким отрадным светом
Звезды Запада горят!
И всех ярче и милее
Светит тут звезда одна,
Коронованная фея,
Рима дочь, его жена.
С пресловутого театра
Всех изяществ и затей,
Как вторая Клеопатра,
В сонме царственных гостей,
На Восток она явилась,
Всем на радость, не на зло,
И пред нею все склонилось:
Солнце с Запада взошло!
Только там, где тени бродят
И долинам и горам
И куда уж не доходят
Эти клики, этот гам,-
Только там, где тени бродят,
Там, в ночи, из свежих ран
Кровью медленно исходят
Миллионы христиан...</text><name>Современное</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Опять, опять я видел взор твой милый,
Я говорил с тобой.
И мне былое, взятое могилой,
Напомнил голос твой.
К чему?- другой лобзает эти очи
И руку жмет твою.
Другому голос твой во мраке ночи
Твердит: люблю! люблю!
Откройся мне: ужели непритворны
Лобзания твои?
Они правам супружества покорны,
Но не правам любви;
Он для тебя не создан; ты родилась
Для пламенных страстей.
Отдав ему себя, ты не спросилась
У совести своей.
Он чувствовал ли трепет потаенный
В присутствии твоем;
Умел ли презирать он мир презренный,
Чтоб мыслить об одном;
Встречал ли он с молчаньем и слезами
Привет холодный твой,
И лучшими ль он жертвовал годами
Мгновениям с тобой?
Нет! я уверен, твоего блаженства
Не может сделать тот,
Кто красоты наружной совершенства
Одни в тебе найдет.
Так! ты его не любишь... тайной властью
Прикована ты вновь
К душе печальной, незнакомой счастью,
Но нежной, как любовь.</text><name>Сентября 28</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Брожу в стенах монастыря,
Безрадостный и темный инок.
Чуть брежжит бледная заря,-
Слежу мелькания снежинок.
Ах, ночь длинна, заря бледна
На нашем севере угрюмом.
У занесенного окна
Упорным предаюся думам.
Один и тот же снег - белей
Нетронутой и вечной ризы.
И вечно бледный воск свечей,
И убеленные карнизы.
Мне странен холод здешних стен
И непонятна жизни бедность.
Меня пугает сонный плен
И братий мертвенная бледность.
Заря бледна и ночь долга,
Как ряд заутрень и обеден.
Ах, сам я бледен, как снега,
В упорной думе сердцем беден...</text><name>Брожу в стенах монастыря...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1917</date_from><text>Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берёт ее,—
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.</text><name>Когда в тоске самоубийства...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.
А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.
Седой солдат, откозыряв неловко,
Трет рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на веревке
Худая гарнизонная коза.
Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живет поручик с ротой егерей...
Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали -
Неужто нынче будет эстафета?-
Маячили в тумане корабли.
Он взял трубу. По зыби, то зеленой,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.
Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донесся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожженные ядром.
Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.
Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.
Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?
Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.
Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей...
"Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!"
. . . . . . . . . . . . . . . .
Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мертвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,
Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.
Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!
Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля...</text><name>Поручик</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1830</date_from><text>Сквозь лазурный сумрак ночи
Альпы снежные глядят;
Помертвелые их очи
Льдистым ужасом разят.
Властью некой обаянны,
До восшествия Зари,
Дремлют, грозны и туманны,
Словно падшие цари!..
Но Восток лишь заалеет,
Чарам гибельным конец —
Первый в небе просветлеет
Брата старшего венец.
И с главы большого брата
На меньших бежит струя,
И блестит в венцах из злата
Вся воскресшая семья!..</text><name>Альпы</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1755</date_from><text>Пляскою своей, любезна,
Разжигай мое ты сердце,
Пением своим приятным
Умножай мою горячность.
Моему, мой свет, ты взору,
Что ни делаешь, прелестна,
Всё любовь мою питает
И мое веселье множит.
Обольщай мои ты очи.
Пой, пляши, играй со мною.
Бей в ладони и, вертяся,
Ты руками подпирайся.
Руки я твои прекрасны
Целовал неоднократно:
Мной бесчисленно целован
Всякий рук твоих и палец.</text><name>Ода анакреонтическая</name><date_to>1755</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Взял барашек
Карандашик,
Взял и написал:
"Я - Бебека,
Я - Мемека,
Я медведя
Забодал!"
Испугалися зверюги,
Разбежалися в испуге.
А лягушка у болотца
Заливается, смеётся:
"Вот так молодцы!"</text><name>Бебека</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1943</date_from><text>Костер, что где-нибудь в лесу,
Ночуя, путник палит,—
И тот повысушит росу,
Траву вокруг обвялит.
Пожар начнет с одной беды,
Но только в силу вступит —
Он через улицу сады
Соседние погубит.
А этот жар — он землю жег,
Броню стальную плавил,
Он за сто верст касался щек
И брови кучерявил.
Он с ветром несся на восток,
Сжигая мох на крышах,
И сизой пылью вдоль дорог
Лежал на травах рыжих.
И от столба и до столба,
Страду опережая,
Он на корню губил хлеба
Большого урожая...
И кто в тот год с войсками шел,
Тому забыть едва ли
Тоску и муку наших сел,
Что по пути лежали.
И кто из пламени бежал
В те месяцы лихие,
Тот думать мог, что этот жар
Смертелен для России.
И с болью думать мог в пути,
Тех, что прошли, сменяя:
— Земля отцовская, прости,
Страдалица родная...
И не одна уже судьба
Была войны короче.
И шла великая борьба
Уже как день рабочий.
И долг борьбы — за словом — власть
Внушала карой строгой.
И воин, потерявший часть,
Искал ее с тревогой...
И ты была в огне жива,
В войне права, Россия.
И силу вдруг нашла Москва
Ответить страшной силе.
Москва, Москва, твой горький год,
Твой первый гордый рапорт,
С тех пор и ныне нас ведет
Твой клич: — Вперед на запад!
Пусть с новым летом вновь тот жар
Дохнул, неимоверный,
И новый страшен был удар,—
Он был уже не первый.
Ты, Волга, русская река,
Легла врагу преградой.
Восходит заревом в века
Победа Сталинграда.
Пусть с третьим летом новый жар
Дохнул — его с восхода
С привычной твердостью встречал
Солдатский взгляд народа.
Он мощь свою в борьбе обрел,
Жестокой и кровавой,
Солдат-народ. И вот Орел —
Начало новой славы.
Иная шествует пора,
Рванулась наша сила
И не споткнулась у Днепра,
На берег тот вступила.
И кто теперь с войсками шел,
Тому забыть едва ли
И скорбь и радость наших сел,
Что по пути лежали.
Да, много горя, много слез —
Еще их срок не минул.
Не каждой матери пришлось
Обнять родного сына.
Но праздник свят и величав.
В огне полки сменяя,
Огонь врага огнем поправ,
Идет страна родная.
Ее святой, великий труд,
Ее немые муки
Прославят и превознесут
Благоговейно внуки.
И скажут, честь воздав сполна,
Дивясь ушедшей были:
Какие были времена!
Какие люди были!</text><name>Огонь</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1844</date_from><text>. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В гостиной сидел за раскрытым столом мой отец,
Нахмуривши брови, сурово хранил он молчанье;
Старуха, надев как-то набок нескладный чепец,
Гадала на картах; он слушал ее бормотанье.
Немного подальше, тайком говоря меж собой,
Две гордые тетки на пышном диване сидели,
Две гордые тетки глазами следили за мной
И, губы кусая, с насмешкой в лицо мне глядели.
А в темном углу, опустя голубые глаза,
Не смея поднять их, недвижно сидела блондинка.
На бледных ланитах ее трепетала слеза,
На жаркой груди высоко поднималась косынка.</text><name>В гостиной</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>У меня квартира умерла,
Запылились комнаты и кресла...
Появились если бы дрова,
Моментально бы она воскресла.
Можно жить в квартире хорошо,
Но, конечно, не сейчас, а после:
Я стихи пишу карандашом,
А чернила взяли да замерзли.
Можно забыть на вокзале зал
И тысячи прочих комнат;
Но квартиру, в которой замерзал,
На экваторе приятно вспомнить.
На экваторе, над небом иным,
Через много лет, а пока
Я курю, и в небо уходит дым,
Потому что нет потолка!
Когда я потерпел аварию
И испытал все беды,
То филантропы мне давали...
Хорошие... советы.</text><name>У меня квартира умерла...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Сто лет минуло, как тевтон
В крови неверных окупался;
Страной полночной правил он.
Уже прусак в оковы вдался,
Или сокрылся, и в Литву
Понес изгнанную главу.
Между враждебными брегами
Струился Немен;- на одном
Еще над древними стенами
Сияли башни, и кругом
Шумели рощи вековые,
Духов пристанища святые.
Символ германца - на другом
Крест веры, в небо возносящий
Свои объятия грозящи,
Казалось, свыше захватить
Хотел всю область Палемона
И племя чуждого закона
К своей подошве привлачить.
С медвежей кожей на плечах,
В косматой рысьей шапке, с пуком
Каленых стрел и с верным луком,
Литовцы юные, в толпах,
Со стороны одной бродили
И зорко недруга следили.
С другой, покрытый шишаком,
В броне заковавный, верхом,
На страхе немец, за врагами
Недвижно следуя глазами,
Пищаль, с молитвой, заряжал..
Всяк переправу охранял.
Ток Немена гостеприимный,
Свидетель их вражды взаимной,
Стал прагом вечности для них;
Сношений дружных глас утих,
И всяк, переступивший воды,
Лишен был жизни иль свободы.
Лишь хмель литовских берегов,
Немецкой тополью плененный,
Через реку, меж тростников,
Переправлялся дерзновенный,
Брегов противных достигал
И друга нежно обнимал.
Лишь соловьи дубрав и гор
По старине вражды не знали
И в остров, общий с давних пор,
Друг к другу в гости прилетали.</text><name>Сто лет минуло, как тевтон...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Я читал байроновского Манфреда... Когда я дошел до того места, где дух женщины, погубленной Манфредом, произносит над ним свое таинственное заклинание, я ощутил некоторый трепет.
Помните: "Да будут без сна твои ночи, да вечно ощущает твоя злая душа мое незримое неотвязное присутствие, да станет она своим собственным адом".
Но тут мне вспомнилось иное... Однажды, в России, я был свидетелем ожесточенной распри между двумя крестьянами, отцом и сыном.
Сын кончил тем, что нанес отцу нестерпимое оскорбление.
- Прокляни его, Васильич, прокляни окаянного!- закричала жена старика.
- Изволь, Петровна,- отвечал старик глухим голосом и широко перекрестился:- Пускай же и он дождется сына, который на глазах своей матери плюнет отцу в его седую бороду!
Это проклятие показалось мне ужаснее манфредовского.
Сын раскрыл было рот, да пошатнулся на ногах, позеленел в лице - и вышел вон.</text><name>Проклятие</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Золотистою долиной
Ты уходишь, нем и дик.
Тает в небе журавлиный
Удаляющийся крик.
Замер, кажется, в зените
Грустный голос, долгий звук.
Бесконечно тянет нити
Торжествующий паук.
Сквозь прозрачные волокна
Солнце, света не тая,
Праздно бьет в слепые окна
Опустелого жилья.
За нарядные одежды
Осень солнцу отдала
Улетевшие надежды
Вдохновенного тепла.</text><name>Золотистою долиной...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1947</date_from><text>Мне хорошо, колосья раздвигая,
Прийти сюда вечернею порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам тропинки полевой.
Всю ночь поют в пшенице перепелки
О том, что будет урожайный год,
Еще о том, что за рекой в поселке
Моя любовь, моя судьба живет.
Мы вместе с ней в одной учились школе,
Пахать и сеять выезжали с ней.
И с той поры мое родное поле
Еще дороже стало и родней.
И в час, когда над нашей стороною
Вдали заря вечерняя стоит,
Оно как будто говорит со мною,
О самом лучшем в жизни говорит.
И хорошо мне здесь остановиться
И, глядя вдаль, послушать, подождать...
Шумит, шумит высокая пшеница,
И ей конца и края не видать.</text><name>В поле</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1928</date_from><text>Колокола. Коллоквиум
колоколов.
Зарево их далекое
оволокло.
Гром. И далекая молния.
Сводит земля
красные и крамольные
грани Кремля.
Спасские распружинило -
каменный звон:
Мозер ли он? Лонжин ли он?
Или "Омега" он?
Дальним гудкам у шлагбаумов
в унисон -
он
до района
Баумана
донесен.
"Бил я у Иоанна,-
ан,-
звону иной регламент
дан.
Бил я на казнях Лобного
под барабан,
медь грудная не лопнула,-
ан,-
буду тебе звенеть я
ночью, в грозу.
Новоград
и Венеция
кнесов и амбразур!"
Била молчат хвалебные,
медь полегла.
Как колыбели, колеблемы
колокола.
Башня в облако ввинчена -
и она
пробует вызвонить "Интерна-
ционал".
Дальним гудкам у шлагбаумов
в унисон -
он
до района
Баумана
донесен.</text><name>Бой Спасских</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Ты мне сказала:
«Ночью
Тебя я видела с другой!
Снилось:
на тонкой ноте
в печке гудел огонь.
Снилось, что пахло гарью.
Снилось, метель мела,
Снилось,
что та — другая —
тебя у метро ждала.
И это было началом
и приближеньем конца.
Я где-то ее встречала —
жаль, не помню лица.
Я даже тебя
не помню,
Помню,
что это — ты...
Медленно и небольно
падал снег с высоты,
Сугробы росли неизбежно
возле холодной скамьи.
Мне снилась
твоя усмешка.
Снились слезы мои...
Другая
сидела рядом.
Были щеки бледны...
Если все это — неправда,
Зачем тогда снятся сны?!
Зачем мне —
скажи на милость —
знать запах
ее волос?..»
А мне ничего не снилось.
Мне просто
не спалось...</text><name>Ты мне сказала — ночью...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1844</date_from><text>Когда мои мечты за гранью прошлых дней
Найдут тебя опять за дымкою туманной,
Я плачу сладостно, как первый иудей
На рубеже земли обетованной.
Не жаль мне детских игр, не жаль мне тихих снов,
Тобой так сладостно и больно возмущенных
В те дни, как постигал я первую любовь
По бунту чувств неугомонных.
По сжатию руки, по отблеску очей,
Сопровождаемым то вздохами, то смехом,
По ропоту простых, незначащих речей,
Лишь нам звучащих страсти эхом.</text><name>Когда мои мечты за гранью прошлых дней...</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Вечная весна тамо хранит воздух чистый,
Небо кажет светлейте цвет очам свой истый.
Цветы во всяко время там не увядают,
И на всякий час новы везде процветают.
Всегда древа имеют плоды свои спелы,
Ветви всегда зелены, поля с цветы целы.
В отдалении многи пещеры чудесны,
Где ликуют радости, смех, игры нелестны.
Свет туды не заходит чрез ветви сплетены,
Сия пещеры с веку любви посвящены.
Сама натура оным листья украсила,
Сама всех птиц поющих туды приманила,
Которы, чрез сладко свое щебетанье,
Поют в песнях о любви, о ее игранье.
И сим своим примером дают всем законы,
Чтоб слово в слово тамо чинить, как и оны.
А по траве зеленой малые потоки
Льются с шумом приятным чисты, неглубоки.
Нощь, и все элементы, тихость без помехи
Всем любящимся много придают потехи.
Красны в желани девы любятся сердечном,
О роке нет там слова пребесчеловечном.
Тамо-то любовники после всех вздыханий
Вкушают те сладости, что выше желаний.
Тамо всё то, что небо, воздух, земля, воды
Произвели лучшее людей для породы,
В чувствительной похоти весело играет,
И в руках любящего с любовью вздыхает.</text><name>Вечная весна тамо хранит воздух чистый...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1938</date_from><text>Изо всех больших имен геройских,
Что известны нам наперечет,
Как-то по-особому, по-свойски,
Это имя называл народ.
Попросту - мы так его любили,
И для всех он был таким своим,
Будто все мы в личной дружбе были,
Пили, ели и летали с ним...
Богатырским мужеством и нравом
Был он славен - Сталинский пилот.
И казалось так, что эта слава -
Не года, уже века живет.
Что она из повестей старинных
Поднялась сквозь вековую тьму,
Что она от витязей былинных
По наследству перешла к нему.
Пусть же по наследству и по праву
В память о делах твоих, пилот,
Чкаловское мужество и слава
Чкаловским питомцам перейдет!</text><name>Чкалов</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1946</date_from><text>Люди мне ошибок не прощают.
Что же, я учусь держать ответ.
Легкой жизни мне не обещают
телеграммы утренних газет.
Щедрые на праздные приветы,
дни горят, как бабочки в огне.
Никакие добрые приметы
легкой жизни не пророчат мне.
Что могу я знать о легкой жизни?
Разве только из чужих стихов.
Но уж коль гулять, так, хоть на тризне,
я люблю до третьих петухов.
Но летит и светится пороша,
светят огоньки издалека;
но, судьбы моей большая ноша,
все же ты, как перышко, легка.
Пусть я старше, пусть все гуще проседь,
если я посетую - прости,-
пусть ты все весомее, но сбросить
мне тебя труднее, чем нести.</text><name>Люди мне ошибок не прощают...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1911</date_from><text>Я был прекрасен и крылат
В богоотеческом жилище,
И райских кринов аромат
Мне был усладою и пищей.
Блаженной родины лишен
И человеком ставший ныне,
Люблю я сосен перезвон
Молитвословящий пустыне.
Лишь одного недостает
Душе в подветренной юдоли,-
Чтоб нив просторы, лоно вод
Не оглашались стоном боли,
Чтоб не стремил на брата брат
Враждою вспыхнувшие взгляды,
И ширь полей, как вертоград,
Цвела для мира и отрады.
И чтоб похитить человек
Венец Создателя не тщился,
За то, отверженный навек,
Я песнокрылия лишился.</text><name>Я был прекрасен и крылат...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1849</date_from><text>На луну не раз любовался я,
На жемчужный дождь светлых струй ея,
Но другой луны, но других небес
Чудный блеск раскрыл — новый мир чудес;
Не луну я знал — разве тень луны,
Красотам ночей я не знал цены.
Я их здесь узнал; здесь сказалось мне
Все, что снится нам в баснословном сне;
Смотришь — ночь не ночь, смотришь — день не день,
Голубой зарей блещет ночи тень.
Разглядеть нельзя в голубой дали:
Где конец небес, где рубеж земли?
Вспыхнул свод небес под огнем лампад;
Всех красавиц звезд не обхватит взгляд;
И одна другой веселей горит
И на нас милей и нежней глядит.
Вот одна звезда из среды подруг
Покатилась к нам и погасла вдруг.
Чешуей огня засверкал Босфор,
Пробежал по нем золотой узор.
Средь блестящих скал великан утес
Выше всех чело и светлей вознес;
Кипарис в тени серебром расцвел,
И блестят верхи минаретных стрел.
Скорлупой резной чуть струю задев,
Промелькнул каик. Перл восточных дев
Невидимкой в нем по волнам скользит;
С головы до ног тканью стан обвит;
И, дремотой чувств услаждая лень,
Пронеслась она, как немая тень.
Золотые сны, голубые сны
Сходят к нам с небес на лучах луны.
Негой дышит ночь! что за роскошь в ней!
Нет, нигде таких не видать ночей!
И молчит она, и поет она,
И в душе одной ночи песнь слышна.</text><name>Ночь на Босфоре</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1930</date_from><text>Перед витринами каша:
Люди вежливо давят бока,
По-детски смеются взрослые,
Серьезны притихшие дети,
Какой-то младенец внизу
Ползает, мажет ладошкой по стеклам.
Забыты дела — банки, конторы,
Ты словно попал на «Остров беспечности».
В витринах пухло-курносые куклы
Молят: «Купите! Меня! Меня!»
Изумленные мишки, слоны и пингвины
Таращат на нас стекляшки-глаза.
Вот домик из пряничных плиток,
Вот уютная алая станция
С собачкой в дверях,
Вот хлев с толстяками-барашками...
Все стародавние наши мечты
Коммерсанты собрали в витринах.
Так любо толкаться, глазеть,
Улыбаться вместе со всеми
В теплом потоке людей,
Не думать, забыть хоть на час
О своей оболочке земной
В старомодном пальто,
Прикрытом вареником-шляпой...
К чертям!
В дверях — крутая вертушка.
В стеклянном вихре вонзаешься в зал:
Во все концы,
Во все этажи
Палитра всех попугайских тонов,—
Подарки — подарки — подарки...
Переливы — разливы огней,
Шорох маленьких ног.
Коротышки в пушистых гамашах
Обалдело сияют глазами...
А сбоку их мамы:
Ряды тонконогих газелей,—
В руках и под мышкой пакеты, пакеты..
За пальто меня тянет малыш,
Но я ведь не мама.
И мамы тоже в тревоге:
Где свой? Где чужой?
Где выход? Где вход?
Где сумочка? Где голова?..
Сбитая с ног продавщица —
Бретонско-парижский бутон,—
Как резинку, уста растянула
В устало-любезной улыбке:
«Что вам, сударь, угодно?»
В зеркале наискось вижу,
До чего он беспомощен — этот синьор,
Называемый мною...
Смотрю ошалело вокруг
И выбираю... десть писчей бумаги...
Какая фантазия!
Какой грандиозный размах!</text><name>Предпраздничное</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Наверно, будут глохнуть историки,
копаясь в тоннах
нашей риторики...
Но —
сквозь любую наносную муть,
которая сверху лежит,
они должны понять
(и поймут!),
как мы любили
жить!
Жить!
Ладонями землю трогать.
Жить!
Детей
качать на руках.
Жить!
И чувствовать
друга локоть.
Жить!
И видеть лицо
врага.</text><name>Наверно, будут глохнуть историки...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Весь лес листвою переполнен.
Он весь кричит: тону! тону!
И мы уже почти не помним,
Каким он был семь дней тому.
Как забывается дурное!
А память о счастливом дне,
Как излученье роковое,
Накапливается во мне.
Накапливается, как стронций
В крови. И жжет меня дотла —
Лицо, улыбка, листья, солнце.
О горе! Я не помню зла!</text><name>Весь лес листвою переполнен...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1996</date_from><text>Униженьями и страхом
Заставляют быть нас прахом,
Гасят в душах божий свет.
Если гордость мы забудем,
Мы лишь серой пылью будем
Под колесами карет.
Можно бросить в клетку тело,
Чтоб оно не улетело
Высоко за облака,
А душа сквозь клетку к богу
Все равно найдет дорогу,
Как пушиночка, легка.
Жизнь и смерть - две главных вещи.
Кто там зря на смерть клевещет?
Часто жизни смерть нежней.
Научи меня, Всевышний,
Если смерть войдет неслышно,
Улыбнуться тихо ей.
Помоги, господь,
Все перебороть,
Звезд не прячь в окошке,
Подари, господь,
Хлебушка ломоть -
Голубям на крошки.
Тело зябнет и болеет,
На кострах горит и тлеет,
Истлевает среди тьмы.
А душа все не сдается.
После смерти остается
Что-то большее, чем мы.
Остаемся мы по крохам:
Кто-то книгой, кто-то вздохом,
Кто-то песней, кто - дитем,
Но и в этих крошках даже,
Где-то, будущего дальше,
Умирая, мы живем.
Что, душа, ты скажешь богу,
С чем придешь к его порогу?
В рай пошлет он или в ад?
Все мы в чем-то виноваты,
Но боится тот расплаты,
Кто всех меньше виноват.
Помоги, господь,
Все перебороть,
Звезд не прячь в окошке,
Подари, господь,
Хлебушка ломоть -
Голубям на крошки.</text><name>Молитва</name><date_to>1996</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1939</date_from><text>Я рожден для того, чтобы старый поэт
Обо мне говорил золотыми стихами,
Чтобы Дафнис и Хлоя в четырнадцать лет
Надо мною впервые смешали дыханье,
Чтоб невеста, лицо погружая в меня,
Скрыла нежный румянец в минуту помолвки.
Я рожден, чтоб в сиянии майского дня
Трепетать в золотистых кудрях комсомолки.
Одинаково вхож во дворец и в избу,
Я зарей позолочен и выкупан в росах...
Если смерть проезжает в стандартном гробу,
Торопливая, на неуклюжих колесах,
То друзья и на гроб возлагают венок,—
Чтоб и в тленье мои лепестки трепетали.
Тот, кто умер, в могиле не так одинок
И несчастен, покуда там пахнет цветами.
Украшая постельку, где плачет дитя,
И могильной ограды высокие жерди,
Я рожден утешать вас, равно золотя
И восторги любви, и терзания смерти.</text><name>Цветок</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1922</date_from><text>И всюду клевета сопутствовала мне.
Ее ползучий шаг я слышала во сне
И в мертвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
И отблески ее горят во всех глазах,
То как предательство, то как невинный страх.
Я не боюсь ее. На каждый вызов новый
Есть у меня ответ достойный и суровый.
Но неизбежный день уже предвижу я,-
На утренней заре придут ко мне друзья,
И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,
И образок на грудь остывшую положат.
Никем не знаема тогда она войдет,
В моей крови ее неутоленный рот
Считать не устает небывшие обиды,
Вплетая голос свой в моленья панихиды.
И станет внятен всем ее постыдный бред,
Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,
Чтоб в страшной пустоте мое осталось тело,
Чтобы в последний раз душа моя горела
Земным бессилием, летя в рассветной мгле,
И дикой жалостью к оставленной земле.</text><name>Клевета</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Вот с крыши первые потеки
При наступлении весны!
Они — что писанные строки
В снегах великой белизны,
В них начинают проявляться
Весенней юности черты,
Которым быстро развиваться
В тепле и в царстве красоты.
В их пробуждение под спудом
Еще не явленных мощей.
Что день — то будет новым чудом
За чудодействием ночей.
Все струйки маленьких потеков —
Безумцы и бунтовщики,
Они замерзнут у истоков,
Не добежать им до реки...
Но скоро, скоро дни настанут,
Освобожденные от тьмы!
Тогда бунтовщиками станут
Следы осиленной зимы;
Последней вьюги злые стоны,
Последний лед... А по полям
Победно глянут анемоны,
Все в серебре — назло снегам.</text><name>Вот с крыши первые потеки...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Подпирают тяжесть небосвода,
выдох слушают его и вдох
параллельно с трубами завода
колокольни из былых эпох.
Рядом с испареньем индустрии
с давней поднимаются поры,
вверх уходят
и пары вторые:
благолепья ветхого пары.
По еще непонятым законам
вместе с бестелесным и духовным,
отдающим мелкие грешки,
отдает промышленность лишки,
прочищает темные кишки.
Все это в хорошую погоду
вверх идет, как каждый видеть мог.
В ветреное время года
все это идет куда-то вбок,
где сосуществуют миром, ладом,
в рамках тесной дружеской семьи,
углекислый газ и просто ладан,
смешивая формулы свои.</text><name>Пары города</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1920</date_from><text>За длительность вот этих мигов странных,
За взгляд полуприкрытый глаз туманных,
За влажность губ, сдавивших губы мне,
За то, что здесь, на медленном огне,
В одном биенье сердце с сердцем слито,
Что равный вздох связал мечту двоих,—
Прими мой стих,
Ты, Афродита!
За то, что в дни, когда поля, серея,
Покорно ждут холодных струй Борея,—
Твой луч, как меч, взнесенный надо мной,
Вновь льет в мой сад слепительность и зной,
Что зелень светлым Аквилоном взвита,
Что даль в цветах и песни реют в них,—
Прими мой стих,
Ты, Афродита!
За все, что будет и не быть не может,
Что сон и этот будет скоро дожит,
Что видеть мне, в час сумрачных разлук,
Разомкнутым кольцо горячих рук,
Что тайно в страсти желчь отравы скрыта,
Что сводит в Ад любовь рабов своих,—
Прими мой стих,
Ты, Афродита!</text><name>Гимн Афродите</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1855</date_from><text>Точно голубь светлою весною,
Ты веселья нежного полна,
В первый раз, быть может, всей душою
Долго сжатой страсти предана...
И меж тем как, музыкою счастья
Упоен, хочу я в тишине
Этот миг, как луч среди ненастья,
Охватить душой своей вполне,
И молчу, чтоб не терять ни звука,
Что дрожат в сердцах у нас с тобой,-
Вижу вдруг - ты смолкла, в сердце мука,
И слеза струится за слезой.
На мольбы сказать мне, что проникло
В грудь твою, чем сердце сражено,
Говоришь: ты к счастью не привыкла
И страшит тебя - к добру ль оно?..
Ну, так что ж? Пусть снова идут грозы!
Солнце вновь вослед проглянет им,
И тогда страдания и слезы
Мы опять душой благословим.</text><name>Точно голубь светлою весною...</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1926</date_from><text>В глуши бутылочного рая,
Где пальмы высохли давно,
Под электричеством играя,
В бокале плавало окно.
Оно, как золото, блестело,
Потом садилось, тяжелело,
Над ним пивной дымок вился...
Но это рассказать нельзя.
Звеня серебряной цепочкой,
Спадает с лестницы народ,
Трещит картонною сорочкой,
С бутылкой водит хоровод.
Сирена бледная за стойкой
Гостей попотчует настойкой,
Скосит глаза, уйдет, придет,
Потом с гитарой на отлет
Она поет, поет о милом,
Как милого она любила,
Как, ласков к телу и жесток,
Впивался шелковый шнурок,
Как по стаканам висла виски,
Как, из разбитого виска
Измученную грудь обрызгав,
Он вдруг упал. Была тоска,
И все, о чем она ни пела,
Легло в бокал белее мела.
Мужчины тоже всё кричали,
Они качались по столам,
По потолкам они качали
Бедлам с цветами пополам.
Один рыдает, толстопузик,
Другой кричит: "Я - Иисусик,
Молитесь мне, я на кресте,
В ладонях гвозди и везде!"
К нему сирена подходила,
И вот, тарелки оседлав,
Бокалов бешеный конклав
Зажегся, как паникадило.
Глаза упали, точно гири,
Бокал разбили, вышла ночь,
И жирные автомобили,
Схватив под мышки Пикадилли,
Легко откатывали прочь.
А за окном в глуши времен
Блистал на мачте лампион.
Там Невский в блеске и тоске,
В ночи переменивший краски,
От сказки был на волоске,
Ветрами вея без опаски.
И как бы яростью объятый,
Через туман, тоску, бензин,
Над башней рвался шар крылатый
И имя "Зингер" возносил.</text><name>Вечерний бар</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Между мною и тобою — гул небытия,
звездные моря,
тайные моря.
Как тебе сейчас живется, вешняя моя,
нежная моя,
странная моя?
Если хочешь, если можешь — вспомни обо мне,
вспомни обо мне,
вспомни обо мне.
Хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне,
долгая любовь моя.
А между мною и тобой — века,
мгновенья и года,
сны и облака.
Я им и тебе сейчас лететь велю.
Ведь я тебя еще сильней люблю.
Как тебе сейчас живется, вешняя моя,
нежная моя,
странная моя?
Я тебе желаю счастья, добрая моя,
долгая любовь моя!
Я к тебе приду на помощь,— только позови,
просто позови,
тихо позови.
Пусть с тобой все время будет свет моей любви,
зов моей любви,
боль моей любви!
Только ты останься прежней — трепетно живи,
солнечно живи,
радостно живи!
Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи,
счастливо живи всегда.
А между мною и тобой — века,
мгновенья и года,
сны и облака.
Я им к тебе сейчас лететь велю.
Ведь я тебя еще сильней люблю.
Пусть с тобой все время будет свет моей любви,
зов моей любви,
боль моей любви!
Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи.
Счастливо живи всегда.</text><name>Ноктюрн</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Подвижная сфера зрачков, в изумруде текучем сужаясь,
Расширяясь, сливает безмолвно привлеченную душу с душой.
В глубоких зрачках искушенья, во влаге зеленой качаясь,
Как будто бы манят, внушают: «Приблизься, ты мне не чужой».
О травянистый изумруд,
Глаза испанки светлокудрой!
Какой художник нежно-мудрый,
Утонченник, сказался тут?
Где все так жарко, чернооко,
Где всюду черный цвет волос;
В сиянье белокурых грез
Испанка-нимфа одиноко
Порой возникнет — и на вас
Струит огонь зеленых глаз.
Всего красивей черный цвет
В зрачках зеленых глаз.
Где водный свет? Его уж нет.
Лишь черный есть алмаз!
Зелено-бледная вода,
Русалочий затон,—
О, не одна здесь спит беда,
И чуток этот сон.
И каждый миг, и каждый час
Воздушный изумруд,
Воздушный цвет зеленых глаз
Поет мечте: «Я тут!»
Зрачок растет, и жадный свет
Зовет, берет, светясь.
Где целый мир? Его уж нет,
Лишь черный есть алмаз!</text><name>Зеленый и черный</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1816</date_from><text>Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела...
Покину скоро я друзей,
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит;
Последний взор моих очей
Луча бессмертия не встретит,
И погасающий светильник юных дней
Ничтожества спокойный мрак осветит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прости, печальный мир, где темная стезя
Над бездной для меня лежала —
Где вера тихая меня не утешала,
Где я любил, где мне любить нельзя!
Прости, светило дня, прости, небес завеса,
Немая ночи мгла, денницы сладкий час,
Знакомые холмы, ручья пустынный глас,
Безмолвие таинственного леса,
И все... прости в последний раз.
А ты, которая была мне в мире богом,
Предметом тайных слез и горестей залогом,
Прости! минуло всё... Уж гаснет пламень мой,
Схожу я в хладную могилу,
И смерти сумрак роковой
С мученьями любви покроет жизнь унылу.
А вы, друзья, когда, лишенный сил,
Едва дыша, в болезненном боренье,
Скажу я вам: «О други! я любил!..»
И тихий дух умрет в изнеможенье,
Друзья мои,— тогда подите к ней;
Скажите: взят он вечной тьмою...
И, может быть, об участи моей
Она вздохнет над урной гробовою.</text><name>Элегия (Я видел смерть...)</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1957</date_from><text>Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.</text><name>Иероним Босх</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1887</date_from><text>Ночь побледнела, и месяц садится
За реку красным серпом.
Сонный туман на лугах серебрится,
Черный камыш отсырел и дымится,
Ветер шуршит камышом.
Тишь на деревне. В часовне лампада
Меркнет, устало горя.
В трепетный сумрак озябшего сада
Льется со степи волнами прохлада...
Медленно рдеет заря.</text><name>Октябрьский рассвет</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1872</date_from><text>Когда без страсти и без дела
Бесцветно дни мои текли,
Она как буря налетела
И унесла меня с земли.
Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слезы, слезы без числа...
Сухими, жесткими словами
Терзала сердце мне порой,
И хохотала над слезами,
И издевалась над тоской;
А иногда горячим словом
И взором ласковых очей
Гнала печаль - и в блеске новом
В душе моей светилася моей!
Я все забыл, дышу лишь ею,
Всю жизнь я отдал ей во власть.
Благословить ее не смею
И не могу ее проклясть.</text><name>Любовь</name><date_to>1872</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1826</date_from><text>Князю E. П. Оболенскому
Мне тошно здесь, как на чужбине.
Когда я сброшу жизнь мою?
Кто даст крыле мне голубине,
Да полечу и почию.
Весь мир как смрадная могила!
Душа из тела рвется вон.
Творец! Ты мне прибежище и сила,
Вонми мой вопль, услышь мой стон:
Приникни на мое моленье,
Вонми смирению души,
Пошли друзьям моим спасенье,
А мне даруй грехов прощенье
И дух от тела разреши.</text><name>Мне тошно здесь, как на чужбине...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from></date_from><text>Язык мой груб. Душа сурова.
Но в час, когда так боль остра,
Нет для меня нежнее слова,
Чем ты - "работница-сестра".
Когда казалось временами,
Что силе вражьей нет числа,
С какой отвагой перед нами
Ты знамя красное несла!
Когда в былые дни печали
У нас клонилась голова,
Какою верою звучали
Твои бодрящие слова!
Пред испытанья горькой мерой
И местью, реющей вдали,
Молю, сестра: твоею верой
Нас подними и исцели!</text><name>Работнице</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>О друг мой тайный,
Приди ко мне
В мечте случайной
И в тишине.
В мою пустыню
Сойди на миг,
Чтоб я святыню
Твою постиг.
В бездушном прахе
Моих путей,
В тоске да в страхе
Безумных дней,
В одежде пыльной,
Сухой тропой
Иду, бессильный,
Едва живой.
Но весь жестокий
Забуду путь,
Лишь ты, далекий,
Со мной побудь.
Явись мне снова
В недолгом сне,
И только слово
Промолви мне.</text><name>Другу неведомому</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1916</date_from><text>Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.</text><name>Рабочий</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1966</date_from><text>Леону Тоому
Как я - горбонос, длинноглаз -
Пришел голубой водолаз
Из моря, из горького неба.
И я угадала: родной!
Мы оба - из бездны одной,
Там ловят форель по одной
И всех - на приманку из хлеба.
У груды атласных досок
Мы рядом легли на песок,
И тень откидная косила.
Финляндия слева была.
И низко над нами плыла
Бессмертия чистая сила.
Один можжевеловый куст
Расцвел. Я услышала хруст.
Я только подумала: с неба?
И вдруг увидала сама,
Как мама сходила с холма,
Холодная, словно из снега.
Я буду еще умирать,
Простынку в комок собирать,
Навеки себя покидая.
Угла не имела, котла,
Здоровья, такого тепла
Блаженного - не от огня.
Но мама какая была у меня!
Красивая и молодая!</text><name>Балтийское лето</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1825</date_from><text>Баллада
А. А. Воейковой
Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И в поле много здесь цветов
Прекрасным на венки.
Туманный дол сребрит луна;
Меня конь борзый мчит:
В Дальтонской башне у окна
Прекрасная сидит.
Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.
Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить».
- «Когда ты, девица-краса,
Покинув замок, свой,
Готова в темные леса
Бежать одна со мной,
Ты прежде, радость, угадай,
Как мы в лесах живем;
Каков, узнай, тот дикий край,
Где мы любовь найдем!»
Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.
Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить.
Я вижу борзого коня
Под смелым ездоком:
Ты царский ловчий,- у тебя
Рог звонкий за седлом».
- «Нет, прелесть! Ловчий в рог трубит
Румяною зарей,
А мой рожок беду звучит,
И то во тме ночной».
Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум;
Хочу в привольной тишине
Тебя, мой друг, любить;
Там на реке отрадно мне
В лесу с Эдвином жить.
Я вижу, путник молодой,
Ты с саблей и ружьем;
Быть может, ты драгун лихой
И скачешь за полком».
- «Нет, гром литавр и трубный глас
К чему среди степей?
Украдкой мы в полночный час
Садимся на коней.
Приветен шум Брайнгельских вод
В зеленых берегах,
И мил в них месяца восход,
Душистый луг в цветах;
Но вряд прекрасной не тужить,
Когда придется ей
В глуши лесной безвестно жить
Подругою моей!
Там чудно, чудно я живу,-
Так, видно, рок велел;
И смертью чудной я умру,
И мрачен мой удел.
Не страшен так лукавый сам,
Когда пред черным днем
Он бродит в поле по ночам
С блестящим фонарем;
И мы в разъездах удалых,
Друзья неверной тмы,
Уже не помним дней былых
Невинной тишины».
Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И много здесь в лугах цветов
Прекрасным на венки.</text><name>Разбойник</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1883</date_from><text>Быть может, их мечты - безумный, смутный бред
И пыл их - пыл детей, не знающих сомнений,
Но в наши дни молчи, неверящий поэт,
И не осмеивай их чистых заблуждений;
Молчи иль даже лги: созрев, их мысль найдет
И сквозь ошибки путь к сияющей святыне,
Как путь найдет ручей с оттаявших высот
К цветущей, солнечной, полуденной долине.
Довольно жалких слез!.. И так вокруг тебя
Отчаянье и стон... И так тюремной двери
Не замолкает скрип, и родина, любя,
Не может тяжкие оплакивать потери...</text><name>Быть может, их мечты...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1928</date_from><text>Ничего нет на свете прекрасней дороги!
Не жалей ни о чем, что легло позади.
Разве жизнь хороша без ветров и тревоги?
Разве песенной воле не тесно в груди?
За лиловый клочок паровозного дыма,
За гудок парохода на хвойной реке,
За разливы лугов, проносящихся мимо,
Все отдать я готов беспокойной тоске.
От качанья, от визга, от пляски вагона
Поднимается песенный грохот - и вот
Жизнь летит с озаренного месяцем склона
На косматый, развернутый ветром восход.
За разломом степей открываются горы,
В золотую пшеницу врезается путь,
Отлетают платформы, и с грохотом скорый
Рвет тугое пространство о дымную грудь.
Вьются горы и реки в привычном узоре,
Но по-новому дышат под небом густым
И кубанские степи, и Черное море,
И суровый Кавказ, и обрывистый Крым.
О, дорога, дорога! Я знаю заране,
Что, как только потянет теплом по весне,
Все отдам я за солнце, за ветер скитаний,
За высокую дружбу к родной стороне!</text><name>В путь!</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1968</date_from><text>М.Б.
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но, может быть, находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит, и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.</text><name>Anno Domini</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>На месте сем лежит безмерно муж велик,
А именно зловредный откупщик.
Реками золото ему стекалось ко рту
И, душу озлатив, послало душу к черту.</text><name>Эпитафия (На месте сем лежит безмерно муж велик...)</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Как сладостный орган, десницею небесной
Ты вызван из земли, чтоб бури утишать,
Живым дарить покой, жильцам могилы тесной
Несбыточные сны дыханьем навевать.
Твоих зеленых волн прибой тысячеустный,
Под сводами души рождает смутный звон,
Как будто моряку, тоскующий и грустный,
С родимых берегов доносится поклон.
Как будто в зыбях хвой рыдают серафимы,
И тяжки вздохи их и гул скорбящих крыл,
О том, что Саваоф броней неуязвимой
От хищности людской тебя не оградил.</text><name>Лес</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>Спортивные</item></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>На двух колесах
Я качу.
Двумя педалями
Верчу.
За руль держусь,
Гляжу вперед —
Я знаю:
Скоро поворот.
Мне предсказал
Дорожный знак:
Шоссе
Спускается в овраг.
Качусь
На холостом ходу,
У пешеходов
На виду.
Лечу я
На своем коне.
Насос и клей
Всегда при мне.
Случится
С камерой беда —
Я починю ее
Всегда!
Сверну с дороги,
Посижу,
Где надо —
Латки положу,
Чтоб даже крепче,
Чем была,
Под шину
Камера легла.
И я опять
Вперед качу,
Опять
Педалями верчу.
И снова
Уменьшаю ход —
Опять
Налево поворот!</text><name>Велосипедист</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Евг. Богату
Мне подарили книгу,
Редкий том —
Собранье удивительных историй:
Чужие судьбы,
Радости и горе,
И письма —
Знаменитостей притом.
Я книгу эту залпом прочитал.
Потом еще раз,
И еще,
И снова.
И все, о чем я некогда мечтал,
Сквозь жизнь чужую
Мне явило слово.
И горевал я горестями вновь,
Разлуки клял
И радовался встречам.
Мне жить порою просто было нечем,
Когда чужая рушилась любовь.
А ты читала книгу вслед за мной.
Пометки наносила осторожно.
И я по ним читал характер твой —
О, как же были мы с тобой похожи!
И потому, быть может, книга та
Еще прекрасней стала и роднее,
Что две души
Вновь встретились над нею.
Два сердца породнились навсегда.
Но книгу ту украли у меня,
Как будто душу музыки лишили.
Или очаг,
Где рядом люди жили,
Оставили надолго без огня...
И ты сказала: «Нервы зря не трать.
Ведь нынче модно книги собирать...»</text><name>Мне подарили книгу...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1890</date_from><text>Во-первых, объявлю вам, друг прелестный,
Что вот теперь уж более ста лет,
Как людям образованным известно,
Что времени с пространством вовсе нет;
Что это только призрак субъективный,
Иль, попросту сказать, один обман.
Сего не знать есть реализм наивный,
Приличный ныне лишь для обезьян.
А если так, то, значит, и разлука,
Как временно-пространственный мираж,
Равна нулю, а с ней тоска и скука,
И прочему всему оценка та ж...
Сказать по правде: от начала века
Среди толпы бессмысленной земной
Нашлись всего два умных человека —
Философ Кант да прадедушка Ной.
Тот доказал методой априорной,
Что, собственно, на все нам наплевать,
А этот — эмпирически бесспорно:
Напился пьян и завалился спать.</text><name>Из письма (Во-первых, объявлю вам...)</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1955</date_from><text>Не беда, что жизнь ушла,
Не беда, что навсегда,
Будто я и не жила,
А беда, что без следа,
Как в песок вода.</text><name>Не беда, что жизнь ушла...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1966</date_from><text>О, мои счастливые предки,
Как завидую нынче вам!
Вашим вербным пушистым веткам,
Вашим сильным добрым рукам.
Слышу дальний звон колокольный.
Это солнце гудит весной.
Вижу белые колокольни,
Вознесенные над землей.
Как легко уходить вам было,
Покидать этот белый свет!
Одуванчики на могилах
Говорили, что смерти нет.
Знали вы, что земные звуки
Будут слышать, назло судьбе,
Ваши дети и ваши внуки,
Вашу жизнь пронося в себе,
Будут помнить о вас и плакать,
Будут вечно хранить, беречь
Ваших яблок сочную мякоть,
Вашей нивы тихую речь...
Как уйду я, кому оставлю
Этот мир, где роса чиста,
Эту полную солнца каплю,
Что вот-вот упадет с листа?
После огненной круговерти
Что их ждет, потомков моих?
И смогу ли жить после смерти
В невеселой памяти их?
И приду ли к грядущим людям
Светлой капелькой на весле?
Или, может быть, их не будет
На холодной, пустой Земле?..</text><name>О, мои счастливые предки...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>О ты, чарующая людей,
о земля, сияющая в блеске солнца лучей,
великая Мать матерей,
Долы, омытые Индом шумящим, ветром - лесные,
дрожащие чаши,
С Гималайскою в небо летящей снежной короной
своей;
В небе твоем солнце взошло впервые, впервые леса
услышали веды святые,
Впервые звучали легенды, песни живые, в домах твоих
и в лесах, в просторах полей;
Ты - вечно богатство цветущее наше, народам дающая
полную чашу,
Ты - Джамна и Ганга, нет краше, привольней, ты -
жизни нектар, молоко матерей!
Перевод Н.Тихонова</text><name>Индия-лакшми</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1914</date_from><text>О, я хочу безумно жить:
Всё сущее - увековечить,
Безличное - вочеловечить,
Несбывшееся - воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне,-
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:
Простим угрюмство - разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь - дитя добра и света,
Он весь - свободы торжество!</text><name>О, я хочу безумно жить...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1916</date_from><text>Бывает, курьером на борзом
Расскачется сердце, и точно
Отрывистость азбуки морзе,
Черты твои в зеркале срочны.
Поэт или просто глашатай,
Герольд или просто поэт,
В груди твоей - топот лошадный
И сжатость огней и ночных эстафет.
Кому сегодня шутится?
Кому кого жалеть?
С платка текла распутица,
И к ливню липла плеть.
Был ветер заперт наглухо
И штемпеля влеплял,
Как оплеухи наглости,
Шалея, конь в поля.
Бряцал мундштук закушенный,
Врывалась в ночь лука,
Конь оглушал заушиной
Раскаты большака.
Не видно ни зги, но затем в отдаленьи
Движенье: лакей со свечой в колпаке.
Мельчая, коптят тополя, и аллея
Уходит за пчельник, истлев вдалеке.
Салфетки белей алебастр балюстрады.
Похоже, огромный, как тень, брадобрей
Мокает в пруды дерева и ограды
И звякает бритвой об рант галерей.
Bпустите, мне надо видеть графа.
Bы спросите, кто я? Здесь жил органист.
Он лег в мою жизнь пятеричной оправой
Ключей и регистров. Он уши зарниц
Крюками прибил к проводам телеграфа.
Bы спросите, кто я? На розыск Кайяфы
Отвечу: путь мой был тернист.
Летами тишь гробовая
Стояла, и поле отхлебывало
Из черных котлов, забываясь,
Лапшу светоносного облака.
А зимы другую основу
Сновали, и вот в этом крошеве
Я - черная точка дурного
В валящихся хлопьях хорошего.
Я - пар отстучавшего града, прохладой
В исходную высь воспаряющий. Я -
Плодовая падаль, отдавшая саду
Все счеты по службе, всю сладость и яды,
Чтоб, музыкой хлынув с дуги бытия,
В приемную ринуться к вам без доклада.
Я - мяч полногласья и яблоко лада.
Bы знаете, кто мне закон и судья.
Bпустите, мне надо видеть графа.
О нем есть баллады. Он предупрежден.
Я помню, как плакала мать, играв их,
Как вздрагивал дом, обливаясь дождем.
Позднее узнал я о мертвом Шопене.
Но и до того, уже лет в шесть,
Открылась мне сила такого сцепленья,
Что можно подняться и землю унесть.
Куда б утекли фонари околотка
С пролетками и мостовыми, когда б
Их марево не было, как на колодку,
Набито на гул колокольных октав?
Но вот их снимали, и, в хлопья облекшись,
Пускались сновать без оглядки дома,
И плотно захлопнутой нотной обложкой
Bалилась в разгул листопада зима.
Ей недоставало лишь нескольких звеньев,
Чтоб выполнить раму и вырасти в звук,
И музыкой - зеркалом исчезновенья
Качнуться, выскальзывая из рук.
В колодец ее обалделого взгляда
Бадьей погружалась печаль, и, дойдя
До дна, подымалась оттуда балладой
И рушилась былью в обвязке дождя.
Жестоко продрогши и до подбородков
Закованные в железо и мрак,
Прыжками, прыжками, коротким галопом
Летели потоки в глухих киверах.
Их кожаный строй был, как годы, бороздчат,
Их шум был, как стук на монетном дворе,
И вмиг запружалась рыдванами площадь,
Деревья мотались, как дверцы карет.
Насколько терпелось канавам и скатам,
Покамест чекан принимала руда,
Удар за ударом, трудясь до упаду,
Дукаты из слякоти била вода.
Потом начиналась работа граверов,
И черви, разделав сырье под орех,
Вгрызались в сознанье гербом договора,
За радугой следом ползя по коре.
Но лето ломалось, и всею махиной
На август напарывались дерева,
И в цинковой кипе фальшивых цехинов
Тонули крушенья шаги и слова.
Но вы безответны. B другой обстановке
Недолго б длился мой конфуз.
Но я набивался и сам на неловкость,
Я знал, что на нее нарвусь.
Я знал, что пожизненный мой собеседник,
Меня привлекая страшнейшей из тяг,
Молчит, крепясь из сил последних,
И вечно числится в нетях.
Я знал, что прелесть путешествий
И каждый новый женский взгляд
Лепечут о его соседстве
И отрицать его велят.
Но как пронесть мне этот ворох
Признаний через ваш порог?
Я трачу в глупых разговорах
Все, что дорогой приберег.
Зачем же, земские ярыги
И полицейские крючки,
Вы обнесли стеной религий
Отца и мастера тоски?
Зачем вы выдумали послух,
Безбожие и ханжество,
Когда он лишь меньшой из взрослых
И сверстник сердца моего.</text><name>Баллада (Бывает, курьером на борзом...)</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1894</date_from><text>Милый, прости, что хочу повторять
Прежних влюбленных обеты.
Речи знакомые — новы опять,
Если любовью согреты.
Милый, я знаю: ты любишь меня,
И об одном все моленья,—
Жить, умереть, это счастье храня,
Светлой любви уверенья.
Милый, но если и новой любви
Ты посвятишь свои грезы,
В воспоминаниях счастьем живи,
Мне же оставь наши слезы.
Пусть для тебя эта юная даль
Будет прекрасной, как ныне.
Мне же, мой милый, тогда и печаль
Станет заветной святыней.</text><name>Из письма (Милый, прости...)</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1894</date_from><text>О, закрой свои бледные ноги</text><name></name><date_to>1894</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Кто может умереть — умрет,
Кто выживет — бессмертен будет,
Пойдет греметь из рода в род,
Его и правнук не осудит.
На предпоследнюю войну
Бок о бок с новыми друзьями
Пойдем в чужую сторону.
Да будет память близких с нами!
Счастливец, кто переживет
Друзей и подвиг свой военный,
Залечит раны и пойдет
В последний бой со всей Вселенной.
И слава будет не слова,
А свет для всех, но только проще,
А эта жизнь — плакун-трава
Пред той широкошумной рощей.</text><name>Близость войны</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1943</date_from><text>Когда пройдешь путем колонн
В жару, и в дождь, и в снег,
Тогда поймешь,
Как сладок сон,
Как радостен ночлег.
Когда путем войны пройдешь,
Еще поймешь порой,
Как хлеб хорош
И как хорош
Глоток воды сырой.
Когда пройдешь таким путем
Не день, не два, солдат,
Еще поймешь,
Как дорог дом,
Как отчий угол свят.
Когда - науку всех наук -
В бою постигнешь бой,-
Еще поймешь,
Как дорог друг,
Как дорог каждый свой -
И про отвагу, долг и честь
Не будешь зря твердить.
Они в тебе,
Какой ты есть,
Каким лишь можешь быть.
Таким, с которым, коль дружить
И дружбы не терять,
Как говорится,
Можно жить
И можно умирать.</text><name>Когда пройдешь путем колонн...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1747</date_from><text>Жениться хорошо, да много и досады.
Я слова не скажу про женские наряды:
Кто мил, на том всегда приятен и убор;
Хоть правда, что при том и кошелек неспор.
Всего несноснее противные советы,
Упрямые слова и спорные ответы.
Пример нам показал недавно мужичок,
Которого жену в воде постигнул рок.
Он, к берегу пришед, увидел там соседа:
Не усмотрел ли он, спросил утопшей следа.
Сосед советовал вниз берегом идти:
Что быстрина туда должна ее снести.
Но он ответствовал: "Я, братец, признаваюсь,
Что век она жила со мною вопреки;
То истинно теперь о том не сомневаюсь,
Что, потонув, она плыла против реки".</text><name>Жениться хорошо, да много и досады...</name><date_to>1747</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>Я смотрел на горы, видел кручи,
Видел блеск холодный, слюдяной.
На дорогу с гор сползали тучи,
Люди шли, здоровались со мной.
Колокол наполнил котловину,
Как в былые, длинные века.
«Жизнь прошла почти наполовину»,—
Вдруг из гула выплыла строка.
Я смотрел, смотрел — не обольщался,
Возвращаться вновь не обещал
И, когда здоровался,— прощался,
Недостатки мелкие — прощал.
Мелкие, большие неудачи
Отпускал печально и светло.
Все-таки две трети, не иначе,
Даже больше, видимо, прошло.
Элегантный, в позе элегичной
Я стоял, в раздумье погружен.
Только вдруг узрел свой лик двуличный
И, узрев, подумал: «Ну, пижон!»
И явилось мне, как в озаренье,
Царство у подножия хребта,
И припомнил я, что у царевны
Будет ночью дверь не заперта.
И, не написавшись, подверсталась
К той чужой строке строка моя,
Понял я, как много мне осталось.
Как хочу вернуться, понял я.
Не прощусь и царства не отрину,
Не покину тех, кого люблю,
Я вернусь и в горы и в долину
И опять любви не утолю.
Не приму прощаний и прощений,
Ждет меня, как пьяницу загул,
Круговерть ущелий и расщелин,
Головокружение и гул.</text><name>Я смотрел на горы</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1939</date_from><text>Сразу радугу вскинув,
Сбавив солнечный жар,
Дружный дождь за машиной
Три версты пробежал
И скатился на запад,
Лишь донес до лица
Грустный памятный запах
Молодого сенца.
И повеяло летом,
Давней, давней порой,
Детством, прожитым где-то,
Где-то здесь, за горой.
Я смотрю, вспоминаю
Близ родного угла,
Где тут что:
где какая
В поле стежка была,
Где дорожка...
А ныне
Тут на каждой версте
И дороги иные,
И приметы не те.
Что земли перерыто,
Что лесов полегло,
Что границ позабыто,
Что воды утекло!..
Здравствуй, здравствуй, родная
Сторона!
Сколько раз
Пережил я заране
Этот день,
Этот час...
Не с нужды, как бывало -
Мир нам не был чужим,-
Не с котомкой по шпалам
В отчий край мы спешим
Издалека.
А все же -
Вдруг меняется речь,
Голос твой, и не можешь
Папиросу зажечь.
Куры кинулись к тыну,
Где-то дверь отперлась.
Ребятишки машину
Оцепляют тотчас.
Двор. Над липой кудлатой
Гомон пчел и шмелей.
- Что ж, присядем, ребята,
Говорите, кто чей?..
Не имел на заметке
И не брал я в расчет,
Что мои однолетки -
Нынче взрослый народ.
И едва ль не впервые
Ощутил я в душе,
Что не мы молодые,
А другие уже.
Сколько белого цвета
С липы смыло дождем.
Лето, полное лето,
Не весна под окном.
Тень от хаты косая
Отмечает полдня.
Слышу, крикнули:
- Саня!-
Вздрогнул,
Нет,- не меня.
И друзей моих дети
Вряд ли знают о том,
Что под именем этим
Бегал я босиком.
Вот и дворик и лето,
Но все кажется мне,
Что Загорье не это,
А в другой стороне...
Я окликнул не сразу
Старика одного.
Вижу, будто бы Лазарь.
- Лазарь!
- Я за него...
Присмотрелся - и верно:
Сед, посыпан золой
Лазарь, песенник первый,
Шут и бабник былой.
Грустен.- Что ж, мое дело,
Годы гнут, как медведь.
Стар. А сколько успело
Стариков помереть...
Но подходят, встречают
На подворье меня,
Окружают сельчане,
Земляки и родня.
И знакомые лица,
И забытые тут.
- Ну-ка, что там в столице.
Как там наши живут?
Ни большого смущенья,
Ни пустой суеты,
Только вздох в заключенье:
- Вот приехал и ты...
Знают: пусть и покинул
Не на шутку ты нас,
А в родную краину,
Врешь, заедешь хоть раз...
Все Загорье готово
Час и два простоять,
Что ни речь, что ни слово,-
То про наших опять.
За недолгие сроки
Здесь прошли-пролегли
Все большие дороги,
Что лежали вдали.
И велик, да не страшен
Белый свет никому.
Всюду наши да наши,
Как в родимом дому.
Наши вверх по науке,
Наши в дело идут.
Наших жителей внуки
Только где не растут!
Подрастут ребятишки,
Срок пришел - разбрелись.
Будут знать понаслышке,
Где отцы родились.
И как возраст настанет
Вот такой же, как мой,
Их, наверно, потянет
Не в Загорье домой.
Да, просторно на свете
От крыльца до Москвы.
Время, время, как ветер,
Шапку рвет с головы...
- Что ж, мы, добрые люди,-
Ахнул Лазарь в конце,-
Что ж, мы так-таки будем
И сидеть на крыльце?
И к Петровне, соседке,
В хату просит народ.
И уже на загнетке
Сковородка поет.
Чайник звякает крышкой,
Настежь хата сама.
Две литровки под мышкой
Молча вносит Кузьма.
Наш Кузьма неприметный,
Тот, что из году в год,
Хлебороб многодетный,
Здесь на месте живет.
Вот он чашки расставил,
Налил прежде в одну,
Чуть подумал, добавил,
Поднял первую:
- Ну!
Пить - так пить без остатку,
Раз приходится пить...
И пошло по порядку,
Как должно оно быть.
Все тут присказки были
За столом хороши.
И за наших мы пили
Земляков от души.
За народ, за погоду,
За уборку хлебов,
И, как в старые годы,
Лазарь пел про любовь.
Пели женщины вместе,
И Петровна - одна.
И была ее песня -
Старина-старина.
И она ее пела,
Край платка теребя,
Словно чье-то хотела
Горе взять на себя.
Так вот было примерно.
И покинул я стол
С легкой грустью, что первый
Праздник встречи прошел;
Что, пожив у соседей,
Встретив старых друзей,
Я отсюда уеду
Через несколько дней.
На прощанье помашут -
Кто платком, кто рукой,
И поклоны всем нашим
Увезу я с собой.
Скоро ль, нет ли, не знаю,
Вновь увижу свой край.
Здравствуй, здравствуй, родная
Сторона.
И - прощай!..</text><name>Поездка в Загорье</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Посмотри в свой вертоград:
В нем нарцисс уж распустился;
Зелен кедр; вокруг обвился
Ранний, цепкий виноград;
Яблонь в цвете благовонном,
Будто в снежном серебре;
Резвой змейкой по горе
Ключ бежит к долинам сонным...
Вертоград свой отопри:
Чтоб зацвесть, твой розан снежной
Ждет твоей улыбки нежной,
Как луча младой зари.</text><name>Вертоград</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1927</date_from><text>Пусть падают на пол стаканы
Хмельные и жуток оскал
Кривых балаганных зеркал.
Пусть бронзовые истуканы
С гранитных срываются скал!
Все сделано до половины.
Мы в смерти своей не вольны.
В рожденье своем неповинны,-
Мы - волны растущей лавины,
Солдаты последней войны.
Да, мы!
И сейчас же и тут же,
Где шел сотни раз Ревизор,-
Равнину обходит дозор!
На узкий просцениум стужи
Бьют факелы завтрашних зорь.
Кто этого пойла пригубил,
Тот призван в бессмертную рать.
Мы живы.
Нам рано на убыль.
Мы - Хлебников, Скрябин и Врубель,
И мы не хотим умирать!
А все, что росло, распирая
Гроба человеческих лбов,
Что вышибло доски гробов,
Что шло из губернского края
В разбеге шлагбаумных столбов,
Что жгло нескончаемым горем
Пространство метельной зимы,
Что жгло молодые умы
Евангельем, и алкоголем,
И Гоголем,- все это мы!
Да, мы!
Что же выше и краше,
Чем мчащееся сквозь года,
Чем наше сегодня, чем наше
Студенческое, и монашье,
И воинское навсегда!</text><name>Мы</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1922</date_from><text>Неподражаемо лжет жизнь:
Сверх ожидания, сверх лжи...
Но по дрожанию всех жил
Можешь узнать: жизнь!
Словно во ржи лежишь: звон, синь...
(Что ж, что во лжи лежишь!) — жар, вал
Бормот — сквозь жимолость — ста жил...
Радуйся же!— Звал!
И не кори меня, друг, столь
Заворожимы у нас, тел,
Души — что вот уже: лбом в сон.
Ибо — зачем пел?
В белую книгу твоих тишизн,
В дикую глину твоих «да» —
Тихо склоняю облом лба:
Ибо ладонь — жизнь.</text><name>Неподражаемо лжет жизнь...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1836</date_from><text>Как я давно поэзию оставил!
Я так ее любил! Я черпал в ней
Все радости, усладу скорбных дней,
Когда в снегах пустынных мир я славил,
Его красу и стройность вечных дел,
Господних дел, грядущих к высшей цели
На небе, где мне звезды не яснели,
И на земле, где в узах я коснел,
Я тихо пел пути живого бога
И всей душой его благодарил,
Как ни темна была моя дорога,
Как ни терял я свежесть юных сил...
В поэзии, в глаголах провиденья,
Всепреданный, искал я утешенья -
Живой воды источник я нашел!
Поэзия!- не божий ли глагол,
И пеньем птиц, и бурями воспетый,
То в радугу, то в молнию одетый,
И в цвет полей, и в звездный хоровод,
В порывы туч, и в глубь бездонных вод,
Единый ввек и вечно разнозвучный!
О друг, со мной в печалях неразлучный,
Поэзия! слети и мне повей
Опять твоим божественным дыханьем!
Мой верный друг! когда одним страданьем
Я мерил дни, считал часы ночей,-
Бывало, кто приникнет к изголовью
И шепчет мне, целит меня любовью
И сладостью возвышенных речей?
Слетала ты, мой ангел-утешитель!
Пусть друг сует, столиц животный житель,
Глотая пыль и прозу мостовой,
Небесная, смеется над тобой!
Пусть наш Протей Сенковский
, твой гонитель,
Пути ума усыпав остротой,
Катается по прозе вечно гладкой
И сеет слух, что век проходит твой!
Не знает он поэзии святой,
Поэзии страдательной и сладкой!
В дни черные не нежил твой напев
Его души; его понятен гнев:
Твой райский цвет с его дыханьем вянет,
И на тебя ль одну?- на всё, на всех
Он с горя мечет судорожный смех -
Кроит живых, у мертвых жилы тянет.
Он не росу небес, но яд земли -
Злословье льет, как демон, от бессилья;
Не в небесах следит он орли крылья,
Но только тень их ловит он в пыли,
И только прах несет нам в дар коварный -
Святой Руси приемыш благодарной
!
Но нет! в пылу заносчивых страстей
Не убедит причудливый Протей,
Что час пробил свершать по музам тризны,
Что песнь души - игрушка для детей,
И царствует одна лишь проза жизни.
Но в жизни есть минуты, где от мук
Сожмется грудь, и сердцу не до прозы,
Теснится вздох в могучий, чудный звук,
И дрожь бежит, и градом льются слезы...
Мучительный, небесный миг! Поэт
В свой тесный стих вдыхает жизнь и вечность,
Как сам господь вдохнул в свой божий свет -
В конечный мир - всю духа бесконечность.
Когда, шутя, наш Менцель
лепит воск
И под ногой свой идеал находит,
Бальзака враг, его же лживый лоск
На чуждый нам, наборный слог наводит,-
Поэт горит! из глубины горнил
Текут стихи,- их плавит вдохновенье;
В них дышит мысль, порыв бессмертных сил -
Души творца невольное творенье!</text><name>Как я давно поэзию оставил!..</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1905</date_from><text>"Безответным рабом
Я в могилу сойду,
Под сосновым крестом
Свою долю найду".
Эту песню певал
Мой страдалец-отец,
И по смерть завещал
Допевать мне конец.
Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит.
Не безгласным рабом,
Проклиная житье,
А свободным орлом
Допою я ее.</text><name>Безответным рабом...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1883</date_from><text>Вот наш патент на благородство,-
Его вручает нам поэт;
Здесь духа мощного господство,
Здесь утонченной жизни цвет.
В сыртах не встретишь Геликона,
На льдинах лавр не расцветет,
У чукчей нет Анакреона,
К зырянам Тютчев не придет.
Но муза, правду соблюдая,
Глядит - а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.</text><name>На книжке стихотворений Тютчева</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1929</date_from><text>Высокая стоит луна.
Высокие стоят морозы.
Далекие скрипят обозы.
И кажется, что нам слышна
Архангельская тишина.
Она слышна,- она видна:
В ней всхлипы клюквенной трясины,
В ней хрусты снежной парусины,
В ней тихих крыльев белизна -
Архангельская тишина...</text><name>Тишь двоякая</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин .
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
"Эй, пошел, ямщик!" - "Нет мочи:
Коням, барин, тяжело,
Вьюга мне слипает очи,
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня,
Вон - теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной,
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой".
Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали... "Что там в поле?" -
"Кто их знает? пень иль волк?"
Вьюга злится, вьюга плачет,
Кони чуткие храпят,
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их? куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...</text><name>Бесы</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Нарбут</author><date_from></date_from><text>России синяя роса,
крупитчатый, железный порох,
и тонких сабель полоса,
сквозь вихрь свистящая в просторах,
кочуйте, Мор, Огонь и Глад, —
бичующее Лихолетье:
отяжелевших век огляд
на борозды годины третьей.
Но каждый час, как вол, упрям,
ярмо гнетет крутую шею;
дубовой поросли грубее,
рубцуется рубаки шрам;
и, желтолицый печенег,
сыпняк, иззябнувший в шинели,
ворочает белками еле
и еле правит жизни бег...
Взрывайся, пороха крупа!
Свисти, разящий полумесяц!
Россия — дочь!
Жена!
Ступай —
и мертвому скажи: «Воскресе».
Ты наклонилась, и ладонь
моя твое биенье чует,
и конь, крылатый, молодой,
тебя выносит — вон, из тучи...</text><name>Владимир Нарбут — «России синяя роса...»</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>В Москву я вылетаю из Одессы
На лучшем из воздушных кораблей.
Спешу не на пожар я и не на премьеру пьесы -
На всеми долгожданный юбилей.
Мне надо - где сегодня юбиляр
И первый друг "Последнего парада".
В Париже - Жан Габен и Жан Виллар,
Там Ив Монтан, но мне туда не надо.
Я долго за билетами скандалил,
Аэрофлот поставив "на попа".
"Да кто он?" - говорят, я им шепнул - и сразу дали:
"Он постановщик "Бани" и "Клопа".
Мне надо - где "Женитьба Фигаро",
В которой много режиссерских штучек.
Я мог бы в "Моссовет" пройти двором,
Но мне не надо, мне туда, где Плучек.
Сегодня - сдача пьесы на Таганке,
Но, видно, он волшебник или маг,-
Сегодня две премьеры, значит в ВТО - две пьянки,
И все же здесь такой переаншлаг.
Сегодня в цирке масса медведей,
И c цирком конкурирует эстрада,
Еще по телевизору хоккей -
Там стон стоит, но мне туда не надо.
Я прилетел - меня не принимают.
Я даже струсил, думаю: беда!
Но... знаете, бывает, и премьеры отменяют,
А юбилей, к счастью, никогда.
Я Ваш поклонник с некоторых пор,
И низкий Вам поклон за Вашу лиру,
За Ваш неувядаемый юмор,
За вашу долголетнюю сатиру.</text><name>К 50-летию Плучека</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Она была поэтесса,
Поэтесса бальзаковских лет.
А он был просто повеса,
Курчавый и пылкий брюнет.
Повеса пришел к поэтессе.
В полумраке дышали духи,
На софе, как в торжественной мессе,
Поэтесса гнусила стихи:
"О, сумей огнедышащей лаской
Всколыхнуть мою сонную страсть.
К пене бедер, за алой подвязкой
Ты не бойся устами припасть!
Я свежа, как дыханье левкоя,
О, сплетем же истомности тел!.."
Продолжение было такое,
Что курчавый брюнет покраснел.
Покраснел, но оправился быстро
И подумал: была не была!
Здесь не думские речи министра,
Не слова здесь нужны, а дела...
С несдержанной силой кентавра
Поэтессу повеса привлек,
Но визгливо-вульгарное: "Мавра!!"
Охладило кипучий поток.
"Простите...- вскочил он,- вы сами..."
Но в глазах ее холод и честь:
"Вы смели к порядочной даме,
Как дворник, с объятьями лезть?!"
Вот чинная Мавра. И задом
Уходит испуганный гость.
В передней растерянным взглядом
Он долго искал свою трость...
С лицом белее магнезии
Шел с лестницы пылкий брюнет:
Не понял он новой поэзии
Поэтессы бальзаковских лет.</text><name>Недоразумение</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1925</date_from><text>Мать моя - колдунья или шлюха,
А отец - какой-то старый граф.
До его сиятельного слуха
Не дошло, как, юбку разодрав
На пеленки, две осенних ночи
Выла мать, родив меня во рву.
Даже дождь был мало озабочен
И плевал на то, что я живу.
Мать мою плетьми полосовали.
Рвал ей ногти бешеный монах.
Судьи в красных мантиях зевали,
Колокол звонил, чадили свечи.
И застыл в душе моей овечьей
Сон о тех далеких временах.
И пришел я в городок торговый.
И сломал мне кости акробат.
Стал я зол и с двух сторон горбат.
Тут начало действия другого.
Жизнь ли это или детский сон,
Как несло меня пять лет и гнуло,
Как мне холодом ломило скулы,
Как ходил я в цирках колесом,
А потом одной хрычовке старой
В табакерки рассыпал табак,
Пел фальцетом хриплым под гитару,
Продавал афиши темным ложам
И колбасникам багроворожим
Поставлял удавленных собак.
Был в Париже голод. По-над глубью
Узких улиц мчался перекат
Ярости. Гремела канонада.
Стекла били. Жуть была - что надо!
О свободе в Якобинском клубе
Распинался бледный адвокат.
Я пришел к нему, сказал:
"Довольно,
Сударь! Равенство полно красы,
Только по какой линейке школьной
Нам равнять горбы или носы?
Так пускай торчат хоть в беспорядке
Головы на пиках!
А еще -
Не читайте, сударь, по тетрадке,
Куй, пока железо горячо!"
Адвокат, стрельнув орлиным глазом,
Отвечает:
"Гражданин горбун!
Знай, что наша добродетель - разум,
Наше мужество - орать с трибун.
Наши лавры - зеленью каштанов
Нас венчает равенство кокард.
Наше право - право голоштанных.
А Версаль - колода сальных карт".
А гремел он до зари о том, как
Гидра тирании душит всех:
Не хлебнув глотка и не присев,
Пел о благодарности потомков.
Между тем у всех у нас в костях
Ныла злость и бушевала горечь.
Перед ревом человечьих сборищ
Смерть была как песня. Жизнь - пустяк.
Злость и горечь. Как давно я знал их!
Как скреплял я росчерком счета
Те, что предъявляла нищета,
Как скрипели перья в трибуналах!
Красен платежами был расчет!
Разъезжали фуриями фуры.
Мяла смерть седые куафюры
И сдувала пудру с желтых щек.
И трясла их в розовых каретах,
На подушках, взбитых, словно крем,
Лихорадка, сжатая в декретах,
Как в нагих посылках теорем.
Ветер. Зори барабанов. Трубы.
Стук прикладов по земле нагой.
Жизнь моя - обугленный обрубок,
Прущий с перешибленной ногой
На волне припева, в бурной пене
Рваных шапок, ружей и знамен,
Где любой по праву упоенья
Может быть соседом заменен.
Я упал. Поплыли пред глазами
Жерла пушек, зубы конских морд.
Гул толпы в ушах еще не замер.
Дождь не перестал. А я был мертв.
"Дотащиться бы, успеть к утру хоть!" -
Это говорил не я, а вихрь.
И срывал дымящуюся рухлядь
Старый город с плеч своих.
И сейчас я говорю с поэтом,
Знающим всю правду обо мне.
Говорю о времени, об этом
Рвущемся к нему огне.
Разве знала юность, что истлеть ей?
Разве в этой ночи нет меня?
Разве день мой старше на столетье
Вашего младого дня?
И опять:
"Дождаться, доползти хоть!"
Это говорю не я, а ты.
И опять задремывает тихо
Море вечной немоты.
И опять с лихим припевом вровень,
Чтобы даже мертвым не спалось,
По камням, по лужам дымной крови
Стук сапог, копыт, колес.</text><name>Санкюлот</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1815</date_from><text>Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
"Смотри-ка",- говорит,- "кум милый мой!
Что это там за рожа?
Какие у нее ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на нее хоть чуть была похожа.
А ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть".-
"Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?"-
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто себя в сатире.
Я даже видел то вчера:
Что Климыч на руку нечист, все это знают;
Про взятки Климычу читают,
А он украдкою кивает на Петра.</text><name>Зеркало и Обезьяна</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1941</date_from><text>Вот бомбами разметанная гать,
Подбитых танков черная стена.
От этой гати покатилась вспять
Немецкая железная волна.
Здесь втоптаны в сугробы, в целину
Стальные каски, плоские штыки.
Отсюда, в первый раз за всю войну,
Вперед, на запад, хлынули полки.
Мы в песнях для потомства сбережем
Названья тех сгоревших деревень,
Где за последним горьким рубежом
Кончалась ночь и начинался день.</text><name>Вот бомбами разметанная гать...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>Ох, холодно!.. Жаль, градусника нету...
А у меня, с заутрени, мороз
На стекла набросал гирлянды белых роз,
И все — одна в одну, как есть по трафарету...
И все — одна в одну — под небом голубым,
Все трубы в небеса стремят посильный дым.
И засмотрелся я на них сегодня...
Трубы!
Все оглянул я вас и думал: «Люди грубы:
Твердят им мелочность и гордость свысока,
Что жизнь юдольная ничтожна и низка
И вообще внизу узка у жизни тропка.
О трубы!.. Не понять не зябшим, что есть топка,
Что на земле она, но что порой и дым
Летит о господе под небом голубым
И — может быть — горе рассказывает что-то.
Быть может...»
Вот и я, пиитом чердачка,
Столицу обозрел, конечно, свысока,
И видел я: Нева, и Крепость, и Исакий,
И Академия, и мост через Неву,
И Стрелка с Биржею, и всё, что видит всякий,
Побывши в Питере, во сне иль наяву...
Я «питерщик» вполне... На Питере съел зубы:
Затем и говорят со мною даже трубы,
И дымом говорят.
«Вот,— говорит одна,—
Вы, сударь, видите, что я совсем бедна,
Что истопель принес мне дворник за послугу...
Да как же к празднику не угодить друг другу?»
«Ариша!— говорю я мысленно трубе.—
Жила бы ты себе у батюшки в избе,
Доила бы коров, купалась под Купало
И...»
Только из трубы дым по ветру умчало...
Но пристально за ним я по ветру смотрю:
Он обнялся с другим...
«Ариша!— говорю.—
Как раз туда! для нас, чернорабочих братий,
Там постлан целый ряд фланелевых кроватей;
Там есть и доктора, там есть и фельдшера;
Там, помнишь, родила Марфушина сестра?..
И померла...»
Бежит родоприимный дым,
Стеляся саваном под небом голубым...
А рядом — черный дым, как с чумного погоста,
Как с погребального потухшего костра,
Где зараженных жгли с полночи до утра.
Да, заживо здесь жгут, под буйный возглас тоста,
Безумных юношей...
И вьется чумный дым,
Ехидною клубясь под небом голубым,
С собою унося весь пепел лицемерья
Перед природою, обмана чувств, безверья —
И радужных бумажек...
Вот валит
Дым тучей; где-то здесь — недалеко горит.
Кто погорел — бедняк или богатый?
Что вспыхнуло — лачуга иль палаты?..
Иль просто занялись сарай и сеновал?
Иль пламя охватить готово весь квартал?
Не знаю... Пусть горит: быть может, и сгорело
В пожаре темное и казусное дело...
Вот, мерной сотней труб, строений длинный ряд
Дымится, окаймив широкий плац-парад,
И за колонною подвижная колонна,
Волнуяся, идет на приступ небосклона,
И кажется — в дыму сомкнулися полки,
И веют знамена, и искрятся штыки...
Вот жиденькой и седенькой кудрёй
Завился дым в лазури голубой...
Одним-один дрожит согбенный над камином
Сановник отставной, томим чиновным сплином.
Давно ли, кажется, в приемной у него
Просители пороги обивали?
И целые часы почтительно зевали
В надежде встретить взор орлиный самого?
Давно ли, важен, горд и величав по месту,
Он мог рассчитывать на каждую невесту
И твердо сознавал, что каждой будет мил?
Но он себя берег и браком не спешил...
Да для чего ему и торопиться было,
Когда по нем у стольких сердце ныло,
Когда у Кларочки иль Фанни столько раз
Сверкали молнии любви из томных глаз!
Давно ли? А теперь фортуна изменила —
И Кларочка свой взор с насмешкой отвратила...
Коварная судьба всё разом отняла —
И вот, уж под судом за добрые дела,
Покинутый, больной, дрожит перед камином
Сановник отставной, томим чиновным сплином.
Перед камином же задумалась и ты...
Кругом тебя ковры, и бронза, и цветы,
И роскошью всё дышит горделивой...
Так что ж ты вдаль глядишь с улыбкою ревнивой
На стиснутых губах? Зачем в глазах тоска?
Не образ ли своей соперницы счастливой
Ты видишь в трепетном мерцаньи камелька!
И вот летит струя лукавого дымка,
И вот разносит он, на воле и просторе,
Сожженными в письме, любовь твою и горе...
И много говорят мне трубы... В клубах дыма
Я вижу образы живые... Много их,
И малых и больших, чредой воздушной мимо
Промчались в небесах морозно-голубых.
Сказал бы я им вслед... А впрочем, что скажу я?
Ужели, от трубы к иной трубе кочуя,
Я стану говорить, что дороги дрова;
Что вот последний грош сейчас сожгла вдова
Страдальца бедного...
Что далее, вот там,
Дымится фабрика, а здесь — науки храм,
А тут — гостиный двор, театры, магазины;
А это-де — не дым, а пар, и от машины,
Что, может быть, уйдет за тридевять земель,
В то царство, где никто и не бывал досель,
Где, может быть, и нет, под многотрубной крышей,
Ни вздорожалых дров, ни дворника с Аришей,
Ни бесприютных вдов; где не бежит из труб
Каким-то узником тюремным дымный клуб
И будто говорит с выси такие речи:
«Нет солнца, холодно — зато есть плошки, свечи,
Пожалуй, и дрова казенные и печи...»
В такое царство я с тобою, беглый дым,
Понесся бы теперь под небом голубым...
Да!.. есть глубокий смысл в сравненьи
простодушном
Всей нашей жизни сей с тобой, полувоздушным.
Да!.. есть глубокий смысл в предании святом,
Из века в век таинственно хранимом,
Что весь наш грешный мир очистится огнем
И в небесах исчезнет дымом.</text><name>Дым</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Багрицкий</author><date_from>1938</date_from><text>Молодой человек.
Давайте поговорим.
Хочу я слышать
Голос Ваш!..
С фразой простой
И словом простым
Приходите ко мне
На шестой этаж.
Я встречу Вас
За квадратом стола.
Мы чайник поставим.
Тепло. Уют.
Вы скажете:
— Комната мала.—
И спросите:
— Девушки не придут!—
Сегодня мы будем
С Вами одни.
Садитесь, товарищ.
Поговорим.
Какое время!
Какие дни!
Нас громят!
Или мы громим!—
Я Вас спрошу.
И ответите Вы:
— Мы побеждаем,
Мы правы.
Но где ни взглянешь —
Враги, враги...
Куда ни пойдешь —
Враги.
Я сам себе говорю:
— Беги!
Скорее беги,
Быстрее беги...
Скажите, я прав!—
И ответите Вы:
— Товарищ, Вы неправы.
Потом поговорим
О стихах
(Они всегда на пути),
Потом Вы скажете:
— Чепуха.
Прощайте.
Мне надо идти.
Я снова один,
И снова Мир
В комнату входит мою.
Я трогаю пальцами его,
Я песню о нем пою.
Я делаю маленький мазок,
Потом отбегаю назад...
И вижу — Мир зажмурил глазок,
Потом открыл глаза.
Потом я его обниму,
Прижму.
Он круглый, большой,
Крутой...
И гостю ушедшему
Моему
Мы вместе махнем
Рукой.</text><name>Гость</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from></date_from><text>Бывает грустно человеку,
Ложится в грудь тоска!
Тогда б так слез и вылил реку...
Но высохла река!
Тогда, совсем оцепенелый,
Ни мертвый, ни живой,
Хоть день готов стоять я целый
С поникшей головой!..
Не раздражен, не растревожен,
И полон я и пуст;
И весь я цел и уничтожен,
Как смятый бурей куст...
Нет дум былых, былой отваги,
И будущность моя
Лежит, как белый лист бумаги:
Задумываюсь я...
О! кто ж тот белый лист испишет
И что напишут в нем?
А между тем уж бурей дышит:
В горах грохочет гром...</text><name>Раздумье</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>Бывало, в детстве я в чулан залезу,
Где сладко пахнет редькою в меду,
И в сундучке, окованном железом,
Рабочий ящик бабушки найду.
В нем был тяжелый запах нафталина
И множество диковинных вещиц:
Старинный веер из хвоста павлина,
Две сотни пуговиц и связка спиц.
Я там нашел пластинку граммофона,
Что, видно, модной некогда была,
И крестик кипарисовый с Афона,
Что, верно, приживалка привезла.
Я там нашел кавказский пояс узкий,
Кольцо, бумаги пожелтевшей десть,
Письмо, написанное по-французски,
Которое я не сумел прочесть.
И в уголку нашел за ними следом
Колоду бархатных венгерских карт,
Наверное, отобранных у деда:
Его губили щедрость и азарт.
Я там нашел мундштук, зашитый в замшу,
На нем искусно вырезан медведь.
Судьба превратна: дед скончался раньше,
Чем тот мундштук успел порозоветь.
Кольцо с дешевым камушком — для няни,
Таблетки для приема перед сном,
Искусственные зубы, что в стакане
Покоились на столике ночном.
Два вышитые бисером кисета,
Гравюр старинных желтые листы,
Китовый ус из старого корсета,—
Покойница стыдилась полноты.
Тетрадка поварских рецептов старых,
Как печь фриштык, как сдобрить калачи,
И лентой перевязанный огарок
Ее венчальной свадебной свечи.
Да в уголку за этою тетрадкой
Нечаянно наткнуться мне пришлось
На бережно завернутую прядку
Кудрявых детских золотых волос.
Что говорить,— неважное наследство,
Кому он нужен, этот вздор смешной?
Но чья-то жизнь — от дней златого детства
До старости прошла передо мной.
И в сердце нету места укоризне,
И замирает на губах укор:
Пройдет полвека — и от нашей жизни
Останется такой же пестрый сор!</text><name>Бывало, в детстве я в чулан залезу...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1947</date_from><text>Я трогал листы эвкалипта
И твердые перья агавы,
Мне пели вечернюю песню
Аджарии сладкие травы.
Магнолия в белом уборе
Склоняла туманное тело,
И синее-синее море
У берега бешено пело.
Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.
Где нежная иволга стонет
Над светлым видением луга,
Где взоры печальные клонит
Моя дорогая подруга.
И вздрогнуло сердце от боли,
И светлые слезы печали
Упали на чаши растений,
Где белые птицы кричали.
А в небе, седые от пыли,
Стояли камфарные лавры
И в бледные трубы трубили,
И в медные били литавры.</text><name>Я трогал листы эвкалипта</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1836</date_from><text>Перстенечек золотой,
Ненаглядный, дорогой!
Светлой памятью любви
В очи черные гляди.
Если грустно будет ей,
Ты потускни, почерней;
Если радость — изменись,
Весь алмазом разгорись!
День забвенья ли придет,
Душа чувство проживет —
Тогда, перстень золотой,
Ты рассыпься сам собой!</text><name>Песня (Перстенечек золотой...)</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1929</date_from><text>Выдумкой моей пресыщена,
Ах,— над чем задумалась еще бы ты?!
Может, выдумать тебе слона,
Чтобы был он маленький, без хобота,
Чтобы он добычею степной
Боязливо вышел на дорогу,—
Я тогда предстану пред тобой
Сразу увеличенный намного!</text><name>Желание</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Слезливое море вокруг разлилось,
И вот принимаю я слезную ванну,-
Должно быть, по морю из собственных слез
Плыву к Слезовитому я океану.
Растеряешься здесь поневоле -
Со стихией один на один!
Может, зря
Проходили мы в школе,
Что моря -
Из поваренной соли...
Хоть бы льдина попалась мне, что ли,
Или встретился добрый дельфин!..</text><name>В море слез</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1914</date_from><text>Все чаще по улицам Вильно
Мелькает траурный креп.
Жатва войны обильна,
Широк разверзнутый склеп.
Все чаще в темных костелах,
В углу, без сил склонена,
Сидит, в мечтах невеселых
Мать, сестра иль жена.
Война, словно гром небесный,
Потрясает испуганный мир...
Но все дремлет ребенок чудесный,
Вильно патрон - Казимир.
Все тот же, как сон несказанный,
Как сон далеких веков,
Подымет собор святой Анны
Красоту точеных венцов.
И море все той же печали,
Все тех же маленьких бед,
Шумит в еврейском квартале
Под гулы русских побед.</text><name>Все чаще</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1833</date_from><text>Чу, пушки грянули! крылатых кораблей
Покрылась облаком станица боевая,
Корабль вбежал в Неву - и вот среди зыбей
Качаясь плавает, как лебедь молодая.
Ликует русский флот. Широкая Нева
Без ветра, в ясный день глубоко взволновалась,
Широкая волна плеснула в острова
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .</text><name></name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Сколько хороших мечтаний
Люди убили во мне;
Сколько сгубил я деяний
Сам, по своей же вине...
В жизни комедии, драмы,
Оперы, фарс и балет
Ставятся в общие рамы
Повести множества лет...
Я доигрался! Я — дома!
Скромен, спокоен и прав,—
Нож и пилу анатома
С ветвью оливы связав!</text><name>Сколько хороших мечтаний...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>О, боже, как хорош прохладный вечер лета,
Какая тишина!
Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета
У этого окна.
Какой-то темный лик мелькает по аллее,
И воздух недвижим,
И кажется, что там еще, еще темнее
За садом молодым.
Уж поздно... Всё сильней цветов благоуханье,
Сейчас взойдет луна...
На небесах покой, и на земле молчанье,
И всюду тишина.
Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая
Входили мы вдвоем?
О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая,
Бывало, обойдем!
И вот я здесь один, с измученной, усталой,
Разбитою душой.
Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,
К груди твоей родной...
Я жду... но не слыхать знакомого привета,
Душа болит одна...
О, боже, как хорош прохладный вечер лета,
Какая тишина!</text><name>О, боже, как хорош прохладный вечер лета...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Феликс Кривин</author><date_from></date_from><text>Едва Карфаген возник, как уже стали поговаривать
о том, что он должен быть разрушен.
- У нас кончились ассигнования на строительство,
а на разрушения не использованы средства,- поговаривали в
римском сенате.- Поэтому, как ни прискорбно,
другого выхода нет: Карфаген должен быть разрушен.
Римляне с прискорбием согласились и стали понемножку
разрушать Карфаген.
Дело осложнялось тем, что жители Карфагена, мало сведущие в
бюджетных трудностях чуждой им Римской
империи, сильно тормозили разрушение своего города.
- Карфаген должен быть разрушен! - поговаривали
в римском сенате через год.
- Карфаген должен быть разрушен! - поговаривали
там через три года.
Римский бюджет переживал трудности.
И вместе с ним переживали трудности жители далекого
города Карфагена.</text><name>1-02. Карфаген</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1945</date_from><text>Я эти песни написал не сразу.
Я с ними по осенней мерзлоте,
С неначатыми,
по-пластунски лазил
Сквозь чёрные поля на животе.
Мне эти темы подсказали ноги,
Уставшие в походах от дорог.
Добытые с тяжёлым потом строки
Я, как себя, от смерти не берёг.
Их ритм простой мне был напет метелью,
Задувшею костёр,
и в полночь ту
Я песни грел у сердца, под шинелью
Одной огромной верой в теплоту.
Они бывали в деле и меж делом,
Всегда со мной, как кровь моя, как плоть.
Я эти песни выдумал всем телом,
Решившим все невзгоды побороть.</text><name>Я эти песни написал не сразу...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть осень ранняя смеется надо мною,
Пусть серебрит мороз мне темя и виски,—
С весенним трепетом стою перед тобою,
Исполнен радости и молодой тоски.
И с милым образом не хочется расстаться,
Довольно мне борьбы, стремлений и потерь.
Всю жизнь, с которою так тягостно считаться,
Какой-то сказкою считаю я теперь.</text><name>Пусть осень ранняя смеется надо мною...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1915</date_from><text>Я стоял у окошка голый и злой
И колол свое тело тонкой иглой.
Замерзали, алые, темнели гвоздики.
Но те же волны рыли песок убитый.
Я вытащил темный невод,
Средь горечи моря и ила,
Белая рыба горела от гнева
И билась.
Этой ночи мокрый песок,
И ее отверстый умирающий рот!
Я дрожал и не смел ее тронуть...
Ее - иному.
Ах, всю любовь и всё утоленье
Изведал блаженный младенец.
Мне не коснуться груди откормившей,
Прикрытой золотом. А запах мирты,
Как там на горячем погосте,
На могилах земных крестоносцев.
И нежные всходы любимой плоти
От губ свернулись, поблекли.
Только каждый новый укол
Темным холодом цвел.
И стыдной отошедшей ночи
Милый первенец -
Прыгал день, хохотал ангелочек,
Восковой, как на вербе.</text><name>Ночью</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from></date_from><text>Это не было сходство, допусти-
мое даже в лесу,- это было то-
ждество, это было безумное превра-
щение одного в двоих.
Все в штанах, скроённых одинаково,
При усах, в пальто и в котелках.
Я похож на улице на всякого
И совсем теряюсь на углах...
Как бы мне не обменяться личностью:
Он войдет в меня,а я в него,-
Я охвачен полной безразличностью
И боюсь решительно всего...
Проклинаю культуру! Срываю подтяжки!
Растопчу котелок! Растерзаю пиджак!!
Я завидую каждой отдельной букашке,
Я живу, как последний дурак...
В лес! К озерам и девственным елям!
Буду лазить, как рысь, по шершавым стволам.
Надоело ходить по шаблонным панелям
И смотреть на подкрашенных дам!
Принесет мне ворона швейцарского сыра,
У заблудшей козы надою молока.
Если к вечеру станет прохладно и сыро,
Обложу себе мохом бока.
Там не будет газетных статей и отчетов.
Можно лечь под сосной и немножко повыть.
Иль украсть из дупла вкусно пахнущих сотов,
Или землю от скуки порыть...
А настанет зима- упираться не стану:
Буду голоден, сир, малокровен и гол -
И пойду к лейтенанту, к приятелю Глану:
У него даровая квартира и стол.
И скажу: "Лейтенант! Я - российский писатель,
Я без паспорта в лес из столицы ушел,
Я устал, как собака, и - веришь, приятель -
Как семьсот аллигаторов зол!
Люди в городе гибнут, как жалкие слизни,
Я хотел свою старую шкуру спасти.
Лейтенант! Я бежал от бессмысленной жизни
И к тебе захожу по пути..."
Мудрый Глан ничего мне на это не скажет,
Принесет мне дичины, вина, творогу...
Только пусть меня Глан основательно свяжет,
А иначе - я в город сбегу.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1942</date_from><text>Ночь. Но луна не укрылась за тучами.
Поезд несется, безжалостно скор...
Я на ступеньках под звуки гремучие
Быстро лечу меж отвесами гор.
Что мне с того, что купе не со стенками:
Много удобств погубила война,
Мест не найти - обойдемся ступеньками.
Будет что вспомнить во все времена.
Ветер! Струями бодрящего холода
Вялость мою прогоняешь ты прочь.
Что ж! Печатлейся, голодная молодость.
Ветер и горы, ступенька и ночь!</text><name>Поездка в Ашу</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1921</date_from><text>Хаты слепо щурятся в закат,
Спят дороги в беспробудной лени...
Под иконой крашеный плакат
С Иисусом спорит о спасеньи.
Что же, Русь, раскрытые зрачки
Позастыли в бесконечной грусти?
Во саду ль твоем большевики
Поломали звончатые гусли?
Иль из серой, пасмурной избы
Новый, светлый Муромец не вышел?
Иль петух кровавый позабыл
Запалить твои сухие крыши?
Помню паленой соломы хруст,
Помню: красный по деревне бегал,
Разбудив дремавшую под снегом,
Засидевшуюся в девках Русь.
А потом испуганная лень
Вкралась вновь в задымленные хаты.
Видно, красный на родном селе
Засидевшуюся в девках не сосватал.
По сожженным пням издалека
Шел мужик все так же помаленьку...
Те же хаты, та же деревенька
Так же слепо щурились в закат.
Белеют босые дорожки,
Сверкает солнце на крестах...
В твоих заплатанных окошках,
О Русь, все та же слепота.
Но вспышки зарев кто-то спрятал
В свою родную полосу,
И пред горланящим плакатом
Смолкает бледный Иисус.
И верю, Русь, Октябрьской ночью
Стопой разбуженных дорог
Придет к свободе в лапоточках
Все тот же русский мужичок.
И красной лентой разбежится
Огонь по кровлям серых хат...
И не закрестится в закат
Рука в щербленой рукавице.
Слышит Русь, на корточки присев,
Новых гуслей звончатый напев
И бредет дорожкой незнакомой,
Опоясана декретом Совнаркома.
Выезжает рысью на поля
Новый, светлый Муромец Илья,
Звонко цокают железные подковы...
К серым хатам светлый держит слово.
Звезды тихо сумерками льют
И молчат, заслушавшись Илью.
Новых дней кровавые поверья
Слышат хаты... Верят и не верят...
Так же слепо щурятся в закат
Окна серых утомленных хат,
Но рокочут звончатые гусли
Над тревожно слушающей Русью.</text><name>Русь</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1893</date_from><text>Весна, весна — по всем приметам,
Куда теперь я ни взгляну;
Весна с улыбкой и приветом...
Затем жить стоит в мире этом,
Чтоб видеть русскую весну!
Повсюду жизни дар небесный
Нисходит радостно к полям,—
И в то же время повсеместно
Всё о страданьях смерти крестной
Великий пост вещает нам.
То в мир земной, то в идеальный
Мечты уносятся мои,
Когда, под благовест печальный,
В лучах весны первоначальной
Журчат веселые ручьи.</text><name>С гор потоки</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Отцы умчались в шлемах краснозвездных.
И матерям отныне не до сна.
Звенит от сабель над Россией воздух.
Копытами разбита тишина.
Мужей ждут жены. Ждут деревни русские.
И кто-то не вернется, может быть...
А в колыбелях спят мальчишки русые,
Которым в сорок первом уходить.
Заслышав топот, за околицу
Бежал мальчонка лет шести.
Все ждал: сейчас примчится конница
И батька с флагом впереди.
Он поравняется с мальчишкой,
Возьмет его к себе в седло...
Но что-то кони медлят слишком
И не врываются в село.
А ночью мать подушке мятой
Проплачет правду до конца.
И утром глянет виновато
На сына, ждущего отца.
О, сколько в годы те тревожные
Росло отчаянных парней,
Что на земле так мало прожили,
Да много сделали на ней.
Прошли года.
В краю пустынном
Над старым холмиком звезда.
И вот вдова с любимым сыном
За сотни верст пришла сюда.
Цвели цветы. Пылало лето.
И душно пахло чебрецом.
Вот так в степи мальчишка этот
Впервые встретился с отцом.
Прочел, глотая слезы, имя,
Что сам носил двадцатый год...
Еще не зная, что над ними
Темнел в тревоге небосвод,
Что скоро грянет сорок первый,
Что будет смерть со всех сторон,
Что в Польше под звездой фанерной
Свое оставит имя он.
...Вначале сын ей снился часто.
Хотя война давно прошла,
Я слышу: кони мчатся, мчатся.
Все мимо нашего села.
И снова, мыкая бессонницу,
Итожа долгое житье,
Идет старушка за околицу,
Куда носился сын ее.
«Уж больно редко,— скажет глухо,
Дают военным отпуска...»
И этот памятник разлукам
Увидит внук издалека.</text><name>Баллада о верности</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир -
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.</text><name>Из мешка на пол рассыпались вещи...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Н. К. Рульковой
Есть у меня перочинный
Ножик из доброй стали.
Сколько его точили,
Сколько полировали!
Он, вероятно, не быстро
Занял почетное место,
А терпеливо лет триста
Приобретал совершенство.
С чувством «плепорции», с толком
Изготовлялся умельцем,
Чтоб на Макарьевском торге
Не уступать иноземцам!
Павловское изделье
Славилось по России —
Пушкин чинил им перья,
Перья из стаи гусиной.
Перья пускай устарели
В век рукописно-машинный,
Но остается при деле
Павловский нож перочинный!
Дома он мне пригодится
Или на лоне природы,
Всюду могу им гордиться:
Радостная вещица —
Павловская работа!</text><name>Павловская работа</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Шуточные</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Свиньи, склонные к бесчинству,
На земле, конечно, есть.
Но уверен я, что свинству
Человечества не съесть.</text><name>Свиньи, склонные к бесчинству...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>Большое озеро как блюдо.
За ним — скопленье облаков,
Нагроможденных белой грудой
Суровых горных ледников.
По мере смены освещенья
И лес меняет колорит.
То весь горит, то черной тенью
Насевшей копоти покрыт.
Когда в исходе дней дождливых
Меж туч проглянет синева,
Как небо празднично в прорывах,
Как торжества полна трава!
Стихает ветер, даль расчистив,
Разлито солнце по земле.
Просвечивает зелень листьев,
Как живопись в цветном стекле.
B церковной росписи оконниц
Так в вечность смотрят изнутри
В мерцающих венцах бессонниц
Святые, схимники, цари.
Как будто внутренность собора —
Простор земли, и чрез окно
Далекий отголосок хора
Мне слышать иногда дано.
Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной,
B слезах от счастья отстою.</text><name>Когда разгуляется</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>(Из Янки Купалы)
А кто там идет по болотам и лесам
Огромной такою толпой?
Белоруссы.
А что они несут на худых плечах,
Что подняли они на худых руках?
Свою кривду.
А куда они несут эту кривду всю,
А кому они несут напоказ свою?
На свет божий.
А кто ж это их, не один миллион -
Кривду несть научил, разбудил их сон?
Нужда, горе.
А чего ж теперь захотелось им,
Угнетенным века, им, слепым и глухим?
Людьми зваться.</text><name>А кто там идет</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Радищев</author><date_from>1783</date_from><text>Ода
О! дар небес благословенный,
Источник всех великих дел,
О вольность, вольность, дар бесценный,
Позволь, чтоб раб тебя воспел.
Исполни сердце твоим жаром,
В нем сильных мышц твоих ударом
Во свет рабства тьму претвори,
Да Брут и Телль еще проснутся,
Седяй во власти да смятутся
От гласа твоего цари.
Я в свет исшел, и ты со мною;
На мышцах нет твоих заклеп;
Свободною могу рукою
Прияти данный в пищу хлеб.
Стопы несу, где мне приятно;
Тому внимаю, что понятно;
Вещаю то, что мыслю я;
Любить могу и быть любимым;
Творю добро, могу быть чтимым;
Закон мой - воля есть моя.
Но что ж претит моей свободе?
Желаньям зрю везде предел;
Возникла обща власть в народе,
Соборный всех властей удел.
Ей общество во всем послушно,
Повсюду с ней единодушно;
Для пользы общей нет препон;
Во власти всех своей зрю долю,
Свою творю, творя всех волю,-
Вот что есть в обществе закон.
В средине злачныя долины,
Среди тягченных жатвой нив,
Где нежны процветают крины,
Средь мирных под сеньми олив,
Паросска мармора белее,
Яснейша дня лучей светлее,
Стоит прозрачный всюду храм;
Там жертва лжива не курится,
Там надпись пламенная зрится:
"Конец невинности бедам".
Оливной ветвию венчанно,
На твердом камени седяй,
Безжалостно и хладнонравно,
Глухое божество судяй.
Белее снега во хламиде,
И в неизменном всегда виде,
Зерцало, меч, весы пред ним.
Тут истина стрежет десную,
Тут правосудие ошую,-
Се храм Закона ясно зрим.
Возводит строгие зеницы,
Льет радость, трепет вкруг себя,
Равно на все взирает лицы,
Ни ненавидя, ни любя.
Он лести чужд, лицеприятства,
Породы, знатности, богатства,
Гнушаясь жертвенныя тли;
Родства не знает, ни приязни;
Равно делит и мзду и казни;
Он образ божий на земли.
И се чудовище ужасно,
Как гидра, сто имея глав,
Умильно и в слезах всечасно,
Но полны челюсти отрав,
Земные власти попирает,
Главою неба досязает,
Его отчизна там,- гласит;
Призраки, тьму повсюду сеет,
Обманывать и льстить умеет
И слепо верить всем велит.
Покрывши разум темнотою
И всюду вея ползкий яд,
Троякою обнес стеною
Чувствительность природы чад,
Повлек в ярмо порабощенья,
Облек их в броню заблужденья,
Бояться истины велел.
"Закон се божий",- царь вещает;
"Обман святый,- мудрец взывает,
Народ давить что ты обрел".
Сей был, и есть, и будет вечный
Источник лют рабства оков:
От зол всех жизни скоротечной
Пребудет смерть един покров.
Всесильный боже, благ податель,
Естественных ты благ создатель,
Закон свой в сердце основал;
Возможно ль, ты чтоб изменился,
Чтоб ты, бог сил, столь уподлился,
Чужим чтоб гласом нам вещал?
Воззрим мы в области обширны,
Где тусклый трон стоит рабства.
Градские власти там все мирны,
В царе зря образ божества.
Власть царска веру охраняет,
Власть царску вера утверждает;
Союзно общество гнетут:
Одна сковать рассудок тщится,
Другая волю стерть стремится,
На пользу общую,- рекут.
Покоя рабского под сенью
Плодов златых не возрастет;
Где всё ума претит стремленью,
Великость там не прозябет.
Там нивы запустеют тучны,
Коса и серп там неспоручны,
В сохе уснет ленивый вол,
Блестящий меч померкнет славы,
Минервин храм стал обветшавый,
Коварства сеть простерлась в дол.
Чело надменное вознесши,
Схватив железный скипетр, царь,
На громном троне властно севши,
В народе зрит лишь подлу тварь.
Живот и смерть в руке имея:
"По воле,- рек,- щажу злодея;
Я властию могу дарить;
Где я смеюсь, там всё смеется;
Нахмурюсь грозно - всё смятется;
Живешь тогда, велю коль жить".
И мы внимаем хладнокровно,
Как крови нашей алчный гад,
Ругаяся всегда бесспорно,
В веселы дни нам сеет яд.
Вокруг престола все надменна
Стоят колена преклоненна.
Но мститель, трепещи, грядет.
Он молвит, вольность прорекая,-
И се молва от край до края,
Глася свободу, протечет.
Возникнет рать повсюду бранна,
Надежда всех вооружит;
В крови мучителя венчанна
Омыть свой стыд уж всяк спешит.
Меч остр, я зрю, везде сверкает,
В различных видах смерть летает,
Над гордою главой паря.
Ликуйте, склепанны народы;
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя!
И нощи се завесу лживой
Со треском мощно разодрав,
Кичливой власти и строптивой
Огромный истукан поправ,
Сковав сторучна исполина,
Влечет его как гражданина
К престолу, где народ воссел.
"Преступник власти, мною данной!
Вещай, злодей, мною венчанный,
Против меня восстать как смел?
Тебя облек я во порфиру
Равенство в обществе блюсти,
Вдовицу призирать и сиру,
От бед невинность чтоб спасти,
Отцом ей быть чадолюбивым,
Но мстителем непримиримым
Пороку, лже и клевете;
Заслуги честью награждати,
Устройством зло предупреждати,
Хранити нравы в чистоте.
Покрыл я море кораблями,
Устроил пристань в берегах,
Дабы сокровища торгами
Текли с избытком в городах;
Златая жатва чтоб бесслезна
Была оратаю полезна;
Он мог вещать бы за сохой:
"Бразды своей я не наемник,
На пажитях своих не пленник,
Я благоденствую тобой".
Своих кровей я без пощады
Гремящую воздвигнул рать;
Я медны изваял громады,
Злодеев внешних чтоб карать;
Тебе велел повиноваться,
С тобою к славе устремляться;
Для пользы всех мне можно всё;
Земные недра раздираю,
Металл блестящий извлекаю
На украшение твое.
Но ты, забыв мне клятву данну,
Забыв, что я избрал тебя
Себе в утеху быть венчанну,
Возмнил, что ты господь, не я.
Мечом мои расторг уставы,
Безгласными поверг все правы,
Стыдиться истине велел;
Расчистил мерзостям дорогу,
Взывать стал не ко мне, но к богу,
А мной гнушаться восхотел.
Кровавым потом доставая
Плод, кой я в пищу насадил,
С тобою крохи разделяя,
Своей натуги не щадил.
Тебе сокровищей всех мало!
На что ж, скажи, их недостало,
Что рубище с меня сорвал?
Дарить любимца, полна лести,
Жену, чуждающуся чести!
Иль злато богом ты признал?
В отличность знак изобретенный
Ты начал наглости дарить;
В злодея меч мой изощренный
Ты стал невинности сулить.
Сгружденные полки в защиту
На брань ведешь ли знамениту
За человечество карать?
В кровавых борешься долинах,
Дабы, упившися, в Афинах:
"Ирой!" - зевав, могли сказать.
Злодей, злодеев всех лютейший,
Превзыде зло твою главу,
Преступник, изо всех первейший,
Предстань, на суд тебя зову!
Злодействы все скопил в едино,
Да ни едина прейдет мимо
Тебя из казней, супостат.
В меня дерзнул острить ты жало.
Единой смерти за то мало,
Умри! умри же ты стократ!"
Великий муж, коварства полный,
Ханжа, и льстец, и святотать,
Един ты в свет столь благотворный
Пример великий мог подать.
Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что, власть в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил;
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы:
Ты Карла на суде казнил.
Ниспал призрак, и мглу густую
Светильник истины попрал;
Личину, что зовут святую,
Рассудок с пагубы сорвал.
Уж бог не зрится в чуждом виде,
Не мстит уж он своей обиде,
Но в действе распростерт своем;
Не спасшему от бед нас мнимых,-
Отцу предвечному всех зримых
Победную мы песнь поем.
Внезапу вихри восшумели,
Прервав спокойство тихих вод,-
Свободы гласы так взгремели,
На вече весь течет народ,
Престол чугунный разрушает,
Самсон как древле сотрясает
Исполненный коварств чертог;
Законом строит твердь природы;
Велик, велик ты, дух свободы,
Зиждителен, как сам есть бог!
Сломив опор духовной власти
И твердой мщения рукой
Владычество расторг на части,
Что лжей воздвигнуто святой;
Венец трегубый затмевая
И жезл священный преломляя,
Проклятий молний утушил;
Смеяся мнимого прощенья,
Подъял луч Лютер просвещенья,
С землею небо помирил.
Как сый всегда в начале века
На вся простерту мочь явил,
Себе подобна человека
Создати с миром положил,
Пространства из пустыней мрачных
Исторг - и твердых и прозрачных
Первейши семена всех тел;
Разруша, древню смесь спокоил;
Стихиями он всё устроил
И солнцу жизнь давать велел.
И дал превыспренно стремленье
Скривленному рассудку лжей;
Внезапу мощно потрясенье
Поверх земли уж зрится всей;
В неведомы страны отважно
Летит Колумб чрез поле влажно;
Но чудо Галилей творит:
Возмог, протекши пустотою,
Зиждительной своей рукою
Светило дневно утвердить.
Так дух свободы, разоряя
Вознесшейся неволи гнет,
В градах и селах пролетая,
К величию он всех зовет,
Живит, родит и созидает,
Препоны на пути не знает,
Вождаем мужеством в стезях;
Нетрепетно с ним разум мыслит
И слово собственностью числит,
Невежства что развеет прах.
Под древом, зноем упоенный,
Господне стадо пастырь пас;
Вдруг новым светом озаренный,
Вспрянув, свободы слышит глас;
На стадо зверь, он видит, мчится,
На бой с ним ревностно стремится;
Нечуждый вождь брежет свое,-
О стаде сердце не радело,
Как чуждо было, не жалело;
Но ныне, ныне ты мое.
Господню волю исполняя,
До встока солнца на полях
Скупую ниву раздирая,
Волы томились на браздах;
Как мачеха к чуждоутробным
Исходит с видом всегда злобным,
Рабам так нива мзду дает.
Но дух свободы ниву греет,
Бесслезно поле вмиг тучнеет:
Себе всяк сеет, себе жнет.
Исполнив круг дневной работы,
Свободный муж домой спешит;
Невинно сердце, без заботы,
В объятиях супружних спит;
Не господа рукой надменна
Ему для казни подаренна,
Невинных жертв чтоб размножал,-
Любовию вождаем нежной,
На сердце брак воздвиг надежный,
Помощницу себе избрал.
Он любит, и любим он ею;
Труды - веселье, пот - роса,
Что жизненностию своею
Плодит луга, поля, леса;
Вершин блаженства достигают;
Горячность их плодом стягчают
Всещедры боги к простоте.
Безбедны дойдут до кончины,
Не зная алчной десятины,
Птенцов что корчит в наготе.
Воззри на беспредельно поле,
Где стерша зверство рать стоит:
Не скот тут согнан поневоле,
Не жребий мужество дарит,
Не груда правильно стремится,-
Вождем тут воин каждый зрится,
Кончины славной ищет он.
О воин непоколебимый,
Ты есть и был непобедимый,
Твой вождь - свобода, Вашингтон.
Двулична бога храм закрылся,
Свирепство всяк с себя сложил,
Се бог торжеств меж нас явился
И в рог веселий вострубил.
Стекаются тут громки лики,
Не видят грозного владыки,
Закон веселью кой дает,
Свободы зрится тут держава,-
Награда тут - едина слава,
Во храм бессмертья что ведет.
Сплетясь веселым хороводом,
Различности надменность сняв,
Се паки под лазурным сводом
Естественный встает устав;
Погрязла в тине властна скверность,
Едина личная отменность
Венец возможет восхитить;
Но не пристрастию державну,
Опытностью лишь старцу славну
Его довлеет подарить.
Венец, Пиндару возложенный,
Художества соткан рукой;
Венец, наукой соплетенный,
Носим Невтоновой главой.
Таков, себе всегда мечтая,
На крыльях разума взлетая,
Дух бодр и тверд возможет вся,
Миров до края вознесется
И славой новой облечется:
Предмет его суть мы, не я.
Но страсти, изощряя злобу,
Враждебный пламенник трясут,
Кинжал вонзить себе в утробу
Народы пагубно влекут;
Отца на сына воздвигают,
Союзы брачны раздирают,
В сердца граждан лиют боязнь;
Рождается несытна власти
Алчба, зиждущая напасти,
Что обществу устроит казнь.
Крутяся вихрем громоносным,
Обвившись облаком густым,
Светилом озарясь поносным,
Сияньем яд прикрыт святым.
Разя, прельщая, угрожая,
Иль казнь, иль мзду ниспосылая -
Се меч, се злато: избирай -
И сев на камени ехидны,
Лестей облек в взор миловидный,
Шлет молнию из края в край.
Так Марий, Сулла, возмутивши
Спокойство шаткое римлян,
В сердцах пороки возродивши,
В наемну рать вместил граждан,
Ругаяся всем, что есть свято,
И то, что не было отнято,
У римлян откупить возмог;
Весы златые мзды позорной,
Предательству, убивству сродной,
Воздвиг нечестья средь чертог.
И се, скончав граждански брани
И свет коварством обольстив,
На небо простирая длани,
Тревожну вольность усыпив,
Чугунный скиптр обвил цветами;
Народы мнили - правят сами,
Но Август выю их давил;
Прикрыл хоть зверство добротою,
Вождаем мягкою душою,-
Но царь когда бесстрастен был!
Сей был и есть закон природы,
Неизменимый никогда,
Ему подвластны все народы,
Незримо правит он всегда;
Мучительство, стряся пределы,
Отравы полны свои стрелы
В себя, не ведая, вонзит;
Равенство казнию восставит;
Едину власть, валясь, раздавит;
Обидой право обновит.
Дойдешь до меты совершенства,
В стезях препоны прескочив,
В сожитии найдешь блаженство,
Несчастных жребий облегчив,
И паче солнца возблистаешь,
О вольность, вольность, да скончаешь
Со вечностью ты свой полет:
Но корень благ твой истощится,
Свобода в наглость превратится
И власти под ярмом падет.
Да не дивимся превращенью,
Которое мы в свете зрим;
Всеобщему вослед стремленью
Некосненно стремглав бежим.
Огонь в связи со влагой спорит,
Стихия в нас стихию борет,
Начало тленьем тщится дать;
Прекраснейше в миру творенье
В веселии начнет рожденье
На то, чтоб только умирать.
О! вы, счастливые народы,
Где случай вольность даровал!
Блюдите дар благой природы,
В сердцах что вечный начертал.
Се хлябь разверстая, цветами
Усыпанная, под ногами
У вас, готова вас сглотить.
Не забывай ни на минуту,
Что крепость сил в немощность люту,
Что свет во тьму льзя претворить.
К тебе душа моя вспаленна,
К тебе, словутая страна,
Стремится, гнетом где согбенна
Лежала вольность попрана;
Ликуешь ты! а мы здесь страждем!..
Того ж, того ж и мы все жаждем;
Пример твой мету обнажил;
Твоей я славе непричастен -
Позволь, коль дух мой неподвластен,
Чтоб брег твой пепл хотя мой скрыл.
Но нет! где рок судил родиться,
Да будет там и дням предел;
Да хладный прах мой осенится
Величеством, что днесь я пел;
Да юноша, взалкавый славы,
Пришед на гроб мой обветшавый,
Дабы со чувствием вещал:
"Под игом власти, сей, рожденный,
Нося оковы позлащенны,
Нам вольность первый прорицал".
И будет, вслед гремящей славы
Направя бодрственно полет,
На запад, юг и всток державы
Своей ширить предел, но нет
Тебе предела ниотколе,
В счастливой ты ликуя доле,
Где ты явишься, там твой трон;
Отечество мое, отечество драгое,
На чреслах пояс сил, в покое,
В окрестность ты даешь закон.
Но дале чем источник власти,
Слабее членов тем союз,
Между собой все чужды части,
Всяк тяжесть ощущает уз.
Лучу, истекшу от светила,
Сопутствует и блеск и сила;
В пространстве он теряет мощь,
В ключе хотя не угасает,
Но бег его ослабевает,
Ползущего глотает нощь.
В тебе, когда союз прервется,
Стончает мнений крепка власть;
Когда закона твердь шатнется,
Блюсти всяк будет свою часть;
Тогда, растерзанно мгновенно,
Тогда сложенье твое бренно,
Сдрогаясь внутренно, падет,
Но праха вихри не коснутся,
Животны семена проснутся,
Затускло солнце нов даст свет.
Из недр развалины огромной,
Среди огней, кровавых рек,
Средь глада, зверства, язвы томной,
Что лютый дух властей возжег,-
Возникнут малые светила;
Незыблемы свои кормила
Украсят дружества венцом,
На пользу всех ладью направят
И волка хищного задавят,
Что чтит слепец своим отцом.
Но не приспе еще година,
Не совершилися судьбы;
Вдали, вдали еще кончина,
Когда иссякнут все беды!
Встрещат заклепы тяжкой ночи;
Упруга власть, собрав все мочи,
Вскатясь горе, потщится пасть,
Да грузным махом вся раздавит,
И стражу к словеси приставит,
Да будет горшая напасть.
Влача оков несносно бремя,
В вертепе плача возревет.
Приидет вожделенно время,
На небо смертность воззовет;
Направлена в стезю свободой,
Десную ополча природой,
Качнется в дол - и страх пред ней;
Тогда всех сил властей сложенье
Развеется в одно мгновенье.
О день! избраннейший всех дней!
Мне слышится уж глас природы,
Начальный глас, глас божества;
Трясутся вечна мрака своды,
Се миг рожденью вещества.
Се медленно и в стройном чине
Грядет зиждитель наедине -
Рекл... яркий свет пустил свой луч
И, ложный плена скиптр поправши,
Сгущенную мглу разогнавши,
Блестящий день родил из туч.</text><name>Вольность</name><date_to>1783</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1928</date_from><text>Блеснула боль в твоем прощальном взоре,
Покрылись сумраком любимые черты.
Никто не дал мне столько горя
И столько радости, как ты.
Как сон, исчезло в суете вокзальной
Лицо любимое,- и вот опять покой.
Никто не дал любви такой печальной
И в то же время радостной такой.
Прощальный взор запомнил я навеки -
Он в мертвого легко мог жизнь вдохнуть,-
И серые глаза, и вскинутые веки,
И губы, детские чуть-чуть.
Блеснула боль в твоем прощальном взоре,
Покрылись сумраком любимые черты,
Никто не дал мне столько горя
И столько радости, как ты.</text><name>Блеснула боль в твоем прощальном взоре...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Дворня бастует. Брезгуя
Мусором пыльным и тусклым,
Ночи сигают до брезгу
Через заборы на мускулах.
Возятся в вязах, падают,
Не удержавшись, с деревьев,
Вскакивают: за оградою
Север злодейств сереет.
И вдруг - из садов, где твой
Лишь глаз ночевал, из милого
Душе твоей мрака, плотвой
Свисток расплескавшийся выловлен.
Милиционером зажат
В кулак, как он дергает жабрами,
И горлом, и глазом, назад
По-рыбьи наискось задранным!
Трепещущего серебра
Пронзительная горошина,
Как утро, бодряще мокра,
Звездой за забор переброшена.
И там, где тускнеет восток
Чахоткою летнего Тиволи,
Валяется дохлый свисток,
В пыли агонической вывалян.</text><name>Свистки милиционеров</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Сочиняем,
Пишем,
Строчим,
Заседаем.
Все - родня.
А в буфете, между прочим,
Смеляков, как строгий отчим,
Косо смотрит на меня.
От поэзии любимой
Отлученный за грехи,
На базарах со слепыми
Стану петь свои стихи.
Не в ладах с литературой,
Брать начну из добрых рук
Не деньгами, а натурой:
Сладкий блин
И горький лук.
Будут женщины к базарам
По дорогам грязь месить;
Обо мне, еще не старом,
Разговоры разносить.
Пропою самозабвенно,
Зарыдав и загрустив,
Про любовь и про измены
На моей родной Руси.
Пропою про урожаи
И про Вегу, как фантаст.
Глядь, какой-нибудь Державин
Заприметит
И воздаст.
И тогда,
Обретши слово,
Неподвластное суду,
С бородою Льва Толстого
К вам, товарищи,
Приду.</text><name>Сочиняем, пишем, строчим...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Радищев</author><date_from>1779</date_from><text>Песнословие
Х о р
Тако предвечная мысль, осеняясь собою
И своего всемогущества во глубине,
Тако вещала, егда все покрытые мглою
Первенственны семена, опочив в тишине,
Действия чужды и жизни восторга лежали,
Времени круга миры когда не измеряли.
Б о г
Един повсюду и предвечен,
Всесилен бог и бесконечен;
Всегда я буду, есмь и был,
Един везде вся исполняя,
Себя в себе я заключая,
Днесь всё во мне, во всем я жил.
Но неужель всегда пребуду
Всесилен мыслью, мыслью бог?
И в недрах божества забуду
То, что б начати я возмог?
Или любовь моя блаженна
Во мне пребудет невозжженна,
Безгласна, томна, лишь во мне
Всевечно жар ее пылая,
Ужель, бесплодно истлевая,
Пребудет божества во дне?
Расширим себе пределы,
Тьмой умножим божество,
Совершим совета меры,
Да явится вещество.
Х о р
Вострепещи днесь, упругое древле ничто!
Ветхий се деньми грядет во могуществе стройном,
Да сокрушит навсегда смерть во царстве покойном,
Всюду да будет жизнь, радость, утехи.
Б о г
Но что
Начнем?
Речем:
Возлюбленное слово,
О первенец меня!
Ты искони готово
Во мне, я ты, ты я.
Тебе я навсегда вручаю
Владычество и власть мою,
В тебе любовь я заключаю,
Тобою мир да сотворю.
Исполнь божественны обеты,
Яви твореньем божество,
Исполнь премудрости советы,
Твори жизнь, силу, вещество.
Тобою я прославлюсь,
Бездействия избавлюсь,
Ты то явишь, что я возмог,
А я в себе почию, бог.
Х о р
Мертвые днесь развевайтеся сени,
Жизни начало зиждитель дает;
В жизни всегдашней не будет премены,
Мрачна пустыня познает, что свет.
С л о в о
Начнем творить,- что медлю я?
Иль воля вечного бессильна?
Иль мысль его не изобильна?
Иль зрит препону власть моя?
Ч а с т ь х о р а
Нежная любовь тревожит
Бесконечные судьбы,
И гаданье скорби множит
Мира будущи беды.
Ч а с т ь х о р а
Отверзись, мрачная пучина,
Грядущего пади покров,
Явися, будуща судьбина,
Предел тебе положит бог!
Х о р
Се исчезает пред взором всезрящим
Века не суща еще темнота,
Се знаменуют рок словом горящим
Мира грядуща всевечны уста.
Б о г
Единым взором всё объемля,
Что было, есть и может быть,
Закону моему не внемля -
Во страхе господа ходить,
Я зрю, что тварь не пожелает;
Кичася гордостью, взмечтает,
Что всей она природы царь.
О бренна и немощна тварь!
Почто против отца дерзаешь?
Или, ослушна, быти чаешь
Блаженною сама собой?
Я мог бы днесь, предупреждая
И мысль мою переменяя,
Быть твари повелеть иной.
Не ярый слабостей я мститель,
Отец всещедрый и зиждитель:
Любовию к тебе горю.
Чуждаться будешь совершенства,
Но корень твоего блаженства
В тебе нетленен сотворю.
Ч а с т ь х о р а
О любовь несказанна,
Прежде века избранна,
В тебе жизнь и начало
В мире всё восприяло.
Х о р
Взора пространства пустыни все с трепетом вечна
В сретенье радостным ликом грядут,
Бездну безвещия зыблет днесь мочь бесконечна,
Мертвые жизнь семена с нетерпением ждут.
Ч а с т ь х о р а
Божественна утроба рдеет,
Клубя в рожденье вещество,
Любовь начально семя греет,
Твореньем узришь божество.
С л о в о
Мысль благая, совершайся,
И превечно исполняйся
Отца мудрости совет,
Да окрепнет в твердь пучина,
Неизмерима равнина,
Где пространство днесь живет.
Оживись, телесно семя,
Приими начало, время,
И движенье, вещество,
Твердость телом,
Жизнь движеньем,-
Се вещает божество.</text><name>Творение мира</name><date_to>1782</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Долой Рафаэля!
Да здравствует Рубенс!
Фонтаны форели,
Цветастая грубость!
Здесь праздники в будни
Арбы и арбузы.
Торговки —— как бубны,
В браслетах и бусах.
Индиго индеек.
Вино и хурма.
Ты нчынче без денег?
Пей задарма!
Да здравствуют бабы,
Торговки салатом,
Под стать баобабам
В четыре обхвата!
Базары —— пожары.
Здесь огненно, молодо
Пылают загаром
Не руки, а золото.
В них отблески масел
И вин золотых.
Да здравствует мастер,
Что выпишет их!</text><name>Грузинские базары</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from></date_from><text>Я с нею никогда не говорил,
Но я искал повсюду с нею встречи,
Бледнея и дрожа, за ней следил.
Её движенья, взгляд, улыбку, речи
Я жадно, я внимательно ловил,
А после, убегал от всех далече.
Её в мечтах себе я представлял,
Грустил, вздыхал, томился, ревновал!
Не рассказать, что делалось со мною.
Не описать волшебной красоты
С весенним солнцем, с розовой зарею,
С слезой небес, упавшей на цветы...
С лучем луны, с вечернею звездою
В моих мечтах слились её черты...
Я помню только светлое виденье,
Мой идеал, отраду и мученье!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Не увижу уже Красногорских лесов,
Разве только случайно.
И знакомой кукушки, ее ежедневных, часов
Не услышу звучанья.
Потянуло меня на балтийский прибой,
Ближе к хладному морю.
Я уже не владею своею судьбой
И с чужою не спорю.
Это бледное море, куда так влекло россиян,
Я его принимаю.
Я приехал туда, где шумит океан,
И под шум засыпаю.</text><name>Не увижу уже Красногорских лесов...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1955</date_from><text>В день, когда навек угаснут силы,
В сердце не останется огня,
Соберутся у моей могилы
Женщины, любившие меня.
В ясный день чуть видный свет заблещет,
И, от горя изжелта-бледна,
Надо мной лучи свои расплещет
Скромная красавица луна.
Частых звезд усеют небо гроздья -
Знают звезды, как я их люблю!-
И сорвутся и помчатся звезды,
Упадут на мать сыру-землю,
И смолистые обронят слезы
Северные сосны в этот день,
Тульские расплачутся березы,
Загорюет волжская сирень.
И, простив мне грубые замашки -
Я ромашки рвал, чтобы гадать,-
Лепестки протянут мне ромашки,
Чтоб меня хоть раз поцеловать.
И, грустя о вольном человеке,
Вольную свою возвысив речь,
Зашумят и забушуют реки:
"Без тебя нам скучно к морю течь!"
И вот тут от края и до края
Всколыхнется русская земля,
Молвит: "Я тебя не принимаю,
Встань, взгляни на долы и поля!
Многое видала каждый день я,
Молода, хоть и стара на вид.
Так же, как люблю я дни рожденья,
Так же не люблю я панихид.
Был ты окружен моей заботой,
Ты ее пока не оправдал...
Поднимайся! И сполна работой
Все отдай, что взял, но не отдал!"
И тогда-то весело и гневно,
Не в пример другим друзьям моим,
Дерзко скажет Ольга свет Сергевна:
- Мы его сейчас же воскресим!
И, смеясь, целуя в обе щеки,
Шепчет дочь, нимало не скорбя:
- Помоги мне выучить уроки,
Двойку получу я без тебя!
Матери и дочке подчиняясь
(Мне всего дороже дочь и мать),
Я рывком из гроба поднимаюсь
Жизнь и продолжать и начинать,
С памятью об этом чудном чуде
Долго я на свете буду жить,
Буду жить, пока не скажут люди:
- Все, что мог, сумел он совершить!</text><name>Чудо</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая - Ты.</text><name>Вхожу я в темные храмы...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Ал. Н. Чеботаревской
Рощи холмов, багрецом испещренные,
Синие, хмурые горы вдали...
В желтой глуши на шипы изощренные
Дикие вьются хмели.
Луч кочевой серебром загорается...
Словно в гробу, остывая, Земля
Пышною скорбью солнц убирается...
Стройно дрожат тополя.
Ветра порывы... Безмолвия звонкие...
Катится белым забвеньем река...
Ты повилики закинула тонкие
В чуткие сны тростника.</text><name>Осенью</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>"На стол колоду, господа,-
Крапленная колода!
Он подменил ее". - "Когда?"
"Барон, вы пили воду...
Валет наколот, так и есть!
Барон, ваш долг погашен!
Вы проходимец, ваша честь,-
И я к услугам вашим!
Что? Я не слышу ваш апарт...
О нет, так не годится!"
...А в это время Бонапарт
Переходил границу.
"Закончить не смогли вы кон -
Верните бриллианты!
А вы, барон, и вы, виконт,
Пожалте в секунданты!
Ответьте, если я не прав,-
Но наперед все лживо!
Итак, оружье ваше, граф?!
За вами выбор - живо!
Вы не получите инфаркт,
Вам не попасть в больницу!"
...А в это время Бонапарт
Переходил границу.
"Да полно, назначаю сам:
На шпагах, пистолетах,
Хотя сподручней было б вам -
На дамских амулетах.
Кинжал... - ах, если б вы смогли!..-
Я дрался им в походах!
Но вы б, конечно, предпочли -
На шулерских колодах!
Вам скоро будет не до карт -
Вам предстоит сразиться!"
...А в это время Бонапарт
Переходил границу.
"Не поднимайте, ничего,-
Я встану сам, сумею!
И снова вызову его,
Пусть даже протрезвею.
Барон, молчать! Виконт, не хнычь!
Плевать, что тьма народу!
Пусть он расскажет, старый хрыч,
Чем он крапил колоду!
Когда откроет тайну карт -
Дуэль не состоится!"
...А в это время Бонапарт
Переходил границу.
"А коль откажется сказать -
Клянусь своей главою:
Графиню можете считать
Сегодня же вдовою.
И хоть я шуток не терплю,
Но я могу взбеситься,-
Тогда я графу прострелю,
Эскьюз ми, ягодицу!"
Стоял июль, а может - март...
Летели с юга птицы...
А в это время Бонапарт
Переходил границу.
..."Ах, граф, прошу меня простить -
Я вел себя бестактно,-
Я в долг хотел у вас просить,
Но не решился как-то.
Хотел просить наедине -
Мне на людях неловко -
И вот пришлось затеять мне
Дебош и потасовку.
Ну да, я выпил целый штоф -
И сразу вышел червой...
Дурак?! Вот как! Что ж, я готов!
Итак, ваш выстрел первый..."</text><name>На стол колоду, господа</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1960</date_from><text>Вот к будке с газированной водой,
всех автоматов баловень надменный,
таинственный ребенок современный
подходит, как к игрушке заводной.
Затем, самонадеянный фантаст,
монету влажную он опускает в щелку,
и, нежным брызгам подставляя щеку,
стаканом ловит розовый фонтан.
О, мне б его уверенность на миг
и фамильярность с тайною простою!
Но нет, я этой милости не стою,
пускай прольется мимо рук моих.
А мальчуган, причастный чудесам,
несет в ладони семь стеклянных граней,
и отблеск их летит на красный гравий
и больно ударяет по глазам.
Робея, я сама вхожу в игру
и поддаюсь с блаженным чувством риска
соблазну металлического диска,
и замираю, и стакан беру.
Воспрянув из серебряных оков,
родится омут сладкий и соленый,
неведомым дыханьем населенный
и свежей толчеею пузырьков.
Все радуги, возникшие из них,
пронзают небо в сладости короткой,
и вот уже, разнеженный щекоткой,
семь вкусов спектра пробует язык.
И автомата темная душа
взирает с добротою старомодной,
словно крестьянка, что рукой холодной
даст путнику напиться из ковша.</text><name>Газированная вода</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Плачет ребенок. Под лунным серпом
Тащится п
полю путник горбатый.
В роще хохочет над круглым горбом
Кто-то косматый, кривой и рогатый.
В поле дорога бледна от луны.
Бледные девушки прячутся в травы.
Руки, как травы, бледны и нежны.
Ветер колышет их влево и вправо.
Шепчет и клонится злак голубой.
Пляшет горбун под луною двурогой.
Кто-то зовет серебристой трубой.
Кто-то бежит озаренной дорогой.
Бледные девушки встали из трав.
Подняли руки к познанью, к молчанью.
Ухом к земле неподвижно припав,
Внемлет горбун ожиданью, дыханью.
В роще косматый беззвучно дрожит.
Месяц упал в озаренные злаки.
Плачет ребенок. И ветер молчит.
Близко труба. И не видно во мраке.</text><name></name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Не в первый день весны, цветущей и прохладной,
Увидел я тебя!
Нет, осень близилась, рукою беспощадной
Хватая и губя.
Но чудный вечер был. Дряхлеющее лето
Прощалося с землей,
Поблекшая трава была, как в час рассвета,
Увлажнена росой;
Над садом высохшим, над рощами лежала
Немая тишина;
Темнели небеса, и в темноте блистала
Багровая луна.
Не в первый сон любви, цветущей и мятежной,
Увидел я тебя!
Нет! прежде пережил я много грусти нежной,
Страдая и любя.
Но чудный вечер был. Беспечными словами
Прощался я с тобой;
Томилась грудь моя и новыми мечтами,
И старою тоской.
Я ждал: в лице твоем пройдет ли тень печали,
Не брызнет ли слеза?
Но ты смеялася... И в темноте блистали
Светло твои глаза.</text><name></name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1939</date_from><text>Быстро растут:
Имущество власть имущих
И нищета неимущих,
Речи властей
И молчанье подвластных.
Перевод М.Ваксмахера</text><name>Во время войны многое возрастает</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>У Гальяни иль Кольони
Закажи себе в Твери
С пармазаном макарони,
Да яишницу свари.
На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке,
Жареных котлет отведай (именно котлет)
И отправься налегке.
Как до Яжельбиц дотащит
Колымагу мужичок,
То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок!
Поднесут тебе форели!
Тотчас их варить вели,
Как увидишь: посинели,-
Влей в уху стакан шабли.
Чтоб уха была по сердцу,
Можно будет в кипяток
Положить немного перцу,
Луку маленькой кусок.
Яжельбицы - первая станция после Валдая.- В Валдае
спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,
У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.</text><name>Из письма к Соболевскому</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1922</date_from><text>Играю в карты, пью вино,
С людьми живу — и лба не хмурю.
Ведь знаю: сердце всё равно
Летит в излюбленную бурю.
Лети, кораблик мой, лети,
Кренясь и не ища спасенья.
Его и нет на том пути,
Куда уносит вдохновенье.
Уж не вернуться нам назад,
Хотя в ненастье нашей ночи,
Быть может, с берега глядят
Одни нам ведомые очи.
А нет — беды не много в том!
Забыты мы — и то не плохо.
Ведь мы и гибнем и поем
Не для девического вздоха.</text><name>Играю в карты, пью вино...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1912</date_from><text>Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!"- сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетало из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади.</text><name>Образ твой мучительный и зыбкий...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О животных</item><item>Новогодние</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1940</date_from><text>Дело было в январе,
Стояла елка на горе,
А возле этой елки
Бродили злые волки.
Вот как-то раз,
Ночной порой,
Когда в лесу так тихо,
Встречают волка под горой
Зайчата и зайчиха.
Кому охота в Новый год
Попасться в лапы волку!
Зайчата бросились вперед
И прыгнули на елку.
Они прижали ушки,
Повисли, как игрушки.
Десять маленьких зайчат
Висят на елке и молчат.
Обманули волка.
Дело было в январе,—
Подумал он, что на горе
Украшенная елка.</text><name>Дело было в январе...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>Сыны небес; однажды надо мною
Слетелися, воздушных два бойца;
Один — серебряной обвешан бахромою,
Другой — в одежде чернеца.
И, видя злость противника второго,
Я пожалел о воине младом;
Вдруг поднял он концы сребристого покрова,
И я под ним заметил — гром.
И кони их ударились крылами,
И ярко брызнул из ноздрей огонь;
Но вихорь отступил перед громами,
И пал на землю черный конь.</text><name>Бой</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1927</date_from><text>На Карпатах,
На Карпатах,
Под австрийский
Свист и вой,
Потерял казак папаху
Вместе с русой головой.
Задремавший подорожьем,
Ветер дрогнул,
И с полей
Он пошел зеленой дрожью
По букетам тополей.
Он подался до Кубани,
День ли,
Два ли протекло -
Он добрался до Кубани,
Свистнул в желтое стекло.
В хате девка молодая,
Позабыв про хоровод,
На бубнового
Гадает,
На червового кладет.
Или девке это снится?
Вышла девка -
Ни души.
Тишь,
И лунные лисицы
Шнырят по двору
В тиши.
И смекнула молодая:
Этот посвист
Не к добру,
И стоит она,
Рыдает
Па порхающем ветру...
...И гремим,
И протестуем,
И терзаем
Мы любя.
Эту песенку простую
Написал я
Для тебя.
В ней, наивной
И напевной,
Много доброго тепла.
Чтобы более душевной
Ты, любимая, была.
Нам,
Прошедшим зной и снежность,
Нам,
Вдыхавшим пыль и дым,-
Нам нужны
Друзья и нежность
Много больше, чем другим.</text><name>Песня (На Карпатах, на Карпатах...)</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1943</date_from><text>Позарастали
Стежки-дорожки,
Где разбегались
Мы от бомбежки.
Позарастали
Мохом-травою
Окопы наши
Перед Москвою.
Водою черной
Полны землянки,
Где мы сушили
В тот год портянки.
Своей и вражьей
Полито кровью,
В тылу далеко
Ты, Подмосковье.
В тылу далеко...
А ныне, ныне —
Места иные,
Бои иные.
Не те, пожалуй,
И люди даже,
Но вера — та же,
Но клятва — та же.
Прямой ли, кружной,
Дорогой честной,
Дорогой трудной
Дойдем до места.
Дойдем, всей грудью
Вздохнем глубоко:
— Россия, братцы,
В тылу далеко...</text><name>Позарастали стежки-дорожки...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мёртвых тел
Начнёт бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймёшь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя! - твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет всё ужасно, мрачно в нём,
Как плащ его с возвышенным челом.</text><name>Предсказание</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1942</date_from><text>В колокол, мирно дремавший,
Тяжелая бомба с размаха
Грянула....
А.К.Толстой
В тот колокол, что звал народ на вече,
Вися на башне у кривых перил,
Попал снаряд, летевший издалече,
И колокол, сердясь, заговорил.
Услышав этот голос недовольный,
Бас, потрясавший гулкое нутро,
В могиле вздрогнул мастер колокольный,
Смешавший в тигле медь и серебро.
Он знал, что в дни, когда стада тучнели
И закрома ломились от добра,
У колокола в голосе звенели
Малиновые ноты серебра.
Когда ж врывались в Новгород соседи
И был весь город пламенем объят,
Тогда глубокий звон червонной меди
Звучал, как ныне... Это был набат!
Леса, речушки, избы и покосцы
Виднелись с башни каменной вдали.
По большакам сновали крестоносцы,
Скот угоняли и амбары жгли...
И рухнули перил столбы косые,
И колокол гудел над головой
Так, словно то сама душа России
Своих детей звала на смертный бой!</text><name>Колокол</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1973</date_from><text>Д. Г.
Был я столько раз так больно ранен,
добираясь до дому ползком,
но не только злобой протаранен —
можно ранить даже лепестком.
Ранил я и сам — совсем невольно
нежностью небрежной на ходу,
а кому-то после было больно,
словно босиком ходить по льду.
Почему иду я по руинам
самых моих близких, дорогих,
я, так больно и легко ранимый
и так просто ранящий других?</text><name>Был я столько раз так больно ранен...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1904</date_from><text>Топчи их рай, Аттила.
Вяч. Иванов
Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По еще не открытым Памирам.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий -
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шалаши у дворцов, как бывало,
Всколосите веселое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете,
Творите мерзость во храме,-
Вы во всем неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы,
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И что, под бурей летучей.
Под этой грозой разрушений,
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных творений?
Бесследно все сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.</text><name>Грядущие гунны</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1943</date_from><text>Было в жизни мало резеды,
Много крови, пепла и беды.
Я не жалуюсь на свой удел,
Я бы только увидать хотел
День один, обыкновенный день,
Чтобы дерева густая тень
Ничего не значила, темна,
Кроме лета, тишины и сна.</text><name>Было в жизни мало резеды...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1967</date_from><text>Еще до рожденья звездой путеводной
Нам служат горячие гроздья любви
На торжищах людных, в пустыне безводной,
На дне подсознанья, в душе и в крови.
И мы, повинуясь магической силе,
Несемся песчинками, словно самум,
Становимся сами мифической пылью,
Не мысля опомниться, взяться за ум.
Несемся мы бурей и буре подобны.
Никто мы и всё. Нет для нас аксиом.
Мы солнце Вселенной и хаос загробный,
Но гроздьям любви мы послушны во всем.
И в этом чудовищно-быстром движенье,
Медлительно-долгом, спокойном на вид,
Быть может, мы только твое отраженье,
Звезда путеводная первой любви.</text><name>Гроздья любви</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1946</date_from><text>Вот он, под крышей тесовой,
Сразу за гулким мостом,
В брызгах черемухи, новый,
Охрой окрашенный дом!
Гордость всего полустанка,
Он пятистенный, хорош...
Здесь ты живешь, северянка,
Здесь ты и счастье найдешь.
Нет, не желанной невестой
В жизнь ты приходишь мою...
Я лишь прохожий безвестный
В вашем далеком краю.
Я лишь взыскательный путник,
Ищущий правды в речах,
Радостных праздников в буднях,
Ясного света в ночах!
В поселок путь смела пурга,
И слышно лишь по ночи мглистой,
Как табуном встают снега
Под ветра исступленный высвист.
Пускай буран колотит в дом,
Пускай зовет в белесый омут,
Но ни теперь и ни потом
Меня не выманить из дому!
Сорвется заржавелый крюк,
И дверь, распахнутая настежь,
Закличет из крутящих вьюг
Мое беспамятное счастье.
Рванет под перестук крюка
Рука, исколотая вьюгой,
На юге тканого платка
Концы, затянутые туго.
Я вздохом отдышу одним
Заиндевелые ресницы
И расскажу глазам твоим
О том, что им должно присниться!
Шапку звезд на брови надвинув,
Шагает мартовский вечер
В пьянящее бездорожье
И неоглядную ширь.
Он шагает по черным лужам
Туда, где далеко-далече
Мне незнакомая девушка
Ждет этот вечер в глуши.
Набросив платок на плечи,
Выходит одна за околицу
И смотрит, как солнце нехотя
Гаснет за синей рекой,
И все, что подумает девушка,
Обязательно исполнится,
А девушке очень хочется
Быть близкой и дорогой.
И девушка просит вечер,
Чтобы он отыскал ей кого-нибудь,
Непременно очень хорошего,
Себе и весне под стать.
Ручьи зазвенят под снегом,
Покатятся звезды по небу,
А вечер заломит шапку
И пойдет жениха искать!
Билась о каменья жирная кета,
Птицы вылетали из-под сапога,
В желтые и бурые красилась цвета
Под осенним солнцем сонная тайга.
Ягоды тянулись к мордам медвежат,
Привечал оленей ледяной ручей...
Здесь все так же было сто веков назад,
Будет ли здесь так же через сотню дней?
Грузовик промчался вдалеке от нас,
Как сигнальный выстрел тишину прорвав.
Затрещал кустарник ровно через час.
Мы поднялись разом:
— Здравствуйте, прораб!
На торбаза мои взгляни,
Взгляни глазами быстрыми,
Как ладно скроены они
И как обшиты бисером.
Он по коричневым верхам
Густою сыплет искрою,
Зеленой — тут, красной — там,
Расцветкой юкагирскою.
Про те цвета, про тот узор —
Долгий разговор.
Его б продолжить с вами мог
В далеком стойбище
Скорняк таежный и стрелок
Иванко Столбищев.
И он сказал бы вам в глаза,
Что эти торбаза
Надеть считали бы за честь
Даже в Магадане...
Иванко сшил такие здесь
Лишь мне да Айне.
Двустволка, нож и патронташ,
Патронов — за глаза!
Дверь открываю наотмашь,
Свищу в два пальца пса!
Куда шайтан его занес?
В сугробе спал проклятый пес,
Вернется — отхлещу!
У нас короткий разговор...
Но вот он мчит во весь опор
И ластится ко мне, хитер...
Прощу!
Сияют звезды Колымы,
Их свет неугасим...
От незапамятной зимы
Пройдет двенадцать зим.
И за двенадцать тысяч верст,
Среди ночей гремящих,
Перед полком, поднявшись в рост,
Колымский встанет мальчик.
Он крикнет хриплое «ура».
Он с голосом не сладит,
Но все вселенские ветра
Его «ура» подхватят.
Затем, что в этот час ночной
В ста метрах от рейхстага
Заканчивала смертный бой
Бессмертная атака!
Сыну, бывало, скажет мать:
— Ну, что тебя гонит снова
По целым дням в тайге пропадать,
Бежать из дома родного?
Для меня же в доме моем порог
Только лишь тем и хорош,
Что гремят за порогом десятки дорог
И одной из дома уйдешь.
Уйдешь, ничего не сказав в ответ,
Туда, где несмел и робок,
Встает белесый летний рассвет
Над черной грядою сопок.
Туда, где сосны красны, как медь,
Где, свесив над речкой тушу,
Опытный в промысле бурый медведь
Лапой глушит горбушу.
Где лебедята над гладью озер
Пробуют крылья впервые,
Где светит и манит далекий простор
Сквозь стланика ветви густые.
Ради его золотого огня
Надолго бросал я поселок...
Охотно в подручные брал меня,
Со мной подружившись, геолог.
Я думал, что той же дорогой пойду,
Дело его продолжая,
Но участь написана мне на роду
Сходная, но другая.
Как недра родные, язык наш щедр,
И заново вспомнишь и снова
Неистовый труд разведчика недр
В поисках верного слова.</text><name>Северная юность</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>Смело верь тому, что вечно,
Безначально, бесконечно
Что прошло и что настанет,
Обмануло иль обманет.
Если сердце молодое
Встретит пылкое другое,
При разлуке, при свиданье
Закажи ему молчанье.
Всё на свете редко стало —
Есть надежды — счастья мало;
Не забвение разлука:
То — блаженство, это — мука.
Если счастьем дорожил ты,
То зачем его делил ты?
Для чего не жил в пустыне?
Иль об этом вспомнил ныне?</text><name>Смело верь тому, что вечно...</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1918</date_from><text>Берег Верхней Гвинеи богат
Медью, золотом, костью слоновой,
За оградою каменных гряд
Все пришельцу нежданно и ново.
По болотам блуждают огни,
Черепаха грузнее утеса,
Клювоносы таятся в тени
Своего исполинского носа.
И когда в океан ввечеру
Погрузится небесное око,
Рыболовов из племени Кру
Паруса забредают далеко.
И про каждого слава идет,
Что отважнее нет пред бедою,
Что одною рукой он спасет
И ограбит другою рукою.
В восемнадцатом веке сюда
Лишь за деревом черным, рабами
Из Америки плыли суда
Под распущенными парусами.
И сюда же на каменный скат
Пароходов толпа быстроходных
В девятнадцатом веке назад
Принесла не рабов, а свободных.
Видно, поняли нрав их земли
Вашингтонские старые девы,
Что такие плоды принесли
Благонравных брошюрок посевы.
Адвокаты, доценты наук,
Пролетарии, пасторы, воры,-
Все, что нужно в республике,- вдруг
Буйно хлынуло в тихие горы.
Расселились... Тропический лес,
Утонувший в таинственном мраке,
В сонм своих бесконечных чудес
Принял дамские шляпы и фраки.
«Господин президент, ваш слуга!»-
Вы с поклоном промолвите быстро,
Но взгляните: черней сапога
Господин президент и министры.
«Вы сегодня бледней, чем всегда!»-
Позабывшись, вы скажете даме,
И что дама ответит тогда,
Догадайтесь, пожалуйста, сами.
То повиснув на тонкой лозе,
То запрятавшись в листьях узорных,
В темной роще живут шимпанзе
По соседству от города черных.
По утрам, услыхав с высоты
Протестантское пение в храме,
Как в большой барабан, в животы
Ударяют они кулаками.
А когда загорятся огни,
Внемля фразам вечерних приветствий,
Тоже парами бродят они,
Вместо тросточек выломав ветви.
Европеец один уверял,
Президентом за что-то обижен,
Что большой шимпанзе потерял
Путь назад средь окраинных хижин.
Он не струсил и, пестрым платком
Скрыв стыдливо живот волосатый,
В президентский отправился дом,
Президент отлучился куда-то.
Там размахивал палкой своей,
Бил посуду, шатался, как пьяный,
И, неузнана целых пять дней,
Управляла страной обезьяна.</text><name>Либерия</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1911</date_from><text>Вы мать ребенка школьнических лет,
И через год муж будет генералом...
Но отчего на личике усталом -
Глухой тоски неизгладимый след?
Необходим для сердца перелом:
Догнать... Вернуть... Сказать кому-то слово..
И жутко Вам, что Все уже в былом,
А в будущем не видно и былого...</text><name>ЭЛЕГИЯ</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1844</date_from><text>О, долго буду я, в молчаньи ночи тайной,
Коварный лепет твой, улыбку, взор случайный,
Перстам послушную волос густую прядь
Из мыслей изгонять и снова призывать;
Дыша порывисто, один, никем не зримый,
Досады и стыда румянами палимый,
Искать хотя одной загадочной черты
В словах, которые произносила ты;
Шептать и поправлять былые выраженья
Речей моих с тобой, исполненных смущенья,
И в опьянении, наперекор уму,
Заветным именем будить ночную тьму.</text><name>О, долго буду я...</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Зима, зима нагрянет скоро,
Все чаще плачут небеса.
Пошли на приступ мухоморы -
Горит разбойная краса.
С ножом - как тать!- под дождик мелкий
Бреду на поиски опят.
Свернувшись, в дуплах дремлют белки,
Лисицы в норах сладко спят.
Стал молчаливым бор отныне,
И грусть разлита в тишине.
Бреду одна в лесной пустыне,
Кипенья лета жалко мне...
Но вот другое обаянье
Меня в другой берет полон.
То обаянье увяданья -
Осенний сон, осенний сон...</text><name>Зима, зима нагрянет скоро...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1868</date_from><text>Опять стою я над Невой,
И снова, как в былые годы,
Смотрю и я, как бы живой,
На эти дремлющие воды.
Нет искр в небесной синеве,
Все стихло в бледном обаянье,
Лишь по задумчивой Неве
Струится лунное сиянье.
Во сне ль все это снится мне,
Или гляжу я в самом деле,
На что при этой же луне
С тобой живые мы глядели?</text><name>Опять стою я над Невой...</name><date_to>1868</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1941</date_from><text>Как дерево в большие холода,
Ольха иль вяз, когда реки вода,
Оцепенев, молчит и ходит вьюга,
Как дерево обманутого юга,
Что, к майскому готовясь торжеству,
Придумывает сквозь снега листву,
Зовет малиновок и в смертной муке
Иззябшие заламывает руки,-
Ты в эту зиму с ночью говоришь,
Расщепленный, как старый вяз, Париж.</text><name>Как дерево в большие холода...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1864</date_from><text>Утихла биза... Легче дышит
Лазурный сонм женевских вод -
И лодка вновь по ним плывет,
И снова лебедь их колышет.
Весь день, как летом, солнце греет,
Деревья блещут пестротой,
И воздух ласковой волной
Их пышность ветхую лелеет.
А там, в торжественном покое,
Разоблаченная с утра,
Сияет Белая гора,
Как откровенье неземное.
Здесь сердце так бы все забыло,
Забыло б муку всю свою,
Когда бы там - в родном краю -
Одной могилой меньше было...</text><name>Утихла биза... Легче дышит...</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1800</date_from><text>На прошедший век
Он совершил свое теченье
И в бездне вечности исчез...
Могилы пепел, разрушенье,
Пучина бедствий, крови, слез -
Вот путь его и обелиски!
Тибулл! все под луною тленно!
Давно ль на холме сем стоял
Столетний дуб, густой, надменной,
И дол ветвями осенял?
Ударил гром - и дуб повержен!
Давно ли сей любимец Славы
Народов жребием играл,
Вселенной подавал уставы
И небо к распре вызывал?
Дохнула смерть - что он?- горсть пыли.
Тибулл! нам в мире жить не вечно:
Вся наша жизнь - лишь только миг.
Как молнья, время скоротечно!-
На быстрых крылиях своих
Оно летит, и все с ним гибнет.
Едва на дневный свет мы взглянем,
Едва себя мы ощутим
И жизнью радоваться станем -
Уже в сырой земле лежим,
Уж мы добыча разрушенья!
Тибулл! нельзя, чтобы Природа
Лишь для червей нас создала;
Чтоб мы, проживши два-три года,
Прешед сквозь мрачны дебри зла,
С лица земли, как тени, скрылись!
На что винить богов напрасно?
Себя мы можем пережить:
Любя добро и мудрость страстно,
Стремясь друзьями миру быть -
Мы живы в самом гробе будем!..</text><name>К Тибуллу</name><date_to>1800</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1819</date_from><text>Свободу смелую приняв себе в закон,
Всезрящей мыслию над миром он носился.
И в мире все постигнул он -
И ничему не покорился.</text><name>К портрету Гете</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>В отдалении от вас
С вами буду неразлучен,
Томных уст и томных глаз
Буду памятью размучен;
Изнывая в тишине,
Не хочу я быть утешен,-
Вы ж вздохнете ль обо мне,
Если буду я повешен?</text><name>Ек. Н. Ушаковой (В отдалении от вас...)</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from></date_from><text>Поезд ушел. Насыпь черна.
Где я дорогу впотьмах раздобуду?
Неузнаваемая сторона,
Хоть я и сутки только отсюда.
Замер на шпалах лязг чугуна.
Вдруг - что за новая, право, причуда?
Бестолочь, кумушек пересуды...
Что их попутал за сатана?
Где я обрывки этих речей
Слышал уж как-то порой прошлогодней?
Ах, это сызнова, верно, сегодня
Вышел из рощи ночью ручей.
Это, как в прежние времена,
Сдвинула льдины и вздулась запруда.
Это поистине новое чудо,
Это, как прежде, снова весна.
Это она, это она,
Это ее чародейство и диво.
Это ее телогрейка за ивой,
Плечи, косынка, стан и спина.
Это Снегурка у края обрыва.
Это о ней из оврага со дна
Льется безумолку бред торопливый
Полубезумного болтуна.
Это пред ней, заливая преграды,
Тонет в чаду водяном быстрина,
Лампой висячего водопада
К круче с шипеньем пригвождена.
Это, зубами стуча от простуды,
Льется чрез край ледяная струя
В пруд и из пруда в другую посуду,-
Речь половодья - бред бытия.</text><name>Опять весна</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1929</date_from><text>— Ты хотел бы вернуться на реку Тишину?
— Я хотел бы. В ночь ледостава.
— Но отыщешь ли лодку хотя бы одну
И возможна ли переправа
Через темную Тишину?
В снежных сумерках, в ночь ледостава,
Не утонешь?
— Не утону!
В городе том я знаю дом.
Стоит в окно постучать — выйдут меня встречать.
Знакомая одна. Некрасивая она.
Я ее никогда не любил.
— Не лги!
Ты ее любил!
— Нет! Мы не друзья и не враги.
Я ее позабыл.
Ну так вот. Я скажу: хоть и кажется мне.
Что нарушена переправа,
Но хочу еще раз я проплыть по реке Тишине
В снежных сумерках, в ночь ледостава.
— Ночь действительно ветреная, сырая.
В эту ночь, трепеща, дотлевают поленья в печах.
Но кого же согреют поленья, в печах догорая?
Я советую вспомнить о более теплых ночах.
— Едем?
— Едем!
Из дровяного сарая
Братья ее вынесут лодку на плечах
И опустят на Тишину.
И река Тишина у метели в плену,
И я на спутницу не взгляну,
Я только скажу ей: «Садитесь в корму!»
Она только скажет: «Я плащ возьму.
Сейчас приду...»
Плывем во тьму,
Мимо предместья Волчий хвост,
Под Деревянный мост,
Под Оловянный мост,
Под Безымянный мост...
Я гребу во тьме,
Женщина сидит в корме,
Кормовое весло у нее в руках.
Но, конечно, не правит — я правлю сам!
Тает снег у нее на щеках,
Липнет к ее волосам.
— А как широка река Тишина?
Тебе известна ее ширина?
Правый берег виден едва-едва,—
Неясная цепь огней...
А мы поедем на острова.
Ты знаешь — их два на ней.
А как длинна река Тишина?
Тебе известна ее длина?
От полночных низин до полдневных высот
Семь тысяч и восемьсот
Километров — повсюду одна
Глубочайшая Тишина!
В снежных сумерках этих
Все глуше уключин скрип.
И замирают в сетях
Безмолвные корчи рыб.
Сходят с барж водоливы,
Едут домой лоцмана.
Незримы и молчаливы
Твои берега, Тишина.
Все медленней серые чайки
Метель отшибают крылом...
— Но погоди! Что ты скажешь хозяйке?
— Чайки метель отшибают крылом...
— Нет, погоди! Что ты скажешь хозяйке?
— Не понимаю — какой хозяйке?
— Которая в корме склонилась над веслом.
— О! Я скажу: «Ты молчи, не плачь.
Ты не имеешь на это права
В ночь, когда ветер восточный — трубач —
Трубит долгий сигнал ледостава».
Слушай!
Вот мой ответ —
Реки Тишины нет.
Нарушена тишина.
Это твоя вина.
Нет!
Это счастье твое.
Сам ты нарушил ее,
Ту глубочайшую Тишину,
У которой ты был в плену.</text><name>Река Тишина</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1823</date_from><text>Желанье счастия в меня вдохнули боги;
Я требовал его от неба и земли
И вслед за призраком, манящим издали,
Жизнь перешел до полдороги,
Но прихотям судьбы я боле не служу:
Счастливый отдыхом, на счастие похожим,
Отныне с рубежа на поприще гляжу -
И скромно кланяюсь прохожим.</text><name>Безнадежность</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1918</date_from><text>Сладко умереть
на поле битвы
при свисте стрел и копий,
когда звучит труба
и солнце светит,
в полдень,
умирая для славы отчизны
и слыша вокруг:
«Прощай, герой!»
Сладко умереть
маститым старцем
в том же доме,
на той же кровати,
где родились и умерли деды,
окруженным детьми,
ставшими уже мужами,
и слыша вокруг:
«Прощай, отец!»
Но еще слаще,
еще мудрее,
истративши все именье,
продавши последнюю мельницу
для той,
которую завтра забыл бы,
вернувшись
после веселой прогулки
в уже проданный дом,
поужинать
и, прочитав рассказ Апулея
в сто первый раз,
в теплой душистой ванне,
не слыша никаких прощаний,
открыть себе жилы;
и чтоб в длинное окно у потолка
пахло левкоями,
светила заря,
и вдалеке были слышны флейты.</text><name></name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>По сравненью с приметами зим
Где-нибудь в октябре, ноябре,
Что заметны, как детский нажим
На письме, как мороз на заре,
Вы, приметы бессмертья души,
Еле-еле видны. Например,
Для кого так поля хороши,
И леса, и песчаный карьер?
Я спустился в глубокий овраг,
Чтоб не грохнуться — наискосок,
Там клубился сиреневый мрак
И стеной поднимался песок.
Был он красен, и желт, и лилов,
А еще — ослепительно бел.
«Ты готов?» Я шепнул: «Не готов».
И назад оглянуться не смел.
Не готов я к такой тишине!
Не к живым, а к следам от живых!
Не к родным облакам в вышине,
А к теням мимолетным от них!
Не готов я по кругу летать,
В этот воздух входить, как азот,
Белоснежные перья ронять,
Составная частичка высот.
Дай мне силы подняться
Разговором меня развлеки,
Пощади. Я еще не из тех,
Для кого этот блеск — пустяки.</text><name>По сравненью с приметами зим...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1974</date_from><text>Даты
Расставляются
Не без труда!
Есть стихи, что написаны много раньше, а напечатаны позже когда-то...
И приходится не столько догадываться, сколько докапываться, где и когда эта, как будто таившаяся где-то в недрах, руда вдруг превратилась во что-то вроде булата, либо в колокол для возглашения набата, либо в грохочущие железнодорожные поезда.
А иногда вместо семечка, павшего где-то на тощую, нищую почву, видишь ствол, под корою таящий в таком удивительном множестве годичные кольца, точно старше в сто крат, чем ты сам, это чудо растеньице, из которого тесаны и новгородская звонница, и донкихотская мельница либо терем, в котором таится прекрасная красная девица, да еще и притом рукодельница...
Вот оно и ее рукодельице: полотенце, конечно, льняное, все в солнцах с луною и даже в сиянье рассвета там утопает комета-примета. Но кем и когда отбелен и какою весной посеян он был, этот лен,— проверяй хоть каким хитроумнейшим методом, все равно не датируешь точно: просчет на столетье-другое нередок!
И ты впопыхах напоследок
Расставляешь лишь только примерные даты в стихах,
Будто даже не ты их писал, а твой собственный предок!</text><name>Даты</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1920</date_from><text>И день пройдет; прошелестят, как мыши,
Часы вечерние в сентябре;
Сойдутся сумерки толпой неслышной
И робко встанут у дверей.
И ветер стихнет, желтый и лохматый,
У покривившегося окна.
Померкнет холодеющим закатом
Вдали кирпичная стена.
И будничные нудные заботы
(Пыль, поднятую с дороги дня)
Уносит прочь. Последний раз ворота,
Зевая, цепью прозвенят,
И чуткий пес уляжется к порогу.
Взволнованная кипеньем дум,
Ночь за окном на черную дорогу
Уронит первую звезду.
Уронит первую звезду... Кто знает
Бесчисленное рожденье звезд?
Веками мир, в туманы пеленая,
Скрывает их мерцание и рост.
Так в мир и этих строк, родная,
Приход загадочен и прост...</text><name>И день пройдет...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Над плакучей ивой
Утренняя зорька.
А в душе тоскливо,
И во рту так горько.
Дворик постоялый
На большой дороге...
А в душе усталой
Тайные тревоги.
На озимом поле
Псовая охота...
А на сердце боли
Больше отчего-то.
В синеве небесной
Пятнышка не видно...
Почему ж мне тесно?
Отчего ж мне стыдно?
Вот я снова дома:
Убрано роскошно...
А в груди истома
И как будто тошно!
Свадебные брашна,
Шутка-прибаутка...
Отчего ж мне страшно?
Почему ж мне жутко?</text><name>Блестки во тьме</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1904</date_from><text>Был праздник: из мглы
неслись крики пьяниц.
Домов огибая углы,
бесшумно скользил оборванец.
Зловещий и черный,
таская короткую лесенку,
забегал фонарщик проворный,
мурлыча веселую песенку.
Багрец золотых вечеров
закрыли фабричные трубы
да пепельно-черных дымов
застывшие клубы.</text><name>На окраине города</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>И жалко всех и вся. И жалко
Закушенного полушалка,
Когда одна, вдоль дюн, бегом
Душа - несчастная гречанка...
А перед ней взлетает чайка.
И больше никого кругом.</text><name>И жалко всех и вся. И жалко...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1846</date_from><text>Возьми барабан и не бойся,
Целуй маркитанку звучней!
Вот смысл глубочайший искусства,
Вот смысл философии всей!
Сильнее стучи, и тревогой
Ты спящих от сна пробуди!
Вот смысл глубочайший искусства;
А сам маршируй впереди!
Вот Гегель! Вот книжная мудрость!
Вот дух философских начал!
Давно я постиг эту тайну,
Давно барабанщиком стал!</text><name>ИЗ ГЕЙНЕ</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1857</date_from><text>На языке чужом я начал объясняться,
Устав от русской чепухи:
Век просвещения!.. Чему тут удивляться,
Когда А. А. писал стихи?</text><name>Из записки (На языке чужом...)</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>(С французского)
Три юных пажа покидали
Навеки свой берег родной.
В глазах у них слезы блистали,
И горек был ветер морской.
- Люблю белокурые косы!-
Так первый, рыдая, сказал.-
Уйду в глубину под утесы,
Где блещет бушующий вал,
Забыть белокурые косы!-
Так первый, рыдая, сказал.
Промолвил второй без волненья -
Я ненависть в сердце таю,
И буду я жить для отмщенья
И черные очи сгублю!
Но третий любил королеву
И молча пошел умирать.
Не мог он ни ласке, ни гневу
Любимое имя предать.
Кто любит свою королеву,
Тот молча идет умирать!</text><name>Песня о трех пажах</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1930</date_from><text>На даче спят. B саду, до пят
Подветренном, кипят лохмотья.
Как флот в трехъярусном полете,
Деревьев паруса кипят.
Лопатами, как в листопад,
Гребут березы и осины.
На даче спят, укрывши спину,
Как только в раннем детстве спят.
Ревет фагот, гудит набат.
На даче спят под шум без плоти,
Под ровный шум на ровной ноте,
Под ветра яростный надсад.
Льет дождь, он хлынул с час назад.
Кипит деревьев парусина.
Льет дождь. На даче спят два сына,
Как только в раннем детстве спят.
Я просыпаюсь. Я объят
Открывшимся. Я на учете.
Я на земле, где вы живете,
И ваши тополя кипят.
Льет дождь. Да будет так же свят,
Как их невинная лавина...
Но я уж сплю наполовину,
Как только в раннем детстве спят.
Льет дождь. Я вижу сон: я взят
Обратно в ад, где всё в комплоте,
И женщин в детстве мучат тети,
А в браке дети теребят.
Льет дождь. Мне снится: из ребят
Я взят в науку к исполину,
И сплю под шум, месящий глину,
Как только в раннем детстве спят.
Светает. Мглистый банный чад.
Балкон плывет, как на плашкоте.
Как на плотах, кустов щепоти
И в каплях потный тес оград.
(Я видел вас раз пять подряд.)
Спи, быль. Спи жизни ночью длинной.
Усни, баллада, спи, былина,
Как только в раннем детстве спят.</text><name>Вторая баллада</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1940</date_from><text>Всегда я был чуть-чуть моложе
Друзей - товарищей своих,
И словом искренним тревожил
Серьезную повадку их:
На взрослых мы и так похожи,
А время любит молодых.
А время шло в походном марше,
И вот я постепенно стал
И не моложе и не старше
Тех многих, кто меня считал
Мальчишкой и на Патриарших
На длинных саночках катал.
Мне четверть века. Я, конечно,
Уже не самый молодой
И больше не смотрю беспечно,
Как над землею и водой
Плывет таинственная вечность
С далекой маленькой звездой.
Нет, мне великое желанно -
Знать все, чего не знал вчера,
Чтоб жизнь, как парус Магеллана,
Собой наполнили ветра,
Чтоб открывать моря и страны,
Чтоб мир вставал из-под пера.
Я не грущу, что юность прожил,
Ведь время взрослых подошло.
Таится у орленка тоже
Под пухом жесткое крыло.
А быть чем старше, тем моложе -
Искусство, а не ремесло.</text><name>Всегда я был чуть-чуть моложе...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1918</date_from><text>Снова смута, орудий гром,
И трепещет смертное сердце.
Какая радость, что и мы пройдем,
Как день, как облака, как этот дым, вкруг церкви!
Полуночь, и пенье отмирает глухо.
Темны закоулки мирской души.
Но высок и светел торжественный купол.
Смерть и нашу встречу разрешит.
Наверху неистовый Архангел
Рассекает наши пути и года;
А ты их вяжешь иными цепями,
Своим слабым девичьим «да».
Уйдем, и никто не заметит,
И развеет нас ветра вздох,
Как летучий серебряный пепел,
Как первый осенний снежок.
И всё же будет девушка в храме
Тихо молиться о своем любимом,
И над ней гореть исступленный Архангел,
Грозный и непобедимый.
Гремите же, пушки лихие!
Томись, моя бедная плоть!
Вы снова сошлись в Святой Софии,
Смерть и Любовь.</text><name>В Софиевском соборе</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1936</date_from><text>Опять походкой воровскою
проходит ветер по Тверской...
И полночь вновь летит тоскою,
полынной древнею тоской.
Опять по трудному покою
летит и рушится порой...
Опять походкой воровскою
проходит ветер по Тверской.
И неожиданно, как урка,
он свистнет песней горевой,
и тишь шатнется в переулки
от горькой радости его.
И мне ль не издавна знакома
та радость горькая. И вот
иду на зов, иду из дому
через тревогу, через лед.</text><name>Опять походкой воровскою...</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1771</date_from><text>Душа в огне, нет силы боле,
Скорей в седло и на простор!
Уж вечер плыл, лаская поле,
Висела ночь у края гор.
Уже стоял, одетый мраком,
Огромный дуб, встречая нас;
И тьма, гнездясь по буеракам,
Смотрела сотней черных глаз.
Исполнен сладостной печали,
Светился в тучах лик луны,
Крылами ветры помавали,
Зловещих шорохов полны.
Толпою чудищ ночь глядела,
Но сердце пело, несся конь,
Какая жизнь во мне кипела,
Какой во мне пылал огонь!
В моих мечтах лишь ты носилась,
Твой взор так сладостно горел,
Что вся душа к тебе стремилась
И каждый вздох к тебе летел.
И вот конец моей дороги,
И ты, овеяна весной,
Опять со мной! Со мной! О боги!
Чем заслужил я рай земной?
Но — ах!— лишь утро засияло,
Угасли милые черты.
О, как меня ты целовала,
С какой тоской смотрела ты!
Я встал, душа рвалась на части,
И ты одна осталась вновь...
И все ж любить — какое счастье!
Какой восторг — твоя любовь!
Перевод. Н.Заболоцкого</text><name>Свидание и разлука</name><date_to>1771</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1916</date_from><text>На розвальнях, уложенных соломой,
Едва прикрытые рогожей роковой,
От Воробьевых гор до церковки знакомой
Мы ехали огромною Москвой.
А в Угличе играют дети в бабки
И пахнет хлеб, оставленный в печи.
По улицам меня везут без шапки,
И теплятся в часовне три свечи.
Не три свечи горели, а три встречи —
Одну из них сам Бог благословил,
Четвертой не бывать, а Рим далече —
И никогда он Рима не любил.
Ныряли сани в черные ухабы,
И возвращался с гульбища народ.
Худые мужики и злые бабы
Переминались у ворот.
Сырая даль от птичьих стай чернела,
И связанные руки затекли;
Царевича везут, немеет страшно тело —
И рыжую солому подожгли.</text><name>На розвальнях, уложенных соломой...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1918</date_from><text>Солнце Осьмнадцатого года,
Не забудь наши песни, дерзновенные кудри!
Славяно-персидская природа
Взрастила злаки и розы в тундре.
Солнце Пламенеющего лета,
Не забудь наши раны и угли-кровинки,
Как старого мира скрипучая карета
Увязла по дышло в могильном суглинке!
Солнце Ослепительного века,
Не забудь Праздника великой коммуны!..
В чертоге и в хижине дровосека
Поют огнеперые Гамаюны.
О шапке Мономаха, о царьградских бармах
Их песня? О, Солнце,— скажи!..
В багряном заводе и в красных казармах
Роятся созвучья-стрижи.
Словить бы звенящих в построчные сети,
Бураны из крыльев запрячь в корабли...
Мы — кормчие мира, мы — боги и дети,
В пурпурный Октябрь повернули рули.
Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,
Чтоб ран глубину с океанами слить;
Суровая пряха — бессмертных судьбина
Вручает лишь Солнцу горящую нить.</text><name>Солнце Осьмнадцатого года...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1935</date_from><text>За Гомборами скитаясь,
миновал Телав вечерний,
Аллавердской ночью синей
схвачен праздника кольцом.
Чихиртмой, очажным дымом
пахли жаркие харчевни,
Над стенаньями баранов с перепуганным лицом.
Люди чавкали и пели с кахетинскою истомой
И шумели по-хевсурски под навесами в кустах.
Мчались всадники с шестами, и горящая солома
Освещала все сучки нам на танцующих шестах.
И, скользя в крови бараньей,
шел, на шкуры наступал я,
И волненье очень смутно
стало шириться во мне,
Было поднято гуденьем и в гуденье уплывало
Мое тело, словно рыба, оглушенная во сне.
Больше не было покоя
в дымах, пахнувших металлом,
Ни в навесах сумасшедших,
ни в ударах черных ног,-
Это старый бурый бубен
бесновался, клокотал он,
Бормотал, гудел, он
бурю бурным волоком волок.
И упал я в этот бубен, что, владычествуя,
выплыл,
Я забыл другие ночи, мысли дымные клубя,
И руками рвал я мясо, пил из рога,
пел я хрипло,
Сел я рядом с тамадою, непохожий на себя.
Словно горец в шапке черной,
И в горах остался дом,
Но в такой трущобе горной,
Что найдешь его с трудом.
Проходил я через клочья
Пен речных, леса и лед,
Бурый бубен этой ночи
Мне всю память отобьет.
Чтоб забыл я все потоки,
Все пути в ночи и днем,
Чтоб смотрел я лишь на щеки,
Окрыленные огнем;
Чтоб свои свихнул я плечи
Среди каменных могил,
Чтобы, ночь очеловечив,
С ней, как с другом, говорил,-
В этой роще поредевшей,
Этот праздник не виня,-
О не пившей и не евшей,
Не смотревшей на меня.
Вдруг людей в одеждах серых
породила темнота,
Скромность их почти пугала
среди праздничной орды,
Даже голос был особый, даже поступь их не та,
Будто вышли рыболовы
в край, где не было воды.
То слепые музыканты разом подняли смычки,
Заиграли и запели, разевая узко рот,
Точно вдруг из трав зеленых
встали жесткие сверчки,-
Я читал на лицах знаки непонятных нам забот.
Тут слепые музыканты затянули тонкий стих,
Ночь стояла в этих людях, как высокая вода,
Но прошел, как зрячий, бубен
сквозь мелодию слепых,
И увидел я: на шлеме след оставила звезда,
На линялом, нищем шлеме у слепого одного,
Что сидел совсем поодаль, пояс тихо теребя.
И на шлем я загляделся непонятно отчего,
Встал я рядом с тамадою, непохожий на себя.
Словно был я партизаном
В алазанской стороне
И теперь увидел заново
Этот край, знакомый мне.
Как, ломая хрупкий иней
И над пропастью скользя,
К аллавердской ночи синей
С гор спускаются друзья.
За хевсурскими быками
Кони пшавов на гребне,
С Алазани рыбаками
Гор охотники в родне.
Словно шел я убедиться,
Что измятый, старый шлем
Был воинственною птицей,
Приносившей счастье всем.
Что, храня теперь слепого
В алазанской стороне,
Он, как дружеское слово,
Сквозь года кивает мне.
Подходил рассвет, и роща отгремела и погасла,
Мир вставал седым и хмурым,
бубен умер на заре,
Запах пота и полыни, в угли пролитого масла,
Птицы крик - и в роще сизый
след поводьев на коре.
Обнажились вмиг вершины,
словно их несли на блюде
И закрыли облаками от объевшихся гостей,
А под бурками вповалку
непробудно спали люди,
Как орехи, волей вихря послетавшие с ветвей.
Ниже, в сторону Телава, спали лошади, упавши,
Спали угли, в синь свернувшись,
спали арбы и шатры,
Спали буйволы, как будто
были сделаны из замши,
Немудреные игрушки кахетинской детворы.
За Гомборами скитаясь,
миновав Телав вечерний,
Я ночные Алла-Верды
видел в пышности во всей,
Дождь накрапывал холодный,
серебром и старой чернью
Отчеканенные, спали лица добрые друзей.
Я наткнулся на барана с посиневшими щеками,
Весь в репейнике предсмертном,
грязным боком терся он
О забытую попону, о кусты, о ржавый камень,
И зари клинок тончайший
был над шеей занесен.</text><name>Ночной праздник в Алла-Верды</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from></date_from><text>О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской:
;
Но с благодарностию:
.</text><name>ВОСПОМИНАНИЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1957</date_from><text>И лицо с внимательными
глазами, с трудом, с усилием,
как отворяется заржавевшая
дверь,- улыбнулось...
Л. Толстой. Война и мир
Как открывается заржавевшая дверь,
С трудом, с усилием,- забыв о том, что было,
Она, моя нежданная, теперь
Свое лицо навстречу мне открыла.
И хлынул свет - не свет, но целый сноп
Живых лучей,- не сноп, но целый ворох
Весны и радости, и вечный мизантроп,
Смешался я... И в наших разговорах,
В улыбках, в восклицаньях,- впрочем, нет,
Не в них совсем, но где-то там, за ними,
Теперь горел неугасимый свет,
Овладевая мыслями моими.
Открыв окно, мы посмотрели в сад,
И мотыльки бесчисленные сдуру,
Как многоцветный легкий водопад,
К блестящему помчались абажуру.
Один из них уселся на плечо,
Он был прозрачен, трепетен и розов.
Моих вопросов не было еще,
Да и не нужно было их - вопросов.</text><name>Встреча</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Больному сердцу любо
Строй жизни порицать.
Всё тело хочет грубо
Мне солнце пронизать,
Луна не обратилась
В алтарную свечу,
И всё навек сложилось
Не так, как я хочу.
Кто дал мне это тело
И с ним так мало сил,
И жаждой без предела
Всю жизнь меня томил?
Кто дал мне землю, воды,
Огонь и небеса,
И не дал мне свободы,
И отнял чудеса?
На прахе охладелом
Былого бытия
Природою и телом
Томлюсь безумно я.</text><name>Больному сердцу любо...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1905</date_from><text>Великого смятения
Настал заветный час.
Заря освобождения
Зажглася и для нас.
Недаром наши мстители
Восходят чередой.
Оставьте же, правители,
Губители, душители
Страны моей родной,
Усилия напрасные
Спасти отживший строй.
Знамена веют красные
Над шумною толпой,
И речи наши вольные
Угрозою горят,
И звоны колокольные
Слились в набат!</text><name>Великого смятения настал заветный час...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>По мере горенья
Да молится каждый
Молитвой смиренья
Иль ропотом жажды,
Зане, выгорая,
Горим мы недаром
И, мир покидая
Таинственным паром,
Как дым фимиама,
Все дальше от взоров
Восходим до хоров
Громадного храма.
По мере страданья
Да молится каждый -
Тоскою желанья
Иль ропотом жажды!</text><name>Молитва (По мере горенья...)</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1878</date_from><text>Кругом легли ночные тени,
Глубокой мглой окутан сад;
Кусты душистые сирени
В весенней неге мирно спят.
Склонясь зелеными ветвями,
Осока дремлет над прудом,
И небо яркими звездами
Горит в сияньи голубом.
Усни, забытый злой судьбою,
Усни, усталый и больной,
Усни, подавленный нуждою,
Измятый трудною борьбой!
Пусть яд безжалостных сомнений
В груди истерзанной замрет
И рой отрадных сновидений
Тебя неслышно обоймет.
Усни, чтоб завтра с силой новой
Бороться с безотрадной мглой,
Чтоб не устать в борьбе суровой,
Чтоб не поддаться под грозой,
Чтоб челн свой твердою рукою
По морю жизни направлять
Туда, где светлою зарею
Едва подернулася гладь,
Где скоро жаркими лучами
Свет мысли ласково блеснет
И солнце правды над водами
В красе незыблемой взойдет.</text><name>Кругом легли ночные тени</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1757</date_from><text>Дмитревский, что я зрел! Колико я смущался,
Когда в тебе Синав несчастный унывал!
Я все его беды своими называл,
Твоею страстию встревожен, восхищался,
И купно я с тобой любил и уповал.
Как был Ильменой ты смущен неизреченно,
Так было и мое тем чувство огорченно.
Ты страсти все свои во мне производил:
Ты вел меня с собой из страха в упованье,
Из ярости в любовь и из любви в стенанье;
Ты к сердцу новью дороги находил.
Твой голос, и лицо, и стан согласны были,
Да, зрителя тронув, в нем сердце воспалить.
Твой плач все зрители слезами заплатили,
И, плача, все тебя старалися хвалить.
Искусство с естеством в тебе совокупленны
Производили в нас движения сердец.
Ах, как тобою мы остались исступленны!
Мы в мысли все тебе готовили венец:
Ты тщился всех пленить, и все тобою пленны.</text><name>Стихи И.А.Дмитревскому (Дмитревский, что я зрел!..)</name><date_to>1757</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1942</date_from><text>Далекий мой! Пора моя настала.
В последний раз я карандаш возьму..
Кому б моя записка ни попала,
Она тебе писалась одному.
Прости-прощай! Любимую веснянку
Нам не певать в веселый месяц май.
Споем теперь, как девушку-смолянку
Берут в неволю в чужедальний край;
Споем теперь, как завтра утром рано
Пошлют ее по скорбному пути...
Прощай, родной! Забудь свою Татьяну.
Не жди ее. Но только отомсти!
Прости-прощай!.. Что может дать рабыне
Чугунная немецкая земля?
Наверно, на какой-нибудь осине
Уже готова для меня петля.
А может, мне валяться под откосом
С пробитой грудью у чужих дорог,
И по моим по шелковистым косам
Пройдет немецкий кованый сапог...
Прощай, родной! Забудь про эти косы.
Они мертвы. Им больше не расти.
Забудь калину, на калине росы,
Про всё забудь. Но только отомсти!
Ты звал меня своею нареченной,
Веселой свадьбы ожидала я.
Теперь меня назвали обреченной,
Лихое лихо дали мне в мужья.
Пусть не убьют меня, не искалечат,
Пусть доживу до праздничного дня,
Но и тогда не выходи навстречу —
Ты не узнаешь всё равно меня.
Всё, что цвело, затоптано, завяло,
И я сама себя не узнаю.
Забудь и ты, что так любил, бывало,
Но отомсти за молодость мою!
Услышь меня за темными лесами,
Убей врага, мучителя убей!..
Письмо тебе писала я слезами,
Печалью запечатала своей...
Прости-прощай!..</text><name>Прощальная (Далекий мой!..)</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1912</date_from><text>М.Лозинскому
Он длится без конца — янтарный, тяжкий день!
О, как невыразима грусть, как тщетно ожиданье!
И снова голосом серебряным олень
В зверинце говорит о северном сиянье.
И я поверила, что есть прохладный снег
И синяя купель для тех, кто нищ и болен,
И санок маленьких такой неверный бег
Под звоны древние далеких колоколен.</text><name>Он длится без конца...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1912</date_from><text>Когда умирают кони — дышат,
Когда умирают травы — сохнут,
Когда умирают солнца — они гаснут,
Когда умирают люди — поют песни.</text><name>Когда умирают кони — дышат...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from></date_from><text>У меня на седьмом этаже, на балконе,- зеленая ива.
Если ветер, то тень от ветвей ее ходит стеной;
это очень тревожно и очень вольнолюбиво -
беспокойство природы, живущее рядом со мной!
Ветер гнет ее ветви и клонит их книзу ретиво,
словно хочет вернуть ее к жизни обычной, земной;
но - со мной моя ива, зеленая гибкая ива,
в леденящую стужу и в неутоляемый зной.
Критик мимо пройдет, ухмыльнувшись презрительно-криво:
- Эко диво! Все ивы везде зеленеют весной!-
Да, но не на седьмом же! И это действительно диво,
что, расставшись с лесами, она поселилась со мной!</text><name>Ива</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Крепче железа и мудрости глубже
Зрелого сердца тяжелая дружба.
В море встречаясь и бури изведав,
Мачты заводят простые беседы.
Иволга с иволгой сходятся в небе,
Дивен и дик их загадочный щебет.
Медь не уйдет от дыханья горниста,
Мертвый, живых поведет он на приступ.
Не говори о тяжелой потере:
Если весло упирается в берег,
Лодка отчалит и, чуждая грусти,
Будет качаться, как люлька,- до устья.</text><name>Крепче железа и мудрости глубже...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1958</date_from><text>Самосвал с дымящеюся лавою,
Выхлопов летучие дымки...
Словно тучи, грузно-величавые
Движутся дорожные катки.
К вечеру зальют асфальтом улицу -
Скроются булыжины от нас.
Молча камни на небо любуются,
Видя белый свет в последний раз.
С "москвичами", "волгами", прохожими,
Зорями, рекламами кино,
С днями, друг на друга не похожими,
Им навек проститься суждено.
Я и сам за скорое движение,
В тряске я удобств не нахожу,
Я люблю асфальт,-
но с уважением
На каменья старые гляжу.
Много здесь поезжено, похожено
В давние нелегкие года,
Много в мостовую эту вложено
Горького, безвестного труда.
Крепостным голодным было любо ли
Камни эти на горбу таскать!
Если бы не их булыга грубая -
Нашему б асфальту не бывать.
Здесь рабочие за баррикадами,
Царский отражая батальон,
Замертво на эти камни падали,
Боевых не выронив знамен.
В их руках мозолистых, натруженных
Каждый камень яростью дышал -
Безоружных первое оружие,
Бунтарей булыжный арсенал!
В дни, октябрьским светом озаренные,
К схватке изготовясь штыковой,
Шли матросы революционные
По булыжной этой мостовой.
И, шагая в бой по зову Партии
На защиту Родины своей,
Первые отряды Красной гвардии
Шаг свой отпечатали на ней.
Помнят ночи долгие, бессонные,
Голод, и блокаду, и войну
Эти камни, кровью окропленные,
Камни, не бывавшие в плену!..
Помнят ополченье всенародное,
Помнят, как по этой мостовой
Танки на позиции исходные
К недалекой шли передовой.
...Пусть, полна движенья, обновленная
Улица смеется и живет,
Пусть к Дворцовой площади колоннами
В праздники идет по ней народ.
Пусть поет и торжествует новое,-
Не столкнуть с пути нас никому!
Под асфальтом камни спят суровые,
Основаньем ставшие ему.</text><name>Камни под асфальтом</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1922</date_from><text>Он не спит, он только забывает:
Вот какой несчастный человек.
Даже и усталость не смыкает
Этих воспаленных век.
Никогда ничто ему не снится:
На глаза всё тот же лезет мир,
Нестерпимо скучный, как больница,
Как пиджак, заношенный до дыр.</text><name>Он не спит, он только забывает...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1810</date_from><text>Когда ты возлетишь под небеса волнами,-
Увидишь смертных ум и их над морем власть;
Но в бездны коль падешь,- узришь их бренну часть.
Взноси ж, Орел, крыле, чтоб ввек жить меж звездами.</text><name>На спуск корабля ''Орла''</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1955</date_from><text>Разговорились люди нынче.
От разговоров этих чад.
Вслух и кричат, но вслух и хнычат,
и даже вслух порой молчат.
Мне надоели эти темы.
Я бледен. Под глазами тени.
От этих споров я в поту.
Я лучше в парк гулять пойду.
Уже готов я лезть на стену.
Боюсь явлений мозговых.
Пусть лучше пригласит на сцену
меня румяный массовик.
Я разгадаю все шарады
и, награжден двумя шарами,
со сцены радостно сойду
и выпущу шары в саду.
Потом я ролики надену
и песню забурчу на тему,
что хорошо поет Монтан,
и возлюбуюсь на фонтан.
И, возжелавши легкой качки,
лелея благостную лень,
возьму я чешские "шпикачки"
и кружку с пеной набекрень.
Но вот сидят два человека
и спорят о проблемах века.
Один из них кричит о вреде
открытой критики у нас,
что, мол, враги кругом, что время
неподходящее сейчас.
Другой - что это все убого,
что ложь рождает только ложь
и что, какая б ни была эпоха,
неправдой к правде не придешь.
Я закурю опять, я встану,
вновь удеру гулять к фонтану,
наткнусь на разговор, другой...
Нет,- в парк я больше ни ногой!
Всё мыслит: доктор медицины,
что в лодке сетует жене,
и женщина на мотоцикле,
летя отвесно но стене.
На поплавках уютно-шатких,
и аллеях, где лопочет сад,
и на раскрашенных лошадках -
везде мыслители сидят.
Прогулки, вы порой фатальны!
Задумчивые люди пьют,
задумчиво шумят фонтаны,
задумчиво по морде бьют.
Задумчивы девчонок челки,
и ночь, задумавшись всерьез,
перебирает, словно четки,
вагоны чертовых колес...</text><name>Парк</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1883</date_from><text>О, друг ты мой,— как сердца струны
Все задрожали, все звучат!..
И лет минувших призрак юный,
Манящий издали назад;
И призрак старости жестокой,
Вперед торопящий меня,
Туда, к той грани недалекой,
Где нет уж завтрашнего дня;
И тех судьба, кто сердцу милы,
Кому черед пожить теперь;
И молчаливые могилы —
Моих владетели потерь...
Как бы смычком, порой так больно,
Вся жизнь по сердцу поведет,—
И сердце бедное невольно
Под ним и плачет, и поет.</text><name>В. М. Жемчужникову</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1859</date_from><text>Ох, не лги ты, не лги,
Даром глазок не жги,
Вороватая!
Лучше спой про свое
Про девичье житье
Распроклятое:
Как в зеленом саду
Соловей, на беду,
Разыстомную
Песню пел-распевал -
С милым спать не давал
Ночку темную...</text><name>Полежаевской фараонке</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1907</date_from><text>В поле гостьей запоздалой,
Как Церера, в ризе алой,
Ты сбираешь васильки;
С их душою одичалой
Говоришь душой усталой,
Вяжешь детские венки.
Вязью темно-голубою
С поздней, огненной судьбою
Золотые вяжешь дни,
И над бездной роковою
Этой жертвой полевою
Оживляются они -
Дни, когда в душе проснулось
Всё, в чем сердце обманулось,
Что вернулось сердцу вновь...
Всё, в чем сердце обманулось,
Ярче сердцу улыбнулось -
Небо, нива и любовь.
И над щедрою могилой
Не Церерою унылой
Ты о дочери грустишь:
День исходит алой силой,
Весть любви в лазури милой,
Золотая в ниве тишь.</text><name>Нива</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1824</date_from><text>Там, где немеет в муках человек,
Мне дал господь поведать, как а стражду.
«Торквато Тассо»
Что принесет желанный день свиданья,
Цветок, не распустившийся доселе?
В нем ад иль рай — восторги иль страданья?
Твоей душой сомненья овладели.
Сомненья нет! Она у райских врат,
В ее любви — твой горний вертоград.
И ты вступил в блаженные селенья,
Как некий дух, достойный жизни вечной.
Здесь нет надежд, желания, томленья,
Здесь твой эдем, мечты предел конечный.
Перед лицом единственно прекрасной
Иссяк источник горести напрасной.
Крылатый день влачился так уныло,
Ты исчислял мгновения, тоскуя,
Но и в лучах полдневного светила
Не таял след ночного поцелуя.
Часы текли скучны, однообразны,
Как братья сходны и как братья разны.
Прощальный миг! Восторги обрывая,
В последний раз ты льнешь к устам любимым.
Идешь — и медлишь — и бежишь из рая,
Как бы гонимый грозным серафимом.
Глядишь на темный путь — и грусть во взоре,
Глядишь назад — ворота на запоре.
И сердце вдруг ушло в себя, замкнулось,
Как будто ей себя не раскрывало,
Как будто с ней для счастья не проснулось,
Своим сияньем звезд не затмевала.
Сомненья, скорбь, укоры, боль живая
Теснят его, как туча грозовая.
Иль мир погас? Иль гордые утесы
В лучах зари не золотятся боле?
Не зреют нивы, не сверкают росы,
Не вьется речка через лес и поле?
Не блещет — то бесформенным эфиром,
То в сотнях форм — лазурный свод над миром?
Ты видишь — там, в голубизне бездонной,
Всех ангелов прекрасней и нежней,
Из воздуха и света сотворенный,
Сияет образ, дивно сходный с ней.
Такою в танце, в шумном блеске бала,
Красавица очам твоим предстала.
И ты глядишь в восторге, в восхищенье,
Но только миг — она здесь неживая,
Она верней в твоем воображенье —
Подобна той, но каждый миг другая.
Всегда одна, но в сотнях воплощений,
И с каждым — все светлей и совершенней.
Так у ворот она меня встречала
И по ступеням в рай меня вводила,
Прощальным поцелуем провожала,
Затем, догнав, последний мне дарила,
И образ тот в движенье, в смене вечной,
Огнем начертан в глубине сердечной.
В том сердце, что, отдавшись ей всецело,
Нашло в ней все, что для него священно.
Лишь в ней до дна раскрыть себя сумело,
Лишь для нее вовеки неизменно,
И каждым ей принадлежа биеньем,
Прекрасный плен сочло освобожденьем.
Уже, холодным скована покоем,
Скудела кровь — без чувства, без влеченья,
Но вдруг могучим налетели роем
Мечты, надежды, замыслы, решенья.
И я узнал в желаньях обновленных,
Как жар любви животворит влюбленных.
А все — она! Под бременем печали
Изнемогал я, гас душой и телом.
Пред взором смутным призраки вставали,
Как в бездне ночи, в сердце опустелом.
Одно окно забрезжило зарею,
И вот она — как солнце предо мною.
С покоем божьим — он душе скорбящей
Целителен, так сказано в Писанье,—
Сравню покой любви животворящей,
С возлюбленной сердечное слиянье.
Она со мной — и все, все побледнело
Пред счастьем ей принадлежать всецело.
Мы жаждем, видя образ лучезарный,
С возвышенным, прекрасным, несказанным
Навек душой сродниться благодарной,
Покончив с темным, вечно безымянным.
И в этом — благочестье! Только с нею
Той светлою вершиной я владею.
В дыханье милой — теплый ветер мая,
Во взоре милой — солнца луч полдневный,
И себялюбья толща ледяная
Пред нею тает в глубине душевной.
Бегут, ее заслышав приближенье,
Своекорыстье, самовозвышенье.
Я вспоминаю, как она сказала:
«Всечасно жизнь дары благие множит.
От прошлого запомнится так мало,
Грядущего никто прозреть не может.
Ты ждал, что вечер принесет печали,
Блеснул закат — и мы счастливей стали.
Так следуй мне и весело и смело
Гляди в глаза мгновенью! Тайна — в этом!
Любовь, и подвиг, и простое дело
Бери от жизни с дружеским приветом.
Когда ты все приемлешь детски ясно,
Ты все вместишь и все тебе подвластно».
«Легко сказать! — подумал я.— Судьбою
Ты избрана для милостей мгновенья.
Тебя мгновенно каждый, кто с тобою,
Почувствует любимцем провиденья.
Но если нас разделит рок жестокий,
К чему тогда мне твой завет высокий!»
И ты ушла! От нынешней минуты
Чего мне ждать? В томлении напрасном
Приемлю я, как тягостные путы,
Все доброе, что мог бы звать прекрасным.
Тоской гоним, скитаюсь я в пустыне,
И лишь слезам вверяю сердце ныне.
Мой пламень погасить не в вашей власти,
Но лейтесь, лейтесь горестным потоком.
Душа кипит, и рвется грудь на части.
Там смерть и жизнь — в борении жестоком.
Нашлось бы зелье от телесной боли,
Но в сердце нет решимости и воли.
Друзья мои, простимся! В чаще темной
Меж диких скал один останусь я.
Но вы идите — смело в мир огромный.
В великолепье, в роскошь бытия!
Все познавайте — небо, земли, воды,
За слогом слог — до самых недр природы!
А мной — весь мир, я сам собой утрачен,
Богов любимцем был я с детских лет,
Мне был ларец Пандоры предназначен,
Где много благ, стократно больше бед.
Я счастлив был, с прекрасной обрученный,
Отвергнут ею — гибну, обреченный.
Перевод В.Левика</text><name>Мариенбадская элегия</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from></date_from><text>Под остриями
Вражеских пик
Светик убитый,
Светик убитый поник.
Миленький мальчик,
Маленький мой,
Ты не вернешься,
Ты не вернешься домой.
Били, стреляли,-
Ты не бежал,
Ты на дороге,
Ты на дороге лежал.
Конь офицера
Вражеских сил
Прямо на сердце,
Прямо на сердце ступил.
Маленький мальчик
Маленький мой,
Ты не вернешься
Ты не вернешься домой.</text><name>Простая песенка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Как бы ни цвел неизмеримо
В пыланьи мира каждый миг,
В нем, тайным страхом одержимо,
Трепещет сердце, дух поник...
И все встречают вихрь мгновенья
Холодным взглядом сироты,
И что ни доля, то — дробленье
Невозвратимой полноты...
И каждый-каждый, судя строго,
Своим случайным часом жив,
Отторгнув грудь свою от Бога,
Себя от мира отделив!
Как будто в жизни не от века,
Хвалою майскою звеня,
Сверкает в доле человека —
Живое пламя — чудо дня!
И будто, звездными волнами
Баюкая безгранно нас,
В безмолвных высях не над нами
Плывет-цветет полночный час!</text><name>Дробление</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Истекает срок за сроком,
Гнется стебель, меркнет цвет —
Пена, взрытая потоком
Устремленных в вечность лет...
В смене тени и сверканья
Дышит время, миг поет...
То же темное алканье
Часу час передает...
Входит в круг борьбы немолчной
Тишь, меняющая сны,
Где лишь звонче ропот желчный
Обделенной седины...
В неизменности и в смене
Храм беззвездный строит мгла,
Где лишь светится средь тени
Бледность скорбного чела...</text><name>Раздумье (Истекает срок за сроком...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1913</date_from><text>В янтарном забытье полуденных минут
С тобою схожие проходят мимо жены,
В душе взволнованной торжественно поют
Фанфары Тьеполо и флейты Джорджионе.
И пышный снится сон: и лавры, и акант
По мраморам террас, и водные аркады,
И парков замкнутых душистые ограды
Из горьких буксусов и плющевых гирлянд.
Сменяя тишину веселым звоном пира,
Проходишь ты, смеясь, меж перьев и мечей,
Меж скорбно-умных лиц и блещущих речей
Шутов Веласкеса и дураков Шекспира...
Но я не вижу их... Твой утомленный лик
Сияет мне один на фоне Ренессанса,
На дымном золоте испанских майолик,
На синей зелени персидского фаянса...</text><name>В янтарном забытье полуденных минут...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Я жизнь люблю
безбожно!
Хоть знаю наперёд,
что
рано или поздно
настанет
мой черёд.
Я упаду
на камни
и, уходя
во тьму,
усталыми руками
землю
обниму...
Хочу,
чтоб не поверили,
узнав,
друзья мой.
Хочу,
чтоб на мгновение
охрипли
соловьи!
Чтобы
впадая в ярость,
весна
по свету
шла...
Хочу, чтоб ты
смеялась!
И счастлива
была.</text><name>Я жизнь люблю безбожно...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>Как с древа сорвался предатель ученик,
Диявол прилетел, к лицу его приник,
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны гладной...
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Прияли с хохотом всемирного врага
И шумно понесли к проклятому владыке,
И сатана, привстав, с веселием на лике
Лобзанием своим насквозь прожег уста,
В предательскую ночь лобзавшие Христа.</text><name>Подражание итальянскому</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Ты не добра.
Ко мне добра.
Ты не жестока.
Ты со мной жестока.
Хоть ты из моего ребра,
Но требуешь
За око
Око.
Я очи отдал.
Новая заря
Прольется на меня,
Как неживая
Тогда найду себе поводыря.
И побредем мы,
Песни распевая.</text><name>Ты не добра...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1857</date_from><text>Жаль, что дни проходят скоро!
К возвращенью время близко.
Снова, небо скрыв от взора,
Тучи там повиснут низко.
Ночью, в дождь, слезами словно
Обольются там окошки;
А на улице безмолвной,
Дребезжа, проедут дрожки;
Да очнувшись: вора нет ли,-
Стукнет палкой дворник сонный;
Да визжать на ржавой петле
Будет крендель золоченый...</text><name>Воспоминание в деревне о Петербурге</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1924</date_from><text>Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: " Я!".</text><name>Муза</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1956</date_from><text>Холодный, зимний воздух
в звездах,
с вечерними горами
в раме,
с проложенного ближней
лыжней,
с негромким отдаленным
звоном.
Пусть будет этот вечер
вечен.
Не тронь его раскатом,
Атом.</text><name>Вечер в Доббиако</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Все должны до одного
Крепко спать до цифры пять,-
Ну, хотя бы для того,
Чтоб отмычки различать.
Кто-то там домой пришел,
И глаза бонять поднится,-
Это очень хорошо,
Это - единица!
За порог ступил едва,
А ему - головопорка,-
Значит, вверх ногами два -
Твердая пятерка!
Эх, пять, три, раз,
Голова один у нас,
Ну а в этом голове -
Рота два и уха две.
С толку голову собьет
Только оплеуха,
На пяти ногах идет
Голова - два уха!
Болова, холова, долова - два уха!</text><name>Путаница Алисы</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from>1976</date_from><text>О.Чухонцеву
Я вновь повстречался с Надеждой -
приятная встреча.
Она проживает все там же -
то я был далече.
Все то же на ней из поплина
счастливое платье,
все так же горяч ее взор,
устремленный в века...
Ты наша сестра,
мы твои непутевые братья,
и трудно поверить,
что жизнь коротка.
А разве ты нам обещала
чертоги златые?
Мы сами себе их рисуем,
пока молодые,
мы сами себе сочиняем
и песни и судьбы,
и горе тому, кто одернет
не вовремя нас...
Ты наша сестра,
мы твои торопливые судьи,
нам выпало счастье,
да скрылось из глаз.
Когда бы любовь и надежду
связать воедино,
какая бы (трудно поверить)
возникла картина!
Какие бы нас миновали
напрасные муки,
и только прекрасные муки
глядели б с чела...
Ты наша сестра.
Что ж так долго мы были в разлуке?
Нас юность сводила,
да старость свела.</text><name>Я вновь повстречался с Надеждой...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>А. К.
Как мы чисто,
Как весело жили с тобой!
Страсть стучала в виски,
Словно вечный прибой.
И была ты, любовь,
Полыхающим летом,
Пьяным маком
И огненным горицветом.
Ничего не могли
Друг от друга таить.
Разорвав повседневности
Серую нить,
Мы попали
В надежные цепи из роз,
Бурных ссор,
Примирений
И радостных слез.
А еще мы с тобой
Были в стане одном
В дни, когда все, казалось,
Летело вверх дном.
Вместе падали в пропасть,
Взлетали вдвоем.
Нас пытала эпоха
Мечом и огнем.
Пусть давно ты лежишь
Под могильной плитой.
Я осталась надежным товарищем
Той,
Что всегда твою память
И честь защитит,
Потому что любовь -
И оружье и щит.</text><name>Как мы чисто...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Шумит кустарник... На утес
Олень веселый выбегает,
Пугливо он подножный лес
С вершины острой озирает,
Глядит на светлые луга,
Глядит на синий свод небесный
И на днепровские брега,
Венчанны чащею древесной.
Недвижим, строен он стоит
И чутким ухом шевелит...
Но дрогнул он - незапный звук
Его коснулся - боязливо
Он шею вытянул и вдруг
С вершины прянул.</text><name>Шумит кустарник... На утес...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1922</date_from><text>Вон там, в скучающих полях,
Сошлась и не уйдет земля,
И небо в черный час над городами
Выбросило звездную рекламу,
И только изредка вдали
Завод огнями шевелит.
Он должен, хмурый и угрюмый,
Вести полей такую уйму,
И жалуется мне обычно,
Что тяжело,
но что привычно;
И впереди полей - его обоза -
Дымит его труба,
словно труба паровоза,
И вспомнилось мне:
бежит паровоз от погони
И сорок вагонов гонит,
И пусть бы их было не сорок, а сто,
а более ста,
Паровоз бы бежал,
Паровоз бы спешил,
Паровоз бы устал,
но бежал.
Так и ты, завод!
Наяву и во сне
Гонишь в дождь и в снег,
Гонишь в ночь и в день
Беспрестанный
состав
деревень.</text><name>Вон там, в скучающих полях...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1907</date_from><text>Когда истерпится земля...
Проси у него творчества и любви.
Гоголь
Когда истерпится земля
Влачить их мертвенные гимны,
Господь надвинет на меня
С пустого неба - облак дымный.
И мертвый Ангел снизойдет,
Об их тела свой меч иступит.
И на последний хоровод
Пятой громовою наступит.
Когда утихнет ураган
И пламя Господа потухнет,
Он сам, как древний истукан,
На их поля лавиной рухнет.</text><name>Когда истерпится земля...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Года мои, под вечер на закате
Вздымаясь в грузной памяти со дна,
Стоят теперь, как межевые знаки,
И жизнь, как чаща с просека, видна.
Мне сорок лет, а я живу на средства,
Что не всегда приносят мне стихи,
А ведь мои товарищи по детству -
Сапожники, торговцы, пастухи!
У них прошла по строгому укладу,
В трудах, всё та же вереница лет:
Им даром счастья моего не надо,
А горя моего у них же нет?!
Для них во всем иные смысл и сроки
И уж куда нужней, важней дратва,
Чем рифмами украшенные строки,
Расшитые узорами слова...
А я за полное обмана слово,
За слово, всё ж кидающее в дрожь,
Всё б начал вновь и отдал бы всё снова
За светлую и радостную ложь...</text><name>Года мои, под вечер на закате...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Когда влюбляются титаны,
То начинаются раздоры,-
Они волнуют океаны
И рушат каменные горы.
Они, глашатаи эпохи,
Дерзнувшие попрать законы,-
Вздохнут, и пагубные вздохи
Опасны людям, как циклоны.
Бывает -
Падают титаны,
Но долго не смолкает слава:
Их раны - дымные вулканы,
А кровь их - огненная лава.</text><name>Когда влюбляются титаны...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Пусть
Мы друг друга
Разлюбили.
Но жизнь мою,
Любовь мою
Не торопись
Толкать к могиле,-
И так качаюсь
На краю.
Я, в счастье
Веривший глубоко,
Себя от счастья
Отрешил.
Уйду из жизни
Без упрека,
Довольный тем уже,
Что жил.
Довольный тем,
Что полной мерой
Мне было радости дано.
А без любви мне,
Как без веры,
И безысходно
И темно.
Все унесу,
Твой добрый гений,
Твой легковерный
И смешной.
Всю горечь
Многих заблуждений
Ты можешь схоронить
Со мной.
Пусть экскаватор
Полной горстью,
Однажды вороша погост,
Мои изломанные кости
Швырнет
На глинистый откос.
И пусть!
Пусть будет все,
Что будет.
Приму любую из порух,
Чтоб стали радостнее
Будни,
Хотя бы
Одному из двух.</text><name>Пусть мы друг друга разлюбили...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1918</date_from><text>За моим окном опять светит
солнце. В радугу оделись все
былинки. По стенам развеваются
блестящие знамена света. От радости
трепещет бодрый воздух. Отчего
ты неспокоен, дух мой? Устрашился
тем - чего не знаешь. Для тебя
закрылось солнце тьмою. И поникли
танцы радостных былинок.
Но вчера ты знал, мой дух,
так мало. Так же точно велико
твое незнанье. Но от вьюги было
все так бедно, что себя ты
посчитал богатым. Но ведь солнце
вышло для тебя сегодня. Для тебя
знамена света развернулись.
Принесли тебе былинки радость.
Ты богат, мой дух. К тебе
приходит знанье. Знамя света
над тобою блещет!
Веселися!</text><name>Веселися</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1957</date_from><text>Задрожала машина и стала,
Двое вышли в вечерний простор,
И на руль опустился устало
Истомленный работой шофер.
Вдалеке через стекла кабины
Трепетали созвездья огней.
Пожилой пассажир у куртины
Задержался с подругой своей.
И водитель сквозь сонные веки
Вдруг заметил два странных лица,
Обращенных друг к другу навеки
И забывших себя до конца.
Два туманные легкие света
Исходили из них, и вокруг
Красота уходящего лета
Обнимала их сотнями рук.
Были тут огнеликие канны,
Как стаканы с кровавым вином,
И седых аквилегий султаны,
И ромашки в венце золотом.
В неизбежном предчувствии горя,
В ожиданье осенних минут
Кратковременной радости море
Окружало любовников тут.
И они, наклоняясь друг к другу,
Бесприютные дети ночей,
Молча шли по цветочному кругу
В электрическом блеске лучей.
А машина во мраке стояла,
И мотор трепетал тяжело,
И шофер улыбался устало,
Опуская в кабине стекло.
Он-то знал, что кончается лето,
Что подходят ненастные дни,
Что давно уж их песенка спета,-
То, что, к счастью, не знали они.</text><name>Последняя любовь</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1882</date_from><text>Когда бы я сердце открыл пред тобою,
Ты, верно, меня бы безумным сочла:
Так радость близка в нем с угрюмой тоскою,
Так с солнцем слита в нем глубокая мгла...</text><name>Когда бы я сердце открыл пред тобою...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1771</date_from><text>Сию сатиру вам, дворяня, приношу!
Ко членам первым я отечества пишу.
Дворяне без меня свой долг довольно знают,
Но многие одно дворянство вспоминают,
Не помня, что от баб рожденным и от дам
Без исключения всем праотец Адам.
На то ль дворяне мы, чтоб люди работали,
А мы бы их труды по знатности глотали?
Какое барина различье с мужиком?
И тот и тот — земли одушевленный ком.
А если не ясняй ум барский мужикова,
Так я различия не вижу никакого.
Мужик и пьет и ест, родился и умрет,
Господский также сын, хотя и слаще жрет
И благородие свое нередко славит,
Что целый полк людей на карту он поставит.
Ах, должно ли людьми скотине обладать?
Не жалко ль? Может бык людей быку продать?
А во учении имеем мы дороги,
По коим посклизнуть не могут наши ноги:
Единой шествуя, вдали увидя дым,
Я твердо заключу, что там огонь под ним.
Я знаю опытом, пера тяжеле камень,
И льда не вспламенит и жесточайший пламень;
По счету ведаю, что десять — пять да пять;
Но это не верста, едина только пядь:
Шагнуть и без наук искусно мы умеем,
А всей премудрости цель дальную имеем,
Хотя и вечно к ней не можем мы дойти,
Но можем на пути сокровищи найти.
Перикл
, Алькивияд
наукой не гнушались,
Начальники их войск наукой украшались;
Великий Александр
и ею был велик,
Науку храбрый чтит венчанный Фридерик
;
Петром она у нас Петрополь услаждает,
Екатерина вновь науку насаждает.
Не можно никогда науки презирать,
И трудно без нея нам правду разбирать.
Мне мнится, на слепца такой судья походит,
Младенец коего, куда похочет, водит.
На то ль кому судьба высокий чин дала,
Чтоб он подписывал, подьячий вел дела?
Такою слабостью умножатся нам нищи,
Лишенны им навек своей дневныя пищи.
Подьячий согрешит или простой солдат:
Один из мужиков, другой из черни взят,
А во дворянстве всяк, с каким бы ни был чином,
Не в титле — в действии быть должен дворянином,
И непростителен большой дворянский грех.
Начальник, сохраняй уставы больше всех!
Дворянско титло нам из крови в кровь лиется;
Но скажем: для чего дворянство так дается?
Коль пользой общества мой дед на свете жил,
Себе он плату, мне задаток заслужил,
А я задаток сей, заслугой взяв чужею,
Не должен класть его достоинства межею.
И трудно ли сию задачу разрешить,
Когда не тщимся мы работы довершить,
Для ободрения пристойный взяв задаток,
По праву ль без труда имею я достаток?
Судьба монархине велела побеждать
И сей империей премудро обладать,
А нам осталося во дни ея державы
Ко пользе общества в трудах искати славы.
Похвален человек, не ищущий труда,
В котором он успеть не может никогда.
К чему способен он, он точно разбирает:
Пиитом не рожден, бумаги не марает,
А если у тебя безмозгла голова,
Пойди и землю рой или руби дрова,
От низких более людей не отличайся
И предков титлами уже не величайся.
Сей Павла воспитал
, достойного корон,
Дабы подобен был Екатерине он;
С Спиридовым валы Орловы пребегают
И купно на водах с ним пламень возжигают
;
Голицын
гонит рать, Румянцев
— наш Тюренн
,
А Панин
— Мальборуг
у неприступных стен;
Подобно Еропкин в час бдения не дремлет,
И силу дерзкия Мегеры он отъемлет
.
А ты, в ком нет ума, безмозглый дворянин,
Хотя ты княжеский, хотя господский сын,
Как будто женщина дурная, не жеманься
И, что тебе к стыду, пред нами тем не чванься!
От Августа пускай влечен твой знатный род,—
Когда прекрасна мать, а дочь ея урод,
Полюбишь ли ты дочь, узришь ли в ней заразы,
Хотя ты по уши зарой ее в алмазы?
Коль только для себя ты в обществе живешь,
И в поте не своем ты с маслом кашу ешь,
И не собой еще ты сверх того гордишься,—
Не дивно ли, что ты, дружочек мой, не рдишься?
Без крылья хочешь ты летети к небесам.
Достоин я, коль я сыскал почтенье сам,
А если ни к какой я должности не годен,—
Мой предок дворянин, а я неблагороден.</text><name>О благородстве</name><date_to>1771</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1946</date_from><text>Стареют ясные слова
От комнатного климата,
А я люблю, когда трава
Дождем весенним вымыта.
А я люблю хрустящий наст,
Когда он лыжей взрежется,
Когда всего тебя обдаст
Невыдуманной свежестью.
А я люблю, как милых рук,
Ветров прикосновение,
Когда войдет тоска разлук
Огнем в стихотворение.
А я люблю, когда пути
Курятся в снежной замяти,
А я один люблю брести
По темным тропам памяти.
За тем, что выдумать не мог,
О чем душа не грезила.
И если есть на свете бог,
То это ты - Поэзия.</text><name>Стареют ясные слова...</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>У меня был товарищ — соперник; не по занятиям, не
по службе или любви; но наши воззрения ни в чем не сходились, и всякий раз, когда мы встречались, между нами
возникали нескончаемые споры.
Мы спорили обо всем: об искусстве, о религии, о науке,
о земной и загробной — особенно о загробной жизни.
Он был человек верующий и восторженный. Однажды
он сказал мне:
— Ты надо всем смеешься; но если я умру прежде
тебя, то я явлюсь к тебе с того света... Увидим, засмеешься ли ты тогда?
И он, точно, умер прежде меня, в молодых летах еще
будучи; но прошли года — и я позабыл об его обещании —
об его угрозе.
Раз, ночью, я лежал в постели — и не мог, да и не хотел заснуть.
В комнате не было ни темно, ни светло; я принялся
глядеть в седой полумрак.
И вдруг мне почудилось, что между двух окон стоит
мой соперник — и тихо и печально качает сверху вниз головою.
Я не испугался — даже не удивился... но, приподнявшись слегка и опершись на локоть, стал еще пристальнее
глядеть на неожиданно появившуюся фигуру.
Тот продолжал качать головою.
— Что?— промолвил я, наконец.— Ты торжествуешь?
или жалеешь? Что это: предостережение или упрек?.. Или
ты мне хочешь дать понять, что ты был неправ? что мы
оба неправы? Что ты испытываешь? Муки ли ада? Блаженство ли рая? Промолви хоть слово!
Но мой соперник не издал ни единого звука — и только по-прежнему печально и покорно качал головою — сверху вниз.
Я засмеялся... он исчез.</text><name>Соперник</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Я нынче проснулся с охотой,
веселый и добрый с утра:
наверно, прелестное что-то
случилось со мною вчера.
И то и другое прикинув,
я вспомнил весь день прожитой:
девчушка из недр магазина
несла этажерку домой.
Все было не просто, однако,
ведь та этажерка была
покрыта сияющим лаком,
блистательным, как зеркала.
И в ней, задержавшись на малость,
от внешнего люда тесна,
и улица - вся - отражалась,
и вся повторялась весна.
Мне скажет какой-нибудь критик
на эти восторги в ответ:
"Подумаешь, тоже событье
нашел для потомства поэт!"
А как же! Конечно, событье.
О многом подумаешь тут,
когда в суету общежитья
свою этажерку несут.
А это уж наша забота -
такими поэтами быть,
чтоб нынче по высшему счету
стихи для нее сочинить.
Чтоб наши неглупые книжки,
когда их случится издать,
могли бы, пускай не в излишке,
на той этажерке стоять.</text><name>Этажерка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>Никанор первопутком ходил в извоз,
А к траве ворочался до дому.
Почитай, и немного ночей пришлось
Миловаться с женой за год ему!
Ну, да он был старательный мужичок:
Сходит в баньку, поест, побреется,
Заберется к хозяюшке под бочок —
И, глядишь, человек согреется.
А Матрена рожать здорова была!
То есть экая баба клятая:
Муж на пасху воротится — тяжела.
На крещенье придет — брюхатая!
Никанор, огорченья не утая,
Разговор с ней повел по-строгому:
«Ты, Матрена, крольчиха аль попадья?
Снова носишь? Побойся бога, мол!»
Тут уперла она кулаки в бока:
«Спрячь глаза,— говорит,— бесстыжие!
Аль в моих куличах не твоя мука?
Все ребята в тебя. Все — рыжие!»
Начала она зыбку качать ногой,
А мужик лишь глазами хлопает:
На коленях — малец, у груди — другой,
Да еще трое лазят по полу!
Он, конешно, кормил их своим трудом,
Но однако же не без жалобы:
«Положительно, граждане, детский дом:
На пять баб за глаза достало бы!»
Постарел Никанор. Раз — глаза протер,
Глядь-поглядь, а ребята взрослые.
Стал Никита шахтер, а Федот — монтер,
Все — большие, ширококостые!
Вот по горницам ходит старик, ворча:
«Без ребят обернулся где бы я?
Захвораю — так кличу сынка-врача,
Лук сажу — агронома требую!
Про сынов моих слава идет окрест,
Что ни дочка — голубка сизая!
А как сядут за стол на двенадцать мест,
Так куда тебе полк — дивизия!..»
Поседела Матренина голова:
Уходилась с такою оравою.
За труды порешила ее Москва
Наградить «Материнской славою».
Муж прослышал и с поля домой попер,
В тот же вечер с хозяйкой свиделся.
«Нынче я,— заявляет ей Никанор,—
На Верховный Совет обиделся.
Нету слов,— говорит,— хоть куда декрет:
Наградить тебя — дело нужное,
Да в декрете пустячной статейки нет:
Про мои про заслуги мужние!
Наше дело, конечно, оно пустяк,
Но меня забижают, вижу я:
Тут, вертись не вертись, а ведь как-никак —
Все ребята в меня. Все — рыжие!
Девять парней — что соколы, и опять —
Трое девок, и все красавицы!
Ты Калинычу, мать, не забудь сказать!
Без опары пирог не ставится,
Уж коли ему орден навесить жаль,
Все ж пускай обратит внимание
И велит мужикам нацеплять медаль —
Не за доблесть, так за старание.
Коль поправку мою он внесет в декрет —
Мы с тобой, моя лебедь белая,
Поживем-поживем да под старость лет
Октябренка, глядишь, и сделаем!»</text><name>Как мужик обиделся</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>(Из Андрея Шенье)
Я был еще дитя - она уже прекрасна...
Как часто, помню я, с своей улыбкой ясной,
Она меня звала! Играя с ней, резвясь,
Младенческой рукой запутывал не раз
Я локоны ее. Персты мои скользили
По груди, по челу, меж пышных роз и лилий.
Но чаще посреди поклонников своих
Надменная меня ласкала, а на них
Лукаво-нежный взор подняв как бы случайно,
Дарила поцелуй, с насмешливостью тайной,
Устами алыми младенческим устам.
Завидуя в тиши божественным дарам,
Шептали юноши, сгорая в неге страстной:
"О, сколько милых ласк потеряно напрасно!"</text><name>Я был еще дитя - она уже прекрасна...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1973</date_from><text>Пожелтели, облетели кроны.
Стихло море в редких кораблях.
Чайки, словно белые вороны,
Кормятся на убранных полях.
Распластались золотые выси.
Не вернется лето — не зови!—
Для последней,
Для прощальной мысли,
Для почти развенчанной любви.
Что дороже —
Радость или совесть?
Эта прелесть тающих берез?
Эта легкомысленная повесть,
Душу опалившая всерьез;
Эти угасающие клены,
Этот луг, знакомый наизусть,
Где пророчат белые вороны
Вечную серебряную грусть?..</text><name>Пожелтели, облетели кроны...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1821</date_from><text>О! сколь презрителен певец,
Ласкатель гнусный самовластья!
Ермолов, нет другого счастья
Для гордых, пламенных сердец,
Как жить в столетьях отдаленных
И славой ослепить потомков изумленных!
И кто же славу раздает,
Как не любимец Аполлона?
В поэтов верует народ;
Мгновенный обладатель трона,
Царь не поставлен высше их:
В потомстве Нерона клеймит бесстрашный стих!
Но мил и свят союз прекрасный
Прямых героев и певцов -
Поет Гомер, к Ахиллу страстный:
Из глубины седых веков
Вселенну песнь его пленила -
И не умрет душа великого Ахилла!
Так пел, в Суворова влюблен,
Бард дивный, исполин Державин;
Не только бранью Сципион,
Он дружбой песнопевца славен:
Единый лавр на их главах,
Героя и певца равно бессмертен прах!
Да смолкнет же передо мною
Толпа завистливых глупцов,
Когда я своему герою,
Врагу трепещущих льстецов,
Свою настрою громко лиру
И расскажу об нем внимающему миру!
Он гордо презрел клевету,
Он возвратил меня отчизне:
Ему я все мгновенья жизни
В восторге сладком посвящу;
Погибнет с шумом вероломство,
И чист предстану я пред грозное потомство!</text><name>Ермолову</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1913</date_from><text>Что я могу припомнить? Ясность глаз
И детский облик, ласково-понурый,
Когда сидит она, в вечерний час,
За ворохом шуршащей корректуры.
Есть что-то строгое в ее глазах,
Что никогда расспросов не позволит,
Но, может быть, суровость эта - страх,
Что кто-нибудь к признаньям приневолит.
Она смеяться может, как дитя,
Но тотчас поглядит лицом беглянки,
Застигнутой погоней; миг спустя
Она опять бесстрастно правит гранки.
И, что-то важное, святое скрыв
На самом дне души, как некий идол,
Она - как лань пуглива, чтоб порыв
Случайный тайны дорогой не выдал.
И вот сегодня - ясность этих глаз
Мне помнится; да маленькой фигуры
Мне виден образ; да в вечерний час,
Мне слышен ровный шелест корректуры...</text><name>Женский портрет</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1904</date_from><text>Кочевники Красоты — вы, художники.
«Пламенники»
Вам — пращуров деревья
И кладбищ теснота!
Вам вольные кочевья
Сулила Красота.
Вседневная измена,
Вседневный новый стан:
Безвыходного плена
Блуждающий обман.
О, верьте далей чуду
И сказке всех завес,
Всех весен изумруду,
Всей широте небес!
Художники, пасите
Грез ваших табуны;
Минуя, всколосите —
И киньте — целины!
И с вашего раздолья
Низриньтесь вихрем орд
На нивы подневолья,
Где раб упрягом горд.
Топчи их рай, Аттила,—
И новью пустоты
Взойдут твои светила,
Твоих степей цветы.</text><name>Кочевники красоты</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1950</date_from><text>В садах впервые загорелись маки,
И лету рад и вольно дышит город
Приморским ветром, свежим и соленым.
По рекам лодки пестрые скользят,
И юных липок легонькие тени —
Пришелиц милых на сухом асфальте,—
Как свежая улыбка...
Вдруг горькие ворвались в город звуки,
Из хора эти голоса — из хора сирот,—
И звуков нет возвышенней и чище,
Не громкие, но слышны на весь мир.
И в рупоре сегодня этот голос,
Пронзительный, как флейта. Он несется
Из-под каштанов душного Парижа,
Из опустевших рейнских городов,
Из Рима древнего.
И он доходчив,
Как жаворонка утренняя песня.
Он — всем родной и до конца понятный...
О, это тот сегодня говорит,
Кто над своей увидел колыбелью
Безумьем искаженные глаза,
Что прежде на него всегда глядели,
Как две звезды,—
и это тот,
Кто спрашивал:
«Когда отца убили?»
Ему никто не смеет возразить,
Остановить его и переспорить...
Вот он, светлоголовый, ясноглазый,
Всеобщий сын, всеобщий внук.
Клянемся,
Его мы сохраним для счастья мира!</text><name>Говорят дети</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1921</date_from><text>Струись,
Струись,
Холодный ключ осенний.
Молись,
Молись,
И веруй неизменней.
Молись,
Молись,
Молитвой неугодной.
Струись,
Струись,
Осенний ключ холодный...</text><name>Ключ</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1878</date_from><text>Как лилея глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья,-
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?
Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.
Та трава, что вдали, на могиле твоей,
Здесь, на сердце, чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой.
У любви есть слова,- те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!</text><name>Alter Ego</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1856</date_from><text>Кроет уж лист золотой
Влажную землю в лесу...
Смело топчу я ногой
Вешнюю леса красу.
С холоду щеки горят;
Любо в лесу мне бежать,
Слышать, как сучья трещат,
Листья ногой загребать!
Нет мне здесь прежних утех!
Лес с себя тайну совлек:
Сорван последний орех,
Свянул последний цветок;
Мох не приподнят, не взрыт
Грудой кудрявых груздей;
Около пня не висит
Пурпур брусничных кистей;
Долго на листьях, лежит
Ночи мороз, и сквозь лес
Холодно как-то глядит
Ясность прозрачных небес...
Листья шумят под ногой;
Смерть стелет жатву свою...
Только я весел душой
И, как безумный, пою!
Знаю, недаром средь мхов
Ранний подснежник я рвал;
Вплоть до осенних цветов
Каждый цветок я встречал.
Что им сказала душа,
Что ей сказали они -
Вспомню я, счастьем дыша,
В зимние ночи и дни!
Листья шумят под ногой...
Смерть стелет жатву свою!
Только я весел душой -
И, как безумный, пою!</text><name>Осень</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1923</date_from><text>Сирень в стакане томится у шторки,
Туманная да крестастая,
Сирень распушила свои пятерки,
Вывела все свои «счастья».
Вот-вот заквохчет, того и гляди,
Словно лесная нежить!
Не оттого ль в моей груди
Лиловая нежность?
Брожу, глазами по свету шаря,
Шепча про себя невесть что...
Должна же быть где-то
на земном шаре
Будущая моя невеста?
Предчувствия душат в смутном восторге.
Книгу беру. Это «Гамлет».
Сирень обрываю. Жую пятерки.
Не помогает.
NN позвонить? Подойдет она, рыженькая:
«Как! Это вы? Анекдот».
Звонить NN? А на кой мне интрижка?
Меня же невеста ждет!
Моя. Невеста. Кто она, милая,
Самое милое существо?
Я рыщу за нею миля за милею,
Не зная о ней ничего...
Ни-че-го про нее не знаю,
Знаю, что нет ничего родней,
Что прыгает в глаз мой солнечный «заяц»
При одной мысли о ней!
Черны ли косы ее до радуги,
Или под стать урожаю,
Пышные ль кудри, гладкие прядки —
Обожаю!
Проснусь на заре с истомою в теле,
Говорю ей: «Доброе утро!»
Где она живет?
В Палас-отеле?
А может быть, дом у ней — юрта?
И когда мы встретимся? В марте? Июне?
А вдруг еще в люльке моя невеста!
Куда же я дену юность?
Ничего не известно.
Иногда я схватываю глобус,
Тычу в какой-нибудь пунктик
И кричу над миром на голос:
«Выходи! Помучила! Будет!»
Так и живу, неся в груди
Самое дорогое,
И вдруг во весь пейзаж впереди
Вижу возможность, мрачную, как Гойя:
Ты шаришь глазами! Образ любой
В багет про себя обрамишь!
А что,
как твоя
любовь
За кого-нибудь вышла замуж?
Ведь мыслимо же на одну минуту
Представить такой конец?
Ведь можем же мы, наконец, разминуться,
Не встретиться, наконец?
Сколько таких от Юкона до Буга,
От Ганга до Янцзыкиана,
Что, так никогда и не встретив друг друга,
Живут по краям океана!
А я? Почему моя линия жизни
Должна быть счастливее прочих?
Где-нибудь в Кашине или Жиздре
Ее за хозяйчика прочат,
И вот уже лоб флердоранжем обвит,
И губы алеют в вине,
И будет она читать о любви,
Считая, что любви нет...
Но хватит! Довольно! Беда молодым:
Что пользы в глухое стучаться?
Всему виной сиреневый дым,
Проклятое слово «Счастье».</text><name>Сирень</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Какой большой ветер
Напал на наш остров!
С домишек сдул крыши,
Как с молока - пену.
И если гвоздь к дому
Пригнать концом острым,
Без молотка, сразу,
Он сам войдет в стену.
Сломал ветлу ветер,
В саду сровнял гряды -
Аж корешок редьки
Из почвы сам вылез.
И, подкатясь боком
К соседнему саду,
В чужую врос грядку
И снова там вырос.
А шквал унес в море
Десятка два шлюпок,
А рыбакам - горе,
не раскурить трубок.
А раскурить надо,
Да вот зажечь спичку,
Как на лету взглядом
Остановить птичку.
Какой большой ветер!
Ах, какой вихрь!
А ты сидишь тихо,
А ты глядишь нежно.
И никакой силой
Тебя нельзя стронуть,
Скорей Нептун слезет
Со своего трона.
Какой большой ветер
Напал на наш остров!
С домишек сдул крыши,
Как с молока - пену.
И если гвоздь к дому
Пригнать концом острым,
Без молотка, сразу,
Он сам войдет в стену.</text><name>Ветер</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1908</date_from><text>Она колдует тихой ночью
У потемневшего окна
И страстно хочет, чтоб воочью
Ей тайна сделалась видна.
Как бред, мольба ее бессвязна,
Но мысль упорна и горда.
Она не ведает соблазна
И не отступит никогда.
Внизу... Там дремлет город пестрый
И кто-то слушает и ждет,
Но меч, уверенный и острый,
Он тоже знает свой черед.
На мертвой площади, где серо
И сонно падает роса,
Живет неслыханная вера
В ее ночные чудеса.
Но тщетен зов ее кручины,
Земля все та же, что была,
Вот солнце выйдет из пучины
И позолотит купола.
Ночные тени станут реже,
Прольется гул, как ропот вод,
И в сонный город ветер свежий
Прохладу моря донесет.
И меч сверкнет, и кто-то вскрикнет,
Кого-то примет тишина,
Когда усталая поникнет
У заалевшего окна.</text><name>Колдунья</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Я иду долиной. На затылке кепи,
В лайковой перчатке смуглая рука.
Далеко сияют розовые степи,
Широко синеет тихая река.
Я - беспечный парень. Ничего не надо.
Только б слушать песни - сердцем подпевать,
Только бы струилась легкая прохлада,
Только б не сгибалась молодая стать.
Выйду за дорогу, выйду под откосы,-
Сколько там нарядных мужиков и баб!
Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы.
"Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?
На земле милее. Полно плавать в небо.
Как ты любишь долы, так бы труд любил.
Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?
Размахнись косою, покажи свой пыл".
Ах, перо не грабли, ах, коса не ручка -
Но косой выводят строчки хоть куда.
Под весенним солнцем, под весенней тучкой
Их читают люди всякие года.
К черту я снимаю свой костюм английский.
Что же, дайте косу, я вам покажу -
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?
Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.
Хорошо косою в утренний туман
Выводить по долам травяные строчки,
Чтобы их читали лошадь и баран.
В этих строчках - песня, в этих строчках - слово.
Потому и рад я в думах ни о ком,
Что читать их может каждая корова,
Отдавая плату теплым молоком.</text><name>Я иду долиной. На затылке кепи...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Слово "нервный" сравнительно поздно
Появилось у нас в словаре
У некрасовской музы нервозной
В петербургском промозглом дворе.
Даже лошадь нервически скоро
В его желчном трехсложнике шла,
Разночинная пылкая ссора
И в любви его темой была.
Крупный счет от модистки, и слезы,
И больной, истерический смех,
Исторически эти неврозы
Объясняются болью за всех,
Переломным сознаньем и бытом.
Эту нервность, и бледность, и пыл,
Что неведомы сильным и сытым,
Позже в женщинах Чехов ценил,
Меж двух зол это зло выбирая,
Если помните... ветер в полях,
Коврин, Таня, в саду дымовая
Горечь, слезы и черный монах.
А теперь и представить не в силах
Ровной жизни и мирной любви.
Что однажды блеснуло в чернилах,
То навеки осталось в крови.
Всех еще мы не знаем резервов,
Что еще обнаружат, бог весть,
Но спроси нас:- Нельзя ли без нервов?
- Как без нервов, когда они есть!-
Наши ссоры. Проклятые тряпки.
Сколько денег в июне ушло!
- Ты припомнил бы мне еще тапки.
- Ведь девятое только число,-
Это жизнь? Между прочим, и это,
И не самое худшее в ней.
Это жизнь, это душное лето,
Это шорох густых тополей,
Это гулкое хлопанье двери,
Это счастья неприбранный вид,
Это, кроме высоких материй,
То, что мучает всех и роднит.</text><name>Слово 'нервный' сравнительно поздно</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1974</date_from><text>Когда-то был Париж, мансарда с голубятней.
И каждый новый день был века необъятней,—
Так нам жилось легко.
Я помню влажный рот, раскинутые руки...
О, как я веровал в немыслимость разлуки
С тобой, Манон Леско!
А дальше — на ветру, в пустыне океана
Ты, опозоренная зло и окаянно,
Закутанная в плащ,
Как чайка маялась, как грешница молилась,
Ты, безрассудная, надеялась на милость
Скрипящих мокрых мачт.
О, ты была больна, бледна, белее мела.
Но ты смеялась так безудержно, так смело,
Как будто впереди
Весь наш пройденный путь, все молодые годы,
Все солнечные дни, не знавшие невзгоды,
Вся музыка в груди...
Повисли паруса. И за оснасткой брига
Был виден дикий край, открытый Америго,
Песчаный, мертвый холм.
А дальше был конец... Прощай, Манон, навеки!
Я пальцы наложил на сомкнутые веки
В отчаянье глухом.
Потом рассказывал я в гавани галерной,
В трактире мерзостном, за кружкою фалерно,
Про гибельную страсть.
Мой слушатель, аббат в поношенной сутане,
Клялся, что исповедь он сохраняет втайне,
Но предпочел украсть,
Украсить мой рассказ ненужною моралью.
И то, что было нам счастливой ранней ранью,
Низвержено во тьму,
Искажено ханжой и силе жизни чуждо.
Жизнь не кончается, но длится! Так неужто
Вы верите ему?
Не верьте! Мы живем. Мы торжествуем снова.
О жалкой участи, о гибели — ни слова!
Там, где-то далеко,
Из чьей-то оперы, со сцены чужестранной,
Доносится и к вам хрустальное сопрано —
Поет Манон Леско.</text><name>Манон Леско</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Открылось утром сердце ненароком,
И влился мир в него живым потоком.
Недоуменно я следил глазами
За золотыми стрелами-лучами.
Аруны показалась колесница,
И утренняя пробудилась птица,
Приветствуя зарю, защебетала,
И все вокруг еще прекрасней стало.
Как брат, мне небо крикнуло: «Приди!>>
И я припал, прильнул к его груди,
Я по лучу поднялся к небу, ввысь,
Щедроты солнца в душу пролились.
Возьми меня, о солнечный поток!
Направь ладью Аруны на восток
И в океан безбрежный, голубой
Возьми меня, возьми меня с собой!
Перевод Н.Подгоричани</text><name>Праздничное утро</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Я помню день, когда впервые -
На третьем от роду году -
Услышал трубы полковые
В осеннем городском саду.
И всё вокруг, как по приказу,
Как будто в строй вступило сразу.
Блеснуло солнце сквозь туман
На трубы светло-золотые,
Широкогорлые, витые
И круглый, белый барабан.
И помню праздник на реке,
Почти до дна оледенелой,
Где музыканты вечер целый
Играли марши на катке.
У них от стужи стыли руки
И леденели капли слез.
А жарко дышащие звуки
Летели в сумрак и в мороз.
И, бодрой медью разогрето,
Огнями вырвано из тьмы,
На льду речном пылало лето
Среди безжизненной зимы.</text><name>Я помню день, когда впервые...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1844</date_from><text>Как дети иль рабы, преданию послушны,
Как часто в жизни мы бываем равнодушны
К тому, что сердце нам должно бы разрывать,
Что слезы из очей должно бы исторгать.
Мы плакать не хотим, мы не хотим терзаться
И предрассудкам казнь в сомнениях искать;
Не лучше ль слепо им во всем повиноваться,
А в бедствиях судьбу спокойно обвинять!
И, мимо жертв идя шумящею толпою,
Вздыхать и говорить: так велено судьбою!
Когда же совесть вдруг, проснувшись, скажет нам:
"Виновник бед своих - ты, жалкий смертный, сам...
Ты глух, как истукан, на глас мой оставался
И, призрака создав, ему повиновался!"-
Вопль сердца заглушить мы поспешим скорей,
Чтобы не отравить покоя наших дней!
Когда ж среди толпы является порою
Пророк с могучею, великою душою,
С глаголом истины священной на устах,-
Увы, отвержен он! Толпа в его словах
Учения любви и правды не находит...
Ей кажется стыдом речам его внимать,
И, вдохновенный, он когда начнет вещать -
С насмешкой каждый прочь, махнув рукой, отходит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Дума (Как дети иль рабы...)</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>О Тайн ключарь, проникший руны,
Где звезд предначертан устав, —
С моими властно сочетав
Свои магические струны,
Ты стал мне друг и брат. Судьбе
Завет глухой я завещаю,
И музы темной посвящаю
Прозренья — зрящему Тебе.</text><name>СТРОКИ ВАЛЕРИЮ БРЮСОВУ,
ОТКРЫВШЕМУ МНЕ ЭРУ ОФИЕЛЯ,
ПО УЧЕНИЮ АГРИППЫ.</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1966</date_from><text>Приход зимы в краю суровом
Я вижу ясно и сейчас:
Холодный ветер с диким ревом
Деревья грозные потряс.
Мне и сегодня снится, снится
Скупого дня последний луч;
Пурга, готовая пробиться
Из тяжело летящих туч;
Снежинок первое порханье
В оцепеневшей синеве,
Когда от моего дыханья
Растаял иней на траве.</text><name>Приход зимы в краю суровом...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1775</date_from><text>И жизнь, и бодрость, и покой
Дыханьем вольным пью.
Природа, сладко быть с тобой,
Упасть на грудь твою!
Колышась плавно, в лад веслу,
Несет ладью вода.
Ушла в заоблачную мглу
Зубчатых скал гряда.
Взор мой, взор! Иль видишь снова
Золотые сны былого?
Сердце, сбрось былого власть,
Вновь приходит жизнь и страсть.
Пьет туман рассветный
Островерхие дали.
Зыбью огнецветной
Волны вдруг засверкали.
Ветер налетевший
Будит зеркало вод,
И, почти созревший,
К влаге клонится плод.
Пер. В.Левика</text><name>На озере</name><date_to>1775</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>— Кораллы, рубины, гранаты,
Вы странным внушеньем богаты:
На вас поглядишь — и живешь,
Как будто кого обнимаешь;
На вас поглядев, понимаешь,
Что красная краска не ложь.
О кровь, много таинств ты знаешь!
Когда по равнине пустынно-седой
Скользишь утомленно чуть зрячей мечтой,
Лишь встретишь ты красный какой лоскуток,—
Вмиг в сердце — рождение строк,
Как будто бы что-то толкнуло мечту,
И любишь опять горячо Красоту
И красочный ловишь намек.
О кровь, я намеков твоих не сочту!
Когда, как безгласно-цветочные крики,
Увижу я вдруг на июльских лугах
Капли крови в гвоздике,
Внутри, в лепестках,
Капли алые крови живой,
Юной, страстной, желающей ласк и деления чуждой на
«мой» или «твой»,—
Мне понятно, о чем так гвоздика мечтает,
Почему лепестки опьяненному солнцу она подставляет;
Вижу, вижу, вливается золото в алую кровь
И теряется в ней, возрождается вновь,
Взор глядит — и не знает, где именно солнце,
Где отливы и блеск золотого червонца,
Где гвоздики девически-нежной любовь.
О кровь, как ты странно-пленительна, кровь!
Вот, словно во сне,
Почудились мне
Столепестковые розы,
В оттенках, в несчетности их лепестков
Вновь вижу, как девственны, женственны грезы,
Но знаю, что страстность доходит почти до угрозы,
Знаю я, как бесконечно-богаты уста,
Поцелуи, сближенье, альков,
Как первозданно-богаты два рта
В красноречье без слов.
Я гляжу и теряюсь, робею,
Я хочу и не смею
Сорвать эту розу, сорвать и познать упоенье, любовь.
О кровь, сколько таинств и счастий скрываешь ты,
кровь!</text><name>Красный</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1917</date_from><text>Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
Я от горечи — целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи — другую
Ночью за руку ведешь.
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.</text><name>Горечь! Горечь! Вечный привкус...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1887</date_from><text>Чуждые огласки,
Слышу речи ласки,
Вижу эти глазки,
Чую сердца дрожь,—
Томных грез поруки,
Засыпают звуки...
Их немые муки
Только ты поймешь!</text><name>Чуждые огласки...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1955</date_from><text>День за днем бегут года —
Зори новых поколений.
Но никто и никогда
Не забудет имя: Ленин.
Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!
В давний час, в суровой мгле,
На заре Советской власти,
Он сказал, что на земле
Мы построим людям счастье.
Мы за Партией идем,
Славя Родину делами,
И на всем пути большом
В каждом деле Ленин с нами.
Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!</text><name>Ленин всегда с тобой</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from>1952</date_from><text>Слава борцам, что за правду вставали,
Знамя свободы высоко несли,
Партию нашу они создавали,
К цели заветной вели.
Долгие, тяжкие годы царизма
Жил наш народ в кабале,
Ленинской правдой заря Коммунизма
Нам засияла во мгле.
Под солнцем Родины мы крепнем год
от года,
Мы беззаветно делу Ленина верны.
Зовет подвиги советские народы
Коммунистическая партия страны!
Партия наши народы сплотила
В братский, единый союз трудовой.
Партия - наша надежда и сила,
Партия - наш рулевой!
Думы народные в жизнь воплощая,
В бурях крепка, как скала,
В грозных сраженьях врагов сокрушая,
Партия наша росла.
Под солнцем Родины мы крепнем год
от года,
Мы беззаветно делу Ленина верны.
Зовет на подвиги советские народы
Коммунистическая партия страны!
Нас не страшат ни борьба, ни сраженья -
Ярко горит путеводный маяк!
И помешать нам в могучем движенье
Пусть не пытается враг.
С нами сегодня идут миллионы.
Наше единство растет.
Мудростью партии путь озаренный
Нас к коммунизму ведет.
Под солнцем Родины мы крепнем год
от года,
Мы беззаветно делу Ленина верны.
Зовет на подвиги советские народы
Коммунистическая партия страны!</text><name>Партия - наш рулевой</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1932</date_from><text>В день пуска Днепростроя
А. М. Горькому
Сегодня — день от всех отличный,
Сегодня — праздник символичный:
Сегодня утренней порой
В наш боевой рабочий строй
Победно входит «энергичный»
Наш торжествующий герой —
Электросильный Днепрострой.
Как мы мечтали, как гадали,
Как нажимали все педали,
Как торопили дни, часы,
Чтобы скорей мильонно-тонной
Мускулатурою бетонной
Он обрастал — кремнисто-донный
Гигант невиданной красы!
Как много пиголиц пищало,
Как много воронов вещало
О «фантастической игре»,
«Затее дикой» на Днепре.
И вот — затея стала фактом,
Игра — великим, смелым актом,
И мир, весь мир, в любой стране,
Мир пролетарский — с теплой лаской,
Мир буржуазный — с злой опаской,
С тоской, понятной нам вполне,
Внимает радиоволне
И ловит радостные хоры,
Рабочий смех и разговоры,
И — голос будущих судьбин —
Гул торжествующих турбин!
А там, за звуками, картина:
Сталебетонная плотина,
Замкнувши ток днепровских вод,
Дает им новый, точный ход,
Чтоб Украине, «неньке милой»,
Они запели в наши дни
Не то, что пели искони.
Организованною силой
Отныне сделались они!
Вперед днепровские пороги
Не преградят уж им дороги,
Не будет их водоворот
Ломать челны, губить народ.
Все вековечные заторы,
Ликуя, волны погребли.
В глубоководные просторы
Войдут морские корабли
И станут гордо у плотины,
Где чудо-электротурбины
Дают — неслыханный захват —
Мильярды сило-киловатт,
Невидимых, но ощутимых
Богатырей неутомимых,
Отважных электросолдат,
Всегда готовых вмиг, по знаку,
За поворотом рычага,
Лавиной ринуться в атаку
На старо-косного врага,
Который уж не будет боле
Держать в убожестве, в неволе
И чудо-Днепр, и чудо-поле,
И эти чудо-берега!
Взрывая скалы, землю роя,
Водой Днепра пороги кроя,
Мы на плотине Днепростроя
Свершали подвиг трудовой.
Темп забирая боевой,
Мы до конца его не сдали,
И — средь машин, бетона, стали
В работе творчески-живой
Мы, закаляясь, обрастали
Мускулатурой волевой.
На горе вражеским пророкам
Их предсказаньям вопреки,
Мы повышали гонку срокам
Снуя по руслу и протокам
В бетон закованной реки.
Мы сдали творческий экзамен!
Всей зло-пророческой гурьбе
Теперь кричать «аминь» и «амен»
Не нам придется, а себе.
Там, где с порогами в борьбе
Вода, бурля, взметалась пылью,
Где историческою былью
Дышала каждая скала,
Свершились дивные дела:
Над ровной водной пеленою,
Над новозданной глубиною,
Гряду порогов поборов
И к реву их неумолимы,
Победу празднуя, зажгли мы —
Взамен угаснувших костров —
Гирлянду солнц-прожекторов.
Чтоб больше древние пороги
Не заступали нам дороги
К грядущей, сказочной судьбе,
С водой и скалами в борьбе
Мы не работали — горели!
Пороги есть в одном Днепре ли?
Им в жизни не было числа.
Не позабыть всей тьмы и зла,
Всей тяготы непереносной
Минувшей жизни старо-косной:
Она «порожиста» была.
Не только взрослые — и дети —
В пучине жизни заодно,
Разбившись о пороги эти,
Метались горестно, бедно,
В тоске — изранено смертельно —
Метались брошенно, бездельно
И опускалися «на дно».
О, сколько жизней, сил, талантов,
Народных творческих гигантов,
Топя тоску свою в вине,
Тоску по жизни светлой, новой,
С разумной творческой основой,
Страдало, корчилось «на дне»!
Их всех, чьи гибли дух и тело
«На дне» погибельно-гнилом,
Их сердце Горького узрело,
И пожалело, и согрело
Сердечно-ласковым теплом,
И перед всем раскрыло светом:
Кто погибал «на дне» на этом,
Кого забросила сюда,
Кого измяла, сокрушила,
Услады жизненной лишила,
Лишила радостей труда
Порогов жизненных гряда.
Работы горьковской итоги
Росли пред нами вглубь и вширь.
Он рвал проклятые пороги,
Передовой наш богатырь,—
В боях с ним вражеская стая
Не мало понесла потерь,—
Он шел, ряды врагов сметая,
Как он сметает их теперь.
Ему, грозе дворцов, чертогов
При старом строе, при царе,
Ему, «взрывателю порогов»,
Тех, что мы рвали в Октябре,
Ему, певцу иной культуры,
Культуры нашей, трудовой,
Ее стальной мускулатуры,
Ее закалки волевой,
Ему, чье знамя буревое
Пред нами реет столько лет,
Моим «Стихом о Днепрострое»,
О нашем энерго-герое,
Я энергичный шлю привет!</text><name>Пороги</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>В ожидании дел невиданных
из чужой страны
в сапогах, под Берлином выданных,
я пришел с войны.
Огляделся.
Над белым бережком
бегут облака.
Горожанки проносят бережно
куски молока.
И скользят,
на глаза на самые
натянув платок.
И скрежещут полозья санные,
и звенит ледок.
Очень белое все
и светлое -
ах, как снег слепит!
Начинаю житье оседлое -
позабытый быт.
Пыль очищена,
грязь соскоблена -
и конец войне.
Ничего у меня не скоплено,
все мое - на мне.
Я себя в этом мире пробую,
я вхожу в права -
то с ведерком стою над прорубью,
то колю дрова.
Растолку картофель отваренный -
и обед готов.
Скудно карточки отоварены
хлебом тех годов.
Но шинелка на мне починена,
нигде ни пятна.
Ребятишки глядят почтительно
на мои ордена.
И пока я гремлю,
орудуя
кочергой в печи,
все им чудится:
бьют орудия,
трубят трубачи.
Но снежинок ночных кружение,
заоконный свет -
словно полное отрешение
от прошедших лет.
Ходят ходики полусонные,
и стоят у стены
сапоги мои, привезенные
из чужой страны.</text><name>Белый снег</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1848</date_from><text>Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой -
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой...
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда...</text><name>Еще томлюсь тоской желаний...</name><date_to>1848</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1955</date_from><text>Я бужу на заре
своего двухколесного друга.
Мать кричит из постели:
"На лестнице хоть не трезвонь!"
Я свожу его вниз.
По ступеням он скачет
упруго.
Стукнуть шину ладонью -
и сразу подскочет ладонь!
Я небрежно сажусь -
вы посадки такой не видали!
Из ворот выезжаю
навстречу воскресному дню.
Я качу по асфальту.
Я весело жму на педали.
Я бесстрашно гоню,
и звоню,
и звоню,
и звоню...
За Москвой петуха я пугаю,
кривого и куцего.
Белобрысому парню
я ниппель даю запасной.
Пью коричневый квас
в пропылившемся городе Кунцево,
привалившись спиною
к нагретой цистерне квасной.
Продавщица сдает
мокрой мелочью сдачу.
Свое имя скрывает:
"Какие вы хитрые все".
Улыбаясь: "Пока!",
я к товарищу еду на дачу.
И опять я спешу;
и опять я шуршу по шоссе.
Он сидит, мой товарищ,
и мрачно строгает дубину
на траве,
зеленеющей у гаража.
Говорит мне:
"Мячи вот украли...
Обидно..."
И корит домработницу:
"Тоже мне страж...
Хороша!"
Я молчу.
Я гляжу на широкие, сильные плечи.
Он о чем-то все думает,
даже в беседе со мной.
Очень трудно ему.
На войне было легче.
Жизнь идет.
Юность кончилась вместе с войной.
Говорит он:
"Там душ.
Вот держи,
утирайся".
Мы по рощице бродим,
ругаем стихи и кино.
А потом за столом,
на прохладной и тихой террасе,
рядом с ним и женою
тяну я сухое вино.
Вскоре я говорю:
"До свидания, Галя и Миша".
Из ворот он выходит,
жена прислонилась к плечу.
Почему-то я верю:
он сможет,
напишет...
Ну а если не сможет,
и знать я о том не хочу.
Я качу!
Не могу я
с веселостью прущей расстаться.
Грузовые в пути
догоняю я махом одним.
Я за ними лечу
в разреженном пространстве.
Па подъемах крутых
прицепляюсь я к ним.
Знаю сам,
что опасно!
Люблю я рискованность!
Говорят мне,
гудя напряженно,
они:
"На подъеме поможем,
дадим тебе скорость,
ну, а дальше уже,
как сумеешь, гони".
Я гоню что есть мочи!
Я шутками лихо кидаюсь.
Только вы не глядите,
как шало я мчусь,-
это так, для фасону.
Я знаю,
что плохо катаюсь.
Но когда-нибудь
я хорошо научусь.
Я слезаю в пути
у сторожки заброшенной,
ветхой.
Я ломаю черемуху
в звоне лесном.
и, к рулю привязав ее ивовой веткой,
я лечу
и букет раздвигаю лицом.
Возвращаюсь в Москву.
Не устал еще вовсе.
Зажигаю настольную,
верхнюю лампу гашу.
Ставлю в воду черемуху.
Ставлю будильник на восемь,
и сажусь я за стол,
и вот эти стихи
я пишу...</text><name>На велосипеде</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1946</date_from><text>Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники.
И свистит и бормочет весна.
По колено затоплены тополи.
Пробуждаются клены от сна,
Чтоб, как бабочки, листья захлопали.
И такой на полях кавардак,
И такая ручьев околесица,
Что попробуй, покинув чердак,
Сломя голову в рощу не броситься!
Начинай серенаду, скворец!
Сквозь литавры и бубны истории
Ты — наш первый весенний певец
Из березовой консерватории.
Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой.
Я и сам бы стараться горазд,
Да шепнула мне бабочка-странница:
«Кто бывает весною горласт,
Тот без голоса к лету останется».
А весна хороша, хороша!
Охватило всю душу сиренями.
Поднимай же скворешню, душа,
Над твоими садами весенними.
Поселись на высоком шесте,
Полыхая по небу восторгами,
Прилепись паутинкой к звезде
Вместе с птичьими скороговорками.
Повернись к мирозданью лицом,
Голубые подснежники чествуя,
С потерявшим сознанье скворцом
По весенним полям путешествуя.</text><name>Уступи мне, скворец, уголок</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Не для того ли мне поздняя зрелость,
Чтобы, за сердце схватившись, оплакать
Каждого слова сентябрьскую спелость,
Яблока тяжесть, шиповника мякоть,
Над лесосекой тянувшийся порох,
Сухость брусничной поляны, и ради
Правды - вернуться к стихам, от которых
Только помарки остались в тетради.
Все, что собрали, сложили в корзины,-
И на мосту прогремела телега.
Дай мне еще наклониться с вершины,
Дай удержаться до первого снега.</text><name>Поздняя зрелость</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1841</date_from><text>Я любила его
Жарче дня и огня,
Как другие любить
Не смогут никогда!
Только с ним лишь одним
Я на свете жила;
Ему душу мою,
Ему жизнь отдала!
Что за ночь, за луна,
Когда друга я жду!
И бледна, холодна,
Замираю, дрожу!
Вот он идет, поет:
"Где ты, зорька моя?"
Вот он руку берет,
Вот целует меня!
"Милый друг, погаси
Поцелуи твои!
И без них при тебе
Огнь пылает в крови,
И без них при тебе
Жжет румянец лицо,
И волнуется грудь,
И кипит горячо!
И блистают глаза
Лучезарной звездой!"
Я жила для него -
Я любила душой!</text><name>Русская песня (Я любила его...)</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1855</date_from><text>В вечернем сумраке долина
Синела тихо за ручьем,
И запах розы и ясмина
Благоухал в саду твоем;
В кустах прибережных влюбленно
Перекликались соловьи.
Я близ тебя стоял смущенный,
Томимый трепетом любви.
Уста от полноты дыханья
Остались немы и робки,
А сердце жаждало признанья,
Рука - пожатия руки.
Пусть этот сон мне жизнь сменила
Тревогой шумной пестроты;
Но память верно сохранила
И образ тихой красоты,
И сад, и вечер, и свиданье,
И негу смутную в крови,
И сердца жар и замиранье -
Всю эту музыку любви.</text><name>Первая любовь</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1856</date_from><text>"Золото, золото падает с неба!" -
Дети кричат и бегут за дождем...
- Полноте, дети, его мы сберем,
Только сберем золотистым зерном
В полных амбарах душистого хлеба!</text><name>Летний дождь</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1930</date_from><text>Шел по улице отряд -
сорок мальчиков подряд:
раз,
два,
три,
четыре
и четырежды
четыре,
и четыре
на четыре,
и еще потом четыре.
В переулке шел отряд -
сорок девочек подряд:
раз, два,
три, четыре,
и четырежды
четыре,
и четыре
на четыре,
и еще потом четыре.
Да как встретилися вдруг -
стало восемьдесят вдруг!
Раз,
два,
три,
четыре,
и четыре
на четыре,
на четырнадцать
четыре,
и еще потом четыре.
А на площадь
повернули,
а на площади стоит
не компания,
не рота,
не толпа,
не батальон,
и не сорок,
и не сотня,
а почти что
МИЛЛИОН!
Раз, два, три, четыре,
и четырежды
четыре,
сто четыре
на четыре,
полтораста
на четыре,
двести тысяч на четыре!
И еще потом четыре!
всё</text><name>Миллион</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Чичибабин</author><date_from>1972</date_from><text>До могилы Ахматовой сердцем дойти нелегко —
через славу и ложь, стороной то лесной, то овражной,
по наследью дождя, по тропе, ненадежной и влажной,
где печаль сентябрей собирает в полях молоко.
На могиле Ахматовой надписи нет никакой.
Ты к подножью креста луговые цветы положила,
а лесная земля крестный сон красотой окружила,
подарила сестре безымянный и светлый покой.
Будь к могиле Ахматовой, финская осень, добра,
дай бездомной и там не отвыкнуть от гордых привычек.
В рощах дятлы стучат, и грохочет тоской электричек
город белых ночей, город Пушкина, город Петра.
Облака в вышине обрекают злотворцев ее
на презренье веков, и венчаньем святого елея
дышат сосны над ней. И победно, и ясно белея,
вечно юн ее профиль, как вечно стихов бытие.
У могилы Ахматовой скорби расстаться пора
с горбоносой рабой, и, не выдержав горней разлуки,
к ней в бессмертной любви протянул запоздалые руки
город черной беды, город Пушкина, город Петра.</text><name>До могилы Ахматовой сердцем...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Иди в толпу с приветливою речью
И лицемерь.
На опыте всю душу человечью
До дна измерь.
Она узка, темна и несвободна,
Как темный склеп,
И тот, кто час провел в ней неисходно,
Навек ослеп.
И ты поймешь, какое врачеванье
В окно глядеть
Из тьмы души на птичье ликованье
И сметь, и петь.</text><name>Иди в толпу с приветливою речью...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1913</date_from><text>Раскрылись синие провалы
Глубоких, тающих высот.
Небо наливаться стало
Медом из осенних сот.
Светлыми паутинками
Стекает со жнивий сок.
Прощальными голосами тинькают
Птицы в золотой песок.
Тушканчик скачет сиротливо
Над выпитым жнивьем
И затягивает тоскливо
С ветром песенку вдвоем.
Над водою просветленной
Туман застыл, как нежный снег,
И долгим бегом утомленная
Река свой умеряет бег.
Вдали с колосьями телега
Плывет, как домик золотой.
Медвяная струится нега
Над увядающей землей.</text><name>Раскрылись синие провалы...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1838</date_from><text>Взгляни, утешь меня усладой мирных дум,
Степных небес заманчивая Пери
!
Во мне грусть тихая сменила бурный шум,
Остался дым от пламенных поверий.
Теперь, томлю ли грусть в волнении людей,
Меня смешит их суетная радость;
Ищу я думою подернутых очей;
Люблю речей задумчивую сладость.
Меня тревожит смех дряхлеющих детей,
С усмешкою гляжу на них угрюмой.
Но жизнь моя цветет улыбкою твоей,
Твой ясный взор с моей сроднился думой.
О Пери! улети со мною в небеса,
В твою отчизну, где всё негой веет,
Где тихо и светло, и времени коса
Пред цветом жизни цепенеет.
Как облако плывет в иной, прекрасный мир
И тает, просияв вечернею зарею,
Так полечу и я, растаю весь в эфир
И обовью тебя воздушной пеленою.</text><name>Моя Пери</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1908</date_from><text>Я коронуюсь утром мая
Под юным солнечным лучом.
Весна, пришедшая из рая,
Чело украсит мне венцом.
Жасмин, ромашки, незабудки,
Фиалки, ландыши, сирень
Жизнь отдадут - цветы так чутки!-
Мне для венца в счастливый день.
Придет поэт, с неправдой воин,
И скажет мне: "Ты будь достоин
Моим наследником; хитон,
Порфиру, скипетр - я, взволнован,
Даю тебе... Взойди на трон,
Благословен и коронован".</text><name>Сонет (Я коронуюсь утром мая...)</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1936</date_from><text>Листок, покрытый рябью строк,
Искусство, тронутое болью,
Любовь, тоска, надежда, рок,
Единственность моих мазков,
Тревожное раздолье.
А вечер был огромно чист,
И, пошлости не замечая,
Земля цвела под птичий свист.
Еловый запах — запах мая.
Листок, покрытый рябью строк,
Слова, где дым, любовь и рок.</text><name>Листок, покрытый рябью строк...</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1915</date_from><text>Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.</text><name></name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1937</date_from><text>Я скажу это начерно, шопотом
Потому что еще не пора:
Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра.
И под временным небом чистилища
Забываем мы часто о том,
Что счастливое небохранилище -
Раздвижной и прижизненный дом.</text><name>Я скажу это начерно, шопотом...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1863</date_from><text>Честные люди, дорогой тернистою
К свету идущие твердой стопой,
Волей железною, совестью чистою
Страшны вы злобе людской!
Пусть не сплетает венки вам победные
Горем задавленный, спящий народ,-
Ваши труды не погибнут бесследные;
Доброе семя даст плод.
Сбудутся ваши святые желания,
Хоть не дождаться поры этой вам
И не видать, как все ваши страдания
Здесь отольются врагам.
Вестники правды, бойцы благородные,
Будете жить вы в правдивых сердцах,
Песню могучую люди свободные
Сложат о ваших делах...</text><name>Честные люди, дорогой тернистою...</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1925</date_from><text>О России петь - что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам...
О России петь - что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать...
О России петь - что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!</text><name>Запевка</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1921</date_from><text>Голодному и Ясному
Задыхались, спеша, на ходу мы,
Холод глянул в глаза Октябрю,
Когда каждый из нас подумал:
"Дай-ка вместе полюбим зарю!"
Вышла осень гулять за ворота,
Постучалась и к нам в окно,
А у нас под блузой работал
И стучал торопливый станок.
Вбились выстрелы скачущим боем
В убегающий пульс станка...
Мы пришли окровавить зарею
Засыпанный снегом закат.
Мы долго, мы долго стучали
В закрытую дверь Октября...
Скоро с пристани Завтра отчалим
Четверо - мы и Заря.</text><name>Моим друзьям</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Мы без этих машин - словно птицы без крыл,-
Пуще зелья нас приворожила
Пара сот лошадиных сил
И, должно быть, нечистая сила.
Нас обходит на трассе легко мелкота -
Нам обгоны, конечно, обидны,-
Но на них мы смотрим свысока - суета
У подножия нашей кабины.
И нам, трехосным,
Тяжелым на подъем
И в переносном
Смысле и в прямом,
Обычно надо позарез,
И вечно времени в обрез,-
Оно понятно - это дальний рейс.
В этих рейсах сиденье - то стол, то лежак,
А напарник приходится братом.
Просыпаемся на виражах -
На том свете почти правым скатом.
Говорят, все конечные пункты Земли
Нам маячат большими деньгами,
Говорят, километры длиною в рубли
Расстилаются следом за нами.
Не часто с душем
Конечный этот пункт,-
Моторы глушим -
Плашмя на грунт.
Пусть говорят - мы за рулем
За длинным гонимся рублем,-
Да, это тоже! Только суть не в нем.
На равнинах поем, на подъемах ревем,-
Шоферов нам еще, шоферов нам!
Потому что, кто только за длинным рублем,
Тот сойдет на участке неровном.
Полным баком клянусь, если он не пробит,-
Тех, кто сядет на нашу галеру,
Приведем мы и в божеский вид,
И, конечно, в шоферскую веру!
Земля нам пухом,
Когда на ней лежим
Полдня под брюхом -
Что-то ворожим.
Мы не шагаем по росе -
Все наши оси, тонны все
В дугу сгибают мокрое шоссе.
На колесах наш дом, стол и кров - за рулем,-
Это надо учитывать в сметах.
Мы друг с другом расчеты ведем
Крепким сном в придорожных кюветах.
Чехарда длинных дней - то лучей, то теней...
А в ночные часы перехода
Перед нами бежит без сигнальных огней
Шоферская лихая свобода.
Сиди и грейся -
Болтает, как в седле...
Без дальних рейсов
Нет жизни на Земле!
Кто на себе поставил крест,
Кто сел за руль, как под арест,-
Тот не способен на далекий рейс.</text><name>Мы без этих машин - словно птицы без крыл...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1823</date_from><text>(Скандинавская повесть)
Э л ь м о р
Сложи меч тяжелый. Бессильной ли длани
Владеть сим булатом, о мирный певец!
Нам слава в боях, нам опасные брани;
Тебе - сладкозвучного пенья венец.
Э г и л
Прости мне, о сын скандинавских царей!
В деснице певца сей булат не бесчестен.
Ты помни, что Рекнер был арфой известен
И храбрым пример среди бранных полей.
Э л ь м о р
Прости, юный скальд, ты певец вдохновенный,
Но если ты хочешь, Эгил, нам вещать
О славе, лишь в битвах тобой обретенной,
То долго и долго ты будешь молчать.
Э г и л
Эльмор! иль забыл, что, гордясь багряницей,
Царь скальда обидел, и с ближней денницей
Прискорбная мать его, в горьких слезах,
Рыдала над хладною сына гробницей...
Так, с твердостью духа, с угрозой в устах,
Эгил отвечает,- и, быстрой стопою,
Безмолвствуя, оба, с киченьем в сердцах,
Сокрылись в дубраве под лиственной тьмою.
Час целый в безмолвии ночи густой
Гремел меч о меч среди рощи глухой.
Обрызганный кровью и весь изнуренный,
Эгил! из дубравы ты вышел один.
О храбрый Эльмор! Тебя тщетно Армин,
В чертогах семьею своей окруженный,
На пир ждет вечерний под кровлей родной.
Тебе уж из чаши не пить круговой.
Без жизни, без славы, твой труп искаженный
Лежит средь дубравы на дерне сухом.
Ты в прах преклонился надменным челом.
Окрест всё молчит, как немая могила,
И смерть скандинавца за скальда отмстила.
Но утром, едва лишь меж сизых паров
Холодная в небе зарделась Аврора,
В дремучей дубраве, при лаянье псов,
Узнали кровавое тело Эльмора.
Узнавши Эльмора черты искаженны,
Незапным ударом Армин пораженный
Не плачет, но грудь раздирает рукой.
Меж тем всё восстало, во граде волненье,
Все ищут убийцы, все требуют мщенья.
"Я знаю,- воскликнул Армин,- Ингисфал
Всегдашнюю злобу к Эльмору питал!
Спешите, спешите постигнуть злодея,
Стремитесь, о други, стремитесь быстрее,
Чем молньи зубчатыя блеск в небесах.
Готовьте орудья ко смерти убийцы.
Меж тем пусть врата неприступной темницы
По нем загремят на чугунных крюках".
И все устремились. Эгил на брегах
У моря скитался печальной стопою.
Как туча, из коей огнистой стрелою
Перун быстротечный блеснул в небесах,
На крылиях черных с останками бури
Плывет чуть подвижна в небесной лазури,-
Так мрачен Эгил и задумчив блуждал.
Как вдруг перед ним, окруженный толпою,
К чертогам невинный идет Ингисфал.
"Эльмор торжествует, и месть над убийцей!" -
Так в ярости целый народ повторял.
Но скальд, устремившись в толпу, восклицал:
"Народ! он невинен; моею десницей
Погиб среди боя царевич младой.
Но я не убийца, о царь скандинавян!
Твой сын дерзновенный сразился со мной,
Он пал и геройскою смертию славен".
Трепеща от гнева, Армин повелел
В темницу глубокую ввергнуть Эгила.
Невинный свободен, смерть - скальда удел.
Но скальда ни плен не страшит, ни могила,
И тихо, безмолвствуя, мощный певец
Идет среди воплей свирепого мщенья,
Идет,- как бы ждал его славный венец
Наградой его сладкозвучного пенья.
"О, горе тебе!- восклицал весь народ,-
О, горе тебе! горе, скальд величавый.
Здесь барды не будут вещать твоей славы.
Как тень, твоя память без шума пройдет,
И с жизнию имя исчезнет злодея".
И, тяжко на вереях медных кружась,
Темницы чугунная дверь заперлась,
И скрыл ее слился со свистом Борея.
Итак, он один, без утехи: но нет,-
С ним арфа, в несчастьи подруга драгая.
Эгил, среди мрака темницы бряцая,
Последнею песнью Эльмора поет.
"Счастливец! ты пал среди родины милой,
Твой прах будет тлеть под землею родной,
Во гроб не сошла твоя память с тобой,
И часто над хладной твоею могилой
Придет прослезиться отец твой унылый!
И друг не забудет тебя посещать.
А я погибаю в заре моей жизни,
Вдали от родных и от милой отчизны.
Сестра молодая и нежная мать
Не придут слезами мой гроб орошать.
Прощай, моя арфа, прошли наши пенья.
И скальда младого счастливые дни -
Как быстрые волны промчались они.
И скоро, исполнен ужасного мщенья,
Неистовый варвар мой век пресечет,
И злой скандинавец свирепой рукою
Созвучные струны твои оборвет.
Греми же, греми! разлучаясь с тобою,
Да внемлю последней я песне твоей!-
Я жил и в течение жизни своей
Тобою был счастлив, тобою был славен".
Но барды, свершая обряд скандинавян,
Меж тем начинали суровый напев
И громко гремели средь дикого хора:
"Да гибнет, да гибнет убийца Эльмора!"
В их пламенных взорах неистовый гнев,
И все, в круговой съединившись руками,
Эльмора нестройными пели хвалами
И, труп обступивши, ходили кругом.
Уже средь обширного поля близ леса
Огромный и дикий обломок утеса
К убийству певца утвержден алтарем.
Булатна секира лежала на нем,
И возле, ждав жертвы, стояли убийцы.
И вдруг, заскрипевши, глубокой темницы
Отверзлися двери, стремится народ.
Увы! всё готово ко смерти Эгила,
Несчастному скальду отверста могила,
Но скальд без боязни ко смерти идет.
Ни вопли народа, кипящего мщеньем,
Ни грозная сталь, ни алтарь, ни костер
Певца не колеблют, лишь он с отвращеньем
Внимает, как бардов неистовый хор
Гремит недостойным Эльмора хваленьем.
"О царь!- восклицал вдохновенный Эгил,-
Позволь, чтоб, прощался с миром и пеньем,
Пред смертью я песни свои повторил
И тихо прославил на арфе согласной
Эльмора, которого в битве несчастной
Сразил я, но так, как героя сразил".
Он рек; но при имени сына Эльмора
От ярости сердце царя потряслось.
Воззрев на Эгила с свирепостью взора,
Уже произнес он... Как вдруг раздалось
Унылое, нежное арфы звучанье,
Армин при гармонии струн онемел,
Шумящей толпе он умолкнуть велел,
И целый народ стал в немом ожиданьи.
Певец наклонился на дикий утес,
Взял верную арфу, подругу в печали,
И персты его по струнам заиграли,
И ветр его песню в долине разнес.
"Где храбрый юноша, который
Врагов отчизны отражал
И край отцов, родные горы
Могучей мышцей защищал?
Эльмор, никем не побежденный,
Ты пал, тебя уж боле нет.
Ты пал - как сильный волк падет,
Бессильным пастырем сраженный.
Где дни, когда к войне кровавой,
Герой, дружины ты водил,
И возвращался к Эльве с славой,
И с Эльвой счастие делил?
Ах, скоро трепетной девице
Слезами матерь возвестит,
Что верный друг ее лежит
В сырой земле, в немой гробнице.
Но сильных чтят благие боги,
И он на крыльях облаков
Пронесся в горние чертоги,
Геройских жительство духов.
А я вдоль тайнственного брега,
Ночным туманом окружен,
Всегда скитаться осужден
Под хладными волнами Лега.*
О скальд, какой враждебный бог
Среди отчаянного боя
Тебе невидимо помог
Сразить отважного героя
И управлял рукой твоей?
Ты победил судьбой жестокой.
Увы! от родины далеко
Могила будет твой трофей!
Уже я вижу пред собою,
Я вижу алчущую смерть,
Готову над моей главою
Ужасную косу простерть,
Уже железною рукою
Она меня во гроб влечет.
Прощай, прощай, красивый свет,
Навеки расстаюсь с тобою,
А ты, игривый ветерок,
Лети к возлюбленной отчизне,
Скажи родным, что лютый рок
Велел певцу расстаться с жизнью
Далеко от страны родной!
Но что пред смертью, погибая,
Он пел, о них воспоминая,
И к ним перелетал душой.
Уже настал мой час последний.
Приди, убийца, я готов.
Приди, рази, пусть труп мой бледный
Падет пред взорами врагов.
Пусть мак с травою ароматной
Растут могилы вкруг моей.
А ты, сын севера, над ней
Шуми прохладою приятной".
Умолкнул, но долго и сами собой
Прелестной гармонией струны звучали,
И медленно в поле исчез глас печали.
Армин, вне себя, с наклоненной главой,
Безмолвен сидел средь толпы изумленной,-
Но вдруг, как от долгого сна пробужденный:
"О скальд! что за песнь? что за сладостный глас?
Всклицал он.- Какая волшебная сила
Мне нежные чувства незапно внушила?
Он пел - и во мне гнев ужасный погас.
Он пел - и жестокое сердце потряс.
Он пел - и его сладкозвучное пенье,
Казалось, мою утоляло печаль,
О скальд... О Эльмор мой... нет. Мщение, мщенье!
Убийца! возьми смертоносную сталь...
Низвергни алтарь... пусть родные Эгила
Счастливее будут, чем горький отец.
Иди. Ты свободен, волшебный певец".
И с радостным воплем толпа повторила:
"Свободен певец!" Благодарный Эгил
Десницу Армина слезами омыл
И пред благодетелем пал умиленный.
Эгил возвратился на берег родной,
Куда с нетерпеньем, под кровлей смиренной,
Ждала его мать с молодою сестрой.
Унылый, терзаемый памятью злою,
Он проклял свой меч и сокрыл под скалою.
Когда же, задумчив, вечерней порой,
Певец любовался волнением моря,
Унылая тень молодого Эльмора
Являлась ему на туманных брегах.
Но лишь на востоке краснела Аврора,
Сей призрак, как сон, исчезал в облаках.</text><name>Освобождение скальда</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Вчера мой кот взглянул на календарь
И хвост трубою поднял моментально,
Потом подрал на лестницу как встарь,
И завопил тепло и вакханально:
"Весенний брак, гражданский брак -
Спешите, кошки, на чердак!"
И кактус мой - о, чудо из чудес!-
Залитый чаем и кофейной гущей,
Как новый Лазарь, взял да и воскрес
И с каждым днем прет из земли все пуще.
Зеленый шум... Я поражен,
"Как много дум наводит он!"
Уже с панелей слипшуюся грязь,
Ругаясь, скалывают дворники лихие,
Уже ко мне зашел сегодня "князь",
Взял теплый шарф и лыжи беговые...
"Весна, весна! - пою, как бард,-
Несите зимний хлам в ломбард".
Сияет солнышко. Ей-богу, ничего!
Весенняя лазурь спугнула дым и копоть.
Мороз уже не щиплет никого,
Но многим нечего, как и зимою, лопать...
Деревья ждут... Гниет вода,
И пьяных больше, чем всегда.
Создатель мой! Спасибо за весну!
Я думал, что она не возвратится,-
Но... дай сбежать в лесную тишину
От злобы дня, холеры и столицы!
Весенний ветер за дверьми...
В кого б влюбиться, черт возьми?</text><name>Пробуждение весны</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from></date_from><text>Что я тебе отвечу на обман?
Что наши встречи давние у стога?
Когда сбежала ты в Азербайджан,
Не говорил я: «Скатертью дорога!»
Да, я любил. Ну что же? Ну и пусть.
Пора в покое прошлое оставить.
Давно уже я чувствую не грусть
И не желанье что-нибудь поправить.
Слова любви не станем повторять
И назначать свидания не станем.
Но если все же встретимся опять,
То сообща кого-нибудь обманем...</text><name>Ответ на письмо</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1938</date_from><text>Мы на свете мало жили,
Показалось нам тогда,
Что на свете мы чужие,
Расстаемся навсегда.
Ты вернулась за вещами,
Ты спешила уходить.
И решила на прощанье
Только печку затопить.
Занялась огнем береста,
И защелкали дрова.
И сказала ты мне просто
Настоящие слова.
Знаем мы теперь с тобою,
Как любовь свою беречь.
Чуть увидим что такое -
Так сейчас же топим печь.</text><name>Мы на свете мало жили...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1929</date_from><text>Там, где хвои да листвы
Изобилие слепое,-
Соловей плескал во рвы
Серебром... От перепоя
Папоротник изнемог,
Он к земле приник, дрожащий...
Зря крадется ветерок
В разгремевшиеся чащи.
Он - к своим. Но где свои?
Я молчу, спастись не чая:
Беспощадны соловьи,
Пламень сердца расточая.
Прерывающийся плач
Оскорбленной насмерть страсти
Так беспомощно горяч
И невольной полон власти.
Он взмывает, он парит,
А потом одно и то же:
Заикающийся ритм,
Пробегающий по коже...
В заколдованную сеть
Соловей скликает звезды,
Чтобы лучше рассмотреть,
Чтоб друзьям дарить под гнезда.
То ли праздная игра,
То ли это труд бессонный,-
Трепетанье серебра,
Вопли, выплески и стоны,
Ночь с наклеванной луной,
Бор, что стал внезапно молод,
И, просвистанный, сквозной,
Надо всем царящий - холод.</text><name>Соловей</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>Я пастух, мои палаты -
Межи зыбистых полей,
По горам зеленым - скаты
С гарком гулких дупелей.
Вяжут кружево над лесом
В желтой пене облака.
В тихой дреме под навесом
Слышу шепот сосняка.
Светят зелено в сутемы
Под росою тополя.
Я - пастух; мои хоромы -
В мягкой зелени поля.
Говорят со мной коровы
На кивливом языке.
Духовитые дубровы
Кличут ветками к реке.
Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья.
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья.</text><name>Я пастух, мои палаты...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>В нашем доме нет затишья...
Жутко в сумраке ночном,
Все тужит забота мышья,
Мир не весь окован сном.
Кто-то шарит, роет, гложет,
Бродит, крадется в тиши,
Отгоняет и тревожит
Сладкий, краткий мир души!
Чем-то стукнул ненароком,
Что-то грузно уронил...
В нашем доме одиноком
Бродят выходцы могил.
Всюду вздохи — всюду тени,
Шепот, топот, звон копыт...
Распахнулись окна в сени
И неплотно вход закрыт...
Вражьей силе нет преграды...
Черным зевом дышит мгла,
И колеблет свет лампады
Взмах незримого крыла...</text><name>Детские страхи</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать.</text><name>Я ушла из детства в грязную теплушку...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1937</date_from><text>Трехдюймовки кричат за гатью,
Отзываясь гулом в яру.
Невеселое это занятье —
Под огнем лежать на юру.
Просочилась вода в опорки,
Промочила грунт на аршин.
Скучно слушать скороговорки
Высекающих смерть машин.
Дни и ночи в железном гаме,
Мы идем и идем сквозь ад.
Но заря за рекой, как знамя,
Не дано нам пути назад.</text><name>На мертвом поле</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1830</date_from><text>Долго на сердце хранит он глубокие чувства и мысли:
Мнится, с нами, людьми, их он не хочет делить!
Изредка - так ли, по воле ль небесной - вдруг запоет он,-
Боги! в песнях его - счастье, и жизнь, и любовь,
Всё, как в вине вековом, початом для гостя родного,
Чувства ласкают равно: цвет, благовонье и вкус.</text><name>Поэт (Долго на сердце хранит он...)</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1859</date_from><text>Ох! изба ты моя невысокая...
Посижу, погляжу из окна,
Только степь-то под снегом широкая,
Только степь впереди и видна.
Погляжу я вовнутрь: полно ль, пусто ли?..
Спит старуха моя, как в ночи;
Сиротинка-внучонок, знать с устали,
Под тулупом залег па печи,
Взял с собой и кота полосатого...
Только я словно жду-то чего,—
А чего? Разве гроба дощатого,
Да недолго, дождусь и его.
Жаль старуху мою одинокую!
А внучонок подсядет к окну,—
Только степь-то под снегом широкую,
Только степь и увидит одну.</text><name>Дедушка</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Там, за рекою,
Там, за голубою,
Может, за Окою,
Дерево рябое.
И вода рябая,
Желтая вода,
Еле выгребаю,
Я по ней плыву,
Дерево рябое
На том берегу.
Белая вода —
Ты не море,
Горе — не беда,
Просто горе.</text><name>Сон (Там, за рекою...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Разгоралась огней золотая гирлянда,
Когда я вошла в шатер
Были страшны глаза царя Эруанда,
Страшны, как черный костер!
И когда он свой взор опускал на камни,
Камни те расспалися в прах...
И тяжелым кольцом сжала сердце тоска
Тоска, но не бледный страх!
Утолит моя пляска, как знойное счастье
Безумье его души!
Звенит мой бубен, звенят запястья —
Пляши! Пляши! Пляши!
Кружусь я, кружусь все быстрее, быстрее,
Пока не наступит час,
Пока не сгорю на черном костре я
На черном костре его глаз!..
И когда огней золотая гирлянда,
Побледнев, догорит к утру —
Станут тихи глаза царя Эруанда
Станут тихи и я умру...</text><name>Эруанд</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1857</date_from><text>Ночь и непогодь. Избушка
Плохо топлена.
Нитки бедная старушка
Сучит у окна.
Уж грозы ль она боится,
Скучно ли,— сидит,
Спать ложилась, да не спится,
Сердце всё щемит.
И трещит, трещит лучина,
Свет на пряху льет.
Прожитая грусть-кручина
За сердце берет.
Бедность, бедность! Муж, бывало,
Хоть подчас и пил,—
Всё жилось с ним горя мало:
Всё жену кормил.
Вот под старость, как уж зренье
Потерял навек,
Потерял он и терпенье —
Грешный человек!
За сохой ходить — не видит,
Побираться — стыд,
Тут безвинно кто обидит —
Он молчит, молчит,
Плюнет, срамными словами
Долю проклянет
И зальется вдруг слезами,
Как дитя, ревет...
Так и умер. Бог помилуй —
Вот мороз-то был!
Бились, бились! Сын могилу
Топором рубил!..
Паренек тогда был молод,
Вырос, возмужал,—
Что за сила! В зной и холод
Устали не знал!
Поведет ли речь, бывало,—
Что старик ведет;
Запоет при зорьке алой —
Слушать, дух замрет...
Человек ли утопает,
Иль изба горит,
Что б ни делал — всё бросает,
Помогать бежит.
И веселье и здоровье
Дал ему господь:
Будь хоть камень изголовье,
Лег он — и заснет...
Справить думал он избушку,
В бурлаки пошел;
Нет! Беречь ему старушку
Бог уж не привел!
Приустал под лямкой в стужу,
До костей промок,
Платье — ветошь, грудь наружу,
Заболел и слег.
Умер, бедный! Мать узнала —
Слез что пролила!
Ум и память потеряла,
Грудь надорвала!
И трещит, трещит лучина;
Нитке нет конца;
Мучит пряху грусть-кручина;
Нет на ней лица.
Плач да стон она всё слышит
И, припав к стеклу,
На морозный иней дышит;
Смотрит: по селу
Кто-то в белом пробегает,
С белой головой,
Горстью звезды рассыпает
В улице пустой;
Звезды искрятся... А вьюга
В ворота стучит...
И старушка от испуга
Чуть жива сидит.</text><name>Пряха</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1876</date_from><text>Скоро стану добычею тленья.
Тяжело умирать, хорошо умереть;
Ничьего не прошу сожаленья,
Да и некому будет жалеть.
Я дворянскому нашему роду
Блеска лирой моей не стяжал;
Я настолько же чуждым народу
Умираю, как жить начинал.
Узы дружбы, союзов сердечных -
Всё порвалось: мне с детства судьба
Посылала врагов долговечных,
А друзей уносила борьба.
Песни вещие их не допеты,
Пали жертвою насилья, измен
В цвете лет; на меня их портреты
Укоризненно смотрят со стен.</text><name>Скоро стану добычею тленья...</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Не думай, что это березы,
Что это холодные скалы.
Всё это - порочные души.
Печальны и смутны их думы,
И тягостна им неподвижность,-
И нам они чужды навеки;
И люди вовек не узнают
Заклятой и страшной их тайны.
И мудрому только провидцу
Открыто их темное горе
И тайна их скованной жизни.</text><name>Не думай, что это березы...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1969</date_from><text>Я здесь любила все как есть,
Не рассказать, не перечесть —
Весну любила за весну,
А зимушку за белизну,
А лето за угрюмый зной,
А осень... у нее со мной
Был уговор особый,
Узнать его не пробуй.
Она ведет меня тайком,
И всякий раз впервые,
Звеня ключами и замком,
В такие кладовые,
Где впрямь захватывает дух
От багреца и злата,
А голос — и глубок и глух —
Мне говорит неспешно вслух
Все, что сказал когда-то.</text><name>Я здесь любила все как есть...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Римма Казакова</author><date_from></date_from><text>На фотографии в газете
нечетко изображены
бойцы, еще почти что дети,
герои мировой войны.
Они снимались перед боем -
в обнимку, четверо у рва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.
Никто не знает их фамилий,
о них ни песен нет, ни книг.
Здесь чей-то сын и чей-то милый
и чей-то первый ученик.
Они легли на поле боя,-
жить начинавшие едва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.
Забыть тот горький год неблизкий
мы никогда бы не смогли.
По всей России обелиски,
как души, рвутся из земли.
...Они прикрыли жизнь собою,-
жить начинавшие едва,
чтоб было небо голубое,
была зеленая трава.</text><name>На фотографии в газете...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Мы поехали за город,
А за городом дожди.
А за городом заборы,
За заборами — вожди.
Там трава немятая,
Дышится легко.
Там конфеты мятные,
Птичье молоко.
За семью заборами,
За семью запорами
Там конфеты мятные,
Птичье молоко.</text><name>Мы поехали за город...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1979</date_from><text>Михаилу под впечатлением
от серии "Чрево"
И кто вы суть? Безликие кликуши?
Куда грядете - в Мекку ли, в Мессины?
Модели ли влачите к Монпарнасу?
Кровавы ваши спины, словно туши,
И туши - как ободранные спины,-
И ребра в ребра - и нету спасу.
Ударил ток, скотину оглоуша,
Обмякла плоть на плоскости картины
И тяжко пала мяснику на плечи.
На ум, на кисть творцу попала туша -
И дюжие согбенные детины,
Вершащие дела нечеловечьи.
Кончал палач - дела его ужасны,
А дальше те, кто гаже, ниже, плоше
Таскали жертвы после гильотины:
Безглазны, безголовы и безгласны
И, кажется, бессутны тушеноши,
Как бы катками вмяты в суть картины.
Так кто вы суть, загубленные души?
Куда спешите, полуобразины?
Вас не разъять - едины обе массы.
Суть Сутина - "Спасите наши туши!"
Вы ляжете, заколотые в спины,
И Урка слижет с лиц у вас гримасу.
Слезу слизнет, и слизь, и лимфу с кровью
Соленую - людскую и коровью,
И станут пепла чище, пыли суше
Кентавры или человекотуши.
Я - ротозей, но вот не сплю ночами -
В глаза бы вам взглянуть из-за картины!..
Неймется мне, шуту и лоботрясу,-
Сдается мне - хлестали вас бичами,
Вы крест несли и ободрали спины.
И ребра в ребра вам - и нету спасу.
Между 1977 и</text><name>Тушеноши</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>С тобою вместе враг твой был сожжен.
Удавом он сдавил при жизни тело.
Но до конца не мог коснуться он
Того, что и по смерти не истлело.
Ты горстью пепла стала, ты мертва.
Но помню, как у смертного порога
Произнесла ты медленно слова:
«Люблю я сильно, весело и строго».
Ты, умирая, силы мне дала,
Веселье, чтоб его раздал я многим.
И вот проходят все мои дела
Перед твоим судом, простым и строгим.</text><name>Надпись на урне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1935</date_from><text>Я должен жить, хотя я дважды умер,
А город от воды ополоумел:
Как он хорош, как весел, как скуласт,
Как на лемех приятен жирный пласт,
Как степь лежит в апрельском провороте,
А небо, небо - твой Буонаротти...</text><name>Я должен жить, хотя я дважды умер...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1912</date_from><text>Чад в мозгу, и в легких никотин -
И туман пополз... О, как тяжел ты
После льдистых дождевых крестин,
День визгливый под пеленкой желтой!
Узкий выход белому удушью -
Все сирены плачут, и гудки
С воем одевают взморье тушью,
И трясут дома ломовики.
И бесстыдней скрытые от взоров
Нечистоты дня в подземный мрак
Пожирает чавкающий боров
Сточных очистительных клоак.
И в тревоге вновь душа томится,
Чтоб себя пред тьмой не обмануть:
Золота промытого крупица
Не искупит всю дневную муть.</text><name>Ноябрьский день</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Мы принимаем всё, что получаем,
За медную монету, а потом —
Порою поздно — пробу различаем
На ободке чеканно-золотом.</text><name>Мы принимаем всё, что получаем...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from></date_from><text>Когда в страдании девица отойдет
И труп синеющий остынет,-
Напрасно на него любовь и амвру льет,
И облаком цветов окинет.
Бледна, как лилия в лазури васильков,
Как восковое изваянье;
Нет радости в цветах для вянущих перстов,
И суетно благоуханье.</text><name>Когда в страдании девица отойдет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>П. М. Кокорину
Войди в мой сад... Давно одебрен
Его когда-то пышный вид.
Днем — золочен, в луне — серебрян,
Он весь преданьями овит.
Он постарел, он к славе алчен,
И, может быть, расскажет он,
Как потерял в нем генерал чин,
Садясь в опальный фаэтон.
И, может быть, расскажет старец,
Как много лет тому назад
Графиня ехала в Биарриц
И продала поспешно сад;
Как он достался генеральше,
Как было это тяжело,
И, может быть, расскажет дальше,
Что вслед за тем произошло.
А если он и не расскажет
(Не всех доверьем он дарит...)
Каких чудес тебе покажет,
Какие дива озарит!
И будешь ты, когда в росе — лень,
А в сердце — нега, созерцать
Периодическую зелень
И взором ласкою мерцать.
Переживать мечтой столетья,
О них беззвучно рассуждать,
Ждать девушек в кабриолете
И, не дождавшись их, страдать...
Мой тихий сад в луне серебрян,
А в солнце ярко золочен.
Войди в него, душой одебрен,
И сердцем светел и смягчен.</text><name>Мой сад</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Я знаю край: там на брега
Уединенно море плещет;
Безоблачно там солнце блещет
На опаленные луга;
Дубрав не видно - степь нагая
Над морем стелется одна.</text><name>Я знаю край: там на брега...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1963</date_from><text>Ты только скажешь:
- Береги себя,-
И сразу реактивные турбины
Начнут работать, бешено трубя,
И - под крылом березы и рябины.
По облакам - отчаянный карьер...
Слежу за раскалившейся форсункой,
Поэзии советской дипкурьер
Без багажа -
С одной сердечной сумкой.
Да, я готов беречь себя. Но как?
Ты мне всегда иной пример являла,
Бросаясь первой в кипяток атак,
В огонь и в спор -
На поиск идеала.
По тем рецептам я себя берег,
Мобилизован миром иль войною,
Всегда старался вырваться вперед -
Пускай снаряды рвутся за спиною.
Привычной стала самолетов дрожь
И пассажирам не передается.
Будь щедрой, жизнь!
Чем больше бережешь,
Тем почему-то меньше остается.
О чем была перед отлетом речь?
Да, да, о том, чтобы себя беречь.</text><name>Береги себя</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Я — девушка из онтохпура. Ясно,
Что ты меня не знаешь. Я прочла
Последний твой рассказ «Гирлянда
Увянувших цветов», Шорот-Бабу
Твоя остриженная героиня
На тридцать пятом годе умерла.
С пятнадцати случались с ней несчастья.
Я поняла, что вправду ты волшебник:
Ты девушке дал восторжествовать.
Я о себе скажу. Мне лет немного,
Но сердце я одно уж привлекла
И ведала к нему ответный трепет.
Но что я! Я ведь девушка как все,
А в молодости многие чаруют.
Будь добр, прошу я, напиши рассказ
О девушке совсем обыкновенной.
Она несчастна. То, что в глубине
У ней необычайного таится,
Пожалуйста, найди и покажи
Так, чтоб потом все замечали это.
Она так простодушна. Ей нужна
Не истина, а счастье. Так нетрудно
Увлечь ее! Сейчас я расскажу,
Как это все произошло со мною.
Положим, что его зовут Нореш.
Он говорил, что для него на свете
Нет никого, есть только я одна.
Я этим похвалам не смела верить,
Но и не верить тоже не могла.
И вот он в Англию уехал. Вскоре
Оттуда письма стали приходить,
Не очень, впрочем, частые. Еще бы!
Я думала — ему не до меня.
Там девушек ведь тьма, и все красивы,
И все умны и будут без ума
От моего Нореша Сена, хором
Жалея, что так долго был он скрыт
На родине от просвещенных взоров.
И вот в одном письме он написал,
Что ездил с Лиззи на море купаться,
И приводил бенгальские стихи
О вышедшей из волн небесной деве.
Потом они сидели на песке,
И к их ногам подкатывались волны,
И солнце с неба улыбалось им.
И Лиззи тихо тут ему сказала:
«Еще ты здесь, но скоро прочь уедешь,
Вот раковина вскрытая. Пролей
В нее хотя одну слезу, и будет
Жемчужины дороже мне она».
Какие вычурные выраженья!
Нореш писал, однако: «Ничего,
Что явно так слова высокопарны,
Зато они звучат так хорошо.
Цветов из золота в сплошных алмазах
Ведь тоже нет в природе, а меж тем
Искусственность цене их не мешает».
Сравненья эти из его письма
Шипами тайно в сердце мне вонзались.
Я — девушка простая и не так
Испорчена богатством, чтоб не ведать
Действительной цены вещам. Увы!
Что там ни говори, случилось это,
И не могла ему я отплатить.
Я умоляю, напиши рассказ
О девушке простой, с которой можно
Проститься издали и навсегда
Остаться в избранном кругу знакомых,
Вблизи владелицы семи машин.
Я поняла, что жизнь моя разбита,
Что мне не повезло. Однако той,
Которую ты выведешь в рассказе,
Дай посрамить врагов в отместку мне.
Я твоему перу желаю счастья.
Малати имя (так зовут меня)
Дай девушке. Меня в ней не узнают.
Малати слишком много, их не счесть
В Бенгалии, и все они простые.
Они на иностранных языках
Не говорят, а лишь умеют плакать.
Доставь Малати радость торжества.
Ведь ты умен, твое перо могуче.
Как Шакунталу, закали ее
В страданиях. Но сжалься надо мною.
Единственного, о котором я
Всевышнего просила, ночью лежа,
Я лишена. Прибереги его
Для героини твоего рассказа.
Пусть он пробудет в Лондоне семь лет,
Все время на экзаменах срезаясь,
Поклонницами занятый всегда.
Тем временем пускай твоя Малати
Получит званье доктора наук
В Калькуттском университете. Сделай
Ее единым росчерком пера
Великим математиком. Но этим
Не ограничься. Будь щедрей, чем бог,
И девушку свою отправь в Европу.
Пусть тамошние лучшие умы,
Правители, художники, поэты,
Пленятся, словно новою звездой,
Как женщиною ей и как ученой.
Дай прогреметь ей не в стране невежд,
А в обществе с хорошим воспитаньем,
Где наряду с английским языком
Звучат французский и немецкий. Надо,
Чтоб вкруг Малати были имена
И в честь ее готовили приемы,
Чтоб разговор струился, точно дождь,
И чтобы на потоках красноречья
Она плыла уверенней в себе,
Чем лодка с превосходными гребцами.
Изобрази, как вкруг нее жужжат:
«Зной Индии и грозы в этом взоре».
Замечу, между прочим, что в моих
Глазах, в отличье от твоей Малати,
Сквозит любовь к создателю одна
И что своими бедными глазами
Не видела я здесь ни одного
Благовоспитанного европейца.
Пускай свидетелем ее побед
Стоит Нореш, толпою оттесненный.
А что ж потом? Не стану продолжать!
Тут обрываются мои мечтанья.
Еще ты на всевышнего роптать,
Простая девушка, имела смелость?
Перевод Б.Пастернака</text><name>Обыкновенная девушка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Не гуди без меры,
без причины,-
Милиционеры
из машины
Врут
аж до хрипоты,-
Подлецам
сигнальте не сигнальте -
Пол-лица
впечаталось в асфальте,-
Тут
не до красоты.
По пути - обильные
проулки,-
Все автомобильные
прогулки
Впредь
надо запретить.
Ну а на моем
на мотоцикле
Тесно вчетвером,
но мы привыкли,
Хоть
трудно тормозить.
Крошка-мотороллер -
он прекрасен,-
Пешеход доволен,-
но опасен -
МАЗ
или "пылесос".
Я на пешеходов
не в обиде,
Но враги народа
в пьяном виде -
Раз!-
и под колесо.
Мотороллер - что ж,
он на излете
Очень был похож
на вертолетик,-
Ух,
и фасон с кого!
Побежать
и запатентовать бы,-
Но бежать
нельзя - лежать до свадьбы
У
Склифосовского!
Между 1967 и</text><name>Не гуди без меры...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1896</date_from><text>Мне мило отвлеченное:
Им жизнь я создаю...
Я все уединенное,
Неявное люблю.
Я - раб моих таинственнхых,
Необычайных снов...
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов...</text><name>Надпись на книге</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>И опять ликованье птичье,
Все о жизни твердит вокруг.
Тешит зябликов перекличка,
Дятлов радостный перестук.
Поднимусь, соберу все силы
Пусть еще неверны шаги.
Подмосковье мое, Россия -
Душу вылечить помоги!</text><name>И опять ликованье птичье...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Русский вечер.
Дымчатые дали.
Ржавые осколки на траве.
Веет древней гордою печалью
От развалин скорбных деревень.
Кажется, летает над деревней
Пепел чингисханской старины...
Но моей девчонке семидневной
Снятся удивительные сны.
Снится, что пожары затухают,
Оживает обожженный лес.
Улыбнулось,
сморщилось,
вздыхает
Маленькое чудо из чудес.</text><name>Русский вечер. Дымчатые дали...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1955</date_from><text>Добро должно быть с кулаками.
М. Светлов (из разговора)
Мне говорят,
качая головой:
"Ты подобрел бы.
Ты какой-то злой".
Я добрый был.
Недолго это было.
Меня ломала жизнь
и в зубы била.
Я жил
подобно глупому щенку.
Ударят -
вновь я подставлял щеку.
Хвост благодушья,
чтобы злей я был,
одним ударом
кто-то отрубил!
И я вам расскажу сейчас
о злости,
о злости той,
с которой ходят в гости,
и разговоры
чинные ведут,
и щипчиками
сахар в чай кладут.
Когда вы предлагаете
мне чаю,
я не скучаю -
я вас изучаю,
из блюдечка
я чай смиренно пью
и, когти пряча,
руку подаю.
И я вам расскажу еще
о злости...
Когда перед собраньем шепчут:
"Бросьте!..
Вы молодой,
и лучше вы пишите,
а в драку лезть
покамест не спешите",-
то я не уступаю
ни черта!
Быть злым к неправде -
это доброта.
Предупреждаю вас:
я не излился.
И знайте -
я надолго разозлился.
И нету во мне
робости былой.
И -
интересно жить,
когда ты злой!</text><name>Злость</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Я думал, сердце позабыло
Способность лёгкую страдать,
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать! уж не бывать!
Прошли восторги, и печали,
И легковерные мечты...
Но вот опять затрепетали
Пред мощной властью красоты.</text><name>Я думал, сердце позабыло...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Мы браво и плотно сомкнули ряды,
Как пули в обойме, как карты в колоде.
Король среди нас, мы горды,
Мы шествуем бодро при нашем народе!..
Падайте лицами вниз, вниз,-
Вам это право дано:
Пред королем падайте ниц,-
В слякоть и грязь - все равно!
Нет-нет, у народа не трудная роль:
Упасть на колени - какая проблема!-
За все отвечает Король,
А коль не Король, то тогда - Королева!
Падайте лицами вниз, вниз,-
Вам это право дано:
Пред королем падайте ниц,-
В слякоть и грязь - все равно!</text><name>Королевское шествие</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1956</date_from><text>А океан бил в берега,
Простой и сильный, как и раньше.
А ураган трубил в рога
И волны гнал назад к Ла-Маншу.
Под звон цепей, под лязг вериг,
В порывах пара, в мчанье тока,
От Дувра до Владивостока
Метался старый материк:
Казармы, банки, тюрьмы, храмы
Черным-черны, мертвым-мертвы.
Избороздили землю шрамы -
Траншей заброшенные рвы.
Здесь были войны, будут войны.
Здесь юноши на первый взгляд
Вполне послушны и пристойны,
Они пойдут, куда велят.
Они привыкнут к дисциплине,
И, рвеньем доблестным горя,
Они умрут в траншейной глине
За кайзера и за царя.
В Санкт-Петербурге иль в Берлине
Не спят штабные писаря,
Иль железнодорожных линий
Поблескивают стрелки зря...
Они умрут в траншейной глине
За кайзера и за царя.
Куда ни глянешь - всюду тот же
Зловещий отблеск непогод.
Век свое отрочество отжил.
Ему четырнадцатый год.</text><name>Кусок истории</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1921</date_from><text>Горит звезда, дрожит эфир,
Таится ночь в пролеты арок.
Как не любить весь этот мир,
Невероятный Твой подарок?
Ты дал мне пять неверных чувств,
Ты дал мне время и пространтство,
Играет в мареве искусств
Моей души непостоянство.
И я творю из ничего
Твои моря, пустыни, горы,
Всю славу солнца Твоего,
Так ослепляющего взоры.
И разрушаю вдруг шутя
Всю эту пышную нелепость,
Как рушит малое дитя
Из карт построенную крепость.</text><name>Горит звезда, дрожит эфир...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Клейми, толпа, клейми в чаду сует всечасных
Из низкой зависти мой громоносный стих:
Тебе не устрашить питомца муз прекрасных,
Тебе не сокрушить треножников златых!..
Озлилась ты?! так зри ж, каким огнем презренья,
Какою гордостью горит мой ярый взор,
Как смело черпаю я в море вдохновенья
Свинцовый стих тебе в позор!
Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом
Своим бессмысленным поэта вещих слов!
Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,
Вовеки не склонюсь пред сонмищем врагов:
Я вечно буду петь и песней наслаждаться,
Я вечно буду пить чарующий нектар.
Раздайся ж прочь, толпа!.. довольно насмехаться!
Тебе ль познать Пруткова дар??
Постой!.. Скажи: за что ты злобно так смеешься?
Скажи: чего давно так ждешь ты от меня?
Не льстивых ли похвал?! Нет, их ты не дождешься!
Призванью своему по гроб не изменя,
Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,
С змеею желчною в изношенной груди,
Тебя я наведу в стихах, огнем палящих,
На путь с неправого пути!</text><name>К толпе</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1913</date_from><text>Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след -
Очаровательные франты
Минувших лет.
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу,-
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера -
Малютки-мальчики, сегодня -
Офицера.
Вам все вершины были малы
И мягок - самый черствый хлеб,
О молодые генералы
Своих судеб!
Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик,
И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена...
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.
О, как - мне кажется - могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать - и гривы
Своих коней.
В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век...
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.
Три сотни побеждало - трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы все могли.
Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать? ..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие -
И весело переходили
В небытие.</text><name>ГЕНЕРАЛАМ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1842</date_from><text>Люблю, если, тихо к плечу моему головой прислонившись,
С любовью ты смотришь, как, очи потупив, я думаю думу,
А ты угадать ее хочешь. Невольно, проникнут тобою,
Я очи к тебе обращу и с твоими встречаюсь очами;
И мы улыбнемся безмолвно, как будто бы в сладком молчаньи
Мы мыслью сошлися и много сказали улыбкой и взором.</text><name>Люблю, если, тихо к плечу...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1921</date_from><text>Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как ветер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.
Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй ты, моя чёрная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!
Город, город, ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске волокой,
Телеграфными столбами давясь.
Жилист мускул у дьявольской выи,
И легка ей чугунная гать.
Ну, да что же? Ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать.
Пусть для сердца тягучее колко,
Это песня звериных прав!..
...Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
Зверь припал... и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки...
Вдруг прыжок... и двуного недруга
Раздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты недаром даёшься ножу!
Как и ты -- я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты -- я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу...
Всё же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.</text><name>Мир таинственный, мир мой древний...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1807</date_from><text>Не умел я притворяться,
На святого походить,
Важным саном надуваться
И философа брать вид:
Я любил чистосердечье,
Думал нравиться лишь им,
Ум и сердце человечье
Были гением моим.
Если я блистал восторгом,
С струн моих огонь летел.
Не собой блистал я - богом;
Вне себя я бога пел.
Если звуки посвящались
Лиры моея царям,-
Добродетельми казались
Мне они равны богам.
Если за победы громки
Я венцы сплетал вождям,-
Думал перелить в потомки
Души их и их детям.
Если где вельможам властным
Смел я правду брякнуть в слух,-
Мнил быть сердцем беспристрастным
Им, царю, отчизне друг.
Если ж я и суетою
Сам был света обольщен,-
Признаюся, красотою
Быв плененным, пел и жен.
Словом, жег любви коль пламень,
Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек.</text><name>Признание</name><date_to>1807</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1936</date_from><text>В. Буш
Глава первая
Каспар Шлих, куря табак,
Нес под мышкой двух собак.
«Ну!— воскликнул Каспар Шлих,—
Прямо в речку брошу их!»
Хоп! взлетел щенок дугой,
Плих! и скрылся под водой.
Хоп! взлетел за ним другой,
Плюх! и тоже под водой.
Шлих ушел, куря табак.
Шлиха нет, и нет собак.
Вдруг из леса, точно ветер,
Вылетают Пауль и Петер
И тотчас же с головой
Исчезают под водой.
Не прошло и двух минут,
Оба к берегу плывут.
Вылезают из реки,
А в руках у них щенки.
Петер крикнул: «Это мой!»
Пауль крикнул: «Это мой!»
«Ты будь Плихом!»
«Ты будь Плюхом!»
«А теперь бежим домой!»
Петер, Пауль, Плих и Плюх
Мчатся к дому во весь дух.
Глава вторая
Папа Фиттих рядом с мамой,
Мама Фиттих рядом с папой,
На скамеечке сидят,
Вдаль задумчиво глядят.
Вдруг мальчишки прибежали
И со смехом закричали:
«Познакомьтесь: Плюх и Плих!
Мы спасли от смерти их!»
«Это что еще за штуки?» —
Грозно крикнул папа Фиттих.
Мама, взяв его за руки,
Говорит: «Не надо бить их!»
И к столу детей ведет.
Плих и Плюх бегут вперед.
Что такое?
Что такое?
Где похлебка?
Где жаркое?
Две собаки, Плюх и Плих,
Съели всё за четверых.
Каспар Шлих, куря табак,
Увидал своих собак.
«Ну!— воскликнул Каспар Шлих,—
Я избавился от них!
Бросил в речку их на дно,
А теперь мне всё равно».
Глава третья
Ночь.
Луна.
Не дует ветер.
На кустах не дрогнет лист.
Спят в кроватях
Пауль и Петер,
Слышен только
Храп и свист.
Плих и Плюх
Сидели тихо,
Но, услыша
Свист и храп,
Стали вдруг
Чесаться лихо
С громким стуком
Задних лап.
Почесав
зубами спины
И взглянув
с тоской вокруг,
На кровати
Под перины
Плих и Плюх
Полезли вдруг.
Тут проснулись оба брата
И собак прогнали прочь.
На полу сидят щенята.
Ах, как долго длится ночь!
Скучно без толку слоняться
Им по комнате опять,—
Надо чем-нибудь заняться,
Чтобы время скоротать.
Плих штаны зубами тянет,
Плюх играет сапогом.
Вот и солнце скоро встанет.
Посветлело все кругом.
«Это что ещё за штуки!» —
Утром крикнул папа Фиттих.
Мама, взяв его за руки,
Говорит: «Не надо бить их!
Будь хорошим,
Не сердись,
Лучше завтракать садись!»
Светит солнце.
Дует ветер.
А в саду,
Среди травы,
Стали рядом
Пауль и Петер.
Полюбуйтесь каковы!
Грустно воют Плюх и Плих,
Не пускают цепи их.
Плих и Плюх в собачьей будке
Арестованы на сутки.
Каспар Шлих, куря табак,
Увидал своих собак.
«Ну!— воскликнул Каспар Шлих,—
Я избавился от них!
Бросил в речку их, на дно,
А теперь мне все равно!»
Глава четвертая
Мышку, серую плутовку,
Заманили в мышеловку.
Эй, собаки,
Плюх и Плих,
Вот вам завтрак на двоих!
Мчатся псы и лают звонко;
Ловят быстрого мышонка,
А мышонок не сдается,
Прямо к Паулю несется.
По ноге его полез
И в штанах его исчез.
Ищут мышку Плюх и Плих,
Мышка прячется от них.
Вдруг завыл от боли пес,
Мышь вцепилась Плюху в нос!
Плих на помощь подбегает,
А мышонок прыг назад.
Плиха за ухо хватает
И к соседке мчится в сад.
А за мышкой во весь дух
Мчатся с лаем Плих и Плюх.
Мышь бежит,
За ней собаки.
Не уйти ей от собак.
На пути
Левкои,
Маки,
Георгины
И табак.
Псы рычат,
И громко воют,
И ногами
Землю роют,
И носами
Клумбу роют,
И рычат,
И громко воют.
В это время Паулина,
Чтобы кухню осветить,
В лампу кружку керосина
Собиралась перелить.
Вдруг в окошко поглядела
И от страха побледнела,
Побледнела,
Задрожала,
Закричала:
«Прочь, скоты!
Все погибло.
Все пропало.
Ах, цветы, мои цветы!»
Гибнет роза,
Гибнет мак,
Резеда и георгин!
Паулина на собак
Выливает керосин.
Керосин
Противный,
Жгучий,
Очень едкий
И вонючий!
Воют жалобно собаки,
Чешут спины
И бока.
Топчут розы,
Топчут маки,
Тоичут грядки табака.
Громко взвизгнула соседка
И, печально вскрикнув «У-у-у!»,
Как надломленная ветка,
Повалилась на траву.
Каспар Шлик, куря табак,
Увидал своих собак,
И воскликнул Каспар Шлих:
«Я избавился от них!
Я их выбросил давно,
И теперь мне все равно!»
Глава пятая
Снова в будке Плюх и Плих.
Всякий скажет вам про них:
«Вот друзья, так уж друзья!
Лучше выдумать нельзя!»
Но известно, что собаки
Не умеют жить без драки.
Вот в саду, под старым дубом,
Разодрались Плих и Плюх.
И помчались друг за другом
Прямо к дому во весь дух.
В это время мама Фиттих
На плите пекла блины.
До обеда покормить их
Просят маму шалуны.
Вдруг из двери мимо них
Мчатся с лаем Плюх и Плих.
Драться в кухне мало места:
Табурет, горшок и тесто
И кастрюля с молоком
Полетели кувырком.
Пауль кнутиком взмахнул,
Плюха кнутиком стегнул.
Петер крикнул:
«Ты чего
Обижаешь моего?
Чем собака виновата?»
И кнутом ударил брата.
Пауль тоже рассердился,
Быстро к брату подскочил,
В волоса его вцепился
И на землю повалил.
Тут примчался папа Фиттих
С длинной палкою в руках.
«Ну теперь я буду бить их!»
Закричал он впопыхах.
«Да,— промолвил Каспар Шлих,—
Я давно побил бы их.
Я побил бы их давно!
Мне-то, впрочем, все равно!»
Папа Фиттих на ходу
Вдруг схватил сковороду
И на Шлиха блин горячий
Нахлобучил на ходу.
«Ну,— воскликнул Каспар Шлих,—
Пострадал и я от них.
Даже трубка и табак
Пострадали от собак!»
Глава шестая
Очень, очень, очень, очень
Папа Фиттих озабочен...
«Что мне делать? — говорит.—
Голова моя горит.
Петер — дерзкий мальчуган,
Пауль — страшный грубиян,
Я пошлю мальчишек в школу,
Пусть их учит Бокельман!»
Бокельман учил мальчишек
Палкой по столу стучал,
Бокельман ругал мальчишек
И как лев на них рычал.
Если кто не знал урока,
Не умел спрягать глагол,—
Бокельман того жестоко
Тонкой розгою порол.
Впрочем, это очень мало
Иль совсем не помогало,
Потому что от битья
Умным сделаться нельзя.
Кончив школу кое-как,
Стали оба мальчугана
Обучать своих собак
Всем наукам Бокельмана.
Били, били, били, били,
Били палками собак,
А собаки громко выли,
Но не слушались никак.
«Нет,— подумали друзья,—
Так собак учить нельзя!
Палкой делу не помочь!
Мы бросаем палки прочь».
И собаки в самом деле
Поумнели в две недели.
Глава седьмая и последняя
Англичанин мистер Хопп
Смотрит в длинный телескоп.
Видит горы и леса,
Облака и небеса.
Но не видит ничего,
Что под носом у него.
Вдруг о камень он споткнулся,
Прямо в речку окунулся.
Шел с прогулки папа Фиттих,
Слышит крики: «Караул!»
«Эй,— сказал он,— посмотрите,
Кто-то в речке утонул».
Плих и Плюх помчались сразу,
Громко лая и визжа.
Видят — кто-то долговязый
Лезет на берег дрожа.
«Где мой шлем и телескоп?»
Восклицает мистер Хопп.
И тотчас же Плих и Плюх
По команде в воду бух!
Не прошло и двух минут,
Оба к берегу плывут.
«Вот мой шлем и телескоп!»
Громко крикнул мистер Хопп.
И прибавил: «Это ловко!
Вот что значит дрессировка!
Я таких собак люблю,
Я сейчас же их куплю.
За собачек сто рублей
Получите поскорей!»
«О!— воскликнул папа Фиттих,—
Разрешите получить их!»
«До свиданья! До свиданья!
До свиданья, Плюх и Плих!»
Говорили Пауль и Петер,
Обнимая крепко их.
«Вот на этом самом месте
Мы спасли когда-то вас,
Целый год мы жили вместе,
Но расстанемся сейчас».
Каспар Шлих, куря табак,
Увидал своих собак.
«Ну и ну!— воскликнул он,—
Сон ли это иль не сон?
В самом деле, как же так?
Сто рублей за двух собак!
Мог бы стать я богачом,
А остался ни при чем».
Каспар Шлих ногою топнул,
Чубуком о землю хлопнул.
Каспар Шлих рукой махнул —
Бух!
И в речке утонул.
Трубка старая дымится,
Дыма облачко клубится.
Трубка гаснет наконец.
Вот и повести
конец.</text><name>Плих и Плюх</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1920</date_from><text>Черные тучи проносятся мимо
Сел, нив, рощ.
Вот потемнело, и пыль закрутилась,—
Гром, блеск, дождь.
Соснам и совам — потеха ночная:
Визг, вой, свист.
Ты же, светляк, свой зеленый фонарик
Спрячь, друг, в лист.</text><name>Черные тучи проносятся мимо...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1907</date_from><text>Двор, как дно огромной бочки,
Как замкнутое кольцо;
За решеткой одиночки
Чье-то бледное лицо.
Темной кофточки полоски,
Как ударов давних след,
И девической прически
В полумраке силуэт.
После памятной прогулки,
Образ светлый и родной,
В келье каменной и гулкой
Буду грезить я тобой.
Вспомню вечер безмятежный,
В бликах радужных балкон
И поющий скрипкой нежной
За оградой граммофон,
Светлокрашеную шлюпку,
Вёсел мерную молву,
Рядом девушку-голубку -
Белый призрак наяву...
Я всё тот же - мощи жаркой
Не сломил тяжелый свод...
Выйди, белая русалка,
К лодке, дремлющей у вод!
Поплывем мы... Сон нелепый!
Двор, как ямы мрачной дно,
За окном глухого склепа
И зловеще и темно.</text><name>Прогулка</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель...
По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре.
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.
Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,
Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,
Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.
Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!</text><name></name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1815</date_from><text>Как странно мне читать глазами
Свой лепет, смолкнувший в былом...
А тут еще из дома в дом
Броди за беглыми листками!
Что в жизни разделял, бывало,
Далекий, долгий переход —
Идя к читателю, попало
В один и тот же переплет...
Но прекрати пустые речи,
Сдавай-ка томик свой в печать:
Наш мир — клубок противоречий,
Тебе за них не отвечать!
Перевод. Б. Заходера</text><name>Вступительное сетование</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Гончаров</author><date_from>1945</date_from><text>Когда тебя бессонной ночью
Снарядный визг в окоп швырнет,
И ты поймешь, что жизнь короче,
Чем южной звездочки полет,—
Пусть, славя жизнь, и ночь, и осень,
Отбой горнисты протрубят,—
Глотая кровь, ты сам попросишь
Своих друзей добить тебя.
Но не добьют... Внесут в палату,
Дадут железных капель пить,
Наложат гипс, и в белых латах,
Как памятник, ты станешь жить.
И выходят!.. Как из пеленок,
Ты в жизнь шагнешь из простыней,—
Нетерпеливый, как ребенок,
Спешащий к матери своей.</text><name>Когда тебя бессонной ночью...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1851</date_from><text>Когда закат прощальными лучами
Спокойных вод озолотит стекло,
И ляжет тень ночная над полями,
И замолчит веселое село,
И на цветах и на траве душистой
Блеснет роса, посланница небес,
И тканию тумана серебристой
Оденется темнокудрявый лес,—
С какою-то отрадой непонятной
На божий мир я в этот час гляжу
И в тишине природы необъятно
Покой уму и сердцу нахожу;
И чужды мне земные впечатленья,
И так светло во глубине души:
Мне кажется, со мной в уединеньи
Тогда весь мир беседует в тиши.</text><name>Когда закат прощальными лучами...</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1831</date_from><text>Бывало, отрок, звонким кликом
Лесное эхо я будил,
И верный отклик в лесе диком
Меня смятенно веселил.
Пора другая наступила,
И рифма юношу пленила,
Лесное эхо заменя.
Игра стихов, игра златая!
Как звуки, звукам отвечая,
Бывало, нежили меня!
Но всё проходит. Остываю
Я и к гармонии стихов -
И как дубров не окликаю,
Так не ищу созвучных слов.</text><name>Бывало, отрок, звонким кликом...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1839</date_from><text>Не верь, не верь поэту, дева;
Его своим ты не зови —
И пуще пламенного гнева
Страшись поэтовой любви!
Его ты сердца не усвоишь
Своей младенческой душой;
Огня палящего не скроешь
Под легкой девственной фатой.
Поэт всесилен, как стихия,
Не властен лишь в себе самом;
Невольно кудри молодые
Он обожжет своим венцом.
Вотще поносит или хвалит
Его бессмысленный народ...
Он не змиею сердце жалит,
Но как пчела его сосет.
Твоей святыни не нарушит
Поэта чистая рука,
Но ненароком жизнь задушит
Иль унесет за облака.</text><name>Не верь, не верь поэту, дева...</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Гончаров</author><date_from>1975</date_from><text>- Эй ты,- мне кричат,- Подорожник!
Но я улыбаюсь в ответ,
Я - это усталый художник,
Завьюженный жизнью поэт.
Я знал, что недолго я буду
Земную вдыхать благодать,
И мне, как ребенку, повсюду
Хотелось скорей побывать.
И все я изъездил, что можно,
Куда невозможно - летал.
И сам вдруг травой придорожной,
Сухим подорожником стал.
На этих горластых, зеленых
Гляжу я с печалью живой.
Какою для ран воспаленных
Их жизнь обернется травой?</text><name>Эй ты,- мне кричат,- Подорожник!..</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1916</date_from><text>Я ребенком любил большие,
Медом пахнущие луга,
Перелески, травы сухие
И меж трав бычачьи рога.
Каждый пыльный куст придорожный
Мне кричал: "Я шучу с тобой,
Обойди меня осторожно
И узнаешь, кто я такой!"
Только дикий ветер осенний,
Прошумев, прекращал игру,-
Сердце билось еще блаженней,
И я верил, что я умру
Не один,- с моими друзьями
С мать-и-мачехой, с лопухом,
И за дальними небесами
Догадаюсь вдруг обо всем.
Я за то и люблю затеи
Грозовых военных забав,
Что людская кровь не святее
Изумрудного сока трав.</text><name>Детство</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1961</date_from><text>Если нравится - мало?
Если влюбился - много?
Если б узнать сначала,
Если б узнать надолго!
Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас!
Милая, нежная, чудная!..
Эх, не влюбиться бы в вас!</text><name>Если нравится - мало?..</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Ой, зеленая верба,
Молодая луна!
Этой ночью, наверно,
Никому не до сна.
Ой вы, звезды-снежинки,
Золотой хоровод!
По заветной тропинке
Милый к милой идет.
Счастлив, кто любит,
Кто с милой дружен.
Нелюбимый,
Нелюдимый
Никому не нужен!
Стынут милые ножки
От холодной росы,
Подождите немножко,
Не спешите, часы!
Расставаться так горько,
Если милый с тобой!
Ой, румяная зорька,
Подожди за горой!
Счастлив, кто любит,
Кто с милой дружен.
Нелюбимый,
Нелюдимый
Никому не нужен!</text><name>Ой, зеленая верба!</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1971</date_from><text>Серости на белом свете нет,
Серость — это ваше нерадение,
Невнимание, усталость лет,
Ваше настроение осеннее.
Где для вас невнятное пятно,—
Для меня цветут долины маково.
Все едино, но не все одно,
Все едино, но не одинаково.</text><name>Серости на белом свете нет...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Попутный веет ветр. - Идет корабль,-
Во всю длину развиты флаги, вздулись
Ветрила все,- идет, и пред кормой
Морская пена раздается.- Многим
Наполнилася грудь у всех пловцов.
Теперь, когда свершен опасный путь,
Родимый край они узрели снова;
Один стоит, вдаль устремляя взоры,
И в темных очерках ему рисует
Мечта давно знакомые предметы,
Залив и мыс,- пока недвижны очи
Не заболят. Товарищу другой
Жмет руку и приветствует с отчизной,
И господа благодарит, рыдая.
Другой, безмолвную творя молитву
Угоднику и деве пресвятой,
И милостынь и дальних поклонений
Старинные обеты обновляет,
Когда найдет он всё благополучно.
Задумчив, нем и ото всех далек,
Сам Медок погружен в воспоминаньях
О славном подвиге, то в снах надежды,
То в горестных предчувствиях и страхе.
Прекрасен вечер, и попутный ветр
Звучит меж вервей, и корабль надежный
Бежит, шумя, меж волн.
Садится солнце.</text><name>Медок</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>Из блеска в тень и в блеск из тени
с лазурных скал ручьи текли,
в бреду извилистых растений
овраги вешние цвели.
И в утро мира это было:
дикарь, еще полунемой,
с душой прозревшей, но бескрылой,—
косматый, легкий и прямой,—
заметил, взмахивая луком,
при взлете горного орла,
с каким густым и сладким звуком
освобождается стрела.
Забыв и шелесты оленьи,
и тигра бархат огневой,—
он шел, в блаженном удивленье
играя звучной тетивой.
Ее притягивал он резко
и с восклицаньем отпускал.
Из тени в блеск и в тень из блеска
ручьи текли с лазурных скал.
Янтарной жилы звон упругий
напоминал его душе
призывный смех чужой подруги
в чужом далеком шалаше.</text><name>Из блеска в тень и в блеск из тени...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1815</date_from><text>У Тришки на локтях кафтан продрался.
Что долго думать тут? Он за иглу принялся:
По четверти обрезал рукавов -
И локти заплатил. Кафтан опять готов;
Лишь на четверть голее руки стали.
Да что до этого печали?
Однако же смеется Тришке всяк,
А Тришка говорит: "Так я же не дурак
И ту беду поправлю:
Длиннее прежнего я рукава наставлю".
О, Тришка малый не простой!
Обрезал фалды он и полы,
Наставил рукава, и весел Тришка мой,
Хоть носит он кафтан такой,
Которого длиннее и камзолы.
Таким же образом, видал я, иногда
Иные господа,
Запутавши дела, их поправляют,
Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.</text><name>Тришкин кафтан</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1912</date_from><text>М. Замятиной
Ведь Марию Египтянку
Грешной жизни пустота
Прикоснуться не пустила
Животворного креста.
А когда пошла в пустыню,
Блуд забыв, душой проста,
Песни вольные звучали
Славой новою Христа.
Отыскал ее Зосима,
Разделив свою милоть,
Чтоб покрыла пред кончиной
Уготованную плоть.
Не грехи, а Спаса сила,
Тайной жизни чистота
Пусть соделает Вам легкой
Ношу вольного креста.
А забота жизни тесной,
Незаметна и проста,
Вам зачтется, как молитва,
У воскресного Христа,
И отыщет не Зосима,
Разделив свою милоть:
Сам Христос, придя, прикроет
Уготованную плоть.</text><name>Мария Египетская</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1846</date_from><text>Посв. Г. П. Данилевскому
Он у каменной башни стоял под стеной;
И я помню, на нем был кафтан дорогой;
И мелькала, под красным сукном,
Голубая рубашка на нем...
Презирайте за то, что его я люблю!
Злые люди, грозите судом —
Я суда не боюсь и вины не таю!—
Не бросай в меня камнями!..
Я и так уже ранена...
Золотая граната растет под стеной;
Всех плодов не достать никакою рукой;
Всех красивых мужчин для чего
Стала б я привораживать! Но
Приютила б я к сердцу, во мраке ночей
Приголубила б только его —
И уж больше любви мне не нужно ничьей!
Не бросай в меня камнями!..
Я и так уже ранена...
Разлучили, сгубили нас горы, холмы
Эриванские! Вечно холодной зимы
Вечным снегом покрыты оне!
Говорят, на чужой стороне
Девы Грузии блеском своей красоты
Увлекают сердца... Обо мне
В той стране, милый мой, не забудешь ли ты?
Не бросай в меня камнями!..
Я и так уже ранена...
Говорят, злая весть к нам оттуда пришла;
За горами кровавая битва была;
Там засада была... Говорят,
Будто наших сарбазов** отряд
Истреблен ненавистной изменою... Чу!
Кто-то скачет... копыта стучат...
Пыль столбом... я дрожу и молитву шепчу.
Не бросай в меня камнями!..
Я и так уже ранена..
* Татарская песня эта была доставлена покойным Абаз-Кули-Ханом одному польскому поэту, Ладо-Заблоцкому. Он перевел эту песню по-польски, прозой; я, как умел, русскими стихами...
** Сарбазы — персидские солдаты.</text><name>Татарская песня</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Зане из Отчего (и в нас, как в небе) лона
Существенно родится Сын,
И отраженная мертва Его икона
Над зыбью сумрачных пучин,
Где одинокая, в кольце Левиафана,
Душа унылая пуста...
Но ты дыханием Отца благоуханна,
Душа невестная, — о радостная рана!
И Роза — колыбель Креста.</text><name>6</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>Кого-то я спросил: «Бывали вы в Помпеи?»
- «Был,- говорит,- так что ж?»- «Как что?..
Да все музеи
В Европе и у нас, с конца и до конца,
Гордятся дивами и кисти и резца
Художников помпейских...»
- «Вероятно,
Но мне помпейское искусство непонятно,
Затем что я ею в Помпеи не видал,
А видел я один песчаный вал,
Да груды пепла, да такие ямы,
Что были, может, там и статуи богов,
И знаменитые седалища жрецов,
И творческой рукой воздвигнутые храмы,-
Быть может; только их Бурбоновский музей
Все выкопал до мраморных корней».
- «А что же говорят об этом ладзарони?»
- «Молчат... На берегу ждут первой ранней тони
И точат о песок заржавые ножи...»
И вот, подумал я, теперь ты мне скажи,
Художник кесарей, маститый мой Витрувий:
Зачем Помпеи ты на лаве воздвигал,
Как будто бы не помнил и не знал,
Что сердце у твоей Италии - Везувий?
Но нет, ты прав: свободная страна,
Врагам одни гробы и выдала она...</text><name>Помпеи</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1920</date_from><text>Я нашел наконец пустынника.
Вы знаете, как трудно найти
пустынника здесь, на земле.
Просил я его, укажет ли
он путь мой и примет ли
он благосклонно мои труды?
Он долго смотрел и спросил,
что у меня есть самое любимое?
Самое дорогое? Я отвечал:
"Красота".- "Самое любимое
ты должен оставить".- "Кто
заповедал это?"- спросил я.
"Бог",- ответил пустынник.
Пусть накажет меня Бог -
я не оставлю самое прекрасное,
что нас приводит
к Нему.</text><name>К нему</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Отыскал
В тиши я деревенской
У слиянья Истры и Москвы
Камень в форме и мужской, и женской,
И коровье-бычьей головы.
Я не верю,
Что игрой природы
Был тяжеловесный этот лик,
Древний камень, под который воды
Не текли, настолько он велик.
Может быть,
Ваятель первобытный,
Этот камень трогая резцом,
Слил в единый облик монолитный
Лик Природы со своим лицом.
А быть может,
На лесные тропы
Некий грек, придя издалека,
Древней глыбе придал вид Европы
И укравшего ее быка.
Иль,
Не зная Зевса никакого,
Муж славянский, простодушно дик,
Создал так: пастушка и корова,
Но при этом — и пастух и бык!
Словом,
Глыбу я извлек из пыли
И понес, взваливши на плечо,
Чтобы эту прелесть не зарыли
На тысячелетия еще.</text><name>Драгоценный камень</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1961</date_from><text>Молчит, сиротлив и обижен,
Ветлы искореженный ствол,
Заброшенный пруд неподвижен
И густ, будто крепкий рассол.
Порою, как сонное диво,
Из тьмы травяной, водяной
Лягушка всплывает лениво,
Блестя огуречной спиной.
Но мальчик пришел с хворостиной -
И нет на пруду тишины;
Вот каску, обросшую тиной,
Он выудил из глубины.
Без грусти, без всякой заботы,
Без всякой заботы,
Улыбкой блестя озорной,
Берет он советской пехоты
Тяжелый убор головной.
Воды зачерпнет деловито -
И слушает, как вода
Струится из каски пробитой
На гладкую плоскость пруда.
О добром безоблачном небе,
О днях без утрат и невзгод,
Дрожа, как серебряннный стебель,
Ему эта струйка поет.
Поет ему неторопливо
О том, как все тихо кругом,
Поет об июне счастливом,
А мне о другом, о другом...</text><name>Каска</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1957</date_from><text>Не уделяй мне много времени,
Вопросов мне не задавай.
Глазами добрыми и верными
Руки моей не задевай.
Не проходи весной по лужицам,
По следу следа моего.
Я знаю - снова не получится
Из этой встречи ничего.
Ты думаешь, что я из гордости
Хожу, с тобою не дружу?
Я не из гордости - из горести
Так прямо голову держу.</text><name>Не уделяй мне много времени...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Должно быть, я калека,
Наверно, я урод:
Меня за человека
Не признает народ!
Хотя на месте нос мой
И уши как у всех...
Вот только разве космы
Злой вызывают смех!
Но это ж не причина,
И это не беда,
Что на лице - личина
Усы и борода!..
...Что провели морщины
Тяжелые года!
...И полон я любовью
К рассветному лучу,
Когда висит над новью
Полоска кумачу...
...Но я ведь по-коровьи
На праздник не мычу?!
Я с даром ясной речи,
И чту я наш язык,
Я не блеюн овечий
И не коровий мык!
Скажу я без досады,
Что, доживя свой век
Средь человечья стада,
Умру, как человек!</text><name>Должно быть, я калека...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1884</date_from><text>Столица бредила в чаду своей тоски,
Гонясь за куплей и продажей.
Общественных карет болтливые звонки
Мешались с лязгом экипажей.
Движенью пестрому не виделось конца.
Ночные сумерки сползали,
И газовых рожков блестящие сердца
В зеркальных окнах трепетали.
Я шел рассеянно: аккорды суеты
Мой робкий слух не волновали,
И жадно мчались вдаль заветные мечты
На крыльях сумрачной печали.
Я видел серебро сверкающих озер,
Сережки вербы опушённой,
И серых деревень заплаканный простор,
И в бледной дали лес зеленый.
И веяло в лицо мне запахом полей,
Смущало сердце вдохновенье,
И ангел родины незлобивой моей
Мне в душу слал благословенье.</text><name>Столица бредила в чаду своей тоски...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1968</date_from><text>Россию делает береза.
Смотрю спокойно и тверезо,
еще не зная отчего,
на лес с лиловинкою утра,
на то, как тоненько и мудро
береза врезана в него.
Она бела ничуть не чинно,
и это главная причина
поверить нашему родству.
И я живу не оробело,
а, как береза, черно-бело,
хотя и набело живу.
В ней есть прозрачность и безбрежность,
и эта праведная грешность,
и чистота - из грешной тьмы,-
которая всегда основа
всего людского и лесного,
всего, что - жизнь, Россия, мы.
Березу, как букварь, читаю,
стою, и полосы считаю,
и благодарности полна
за то, что серебром черненым
из лип, еловых лап, черемух,
как в ночь луна, горит она.
Ах ты, простуха, ах, присуха!
Боюсь не тяжкого проступка,
боюсь, а что, как, отличив
от тех, от свойских, не накажут
меня березовою кашей,
от этой чести отлучив...
А что, как смури не развеет
березовый горячий веник,
в парилке шпаря по спине...
Люби меня, моя Россия.
Лупи меня, моя Россия,
да только помни обо мне!
А я-то помню, хоть неброска
ты, моя белая березка,
что насмерть нас с тобой свело.
И чем там душу ни корябай,
как детство, курочкою рябой,
ты - все, что свято и светло.</text><name>Россию делает береза...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Под кровлей шаткою моею
Дрожит и приседает дом...
...И сам сказать я не умею,
И голос заглушает гром!
Сверчком сижу я за трубою,
Свернувшись в неживой комок...
...И говорю я сам с собою,
Но и другим сказать бы мог,
Сказать, что в продублённой шкуре,
Распертой ребрами с боков,
Живет и клекот грозной бури,
И мудрость тихая веков!</text><name>Под кровлей шаткою моею...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from>1943</date_from><text>Много нынче в памяти потухло,
а живет безделица, пустяк:
девочкой потерянная кукла
на железных скрещенных путях.
Над платформой пар от паровозов
низко плыл, в равнину уходя...
Теплый дождь шушукался в березах,
но никто не замечал дождя.
Эшелоны шли тогда к востоку,
молча шли, без света и воды,
полные внезапной и жестокой,
горькой человеческой беды.
Девочка кричала и просила
и рвалась из материнских рук,—
показалась ей такой красивой
и желанной эта кукла вдруг.
Но никто не подал ей игрушки,
и толпа, к посадке торопясь,
куклу затоптала у теплушки
в жидкую струящуюся грязь.
Маленькая смерти не поверит,
и разлуки не поймет она...
Так хоть этой крохотной потерей
дотянулась до нее война.
Некуда от странной мысли деться:
это не игрушка, не пустяк,—
это, может быть, обломок детства
на железных скрещенных путях.</text><name>Кукла</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Гоголь
"О моя молодость! о моя свежесть!"- восклицал и я когда-то. Но когда я произносил это восклицание, я сам еще был молод и свеж.
Мне просто хотелось тогда побаловать самого себя грустным чувством, пожалеть о себе въявь, порадоваться втайне.
Теперь я молчу и не сокрушаюсь вслух о тех утратах... Они и так грызут меня постоянно, глухою грызью.
"Эх! лучше не думать!"- уверяют мужики.</text><name>О моя молодость! О моя свежесть!</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1834</date_from><text>О арфа скальда! Долго ты спала
В тени, в пыли забытого угла;
Но лишь луны, очаровавшей мглу,
Лазурный свет блеснул в твоем углу,
Вдруг чудный звон затрепетал в струне,
Как бред души, встревоженной во сне.
Какой он жизнью на тебя дохнул?
Иль старину тебе он вспомянул —
Как по ночам здесь сладострастных дев
Давно минувший вторился напев
Иль в сих цветущих и поднесь садах
Их легких ног скользил незримый шаг?</text><name>Арфа скальда</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1828</date_from><text>Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земли мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдет далекий мой потомок
В моих стихах; как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношенье,
И как нашел я друга в поколенье,
Читателя найду в потомстве я.</text><name>Мой дар убог, и голос мой не громок...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1915</date_from><text>В тот год, когда господь сурово
Над нами длань отяготил,—
Я, в жажде сумрачного крова,
Скрываясь от лица дневного,
Бежал к бесстрастию могил.
Я думал: божескую гневность
Избуду я в святой тиши:
Смирит тоску седая древность,
Тысячелетних строф напевность
Излечит недуги души.
Но там, где я искал гробницы,
Я целый мир живой обрел:
Запели, в сретенье денницы,
Давно истлевшие цевницы,
И смерти луг — в цветах расцвел.
Не мертвым голосом былины,—
Живым приветствием любви
Окрестно дрогнули долины,
И древний мир, как зов единый,
Мне грянул грозное: «Живи!»
Сквозь разделяющее годы
Услышал я ту песнь веков.
Во славу благостной природы,
Любви, познанья и свободы,—
Песнь, цепь ломающих, рабов.
Армения! Твой древний голос —
Как свежий ветер в летний зной:
Как бодро он взвивает волос,
И, как дождем омытый колос,
Я выпрямляюсь под грозой!</text><name>К Армении</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1959</date_from><text>В тот месяц май, в тот месяц мой
во мне была такая лёгкость
и, расстилаясь над землей,
влекла меня погоды лётность.
Я так щедра была, щедра
в счастливом предвкушенье пенья,
и с легкомыслием щегла
я окунала в воздух перья.
Но, слава Богу, стал мой взор
и проницательней, и строже,
и каждый вздох и каждый взлет
обходится мне всё дороже.
И я причастна к тайнам дня.
Открыты мне его явленья.
Вокруг оглядываюсь я
с усмешкой старого еврея.
Я вижу, как грачи галдят,
над черным снегом нависая,
как скушно женщины глядят,
склонившиеся над вязаньем.
И где-то, в дудочку дудя,
не соблюдая клумб и грядок,
чужое бегает дитя
и нарушает их порядок.</text><name>В тот месяц май, в тот месяц мой...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1920</date_from><text>Правительство, когда не чтит поэта
Великого, не чтит себя само
И на себя накладывает вето
К признанию и срамное клеймо.
Правительство, зовущее в строй армий
Художника, под пушку и ружье,
Напоминает повесть о жандарме,
Предавшем палачу дитя свое.
Правительство, лишившее субсидий
Писателя, вошедшего в нужду,
Себя являет в непристойном виде
И вызывает в нем к себе вражду.
Правительство, грозящее цензурой
Мыслителю, должно позорно пасть.
Так, отчеканив яркий ямб цезурой,
Я хлестко отчеканиваю власть.
А общество, смотрящее спокойно
На притесненье гениев своих,
Вандального правительства достойно,
И не мечтать ему о днях иных...</text><name>Поэза правительству</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Часть первая
Ехали медведи
На велосипеде.
А за ними кот
Задом наперёд.
А за ним комарики
На воздушном шарике.
А за ними раки
На хромой собаке.
Волки на кобыле.
Львы в автомобиле.
Зайчики
В трамвайчике.
Жаба на метле...
Едут и смеются,
Пряники жуют.
Вдруг из подворотни
Страшный великан,
Рыжий и усатый
Та-ра-кан!
Таракан, Таракан, Тараканище!
Он рычит, и кричит,
И усами шевелит:
"Погодите, не спешите,
Я вас мигом проглочу!
Проглочу, проглочу, не помилую".
Звери задрожали,
В обморок упали.
Волки от испуга
Скушали друг друга.
Бедный крокодил
Жабу проглотил.
А слониха, вся дрожа,
Так и села на ежа.
Только раки-забияки
Не боятся бою-драки:
Хоть и пятятся назад,
Но усами шевелят
И кричат великану усатому:
"Не кричи и не рычи,
Мы и сами усачи,
Можем мы и сами
Шевелить усами!"
И назад ещё дальше попятились.
И сказал Гиппопотам
Крокодилам и китам:
"Кто злодея не боится
И с чудовищем сразится,
Я тому богатырю
Двух лягушек подарю
И еловую шишку пожалую!"
"Не боимся мы его,
Великана твоего:
Мы зубами,
Мы клыками,
Мы копытами его!"
И весёлою гурьбой
Звери кинулися в бой.
Но, увидев усача
(Ай-ай-ай!),
Звери дали стрекача
(Ай-ай-ай!).
По лесам, по полям разбежалися:
Тараканьих усов испугалися.
И вскричал Гиппопотам:
"Что за стыд, что за срам!
Эй, быки и носороги,
Выходите из берлоги
И врага
На рога
Поднимите-ка!"
Но быки и носороги
Отвечают из берлоги:
"Мы врага бы
На рога бы.
Только шкура дорога,
И рога нынче тоже
не дёшевы",
И сидят и дрожат
Под кусточками,
За болотными прячутся
Кочками.
Крокодилы в крапиву
Забилися,
И в канаве слоны
Схоронилися.
Только и слышно,
Как зубы стучат,
Только и видно,
Как уши дрожат.
А лихие обезьяны
Подхватили чемоданы
И скорее со всех ног
Наутек.
И акула
Увильнула,
Только хвостиком махнула.
А за нею каракатица -
Так и пятится,
Так и катится.
Часть вторая
Вот и стал Таракан
победителем,
И лесов и полей повелителем.
Покорилися звери усатому.
(Чтоб ему провалиться,
проклятому!)
А он между ними похаживает,
Золоченое брюхо поглаживает:
"Принесите-ка мне, звери,
ваших детушек,
Я сегодня их за ужином
скушаю!"
Бедные, бедные звери!
Воют, рыдают, ревут!
В каждой берлоге
И в каждой пещере
Злого обжору клянут.
Да и какая же мать
Согласится отдать
Своего дорогого ребёнка -
Медвежонка, волчонка,
слоненка,-
Чтобы несытое чучело
Бедную крошку
замучило!
Плачут они, убиваются,
С малышами навеки
прощаются.
Но однажды поутру
Прискакала кенгуру,
Увидала усача,
Закричала сгоряча:
"Разве это великан?
(Ха-ха-ха!)
Это просто таракан!
(Ха-ха-ха!)
Таракан, таракан,
таракашечка,
Жидконогая
козявочка-букашечка.
И не стыдно вам?
Не обидно вам?
Вы - зубастые,
Вы - клыкастые,
А малявочке
Поклонилися,
А козявочке
Покорилися!"
Испугались бегемоты,
Зашептали: "Что ты, что ты!
Уходи-ка ты отсюда!
Как бы не было нам худа!"
Только вдруг из-за кусточка,
Из-за синего лесочка,
Из далеких из полей
Прилетает Воробей.
Прыг да прыг
Да чик-чирик,
Чики-рики-чик-чирик!
Взял и клюнул Таракана,
Вот и нету великана.
Поделом великану досталося,
И усов от него не осталося.
То-то рада, то-то рада
Вся звериная семья,
Прославляют, поздравляют
Удалого Воробья!
Ослы ему славу по нотам поют,
Козлы бородою дорогу метут,
Бараны, бараны
Стучат в барабаны!
Сычи-трубачи
Трубят!
Грачи с каланчи
Кричат!
Летучие мыши
На крыше
Платочками машут
И пляшут.
А слониха-щеголиха
Так отплясывает лихо,
Что румяная луна
В небе задрожала
И на бедного слона
Кубарем упала.
Вот была потом забота -
За луной нырять в болото
И гвоздями к небесам приколачивать!</text><name>Тараканище</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Я не исполнил обещанья:
Не всё и плохо написал;
Но я прекрасного желал,
Но я имею оправданья
Во глубине моей души,
Они довольно хороши.
Я жажду славы и свободы,
А что пророчат мне мечты?
Предвижу царство пустоты
И прозаические годы...
Во имя бога и природы,
Не веря сердцу и уму,
Уже сбегаются народы
К позолоченному ярму;
Награда вам — и корм и ласки,
А служба скромная легка:
Не беспокоить седока
И верно слушаться указки!
Жестоки наши времена,
На троне глупость боевая!
Прощай, поэзия святая,
И здравствуй, рабства тишина!</text><name>Извиненье</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1917</date_from><text>Ты пожалела, ты простила
И даже руку подала мне,
Когда в душе, где смерть бродила,
И камня не было на камне.
Так победитель благородный
Предоставляет без сомненья
Тому, кто был сейчас свободный,
И жизнь и даже часть именья.
Всё, что бессонными ночами
Из тьмы души я вызвал к свету,
Всё, что даровано богами
Мне, воину, и мне, поэту,
Всё, пред твоей склоняясь властью,
Всё дам и ничего не скрою
За ослепительное счастье
Хоть иногда побыть с тобою.
Лишь песен не проси ты милых,
Таких, как я слагал когда-то,
Ты знаешь, я их петь не в силах
Скрипучим голосом кастрата.
Не накажи меня за эти
Слова, не ввергни снова в бездну,—
Когда-нибудь при лунном свете,
Раб истомленный, я исчезну.
Я побегу в пустынном поле
Через канавы и заборы,
Забыв себя и ужас боли,
И все условья, договоры.
И не узнаешь никогда ты,
Чтоб в сердце не вошла тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.</text><name>Ты пожалела, ты простила...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1942</date_from><text>На позиции девушка
Провожала бойца,
Темной ночью простилася
На ступеньках крыльца.
И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке на девичьем
Всё горел огонек.
Парня встретила славная
Фронтовая семья,
Всюду были товарищи,
Всюду были друзья.
Но знакомую улицу
Позабыть он не мог:
- Где ж ты, девушка милая,
Где ж ты, мой огонек?
И подруга далекая
Парню весточку шлет,
Что любовь ее девичья
Никогда не умрет;
Всё, что было загадано,
В свой исполнится срок,-
Не погаснет без времени
Золотой огонек.
И просторно и радостно
На душе у бойца
От такого хорошего
От ее письмеца.
И врага ненавистного
Крепче бьет паренек
За Советскую родину,
За родной огонек.</text><name>Огонек</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1869</date_from><text>Гаральд в боевое садится седло,
Покинул он Киев державный,
Вздыхает дорогою он тяжело:
«Звезда ты моя, Ярославна!
Надежд навсегда миновала пора,
Твой слышал, княжна, приговор я,
Узнают же вес моего топора
От края до края поморья!»
И Русь оставляет Гаральд за собой,
Плывет он размыкивать горе
Туда, где арабы с норманнами бой
Ведут на земле и на море.
В Мессине он им показал свой напор,
Он рубит их в битве неравной
И громко взывает, подъемля топор:
«Звезда ты моя, Ярославна!»
Дает себя знать он и грекам в бою,
И Генуи выходцам вольным,
Он на море бьется, ладья о ладью,
Но мысль его в Киеве стольном.
Летает он по морю сизым орлом,
Он чайкою в бурях пирует,
Трещат корабли под его топором —
По Киеву сердце тоскует.
Веселая то для дружины пора,
Гаральдовой славе нет равной —
Но в мысли спокойные воды Днепра,
Но в сердце княжна Ярославна.
Нет, видно ему не забыть уж о ней,
Не вымучить счастья иного —
И круто он бег повернул кораблей
И к северу гонит их снова.
Он на берег вышел, он сел на коня,
Он в зелени едет дубравной —
«Полюбишь ли, девица, ныне меня,
Звезда ты моя, Ярославна?»
И в Киев он стольный въезжает, крестясь;
Там, гостя радушно встречая,
Выходит из терема ласковый князь,
А с ним и княжна молодая.
«Здорово, Гаральд! Расскажи, из какой
На Русь воротился ты дали?
Замешкался долго в земле ты чужой,
Давно мы тебя не видали!»
«Я, княже, уехал, любви не стяжав,
Уехал безвестный и бедный;
Но ныне к тебе, государь Ярослав,
Вернулся я в славе победной!
Я город Мессину в разор разорил,
Разграбил поморье Царьграда,
Ладьи жемчугом по края нагрузил,
А тканей — и мерить не надо!
Ко древним Афинам, как ворон, молва
Неслась пред ладьями моими,
На мраморной лапе пирейского льва
Мечом я насек мое имя!
Прибрежья, где черный мой стяг прошумел,
Сикилия, Понт и Эллада
Вовек не забудут Гаральдовых дел,
Набегов Гаральда Гардрада!
Как вихорь обмел я окрайны морей,
Нигде моей славе нет равной —
Согласна ли ныне назваться моей,
Звезда ты моя, Ярославна?»
В Норвегии праздник веселый идет:
Весною, при плеске народа,
В ту пору, как алый шиповник цветет,
Вернулся Гаральд из похода.
Цветами его корабли обвиты,
От сеч отдыхают варяги,
Червленые берег покрыли щиты
И с черными вранами стяги.
В ладьях отовсюду к шатрам парчевым
Причалили вещие скальды
И славят на арфах, один за другим,
Возврат удалого Гаральда.
А сам он у моря, с веселым лицом,
В хламиде и в светлой короне,
Норвежским избранный от всех королем,
Сидит на возвышенном троне.
Отборных и гридней и отроков рой
Властителю служит уставно:
В царьградском наряде, в короне златой
С ним рядом сидит Ярославна.
И, к ней обращаясь, Гаральд говорит,
С любовью в сияющем взоре:
«Все, что пред тобою цветет и блестит,
И берег, и синее море,
Цветами убранные те корабли,
И грозные замков твердыни,
И людные веси норвежской земли,
И все, чем владею я ныне,
И слава, добытая в долгой борьбе,
И самый венец мой державный,
И все, чем я бранной обязан судьбе, —
Все то я добыл лишь на вено тебе,
Звезда ты моя, Ярославна!»</text><name>Песня о Гаральде и Ярославне</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>Уже двенадцать дней не видно берегов,
И ночь идет за днем, как волк за тихой серной.
И небо кажется бездонною цистерной,
Где башни рушатся туманных городов...
Уже двенадцать дней, как брошен Карфаген,
Уже двенадцать двей несут нас вдаль муссоны!...
Не звякнет тихий меч, не дрогнет щит червленый,
Не брызнет белизной узор сидонских стен...
Напрасно третий день жгут синие куренья,
Напрасно молится у черной мачты жрец,
Напрасно льют на нард шипящий жир овец,
Свирепый Посейдон не знает сожаленья...
На грязной палубе, от солнца порыжелой,
Меж брошенных снастей и рваных парусов,
Матросы тихо спят; и горечь летних снов
Телами смуглыми безмолвно овладела...
И ночь идет за днем...Пурпуровую нить
Прядет больной закат за далью умиранья...
Но нам страшней громов, и бури, и рыданья
В горящей тишине дрожащий возглас: "Пить"...
И ночь холодная идет стопой неверной,
Рассыпав за собой цветы поблекших снов...
Уже двенадцать дней не видно берегов,
И ночь идет за днем, как волк за тихой серной.</text><name>В ПУТИ</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>Военные</item><item>Патриотические</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Бей, барабан, походную тревогу!
Время не ждет! Товарищи, в дорогу!
Пусть конь
Как молния летит,
Пусть марш
Победою звучит,
Знамя огнем горит!
Наступило горячее время,
И медлить нам нельзя никак!
Ружья за плечи и ногу в стремя,-
Кто не с нами - тот и трус и враг!
Бей, барабан, походную тревогу!
Время не ждет! Товарищи, в дорогу!
Друг, пой,
Как я тебе пою:
- Все в бой
За Родину свою!
Стой до конца в бою!
Нас родило орлиное племя,
Мы боремся за каждый шаг!
Ружья за плечи и ногу в стремя,-
Кто не с нами - тот и трус и враг!
Бей, барабан, походную тревогу!
Время не ждет! Товарищи, в дорогу!
Нас враг
Живыми не возьмет!
Наш путь
К победе приведет!
Смело пойдем вперед!
Пусть победно горит над всеми
Наш гордый свободный стяг!
Ружья за плечи и ногу в стремя,-
Кто не с нами - тот и трус и враг!</text><name>Бей, барабан!</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1870</date_from><text>Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо,
В полуденных лучах следы недавней стужи
Дымятся. Теплый ветр повеял нам в лицо
И морщит на полях синеющие лужи.
Еще трещит камин, отливами огня
Минувший тесный мир зимы напоминая,
Но жаворонок там, над озимью звеня,
Сегодня возвестил, что жизнь пришла иная.
И в воздухе звучат слова, не знаю чьи,
Про счастье, и любовь, и юность, и доверье,
И громко вторят им бегущие ручьи,
Колебля тростника желтеющие перья.
Пускай же, как они по глине и песку
Растаявших снегов, журча, уносят воды,
Бесследно унесет души твоей тоску
Врачующая власть воскреснувшей природы!</text><name>Вновь растворилась дверь...</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Круглы у радости глаза и велики —
у страха,
и пять морщинок на челе
от празднеств и обид...
Но вышел тихий дирижер,
но заиграли Баха,
и все затихло, улеглось и обрело
свой вид.
Все встало на свои места,
едва сыграли Баха...
Когда бы не было надежд —
на черта белый свет?
К чему вино, кино, пшено,
квитанции Госстраха
и вам — ботинки первый сорт,
которым сносу нет?
«Не все ль равно: какой земли
касаются подошвы?
Не все ль равно: какой улов
из волн несет рыбак?
Не все ль равно: вернешься цел
или в бою падешь ты,
и руку кто подаст в беде —
товарищ или враг?..»
О, чтобы было все не так,
чтоб все иначе было,
наверно, именно затем,
наверно, потому
играет будничный оркестр
привычно и вполсилы,
а мы так трудно и легко
все тянемся к нему.
Ах, музыкант, мой музыкант!
Играешь, да не знаешь,
что нет печальных, и больных,
и виноватых нет,
когда в прокуренных руках
так просто ты сжимаешь,
ах, музыкант, мой музыкант,
черешневый кларнет!</text><name>В городском саду</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>В деревне благодарен дому
И благодарен кровле, благодарен печке,
Особенно когда деревья гнутся долу
И ветер гасит звезды, словно свечки.
Сверчку в деревне благодарен,
И фитилю, и керосину.
Особенно когда пурга ударит
Во всю медвежью голосину.
Соседу благодарен и соседке,
Сторожевой собаке.
Особенно когда луна сквозь ветки
Глядит во мраке.
И благодарен верному уму
И доброму письму в деревне...
Любви благодаренье и всему,
Всему — благодаренье!</text><name>В деревне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Введенский</author><date_from></date_from><text>Будем думать в ясный день,
сев на камень и на пень.
Нас кругом росли цветы,
звезды, люди и дома.
С гор высоких и крутых
быстро падала вода.
Мы сидели в этот миг,
мы смотрели все на них.
Нас кругом сияет день,
под нами камень, под нами пень.
Нас кругом трепещут птицы,
и ходят синие девицы.
Но где же, где же нас кругом
теперь отсутствующий гром.
Мы созерцаем часть реки,
мы скажем камню вопреки:
где ты ночь отсутствуешь
в этот день, в этот час?
искусство что ты чувствуешь,
находясь без нас?
государство где ты пребываешь?
Лисицы и жуки в лесу,
понятие на небе высоком,-
подойди Бог и спроси лису -
что лиса от утра до вечера далеко?
от слова разумеется до слова цветок
большое ли расстояние пробежит поток?
Ответит лиса на вопросы Бога:
это все исчезающая дорога.
Ты или я или он, мы прошли волосок,
мы и не успели посмотреть минуту эту,
а смотрите Бог, рыба и небо, исчез тот кусок
навсегда, очевидно, с нашего света.
Мы сказали - да это очевидно,
часа назад нам не видно.
Мы подумали - нам
очень одиноко.
Мы немного в один миг
охватываем оком.
И только один звук
ощущает наш нищий слух.
И печальную часть наук
постигает наш дух.
Мы сказали - да это очевидно,
все это нам очень обидно.
И тут мы полетели.
И я полетел как дятел,
воображая что я лечу.
Прохожий подумал: - он спятил,
он богоподобен сычу.
Прохожий ты брось неумное уныние,
гляди кругом гуляют девы синие,
как ангелы собаки бегают умно,
чего ж тебе неинтересно и темно.
Нам непонятное приятно,
необъяснимое нам друг,
мы видим лес шагающий обратно
стоит вчера сегодняшнего дня вокруг.
Звезда меняется в объеме,
стареет мир, стареет лось,
в морей соленом водоеме
нам как-то побывать пришлось,
где волны издавали скрип,
мы наблюдали гордых рыб:
рыбы плавали как масло
по поверхности воды,
мы поняли, жизнь всюду гасла
от рыб до Бога и звезды.
И ощущение покоя
всех гладило своей рукою.
Но увидев тело музыки,
вы не заплакали навзрыд.
Нам прохожий говорит:
скорбь вас не охватила?
Да музыки волшебное светило
погасшее имело жалкий вид.
Ночь царственная начиналась
мы плакали навек.</text><name>Приглашение меня подумать</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1920</date_from><text>Выдвинутые подбородки,
Суковатые кулаки...
Это было в рабочей слободке
Над гранитным бортом реки.
Сцапали фараона:
— А ну-ка сюда волоки!—
Нынче не время оно
Над гранитным бортом реки!
И разговор короткий —
Слова не говоря...
Это было в рабочей слободке
В пламени Октября,
Там, где туман, витая,
Плыл над волной роки,
Старых архангелов стаю
Пряча на чердаки.</text><name>Выдвинутые подбородки...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О семье</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Две сестры глядят на братца:
Маленький, неловкий,
Не умеет улыбаться,
Только хмурит бровки.
Младший брат чихнул спросонок,
Радуются сестры:
- Вот уже растет ребенок -
Он чихнул, как взрослый!</text><name>Две сестры глядят на братца</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1966</date_from><text>Нам снится не то, что хочется нам,-
Нам снится то, что хочется снам.
На нас до сих пор военные сны,
Как пулеметы, наведены.
И снятся пожары тем, кто ослеп,
И сытому снится блокадный хлеб.
И те, от кого мы вестей не ждем,
Во сне к нам запросто входят в дом.
Входят друзья предвоенных лет,
Не зная, что их на свете нет.
И снаряд, от которого случай спас,
Осколком во сне настигает нас.
И, вздрогнув, мы долго лежим во мгле,-
Меж явью и сном, на ничье земле,
И дышится трудно, и ночь длинна...
Камнем на сердце лежит война.</text><name>Военные сны</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1879</date_from><text>Я плыл из Гамбурга в Лондон на небольшом пароходе. Нас было двое пассажиров: я да маленькая обезьяна, самка из породы уистити, которую один гамбургский купец отправлял в подарок своему английскому компаньону.
Она была привязана тонкой цепочкой к одной из скамеек на палубе и металась и пищала жалобно, по-птичьи.
Всякий раз, когда я проходил мимо, она протягивала мне свою черную, холодную ручку - и взглядывала на меня своими грустными, почти человеческими глазенками. Я брал ее руку - и она переставала пищать и метаться.
Стоял полный штиль. Море растянулось кругом неподвижной скатертью свинцового цвета. Оно казалось невеликим; густой туман лежал на нем, заволакивая самые концы мачт, и слепил и утомлял взор своей мягкой мглою. Солнце висело тускло-красным пятном в этой мгле; а перед вечером она вся загоралась и алела таинственно и странно.
Длинные прямые складки, подобные складкам тяжелых шелковых тканей, бежали одна за другой от носа парохода и, все ширясь, морщась да ширясь, сглаживались наконец, колыхались, исчезали. Взбитая пена клубилась под однообразно топотавшими колесами; молочно белея и слабо шипя, разбивалась она на змеевидные струи,- а там сливалась, исчезала тоже, поглощенная мглою.
Непрестанно и жалобно, не хуже писка обезьяны, звякал небольшой колокол у кормы.
Изредка всплывал тюлень - и, круто кувыркнувшись, уходил под едва возмущенную гладь.
А капитан, молчаливый человек с загорелым сумрачным лицом, курил короткую трубку и сердито плевал в застывшее море.
На все мои вопросы он отвечал отрывистым ворчанием; поневоле приходилось обращаться к моему единственному спутнику - обезьяне.
Я садился возле нее; она переставала пищать - и опять протягивала мне руку.
Снотворной сыростью обдавал нас обоих неподвижный туман; и погруженные в одинаковую, бессознательную думу, мы пребывали друг возле друга, словно родные.
Я улыбаюсь теперь... но тогда во мне было другое чувство.
Все мы дети одной матери - и мне было приятно, что бедный зверок так доверчиво утихал и прислонялся ко мне, словно к родному.</text><name>Морское плавание</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>...Итак, приезжайте к нам завтра, не позже!
У нас васильки собирай хоть охапкой.
Сегодня прошел замечательный дождик —
Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой.
Он брызнул из маленькой-маленькой тучки
И шел специально для дачного леса,
Раскатистый гром — его верный попутчик —
Над ним хохотал, как подпивший повеса.
На Пушкино в девять идет электричка.
Послушайте, вы отказаться не вправе:
Кукушка снесла в нашей роще яичко,
Чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!
Не будьте ленивы, не будьте упрямы.
Пораньше проснитесь, не мешкая встаньте.
В кокетливых шляпах, как модные дамы,
В лесу мухоморы стоят на пуанте.
Вам будет на сцене лесного театра
Вся наша программа показана разом:
Чудесный денек приготовлен на завтра,
И гром обеспечен, и дождик заказан!</text><name>Приглашение на дачу</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Чтоб не было следов - повсюду подмели.
Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте !
Мой финиш - горизонт, а лента - край земли,
Я должен первым быть на горизонте.
Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково, - чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно.
Наматываю мили на кардан
И еду параллельно проводам,
Но то и дело тень перед мотором -
То чёрный кот, то кто-то в чём-то чёрном.
Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут.
Догадываюсь, в чём и как меня обманут.
Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут
И где через дорогу трос натянут.
Но стрелки я топлю. На этих скоростях
Песчинка обретает силу пули.
И я сжимаю руль до судорог в кистях -
Успеть, пока болты не затянули!
Наматываю мили на кардан
И еду вертикально к проводам.
Завинчивают гайки. Побыстрее!
Не то поднимут трос, как раз где шея.
И плавится асфальт, протекторы кипят.
Под ложечкой сосёт от близости развязки.
Я голой грудью рву натянутый канат.
Я жив! Снимите черные повязки!
Кто вынудил меня на жёсткое пари -
Нечистоплотны в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, как ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!
Наматываю мили на кардан -
Назло канатам, тросам, проводам.
Вы только проигравших урезоньте,
Когда я появлюсь на горизонте!
Мой финиш - горизонт - по-прежнему далёк.
Я ленту не порвал, но я покончил с тросом.
Канат не пересёк мой шейный позвонок,
Но из кустов стреляют по колёсам.
Меня ведь не рубли на гонку завели,
Меня просили: - Миг не проворонь ты!
Узнай, а есть предел там, на краю Земли?
И можно ли раздвинуть горизонты?
Наматываю мили на кардан.
И пулю в скат влепить себе не дам.
Но тормоза отказывают. Кода!
Я горизонт промахиваю с хода!</text><name>Горизонт</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Из тьмы я пришел, где шумят дожди. Ты сейчас одна, взаперти.
Под сводами храма своего путника приюти!
С дальних троп, из лесных глубин принес я тебе жасмин,
Дерзко мечтая: захочешь его в волосы ты вплести?
Медленно побреду назад в сумрак, полный звона цикад,
Ни слова не произнесу, только флейту к губам поднесу,
Песню мою - мой прощальный дар - посылая тебе с пути.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>В сырую ночь ветра точили скалы.
Испания, доспехи волоча,
На север шла. И до утра кричала
Труба помешанного трубача.
Бойцы из боя выводили пушки.
Крестьяне гнали одуревший скот.
А детвора несла свои игрушки,
И был у куклы перекошен рот.
Рожали в поле, пеленали мукой
И дальше шли, чтоб стоя умереть.
Костры еще горели - пред разлукой,
Трубы еще не замирала медь.
Что может быть печальней и чудесней -
Рука еще сжимала горсть земли.
В ту ночь от слов освобождались песни
И шли деревни, будто корабли.</text><name>В январе 1939</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1740</date_from><text>Смеется и поет, он о звездах толкует,
То нюхает табак, то карт игру тасует,
То слушает у всех, со всеми говорит
И делает стихи наш друг архипиит!
Увенчан лавром был Марон за стихотворство,
Нам чем свово почтить за таково проворство?
Уж плохи для него лавровые венки,
Нельзя тем увенчать премудрые виски.
О чем я так тужу? он будет увенчан:
За грош один купить капусты лишь кочан.</text><name>На Шишкина</name><date_to>1740</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живем мы совсем по-другому?
С тенью тень там так мягко слилась,
Там бывает такая минута,
Что лучами незримыми глаз
Мы уходим друг в друга как будто.
И движеньем спугнуть этот миг
Мы боимся, иль словом нарушить,
Точно ухом кто возле приник,
Заставляя далекое слушать.
Но едва запылает свеча,
Чуткий мир уступает без боя,
Лишь из глаз по наклонам луча
Тени в пламя сбегут голубое.</text><name>Свечку внесли</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from>1915</date_from><text>Утишительница боли — твоя рука,
Белотелый цвет магнолий — твоя рука.
Зимним полднем постучалась ко мне любовь,
И держала мех соболий твоя рука.
Ах, как бабочка, на стебле руки моей
Погостила миг — не боле — твоя рука!
Но зажгла, что притушили враги и я,
И чего не побороли, твоя рука:
Всю неистовую нежность зажгла во мне,
О, царица своеволий, твоя рука!
Прямо на сердце легла мне (я не ропщу:
Сердце это не твое ли!) — твоя рука.</text><name>Газэлы</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1909</date_from><text>Идем по жнивью, не спеша,
С тобою, друг мой скромный,
И изливается душа,
Как в сельской церкви темной.
Осенний день высок и тих,
Лишь слышно - ворон глухо
Зовет товарищей своих,
Да кашляет старуха.
Овин расстелет низкий дым,
И долго под овином
Мы взором пристальным следим
За лётом журавлиным...
Летят, летят косым углом,
Вожак звенит и плачет...
О чем звенит, о чем, о чем?
Что плач осенний значит?
И низких нищих деревень
Не счесть, не смерить оком,
И светит в потемневший день
Костер в лугу далеком...
О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чем ты горько плачешь?</text><name>Осенний день</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1949</date_from><text>Мне кажется, что я не в зале,
а, годы и стены пройдя,
стою на Финляндском вокзале
и слушаю голос вождя.
Пространство и время нарушив,
мне голос тот в сердце проник,
и прямо на площадь, как в душу,
железный идет броневик.
Отважный, худой, бородатый —
гроза петербургских господ,—
я вместе с окопным солдатом
на Зимний тащу пулемет.
Земля, как осина, дрожала,
когда наш отряд штурмовал.
Нам совесть идти приказала,
нас Ленин на это послал.
Знамена великих сражений,
пожары гражданской войны...
Как смысл человечества, Ленин
стоит на трибуне страны.
Я в грозных рядах растворяюсь,
я ветром победы дышу
и, с митинга в бой отправляясь,
восторженно шапкой машу.
Не в траурном зале музея —
меж тихих московских домов
я руки озябшие грею
у красных январских костров.
Ослепли глаза от мороза,
ослабли от туч снеговых.
и ваши, товарищи, слезы
в глазах застывают моих...</text><name>Ленин</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>О бублик, созданный руками хлебопека!
Ты сделан для еды, но назначение твое высоко!
Ты с виду прост, но тайное твое строение
Сложней часов, великолепнее растения.
Тебя пошляк дрожащею рукой разламывает. Он спешит.
Ему не терпится. Его кольцо твое страшит,
И дырка знаменитая
Его томит, как тайна нераскрытая.
А мы глядим на бублик и его простейшую фигуру,
Его старинную тысячелетнюю архитектуру
Мы силимся понять. Мы вспоминаем: что же, что же,
На что это, в конце концов, похоже,
Что значат эти искривления, окружность эта, эти пятна?
Вотще! Значенье бублика нам непонятно.</text><name>Бублик</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1958</date_from><text>Про первую любовь писали много,-
Кому не лестно походить на Бога,
Создать свой мир, открыть в привычной глине
Черты еще не найденной богини?
Но цену глине знает только мастер -
В вечерний час, в осеннее ненастье,
Когда все прожито и все известно,
Когда сверчку его знакомо место,
Когда цветов повторное цветенье
Рождает суеверное волненье,
Когда уж дело не в стихе, не в слове,
Когда все позади, а счастье внове.</text><name>Про первую любовь писали много...</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1906</date_from><text>Опять над нею залучился
Сияньем свадебный венец.
За нею в дрогах я тащился,
Неуспокоенный мертвец.
Сияла грешным метеором
Ее святая красота.
Из впадин ей зияла взором
Моя немая пустота.
Ее венчальные вуали
Проколебались мне в ответ.
Ее глаза запеленали
Воспоминанья прежних лет.
На череп шляпу я надвинул.
На костяные плечи - плед.
Жених бледнел и брови сдвинул,
Как в дом за ними шел я вслед.
И понял он, что обвенчалась
Она не с ним, а с мертвецом.
И молча ярость занималась
Над бледно бешеным лицом.
Над ней склоняюсь с прежней лаской;
И ей опять видны, слышны:
Кровавый саван, полумаска,
Роптанья страстные струны,
Когда из шелестящих складок
Над ней клонюсь я, прежний друг.
И ей невыразимо гадок
С ней почивающий супруг.</text><name>Преследование</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1934</date_from><text>Краматорский завод! Заглуши мою гулкую тишь.
Пережги мою боль. Помоги моему неуспеху.
Я читал про тебя и светлел - как ты стройно блестишь,
как ты гордо зеркалишься сталью от цеха по цеху.
Это странно, быть может, что я призываю тебя.
Представляю твой рост - и мороз подирает по коже.
Только ты целиком - увлекая, стыдя, теребя,-
и никто из людей эту тяжесть свалить не поможет.
Говорят, ты железные можешь чеканить сердца
и огромного веса умеешь готовить детали.
Ты берешь эту прорву осеннего будня-сырца,
чтоб из домен твоих - закаленные дни вылетали.
Вдунь мне в уши приказ. Огневою рудой отбелей,
чтоб пошла в переплав полоса эта жизни плохая,
чтоб и я, как рабочий, присев в полосе тополей,
молодел за тебя, любовался тобой, отдыхая.
Говорят, и у Круппа - твоим уступают станки,
и у Шнейдер-Крезо - не видали таких агрегатов.
Но и чувства бывают настолько сложны и тонки,
что освоить их сможет никто - как сквозная бригада.
Человеческий голос негромок, хоть он на краю,
и бывает: все самые тонкие доводы - грубы.
Краматорский завод! Вся надежда моя на твою
на могучую силу, на горны твои и на трубы.</text><name>Послесловие</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1942</date_from><text>Знакомые дома не те.
Пустыня затемненных улиц.
Не говори о темноте:
Мы не уснули, мы проснулись.
Избыток света в поздний час
И холод нового познанья,
Как будто третий, вещий, глаз
Глядит на рухнувшие зданья.
Нет, ненависть - не слепота.
Мы видим мир, и сердцу внове
Земли родимой красота
Средь горя, мусора и крови.</text><name>Знакомые дома не те...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою!
Он падал вниз, но был спасен,
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Взвод лезет вверх, а у реки -
Тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждем атаки до тоски,
А вот альпийские стрелки
Сегодня что-то не в ударе.
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Ты снова здесь, ты собран весь,
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот, он тоже здесь.
Среди стрелков из "Эдельвейс".
Их надо сбросить с перевала!
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!</text><name>Мерцал закат, как блеск клинка...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1926</date_from><text>Спасибо — кто дарит.
Спасибо тому,
Кто в сети большого улова
Поймает сквозь качку
и пенную тьму
Зубчатую рыбину слова.
Спасибо — кто дарит.
Подарок прост,
Но вдруг при глухом разговоре,
Как полночь, ударит,
рванет, как норд-ост,
Огромным дыханием моря.
И ты уже пьян,
тебе невтерпеж,
Ты уже полон отравы,
И в спину ползет,
как матросский нож,
Суровая жажда славы.</text><name>Спасибо</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from>1972</date_from><text>Б. Н. Полевому
- Ну, что ты плачешь, медсестра?
Уже пора забыть комбата...
- Не знаю...
Может и пора.-
И улыбнулась виновато.
Среди веселья и печали
И этих праздничных огней
Сидят в кафе однополчане
В гостях у памяти своей.
Их стол стоит чуть-чуть в сторонке.
И, от всего отрешены,
Они поют в углу негромко
То, что певали в дни войны.
Потом встают, подняв стаканы,
И молча пьют за тех солдат,
Что на Руси
И в разных странах
Под обелисками лежат.
А рядом праздник отмечали
Их дети -
Внуки иль сыны,
Среди веселья и печали
Совсем не знавшие войны.
И кто-то молвил глуховато,
Как будто был в чем виноват:
- Вон там в углу сидят солдаты -
Давайте выпьем за солдат...
Все с мест мгновенно повскакали,
К столу затихшему пошли -
И о гвардейские стаканы
Звенела юность от души.
А после в круг входили парами,
Но, возымев над всеми власть,
Гостей поразбросала "барыня".
И тут же пляска началась.
И медсестру какой-то парень
Вприсядку весело повел.
Он лихо по полу ударил,
И загудел в восторге пол.
Вот медсестра уже напротив
Выводит дробный перестук.
И, двадцать пять годочков сбросив,
Она рванулась в тесный круг.
Ей показалось на мгновенье,
Что где-то виделись они:
То ль вместе шли из окруженья
В те злые памятные дни,
То ль, раненного, с поля боя
Его тащила на себе.
Но парень был моложе вдвое,
Пока чужой в ее судьбе.
Смешалось все -
Улыбки, краски.
И молодость, и седина.
Нет ничего прекрасней пляски,
Когда от радости она.
Плясали бывшие солдаты,
Нежданно встретившись в пути
С солдатами семидесятых,
Еще мальчишками почти.
Плясали так они, как будто
Вот-вот закончилась война.
Как будто лишь одну минуту
Стоит над миром тишина.</text><name>Ну, что ты плачешь, медсестра?..</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1961</date_from><text>По дороге лесной, по широкому лугу
С дальнобойким ружьем осторожно иду.
Шарит ствол по кустам, озирает округу,
И пощаду в себе воплотив и беду.
Путь от жизни до смерти мгновенья короче:
Я ведь ловкий стрелок и без промаха бью.
Для порхающих птиц и парящих и прочих
Чем же я не похож на пророка Илью?
Вот разгневаюсь я - гром и молния грянет.
И настигнет стрела, и прощай синева...
Вот я добрый опять (как бы солнце проглянет).
Улетай себе, птица, оставайся жива.
Только птицы хитры, улетают заране,
Мол, на бога надейся, но лучше в кусты...
И проходит гроза, никого не поранив.
"Злой ты бог. Из доверия выбился ты!"
Впрочем, вот для разрядки достаточный повод:
На березе скворцы у скворечни своей;
Белогрудая ласточка села на провод,
Восхищенно глядит, хоть в упор ее бей.
Так за что ж ее бить, за доверие, значит?
Для того, чтоб она нелюдимой была,
Та, что даже детишек от взгляда не прячет
И гнездо у тебя над окошком свила?
Ты ее не убьешь и пойдешь по дороге,
Онемеет в стволе окаянный свинец...
Пуще глаза, о, с громом и молнией, боги,
Берегите доверие душ и сердец!</text><name>Боги</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1827</date_from><text>Д е в а
Юноша милый! на миг ты в наши игры вмешался!
Розе подобный красой, как Филомела, ты пел,
Сколько любовь потеряла в тебе поцелуев и песень,
Сколько желаний и ласк новых, прекрасных, как ты.
Р о з а
Дева, не плачь! я на прахе его в красоте расцветаю.
Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим;
Ах! и любовь бы изменою душу певца отравила!
Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой!
* См. также Д.Веневитинов.</text><name>На смерть В[еневитинов]а</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1976</date_from><text>В глубоких колодцах вода холодна.
Но чем холоднее, тем чище она.
И.Бунин
Возникает, колеблется, с воплем проносится мимо.
Если просишь: останься!– то все потерял впопыхах.
То, что было когда-то обещано,– ветром гонимо.
И любимая женщина не уместилась в стихах.
Утверждают, что время – глубокий колодец свободы,
Что в глубоких колодцах вода холодна и черна.
Пусть проносятся годы и плещут подземные воды,
Я бадью опускаю до самого черного дна.</text><name>Колодец</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1918</date_from><text>О победе не раз звенела труба.
Много крови было пролито.
Но не растоплен Вечный Полюс,
И страна моя по-прежнему раба.
Шумит уже новый хозяин.
Как звать его, она не знает толком,
Но, покорная, тихо лобзает
Хозяйскую руку, тяжелую.
Где-то грозы прошумели.
Но тот же снег на русских полях,
Так же пахнет могильный ельник,
И в глазах собачьих давний страх.
Где-то вольность — далёко, далёко...
Короткие зимние дни...
Нет лозы, чтобы буйным соком
Сердце раба опьянить.
В снегах, в лесах низко голову клонят.
Разойдутся — плачут и поют,
Так поют, будто нынче хоронят
Мать — Россию свою.
Вольный цвет, дитя иных народов,
Среди русских полей занемог.
Привели они далекую свободу,
Но надели на нее ярмо.
Спит Россия. За нее кто-то спорит и кличет,
Она только плачет со сна,
И в слезах — былое безразличье,
И в душе — былая тишина.
Молчит. И что это значит?
Светлый крест святой Жены
Или только труп смердящий
Богом забытой страны?</text><name>Осенью 1918 года</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Гончаров</author><date_from>1975</date_from><text>Вот Перховское озеро,
В нем темная вода.
На самом дне его дрожит
Печальная звезда.
Вот-вот
Она уже всплывет,
Вот-вот
Со дна взовьется.
Взлетит
И с млечной тишиной
И вечностью сольется
Давно она
На темном дне
Одна дрожать устала.
Взлетит!
А люди скажут, что
Звезда на дно упала...</text><name>Вот Перховское озеро...</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1914</date_from><text>Смычок запел. И облак душный
Над нами встал. И соловьи
Приснились нам. И стан послушный
Скользнул в объятия мои...
Не соловей — то скрипка пела,
Когда ж оборвалась струна,
Кругом рыдала и звенела,
Как в вешней роще, тишина...
Как там, в рыдающие звуки
Вступала майская гроза...
Пугливые сближались руки,
И жгли смеженные глаза...</text><name>Смычок запел. И облак душный...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>В тягостном сумраке ночи немой
Мерно качается Маятник мой,
С визгом таинственным, ржаво скрипя,
Каждый замедливший миг торопя...
Будто с тоской по утраченным дням
Кто-то, по древним глухим ступеням,
Поступью грузной идет в глубину,
Ниже, все ниже, — во тьму, в тишину..
Будто с угрюмой мольбой о былом
Сумрачный Кормчий упорным веслом
Глухо, размеренно гонит ладью
Вдаль, в неизвестную пристань мою...
Призрак Галеры плывет да плывет...
Дальше, все дальше, все глуше поет
Скорбный и мерный, отрывистый звон -
Шествие Часа в пустыне времен...</text><name>Маятник</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Ни в благодушии ленивом,
Ни в блеске славы,
Ни в тени -
Поэт не может быть счастливым
В тревожные для мира дни.
Беря пророческую лиру,
Одно он помнит
Из всего,
Что все несовершенство мира
Лежит на совести его.</text><name>Ни в благодушии ленивом...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Все должны до одного
Числа знать до цифры пять,-
Ну, хотя бы для того,
Чтоб отметки различать.
Кто-то там домой пришел,
И глаза поднять боится:
Это - раз, это - кол,
Это - единица.
За порог ступил едва,
А ему - головомойка:
Значит, "пара", это - два
Или просто двойка.
Эх, раз, еще раз!
Голова одна у нас,
Ну а в этой голове -
Уха два и мысли две,
Вот и дразнится народ
И смеется глухо:
"Посмотрите, вот идет
Голова - два уха!
Голова, голова, голова - три уха!"
Хорошо смотреть вперед!
Но сначала нужно знать
Правильный начальный счет:
Раз, два, три, четыре, пять...
Отвечаешь кое-как,
У доски вздыхая тяжко,-
И трояк, и трояк -
С минусом, с натяжкой!
Стих читаешь наизусть,
Но чуть-чуть скороговорка -
Хлоп!- четыре,- ну и пусть!
Твердая четверка!
Эх, раз, два, три!
Побежали на пари,
Обогнали трояка
На четыре метрика!
Вот четверочник бежит
Быстро, легче пуха,
Сзади троечник сопит,
Голова - три уха,
Голова, голова, голова - три уха!..</text><name>Песня Алисы про цифры</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>- Я - Баба-Яга,
Вот и вся недолга,
Я езжу в немазанной ступе.
Я к русскому духу не очень строга:
Люблю его... сваренным в супе.
Ох, надоело по лесу гонять,
Зелье я переварила...
Нет, что-то стала совсем изменять
Наша нечистая сила!
- Добрый день! Добрый тень!
Я - дак Оборотень!
Неловко вчерась обернулся:
Хотел превратиться в дырявый плетень,
Да вот посередке запнулся.
И кто я теперь - самому не понять,-
Эк меня, братцы, скривило!..
Нет, что-то стала совсем изменять
Наша нечистая сила!
- Я - старый больной
Озорной Водяной,
Но мне надоела квартира:
Лежу под корягой, простуженный, злой,
Ведь омуте - мокро и сыро.
Вижу намедни - утопленник. Хвать!
А он меня - пяткой по рылу!..
Нет, перестали совсем уважать
Нашу нечистую силу!
- Такие дела: Лешачиха со зла,
Лишив меня лешешевелюры,
Вчера из дупла на мороз прогнала -
У ней с Водяным шуры-муры.
Со свету стали совсем изживать -
Прост-таки гонят в могилу...
Нет, перестали совсем уважать
Нашу нечистую силу!</text><name>Куплеты нечистой силы</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1942</date_from><text>Над умытым росой кирпичом
Клонит горькие грозди калина.
Неизвестно, о ком и о чём
На закате грустит мандолина:
То ли просто в ней звон камыша,
То ли скорбь по недавней утрате.
Всё равно. Потеплела душа,
Подпевая струне на закате.
И грустя, и скорбя, и любя,
И томясь ожиданьем в разлуке,
Сердце воина слышит тебя
В мимолётном серебряном звуке.</text><name>Над умытым росой кирпичом...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1924</date_from><text>«Как листья в осень...» — вновь слова Гомера:
Жить счет ведя, как умирают вкруг...
Так что ж ты, жизнь? — чужой мечты химера!
И нет устоев, нет порук!
Как листья в осень! Лист весенний зелен;
Октябрьский желт; под рыхлым снегом — гниль...
Я — мысль, я — воля!.. С пулей или зельем
Встал враг. Труп и живой — враги ль?
Был секстильон; впредь будут секстильоны...
Мозг — миру центр; но срезан луч лучом.
В глазет — грудь швей, в свинец — Наполеоны!
Грусть обо всех — скорбь ни об чем!
Так сдаться? Нет! Ум не согнул ли выи
Стихий? узду не вбил ли молньям в рот?
Мы жаждем гнуть орбитные кривые,
Земле дав новый поворот.
Так что ж не встать бойцом, смерть, пред
тобой нам,
С природой власть по всем концам двоя?
Ты к нам идешь, грозясь ножом разбойным;
Мы — судия, мы — казнь твоя!
Не листья в осень, праздный прах, который
Лишь перегной для свежих всходов,— нет!
Царям над жизнью, нам, селить просторы
Иных миров, иных планет!</text><name>Как листья в осень</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from>1975</date_from><text>Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного,
Но если можно бы сначала
Жизнь эту вымолить у бога,
Хотелось бы, чтоб было снова
Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного.</text><name>Упущенных побед немало...</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Когда, влача с тобой банальный разговор
Иль на прощание твою сжимая руку,
Он бросит на тебя порою беглый взор,
Ты в нем умеешь ли читать любовь и муку?
Иль грустной повести неясные черты
Не тронут никогда девической мечты?..
Иль, может быть, секрет тебе давно знаком,
И ты за ним не раз следила уж тайком...
И он смешил тебя, как старый, робкий заяц,
Иль хуже... жалок был — тургеневский малаец
С его отрезанным для службы языком.</text><name>Когда, влача с тобой банальный разговор...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Над Феодосией угас
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.
Захлебываясь от тоски,
Иду одна, без всякой мысли,
И опустились и повисли
Две тоненьких моих руки.
Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи,
И плятья шелковые струи
Колеблются вокруг колен.
И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.
Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>С. Маковскому
Твои цветы... цветы от друга,
Моей Испании цветы.
Я их замкну чертою круга
Моей безрадостной мечты.
Заворожу печальным взглядом
Двенадцать огненных гвоздик,
Чтоб предо мною с ними рядом
Из мрака образ твой возник.
И я скажу... но нет, не надо,-
Ведь я не знаю тихих слов.
И в этот миг я только рада
Молчанью ласковых цветов.</text><name>Твои цветы... цветы от друга...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Стали сны единой достоверностью.
Два и три — таких годов орда.
На четвертый (кажется, что Лермонтов) —
Это злое имя «Кабарда».
Были же веснушчатые истины:
Мандарином веяла рука.
Каменные базилики лиственниц,
Обитаемые облака.
И какой-то мост в огромном городе —
Звезды просто, в водах, даже в нас.
Всё могло бы завершиться легким шорохом —
Зацепилась о быки волна.
Но осталась горечь губ прикушенных,
И любовь до духоты, до слез.
Разве знали мы, что ночь с удушьями
Тоже брошенный дугою мост?—
От весны с черешневыми хлопьями,
От любви в плетенке Фьезоле —
К этому холодному, чужому шлепанью
По крутой занозливой земле.
Но дающим девство нет погибели!
Рои войн смогла ты побороть,
Распахнувши утром новой Библии
Милую коричневую плоть.
Средь гнезда чернявого станичников
Сероглазую легко найду.
Крепко я пророс корнями бычьими
В каменную злую Кабарду.
Пусть любил любовью не утешенной.
Только раз, как древний иудей,
Я переплеснул земное бешенство
Ненасытной нежности моей.
Так обмоют бабки, вытрут досуха.
Но в посмертную глухую ночь
Сможет заглянуть простоволосая,
Теплая, заплаканная дочь.</text><name>Стали сны единой достоверностью...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1926</date_from><text>В тополях пылает осень...
И ко мне издалека
Ветер тянет
И доносит
Песню рыбака.
Ты поешь, рыбак, понурясь.
Чем уж плакать,
Лучше петь —
Про безжалостные бури,
Про ограбленную сеть...
На Ай-Петри,
Ветром схвачен,
Снег ложится серебрясь.
Эти песни,
Не иначе,
Только песни сентября.
А весной
Взойдут баштаны,
И, по-прежнему любя,
Загорелая Татьяна
Снова выйдет
До тебя.
Снова будут неизменны —
Только время побороть —
И серебряная пена,
И сатиновая водь.
И опять
Ты будешь весел
И восторженно опять
Распахнешь объятья весел
На сверкающую гладь.
В тополях пылает осень...
И ко мне издалека
Ветер тянет
И доносит
Песню рыбака.</text><name>Песня рыбака</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Разговор в парадном подъезде
Шли пионеры вчетвером
В одно из воскресений,
Как вдруг вдали ударил гром
И хлынул дождь весенний.
От градин, падавших с небес,
От молнии и грома
Ушли ребята под навес —
В подъезд чужого дома.
Они сидели у дверей
В прохладе и смотрели,
Как два потока все быстрей
Бежали по панели.
Как забурлила в желобах
Вода, сбегая с крыши,
Как потемнели на столбах
Вчерашние афиши...
Вошли в подъезд два маляра,
Встряхнувшись, точно утки,—
Как будто кто-то из ведра
Их окатил для шутки.
Вошел старик, очки протёр,
Запасся папиросой
И начал долгий разговор
С короткого вопроса:
— Вы, верно, жители Москвы?
— Да, здешние — с Арбата.
— Ну, так не скажете ли вы,
Чей этот дом, ребята?
— Чей это дом? Который дом?
— А тот, где надпись «Гастроном»
И на стене газета.
— Ничей,— ответил пионер.
Другой сказал: — СССР.
А третий: — Моссовета.
Старик подумал, покурил
И не спеша заговорил:
— Была владелицей его
До вашего рожденья
Аделаида Хитрово.—
Спросили мальчики: — Чего?
Что это значит «Хитрово»?
Какое учрежденье?
— Не учрежденье, а лицо!—
Сказал невозмутимо
Старик и выпустил кольцо
Махорочного дыма.—
Дочь камергера Хитрово
Была хозяйкой дома,
Его не знал я самого,
А дочка мне знакома.
К подъезду не пускали нас,
Но, озорные дети,
С домовладелицей не раз
Катались мы в карете.
Не на подушках рядом с ней,
А сзади — на запятках.
Гонял оттуда нас лакей
В цилиндре и в перчатках.
— Что значит, дедушка, «лакей»?
Спросил один из малышей.
— А что такое «камергер»?—
Спросил постарше пионер.
— Лакей господским был слугой,
А камергер — вельможей,
Но тот, ребята, и другой —
Почти одно и то же.
У них различье только в том,
Что первый был в ливрее,
Второй — в мундире золотом,
При шпаге, с анненским крестом,
С Владимиром на шее.
— Зачем он, дедушка, носил,
Владимира на шее?..—
Один из мальчиков спросил,
Смущаясь и краснея.
— Не понимаешь? Вот чудак!
«Владимир» был отличья знак.
«Андрей», «Владимир», «Анна» —
Так назывались ордена
В России в эти времена...—
Сказали дети: — Странно!
— А были, дедушка, у вас
Медали с орденами?
— Нет, я гусей в то время пас
В деревне под Ромнами.
Мой дед привез меня в Москву
И здесь пристроил к мастерству.
За это не медали,
А тумаки давали!..
Тут грозный громовой удар
Сорвался с небосвода.
— Ну и гремит!— сказал маляр.
Другой сказал: — Природа!..
Казалось, вечер вдруг настал,
И стало холоднее,
И дождь сильнее захлестал,
Прохожих не жалея.
Старик подумал, покурил
И, помолчав, заговорил:
— Итак, опять же про него,
Про господина Хитрово.
Он был первейшим богачом
И дочери в наследство
Оставил свой московский дом,
Имения и средства.
— Да неужель жила она
До революции одна
В семиэтажном доме —
В авторемонтной мастерской,
И в парикмахерской мужской,
И даже в «Гастрономе»?
— Нет, наша барыня жила
Не здесь, а за границей.
Она полвека провела
В Париже или в Ницце,
А свой семиэтажный дом
Сдавать изволила внаем.
Этаж сенатор занимал,
Этаж — путейский генерал,
Два этажа — княгиня.
Еще повыше — мировой,
Полковник с матушкой-вдовой,
А у него над головой —
Фотограф в мезонине.
Для нас, людей, был черный ход,
А ход парадный — для господ.
Хоть нашу братию подчас
Людьми не признавали,
Но почему-то только нас
Людьми и называли.
Мой дед арендовал
Подвал.
Служил он у хозяев.
А в «Гастрономе» торговал
Тит Титыч Разуваев.
Он приезжал на рысаке
К семи часам — не позже,
И сам держал в одной руке
Натянутые вожжи.
Имел он знатный капитал
И дом на Маросейке.
Но сам за кассою считал
Потертые копейки.
— А чаем торговал Перлов,
Фамильным и цветочным!—
Сказал один из маляров.
Другой ответил: — Точно!
— Конфеты были Ландрина,
А спички были Лапшина,
А банею торговой
Владели Сандуновы.
Купец Багров имел затон
И рыбные заводы.
Гонял до Астрахани он
По Волге пароходы.
Он не ходил, старик Багров,
На этих пароходах,
И не ловил он осетров
В привольных волжских водах.
Его плоты сплавлял народ,
Его баржи тянул народ,
А он подсчитывал доход
От всей своей флотилии
И самый крупный пароход
Назвал своей фамилией.
На белых ведрах вдоль бортов,
На каждой их семерке,
Была фамилия «Багров» —
По букве на ведерке.
— Тут что-то дедушка, не так:
Нет буквы для седьмого!
— А вы забыли твердый знак!—
Сказал старик сурово.—
Два знака в вашем букваре.
Теперь не в моде твердый,
А был в ходу он при царе,
И у Багрова на ведре
Он красовался гордо.
Была когда-то буква «ять»...
Но это — только к слову.
Вернуться надо нам опять
К покойному Багрову.
Скончался он в холерный год,
Хоть крепкой был породы,
А дети продали завод,
Затон и пароходы...
— Да что вы, дедушка! Завод
Нельзя продать на рынке.
Завод — не кресло, не комод,
Не шляпа, не ботинки!
— Владелец волен был продать
Завод кому угодно,
И даже в карты проиграть
Он мог его свободно.
Всё продавали господа:
Дома, леса, усадьбы,
Дороги, рельсы, поезда,—
Лишь выгодно продать бы!
Принадлежал иной завод
Какой-нибудь компании:
На Каме трудится народ,
А весь доход — в Германии.
Не знали мы, рабочий люд,
Кому копили средства.
Мы знали с детства только труд
И не видали детства.
Нам в этот сад закрыт был вход.
Цвели в нем розы, лилии.
Он был усадьбою господ —
Не помню по фамилии...
Сад охраняли сторожа.
И редко — только летом —
В саду гуляла госпожа
С племянником-кадетом.
Румяный маленький кадет,
Как офицерик, был одет.
И хвастал перед нами
Мундиром с галунами.
Мне нынче вспомнился барчук,
Хорошенький кадетик,
Когда суворовец — мой внук —
Прислал мне свой портретик.
Ну, мой скромнее не в пример,
Растет не по-кадетски.
Он тоже будет офицер,
Но офицер советский.
— А может, выйдет генерал,
Коль учится примерно,—
Один из маляров сказал.
Другой сказал: — Наверно!
— А сами, дедушка, в какой
Вы обучались школе?
— В какой?
В сапожной мастерской
Сучил я дратву день-деньской
И натирал мозоли.
Я проходил свой первый класс,
Когда гусей в деревне пас.
Второй в столице я кончал,
Когда кроил я стельки
И дочь хозяйскую качал
В скрипучей колыбельке.
Потом на фабрику пошел,
А кончил забастовкой,
И уж последнюю из школ
Прошел я под винтовкой.
Так я учился при царе,
Как большинство народа,
И сдал экзамен в Октябре
Семнадцатого года!
Нет среди вас ни одного,
Кто знал во время оно
Дом камергера Хитрово
Или завод Гужона...
Да, изменился белый свет
За столько зим и столько лет!
Мы прожили недаром.
Хоть нелегко бывало нам,
Идем мы к новым временам
И не вернемся к старым!
Я не учен. Зато мой внук
Проходит полный курс наук.
Не забывает он меня
И вот что пишет деду:
«Пред лагерями на три дня
Гостить к тебе приеду.
С тобой ловить мы будем щук,
Вдвоем поедем в Химки...»
Вот он, суворовец — мой внук,—
С товарищем на снимке!
Прошибла старика слеза,
И словно каплей этой
Внезапно кончилась гроза.
И солнце хлынуло в глаза
Струей горячей света.</text><name>Быль-небылица</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1912</date_from><text>Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Выходи встречать к околице, красотка, жениха.
Васильками сердце светится, горит в нем бирюза.
Я играю на тальяночке про синие глаза.
То не зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок, шитьем украшенный, мелькнул за косогор.
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Пусть послушает красавица прибаски жениха.</text><name>Заиграй, сыграй...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1885</date_from><text>Затишье на море... За бурею строптивой
Настала мертвая, немая тишина:
Уж выбившись из сил, так вяло, так лениво,
Едва колышется усталая волна.
Затишье на сердце... Застыли звуки песен,
Тускнея, меркнет мысль, безмолвствуют уста,
Круг впечатлений, чувств так узок и так тесен,
В душе холодная такая пустота.
Но налетит гроза, и дрогнут неба своды,
Заблещут молнии, и разразится гром,
И грозный ураган на дремлющие воды
Дохнет властительным, победным торжеством.
Так минет наконец пора дремоты косной,
Унылая душа воспрянет ото сна,
И снова грянет песнь моя победоносно,-
И потечет стихов созвучная волна!</text><name>Затишье на море...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1908</date_from><text>Стал на ковер, у якорных цепей,
Босой, седой, в коротеньком халате,
В большой чалме. Свежеет на закате,
Ночь впереди — и тело радо ей.
Стал и простер ладони в муть зыбей:
Как раб хранит заветный грош в заплате,
Хранит душа одну мечту — о плате
За труд земной,— и все скупей, скупей.
Орлиный клюв, глаза совы, но кротки
Теперь они: глядят туда, где синь
Святой страны, где слезы звезд — как четки
На смуглой кисти Ангела Пустынь.
Открыто все: и сердце и ладони...
И блещут, блещут слезы в небосклоне.</text><name>Пилигрим</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1943</date_from><text>На окнах, сплошь заиндевелых,
Февральский выписал мороз
Сплетенье трав молочно-белых
И серебристо-сонных роз.
Пейзаж тропического лета
Рисует стужа на окне.
Зачем ей розы? Видно, это
Зима тоскует о весне.</text><name>Мороз на стеклах</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1970</date_from><text>А если
Нос мы вздернем
И ухмыльнемся черство,
Предупреждаю: с корнем я вырву непокорство!
И без раздумий, сразу строптивость тоже вырву
И в каменную вазу пересажу их мирно,
Как будто кактус вместе с колючей розой скверной.
Не будет лучшей мести! Поверь мне, способ мерный.
Они расти не станут в добрососедстве. Тесно!
Засохнут и увянут. И ладно! И чудесно!
А коль в тебе оставить, так разрастутся очень.
Ну, не волнуйся!
Я ведь
Шучу. Мой гнев непрочен.</text><name>Строптивость</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1923</date_from><text>О каждом новом свежем пне,
О ветви, сломанной бесцельно,
Тоскую я душой смертельно,
И так трагично-больно мне.
Редеет парк, редеет глушь.
Редеют еловые кущи...
Он был когда-то леса гуще,
И в зеркалах осенних луж
Он отражался исполином...
Но вот пришли на двух ногах
Животные - и по долинам
Топор разнес свой гулкий взмах.
Я слышу, как внимая гуду
Убийственного топора,
Парк шепчет: "Вскоре я не буду...
Но я ведь жил - была пора..."</text><name>Что шепчет парк</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Иносказаний от меня не ждите!
Я вижу в них лишь разновидность лжи.
Что думаешь о людях и событьях,
С предельной откровенностью скажи.
Я знаю силу выстраданной правды
И мысли обнаженной и прямой,
И мне противны хитрые тирады,
Рожденные иронией самой.
Испытанный и радостью и болью,
Искавший путь не по чужим следам,
Ни плакать, ни смеяться над собою
И сам не буду и другим не дам.</text><name>Иносказаний от меня не ждите!..</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from></date_from><text>О, не грусти по мне! Я там, где нет страданий
Забудь былых скорбей мучительные сны.
Пусть будут обо мне твои воспоминанья
Светлей, чем первый день весны.
О, не тоскуй по мне! Меж нами нет разлуки,
Я так же, как и встарь, душе твоей близка.
Меня попрежнему твои волнуют муки,
Меня гнетет твоя тоска.
Живи! ты должен жить!
И если силой чуда
Ты здесь найдёшь отраду и покой,
То знай, что это я
Откликнулась оттуда
На зов души твоей больной.</text><name>О, НЕ ГРУСТИ!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Твои глаза всегда угрюмы,
Но полыхающей игрой
Проникновенье свежей думы
Перебегает в них порой.
Так сквозь засовы туч тяжелых,
Замкнувших в полночь небосвод,
Вдруг проструится звездный сполох
И хвойный ветер полыхнет.</text><name>Твои глаза всегда угрюмы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1851</date_from><text>Лист зеленеет молодой.
Смотри, как листьем молодым
Стоят обвеяны березы,
Воздушной зеленью сквозной,
Полупрозрачною, как дым...
Давно им грезилось весной,
Весной и летом золотым,—
И вот живые эти грезы,
Под первым небом голубым,
Пробились вдруг на свет дневной...
О, первых листьев красота,
Омытых в солнечных лучах,
С новорожденною их тенью!
И слышно нам по их движенью,
Что в этих тысячах и тьмах
Не встретишь мертвого листа.</text><name>Первый лист</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1968</date_from><text>Однажды этот южный городок
был местом моего свиданья с другом;
мы оба были молоды и встречу
назначили друг другу на молу,
сооруженном в древности; из книг
мы знали о его существованьи.
Немало волн разбилось с той поры.
Мой друг на суше захлебнулся мелкой,
но горькой ложью собственной; а я
пустился в странствия.
И вот я снова
стою здесь нынче вечером. Никто
меня не встретил. Да и самому
мне некому сказать уже: приди
туда-то и тогда-то.
Вопли чаек.
Плеск разбивающихся волн.
Маяк, чья башня привлекает взор
скорей фотографа, чем морехода.
На древнем камне я стою один,
печаль моя не оскверняет древность -
усугубляет. Видимо, земля
воистину кругла, раз ты приходишь
туда, где нету ничего, помимо
воспоминаний.</text><name>Элегия (Однажды этот южный городок...)</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1930</date_from><text>Как черное стадо гигантов,
У моря сойдясь к водопою,
Вздымаются черные вышки
Вечернего Биби-Эйбата.
За башней Девичьей ветер
Улегся в родное гнездовье.
Качает, баюкает звезды,
Бессонницей мучаясь, Каспий.
Впиваясь, над щедрой землею
Чуть всхлипывают насосы,
Как жадные губы ребенка
Над материнскою грудью.
И силою тысячелетий
Волнуется нефть, извергаясь.
И песню поет бурильщик
О двадцати шести комиссарах:
О том, как сошлись по-шакальи
Предатели и убийцы,
Как без пристанища бился
Над морем седым буревестник;
Как лязгал засовом тюремщик
Во славу империи знатной
И песней орлиной на нарах
Томился в бреду Джапаридзе;
Как, спотыкаясь о шпалы,
Дымясь, отставая, ветер
Скакал за глухим эшелоном
Над полночью комиссаров;
Как вышли на смертное поле
И сами копали могилу,
Как солнце взошло молодое
Над падающим Шаумяном...
...Где Ахча-Куйма - до заката
Ветер бродил одинокий,-
Так бродит, землю взрывая,
Конь, всадника потерявший...
Качая, баюкает звезды,
Бессонницей мучаясь, Каспий,
И песню поет бурильщик
О мужестве и отчизне.</text><name>О двадцати шести комиссарах</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1961</date_from><text>Каждый день как с бою добыт.
Кто из нас не рыдал в ладони?
И кого не гонял следопыт
В тюрьме ли, в быту, фельетоне?
Но ни хищность, ни зависть, ни месть
Не сумели мне петлю сплесть,
Оттого что на свете есть
Женщина.
У мужчины рука - рычаг,
Жернова, а не зубы в мужчинах,
Коромысло в его плечах,
Чудо-мысли в его морщинах.
А у женщины плечи - женщина,
А у женщины локоть - женщина,
А у женщины речи - женщина,
А у женщины хохот - женщина...
И, томясь о венерах Буше,
О пленительных ведьмах Ропса,
То по звездам гадал я в душе,
То под дверью бесенком скребся.
На метле или в пене морей,
Всех чудес на свете милей
Ты - убежище муки моей,
Женщина!</text><name>Гимн женщине</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from></date_from><text>Спелой грушею в бурю слететь
Об одном безраздельном листе.
Как он предан — расстался с суком!
Сумасброд — задохнется в сухом!
Спелой грушею, ветра косей.
Как он предан,— «Меня не затреплет!»
Оглянись: отгремела в красе,
Отплыла, осыпалась — в пепле.
Нашу родину буря сожгла.
Узнаешь ли гнездо свое, птенчик?
О мой лист, ты пугливей щегла!
Что ты бьешься, о шелк мой застенчивый?
О, не бойся, приросшая песнь!
И куда порываться еще нам?
Ах, наречье смертельное «здесь» —
Невдомек содроганью сращенному.</text><name>Определение души</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1949</date_from><text>Ты за хмурость меня не вини,
Не вини, что грущу временами,
Это просто дождливые дни,
Это тучи проходят над нами.
Ты ведь веришь, любимая, мне,
Я короткую хмурость осилю,
Где-то в очень большой глубине
Небо вечное, чистое, синее.</text><name>Ты за хмурость меня не вини...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1832</date_from><text>Долго сих листов заветных
Не касался я пером;
Виноват, в столе моем
Уж давно без строк приветных
Залежался твой альбом.
В именины, очень кстати,
Пожелать тебе я рад
Много всякой благодати,
Много сладостных отрад,-
На Парнасе много грома,
В жизни много тихих дней
И на совести твоей
Ни единого альбома
От красавиц, от друзей.</text><name>В АЛЬБОМ</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1916</date_from><text>Превратила всё в шутку сначала,
Поняла - принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё - зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла...
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?</text><name>Превратила всё в шутку сначала...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1917</date_from><text>От хат соломенных селений,
Где жизнь смирением горда,
На грозный зов сиренных пений
Пришли в стальные города.
Был каждый в пламя горна брошен,
Кипящей сталью опален,
Кандальным звоном обострожен,
Железным пеплом опылен,
Обвенчан факелом завода,
Его зарницей озарен,
Обласкан музыкой приводов,
Орлиной дробью шестерен,
Обрызган искрами металла,
Крещен в купели чугуна,—
И вот осталенною стала
Златосоломная струна.
Как сон, смиренная забыта
Преклонновыйная межа,
Душа горящая облита
Звенящим валом мятежа.
Завод — как водопад жестокий,
Струятся медь, чугун, руда,
Электропламенные токи
В стальные мускулы труда.
Стал каждый пламенным баяном
Кующих звонов, красных струн,
Грозово-вскрыленным титаном,
Зари Грядущего — трибун.</text><name>В купели чугуна</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1937</date_from><text>Вооруженный зреньем узких ос,
Сосущих ось земную, ось земную,
Я чую все, с чем свидеться пришлось,
И вспоминаю наизусть и всуе...
И не рисую я, и не пою,
И не вожу смычком черноголосым:
Я только в жизнь впиваюсь и люблю
Завидовать могучим, хитрым осам.
О, если б и меня когда-нибудь могло
Заставить, сон и смерть минуя,
Стрекало воздуха и летнее тепло
Услышать ось земную, ось земную...</text><name>Вооруженный зреньем узких ос...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1974</date_from><text>День рожденья – не горе, не счастье,
Не зима на дворе, не весна,
Но твое неземное участье
К несчастливцу, лишенному сна.
Зов без отзыва, призрак без тела,
Различимая только с трудом,
Захотела ты и прилетела
Светлым ангелом в сумрачный дом.
Не сказала и слова, но молча
Подняла свой старинный стакан,
И в зеленой бутылочной толще
Померещился мне океан,
Померещились юные годы,
Наши странствия, наши пути
И одно ощущенье свободы,
И одно только слово: прости!</text><name>День рожденья восьмого февраля</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Капнист</author><date_from></date_from><text>Лютая зима! доколе
Землю будешь ты томить,
Реки быстрые в неволе
Льдистым гнетом бременить?
Долго ль быть твоей нам жертвой
И сносить жестокий хлад?
Все уныло, пусто, мертво,
Все, куда ни кинем взгляд.
Ах, когда ж весна природу
Оживить опять прийдет;
Милую ручьям свободу,
Жизнь древам, цветам вдохнет?
Скоро ль, в рощах безмятежных
Птичек поселяя вновь,
К ним на крыльях горлиц нежных
Принесет она любовь?
Подождем;— не все стремится
Буря из полнощных недр;
Время колесом вертится:
Скоро дунет южный ветр;
Животворной теплотою
Льды распустит и снега
И роскошною рукою
Облечет в цветы луга.
Скоро ласточки на воле
Будут к облакам взлетать;
Скоро станем в чистом поле
Чистым воздухом дышать.
Подождем:— как после тени
Солнца луч ясней блестит,
После скорбных угнетений
Так нас радость оживит.</text><name>Зима</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино - печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть - на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.</text><name>Элегия (Безумных лет угасшее веселье...)</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Боль свою вы делите с друзьями,
Вас сейчас утешить норовят,
А его последними словами,
Только вы нахмуритесь, бранят.
Да и человек ли, в самом деле,
Тот, кто вас, придя, околдовал,
Стал вам близким через две недели,
Месяц с вами прожил и удрал?
Вы общались, дорогая, с дрянью.
Что ж нам толковать о нем сейчас?!
Дрянь не стоит долгого вниманья,
Тут важнее говорить о вас.
Вы его любили? Неужели?
Но полшага - разве это путь?!
Сколько вы пудов с ним соли съели?
Как успели в душу заглянуть?!
Что вы знали, ведали о нем?
To, что у него есть губы, руки,
Комплимент, цветы, по моде брюки -
Вот и все, пожалуй, в основном?
Что б там ни шептал он вам при встрече,
Как возможно с гордою душой
Целоваться на четвертый вечер
И в любви признаться на восьмой?!
Пусть весна, пускай улыбка глаз...
Но ведь мало, мало две недели!
Вы б сперва хоть разглядеть успели,
Что за руки обнимают вас!
Говорите, трудно разобраться,
Если страсть. Допустим, что и так.
Но ведь должен чем-то отличаться
Человек от кошек и дворняг!
Но ведь чувства тем и хороши,
Что горят красиво, гордо, смело.
Пусть любовь начнется. Но не с тела,
А с души, вы слышите,- с души!
Трудно вам. Простите. Понимаю.
Но сейчас вам некого ругать.
Я ведь это не мораль читаю,
Вы умны, и вы должны понять:
Чтоб ценили вас, и это так,
Сами цену впредь себе вы знайте.
Будьте горделивы. Не меняйте
Золота на первый же медяк!</text><name>Прямой разговор</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>I
Дельвиг... Лень... Младая дева...
Утро... Слабая метель...
Выплывает из напева
Детской елки канитель.
Засыпай, окутан ленью.
В окнах — снега белизна.
Для труда и размышленья
Старость грубая нужна.
И к чему, на самом деле,
Нам тревожить ход времен!
Белокурые метели...
Дельвиг... Дева... Сладкий сон...
II
Две жизни не прожить.
А эту, что дана,
Не все равно — тянуть
длиннее иль короче?
Закуривай табак,
налей себе вина,
Поверь бессоннице
и сочиняй полночи.
Нет-нет, не зря
хранится идеал,
Принадлежащий поколенью!..
О Дельвиг,
ты достиг такого ленью,
Чего трудом
не каждый достигал!
И в этом, может быть,
итог
Почти полвека,
нами прожитого,—
Промолвить Дельвигу
доверенное слово
И завязать шейной платок.</text><name>Стихи о Дельвиге</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from></date_from><text>В дымном ноле, на биваке
У пылающих огней,
В благодетельном араке
Зрю спасителя людей.
Собирайся вкруговую,
Православный весь причет!
Подавай лохань златую,
Где веселие живет!
Наливай обширны чаши
В шуме радостных речей,
Как пивали предки наши
Среди копий и мечей.
Бурцов, ты - гусар гусаров!
Ты на ухарском коне
Жесточайший из угаров
И наездник на войне!
Стукнем чашу с чашей дружно!
Нынче пить еще досужно;
Завтра трубы затрубят,
Завтра громы загремят.
Выпьем же и поклянемся,
Что проклятью предаемся,
Если мы когда-нибудь
Шаг уступим, побледнеем,
Пожалеем нашу грудь
И в несчастьи оробеем;
Если мы когда дадим
Левый бок на фланкировке,
Или лошадь осадим,
Или миленькой плутовке
Даром сердце подарим!
Пусть не сабельным ударом
Пресечется жизнь моя!
Пусть я буду генералом,
Каких много видел я!
Пусть среди кровавых боев
Буду бледен, боязлив,
А в собрании героев
Остр, отважен, говорлив!
Пусть мой ус, краса природы,
Черно-бурый, в завитках,
Иссечется в юны годы
И исчезнет, яко прах!
Пусть фортуна для досады,
К умножению всех бед,
Даст мне чин за вахтпарады
И георгья за совет!
Пусть... Но чу! гулять не время!
К коням, брат, и ногу в стремя,
Саблю вон - и в сечу! Вот
Пир иной нам бог дает,
Пир задорней, удалее,
И шумней, и веселее...
Ну-тка, кивер набекрень,
И - ура! Счастливый день!</text><name>БУРЦОВУ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1916</date_from><text>Не всегда чужда ты и горда
И меня не хочешь не всегда,
Тихо, тихо, нежно, как во сне,
Иногда приходишь ты ко мне.
Надо лбом твоим густая прядь,
Мне нельзя ее поцеловать,
И глаза большие зажжены
Светами магической луны.
Нежный друг мой, беспощадный враг,
Так благословен твой каждый шаг,
Словно по сердцу ступаешь ты,
Рассыпая звезды и цветы.
Я не знаю, где ты их взяла,
Только отчего ты так светла
И тому, кто мог с тобой побыть,
На земле уж нечего любить?</text><name>Рассыпающая звезды</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from></date_from><text>Очаровательный удел,
Овитый горестною дрожью...
Мой конь стремительно взлетел
На мировое бездорожье,
Во мглу земного бытия,
И мгла с востока задрожала.
И слава юная моя
На перекрестках отставала.
Но муза мчалася за мной
То путеводною звездою,
Сиявшей горней глубиной,
То спутницею молодою,
Врачуя влагою речей
Приоткрывавшиеся раны
От неоправданных мечей
Среди коварного тумана.
И годы быстрые цвели
Прозрачной белизной черемух...
Мы песни звонкие несли
Среди окраин незнакомых;
В еще незнаемой земле
Переходили хляби моря;
На вечереющем челе
Горели ветреные зори.
Облитый светом заревым,
В томленьи сладостном и строгом,
Венчанный хмелем огневым -
Я подошел к твоим чертогам.
Не изменила, муза, ты,
Путеводительная муза,
Венцом нетленной чистоты
Чело отрадного союза
Благословенно оплела,
Разлившись песней величаво.
И только тут к нам подошла
Отставшая в дороге слава.</text><name>Судьба</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Блажен в златом кругу вельмож
Пиит, внимаемый царями.
Владея смехом и слезами,
Приправя горькой правдой ложь,
Он вкус притупленный щекотит
И к славе спесь бояр охотит,
Он украшает их пиры,
И внемлет умные хвалы.
Меж тем, за тяжкими дверями,
Теснясь у черного крыльца,
Народ, гоняемый слугами,
Поодаль слушает певца.</text><name>Блажен в златом кругу вельмож...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1945</date_from><text>Дома здесь двадцать лет назад
В огне и грохоте кипели,
И шли бойцы сквозь этот ад
Неотразимо — к высшей цели.
И вдруг над яростью атак,
Последним, исступленным бредом -
Не красный над рейхстагом флаг,
А солнце красное Победы!
Здесь был окончен долгий путь,
Сюда пришли мы за расплатой —
И Гитлер не посмел взглянуть
В лицо советскому солдату...
...И вновь покой на тихих лицах,
Берлин встречать весну готов,
Не пепел — теплый дождь струится
На цвет сияющих садов.
О мире люди говорят,
Горит воспоминаний пламя,
Пусть злобные глаза следят
Из ночи западной за нами.
И пусть в двадцатую весну
Народы слышат наше слово:
Здесь, где добили мы войну,
Мы не дадим родиться новой!</text><name>Берлин 9 мая</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1916</date_from><text>В телеге колесо прежалобно скрипело.
"Друг,- выбившись из сил,
Конь с удивлением спросил,-
В чем дело?
Что значит жалоба твоя?
Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!"
Иной с устало-скорбным ликом,
Злым честолюбьем одержим,
Скрипит о подвиге великом,
Хвалясь усердием... чужим.</text><name>Колесо и Конь</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Всегда во сне нелепо всё и странно.
Приснилась мне сегодня смерть моя.
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижно я.
Звенит река, бежит неукротимо.
Забытый и не нужный никому,
Я распластался на земле родимой
Пред тем, как стать землею самому.
Я умираю, но никто про это
Не знает и не явится ко мне,
Лишь в вышине орлы клекочут где-то
И стонут лани где-то в стороне.
И чтобы плакать над моей могилой
О том, что я погиб во цвете лет,
Ни матери, ни друга нет, ни милой,
Чего уж там — и плакальщицы нет.
Так я лежал и умирал в бессилье
И вдруг услышал, как невдалеке
Два человека шли и говорили
На мне родном, аварском языке.
В полдневный жар в долине Дагестана
Я умирал, а люди речь вели
О хитрости какого-то Гасана,
О выходках какого-то Али.
И, смутно слыша звук родимой речи,
Я оживал, и наступил тот миг,
Когда я понял, что меня излечит
Не врач, не знахарь, а родной язык.
Кого-то исцеляет от болезней
Другой язык, но мне на нем не петь,
И если завтра мой язык исчезнет,
То я готов сегодня умереть.
Я за него всегда душой болею,
Пусть говорят, что беден мой язык,
Пусть не звучит с трибуны ассамблеи,
Но, мне родной, он для меня велик.
И чтоб понять Махмуда, мой наследник
Ужели прочитает перевод?
Ужели я писатель из последних,
Кто по-аварски пишет и поёт?
Я жизнь люблю, люблю я всю планету,
В ней каждый, даже малый уголок,
А более всего Страну Советов,
О ней я по-аварски пел как мог.
Мне дорог край цветущий и свободный,
От Балтики до Сахалина — весь.
Я за него погибну где угодно,
Но пусть меня зароют в землю здесь!
Чтоб у плиты могильной близ аула
Аварцы вспоминали иногда
Аварским словом земляка Расула —
Преемника Гамзата из Цада.
Перевод с аварского Н.Гребнева</text><name>Родной язык</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1973</date_from><text>Ты кричишь, что я твой изувер,
и, от ненависти хорошея,
изгибаешь, как дерзкая зверь,
голубой позвоночник и шею.
Недостойную фразу твою
не стерплю, побледнею от вздору.
Но тебя я боготворю.
И тебе стать другой не позволю.
Эй, послушай! Покуда я жив,
жив покуда,
будет люд тебе в храмах служить,
на тебя молясь, на паскуду.</text><name>Художник и модель</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1910</date_from><text>Мы желаем звездам тыкать
Мы устали звездам выкать
Мы узнали сладость рыкать
Будьте грозны, как Остраница,
Платов и Бакланов,
Полно вам кланяться
Роже бусурманов.
Пусть кричат вожаки,
Плюньте им в зенки!
Будьте в вере крепки
Как Морозенки.
О уподобьтесь Святославу -
Врагам сказал: "Иду на вы!"
Померкнувшую славу
Творите, северные львы.
С толпою прадедов за нами
Ермак и Ослабя.
Вейся, вейся, русское знамя,
Веди через суши и через хляби!
Туда, где дух отчизны вымер
И где неверия пустыня,
Идите грозно, как Владимир
Или с дружиною Добрыня.</text><name></name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from></date_from><text>Низкий дом с голубыми ставнями,
Не забыть мне тебя никогда,-
Слишком были такими недавними
Отзвучавшие в сумрак года.
До сегодня еще мне снится
Наше поле, луга и лес,
Принакрытые сереньким ситцем
Этих северных бедных небес.
Восхищаться уж я не умею
И пропасть не хотел бы в глуши,
Но, наверно, навеки имею
Нежность грустную русской души.
Полюбил я седых журавлей
С их курлыканьем в тощие дали,
Потому что в просторах полей
Они сытных хлебов не видали.
Только видели березь да цветь,
Да ракитник, кривой и безлистый,
Да разбойные слышали свисты,
От которых легко умереть.
Как бы я и хотел не любить,
Все равно не могу научиться,
И под этим дешевеньким ситцем
Ты мила мне, родимая выть.
Потому так и днями недавними
Уж не юные веют года...
Низкий дом с голубыми ставнями,
Не забыть мне тебя никогда.</text><name>низкий дом</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1849</date_from><text>Раскинулось поле волнистою тканью
И с небом слилось темно-синею гранью,
И в небе прозрачном щитом золотым
Блестящее солнце сияет над ним;
Как по морю, ветер по нивам гуляет
И белым туманом холмы одевает,
О чем-то украдкой с травой говорит
И смело во ржи золотистой шумит.
Один я... И сердцу и думам свобода...
Здесь мать моя, друг и наставник - природа.
И кажется жизнь мне светлей впереди,
Когда к своей мощной, широкой груди
Она, как младенца, меня допускает
И часть своей силы мне в душу вливает.</text><name>Поле</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Она,
Умевшая любить,
Так равнодушно обнимает.
Она еще не понимает:
Меня забыть —
Несчастной быть.</text><name>Она, умевшая любить...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1818</date_from><text>Наш свет - театр; жизнь - драма; содержатель -
Судьба; у ней в руке всех лиц запас:
Министр, богач, монах, завоеватель
В условный срок выходит напоказ.
Простая чернь, отброшенная знатью,
В последний ряд отталкивают нас.
Но платим мы издержки их проказ,
И уж зато подчас, без дальних справок,
Когда у них в игре оплошность есть,
Даем себе потеху с задних лавок
За свой алтын освистывать их честь.</text><name></name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Вообразите
Оторопь всесильных
Вчера еще сановников надменных.
Вообразите возвращенье ссыльных,
Освобождение военнопленных.
Вообразите
Концессионеров,
Цепляющихся бешено за недра,
Их прибылью дарившие столь щедро.
Вообразите коммивояжеров
В стране, забывшей вдруг о дамских тряпках.
Вообразите всяких прокуроров,
Полусмиривших свой суровый норов
И как бы пляшущих на задних лапках
Уж не в своих, но в адвокатских шапках.
Представьте на волках овечью шкуру.
Вообразите дикий вихрь газетный
И запрещенную литературу,
Считаться переставшую запретной
Еще впервые!
И представьте город,
Как будто бы расколот и распорот
В часы, когда звенели, звезденели
Расшибленные стекла на панели,
И прыгали с трибун полишинели,
Как будто их сметала и сдувала
Ко всем чертям, ликуя небывало,
Душа народа, вырвавшись на волю
Из самого глубокого подполья
Для вольного и дальнего полета
Во дни Октябрьского переворота.</text><name>Во дни переворота</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Как ревностно ты сам себя дурачишь!
На хлопоты вставая до звезды,
Какой-нибудь да пакостью означишь
Ты каждый день без цели, без нужды!
Ты сам себя, и прост и подел вкупе,
Эпитимьей затейливой казнишь:
Заботливо толчешь ты уголь в ступе
И только что лицо свое пылишь.</text><name>Как ревностно ты сам себя дурачишь!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был, не падай душой.
Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей,
Пусть разбит и поруган святой идеал
И струится невинная кровь,-
Верь: настанет пора - и погибнет Ваал,
И вернется на землю любовь!
Не в терновом венце, не под гнетом цепей,
Не с крестом на согбенных плечах,-
В мир придет она в силе и славе своей,
С ярким светочем счастья в руках.
И не будет на свете ни слез, ни вражды,
Ни бескрестных могил, ни рабов,
Ни нужды, беспросветной, мертвящей нужды,
Ни меча, ни позорных столбов!
О мой друг! Не мечта этот светлый приход,
Не пустая надежда одна:
Оглянись,- зло вокруг чересчур уж гнетет,
Ночь вокруг чересчур уж темна!
Мир устанет от мук, захлебнется в крови,
Утомится безумной борьбой -
И поднимет к любви, к беззаветной любви,
Очи, полные скорбной мольбой!..</text><name>Друг мой, брат мой...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1971</date_from><text>Не знаю, кто срубил и сжег от скуки
Куст ивняка на въезде к пустырю.
...Там соловей в средине ночи стукал
Стеклянной палочкой по хрусталю.
И вслед за этим начиналось диво:
Луна садилась зубру на рога,
Медоточила жгучая крапива,
Чертополох рядился в жемчуга.
Дуб вырастал из-под земли, как песня.
За ним тянулись в небо сыновья,
Земля раскачивалась в поднебесье
На тонкой нитке свиста соловья,
Звенели звезды, падая под воду,
И на себя глядели из воды,
И сказки убегали на свободу,
Освобождая повод от беды,
Ночь ликовала, вслушиваясь в дали.
Вселенная задерживала вздох.
...Срубили куст — и на Земле Печали
Крапиву задушил чертополох.</text><name>Соловьиный куст</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1913</date_from><text>Не разлучайся, пока ты жив,
Ни ради горя, ни для игры.
Любовь не стерпит, не отомстив,
Любовь отнимет свои дары.
Не разлучайся, пока живёшь,
Храни ревниво заветный круг.
В разлуке вольной таится ложь.
Любовь не любит земных разлук,
Печально гасит свои огни,
Под паутиной пустые дни.
А в паутине — сидит паук.
Живые, бойтесь земных разлук!</text><name>БЕРЕГИСЬ…</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>Я убежал от пышных брашен,
От плясок сладострастных дев,
Туда, где мир уныл и страшен;
Там жил, прельщения презрев.
Бродил, свободный, одичалый,
Таился в норах давней мглы;
Меня приветствовали скалы,
Со мной соседили орлы.
Мои прозренья были дики,
Мой каждый день запечатлен;
Крылато-радостные лики
Глядели с довременных стен.
И много зим я был в пустыне,
Покорно преданный Мечте...
Но был мне глас. И снова ныне
Я - в шуме слов, я - в суете.
Надел я прежнюю порфиру,
Умастил мирром волоса.
Едва предстал я, гордый, пиру,
"Ты царь!" - решили голоса.
Среди цариц веселой пляски
Я вольно предызбрал одну:
Да обрету в желаньи ласки
Свою безвольную весну!
И ты, о мой цветок долинный,
Как стебель, повлеклась ко мне.
Тебя пленил я сказкой длинной...
Ты - наяву, и ты - во сне.
Но если, страстный, в миг заветный,
Заслышу я мой трубный звук,
- Воспряну! Кину клич ответный
И вырвусь из стесненных рук!</text><name>Возвращение</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1925</date_from><text>Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель,
И падают и падают снежинки
На тихую задумчивую ель.
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною -
Смертельною тоской пронзённый день.
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
Забуду ли народный плач у Горок,
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь!
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали и падали снежинки
На ленинский - от снега белый - гроб.</text><name>Снежинки</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Мы учимся петь!
Мы теперь по субботам
Не просто поем -
Распеваем по нотам.
Мы много мелодий
Запомнить должны:
И в дальнем походе
Нам песни нужны,
И дома подруги
Поют на досуге...
Есть плавные песни
И есть плясовые.
Сегодня мы в классе
Поем их впервые.
На каждом уроке
Вот так распевать бы!
Есть даже особая песня -
Для свадьбы.
Вот лет через двадцать
Решу я жениться,
Тогда эта песня
И мне пригодится.</text><name>Нужная песня</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1829</date_from><text>Очи, очи голубые,
Мне вас боле не встречать!
Девы, девы молодые,
Вам меня уж не ласкать!
Побывали, унеслися
Дни моей златой весны;
В сердце опытном слилися
Лишь отзывы старины.
Ах, на что же оживили
Предо мной мои мечты
Сердцу сладостные были,
Ласки юной красоты?
Мне ль приветливым казаться,
С хладным сердцем вновь любить?
Мне ль надеждой обольщаться?
Беспробудно друг мой спит...</text><name>Песня (Очи, очи голубые...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1977</date_from><text>В.
Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной,-
Вологодского - с ног
И - вперед головой.
И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла "Дружба" - старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы,-
А за нами двумя -
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Как вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Нам - добежать до берега, до цели,-
Но свыше - с вышек - все предрешено:
Там у стрелков мы дергались в прицеле -
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!
Где-то виделись будто,-
Чуть очухался я -
Прохрипел: "Как зовут-то?"
И - какая статья?"
Но поздно: зачеркнули его пули -
Крестом - в затылок, пояс, два плеча,-
А я бежал и думал: добегу ли?-
И даже не заметил сгоряча.
Я - к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он - на боку
И мозги распластал.
Пробрало! - телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьет трехлинейка -
Прямо как на войне!
Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко - не беги!
Псы покропили землю языками -
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я,
Белый свет стервеня,-
И гляжу - кумовья
Поджидают меня.
Пнули труп: "Сдох, скотина!
Нету проку с него:
За поимку полтина,
А за смерть - ничего".
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом - за вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону - за наградой,
А я - за новым сроком за побег.
Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил -
Аж два раза устал.
Зря пугают тем светом,-
Оба света с дубьем:
Врежут там - я на этом,
Врежут здесь - я на том.
Я гордость под исподнее упрятал -
Видал, как пятки лижут гордецы,-
Пошел лизать я раны в лизолятор,-
Не зализал - и вот они, рубцы.
Надо б нам - вдоль реки,-
Он был тоже не слаб,-
Чтобы им - не с руки,
А собакам - не с лап!..
Вот и сказке конец.
Зверь бежал на ловца,
Снес - как срезал - ловец
Беглецу пол-лица.
...Все взято в трубы, перекрыты краны,-
Ночами только воют и скулят,
Что надо? Надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить - пусть они болят!</text><name>Был побег на рывок...</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1936</date_from><text>Не дивимся, если хлопец
Ходит с дивчиной за тын.
А дивимся, если хлопец
Ходит по двору один.
Мы таких сейчас к ответу —
Хоть в каком он будь чину:
«Есть супруга или нету?
Если нет, то почему?»
Побалакаем. Расспросим.
Вызовем. Поговорим.
Не согласен? Перебросим
На работу
В Крым.
Пусть попробует на юге,
Где сама земля как печь,
От воды
и от супруги
Хлопец сердце уберечь!
...Не дивимся, если дядя
Ходит с дивчиной за тын,
А боимся, если дядя
Долго ходит холостым.
Мы таких сейчас к ответу:
«Почему и отчего
Промышляете
и нету,
Дядя,
саду своего?»
Побалакаем. Расспросим.
Вызовем. Поговорим.
Не согласен? Перебросим
На работу,
Но... в Нарым.
Пусть на Севере далеком,
Где снегов белеет гладь,
Где, насколько хватит око,
Человека не видать,
Где медведь идет по следу,
Где и птице негде сесть,
Пусть попробует к соседу
В сад супружеский залезть!</text><name>Любовная шуточная</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1942</date_from><text>Возле полустанка
Травы шелестят.
Гусеницы танка
Мертвые лежат.
Черную машину
Лютого врага
Насмерть сокрушила
Русская рука.
Смелостью и сметкой
Кто тебя сберег,
Энская высотка,
Малый бугорок?
Пламенной любовью
Родину любя,
Кто своею кровью
Защитил тебя?
О тебе лишь сводка
Скажет между строк,
Энская высотка.
Малый бугорок.
Чуть заметный холмик...
Но зато весной
О тебе напомнит
Аромат лесной.
О тебе кузнечик
Меж высоких трав
Простучит далече,
Точно телеграф.
Девушка-красотка
О тебе споет,
Энская высотка,
Малый эпизод.
Песнями, цветами
Век отчизна-мать
Все не перестанет
Сына поминать.</text><name>Энская высотка</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1952</date_from><text>Сквозь гул Москвы, кипенье городское
К тебе, чей век нуждой был так тяжел,
Я в заповедник вечного покоя —
На Пятницкое кладбище пришел.
Глядит неброско надписи короткость.
Как бы в твоем характере простом
Взяла могила эту скромность, кротость,
Задумавшись, притихнув под крестом.
Кладу я розы пышного наряда.
И словно слышу, мама, голос твой:
«Ну что так тратишься, сынок? Я рада
Была бы и ромашке полевой».
Но я молчу. Когда бы мог, родная,
И сердце положил бы сверху роз.
Твоих забот все слезы вспоминая,
Сам удержаться не могу от слез.
Гнетет и горе, и недоуменье
Гвоздем засело в существо мое:
Стою — твое живое продолженье,
Начало потерявшее свое.</text><name>На могиле матери</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1912</date_from><text>Айя-София,- здесь остановиться
Судил Господь народам и царям!
Ведь купол твой, по слову очевидца,
Как на цепи, подвешен к небесам.
И всем векам - пример Юстиниана,
Когда похитить для чужих богов
Позволила эфесская Диана
Сто семь зеленых мраморных столбов.
Но что же думал твой строитель щедрый,
Когда, душой и помыслом высок,
Расположил апсиды и экседры,
Им указав на запад и восток?
Прекрасен край, купающийся в мире,
И сорок окон - света торжество.
На парусах, под куполом, четыре
Архангела - прекраснее всего.
И мудрое сферическое зданье
Народы и века переживет,
И серафимов гулкое рыданье
Не покоробит темных позолот.</text><name>Айя-София</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О весне</item><item>О семье</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Звенели птичьи голоса,
В саду цвела сирень,
Весной Андрюша родился
В один хороший день.
Гордится мальчиком отец,
А Света -
Ей шесть лет -
Кричит братишке: - Молодец,
Что родился на свет!</text><name>Звенели птичьи голоса...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1829</date_from><text>Когда твой ропот вдохновенный
Звучит сердечною тоской
И я, невольно изумленный,
Пленяюсь дивною игрой,-
Мой дух тогда с тобой летает
В безвинный мрак тревожных дней
И свиток тайный развивает
Судьбы взволнованной твоей.
Не твой был жребий веселиться
На светлой, радостной заре;
Но пламень в облаке родится.
И в сладостной твоей игре
Не та б мелодия дышала,
Не так бы чувством ты цвела,-
Когда б ты слез не проливала,
Печаль душой не обняла.</text><name>К М. Шимановской</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Лившиц</author><date_from>1935</date_from><text>Мотоциклет
Проспектом Газа,
На повороте накренясь,
В асфальт швыряет клочья газа,
Узорной шиной метит грязь.
Ему заранее открыли
Проезд.
И, взрывами несом,
Он тарахтит.
И плещут крылья
Холодных луж под колесом.
Герой — в седле.
Глаза — в стекле.
Под ним, колеса в грязь вонзая,
Брыкается мотоциклет,
Вытягиваясь, как борзая.
Мне в спорах вечно не везет,
Но здесь,
Переходя на прозу,
Держу пари, что он везет
Бензином пахнущую розу!</text><name>Весна</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1969</date_from><text>Душа моя, а все ли ты свершила?
Что из того, что не сбылась мечта,
Из грязи прорастает красота,
Без пропасти немыслима вершина.
Пока жива — надеждою лучись,
В отчаянном дыму столпотворенья,
Сама в себе не презирай терпенья,
А у терпенья мудрости учись.</text><name>Душа моя, а все ли ты свершила?..</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1861</date_from><text>Опять я в деревне. Хожу на охоту,
Пишу мои вирши — живется легко.
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко.
Проснулся: в широкие щели сарая
Глядятся веселого солнца лучи.
Воркует голубка; над крышей летал,
Кричат молодые грачи;
Летит и другая какая-то птица —
По тени узнал я ворону как раз;
Чу! шепот какой-то... а вот вереница
Вдоль щели внимательных глаз!
Всё серые, карие, синие глазки —
Смешались, как в поле цветы.
В них столько покоя, свободы и ласки,
В них столько святой доброты!
Я детского глаза люблю выраженье,
Его я узнаю всегда.
Я замер: коснулось души умиленье...
Чу! шепот опять!
П е р в ы й г о л о с
Борода!
В т о р о й
А барин, сказали!..
Т р е т и й
Потише вы, черти!
В т о р о й
У бар бороды не бывает — усы.
П е р в ы й
А ноги-то длинные, словно как жерди.
Ч е т в е р т ы й
А вона на шапке, гляди-тко,— часы!
П я т ы й
Ай, важная штука!
Ш е с т о й
И цепь золотая...
С е д ь м о й
Чай, дорого стоит?
В о с ь м о й
Как солнце горит!
Д е в я т ы й
А вона собака — большая, большая!
Вода с языка-то бежит.
П я т ы й
Ружье! погляди-тко: стволина двойная,
Замочки резные...
Т р е т и й
(с испугом)
Глядит!
Ч е т в е р т ы й
Молчи, ничего! постоим еще, Гриша!
Т р е т и й
Прибьет...
Испугались шпионы мои
И кинулись прочь: человека заслыша,
Так стаей с мякины летят воробьи.
Затих я, прищурился — снова явились,
Глазенки мелькают в щели.
Что было со мною — всему подивились
И мой приговор изрекли:
— Такому-то гусю уж что за охота!
Лежал бы себе на печи!
И видно не барин: как ехал с болота,
Так рядом с Гаврилой...— «Услышит, молчи!»
О милые плуты! Кто часто их видел,
Тот, верю я, любит крестьянских детей;
Но если бы даже ты их ненавидел,
Читатель, как «низкого рода людей»,—
Я все-таки должен сознаться открыто,
Что часто завидую им:
В их жизни так много поэзии слито,
Как дай Бог балованным деткам твоим.
Счастливый народ! Ни науки, ни неги
Не ведают в детстве они.
Я делывал с ними грибные набеги:
Раскапывал листья, обшаривал пни,
Старался приметить грибное местечко,
А утром не мог ни за что отыскать.
«Взгляни-ка, Савося, какое колечко!»
Мы оба нагнулись, да разом и хвать
Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно!
Савося хохочет: «Попался спроста!»
Зато мы потом их губили довольно
И клали рядком на перилы моста.
Должно быть, за подвиги славы мы ждали.
У нас же дорога большая была:
Рабочего звания люди сновали
По ней без числа.
Копатель канав вологжанин,
Лудильщик, портной, шерстобит,
А то в монастырь горожанин
Под праздник молиться катит.
Под наши густые старинные вязы
На отдых тянуло усталых людей.
Ребята обступят: начнутся рассказы
Про Киев, про турку, про чудных зверей.
Иной подгуляет, так только держися —
Начнет с Волочка, до Казани дойдет'
Чухну передразнит, мордву, черемиса,
И сказкой потешит, и притчу ввернет:
«Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче
На Господа Бога во всем потрафлять:
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Да вздумал однажды на Бога роптать,—
С тех пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы из носу шибко росли...»
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им все покажи.
Прохожий заснет под свои прибаутки,
Ребята за дело — пилить и строгать!
Иступят пилу — не наточишь и в сутки!
Сломают бурав — и с испугу бежать.
Случалось, тут целые дни пролетали,—
Что новый прохожий, то новый рассказ...
Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали.
Вот из лесу вышли — навстречу как раз
Синеющей лентой, извилистой, длинной,
Река луговая; спрыгнули гурьбой,
И русых головок над речкой пустынной
Что белых грибов на полянке лесной!
Река огласилась и смехом и воем:
Тут драка — не драка, игра — не игра...
А солнце палит их полуденным зноем.
— Домой, ребятишки! обедать пора.—
Вернулись. У каждого полно лукошко,
А сколько рассказов! Попался косой,
Поймали ежа, заблудились немножко
И видели волка... у, страшный какой!
Ежу предлагают и мух, и козявок,
Корней молочко ему отдал свое —
Не пьет! отступились...
Кто ловит пиявок
На лаве, где матка колотит белье,
Кто нянчит сестренку, двухлетнюю Глашку,
Кто тащит на пожню ведерко кваску,
А тот, подвязавши под горло рубашку,
Таинственно что-то чертит по песку;
Та в лужу забилась, а эта с обновой:
Сплела себе славный венок,
Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый
Да изредка красный цветок.
Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.
Вот девочка ловит лукошком лошадку —
Поймала, вскочила и едет на ней.
И ей ли, под солнечным зноем рожденной
И в фартуке с поля домой принесенной,
Бояться смиренной лошадки своей?..
Грибная пора отойти не успела,
Гляди — уж чернехоньки губы у всех,
Набили оскому: черница поспела!
А там и малина, брусника, орех!
Ребяческий крик, повторяемый эхом,
С утра и до ночи гремит по лесам.
Испугана пеньем, ауканьем, смехом,
Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,
Зайчонок ли вскочит — содом, суматоха!
Вот старый глухарь с облинялым крылом
В кусту завозился... ну, бедному плохо!
Живого в деревню тащат с торжеством...
— Довольно, Ванюша! гулял ты немало,
Пора за работу, родной!—
Но даже и труд обернется сначала
К Ванюше нарядной своей стороной:
Он видит, как поле отец удобряет,
Как в рыхлую землю бросает зерно,
Как поле потом зеленеть начинает,
Как колос растет, наливает зерно;
Готовую жатву подрежут серпами,
В снопы перевяжут, на ригу свезут,
Просушат, колотят-колотят цепами,
На мельнице смелют и хлеб испекут.
Отведает свежего хлебца ребенок
И в поле охотней бежит за отцом.
Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!»
Ванюша в деревню въезжает царем...
Однако же зависть в дворянском дитяти
Посеять нам было бы жаль.
Итак, обернуть мы обязаны кстати
Другой стороною медаль.
Положим, крестьянский ребенок свободно
Растет, не учась ничему,
Но вырастет он, если Богу угодно,
А сгибнуть ничто не мешает ему.
Положим, он знает лесные дорожки,
Гарцует верхом, не боится воды,
Зато беспощадно едят его мошки,
Зато ему рано знакомы труды...
Однажды, в студеную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах... а сам с ноготок!
— Здорово, парнище!— «Ступай себе мимо!»
— Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?— «Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
(В лесу раздавался топор дровосека.)
— А что, у отца-то большая семья?
«Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я...»
— Так вон оно что! А как звать тебя?— «Власом».
— А кой тебе годик?— «Шестой миновал...
Ну, мертвая!» — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто все это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал!
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег, до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь —
Все, все настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы,
Те честные мысли, которым нет воли,
Которым нет смерти — дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
В которых так много любви!
Играйте же, дети! Растите на воле!
На то вам и красное детство дано,
Чтоб вечно любить это скудное поле,
Чтоб вечно вам милым казалось оно.
Храните свое вековое наследство,
Любите свой хлеб трудовой —
И пусть обаянье поэзии детства
Проводит вас в недра землицы родной!..
Теперь нам пора возвратиться к началу.
Заметив, что стали ребята смелей,—
«Эй, воры идут!— закричал я Фингалу:—
Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!»
Фингалушка скорчил серьезную мину,
Под сено пожитки мои закопал,
С особым стараньем припрятал дичину,
У ног моих лег — и сердито рычал.
Обширная область собачьей науки
Ему в совершенстве знакома была;
Он начал такие выкидывать штуки,
Что публика с места сойти не могла.
Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!
Командуют сами!— «Фингалка, умри!»
— Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха,—
«Смотри — умирает — смотри!»
Я сам наслаждался, валяясь на сене,
Их шумным весельем. Вдруг стало темно
В сарае: так быстро темнеет на сцене,
Когда разразиться грозе суждено.
И точно: удар прогремел над сараем,
В сарай полилась дождевая река,
Актер залился оглушительным лаем,
А зрители дали стречка!
Широкая дверь отперлась, заскрипела,
Ударилась в стену, опять заперлась.
Я выглянул: темная туча висела
Над нашим театром как раз.
Под крупным дождем ребятишки бежали
Босые к деревне своей...
Мы с верным Фингалом грозу переждали
И вышли искать дупелей.</text><name>Крестьянские дети</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1954</date_from><text>С высоких диких гор, чьи серые уступы
Задергивает туч клубящаяся мгла,
Чьи синие верхи вонзились в небо тупо,
Она впервые в город снизошла.
Ее вела река, родившаяся рядом
С деревней Шумбери, где девушка живет.
Остались позади луга и водопады,
Внизу цветут сады и зной душист, как мед.
Внизу ей странно все: дома, автомобили
И то, что рядом нет отар и облаков,
Все звуки и цвета ее обворожили,
А ярмарочный день шумлив и бестолков.
На пальце у нее железный грубый перстень,
Обувка не модна, и выгорел платок,
Но белые чулки домашней толстой шерсти
Не портят стройности девичьих легких ног.
Идет девчонка с гор, такая молодая,
Своей не осознав, быть может, красоты,
А парни на пути встают, обалдевая,
И долго вслед глядят и открывают рты.
Все взгляды на нее остались без ответа,
Не дрогнула ничуть тяжелая коса.
Идет девчонка с гор... С нее б создать Джульетту,
Венеру вырубить, мадонну написать!
Идет девчонка с гор, в которых, не ревнуя,
Мужчина тот живет, с обветренным лицом,
Кто смело подойдет и жестко поцелует,
Кто ей надел свое железное кольцо.</text><name>Идет девчонка с гор...</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from></date_from><text>Я часто думаю: красивая ли ты?
Не знаю, но краса с тобою не сравнится!
В тебе есть то, что выше красоты,
Что лишь угадывается и снится.</text><name>Из цикла «Алиса»: Этюд 5</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1910</date_from><text>Детство: молчание дома большого,
Страшной колдуньи оскаленный клык;
Детство: одно непонятное слово,
Милое слово "курлык".
Вдруг беспричинно в парадной столовой
Чопорной гостье покажешь язык
И задрожишь и заплачешь под слово,
Глупое слово "курлык".
Бедная Fraulein* в накидке лиловой,
Шею до боли стянувший башлык,-
Все воскресает под милое слово,
Детское слово "курлык".
* Барышня (нем.).</text><name>Курлык</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1830</date_from><text>Вечерний звон, вечерний звон,-
Как много дум наводит он!
Не тот, что на закате дня
Гудит в стенах монастыря,
Но тот, что пасмурной порой
Поется девой молодой...
Вечерний звон, вечерний звон,-
Как много дум наводит он!
Как он мучителен и мил!
Как он мне чувства возмутил,
Когда впервые звук его
Коснулся слуха моего!..
То был не звук, но глас страстей,
То говор был с душой моей!
Вечерний звон, вечерний звон,-
Как много дум наводит он!
Все вторило в природе ей:
Луна средь облачных зыбей,
Пустыня в сумрачной тиши
И ропот девственной души,
Терзаемой любви тоской,
И очи, полные слезой!..
Вечерний звон, вечерний звон,-
Как много дум наводит он!</text><name>Вечерний звон</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1904</date_from><text>Ни воли, ни умелости,
Друзья мне - как враги...
Моей безмерной смелости,
Господь, о помоги!
Ни ясности, ни знания,
Ни силы быть с людьми...
Господь, мои желания,
Желания прими!
Ни твердости, ни нежности...
Ни бодрости в пути...
Господь, мои мятежности
И дерзость освяти!
Я в слабости, я в тленности
Стою перед Тобой.
Во всей несовершенности
Прими меня, укрой.
Не дам Тебе смирения,-
Оно - удел рабов,-
Не жду я всепрощения,
Забвения грехов,
Я верю - в Оправдание...
Люби меня, зови!
Сожги мое страдание
В огне Твоей Любви!</text><name>Оправдание</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1870</date_from><text>«Я вновь пред тобою
стою очарован...»
О, пой, моя милая, пой, не смолкая,
Любимую песню мою
О том, как, тревожно той песне внимая,
Я вновь пред тобою стою!
Та песня напомнит мне время былое,
Которым душа так полна,
И страх, что щемит мое сердце больное,
Быть может, рассеет она.
Боюсь я, что голос мой, скорбный и нежный,
Тебя своей страстью смутит,
Боюсь, что от жизни моей безнадежной
Улыбка твоя отлетит.
Мне жизнь без тебя словно полночь глухая
В чужом и безвестном краю...
О, пой, моя милая, пой, не смолкая,
Любимую песню мою!</text><name>Цыганская песня (О, пой, моя милая...)</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1882</date_from><text>Опыт! скажи, чем гордишься ты? что ты такое?
Ты — плод ошибок и слез, силам потраченным счет.
Бродит вино молодое: не должно броженью мешать;
Но и разумный уход, крепкие нужны меха.
В этой толпе под волшебною силой искусства
Все в одну душу слились — чистую душу на миг;
Но разбредутся — ив каждом проснется опять своя
совесть,
В каждом опять заскребет в сердце таящийся гад.
Всюду: «Что нового?» — слышишь. Да вдумайся в старое
прежде!
В нем для себя ты найдешь нового много, поверь!
Формы, мой друг, совершенство — не всё еще в деле
искусства:
Чистая пусть извнутри светится в ней мне душа.
Времени мстить предоставь за пороченье, ложь и обиды:
Тайных агентов оно в каждой имеет душе.
Друг мой! Ученые, верь, не такие, как кажутся, боги;
Наше невежество — вот в чем нередко их сила!</text><name>Опыт! скажи, чем гордишься ты?...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1817</date_from><text>Изнемогает жизнь в груди моей остылой;
Конец борению; увы, всему конец!
Киприда и Эрот, мучители сердец!
Услышьте голос мой последний и унылый.
Я вяну и еще мучения терплю:
Полмертвый, но сгораю.
Я вяну, но еще так пламенно люблю
И без надежды умираю!
Так, жертву обхватив кругом,
На алтаре огонь бледнеет, умирает
И, вспыхнув ярче пред концом,
На пепле погасает.</text><name>Изнемогает жизнь в груди моей остылой...</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1877</date_from><text>Небо висит надо мною, прозрачно и сине;
Ходят внизу облака...
Слава осеннему утру на горной вершине!
С сердца спадает тоска.
Вижу далекие горы, долины, озера,
Птиц подо мною полет;
Чую, что за растущею силою взора
Сила и духа растет.
Крепнет решимость — расстаться с привычкою горя,
Волю воздвигнуть мою;
Мыслью спокойной я жизнь, не ропща и не споря,
Как она есть признаю.
Холодно, мрачно, пустынно без милого друга;
Нет ее нежной любви...
Что же! Быть с ласковой жизнью в ладу — не заслуга.
Жизнью скорбящих живи!
Горные выси внезапную бодрость мне дали...
Друг мой, любивший меня,
Ты, чья душа мне светила в дни бед и печали
Пылом святого огня,—
Благословеньем своим и теперь помоги же
Другу в духовной борьбе!
Кажется мне, в это утро, что к небу я ближе,
Ближе я также к тебе.</text><name>На горе</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1854</date_from><text>К окну я в потемках приник -
Ну, право, нельзя неуместней:
Опять в переулке старик
С своей неотвязною песней!
Те звуки свистят и поют
Нескладно-тоскливо-неловки...
Встают предо мною, встают
За рамой две светлых головки.
Над ними поверхность стекла
При месяце ярко-кристальна.
Одна так резво-весела,
Другая так томно-печальна.
И - старая песня!- с тоской
Мы прошлое нежно лелеем,
И жаль мне и той и другой,
И рад я сердечно обеим.
Меж них в промежутке видна
Еще голова молодая,-
И всё он хорош, как одна,
И всё он грустит, как другая.
Он предан навеки одной
И грусти терзаем приманкой...
Уйдешь ли ты, гаер седой,
С твоей неотвязной шарманкой?..</text><name>Шарманщик</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1931</date_from><text>Любимая,— молвы слащавой,
Как угля, вездесуща гарь.
А ты — подспудной тайной славы
Засасывающий словарь.
А слава — почвенная тяга.
О, если б я прямей возник!
Но пусть и так,— не как бродяга,
Родным войду в родной язык.
Теперь не сверстники поэтов,
Вся ширь проселков, меж и лех
Рифмует с Лермонтовым лето
И с Пушкиным гусей и снег.
И я б хотел, чтоб после смерти,
Как мы замкнемся и уйдем,
Тесней, чем сердце и предсердье,
Зарифмовали нас вдвоем.
Чтоб мы согласья сочетаньем
Застлали слух кому-нибудь
Всем тем, что сами пьем и тянем
И будем ртами трав тянуть.</text><name>Любимая,— молвы слащавой...</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1937</date_from><text>Люблю морозное дыханье
И пара зимнего признанье:
Я - это явь; явь - это явь...
И мальчик, красный, как фонарик,
Своих салазок государик
И заправила, мчится вплавь.
И я - в размолвке с миром, с волей -
Заразе саночек мирволю -
В сребристых скобках, в бахромах -
И век бы падал векши легче,
И легче векши в мягкой речке -
Полнеба в валенках, в ногах...</text><name>Люблю морозное дыханье...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1966</date_from><text>Сумерки. Снег. Тишина. Весьма
тихо. Аполлон вернулся на Демос.
Сумерки, снег, наконец, сама
тишина - избавит меня, надеюсь,
от необходимости - прости за дерзость -
объяснять самый факт письма.
Праздники кончились - я не дам
соврать своим рифмам. Остатки влаги
замерзают. Небо белей бумаги
розовеет на западе, словно там
складывают смятые флаги,
разбирают лозунги по складам.
Эти строчки, в твои персты
попав (когда все в них уразумеешь
ты), побелеют, поскольку ты
на слово и на глаз не веришь.
И ты настолько порозовеешь,
насколько побелеют листы.
В общем, в словах моих новизны
хватит, чтоб не скучать сороке.
Пестроту июля, зелень весны
осень превращает в черные строки,
и зима читает ее упреки
и зачитывает до белизны.
Вот и метель, как в лесу игла,
гудит. От Бога и до порога
бело. Ни запятой, ни слога.
И это значит: ты все прочла.
Стряхивать хлопья опасно, строго
говоря, с твоего чела.
Нету - письма. Только крик сорок,
не понимающих дела почты.
Но белизна вообще залог
того, что под ней хоронится то, что
превратится впоследствии в почки, в точки,
в буйство зелени, в буквы строк.
Пусть не бессмертие - перегной
вберет меня. Разница только в поле
сих существительных. В нем тем боле
нет преимущества передо мной.
Радуюсь, встретив сороку в поле,
как завидевший берег Ной.
Так утешает язык певца,
превосходя самоё природу,
свои окончания без конца
по падежу, по числу, по роду
меняя, Бог знает кому в угоду,
глядя в воду глазами пловца.</text><name>Сумерки. Снег. Тишина. Весьма...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>И они в звуках песни, как рыбы в воде,
Плавали, плавали!
И тревожили ночь, благовонную ночь,
Звуками, звуками!
Вызывала она на любовь, на огонь,
Голосом, голосом,
И он ей отвечал, будто вправду пылал,
Тенором, тенором!
А в саду под окном ухмылялась тайком
Парочка, парочка,—
Эти молоды были и петь не могли,
Счастливы, счастливы...</text><name>И они в звуках песни, как рыбы в воде...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from></date_from><text>О как дерзаю я, смущенный,
Вам посвятить обломки строф,
Небрежный труд, но освещенный
Созвездьем букв "a Goumileff".
С распущенными парусами
Перевезли в своей ладье
Вы под чужими небесами
Великолепного Готье...
В теплицах же моих не снимут
С растений иноземных плод:
Их погубил не русский климат,
А неумелый садовод.
* См. Гумилев.</text><name>Посвящение Н.Гумилеву</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1857</date_from><text>Когда предчувствием разлуки
Мне грустно голос ваш звучал,
Когда, смеясь, я ваши руки
В моих руках отогревал,
Когда дорога яркой далью
Меня манила из глуши -
Я вашей тайною печалью
Гордился в глубине души.
Перед непризнанной любовью
Я весел был в прощальный час,
Но - боже мой! с какою болью
В душе очнулся я без вас!
Какими тягостными снами
Томит, смущая мой покой,
Все недосказанное вами
И недослушанное мной!
Напрасно голос ваш приветный
Звучал мне, как далекий звон,
Из-за пучины: путь заветный
Мне к вам навеки прегражден,-
Забудь же, сердце, образ бледный,
Мелькнувший в памяти твоей,
И вновь у жизни, чувством, бедной,
Ищи подобья прежних дней!</text><name>Утрата</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
Но живы мы любовию одною.
Со мной всегда мой верный, нежный друг,
С тобой твоя веселая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
И ты виновник моего недуга.
Коротких мы не учащаем встреч.
Так наш покой нам суждено беречь.
Лишь голос твой поет в моих стихах,
В твоих стихах мое дыханье веет.
О, есть костер, которого не смеет
Коснуться ни забвение, ни страх.
И если б знал ты, как сейчас мне любы
Твои сухие, розовые губы!</text><name>Не будем пить из одного стакана...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1916</date_from><text>Не успокоена в покое,
Ты вся ночная в нимбе дня...
В тебе есть темное и злое,
Как в древнем пламени огня.
Твои негибкие уборы,
Твоих запястий бирюза,
И строгих девушек Гоморры
Любовь познавшие глаза,
Глухой и травный запах мирры -
В свой душный замыкают круг...
И емлют пальцы тонких рук
Клинок невидимой секиры.
Тебя коснуться и вдохнуть...
Узнать по запаху ладоней,
Что смуглая натерта грудь
Тоскою древних благовоний.</text><name>Не успокоена в покое...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Метелица, как медведица,
Весь вечер буянит зло,
То воет внизу под лестницей,
То лапой скребет стекло.
Дома под ветром сутулятся,
Плывут в молоке огоньки,
Стоят постовые на улицах,
Как белые снеговики.
Сугробы выгнули спины,
Пушистые, как из ваты,
И жмутся к домам машины,
Как зябнущие щенята.
Кружится ветер белый,
Посвистывает на бегу...
Мне нужно заняться делом,
А я никак не могу.
Приемник бурчит бессвязно,
В доме прохладней к ночи,
Чайник мурлычет важно,
А закипать не хочет.
Все в мире сейчас загадочно,
Все будто летит куда-то,
Метельно, красиво, сказочно...
А сказкам я верю свято.
Сказка... мечта-полуночница...
Но где ее взять? Откуда?
А сердцу так чуда хочется,
Пусть маленького, но чуда!
До боли хочется верить,
Что сбудутся вдруг мечты,
Сквозь вьюгу звонок у двери -
И вот на пороге ты!
Трепетная, смущенная,
Снится или не снится?!
Снегом запорошенная,
Звездочки на ресницах...
- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?
А я вот явилась... Можно?-
Сказка моя! Снегурочка!
Чудо мое невозможное!
Нет больше зимней ночи!
Сердцу хмельно и ярко!
Весело чай клокочет,
В доме, как в пекле, жарко...
Довольно! Хватит! Не буду!
Полночь... гудят провода...
Гаснут огни повсюду.
Я знаю: сбывается чудо,
Да только вот не всегда...
Метелица как медведица,
Косматая голова.
А сердцу все-таки верится
В несбыточные слова:
- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?
Полночь гудит тревожная...
Где ты, моя Снегурочка,
Сказка моя невозможная?..</text><name>Зимняя сказка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>По лесу леший кричит на сову.
Прячутся мошки от птичек в траву.
Ау!
Спит медведиха, и чудится ей:
Колет охотник острогой детей.
Ау!
Плачет она и трясет головой:
— Детушки-дети, идите домой.
Ау!
Звонкое эхо кричит в синеву:
— Эй ты, откликнись, кого я зову!
Ау!</text><name>По лесу леший кричит на сову...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1859</date_from><text>К страданиям чужим ты горести полна,
И скорбь ничья тебя не проходила мимо;
К себе лишь ты одной всегда неумолима,
Всегда безжалостна и вечно холодна!
Но если б видеть ты любящею душою
Могла со стороны хоть раз свою печаль -
О, как самой себя тебе бы стало жаль
И как бы плакала ты грустно над собою!</text><name>К страданиям чужим ты горести полна...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>Всюду ясность Божия,
Ясные поля,
Девушки пригожие,
Как сама земля.
Только верить хочешь всe,
Что на склоне лет
Ты, душа, воротишься,
В самый ясный свет.</text><name></name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Ф.Искандеру
Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет.
Что назначено судьбою - обязательно случится:
то ли самое прекрасное в окошко постучится,
то ли самое напрасное в объятья упадет.
Так не делайте ж запасов из любви и доброты
и про черный день грядущий не копите милосердье:
пропадет ни за понюшку ваше горькое усердье,
лягут ранние морщины от напрасной суеты.
Жаль, что молодость мелькнула, жаль, что старость коротка.
Все теперь как на ладони: лоб в поту, душа в ушибах...
Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок -
только ровная дорога до последнего звонка.</text><name>Быстро молодость проходит...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Когда к ночи усталой рукой
Допашу я свою полосу,
Я хотел бы уйти на покой
В монастырь, но в далеком лесу,
Где бы каждому был я слуга
И творенью господнему друг,
И чтоб сосны шемели вокруг,
А на соснах лежали снега...
А когда надо мной зазвонит
Медный зов в беспросветной ночи,
Уронить на холодный гранит
Талый воск догоревшей свечи.</text><name>ЖЕЛАНИЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1816</date_from><text>«Споет ли мне песню веселую скальд?»
Спросил, озираясь, могучий Освальд.
И скальд выступает на царскую речь,
Подмышкою арфа, на поясе меч.
«Три песни я знаю: в одной старина!
Тобою, могучий, забыта она;
Ты сам ее в лесе дремучем сложил;
Та песня: отца моего ты убил.
Есть песня другая: ужасна она;
И мною под бурей ночной сложена;
Пою ее ранней и поздней порой;
И песня та: бейся, убийца, со мной!»
Он в сторону арфу и меч наголо;
И бешенство грозные лица зажгло;
Запрыгали искры по звонким мечам —
И рухнул Освальд — голова пополам.
«Раздайся ж, последняя песня моя;
Ту песню и утром и вечером я
Греметь не устану пред девой любви;
Та песня: убийца повержен в крови».</text><name>Три песни</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Теряет синий свет окно,
И день за горизонты канул...
Но я клянусь: мы не вином,
Мы солнцем налили стаканы.
Я пью. И вдруг стакан пролит,
И поджигает край земли,
Пожаром ночь залив.
Пускай огонь, не синева,
Но все равно, неси, Нева,
Неси меня в залив.
На парусах срывая злобу,
И шторму гаркая: - Не сметь!-
Вперед, чтоб землю знать, как глобус,
И чтоб как глобусом вертеть...</text><name>Теряет синий свет окно...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>В. А.
У нее все свое - и белье, и жилье.
Ну, а я ангажирую угол у тети.
Для нее - все свободное время мое.
На нее я гляжу из окна, что напротив.
У нее каждый вечер не гаснет окно.
И вчера мне лифтер рассказал за полбанки:
У нее два знакомых артиста кино
И один популярный артист из Таганки.
И пока у меня в ихнем ЖЭКе рука,
Про нее я узнал очень много нюансов:
У нее старший брат - футболист "Спартака",
А отец - референт в министерстве финансов.
Я скажу, что всегда на футболы хожу,
На "Спартак", и слова восхищенья о брате.
Я скажу, что с министром финансов дружу
И что сам, как любитель, играю во МХАТе.
У нее, у нее на окошке герань,
У нее, у нее занавески в разводах.
А у меня, у меня на окне ни хрена,
Только пыль, только старая пыль на комодах.
Ничего! Я куплю лотерейный билет,
И тогда мне останется ждать так недолго.
И хотя справедливости в мире все нет,
По нему обязательно выиграю "Волгу".</text><name>У нее все свое - и белье, и жилье...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1913</date_from><text>Похожа-ли моя любовь
на первую или на последнюю,
я не знаю,
я знаю только,
что иначе не может быть.
Разве Венерина звезда
может не восходить,
хотя не видная,
за тучей,
каждый вечер?
Разве хвост Юнониной птицы,
хотя бы сложенный,
не носит на себе
все изумруды и сафиры востока?
Моя любовь — проста и доверчива,
она неизбежна и потому спокойна.
Она не даст
тайных свиданий, лестниц и фонарей,
серенад и беглых разговоров на бале,
она чужда намеков и масок,
почти безмолвна;
она соединяет в себе
нежность брата,
верность друга
и страстность любовника,—
каким же языком ей говорить?
Поэтому она молчит.
Она не романтична,
лишена милых прикрас,
прелестных побрякушек,
она бедна в своем богатстве,
потому что она полна.
Я знаю,
что это — не любовь юноши,
но ребенка — мужа
(может быть, старца).
Это так просто,
так мало,
(может быть скучно?)
но это — весь я.
Разве можно хвалить человека
за то, что он дышит,
движется, смотрит?
От другой любви мне осталась
черная ревность,
но она бессильна,
когда я знаю,
что ничто,
ни она,
ни даже Вы сами,
не может нас разделить.
Это так просто,
как пить, когда жаждешь,
не правда-ли?</text><name>Похожа-ли моя любовь...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1908</date_from><text>Я помню сумрак каменных аркад,
В средине свет — и красный блеск атласа
В сквозном узоре старых царских врат,
Под золотой стеной иконостаса.
Я помню купол грубо-голубой:
Там Саваоф с простертыми руками,
Над скудною и темною толпой,
Царил меж звезд, повитых облаками.
Был вечер, март, сияла синева
Из узких окон, в куполе пробитых,
Мертво звучали древние слова.
Весенний отблеск был на скользких плитах -
И грозная седая голова
Текла меж звезд, туманами повитых.</text><name>Саваоф</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1823</date_from><text>Что, красотка молодая,
Что ты, светик, плачешь?
Что головушку, вздыхая,
К белой ручке клонишь?
Или словом, или взором
Я тебя обидел?
Иль нескромным разговором
Ввел при людях в краску?
Нет, лежит тоска иная
У тебя на сердце!
Нет, кручинушку другую
Ты вложила в мысли!
Ты не хочешь, не желаешь
Молодцу открыться,
Ты боишься милу другу
Заповедать тайну!
Не слыхали ль злые люди
Наших разговоров?
Не спросили ль злые люди
У отца родного;
Не спросили ль сопостаты
У твоей родимой:
"Чей у ней на ручке перстень?
Чья в повязке лента?
Лента, ленточка цветная,
С золотой каймою;
Перстень с чернью расписною,
С чистым изумрудом?"
Не томи, открой причину
Слез твоих горючих!
Перелей в мое ты сердце
Всю тоску-кручину,
Перелей тоску-кручину
Сладким поцелуем:
Мы вдвоем тоску-кручину
Легче растоскуем.</text><name>Русская песня (Что, красотка молодая...)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Когда, изведав трудности ученья,
Мы начинаем складывать слова
И понимать, что есть у них значенье -
"Вода", "огонь", "старик", "олень", "трава",-
По-детски мы удивлены и рады
Тому, что буквы созданы не зря,
И первые рассказы нам награда
За первые страницы букваря.
Но часто жизнь бывает к нам сурова:
Иному век случается прожить,
А он не может значащее слово
Из пережитых горестей сложить.</text><name>Когда, изведав трудности ученья...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Часто с тобою мы спорили...
Умер! Осилить не мог
Сердцем правдивым и любящим
Мелких и крупных тревог.
Кончились споры. Знать, правильней
Жил ты, не вкривь и не вкось!
Ты победил, Галилеянин!—
Сердце твое порвалось...</text><name>Часто с тобою мы спорили...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1941</date_from><text>Наши части отошли
к лесу после боя.
Дорогую горсть земли
я унес с собою.
Мина грохнулась, завыв,
чернозем вскопала,-
горсть земли - в огонь и взрыв -
около упала.
Я залег за новый вал,
за стволы лесные,
горсть земли поцеловал
в очи земляные.
Положил в платок ее,
холстяной, опрятный,
горстке слово дал свое,
что вернусь обратно;
что любую боль стерплю,
что обиду смою,
что ее опять слеплю
с остальной землею.</text><name>Горсть земли</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1837</date_from><text>Соловьем залетным
Юность пролетела,
Волной в непогоду
Радость прошумела.
Пора золотая
Была - да сокрылась;
Сила молодецкая
С телом износилась.
От кручины-думы
В сердце кровь застыла;
Что любил, как душу, -
И то изменило.
Как былинку, ветер
Молодца шатает;
Зима лицо знобит,
Солнце сожигает.
До поры до время
Всем я весь изжился;
И кафтан мой синий
С плеч долой свалился!
Без любви, без счастья
По миру скитаюсь:
Разойдусь с бедою -
С горем повстречаюсь!
На крутой горе
Рос зеленый дуб,
Под горой теперь
Он лежит, гниет...</text><name>Горькая доля</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1800</date_from><text>На лоне облаков румяных
Явилась скромная заря;
Пред нею резвые зефиры,
А позади блестящий Феб,
Одетый в пышну багряницу,
Летит по синеве небес -
Природу снова оживляет
И щедро теплоту лиет.
Явилось зрелище прекрасно
Моим блуждающим очам:
Среди красот неизъяснимых
Мой взор не зрит себе границ,
Мою всё душу восхищает,
В нее восторга чувства льет,
Вдыхает ей благоговенье -
И я блажу светил Творца.
Но тамо - что пред взор явилось?
Какие солнца там горят?
То славы храм чело вздымает -
Вокруг его венец лучей.
Утес, висящий над валами
Морских бесчисленных пучин,
Веков теченьем поседевший,
Его подъемлет на хребте.
Дерзну ль рукой покров священный,
Молвы богиня, твой поднять?
Дерзну ль святилище проникнуть,
Где лавр с оливою цветет?-
К тебе все смертные стремятся
Путями крови и добра;
Но редко, редко достигают
Под сень престола твоего!
Завеса вскрылась - созерцаю:
Се, вижу, сердцу милый Тит,
Се Антонины, Адрианы;
Но Александров - нет нигде.
Главы их лавр не осеняет,
В кровавой пене он погряз,
Он бременем веков подавлен -
Но цвел ли в мире он когда?
О Александр, тщеславный, буйный,
Стремился иго наложить
И тяжки узы ты вселенной!
Твой меч был грозен, как перун;
Твой шаг был шагом исполина;
Твоя мысль - молний скорых бег;
Пределов гордость не имела;
Но цель - была лишь только дым!
К чему мечтою ты прельщался?
Какой ты славе вслед бежал?
Где замысл твой имел пределы?
Где пункт конца желаньям был?
Алкал ты славы - и в безумстве
Себя ты богом чтить дерзал;
Хотел ты бранями быть громок -
Но звук оставил лишь пустой.
Героя званием священным
Хотел себя украсить ты;
Ах, что герой, когда лишь кровью
Его написаны дела?
Когда лишь звуками сражений
Он в краткий век свой знатен был?
Когда лишь мужеством и силой
Он путь свой к славе отверзал?
Но что герой? Неужто бранью
Единой будет славен он?
Неужто, кровию омытый,
Его венец пребудет свеж?
Ах, нет! засохнет и поблекнет,
И обелиск его падет;
Он порастет мхом и травою,
И с ним вся память пропадет.
Герои света, вы дерзали
Себе сей титул присвоять;
Но кто, какое сердце скажет,
Что вы достойны были впрямь
Сего названия почтенна?
Никто - ползуща токмо лесть,
Виясь у ног, вас прославляет!
Но что неискрення хвала?..
Героем тот лишь назовется,
Кто добродетель красну чтит,
Кто лишь из должности биется,
Не жаждет кровь реками лить;
Кто побеждает - победивши,
Врага лобзает своего
И руку дружбы простирает
К нему, во знак союза с ним.
Кто сирым нежный покровитель;
Кто слез поток спешит отерть
Благодеяния струями;
Кто ближних любит, как себя;
Кто благ в деяньях, непорочен,
Кого и враг во злобе чтит -
Единым словом: кто душою
Так чист и светл, как божество.
Венцов оливных тот достоин,
И лавр его всегда цветет;
Тот храма славы лишь достигнет,
В потомстве вечно будет жить,-
И человечество воздвигнет
Ему сердечный мавзолей,
И слезы жаркие польются
К нему на милый сердцу прах...
Я в куще тихой, безмятежной
Героем также быть могу:
Мое тут поле брани будет
Несчастных сонм, гоним судьбой;
И меч мой острый, меч огнистый
Благодеянья будет луч;
Он потечет - и побеждает
Сердца и души всех людей.
Мой обелиск тогда нетленный
Косою время не сразит;
Мой славы храм не сокрушится:
Он будет иссечен в сердцах;
Меня мечтанья не коснутся,
Я теням вслед не побегу,
И солнце дней моих затмится,
Зарю оставя по себе.</text><name>Герой</name><date_to>1800</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Здравствуйте, Павел Григорьевич!
Всем штормам вопреки,
пока конфликты улаживаются и рушатся материки,
крепкое наше суденышко летит по волнам стрелой,
и его добротное тело пахнет свежей смолой.
Работа наша матросская
призывает бодрствовать нас,
хоть вы меня и постарше, а я помоложе вас
(а может быть, вы моложе, а я
немного старей)...
Ну что нам все эти глупости?
Главное — плыть поскорей.
Киплинг, как леший, в морскую дудку
насвистывает без конца,
Блок над картой морей просиживает,
не поднимая лица,
Пушкин долги подсчитывает,
и, от вечной петли спасен,
в море вглядывается с мачты
вор Франсуа Вийон!
Быть может, завтра меня матросы
под бульканье якорей
высадят на одинокий остров
с мешком гнилых сухарей,
и рулевой равнодушно встанет
за штурвальное колесо,
и кто-то выругается сквозь зубы
на прощание мне в лицо.
Быть может, все это так и будет.
Я точно знать не могу.
Но лучше пусть это будет в море,
чем на берегу.
И лучше пусть меня судят матросы
от берегов вдали,
чем презирающие море
обитатели твердой земли...
До свидания, Павел Григорьевич!
Нам сдаваться нельзя.
Все враги после нашей смерти
запишутся к нам в друзья.
Но перед бурей всегда надежней
в будущее глядеть...
Самые чистые рубахи велит капитан надеть!</text><name>Письмо Антокольскому</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1846</date_from><text>Вижу, как тяжек мой путь,
Как бесполезен мой повод!
Кони натужили грудь,
Солнце печет, жалит овод.
Что ты, лихой проводник,
Сверху кричишь мне: за мною!
Ты с малолетства привык
Рыскать с ружьем за спиною.
Я же так рано устал!
Скучны мне виды природы —
Остовы глинистых скал,
Рощей поникшие своды!
Глухо, безлюдно кругом...
Тяжко на эти вершины,
Вечным объятые сном,
Облокотились руины.
Спят!.. и едва ли от них
Странник дождется ответа!
Вряд ли порадует их
Голос родного привета!
Нет ли?— скажи, проводник,—
Нет ли преданья?!— Рукою
Шапку надвинул старик
И покачал головою.
Вижу — потоки бегут —
Книзу проносится пена,
Через потоки бредут
Кони, в воде по колена.
Рад бы и я утолить
Жажду — в тени приютиться.
Рад бы с коня соскочить —
Руки сложить и забыться.
Некуда спрыгнуть с седла!
Слева — отвесные стены,
Справа — деревья и мгла,
Шум и сверкание пены.
Рад бы помчаться стрелой!
Рад бы скакать!— невозможно!
Конь мой идет осторожно,
Пробует камни ногой.
И осторожность заслуга!
Конь мой собой дорожит.
Вот поднимается с юга
Ветер,— пустыня шумит,
Мне же далекого друга
Голос как будто звучит.
«Друг мой! зачем ты желаешь
Лучших путей? путь один...»
Ну, конь! иди сам как знаешь —
Здесь я не твой господин!</text><name>Горная дорога в Грузии</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Мне гидролог говорит:
- Смотри!
Глубина
сто девяносто три!-
Ох, и надоела мне одна
не меняющаяся глубина!..
В этом деле я не новичок,
но волнение мое пойми -
надо двигаться вперед,
а мы
крутимся на месте,
как волчок.
Две недели,
с самых холодов
путь такой -
ни сердцу, ни уму...
Кто заведует
движеньем льдов?
Все остановил он почему?
Может, по ошибке,
не со зла?
Может, мысль к нему в башку пришла,
что, мол, при дальнейшем продвижении
расползется все сооружение?
С выводом он явно поспешил -
восхитился нами
и решил
пожалеть,
отправить на покой.
Не желаю
жалости такой!
Не желаю,
обретя уют,
слушать,
как о нас передают:
"Люди вдохновенного труда!"
Понимаешь,
мне обидно все ж...
Я гидрологу сказал тогда:
- На Дрейфующем проспекте
ты живешь.
Ты же знал,
что дрейф не будет плавным,
знал,
что дело тут дойдет до драки,
потому что
в человечьи планы
вносит Арктика
свои поправки,
то смиряясь,
то вдруг сатанея
так, что не подымешь головы...
Ты же сам учил меня, что с нею
надо разговаривать
на "вы".
Арктика пронизывает шубы
яростным дыханием морозов.
Арктика показывает зубы
ветром исковерканных
торосов.
Может, ей,
старухе,
и охота
насовсем с людьми переругаться,
сделать так,
чтоб наши пароходы
никогда не знали
навигаций,
чтобы самолеты не летали,
чтоб о полюсе мы не мечтали,
сжатые рукою ледяною...
Снова стать
неведомой страною,
сделать так,
чтоб мы ее боялись.
Слишком велика
людская ярость!
Слишком многих
мы недосчитались!
Слишком многие
лежать остались,
за победу
заплатив собою...
В эти разметнувшиеся шири
слишком много мы
труда вложили,
чтоб отдать все то,
что взято с бою!
Невозможно изменить законы,
к прошлому вернуться
хоть на месяц.
Ну, а то, что кружимся на месте,
так ведь это, может,
для разгона...</text><name>На дрейфующем проспекте ты живешь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1956</date_from><text>Опять они поссорились в трамвае,
не сдерживаясь, не стыдясь чужих...
Но, зависти невольной не скрывая,
взволнованно глядела я на них.
Они не знают, как они счастливы.
И слава богу! Ни к чему им знать.
Подумать только! - рядом, оба живы,
и можно все исправить и понять...</text><name>Двое</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1857</date_from><text>У приказных ворот собирался народ
Густо;
Говорит в простоте, что в его животе
Пусто.
«Дурачье! сказал дьяк. Из вас должен быть всяк
В теле:
Еще в думе вчера мы с трудом осетра
Съели!»
На базар мужик вез через реку обоз
Пакли;
Мужичок-то, вишь, прост, знай, везет через мост,
Так ли?
«Вишь, дурак! сказал дьяк. Тебе мост, чай, пустяк,
Дудки?
Ты б его поберег, ведь плыли ж поперек
Утки!»
Как у Васьки Волчка вор стянул гусака,
Вишь ты!
В полотенце свернул, да поймал караул
Ништо!
Дьяк сказал: «Дурачье! Полотенце-то чье?
Васьки?
Стало, Васька и тать, стало, Ваське и дать
Таску!»
Пришел к дьяку больной; говорит: «Ой, ой, ой,
Дьяче!
Очень больно нутру, а уж вот поутру
Паче.
И не лечь, и не сесть, и не можно мне съесть
Столько!»
«Вишь, дурак! сказал дьяк. Ну не ешь натощак
Только!»
Пришел к дьяку истец, говорит: «Ты отец
Бедных;
Кабы ты мне помог видишь денег мешок
Медных,
Я б те всыпал, ей-ей, в шапку десять рублей,
Шутка!»
«Сыпь сейчас, сказал дьяк, подставляя колпак,
Ну-тка!»</text><name>У приказных ворот собирался народ...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Светлой искоркой в окошко
Месяц к девушке глядит...
"Отвори окно немножко",-
Месяц тихо говорит.
"Дай прилечь вдоль белых складок
Гостю, лунному лучу,
Верь мне, всё придет в порядок,
Чуть над сердцем посвечу!
Успокою все сомненья,
Всю печаль заговорю,
Все мечты, все помышленья,
Даже сны посеребрю!
Что увижу, что замечу,
Я и звездам не шепну,
И вернусь к заре навстречу,
Побледневши, на луну..."</text><name>Песня лунного луча</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром,-
И, словно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
Но властно дернулась рука:
"Лежать лицом к стене!" -
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный - сел за стол,
Вздохнул осатанело
И что-то на меня завел,
Похожее на "дело".
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как екало мое нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
В полубреду, в полупылу
Разделся донага,-
В углу готовила иглу
Нестарая карга,-
И от корней волос до пят
По телу ужас плелся:
А вдруг уколом усыпят,
Чтоб сонный раскололся?!
Он, потрудясь над животом,
Сдавил мне череп, а потом
Предплечья мне стянул жгутом
И крови ток прервал.
Я, было, взвизгнул, но замолк,-
Сухие губы на замок,-
А он кряхтел, кривился, мок,
Писал и ликовал.
Он в раж вошел - знакомый раж,-
Но я как заору:
"Чего строчишь? А ну, покажь
Секретную муру!.."
Подручный - бывший психопат -
Связал мои запястья,-
Тускнели, выложившись в ряд,
Орудия пристрастья.
Я терт и бит, и нравом крут,
Могу - вразнос, могу - враскрут,-
Но тут смирят, но тут уймут -
Я никну и скучаю.
Лежу я, голый как сокол,
А главный - шмыг да шмыг за стол -
Все что-то пишет в протокол,
Хоть я не отвечаю.
Нет, надо силы поберечь,
А то ослаб, устал,-
Ведь скоро пятки будут жечь,
Чтоб я захохотал,
Держусь на нерве, начеку,
Но чувствую отвратно,-
Мне в горло сунули кишку -
Я выплюнул обратно.
Я взят в тиски, я в клещи взят -
По мне елозят, егозят,
Все вызвать, выведать хотят,
Все пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут,
Всю испоганят, изорвут,
Ужмут и прополощут.
"Дыши, дыши поглубже ртом!
Да выдохни, - умрешь!"
"У вас тут выдохни - потом
Навряд ли и вздохнешь!"
Во весь свой пересохший рот
Я скалюсь: "Ну, порядки!
Со мною номер не пройдет,
Товарищи-ребятки!"
Убрали свет и дали газ,
Доска какая-то зажглась,-
И гноем брызнуло из глаз,
И булькнула трахея.
И он зверел, входил в экстаз,
Приволокли зачем-то таз...
Я видел это как-то раз -
Фильм в качестве трофея.
Ко мне заходят со спины
И делают укол...
"Колите, сукины сыны,
Но дайте протокол!"
Я даже на колени встал,
Я к тазу лбом прижался;
Я требовал и угрожал,
Молил и унижался.
Но туже затянули жгут,
Вон вижу я - спиртовку жгут,
Все рыжую чертовку ждут
С волосяным кнутом.
Где-где, а тут свое возьмут!
А я гадаю, старый шут:
Когда же раскаленный прут -
Сейчас или потом?
Шабаш калился и лысел,
Пот лился горячо,-
Раздался звон - и ворон сел
На белое плечо.
И ворон крикнул: "Nеvеrмоrе!" -
Проворен он и прыток,-
Напоминает: прямо в морг
Выходит зал для пыток.
Я слабо поднимаю хвост,
Хотя для них я глуп и прост:
"Эй! За пристрастный ваш допрос
Придется отвечать!
Вы, как вас там по именам,-
Вернулись к старым временам!
Но протокол допроса нам
Обязаны давать!"
И я через плечо кошу
На писанину ту:
"Я это вам не подпишу,
Покуда не прочту!"
Мне чья-то желтая спина
Ответила бесстрастно:
"А ваша подпись не нужна -
Нам без нее все ясно".
"Сестренка, милая, не трусь -
Я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь
При встрече с адвокатом!
Я ничего им не сказал,
Ни на кого не показал,-
Скажите всем, кого я знал:
Я им остался братом!"
Он молвил, подведя черту:
"Читай, мол, и остынь!"
Я впился в писанину ту,
А там - одна латынь...
В глазах - круги, в мозгу - нули,-
Проклятый страх, исчезни:
Они же просто завели
Историю болезни!</text><name>Ошибка вышла</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1835</date_from><text>Что ты клонишь над вод
ми,
Ива, м
кушку свою?
И дрожащими листами,
Словно жадными устами,
Ловишь беглую струю?..
Хоть томится, хоть трепещет
Каждый лист твой над струей...
Но струя бежит и плещет,
И, на солнце нежась, блещет,
И смеется над тобой...</text><name></name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Чем славится индийская культура?
Вот, скажем, Шива - многорук, клыкаст.
Еще артиста знаем, Радж Капура,
И касту йогов - высшую из каст.
Говорят, что раньше йог мог
Ни черта не бравши в рот, - год,
А теперь они рекорд бьют -
Все едят и целый год пьют.
А что же мы? - и мы не хуже многих.
Мы тоже можем много выпивать.
И бродят многочисленные йоги,
Их, правда, очень трудно распознать.
Очень много может йог штук.
Вот один недавно лег вдруг,
Третий день уже летит - стыд, -
Ну, а он себе лежит, спит.
Я знаю, что у них секретов много.
Поговорить бы с йогом тет-на-тет!
Ведь даже яд не действует на йога -
На яды у него иммунитет.
Под водой не дышит час - раз.
Не обидчив на слова - два.
Если чует, что старик вдруг,
Скажет: "Стоп!", и в тот же миг - труп.
Я попросил подвыпившего йога
(Он бритвы, гвозди ел, как колбасу):
- Послушай, друг, откройся мне, ей-богу,
С собой в могилу тайну унесу!
Был ответ на мой вопрос прост,
И поссорились мы с ним в дым.
Я бы мог открыть ответ тот,
Но йог велел хранить секрет - вот!
Но если даже йог не чует боли,
И может он не есть и не дышать,
Я б не хотел такой веселой доли -
Уметь не видеть, сердце отключать.
Чуть чего, так сразу йог - вбок,
Он, во-первых, если спит - сыт.
Люди рядом - то да се, мрут.
А ему плевать, и все тут.</text><name>Про йогов</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1840</date_from><text>Много есть у меня
Теремов и садов,
И раздольных полей,
И дремучих лесов.
Много есть у меня
Деревень и людей,
И знакомых бояр,
И надежных друзей.
Много есть у меня
Жемчугов и мехов,
Драгоценных одежд,
Разноцветных ковров.
Много есть у меня
Для пиров - серебра,
Для бесед - красных слов,
Для веселья - вина!
Но я знаю, на что
Трав волшебных ищу;
Но я знаю, о чем
Сам с собою грущу..</text><name>Песня (Много есть у меня...)</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>День назывался "первым сентября".
Детишки шли, поскольку - осень, в школу.
А немцы открывали полосатый
шлагбаум поляков. И с гуденьем танки,
как ногтем - шоколадную фольгу,
разгладили улан.
Достань стаканы
и выпьем водки за улан, стоящих
на первом месте в списке мертвецов,
как в классном списке.
Снова на ветру
шумят березы, и листва ложится,
как на оброненную конфедератку,
на кровлю дома, где детей не слышно.
И тучи с громыханием ползут,
минуя закатившиеся окна.</text><name>1 сентября 1939 года</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Горбуша в сентябре
идет метать икру...
Трепещут плавники, как флаги на ветру.
Идет она, забыв о сне и о еде,
туда, где родилась.
К единственной воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней
дробиночки икры...
Горбуша прет, шурша,
как из мешка — горох.
Заторы сокруша.
И сети распоров.
Шатаясь и бурля, как брага на пиру,
горбуша в сентябре
идет метать икру...
Белесый водопад вскипает, будто пунш,
когда в тугой струе —
торпедины горбуш.
И дальше —
по камням.
На брюхе —
через мель!
Зарыть в песок икру.
И смерть принять взамен.
Пришла ее пора,
настал ее черед...
Здесь даже не река,
здесь малый ручеек.
В него трудней попасть,
чем ниткою — в иглу...
Горбуша в сентябре идет метать икру!
Потом она лежит —
дождинкой на стекле...
Я буду кочевать по голубой земле.
Валяться на траве,
пить бесноватый квас.
Но в свой последний день,
в непостижимый час,
ноздрями ощутив
последнюю грозу,
к порогу твоему
приду я,
приползу,
приникну,
припаду,
колени в кровь сотру...
Горбуша в сентябре
идет метать икру.</text><name>Горбуша в сентябре...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1898</date_from><text>Пусть рассвет глядит нам в очи,
Соловей поет ночной,
Пусть хоть раз во мраке ночи
Обовью твой стан рукой.
И челнок пойдет, качаясь
В длинных темных камышах,
Ты прильнешь ко мне, ласкаясь,
С жаркой страстью на устах.
Пой любовь, пусть с дивной песней
Голос льется все сильней,
Ты прекрасней, ты прелестней,
Чем полночный соловей!...</text><name>Пусть рассвет глядит нам в очи...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1961</date_from><text>Мой родной, мой земной,
мой кружащийся шар!
Солнце в жарких руках,
наклонясь, как гончар,
вертит влажную глину,
с любовью лепя,
округляя, лаская,
рождая тебя.
Керамической печью
космических бурь
обжигает бока
и наводит глазурь,
наливает в тебя
голубые моря,
и где надо,- закат,
и где надо,- заря,
И когда ты отделан
и весь обожжен,
солнце чудо свое
обмывает дождем
и отходит за воздух
и за облака
посмотреть на творение
издалека.
Ни отнять, ни прибавить
такая краса!
До чего ж этот шар
гончару удался!
Он, руками лучей
сквозь туманы светя,
дарит нам свое чудо:
- Бери, мол, дитя!
Дорожи, не разбей:
на гончарном кругу
я удачи такой
повторить не смогу!</text><name>Чудо</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1874</date_from><text>Как я любил от городского шума
Укрыться в сад, и шелесту берез
Внимать, в запущенной аллее сидя...
Да жалкую шарманки отдаленной
Мелодию ловить. Ее дрожащий
Сродни закату голос: о цветах
Он говорит увядших и обманах.
Пронзая воздух парный, пролетит
С минутным шумом по ветвям ворона,
Да где-то там далеко прокричит
Петух, на запад солнце провожая,
И снова смолкнет всё,— душа полна
Какой-то безотчетно-грустной думы,
Кого-то ждешь, в какой-то край летишь,
Мечте безвестный, горячо так любишь
Кого-то... чьих-то ждешь задумчивых речей
И нежной ласки, и в вечерних тенях
Чего-то сердцем ищешь... И с тем сном
Расстаться и не может и не хочет
Душа... Сидишь забытый и один,
И над тобой поникнет ночь ветвями...
О, майская, томительная ночь,
Ты севера дитя, его поэтов
Любимый сон... Кто может спать, скажи,
Кого постель горячая не душит,
Когда, как грезу нежную, опустишь
Ты на сады и волны золотые
Прозрачную завесу, и за ней,
Прерывисто дыша, умолкнет город —
И тоже спать не может, и влюбленный
С мольбой тебе, задумчивой, глядит
В глаза своими тысячами окон...</text><name>Из поэмы «Mater Dolorosa» (Как я любил...)</name><date_to>1874</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Не отрекусь
от каждой строчки прошлой -
от самой безнадежной и продрогшей
из актрисуль.
Не откажусь
от жизни торопливой,
от детских неоправданных трамплинов
и от кощунств.
Не отступлюсь -
"Ни шагу! Не она ль за нами?"
Наверное, с заблудшими, лгунами...
Мой каждый куст!
В мой страшный час,
хотя и бредовая,
поэзия меня не предавала,
не отреклась.
Я жизнь мою
в исповедальне высказал.
Но на весь мир транслировалась исповедь.
Все признаю.
Толпа кликуш
ждет, хохоча, у двери:
"Кус его, кус!"
Все, что сказал, вздохнув, удостоверю.
Не отрекусь.</text><name>Не отрекусь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Увидя Юлию на скате
Крутой горы,
Поспешно я сошел с кровати,
И с той поры
Насморк ужасный ощущаю
И лом в костях,
Не только дома я чихаю,
Но и в гостях.
Я, ревматизмом наделенный,
Хоть стал уж стар,
Но снять не смею дерзновенно
Папье файяр.</text><name>Простуда</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>Отдымился бой вчерашний,
Высох пот, металл простыл.
От окопов пахнет пашней,
Летом мирным и простым.
В полверсте, в кустах — противник,
Тут шагам и пядям счет.
Фронт. Война. А вечер дивный
По полям пустым идет.
По следам страды вчерашней,
По немыслимой тропе;
По ничьей, помятой, зряшной
Луговой, густой траве;
По земле, рябой от рытвин,
Рваных ям, воронок, рвов,
Смертным зноем жаркой битвы
Опаленных у краев...
И откуда по пустому
Долетел, донесся звук,
Добрый, давний и знакомый
Звук вечерний. Майский жук!
И ненужной горькой лаской
Растревожил он ребят,
Что в росой покрытых касках
По окопчикам сидят.
И такой тоской родною
Сердце сразу обволок!
Фронт, война. А тут иное:
Выводи коней в ночное,
Торопись на «пятачок».
Отпляшись, а там сторонкой
Удаляйся в березняк,
Провожай домой девчонку
Да целуй — не будь дурак,
Налегке иди обратно,
Мать заждалася...
И вдруг —
Вдалеке возник невнятный,
Новый, ноющий, двукратный,
Через миг уже понятный
И томящий душу звук.
Звук тот самый, при котором
В прифронтовой полосе
Поначалу все шоферы
Разбегались от шоссе.
На одной постылой ноте
Ноет, воет, как в трубе.
И бежать при всей охоте
Не положено тебе.
Ты, как гвоздь, на этом взгорке
Вбился в землю. Не тоскуй.
Ведь — согласно поговорке —
Это малый сабантуй...
Ждут, молчат, глядят ребята,
Зубы сжав, чтоб дрожь унять.
И, как водится, оратор
Тут находится под стать.
С удивительной заботой
Подсказать тебе горазд:
— Вот сейчас он с разворота
И начнет. И жизни даст.
Жизни даст!
Со страшным ревом
Самолет ныряет вниз,
И сильнее нету слова
Той команды, что готова
На устах у всех:
— Ложись!..
Смерть есть смерть. Ее прихода
Все мы ждем по старине.
А в какое время года
Легче гибнуть на войне?
Летом солнце греет жарко,
И вступает в полный цвет
Все кругом. И жизни жалко
До зарезу. Летом — нет.
В осень смерть под стать картине,
В сон идет природа вся.
Но в грязи, в окопной глине
Вдруг загнуться? Нет, друзья...
А зимой — земля, как камень,
На два метра глубиной,
Привалит тебя комками —
Нет уж, ну ее — зимой.
А весной, весной... Да где там,
Лучше скажем наперед:
Если горько гибнуть летом,
Если осенью — не мед,
Если в зиму дрожь берет,
То весной, друзья, от этой
Подлой штуки — душу рвет.
И какой ты вдруг покорный
На груди лежишь земной,
Заслонясь от смерти черной
Только собственной спиной.
Ты лежишь ничком, парнишка
Двадцати неполных лет.
Вот сейчас тебе и крышка,
Вот тебя уже и нет.
Ты прижал к вискам ладони,
Ты забыл, забыл, забыл,
Как траву щипали кони,
Что в ночное ты водил.
Смерть грохочет в перепонках,
И далек, далек, далек
Вечер тот и та девчонка,
Что любил ты и берег.
И друзей и близких лица,
Дом родной, сучок в стене...
Нет, боец, ничком молиться
Не годится на войне.
Нет, товарищ, зло и гордо,
Как закон велит бойцу,
Смерть встречай лицом к лицу,
И хотя бы плюнь ей в морду,
Если все пришло к концу...
Ну-ка, что за перемена?
То не шутки — бой идет.
Встал один и бьет с колена
Из винтовки в самолет.
Трехлинейная винтовка
На брезентовом ремне,
Да патроны с той головкой,
Что страшна стальной броне.
Бой неравный, бой короткий.
Самолет чужой, с крестом,
Покачнулся, точно лодка,
Зачерпнувшая бортом.
Накренясь, пошел по кругу,
Кувыркается над лугом,—
Не задерживай — давай,
В землю штопором въезжай!
Сам стрелок глядит с испугом:
Что наделал невзначай.
Скоростной, военный, черный,
Современный, двухмоторный
Самолет — стальная снасть —
Ухнул в землю, завывая,
Шар земной пробить желая
И в Америку попасть.
— Не пробил, старался слабо.
— Видно, место прогадал.
— Кто стрелял?— звонят из штаба.
Кто стрелял, куда попал?
Адъютанты землю роют,
Дышит в трубку генерал.
— Разыскать тотчас героя.
Кто стрелял?
А кто стрелял?
Кто не спрятался в окопчик,
Поминая всех родных,
Кто он — свой среди своих —
Не зенитчик и не летчик,
А герой — не хуже их?
Вот он сам стоит с винтовкой,
Вот поздравили его.
И как будто всем неловко —
Неизвестно отчего.
Виноваты, что ль, отчасти?
И сказал сержант спроста:
— Вот что значит парню счастье,
Глядь — и орден, как с куста!
Не промедливши с ответом,
Парень сдачу подает:
— Не горюй, у немца этот —
Не последний самолет...
С этой шуткой-поговоркой,
Облетевшей батальон,
Перешел в герои Теркин,—
Это был, понятно, он.</text><name>Василий Теркин: 13. «Кто стрелял?»</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>В лесу потерял я ружье,
Кусты разрывая плечами;
Глаза мне ночное зверье
Слепило своими свечами.
Лесник меня прячет в избе,
Сижу я за кружкою чая,
И кажется мне, что к себе
Попал я, по лесу блуждая.
Открыла мне память моя
Таинственный мир соответствий:
И кружка, и стол, и скамья
Такие же точно, как в детстве.
Такие же двери у нас
И стены такие же были.
А он продолжает рассказ,
Свои стародавние были.
Цигарку свернет и в окно
Моими посмотрит глазами.
— Пускай их свистят. Все равно.
У нас тут балуют ночами.</text><name>У лесника</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Луна печально мне в окно
Сквозь серых туч едва сияла;
Уж было в городе темно,
Пустая улица молчала,
Как будто вымерли давно
Все люди... Церковь лишь стояла
В средине площади одна,
Столетней жизнию полна.
Свеча горела предо мной;
Исполнен внутренним страданьем,
Без сна сидел я в час ночной,
Сидел, томим воспоминаньем,
И беспредметною тоской,
И безотчетливым желаньем,—
И сердце ныло, а слеза
Не выступала на глаза.
Но вот коснулись до меня
Из комнаты соседней звуки:
Как вихрь, по клавишам звеня,
Тревожно пронеслися руки;
Потом аккорды слышал я,
И женский голос, полный муки,
Любви тоскующей души,
Мне зазвучал в ночной тиши,
Qual cuor tradesti! Кто же мог
Встревожить женщину обманом?
Кто душу светлую облек
Тоски безвыходной туманом?
Любовь проснулась на упрек,
И совесть встала великаном,
Но слишком поздно он узнал,
Какое сердце разорвал.
Любовь проходит, и темно
Становится в душе безродной;
Былое будишь — спит оно,
Как вялый труп в земле холодной,
И сожаленье нам одно
Дано с небес, как дар бесплодный...
Но смолкла песнь; они потом
Иную песнь поют вдвоем.
И в этой песне дышит вновь
Души невольной умиленье,
И сердца юного любовь,
И сердца юного стремленье;
Не бурно в жилах бьется кровь,
Но только тихое томленье
От полноты вздымает грудь,
И сладко хочется вздохнуть.
Я им внимаю в тишине —
Они поют, а сердцу больно;
Они поют мне о весне,
Как птички в небе — звучно, вольно,
И хорошо их слушать мне,
А все ж страдаю я невольно;
Их песнь светла, в ней вера есть —
Мне сердца ран не перечесть.
Они счастливы, боже мой!
Кто вы, мои певцы,— не знаю,
Но в наслажденьем и тоской
Я, странник грустный, вам внимаю.
Блаженствуйте! я со слезой
Вас в тишине благословляю!
Любите вечно! жизнь в любви —
Блаженный сон, друзья мои.
Живите мало. Странно вам?
Ромео умер, с ним Джульетта —
Шекспир знал жизнь, как бог,— мы снам
Роскошно верим в юны лета,
Но сухость жизнь наводит нам...
Да мимо идет чаша эта,
Где сожаленье, и тоска,
И грустный холод старика!
Блаженны те, что в утре дней
В последнем замерли лобзанье,
В тени развесистых ветвей,
Под вечер майский, при журчанье
Бегущих вод,— и соловей
Им пел надгробное рыданье,
А ворон тронуть их не смел
И робко мимо пролетел.</text><name>Gasthaus zur Stadt Rom</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1988</date_from><text>Иосифу Бродскому
Темно, и розных вод смешались имена.
Окраиной басов исторгнут всплеск короткий
То розу шлет тебе, Венеция моя,
в Куоккале моей рояль высокородный.
Насупился — дал знать, что он здесь ни при чем.
Затылка моего соведатель настойчив.
Его: «Не лги!» — стоит, как Ангел за плечом,
с оскомою в чертах. Я — хаос, он — настройщик.
Канала вид... — Не лги!— в окне не водворен
и выдворен помин о виденном когда—то.
Есть под окном моим невзрачный водоем,
застой бесславных влаг. Есть, признаюсь, канава.
Правдивый за плечом, мой Ангел, такова
протечка труб — струи источие реально.
И розу я беру с роялева крыла.
Рояль, твое крыло в родстве с мостом Риальто.
Не так? Но роза — вот, и с твоего крыла
(застенчиво рука его изгиб ласкала).
Не лжет моя строка, но все ж не такова,
чтоб точно обвести уклончивость лекала.
В исходе час восьмой. Возрождено окно.
И темнота окна — не вырожденье света.
Цвет — не скажу какой, не знаю. Знаю, кто
содеял этот цвет, что вижу,— Тинторетто.
Мы дожили, рояль, мы — дожи, наш дворец
расписан той рукой, что не приемлет розы.
И с нами Марк Святой, и золотой отверст
зев льва на синеве, мы вместе, все не взрослы.
— Не лги!— Но мой зубок изгрыз другой букварь.
Мне ведом звук черней диеза и бемоля.
Не лгу — за что запрет и каркает бекар?
Усладу обрету вдали тебя, близ моря.
Труп розы возлежит на гущине воды,
которую зову как знаю, как умею.
Лев сник и спит. Вот так я коротаю дни
в Куоккале моей, с Венецией моею.
Обосенел простор. Снег в ноябре пришел
и устоял. Луна была зрачком искома
и найдена. Но что с ревнивцем за плечом?
Неужто и на час нельзя уйти из дома?
Чем занят ум? Ничем. Он пуст, как небосклон.
— Не лги!— и впрямь я лгун, не слыть же недолыгой.
Не верь, рояль, что я съезжаю на поклон
к Венеции — твоей сопернице великой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здесь — перерыв. В Италии была.
Италия светла, прекрасна.
Рояль простил. Но лампа — сокровище окна, стола —
погасла.</text><name>Венеция моя</name><date_to>1988</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Не говорите мне: "он умер",- он живет,
Пусть жертвенник разбит,- огонь еще пылает.
Пусть роза сорвана,- она еще цветет,
Путь арфа сломана,- аккорд еще рыдает!..</text><name>Не говорите мне...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1840</date_from><text>Как женился я, раскаялся;
Да уж поздно, делать нечего:
Обвенчавшись - не разженишься;
Наказал господь, так мучайся.
Хоть бы взял ее я силою,
Иль обманут был злой хитростью;
А то волей своей доброю,
Где задумал, там сосватался.
Было кроме много девушек,
И хороших и таланливых;
Да ни с чем взять - видишь, совестно
От своей родни, товарищей.
Вот и выбрал по их разуму,
По обычаю - как водится:
И с роднею, и с породою,
Именитую - почетную.
И живем с ней - только ссоримся
Да роднею похваляемся;
Да проживши все добро свое,
В долги стали неоплатные...
"Теперь придет время тесное:
Что нам делать, жена, надобно?"-
"Как, скажите, люди добрые,
Научу я мужа глупого?"
"Ах, жена моя, боярыня!
Когда умной ты родилася,
Так зачем же мою голову
Ты сгубила, змея лютая?
Придет время, время грозное,
Кто поможет? куда денемся?"-
"Сам прожился мой безумный муж,
Да у бабы ума требует".</text><name>Всякому свой талан</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Воздух пьяный - нет спасения,
с ног сбивают два глотка.
Облака уже весенние,
кучевые облака.
Влажный лес синеет щеткою,
склон топорщится ольхой.
Все проявленное, четкое,
до всего подать рукой.
В колеях с навозной жижею,
кувыркаясь и смеясь,
до заката солнце рыжее
месит мартовскую грязь.
Сколько счастья наобещано
сумасшедшим этим днем!
Но идет поодаль женщина
в полушалочке своем,
не девчонка и не старая,
плотно сжав румяный рот,
равнодушная, усталая,
несчастливая идет.
Март, январь, какая разница,
коль случилось, что она
на земное это празднество
никем не позвана.
Ну пускай, пускай он явится
здесь, немедленно, сейчас,
скажет ей:
"Моя красавица!",
обоймет, как в первый раз.
Ахнет сердце, заколотится,
боль отхлынет, как вода.
Неужели не воротится?
Неужели никогда?
Я боюсь взглянуть в лицо ее,
отстаю на три шага,
и холодная, свинцовая
тень ложится на снега.</text><name>Воздух пьяный - нет спасения...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1910</date_from><text>Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу,
У церквей пред затворами древними
Поклонялись пречистому Спасу.
Пробиралися странники по полю,
Пели стих о сладчайшем Исусе.
Мимо клячи с поклажею топали,
Подпевали горластые гуси.
Ковыляли убогие по стаду,
Говорили страдальные речи:
"Все единому служим мы господу,
Возлагая вериги на плечи".
Вынимали калики поспешливо
Для коров сбереженные крохи.
И кричали пастушки насмешливо:
"Девки, в пляску! Идут скоморохи!"</text><name>Калики</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from>1967</date_from><text>Я отзывчив на одобрения,
как отзывчивы на удобрения
полосы нечерноземной
неприкаянные поля:
возвращает сторицей зерна
та, удобренная, земля.
А на ругань я не отзывчив,
только молча жую усы,
и со мной совершенно согласны
пашни этой же полосы.
Нет, не криком, не оскорблением -
громыхай хоть, как майский гром,
дело делают одобрением,
одобрением и добром.</text><name>Польза похвалы</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Хорошо одному у окна!
Небо кажется вновь голубым.
И для взоров обычна луна,
И сплетает опять тишина
Вдохновенье с раздумьем святым.
И гирлянду пылающих роз
Я доброшу до тайны миров,
И по ней погружусь я в хаос
Неизведанных творческих грез,
Несказанных таинственных слов.
Эта воля — свободна опять,
Эта мысль — как комета — вольна!
Все могу уловить, все могу я понять...
И не надо тебя целовать,
О мой друг, у ночного окна!</text><name>Хорошо одному у окна!..</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from>1943</date_from><text>За неведомым бредущие,
Как поэты, сумасшедшие,
Мы готовы предыдущее
Променять на непришедшее.
Не тужи о нас. Нам весело
И в подвале нищеты;
Неожиданность инверсии
Мы подняли на щиты.</text><name>За неведомым бредущие...</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1954</date_from><text>В зипунах домашнего покроя,
Из далеких сел, из-за Оки,
Шли они, неведомые, трое —
По мирскому делу ходоки.
Русь моталась в голоде и буре,
Все смешалось, сдвинутое враз.
Гул вокзалов, крик в комендатуре,
Человечье горе без прикрас.
Только эти трое почему-то
Выделялись в скопище людей,
Не кричали бешено и люто,
Не ломали строй очередей.
Всматриваясь старыми глазами
В то, что здесь наделала нужда,
Горевали путники, а сами
Говорили мало, как всегда.
Есть черта, присущая народу:
Мыслит он не разумом одним,—
Всю свою душевную природу
Наши люди связывают с ним.
Оттого прекрасны наши сказки,
Наши песни, сложенные в лад.
В них и ум и сердце без опаски
На одном наречье говорят.
Эти трое мало говорили.
Что слова! Была не в этом суть.
Но зато в душе они скопили
Многое за долгий этот путь.
Потому, быть может, и таились
В их глазах тревожные огни
В поздний час, когда остановились
У порога Смольного они.
Но когда радушный их хозяин,
Человек в потертом пиджаке,
Сам работой до смерти измаян,
С ними говорил накоротке,
Говорил о скудном их районе,
Говорил о той поре, когда
Выйдут электрические кони
На поля народного труда,
Говорил, как жизнь расправит крылья,
Как, воспрянув духом, весь народ
Золотые хлебы изобилья
По стране, ликуя, понесет,—
Лишь тогда тяжелая тревога
В трех сердцах растаяла, как сон,
И внезапно видно стало много
Из того, что видел только он.
И котомки сами развязались,
Серой пылью в комнате пыля,
И в руках стыдливо показались
Черствые ржаные кренделя.
С этим угощеньем безыскусным
К Ленину крестьяне подошли.
Ели все. И горьким был и вкусным
Скудный дар истерзанной земли.</text><name>Ходоки</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Вагоны всякие,
Для всех пригодные.
Бывают мягкие,
Международные.
Вагон опрятненький,
В нем нету потненьких,
В нем всё десятники
И даже сотники.
Рубашки модные -
В международные,
Ну, а пикейные -
Так те в купейные.
Лежат на полочке
Мешки-баллончики.
У каждой сволочи -
Свои вагончики.
Многосемейные
И просто всякие
Войдут в купейные
И даже в мягкие.
Порвешь животики
На аккуратненьких!-
Вон, едут сотники
Да на десятниках!
На двери нулики -
Смердят вагончики.
В них едут жулики
И самогонщики.
А кто с мешком - иди
По шпалам в ватнике.
Как хошь, пешком иди,
А хошь - в телятнике.
А вот теплушка та -
Прекраснодушно в ней, -
На сорок туш скота
И на сто душ людей.
Да в чем загвоздка-то?
Бей их дубиною!
За одного скота -
Двух с половиною.
Ах, степь колышется!
На ней - вагончики.
Из окон слышится:
"Мои лимончики!.."
А ну-ка, кончи-ка,
Гармонь хрипатая!
Вон в тех вагончиках -
Голь перекатная.
Вестимо, тесно тут,
Из пор - сукровица.
...Вагоны с рельс сойдут
И остановятся.</text><name>Вагоны всякие, для всех пригодные...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Когда твоя звезда зажглась над океаном,
Для Англии в тот день ты сыном стал желанным;
Сокровищем своим она тебя сочла,
Дотронувшись рукой до твоего чела.
Недолго средь ветвей она тебя качала;
Недолго на тебе лежали покрывала
Тумана в гуще трав, сверкающих росой,
В садах, где, веселясь, плясал девичий рой.
Твой гимн уже звучал, но мирно рощи спали.
Потом едва-едва пошевелились дали:
В объятиях держал тебя твой небосвод,
А ты уже сиял с полуденных высот
И озарил весь мир собой, подобно чуду.
Прошли века с тех пор. Сегодня — как повсюду —
С индийских берегов, где пальм ряды растут,
Меж трепетных ветвей тебе хвалу поют.
Перевод А.Ахматовой</text><name>Шекспир</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>А люди все роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
- Мы в очереди первыe стояли,
А те, кто сзади нас, - уже едят.
Им объяснили, чтобы не ругаться:
- Мы просим вас, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, ведь это - иностранцы,
А вы, прошу прощенья, кто такие?
А люди все роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
- Мы в очереди первыe стояли,
А те, кто сзади нас, - уже едят.
Но снова объяснил администратор:
- Я вас прошу, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, ведь это - делегаты,
А вы, прошу прощенья, кто такие?
А люди все роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
- Мы в очереди первыe стояли,
А те, кто сзади нас, - уже едят.</text><name>Очередь</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Бои ушли. Завесой плотной
плывут туманы вслед врагам,
и снега чистые полотна
расстелены по берегам.
И слышно: птица птицу кличет,
тревожа утреннюю стынь.
И бесприютен голос птичий
среди обугленных пустынь.
Он бьется, жалобный и тонкий,
о синеву речного льда,
как будто мать зовет ребенка,
потерянного навсегда.
Кружит он в скованном просторе,
звеня немыслимой тоской,
как будто человечье горе
осталось плакать над рекой.</text><name>Птица</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Поредели, побелели
Кудри, честь главы моей,
Зубы в деснах ослабели,
И потух огонь очей.
Сладкой жизни мне немного
Провожать осталось дней:
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей.
Не воскреснем из-под спуда,
Всяк навеки там забыт:
Вход туда для всех открыт -
Нет исхода уж оттуда.</text><name>ОДА LVI</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1924</date_from><text>Блуждая по запущенному саду,
я видел, в полдень, в воздухе слепом,
двух бабочек глазастых, до упаду
хохочущих над бархатным пупом
подсолнуха. А в городе однажды
я видел дом: был у него такой
вид, словно он смех сдерживает, дважды
прошел я мимо и потом рукой
махнул и рассмеялся сам; а дом, нет,
не прыснул: только в окнах огонек
лукавый промелькнул. Все это помнит
моя душа, все это ей намек,
что на небе по-детски Бог хохочет,
смотря, как босоногий серафим
вниз перегнулся и наш мир щекочет
одним лазурным перышком своим.</text><name>Стихи</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
Не ходил в Багдад я с караваном,
Не возил я шелк туда и хну.
Наклонись своим красивым станом,
На коленях дай мне отдохнуть.
Или снова, сколько ни проси я,
Для тебя навеки дела нет,
Что в далеком имени - Россия -
Я известный, признанный поэт.
У меня в душе звенит тальянка,
При луне собачий слышу лай.
Разве ты не хочешь, персиянка,
Увидать далекий синий край?
Я сюда приехал не от скуки -
Ты меня, незримая, звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.
Я давно ищу в судьбе покоя,
И хоть прошлой жизни не кляну,
Расскажи мне что-нибудь такое
Про твою веселую страну.
Заглуши в душе тоску тальянки,
Напои дыханьем свежих чар,
Чтобы я о дальней северянке
Не вздыхал, не думал, не скучал.
И хотя я не был на Босфоре -
Я тебе придумаю о нем.
Все равно - глаза твои, как море,
Голубым колышутся огнем.</text><name>Никогда я не был на Босфоре...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1938</date_from><text>Право, я живу в мрачные времена.
Беззлобное слово - это свидетельство глупости.
Лоб без морщин
Говорит о бесчувствии. Тот, кто смеется,
Еще не настигнут
Страшной вестью.
Что же это за времена, когда
Разговор о деревьях кажется преступленьем,
Ибо в нем заключено молчанье о зверствах!
Тот, кто шагает спокойно по улице,
По-видимому, глух к страданьям и горю
Друзей своих?
Правда, я еще могу заработать себе на хлеб,
Но верьте мне: это случайность. Ничто
Из того, что я делаю, не дает мне права
Есть досыта.
Я уцелел случайно.
(Если заметят мою удачу, я погиб.)
Мне говорят: "Ешь и пей! Радуйся, что у тебя есть пища!"
Но как я могу есть и пить, если
Я отнимаю у голодающего то, что съедаю, если
Стакан воды, выпитый мною, нужен жаждущему?
И все же я ем и пью.
Я хотел бы быть мудрецом.
В древних книгах написано, что такое мудрость.
Отстраняться от мирских битв и провести свой краткий век,
Не зная страха.
Обойтись без насилья.
За зло платить добром.
Не воплотить желанья свои, но о них позабыть.
Вот что считается мудрым.
На все это я неспособен.
Право, я живу в мрачные времена.
В города приходил я в годину смуты,
Когда там царил голод.
К людям приходил я в годину возмущений.
И я восставал вместе с ними.
Так проходили мои годы,
Данные мне на земле.
Я ел в перерыве между боями.
Я ложился спать среди убийц.
Я не благоговел перед любовью
И не созерцал терпеливо природу.
Так проходили мои годы,
Данные мне на земле.
В мое время дороги вели в трясину.
Моя речь выдавала меня палачу.
Мне нужно было не так много. Но сильные мира сего
Все же чувствовали бы себя увереннее без меня.
Так проходили мои годы,
Данные мне на земле.
Силы были ограничены,
А цель - столь отдаленной.
Она была ясно различима, хотя и вряд ли
Досягаема для меня.
Так проходили мои годы,
Данные мне на земле.
О вы, которые выплывете из потока,
Поглотившего нас,
Помните,
Говоря про слабости наши
И о тех мрачных временах,
Которых вы избежали.
Ведь мы шагали, меняя страны чаще, чем башмаки,
Мы шли сквозь войну классов, и отчаянье нас душило,
Когда мы видели только несправедливость
И не видели возмущения.
А ведь при этом мы знали:
Ненависть к подлости
Тоже искажает черты.
Гнев против несправедливости
Тоже вызывает хрипоту. Увы,
Мы, готовившие почву для всеобщей приветливости,
Сами не могли быть приветливы.
Но вы, когда наступит такое время,
Что человек станет человеку другом,
Подумайте о нас
Снисходительно.</text><name>К потомкам</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Гончаров</author><date_from>1944</date_from><text>Мне ворон черный смерти не пророчил,
Но ночь была,
И я упал в бою.
Свинцовых пуль трассирующий росчерк
Окончил биографию мою.
Сквозь грудь прошли
Расплавленные пули.
Последний стон зажав тисками скул,
Я чувствовал, как веки затянули
Открытую солдатскую тоску,
И как закат, отброшенный за хаты,
Швырнул в глаза кровавые круги,
И как с меня угрюмые солдаты
Неосторожно сняли сапоги...
Но я друзей не оскорбил упреком.
Мне все равно. Мне не топтать дорог.
А им - вперед. А им в бою жестоком
Не обойтись без кирзовых сапог.</text><name>Мне ворон черный смерти не пророчил...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил,
На каменьях под копытом,
На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом.
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!
То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!..
Ну, пошел же, погоняй!..</text><name>Дорожные жалобы</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1820</date_from><text>Юноша с свежей душой выступает на поприще жизни,
Полный пылающих дум, дерзостный в гордых мечтах;
С миром бороться готов и сразить и судьбу и печали!
Но, безмолвные, ждут скука и время его;
Сушат сердце, хладят его ум и вяжут паренье.
Гаснет любовь! и одна дружба от самой зари
До полуночи сопутница избранных неба любимцев,
Чистых, высоких умов, пламенно любящих душ!</text><name>Жизнь</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1970</date_from><text>Я забыл, что такое любовь,
И под лунным над городом светом
Столько выпалил клятвенных слов,
Что мрачнею, как вспомню об этом.
И однажды, прижатый к стене
Безобразьем, идущим по следу,
Одиноко я вскрикну во сне
И проснусь, и уйду, и уеду...
Поздно ночью откроется дверь,
Невеселая будет минута.
У порога я встану, как зверь,
Захотевший любви и уюта.
Побледнеет и скажет:- Уйди!
Наша дружба теперь позади!
Ничего для тебя я не значу!
Уходи! Не гляди, что я плачу!..
И опять по дороге лесной
Там, где свадьбы, бывало, летели,
Неприкаянный, мрачный, ночной,
Я тревожно уйду по метели...</text><name>Расплата</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1905</date_from><text>Не слушайте меня, не стоит: бедные
Слова я говорю; я - лгу.
И если в сердце знанья есть победные,-
Я от людей их берегу.
Как дети, люди: злые и невинные,
Любя, умеют оскорблять.
Они еще не горные - долинные...
Им надо знать,- но рано знать.
Минуют времена узаконенные...
Заветных сроков ждет душа.
А до времен, молчаньем утомленные,
Мы лжем, скучая и - смеша.
Так и теперь, сплетая речь размерную,
Лишь о ненужностях твержу.
А тайну грозную, последнюю и верную,-
Я все равно вам не скажу.</text><name>Шутка</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1952</date_from><text>Ленинград - Сталинград - Волго-Дон.
Незабвенные дни февраля...
Вот последний души перегон,
вновь открытая мной земля.
Нет, не так! Не земля, а судьба.
Не моя, а всего поколенья:
нарастающая борьба,
восходящее вдохновенье.
Всё, что думалось, чем жилось,
всё, что надо еще найти,-
точно в огненный жгут, сплелось
в этом новом моем пути.
Снег блокадный и снег степной,
сталинградский бессмертный снег;
весь в движении облик земной
и творец его - человек...
Пусть, грубы и жестки, слова
точно сваи причалов стоят,-
лишь бы только на них, жива,
опиралась правда твоя...</text><name>Ленинград - Сталинград - Волго-Дон...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1937</date_from><text>Люди не замечают, когда кончается детство,
Им грустно, когда кончается юность,
Тоскливо, когда наступает старость,
И жутко, когда ожидают смерть.
Мне было жутко, когда кончилось детство,
Мне тоскливо, что кончается юность,
Неужели я грустью встречу старость
И не замечу смерть?</text><name>Люди не замечают, когда кончается детство...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1799</date_from><text>У поэтов нет секретов,
А воздержанных поэтов
Не найти и днем с огнем;
То, чего не скажем прозой,—
То само собой «под розой»
Мы — друзьям своим — сболтнем.
Где ты жил и где ты вырос,
Что ты выстрадал и вынес,
Им — забава и досуг;
Откровенья и намеки,
Совершенства и пороки —
Только в песнях сходят с рук.
Перевод. О.Чухонцева</text><name>Благожелателям</name><date_to>1799</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Еще дуэль! Еще поэт
С свинцом в груди сошел с ристанья.
Уста сомкнулись, песен нет,
Все смолкло... Страшное молчанье!
Тут тщетен дружеский привет...
Все смолкло — грусть, вражда, страданье,
Любовь,— все, чем душа жила...
И где душа? куда ушла?
Но я тревожить в этот миг
Вопроса вечного не стану;
Давно я головой поник,
Давно пробило в сердце рану
Сомненье тяжкое,— и крик
В груди таится... Но обману
Жить не дает холодный ум,
И веры нет, и взор угрюм.
И тайный страх берет меня,
Когда в стране я вижу дальной,
Как очи, полные огня,
Закрылись тихо в миг прощальный,
Как пал он, голову склоня,
И грустно замер стих печальный
С улыбкой скорбной на устах,
И он лежал, бездушный прах.
Бездушней праха перед ним
Глупец ничтожный с пистолетом
Стоял здоров и невредим,
Не содрогаясь пред поэтом,
Укором тайным не томим,
И, может, рад был, что пред светом
Хвалиться станет он подчас,
Что верны так рука и глаз.
А между тем над мертвецом
Сияло небо, и лежала
Степь безглагольная кругом,
И в отдалении дремала
Цепь синих гор — и все в таком
Успокоенье пребывало,
Как будто б миру жизнь его
Не составляла ничего.
А жизнь его была пышна,
Была роскошных впечатлений,
Огня душевного полна,
Полна покоя и волнений;
Все, все изведала она,
Значенье всех ее мгновений
Он слухом трепетным внимал
И в звонкий стих переливал.
Но, века своего герой,
Вокруг себя печальным взором
Смотрел он часто — и порой
Себя и век клеймил укором,
И желчный стих, дыша враждой,
Звучал нещадным приговором...
Любил ли он, или желал,
Иль ненавидел — он страдал,
Сюда, судьба! ко мне на суд!
Зачем всю жизнь одно мученье
Поэты тягостно несут?
Ко мне на суд — о провиденье!
Века в страданиях идут,
Или без всякого значенья
И провиденье и судьба —
Пустые звуки и слова?
А как бы он широко мог
Блаженствовать! В душе поэта
Был счастья светлого залог:
И жар сердечного привета,
И поэтический восторг,
И рай видений, полных света,
Любовью полный взгляд на мир,
Раздолье жизни, вечный пир...
Мой бедный брат! дай руку мне,
Оледенелую дай руку
И спи в могильной тишине.
Ни мой привет, ни сердца муку
Ты не услышишь в вечном сне,
И слов моих печальных звуку
Не разбудить тебя вовек...
Ты глух стал, мертвый человек!
Развеется среди степей
Мой плач надгробный над тобою,
И высохнет слеза очей
На камне хладном... И порою,
Когда сойду я в мир теней,
Раздастся плач и надо мною,
И будет он безвестен мне...
Спи, мой товарищ, в тишине!</text><name>На смерть Л[ермонтов]а</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>(четыре отрывка о Блоке)
Кому быть живым и хвалимым,
Кто должен быть мертв и хулим,—
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.
Не знал бы никто, может статься,
В почете ли Пушкин иль нет,
Без докторских их диссертаций,
На все проливающих свет.
Но Блок, слава богу, иная,
Иная, по счастью, статья.
Он к нам не спускался с Синая,
Нас не принимал в сыновья.
Прославленный не по програме
И вечный вне школ и систем,
Он не изготовлен руками
И нам не навязан никем.
Он ветрен, как ветер. Как ветер,
Шумевший в имении в дни,
Как там еще Филька-фалетер
Скакал в голове шестерни.
И жил еще дед-якобинец,
Кристальной души радикал,
От коего ни на мизинец
И ветреник внук не отстал.
Тот ветер, проникший под ребра
И в душу, в течение лет
Недоброю славой и доброй
Помянут в стихах и воспет.
Тот ветер повсюду. Он — дома,
В деревьях, в деревне, в дожде,
В поэзии третьего тома,
В «Двенадцати», в смерти, везде.
Широко, широко, широко
Раскинулись речка и луг.
Пора сенокоса, толока,
Страда, суматоха вокруг.
Косцам у речного протока
Заглядываться недосуг.
Косьба разохотила Блока,
Схватил косовище барчук.
Ежа чуть не ранил с наскоку,
Косой полоснул двух гадюк.
Но он не доделал урока.
Упреки: лентяй, лежебока!
О детство! О школы морока!
О песни пололок и слуг!
А к вечеру тучи с востока.
Обложены север и юг.
И ветер жестокий не к сроку
Влетает и режется вдруг
О косы косцов, об осоку,
Резучую гущу излук.
О детство! О школы морока!
О песни пололок и слуг!
Широко, широко, широко
Раскинулись речка и луг.
Зловещ горизонт и внезапен,
И в кровоподтеках заря,
Как след незаживших царапин
И кровь на ногах косаря.
Нет счета небесным порезам,
Предвестникам бурь и невзгод,
И пахнет водой и железом
И ржавчиной воздух болот.
В лесу, на дороге, в овраге,
В деревне или на селе
На тучах такие зигзаги
Сулят непогоду земле.
Когда ж над большою столицей
Край неба так ржав и багрян,
С державою что-то случится,
Постигнет страну ураган.
Блок на небе видел разводы.
Ему предвещал небосклон
Большую грозу, непогоду,
Великую бурю, циклон.
Блок ждал этой бури и встряски,
Ее огневые штрихи
Боязнью и жаждой развязки
Легли в его жизнь и стихи.</text><name>Ветер (Кому быть живым...)</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1846</date_from><text>Я ехал по полю пустому;
И свеж и сыр был воздух, и луна,
Скучая, шла по небу голубому,
И плоская синелась сторона.
В моей душе менялись скорбь и сила,
И мысль моя с тобою говорила.
Все степь да степь! Нет ни души, ни звука;
И еду вдаль я горд и одинок -
Моя судьба во мне. Ни скорбь, ни скука
Не утомят меня. Всему свой срок.
Я правды речь вел строго в дружнем круге -
Ушли друзья в младенческом испуге.
И он ушел - которого как брата
Иль как сестру так нежно я любил!
Мне тяжела, как смерть, его утрата;
Он духом чист и благороден был,
Имел он сердце нежное, как ласка,
И дружба с ним мне памятна, как сказка.
Ты мне один остался неизменный,
Я жду тебя. Мы в жизнь вошли вдвоем;
Таков остался наш союз надменный!
Опять одни мы в грустный путь пойдем,
Об истине глася неутомимо,
И пусть мечты и люди идут мимо.</text><name>Искандеру</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1898</date_from><text>В ноч
, когда уснет тревога,
И город скроется во мгле —
О, сколько музыки у бога,
Какие звуки на земле!
Чт
буря жизни, если розы
Твои цветут мне и горят!
Чт
человеческие слезы,
Когда румянится закат!
Прими, Владычица вселенной,
Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба —
Последней страсти кубок пенный
От недостойного раба!</text><name></name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1965</date_from><text>Нет, не свет зажигается в окнах,
Наполняются медом они,
И звенят световые волокна,
И цепочкой горят огни.
То, что было в окнах огнями,
Стало звездами в небесах.
Что ты делаешь, сердце, с нами?
Как об этом всём написать?
Где начало стихотворений?
В громе площади? В тишине?
Мастерская преображений
Круглосуточная во мне.
Там огонь и вода ждут встречи,
Там гора сойдется с горой,
Там в обрывках обычной речи
Я ловлю гармонический строй.</text><name>Нет, не свет зажигается в окнах...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1915</date_from><text>Когда замолкает грохот орудий,
Жалобы близких, слова о победе,
Вижу я в опечаленном небе
Ангелов сечу.
Оттого мне так горек и труден
Каждый пережитый вечер.
Зачем мы все не смирились,
Когда Он взошел на низенький холм?
Это не плеск охраняющих крылий -
Дальних мечей перезвон.
Вечернее небо,
По тебе протянулись межи,
Тусклое, бледное,
Небо ли ты?
А когда поверженный скажет:
"Что же, ныне ты властен над всеми!
Как нам, слабым, выдержать тяжесть
Его уныния, его презрения?"</text><name>Когда замолкает грохот орудий...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1926</date_from><text>Ты жизни захотел, безумный!
Отвергнув сон небытия,
Ты ринулся к юдоли шумной.
Ну что ж! теперь вся жизнь - твоя.
Так не дивися переходам
От счастья к горю: вся она,
И день и ночь, и год за годом,
Разнообразна и полна.
Ты захотел ее, и даром
Ты получил ее,- владей
Ее стремительным пожаром
И яростью ее огней.
Обжегся ты. Не все здесь мило,
Не вечно пить сладчайший сок,-
Так улетай же, легкокрылый
И легковесный мотылек.</text><name>Ты жизни захотел, безумный!..</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1956</date_from><text>Не узнать твои черты,
Мысли оскудели.
Неужели это ты
В том же самом теле?
Вечна винограда гроздь
В мощном ливне света.
Вечны мириады звезд
В чёрном небе лета.
Вечны смерти рубежи —
Дальняя дорога.
И пылает в мире жизнь
Без конца и срока.
Но любви твоей душа
Ссохлась в тайной страсти,
Так искала ты спеша,
Требовала счастья.
И легла в глубинах глаз
Злая тень заботы,
Что тебя в твой лучший час
Вдруг обманет кто-то.
А когда-то в зимний день
Мы в горах бродили,
На скалу взлетел олень
В легкой, дикой силе.
Он стоял, как великан,
Грудью с ветром споря,
А внизу редел туман,
Простиралось море.
И глядел он, чуть дрожа,
На седую бездну.
И над ним скользил, кружа.
Беркут поднебесный.
В миг предельной красоты
Вечность пролетела.
Неужели это ты
В том же самом теле?</text><name>Олень</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1915</date_from><text>Это страшно!- все одно и то же:
Разговоры, колкости, обеды,
Зеленщик, прогулка, море, сон,
Граммофон, тоска, соседей рожи,
Почта, телеграммы про победы,
И в саду все тот же самый клен...
Из окна коричневая пашня
Грандиозной плиткой шоколада
На зеленой скатерти травы.
Где сегодняшний и где вчерашний
Дни? Кому была от них услада?
Я не знаю! Знаете ли вы?</text><name>Это страшно</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1940</date_from><text>Найди на рукописи смятой
Клочки слепых бессвязных строф.
Так пахнут тишиной и мятой
Полотна старых мастеров,
Так слову душно в тесной раме,
Так память — зарево костра,
Так море пахнет вечерами,
Так морем пахнут вечера.</text><name>Найди на рукописи смятой...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1952</date_from><text>Строятся разные небоскребы,—
Зодчим слава и честь,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.
Лучше и лучше пишутся книги,
Всех их не перечесть,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.
Тоньше и тоньше становятся чувства,
Их уж не пять, а шесть,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.
Знать о причинах, которые скрыты,
Тайные ведать пути —
Этому чувству шестому на смену,
Чувство седьмое, расти!
Определить это чувство седьмое
Каждый по-своему прав.
Может быть, это простое уменье
Видеть грядущее въявь!</text><name>Седьмое чувство</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Предметы органической природы
Безмолвствуют. И только человек
Кричит: люблю!- любимую лаская
(Как будто потерял ее), и в крике
Такая боль, такая смерть, что звезды
Ссыпаются с иссохшего зенита
И листья с размагниченных ветвей.
Мир молит ласки (душу потерять
Страшней, чем жизнь). Любите свой народ
(Как и одежду), по законам фуги
Растите мысль, катайтесь на коньках,-
И страшный суд придется отложить.</text><name>Предметы органической природы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>В Ленинграде-городе
у Пяти Углов
Получил по морде
Саня Соколов:
Пел немузыкально,
скандалил,-
Ну и, значит, правильно,
что дали.
В Ленинграде-городе -
тишь и благодать!
Где шпана и воры где?
Просто не видать!
Не сравнить с Афинами -
прохладно,
Правда, шведы с финнами,-
ну ладно!
В Ленинграде-городе -
как везде, такси,-
Но не остановите -
даже не проси!
Если сильно водку пьешь
по пьянке -
Не захочешь, а дойдешь
к стоянке!</text><name>Зарисовка о Ленинграде</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Бедный Федотка - сиротка.
Плачет несчастный Федотка:
Нет у него никого,
Кто пожалел бы его.
Только мама, да дядя, да тётка,
Только папа да дедушка с бабушкой.</text><name>Федотка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1920</date_from><text>Мариенгофу
Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берез.
Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.
На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость.
Злак овсяный, зарею пролитый,
Соберет его черная горсть.
Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
Будет ветер сосать их ржанье,
Панихидный справляя пляс.
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!</text><name>Я последний поэт деревни...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1844</date_from><text>Средь праздного людского шума
Вдруг, как незримый херувим,
Слетает тихо дева-дума
Порой к возлюбленным своим.
И шепчет, оживляя странно
Всё, что давно прошло сполна.
Сошлась не раз я с ней нежданно,
И вот, знакомая, она
В день чудотворца Николая
Опять является ко мне
И, многое напоминая,
Заводит речь о старине —
Как, пешеходцем недостойным
С трудом свершив вы путь святой,
Меня стихом дарили стройным
И ложкою колесовой
.
И ваш подарок берегу я,
И помню ваш веселый стих.
Хвала тем дням! Вдали кочуя,
И вы не забывали их.
Сменилось всё; жилец чужбины,
С тех пор поведали вы нам
Ваш переход чрез Апеннины
К италиянским берегам.
Но той страны, где сердце дома,
Неколебимы в нем права:
И вы, услышав: «Ecce Roma!»
,
Вздохнули, может: «Где Москва?»
И снова к ней с любовью детской
Пришли вы после тяжких лет,
Не тот певец уж молодецкой,
Но всё избранник и поэт;
Но всё на светские волненья
Смотря с душевной высоты;
Но веря в силу вдохновенья
И в святость песни и мечты;
Но снов младых не отвергая,
Но в битве духом устоя.
Так пусть и я уже другая,
Но не отступница и я.
Заговоря о днях рассвета
И нынче вспомнив о былом,
Пусть праздник именин поэта
Сердечным встречу я стихом.</text><name>Н. М. Я[зыко]ву (Средь праздного людского шума...)</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1817</date_from><text>Как я люблю, товарищ мой.
Весны роскошной появленье
И в первый раз над муравой
Веселых жаворонков пенье.
Но слаще мне среди полей
Увидеть первые биваки
И ждать беспечно у огней
С рассветом дня кровавой драки.
Какое счастье, рыцарь мой!
Узреть с нагорныя вершины
Необозримый наших строй
На яркой зелени долины!
Как сладко слышать у шатра
Вечерней пушки гул далекой
И погрузиться до утра
Под теплой буркой в сон глубокой.
Когда по утренним росам
Коней раздастся первый топот,
И ружей протяженный грохот
Пробудит эхо по горам,
Как весело перед строями
Летать на ухарском коне
И с первыми в дыму, в огне,
Ударить с криком за врагами!
Как весело внимать: «Стрелки,
Вперед! сюда донцы! Гусары!
Сюда летучие полки,
Башкирцы горцы и татары!»
Свисти теперь, жужжи свинец!
Летайте ядры и картечи!
Что вы для них? для сих сердец,
Природой вскормленных для сечи?
И вот... о, зрелище прекрасно!
Колонны сдвинулись, как лес.
Идут — безмолвие ужасно!
Идут — ружье наперевес;
Идут... ура!— и всё сломили,
Рассеяли и разгромили:
Ура! Ура!— и где же враг?..
Бежит, а мы в его домах,—
О, радость храбрых!— киверами
Вино некупленное пьем
И под победными громами
«Мы хвалим господа» поем!..
Но ты трепещешь, юный воин,
Склонясь на сабли рукоять:
Твой дух встревожен, беспокоен;
Он рвется лавры пожинать:
С Суворовым он вечно бродит
В полях кровавыя войны
И в вялом мире не находит
Отрадной сердцу тишины.
Спокойся: с первыми громами
К знаменам славы полетишь;
Но там, о, горе, не узришь
Меня, как прежде, под шатрами!
Забытый шумною молвой,
Сердец мучительницей милой,
Я сплю, как труженик унылой,
Не оживляемый хвалой.</text><name>К Никите (Как я люблю...)</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1804</date_from><text>О мир, разврата полный мир!
Лукавство - бог твой, лесть - кумир.
Возможно ли в тебе нам ныне
Стыдливу истину сыскать,
Когда обман в священном чине
И пред алтарь дерзает стать?
Коль лесть везде распространилась,
Посеялась и вкоренилась,
Прозябла, пышно расцвела
И плод тлетворный принесла;
Коль лицемерство злонаветный
На правду вечно строит ков
И, сети кинув неприметны,
Ее свергает в мрачный ров...</text><name>И. В. Леванде</name><date_to>1804</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Я вижу тебя, весна,
В мое двойное окошко.
Еще ты не очень красна
И даже грязна немножко.
Пока еще зелени нет.
Земля точно фото двухцветна,
И снег только ловит момент
Исчезнуть от нас незаметно.
И сонные тени телег,
Поскрипывая осями,
На тот же истоптанный снег
Выводят как осенью сани.
И чавкает дегтем чека,
И крутят руками колеса,
И капли дождя щека
Вдруг ощущает как слезы.</text><name>Я вижу тебя, весна...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Случилось это
Во время птичьего банкета:
Заметил Дятел-тамада,
Когда бокалы гости поднимали,
Что у Воробушка в бокале -
Вода! Фруктовая вода!!
Подняли гости шум, все возмущаться стали,-
"Штрафной" налили Воробью.
А он твердит свое: "Не пью! Не пью! Не пью!"
"Не поддержать друзей? Уж я на что больная, -
Вопит Сова,- а все же пью до дна я!"
"Где ж это видано, не выпить за леса
И за родные небеса?!"
Со всех сторон стола несутся голоса.
Что делать? Воробей приклювил полбокала.
"Нет! Нет!- ему кричат.- Не выйдет! Мало! Мало!
Раз взялся пить, так пей уже до дна!
А ну, налить ему еще бокал вина!"
Наш скромный трезвенник недолго
продержался -
Все разошлись, он под столом остался...
С тех пор прошло немало лет,
Но Воробью нигде проходу нет,
И где бы он ни появился,
Везде ему глядят и шепчут вслед:
"Ах, как он пьет!", "Ах, как он разложился!",
"Вы слышали? На днях опять напился!",
"Вы знаете? Бросает он семью!".
Напрасно Воробей кричит: "Не пью-ю!
Не пью-ю-ю!!"
Иной, бывает, промахнется
(Бедняга сам тому не рад!),
Исправится, за ум возьмется,
Ни разу больше не споткнется,
Живет умней, скромней стократ.
Но если где одним хоть словом
Его коснется разговор,
Есть люди, что ему готовы
Припомнить старое в укор:
Мол, точно вспомнить трудновато,
В каком году, каким числом...
Но где-то, кажется, когда-то
С ним что-то было под столом!..</text><name>Непьющий воробей</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>Для чего мы не означим
Наших дум горячей дрожью,
Наполняем воздух плачем,
Снами, смешанными с ложью.
Для того ль, чтоб бесполезно,
Без блаженства, без печали
Между Временем и Бездной
Начертить свои спирали.
Для того ли, чтоб во мраке,
Полном снов и изобилья,
Бросить тягостные знаки
Утомленья и бессилья.
И когда сойдутся в храме
Сонмы радостных видений,
Быть тяжелыми камнями
Для грядущих поколений.</text><name>Людям настоящего</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Ко всему привыкают люди -
Так заведено на земле.
Уж не думаешь как о чуде
О космическом корабле.
Наши души сильны и гибки -
Привыкаешь к беде, к войне.
Только к чуду твоей улыбки
Невозможно привыкнуть мне..</text><name>Ко всему привыкают люди...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1895</date_from><text>Когда душа, расправив крылья,
Дерзает выспренний полет,
И я взнесусь не без усилья
Во область чистую высот,-
Как мяч, взлетевший ввысь невольно,
К земле я падаю, спеша;
И снова в узах жизни дольной
Задремлет грешная душа.</text><name>Когда душа, расправив крылья...</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Ты тронул ветку, ветка зашумела.
Зеленый сон, как молодость, наивен.
Утешить человека может мелочь:
Шум листьев или летом светлый ливень,
Когда, омыт, оплакан и закапан,
Мир ясен - весь в одной повисшей капле,
Когда доносится горячий запах
Цветов, что прежде никогда не пахли.
...Я знаю все - годов проломы, бреши,
Крутых дорог бесчисленные петли.
Нет, человека нелегко утешить!
И все же я скажу про дождь, про ветви.
Мы победим. За нас вся свежесть мира,
Все жилы, все побеги, все подростки,
Все это небо синее - навырост,
Как мальчика веселая матроска,
За нас все звуки, все цвета, все формы,
И дети, что, смеясь, кидают мячик,
И птицы изумительное горло,
И слезы простодушные рыбачек.</text><name>Ты тронул ветку, ветка зашумела...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1829</date_from><text>Не обвиняй меня, всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей твоих струя,
За то, что в заблужденье бродит
Мой ум далеко от тебя;
За то, что лава вдохновенья
Клокочет на груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, боже, не тебе молюсь.
Но угаси сей чудный пламень,
Всесожигающий костер,
Преобрати мне сердце в камень,
Останови голодный взор;
От страшной жажды песнопенья
Пускай, творец, освобожусь,
Тогда на тесный путь спасенья
К тебе я снова обращусь.</text><name>Молитва (Не обвиняй меня, всесильный...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1959</date_from><text>Туманный пригород, как турман.
Как поплавки, милиционеры.
Туман.
Который век? Которой эры?
Все — по частям, подобно бреду.
Людей как будто развинтили...
Бреду.
Вернет — барахтаюсь в ватине.
Носы. Подфарники. Околыши.
Они, как в фодисе, двоятся
Калоши?
Как бы башкой не обменяться!
Так женщина — от губ едва,
двоясь и что-то воскрешая,
Уж не любимая — вдова,
еще твоя, уже — чужая...
О тумбы, о прохожих трусь я...
Венера? Продавец мороженого!..
Друзья?
Ох, эти яго доморощенные!
Ты?! Ты стоишь и щиплешь уши,
одна, в пальто великоватом!—
Усы!?
И иней в ухе волосатом!
Я спотыкаюсь, бьюсь, живу,
туман, туман — не разберешься,
О чью щеку в тумаке трешься?..
Ау!
Туман, туман — не дозовешься...
Как здорово, когда туман рассеивается!</text><name>Туманная улица</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1917</date_from><text>Солнце, сияя, теплом излучается:
Счастливо сердце, когда расточается.
Счастлив, кто так даровит
Щедрой любовью, что светлому чается,
Будто со всем он живым обручается.
Счастлив, кто жив и живит.
Счастье не то, что годиной случается
И с мимолетной годиной кончается:
Счастья не жди, не лови.
Дух, как на царство, на счастье венчается,
В счастье, как в солнце, навек облачается:
Счастье - победа любви.</text><name>Счастье</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1929</date_from><text>Ты строишь, кладешь и возводишь,
ты гонишь в ночь поезда,
На каждое честное слово
ты мне отвечаешь: "Да!"
Прости меня за ошибки -
судьба их назад берет.
Возьми меня, переделай
и вечно веди вперед,
Я плоть от твоей плоти
и кость от твоей кости.
И если я много напутал -
ты тоже меня прости.
Наполни приказом мозг мой
и ветром набей мне рот,
Ты самая светлая в мире,
ведущая мир вперед.
Я спал на твоей постели,
укрыт снеговой корой,
И есть на твоих равнинах
моя молодая кровь.
Я к бою не опоздаю
и стану в шеренгу рот,-
Возьми меня, переделай
и вечно веди вперед.
Такие, как я, срывались
и гибли наперебой.
Я школы твои, и газеты,
и клубы питал собой.
Такие, как я, поднимали
депо, и забой, и завод,-
Возьми меня, переделай
и вечно веди вперед.
Такие, как я, сидели
над цифрами день и ночь.
Такие, как я, опускались,
а ты им могла помочь.
Кто силен тобой -
в работе он,
Кто брошен тобой -
умрет.
Ты самая светлая в мире,
ведущая мир вперед.
Я вел твои экспедиции,
стоял у твоих реторт,
Я делал свою работу,-
хоть это не первый сорт.
Ты строишь за месяцем месяц,
ты крепнешь за годом год,-
Ты самая светлая в мире,
ведущая мир вперед.
Я сонным огнем тлею
и еле качаю стих.
За то, что я стал холодным,
ты тоже меня прости.
Но время идет, и стройка идет,
и выпадет мой черед,-
Возьми меня, переделай
и вечно веди вперед.
Три поколенья культуры,
и три поколенья тоски,
И жизнь, и люди, и книги,
прочитанные до доски.
Республика это знает,
республика позовет,-
Возьмет меня,
переделает,
Двинет время вперед.
Ты строишь, кладешь и возводишь,
ты гонишь в ночь поезда,
На каждое честное слово
ты мне отвечаешь: "Да!"
Так верь и этому слову -
от сердца оно идет,-
Возьми меня, переделай
и вечно веди вперед!</text><name>Письмо к республике от моего друга</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1824</date_from><text>Пела, пела пташечка
И затихла;
Знало сердце радости
И забыло.
Что, певунья пташечка,
Замолчала?
Как ты, сердце, сведалось
С черным горем?
Ах! убили пташечку
Злые вьюги;
Погубили молодца
Злые толки!
Полететь бы пташечке
К синю морю;
Убежать бы молодцу
В лес дремучий!
На море валы шумят,
А не вьюги,
В лесе звери лютые,
Да не люди!</text><name>РУССКАЯ ПЕСНЯ</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Нам двоим посвященная,
очень краткая,
очень долгая,
не по-зимнему черная,
ночь туманная, волглая,
неспокойная, странная...
Может, все еще сбудется?
Мне - лукавить не стану
все глаза твои чудятся,
то молящие, жалкие,
то веселые, жаркие,
счастливые,
изумленные,
рыжевато-зеленые.
Переулки безлюдные,
непробудные улицы...
Мне - лукавить не буду -
все слова твои чудятся,
то несмелые, нежные,
то тревожные, грешные,
простые,
печальные
слова прощальные.
Эхо слышу я древнее,
что в полуночи будится,
слышу крови биение...
Может, все-таки сбудется?
Ну, а если не сбудется,
разве сгинет, забудется
тех мгновений течение,
душ заблудших свечение?</text><name>Нам двоим посвященная...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1941</date_from><text>Поэт, зачем ты старое вино
Переливаешь в новые меха?
Все это сказано уже давно
И рифмою не обновишь стиха.
Стары все излияния твои,
И славы плагиат тебе не даст:
«Песнь песней» все сказала о любви,
О смерти все сказал Экклезиаст.</text><name>Поэт, зачем ты старое вино...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
Боком одним с образцом схож и его перевод.</text><name>К переводу Илиады</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Магическое «два». Его высоты,
его глубины... Как мне превозмочь?
Два сокола, два соболя, две сойки,
закаты и рассветы, день и ночь,
две матери, которым верю слепо,
две женщины, и, значит, два пути,
два вероятных выхода, два неба —
там, наверху, и у меня в груди.
И, залитый морями голубыми,
расколотый кружится шар земной...
...а мальчики торгуют голубями
по-прежнему. На площади Сенной.</text><name>Магическое «два». Его высоты...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1940</date_from><text>Жил на свете стаpичок
Маленького pоста,
И смеялся стаpичок
Чpезвычайно пpосто:
"Ха-ха-ха
Да хе-хе-хе,
Хи-хи-хи
Да бyх-бyх!
Бy-бy-бy
Да бе-бе-бе,
Динь-динь-динь
Да тpюх-тpюх!"
Раз, yвидя паyка,
Стpашно испyгался.
Hо, схватившись за бока,
Гpомко pассмеялся:
"Хи-хи-хи
Да ха-ха-ха,
Хо-хо-хо
Да гyль-гyль!
Ги-ги-ги
Да га-га-га,
Го-го-го
Да бyль-бyль!"
А yвидя стpекозy,
Стpашно pассеpдился,
Hо от смеха на тpавy
Так и повалился:
"Гы-гы-гы
Да гy-гy-гy,
Го-го-го
Да бах-бах!
Ой, pебята не могy!
Ой, pебята,
Ах-ах!"</text><name>Веселый старичок</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1975</date_from><text>Звучал с непонятной силой
Лозунг ее простой:
За свободу Франции милой,
Кто любит меня — за мной!
Драпают пешие воины,
Смешался конников строй,
А она говорит спокойно:
Кто любит меня — за мной!
Знамя подъемлет белое,
Его над собой неся,
Как будто идет за девою
Сзади Франция вся.
Истерзана милая Франция,
Проигран за боем бой.
Уже бесполезно драться...
Кто любит меня — за мной!
Шестнадцати лет девчонка,
Носительница огня,
Сменила свою юбчонку
На латы и меч коня.
Свершая святое дело,
За ударом неся удар,
Едет нежная дева,
Железная Жанна д'Арк.
В стане британцев паника,
В стане британцев вой,
Она поднимается — ранена:
Кто любит меня — за мной!
Конечно, мне лучше было бы
Цветы собирать в лесу.
Но гибнет Франция милая,
И Францию я спасу.
Девчонка я, мне бы все же —
Жених, ребятишки, дом.
Но если не я, то кто же?
Если не я — никто.
Хрупка я, но бог поможет,
Дух укрепляя мой.
Если не я — то кто же?
Кто любит меня — за мной!
В чем силы ее источник,
Загадка не решена.
Но все исполнилось в точности,
Как сказала она.
Победа — ее награда.
Как молния, меч сверкал.
С Орлеана снята осада,
Коронован в соборе Карл.
А дальше? Позор мужчинам.
Людям стыд и позор.
Суд заседает чинно,
В Руане горит костер.
Британцы или бургундцы,
Епископы или князья,
Девчонку мучить? Безумцы!
Отвагу судить? Нельзя!
А что же Франция милая?
Где же она была?
С легкостью изменила,
Походя предала.
И Карл, коронованный Жанной,
Где же тогда он был?
Король, как это ни странно,
Первым руки умыл.
А эти зеваки, толпы
Вокруг костра на ветру,
Почему не бросились, чтобы
Спасти из огня сестру?
Конечно, каре, охрана,
Войско во всей красе.
Но если бы ради Жанны
Бросились сразу все?
В больших городах и малых,
В селах и деревнях,
В харчевнях и пышных залах,
Пешими, на конях?
Трусы? Рабы обмана?
Горем сердца полны?
Не вас ли спасала Жанна,
Бросясь в костер войны?
Пламя уже до груди,
Уже до глаз достает.
Бывают предатели люди,
Бывает и весь народ.
Люди, сделайте милость,
Пока не померк еще взор.
Одна за всех получилось.
Все за одну... позор!
Вечером под золою
Нашли в углях палачи
Сердце ее как живое,
Только что не стучит.
Сердце бросили в Сену,
Чтобы стереть и след.
С тех пор прошло постепенно
Полтысячи с лишним лет.
Слава ее окрепла.
И там, где в беде народ,
Дева встает из пепла,
На помощь она идет.
Тогда всех других дороже
Лозунг, зовущий в бой:
Если не я, то кто же?
Кто любит меня — за мной!</text><name>Лозунги Жанны Д'Арк</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1969</date_from><text>Отступление от Вуотты,
Полыхающие дома...
На земле сидел без заботы
Человек, сошедший с ума.
Мир не стоил его вниманья
И навеки отхлынул страх,
И улыбка всепониманья
На его блуждала губах.
Он молчал, как безмолвный Будда,
Все сомненья швырнув на дно,—
Это нам было очень худо,
А ему уже — все равно.
Было жаль того человека,
В ночь ушедшего дотемна,—
Не мертвец был и не калека,
Только душу взяла война.
. . . . . . . . . . . . .
Не от горя, не от оружья,
Не от ноши не по плечу,—
От безумного равнодушья
Я себя уберечь хочу.
В мире радостей и страданья,
В мире поисков без конца,
Я улыбку всепониманья
Терпеливо гоню с лица.</text><name>Отступление от Вуотты...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1885</date_from><text>"За что?"-
с безмолвною тоскою
Меня спросил твой кроткий взор,
Когда внезапно над тобою
Постыдный грянул клеветою,
Врагов суровый приговор.
За то, что жизни их оковы
С себя ты сбросила, кляня;
За то, за что не любят совы
Сиянья радостного дня,
За то, что ты с душою чистой
Живешь меж мертвых и слепцов,
За то, что ты цветок душистый
В венке искусственных цветов!..</text><name></name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1944</date_from><text>Открыли дверь, и в кухню паром
Вкатился воздух со двора,
И всё мгновенно стало старым,
Как в детстве в те же вечера.
Сухая, тихая погода.
На улице, шагах в пяти,
Стоит, стыдясь, зима у входа
И не решается войти.
Зима, и всё опять впервые.
В седые дали ноября
Уходят ветлы, как слепые
Без палки и поводыря.
Во льду река и мерзлый тальник,
А поперек, на голый лед,
Как зеркало на подзеркальник,
Поставлен черный небосвод.
Пред ним стоит на перекрестке,
Который полузанесло,
Береза со звездой в прическе
И смотрится в его стекло.
Она подозревает втайне,
Что чудесами в решете
Полна зима на даче крайней,
Как у нее на высоте.</text><name>Зазимки</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1839</date_from><text>Тихо в моей комнатке,
И кругом все спит,
Свечка одинокая
Предо мной горит.
Посмотрю ль в окошечко -
Все темно кругом,
Не видать и улицы
В сумраке ночном.
Звездочки попрятались,
На небе темно,
Тучами подернулось
Черными оно.
Ветер воет жалобно
Под моим окном,
И метель суровая
Все стучит по нем.
Страшно мне смотреть туда,
В сумрачную даль,
И ложится на душу
Тайная печаль.
Тихо в моей комнатке,
И кругом все спит,
Свечка одинокая
Предо мной горит.</text><name>Ночь</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1841</date_from><text>С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
"Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!"</text><name>Пророк</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1935</date_from><text>У земли весенняя обнова,
только мне идти по ноябрю.
Кто меня полюбит горевого,
я тому туманы подарю.
Я тому отдам чужие страны
и в морях далеких корабли,
я тому скажу, шальной и странный,
то, что никому не говорил.
Я тому отдам мои тревоги,
легкие неясные мечты,
дальние зовущие дороги,
грустные апрельские цветы...</text><name>У земли весенняя обнова...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1921</date_from><text>Выстрелом дважды и трижды
воздух разорван на клочья...
Пули ответной не выждав,
скрылся стрелявший за ночью.
И, опираясь об угол,
раны темнея обновкой,
жалко смеясь от испуга,
падал убитый неловко.
Он опускался, опускался,
и небо хлынуло в зрачки.
Чего он, глупый, испугался?
Вон звезд веселые значки,
А вот земля совсем сырая...
Чуть-чуть покалывает бок.
Но землю с небом, умирая,
он всё никак связать не мог!
Ах, еще, и еще, и еще нам
надо видеть, как камни красны,
чтобы взорам, тоской не крещенным,
переснились бы страшные сны,
Чтобы губы, не знавшие крика,
превратились бы в гулкую медь,
чтоб от мала бы всем до велика
ни о чем не осталось жалеть.
Этот клич - не упрек, не обида!
Это - волк завывает во тьме,
под кошмою кошмара завидя
по снегам зашагавшую смерть.
Он, всю жизнь по безлюдью кочуя,
изучал издалека врагов
и опять из-под ветра почуял
приближенье беззвучных шагов.
Смерть несет через локоть двустволку,
немы сосны, и звезды молчат.
Как же мне, одинокому волку,
не окликнуть далеких волчат!
Тебя расстреляли - меня расстреляли,
и выстрелов трели ударились в дали,
даль растерялась - расстрелилась даль,
но даже и дали живому не жаль.
Тебя расстреляли - меня расстреляли,
мы вместе любили, мы вместе дышали,
в одном наши щеки горели бреду.
Уходишь? И я за тобою иду!
На пасмурном небе затихнувший вечер,
как мертвое тело, висит, изувечен,
и голубь, летящий изломом, как кречет,
и зверь, изрыгающий скверные речи.
Тебя расстреляли - меня расстреляли,
мы сердце о сердце, как время, сверяли,
и как же я встану с тобою, расстрелян,
пред будущим звонким и свежим апрелем?!
Если мир еще нами не занят
(нас судьба не случайно свела) -
ведь у самых сердец партизанят
наши песни и наши дела!
Если кровь напоенной рубахи
заскорузла в заржавленный лед -
верь, восставший! Размерены взмахи,
продолжается ярый полет!
Пусть таежные тропы кривые
накаляются нашим огнем...
Верь! Бычачью вселенскую выю
на колене своем перегнем!
Верь! Поэтово слово не сгинет.
Он с тобой - тот же загнанный зверь.
Той же служит единой богине
бесконечных побед и потерь!</text><name>Стихи сегодняшнего дня</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Патриотические</item></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1739</date_from><text>Восторг внезапный ум пленил,
Ведет на верх горы высокой,
Где ветр в лесах шуметь забыл;
В долине тишина глубокой.
Внимая нечто, ключ молчит,
Которой завсегда журчит
И с шумом вниз с холмов стремится.
Лавровы вьются там венцы,
Там слух спешит во все концы;
Далече дым в полях курится.
Не Пинд ли под ногами зрю?
Я слышу чистых сестр музыку!
Пермесским жаром я горю,
Теку поспешно к оных лику.
Врачебной дали мне воды:
Испей и все забудь труды;
Умой росой Кастальской очи,
Чрез степь и горы взор простри
И дух свой к тем странам впери,
Где всходит день по темной ночи.
Корабль как ярых волн среди,
Которые хотят покрыти,
Бежит, срывая с них верхи,
Претит с пути себя склонити;
Седая пена вкруг шумит,
В пучине след его горит,
К российской силе так стремятся,
Кругом объехав, тьмы татар;
Скрывает небо конской пар!
Что ж в том? стремглав без душ валятся.
Крепит отечества любовь
Сынов российских дух и руку;
Желает всяк пролить всю кровь,
От грозного бодрится звуку.
Как сильный лев стада волков,
Что кажут острых яд зубов,
Очей горящих гонит страхом,
От реву лес и брег дрожит,
И хвост песок и пыль мутит,
Разит извившись сильным махом.
Не медь ли в чреве Этны ржет
И, с серою кипя, клокочет?
Не ад ли тяжки узы рвет
И челюсти разинуть хочет?
То род отверженной рабы,
В горах огнем наполнив рвы,
Металл и пламень в дол бросает,
Где в труд избранный наш народ
Среди врагов, среди болот
Чрез быстрый ток на огнь дерзает.
За холмы, где паляща хлябь
Дым, пепел, пламень, смерть рыгает,
За Тигр, Стамбул, своих заграбь,
Что камни с берегов сдирает;
Но чтоб орлов сдержать полет,
Таких препон на свете нет.
Им воды, лес, бугры, стремнины,
Глухие степи — равен путь.
Где только ветры могут дуть,
Доступят там полки орлины.
Пускай земля как понт трясет,
Пускай везде громады стонут,
Премрачный дым покроет свет,
В крови Молдавски горы тонут;
Но вам не может то вредить,
О россы, вас сам рок покрыть
Желает для счастливой Анны.
Уже ваш к ней усердный жар
Быстро проходит сквозь татар,
И путь отворен вам пространный.
Скрывает луч свой в волны день,
Оставив бой ночным пожарам;
Мурза упал на долгу тень;
Взят купно свет и дух татарам
Из лыв густых выходит волк
На бледный труп в турецкий полк.
Иной, в последни видя зорю,
Закрой, кричит, багряной вид
И купно с ним Магметов стыд;
Спустись поспешно с солнцем к морю.
Что так теснит боязнь мой дух?
Хладнеют жилы, сердце ноет!
Что бьет за странной шум в мой слух?
Пустыня, лес и воздух воет!
В пещеру скрыл свирепство зверь,
Небесная отверзлась дверь,
Над войском облак вдруг развился,
Блеснул горящим вдруг лицем,
Умытым кровию мечем
Гоня врагов, Герой открылся.
Не сей ли при Донских струях
Рассыпал вредны россам стены?
И персы в жаждущих степях
Не сим ли пали пораженны?
Он так к своим взирал врагам,
Как к готским приплывал брегам,
Так сильну возносил десницу;
Так быстрой конь его скакал,
Когда он те поля топтал,
Где зрим всходящу к нам денницу.
Кругом его из облаков
Гремящие перуны блещут,
И, чувствуя приход Петров,
Дубравы и поля трепещут.
Кто с ним толь грозно зрит на юг,
Одеян страшным громом вкруг?
Никак, Смиритель стран Казанских?
Каспийски воды, сей при вас
Селима гордого потряс,
Наполнил степь голов поганских.
Герою молвил тут Герой:
«Не тщетно я с тобой трудился,
Не тщетен подвиг мой и твой,
Чтоб россов целый свет страшился.
Чрез нас предел наш стал широк
На север, запад и восток.
На юге Анна торжествует,
Покрыв своих победой сей».
Свилася мгла, Герои в ней;
Не зрит их око, слух не чует.
Крутит река татарску кровь,
Что протекала между ними;
Не смея в бой пуститься вновь,
Местами враг бежит пустыми,
Забыв и меч, и стан, и стыд,
И представляет страшный вид
В крови другов своих лежащих.
Уже, тряхнувшись, легкий лист
Страшит его, как ярый свист
Быстро сквозь воздух ядр летящих.
Шумит с ручьями бор и дол:
Победа, росская победа!
Но враг, что от меча ушел,
Боится собственного следа.
Тогда увидев бег своих,
Луна стыдилась сраму их
И в мрак лице, зардевшись, скрыла.
Летает слава в тьме ночной,
Звучит во всех землях трубой,
Коль росская ужасна сила.
Вливаясь в понт, Дунай ревет
И россов плеску отвещает;
Ярясь волнами турка льет,
Что стыд свой за него скрывает.
Он рыщет, как пронзенный зверь,
И чает, что уже теперь
В последней раз заносит ногу,
И что земля его носить
Не хочет, что не мог покрыть.
Смущает мрак и страх дорогу.
Где ныне похвальба твоя?
Где дерзость? где в бою упорство?
Где злость на северны края?
Стамбул, где наших войск презорство?
Ты лишь своим велел ступить,
Нас тотчас чаял победить;
Янычар твой свирепо злился,
Как тигр на росский полк скакал.
Но что? внезапно мертв упал,
В крови своей пронзен залился.
Целуйте ногу ту в слезах,
Что вас, агаряне, попрала,
Целуйте руку, что вам страх
Мечем кровавым показала.
Великой Анны грозной взор
Отраду дать просящим скор;
По страшной туче воссияет,
К себе повинность вашу зря.
К своим любовию горя,
Вам казнь и милость обещает.
Златой уже денницы перст
Завесу света вскрыл с звездами;
От встока скачет по сту верст,
Пуская искры конь ноздрями.
Лицем сияет Феб на том.
Он пламенным потряс верхом;
Преславно дело зря, дивится:
«Я мало таковых видал
Побед, коль долго я блистал,
Коль долго круг веков катится».
Как в клуб змия себя крутит,
Шипит, под камень жало кроет,
Орел когда шумя летит
И там парит, где ветр не воет;
Превыше молний, бурь, снегов
Зверей он видит, рыб, гадов.
Пред росской так дрожит Орлицей,
Стесняет внутрь Хотин своих.
Но что? в стенах ли может сих
Пред сильной устоять царицей?
Кто скоро толь тебя, Калчак,
Учит российской вдаться власти,
Ключи вручить в подданства знак
И большей избежать напасти?
Правдивой Аннин гнев велит,
Что падших перед ней щадит.
Ее взошли и там оливы,
Где Вислы ток, где славный Рен,
Мечем противник где смирен,
Извергли дух сердца кичливы.
О как красуются места,
Что иго лютое сбросили
И что на турках тягота,
Которую от них носили;
И варварские руки те,
Что их держали в тесноте,
В полон уже несут оковы;
Что ноги узами звучат,
Которы для отгнанья стад
Чужи поля топтать готовы.
Не вся твоя тут, Порта, казнь,
Не так тебя смирять достойно,
Но большу нанести боязнь,
Что жить нам не дала спокойно.
Еще высоких мыслей страсть
Претит тебе пред Анной пасть?
Где можешь ты от ней укрыться?
Дамаск, Каир, Алепп сгорит;
Обставят росским флотом Крит;
Евфрат в твоей крови смутится.
Чинит премену что во всем?
Что очи блеском проницает?
Чистейшим с неба что лучем
И дневну ясность превышает?
Героев слышу весел клик!
Одеян в славу Аннин лик
Над звездны вечность взносит круги;
И правда, взяв перо злато,
В нетленной книге пишет то,
Велики коль ея заслуги.
Витийство, Пиндар, уст твоих
Тяжчае б Фивы обвинили,
Затем что о победах сих
Они б громчае возгласили,
Как прежде о красе Афин;
Россия как прекрасный крин
Цветет под Анниной державой.
В Китайских чтут ее стенах,
И свет во всех своих концах
Исполнен храбрых россов славой.
Россия, коль счастлива ты
Под сильным Анниным покровом!
Какие видишь красоты
При сем торжествованьи новом!
Военных не страшися бед:
Бежит оттуду бранный вред,
Народ где Анну прославляет.
Пусть злобна зависть яд свой льет,
Пусть свой язык, ярясь, грызет;
То наша радость презирает.
Козацких поль заднестрской тать
Разбит, прогнан, как прах развеян,
Не смеет больше уж топтать,
С пшеницей где покой насеян.
Безбедно едет в путь купец,
И видит край волнам пловец,
Нигде не знал, плывя, препятства.
Красуется велик и мал;
Жить хочет век, кто в гроб желал;
Влекут к тому торжеств изрядства.
Пастух стада гоняет в луг
И лесом без боязни ходит;
Пришед овец пасет где друг,
С ним песню новую заводит.
Солдатску храбрость хвалит в ней,
И жизни часть блажит своей,
И вечно тишины желает
Местам, где толь спокойно спит;
И ту, что от врагов хранит,
Простым усердьем прославляет.
Любовь России, страх врагов,
Страны полночной Героиня,
Седми пространных морь брегов
Надежда, радость и богиня,
Велика Анна, ты доброт
Сияешь светом и щедрот,—
Прости, что раб твой к громкой славе,
Звучит что крепость сил твоих,
Придать дерзнул некрасной стих
В подданства знак твоей державе.</text><name>Ода ... на взятие Хотина</name><date_to>1739</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1900</date_from><text>На небе зарево. Глухая ночь мертва.
Толпится вкруг меня лесных дерев громада,
Но явственно доносится молва
Далекого, неведомого града.
Ты различишь домов тяжелый ряд,
И башни, и зубцы бойниц его суровых,
И темные сады за камнями оград,
И стены гордые твердынь многовековых.
Так явственно из глубины веков
Пытливый ум готовит к возрожденью
Забытый гул погибших городов
И бытия возвратное движенье.</text><name>На небе зарево. Глухая ночь мертва...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1817</date_from><text>В утренний час бытия, когда еще чувство восторгов,
Чувство страданий живых тихо дремало во мне,-
Ум, погруженный во мрак, не снимал с Природы покрова,
С детской улыбкой еще я на вселенну глядел.
Но и тогда волшебною силой задумчивый месяц
Неизъяснимой красой взоры мои привлекал:
Часто я, вечор сидя пред окном, исчезал в океане
Неизмеримых небес, в бездне миров утопал.
Игры, бывало, покину: над ропотом вод тихоструйных
Сладкой исполнен тоски, в даль уношуся мечтой,-
Тайна сам для себя, беспечный младенец, я слезы
(Их я причины не знал), слезы священные лил;
В полночь немую на мирном одре предчувствовал
вечность;
При колыханьи лесов сладостным хладом объят,
Рано я слушать любил унылую жалобу бури.
Шорох падущих листов трепет во мне разливал;
Слышу, казалося, в воздухе голос знакомый,-
безмолвен,
Слух устремляю в даль,- всюду молчанье, но даль
В тайной беседе со мной.- О сонмы светил неисчетных!
К вам улетал я душой, к вам я и ныне лечу:
Или над вами отчизна моя? над вами с родною
Чистой душой съединен, к богу любви вознесусь?</text><name>Отчизна</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1932</date_from><text>Ходит мастер Грачев
Между ломом наполненных бочек,
Закипает вагранка,
И вязкая шихта густа.
Растворяются двери,
И пятеро чернорабочих
На тяжелой тележке
В литейку привозят Христа.
Он лежит, как бревно,
Перед гулкой сердитой вагранкой,
Притаившись, молчит,
Как баран под ножом на торгу.
На челе его - венчик.
На впалой груди его - ранка.
И Грачев молотком
Ударяет в зеленый чугун:
"Ты мне адом грозил,
Жизнь и труд у меня отбирая,
Ты мне рай обещал
За терпенье мое на земле,
Я не верю в тебя.
Мне не нужно ни ада, ни рая.
Собирайся, обманщик,
Ты сам побываешь в котле!
Хочешь ты или нет,-
Ты нас выручишь, идол грошовый,
Ты нам дашь свое тело,-
Густой и тягучий металл.
Переплавив тебя,
Мы в вагонах чугунной дешевой,
Облегченной деталью
Заменим цветную деталь".
Те, с тележкою, ждут.
И Грачев говорит: "Унесите!"
Рельсы глухо звенят,
И вагранка бурлит горячо.
"Не греши, человек!"-
Лицемерно взывает спаситель.
"Я сварю тебя, боже!"-
Ему отвечает Грачев.
И чугунного бога
К вагранке несут приседая,
И смеясь погружают
В горячий кисель чугуна.
Он скрывается весь,
Лишь рука миродержца худая,
Сложена для креста,
Из вагранки вылазит одна.
Он вздымал эту руку
С перстом, заостренным и тонким,
Проповедуя нищим
Смиренье в печали земной,
Над беременной бабой,
Над чахлым цинготным ребенком,
Над еврейским погромом,
Над виселицей, над войной.
Мастер ходит вокруг,
Подсыпая песок понемногу,
Мастер пену снимает,
И рыжая пена редка.
"Убери твою руку!"-
Грачев обращается к богу,
А вагранка бурлит,
И она исчезает, рука...
Исчезает навеки!
С размаху по лживому богу
Человек тяжело
Ударяет железным багром,
Чтоб с Христом заодно
Навсегда позабыли дорогу
В нашу чистую землю
И виселица и погром!
Тонет в грохоте Швеллерный,
Сборка стрекочет и свищет,
Гидравлический ухает,
Кузня разводит пары.
Это дышит Индустрия,
Это Вагонный в Мытищах,
Напрягаясь, гудит,
Ликвидируя долгий прорыв.
Я люблю этот гул,
Я привык к механическим бурям,
Я на камень сажусь
Меж набитых землею опок.
И подходит Грачев.
И Грачев предлагает: "Закурим... "
Что ж, товарищ, закурим,
Покуда он варится - бог.</text><name>Христос и литейщик</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1916</date_from><text>Под вечер выйдь в луга поемные,
На скошенную ляг траву...
Какие нежные и томные
Приходят мысли наяву!
Струятся небеса сиянием,
Эфир мерцает легким сном,
Как перед сладостным свиданием,
Когда уж видишь отчий дом.
Все трепетней, все благодарнее
Встречает сердце мир простой,
И лай собак за сыроварнею,
И мост, и луг, и водопой.
Я вижу все: и садик с вишнями,
И скатертью накрытый стол,
И облако стезями вышними
Плывет, как радостный посол.
Архангельские оперения
Лазурную узорят твердь.
В таком пленительном горении
Легка и незаметна смерть.
Покинет птица клетку узкую,
Растает тело... все забудь:
И милую природу русскую,
И милый тягостный твой путь.
Что мне приснится, что вспомянется
В последнем блеске бытия?
На что душа моя оглянется,
Идя в нездешние края?
На что-нибудь совсем домашнее,
Что и не вспомнишь вот теперь:
Прогулку по саду вчерашнюю,
Открытую на солнце дверь.
Ведь мысли сделались летучими,
И правишь ими уж не ты,—
Угнаться ль волею за тучами,
Что смотрят с синей высоты?
Но смерть-стрелок напрасно целится,
Я странной обречен судьбе.
Что неделимо, то не делится;
Я все живу... живу в тебе.</text><name>Под вечер выйдь в луга поемные...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Д. С. Лихачеву
Раскачивается вагон.
Длинный тоннель метро.
Читающий пассажир выклевывает по слову...
Мы пишем на злобу дня
и — на его добро.
Но больше, правда,— на злобу,
на злобу,
на злобу!..
Живем, озираясь вокруг.
Живем, друзей хороня.
Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.
Длинный тоннель метро.
Привычная злоба дня...
Ненависть проще любви.
Ненависть объяснима.</text><name>Раскачивается вагон...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1968</date_from><text>Мне вспоминать сподручней, чем иметь.
Когда сей миг и прошлое мгновенье
соединятся, будто медь и медь,
их общий звук и есть стихотворенье.
Как я люблю минувшую весну,
и дом, и сад, чья сильная природа
трудом горы держалась на весу
поверх земли, но ниже небосвода.
Люблю сейчас, но, подлежа весне,
я ощущала только страх и вялость
к объему моря, что в ночном окне
мерещилось и подразумевалось.
Когда сходились море и луна,
студил затылок холодок мгновенный,
как будто я, превысив чин ума,
посмела фамильярничать с Вселенной.
В суть вечности заглядывал балкон -
не слишком ли? Но оставалась радость,
что, возымев во времени былом
день нынешний,- за всё я отыграюсь.
Не наглость ли - при море и луне
их расточать и обмирать от чувства:
они живут воочью, как вчерне,
и набело навек во мне очнутся.
Что происходит между тем и тем
мгновеньями? Как долго длится это -
в душе крепчает и взрослеет тень
оброненного в глушь веков предмета.
Не в этом ли разгадка ремесла,
чьи правила: смертельный страх и доблесть,
блеск бытия изжить, спалить дотла
и выгадать его бессмертный отблеск?</text><name>Мне вспоминать сподручней, чем иметь...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from></date_from><text>Арнольду Пек
Как мокрые раздавленные сливы
У лошадей раскосые глаза,
Лоскутья умирающей крапивы
На колесе, сползающем назад.
Трясется холм от ужаса, как карлик,
Услышавший циклопью болтовню,
И скоро облачной не хватит марли
На перевязки раненому дню.
Циклопом правит мальчик с канарейку,
Он веселей горящего куста,
Ударную за хвост он ловит змейку,-
Поймает, и циклоп загрохотал.
И оба так дружны и так согласны,
Что, кончив быть горластым палачом,
Когда его циклопий глаз погаснет -
Он мальчика сажает на плечо.
И лошади их тащат по откосу -
Бездельников - двумя рядами пар,
И мальчик свертывает папиросу
Кривую, как бегущая тропа.</text><name>Пушка</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Золото холодное луны,
Запах олеандра и левкоя.
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны.
Далеко-далече там Багдад,
Где жила и пела Шахразада.
Но теперь ей ничего не надо.
Отзвенел давно звеневший сад.
Призраки далекие земли
Поросли кладбищенской травою.
Ты же, путник, мертвым не внемли,
Не склоняйся к плитам головою.
Оглянись, как хорошо другом:
Губы к розам так и тянет, тянет.
Помирись лишь в сердце со врагом -
И тебя блаженством ошафранит.
Жить - так жить, любить - так уж влюбляться.
В лунном золоте целуйся и гуляй,
Если ж хочешь мертвым поклоняться,
То живых тем сном не отравляй.
Это пела даже Шахразада,-
Так вторично скажет листьев медь.
Тех, которым ничего не надо,
Только можно в мире пожалеть.</text><name>Золото холодное луны...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1936</date_from><text>1. Творчество
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо...
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки,—
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
2.
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
3. Муза
Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют Музой,
Говорят: «Ты с ней на лугу...»
Говорят: «Божественный лепет...»
Жестче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять весь год ни гу-гу.
4. Поэт
Подумаешь, тоже работа,—
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое.
И чье-то веселое скерцо
В какие-то строки вложив,
Поклясться, что бедное сердце
Так стонет средь блещущих нив.
А после подслушать у леса,
У сосен, молчальниц на вид,
Пока дымовая завеса
Тумана повсюду стоит.
Налево беру и направо,
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой,
И все — у ночной тишины.
5. Читатель
Не должен быть очень несчастным
И, главное, скрытным. О нет!—
Чтоб быть современнику ясным,
Весь настежь распахнут поэт.
И рампа торчит под ногами,
Все мертвенно, пусто, светло,
Лайм-лайта позорное пламя
Его заклеймило чело.
А каждый читатель как тайна,
Как в землю закопанный клад,
Пусть самый последний, случайный,
Всю жизнь промолчавший подряд.
Там все, что природа запрячет,
Когда ей угодно, от нас.
Там кто-то беспомощно плачет
В какой-то назначенный час.
И сколько там сумрака ночи,
И тени, и сколько прохлад,
Там те незнакомые очи
До света со мной говорят,
За что-то меня упрекают
И в чем-то согласны со мной...
Так исповедь льется немая,
Беседы блаженнейший зной.
Наш век на земле быстротечен
И тесен назначенный круг,
А он неизменен и вечен —
Поэта неведомый друг.
6. Последнее стихотворение
Одно, словно кем-то встревоженный гром,
С дыханием жизни врывается в дом,
Смеется, у горла трепещет,
И кружится, и рукоплещет.
Другое, в полночной родясь тишине,
Не знаю, откуда крадется ко мне,
Из зеркала смотрит пустого
И что-то бормочет сурово.
А есть и такие: средь белого дня,
Как будто почти что не видя меня,
Струятся по белой бумаге,
Как чистый источник в овраге.
А вот еще: тайное бродит вокруг —
Не звук и не цвет, не цвет и не звук,—
Гранится, меняется, вьется,
А в руки живым не дается.
Но это!.. по капельке выпило кровь,
Как в юности злая дечонка — любовь,
И, мне не сказавши ни слова,
Безмолвием сделалось снова.
И я не знавала жесточе беды.
Ушло, и его протянулись следы
К какому-то крайнему краю,
А я без него... умираю.
7. Эпиграмма
Могла ли Биче, словно Дант, творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить...
Но, боже, как их замолчать заставить!
8. Про стихи
Владимиру Нарбуту
Это — выжимки бессонниц,
Это — свеч кривых нагар,
Это — сотен белых звонниц
Первый утренний удар...
Это — теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это — пчелы, это — донник,
Это — пыль, и мрак, и зной.
9.
Осипу Мандельштаму
Я над ними склонюсь, как над чашей,
В них заветных заметок не счесть —
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи и пустой и железной,
Где напрасно зови и кричи.
О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там,—
Это кружатся Эвридики,
Бык Европу везет по волнам.
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Это ключики от квартиры,
О которой теперь ни гугу...
Это голос таинственной лиры,
На загробном гостящей лугу.
10.
Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим:
То, что, бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.
У меня не выяснены счеты
С пламенем, и ветром, и водой...
Оттого-то мне мои дремоты
Вдруг такие распахнут ворота
И ведут за утренней звездой.</text><name>Тайны ремесла</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>На берегу
Я человека встретил,
На берегу морском,
На берегу, где ветер так и метил
Глаза мои запорошить песком,
На берегу, где хмурая собака
Меня обнюхала, а с вышины,
За мной следя, таращился из мрака
Своими кратерами шар луны
И фонари торчали как на страже,
Передо мною тень мою гоня.
А человек не оглянулся даже,
Как будто не заметил он меня.
И я ему был очень благодарен.
Воистину была мне дорога
Его рассеянность. Ведь я не барин,
И он мне тоже вовсе не слуга,
И нечего, тревожась и тревожа,
Друг дружку щупать с ног до головы,
Хоть и диктует разум наш, что все же
Еще полезна бдительность, увы!</text><name>На берегу</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>А ты думал - я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе странный подарок -
Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом -
Я к тебе никогда не вернусь.</text><name>А ты думал - я тоже такая...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1946</date_from><text>Содрогаясь от мук, пробежала
над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась,
и смешалась с травой.
Все труднее дышать, в небе облачный вал
шевелится.
Низко стелется птица, пролетев
над моей головой.
Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую
ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод
на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное
появленье
Первых дальних громов - первых слов
на родном языке.
Так из темной воды появляется
в мир светлоокая дева,
И стекает по телу,
замирая в восторге, вода,
Травы падают в обморок, и направо бегут
и налево
Увидавшие небо стада.
А она над водой, над просторами
круга земного,
Удивленная, смотрит в дивном блеске
своей наготы.
И, играя громами, в белом облаке
катится слово,
И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.</text><name>Гроза (Содрогаясь от мук, пробежала...)</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Я знаю: будет золотой и долгий,
Как мед густой, непроходимый полдень,
И будут с гирями часы на кухне,
В саду гудеть пчела и сливы пахнуть.
Накроют к ужину, и будет вечер,
Такой же хрупкий и такой же вечный,
И женский плач у гроба не нарушит
Ни чина жизни, ни ее бездушья.</text><name>Я знаю: будет золотой и долгий...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>В ту ночь разведчики-ребята
Явились в штаб полка,
И командир обвел их взглядом
И объяснил, что очень надо
Доставить "языка".
Пошли ребята по дороге,
За лесом поворот,
Л ночь была полна тревоги
В тот сорок скверный год.
Вот лес. Прижались к лесу ближе.
Чуть слышен листьев хруст.
Идут, идут как можно тише...
И вдруг: - Сдавайся, рус!..
Их трое, и фашистов трое,
Вокруг глухая ночь.
Тогда сказал разведчик Боря:
- Ты сам сдавайся, дойч!
Была ночная схватка эта
Проста и коротка...
Разведчик Боря в час рассвета
Доставил "языка".
За двух товарищей убитых
Ему в тот самый час
хотелось пристрелить бандита,
Да помешал приказ.
С тех пор прошло немало весен,
Борис Иваныч сед,
Но до сих пор его в колхозе
Зовут "Языковед"!</text><name>Языковед</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Лишь раз один, как папоротник, я
цвету огнем весенней, пьяной ночью...
Приди за мной к лесному средоточью,
в заклятый круг, приди, сорви меня.
Люби меня. Я всем тебе близка.
О, уступи моей любовной порче.
Я, как миндаль, смертельна и горька,
нежней чем смерть, обманчивей и горче.</text><name></name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from></date_from><text>Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!
Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок - как шелк... Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол - гигант, тяжелый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна,
Но как тепла, как солнцем вся прогрета!
И кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного лета.</text><name>Детство</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1966</date_from><text>Сестре
Это вьюги хрустящий калач
Тычет в окна рогулькой душистой.
Это ночью какой-то силач,
Дух, вместилище силы нечистой,
Одиночка, объятый тоской
Неудач, неуступок и пьянства,
Надавил на железку рукой,
Сокращая пружину пространства.
А до этого, мой соловей,
Параллельная духа и крови,
Между лампой твоей и моей —
Позвонки обмороженных кровель,
Океаны железа и льда
Над жильем, гастрономом и залом,
Города, города, города,
Восемьсот километров по шпалам.
Восемьсот километров кустов,
Неживых от рождественской бури.
Восемьсот до Софийских крестов
И кирилловской ляпис-лазури.
Это — ближе окна и дверей.
Это — рядом, как в небе светила.
Погаси свою лампу скорей,
Чтоб она мне в лицо не светила.
Под одним одеялом лежать
В этом запахе елки и теста!
И, пока не поставят на место,
Будем детство свое продолжать.</text><name>Это вьюги хрустящий калач...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1900</date_from><text>Я в лодке Харона, с гребцом безучастным.
Как олово, густы тяжелые воды.
Туманная сырость над Стиксом безгласным.
Из темного камня небесные своды.
Вот Лета. Не слышу я лепета Леты.
Беззвучны удары раскидистых весел.
На камень небесный багровые светы
Фонарь наш неяркий и трепетный бросил.
Вода непрозрачна и скована ленью...
Разбужены светом, испуганы тенью,
Преследуют лодку в бесшумной тревоге
Тупая сова, две летучие мыши,
Упырь тонкокрылый, седой и безногий...
Но лодка скользит не быстрей и не тише.
Упырь меня тронул крылом своим влажным...
Бездумно слежу я за стаей послушной,
И все мне здесь кажется странно-неважным,
И сердце, как там, на земле,- равнодушно.
Я помню, конца мы искали порою,
И ждали, и верили смертной надежде...
Но смерть оказалась такой же пустою,
И так же мне скучно, как было и прежде.
Ни боли, ни счастья, ни страха, ни мира,
Нет даже забвения в ропоте Леты...
Над Стиксом безгласным туманно и сыро,
И алые бродят по камням отсветы.</text><name>Там</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1887</date_from><text>Как будто всё всем надоело.
Застыли чувства; ум зачах;
Ни в чем, нигде — живого дела,
И лишь по горло все в делах.
Средь современности бесцветной
Вступили в связь добро и зло;
И равнодушье незаметно,
Как ночь, нас всех заволокло.
Нам жизнь не скорбь и не утеха;
В нее наш век лишь скуку внес;
Нет в этой пошлой шутке — смеха;
Нет в этой жесткой драме — слез.
Порой, как сил подземных взрывы,
Нас весть беды всколышет вдруг,—
И быт беспечный и ленивый
Охватят ужас и испуг.
Иль вдруг родится мысль больная,
Что людям надобна война,—
И рвемся мы к войне, не зная
Ни почему, ни с кем она.
Но чуть лишь мы, затишью веря,
От передряги отдохнем,
Как страх и злая похоть зверя
Уж в нас сменились прежним сном.
И вновь, унылой мглой одеты,
Дни скучной тянутся чредой,
Как похоронные кареты
За гробом улицей пустой.</text><name>Как будто всё всем надоело...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>Когда так радостно, так нежно
Глядела ты в глаза мои
И лобызал я безмятежно
Ресницы длинные твои;
Когда, бывало, ты стыдливо
Задремлешь на груди моей
И я любуюсь боязливо
Красой задумчивой твоей;
Когда луна над пышным садом
Взойдет и мы с тобой сидим
Перед окном беспечно рядом,
Дыша дыханием одним;
Когда, в унылый миг разлуки,
Я весь так грустно замирал
И молча трепетные руки
К губам и сердцу прижимал, —
Скажи мне: мог ли я предвидеть,
Что нам обоим суждено
И разойтись и ненавидеть
Любовь, погибшую давно?</text><name>Когда так радостно, так нежно...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1853</date_from><text>Поразмыслив аккуратно,
Я избрал себе дорожку
И иду по ней без шума,
Понемножку, понемножку!
Впрочем, я ведь не бесстрастен,
Я не холоден душою,
И во мне ведь закипает
Ретивое, ретивое!
Если кто меня обидит,
Не спущу я, как же можно!
Из себя как раз я выйду,
Осторожно, осторожно!
Без ума могу любить я,
Но любить, конечно, с толком,
Я готов и правду резать,
Тихомолком, тихомолком!
Если б брат мой захлебнулся,
Я б не стал махать руками,
Тотчас кинулся бы в воду,
С пузырями, с пузырями!
Рад за родину сразиться!
Пусть услышу лишь картечь я,
Грудью лягу в чистом поле,
Без увечья, без увечья!
Послужу я и в синклите,
Так чтоб ведали потомки;
Но уж если пасть придется -
Так соломки, так соломки!
Кто мне друг, тот друг мне вечно,
Все родные сердцу близки,
Всем союзникам служу я
По-австрийски, по-австрийски!</text><name>Благоразумие</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Поверхностью морей отражена,
Богатая Венеция почила,
Сырой туман дымился, и луна
Высокие твердыни осребрила.
Чуть виден бег далекого ветрила,
Студеная вечерняя волна
Едва шумит вод веслами гондолы
И повторяет звуки баркаролы.
Мне чудится, что это ночи стон,
Как мы, своим покоем недовольной,
Но снова песнь! и вновь гитары звон!
О, бойтеся, мужья, сей песни вольной.
Советую, хотя мне это больно,
Не выпускать красавиц ваших, жен;
Но если вы в сей миг неверны сами,
Тогда, друзья! да будет мир меж вами!
И мир с тобой, прекрасный Чичизбей,
И мир с тобой, лукавая Мелина.
Неситеся по прихоти морей,
Любовь нередко бережет пучина;
Хоть и над морем царствует судьбина,
Гонитель вечный счастливых людей,
Но талисман пустынного лобзанья
Уводит сердца темные мечтанья.
Рука с рукой, свободу дав очам,
Сидят в ладье и шепчут меж собою;
Она вверяет месячным лучам
Младую грудь с пленительной рукою,
Укрытые досель под епанчою,
Чтоб юношу сильней прижать к устам;
Меж тем вдали, то грустный, то веселый,
Раздался звук обычной баркаролы:
Как в дальнем море ветерок,
Свободен вечно мой челнок;
Как речки быстрое русло,
Не устает мое весло.
Гондола по воде скользит,
А время по любви летит;
Опять сравняется вода,
Страсть не воскреснет никогда.</text><name>Венеция</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1962</date_from><text>Люди говорили морю: "До свиданья",
Чтоб приехать вновь они могли -
В воду медь бросали, загадав желанья,-
Я ж бросал тяжелые рубли.
Может, это глупо, может быть - не нужно,-
Мне не жаль их - я ведь не Гобсек.
Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!
Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут,-
После злиться будет: "Вот ведь,- скажет,- люди!
Видно, денег куры не клюют".
Будет долго мыслить головою бычьей:
"Пятаки - понятно - это медь.
Ишь - рубли кидают,- завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!"
Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал -
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем более - что я загадал!
или</text><name>Люди говорили морю: "До свиданья"...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1906</date_from><text>Мы по улицам темным
Разбежимся в молчании.
Мы к заборам укромным
Припадем в ожидании.
..."Эй, прохожий! прохожий!
Видел черта рогатого,
С размалеванной рожей,
Матерого, мохнатого?"
Ветер крепок и гулок,
Снег скрипит, разметается...
Забегу в переулок -
Там другие шатаются.
В лунном отсвете синем
Страшно встретиться с ряженым!
Мы друг друга окинем
Взором чуждым, неслаженным.
Самого себя жутко.
Я - не я? Вдруг да станется?
Вдруг полночная шутка
Да навеки протянется?</text><name>Ряженые</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1743</date_from><text>Главы 38, 39, 40 и 41
О ты, что в горести напрасно
На бога ропщешь, человек,
Внимай, коль в ревности ужасно
Он к Иову из тучи рек!
Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая
И гласом громы прерывая,
Словами небо колебал
И так его на распрю звал:
Сбери свои все силы ныне,
Мужайся, стой и дай ответ.
Где был ты, как я в стройном чине
Прекрасный сей устроил свет;
Когда я твердь земли поставил
И сонм небесных сил прославил
Величество и власть мою?
Яви премудрость ты свою!
Где был ты, как передо мною
Бесчисленны тьмы новых звезд,
Моей возжженных вдруг рукою
В обширности безмерных мест,
Мое величество вещали;
Когда от солнца воссияли
Повсюду новые лучи,
Когда взошла луна в ночи?
Кто море удержал брегами
И бездне положил предел,
И ей свирепыми волнами
Стремиться дале не велел?
Покрытую пучину мглою
Не я ли сильною рукою
Открыл и разогнал туман
И с суши сдвигнул Океан?
Возмог ли ты хотя однажды
Велеть ранее утру быть,
И нивы в день томящей жажды
Дождем прохладным напоить,
Пловцу способный ветр направить,
Чтоб в пристани его поставить,
И тяготу земли тряхнуть,
Дабы безбожных с ней сопхнуть?
Стремнинами путей ты разных
Прошел ли моря глубину?
И счел ли чуд многообразных
Стада, ходящие по дну?
Отверзлись ли перед тобою
Всегдашнею покрыты мглою
Со страхом смертные врата?
Ты спер ли адовы уста?
Стесняя вихрем облак мрачный,
Ты солнце можешь ли закрыть,
И воздух огустить прозрачный,
И молнию в дожде родить,
И вдруг быстротекущим блеском
И гор сердца трясущим треском
Концы вселенной колебать
И смертным гнев свой возвещать?
Твоей ли хитростью взлетает
Орел, на высоту паря,
По ветру крила простирает
И смотрит в реки и моря?
От облак видит он высоких
В водах и в пропастях глубоких,
Что в пищу я ему послал.
Толь быстро око ты ли дал?
Воззри в леса на бегемота,
Что мною сотворен с тобой;
Колючий терн его охота
Безвредно попирать ногой.
Как верьви сплетены в нем жилы.
Отведай ты своей с ним силы!
В нем ребра как литая медь;
Кто может рог его сотреть?
Ты можешь ли Левиафана
На уде вытянуть на брег?
В самой средине Океана
Он быстрый простирает бег;
Светящимися чешуями
Покрыт, как медными щитами,
Копье, и меч, и молот твой
Считает за тростник гнилой.
Как жернов сердце он имеет,
И зубы страшный ряд серпов;
Кто руку в них вложить посмеет?
Всегда к сраженью он готов;
На острых камнях возлегает
И твердость оных презирает.
Для крепости великих сил
Считает их за мягкой ил.
Когда ко брани устремится,
То море, как котел, кипит,
Как печь, гортань его дымится,
В пучине след его горит;
Сверкают очи раздраженны,
Как угль, в горниле раскаленный,
Всех сильных он страшит, гоня.
Кто может стать против меня?
Обширного громаду света
Когда устроить я хотел,
Просил ли твоего совета
Для множества толиких дел?
Как персть я взял в начале века,
Дабы создати человека,
Зачем тогда ты не сказал,
Чтоб вид иной тебе я дал?
Сие, о смертный, рассуждая,
Представь зиждителеву власть,
Святую волю почитая,
Имей свою в терпеньи часть.
Он всё на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит.
В надежде тяготу сноси
И без роптания проси.</text><name>Ода, выбранная из Иова</name><date_to>1751</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Явилась толпа темно-синих туч, ашархом ведома.
Не выходите сегодня из дома!
Потоками ливня размыта земля, затоплены рисовые поля.
А за рекой — темнота и грохот грома.
Слышишь: паромщика кто-то зовет, голос звучит незнакомо.
Уже свечерело, не будет сегодня парома.
Ветер шумит на пустом берегу, волны шумят на бегу,—
Волною волна гонима, теснима, влекома...
Уже свечерело, не будет сегодня парома.
Слышишь: корова мычит у ворот, ей в коровник пора давно.
Еще немного, и станет темно.
Взгляни-ка, вернулись ли те, что в полях с утра,—
им вернуться пора.
Пастушок позабыл о стаде — вразброд плутает оно.
Еще немного, и станет темно.
Не выходите, не выходите из дома!
Вечер спустился, в воздухе влага, истома.
Промозглая мгла на пути, по берегу скользко идти.
Взгляни, как баюкает чашу бамбука вечерняя дрема.
Перевод М.Петровых</text><name>Явилась толпа темно-синих туч...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Пожалуйста, голубчик, не лижись.
Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.
Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много,
И каждый, улыбаясь, норовит
Тебя по шерсти бархатной потрогать.
Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.
Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.</text><name>Собаке Качалова</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>(Застольная песня)
Собрались мы всей семьей —
И они, кого не стало,
Вместе с нами, как бывало,
Неотлучною душой!
Тени милые! Вы с нами!..
Вы, небесными лучами
Увенчав себе чело,
Здесь присущи всем собором
И поете братским хором
Нам про Царское Село,—
Где, маститой тайны святы,
Встали древние палаты,
Как немой завет веков;
Где весь божий мир — в картинах;
Где, «при кликах лебединых»,
В темной зелени садов,
Словно птички голосисты,
Распевали лицеисты...
Каждый был тогда поэт,
Твердо знал, что май не долог
И что лучше царскоселок
Никого на свете нет!
Помянем же мы, живые,
За бокалами дружней
И могилы, нам святые,
И бессмертный наш лицей!..</text><name>Лицеистам</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>В снежной пене — предзакатная —
Ты встаешь за мной вдали,
Там, где в дали невозвратные
Повернули корабли.
Не видать ни мачт, ни паруса,
Что манил от снежных мест,
И на дальнем храме безрадостно
Догорел последний крест.
И на этот путь оснеженный
Если встанешь — не сойдешь.
И душою безнадежной
Безотзывное поймешь.
Ты услышишь с белой пристани
Отдаленные рога.
Ты поймешь растущий издали
Зов закованной в снега.</text><name>Последний путь</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1858</date_from><text>«Д
тятко! милость господня с тобою!
Что ты не спишь до полночи глухой?
Дай я тебя хоть шубенкой прикрою,
Весь ты дрожишь, а горячий какой!..»
«Мама! гляди-ка — отец-то, ей-богу,
С розгой стоит и стучится в окно...»
«Полно! отец твой уехал в дорогу.
Полно! отец твой нас бросил давно».
«Мама! а видишь — вон черная кошка
Злыми глазами косится на нас?..»
«Полно же ты, моя милая крошка,
Кошка издохла — вот месяц как раз».
«Мама! а видишь — вон бабушка злая
Пальцем грозится тебе из угла...»
«Полно же — с нами будь сила святая!
Бабушка с год уж у нас умерла».
«Мама! гляди-ка — все свечи да свечи,
Так вот в глазах и блестит и блестит...
«Полно, родимый, какие тут свечи,
Сальный огарок последний горит».
«Мама!.. темнеет!.. мне душно, мне душно,
Мама!» — «Тс!.. спит. А огарок погас...
До свету долго, и страшно и скучно!..
Крестная сила, помилуй ты нас!»</text><name></name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>В сем месте море не лихо,
Как бы самой малой поток.
А пресладкий зефир тихо,
Дыша от воды не высок,
Чинит шум приятной весьма
Во игрании с волнами.
И можно сказать, что сама
Там покоится с вещами
Натура, дая всем покой.
Премногие красят цветы
Чрез себя прекрасный брег той.
И хотя чрез многи леты,
Но всегда не увядают;
Розы, тюлипы, жасмины
Благовонность испускают,
Ольеты, также и крины.
Правда, что нет во всем свете
Сих цветов лучше и краше;
Но в том месте в самом лете
Не на них зрит око наше.</text><name>В сем месте море не лихо...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1897</date_from><text>Земная жизнь моя - звенящий,
Невнятный шорох камыша.
Им убаюкан лебедь спящий,
Моя тревожная душа.
Вдали мелькают торопливо
В исканьях жадных корабли.
Спокойной в заросли залива,
Где дышит грусть, как гнет земли.
Но звук, из трепета рожденный,
Скользнет в шуршанье камыша -
И дрогнет лебедь пробужденный,
Моя бессмертная душа.
И понесется в мир свободы,
Где вторят волнам вздохи бурь,
Где в переменчивые воды
Глядится вечная лазурь.</text><name>Спящий лебедь</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Роскошная, пышно освещенная зала; множество кавалеров и дам.
Все лица оживлены, речи бойки... Идет трескучий разговор об одной известной певице. Ее величают божественной,
бессмертной... О, как хорошо пустила она вчера свою последнюю трель!
И вдруг — словно по манию волшебного жезла — со
всех голов и со всех лиц слетела тонкая шелуха кожи —
и мгновенно выступила наружу мертвенная белизна черепов, зарябили синеватым оловом обнаженные десны и
скулы.
С ужасом глядел я, как двигались и шевелились эти десны и скулы — как поворачивались, лоснясь при свете ламп
и свечей, эти шишковатые, костяные шары — и как вертелись в них другие, меньшие шары — шары обессмысленных
глаз.
Я не смел прикоснуться к собственному лицу, не смел
взглянуть на себя в зеркало.
А черепа поворачивались по-прежнему... И с прежним
треском, мелькая красными лоскуточками из-за оскаленных зубов, проворные языки лепетали о том, как удивительно, как неподражаемо, бессмертная... да! бессмертная
певица пустила свою последнюю трель!</text><name>Черепа</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Пушкин
Ты всегда говорил правду, великий наш певец; ты сказал ее и на этот раз.
«Суд глупца и смех толпы»... Кто не изведал и того и
другого?
Все это можно — и должно переносить; а кто в силах
пусть презирает!
Но есть удары, которые больнее бьют по самому сердцу... Человек сделал все, что мог; работал усиленно, любовно, честно... И честные души гадливо отворачиваются
от него; честные лица загораются негодованием при его
имени.
— Удались! Ступай вон!— кричат ему честные, молодые голоса.— Ни ты нам не нужен, ни твой труд; ты
оскверняешь наше жилище — ты нас не знаешь и не понимаешь... Ты наш враг!
Что тогда делать этому человеку? Продолжать трудиться, не пытаться оправдываться — и даже не ждать более справедливой оценки.
Некогда землепашцы проклинали путешественника, принесшего им картофель, замену хлеба, ежедневную пищу
бедняка. Они выбивали из протянутых к ним рук драгоценный дар, бросали его в грязь, топтали ногами.
Теперь они питаются им — и даже не ведают имени
своего благодетеля.
Пускай! На что им его имя? Он, и безымянный, спасает их от голода.
Будем стараться только о том, чтобы приносимое нами
было точно полезною пищей.
Горька неправая укоризна в устах людей, которых любишь... Но перенести можно и это...
«Бей меня! но выслушай!»— говорил афинский вождь
спартанскому.
«Бей меня — но будь здоров и сыт!»— должны говорить мы.</text><name>Услышишь суд глупца...</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from></date_from><text>В моем незнаньи — так много веры
В расцвет весенних грядущих дней,
Мои надежды, мои химеры,
Тем ярче светят, чем мрак темней.
В моем молчаньи — так много муки,
Страданий гордых, незримых слез,
Ночей бессонных, веков разлуки,
Неразделенных, сожженных грез.
В моем безумьи — так много счастья,
Восторгов жадных, могучих сил,
Что сердцу страшен покой бесстрастья,
Как мертвый холод немых могил.
Но щит мой крепкий — в моем незнаньи
От страха смерти и бытия.
В моем молчаньи — мое призванье,
Мое безумье — любовь моя.</text><name>В моем незнаньи — так много веры...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>Иногда я бываю печален,
Я забытый, покинутый бог,
Созидающий, в груде развалин
Старых храмов, грядущий чертог.
Трудно храмы воздвигнуть из пепла,
И бескровные шепчут уста,
Не навек ли сгорела, ослепла
Вековая, Святая Мечта.
И тогда надо мною, неясно,
Где-то там в высоте голубой,
Чей-то голос порывисто-страстный
Говорит о борьбе мировой.
"Брат усталый и бледный, трудися!
Принеси себя в жертву земле,
Если хочешь, чтоб горные выси
Загорелись в полуночной мгле.
Если хочешь ты яркие дали
Развернуть пред больными людьми,
Дни безмолвной и жгучей печали
В свое мощное сердце возьми.
Жертвой будь голубой, предрассветной...
В темных безднах беззвучно сгори...
...И ты будешь Звездою Обетной,
Возвещающей близость зари".</text><name>Иногда я бываю печален...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>Италия, отчизна вдохновенья!
Придет мой час, когда удастся мне
Любить тебя с восторгом наслажденья,
Как я люблю твой образ в светлом сне.
Без горя я с мечтами распрощаюсь,
И наяву, в кругу твоих чудес,
Под яхонтом сверкающих небес,
Младой душой по воле разыграюсь.
Там радостно я буду петь зарю
И поздравлять царя светил с восходом,
Там гордо я душою воспарю
Под пламенным необозримым сводом.
Как весело в нем утро золотое
И сладостна серебряная ночь!
О мир сует! тогда от мыслей прочь!
В объятьях нег и в творческом покое
Я буду жить в минувшем средь певцов,
Я вызову их сонмы из гробов!
Тогда, о Тасс! твой мирный сон нарушу,
И твой восторг, полуденный твой жар
Прольет и жизнь, и песней сладких дар
В холодный ум и в северную душу.</text><name>Италия</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1860</date_from><text>Ты умрешь на больничной подушке,
Кое-как похоронят тебя,
И покончишь ты век одинокий,
Никого никогда не любя.
И никто над могилой твоею
Не помолится грустной душой -
Только синее небо над нею
Растоскуется вьюгой-грозой.
Только птицы слетят издалёка
Над твоим неприметным крестом,
Только зорька над ним заиграет
Предрассветным румяным лучом...</text><name>Собрату</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1851</date_from><text>Сказка
Жил маленький мальчик:
Был ростом он с пальчик,
Лицом был красавчик,
Как искры глазенки,
Как пух волосенки;
Он жил меж цветочков;
В тени их листочков
В жары отдыхал он,
И ночью там спал он;
С зарей просыпался,
Живой умывался
Росой, наряжался
В листочек атласный
Лилеи прекрасной;
Проворную пчелку
В свою одноколку
Из легкой скорлупки
Потом запрягал он,
И с пчелкой летал он,
И жадные губки
С ней вместе впивал он
В цветы луговые.
К нему золотые
Цикады слетались
И с ним забавлялись,
Кружась с мотыльками,
Жужжа, и порхая,
И ярко сверкая
На солнце крылами;
Ночною ж порою,
Когда темнотою
Земля покрывалась
И в небе с луною
Одна за другою
Звезда зажигалась,
На луг благовонный
С лампадой зажженной,
Лазурно-блестящий,
К малютке являлся
Светляк; и сбирался
К нему в круговую
На пляску ночную
Рой альфов летучий;
Они - как бегучий
Источник волнами -
Шумели крылами,
Свивались, сплетались,
Проворно качались
На тонких былинках,
В перловых купались
На травке росинках,
Как искры сверкали
И шумно плясали
Пред ним до полночи.
Когда же на очи
Ему усыпленье,
Под пляску, под пенье,
Сходило - смолкали
И вмиг исчезали
Плясуньи ночные;
Тогда, под живые
Цветы угнездившись
И в сон погрузившись,
Он спал под защитой
Их кровли, омытой
Росой, до восхода
Зари лучезарной
С границы янтарной
Небесного свода.
Так милый красавчик
Жил мальчик наш с пальчик...</text><name>Мальчик с пальчик</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Я славлю лет его насилий,
Тех крыл, что в даль меня носили,
Свод синезначимой свободы,
Под круги солнечных ободий,
Туда, под самый-самый верх,
Где вечно песен белый стерх.</text><name></name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1918</date_from><text>Восемь дней от Харрара я вел караван
Сквозь Черчерские дикие горы
И седых на деревьях стрелял обезьян,
Засыпал средь корней сикоморы.
На девятую ночь я увидел с горы -
Этот миг никогда не забуду -
Там, внизу, в отдаленной равнине, костры,
Точно красные звезды, повсюду.
И помчались один за другими они,
Точно тучи в сияющей сини,
Ночи трижды святые и странные дни
На широкой галасской равнине.
Все, к чему приближался навстречу я тут,
Было больше, чем видел я раньше:
Я смотрел, как огромных верблюдов пасут
У широких прудов великанши.
Как саженного роста галласы, скача
В леопардовых шкурах и львиных,
Убегающих страусов рубят сплеча
На горячих конях-исполинах.
И как поят парным молоком старики
Умирающих змей престарелых...
И, мыча, от меня убегали быки,
Никогда не видавшие белых.
Временами я слышал у входа пещер
Звуки песен и бой барабанов,
И тогда мне казалось, что я Гулливер,
Позабытый в стране великанов.
И таинственный город, тропический Рим,
Шейх-Гуссейн я увидел высокий,
Поклонился мечети и пальмам святым,
Был допущен пред очи пророка.
Жирный негр восседал на персидских коврах
В полутемной неубранной зале,
Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях,
Лишь глаза его дивно сверкали.
Я склонился, он мне улыбнулся в ответ,
По плечу меня с лаской ударя,
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
Все расспрашивал, много ли знают о нем
В отдаленной и дикой России...
Вплоть до моря он славен своим колдовством,
И дела его точно благие.
Если мула в лесу ты не можешь найти
Или раб убежал беспокойный,
Все получишь ты вдруг, обещав принести
Шейх-Гуссейну подарок пристойный.</text><name>Галла</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>Про море</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1922</date_from><text>Пальма на море глядит,
Ловит солнечные пятна...
У черкешенки в груди
Две волны из моря спрятаны.
Эти волны моряка,
Знаю, к вечеру погубят...
С неба сброшенный закат
Опрокинулся на губы.
Пальма жалобно гудит,
Пальмы жалоба близка нам...
У черкешенки в груди
Волны пляшут ураганом.
Горы дрогнули на миг,
Лаской месяца согреты...
Подойди и обними
Пролетарского поэта.
За станком и у сохи
Мои песни страстью славятся...
Почитай мои стихи,
Полюби меня, красавица.
Там, где сотни городов
К небу трубами подвешены,
В криках раненых гудков
Я слыхал тебя, черкешенка.
У заводов впереди
От свинца чуть не погиб я...
Две волны сменились зыбью
У черкешенки в груди.</text><name>Из цикла `Кавказ`</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>В еврейской хижине лампада
В одном углу бледна горит,
Перед лампадою старик
Читает библию. Седые
На книгу падают власы.
Над колыбелию пустой
Еврейка плачет молодая.
Сидит в другом углу, главой
Поникнув, молодой еврей,
Глубоко в думу погруженный.
В печальной хижине старушка
Готовит позднюю трапезу.
Старик, закрыв святую книгу,
Застежки медные сомкнул.
Старуха ставит бедный ужин
На стол и всю семью зовет.
Никто нейдет, забыв о пище.
Текут в безмолвии часы.
Уснуло всё под сенью ночи.
Еврейской хижины одной
Не посетил отрадный сон.
На колокольне городской
Бьет полночь.- Вдруг рукой тяжелой
Стучатся к ним. Семья вздрогнула,
Младой еврей встает и дверь
С недоуменьем отворяет -
И входит незнакомый странник.
В его руке дорожный посох.</text><name>В еврейской хижине лампада...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Ты, судинушка - чужая сторона,
Что свекровьими попреками красна,
Стань-ка городом, дорогой столбовой,
Краснорядною торговой слободой!
Было б друженьке где волю волевать,
В сарафане-разгуляне щеголять,
Краснорядцев с ума-разума сводить,
Развеселой слобожанкою прослыть,
Перемочь невыносимую тоску -
Подариться нелюбиму муженьку!
Муж повышпилит булавочки с косы,
Не помилует девической красы,
Сгонит с облика белила и сурьму,
Не обрядит в расписную бахрому.
Станет друженька преклонливей травы,
Не услышит человеческой молвы,
Только благовест учует поутру,
Перехожую волынку ввечеру.</text><name>Свадебная</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1884</date_from><text>Певец, восстань! Мы ждем тебя — восстань!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не бойся, что вокруг — глухая тишина,
То — тишина перед грозою...
Она не спит, твоя родная сторона,
Она готовится к решительному бою!
Все честные сердца кругом потрясены...
Растет народный гнев, как буря в океане...
И пусть пока враги беспечны и сильны,
Их пир — безумцев пир на пышущем вулкане!
Пускай же песнь твоя, как отдаленный гром,
Грядущую грозу свободно возвещает,
Звучит с пророчеством и гордым торжеством
Врага язвит и поражает!..</text><name></name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Жалость нежная пронзительней любви.
Состраданье в ней преобладает.
В лад другой душе душа страдает.
Себялюбье сходит с колеи.
Страсти, что недавно бушевали
И стремились все снести вокруг,
Утихают,
возвышаясь вдруг
До самоотверженной печали.</text><name>Жалость нежная пронзительней любви...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1894</date_from><text>Уходит светлый май. Мой небосклон темнеет.
Пять быстрых лет пройдет,- мне минет
тридцать лет.
Замолкнут соловьи, и холодом повеет,
И ясных вешних дней навек угаснет свет.
И в свой черед придут дни, полные скитаний,
Дни, полные тоски, сомнений и борьбы,
Когда заноет грудь под тяжестью страданий,
Когда познаю гнет властительной судьбы.
И чт
мне жизнь сулит? К какой отраде манит?
Быть может, даст любовь и счастье? О нет!
Она во всем солжет, она во всем обманет,
И поведет меня путем тернистых бед.
И тем путем идя, быть может, падать стану,
Утрачу всех друзей, моей душе родных,
И,- чт
всего страшней,- быть может, перестану
Я верить в честь свою и в правду слов своих.
Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья -
И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:
Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье,
Хочу я отереть хотя одну слезу!</text><name></name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1912</date_from><text>Когда встают туманы злые
И ветер гасит мой камин,
В бреду мне чудится, Россия,
Безлюдие твоих равнин.
В моей мансарде полутемной,
Под шум парижской мостовой,
Ты кажешься мне столь огромной,
Столь беспримерно неживой,
Таишь такое безразличье,
Такое нехотенье жить,
Что я страшусь твое величье
Своею жалобой смутить.</text><name>Когда встают туманы злые...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1863</date_from><text>Надо мной певала матушка,
Колыбель мою качаючи:
"Будешь счастлив, Калистратушка,
Будешь жить ты припеваючи!"
И сбылось, по воле божией,
Предсказанье моей матушки:
Нет богаче, нет пригожее,
Нет нарядней Калистратушки!
В ключевой воде купаюся,
Пятерней чешу волосыньки,
Урожаю дожидаюся
С непосеянной полосыньки!
А хозяйка занимается
На нагих детишек стиркою,
Пуще мужа наряжается -
Носит лапти с подковыркою!..</text><name>Калистрат</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from></date_from><text>Так и буду жить. Один меж прочих.
А со мной отныне на года
Вечное круженье этих строчек
И глухонемое «никогда».</text><name>Из цикла «Алиса»: Этюд 14</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1940</date_from><text>Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
Ждет прежнюю подругу.
А я иду - за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.</text><name>Один идет прямым путем...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1946</date_from><text>Март при Советской власти шел впервые.
Капель дробилась на ветру пыльцой.
Входила в Кремль машина. Часовые
еще не знали Ленина в лицо.
У стен зубчатая лежала тень.
В ботинках и обмотках часовые
переминались у порот. Впервые
в Кремль въехал Ленин.
Был прекрасный день!
Даль за бойницами была ясна.
Он из машины вышел, кепку тронул.
Шла по земле великая весна -
и падали правительства и троны.</text><name>Впервые</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1906</date_from><text>Di pensier in pensier, di monte in monte
Mi quid Amor...
Petrarca *
Лучами стрел Эрот меня пронзил,
Влача на казнь, как связня Севастьяна;
И, расточа горючий сноп колчана,
С другим снопом примчаться угрозил.
Так вещий сон мой жребий отразил
В зеркальности нелживого обмана...
И стал я весь - одна живая рана;
И каждый луч мне в сердце водрузил
Росток огня и корнем врос тягучим;
И я расцвел - золотоцвет мечей -
Одним из солнц, и багрецом текучим
К ногам стекла волна моих ключей...
Ты погребла в пурпурном море тело,
И роза дня в струистой урне тлела.
Сон развернул огнеязычный свиток:
Сплетясь, кружим - из ярых солнц одно -
Я сам и та, чью жизнь с моей давно
Плавильщик душ в единый сплавил слиток.
И, мчась, лучим палящих сил избыток;
И дальнее расторг Эрот звено,-
И притяженной было суждено
Звезде лететь в горнило страстных пыток.
Но вихрь огня тончайших струн венцом
Она, в эфире тая, облачала,
Венчала нас Сатурновым кольцом.
И страсть трех душ томилась и кричала,-
И сопряженных так, лицо с лицом,
Метель миров, свивая, разлучала.
Во сне предстал мне наг и смугл Эрот,
Как знойного пловец Архипелага.
С ночных кудрей текла на плечи влага;
Вздымались перси; в пене бледный рот...
"Тебе слугой была моя отвага,
Тебе,- шепнул он,- дар моих щедрот;
В индийский я нырнул водоворот,
Утешного тебе искатель блага".
И, сеткой препоясан, вынул он
Жемчужину таинственного блеска.
И в руку мне она скатилась веско...
И схвачен в вир, и бурей унесен,
Как Паоло, с тобой, моя Франческа,
Я свил свой вихрь... Кто свеял с вежд мой сон?
Таинственная светится рука
В девических твоих и вещих грезах,
Где птицы солнца на янтарных лозах,
Пьют грозднй сок, примчась издалека.
И тени белых конниц - облака -
Томят лазурь в неразрешенных грозах,
И пчелы полдня зыблются на розах
Тобой не доплетенного венка...
И в сонной мгле, что шепчет безглагольно,
Единственная светится рука
И держит сердце радостно и больно.
И ждет, и верит светлая тоска,
И бьется сердце сладко-подневольно,
Как сжатая теснинами река.
Ты в грезе сонной изъясняла мне
Речь мудрых птиц, что с пеньем отлетели
За гроздьем - в пищу нам; мы ж на постели
Торжественной их ждали в вещем сне.
Воздушных тел в божественной метели
Так мы скитались, вверя дух волне
Бесплотных встреч,- и в легкой их стране
Нас сочетал Эрот, как мы хотели.
Зане единый предызбрали мы
Для светлого свиданья миг разлуки:
И в час урочный из священной тьмы
Соединились видящие руки.
И надо мной таинственно возник
Твой тихий лик, твой осветленный лик.
Та, в чьей руке златых запруд ключи,
Чтоб размыкать волшебные Пактолы;
Чей видел взор весны недольней долы
И древних солнц далекие лучи;
Чью розу гнут всех горних бурь Эолы,
Чью лилию пронзают все мечи,-
В мерцании Сивиллиной свечи
Душ лицезрит сплетенья и расколы.
И мне вещала: "Сердце! Рдяный сад,
Где Тайная, под белым покрывалом
Живых цветов вдыхает теплый яд!..
Ты с даром к ней подходишь огнеалым
И шепчешь заговор: кто им заклят,
Ужален тот любви цветущим жалом".
Венчанная крестом лучистым лань,-
Подобие тех солнечных оленей,
Что в дебрях воззывал восторг молений,-
Глядится так сквозь утреннюю ткань
В озерный сон, где заревая рань
Купает жемчуг первых осветлений,-
Как ты, глядясь в глаза моих томлений,
Сбираешь умилений светлых дань,
Росу любви, в кристаллы горных лилий
И сердцу шепчешь: "Угаси пожар!
Довольно полдни жадный дол палили..."
И силой девственных и тихих чар
Мне весть поет твой взор золото-карий
О тронах ангельских и новой твари.
Держа в руке свой пламенник опасный,
Зачем, дрожа, ты крадешься, Психея,
Мой лик узнать? Запрет нарушить смея,
Несешь в опочивальню свет напрасный?
Желаньем и сомнением болея,
Почто не веришь сердца вести ясной,-
Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный -
Я пред тобой, и не похож на змея.
Но светлого единый миг супруга
Ты видела... Отныне страстью жадной
Пронзенная с неведомою силой,
Скитаться будешь по земле немилой,
Перстами заградив елей лампадный
И близкого в разлуке клича друга.
Есть мощный звук: немолчною волной
В нем море Воли мается, вздымая
Из мертвой мглы все, что - Мара и Майя
И в маревах мерцает нам - Женой.
Уст матерних в нем музыка немая,
Обманный мир, мечтаний мир ночной...
Есть звук иной: в нем вир над глубиной
Клокочет, волн гортани разжимая.
Два звука в Имя сочетать умей;
Нырни в пурпурный вир пучины южной,
Где в раковине дремлет день жемчужный;
Жемчужину схватить рукою смей,-
И пред тобой, светясь, как Афродита,
В морях горит - Сирена Маргарита.
Ad Lydiam **
Что в имени твоем пленит? Игра ль
Лидийских флейт разымчивых, и лики
Плясуний-дев? Веселий жадных клики -
Иль в неге возрыдавшая печаль?
Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль?
И не затем ли так узывно-дики
Тимпан и систр, чтоб заглушить улики
Колеблемой любви в ночную даль?..
И светочи полночные колышут
Багряным полохом родные сны,
И волны тканей теплой миррой дышат...
А из окрестной горной тишины
Глядят созвездий беспристрастных очи,
Свидетели и судьи страстной ночи.
Как в буре мусикийский гул Гандарв,
Как звон струны в безмолвьи полнолуний,
Как в вешнем плеске клик лесных вещуний,
Иль Гарпий свист в летейской зыби лавр,-
Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний
Дух пронизав уклончивей, чем Парф,
Разящий в бегстве,- крутолуких арф
Домчит бряцанье и, под систр плясуний,
Псалмодий стон,- когда твой юный лик,
Двоясь волшебным отсветом эонов,
Мерцает, так священственно велик,
Как будто златокрылый Ра пилонов
Был твой пестун и пред царевной ник
Челом народ бессмертных фараонов.
Клан пращуров твоих взрастил Тибет,
Твердыня тайн и пустынь чар индийских,
И на челе покорном - солнц буддийских
Напечатлел смиренномудрый свет.
Но ты древней, чем ветхий их завет,
Я зрел тебя средь оргий мусикийских,
Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,
Навстречу Ра лилеи нильской цвет.
Пяти веков не отлетели сны,
Как, деву-отрока, тебя на пире
Лобзал я в танце легкой той Весны,
Что пел Лоренцо на тосканской лире:
Был на тебе, сапфиром осиян,
В кольчуге золотых волос, тюрбан.
В слиянных снах, смыкая тело с телом,
Нам сладко реять в смутных глубинах
Эфирных бездн, иль на речных волнах,
Как пена, плыть под небом потемнелым.
То жаворонком в горних быстринах,
То ласточкой по мглам отяжелелым -
Двоих Эрот к неведомым пределам
На окрыленных носит раменах...
Однажды въяве Музой ясноликой
Ты тела вес воздушный оперла
Мне на ладонь, с кичливостью великой
Эрот мне клекчет клекотом орла:
"Я в руку дал тебе державной Никой -
Ее, чьи в небе легких два крыла!"
Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет
В твоих перстах осыпал, умирая,
Свой рдяный венчик. Но иного рая
В горящем сердце солнечный обет
Цвел на стебле. Так золотой рассвет
Выводит день, багрянец поборая.
Мы розе причащались, подбирая
Мед лепестков, и горестных примет
Предотвращали темную угрозу,-
Паломники, Любовь, путей твоих,-
И ели набожно живую розу...
Так ты ушла. И в сумерках моих,-
Прощальный дар - томительно белея,
Благоухает бледная лилея.
Когда уста твои меня призвали
Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,
И поцелуй мне стигмы в руку вжёг,-
Ты помнишь лик страстной моей печали...
Я больше мочь посмел, чем сметь я мог...
Вдруг ожили свирельной песней дали;
О гроздиях нам птицы щебетали;
Нам спутником предстал крылатый бог.
И след его по сумрачному лесу
Тропою был, куда, на тайный свет,
Меня стремил священный мой обет.
Так он, подобный душ вождю, Гермесу,-
Где нет путей и где распутий нет,-
Нам за завесой раздвигал завесу.
Единую из золотых завес
Ты подняла пред восхищенным взглядом,
О Ночь-садовница! И щедрым садом
Раздвинула блужданий зыбкий лес.
Так, странствуя из рая в рай чудес,
Дивится дух нечаянным отрядом,
Как я хмелен янтарным виноградом
И гласом птиц, поющих: "Ты воскрес".
Эрот с небес, как огнеокий кречет,
Упал в их сонм, что сладко так певуч;
Жар-птицы перья треплет он и мечет.
Одно перо я поднял; в зелот ключ
Оно в руке волшебно обернулось...
И чья-то дверь послушно отомкнулась.
* От мысли к мысли, от горы к горе
ведет меня Любовь... Петрарка (итал.).-
Ред.
** К Лидии (лат.)- Ред.</text><name>Золотые завесы</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1916</date_from><text>Какая-то лень недели кроет,
Замедляют заботы легкий миг, -
Но сердце молится, сердце строит:
Оно у нас плотник, не гробовщик.
Веселый плотник сколотит терем.
Светлый тес - не холодный гранит.
Пускай нам кажется, что мы не верим:
Оно за нас верит и нас хранит.
Оно все торопится, бьется под спудом,
А мы - будто мертвые: без мыслей, без снов...
Но вдруг проснемся пред собственным чудом:
Ведь мы всё спали, а терем готов.
Но что это, Боже? Не бьется ли тише?
Со страхом к сердцу прижалась рука...
Плотник, ведь ты не достроил крыши,
Не посадил на нее конька!</text><name></name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>- Мест не хватит,- уж больно вы ловки,-
Ну откуда такие взялись!
Что вы прете?
- Да мы по путевке!
- По путевке? Пожалуйста! Плиз!..
Вы ж не туристы и не иностранцы -
Вам не проникнуть на наш пароход!
Что у вас?
- Песни и новые танцы,-
Этим товарам нельзя залежаться -
Столько людей с нетерпеньем их ждет!
- Ну куда вы спешите? Ей-бога,-
Словно зельем каким опились!
- Мне местечко заказывал Гоголь.
- Сам Максимыч? Пожалуйста! Плиз!..
Вы ж не туристы и не иностранцы -
И не резиновый наш пароход!
Что у вас?
- Песни и новые танцы,-
Этим товарам нельзя залежаться -
Столько людей с нетерпеньем их ждет!
- Мест не будет! Броня остается!
Ожидается важный турист.
- Для рабочего класса найдется?
- Это точно! Пожалуйста! Плиз!..
Вы ж не туристы и не иностранцы -
Вам не проникнуть на наш пароход!
Что у вас?
- Песни и новые танцы,-
Этим товарам нельзя залежаться -
Столько людей с нетерпеньем их ждет!
- Нет названья для вашей прослойки,-
Зря вы, барышни, здесь собрались!
- Для крестьянства остались две койки?
- Есть крестьянство! Пожалуйста! Плиз!..
- Это шутке подобно - без шуток,-
Песни, танцы в пути задержать!
Без еды проживешь сорок суток,
А без музыки - вряд ли и пять.
- Вы ж не туристы и не иностранцы -
Укомплектованный наш пароход!
Что у вас?
- Песни и новые танцы,-
Этим товарам нельзя залежаться -
Столько людей с нетерпеньем их ждет!
- Вот народ упрямый - все с нахрапу!
Ладно, лезьте прямо вверх по трапу,-
С вами будет веселее путь -
И -
Лучше с музыкой тонуть!</text><name>Посадка</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Тарелка сменилась коробкой.
Тоскливый радиовой
сменился беседой неробкой,
толковой беседой живой.
О чем нам толкуют толково
те, видящие далеко,
какие интриги и ковы
изобличают легко,
о чем, положив на колени
ладонь с обручальным кольцом,
они рассуждают без лени,
зачин согласуя с концом?
Они и умны и речисты.
Толкуют они от души.
Сменившие их хоккеисты
не менее их хороши.
Пожалуй, еще интересней
футбол, но изящней — балет
и с новой пришедшие песней
певица и музыковед.
Тарелка того не умела.
Бесхитростна или проста,
ревела она и шумела:
близ пункта взята высота.
Ее очарованный громом,
стоять перед ней был готов,
внимая названьям знакомым
отбитых вчера городов.
Вы раньше звучали угрюмо,
когда вас сдавали врагу,
а нынче ни хрипа, ни шума
заметить никак не могу.
Одни лишь названья рокочут.
Поют городов имена.
Отечественная война
вернуть все отечество хочет.</text><name>Прогресс в средствах массовой информации</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1841</date_from><text>Бог весть, не втуне ли скитался
В чужих странах я много лет!
Мой черный день не разгулялся,
Мне утешенья нет как нет.
Печальный, трепетный и томный
Назад, в отеческий мой дом,
Спешу, как птица в куст укромный
Спешит, забитая дождем.</text><name>Элегия (Бог весть, не втуне ли...)</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1857</date_from><text>Я вас люблю... что делать — виноват!
Я в тридцать лет так глупо сердцем молод,
Что каждый ваш случайный, беглый взгляд
Меня порой кидает в жар и холод...
И в этом вы должны меня простить,
Тем более, что запретить любить
Не может власть на свете никакая;
Тем более, что, мучась и пылая,
Ни слова я не смею вам сказать
И принужден молчать, молчать, молчать!..
Я знаю сам, что были бы преступны
Признанья или смысла лишены:
Затем, что для меня вы недоступны,
Как недоступен рай для сатаны.
Цепями неразрывными окован,
Не смею я, когда порой, взволнован,
Измучен весь, к вам робко подхожу
И подаю вам руку на прощанье,
Сказать простое слово: до свиданья!
Иль, говоря,— на вас я не гляжу.
К чему они, к чему свиданья эти?
Бессонницы — расплата мне за них!
А между тем, как зверь, попавший в сети,
Я тщетно злюсь на крепость уз своих.
Я к ним привык, к мучительным свиданьям...
Я опиум готов, как турок, пить,
Чтоб муку их в душе своей продлить,
Чтоб дольше жить живым воспоминаньем...
Чтоб грезить ночь и целый день бродить
В чаду мечты, под сладким обаяньем
Задумчиво опущенных очей!
Мне жизнь темна без света их лучей.
Да... я люблю вас... так глубоко, страстно,
Давно... И страсть безумную свою
От всех, от вас особенно таю.
От вас, ребенок чистый и прекрасный!
Не дай вам бог, дитя мое, узнать,
Как тяжело любить такой любовью,
Рыдать без слов, метаться, ощущать,
Что кровь свинцом расплавленным, не кровью,
Бежит по жилам, рваться, проклинать,
Терзаться ночи, дни считать тревожно,
Бояться встреч и ждать их, жадно ждать;
Беречься каждой мелочи ничтожной,
Дрожать за каждый шаг неосторожный,
Над пропастью бездонною стоять
И чувствовать, что надо погибать,
И знать, что бегство больше невозможно.</text><name>Я вас люблю... что делать — виноват!</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1932</date_from><text>Я с тоской,
Как с траурным котом,
День-деньской
Гляжу на старый дом,
До зари
В стакан гремит струя,
(О, Мария,
Милая моя...)
Корабли сереют
Сквозь туман,
Моря блик
Сведет меня с ума.
Стой! Замри,
Скрипичная змея!
(О, Мария,
Милая моя...)
Разве снесть
В глазах бессонных соль?
Разве есть
Еще такая боль?
О миры
Скрежещется ноябрь!
(О, Мария,
Милая моя...)
Кончен грог.
Молочницы скрипят.
Скрипку в гроб,
Как девочку, скрипач.
Звонари
Уходят на маяк.
(О, Мария,
Милая моя...)
День как год,
Как черный наговор.
Я да кот,
И больше никого,
Примири
Хоть с гибелью меня,
О, Мария,
Милая моя!</text><name>Норвежская мелодия</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1858</date_from><text>Не осуждай меня холодной думой,
Не говори, что только тот страдал,
Кто в нищете влачил свой век угрюмый,
Кто жизни яд до капли выпивал.
А тот, кого едва не с колыбели
Тяжелое сомнение гнетет,
Кто пред собой не видит ясной цели
И день за днем безрадостно живет;
Кто навсегда утратил веру в счастье,
Томясь, молил отрады у людей
И не нашел желанного участья,
И потерял изменчивых друзей;
Чей скорбный стон, стесненный горький шепот
В тиши ночей мучительно звучал...
Ужели в том таиться должен ропот?
Ужели тот, о, боже! не страдал!</text><name>Мое оправдание</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1962</date_from><text>Вот здесь, в этом Доме культуры
Был госпиталь в сорок втором.
Мой друг, исхудалый и хмурый,
Лежал в полумраке сыром.
Коптилочки в зале мигали,
Чадила печурка в углу,
И койки рядами стояли
На этом паркетном полу.
Я вышел из темного зданья
На снег ленинградской зимы,
Я другу сказал «до свиданья»,
Но знал, что не свидимся мы.
Я другу сказал «до свиданья»,
И вот через много лет
Вхожу в это самое зданье,
Купив за полтинник билет.
Снежинки с пальто отряхая,
Вхожу я в зеркальную дверь.
Не едкой карболкой — духами
Здесь празднично пахнет теперь.
Где койки стояли когда-то,
Где умер безвестный солдат,
По гладким дубовым квадратам
Влюбленные пары скользят.
Лишь я, ни в кого не влюбленный,
По залу иду стороной,
И тучей железобетонной
Плывет потолок надо мной.
...С какою внезапною властью
За сердце берет иногда
Чужим подтвержденная счастьем
Давнишняя чья-то беда!</text><name>Дом культуры</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1914</date_from><text>В коридоре длинный хвост носилок...
Все глаза слились в тревожно-скорбный
взгляд,-
Там, за белой дверью, красный ад:
Нож визжит по кости, как напилок,-
Острый, жалкий и звериный крик
В сердце вдруг вонзается, как штык...
За окном играет майский день.
Хорошо б пожить на белом свете!
Дома - поле, мать, жена и дети,-
Все темней на бледных лицах тень.
А там, за дверью, костлявый хирург,
Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,
Засучив рукава,
Взрезает острой сталью
Зловонное мясо...
Осколки костей
Дико и странно наружу торчат,
Словно кричат
От боли.
У сестры дрожит подбородок,
Чад хлороформа - как сладкая водка;
На столе неподвижно желтеет
Несчастное тело.
Пскович-санитар отвернулся,
Голую ногу зажав неумело,
И смотрит, как пьяный, на шкап...
На полу безобразно алеет
Свежим отрезом бедро.
Полное крови и гноя ведро...
За стеклами даль зеленеет -
Чета голубей
Воркует и ходит бочком вдоль карниза.
Варшавское небо - прозрачная риза
Всё голубей...
Усталый хирург
Подходит к окну, жадно дымит папироской,
Вспоминает родной Петербург
И хмуро трясет на лоб набежавшей прической:
Каторжный труд!
Как дрова, их сегодня несут,
Несут и несут без конца...</text><name>В операционной</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>В ночь скорбей три девы трех народов
До рассвета не смыкали вежды —
Для своих, для павших в ратном поле,
Шили девы белые одежды.
Первая со смехом ликовала:
«Та одежда пленным пригодится!
Шью ее отравленной иглою,
Чтобы их страданьем насладиться!»
А вторая дева говорила:
«Для тебя я шью, о мой любимый.
Пусть весь мир погибнет лютой смертью,
Только б ты был Господом хранимый!»
И шептала тихо третья дева:
«Шью для всех, будь друг он, или ворог.
Если кто, страдая умирает —
Не равно ль он близок нам и дорог!»
Усмехнулась в небе Матерь Божья,
Те слова пред Сыном повторила,
Третьей девы белую одежду
На Христовы раны положила:
«Радуйся, воистину Воскресший,
Скорбь твоих страданий утолится,
Ныне сшита кроткими руками
Чистая Христова плащаница».</text><name>Белая одежда</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1974</date_from><text>Будущее! Ты перед глазами моими.
Зульфия
Тот вечер даже для мечты далек.
Но вижу через даты все и сроки:
над книгою склонился паренек,
не правнук, нет,— потомок мой далекий.
Историю штудирует юнец,
то, что в веках минувших отшумело.
Тот шрифт для школьника, возможно, мелок,
но в нем огонь таится и свинец.
В нем отвердели шелестом сады,
побед народных проступают клики
и просочился алый цвет звезды,
что в мир принес Семнадцатый великий.
Поэтов вижу. Пусть не многих чтут,
пусть, как сегодня, кто-то любит позу,—
они кибернетическому мозгу
слова бессмертных муз не отдадут.
Язык обрел всечеловечный дар:
будь это в речи будничной, в хорале,
в него, как пчелы со цветов нектар,
народы лучшие слова собрали.
В той дали дальней дорогие мне,
как сквозь туман, мечта являет лица...
Часы. Они привычны на стене.
Как долго час на циферблате длится!</text><name>Взглянув на часы</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Стучит мороз в обочья
Натопленной избы...
Не лечь мне этой ночью
Перед лицом судьбы!
В луче луны высокой
Торчок карандаша...
...Легко ложится в строку
Раскрытая душа...
И радостно мне внове
Перебирать года...
...И буковками в слове
Горит с звездой звезда...
И слова молвить не с кем,
И молвить было б грех...
...И тонет в лунном блеске
Собачий глупый брех...</text><name>Стучит мороз в обочья...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1841</date_from><text>Здравствуй, отрок сладкогласный!
Твой рассвет зарей прекрасной
Озаряет Аполлон!
Честь возникшему пииту!
Малолетную хариту
Ранней лирой тронул он.
С утра дней счастлив и славен,
Кто тебе, мой мальчик, равен?
Только жавронок живой,
Чуткой грудию своею,
С первым солнцем, полный всею
Наступающей весной!</text><name>Здравствуй, отрок сладкогласный!..</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1944</date_from><text>И поэт чему-то учит,
Но не мудростью своей:
Ею он всего скорей
Всех смутит иль всем наскучит.
Жизнь сладка ль на вкус, горька ли,
Сам ты должен распознать,
И у всех свои печали:
Учит он - воспоминать.</text><name>И поэт чему-то учит...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1942</date_from><text>Памяти Евгения Петрова
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет.
В землянке, занесен метелью,
Застольной не поет с тобой
И рядом, под одной шинелью,
Не спит у печки жестяной.
Но все, что между вами было,
Все, что за вами следом шло,
С его останками в могилу
Улечься вместе не смогло.
Упрямство, гнев его, терпенье —
Ты все себе в наследство взял,
Двойного слуха ты и зренья
Пожизненным владельцем стал.
Любовь мы завещаем женам,
Воспоминанья — сыновьям,
Но по земле, войной сожженной,
Идти завещано друзьям.
Никто еще не знает средства
От неожиданных смертей.
Все тяжелее груз наследства,
Все уже круг твоих друзей.
Взвали тот груз себе на плечи,
Не оставляя ничего,
Огню, штыку, врагу навстречу
Неси его, неси его!
Когда же ты нести не сможешь,
То знай, что, голову сложив,
Его всего лишь переложишь
На плечи тех, кто будет жив.
И кто-то, кто тебя не видел,
Из третьих рук твой груз возьмет,
За мертвых мстя и ненавидя,
Его к победе донесет.</text><name>Смерть друга</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1947</date_from><text>Бронебойным снарядом
Разбитый в упор лобовик,
Длинноствольная пушка
Глядит немигающим взглядом
В синеву беспредельного неба...
Почувствуй на миг,
Как огонь полыхал,
Как патроны рвались и снаряды,
Как руками без кожи
Защелку искал командир,
Как механик упал, рычаги обнимая
И радист из «ДТ»
По угрюмому лесу пунктир
Прочертил,
Даже мертвый
Крючок пулемета сжимая.
На кострах умирали когда-то
Ян Гус и Джордано Бруно,
Богохульную истину
Смертью своей утверждали...
Люк открой и взгляни в эту башню
Где пусто, черно...
Здесь погодки мои
За великую правду
В огне умирали!</text><name>У сгоревшего танка</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1944</date_from><text>Вы, чей резец, палитра, мира,
Согласных Муз одна семья,
Вы нас уводите из мира
В соседство инобытия.
И чем зеркальней отражает
Кристалл искусства лик земной,
Тем явственней нас поражает
В нем жизнь иная, свет иной.
И про себя даемся диву,
Что не приметили досель,
Как ветерок ласкает ниву
И зелена под снегом ель.</text><name>Вы, чей резец, палитра, мира...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Одиночество? Что это значит? Проходят года,
Ты в безлюдье идешь, сам не зная, зачем и куда.
Гонит месяц срабон над лесною листвой облака,
Сердце ночи разрезала молния взмахом клинка,
Слышу: плещется Варуни, мчится поток ее в ночь.
Мне душа говорит: невозможное не превозмочь.
Сколько раз непогожею ночью в объятьях моих
Засыпала любимая, слушая ливень и стих.
Лес шумел, растревоженный всхлипом небесной струи,
Тело с духом сливалось, рождались желанья мои,
Драгоценные чувства дала мне дождливая ночь,
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.
Ухожу в темноту, по размокшей дороге бредя,
И в крови моей слышится долгая песня дождя.
Сладкий запах жасмина порывистый ветер принес.
Запах дерева малоти, запах девических кос;
В косах милой цветы эти пахли вот так же, точь-в-точь.
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.
Погруженный в раздумье, куда-то бреду наугад.
На дороге моей чей-то дом. Вижу: окна горят.
Слышу звуки ситара, мелодию песни простой,
Это песня моя, орошенная теплой слезой,
Это слава моя, это грусть, отошедшая прочь.
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.
Перевод А.Ревича.</text><name>Невозможное</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1920</date_from><text>Зловещим скованный покоем,
Покинутый в тревожный год,
Грозя потухшею трубою,
Сталелитейный стих завод.
В тумане дней осенних брошен,
Застыл, подслушивая, как
Ноябрь, промокший и продрогший,
Бродяжничал на площадях;
Как настороженной походкой
Подкрадывался враг во мгле...
Манометр цепенел над топкой
На холодеющем нуле.
Лишь тишь машин, заводской глушью
Прохаживаясь не спеша,
Будили стуком колотушек
Полуночные сторожа.
Зимою вьюга, снежным комом
В забитые ходы стуча,
Рвала приказы военкома
С морщинистого кирпича.
Стоял суровый, многодумный,
Судьбе покорный, нем и глух...
Все чаще над станком бесшумным
Стальные сети вил паук...
И вот однажды, в день весенний,
Запоры сбросила рука,
И вновь в стремительном движенье
Могучий вал маховика.
Войною, голодом и мором
Был обессилен, мертв завод,-
По всем цехам гудят моторы,
Дым из трубы под небосвод.
Завыла вьюга в пылкой пасти;
На полный ход прокатный стан;
Над ним ликует старый мастер -
Красногвардеец-партизан.
Железные дрожат стропила,
Был с каждым взмахом крепче взмах:
Неугасимой властной силы
Пылал огонь у нас в сердцах.
Смерть презирая, в стужу, в голод
Мы отстояли край родной
В боях под знаменем, где молот
И серп - наш символ трудовой.
Раскованный рукою жаркой,
Завод, сжигая немощь лет,
Встал, торжествующий и яркий,
Весенним солнцем на земле...</text><name>Завод</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1914</date_from><text>Опять я - бродяга бездомный,
И груди так вольно дышать.
Куда ты, мой дух неуемный,
К каким изумленьям опять?
Но он,- он лишь хочет стремиться
Вперед, до последней поры;
И сердцу так сладостно биться
При виде с Замковой Горы.
У ног "стародавняя Вильна",-
Сеть улиц, строений и крыш,
И Вилия ропщет бессильно,
Смущая спокойную тишь.
Но дальше, за кругом холмистым,-
Там буйствует шумно война,
И, кажется, в воздухе чистом
Победная песня слышна.
Внизу же, где липки так зыбко
Дрожат под наитием дня,
Лик Пушкина, с мудрой улыбкой,
Опять поглядит на меня.</text><name>В Вильно</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Патриотические</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1815</date_from><text>Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
За тебя на черта рад,
Наша матушка Россия!
Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!
За тебя на черта рад,
Наша матушка Россия!
Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами,
Днем - рубиться молодцами,
Вечерком - горелку пить!
Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами!
О, как страшно смерть встречать
На постели господином,
Ждать конца под балхадином
И всечасно умирать!
О, как страшно смерть встречать
На постели господином!
То ли дело средь мечей:
Там о славе лишь мечтаешь,
Смерти в когти попадаешь,
И не думая о ней!
То ли дело средь мечей:
Там о славе лишь мечтаешь!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!</text><name>Песня (Я люблю кровавый бой...)</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Не над гробами ли святых
Поставлен в изголовье
Живой букет цветов витых,
Смоченных чистой кровью.
Прогнулся лаковый листок,
Отяжелен росою.
Открыл тончайший завиток
Со всей его красою.
И видны робость и испуг
Цветка в земном поклоне,
В дрожанье ландышевых рук,
Ребяческих ладоней.
Но этот розовый комок
В тряпье бледно-зеленом
Назавтра вырастет в цветок,
Пожаром опаленный.
И, как кровавая слеза,
Как Макбета виденье,
Он нам бросается в глаза,
Приводит нас в смятенье.
Он глазом, кровью налитым,
Глядит в лицо заката,
И мы бледнеем перед ним
И в чем-то виноваты.
Как будто жили мы не так,
Не те читали книги.
И лишь в кладбищенских цветах
Мы истину постигли.
И мы целуем лепестки
И кое в чем клянемся.
Нам скажут: что за пустяки,-
Мы молча улыбнемся.
Я слышу, как растет трава,
Слежу цветка рожденье.
И, чувство превратив в слова,
Сложу стихотворенье.</text><name>Розовый ландыш</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Ужасная пора! Как душны вечера!
Томлюсь в полдневный зной, не сплю в тиши ночной.
Жестокость солнца гибельно щедра.
Здесь голубь чуть живой, от жажды сам не свой,
В иссохшей роще сетует с утра.
Я страх мой превозмог, я знал: настанет срок —
И ливнем хлынешь ты с далекой высоты
К душе, которую гнетет жара.
Перевод М.Петровых</text><name>Ужасная пора! Как душны вечера!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>В стране, где я забыл мирские наслажденья,
Где улыбается мне дева песнопенья,
Где немец поселил свой просвещенный вкус,
Где поп и государь не оковали муз;
Где вовсе не видать позора чести русской.
Где доктор и студент обедают закуской,
Желудок приучив за книгами говеть;
Где часто, не любя всегда благоговеть
Перед законами железа и державы,
Младый воспитанник науки и забавы,
Бродя в ночной тиши, торжественно поет
И вольность и покой, которыми живет,-
Ты первый подал мне приятельскую руку,
Внимал моих стихов студенческому звуку,
Делил со мной мечты надежды золотой
И в просвещении мне был пример живой.
Ты удивил меня: ты и богат и знатен,
А вовсе не дурак, не подл и не развратен!
Порода - первый чин в отечестве твоем -
Тебе позволила б остаться и глупцом:
Она дала тебе вельможеское право
По-царски век прожить, не занимаясь славой,
На лоне роскоши для одного себя;
Или, занятия державных полюбя,
Стеснивши юный стан ливреею тирана,
Ходить и действовать по звуку барабана,
И мыслить, как велит, рассудка не спросясь,
Иль невеликий царь или великий князь,
Которым у людей отеческого края
По сердцу лишь ружье да голова пустая.
Ты мог бы, с двадцать лет помучивши солдат,
Блистать и мишурой воинственных наград,
И, даже азбуки не зная просвещенья,
Потом принять бразды верховного правленья,
Которых на Руси, как почтовых коней,
Скорее тем дают, кто чаще бьет людей.
Но ты, не веруя неправедному праву,
Очами не раба взираешь на державу,
Ты мыслишь, что одни б достоинства должны
Давать не только скиптр, но самые чины,
Что некогда наук животворящий гений -
Отец народных благ и царских огорчений -
Поставит, разумом обезоружив трон,
Под наши небеса свой истинный закон...
Мы вместе, милый мой, о родине судили,
Царя и русское правительство бранили,-
И дни веселые мелькали предо мной.
Но вот - тебя судьба зовет на путь иной,
И скоро будут мне, в тиши уединенья,
Отрадою одни былые наслажденья.
Дай руку! Да тебе на поприще сует
Не встретится удар обыкновенных бед!
А я - останусь здесь, и в тишине свободной
Научится летать мой гений благородный,
Научится богов высоким языком
Презрительно шутить над знатью и царем:
Не уважающий дурачеств и в короне,
Он, верно, их найдет близ трона и на троне!
Пускай пугливого тиранства приговор
Готовит мне в удел изгнания позор
За смелые стихи, внушенные поэту
Делами низкими и вредными полсвету,-
Я не унижуся нерабскою душой
Перед могущею - но глупою рукой.
Служитель алтарей богини вдохновенья
Умеет презирать неправые гоненья,-
И все усилия ценсуры и попов
Не сильны истребить возвышенных стихов.
Прошли те времена, как верила Россия,
Что головы царей не могут быть пустые
И будто создала благая дань творца
Народа тысячи - для одного глупца;
У нас свободный ум, у нас другие нравы:
Поэзия не льстит правительству без славы;
Для нас закон царя - не есть закон судьбы,
Прошли те времена - и мы уж не рабы!</text><name>Н.Д.Киселеву (В стране, где я забыл...)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1847</date_from><text>Постой! здесь хорошо! зубчатой и широкой
Каймою тень легла от сосен в лунный свет...
Какая тишина! Из-за горы высокой
Сюда и доступа мятежным звукам нет.
Я не пойду туда, где камень вероломный,
Скользя из-под пяты с отвесных берегов,
Летит на хрящ морской; где в море вал огромный
Придет - и убежит в объятия валов.
Одна передо мной, под мирными звездами,
Ты здесь, царица чувств, властительница дум...
А там придет волна - и грянет между нами...
Я не пойду туда: там вечный плеск и шум!</text><name>Постой! здесь хорошо!..</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>О, как я чувствую накопленное бремя
Отравленных ночей и грязно-бледных дней!
Вы, карты, есть ли что в одно и то же время
Приманчивее вас, пошлее и страшней!
Вы страшны нежностью похмелья, и науке,
Любви, поэзии - всему вас предпочтут.
Какие подлые не пожимал я руки,
Не соглашался с чем?.. Скорей! Колоды ждут...
Зеленое сукно - цвет малахитов тины,
Весь в пепле туз червей на сломанном мелке...
Подумай: жертву накануне гильотины
Дурманят картами и в каменном мешке.</text><name>Ямбы</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1948</date_from><text>На собранье целый день сидела -
то голосовала, то лгала...
Как я от тоски не поседела?
Как я от стыда не померла?..
Долго с улицы не уходила -
только там сама собой была.
В подворотне - с дворником курила,
водку в забегаловке пила...
В той шарашке двое инвалидов
(в сорок третьем брали Красный Бор)
рассказали о своих обидах,-
вот - был интересный разговор!
Мы припомнили между собою,
старый пепел в сердце шевеля:
штрафники идут в разведку боем -
прямо через минные поля!..
Кто-нибудь вернется награжденный,
остальные лягут здесь - тихи,
искупая кровью забубенной
все свои н е б ы в ш и е грехи!
И соображая еле-еле,
я сказала в гневе, во хмелю:
"Как мне наши праведники надоели,
как я наших грешников люблю!"</text><name>На собранье целый день сидела...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Мне весна ничего не сказала -
Не могла. Может быть - не нашлась.
Только в мутном пролете вокзала
Мимолетная люстра зажглась.
Только кто-то кому-то с перрона
Поклонился в ночной синеве,
Только слабо блеснула корона
На несчастной моей голове.</text><name>Мне весна ничего не сказала...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1915</date_from><text>Я знал, что утро накличет
Этот томительный вечер;
Что малая птичка
Будет клевать мою печень;
Что, на четыре части переломанный,
Я буду делать то, что надо
И чего не надо:
Прыгать на короткой веревочке
Мелким шагом,
Говорить голоском заученным
Про свою тоску,
Перечитывать житье какого-нибудь мученика
Или кричать: а-а! ку-ку!
Глуп-глуп! Мал-мал!
Я это знал -
И всё же, когда любовь пришла, я не понял -
Где это? Что это? То или это?
Заплакал и отдал картонной Мадонне
Ключи погибающей крепости...</text><name>P.S.</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Введенский</author><date_from>1940</date_from><text>Так сочинилась мной элегия
о том, как ехал на телеге я.
Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.
Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.
Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.
Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.
Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.
В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы.
Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя -
сходить с ума не надо.
Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный -
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый -
лети без промедленья.
Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.</text><name>Элегия (Осматривая гор вершины...)</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Если мне скажут: "Ты должен идти на мученье",-
С радостным пеньем взойду на последний костер,-
Послушный.
Если б пришлось навсегда отказаться от пенья,
Молча под нож свой язык я и руки б простер,-
Послушный.
Если б сказали: "Лишен ты навеки свиданья",-
Вынес бы эту разлуку, любовь укрепив,-
Послушный.
Если б мне дали последней измены страданья,
Принял бы в плаваньи долгом и этот пролив,-
Послушный.
Если ж любви между нами поставят запрет,
Я не поверю запрету и вымолвлю: "Нет".</text><name>Если мне скажут...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1836</date_from><text>Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой иx пламенно-чудесной,
Когда иx приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенныx ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.</text><name>Люблю глаза твои, мой друг..</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Что мне больше нравится в безднах мировых,
И кого отметил я между всех живых?
Альбатроса, коршуна, тигра, и коня,
Жаворонка, бабочку, и цветы огня.
Альбатрос мне нравится тем, что он крылат,
Тем, что он врезается в грозовой раскат.
В коршуне мне нравится то, что он могуч,
И, как камень, падает из высоких туч.
В тигре то, что с яростью мягкость сочетал,
И не знал раскаянья, Бога не видал.
И в других желанно мне то, что — их вполне,
Нравятся отдельностью все созданья мне.
Жаворонок — пением, быстротою — конь,
Бабочка — воздушностью, красотой — огонь.
Да, огонь красивее всех иных живых,
В искрах — ликование духов мировых.
И крылат, и властен он, в быстроте могуч,
И поет дождями он из громовых туч.
По земле он ластится, жаждет высоты,
В красные слагается страстные цветы.
Да, огонь красивее между всех живых,
В искрах ликование духов мировых.
В пламени ликующем — самый яркий цвет.
В жизни — смерть, и в смерти — жизнь.
Всем живым — привет!</text><name>Что мне нравится</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Был первый снег, как первый смех
И первые шаги ребенка.
Глядишь — он выровнен, как мех,
На елках, на березах снег,—
Чем не снегуркина шубенка?
И лунки — по одной на всех:
Солонка или не солонка,
Но только завтра, как на грех,
Во всем преобразится снег.
Зима висит на хвойных лапах,
По-праздничному хороша,
Арбузный гоголевский запах —
Ее декабрьская душа.
В бумажных колпаках и шляпах,
Тряпье в чулане вороша,
Усы наводят жженой пробкой,
Румянец — свеклой; кто в очках,
Кто скалку схватит впопыхах
И в двери, с полною коробкой
Огня бенгальского в руках.
Факир, вампир, гусар с цыганкой,
Коза в тулупе вверх изнанкой,
С пеньковой бородой монах
Гурьбой закладывают сани,
Под хохот бьется бубенец,
От ряженых воспоминаний
Зима устанет наконец.
И — никого, и столбик ртути
На милость стужи сдастся днем,
В малиновой и дымной смуте
И мы пойдем своим путем,
Почуем запах госпитальный
Сплошного снежного пласта,
Дыханье ступит, как хрустальный
Морозный ангел, на уста.
И только в марте потеплеет,
И, как на карте, запестреет
Там косогор, там буерак,
А там лозняк, а там овраг.
Сойдешь с дороги — вязнут ноги,
Передохни, когда не в спех,
Постой немного при дороге:
Весной бензином пахнет снег.
Бензином пахнет снег у всех,
В любом краю, но в Подмосковье
Особенно, и пахнет кровью,
Остался этот запах с тех
Времен, когда сороковые
По снегу в гору свой доспех
Тащили годы чуть живые...
Уходят души снеговые,
И остается вместо вех
Бензин, которым пахнет снег.</text><name>Чем пахнет снег</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1839</date_from><text>О солнце! твой щит вечным золотом блещет -
А море племен здесь клокочет и плещет...
Вдали от серебряных рек и ручьев,
Там бродит и гибнет в степи караван позабытый;
Напрасно ждут люди от вихрей песчаных защиты
Под грудью верблюдов и сенью шатров.
О солнце! накрой ты порфирой зеленой
Пустыни нагие; росой благовонной
Кокос наш, и финик, и пальму питай;
Смягчи серебро ты овнов белорунных Кедара;
Верблюдам дай силу идти средь безводья и жара;
Коням легкость ветра пустынного дай!
Самума от нас отврати ты заразы;
А к вечеру звезд сыпь на небе алмазы:
Пусть кроткий их блеск в сень радушных шатров
К нам путников степи ведет на ночлег издалёка!
И ярче лей пурпур и розы с златого востока
На люльки детей и гробницы отцов!</text><name>Молитва бедуина</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Змей взглянул, и огненные звенья
Потянулись, медленно бледнея,
Но горели яркие каменья
На груди властительного Змея.
Как он дивно светел, дивно страшен!
Но Павлин и строг и непонятен,
Золотистый хвост его украшен
Тысячею многоцветных пятен.
Молчаливо ждали у преддверья;
Только ангел шевельнул крылами,
И посыпались из рая перья
Легкими сквозными облаками.
Сколько их насыпалось, белея,
Словно снег над неокрепшей нивой!
И погасли изумруды Змея
И Павлина веерное диво.
Что нам в бледном утреннем обмане?
И Павлин, и Змей - чужие людям.
Вот они растаяли в тумане,
И мы больше видеть их не будем.
Мы дрожим, как маленькие дети,
Нас пугают времени налеты,
Мы пойдем молиться на рассвете
В ласковые мраморные гроты.</text><name>Рассвет</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Вот твой билет, вот твой вагон.
Все в лучшем виде одному тебе дано:
В цветном раю увидеть сон -
Трехвековое непрерывное кино.
Все позади, уже сняты
Все отпечатки, контрабанды не берем.
Как херувим стерилен ты,
А класс второй - не высший класс, зато с бельем.
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Земной перрон. Не унывай
И не кричи. Для наших воплей он оглох.
Один из нас уехал в рай,
Он встретит бога - ведь есть, наверно, бог.
Ты передай ему привет,
А позабудешь - ничего, переживем.
Осталось нам немного лет,
Мы пошустрим и, как положено, умрем.
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Уйдут, как мы - в ничто без сна -
И сыновья, и внуки внуков в трех веках.
Не дай господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.
Разбудит нас какой-то тип
И пустит в мир, где в прошлом войны, боль и рак.
Где побежден гонконгский грипп.
На всем готовеньком ты счастлив ли? Дурак...
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Итак, прощай. Звенит звонок.
Счастливый путь! Храни тебя от всяких бед!
А если там и вправду бог -
Ты все же вспомни, передай ему привет.</text><name>Баллада об уходе в рай</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Нехорошо поговорил
С мальчишкой, у которого
Ни разумения, ни сил,
Ни навыка, ни норова.
А он принес мне Пикассо
Какого-то периода...
Поговорил нехорошо -
Без выхода, без вывода.</text><name>Нехорошо поговорил...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1964</date_from><text>От ночной росы,
от холодных звезд
в холодцом поту
проснулся овес.
Прозрачные
утренние небеса
коснулись
шершавых бровей
овса.
Ему с кукурузой дружить
и к пшенице
белокурым чубом
клониться.
Пускай он ростом
с ними
не вровень,
он налит силой,
он дышит здоровьем.
Он ходит под ветром,
взъерошен, белес —
с глазами детскими
Геркулес.
Недаром к нему,
чтоб задор не погас,
тянется лошадка моя
Пегас.</text><name>Овес</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1864</date_from><text>Чтобы песня моя разлилась как поток,
Ясной зорьки она дожидается:
Пусть не темная ночь, пусть горящий восток
Отражается в ней, отливается.
Пусть чиликают вольные птицы вокруг,
Сонный лес пусть проснется-нарядится,
И сова — пусть она не тревожит мой слух
И, слепая, подальше усядется.</text><name></name><date_to>1864</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>украшенная различными сентенциями,
среди которых есть весьма забавные
Известно ли Вам, о мой друг, что в Бретани
Нет лучше - хоть камни спроси!-
Нет лучше средь божьих созданий
Графини Эллен де Курси?
Все, что творится в мире,
Мы видеть и слышать должны,
Для этого нам добрым богом
Глаза и уши даны.
Из замка она выплывает, как лебедь,
К подъемному мосту идет.
Солнце смеется в небе.
Нищий стоит у ворот.
Но если случится - излишне
Остер и зорок глаз,
Тогда это значит - Всевышний
Хочет помучить нас.
Влюбленные очи поднять не дерзая,
За ней юный паж по следам,
А также собака борзая -
Любимица доброй madame.
Мы знаем - не редко собака
Любимого друга честней,
И приятно любить собаку -
Никто не ревнует к ней!
Скажу Вам, что нищий был молод и строен
И - был он слеп, как поэт.
Но - разве слепой не достоин
Внимания дамы,- нет?
Слепой завидует зрячим.
О, если б он знал, сколько мы
В душе нашей тайно прячем
Тяжелой и страшной тьмы!
Вздрогнуло сердце графини, в котором
Любовь обитала всегда,
Бретонка окинула нищего взором:
"Достоин внимания, да!"
У всех есть мысли сердца,-
У льва, у тебя, у змеи.
Но - кто эти мысли знает?
И - знаешь ли ты свои?
И вот говорит она нищему: "Слушай!
С тобою - графиня Эллен!
Мне жаль твою темную душу.
Чем я облегчу ее плен?"
Когда ты почувствуешь в сердце
Избыток меда иль яда,
Отдай его ближним скорее -
Зачем тебе лишнее надо?
Madame,- отвечает ей нищий покорно,-
Моя дорогая madame
Все дни моей жизни черной
За Ваш поцелуй я отдам!"
О правде красивой тоскуя,
Так жадно душой ее ждешь,
Что любишь безумно, как правду,
Тобой же рожденную ложь.
"Мой маленький, ты отвернись немного,-
Сказала графиня пажу,-
Для славы доброго бога
Я скромность мою не щажу!"
Как всё - и женщина тоже
Игрушка в божьих руках!
Подумаем лучше о детях,
О ласточках, о мотыльках.
Слепой обнимает стан гордой графини,
Устами прижался к устам,
Туманится взор ее синий,
Сгибается тонкий стан.
Друзья! Да здравствует счастье!
Что ж,- пусть его жизнь только миг!
Но мудрости в счастье больше,
Чем в сотне толстых книг.
Тут гордость графини вдруг страсть одолела.
Румяней вечерней зари,
Бретонка пажу повелела:
"Этьен, о дитя, не смотри!"
Враги наши - чорт и случай -
Всегда побеждают нас,
И так ты себя не мучай -
Греха неизбежен час!
Потом, поднимаясь с земли утомленно,
"Убей"- приказала пажу.
И радостно мальчик влюбленный
Дал волю руке и ножу.
Кто пьет из единой чаши
Любовь и ревность вместе,-
Тот неизбежно выпьет
Красный напиток мести.
Вот, влажные губы платком стирая,
Графиня сказала Христу:
"Тебе, повелитель рая,
Дала я мою чистоту!"
О том, куда ветер дует,
Нам честно былинка скажет,
Но то, чего женщина хочет -
Сам бог не знает даже!
А мальчика нежно и кротко спросила:
"Не правда ли, как я добра?
О чем же ты плачешь, милый?
Идем, нам домой пора!"
Любовь возникает, как пламя,
И мы, сгорая в нем,
Чудесно становимся сами
Прекрасным и ярким огнем.
Он ей не ответил, он только беретом
Смахнул капли слез со щек,
Но тяжкого вздоха при этом
Этьен удержать не мог.
Мы щедро жизнь одаряем!
Ведь каждый в нее принес
Немножко веселого смеха
И полное сердце слез.
Нахмурила черные брови бретонка
И, злые сдержав слова,
Сбросила с моста ребенка
В зеленую воду рва.
Если мы строго осудим
Всех, кто достоин кары,-
Мы счастливей не будем,
Но - опустеет мир старый!
И вновь свои гордые, синие очи
Эллен в небеса подняла,
"Будь мне судьею, отче,
Будь добр, как я была!"
Мы знаем: грехи красоток -
Не больше, как милые шутки.
А бог - так добр и кроток,
А он такой мягкий и чуткий!
Ночью графиня, позвав аббата,
Рассказала грехи свои.
И были с души ее сняты
Грехи за пятнадцать луи.
Все, что творится в мире,
Мы видеть и слышать должны,
Для этого нам добрым богом
Глаза и уши даны.
Все это для мира осталось бы тайной,
Не знал бы об этом свет,
Но - в лепту попало случайно
Девять фальшивых монет.
Но если бывает - излишне
Остер и зорок глаз,
Тогда это значит - Всевышний
Хочет помучить нас.
И вот, раздавая их бедным вилланам,
Монах позлословить рад -
Нескромность его и дала нам
Одну из прекрасных баллад.
Мучительны сердца скорби,-
И часто помочь ему нечем,-
Тогда мы забавной шуткой
Боль сердца успешно лечим!</text><name>Баллада о графине Эллен де Курси</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О природе</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>В пустой коробке спичечной
Целая семья,
В пустой коробке спичечной
Четыре муравья.
Я изучаю их привычки,
Их образ жизни,
Внешний вид.
- Положи на место спички!-
Вдруг мне бабушка велит.
Не удалось мне стать ученым,
Пришлось на место спички класть.
А муравьи в траве зеленой
Успели скрыться
И пропасть.</text><name>Юный натуралист</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1927</date_from><text>Чубатый Тарас
Никого не щадил...
Я слышу
Полуночным часом,
Сквозь двери:
- Андрий! Я тебя породил!..-
Доносится голос Тараса.
Прекрасная панна
Тиха и бледна,
Распущены косы густые,
И падает наземь,
Как в бурю сосна,
Пробитое тело Андрия...
Полтавская полночь
Над миром встает...
Он бродит по саду свирепо,
Он против России
Неверный поход
Задумал - изменник Мазепа.
В тесной темнице
Сидит Кочубей
И мыслит всю ночь о побеге,
И в час его казни
С постели своей
Поднялся Евгений Онегин:
- Печорин! Мне страшно!
Всюду темно!
Мне кажется, старый мой друг,
Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух!..
Звезды уходят,
За темным окном
Поднялся рассвет из тумана...
Толчком паровоза,
Крутым колесом
Убита Каренина Анна...
Товарищи классики!
Бросьте чудить!
Что это вы, в самом деле,
Героев своих
Порешили убить
На рельсах,
В петле,
На дуэли?..
Я сам собираюсь
Роман написать -
Большущий!
И с первой страницы
Героев начну
Ремеслу обучать
И сам помаленьку учиться.
И если, не в силах
Отбросить невроз,
Герой заскучает порою,-
Я сам лучше кинусь
Под паровоз,
Чем брошу на рельсы героя.
И если в гробу
Мне придется лежать,-
Я знаю:
Печальной толпою
На кладбище гроб мой
Пойдут провожать
Спасенные мною герои.
Прохожий застынет
И спросит тепло:
- Кто это умер, приятель? -
Герои ответят:
- Умер Светлов!
Он был настоящий писатель!</text><name>Живые герои</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1957</date_from><text>Лесная узенькая тропка
Вела девчонку от людей.
Девчонка оглянулась робко,
И стало очень страшно ей.
Седые космы елей черных,
Сторожкий шорох за спиной,
И птичий крик, и сказок вздорных,
Теперь припомнившихся, рой.
К тому ж, пожалуй, слишком рано
Внушали ей и там и тут:
«Смотри, поймают хулиганы
И... платье новое порвут!»
А лес вокруг, теплом облитый,
Сверкает, птицами поет.
Сейчас придет мужик небритый
И схватит, легкую, ее.
Как птица пойманная в клетке,
Ее сердечишко стучит.
А между тем, раздвинув ветки,
Выходит он и впрямь небрит.
Как видно, шел он лесом долго,
Цепляя мокрые кусты.
В одной руке его — кошелка,
В другой руке его — цветы.
Тут лета яркие приметы,
Купальниц крупных желтизна.
И, как ни странно, встреча эта
Девчонке вовсе не страшна.
Среди дремучей темноты
Она почувствовала все же:
Имеющий в руках цветы
Плохого совершить не может.</text><name>Имеющий в руках цветы...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1904</date_from><text>На город упали туманы
Холодною белой фатой...
Возникли немые обманы
Далекой, чужой чередой...
Как улиц ущелья глубоки!
Как сдвинулись стены тесней!
Во мгле - потускневшие строки
Бегущих за дымкой огней.
Огни наливаются кровью,
Мигают, как чьи-то глаза!..
...Я замкнут здесь... С злобой, с любовью.
Ушли навсегда небеса.</text><name>Осенние сумерки</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1905</date_from><text>(Городская)
Вся измучилась, устала,
Мужа мертвого прибрала,
Стала у окна.
Высоко окно подвала,
Грязью стекла закидала
Ранняя весна.
Подышать весной немножко,
Поглядеть на свет в окошко:
Ноги и дома.
И, по лужам разливаясь,
Задыхается, срываясь,
Алая кайма.
Ноют руки молодые,
Виснут слезы горевые,
Темнота от мук.
Торжествует, нагло четок,
Конок стук и стук пролеток,
Деревянный стук.</text><name>Весна (Городская)</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1908</date_from><text>Каждый прав и каждый виноват.
Все полны обидным снисхожденьем
И, мешая истину с глумленьем,
До конца обидеться спешат.
Эти споры - споры без исхода,
С правдой, с тьмой, с людьми, с самим собой,
Изнуряют тщетною борьбой
И пугают нищенством прихода.
По домам бессильно разбредаясь,
Мы нашли ли собственный ответ?
Что ж слепые наши "да" и "нет"
Разбрелись, убого спотыкаясь?
Или мысли наши - жернова?
Или спор - особое искусство,
Чтоб, калеча мысль и теша чувство,
Без конца низать случайные слова?
Если б были мы немного проще,
Если б мы учились понимать,
Мы могли бы в жизни не блуждать,
Словно дети в незнакомой роще.
Вновь забытый образ вырастает:
Притаилась Истина в углу,
И с тоской глядит в пустую мглу,
И лицо руками закрывает...</text><name>Споры</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>В кастильском нищенском селенье,
Где только камень и война,
Была та ночь до одуренья
Криклива и раскалена.
Артиллерийской подготовки
Гроза гремела вдалеке.
Глаза хватались за винтовки,
И пулемет стучал в виске.
А в церкви - экая морока! -
Показывали нам кино.
Среди святителей барокко
Дрожало яркое пятно.
Как камень, сумрачны и стойки,
Молчали смутные бойцы.
Вдруг я услышал: русской тройки
Звенели лихо бубенцы,
И, памятью меня измаяв,
Расталкивая всех святых,
На стенке бушевал Чапаев,
Сзывал живых и неживых.
Как много силы у потери!
Как в годы переходит день!
И мечется по рыжей сьерре
Чапаева большая тень.
Земля моя, земли ты шире,
Страна, ты вышла из страны,
Ты стала воздухом, и в мире
Им дышат мужества сыны.
Но для меня ты с колыбели -
Моя земля, родимый край,
И знаю я, как пахнут ели,
С которыми дружил Чапай.</text><name>В кастильском нищенском селенье...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1917</date_from><text>Что поют часы-кузнечик.
Лихорадка шелестит,
И шуршит сухая печка,—
Это красный шелк горит.
Что зубами мыши точат
Жизни тоненькое дно,—
Это ласточка и дочка
Отвязала мой челнок.
Что на крыше дождь бормочет,—
Это черный шелк горит,
Но черемуха услышит
И на дне морском: прости.
Потому, что смерть невинна
И ничем нельзя помочь,
Что в горячке соловьиной
Сердце теплое еще.</text><name>Что поют часы-кузнечик...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1810</date_from><text>О милая, прости минутному стремленью:
Желаньем движимый причину благ познать,
Могу ли, слабый, я всесильному влеченью
Природы-матери в борьбе противустать?
И чувства покорить холодному сужденью?
Лауры пламенный певец,
Лаурой вдохновенный,
При [плесках] лавровый венец
В награду получил за свой талант смиренный!
Поэту юному, мне ль вслед ему парить?
Бессмертие удел феномену-поэту!
Я не могу, как он, быть изумленьем света,
Но пламенней его могу тебя любить!</text><name>О милая, прости минутному стремленью...</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Мытарствами теней перегражденный Нил
И неба синее горнило —
Сон зодчего гробниц, что рано дух пленил,—
Как память, сердце схоронило.
Но бледным призраком из ночи гробовой
Встает, что было встарь так ярко:
Под вялым парусом, влекома бечевой,
Плывет, поскрипывая, барка.
И первый из семи, в упряжке бурлака,
Еще не выступил невольник,—
А в синеве желтел, над явором мыска,
Ее воздушный треугольник.
Вот, он загородил зыбей лазурный блеск;
А те, всей грудью налегая
На перевязь, прошли... О, тихий скрип и плеск!
Оплечий смуглых мощь нагая!
И глыб гранитный груз, что молот отгранил!
Вы ль сны безветренного царства?
Вы марево ль теней — богов небесный Нил
И душ загробные мытарства?</text><name>Барка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Я добился свободы желанной,
Что манила вдали словно клад,-
Отчего же с тоскою нежданной,
Отчего я свободе не рад?
Ноет сердце, и падают руки,
Все так тускло и глухо вокруг
С рокового мгновенья разлуки,
Мой жестокий, мой сладостный друг.</text><name>Я добился свободы желанной...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1858</date_from><text>Мой старый знакомый, мой милый альбом!
Как много безумства посеяно в нем!
Как светит в нем солнце Италии яркое,
Как веет в нем жизни дыхание жаркое
Из моху морского, из трав и цветов,
Из диких каракуль и диких стихов.
Мой старый знакомый, мой милый альбом,
Как будто поминки творю я по нем,
Как будто бы севера небо холодное
Всё светлое, яркое в нем и свободное
Туманом своим навсегда облекло...
Как будто навек всё, что было,— прошло!</text><name>Мой старый знакомый, мой милый альбом!..</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1859</date_from><text>Стою пред образом Мадонны:
Его писал Монах святой,
Старинный мастер, не ученый;
Видна в нем робость, стиль сухой;
Но робость кисти лишь сугубит
Величье девы: так она
Вам сострадает, так вас любит,
Такою благостью полна,
Что веришь, как гласит преданье,
Перед художником святым
Сама пречистая в сиянье
Являлась, видима лишь им...
Измучен подвигом духовным,
Постом суровым изнурен,
Не раз на помосте церковном
Был поднят иноками он,-
И, призван к жизни их мольбами,
Еще глаза открыть боясь,
Он братью раздвигал руками
И шел к холсту, душой молясь.
Брался за кисть, и в умиленье
Он кистью то изображал,
Что от небесного виденья
В воспоминаньи сохранял,-
И слезы тихие катились
Вдоль бледных щек... И, страх тая,
Монахи вкруг него молились
И плакали - как плачу я...</text><name>Мадонна</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1887</date_from><text>Под напев молитв пасхальных
И под звон колоколов
К нам летит весна из дальних,
Из полуденных краев.
В зеленеющем уборе
Млеют темные леса.
Небо блещет - точно море,
Море - точно небеса.
Сосны в бархате зеленом,
И душистая смола
По чешуйчатым колоннам
Янтарями потекла.
И в саду у нас сегодня
Я заметил, как тайком
Похристосовался ландыш
С белокрылым мотыльком!</text><name>Под напев молитв пасхальных...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1920</date_from><text>Мы какие-то четыре звездочки, и,
как их ни сложи, все выходит хорошо.
Нат[алья] Алексеевна Огарева - Герцену
Четыре звездочки взошли на небосвод.
Мечтателей пленяет их мерцанье.
Но тайный Рок в спокойный звездный ход
Ужасное вложил знаменованье.
Четыре звездочки! Безмолвный приговор!
С какою неразрывностью суровой
Сплетаются в свой узел, в свой узор
Созвездье Герцена - с созвездьем Огарева!
Четыре звездочки! Как под рукой Творца
Небесных звезд незыблемо движенье -
Так их вело единое служенье
От юности до смертного конца.
Четыре звездочки! В слепую ночь страстей,
В соблазны ревности судьба их заводила,-
Но никогда, до наших страшных дней,
Ни жизнь, ни смерть - ничто не разделило.</text><name>Четыре звездочки взошли на небосвод...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1820</date_from><text>Ах ты, ночь ли,
Ноченька!
Ах ты, ночь ли,
Бурная!
Отчего ты
С вечера
До глубокой
Полночи
Не блистаешь
Звездами,
Не сияешь
Месяцем?
Всё темнеешь
Тучами?
И с тобой, знать,
Ноченька,
Как со мною,
Молодцем,
Грусть-злодейка
Сведалась!
Как заляжет,
Лютая,
Там глубоко
На сердце -
Позабудешь
Девицам
Усмехаться,
Кланяться;
Позабудешь
С вечера
До глубокой
Полночи,
Припевая,
Тешиться
Хороводной
Пляскою!
Нет, взрыдаешь,
Всплачешься,
И, безродный
Молодец,
На постелю
Жесткую,
Как в могилу,
Кинешься!</text><name>Русская песня (Ах ты, ночь ли...)</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1916</date_from><text>Благодарю, священный Хронос!
Ты двинул дней бесценных ряд,—
И предо мной свой белый конус
Ты высишь, старый Арарат,
В огромной шапке Мономаха,
Как властелин окрестных гор,
Ты взнесся от земного праха
В свободно-голубой простор.
Овеян ласковым закатом
И сизым облаком повит,
Твой снег сияньем розоватым
На кручах каменных горит.
Внизу, на поле каменистом,
Овец ведет пастух седой,
И длинный посох, в свете мглистом,
Похож на скипетр вековой.
Вдали — убогие деревни,
Уступы, скалы, камни, снег...
Весь мир кругом — суровый, древний,
Как тот, где опочил ковчег.
А против Арарата, слева,
В снегах, алея, Алагяз,
Короной венчанная дева,
Со старика не сводит глаз.</text><name>К Арарату</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1952</date_from><text>Здесь даже давний пепел так горяч,
что опалит - вдохни,
припомни,
тронь ли...
Но ты, ступая по нему, не плачь
и перед пеплом будущим не дрогни...</text><name>В Сталинграде</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1879</date_from><text>Грустно смотрю я на жизнь, как в окно на ненастную осень...
Словно холодный туман, всю природу сокрывший от взора,
Нравственной мглы пелена облекает весь мир наш духовный.
Разума яркое солнце не может лучом благотворным
Эту мглу пронизать и достигнуть до нашей юдоли.
Помню: когда-то простор расстилался красиво пред нами;
Помню: виднелися нам нас зовущие вдаль горизонты...
Ныне ж: взгляну ли вокруг — ничего ниоткуда не видно,
Кроме безжизненной, серой, отвсюду нахлынувшей мути.
Жизни явленья застыли. Недвижны крылатые мысли.
Сердце любить опасается. Замерло вещее слово...
Страшно подумать, что жизнью зовется подобие смерти!
Жутко, в себя заглянув, сознать, что одни за другими
Все отлетели, поблекнув, живые когда-то надежды,
Словно в ненастную осень последние с дерева листья!..</text><name></name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1919</date_from><text>По саду бродишь и думаешь ты.
Тень пролилась на большие цветы.
Звонкою ночью у ветра спроси:
так же ль березы шумят на Руси?
Страстно спроси у хрустальной луны:
так же ль на родине реки ясны?
Ветер ответит, ответят лучи...
Все ты узнаешь, но только смолчи.</text><name>По саду бродишь и думаешь ты...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Зайку бросила хозяйка -
Под дождем остался зайка.
Со скамейки слезть не мог,
Весь до ниточки промок.</text><name>Зайка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Сын обижает, невестка не слухает,
Хлебным куском да бездельем корит;
Чую - на кладбище колокол ухает,
Ладаном тянет от вешних ракит.
Вышла я в поле, седая, горбатая,-
Нива без прясла, кругом сирота...
Свесила верба сережки мохнатые,
Меда душистей, белее холста.
Верба-невеста, молодка пригожая,
Зеленью-платом не засти зари!
Аль с алоцветной красою не схожа я -
Косы желтее, чем бус янтари.
Ал сарафан с расписной оторочкою,
Белый рукав и плясун-башмачок...
Хворым младенчиком, всхлипнув над кочкою,
Звон оголосил пролесок и лог.
Схожа я с мшистой, заплаканной ивою,
Мне ли крутиться в янтарь-бахрому...
Зой-невидимка узывней, дремливее,
Белые вербы в кадильном дыму.</text><name>Старуха</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1938</date_from><text>Мы будем суровы и откровенны.
Мы лампу закроем газетным листом.
О самом прекрасном, о самом простом
разговаривать будем мы.
Откуда нашлись такие слова?
Неужто мы их придумали сами?
Тихими, тихими голосами
разговаривать будем мы.
Откуда мысли такие взялись?
Едва замолчав, начинаем снова.
Уже понимая друг друга с полслова,
разговаривать будем мы.
Откуда чувства такие пришли?
Наперебой, ничего не скрывая,
глаза от волнения закрывая,
разговаривать будем мы.
Что это, радость или печаль?
Не удивляясь, не понимая,
закуривая и спички ломая,
разговаривать будем мы.
Наконец наступит какой-то миг...
Почему побледнел ты? Уже светает.
Великая, радостная, святая,
перебив, оттеснив, растолкав слова,
властно вступает в свои права
любовь или дружба? Не знаю.</text><name>Ночной разговор</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1956</date_from><text>Лишь запах чабреца, сухой и горьковатый,
Повеял на меня - и этот сонный Крым,
И этот кипарис, и этот дом, прижатый
К поверхности горы, слились навеки с ним.
Здесь море - дирижер, а резонатор - дали,
Концерт высоких волн здесь ясен наперед.
Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали,
И эхо средь камней танцует и поет.
Акустика вверху настроила ловушек,
Приблизила к ушам далекий ропот струй.
И стал здесь грохот бурь подобен грому пушек,
И, как цветок, расцвел девичий поцелуй.
Скопление синиц здесь свищет на рассвете,
Тяжелый виноград прозрачен здесь и ал.
Здесь время не спешит, здесь собирают дети
Чабрец, траву степей, у неподвижных скал.</text><name>Над морем</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1943</date_from><text>Что нам тысячи километров!
Имя вслух мое назови —
И домчится, как песня, с ветром
До окопов голос любви.
Я сквозь грохот тебя услышу,
Сновиденья за явь приму.
Хлынь дождем на шумную крышу,
Ночью ставни открой в дому.
Пуля свалит в степи багровой —
Хоть на миг сдержи суховей,
Помяни меня добрым словом,
Стынуть буду — теплом повей.
Появись, отведи туманы,
Опустись ко мне на траву,
Подыши на свежие раны —
Я почувствую, оживу.</text><name>Что нам тысячи километров!..</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1910</date_from><text>Там человек сгорел
Как тяжело ходить среди людей
И притворятся непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.
И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельной пожар!</text><name></name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1818</date_from><text>Как сладостно!.. но, боги, как опасно
Тебе внимать, твой видеть милый взор!..
Забуду ли улыбку, взор прекрасный
И огненный, волшебный разговор!
Волшебница, зачем тебя я видел —
Узнав тебя, блаженство я познал —
И счастие мое возненавидел.</text><name>Как сладостно!.. но, боги, как опасно...</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1962</date_from><text>Когда я мрачен или весел,
Я ничего не напишу.
Своим душевным равновесьем,
Признаться стыдно, дорожу.
Пускай, кто думает иначе,
К столу бежит, а не идет,
И там безумствует, и плачет,
И на себе рубашку рвет.
А я домой с вечерних улиц
Не тороплюсь, не тороплюсь.
Уравновешенный безумец,
Того мгновения дождусь,
Когда большие гири горя,
Тоски и тяжести земной,
С моей душой уже не споря,
Замрут на линии одной.</text><name>Когда я мрачен или весел...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1960</date_from><text>Я похожа на землю,
что была в запустенье веками.
Небеса очень туго,
очень трудно ко мне привыкали.
Меня ливнями било,
меня солнцем насквозь прожигало.
Время тяжестью всей,
словно войско, по мне прошагало.
Но за то, что я в небо
тянулась упрямо и верно,
полюбили меня
и дожди и бродячие ветры.
Полюбили меня —
так, что бедное стало богатым,—
и пустили меня
по равнинам своим непокатым.
Я иду и не гнусь —
надо мной мое прежнее небо!
Я пою и смеюсь,
где другие беспомощно немы.
Я иду и не гнусь —
подо мной мои прежние травы...
Ничего не боюсь.
Мне на это подарено право.
Я своя у березок,
у стогов и насмешливых речек.
Все обиды мои
подорожники пыльные лечат.
Мне не надо просить
ни ночлега, ни хлеба, ни света,—
я своя у своих
перелесков, затонов и веток.
А случится беда —
я шагну, назову свое имя...
Я своя у своих.
Меня каждое дерево примет.</text><name>Я похожа на землю...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1958</date_from><text>Прямых стволов благословение
И млечный пар над головой,
И я ложусь в листву осеннюю,
Дышу подспудицей грибной.
Мне грешная моя, невинная
Земля моя передает
Свое терпенье муравьиное
И душу крепкую, как йод.
Кончаются мои скитания.
Я в лабиринт корней войду
И твой престол найду, Титания,
В твоей державе пропаду.
Что мне в моем погибшем имени?
Твой ржавый лист - моя броня,
Кляни меня, но не гони меня,
Убей, но не гони меня.</text><name>Титания</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>- Ты моей никогда не будешь,
Ты моей никогда не станешь,
Наяву меня не полюбишь
И во сне меня не обманешь...
На юру загорятся листья,
За горой загорится море.
По дороге промчатся рысью
Черноперых всадников двое.
Кони их пробегут меж холмами
По лесам в осеннем уборе,
И исчезнут они в тумане,
А за ними погаснет море.
Будут терпкие листья зыбки
На дубах старинного бора.
И останутся лишь обрывки
Их неясного разговора:
- Ты моим никогда не будешь,
Ты моим никогда не станешь.
Наяву меня не погубишь
И во сне меня не приманишь.</text><name>Баллада (Ты моей никогда не будешь...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Теперь октябрь не тот,
Не тот октябрь теперь.
В стране, где свищет непогода,
Ревел и выл
Октябрь, как зверь,
Октябрь семнадцатого года.
Я помню жуткий
Снежный день.
Его я видел мутным взглядом.
Железная витала тень
«Над омраченным Петроградом».
Уже все чуяли грозу,
Уже все знали что-то,
Знали,
Что не напрасно, знать, везут
Солдаты черепах из стали.
Рассыпались...
Уселись в ряд...
У публики дрожат поджилки...
И кто-то вдруг сорвал плакат
Со стен трусливой учредилки.
И началось...
Метнулись взоры,
Войной гражданскою горя,
И дымом пламенной «Авроры»
Взошла железная заря.
Свершилась участь роковая,
И над страной под вопли «матов»
Взметнулась надпись огневая:
»Совет Рабочих Депутатов».</text><name>Воспоминание (Теперь октябрь не тот...)</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Ночь была. И на Пинегу падал длинный снег.
И Вестминстерское сердце скрипнуло сердито.
В синем жире стрелки холеных «Омег»
Подступали к тихому зениту.
Прыгало тустепом юркое «люблю».
Стал пушинкой Арарата камень.
Радугой кривая ввоза и валют
Встала над замлевшими материками.
Репарации петит и выпот будних дней.
И никто визиток сановитых не заденет.
И никто не перережет приводных ремней
Нормированных совокуплений.
Но Любовь — сосед и миф —
Первые глухие перебои,
Столкновенье диких цифр
И угрюмое цветенье зверобоя.
Половина первого. Вокзальные пары.
На Пинеге снег. Среди трапеций доллар.
Взрыв.
Душу настежь. Золото и холод.
Только ты, мечта, не суесловь —
Это ведь всегда бывает больно.
И крылатым зимородком древняя любовь
Бьется в чадной лапе Равашоля.
Это не гудит пикардская земля
Гудом императорского марша.
И не плещет нота голубятника Кремля —
Чудака, обмотанного шарфом.
Это только тишина и жар,
Хроника участков, крохотная ранка.
Но, ее узнав, по винограднику, чумея и визжа,
Оглушенный царь метался за смуглянкой.
Это только холодеющий зрачок
И такое замедление земного чина,
Что становится музейным милое плечо,
Пережившее свою Мессину.</text><name>Ночь была. И на Пинегу...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>Скучно, грустно мне; в окошко
Небо серое глядит;
За стеной соседа песня
Вечно грустная звучит.
Кто сосед мой одинокий
И о чем тоскует он?
Иль судьбою прихотливой
Он с подругой разлучен?
Об отчизне ли далекой,
Об отваге ль прошлых дней
Вспоминает он, унылый,
В тесной комнатке своей?
Утомил его, быть может,
Жизни долгий, скучный путь
И, как я, скорей хотел бы
Странник бедный отдохнуть?
Кто б ты ни был, эти звуки
В душу мне отраду льют.
Пой, сосед!.. Но, видно, слезы
Кончить песни не дают.
Вот затих он; и, как прежде,
Всё вокруг меня молчит,
И в окно мое печально
Небо серое глядит.</text><name>Сосед</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1864</date_from><text>Что, если на любовь последнюю твою
Она любовью первою ответит
И, как дитя, произнесет: «люблю»,—
И сумеркам души твоей посветит?
Ее беспечности, смотри, не отрави
Неугомонным подозреньем;
К ее ребяческой любви
Не подходи ревнивым привиденьем.
Очнувшись женщиной, в испуге за себя,
Она к другому кинется в объятья
И не захочет понимать тебя,—
И в первый раз услышишь ты проклятья,
Увы! в последний раз любя.</text><name>Что, если</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1924</date_from><text>Здравствуй, здравствуй, мой город родной!
Друг на друга, а ну, поглядимся.
Что ж не радуешь думы хмельной
Твоего молодого родимца?
Дымной гонкой стальных поездов,
Знать, любовь мне походку сломала:
Так и клонится шепот шагов
К отдаленному шуму вокзала.
Где ж ты, трезвый закал головы?
Взвеял ветер,— и чудится шагу,
Что втянулись и стены Москвы
В дорогую ростовскую тягу.
И, мутя свой московский покров,
Словно вздумав пуститься в прогулки,
Выпрямляются — и на Ростов
Устремляются переулки.
И, как будто качаясь с вина,
Покатились и улицы сами.
Это издали, значит, она
Поманила столицу глазами.
Я иду, и о ней па пути
Мне пространства шумят, как шарманки.
Не уйти, ах, никак не уйти
От ее черноглазой приманки!</text><name>Здравствуй, здравствуй, мой город родной!..</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>И. Одоевцевой
Распыленный мильоном
мельчайших частиц,
В ледяном, безвоздушном,
бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд,
ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь - отраженьем -
в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем
Саду,
В голубой белизне петербургского
мая,
По пустынным аллеям неслышно
пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.</text><name>Распыленный мильоном...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1906</date_from><text>В ласкающем воздухе леготе,
О, волосы, по плечу бегайте.
Погонщик скота Твердислав
Губами стоит моложав.
Дороги железной пред ним полотно,
Где дальнего поезда катит пятно.
Или выстукивай лучше колеса,
Чтоб поезд быстрее и яростней несся,
Или к урочному часу спеши
И поезду прапором красным маши.
Там за страною зеленой посева
Слышишь у иволги разум напева.
Юноша, юноша, идем и ты
Мне повинуйся и в рощу беги,
Собирай для продажи цветы,
Чугунные уже зашатались круги.
Нет, подъехал тяжко поезд -
Из железа темный зверь -
И совсем не беспокоясь
Потянул погонщик дверь.
Сорок боровов взвизгнуло,
Взором бело-красных глаз
И священного разгула
Тень в их лицах пронеслась.
Сорок боровов взвизгнуло,
Возглашая: смерть надежде!
Точно ветер, дуя в дуло,
Точно ветер тихий прежде.
Колеса несутся, колеса стучат!
Скорее, скорее, скорей!
Сорок боровов молчат,
Древним разумом зверей урчат!
И к задумчивому вою
Примешался голос страсти:
Тело пастыря живое
Будет порвано на части.</text><name>Погонщик скота, сожранный им</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Не надо срезанных тюльпанов!
Пускай цветы растут на клумбах,
Не увядая в дымных клубах
Среди повапленных чуланов.
Пускай слезою драгоценной
Роса украсит их в тени.
И луковичкою подземной
Пусть будут заняты они.
А так - что остается, кроме
Подобья хлипкого ствола.
И лепестки, как сгустки темной крови,
Сметают утром со стола.</text><name>Не надо срезанных тюльпанов!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from></date_from><text>Еду. Тихо. Слышны звоны
Под копытом на снегу.
Словно серые вороны
Раскричались на лугу.
Заколдован невидимкой,
Дремлет лес под сказку сна,
Словно белою косынкой
Повязалася сосна.
Принагнулась, как старушка,
Оперлася на клюку,
А под самою макушкой
Долбит дятел на суку.
Скачет конь. Простору много.
Сыплет снег и стелет шаль.
Бесконечная дорога
Убегает лентой вдаль.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1906</date_from><text>Император с профилем орлиным,
С черною, курчавой бородой,
О, каким бы стал ты властелином,
Если б не был ты самим собой!
Любопытно-вдумчивая нежность,
Словно тень, на царственных устах,
Но какая дикая мятежность
Затаилась в сдвинутых бровях!
Образы властительные Рима,
Юлий Цезарь, Август и Помпей,-
Это тень, бледна и еле зрима,
Перед тихой тайною твоей.
Кончен ряд железных сновидений,
Тихи гробы сумрачных отцов,
И ласкает быстрый Тибр ступени
Гордо розовеющих дворцов.
Жадность снов в тебе неутолима:
Ты бы мог раскинуть ратный стан,
Бросить пламя в храм Иерусалима,
Укротить бунтующих парфян.
Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если, словно золото на черни,
Видны ноги стройных танцовщиц?
Страстная, как юная тигрица,
Нежная, как лебедь сонных вод,
В темной спальне ждет императрица,
Ждет, дрожа, того, кто не придет.
Там, в твоих садах, ночное небо,
Звезды разбросались, как в бреду,
Там, быть может, ты увидел Феба,
Трепетно бродящего в саду.
Как и ты, стрелою снов пронзенный,
С любопытным взором он застыл
Там, где дремлет, с Нила привезенный,
Темно-изумрудный крокодил.
Словно прихотливые камеи -
Тихие, пустынные сады,
С темных пальм в траву свисают змеи,
Зреют небывалые плоды.
Беспокоен смутный сон растений,
Плавают туманы, точно сны,
В них ночные бабочки, как тени,
С крыльями жемчужной белизны.
Тайное свершается в природе:
Молода, светла и влюблена,
Легкой поступью к тебе нисходит,
В облако закутавшись, луна.
Да, от лунных песен ночью летней
Неземная в этом мире тишь,
Но еще страшнее и запретней
Ты в ответ слова ей говоришь.
А потом в твоем зеленом храме
Медленно, как следует царю,
Ты, неверный, пышными стихами
Юную приветствуешь зарю.</text><name>Каракалла</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1953</date_from><text>Ты большая в любви.
Ты смелая.
Я - робею на каждом шагу.
Я плохого тебе не сделаю,
а хорошее вряд ли смогу.
Все мне кажется,
будто бы по лесу
без тропинки ведешь меня ты.
Мы в дремучих цветах до пояса.
Не пойму я -
что за цветы.
Не годятся все прежние навыки.
Я не знаю,
что делать и как.
Ты устала.
Ты просишься на руки.
Ты уже у меня на руках.
"Видишь,
небо какое синее?
Слышишь,
птицы какие в лесу?
Ну так что же ты?
Ну?
Неси меня!
А куда я тебя понесу?..</text><name>Ты большая в любви...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1920</date_from><text>Адриатические волны!
О, Брента)..
"Евгений Онегин"
Брента, рыжая речонка!
Сколько раз тебя воспели,
Сколько раз к тебе летели
Вдохновенные мечты -
Лишь за то, что имя звонко,
Брента, рыжая речонка,
Лживый образ красоты!
Я и сам спешил когда-то
Заглянуть в твои отливы,
Окрыленный и счастливый
Вдохновением любви.
Но горька была расплата.
Брента, я взглянул когда-то
В струи мутные твои.
С той поры люблю я, Брента,
Одинокие скитанья,
Частого дождя кропанье
Да на согнутых плечах
Плащ из мокрого брезента.
С той поры люблю я, Брента,
Прозу в жизни и в стихах.</text><name>Брента</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1859</date_from><text>(Подражание Полонию)
Ступай, мой сын! Постранствуй! Погляди!
Мне, старику, оно уже не лестно,
Как сонный кот, забившись в угол тесный,
Я не ищу отрады впереди;
А молодежь, с своим орлиным взором,
Летит вперед за волей и простором.
Учись! Пойми, что знание есть власть,
Умей страдать вопросом и сомненьем,
Умей людей любить с благоговеньем
И претворяй бунтующую страсть
В смысл красоты и веры благородной;
Живи умно, как человек свободный.
Пора любви придет своей чредой:
Умей любовь проникнуть светом дружбы,
Но избегай, как гнета рабской службы,
Тяжелой свычки, праздной и тупой,
Где женщина, весь день дыша разладом,
Тревожит жизнь докучно мелким ядом.
За истину сноси обидный гнет —
Без хвастовства, но гордо и достойно;
Будь тверд в борьбе и смерть встречай спокойно
Не злобствуя и зная наперед:
Народы все, помимо всех уроков,
Сперва казнят, а после чтут пророков.
Итак, ступай! Мужайся и расти,
На все кругом смотри пытливым взглядом,
И действуя наперекор преградам,
И не сходя с заветного пути...
Забудь в труде и страх и утомленье —
И вот тебе мое благословенье.</text><name>Юноше</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1823</date_from><text>Ты предо мною
Стояла тихо.
Твой взор унылый
Был полон чувства.
Он мне напомнил
О милом прошлом..
Он был последний
На здешнем свете.
Ты удалилась,
Как тихий ангел;
Твоя могила,
Как рай, спокойна!
Там все земные
Воспоминанья,
Там все святые
О небе мысли.
Звезды небес,
Тихая ночь!..</text><name>19 марта 1823</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>О д и с с е й
Брат мой, я вижу глаза твои тусклые,
Вместо доспехов меха леопарда
С негой обвили могучие мускулы.
Чувствую запах не крови, а нарда.
Сладкими винами кубок твой полнится,
Тщетно вождя ожидают в отряде.
И завивает, как деве, невольница
Черных кудрей твоих длинные пряди.
Ты отдыхаешь под светлыми кущами.
Сердце безгневно и взор твой лилеен
В час, когда дебри покрыты бегущими,
Поле — телами убитых ахеян.
Каждое утро страдания новые...
Вот — я раскрыл пред тобою одежды —
Видишь, как кровь убегает багровая?
Это не кровь, это наши надежды.
А х и л л
Брось, Одиссей, эти стоны притворные.
Красная кровь вас с землей не разлучит.
А у меня она страшная, черная,
В сердце скопилась и давит и мучит.</text><name>Ахилл и Одиссей</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1993</date_from><text>...Изящных неточностей полный, стих
Построился не от сих до сих,
Но от таких-то и до таких-то,
Как полурыба и полупихта.
В нём что-то есть, а чего-то нет...
Но если и не был в нём явлен — поэт,
То был — человек! И сосед наш сверху;
Глотавший книги, читавший сверку,
Историк. И стоик! И друг отца!
Пришедший, как луч из развалин дворца,
Из тех — оставшихся до конца
Немногими — кратких минут уюта,
Что были так люто завидны кому-то!
Минут,
Которых так мало ВСЕГДА
(Видать, увела их чужая звезда,
Украла у нашей — в порядке наживы)!
Минут,
Когда мы с тобой — были живы!</text><name>Изящных неточностей полный, стих...</name><date_to>1993</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1944</date_from><text>Можем строчки нанизывать
Посложнее, попроще,
Но никто нас не вызовет
На Сенатскую площадь.
И какие бы взгляды вы
Ни старались выплескивать,
Генерал Милорадович
Не узнает Каховского.
Пусть по мелочи биты вы
Чаще самого частого,
Но не будут выпытывать
Имена соучастников.
Мы не будем увенчаны...
И в кибитках,
снегами,
Настоящие женщины
Не поедут за нами.</text><name>Зависть</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Строим, строим города
Сказочного роста.
А бывал ли ты когда
Человеком - просто?
Все долбим, долбим, долбим,
Сваи забиваем.
А бывал ли ты любим
И незабываем?</text><name>Строим, строим города...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>I
Жили, воевали, голодали,
Умирали врозь, по одному.
Я не живописец, мне детали
Ни к чему, я лучше соль возьму.
Из всего земного ширпотреба
Только дудку мне и принесли:
Мало взял я у земли для неба,
Больше взял у неба для земли.
Я из шапки вытряхнул светила,
Выпустил я птиц из рукава.
Обо мне земля давно забыла,
Хоть моим рифмовником жива.
II
На каждый звук есть эхо на земле.
У пастухов кипел кулеш в котле,
Почесывались овцы рядом с нами
И черными стучали башмачками.
Что деньги мне? Что мне почет и честь
В степи вечерней без конца и края?
С Овидием хочу я брынзу есть
И горевать на берегу Дуная,
Не различать далеких голосов,
Не ждать благословенных парусов.
IIII
Где вьюгу на латынь
Переводил Овидий,
Я пил степную синь
И суп варил из мидий.
И мне огнем беды
Дуду насквозь продуло,
И потому лады
Поют как Мариула,
И потому семья
У нас не без урода
И хороша моя
Дунайская свобода.
Где грел он в холода
Лепешку на ладони,
Там южная звезда
Стоит на небосклоне.
IV
Земля неплодородная, степная,
Горючая, но в ней для сердца есть
Кузнечика скрипица костяная
И кесарем униженная честь.
А где мое грядущее? Бог весть.
Изгнание чужое вспоминая,
С Овидием и я за дестью десть
Листал тетрадь на берегу Дуная.
За желть и жёлчь любил я этот край
И говорил:- Кузнечик мой, играй!-
И говорил:- Семь лет пути до Рима!
Теперь мне и до степи далеко.
Живи хоть ты, глоток сухого дыма,
Шалаш, кожух, овечье молоко.</text><name>Степная дудка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1920</date_from><text>Идти густыми коноплями,
Где полдень дышит горячо,
И полотенце с петухами
Привычно кинуть на плечо,
Локтем отодвигать крапиву,
Когда спускаешься к реке,
На берегу нетерпеливо
Одежду сбросить на песке
И, отбежав от частокола,
Пока спины не обожгло,
Своею тяжестью веселой
Разбить холодное стекло!</text><name>Купанье</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1911</date_from><text>Возьми весло, ладью отчаль,
И пусть в ладье вас будет двое.
Ах, безысходность и печаль
Сопровождают все земное.</text><name>Возьми весло, ладью отчаль...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1921</date_from><text>Люблю людей, люблю природу,
Но не люблю ходить гулять,
И твердо знаю, что народу
Моих творений не понять.
Довольный малым, созерцаю
То, что дает нещедрый рок:
Вяз, прислонившийся к сараю,
Покрытый лесом бугорок...
Ни грубой славы, ни гонений
От современников не жду,
Но сам стригу кусты сирени
Вокруг террасы и в саду.</text><name>Люблю людей, люблю природу...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1816</date_from><text>О ты, смущенная присутствием моим,
Спокойся: я бегу в пределы отдаленны!-
Пусть избранный тобой вкушает дни блаженны,
Пока судьбой храним.
Но, ах! не мысли ты, чтоб новые восторги
И спутник счастливый твоих весенних дней
Изгладили меня из памяти твоей!..
О нет! есть суд небес, и справедливы боги!
Душевны радости, делимые со мной,
Воспоминания протекших упований
И сладкие часы забвенья и мечтаний,
И я, я сам явлюсь тревожить твой покой!
Но уж не в виде том, как в дни мои счастливы,
Когда - смущенный, торопливый -
Я плакал без укор, без гнева угрожал
И за вину твою - любовник боязливый -
Себе у ног твоих прощения искал!
Нет, нет! явлюсь опять, но как посланник мщенья,
Но как каратель преступленья,
Свиреп, неумолим везде перед тобой:
И среди общества блистательного круга,
И средь семьи твоей, где ты цветешь душой,
В уединении, в объятиях супруга,
Везде, везде в твоих очах
Грозящим призраком, с упреком на устах!
Но нет!.. О, гнев меня к упрекам не принудит:
Чья мертвая душа тобой оживлена,
Тот благости твои век, век не позабудет!
Его богам молитва лишь одна:
"Да будет счастлива она!.."-
Но вряд ли счастие твоим уделом будет!</text><name>Элегия VI (О ты, смущенная...)</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from></date_from><text>В железе есть стоны,
Кандальные звоны
И плач гильотинных ножей,
Шрапнельные пули
Жужжаньем плеснули
На гранях земных рубежей.
В железе есть зовы
Звеняще-грозовы,
Движенье чугунное масс:
Под звоны металла
Взбурлило, восстало,
Заискрилось в омутах глаз.
В железе есть чистость,
Призывность, лучистость
Мимозово-нежных ресниц;
Есть флейтовы трели,-
Зажглись и сгорели
В улыбках восторженных лиц.
В железе есть нежность,
Игривая снежность,
В шлифованном - светит любовь.
Закатная алость,
Порыв и усталость,
В изломе заржавленном - кровь.
В железе есть осень,
Холодная просинь
В заржавленных ветках сосны;
Есть знойное лето,
Миражем одето,
Горячим цветеньем весны.
В железе есть жгучесть,
Мятежность, певучесть
У скал раздробленной волны,
Напевность сирены
В кипучести пены,
Где тела извивы вольны.
В железе есть ковкость,
Проворность и ловкость
Есть в танцах мозолистых рук,
Есть ток в наших жилах,
В звенящих зубилах,
Вагранками спаянный круг.
В железе есть сила -
Гигантов взрастила
Заржавленным соком руда.
Железной ратью
Вперед, мои братья,
Под огненным стягом труда!</text><name>Песнь о железе</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1963</date_from><text>Загадочная русская душа...
Она, предмет восторгов и проклятий,
Бывает кулака мужского сжатей,
Бетонные препятствия круша.
А то вдруг станет тоньше лепестка,
Прозрачнее осенней паутины.
А то летит, как в первый день путины
Отчаянная горная река.
Загадочная русская душа...
О ней за морем пишутся трактаты,
Неистовствуют киноаппараты,
За хвост комету ухватить спеша.
Напрасный труд! Пора бы знать давно:
Один Иванушка за хвост жар-птицы
Сумел в народной сказке ухватиться.
А вам с ним не тягаться все равно.
Загадочная русская душа...
Сложна, как смена красок при рассветах.
Усилья институтов и разведок
Ее понять — не стоят ни гроша.
Где воедино запад и восток
И где их разделенье и слиянье?
Где северное сходится сиянье
И солнечный энергии исток?
Загадочная русская душа...
Коль вы друзья, скажу вам по секрету:
Вся тайна в том, что тайны вовсе нету,
Открытостью она и хороша.
Тот, кто возвел неискренность и ложь
В ранг добродетелей, понять бессилен,
Что прямота всегда мудрей извилин.
Где нет замков — ключей не подберешь.
И для блуждающих во мгле закатной,
Опавших листьев золотом шурша,
Пусть навсегда останется загадкой
Рассвет в апреле —
Русская душа!</text><name>Загадочная русская душа...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1929</date_from><text>Первая пуля
Попала в ногу,
Но я, представьте, не был взволнован,—
Я был совершенно спокоен...
Ей-богу!
Честное слово!..
То ли бог, то ли черт мне помог?
До сих пор
Я понять не могу —
Для меня это тайна.
Пуля вторая
Летела в упор
И в меня не попала
Чисто случайно...
Нам, калекам-бойцам,
Только жрать, только спать,
Только радость одна,
Что друзей вспоминать.
Жаркой кровью своей
Поперхнувшись па миг,
Третьей пулей сражен,
Пал братишка комбриг.
Он стоял, чудачок,
У врага на виду,
Он упал на траву
Головой бесшабашной...
О четвертой пуле
Я речь поведу,
О четвертой —
О самой тяжелой и страшной.
Эта пуля вошла
В мою главную жилу
И бежит,
Отнимая последнюю силу.
Я всю ночь провожу
На бессонной постели,—
Эта пуля без отдыху
Шляется в теле.
Приложи только руку —
И нащупаешь ты
Мгновенную выпуклость быстроты.
Приложи только ухо —
И услышь, недвижим,
Как свистит эта пуля
По жилам моим.
Ты мне жилу разрежь, если нож твой остер,
Чтобы пулю добыть и запрятать в затвор,
Потому что в степях поднимается дым,
И свинец еще будет необходим!</text><name>Четыре пули</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1825</date_from><text>Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдет, то будет мило.</text><name>Если жизнь тебя обманет...</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>Oh! quand viendra-t-il donc se jour
que je revais,
Tardif reparateur de tant de jours
mauvais?
Jamais, dit la raison...
H. Moreau *
Всё тихо... Тополи над спящими водами,
Как призраки, стоят, луной озарены;
Усеян свод небес дрожащими звездами,
В глубокий сон поля и лес погружены;
Воздушные струи полны ночной прохладой,
Повеял мне в лицо душистый ветерок...
Уж берег виден стал... и дышит грудь отрадой,-
Быстрей же мчи меня, о легкий мой челнок.
Я вижу, огонек мелькнул между кустами
И яркой полосой ложится на реке;
Скитальца ль ждешь к себе, с томленьем и слезами,
Ты, добрый друг, в своем уютном уголке?
С молитвою ль стоишь пред чистою Мадонной
И слышен шепот твой в полночной тишине;
Иль, может, рвешь листки ты розы благовонной,
Как Гретхен Фауста, гадая обо мне.
Услышав плеск волны, с улыбкой молодою
Ты другу выйдешь ли навстречу в темный грот,
Где, к моему плечу приникнув головою,
Ты говорила мне, бывало: "День придет,
И близок он, когда ни горя, ни страданий
Не будет на земле!"- Нет, он далек, дитя;
И если б знала ты, как много упований,
Прекрасных и святых с тех пор утратил я!
Ты помнишь ли, как мы с тобою расставались,
Как был я духом бодр, как полон юных сил!
Но вот разлуки дни, как грезы, миновались;
Отчизну и тебя я снова посетил!
И что ж? Утомлена бесплодною борьбою
Уже душа моя. Потух огонь в глазах;
И впала грудь моя, истерзана тоскою,
И не пылает кровь румянцем на щеках.
Я слышал ближних вопль, я видел их мученья,
Я предрассудка власть повсюду находил;
И страшно стало мне! И мрачный дух сомненья,
Ужасный дух, меня впервые посетил!
Бессилие мое гнетет меня всечасно;
Уж холод в сердце мне, я чувствую, проник;
И я спешу к тебе, спешу, мой друг прекрасный,
В объятиях твоих забыться хоть на миг!
Сгустилась ночи тьма над спящими водами,
Повеял мне в лицо душистый ветерок.
Усыпан свод небес дрожащими звездами,
Быстрей же к берегам неси меня, челнок!</text><name>Странник</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Бросьте скуку, как корку арбузную!
Небо ясное, легкие сны...
Парень лошадь имел и судьбу свою -
Интересную до войны.
А на войне как на войне,
А до войны как до войны,-
Везде, по всей Вселенной.
Он лихо ездил на коне
В конце весны, в конце весны -
Последней, довоенной.
Но туманы уже по росе плелись,
Град прошел по полям и мечтам.
Для того, чтобы тучи рассеялись,
Парень нужен был именно там.
Там - на войне как на войне,
А до войны как до войны,-
Везде, по всей Вселенной.
Он лихо ездил на коне
В конце весны, в конце весны -
Последней, довоенной.</text><name>Бросьте скуку, как корку арбузную!..</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>(В Альбом)
Зачем меня в тяжелом сне
Тревожат лестные веленья?
Нет, не поминок обо мне,
Я жажду струй самозабвенья!
Мое любимое давно
Во прахе лет погребено.
Минувших дней змеиный свиток
Хранит лишь бед моих избыток
И радостей, которых нет,
Неизменимо-хладный след,
Зачем, зачем же вы желали
Мне сердце пробудить опять,
В свои летучие скрижали
Мою кручину записать?
Зачем? Вам будут непонятны
Страстей мятежных письмена
И воли грозная волна,
И прихоть думы коловратной,
Которой сила, как стрела,
Сквозь ад и небо протекла.
Но дайте года два терпенья,
И, может быть, как важный гусь,
И я по озеру смиренья
Бесстрастно плавать научусь.
Когда с порой мечтанья минет
Вся поэтическая дурь
И на душе моей застынет
Кипучий след минувших бурь,
Тогда поэт благоразумный,
Беспечно сидя на мели,
Я налюбуюсь издали
На треволненье жизни шумной;
Тогда премилый ваш альбом
Я испещрю своим пером.
И опишу отменно точно,
Что я случайно иль нарочно
Изведал на своем веку:
Печалей терны, счастья розы,
Разлуки знойную тоску
И неги сладостные слезы,
И свод небес, и ропот струй,
И вечно первый поцелуй.
Тогда, покорен вашей воле,
На арзерумского пашу
В пятнадцать песен, даже боле,
Я эпопею напишу.
Зато позвольте мне дотоле,
Скрепив измученную грудь,
От рифм и горя отдохнуть.</text><name>Е. И. Б[...]ной (Зачем меня в тяжелом сне...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Я должен вспомнить - это было:
Играли в прятки облака,
Лениво теплая кобыла
Выхаживала сосунка,
Кричали вечером мальчишки,
Дожди поили резеду,
И мы влюблялись понаслышке
В чужую трудную беду.
Как годы обернулись в даты!
И почему в горячий день
Пошли небритые солдаты
Из ошалевших деревень!
Живи хоть час на полустанке,
Хоть от свистка и до свистка.
Оливой прикрывали танки
В Испании.
Опять тоска.
Опять несносная тревога
Кричит над городом ночным.
Друзья, перед такой дорогой
Присядем малость, помолчим,
Припомним все, как домочадцы,-
Ту резеду и те дожди,
Чтоб не понять, не догадаться,
Какое горе впереди.</text><name>Я должен вспомнить - это было...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Проживая — много лет тому назад — в Петербурге, я,
всякий раз как мне случалось нанимать извозчика, вступал с ним в беседу.
Особенно любил я беседовать с ночными извозчиками,
бедными подгородными крестьянами, прибывавшими в столицу с окрашенными вохрой санишками и плохой клячонкой — в надежде и самим прокормиться и собрать на оброк
господам.
Вот однажды нанял я такого извозчика... Парень лет
двадцати, рослый, статный, молодец молодцом; глаза голубые, щеки румяные; русые волосы вьются колечками
из-под надвинутой на самые брови заплатанной шапоньки.
И как только налез этот рваный армячишко на эти богатырские плеча!
Однако красивое, безбородое лицо извозчика казалось
печальным и хмурым.
Разговорился я с ним. И в голосе его слышалась печаль.
— Что, брат?— спросил я его.— Отчего ты не весел?
Али горе есть какое?
Парень не тотчас отвечал мне.
— Есть, барин, есть,— промолвил он, наконец.— Да и
такое, что лучше быть не надо. Жена у меня померла.
— Ты ее любил... Жену-то свою?
Парень не обернулся ко мне; только голову наклонил
немного.
— Любил, барин. Восьмой месяц пошел... а не могу забыть. Гложет мне сердце... да и ну! И с чего ей было помирать-то? Молодая! здоровая!.. В един день холера порешила.
— И добрая она была у тебя?
— Ах, барин!— тяжело вздохнул бедняк.— И как же
дружно мы жили с ней! Без меня скончалась. Я как узнал
здесь, что ее, значит, уже похоронили,— сейчас в деревню
поспешил, домой. Приехал — а уж за полночь стало. Вошел
я к себе в избу, остановился посередке и говорю так-то тихохонько: «Маша! а Маша!» Только сверчок трещит. Заплакал я тутотка, сел на избяной пол — да ладонью по
земле как хлопну! «Ненасытная, говорю, утроба!.. Сожрала ты ее... сожри ж и меня! Ах, Маша!»
— Маша!— прибавил он внезапно упавшим голосом.
И, не выпуская из рук веревочных вожжей, он выдавил рукавицей из глаз слезу, стряхнул ее, сбросил в сторону,
повел плечами — и уж больше не произнес ни слова.
Слезая с саней, я дал ему лишний пятиалтынный. Он
поклонился мне низехонько, взявшись обеими руками за
шапку — и поплелся шажком по снежной скатерти пустынной улицы, залитой седым туманом январского мороза.</text><name>Маша</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1920</date_from><text>Я вырастал в глухое время,
Когда весь мир был глух и тих.
И людям жить казалось в бремя,
А слуху был ненужен стих.
Но смутно слышалось мне в безднах
Невнятный гул, далекий гром,
И топоты копыт железных,
И льдов тысячелетних взлом.
И я гадал: мне суждено ли
Увидеть новую лазурь,
Дохнуть однажды ветром воли
И грохотом весенних бурь.
Шли дни, ряды десятилетий.
Я наблюдал, как падал плен.
И вот предстали в рдяном свете,
Горя, Цусима и Мукден.
Год Пятый прошумел, далекой
Свободе открывая даль.
И после гроз войны жестокой
Был Октябрем сменен февраль.
Мне видеть не дано, быть может,
Конец, чуть блещущий вдали.
Но счастлив я, что был мной прожит
Торжественнейший день земли.</text><name>Я вырастал в глухое время...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1887</date_from><text>В блеске огней, за зеркальными стеклами,
Пышно цветут дорогие цветы,
Нежны и сладки их тонкие запахи,
Листья и стебли полны красоты.
Их возрастили в теплицах заботливо,
Их привезли из-за синих морей;
Их не пугают метели холодные,
Бурные грозы и свежесть ночей...
Есть на полях моей родины скромные
Сестры и братья заморских цветов:
Их возрастила весна благовонная
В зелени майской лесов и лугов.
Видят они не теплицы зеркальные,
А небосклона простор голубой,
Видят они не огни, а таинственный
Вечных созвездий узор золотой.
Веет от них красотою стыдливою,
Сердцу и взору родные они
И говорят про давно позабытые
Светлые дни.</text><name>Полевые цветы</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1917</date_from><text>Ночь без луны кругом светила,
Пожаром в тишине грозя,
Ты помнишь все, что с нами было,
Чего забыть уже нельзя:
Наш тесный круг, наш смех открытый,
Немую сладость первых пуль,
И длинный, скучный мост Бабита,
И в душном августе Тируль.
Как шел ночами, колыхаясь,
Наш полк в лиловых светах сна,
И звонко стукались, встречаясь,
Со стременами стремена.
Одних в горящем поле спешил,
Другим замедлил клич: пора!
Но многие сердца утешил
Блеск боевого серебра.
Былое заключено в книги,
Где вечности багровый дым,
Быть может, мы у новой Риги
Опять оружье обнажим.
Еще насмешка не устала
Безумью времени служить,
Но умереть мне будет мало,
Как будет мало только жить.</text><name>Другу</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>На окно ко мне садится
в лунных вензелях
алюминиевая птица —
вместо тела
фюзеляж
и над ее шеей гайковой
как пламени язык
над гигантской зажигалкой
полыхает
женский
лик!
(В простынь капиталистическую
Завернувшись, спит мой друг.)
кто ты? бред кибернетический?
полуробот? полудух?
помесь королевы блюза
и летающего блюдца?
может ты душа Америки
уставшей от забав?
кто ты юная химера
с сигареткою в зубах?
но взирают не мигая
не отерши крем ночной
очи как на Мичигане
у одной
у нее такие газовые
под глазами синячки
птица что предсказываешь?
птица не солги!
что ты знаешь, сообщаешь?
что-то странное извне
как в сосуде сообщающемся
подымается во мне
век атомный стонет в спальне...
(Я ору, и, матерясь,
Мой напарник, как ошпаренный,
Садится на матрас.)</text><name>Нью-йоркская птица</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>В той Венгрии, куда мое везенье
Меня так осторожно привело,
Чтоб я забыл на время угрызенья
И мною совершаемое зло,
В том Сиглигете возле Балатона,
В том парке, огороженном стеной,
Где горлинки воркуют монотонно,—
Мое смятенье спорит с тишиной.
Мне кажется, что вы — оживший образ
Той тишины, что вы ее родня.
Не потому ли каждая подробность,
Любое слово мучают меня.
И даже, может быть, разноязычье
Не угнетает в этой тишине,
Ведь не людская речь, а пенье птичье
Нужней сегодня было вам и мне.</text><name>Сиглигет</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1964</date_from><text>А я иду, где ничего не надо,
Где самый милый спутник — только тень,
И веет ветер из глухого сада,
А под ногой могильная ступень.</text><name>А я иду, где ничего не надо...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Давайте каждый день приумножать богатство
Апрельской тишины в безлиственном лесу.
Не надо торопить. Не надо домогаться,
Чтоб отроческий лес скорей отер слезу.
Ведь нынче та пора, редчайший час сезона,
Когда и время - вспять и будет молодеть,
Когда всего шальней растрепанная крона
И шапку не торопится надеть.
О, этот странный час обратного движенья
Из старости!.. Куда?.. Куда - не все ль равно!
Как будто корешок волшебного женьшеня
Подмешан был вчера в холодное вино.
Апрельский лес спешит из отрочества в детство.
И воды вспять текут по талому ручью.
И птицы вспять летят... Мы из того же теста -
К начальному, назад, спешим небытию...</text><name>Апрельский лес</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Шуточные</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1834</date_from><text>Какой-то в древности Вельможа
С богато убранного ложа
Отправился в страну, где царствует Плутон.
Сказать простее,— умер он;
И так, как встарь велось, в аду на суд явился.
Тотчас допрос ему: «Чем был ты? где родился?»—
«Родился в Персии, а чином был сатрап;
Но так как, живучи, я был здоровьем слаб,
То сам я областью не правил,
А все дела секретарю оставил».—
«Что ж делал ты?» — «Пил, ел и спал,
Да все подписывал, что он ни подавал».—
«Скорей же в рай его!»— «Как! где же справедливость?»—
Меркурий тут вскричал, забывши всю учтивость.
«Эх, братец!— отвечал Эак,—
Не знаешь дела ты никак.
Не видишь разве ты? Покойник — был дурак!
Что, если бы с такою властью
Взялся он за дела, к несчастью,—
Ведь погубил бы целый край!..
И ты б там слез не обобрался!
Затем-то и попал он в рай,
Что за дела не принимался».
Вчера я был в суде и видел там судью:
Ну, так и кажется, что быть ему в раю!</text><name>Вельможа</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Не могу понять, не знаю...
Это сон или Верлен?..
Я люблю иль умираю?
Это чары или плен?
Из разбитого фиала
Всюду в мире разлита
Или мука идеала,
Или муки красота.
Пусть мечта не угадала,
Та она или не та,
Перед светом идеала,
Пусть мечта не угадала,
Это сон или Верлен?
Это чары или плен?
Но дохнули розы плена
На замолкшие уста,
И под музыку Верлена
Будет петь моя мечта.</text><name>Не могу понять, не знаю...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1910</date_from><text>Запад
Погас...
Роса
Поддалась...
Тихо
В полях...
Ива –
Голяк...
Ветрится
Куст...
Зебрится
Хруст...
Ломок
Ледок...
Громок
Гудок...
Во мгле
Полотно
И склепа
Пятно...</text><name>Запад погас...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1952</date_from><text>Земли потрескавшейся корка.
Война. Далекие года...
Мой друг мне крикнул: - Есть махорка?.
А я ему: - Иди сюда!..
И мы стояли у кювета,
Благословляя свой привал,
И он уже достал газету,
А я махорку доставал.
Слепил цигарку я прилежно
И чиркнул спичкой раз и два.
А он сказал мне безмятежно:
- Ты сам прикуривай сперва...
От ветра заслонясь умело,
Я отступил на шаг всего,
Но пуля, что в меня летела,
Попала в друга моего.
И он качнулся как-то зыбко,
Упал, просыпав весь табак,
И виноватая улыбка
Застыла на его губах.
И я не мог улыбку эту
Забыть в походе и в бою
И как шагали вдоль кювета
Мы с ним у жизни на краю.
Жара плыла, метель свистела,
А я забыть не смог того,
Как пуля, что в меня летела,
Попала в друга моего...</text><name>Земли потрескавшейся корка...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1921</date_from><text>Мой календарь полуопалый
пунцовой цифрою зацвел;
на стекла пальмы и опалы
мороз колдующий навел.
Перистым вылился узором,
лучистой выгнулся дугой,
и мандаринами и бором
в гостиной пахнет голубой.</text><name>Рождество</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Дымно тает берег плоский...
Весел Кормчий у руля...
Еле видимой полоской
Обозначилась земля...
Вся клокочет ширь морская...
Я — один над синей тьмой...
Вихри пены ввысь взрывая,
Воет бездна над кормой...
Крепче, буря, парус белый
В час венчальный напряги,
Чтоб во славу воли смелой
Разомкнулись все круги!
Шумно, в беге бесконечном,
За волной встает волна...
Я один в их споре вечном —
И покой и тишина...
Без тревоги, без печали
Бродит в сердце новый хмель,
И светло мне снятся дали
Неизведанных земель...</text><name>Ave, stella maris</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>К тебе сбирался я давно
В немецкий град, тобой воспетый,
С тобой попить, как пьют поэты,
Тобой воспетое вино.
Уж зазывал меня с собою
Тобой воспетый Киселев,
И я с веселою душою
Оставить был совсем готов
Неволю невских берегов.
И что ж? Гербовые заботы
Схватили за полы меня,
И на Неве, хоть нет охоты,
Прикованным остался я.
О юность, юность удалая!
Могу ль тебя не пожалеть?
В долгах, бывало, утопая,
Заимодавцев убегая,
Готов был всюду я лететь;
Теперь докучно посещаю
Своих ленивых должников,
Остепенившись проклинаю
Я тяжесть денег и годов.
Прости, певец! играй, пируй,
С Кипридой, Фебом торжествуй,
Не знай сиятельного чванства,
Не знай любезных должников
И не плати своих долгов
По праву русского дворянства.</text><name>К Языкову (К тебе сбирался...)</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1966</date_from><text>Сначала в бездну свалился стул,
потом - упала кровать,
потом - мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
Потом - учебник "Родная речь",
фото, где вся моя семья.
Потом четыре стены и печь.
Остались пальто и я.
Прощай, дорогая. Сними кольцо,
выпиши вестник мод.
И можешь плюнуть тому в лицо,
кто место мое займет.</text><name>Сначала в бездну свалился стул...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1927</date_from><text>(Из книги "Медальоны")
Невоплощаемую воплотив
В серебряно-лунящихся сонатах,
Ты, одинокий, в непомерных тратах
Души, предвечный отыскал мотив.
И потому всегда ты будешь жив,
Окаменев в вспененностях девятых,
Как памятник воистину крылатых,
Чей дух - неумысляемый порыв.
Создатель Эгмонта и Леоноры,
Теперь тебя, свои покинув норы,
Готова славить даже Суета,
На светоч твой вперив слепые очи,
С тобой весь мир. В ответ на эту почесть
Твоя презрительная глухота.</text><name>Бетховен</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Басня
Помещику однажды в воскресенье
Поднес презент его сосед.
То было некое растенье,
Какого, кажется, в Европе даже нет.
Помещик посадил его в оранжерею;
Но как он сам не занимался ею
(Он делом занят был другим:
Вязал набрюшники родным),
То раз садовника к себе он призывает
И говорит ему: "Ефим!
Блюди особенно ты за растеньем сим;
Пусть хорошенько прозябает".
Зима настала между тем.
Помещик о своем растенье вспоминает
И так Ефима вопрошает:
"Что? хорошо ль растенье прозябает?"
"Изрядно, - тот в ответ, - прозябло уж совсем!"
Пусть всяк садовника такого нанимает,
Который понимает,
Что значит слово "прозябает".</text><name>Помещик и садовник</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1824</date_from><text>Не стану я жалеть о розах,
Увядших с легкою весной;
Мне мил и виноград на лозах,
В кистях созревший под горой,
Краса моей долины злачной,
Отрада осени златой,
Продолговатый и прозрачный,
Как персты девы молодой.</text><name>Виноград</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1917</date_from><text>И в зле добро, и в добром злоба,
Но нет ни добрых, нет ни злых,
И правы все, и правы оба,—
И правоту поет мой стих.
И нет ни шведа, ни японца.
Есть всюду только человек,
Который под недужьем солнца
Живет свой жалкий полувек.</text><name>Промельк</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1925</date_from><text>Пусть другим Тверские приглянулись
Ну, а мне, кажись, милей Кремля,
Скромница из тьмы московских улиц,
Улица Покровская моя.
Как меня встречают по-родному
Лица окон, вывесок, дверей
В час, когда домой или из дому
Я шагаю, полный дум, по ней!
Почеломкаться теснятся крыши,
Подбодрить стремятся этажи:
Ведь отсюда в шумный мир я вышел
Биться жизнью о чужую жизнь!</text><name>Пусть другим Тверские приглянулись...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Пора! Явись, пророк! Всей силою печали,
Всей силою любви взываю я к тебе!
Взгляни, как дряхлы мы, взгляни, как мы устали,
Как мы беспомощны в мучительной борьбе!
Теперь - иль никогда!.. Сознанье умирает,
Стыд гаснет, совесть спит. Ни проблеска кругом,
Одно ничтожество свой голос возвышает...</text><name>Пора! Явись, пророк!..</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1911</date_from><text>Из Гейне
Море дремлет... Солнце стрелы
С высоты свергает в воду.
И корабль в дрожащих искрах
Гонит хвост зеленых борозд.
У руля на брюхе боцман
Спит и всхрапывает тихо.
Весь в смоле, у мачты юнга,
Скорчась, чинит старый парус.
Сквозь запачканные щеки
Краска вспыхнула, гримаса
Рот свела, и полон скорби
Взгляд очей - больших и нежных.
Капитан над ним склонился,
Рвет и мечет, и бушует:
"Вор и жулик! Из бочонка
Ты, злодей, стянул селедку!"
Море дремлет... Из пучины
Рыбка-умница всплывает,
Греет голову на солнце
И хвостом игриво плещет.
Но из воздуха, как камень,
Чайка падает на рыбку -
И с добычей легкой в клюве
Вновь в лазурь взмывает чайка.</text><name>Штиль</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Потемнели, поблекли залы.
Почернела решотка окна.
У дверей шептались вассалы:
"Королева, королева больна".
И король, нахмуривший брови,
Проходил без пажей и слуг.
И в каждом брошенном слове
Ловили смертный недуг.
У дверей затихнувшей спальни
Я плакал, сжимая кольцо.
Там - в конце галлереи дальней
Кто-то вторил, закрыв лицо.
У дверей Несравненной Дамы
Я рыдал в плаще голубом.
И, шатаясь, вторил тот самый -
Незнакомец с бледным лицом.</text><name>Потемнели, поблекли залы...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>О, сжалься надо мной!.. Значенья слов моих
В речах отрывочных, безумных и печальных
Проникнуть не ищи... Воспоминаний дальных
Не думай подстеречь в таинственности их.
Но если на устах моих разгадки слово,
Полусорвавшись с языка,
Недореченное замрет на них сурово
Иль беспричинная тоска
Из гр
ди, сдавленной бессвязными речами,
Невольно вырвется... молю тебя, шепчи
Тогда слова молитв безгрешными устами,
Как перед призраком, блуждающим в ночи.
Но знай, что тяжела отчаянная битва
С глаголом тайны роковой,
Что для тебя одной спасительна молитва,
Неразделяемая мной...</text><name></name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1909</date_from><text>Весенний день прошел без дела
У неумытого окна:
Скучала за стеной и пела,
Как птица пленная, жена.
Я, не спеша, собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела;
И стало беспощадно ясно:
Жизнь прошумела и ушла.
Еще вернутся мысли, споры,
Но будет скучно и темно;
К чему спускать на окнах шторы?
День догорел в душе давно.</text><name>Весенний день прошел без дела...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1893</date_from><text>Great is their love, who love
in sin and fear.
Byron
Велика тех любовь, кто любят
во грехе и страхе.
Байрон
День влажнокудрый досиял,
Меж туч огонь вечерний сея.
Вкруг помрачался, вкруг зиял
Недвижный хаос Колизея.
Глядели из стихийной тьмы
Судеб безвременные очи...
День бурь истомных к прагу ночи,
День алчный провожали мы -
Меж глыб, чья вечность роковая
В грехе святилась и крови,
Дух безнадежный предавая
Преступным терниям любви,
Стеснясь, как два листа, что мчит,
Безвольных, жадный плен свободы,
Доколь их слившей непогоды
Вновь легкий вздох не разлучит...</text><name>В Колизее</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1802</date_from><text>Дух мой рвется к небесам
В заблужденье странном:
Не пущусь ли я и впрямь
В путь по звездным странам?
Нет, хочу остаться здесь,
В мире безобманном,
Чтобы пить вино, и петь,
И звенеть стаканом!
Если ж кто-нибудь, друзья,
Спросит, что со мною,—
Славно жить, отвечу я,
На земле порою,
И поэтому, клянусь
Честью и душою,
Никогда не разлучусь
С милой я землею.
Но пока мы за столом,
Жажде нет запрета,—
Пусть поет в бокалах ром
В такт строкам поэта!
Разбредемся мы в свой час,
Кто куда, по свету,—
Чокнемся ж, пока у нас
Дружбой жизнь согрета.
Так за здравье ж тех, кто здрав,
Тех, чья жизнь — отрада!
Первый тост за короля,
Следуя обряду:
Чтоб грозой своих врагов
Был он, выпить надо,
Чтоб сидел на троне он,
Не жалея зада!
А теперь бокал полней
И побольше жажды,
О единственной своей
Думает пусть каждый.
Пью за ту, кого навек
Полюбил однажды,
За прекрасную мою
Пью подряд я дважды!
Третий счетом тост за тех,
Кто делил годами
Дружно радость и печаль
С нашими сердцами.
Пить отрадно и легко
За друзей с друзьями —
И за тех, кто далеко,
И за тех, кто с нами.
Бурной радости поток
Не могу сдержать я,
Не устану без конца
Дружбу воспевать я.
Постучится в дверь беда,
Мы скрепим объятья,
Солнце дружбы никогда
Не померкнет, братья!
Верьте мне, не близок путь
К морю от порога,
Много мелет мельниц тут,
И дорог тут много...
И другие пьют, как мы,—
Не сужу их строго,—
Благо мира — вот куда
Нас ведет дорога.
Перевод А.Глобы</text><name>Застольная (Дух мой рвется...)</name><date_to>1802</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Всей душой хочу я счастья для подруг твоих!
Вот бы замуж поскорее, что ли, выдать их!
Сколько с ними ты проводишь золотых часов,
Так бы взял и двери дома запер на засов!
Сколько раз от стенки к стенке я ходил с тоской,
Ждал, чтоб совесть в них проснулась, чтоб ушли домой,
На часы смотрел, но стрелки замедляли бег...
И сидят недолго гости — кажется, что век.
Я таких неугомонных раньше не видал:
День болтают — не устанут, я за них устал.
Если мы вдвоем решили вечер провести,
Хоть одна твоя подруга, но должна зайти!
Так поэт, стихи задумав, трудится чуть свет,
Но придет болтун-бездельник — и пропал поэт..
И сейчас я жду, что кто-то постучится вдруг.
Вот бы взять и выдать замуж всех твоих подруг!</text><name>Всей душой хочу я счастья для подруг твоих!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Твердишь ты,
Что расстаться нам пора,
Что ты в своих надеждах обманулась,
Что вся моя любовь к тебе -
Игра.
Не слишком ли игра подзатянулась?
Игра в любовь,
Я знаю, не к добру,
Игра в любовь коротенького срока.
Семь лучших лет потратить на игру,
Семь лучших лет!
Не слишком ли жестоко?
Старею я,
Люблю тебя одну.
Седею я до времени, до срока.
Семь лучших лет отдать за седину,
Семь лучших лет!
Не слишком ли жестоко?</text><name>Твердишь ты...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1858</date_from><text>Скрип шагов вдоль улиц белых,
Огоньки вдали;
На стенах оледенелых
Блещут хрустали.
От ресниц нависнул в очи
Серебристый пух,
Тишина холодной ночи
Занимает дух.
Ветер спит, и все немеет,
Только бы уснуть;
Ясный воздух сам робеет
На мороз дохнуть.</text><name>Скрип шагов вдоль улиц белых...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1839</date_from><text>Нет, право, эта жизнь скучна,
Как небо серое, бесцветна,
Тоской сжимает грудь она
И желчь вливает неприметно;
И как-то смотрится кругом
На все сердитей понемногу,
И что-то ничему потом
Уже не верится — ей-богу!</text><name>Augenblick</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1958</date_from><text>Ты все ревешь, порог Падун,
Но так тревожен рев:
Знать, ветер дней твоих подул
С негаданных краев.
Подул, надул - нанес людей:
Кончать, старик, с тобой,
Хоть ты по гордости твоей
Как будто рвешься в бой.
Мол, сила силе не ровня:
Что - люди? Моль. Мошка.
Им, чтоб устать, довольно дня,
А я не сплю века.
Что - люди? Кто-нибудь сравни,
Затеяв спор с рекой.
Ах, как медлительны они,
Проходит год, другой...
Как мыши робкие, шурша,
Ведут подкоп в земле
И будто нянчат груз ковша,
Качая на стреле.
В мороз - тепло, в жару им - тень
Подай: терпеть невмочь,
Подай им пищу, что ни день,
И крышу, что ни ночь.
Треть суток спят, встают с трудом,
Особо если тьма.
А я не сплю и подо льдом,
Когда скует зима.
Тысячелетья песнь мою
Пою горам, реке.
Плоты с верховья в щепки бью,
Встряхнувшись налегке.
И за несчетный ряд годов,
Минувших на земле,
Я пропустил пять-шесть судов,-
Их список на скале...
И челноку и кораблю
Издревле честь одна:
Хочу - щажу, хочу - топлю,-
Все в воле Падуна.
О том пою, и эту песнь
Вовек но перепеть:
Таков Падун, каков он есть,
И был и будет впредь.
Мой грозный рев окрест стоит,
Кипит, гремит река...
Все так. Но с похвальбы, старик,
Корысть невелика.
И есть всему свой срок, свой ряд,
И мера, и расчет.
Что - люди? Люди, знаешь, брат,
Какой они народ?
Нет, ты не знаешь им цены,
Не видишь силы их,
Хоть и слова твои верны
О слабостях людских...
Все так: и краток век людской,
И нужен людям свет,
Тепло, и отдых, и покой,-
Тебе в них нужды нет.
Еще не все. Еще у них,
В разгар самой страды,
Забот, хлопот, затей иных
И дела - до беды.
И полудела, и причуд,
И суеты сует,
Едва шабаш,-
Кто - в загс,
Кто - в суд,
Кто - в баню,
Кто - в буфет...
Бегут домой, спешат в кино,
На танцы - пыль толочь.
И пьют по праздникам вино,
И в будний день не прочь.
И на работе - что ни шаг,
И кто бы ни ступил -
Заводят множество бумаг,
Без них им свет не мил.
Свой навык принятый храня
И опыт привозной,
На заседаньях по три дня
Сидят в глуши лесной.
И, буквы крупные любя,
Как будто для ребят,
Плакаты сами для себя
На соснах громоздят.
Чуть что - аврал:
"Внедрить! Поднять -
И подвести итог!"
И все досрочно,- не понять:
Зачем не точно в срок?..
А то о пользе овощей
Вещают ввысоке
И славят тысячи вещей,
Которых нет в тайге...
Я правду всю насчет людей
С тобой затем делю,
Что я до боли их, чертей,
Какие есть, люблю.
Все так.
И тот мышиный труд -
Не бросок он для глаз.
Но приглядись, а нет ли тут
Подвоха про запас?
Долбят, сверлят - за шагом шаг -
В морозы и жары.
И под Иркутском точно так
Все было до поры.
И там до срока все вокруг
Казалось - не всерьез.
И под Берлином - все не вдруг,
Все исподволь велось...
Ты проглядел уже, старик,
Когда из-за горы
Они пробили бечевник
К воротам Ангары.
Да что! Куда там бечевник!-
Таежной целиной
Тысячеверстный - напрямик -
Проложен путь иной.
И тем путем в недавний срок,
Наполнив провода,
Иркутской ГЭС ангарский ток
Уже потек сюда.
Теперь ты понял, как хитры,
Тебе не по нутру,
Что люди против Ангары
Послали Ангару.
И та близка уже пора,
Когда все разом - в бой.
И - что Берлин,
Что Ангара,
Что дьявол им любой!
Бетон, и сталь, и тяжкий бут
Ворота сузят вдруг...
Нет, он недаром длился, труд
Людских голов и рук.
Недаром ветер тот подул.
Как хочешь, друг седой,
Но близок день, и ты, Падун,
Умолкнешь под водой...
Ты скажешь: так тому и быть;
Зато удел красив:
Чтоб одного меня побить -
Такая бездна сил
Сюда пришла со всех сторон;
Не весь ли материк?
Выходит, знали, что силен,
Робели?..
Ах, старик,
Твою гордыню до поры
Я, сколько мог, щадил:
Не для тебя, не для игры,-
Для дела - фронт и тыл.
И как бы ни была река
Крута - о том не спор,-
Но со всего материка
Трубить зачем же сбор!
А до тебя, не будь нужды,
Так люди и теперь
Твоей касаться бороды
Не стали бы, поверь.
Ты присмирел, хоть песнь свою
Трубишь в свой древний рог.
Но в звуках я распознаю,
Что ты сказать бы мог.
Ты мог бы молвить: хороши!
Всё на одни весы:
Для дела всё. А для души?
А просто для красы?
Так - нет?.. Однако не спеши
Свой выносить упрек:
И для красы и для души
Пойдет нам дело впрок...
В природе шагу не ступить,
Чтоб тотчас, так ли, сяк,
Ей чем-нибудь не заплатить
За этот самый шаг...
И мы у этих берегов
Пройдем не без утрат.
За эту стройку для веков
Тобой заплатим, брат.
Твоею пенной сединой,
Величьем диких гор.
И в дар Сибири свой - иной
Откроем вдаль простор.
Морская ширь - ни дать ни взять -
Раздвинет берега,
Байкалу-батюшке под стать,
Чья дочь - сама река.
Он добр и щедр к родне своей,
И вовсе не беда,
Что, может, будет потеплей
В тех берегах вода.
Теплей вода,
Светлей места,-
Вот так, взамен твоей,
Придет иная красота,-
И не поспоришь с ней...
Но кисть и хитрый аппарат
Тебя, твой лик, твой цвет
Схватить в натуре норовят,
Запечатлеть навек.
Придет иная красота
На эти берега.
Но, видно, людям та и та
Нужна и дорога.
Затем и я из слов простых
И откровенных дум
Слагаю мой прощальный стих
Тебе, старик Падун.</text><name>Разговор с Падуном</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1925</date_from><text>Любимы ангелами всеми,
толпой глядящими с небес,
вот люди зажили в Эдеме,-
и был он чудом из чудес.
Как на раскрытой Божьей длани,
я со святою простотой
изображу их на поляне,
прозрачным лаком залитой,
среди павлинов, ланей, тигров,
у живописного ручья...
И к ним я выберу эпиграф
из первой Книги Бытия.
Я тоже изгнан был из рая
лесов родимых и полей,
но жизнь проходит, не стирая
картины в памяти моей.
Бессмертен мир картины этой,
и сладкий дух таится в нем:
так пахнет желтый воск, согретый
живым дыханьем и огнем.
Там по написанному лесу
тропами смуглыми брожу,-
и сокровенную завесу
опять со вздохом завожу...</text><name>Рай</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1761</date_from><text>Надела на себя
Свинья
Лисицы кожу,
Кривляя рожу,
Моргала,
Таскала длинной хвост и, как лиса, ступала;
Итак, во всем она с лисицей сходна стала.
Догадки лишь одной свинье недостает:
Натура смысла всем свиньям не подает.
Но где ж могла свинья лисицы кожу взять?
Нетрудно то сказать.
Лисица всем зверям подобно умирает,
Когда она себе найти, где есть, не знает.
И люди с голоду на свете много мрут,
А паче те, которы врут.
Таким от рока суд бывает,
Он хлеб их отымает
И путь им ко вранью тем вечно пресекает.
В наряде сем везде пошла свинья бродить
И стала всех бранить.
Лисицам всем прямым, ругаясь, говорила:
«Натура-де меня одну лисой родила,
А вы-де все ноги не стоите моей,
Затем что родились от подлых вы свиней.
Теперя в гости я сидеть ко льву сбираюсь,
Лишь с ним я повидаюсь,
Ему я буду друг,
Не делая услуг.
Он будет сам стоять, а я у него лягу.
Неужто он меня так примет как бродягу?»
Дорогою свинья вела с собою речь:
«Не думаю, чтоб лев позволил мне там лечь,
Где все пред ним стоят знатнейши света звери;
Однако в те же двери
И я к нему войду.
Я стану перед ним, как знатной зверь, в виду».
Пришла пред льва свинья и милости просила,
Хоть подлая и тварь, но много говорила,
Однако всё врала,
И с глупости она ослом льва назвала.
Не вшел тем лев
Во гнев.
С презреньем на нее он глядя рассмеялся
И так ей говорил:
«Я мало бы тужил,
Когда б с тобой, свинья, вовеки не видался;
Тотчас знал я,
Что ты свинья,
Так тщетно тщилась ты лисою подбегать,
Чтоб врать.
Родился я во свет не для свиных поклонов;
Я не страшуся громов,
Нет в свете сем того, что б мой смутило дух.
Была б ты не свинья,
Так знала бы, кто я,
И знала б, обо мне какой свет носит слух».
И так наша свинья пред львом не полежала,
Пошла домой с стыдом, но идучи роптала,
Ворчала,
Мычала,
Кричала,
Визжала
И в ярости себя стократно проклинала,
Потом сказала:
«Зачем меня несло со львами спознаваться,
Когда мне рок велел всегда в грязи валяться».</text><name>Свинья в лисьей коже</name><date_to>1761</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>В добродетелях и пороках, в смене взлетов, падений, страстей,
О моя Бенгалия! Взрослыми сделай своих детей.
У колен своих материнских не держи в домах взаперти,
Пусть на все на четыре стороны разбегаются их пути.
Пусть по всей стране разбредутся, поскитаются там и тут,
Место в жизни пускай поищут и пускай его обретут.
Их, как мальчиков, не опутывай, из запретов сплетая сеть,
Пусть в страданьях учатся мужеству, пусть достойно
встречают смерть.
Пусть сражаются за хорошее, против зла подымая меч.
Если любишь сынов, Бенгалия, если хочешь ты их сберечь,
Худосочных, добропорядочных, с тишиной всегдашней в крови,
Оторви от привычной жизни, от порогов прочь оторви.
Дети — семьдесят миллионов! Мать, ослепшая от любви,
Ты их вырастила бенгальцами, но не сделала их людьми.
Перевод В.Тушновой</text><name>Мать-Бенгалия</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1940</date_from><text>Я писем ждал, но странное молчанье
Меня не удивило. Жизнь есть жизнь,
Я принимаю новое страданье
Без горьких жалоб и без укоризн.
Пусть ласточка случайно иль по счету
В гармонии неисчислимых чисел
Твоих волос коснется позолоты,
И даже в этом будет вещий смысл.
Зачем же думать о невзгодах наших
И неосуществившейся любви,
Зрачками воздух пей из синей чаши
И звездной пыли отсветы лови.</text><name>Я писем ждал, но странное молчанье...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1945</date_from><text>Да, мы живем, не забывая,
Что просто не пришел черед,
Что смерть, как чаша круговая,
Наш стол обходит круглый год.
Не потому тебя прощаю,
Что не умею помнить зла,
А потому, что круговая
Ко мне все ближе вдоль стола.</text><name>Да, мы живем, не забывая...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Ты безумна, Изора, безумна и зла,
Ты кому подарила свой перстень с отравой
И за дверью трактирной тихонько ждала:
Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.
Ах, Изора, глаза у тебя хороши
И черней твоей черной и горькой души.
Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро,
Ничего, он сейчас задохнется, Изора.
Так лети же, снегов не касаясь стопой:
Есть кому еще уши залить глухотой
И глаза слепотой, есть еще голодуха,
Госпитальный фонарь и сиделка-старуха.</text><name>Снежная ночь в Вене</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Парень из Аскиза — тракторист.
Обучался в школе с детских лет.
Он по убежденью атеист
И не верит в старый бабкин бред,
Будто идол — жалкий истукан
Помогает женщине родить.
Тракторист поездил в Абакан,
Чепухи не станет городить!..
Тракторист свой трактор развернул
И на полпути к родным полям
Гусеницей камень саданул —
Раскололся идол пополам.
Покарал аскизец молодой
Камень, коему пять тысяч лет,
Ну, а камень многовековой
Тракториста покарает? Нет!
Зря из рода в род
В гранитный рот
Выливали женщины арак,
А ведь камень тот
Не ест, не пьет.
Разумеется, все это так.
Тракторист в своих сужденьях здрав,
Преподал урок наглядный всем —
И теоретически он прав,
А практически не прав совсем!..
Он от чистой действовал души,
Идолу тому не знал цены.
Он не понимал, как хороши
Изваянья давней старины.
Зря со страстью прогрессивной всей
Поломал аскизец молодой
Камень, украшающий музей,
Экспонат со славой мировой!</text><name>Баллада о трактористе и ритуальном камне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1987</date_from><text>Страна вагонная, вагонное терпенье,
вагонная поэзия и пенье,
вагонное родство и воровство,
ходьба враскачку, сплетни, анекдоты,
впадая в спячку, забываешь - кто ты,
вагонный груз, людское вещество,
тебя везут, жара, обходчик в майке
гремит ключом, завинчивая гайки,
тебя везут, мороз, окно во льду,
и непроглядно - кто там в белой стуже
гремит ключом, затягивая туже
все те же гайки... Втянутый в езду,
в ее крутые яйца и галеты,
в ее пейзажи - забываешь, где ты,
и вдруг осатанелый проводник
кулачным стуком, окриком за дверью,
тоску и радость выдыхая зверью,
велит содрать постель!.. И в тот же миг,
о верхнюю башкой ударясь полку,
себя находишь - как в стогу иголку,
и молишься, о Боже, помоги
переступить зиянье в две ладони,
когда застынет поезд на перроне
и страшные в глазах пойдут круги.</text><name>Страна вагонная, вагонное терпенье...</name><date_to>1987</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье
Приветствует мое к блаженству возрожденье,
Чья скрытая рука мне крепко руку жмет,
Указывает путь и посох подает;
О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный,
Иль юности моей товарищ отдаленный,
Иль отрок, музами таинственно храним,
Иль пола кроткого стыдливый херувим,-
Благодарю тебя душою умиленной.
Вниманья слабого предмет уединенный,
К доброжелательству досель я не привык -
И странен мне его приветливый язык.
Смешон, участия кто требует у света!
Холодная толпа взирает на поэта,
Как на заезжего фигляра: если он
Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,
И выстраданный стих, пронзительно-унылый,
Ударит по сердцам с неведомою силой,-
Она в ладони бьет и хвалит, иль порой
Неблагосклонною кивает головой.
Постигнет ли певца незапное волненье,
Утрата скорбная, изгнанье, заточенье,-
"Тем лучше,- говорят любители искусств,-
Тем лучше! наберет он новых дум и чувств
И нам их передаст". Но счастие поэта
Меж ими не найдет сердечного привета,
Когда боязненно безмолвствует оно...</text><name>Ответ анониму</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Тебя так любят все! Один твой тихий вид
Всех делает добрей и с жизнию мирит.
Но ты грустна; в тебе есть скрытое мученье,
В душе твоей звучит какой-то приговор;
Зачем твой ласковый всегда так робок взор
И очи грустные так молят о прощенье,
Как будто солнца свет, и вешние цветы,
И тень в полдневный зной, и шепот по дубравам,
И даже воздух тот, которым дышишь ты,
Все кажется тебе стяжанием неправым?</text><name>Тебя так любят все!..</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1863</date_from><text>Слышу я: звенит синица
Средь желтеющих ветвей;
Здравствуй, маленькая птица,
Вестница осенних дней!
Хоть грозит он нам ненастьем,
Хоть зимы он нам пророк —
Дышит благодатным счастьем
Твой веселый голосок.
В песенке твоей приветной
Слух пленен ужели ж мой
Лишь природы безответной
Равнодушною игрой?
Иль беспечно распевает
И в тебе охота жить —
Та, что людям помогает
Смерть и жизнь переносить?</text><name>Синица</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>В раздельной четкости лучей
И в чадной слитности видений
Всегда над нами — власть вещей
С ее триадой измерений.
И грани ль ширишь бытия
Иль формы вымыслом ты множишь,
Но в самом Я от глаз Не Я
Ты никуда уйти не можешь.
Та власть маяк, зовет она,
В ней сочетались бог и тленность,
И перед нею так бледна
Вещей в искусстве прикровенность.
Нет, не уйти от власти их
За волшебством воздушных пятен,
Не глубиною манит стих,
Он лишь как ребус непонятен.
Красой открытого лица
Влекла Орфея пиерида.
Ужель достойны вы певца,
Покровы кукольной Изиды?
Люби раздельность и лучи
В рожденном ими аромате.
Ты чаши яркие точи
Для целокупных восприятий.</text><name>Поэту</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1946</date_from><text>На базаре квохчут куры,
На базаре хруст овса,
Дремлют лошади понуро,
Каплет деготь с колеса.
На базаре пахнет мясом,
Туши жирные лежат.
А торговки точат лясы,
Зазывают горожан.
Сало топится на солнце,
Просо сыплется с руки,
И хрустящие червонцы
Покидают кошельки.
- Эй, студент, чего скупиться?
По рукам - да водку пить!..-
Ко всему мне прицениться,
Ничего мне не купить.
А кругом такая свалка,
А кругом такой содом!
Чернобровая гадалка
Мне сулит казенный дом.
Солнце выше, воздух суше,
Растревоженней базар,
Заглянули в мою душу
Сербиянские глаза.
Из-под шали черный локон,
А глаза под стать ножу:
- Дай-ка руку, ясный сокол,
Дай на руку погляжу!
Будет тайная тревога,
А из милых отчих мест
Будет дальняя дорога
И червонный интерес!
Ту девицу-голубицу
Будешь холить да любить...-
Ко всему мне прицениться,
Ничего мне не купить.</text><name>На базаре</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from></date_from><text>Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит,
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Затем, что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.</text><name>Я улыбаться перестала...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from></date_from><text>От жалоб на судей,
На сильных и на богачей
Лев, вышед из терпенья,
Пустился сам свои осматривать владенья.
Он идет, а Мужик, расклавши огонек,
Наудя рыб, изжарить их сбирался.
Бедняжки прыгали от жару кто как мог;
Всяк, видя свой конец, метался.
На Мужика разинув зев,
"Кто ты? что делаешь?" - спросил сердито Лев.
"Всесильный царь!- сказал Мужик, оторопев,-
Я старостою здесь над водяным народом;
А это старшины, все жители воды;
Мы собрались сюды
Поздравить здесь тебя с твоим приходом".-
"Ну, как они живут? Богат ли здешний край?" -
"Великий государь! Здесь не житье им - рай.
Богам о том мы только и молились,
Чтоб дни твои бесценные продлились".
(А рыбы между тем на сковородке бились.)-
"Да отчего же,- Лев спросил,- скажи ты мне,
Они хвостами так и головами машут?" -
"О мудрый царь!- Мужик ответствовал,- оне
От радости, тебя увидя, пляшут".
Тут, старосту лизнув Лев милостиво в грудь,
Еще изволя раз на пляску их взглянуть,
Отправился в дальнейший путь.</text><name>Рыбья пляска</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>В широких окнах сельский вид,
У синих стен простые кресла,
И пол некрашеный скрипит,
И радость тихая воскресла.
Вновь одиночество со мной...
Поэзии раскрылись соты,
Пленяют милой стариной
Потертой кожи переплеты.
Шагаю тихо взад, вперед,
Гляжу на светлый луч заката.
Мне улыбается Эрот
С фарфорового циферблата.
Струится сумрак голубой,
И наступает вечер длинный:
Тускнеет Наварринский бой
На литографии старинной.
Легки оковы бытия...
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая.</text><name>В широких окнах сельский вид...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1958</date_from><text>Ходит мотылек
По ступеням света,
Будто кто зажег
Мельтешенье это.
Книжечку чудес
На лугу открыли,
Порошком небес
Подсинили крылья.
В чистом пузырьке
Кровь другого мира
Светится в брюшке
Мотылька-лепира.
Я бы мысль вложил
В эту плоть, но трогать
Мы не смеем жил
Фараона с ноготь.</text><name>Мотылек</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from></date_from><text>Нет, не только все время ветер зловещий,
Нет, не только пожаров коричневый цвет —
В мире были такие хорошие вещи,
Как, например, восемнадцать лет,
Как, например, темно-синие ночи,
Очень грустные песни, кустарник в росе,
На котором весна узелочки почек
Завязала затем, чтобы помнили все...
Но о чем же нам помнить?
У нас все с собою
Все, что надо для юности, здесь вот, у ног:
Километр дороги до первого боя,
У плеча в вещмешке на неделю паек.
Но однажды, особенным вечером, в мае
Бородатый солдат под смолистый дымок
У костра на досуге, шинель зашивая,
Про любовь рассказал нам нескладно, как мог..
Про гармонь, про небесные звезды сырые
Да про запах девичьих тяжелых волос...
Мы курили, молчали, в тот вечер впервые
В грусть всех песен солдатских поверив всерьез.</text><name>Нет, не только все время ветер зловещий...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1958</date_from><text>I. СМЕРТЬ СОФОКЛА
Тогда царь понял, что умер Софокл.
Легенда
На дом Софокла в ночь слетел с небес орел,
И мрачно хор цикад вдруг зазвенел из сада.
А в этот час уже в бессмертье гений шел,
Минуя вражий стан у стен родного града.
Так вот когда царю приснился странный сон:
Сам Дионис ему снять повелел осаду,
Чтоб шумом не мешать обряду похорон
И дать афинянам почтить его отраду.
II. АЛЕКСАНДР У ФИВ
Наверно, страшен был и грозен юный царь,
Когда он произнес: «Ты уничтожишь Фивы».
И старый вождь узрел тот город горделивый,
Каким он знал его еще когда-то встарь.
Все, всё предать огню! И царь перечислял
И башни, и врата, и храмы — чудо света,
Как будто для него уже иссякла Лета,
Но вдруг задумался и, просветлев, сказал:
«Ты только присмотри, чтоб цел был Дом Поэта».
Октябрь 1961, Ленинград, Больница в Гавани</text><name>Античная страничка</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>Всё думу тайную в душе моей питает:
Леса пустынные, где сумрак обитает,
И грот таинственный, откуда струйка вод
Меж камней падает, звенит и брызги бьет,
То прыгает змеей, то нитью из алмаза
Журчит между корней раскидистого вяза,
Потом, преграду пней и камней раздробив,
Бежит средь длинных трав, под сенью темных ив,
Разрозненных в корнях, но сплетшихся ветвями...
Я вижу, кажется, в чаще, поросшей мхом,
Дриад, увенчанных дубовыми листами,
Над урной старика с осоковым венком,
Сильвана с фавнами, плетущего корзины,
И Пана кроткого, который у ключа
Гирлянды вешает из роз и из плюща
У входа тайного в свой грот темнопустынный.</text><name>Всё думу тайную в душе моей питает...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>Р.В.Иванову
Тихо в чаще можжевеля по обрыву.
Осень, рыжая кобыла, чешет гривы.
Над речным покровом берегов
Слышен синий лязг ее подков.
Схимник-ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.</text><name>Осень</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1953</date_from><text>На зорьке юности туманной
Как я ее боготворил!
Фонарик новенький карманный
Ее братишке подарил.
Но был подарок неудачен -
Он брата слишком восхищал
И нас в саду за тихой дачей
Порой некстати освещал.
Стояла там, в саду, скамейка.
И всей душою был я рад,
Когда сгорела батарейка
И в темноте остался брат.
По всей смешной его фигуре
Глазами грустными скользя,
Сказал я, брови скорбно хмуря,
Что тут помочь уже нельзя.
И он поверил, чуть не плача,
И отошел, судьбу кляня.
Но эта легкая удача
Смутила несколько меня.
Держался в горе он, как надо,
И я, признаться, был бы рад,
Чтоб стал со мной запанибрата
Ее потешный младший брат,
Облокотившись на перила,
Мы б говорили про нее...
Но у него в то время было
Мировоззрение свое.
Свои мечты, друзья-мальчишки,
Азарт мальчишеской игры.
И дела не было братишке
До смутных чувств его сестры.
А чувства вправду были смутны,
Под вечер, сидя у окна,
Наверно, их в тоске минутной
Себе придумала она.
И часто я, простившись с нею,
Тревожно думал до утра,
Что брат характером цельнее
И откровенней, чем сестра.
Грустнее было с каждым разом
Мне на свиданиях... И я
Ему отчасти был обязан
Тем, что прошла любовь моя.
...О, как бы мне теперь хотелось
С ним встретиться, поговорить
И что-нибудь, хотя бы мелочь,
Ему на память подарить!</text><name>Младший брат</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1819</date_from><text>Взошла заря. Дыханием приятным
Сманила сон с моих она очей;
Из хижины за гостем благодатным
Я восходил на верх горы моей;
Жемчуг росы по травкам ароматным
Уже блистал младым огнем лучей,
И день взлетел, как гений светлокрылый!
И жизнью все живому сердцу было.
Я восходил; вдруг тихо закурился
Туманный дым в долине над рекой:
Густел, редел, тянулся, и клубился,
И вдруг взлетел, крылатый, надо мной,
И яркий день с ним в бледный сумрак слился,
Задернулась окрестность пеленой,
И, влажною пустыней окруженный,
Я в облаках исчез, уединенный...</text><name>Взошла заря. Дыханием приятным...</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Если б, как прежде, я был горделив,
Я бы оставил тебя навсегда;
Все, с чем расстаться нельзя ни за что,
Все, с чем возиться не стоит труда,-
Надвое царство мое разделив.
Я бы сказал:
- Ты уносишь с собой
Сто обещаний, сто праздников, сто
Слов. Это можешь с собой унести.
Мне остается холодный рассвет,
Сто запоздалых трамваев и сто
Капель дождя на трамвайном пути,
Сто переулков, сто улиц и сто
Капель дождя, побежавших вослед.</text><name>Если б, как прежде, я был горделив...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1907</date_from><text>Светлая горница - моя пещера,
Мысли - птицы ручные - журавли да аисты,
Песни мои - веселые акафисты,
Любовь - всегдашняя моя вера.
Приходите ко мне, кто смутен, кто весел,
Кто оробел, кто потерял кольцо обручальное,
Чтобы бремя ваше, светлое и печальное,
Я как одежду на гвоздик повесил.
Над горем улыбнемся, над счастьем - поплачем,
Не трудно акафистов легких чтение,
Само приходит отрадное исцеление
В комнате, освещенной солнцем негорячим.
Высоко окошко над любовью и тлением,
Грусть и печаль, как воск на огне смягчаются,
Новые дороги, всегда весенние, чаются,
Простясь с тяжелым, темным томлением.</text><name>Светлая горница — моя пещера...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1936</date_from><text>Il mio bel San Giovanni
Dante
Он и после смерти не вернулся
В старую Флоренцию свою.
Этот, уходя, не оглянулся,
Этому я эту песнь пою.
Факел, ночь, последнее объятье,
За порогом дикий вопль судьбы.
Он из ада ей послал проклятье
И в раю не мог ее забыть,—
Но босой, в рубахе покаянной,
Со свечой зажженной не прошел
По своей Флоренции желанной,
Вероломной, низкой, долгожданной...</text><name>Данте</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1925</date_from><text>Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела,
И, дыбя пенистые гривы,
Кусали кони удила.
Еще заря не шла на убыль
И розов был разлив лучей,
И, как заря,
Пылали трубы,
Обняв веселых трубачей.
А впереди,
Как лебедь, тонкий,
Как лебедь, гибкий не в пример,-
На пенящемся арабчонке
Скакал безусый офицер.
И на закат,
На зыбь,
На нивы
Волна звенящая текла...
Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела.
А там, где даль,
Где дубы дремлют,
Стволами разложили медь
Другую любящие землю,
Иную славящие смерть...
Он не был, кажется, испуган,
И ничего он не сказал,
Когда за поворотным кругом
Увидел дым, услышал залп.
Когда, качнувшись к лапам дуба,
Окрасив золотистый кант,-
Такой на редкость белозубый -
Упал передний музыкант.
И только там, в каменоломне,
Он крикнул:
"Ма-а-арш!"-
И побледнел...
Быть может, в этот миг он вспомнил
Всех тех,
Кого забыть хотел.
И кони резко взяли с места,
И снова спутали сердца
Бравурность нежного оркестра
И взвизги хлесткого свинца...
И, как вчера,
Опять синели выси,
И звезды падали
Опять во всех концах,
И только зря
Без марок ждали писем
Старушки в крошечных чепцах.</text><name>Атака</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from></date_from><text>И я не могу иначе...
Лютер
Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы.
Как мы любили горько, грубо,
Как обманулись мы любя,
Как на допросах, стиснув зубы,
Мы отрекались от себя.
Как в духоте бессонных камер
И дни, и ночи напролет
Без слез, разбитыми губами
Твердили "Родина", "Народ".
И находили оправданья
Жестокой матери своей,
На бесполезное страданье
Пославшей лучших сыновей
О дни позора и печали!
О, неужели даже мы
Тоски людской не исчерпали
В открытых копях Колымы!
А те, что вырвались случайно,
Осуждены еще страшней.
На малодушное молчанье,
На недоверие друзей.
И молча, только тайно плача,
Зачем-то жили мы опять,
Затем, что не могли иначе
Ни жить, ни плакать, ни дышать.
И ежедневно, ежечасно,
Трудясь, страшилися тюрьмы,
Но не было людей бесстрашней
И горделивее, чем мы!</text><name>Нет, не из книжек наших скудных...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1818</date_from><text>Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.
"Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?"
"Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой".
"О нет, то белеет туман над водой".
"Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне;
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои".
"Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит".
"О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы".
"Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".
"Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей".
"О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне".
"Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой".
"Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать".
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок подгоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец лежал.</text><name>Лесной царь</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>За мрачными, Стигийскими брегами,
Где в тишине Элизиум цветет,
Минувшие певцы гремят струнами,
Их шумный глас минувшее поет.
Толпой века в молчании над ними,
Облокотясь друг на друга рукой,
Внимают песнь и челами седыми
Кивают, бег воспоминая свой.
И изредка веками сонм почтенный
На мрачный брег за Эрмием грядет —
И с торжеством в Элизиум священный
Тень Гения отцветшего ведет.
Их песнь гремит: «Проклят, проклят богами,
Кто посрамил стихами муз собор!»
О, горе! он чугунными цепями,
Как Прометей, прикован к темю гор;
Вран зависти льет хлад в него крылами
И сердце рвет, и фурий грозный взор
Разит его: «Проклят, проклят богами!»
С шипеньем змей их раздается хор.
— О юноша с невинною душою,
Палладою и Фебом озарен,
Почто ступил ты дерзкою ногою
За Кипрою, мечтами ослеплен?
Почто, певец, когда к тебе стучалась
Прелестница вечернею порой
И тихо грудь под дымкой колебалась,
И взор светлел притворною слезой,
Ты позабыл твой жребий возвышенный
И пренебрег душевной чистотой,
И, потушив в груди огонь священный,
Ты Бахуса манил к себе рукой.
И Бассарей с кистями винограда
К тебе пришел, шатаясь на ногах.
С улыбкой рек: «Вот бедствиям отрада,
Люби и пей на дружеских пирах».
Ты в руки ковш — он выжал сок шипящий,
И Грация закрылася рукой,
И от тебя мечтаний рой блестящий
Умчался вслед невинности златой.
И твой удел у Пинда пресмыкаться,
Не будешь к нам ты Фебом приобщен!
Блажен, кто мог с невинностью пробраться
Чрез этот мир, возвышенным пленен.</text><name>Элизиум поэтов</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Зубы кости слоновой
У луны ущербленной.
О, канун умиранья!
Ни былинки зеленой,
опустелые гнезда,
пересохшие русла...
Умирать под луной
так старо и так грустно!
Донья Смерть ковыляет
мимо ивы плакучей,
с вереницей иллюзий -
престарелых попутчитц.
И как злая колдунья
из предания злого
продает она краски -
восковую с лиловой.
А луна этой ночью,
как на горе, ослепла -
и купила у Смерти
краску бури и пепла.
И поставил я в сердце
с невеселою шуткой
балаган без актеров
на ярмарке жуткой.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from></date_from><text>В поле пустынном, у самой дороги, береза,
Длинные ветви раскинув широко и низко,
Молча дремала, и тихая снилась ей греза;
Но встрепенулась, лишь только подъехал я близко.
Быстро я ехал; она свое доброе дело
Все же свершила: меня осенила любовно;
И надо мной, шелестя и дрожа, прошумела,
Наскоро что-то поведать желая мне словно -
Словно со мной поделилась тоской безутешной,
Вместе с печальным промолвя и нежное что-то...
Я, с ней прощаясь, назад оглянулся поспешно,
Но уже снова ее одолела дремота.</text><name>Придорожная береза</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>...И был мне выдан медальон
пластмассовый,
Его хранить велели на груди,
Сказали:— Из кармана не выбрасывай,
А то... не будем уточнять... иди!
Гудериан гудел под самой Тулою.
От смерти не был я заговорен,
Но все же разминулся с пулей-дурою
И вспомнил как-то раз про медальон.
Мою шинель походы разлохматили,
Прожгли костры пылающих руин.
А в медальоне спрятан адрес матери:
Лебяжий переулок, дом 1.
Я у комбата разрешенье выпросил
И, вдалеке от городов и сел,
Свой медальон в траву густую выбросил
И до Берлина невредим дошел.
И мне приснилось, что мальчишки
смелые,
Играя утром от села вдали,
В яру орехи собирая спелые,
Мой медальон пластмассовый нашли.
Они еще за жизнь свою короткую
Со смертью не встречались наяву
И, странною встревожены находкою,
Присели, опечалясь, на траву.
А я живу и на судьбу не сетую.
Дышу и жизни радуюсь живой,—
Хоть медальон и был моей анкетою,
Но без него я долг исполнил свой.
И, гордо вскинув голову кудрявую,
Помилованный пулями в бою,
Без медальона, с безымянной славою,
Иду по жизни. Плачу и пою.</text><name>Медальон</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1900</date_from><text>Увижу я, как будет погибать
Вселенная, моя отчизна.
Я буду одиноко ликовать
Над бытия ужасной тризной.
Пусть одинок, но радостен мой век,
В уничтожение влюбленный.
Да, я, как ни один великий человек,
Свидетель гибели вселенной.</text><name>Увижу я, как будет погибать...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1913</date_from><text>Брожу во тьме, а надо мною
Мерцает золотой маяк,
Над океаном зыбкий мрак
Он косит огненной косою.
Сверкнув над синей бездной, тает
Барашков пенная кудель,
Упала в мокрую постель
Полудремотных чаек стая.
Мелькают светлые страницы
Осеребренных парусов.
Под лепет водных голосов
Уснули корабли, как птицы.
Люблю во тьме ловить мерцанье -
Лик осиянный маяка.
Люблю, когда его рука
Пронзает волны, город, зданья.</text><name>Брожу во тьме, а надо мною...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Редеют бледные туманы
Над бездной смерти роковой,
И вновь стоят передо мной
Веков протекших великаны.
Они зовут, они манят,
Поют, и я пою за ними,
И, полный чувствами живыми,
Страшуся поглядеть назад,—
Чтоб бытия земного звуки
Не замешались в песнь мою,
Чтоб лучшей жизни на краю
Не вспомнил я людей и муки,
Чтоб я не вспомнил этот свет,
Где носит всё печать проклятья,
Где полны ядом все объятья,
Где счастья без обмана нет.</text><name>1831-го января (Редеют бледные туманы...)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1962</date_from><text>Никто не минует тленья.
Всех вытопчет смерть, как цветы и траву.
Да здравствуют поколенья,
с которыми я на земле живу!
Едва ли, едва ли
какому народу другой земли
на плечи история взвалит
такое, что мы на плечах несли.
Да нам и сегодня рано,
отбросив заботы, шагать налегке,
когда от строительных кранов
идет напряженье по каждой строке.</text><name>Никто не минует тленья...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>В Древней Греции рожденных,
Вижу девушек в саду.
Их лукавые походки,
Их крутые подбородки
Мне опять сулят беду.
Их волос коварный груз
Неспроста тесьмою связан.
Не войти бы мне во вкус,
Девы древности, союз
С вами - противопоказан!
Я сражен, убит, усоп,
Вдавлен в русский свой сугроб
Легкой ножкой неземною.
Ах, зачем коварный сноп
Связан кожаной тесьмою!</text><name>В Древней Греции рожденных...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Я сказал ей: тротуары грязны,
Небо мрачно, все уныло ходят...
Я сказал, что дни однообразны
И тоску на сердце мне наводят,
Что балы, театры - надоели...
"Неужели?"
Я сказал, что в городе холера,
Те - скончались, эти - умирают...
Что у нас поэзия - афера,
Что таланты в пьянстве погибают,
Что в России жизнь идет без цели...
"Неужели?"
Я сказал: ваш брат идет стреляться,
Он бесчестен, предался пороку...
Я сказал, прося не испугаться:
Ваш отец скончался! Ночью к сроку
Доктора приехать не успели...
"Неужели?"</text><name>Я сказал ей: тротуары грязны...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Помнишь, Мурочка, на даче
В нашей лужице горячей
Головастики плясали,
Головастики плескались,
Головастики ныряли,
Баловались, кувыркались.
А старая жаба,
Как баба,
Сидела на кочке,
Вязала чулочки
И басом сказала:
- Спать!
- Ах, бабушка, милая бабушка,
Позволь нам ещё поиграть.
БУТЕРБРОД
Бутерброд
Как у наших ворот
За горою
Жил да был бутерброд
С колбасою.
Захотелось ему
Прогуляться,
На траве-мураве
Поваляться.
И сманил он с собой
На прогулку
Краснощёкую сдобную
Булку.
Но чайные чашки в печали,
Стуча и бренча, закричали:
"Бутерброд,
Сумасброд,
Не ходи из ворот,
А пойдёшь -
Пропадёшь,
Муре в рот попадёшь!
Муре в рот,
Муре в рот,
Муре в рот
Попадёшь!"</text><name>Головастики</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item><item>Шуточные</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Тобой пленяться издали
Мое все зрение готово,
Но слышать боже сохрани
Мне от тебя одно хоть слово.
Иль смех, иль страх в душе моей
Заменит сладкое мечтанье,
И глупый смысл твоих речей
Оледенит очарованье...
Так смерть красна издалека;
Пускай она летит стрелою.
За ней я следую пока,
Лишь только б не она за мною...
За ней я всюду полечу
И наслажуся в созерцанье,
Но сам привлечь ее вниманье
Ни за полмира не хочу.</text><name>К глупой красавице</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1909</date_from><text>Читатель книг, и я хотел найти
Мой тихий рай в покорности сознанья,
Я их любил, те странные пути,
Где нет надежд и нет воспоминанья.
Неутомимо плыть ручьями строк,
В проливы глав вступать нетерпеливо,
И наблюдать, как пенится поток,
И слушать гул идущего прилива!
Но вечером... О, как она страшна,
Ночная тень за шкафом, за киотом,
И маятник, недвижный, как луна,
Что светит над мерцающим болотом!</text><name>Читатель книг</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1850</date_from><text>Я на мосту стоял. Река
В ночи недвижно широка
Под ледяным своим покровом
Светилась пологом свинцовым.
Далеко трепетным огнем
В тумане фонари мерцали;
Высоко в воздухе ночном
Дома угрюмые стояли,
И редко в тишине звучал
По жестким плитам шаг пустынный,
Иль стук кареты дребезжал,
Спешащей путь покончить длинный.
Рождало чувство пустоты
Вопрос — подобие мечты,
И не могла мне до рассвета
Пустая ночь подать ответа.</text><name>На мосту</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>На суде, в раю или в аду
скажет он, когда придут истцы:
"Я любил двух женщин как одну,
хоть они совсем не близнецы".
Все равно, что скажут, все равно...
Не дослушивая ответ,
он двустворчатое окно
застегнет на черный шпингалет.</text><name>На суде, в раю или в аду...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Гончаров</author><date_from>1945</date_from><text>А все случилось очень просто...
Открылась дверь, и мне навстречу
Девчурка маленького роста,
Девчурка, остренькие плечи!
И котелок упал на камни.
Четыре с лишним дома не был...
А дочка, разведя руками,
Сказала: «Дядя, нету хлеба!»
А я ее схватил — и к звездам!
И целовал в кусочки неба.
Ведь это я такую создал.
Четыре с лишним дома не был...</text><name>Возвращение</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1910</date_from><text>Злате
Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары,
Ради нашей дочурки, крошки вроде крола:
У тебя теперь дачи, за обедом - омары,
Ты теперь под защитой вороного крыла...
Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат,
Он скрывает бескрылье утомленных плечей...
Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах
Погасил за целковый вспышки поздних лучей!..
Ты ко мне не вернешься, даже... даже проститься,
Но над гробом обидно ты намочишь платок...
Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,
В платье радостно-жалком, как грошовый цветок.
Как цветок... Помнишь розы из кисейной бумаги?
О живых ни полслова у могильной плиты!
Ты ко мне не вернешься: грезы больше не маги,-
Я умру одиноким, понимаешь ли ты?!.</text><name>Ты ко мне не вернешься...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Я вижу громадное здание.
В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за дверью — угрюмая мгла. Перед высоким порогом стоит девушка... Русская девушка.
Морозом дышит та непроглядная мгла; и вместе с леденящей струей выносится из глубины здания медлительный, глухой голос.
— О ты, что желаешь переступить этот порог, знаешь ли ты, что тебя ожидает?
— Знаю,— отвечает девушка.
— Холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?
— Знаю.
— Отчуждение полное, одиночество?
— Знаю... Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.
— Не только от врагов — но и от родных, от друзей?
— Да... и от них.
— Хорошо. Ты готова на жертву?
— Да.
— На безымянную жертву? Ты погибнешь — и никто... никто не будет даже знать, чью память почтить!..
— Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени.
— Готова ли ты на преступление?
Девушка потупила голову...
— И на преступление готова.
Голос не тотчас возобновил свои вопросы.
— Знаешь ли ты,— заговорил он, наконец,— что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?
— Знаю и это. И все-таки я хочу войти.
— Войди!
Девушка перешагнула порог — и тяжелая завеса упала за нею.
— Дура!— проскрежетал кто-то сзади.
— Святая!— принеслось откуда-то в ответ.</text><name>Порог</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1850</date_from><text>Стихнул говор карнавала,
На поля роса упала,
Месяц землю серебрит,
Все спокойно, море спит.
Волны нянчают гондолу...
"Спой, синьора, баркаролу!
Маску черную долой,
Обойми меня и пой!.."
"Нет, синьор, не скину маски,
Не до песен, не до ласки:
Мне зловещий снился сон,
Тяготит мне сердце он".
"Сон приснился, что ж такое?
Снам не верь ты, все пустое;
Вот гитара, не тоскуй,
Спой, сыграй и поцелуй!.."
"Нет, синьор, не до гитары:
Снилось мне, что муж мой старый
Ночью тихо с ложа встал,
Тихо вышел на канал,
Завернул стилет свой в полу
И в закрытую гондолу -
Вон, как эта, там вдали -
Шесть немых гребцов вошли..."</text><name>Баркарола</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>А за окном была весна...
Сарьян смотрел в окно и плакал.
И жилка билась у виска.
И горы отливали лаком.
Год или сутки суеты.
Как мало жить ему осталось!
В его руках была усталость.
Печаль просилась на холсты.
А солнце наполняло дом.
Оно лилось в окно лавиной,
как будто шло к нему с повинной
за то, что будет жить ПОТОМ.
Потом, когда его не будет.
Но будет этот небосклон,
и горы в матовой полуде,
и свет, ндущий из окон.
Все было в солнце:
тот портрет,
где Эренбург смотрел так странно,
как будто жаль ему Сарьяна,
который немощен и сед.
Все было в солнце:
каждый штрих,
веселье красок,
тайна тени.
И лишь в глазах, уже сухих,
гас и смирялся свет весенний.
"О, только б жить!
На мир смотреть...
И снова видеть солнце в доме.
Ловить его в свои ладони
и вновь холсты им обогреть..."
"Прекрасна жизнь!"-
Он говорил.
Он говорил,
как расставался.
Как будто нам себя дарил.
И спрятать боль свою старался.</text><name>Солнце Сарьяна</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Потомков ропот восхищенный,
Блаженной славы Парфенон!
Из старого поэта
...производит глубокое...
Из книги отзывов
Заходите, пожалуйста. Это
Стол поэта. Кушетка поэта.
Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.
Это штора - окно прикрывать.
Вот любимое кресло. Покойный
Был ценителем жизни спокойной.
Это вот безымянный портрет.
Здесь поэту четырнадцать лет.
Почему-то он сделан брюнетом.
(Все ученые спорят об этом.)
Вот позднейший портрет - удалой.
Он писал тогда оду "Долой"
И был сослан за это в Калугу.
Вот сюртук его с рваной полой -
След дуэли. Пейзаж "Под скалой".
Вот начало "Послания к другу".
Вот письмо: "Припадаю к стопам..."
Вот ответ: "Разрешаю вернуться..."
Вот поэта любимое блюдце,
А вот это любимый стакан.
Завитушки и пробы пера.
Варианты поэмы "Ура!"
И гравюра: "Врученье медали".
Повидали? Отправимся дале.
Годы странствий. Венеция. Рим.
Дневники. Замечанья. Тетрадки.
Вот блестящий ответ на нападки
И статья "Почему мы дурим".
Вы устали? Уж скоро конец.
Вот поэта лавровый венец -
Им он был удостоен в Тулузе.
Этот выцветший дагерротип -
Лысый, старенький, в бархатной блузе
Был последним. Потом он погиб.
Здесь он умер. На том канапе,
Перед тем прошептал изреченье
Непонятное: "Хочется пе..."
То ли песен. А то ли печенья?
Кто узнает, чего он хотел,
Этот старый поэт перед гробом!
Смерть поэта - последний раздел.
Не толпитесь перед гардеробом..</text><name>Дом-музей</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1917</date_from><text>"Тому свидетельство языческий сенат,-
Сии дела не умирают"
Он раскурил чубук и запахнул халат,
А рядом в шахматы играют.
Честолюбивый сон он променял на сруб
В глухом урочище Сибири,
И вычурный чубук у ядовитых губ,
Сказавших правду в скорбном мире.
Шумели в первый раз германские дубы,
Европа плакала в тенетах,
Квадриги черные вставали на дыбы
На триумфальных поворотах.
Бывало, голубой в стаканах пунш горит,
С широким шумом самовара
Подруга рейнская тихонько говорит,
Вольнолюбивая гитара.
Еще волнуются живые голоса
О сладкой вольности гражданства,
Но жертвы не хотят слепые небеса,
Вернее труд и постоянство.
Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.</text><name>Декабрист</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1898</date_from><text>Света бледно-нежного
Догоревший луч,
Ветра вздох прибрежного,
Край далеких туч...
Подвиг сердца женского,
Тень мужского зла,
Солнца блеск вселенского
И земная мгла...
Что разрывом тягостным
Мучит каждый миг —
Всё ты чувством благостным
В красоте постиг.
Новый путь протянется
Ныне пред тобой,
Сердце всё ж оглянется —
С тихою тоской. **
* См. также Я.Полонский.
** Стихи Полонского:
«Но боюсь, если путь мой протянется
Из родимых полей в край чужой,
Одинокое сердце оглянется
И забьется знакомой тоской».— (Примеч. Вл. Соловьева.)</text><name>На смерть Я. П. Полонского</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1956</date_from><text>Мимозу продают у магазина,
Голуби в небе —
не знаю чьи,
И радужно сияют
от бензина
Лиловые
московские
ручьи.</text><name>Весна в Москве</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Россия забыла напитки,
В них вечности было было вино,
И в первом разобранном свитке
Восчла роковое письмо.
Ты свитку внимала немливо,
Как взрослым внимает дитя,
И подлая тайная сила
Тебе наблюдала хотя.</text><name>Россия забыла напитки...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Никто никуда не уходит
Все остаются на своих звездах
Все уносятся в пропасти
Все забывают друг о друге
О как жестоко пространство
О как далёко до теплых
Светлых лучей Плеяды —
Что это за зрелище?
Это картины звездного ада
Так надо
Так рождается жалость</text><name>Никто никуда не уходит...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1886</date_from><text>Когда провидя близкую разлуку,
Душа болит уныньем и тоской,
Я говорю, тебе сжимая руку:
Христос с тобой!
Когда в избытке счастья неземного
Забьется сердце радостью порой,
Тогда тебе я повторяю снова:
Христос с тобой!
А если грусть, печаль и огорченье
Твоей владеют робкою душой,
Тогда тебе твержу я в утешенье:
Христос с тобой!
Любя, надеясь, кротко и смиренно
Свершай, о друг, ты этот путь земной
И веруй, что всегда и неизменно
Христос с тобой!</text><name>Когда провидя близкую разлуку...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Мне снился сон жестокий
Про новую любовь.
Томительно и нежно
Звучавшие слова.
Я видел твое платье,
И туфли, и чулки
И даже голос слышал.
Но не видал лица.
О чем меня просила?
Не помню. Повтори.
Опять с такой же силой
Со мной заговори.
И снова в сновиденье
Случайное вернись.
Не надо завершенья,
Но только повторись!
Ведь в этой жизни смутной,
Которой я живу,
Ты только сон минутный,
А после, наяву —
Не счастье, не страданье,
Не сила, не вина,
А только ожиданье
Томительного сна.</text><name>Мне снился сон жестокий...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1810</date_from><text>Перевод А. Глобы
Для доброго дела собрались мы тут,
Друзья мои! Ergo bibamus!
Беседа прекрасна, стаканы поют.
Дружнее же: Ergo bibamus!
Вот слово, что славу стяжало давно,
Оно полнозвучно и смысла полно,
Как эхо пиров вдохновенных, оно,
Священное Ergo bibamus!
Сегодня при встрече с любезной моей
Подумал я: Ergo bibamus!
Я к ней, а коварная в дом поскорей,-
Вздохнув, я подумал: Bibamus!
Случится, любезна красотка со мной,
Случится, лишит поцелуя порой,
Мирит меня, братья, с превратной судьбой
Отрадное Ergo bibamus!
Бьет час мой, судьба нам разлукой грозит,
Друзья мои! Ergo bibamus!
Но легок багаж мой, и славно звучит
Стократное Ergo bibamus!
Пусть скряга гроши зажимает в кулак,
Кто весел, друзья, тот уже не бедняк-
Разделит с веселым свой смех весельчак
Под дружное Ergo bibamus!
Так что же еще в заключенье сказать?
Одно только: Ergo bibamus!
День этот отметим опять и опять
Торжественным нашим: Bibamus!
Как радость, рассвет в наши двери войдет,
Рассеется сумрак, и день расцветет,
И солнце начнет свой священный полет
С божественным Ergo bibamus!
* А посему выпьем! (лат.)</text><name>Ergo Bibamus!</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1916</date_from><text>Эта ночь непоправима,
А у нас еще светло.
У ворот Иерусалима
Солнце черное взошло.
Солнце желтое страшнее -
Баю-баюшки-баю -
В светлом храме иудеи
хоронили мать мою.
Благодати не имея
И священства лишены,
В светлом храме иудеи
Отпевали прах жены.
И над матерью звенели
Голоса израильтян.
Я проснулся в колыбели -
Черным солнцем осиян.</text><name>Эта ночь непоправима..</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>Я изучил все ноты от и до,
Но кто мне на вопрос ответит прямо?
Ведь начинают гаммы с ноты "до"
И ею же заканчивают гаммы.
Пляшут ноты врозь и с толком.
Ждут "до","ре","ми","фа","соль","ля" и "си", пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Известно музыкальной детворе,-
Я впасть в тенденциозность не рискую,-
Что занимает место нота "ре"
На целый такт и на одну восьмую.
Какую ты тональность не возьми -
Неравенством от звуков так и пышет.
Одна и та же нота, скажем, "ми",
Звучит сильней, чем та же нота - выше.
Пляшут ноты врозь и с толком.
Ждут "до","ре","ми","фа","соль","ля" и "си", пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Выходит - все у нот, как у людей,
Но парадокс имеется, да вот он:
Бывает, нота "фа" звучит сильней,
Чем высокопоставленная нота.
Вдруг затесался где-нибудь бемоль,
И в тот же миг, как влез он беспардонно,
Внушавшая доверье нота "соль"
Себе же изменяет на полтона.
Пляшут ноты врозь и с толком.
Ждут "до","ре","ми","фа","соль","ля" и "си", пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Сел композитор, жажду утоля,
И грубым знаком музыку прорезал.
И нежная, как бархат, нота "ля"
Свой голос повышает до диеза.
И, наконец,- Бетховена спроси,-
Без ноты "си" нет ни игры, ни пенья.
Возносится над всеми нота "си"
И с высоты взирает положенья.
Пляшут ноты врозь и с толком.
Ждут "до","ре","ми","фа","соль","ля" и "си", пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Не стоит затевать о нотах спор,
Есть и у них тузы и секретарши.
Считается, что в си-бемоль минор
Звучат прекрасно траурные марши.
А кроме этих подневольных нот
Еще бывают ноты-паразиты.
Кто их сыграет, кто их пропоет?...
Но с нами - бог, а с ними - композитор!
Пляшут ноты врозь и с толком.
Ждут "до","ре","ми","фа","соль","ля" и "си", пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
-,</text><name>Ноты</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Не надо скидок.
Это пустяки -
Не нас уносит, это мы уносим
С собою все,
и только на пески
Каскад тоски
обрушивает осень.
Сожмись в комок, и сразу постарей,
И вырви сердце - за вороньим граем -
В тоску перекосившихся окраин,
В осеннюю усталость пустырей.
Мучительная нежность наших дней
Ударит в грудь,
застрянет в горле комом.
Мне о тебе молчать еще трудней,
Чем расплескать тебя полузнакомым.
И память жжет,
и я схожу с ума -
Как целовала. Что и где сказала.
Моя любовь!
Одни, одни вокзалы.
Один туман -
и мост через туман.
Но будет день:
все встанут на носки,
Чтобы взглянуть в глаза нам
в одночасье.
И не понять - откуда столько счастья?
Откуда столько солнца в эту осень?
Не надо скидок.
Это мы уносим
С собою всё.
А ветер - пустяки.</text><name>Не надо скидок...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1812</date_from><text>Заутра грозный час отмщенья,
Заутра, други, станем в строй,
Не страшно битвы приближенье
Тому, кто дышит лишь войной!..
Сыны полуночи суровой,
Мы знаем смело смерть встречать,
Нам бури, вихрь и хлад знакомы.
Пускай с полсветом хищный тать
Нахлынул, злобой ополченный,
В пределы наши лавр стяжать;
Их сонмы буйные несчетны,
Но нам не нужно их считать.
Пусть старец вождь прострет рукою
И скажет: "Там упорный враг!"
Рассеем громы пред собою -
И исполин стоглавый - в прах!..
Сей новый Ксеркс стопою силы,
Как огнь всежгучий, к нам притек
Узреть Батыевы могилы,
Сарматов плен и шведов рок,
Узреть поля опустошенны,
Прах мирных сел и городов,
И небо, заревом возжженно,
И вкруг - изрытый ряд гробов,
А пред собой - перуны мести
И твердокаменную грудь
С хоругвью: "Смерть на поле чести
Или свершим опасный труд".
Ужель страшиться нам могилы?
И лучше ль смерти плен отцов,
Ярем и стыд отчизны милой
И власть надменных пришлецов?
Нет, нет, судьба нам меч вручила,
Чтобы покой отцов хранить.
Мила за родину могила,
Без родины поносно жить!
Пусть дети неги и порока
С увялой, рабскою душой
Трепещут гибельного рока,
Не разлучимого с войной,
И спят на ложе пресыщенья,
Когда их братья кровь лиют.
Постыдной доле их - презренье!
Во тьме дни слабых протекут!
А нам отчизны взор - награда
И милых по сердцу привет,
Низвергнем сонмы супостата,
И с славой нам восплещет свет!..
Краса певцов, наш бард любимый,
Жуковский в струны загремит,
И глас его непобедимых
Венком бессмертья отличит.
И юный росс, приникший слухом
К его цевнице золотой,
Геройским вспыхивает духом
И, как с гнезда орел младой,
Взлетит искать добычи бранной
Вослед испытанным вождям...
О други! близок час желанный
И близок грозный час врагам,-
Певцы передадут потомству
Наш подвиг, славу, торжество.
Устроим гибель вероломству,
Дух мести - наше божество!
Но, други, луч блеснул денницы,
Туман редеет по полям,
И вестник утра, гром, сторицей
Зовет дружины к знаменам.
И мощный вождь перед полками
И с ним вождей бесстрашных сонм
Грядут!.. с победными громами
И взором ищут стан врагов...
К мечам!.. Там ждет нас подвиг славы,
Пред нами смерть, и огнь, и гром,
За нами горы тел кровавых,
И враг с растерзанным челом
В плену ждет низкого спасенья!..
Труба, сопутник наш, гремит!..
Друзья! В пылу огней сраженья
Обет наш: "Пасть иль победить!"</text><name>Песнь воинов перед сраженьем</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Экспресс завывает, угрюм и отчаян,
Чтоб искры до звезд дотряхнуть,
А я по тебе задыхаюсь ночами
И лбом прижимаюсь к окну.
И сердце пройдет через сотню таможен,
Хоть бьется как рыба, попав в перемет.
И книга расскажет, и ветер поможет,
И время покажет, и спутник поймет.</text><name>Экспресс завывает, угрюм и отчаян...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Шуберт Франц не сочиняет -
Как поется, так поет.
Он себя не подчиняет,
Он себя не продает.
Не кричит о нем газета,
И молчит о нем печать.
Жалко Шуберту, что это
Тоже может огорчать.
Знает Франц, что он кургузый
И развязности лишен,
И, наверно, рядом с музой
Он немножечко смешон.
Жаль, что дорог каждый талер,
Жаль, что дома неуют.
Впрочем - это все детали,
Жаль, что песен не поют!..
Но печали неуместны!
И тоска не для него!..
Был бы голос! Ну а песни
Запоются! Ничего!
Хочется мирного мира
И счастливого счастья,
Чтобы ничто не томило,
Чтобы грустилось не часто.</text><name>Шуберт Франц</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1850</date_from><text>Ни тучки нет на небосклоне,
Но крик петуший - бури весть,
И в дальнем колокольном звоне
Как будто слезы неба есть.
Покрыты слегшими травами,
Не зыблют колоса поля,
И, пресыщенная дождями,
Не верит солнышку земля.
Под кровлей влажной и раскрытой
Печально праздное житье.
Серпа с косой, давно отбитой,
В углу тускнеет лезвие.</text><name>Дождливое лето</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1914</date_from><text>Свет вечерний мерцает вдоль улиц,
Словно призрак, в тумане плетень,
Над дорогою ивы согнулись,
И крадется от облака тень.
Уж померкли за сумраком хвои,
И сижу я у крайней избы,
Где на зори окно локовое
И крылечко из тонкой резьбы.
А в окно, может, горе глядится
И хозяйка тут — злая судьба,
Уж слетают узорные птицы,
Уж спадает с застрехи резьба.
Может быть, здесь в последней надежде
Все ж, трудясь и страдая, живут,
И лампада пылает, как прежде,
И все гостя чудесного ждут.
Вон сбежали с огорка овины,
Вон согнулся над речкою мост —
И так сказочен свист соловьиный!
И так тих деревенский погост!
Все он видится старой старухе
За туманом нельющихся слез,
Ждет и ждет, хоть недобрые слухи
Ветер к окнам с чужбины принес.
Будто вот полосой некошеной
Он идет с золотою косой,
И пред ним рожь, и жито, и пшёны
Серебристою брызжут росой.
И, как сторож, всю ночь стороною
Ходит месяц и смотрит во мглу,
И в закуте соха с бороною
Тоже грезят — сияют в углу.</text><name>Свет вечерний мерцает вдоль улиц...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Гул бури за горой и грохот отдаленных
Полуночных зыбей, бушующих в бреду.
Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных,
И мутный лунный свет в оливковом саду.
Как фосфор, светляки мерцают под ногами;
На тусклой блеске волн, облитых серебром,
Ныряет гробом челн... Господь смешался с нами
И мчит куда-то мир в восторге бредовом.</text><name>Сирокко</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Во имя всех живых -
А все мы тленны -
Не будьте ни корыстны,
Ни мелки...
Была война,
И в битве многодневной
Погибли сенегальские полки.
Под крик ворон
И воронов круженье,
Где штабелем,
Где кое-как - броском,
Их уложили
В длинные траншеи
И прикопали
Глиной и песком.
Когда и кости
В их могилах тесных
Успело время
Сжечь и перегрызть,
На горе людям
У крестьян окрестных
В душе практичной
Вызрела корысть.
И вот однажды
Эти погребенья
Невесть за что
Сражавшихся солдат,
Крестьяне подняли
На удобренье,
Чтоб хлеб тучнел
И зеленел шпинат.
Земля была жирна
И липла к пальцам,
К подошвам ног...
Был урожай всему.
Но ветер с прахом
Бедных сенегальцев
Разнес по миру
Пагубу-беду...
О, месть бацилл!
Кровь африканцев страстных
В себе самой
Еще смиряла их.
Что сенегальцам
Было не опасно,
Теперь смертельно стало
Для других.
Костры горели,
Стлался дым мертвячий,
Мать расставалась с сыном,
Муж с женой.
Другая смерть
Встречалась громким плачем,
А эта -
Суеверной тишиной.
Во имя всех живых -
В избытке ль силы,
В избытке ль гнева,
В простоте ль святой, -
Не ворошите старые могилы,
Они чреваты
Новою бедой.</text><name>Сенегальцы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1824</date_from><text>Богиня струн пережила
Богов и грома и булата;
Она прекрасных рук в оковы не дала
Векам тиранства и разврата.
Они пришли; повсюду смерть и брань,
В венце раскованная сила,
Ее бессовестная длань
Алтарь изящного разбила;
Но с праха рушенных громад,
Из тишины опустошенья,
Восстал - величествен и млад -
Бессмертный ангел вдохновенья.</text><name>Муза (Богиня струн пережила...)</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1954</date_from><text>Среди черноморских предгорий,
На первой холмистой гряде,
Высокий стоит санаторий,
Купая ступени в воде.
Давно уже черным сапфиром
Склонился над ним небосклон,
Давно уж над дремлющим миром
Молчит ожерелье колонн.
Давно, утомившись от зноя,
Умолкли концерты цикад,
И люди в тиши и покое
Давно в санатории спят.
Лишь там, наверху, по оврагам,
Средь зарослей горной реки,
Полночным окутаны мраком,
Не гаснут всю ночь огоньки.
На всем полукружье залива,
То там появляясь, то тут,
И хищно они и трусливо
Мерцают, мигают, снуют.
Сперва боязливо и тонко,
Потом все слышней и слышней
С холмов верещанье ребенка
Доносится к миру людей.
И вот уже плачем и визгом
Наполнен небесный зенит.
Луна перламутровым диском
Испуганно в чащу глядит.
И видит: теснясь друг за другом
И мордочки к небу задрав,
Шакалы сидят полукругом
За темными листьями трав.
О чем они воют и плачут?
Кого проклиная, вопят?
Под ними у моря маячит
Колонн ослепительный ряд.
Там мир золотого сиянья,
Там жизнь, непонятная им...
Не эти ли светлые зданья
Клянут они воплем своим?
Но меркнет луна Черноморья,
И солнце встает в синеву,
И враз умолкают предгорья,
Туманом укутав траву.
И звери по краю потока
Трусливо бегут в тростники,
Где в каменных норах глубоко
Беснуются их двойники.</text><name>Шакалы</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Я и плакала и каялась,
Хоть бы с неба грянул гром!
Сердце темное измаялось
В нежилом дому твоем.
Боль я знаю нестерпимую,
Стыд обратного пути...
Страшно, страшно к нелюбимому,
Страшно к тихому войти,
А склонюсь к нему нарядная,
Ожерельями звеня;
Только спросит: «Ненаглядная!
Где молилась за меня?»</text><name>Я и плакала и каялась...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1859</date_from><text>Мороз и ночь над далью снежной,
А здесь уютно и тепло.
И предо мной твой облик нежный
И детски чистое чело.
Полны смущенья и отваги,
С тобою, кроткий серафим,
Мы через дебри и овраги
На змее огненном летим.
Он сыплет искры золотые
На озаренные снега,
И снятся нам места иные,
Иные снятся берега.
В мерцанье одинокой свечки,
Ночным путем утомлена,
Твоя старушка против печки
В глубокий сон погружена.
Но ты красою ненаглядной
Еще томиться мне позволь;
С какой заботою отрадной
Лелеет сердце эту боль!
И, серебром облиты лунным,
Деревья мимо нас летят,
Под нами с грохотом чугунным
Мосты мгновенные гремят.
И, как цветы волшебной сказки,
Полны сердечного огня,
Твои агатовые глазки
С улыбкой радости и ласки
Порою смотрят на меня.</text><name>На железной дороге</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>Наливши квасу в нашатырь толченый,
С полученной молекулой не может справиться ученый.
Молекула с пятью подобными соединяется,
Стреляет вверх, обратно падает и моментально уплотняется.</text><name>Затруднение ученого</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1946</date_from><text>С жадностью всосаны
В травы и злаки
Последние капельки
Почвенной влаги.
Полдень за полднем
Проходят над степью,
А влаге тянуться
В горячие стебли.
Ветер за ветром
Туч не приносят,
А ей не добраться
До тощих колосьев.
Горячее солнце
Палит все упорней,
В горячей пыли
Задыхаются корни.
Сохнут поля,
Стонут поля,
Ливнями бредит
Сухая земля.
Я проходил
Этой выжженной степью,
Трогал руками
Бескровные стебли.
И были колючие
Листья растений
Рады моей
Кратковременной тени.
О, если б дождем
Мне пролиться на жито,
Я жизнь не считал бы
Бесцельно прожитой!
Дождем отсверкать
Благодатным и плавным -
Я гибель такую
Не счел бы бесславной!
Но стали бы плотью
И кровью моей
Тяжелые зерна
Пшеничных полей!
А ночью однажды
Сквозь сон я услышу:
Тяжелые капли
Ударили в крышу.
О нет, то не капли
Стучатся упорно,
То бьют о железо
Спелые зерна.
И мне в эту ночь
До утра будут сниться
Зерна пшеницы...
Зерна пшеницы...</text><name>Дождь в степи</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>(Фрагмент)
В час отлива, возле чайной
я лежал в ночи печальной,
говорил друзьям об Озе и величьи бытия,
но внезапно чёрный ворон
примешался к разговорам,
вспыхнув синими очами,
он сказал:
"А на фига?!"
Я вскричал: "Мне жаль вас, птица,
человеком вам родиться б,
счастье высшее трудиться.
полпланеты раскроя..."
Он сказал: "А на фига?!"
"Будешь ты, великий ментор,
бог машин, экспериментов,
будешь бронзой монументов
знаменит во все края..."
Он сказал: "А на фига?!"
"Уничтожив олигархов,
ты настроишь агрегатов,
демократией заменишь
короля и холуя..."
Он сказал: "А на фига?!"
Я сказал: "А хочешь — будешь
спать в заброшенной избушке,
утром пальчики девичьи
будут класть на губы вишни,
глушь такая, что не слышна
ни хвала и ни хула..."
Он ответил: "Все — мура,
раб стандарта, царь природы,
ты свободен без свободы,
ты летишь в автомашине,
но машина — без руля...
Оза, Роза ли, стервоза —
как скучны метаморфозы,
в ящик рано или поздно...
Жизнь была — а на фига?!"
Как сказать ему, подонку,
что живём не чтоб подохнуть,—
чтоб губами чудо тронуть
поцелуя и ручья!
Чудо жить необъяснимо.
Кто не жил — что ж спорить с ними?!
Можно бы — да на фига?!</text><name>Оза (Фрагмент)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1960</date_from><text>Так и живем — напрасно маясь,
в случайный веруя навет.
Какая маленькая малость
нас может разлучить навек.
Так просто вычислить, прикинуть,
что без тебя мне нет житья.
Мне надо бы к тебе приникнуть.
Иначе поступаю я.
Припав на жесткое сиденье,
сижу в косыночке простой
и направляюсь на съеденье
той темной стнанции пустой.
Иду вдоль белого кладбища,
оглядываюсь на кресты.
Звучат печально и комично
шаги мои средь темноты.
О, снизойди ко мне, разбойник,
присвистни в эту тишину.
Я удивленно, как ребенок,
в глаза недобрые взгляну.
Зачем я здесь, зачем ступаю
на темную тропу в лесу?
Вину какую искупаю
и наказание несу?
О, как мне надо возродиться
из этой тьмы и пустоты.
О, как мне надо возвратиться
туда, где ты, туда, где ты.
Так просто станет все и цельно,
когда ты скажешь мне слова
и тяжело и драгоценно
ко мне склонится голова.</text><name>Так и живем — напрасно маясь...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Сон мне снится - вот те на:
Гроб среди квартиры,
На мои похорона
Съехались вампиры,-
Стали речи говорить -
Все про долголетие,-
Кровь сосать решили погодить:
Вкусное - на третие.
В гроб вогнали кое-как,
А самый сильный вурдалак
Все втискивал и всовывал,-
И плотно утрамбовывал,-
Сопел с натуги, сплевывал
И желтый клык высовывал.
Очень бойкий упырек
Стукнул по колену,
Подогнал - и под шумок
Надкусил мне вену.
А умудренный кровосос
Встал у изголовия
И очень вдохновенно произнес
Речь про полнокровие.
И почетный караул
Для приличия всплакнул,-
Но я чую взглядов серию
На сонную мою артерию:
А если кто пронзит артерию -
Мне это сна грозит потерею.
Погодите, спрячьте крюк!
Да куда же, черт, вы!
Я же слышу, что вокруг,-
Значит, я не мертвый.
Яду капнули в вино,
Ну а мы набросились,-
Опоить меня хотели, но
Опростоволосились.
Тот, кто в зелье губы клал,-
В самом деле дуба дал,-
Ну, а мне как рвотное
То зелье приворотное:
Здоровье у меня добротное,
И закусил отраву плотно я.
Так почему же я лежу,
Дурака валяю,-
Ну почему, к примеру, не заржу -
Их не напугаю?!
Я б их мог прогнать давно
Выходкою смелою -
Мне бы взять пошевелиться, но...
Глупостей не делаю.
Безопасный как червяк,
Я лежу, а вурдалак
Со стаканом носится -
Сейчас наверняка набросится,-
Еще один на шею косится...
Ну, гад, он у меня допросится!
Кровожадно вопия,
Высунули жалы -
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.
Погодите - сам налью,-
Знаю, знаю - вкусная!..
Нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные!
А сам - и мышцы не напряг
И не попытался сжать кулак,-
Потому что кто не напрягается -
Тот никогда не просыпается,
Тот много меньше подвергается
И много больше сохраняется.
Вот мурашки по спине
Смертные крадутся,
А всего делов-то мне
Было что - проснуться!
...Что, сказать, чего боюсь?
(А сновиденья - тянутся)...
Да того, что я проснусь -
А они останутся!..</text><name>Мои похорона</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1935</date_from><text>Я и пред смертью вспомню эту кручу,
И весь в огнях распластанный Подол,
И то, как здесь я к радости пришел
При виде звезд, при виде синей тучи,
Плывущей с юга. Я глядел туда,
Где неустанно темная вода
Огни Подола и луну дробила,
Где двигался моторки уголек,
Туда, где светлый выступал песок.
Я знал: такая в этой ночи сила,
Такая убедительность, что мой
Немел язык и я не шел домой.
И чем стоял здесь дольше, тем сильнее
Я понимал - нет горя у меня;
И все пойдет на лад день ото дня
В моем дому; что круча есть, над нею
Стоят деревья темные, шепчась;
Что стала ночь внимательней и тише.
И мне казалось: в этот час
Я будущее слышу.</text><name>Вид на Днепр</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Веет чем-то родным и древним
От просторов моей земли.
В снежном море плывут деревни,
Словно дальние корабли.
По тропинке шагая узкой,
Повторяю - который раз!-
"Хорошо, что с душою русской
И на русской земле родилась!"</text><name>Веет чем-то родным и древним...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Нет, не черкешенка она;
Но в долы Грузии от века
Такая дева не сошла
С высот угрюмого Казбека.
Нет, не агат в глазах у ней,
Но все сокровища Востока
Не стоят сладостных лучей
Ее полуденного ока.</text><name>Ответ Ф.Т. (Нет, не черкешенка она...)</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1803</date_from><text>К моей лире и к друзьям моим
О лира, друг мой неизменный,
Поверенный души моей!
В часы тоски уединенной
Утешь меня игрой своей!
С тобой всегда я неразлучен,
О лира милая моя!
Для одиноких мир сей скучен,
А в нем один скитаюсь я!
Мое младенчество сокрылось;
Уж вянет юности цветок;
Без горя сердце истощилось,
Вперед присудит что-то рок!
Но я пред ним не побледнею:
Пусть будет то, что должно быть!
Судьба ужасна лишь злодею,
Судьба меня не устрашит.
Не нужны мне венцы вселенной,
Мне дорог ваш, друзья, венок!
На что чертог мне позлащенный?
Простой, укромный уголок,
В тени лесов уединенной,
Где бы свободно я дышал,
Всем милым сердцу окруженный,
И лирой дух свой услаждал,-
Вот все - я больше не желаю,
В душе моей цветет мой рай.
Я бурный мир сей презираю.
О лира, друг мой! утешай
Меня в моем уединеньи;
А вы, друзья мои, скорей,
Оставя свет сей треволненный,
Сберитесь к хижине моей.
Там, в мире сердца благодатном,
Наш век как ясный день пройдет;
С друзьями и тоска приятна,
Но и тоска нас не найдет.
Когда ж придет нам расставаться,
Не будем слез мы проливать:
Недолго на земле скитаться;
Друзья! увидимся опять.</text><name>Стихи, сочиненные в день моего рождения</name><date_to>1803</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>Из Мильвуа
На легких крылышках
Летают ласточки;
Но легче крылышки
У жизни ветреной.
Не знает в юности
Она усталости
И радость резвую
Берет доверчиво
К себе на крылия.
Летит, любуется
Прекрасной ношею...
Но скоро тягостна
Ей гостья милая;
Устали крылышки,
И радость резвую
Она стряхает с них.
Печаль ей кажется
Не столь тяжелою,
И, прихотливая,
Печаль туманную
Берет на крылия
И вдаль пускается
С подругой новою.
Но крылья легкие
Все болей, более
Под ношей клонятся.
И вскоре падает
С них гостья новая,
И жизнь усталая
Одна, без бремени,
Летит покойнее,
Лишь только в крылиях,
Едва заметные,
От ношей брошенных
Следы осталися –
И отпечатались
Лишь только в перышках
Два цвета бледные:
Немного светлого
От резвой радости,
Немного темного
От гостьи сумрачной.</text><name>Крылья жизни</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1893</date_from><text>Памяти Виктора Антоновича Арцимовича
Пусть время скорбь мою смягчить уже успело,—
Всё по тебе, мой друг, тоскою я томим;
И часто, загрустив душой осиротелой,
Заву тебя: где ты? Приди, поговорим.
Над современностью в беседе дух возвысим;
Побудем в области добра и красоты...
Но ты безмолвствуешь. Нет ни бесед, ни писем.
Где ты?
О старый друг! Еще когда мы были юны,
Уж наши сблизились и думы, и сердца;
У нас сочувственно души звучали струны,
И длился дружный лад меж нами до конца.
Ужель конец пришел? Не верится в разлуку;
Вглядеться хочется еще в твои черты;
Обнять бы мне тебя; твою пожать бы руку.
Где ты?
Смутится ли моя в добро и в правду вера,—
Кто от уныния тогда спасет меня?
Не будет предо мной высокого примера;
Ты мне не уделишь духовного огня.
Недобрые ко мне порой приходят вести:
На правосудие сплетают клеветы
И безнаказанно позорят знамя чести...
Где ты?
Сижу ль один в саду, брожу ль в открытом поле,
С природой в ясный день беседовать любя,—
Я мирный строй души меняю поневоле,
Чтоб думать о былом и вспоминать тебя.
И ты, среди трудов, любил природу страстно;
Но тщетно ждут тебя в твоем саду цветы; —
Зеленый лес, шумя, тебя зовет напрасно,—
Где ты?
Мне пусто без тебя; но жизненные силы
Меня еще теперь покинуть не хотят.
Живу, меж тем как ты уж спишь во тьме могилы,
И всё растет, растет могил священных ряд.
Что ж! Надо бодро несть ниспосланное горе...
Ведь мне недолго жить средь этой пустоты;
Ровесник твой, уйду и я туда же вскоре,
Где ты.</text><name>Другу (Пусть время скорбь мою...)</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1921</date_from><text>Обыкновенно так
Любовь любому рожденному дадена,—
но между служб,
доходов
и прочего
со дня на день
очерствевает сердечная почва.
На сердце тело надето,
на тело — рубаха.
Но и этого мало!
Один —
идиот!—
манжеты наделал
и груди стал заливать крахмалом.
Под старость спохватятся.
Женщина мажется.
Мужчина по Мюллеру мельницей машется.
Но поздно.
Морщинами множится кожица.
Любовь поцветет,
поцветет —
и скукожится.
Мальчишкой
Я в меру любовью был одаренный.
Но с детства
людьё
трудами муштровано.
А я —
убег на берег Риона
и шлялся,
ни чёрта не делая ровно.
Сердилась мама:
«Мальчишка паршивый!»
Грозился папаша поясом выстегать.
А я,
разживясь трехрублевкой фальшивой,
играл с солдатьём под забором в «три листика».
Без груза рубах,
без башмачного груза
жарился в кутаисском зное.
Вворачивал солнцу то спину,
то пузо —
пока под ложечкой не заноет.
Дивилось солнце:
«Чуть виден весь-то!
А тоже —
с сердечком.
Старается малым!
Откуда
в этом
в аршине
место —
и мне,
и реке,
и стовёрстым скалам?!»
Юношей
Юношеству занятий масса.
Грамматикам учим дурней и дур мы.
Меня ж
из 5-го вышибли класса.
Пошли швырять в московские тюрьмы.
В вашем
квартирном
маленьком мирике
для спален растут кучерявые лирики.
Что выищешь в этих болоночьих лириках?!
Меня вот
любить
учили
в Бутырках.
Что мне тоска о Булонском лесе?!
Что мне вздох от видов на море?!
Я вот
в «Бюро похоронных процессий»
влюбился
в глазок 103 камеры.
Глядят ежедневное солнце,
зазнаются.
«Чего, мол, стоют лучёнышки эти?»
А я
за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы — всё на свете.
Мой университет
Французский знаете.
Делите.
Множите.
Склоняете чудно.
Ну и склоняйте!
Скажите —
а с домом спеться
можете?
Язык трамвайский вы понимаете?
Птенец человечий
чуть только вывелся —
за книжки рукой,
за тетрадные дести.
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Землю возьмут,
обкорнав,
ободрав ее,—
учат.
И вся она — с крохотный глобус.
А я
боками учил географию,—
недаром же
наземь
ночёвкой хлопаюсь!
Мутят Иловайских больные вопросы:
— Была ль рыжа борода Барбароссы?—
Пускай!
Не копаюсь в пропыленном вздоре я —
любая в Москве мне известна история!
Берут Добролюбова (чтоб зло ненавидеть),—
фамилья ж против,
скулит родовая.
Я
жирных
с детства привык ненавидеть,
всегда себя
за обед продавая.
Научатся,
сядут —
чтоб нравиться даме,
мыслишки звякают лбёнками медненькими.
А я
говорил
с одними домами.
Одни водокачки мне собеседниками.
Окном слуховым внимательно слушая,
ловили крыши — что брошу в уши я.
А после
о ночи
и друг о друге
трещали,
язык ворочая — флюгер.
Взрослое
У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за сто.
А я,
бездомный,
ручища
в рваный
в карман засунул
и шлялся, глазастый.
Ночь.
Надеваете лучшее платье.
Душой отдыхаете на женах, на вдовах.
Меня
Москва душила в объятьях
кольцом своих бесконечных Садовых.
В сердца,
в часишки
любовницы тикают.
В восторге партнеры любовного ложа.
Столиц сердцебиение дикое
ловил я,
Страстною площадью лёжа.
Враспашку —
сердце почти что снаружи —
себя открываю и солнцу и луже.
Входите страстями!
Любовями влазьте!
Отныне я сердцем править не властен.
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди — любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце —
гудит повсеместно.
О, сколько их,
одних только вёсен,
за 20 лет в распалённого ввалено!
Их груз нерастраченный — просто несносен.
Несносен не так,
для стиха,
а буквально.
Что вышло
Больше чем можно,
больше чем надо —
будто
поэтовым бредом во сне навис —
комок сердечный разросся громадой:
громада любовь,
громада ненависть.
Под ношей
ноги
шагали шатко —
ты знаешь,
я же
ладно слажен,—
и всё же
тащусь сердечным придатком,
плеч подгибая косую сажень.
Взбухаю стихов молоком
— и не вылиться —
некуда, кажется — полнится заново.
Я вытомлен лирикой —
мира кормилица,
гипербола
праобраза Мопассанова.
Зову
Поднял силачом,
понес акробатом.
Как избирателей сзывают на митинг,
как сёла
в пожар
созывают набатом —
я звал:
«А вот оно!
Вот!
Возьмите!»
Когда
такая махина ахала —
не глядя,
пылью,
грязью,
сугробом,—
дамьё
от меня
ракетой шарахалось:
«Нам чтобы поменьше,
нам вроде танго бы...»
Нести не могу —
и несу мою ношу.
Хочу ее бросить —
и знаю,
не брошу!
Распора не сдержат рёбровы дуги.
Грудная клетка трещала с натуги.
Ты
Пришла —
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть —
как девочка мячиком.
И каждая —
чудо будто видится —
где дама вкопалась,
а где девица.
«Такого любить?
Да этакий ринется!
Должно, укротительница.
Должно, из зверинца!»
А я ликую.
Нет его —
ига!
От радости себя не помня,
скакал,
индейцем свадебным прыгал,
так было весело,
было легко мне.
Невозможно
Один не смогу —
не снесу рояля
(тем более —
несгораемый шкаф).
А если не шкаф,
не рояль,
то я ли
сердце снес бы, обратно взяв.
Банкиры знают:
«Богаты без края мы.
Карманов не хватит —
кладем в несгораемый».
Любовь
в тебя —
богатством в железо —
запрятал,
хожу
и радуюсь Крезом.
И разве,
если захочется очень,
улыбку возьму,
пол-улыбки
и мельче,
с другими кутя,
протрачу в полночи
рублей пятнадцать лирической мелочи.
Так и со мной
Флоты — и то стекаются в гавани.
Поезд — и то к вокзалу гонит.
Ну а меня к тебе и подавней —
я же люблю!—
тянет и клонит.
Скупой спускается пушкинский рыцарь
подвалом своим любоваться и рыться.
Так я
к тебе возвращаюсь, любимая.
Мое это сердце,
любуюсь моим я.
Домой возвращаетесь радостно.
Грязь вы
с себя соскребаете, бреясь и моясь.
Так я
к тебе возвращаюсь,—
разве,
к тебе идя,
не иду домой я?!
Земных принимает земное лоно.
К конечной мы возвращаемся цели.
Так я
к тебе
тянусь неуклонно,
еле расстались,
развиделись еле.
Вывод
Не смоют любовь
ни ссоры,
ни вёрсты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь —
люблю
неизменно и верно!</text><name>Люблю</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1842</date_from><text>Она никогда его не любила
А он ее втайне любил;
Но он о любви не выронил слова:
В себе ее свято хранил.
И в церкви с другим она обвенчалась;
По-прежнему вхож он был в дом,
И молча в лицо глядел ей украдкой,
И долго томился потом.
Она умерла. И днем он и ночью
Все к ней на могилу ходил;
Она никогда его не любила,
А он о ней память любил.</text><name>Она никогда его не любила...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Во-первых, он — твоя судьба,
которую не выбирают,
а во-вторых, не так уж плох
таковский вариант судьбы,
а в-третьих, солнышко блестит,
и лес шумит, река играет,
и что там думать: «если бы»,
и что там рассуждать: «кабы».
Был век, как яблочко, румян.
Прогресс крепчал вроде мороза.
Выламываться из времен —
какая суета и проза.
Но выломались из времен,
родимый прах с ног отряхнули.
Такая линия была,
которую упорно гнули.
Они еще кружат вокруг
планеты, вдоль ее обочин,
как спутничек с собачкой Друг,
давно подохшей, между прочим.
Давно веселый пес подох,
что так до колбасы был лаком,
и можно разве только вздох
издать, судьбу его оплакав.
Оплачем же судьбу всех тех,
кто от землицы оторвался,
от горестей и от утех,
и обносился, оборвался,
и обозлился вдалеке,
торя особую дорожку,
где он проходит налегке
и озирается сторожко.</text><name>Во-первых, он — твоя судьба...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Предреченный утешитель,
Где ж он, где, Сивилла? — «Оглянись:
За тобой вершитель, разрешитель».
— Кто ты, чуждый? — «Дионис».
— Крест ли ты — иль тирс — возносишь?
— «Пышный тирс и крест — несут тебя».
— Ты чего от сердца властно просишь?
— «Что сердцам даю: себя».
— Отойди: нам жребий битвы
Выпал черный. — «Я вам бранный хмель».
— Нас сзывает благовест молитвы.
— «С ним поет моя свирель».
— Что твой знак? — «Прозренье глаза,
Дальность слуха, окрыленье ног;
Угль, воскресший радугой алмаза;
В чреве Я взыгравший бог».</text><name>ПРИШЛЕЦ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.</text><name></name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1846</date_from><text>(Подражание Лермонтову)
В неведомой глуши, в деревне полудикой
Я рос средь буйных дикарей,
И мне дала судьба, по милости великой,
В руководители псарей.
Вокруг меня кипел разврат волною грязной,
Боролись страсти нищеты,
И на душу мою той жизни безобразной
Ложились грубые черты.
И прежде чем понять рассудком неразвитым,
Ребенок, мог я что-нибудь,
Проник уже порок дыханьем ядовитым
В мою младенческую грудь.
Застигнутый врасплох, стремительно и шумно
Я в мутный ринулся поток
И молодость мою постыдно и безумно
В разврате безобразном сжег...
Шли годы. Оторвав привычные объятья
От негодующих друзей,
Напрасно посылал я поздние проклятья
Безумству юности моей.
Не вспыхнули в груди растраченные силы -
Мой ропот их не пробудил;
Пустынной тишиной и холодом могилы
Сменился юношеский пыл,
И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой,
Пошел без цели я тогда
И думал, что душе, довременно убитой,
Уж не воскреснуть никогда.
Но я тебя узнал... Для жизни и волнений
В груди проснулось сердце вновь:
Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений
С души изгладила любовь...
Во мне опять мечты, надежды и желанья...
И пусть меня не любишь ты,
Но мне избыток слез и жгучего страданья
Отрадней мертвой пустоты...</text><name>В неведомой глуши...</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1925</date_from><text>Одни волнуются и празднуют победу
И совершают праздник дележа;
Другие, страхом оплативши беды,
Газеты скалят из-за рубежа.
Мне жаль и тех, кто после долгой жажды
Пьет залпом все величие страны.
Настанет день, и победитель каждый
В стремнину рухнется со страшной крутизны.
Мне жаль и тех, кто в злобном отдаленьи,
Пропитанные желчью долгих лет,
Мечтают жалкие отрепья пораженья
Сменить на ризы пышные побед.
Видали ль вы, как путник, пылью серый,
Бредя ущельем, узрит с двух сторон
Зрачок предчувствующей кровь пантеры
И мертвечиной пахнущий гиены стон.
Они рычат и прыгают по скалам,
Хотят друг друга от ущелья отогнать,
Чтоб в одиночестве белеющим оскалом
Свою добычу в клочья истерзать.
И путешественник, в спасение не веря,
Внимает с ужасом и жмется под гранит.
Он знает, для чего грызутся звери,
И все равно ему, который победит.
Мне жальче путников, живущих без оглядки,
Не победителей, не изгнанных из стран:
Они не выпили и мед победы сладкий,
И горький уксус не целил им ран.</text><name>Живущих без оглядки</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1939</date_from><text>Весной в саду я зяблика поймал.
Его лучок захлопнул пастью волчьей.
Лесной певец, он был пуглив и мал,
Но, как герой, неволю встретил молча.
Он петь привык лесное торжество
Под светлым солнышком на клейкой ветке.
Нет! Золотая песенка его
Не прозвучит в убогой этой клетке!
Упрямец! Он не походил на нас,
Больных людей, уступчивых и дряблых,
Нахохлившись, он молчаливо гас,
Невольник мой, мой горделивый зяблик.
Горсть муравьиных лакомых яиц
Не вызвала его счастливой трели.
В глаза ручных моих домашних птиц
Его глаза презрительно смотрели.
Он всё глядел на поле за окном
Сквозь частых проволок густую сетку,
Но я задернул грубым полотном
Его слегка качавшуюся клетку.
И, чувствуя, как за его тюрьмой
Весна цветет всё чище, всё чудесней,—
Он засвистал!.. Что делать, милый мой?
В неволе остается только песня!</text><name>Зяблик</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1972</date_from><text>...Ну и не надо.
Ну и простимся.
Руки в пространство протянуты слепо.
Как мы от этой муки проспимся?
Холодно справа.
Холодно слева.
Пусто.
Звени,
дорогой колокольчик,
век девятнадцатый,-
снегом пыли!
Что ж это с нами случилось такое?
Что это?
Просто любовь.
До петли.
До ничего.
Так смешно и всецело.
Там мы,
в наивнейшей той старине.
Милый мой мальчик, дитя из лицея,
мы - из убитых на странной войне,
где победители -
бедные люди,-
о, в победителях не окажись!-
где победитель сам себя судит
целую жизнь,
целую жизнь.</text><name>Ну и не надо. Ну и простимся...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1819</date_from><text>Святый восторг благотворенья!
Что в мире сладостней тебя?
Благого образ провиденья:
В других зреть счастливым себя,
Добру все посвятить мгновенья,
Несчастных как родных любя.
Кто благо обще назидает,
Достоин тот любви сердец,
Но он признанья не алкает,
Не льстит его наград венец:
Награду в сердце обретает
Сердечно чувствие, не льстец.
Героев славила вселенна,
Но славы глас замолк в веках;
Хвала, на камнях иссеченна,
И обелиски — пали в прах:
Благотворенья мзда нетленна,
Она нас ждет на небесах.
Святый восторг благотворенья!</text><name>Святый восторг благотворенья!..</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1966</date_from><text>Ко мне явилась рифма — вся в слезах.
Бедняжечка! Она едва дышала,
На ней буквально не было лица.
Шатаясь, спотыкаясь, добрела
До белого, как обморок, блокнота,
И я с тяжелым сердцем записал
Историю ее грехопаденья:
В нее влюбился молодой поэт;
Он ей прощал все то, что было раньше,
И мировую славу обещал.
Но, боже мой, как с ней он обращался!
Ломал, корежил, гнул и так и сяк.
Кричал он:
Устаревший жалкий штамп
Считать, что рифма — звонкая подруга,
А эти «рифм отточенные пики» —
Средневекового оружья род.
Для современной рифмы корневой
Достаточен и слог в начале слова.
Потом и этот слог — ко всем чертям!
Она повисла на опорной гласной,—
Так альпинист над пропастью висит
На перетертой о скалу веревке.
...Нечесаная, жалкая, в лохмотьях
Средь ночи рифма приплелась ко мне,
Как раз, когда над первою строкой
Я мучался...
— А я к тебе вернулась,
Прости меня.—
Я не сказал ни слова,
Но ложе ей из книг соорудил:
Товарищ Маяковский в изголовье
И сам поручик Лермонтов — в ногах.
Страдалица, забудься, отдохни,
Мы утром обо всем поговорим...
Ночь проведу над белыми стихами.</text><name>Ко мне явилась рифма — вся в слезах...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>- Радость, помедли, куда ты летишь?
- В сердце, которое любит!
- Юность, куда ты вернуться спешишь?
- В сердце, которое любит!
- Сила и смелость, куда вы, куда?
- В сердце, которое любит!
- А вы-то куда, печаль да беда?
- В сердце, которое любит!
Пер. Н.Гребнева</text><name>Радость, помедли, куда ты летишь?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1953</date_from><text>Кругом низины и высотки
Полей знакомых и родных.
Чтобы вскопать четыре сотки,
Уйдет четыре выходных.
Там, за деревнею покатой,
Поля напитаны водой.
И он идет себе с лопатой,
Интеллигентный и седой.
И он шагает от платформы
В пальто, поношенном слегка...
Еще до денежной реформы
Трудна дорога, далека.
Отмена карточек не скоро,
О ней не слышно ничего.
Еще вскопать придется горы
Лопатке старенькой его.
И он копает, мучась жаждой,
Картошку режет на куски
С таким расчетом, чтобы в каждом
Цвели зеленые глазки.
Еще старания немножко -
Засажен будет огород.
И вот поднимется картошка
И зацветет, и, зацветет.
И набежит веселый ветер
И зашумит среди кустов.
И никогда еще на свете
Красивей не было цветов.
...И деревенские ребята,
Глядят, шагая стороной,
Как он стоит, держа лопату,
Перед корявой целиной.
Стоит серьезный, работящий,
В пальто, поношенном слегка,
И с дужкой вешалки, торчащей
Из-за его воротника.</text><name>В послевоенный первый год...</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Радищев</author><date_from>1791</date_from><text>Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век.
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду.</text><name>Ты хочешь знать: кто я?..</name><date_to>1791</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Приманкой ласковых речей
Вам не лишить меня рассудка!
Конечно, многих вы милей,
Но вас любить - плохая шутка!
Вам не нужна любовь моя,
Не слишком заняты вы мною,
Не нежность - прихоть вашу я
Признаньем страстным успокою.
Вам дорог я, твердите вы,
Но лишний пленник вам дороже.
Вам очень мил я, но, увы!
Вам и другие милы тоже.
С толпой соперников моих
Я состязаться не дерзаю
И превосходной силе их
Без битвы поле уступаю.</text><name>Приманкой ласковых речей...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1980</date_from><text>М. - другу и брату -
посвящен сей полуэкспромт.
I.
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня,
Но вместо них я вижу виночерпия -
Он шепчет: "Выход есть - к исходу дня
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустят, и расплавится броня!"
Я - снова я, и вы теперь мне верьте,- я
Немного попрошу взамен бессмертия -
Широкий тракт, холст, друга да коня;
Прошу покорно, голову склоня,
Побойтесь Бога, если не меня,-
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
II.
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душу - дьяволу,- ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они...
Ты эту дату, Боже, сохрани,-
Не отмечай в своем календаре или
В последний миг возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени,-
От них от всех, о Боже, охрани -
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли!
Париж, 1 июня</text><name>Две просьбы</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1926</date_from><text>Что ж, опять бунтовать? Едва ли,-
барабанщик бьет отбой.
Отчудили, откочевали,
отстранствовали мы с тобой.
Нога не стремится в стремя.
Даль пустынна. Ночь темна.
Отлетело для нас время,
наступают для нас времена.
Если страшно, так только немножко,
только легкий озноб, не дрожь.
К заплаканному окошку
подойдешь, стекло протрешь -
И не переулок соседний
увидишь, о смерти скорбя,
не старуху, что к ранней обедне
спозаранку волочит себя.
Не замызганную стену
увидишь в окне своем,
не чахлый рассвет, не антенну
с задремавшим на ней воробьем,
а такое увидишь, такое,
чего и сказать не могу,-
ликование световое,
пронизывающее мглу!..
И женский голос, ликуя,
- один в светлом клире -
поет и поет: Аллилуйя,
аллилуйя миру в мире!..</text><name>Что ж, опять бунтовать?..</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1922</date_from><text>Не мираж в дымящейся синеве,
И не вымысел, и не сон,—
Старый негр
На Октябрьском параде,
В Москве,
Солнцем северным озарен.
У Кремлевской стены делегат.
Перед ним
Всех Республик народы идут,—
В братстве жизнь их,
Союз их ненарушим,
И свободен и радостен труд.
Алый вихрь знамен
И песен прибой...
Ни погонщиков, ни цепей, ни слез...
Старый негр поник седой головой —
Ветер Африки негру стон донес.
...Ветер полз, извиваясь, в злых песках,
В джунглях блуждал,
В болотах глох.
Там, в тростниках, с кровью у виска,
Загнанный брат не нашел дорог.
Из Сиднея в Судан,
Из Судана в Сидней
Гнал корабли из порта в порт.
И под каждым вымпелом —
Звон цепей
И смех павианий жирных морд.
А на рынке Тимбукту
За маис гнилой
(Бился в глазах голод и страх)
Черною пальмою передо мной
Пала проданная сестра.
У хижин в ночах,
От росы до росы,
Подстерегают
Хозяйские псы.
В гнойную яму брошен, вслед
Скованный сын прохрипел привет.
Ждут на плантациях, на рудниках.
Изнемогая,
Гонца и вестей...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ветер стих в камнях у ног старика.
Ветер Африки свистом плетей.
А вокруг ликовала и пела Москва.
Кто-то руку негру пожал.
И звучали на всех языках слова:
Ленин и
Интернационал...
И не вымысел, и не лживый сон:
Нерушимо народа доверие,—
Бережно пронесен
Огонь знамен
Сквозь когтистые лапы империи.
О Ленине
Делегат говорит —
Весть идет из Сиднея в Судан,
И над Конго грозный гимн гремит,
Гимн пролетариев всех стран.</text><name>Негр в Москве</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Английская песенка
Дженни туфлю потеряла.
Долго плакала, искала.
Мельник туфельку нашёл
И на мельнице смолол.</text><name>Дженни</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1818</date_from><text>Когда я в хижине моей
Согрет под стеганым халатом
Не только графов и князей -
Султана не признаю братом!
Гляжу с улыбкою в окно:
Вот мой ручей, мои посевы,
Из гроздий брызжет тут вино,
Там птиц домашних полны хлевы,
В воде глядится тучный вол,
Подруг протяжно призывая,-
Все это в праздничный мой стол
Жена украсит молодая.
А вы, моих беспечных лет,
Товарищи в весельи, в горе,
Когда я просто был поэт
И света не пускался в море -
Хоть на груди теперь иной
Считает ордена от скуки,
Усядьтесь без чинов со мной,
К бокалам протяните руки,
Старинны песни запоем,
Украдем крылья у веселья,
Поговорим о том, о сем,
Красноречивые с похмелья!
Признайтесь, что блажен поэт
В своем родительском владенье!
Хоть на ландкарте не найдет
Под градусами в протяженье
Там свой овин, здесь огород,
В ряду с Афинами иль Спартой,
Зато никто их не возьмет
Счастливо выдернутой картой.</text><name>Моя хижина</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from></date_from><text>А наши песни остаются,
И в пригородных поездах
Они опять вовсю поются,
как мы их пели на фронтах.
Есть на веревочке гитара.
Своя компания вокруг.
И нет на свете песни старой,
И времени сомкнулся круг.
Поют ее, как мы певали,
Вдруг повзрослевшие юнцы.
Поют опять не трали-вали,
А то, что деды и отцы,
Когда им было лет по двадцать,
Когда, казалось, тишь и гладь,
А завтра надо призываться,
А послезавтра умирать.
Летит вагон заре вдогонку,
Ах, как натянута струна!
И мы стоим, грустя, в сторонке,
И родина на всех одна.</text><name>В электричке</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1914</date_from><text>Я надену колпак дурацкий
И пойду колесить по Руси,
Вдыхая запах кабацкий...
Будет в поле дождь моросить.
Будут ночи сырые, как баржи,
Затерявшиеся на реке.
Так идти бы все дальше. Даже
Забыть про хлеб в узелке.
Не услышу я хохот звонкий.
Ах! Как сладок шум веток и трав,
Будут выть голодные волки,
Всю добычу свою сожрав.
И корявой и страшной дорогой
Буду дальше идти и идти...
Много радостей сладких, много
Можно в горьком блужданьи найти.</text><name>Я надену колпак дурацкий...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1857</date_from><text>Тобой лишь ясны дни мои,
Ты их любовью озарила,
И духа дремлющая сила
На зов откликнулась любви!
О, если б я от дней тревог
Переходя к надежде новой,
Страницу мрачного былого
Из книги жизни вырвать мог!
О, если б мог я заглушить
Укор, что часто шепчет совесть!
Но нет! бесплодной жизни повесть
Слезами горькими не смыть.
Молю того, кто весь любовь -
Он примет скорбное моленье
И, ниспослав мне искупленье,
К добру меня направит вновь,
Чтобы душа моя была
Твоей души достойна ясной,
Чтоб сердца преданности страстной
Ты постыдиться не могла!</text><name>Тобой лишь ясны дни мои...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1914</date_from><text>Сегодня снова я пойду
Туда, на жизнь, на торг, на рынок,
И войско песен поведу
С прибоем рынка в поединок!</text><name>Сегодня снова я пойду...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1956</date_from><text>Галки, галки,
Черные гадалки,
Длинные хвосты,
Трефовые кресты.
Что ж вы, галки,
Поздно прилетели,
К нам на крышу
На закате сели?
А в печи огонь, огонь.
Ты, беда, меня не тронь,
Не тронь!
Разгулялась
По полю погодка.
Разубралась
Елочка-сиротка,
Разубралась
В зори чистые,
В снега белые,
Пушистые.
Как запели
Стылые метели,
Все-то птицы
К морю улетели.
Оставались галки
На дубу,
Черные гадалки
На снегу.
Скоро встанет,
Скоро будет солнце.
К нам заглянет
В зимнее оконце.
Ты, родная, крепко спи,
А снежок лети, лети!
Счастье будет,
Непременно будет,
Нас с тобою
Счастье не забудет,
А пока летит снежок
И поет в печи
Сверчок.
В дальнем море
Корабли гуляют,
На просторе
Волны набегают.
А у нас метель, метель,
А у нас тепла постель.
Счастье будет,
Непременно будет.
Наше счастье
Никто не осудит.
Под щекой твоей
Ладонь.
А в печи горит
Огонь.
Догонялки
В поле побежали.
Это галки
Всё наколдовали.
Скоро будет дольше
Свет.
И разлуки больше
Нет.
Наше счастье
Здесь, с тобою рядом,
Не за синим
Морем-океаном.
Кличут поезда
На Окружной.
Будешь ты всегда
Со мной.</text><name>Колыбельная с черными галками</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1952</date_from><text>Темный вечер легчайшей метелью увит,
волго-донская степь беспощадно бела...
Вот когда я хочу говорить о любви,
о бесстрашной, сжигающей душу дотла.
Я ее, как сейчас, никогда не звала.
Отыщи меня в этой февральской степи,
в дебрях взрытой земли, между свай эстакады.
Если трудно со мной - ничего, потерпи.
Я сама-то себе временами не рада.
Что мне делать, скажи, если сердце мое
обвивает, глубоко впиваясь, колючка,
и дозорная вышка над нею встает,
и о штык часового терзаются низкие тучи?
Так упрямо смотрю я в заветную даль,
так хочу разглядеть я далекое, милое
солнце...
Кровь и соль на глазах!
Я смотрю на него сквозь большую печаль,
сквозь колючую мглу,
сквозь судьбу волгодонца...
Я хочу, чтоб хоть миг постоял ты со мной
у ночного костра - он огромный,
трескучий и жаркий,
где строители греются тесной гурьбой
и в огонь неподвижные смотрят овчарки.
Нет, не дома, не возле ручного огня,
только здесь я хочу говорить о любви.
Если помнишь меня, если понял меня,
если любишь меня - позови, позови!
Ожидаю тебя так, как моря в степи
ждет ему воздвигающий берега
в ночь, когда окаянная вьюга свистит,
и смерзаются губы, и душат снега;
в ночь, когда костенеет от стужи земля,-
ни костры, ни железо ее не берут.
Ненавидя ее, ни о чем не моля,
как любовь, беспощадным становится труд.
Здесь пройдет, озаряя пустыню, волна.
Это всё про любовь. Это только она.
О, как я от сердца тебя отрывала!
Любовь свою - не было чище и лучше -
сперва волго-донским степям отдавала...
Клочок за клочком повисал на колючках.
Полынью, полынью горчайшею веет
над шлюзами, над раскаленной землею...
Нет запаха бедственнее и древнее,
и только любовь, как конвойный, со мною.
Нас жизнь разводила по разным дорогам.
Ты умный, ты добрый, я верю доныне.
Но ты этой жесткой земли не потрогал,
и ты не вдыхал этот запах полыни.
А я неустанно вбирала дыханьем
тот запах полынный, то горе людское,
и стало оно, безысходно простое,
глубинным и горьким моим достояньем.
...Полынью, полынью бессмертною веет
от шлюзов бетонных до нашего дома...
Ну как же могу я, ну как же я смею,
вернувшись, "люблю" не сказать по-другому!</text><name>Из `Писем с дороги`</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1851</date_from><text>Смотри, как на речном просторе,
По склону вновь оживших вод,
Во всеобъемлющее море
За льдиной льдина вслед плывет.
На солнце ль радужно блистая,
Иль ночью в поздней темноте,
Но все, неизбежимо тая,
Они плывут к одной мете.
Все вместе - малые, большие,
Утратив прежний образ свой,
Все — безразличны, как стихия,-
Сольются с бездной роковой!..
О нашей мысли обольщенье,
Ты, человеческое Я,
Не таково ль твое значенье,
Не такова ль судьба твоя?</text><name>Смотри, как на речном просторе...</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Вдруг словно канули во мрак
Портреты и врачи,
Жар от меня струился как
От доменной печи.
Я злую ловкость ощутил -
Пошел как на таран,-
И фельдшер еле защитил
Рентгеновский экран.
И - горлом кровь, и не уймешь -
Залью хоть всю Россию,-
И - крик: "На стол его, под нож!
Наркоз! Анестезию!"
Я был здоров, здоров как бык,
Здоров как два быка, -
Любому встречному в час пик
Я мог намять бока.
Идешь, бывало, и поешь -
Общаешься с людьми,
Вдруг крик: "На стол его, под нож!
Допелся, черт возьми...
"Не надо нервничать, мой друг,-
Врач стал чуть-чуть любезней,-
Почти у всех людей вокруг
Истории болезней".
Мне обложили шею льдом -
Спешат, рубаху рвут,-
Я ухмыляюсь красным ртом,
Как на манеже шут.
Я сам себе кричу: "Трави! -
И напрягаю грудь.-
"В твоей запекшейся крови
Увязнет кто-нибудь!"
Я б мог, когда б не глаз да глаз,
Всю землю окровавить,-
Жаль, что успели медный таз
Не вовремя подставить!
Уже я свой не слышу крик,
Не узнаю сестру,-
Вот сладкий газ в меня проник,
Как водка поутру.
Цветастый саван скрыл и зал
И лица докторов,-
Но я им все же доказал,
Что умственно здоров!
Слабею, дергаюсь и вновь
Травлю,- но иглы вводят
И льют искусственную кровь -
Та горлом не выходит.
"Хирург, пока не взял наркоз,
Ты голову нагни,-
Я важных слов не произнес -
Послушай, вот они.
Взрезайте с богом, помолясь,
Тем более бойчей,
Что эти строки не про вас,
А про других врачей!..
Я лег на сгибе бытия,
На полдороге к бездне,-
И вся история моя -
История болезни.
Очнулся я - на теле швы,
Медбрат меня кормил.
И все врачи со мной на "вы",
И я с врачами мил.
"Нельзя вставать, нельзя ходить.
Молись, что пронесло!"
Я здесь баклуш могу набить
Несчетное число.
Мне здесь пролеживать бока
Без всяческих общений -
Моя кишка пока тонка
Для острых ощущений.
Сам первый человек хандрил -
Он только это скрыл,-
Да и создатель болен был,
Когда наш мир творил.
У человечества всего -
То колики, то рези,-
И вся история его -
История болезни.
Все человечество давно
Хронически больно -
Со дня творения оно
Болеть обречено.
Вы огорчаться не должны -
Врач стал еще любезней,-
Ведь вся история страны -
История болезни.
Живет больное все бодрей,
Все злей и бесполезней -
И наслаждается своей
Историей болезни.</text><name>История болезни</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1941</date_from><text>Только глянула — и сразу
Напрямик сказала твердо:
«Не хочу противогаза —
У него слоновья морда!»
Дочь строптивую со вздохом
Уговаривает мама:
«Быть капризной — очень плохо!
Отчего ты так упряма?
Я прощу тебе проказы
И куплю медовый пряник.
Походи в противогазе!
Привыкай к нему заране...»
Мама делается строже,
Дочка всхлипывает тихо:
«Не хочу я быть похожей
На противную слониху».
Мать упрямице курносой
Подарить сулила краски,
И торчат льняные косы
С двух сторон очкастой маски.
Между стекол неподвижных
Набок свис тяжелый хобот...
Объясни-ка ей, что ближних
Люди газом нынче гробят,
Что живет она в эпоху,
Где убийству служит разум...
Быть слоном теперь неплохо:
Кто его отравит газом?</text><name>Девочка в противогазе</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Ой вы, кони, вы, кони стальные,
Боевые друзья трактора,
Веселее гудите, родные,—
Нам в поход отправляться пора!
Мы с чудесным конем
Все поля обойдем —
Соберем, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим!
Урожайный сгибается колос,
И пшеница стеною встает,
И подруги серебряный голос
Нашу звонкую песню поет.
Наша сила везде поспевает,
И когда запоет молодежь,
Вся пшеница в полях подпевает,
Подпевает высокая рожь!
Широко ты, колхозное поле,—
Кто сумеет тебя обскакать?
Ой ты, волюшка, вольная воля,
В целом мире такой не сыскать!
Наглый враг, ты нас лучше не трогай,
Не балуйся у наших ворот,—
Не пуглив, справедливый и строгий,
Наш хозяин — советский народ!
Мы с чудесным конем
Все поля обойдем —
Соберем, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим!</text><name>Песня трактористов</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1917</date_from><text>Ищи меня в сквозном весеннем свете.
Я весь - как взмах неощутимых крыл,
Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,
Я легче зайчика: он - вот, он есть, я был.
Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!
Услышь, я здесь. Касаются меня
Твои живые, трепетные руки,
Простёртые в текучий пламень дня.
Помедли так. Закрой, как бы случайно,
Глаза. Ещё одно усилье для меня -
И на концах дрожащих пальцев, тайно,
Быть может, вспыхну кисточкой огня.</text><name>Ищи меня</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>За Бюрократом Смерть пришла,
Полдня в приемной прождала,
Полдня в приемной просидела,
Полдня на очередь глядела,
Что все росла,
А не редела...
И, не дождавшись... померла!
"Что-о? Бюрократ сильнее Смерти?"
Нет!
Но живучи все же, черти!</text><name>Бюрократ и Смерть</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1844</date_from><text>Сходилась я и расходилась
Со многими в земном пути;
Не раз мечтами поделилась,
Не раз я молвила: «Прости!»
Но до прощанья рокового
Уже стояла я одна;
И хладное то было слово,
Пустой отз
в пустого сна.
И каждая лишала встреча
Меня призр
ка моего,
И не звала я издалеча
Назад душою никого.
И не по них мне грустно было,
Мне грустно было по себе,
Что сердца радостная сила
Уступит жизненной судьбе;
Что не нисходит с небосклона
Богиня к жителям земным;
Что все мы, с жаром Иксиона
,
Обнимем облако и дым.
Мне было тягостно и грустно,
Что лжет улыбка и слеза,
И то, что слышим мы изустно,
И то, чему глядим в глаза.
И я встречаю, с ним не споря,
Спокойно ныне бытие;
И горестней младого горя
Мне равнодушие мое.</text><name>Дума (Сходилась я и расходилась...)</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>С действительностью иллюзию,
С растительностью гранит
Так сблизили Польша и Грузия,
Что это обеих роднит.
Как будто весной в Благовещенье
Им милости возвещены
Землей — в каждой каменной трещине,
Травой — из-под каждой стены.
И те обещанья подхвачены
Природой, трудами их рук,
Искусствами, всякою всячиной,
Развитьем ремесл и наук.
Побегами жизни и зелени,
Развалинами старины,
Землей в каждой мелкой расселине,
Травой из-под каждой стены.
Следами усердья и праздности,
Беседою, бьющей ключом,
Речами про разные разности,
Пустой болтовней ни о чем.
Пшеницей в полях выше сажени,
Сходящейся над головой,
Землей — в каждой каменной скважине,
Травой — в половице кривой.
Душистой густой повиликою,
Столетьями, вверх по кусту,
Обвившей былое великое
И будущего красоту.
Сиренью, двойными оттенками
Лиловых и белых кистей,
Пестреющей между простенками
Осыпавшихся крепостей.
Где люди в родстве со стихиями,
Стихии в соседстве с людьми,
Земля — в каждом каменном выеме,
Трава — перед всеми дверьми.
Где с гордою лирой Мицкевича
Таинственно слился язык
Грузинских цариц и царевичей
Из девичьих и базилик.</text><name>Трава и камни</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>С. Б. Ф.
Слава богу! Слава богу!
Что я знал беду и тревогу!
Слава богу, слава богу -
Было круто, а не отлого!
Слава богу!
Ведь все, что было,
Все, что было,- было со мною.
И война меня не убила,
Не убила пулей шальною.
Не по крови и не по гною
Я судил о нашей эпохе.
Все, что было,- было со мною,
А иным доставались крохи!
Я судил по людям, по душам,
И по правде, и по замаху.
Мы хотели, чтоб было лучше,
Потому и не знали страху.
Потому пробитое знамя
С каждым годом для нас дороже.
Хорошо, что случилось с нами,
А не с теми, кто помоложе.</text><name>Слава богу! Слава богу!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from></date_from><text>На Щуку подан в суд донос,
Что от нее житья в пруде не стало;
Улик представлен целый воз,
И виноватую, как надлежало,
На суд в большой лохани принесли.
Судьи невдалеке сбирались;
На ближнем их лугу пасли;
Однако ж имена в архиве их остались:
То были два Осла,
Две Клячи старые, да два иль три Козла;
Для должного ж в порядке дел надзора
Им придана была Лиса за Прокурора.
И слух между народа шел,
Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол;
Со всем тем, не было в судьях лицеприязни,
И то сказать, что Щукиных проказ
Удобства не было закрыть на этот раз.
Так делать нечего: пришло писать указ,
Чтоб виноватую предать позорной казни
И, в страх другим, повесить на суку.
"Почтенные судьи!- Лиса тут приступила,-
Повесить мало, я б ей казнь определила,
Какой не видано у нас здесь на веку:
Чтоб было впредь плутам и страшно, и опасно -
Так утопить ее в реке".- "Прекрасно!" -
Кричат судьи. На том решили все согласно,
И Щуку бросили - в реку!</text><name>Щука</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1954</date_from><text>В запретной зоне возле полигона
Грибов и ягод всяческих полно.
Они растут как будто удивленно -
Никто не собирает их давно.
Для этого другие есть полянки,
И в розовый предутренний туман
С лукошками, плетенными из дранки,
Туда идут ватагой стар и мал.
А тут солдат, под елью отдыхая,
Брусники горсть порою кинет в рот
Да, к огневой позиции шагая,
Ногой поганку походя сшибет,
Вдали кричит пичужка осторожно,
Вверху стихает дятлов молотьба,
И предостерегающе-тревожно
Над стрельбищем разносится труба.
Звучит труба. И флаг над вышкой взвился.
И первый выстрел тает вдалеке.
И тепленькая стреляная гильза
Дымится возле локтя на песке.
Одна подходит рота и другая,
Висит кругом едва заметный чад.
И, никого в округе не пугая,
Над полигоном выстрелы звучат.
И грибникам в пахучей гуще хвойной,
Где через топь сомнительная гать,
При звуке этих выстрелов спокойней
И веселее по лесу шагать.
...Сигналят. Вылезает из траншеи
Считавший попадания солдат.
Дырявые, ненужные мишени
Неторопливо складывает в ряд.
Стихает все. И лес кругом спокоен.
Плетет сорока россказни свои.
Обнюхивая краешки пробоин,
Гуляют по фанере муравьи...</text><name>В запретной зоне возле полигона...</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Подгулявшей гурьбою
Все расселись. И вдруг —
Где
двое?!
Нет
двух!
Может, ветром их сдуло?
Посреди кутежа
Два пустующих стула,
Два лежащих ножа.
Они только что пили
Из бокалов своих.
Были —
Сплыли.
Их нет, двоих.
Водою талою —
Ищи-свищи!—
Сбежали, бросив к дьяволу
Приличья и плащи!
Сбежали, как сбегает
С фужеров гуд.
Так реки берегами,
Так облака бегут.</text><name>Вечеринка</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану — Христос, помоги!—
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,
Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?
Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,
И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво...
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.</text><name>Столько просьб у любимой всегда!..</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1909</date_from><text>Кротко крадешься креповым трэном,
Растянувшись, как дым, вдоль паркета;
Снеговым, неживым манекеном,
Вся в муар серебристый одета.
Там народ мой - без крова; суровый
Мой народ в униженье и плене.
Тяжелит тебя взор мой свинцовый.
Тонешь ты в дорогом валансьене.
Я в полях надышался свинцами.
Ты - кисейным, заоблачным мифом
Пропылишь мне на грудь кружевами,
Изгибаясь стеклярусным лифом.
Или душу убил этот грохот?
Ты молчишь, легкий локон свивая.
Как фонтан, прорыдает твой хохот,
Жемчуговую грудь изрывая.
Ручек матовый мрамор муаром
Задымишь, запылишь. Ты не слышишь?
Мне в лицо ароматным угаром
Ветер бледнопуховый всколышешь.</text><name>Укор</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Я не достоин, может быть,
Твоей любви: не мне судить;
Но ты обманом наградила
Мои надежды и мечты,
И я всегда скажу, что ты
Несправедливо поступила.
Ты не коварна, как змея,
Лишь часто новым впечатленьям
Душа вверяется твоя.
Она увлечена мгновеньем;
Ей милы многие, вполне
Еще никто; но это мне
Служить не может утешеньем.
В те дни, когда, любим тобой,
Я мог доволен быть судьбой,
Прощальный поцелуй однажды
Я сорвал с нежных уст твоих;
Но в зной, среди степей сухих,
Не утоляет капля жажды.
Дай бог, чтоб ты нашла опять,
Что не боялась потерять;
Но... женщина забыть не может
Того, кто так любил, как я;
И в час блаженнейший тебя
Воспоминание встревожит!
Тебя раскаянье кольнет,
Когда с насмешкой проклянет
Ничтожный мир мое названье!
И побоишься защитить,
Чтобы в преступном состраданье
Вновь обвиняемой не быть!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1858</date_from><text>Г. Гейне
Погребен на перекрестке
Тот, кто кончил сам с собой;
На его могиле вырос
Грешноцветник голубой.
Я стоял на перекрестке
И вздохнул... В ночи немой
При луне качался тихо
Грешноцветник голубой.</text><name>Погребен на перекрестке...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1817</date_from><text>В печальной праздности я лиру забывал,
Воображение в мечтах не разгоралось,
С дарами юности мой гений отлетал,
И сердце медленно хладело, закрывалось.
Вас вновь я призывал, о дни моей весны,
Вы, пролетевшие под сенью тишины,
Дни дружества, любви, надежд и грусти нежной,
Когда, поэзии поклонник безмятежный,
На лире счастливой я тихо воспевал
Волнение любви, уныние разлуки —
И гул дубрав горам передавал
Мои задумчивые звуки...
Напрасно! Я влачил постыдной лени груз,
В дремоту хладную невольно погружался,
Бежал от радостей, бежал от милых муз
И — слезы на глазах — со славою прощался!
Но вдруг, как молнии стрела,
Зажглась в увядшем сердце младость,
Душа проснулась, ожила,
Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.
Все снова расцвело! Я жизнью трепетал;
Природы вновь восторженный свидетель,
Живее чувствовал, свободнее дышал,
Сильней пленяла добродетель...
Хвала любви, хвала богам!
Вновь лиры сладостной раздался голос юный,
И с звонким трепетом воскреснувшие струны
Несу к твоим ногам!..</text><name>К ней (В печальной праздности...)</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1829</date_from><text>Она еще не менее хороша для
глаз, все обнимающих во мгновении
и на мгновение,- как для души,
которая чем больше ищет, тем более
находит.
Жуковский
Бывали ль вы в стране чудес,
Где жертвой грозного веленья,
В глуши земного заточенья
Живет изгнанница небес?
Я был, я видел божество;
Я пел ей песнь с восторгом новым
И осенил венком лавровым
Ее высокое чело.
Я, как младенец, трепетал
У ног ее в уничиженье
И омрачить богослуженье
Преступной мыслью не дерзал.
Ах! мне ль божественной к стопам
Несть обольщения искусство?
Я весь был гимн, я весь был чувство,
Я весь был чистый фимиам!
И что ей наш земной восторг,
Слова любви?- Пустые звуки!
Она чужда сердечной муки,
Чужда томительных тревог.
Из-под ресниц ее густых
Горит и гаснет взор стыдливый...
Но от чего души порывы
И вздохи персей молодых?
Был миг: пролетная мечта
Скользнула по челу прекрасной,
И вспыхнули ланиты страстно,
И загорелися уста.
Но это миг - игра одна
Каких-то дум... воспоминанье
О том, небесном обитанье,
Откуда изгнана она.
Иль, скучась без нее, с небес
Воздушный гость, незримый мною,
Амур с повинной головою
Предстал, немеющий от слез.
И очи он возвел к очам,
И пробудил в груди волненья
От жарких уст прикосновенья
К ее трепещущим устам.</text><name>Душенька</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1926</date_from><text>Не за силу, не за качество
золотых твоих волос
сердце враз однажды начисто
от других оторвалось.
Я тебя запомнил докрепка,
ту, что много лет назад
без упрека и без окрика
загляделась мне в глаза.
Я люблю тебя, ту самую,—
все нежней и все тесней,—
что, назвавшись мне Оксаною,
шла ветрами по весне.
Ту, что шла со мной и мучилась,
шла и радовалась дням
в те года, как вьюга вьючила
груз снегов на плечи нам.
В том краю, где сизой заметью
песня с губ летит, скользя,
где нельзя любить без памяти
и запеть о том нельзя.
Где весна, схватившись за ворот,
от тоски такой устав,
хочет в землю лечь у явора,
у ракитова куста.
Нет, не сила и не качество
молодых твоих волос,
ты — всему была заказчица,
что в строке отозвалось.</text><name>Не за силу, не за качество...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>О, юность! о, веры восход!
О, сердца взволнованный сад!
И жизнь улыбалась: «вперед!»
И смерть скрежетала: «назад»..
То было когда-то тогда,
То было тогда, когда нет...
Клубились, звенели года —
Размерены, точно сонет.
Любил, изменял, горевал,
Звал смерти, невзгоды, нужду.
И жизнь, как пират — моря вал,
Добросила к бездне. Я жду!
Я жду. Я готов. Я без лат.
Щит согнут, и меч мой сдает.
И жизнь мне лепечет: «назад»...
А смерть торжествует: «вперед!»</text><name>У бездны</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1947</date_from><text>Мы строим коммунизм. Что в мире краше,
чем этот труд! Где доблести предел?
Предела нет! А кто сказал, что наша
любовь должна быть мельче наших дел?
Я, может, сам такой любви не стою,
но, принимая бури и ветра,
живет, сияет чистой красотою
любовь - высоким помыслам сестра.</text><name>Мы строим коммунизм. Что в мире краше...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1946</date_from><text>1. Варфоломей Растрелли
Он, русский сердцем, родом итальянец,
Плетя свои гирлянды и венцы,
В морозных зорях видел роз румянец
И на снегу выращивал дворцы.
Он верил, что их пышное цветенье
Убережет российская зима.
Они росли — чудесное сплетенье
Живой мечты и трезвого ума.
Их тонкие, как кружево, фасады,
Узор венков и завитки волют
Порвали в клочья злобные снаряды,
Сожгли дотла, как лишь безумцы жгут.
Но красота вовек неистребима.
И там, где смерти сузилось кольцо,
Из кирпичей, из черных клубов дыма
Встает ее прекрасное лицо.
В провалы стен заглядывают елки,
Заносит снег пустыню анфилад,
Но камни статуй и зеркал осколки
Всё так же о бессмертье говорят!
2. Андреян Захаров
Преодолев ветров злодейство
И вьюг крутящуюся мглу,
Над городом Адмиралтейство
Зажгло бессмертную иглу.
Чтоб в громе пушечных ударов
В Неву входили корабли,
Поставил Андреян Захаров
Маяк отеческой земли.
И этой шпаги острый пламень,
Прорвав сырой туман болот,
Фасада вытянутый камень
Приподнял в дерзостный полет.
В года блокады, смерти, стужи
Она, закутана чехлом,
Для нас хранила ясность ту же,
Сверкая в воздухе морском.
Была в ней нашей воли твердость,
Стремленье ввысь, в лазурь и свет,
И несклоняемая гордость —
Предвестье будущих побед.
9. Андрей Воронихин
Крепостной мечтатель на чужбине,
Отрицатель италийских нег,
Лишь о снежной думал он пустыне,
Зоркий мастер, русский человек.
И над дельтой невских вод холодных,
Там, где вьюги севера поют,
Словно храм, в дорических колоннах
Свой поставил Горный институт.
Этот строгий обнаженный портик
Каменных, взнесенных к небу струн
Стережет, трезубец, словно кортик,
Над Невою высящий Нептун.
И цветет суровая громада,
Стужею зажатая в тиски,
Как новорожденная Эллада
Над простором северной реки.
В грозный год, в тяжелый лед вмерзая,
Из орудий в снеговой пыли
Били здесь врага, не уставая,
Балтики советской корабли.
И дивилась в мутных вьюгах марта,
За раскатом слушая раскат,
Мужеством прославленная Спарта,
Как стоит, не дрогнув, Ленинград.
4. Карл Росси
Рим строгостью его отметил величавой.
Он, взвесив замысел, в расчеты погружен,
На невских берегах воздвиг чертоги славы
И выровнял ряды торжественных колонн.
Любил он простоту и линий постоянство,
Взыскательной служил и точной красоте,
Столице севера дал пышное убранство,
Был славой вознесен и умер в нищете.
Но жив его мечтой одушевленный камень.
Что римский Колизей! Он превзойден в веках,
И арки, созданной рабочими руками,
Уже неудержим стремительный размах.
Под ней проносим мы победные знамена
Иных строителей, освободивших труд,
Дворцы свободных дум и счастья стадионы
По чертежам мечты в честь Родины встают.
5. Василий Стасов
Простор Невы, белеющие ночи,
Чугун решеток, шпили и мосты
Василий Стасов, зоркий русский зодчий,
Считал заветом строгой красоты.
На поле Марсовом, осеребренном
Луною, затопившей Летний сад,
Он в легком строе вытянул колонны
Шеренгой войск, пришедших на парад.
Не соблазняясь пышностью узора,
Следя за тем, чтоб мысль была светла,
В тяжелой глыбе русского собора
Он сочетал с Элладой купола.
И, тот же скромный замысел лелея,
Суровым вдохновением горя,
Громаду царскосельского Лицея
Поставил, как корабль, на якоря.
В стране морских просторов и норд-оста
Он не расстался с гордой красотой.
Чтоб строить так торжественно и просто,
Быть надо зодчим с русскою мечтой!
6. Девушки Ленинграда
Над дымкою садов светло-зеленых,
Над улицей, струящей смутный гам,
В закапанных простых комбинезонах
Они легко восходят по лесам.
И там, на высоте шестиэтажной,
Где жгут лицо июльские лучи,
Качаясь в люльке, весело и важно
Фасады красят, ставят кирпичи.
И молодеют черные руины,
Из пепла юный город восстает
В воскресшем блеске, в строгости старинной
И новой славе у приморских вод.
О, юные обветренные лица,
Веснушки и проворная рука!
В легендах будут солнцем золотиться
Ваш легкий волос, взгляд из-под платка.
И новая возникнет «Илиада» —
Высоких песен нерушимый строй —
О светлой молодости Ленинграда,
От смерти отстоявшей город свой.</text><name>Строители</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1808</date_from><text>Поведай подвиги усатого героя,
О муза, расскажи, как Кульнев воевал,
Как он среди снегов в рубашке кочевал
И в финском колпаке являлся среди боя.
Пускай услышит свет
Причуды Кульнева и гром его побед.
Румяный Левенгёльм на бой приготовлялся
И, завязав жабо, прическу поправлял,
Ниландский полк его на клячах выезжал,
За ним и корпус весь Клингспора пресмыкался;
О храбрые враги, куда стремитесь вы?
Отвага, говорят, ничто без головы.
Наш Кульнев до зари, как сокол, встрепенулся;
Он воинов своих ко славе торопил:
"Вставайте,- говорит,- вставайте, я проснулся!
С охотниками в бой! Бог храбрости и сил!
По чарке, да на конь, без холи и затеев;
Чем ближе, тем видней, тем легче бить злодеев!"
Всё вмиг воспрянуло, всё двинулось вперед...
О муза, расскажи торжественный поход!</text><name>Поведай подвиги усатого героя...</name><date_to>1808</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1926</date_from><text>Выйди на кровлю. Склонись на четыре
Стороны света, простерши ладонь...
Солнце... Вода... Облака... Огонь...-
Все, что есть прекрасного в мире...
Факел косматый в шафранном тумане...
Влажной парчою расплесканный луч...
К небу из пены простертые длани...
Облачных грамот закатный сургуч...
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли, событья, мечты, корабли...
Я ж уношу в свое странствие станствий
Лучшее из наваждений земли.</text><name>Выйди на кровлю. Склонись на четыре...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>I
Чума явилась в наш предел;
Хоть страхом сердце стеснено,
Из миллиона мертвых тел
Мне будет дорого одно.
Его земле не отдадут,
И крест его не осенит;
И пламень, где его сожгут,
Навек мне сердце охладит.
II
Никто не прикоснется к ней,
Чтоб облегчить последний миг;
Уста, волшебницы очей,
Не приманят к себе других;
Лобзая их, я б был счастлив,
Когда б в себя яд смерти впил,
Затем что, сластость их испив,
Я деву некогда забыл.</text><name>Чума в Саратове</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>У тебя сегодня - май,
ты в соку, в цветенье, в росте,
если хочешь, принимай
в жизнь распахнутую - в гости.
Потому что я брожу
в час твой радостный и ранний
по такому рубежу,
за которым нет свиданий,
за которым правоты
не добьешься, как ни бейся.
Если хочешь - проводи,
погрусти со мной, посмейся.</text><name>У тебя сегодня - май...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1828</date_from><text>(Князю П. А. Вяземскому)
Ночь. Манфред один.
Тень, в виде молодой
прекрасной женщины, поет:
Когда луна сребрит поток,
И червь, светясь, в траве трепещет,
И на кладбище огонек,
А влажный пар в болотах блещет;
Когда вой сов тревожит лес,
И звезды падают с небес,
И ветерок в унылой тьме
Меж листьев дремлет на холме,—
В тот час и с властью, и с клеймом
На сердце лягу я твоем.
Сон крепкий очи и сомкнет,
Но дух твой смутный не уснет.
Есть тени — им не исчезать;
Есть думы — их не отогнать.
В твоей написано судьбе,
Чтоб одному не быть тебе.
Как бы одет в туман густой,
Как обвит в саван гробовой,
Так будешь жить обворожен,
Безвестной власти покорен.
Хоть невидимкой буду я,
Твой взор почувствует меня,
Как то, что прежнею порой
И было, и опять с тобой;
И, в тайном ужасе твоем
Когда посмотришь ты кругом,—
Ты удивишься, что уж я
Пропала, как и тень твоя;
И будешь ты от всех таить,
Под чьею властью должен жить.
Волшебным словом ты клеймен,
В купель проклятья погружен;
Эфирный дух тебя схватил,
Тебя он сетью окружил.
И голос есть у ветерка,
И веет с ним к тебе тоска;
Спокойной ночи тишина
Тебе в отраду не дана,
А днем есть солнце над тобой,
Еще страшнее тьмы ночной.
Из слез твоих мной извлечен
Сок страшный — смерть вливает он;
В нем та кровь черная твоя,
Что в черном сердце у тебя;
С улыбки сорвана твоей
Змея, клубящаяся в ней;
И чары взяты с уст твоих,—
Отрава вся таилась в них.
Теперь на деле видно мне,
Что яд сильнейший был в тебе.
За мрачный дух твоих козарств,
За бездны тайные лукавств,
За кротость ложную очей,
Змею-улыбку, яд речей,
За дар твой дивный убедить,
Что с сердцем ты, что мог любить,
За твой к чужим страданьям хлад,
За то, что Каину ты брат,—
Ты властью обречен моей
Носить твой ад в душе твоей.
Фиал в руках,— уже я лью
Проклятье на главу твою;
И ты покоя не найдешь,
И не уснешь, и не умрешь,
И смерти будешь ты желать,
Страшась всечасно умирать;
Но вот уж ты обворожен,
Незвучной цепью окружен;
И сердцем и умом страдай.
Свершились чары. Увядай!</text><name>Обворожение</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1862</date_from><text>Как ясность безоблачной ночи,
Как юно-нетленные звезды,
Твои загораются очи
Всесильным, таинственным счастьем.
И все, что лучом их случайным
Далеко иль близко объято,
Блаженством овеяно тайным —
И люди, и звери, и скалы.
Лишь мне, молодая царица,
Ни счастия нет, ни покоя,
И в сердце, как пленная птица,
Томится бескрылая песня.</text><name>Как ясность безоблачной ночи...</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1917</date_from><text>Законы быта да сменятся
Уравнениями рока.
Персидский ковер имен государств
Да сменится лучом человечества.
Мир понимается как луч.
Вы - построение пространств,
Мы - построение времени.
Во имя проведения в жизнь
Высоких начал противоденег
Владельцам торговых и промышленных предприятий
Дать погоны прапорщика
Трудовых войск
С сохранением за ними оклада
Прапорщиков рабочих войск.
Живая сила предприятий поступает
В распоряжение мирных рабочих войск.</text><name>Предложения</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1920</date_from><text>На площадях столиц был барабанный бой
и конский топот,
Июльский вечер окровавил небосклон.
Никто не знал, что это сумерки Европы,
Прощальная заря торжественных времен.
Отшедший день, ты был высок и страден,
От катакомб, где смертью попирали смерть,
До самодержца, захлебнувшегося кровью рабьей,
В кашне был ветер - бурю встретил серп.
Еще наш век двенадцатый, а не первый,
Еще не вскрыт мироточивый труп,
И каждый камень падающей церкви
Еще таит тепло его лобзавших губ.
Но седина на храмах, тучен жрец забытый,
Трибун велеречивый спит, и оскудел мудрец.
Всё в житницах, поля пусты, а осень сыплет
Владыкам золото и нищете багрец.
Раскрыты закромы, зерно столетий топчет каждый.
Сокровищницы опустели, мертв закон.
Табунщик-время освежает пажить,
Нас отметая для иных племен.
И с человека опадают ризы.
Загроможденный мир пред ним велик и пуст.
Опять, как на заре своей безумной жизни,
Он чтит огонь в печи и хлеба кус.
О, радость жить на рубеже, когда чисты скрижали,
Не встретить дня и не обресть дорог,
Но видеть, как истаивает запад дальний
И разгорается восток.</text><name>На площадях столиц был барабанный бой...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Чичибабин</author><date_from>1971</date_from><text>Вошло в закон, что на Руси
при жизни нет житья поэтам,
о чем другом, но не об этом
у черта за душу проси.
Но чуть взлетит на волю дух,
нислягут рученьки в черниле,
уж их по-царски хоронили,
за исключеньем первых двух.
Из вьюг, из терний, из оков,
из рук недобрых, мук немалых
народ над миром поднимал их
и бережно, и высоко.
Из лучших лучшие слова
он находил про опочивших,
чтоб у девчонок и мальчишек
сто лет кружилась голова.
На что был загнан Пастернак —
тихоня, бука, нечестивец,
а все ж бессмертью причастились
и на его похоронах...
Иной венец, иную честь,
Твардовский, сам себе избрал ты,
затем чтоб нам хоть слово правды
по-русски выпало прочесть.
Узнал, сердечный, каковы
плоды, что муза пожинала.
Еще лады, что без журнала.
Другой уйдет без головы.
Ты слег, о чуде не моля,
за все свершенное в ответе...
О, есть ли где-нибудь на свете
Россия — родина моя?
И если жив еще народ,
то почему его не слышно
и почему во лжи облыжной
молчит, дерьма набравши в рот?
Ведь одного его любя,
превыше всяких мер и правил,
ты в рифмы Теркина оправил,
как сердце вынул из себя.
И в зимний пасмурный денек,
устав от жизни многотрудной,
лежишь на тризне малолюдной,
как жил при жизни одинок.
Бесстыдство смотрит с торжеством.
Земля твой прах сыновний примет,
а там Маршак тебя обнимет,
«Голубчик,— скажет,— с Рождеством!..»
До кома в горле жаль того нам,
кто был эпохи эталоном —
и вот, унижен, слеп и наг,
лежал в гробу при орденах,
но с голодом неутоленным,—
на отпеванье потаенном
куда пускали по талонам
на воровских похоронах.</text><name>Памяти А. Твардовского</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Слова бывают грустными,
слова бывают горькими.
Летят они по проводам
низинами,
пригорками.
В конвертах запечатанных
над шпалами стучат они,
над шпалами,
над кочками:
"Все кончено.
Все
кончено..."</text><name>Слова бывают грустными...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1906</date_from><text>Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках;
Круги циферблатов янтарных
Волшебно зажглись над толпой,
И жаждущих плит тротуарных
Коснулся прохладный покой.
Под сетью пленительно-зыбкой
Притих отуманенный сквер,
И вечер целует с улыбкой
В глаза - проходящих гетер.
Как тихие звуки клавира -
Далекие ропоты дня...
О сумерки! Милостью мира
Опять осените меня!</text><name>Сумерки</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Нежным баловнем мамаши
То большиться, то шалить...
И рассеянно из чаши
Пену пить, а влагу лить...
Сил и дней гордясь избытком,
Мимоходом, на лету
Хмельно-розовым напитком
Усыплять свою мечту.
Увидав, что невозможно
Ни вернуться, ни забыть...
Пить поспешно, пить тревожно,
Рядом с сыном, может быть,
Под наплывом лет согнуться,
Но, забыв и вкус вина...
По привычке всё тянуться
К чаше, выпитой до дна.</text><name>С четырех сторон чаши</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from></date_from><text>(отрывок)
Были святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,
По Неве иль против теченья,-
Только прочь от своих могил.
На Галерной чернела арка,
В Летнем тонко пела флюгарка,
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.
Оттого, что по всем дорогам,
Оттого, что ко всем порогам
Приближалась медленно тень,
Ветер рвал со стены афиши,
Дым плясал вприсядку на крыше
И кладбищем пахла сирень.
И царицей Авдотьей заклятый,
Достоевский и бесноватый
Город в свой уходил туман,
И выглядывал вновь из мрака
Старый питерщик и гуляка,
Как пред казнью бил барабан...
И всегда в духоте морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Жил какой-то будущий гул...
Но тогда он был слышен глуше,
Он почти не тревожил души
И в сугробах невских тонул.
Словно в зеркале страшной ночи,
И беснуется и не хочет
Узнавать себя человек,-
А по набережной легендарной
Приближался не календарный -
Настоящий Двадцатый Век.</text><name>Поэма без героя (отрывок)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Я на солнечном восходе
Про любовь пою,
На коленях в огороде
Лебеду полю.
Вырываю и бросаю -
Пусть простит меня.
Вижу, девочка босая
Плачет у плетня.
Страшно мне от звонких воплей
Голоса беды,
Все сильнее запах теплый
Мертвой лебеды.
Будет камень вместо хлеба
Мне наградой злой.
Надо мною только небо,
А со мною голос твой.</text><name>Песенка (Я на солнечном восходе...)</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1931</date_from><text>Иль я не знаю, что, в потемки тычась,
Вовек не вышла б к свету темнота,
И я - урод, и счастье сотен тысяч
Не ближе мне пустого счастья ста?
И разве я не мерюсь пятилеткой,
Не падаю, не подымаюсь с ней?
Но как мне быть с моей грудною клеткой
И с тем, что всякой косности косней?
Напрасно в дни великого совета,
Где высшей страсти отданы места,
Оставлена вакансия поэта:
Она опасна, если не пуста.</text><name>Борису Пильняку</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>(С немецкого)
Из ворот выезжают три витязя в ряд,
увы!
Из окна три красотки вослед им глядят:
прости!
Напрасно в боях они льют свою кровь —
увы!
Разлука пришла — и девичья любовь
прости!
Уж три витязя новых в ворота спешат,
увы!
И красотки печали своей говорят:
прости!</text><name>Баллада (Из ворот выезжают...)</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1829</date_from><text>Гроза прошла - еще курясь, лежал
Высокий дуб, перунами сраженный,
И сизый дым с ветвей его бежал
По зелени, грозою освеженной.
А уж давно, звучнее и полней,
Пернатых песнь по роще раздалася
И радуга концом дуги своей
В зеленые вершины уперлася.</text><name>Успокоение</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1953</date_from><text>В южном городе был день морозный.
Море поседело в этот день.
Нам прочла учительница грозный,
краткий бюллетень.
Умер Ленин.
Слушали мы стоя,
октябрята, первый класс.
С новым смыслом, с новой теплотою
отовсюду он смотрел на нас.
Он был нарисован на тетради,
он глядел из наших первых книг,
и в его знакомом, остром взгляде
жизнь не угасала ни на миг.
Со стены,
с портрета в хвойной раме,
замкнутого траурной каймой,
он следил внимательно за нами,
провожал по улицам домой
школьников, мальчишек и девчонок,
октябрят своих, внучат своих,
мимо жалких мелочных лавчонок,
мимо магазинов дорогих.
На витринах — фрукты и конфеты,
шубки и шелка.
А ребята кое-как одеты,
кое-как накормлены пока.
Город южный, город многолюдный,
жил и расточительно и скудно.
Кто — кого?!— суровые года...
...Как ему, должно быть, было трудно
оставлять нас именно тогда!
Всей своей душою человечной
он тревожился о нас.
Может, потому-то каждый встречный
в этот смутный час
на гурьбу озябших ребятишек
пристальней глядел,
шагая тише,
думая о них.
Это были люди трудовые —
рыбаки,
ребята портовые,
железнодорожники седые
из Январских мастерских.
Мы им стали ближе и дороже,
а они для нас —
все как есть
на Ленина похожи
были в этот час.
Кто — лица характерною лепкой,
кто — улыбкой,
кто — примятой кепкой,
кто — прищуром глаз.
Ленинской заботою горячей,
доброй думой о судьбе ребячьей
нас они старались окружить.
Не умея, видимо, иначе
горе пережить,
не умея первое волненье
скрыть или сдержать,
первое свое стихотворенье
вечером писала я в тетрадь.
Я писала первыми словами,
первый в жизни раз:
«Он не умер. Он живет. Он с нами».
Я наутро с первыми стихами
прибежала в класс.
И, робея, с гордостью невольной,
до того как прозвенел звонок,
отдала учительнице школьной
вкривь и вкось исписанный листок.
Поглядела ласково и строго
на меня она из-под очков.
Перед ней уже лежало много
вкривь и вкось исписанных листков,
на которых первыми словами,
так же, как и я:
«Он не умер. Он живет. Он с нами»,—
написали все мои друзья.
За окном мела и выла вьюга.
Мы сидели, слушая друг друга,
сдержанны, тихи.
Друг за другом мы читали стоя.
Детских строк звучание простое...
Это было больше чем стихи!</text><name>Первое стихотворение</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Так было, так будет
в любом испытанье:
кончаются силы,
в глазах потемнело,
уже исступленье,
смятенье,
метанье,
свинцовою тяжестью
смятое тело.
Уже задыхается сердце слепое,
колотится бешено и бестолково
и вырваться хочет
ценою любою,
и нету опасней
мгновенья такого.
Бороться так трудно,
а сдаться так просто,
упасть и молчать,
без движения лежа...
Они ж не бездонны -
запасы упорства...
Но дальше-то,
дальше-то,
дальше-то что же?
Как долго мои испытания длятся,
уже непосильно борение это...
Но если мне сдаться,
так с жизнью расстаться,
и рада бы выбрать,
да выбора нету!
Считаю не на километры - на метры,
считаю уже не на дни - на минуты...
И вдруг полегчало!
Сперва неприметно.
Но сразу в глазах посветлело
как будто!
Уже не похожее на трепыханье
упругое чувствую
сердцебиенье...
И, значит, спасенье -
второе дыханье.
Второе дыханье.
Второе рожденье!</text><name>Так было, так будет...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1935</date_from><text>Опять хожу по улицам и слышу,
как сердце тяжелеет от раздумья
и как невольно произносят губы
еще родное, ласковое имя.
Опять не то!
Пока еще мы рядом,
превозмогая горький непокой,
твержу упрямо: он такой, как надо,
такой, как ты придумала, такой.
Как должен свет упасть на подоконник?
Что - измениться за окном? Какое
сказать ты должен слово, чтобы сердце
вдруг поняло, что не того хотело.
Еще ты спишь. Но резче и иначе
у окон копошится полумгла.
И девушка уйдет, уже не плача
не понимая, как она могла.
И снова дни бегут прозрачной рощей,
без ручейков, мостков и переходов,
и, умываясь налетевшим снегом,
слепая ночь, ты снова станешь утром
Я все спешу.
Меня на перекрестке
ударом останавливает сердце
Оно как будто бы куда-то рвется.
Оно как будто бы о чем-то шепчет.
Его как будто бы переполняет
горячая, стремительная сила.
Я говорю:
- Товарищи, работа...-
Я говорю:
- Шаги, решенья, планы...-
Я говорю:
- Движенья и улыбки...-
Я спрашиваю:
- Разве это мало?
А сердце отвечает:
- Очень много.
Еще бы одного мне человека,
чтоб губы человечьи говорили,
чтоб голос человеческий звучал.
Чтоб ты мне позволяла, не робея,
к такому человеку приближаться
и слушать за стеною гимнастерки
его большое ласковое сердце.
Ты очень многих очень верно любишь,
но ты недосчиталась одного.
Я опущу глаза и не отвечу:
на миг печаль согреет мне ресницы.
Но ветер их остудит.
Очень прямо
пойду вперед, расталкивая снег.
Начальник на далекой новостройке,
чекист, живущий в городе Ростове,
поэт, который ходит по дорогам,
смеется и выдумывает правду.
Неправда, я люблю из вас кого-то,
люблю до горя, до мечты, до счастья,
так прямо, горячо и непреклонно,
что мы найдем друг друга на земле.</text><name>Опять хожу по улицам и слышу...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1918</date_from><text>(Из цикла "Ленин")
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в "Поморских ответах".
Мужицкая ныне земля,
И церковь - не наймит казенный,
Народный испод шевеля,
Несется глагол краснозвонный.
Нам красная молвь по уму:
В ней пламя, цветенье сафьяна,-
То Черной Неволи басму
Попрала стопа Иоанна.
Борис, златоордный мурза,
Трезвонит Иваном Великим,
А Лениным - вихрь и гроза
Причислены к ангельским ликам.
Есть в Смольном потемки трущоб
И привкус хвои с костяникой,
Там нищий колодовый гроб
С останками Руси великой.
"Куда схоронить мертвеца",-
Толкует удалых ватага.
Поземкой пылит с Коневца,
И плещется взморье-баклага.
Спросить бы у тучки, у звезд,
У зорь, что румянят ракиты...
Зловещ и пустынен погост,
Где царские бармы зарыты.
Их ворон-судьба стережет
В глухих преисподних могилах...
О чем же тоскует народ
В напевах татарско-унылых?</text><name></name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1814</date_from><text>Весна коснит - и дни бегут,
И нашу жизнь уносят.
Вот миг - и парки нить спрядут,
Вот миг - и ножниц спросят.
Ах! сколько, старец, я друзей,
Друзей младых, любезных,
Покрыл уже сырой землей
И пролил токов слезных!
Им жить было,- а мне зачем
Влачить век мрачный, скучный?
Хариты с ними ночью, днем
Бывали неразлучны...
Ко мне ж болезнь, забота, скорбь
Приходят на беседу,
И всё еще грузнее горб
Седому вьючат деду!
В дому ли скук влачу часы,-
Дом пахнет уж пустыней;
Вот сад; как старость мне власы -
Его так пудрит иней;
Там гнется вяз на утлом пне,
Как старца гнут уж годы;
И, как под шубой кровь во мне,
Под льдом так стынут воды.
Но вот они опять с весной,
Как из пелен, прорвутся,
Деревья, с прежней красотой,
Вновь в зелень облекутся;
А мне весна, хоть придет вновь,-
Не усладит печали:
Мне младость, резвость и любовь
Навек "прости!" сказали!..
Но нет; приди, весна! - цветы
На травку брось зелену;
Хотя спрямить не можешь ты
Мне спину, в крюк согбенну,
Хоть в свете счастьем мне своим
Нельзя уж наслаждаться,
Так, вспомня прежнее,- чужим
Я буду утешаться.</text><name>Старик, ожидающий весны</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1956</date_from><text>В Иванов день набраться духу
И в лес идти в полночный час,
Где будет филин глухо ухать,
Где от его зеленых глаз
Похолодеют руки-ноги
И с места не сойти никак,
Но где уж нет иной дороги,
Как только в самый буерак.
От влажных запахов цветочных
Начнет кружиться голова.
И будет в тихий час урочный
Цвести огнем разрыв-трава.
Схвати цветок, беги по лесу,
Он все замки тебе сорвет.
Освободит красу-принцессу
Из-за чугунных тех ворот
Ах, эти сказки, эти сказки!
Лежим на печке стар да мал...
Снежки, рогатки и салазки
Подчас на сказки я менял.
И у меня была принцесса —
Девчонка — море синевы!
Не для нее ли я по лесу
Искал цветов разрыв-травы?
Не для нее ли трое суток
Я пропадал однажды там...
А жизнь меж тем учила круто,
С размаху била по зубам.
И разъяснил ботаник вскоре,
Что никаких чудес тут нет,
Взамен цветов имеет споры,
И в этом, так-скать, весь секрет.
И чудеса ушли из леса,
Там торф берут среди болот.
И синеокая принцесса
Газеты в клубе выдает.
Все меньше сказок в мире нашем,
Все громче формул торжество.
Мы стали опытней и старше,
Мы не боимся ничего.
Нам выпал век науки точной,
Права ботаника, права.
Но я-то знаю: в час урочный
Цветет огнем разрыв-трава!</text><name>Разрыв-трава</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1945</date_from><text>На стеклах нарастает лед,
Часы твердят: «Не трусь!»
Услышать, что ко мне идет,
И мертвой я боюсь.
Как идола, молю я дверь;
«Не пропускай беду!»
Кто воет за стеной, как зверь,
Кто прячется в саду?</text><name>На стеклах нарастает лед...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1805</date_from><text>Старик садить сбирался деревцо.
"Уж пусть бы строиться; да как садить в те лета,
Когда уж смотришь вон из света!-
Так, Старику смеясь в лицо,
Три взрослых юноши соседних рассуждали.-
Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,
То надобно, чтоб ты два века жил.
Неужли будешь ты второй Мафусаил?
Оставь, старинушка, свои работы:
Тебе ли затевать столь дальние расчеты,
Едва ли для тебя текущий верен час?
Такие замыслы простительны для нас:
Мы молоды, цветем и крепостью и силой,
А старику пора знакомиться с могилой".-
"Друзья!- смиренно им ответствует Старик,-
Из детства я к трудам привык;
А если от того, что делать начинаю,
Не мне лишь одному я пользы ожидаю,
То, признаюсь,
За труд такой еще охотнее берусь.
Кто добр, не все лишь для себя трудится.
Сажая деревцо, и тем я веселюсь,
Что если от него сам тени не дождусь,
То внук мой некогда сей тенью насладится,
И это для меня уж плод.
Да можно ль и за то ручаться наперед,
Кто здесь из нас кого переживет?
Смерть смотрит ли на молодость, на силу,
Или на прелесть лиц?
Ах, в старости моей прекраснейших девиц
И крепких юношей я провожал в могилу!
Кто знает: может быть, что ваш и ближе час
И что сыра земля покроет прежде вас".
Как им сказал Старик, так после то и было.
Один из них в торги пошел на кораблях:
Надеждой счастие сперва ему польстило;
Но бурею корабль разбило,-
Надежду и пловца - все море поглотило.
Другой в чужих землях,
Предавшися порока власти,
За роскошь, негу и за страсти
Здоровьем, а потом и жизнью заплатил.
А третий - в жаркий день холодного испил
И слег: его врачам искусным поручили,
А те его до смерти залечили.
Узнавши о кончине их,
Наш добрый Старичок оплакал всех троих.</text><name>Старик и трое молодых</name><date_to>1805</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1974</date_from><text>И далекого и близкого,
И высокого и низкого сочетанье воедино,
Так ли ты необходимо?
Или от меня ты требуешь одного стремленья в небо лишь,
Будто бы на звездолете?
Или надо успокоиться лишь на том, что в недрах кроется,
О, душа моя во плоти?
Нет! Гляди хоть с неба звездного на огни Баку и Грозного,
На Тюмени и Надымы, на горенья и на дымы,
И туманы на болоте, и осенних туч лохмотья,
О, душа моя в полете!
Только так и разглядишь его —
Все от низшего до высшего,
О, душа моя в заботе!</text><name>Душа</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1917</date_from><text>Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берёт ее,-
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид".
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.</text><name>Мне голос был. Он звал утешно...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1952</date_from><text>«Не ходи по старым адресам»,-
Верный друг меня учил сурово.
Эту заповедь я знаю сам,
Но сегодня нарушаю снова.
С вечера пошел такой снежок,
Будто звезды осыпались с неба.
И забытый путь меня повлек
В дом, где я уже лет десять не был.
Станция метро. Вокруг горят
Фонари. И мне в новинку это.
Деревца озябшие стоят
Там, где мы стояли до рассвета.
Пять звонков. Как прежде,
Пять звонков
Та же коридорная система.
В кухне пламя синих язычков
И велосипед воздет на стену.
Радио чуть слышно за стеной.
Все как прежде - за угол и прямо.
Распахнулась дверь. Передо мной -
Строгая твоя седая мама
Щурится на свет из темноты...
Строгости былой - как не бывало.
«Извини, что я тебя на «ты»,
Не назвался б сразу - не узнала.
Заходи, чего же ты стоишь?
Снегу-то нанес! Сними калоши.
Посмотри, какой у нас малыш,
Только что уснул он, мой хороший.
Озорной. У бабушки растет...
Только не кури - у нас не курят.
Дочки с мужем нету третий год,
Он военный, служит в Порт-Артуре.
Ну, какая у тебя жена?
Дети есть?
Куда же ты так скоро?»
...Улица в снежинках. Тишина.
Можно захлебнуться от простора.
Ты моей Снегурочкой была.
Снег летит. Он чист, как наша совесть.
Улица твоя белым-бела,
Словно ненаписанная повесть.</text><name>Старый адрес</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>День что-то хмурится... Над пасмурной землею
Повисли облака туманною грядою,
Но в чутком воздухе царят теплынь и тишь:
Не колыхнется лист черемухи душистой,
Не вздрогнет озеро струею серебристой,
Не прошуршит над ним береговой камыш.
[И в сердце та же тишь: ни скорби,
ни сомненья,—
Жизнь точно замерла в измученной груди,
И ангел тихих снов и светлого забвенья
Мне шепчет голосом любви и примиренья:
«Не рвись, дитя, вперед — не лучше впереди!»
Мне сладко дремлется... Как люльку колыхает
Волна кристальная отплывший мой челнок...
Я уронил весло... Грудь тихо отдыхает...
И слышу я, как рябь за рябью набегает,
Как черный шмель, жужжа, садится на цветок.]</text><name>День что-то хмурится... Над пасмурной землею...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1929</date_from><text>В. А. Каверину
Долой подробности! Он стукнул по странице
Тяжелым кулаком. За ним еще сквозит
Беспутное дитя Парижа. Он стремится
Me думать, есть, гулять. Как мерзок реквизит
Чердачной нищеты... Долой!
Но, как ни ставь их,
Все вещи кажутся пучинами банкротств,
Провалами карьер, дознаньем очных ставок.
Все вещи движутся и, пущенные в рост,
Одушевляются, свистят крылами гарпий.
Но как он подбирал к чужим замкам ключи!
Как слушал шепоты,— кто разгадает, чьи?—
Как прорывал свой ход в чужом горючем скарбе!
Кишит обломками иллюзий черновик.
Где их использовать? И стоит ли пытаться?
Мир скученных жильцов от воздуха отвык.
Мир некрасивых дрязг и грязных репутаций
Залит чернилами.
Чем кончить? Есть ли слово,
Чтобы швырнуть скандал на книжный рынок снова
И весело резнуть усталый светский слух
Латынью медиков или жаргоном шлюх?
А может быть, к утру от сотой правки гранок
Воспрянет молодость, подруга нищеты.
Усталый человек очнется спозаранок
И с обществом самим заговорит на «ты»?
Он заново начнет! И вот. едва лишь выбрав
Из пепла памяти нечаянный кусок,
Он сразу погружен в сплетенье мелких фиброз,
В сеть жилок, бьющихся как доводы в висок.
Писать. Писать. Писать... Ценой каких угодно
Усилий. Исчеркав хоть тысячу страниц,
Найти сокровище. Свой мир. Свою Голконду.
Сюжет, не знающий начала и границ.
Консьержка. Ростовщик. Аристократ. Ребенок.
Студент. Еще студент. Их нищенство. Обзор
Тех, что попали в морг. Мильоны погребенных
В то утро. Стук дождя по стеклам. Сны обжор.
Бессонница больных. Сползли со щек румяна.
И пудра сыплется. Черно во всех глазах.
Светает. Гибнет ночь. И черновик романа
Дымится. Кончено.
Так дописал Бальзак.</text><name>Бальзак</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>(Лирическая быль)
С утра покинув приозерный луг,
Летели гуси дикие на юг.
А позади за ниткою гусиной
Спешил на юг косяк перепелиный.
Все позади: простуженный ночлег,
И ржавый лист, и первый мокрый снег...
А там, на юге, пальмы и ракушки
И в теплом Ниле теплые лягушки...
Вперед! Вперед! Дорога далека,
Все крепче холод, гуще облака,
Меняется погода, ветер злей,
И что ни взмах, то крылья тяжелей...
Смеркается... Все резче ветер в грудь,
Слабеют силы, нет, не дотянуть!
И тут протяжно крикнул головной:
- Под нами море! Следуйте за мной!
Скорее вниз! Скорей, внизу вода!
А это значит - отдых и еда!
Но следом вдруг пошли перепела.
- А вы куда? Вода для вас - беда!
Да, видно, на миру и смерть красна.
Жить можно разно. Смерть - всегда одна!..
Нет больше сил... И шли перепела
Туда, где волны, где покой и мгла.
К рассвету все замолкло... тишина...
Медлительная, важная луна,
Опутав звезды сетью золотой,
Загадочно повисла над водой.
А в это время из далеких вод
Домой, к Одессе, к гавани своей,
Бесшумно шел красавец турбоход,
Блестя глазами бортовых огней.
Вдруг вахтенный, стоявший с рулевым,
Взглянул за борт и замер, недвижим.
Потом присвистнул:- Шут меня дери!
Вот чудеса! Ты только посмотри!
В лучах зари, забыв привычный страх,
Качались гуси молча на волнах.
У каждого в усталой тишине
По спящей перепелке на спине...
Сводило горло... так хотелось есть...
А рыб вокруг - вовек не перечесть!
Но ни один за рыбой не нырнул
И друга в глубину не окунул.
Вставал над морем искрометный круг,
Летели гуси дикие на юг.
А позади за ниткою гусиной
Спешил на юг косяк перепелиный.
Летели гуси в огненный рассвет,
А с корабля смотрели им вослед,-
Как на смотру - ладонь у козырька,-
Два вахтенных - бывалых моряка!</text><name>Дикие гуси</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>В гневе -
небо.
В постоянном гневе...
Нервы,
нервы,
каждый час -
на нерве!
Дни
угарны...
И от дома к дому
Ниагарой
хлещут
валидолы...
"Что слова?!
Слова теперь -
как в бочку!
Однова
живем на этой почве!"
Все
неважно,
если век изломан...
Где серьезность ваша,
старый Лондон?
Где,
Париж,
твоя былая нега?
Жесткость крыш
и снова -
нервы,
нервы!
Над годами -
от Ржева
и до Рима -
клокотанье
бешеного
ритма!..
Ты над дочкой
застываешь немо?
Брось,
чудачка!
Нервы,
нервы,
нервы!..
Руки вверх,
медлительность провинций!..
Нервный
век.
Нельзя
остановиться.
Столб, не столб -
спеши
осатанело...
Братцы,
стоп!..
Куда там...
Нервы...
Нервы...</text><name>Нервы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1847</date_from><text>Мы современницы, графиня,
Мы обе дочери Москвы;
Тех юных дней, сует рабыня,
Ведь не забыли же и вы!
Нас Байрона живила слава
И Пушкина изустный стих;
Да, лет одних почти мы, право,
Зато призваний не одних.
Люблю Москвы я мир и стужу,
В тиши свершаю скромный труд,
И отдаю я просто мужу
Свои стихи на строгий суд.
Вы в Петербурге, в шумной доле
Себе живите без преград,
Вы переноситесь по воле
Из края в край, из града в град;
Красавица и жорж-зандистка,
Вам петь не для Москвы-реки,
И вам, свободная артистка,
Никто не вычеркнул строки.
Мой быт иной: живу я дома,
В пределе тесном и родном,
Мне и чужбина незнакома,
И Петербург мне незнаком.
По всем столицам разных наций
Досель не прогулялась я,
Не требую эмансипации
И самовольного житья.</text><name>Мы современницы, графиня...</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1901</date_from><text>Я - изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты - предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я - внезапный излом,
Я - играющий гром,
Я - прозрачный ручей,
Я - для всех и ничей.
Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зеленого мая -
Все пойму, все возьму, у других отнимая.
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я - изысканный стих.</text><name>Я - изысканность русской медлительной речи...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кульчицкий</author><date_from>1940</date_from><text>Вороны каркали, и гаркали грачи,
Березы над весною, как врачи
В халатах узких. Пульс ручьев стучит.
Как у щенка чумного.
Закричи,
Февраль! И перекрестные лучи
Пронзят тебя. И мукам той ночи -
Над каждой строчкой бейся,- но учись.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Каждая строчка - это дуэль,-
Площадка отмерена точно.
И строчка на строчку - шинель на шинель,
И скресты двух шпаг - рифмы строчек.
И если верх - такая мысль,
За которую сжегся Коперник,
Ты не сможешь забыть, пусть в бреду приснись,
Пусть пиши без бумаги и перьев.</text><name>Дуэль</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1932</date_from><text>Когда в последних числах мая
Днепр покидает острова,
Со щебетом, еще слепая,
Вылупливается листва,
Когда картавая грачиха
Раскачивает провода,
Проходит дождь, свежо и тихо,
С Тарасовской бежит вода,
Когда все движется, все живо,
И синева - бескрайний звон,-
Тогда - в час вешнего разлива,-
Мне люб и тон, и полутон,
И по ветру летящий волос,
И эти гулкие мосты,
И шепоток, и громкий голос,
И вся вселенная, и ты.</text><name>Когда в последних числах мая...</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from></date_from><text>В этой теме,
и личной
и мелкой,
перепетой не раз
и не пять,
я кружил поэтической белкой
и хочу кружиться опять.
Эта тема
сейчас
и молитвой у Будды
и у негра вострит на хозяев нож.
Если Марс,
и на нем хоть один сердцелюдый,
то и он
сейчас
скрипит
про то ж.
Эта тема придет,
калеку за локти
подтолкнет к бумаге,
прикажет:
- Скреби! -
И калека
с бумаги
срывается в клекоте,
только строчками в солнце песня рябит.
Эта тема придет,
позвонится с кухни,
повернется,
сгинет шапчонкой гриба,
и гигант
постоит секунду
и рухнет,
под записочной рябью себя погребя.
Эта тема придет,
прикажет:
- Истина! -
Эта тема придет,
велит:
- Красота! -
И пускай
перекладиной кисти раскистены -
только вальс под нос мурлычешь с креста.
Эта тема азбуку тронет разбегом -
уж на что б, казалось, книга ясна! -
и становится
- А -
недоступней Казбека.
Замутит,
оттянет от хлеба и сна.
Эта тема придет,
вовек не износится,
только скажет:
- Отныне гляди на меня! -
И глядишь на нее,
и идешь знаменосцем,
красношелкий огонь над землей знаменя.
Это хитрая тема!
Нырнет под события,
в тайниках инстинктов готовясь к прыжку,
и как будто ярясь
- посмели забыть ее! -
затрясет;
посыпятся души из шкур.
Эта тема ко мне заявилась гневная,
приказала:
- Подать
дней удила! -
Посмотрела, скривясь, в мое ежедневное
и грозой раскидала людей и дела.
Эта тема пришла,
остальные оттерла
и одна
безраздельно стала близка.
Эта тема ножом подступила к горлу.
Молотобоец!
От сердца к вискам.
Эта тема день истемнила, в темень
колотись - велела - строчками лбов.
Имя
этой
теме:
. . . . . . !</text><name>ПРО ЭТО</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Оле
Как бы мне сейчас хотелось в Вилкове
вдруг очутиться!
Там - каналы, там - гондолы, гондольеры.
Очутиться, позабыться, от печалей отшутиться:
ими жизнь моя отравлена без меры.
Там побеленные стены и фундаменты цветные,
а по стенам плющ клубится для оправы.
И лежат на солнцепеке безопасные, цепные,
показные, пожилые волкодавы.
Там у пристани танцуют жок, а может быть, сиртаки:
сыновей своих в солдаты провожают.
Всё надеются: сгодятся для победы, для атаки,
а не хватит - сколько надо, нарожают.
Там опять для нас с тобою дебаркадер домом служит.
Мы гуляем вдоль Дуная, рыбу удим.
И объятья наши жарки, и над нами ангел кружит
и клянется нам, что счастливы мы будем.
Как бы мне сейчас хотелось очутиться в том,
вчерашнем,
быть влюбленным и не думать о спасенье,
пить вино из черных кружек, хлебом заедать
домашним,
чтоб смеялась ты и плакала со всеми.
Как бы мне сейчас хотелось ускользнуть туда,
в начало,
к тем ребятам уходящим приобщиться.
И с тобою так расстаться у дунайского причала,
чтоб была еще надежда воротиться.</text><name>Дунайская фантазия</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Твой нежный смех был сказкою изменчивою,
Он звал как в сон зовет свирельный звон.
И вот венком, стихом тебя увенчиваю.
Уйдём, бежим вдвоем на горный склон.
Но где же ты?
Лишь звон вершин позванивает
Цветку цветок средь дня зажег свечу.
И чей-то смех все в глубь меня заманивает.
Пою, ищу,
"Ау!"
"Ау!"
кричу.</text><name>АУ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Я люблю мой песчаный берег,
Где одинокой осенью
Аисты гнезда вьют,
Где цветы белоснежно цветут
И стаи гусей из холодных стран
Зимой находят приют.
Здесь на ласковом солнце греются
Черепах ленивых стада.
Вечерами рыбачьи лодки
Приплывают сюда...
Я люблю свой песчаный берег,
Где одинокой осенью
Аисты гнезда вьют.
Ты любишь лесные заросли
На своем берегу -
Там, где ветвей сплетенье,
Где колышутся зыбкие тени,
Где юркая змейка тропинки
Огибает стволы на бегу,
А над нею бамбук
Машет сотней зеленых рук,
И вокруг полутьмы прохлада,
И тишина вокруг...
Там на рассвете и к вечеру,
Пройдя через рощи тенистые,
Собираются женщины возле пристани,
И дети до темноты
По воде пускают плоты...
Ты любишь лесные заросли
На своем берегу -
Там, где ветвей сплетенье,
Где колышутся зыбкие тени.
А между нами река струится —
Между тобой и мной —
И берегам бесконечную песню
Напевает своей волной.
Я лежу на песке
На своем берегу пустынном.
Ты на своей стороне
Рощей прохладной прошла к реке
С кувшином.
Мы долго слушаем песню речную
С тобою вдвоем.
Ты на своем берегу слышишь песню иную,
Чем я на моем...
Между нами река струится,
Между тобой и мной,
И берегам бесконечную песню
Напевает своей волной.</text><name>Я люблю мой песчаный берег...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Фруктовник. Догорающий костер среди туманной ночи
под осень. Усохшая яблоня. Оборванец на деревяшке
перебирает лады старой гармоники. В шалаше на
соломе разложены яблоки.
. . . . . . . . . . . . .
Под яблонькой, под вишнею
Всю ночь горят огни,-
Бывало, выпьешь лишнее,
А только ни-ни-ни.
Под яблонькой кудрявою
Прощались мы с тобой,-
С японскою державою
Предполагался бой.
С тех пор семь лет я плаваю,
На шапке "Громобой",-
А вы остались павою,
И хвост у вас трубой...
. . . . . . . . . . . . .
Как получу, мол, пенцию,
В Артуре стану бой,
Не то, так в резиденцию
Закатимся с тобой...
. . . . . . . . . . .
Зачем скосили с травушкой
Цветочек голубой?
А ты с худою славушкой
Ушедши за гульбой?
. . . . . . . . . . .
Ой, яблонька, ой, грушенька,
Ой, сахарный миндаль,-
Пропала наша душенька,
Да вышла нам медаль!
. . . . . . . . . . .
На яблоне, на вишенке
Нет гусени числа...
Ты стала хуже нищенки
И вскоре померла.
Поела вместе с листвием
Та гусень белый цвет...
. . . . . . . . . . . . .
Хоть нам и всё единственно,
Конца японцу нет.
. . . . . . . . . . . . .
Ой, реченька желты-пески,
Куплись в тебе другой...
А мы уж, значит, к выписке.
С простреленной ногой...
. . . . . . . . . . . . .
Под яблонькой, под вишнею
Сиди да волком вой...
И рад бы выпить лишнее,
Да лих карман с дырой.</text><name>Гармонные вздохи</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1840</date_from><text>Ответ
Невероятный и нежданный
Слетел ко мне певца привет,
Как лавра лист благоуханный,
Как южных стран чудесный цвет.
Там вы теперь - туда, бывало,
Просилась подышать и я,
И я душою улетала
В те благодатные края.
Но даром не проходит время,
Мне принесло свой плод оно,
И суетных желаний бремя
Я с сердца сбросила давно.
И примирилась я с Москвою,
С отчизной лени и снегов:
Везде есть небо над главою,
Везде есть много сладких снов;
Везде проходят звезды мимо,
Везде напрасно любишь их,
Везде душа неукротимо
В борьбах измучится пустых.
О Риме ныне не тоскуя,
Москве сравненьем не вредя,
Стихи здесь русские пишу я
При шуме русского дождя.
Покинув скромную столицу
Для полугородских полей,
Шлю из Сокольников я в Ниццу
Дань благодарности моей -
Слова сердечного ответа
В родной, далекой стороне,
За драгоценный дар поэта,
За вспоминанье обо мне.</text><name>Н. М. Языкову (Невероятный и нежданный...)</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1835</date_from><text>Баллада
Не чудное и ложное мечтанье
И не молва пустая разнеслась,
Но верное, ужасное преданье
В Украйне есть у нас:
Что если кто, откинув все заботы,
С молитвою держа трехдневный пост,
Приходит в ночь родительской субботы
К усопшим на погост,—
Там узрит он тех жалобные тени,
Обречено кому уже судьбой
Быть жертвами в тот год подземной сени
И кельи гробовой.
Младой Избран с прекрасною Людмилой
И перстнем был и сердцем обручен;
Но думал он, встревожен тайной силой,
Что наша радость — сон.
И вещий страх с тоской неотразимой,
Волнуя дух, к нему теснится в грудь,
И в книгу он судьбы непостижимой
Мечтает заглянуть;
И, отложив мирские все заботы,
С молитвою держа трехдневный пост,
Идет он в ночь родительской субботы
К усопшим на погост.
Повсюду мрак, и ветер выл, и тмилась
Меж дымных туч осенняя луна;
Казалось, ночь сама страшилась,
Ужасных тайн полна.
И уж давно Избран под темной ивой
Сидел один на камне гробовом;
Хладела кровь, но взор нетерпеливый
Во мгле бродил кругом.
И в полночь вдруг он слышит в церкви стоны,
И настежь дверь, затворами звуча,
И вот летит из церкви от иконы
По воздуху свеча;
И свой полет мелькающей струею
К гробам она таинственно стремит,
И мертвецов вожатой роковою
В воздушной тме горит.
И мертвые в гробах зашевелились,
Проснулись вновь подземные жильцы,
И свежие могилы расступились —
И встали мертвецы.
И видит он тех жалобные тени,
Обречено кому уже судьбой
Быть жертвами в тот год подземной сени
И кельи гробовой;
Их мрачен лик, и видно, что с слезами
Смежен их взор навеки смертным сном...
Ужель они увядшими сердцами
Тоскуют о земном?
Но в божий храм предтечей роковою
Воздушная свеча уж их ведет,
И в мертвых он под белой пеленою
Невесту узнает;
И тень ее, эфирная, младая,
Еще красой и в саване цвела,
И, к жениху печальный взор склоняя,
Вздохнула и прошла.
И всё сбылось. Безумец сокрушенный
С того часа лишен душевных сил,
Без чувств, без слез он бродит изумленный,
Как призрак, меж могил,
И тихий гроб невесты обнимает
И шепчет ей: «Пойдем, пойдем к венцу...»
И ветр ночной лишь воем отвечает
Живому мертвецу.</text><name>Ночь родительской субботы</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Лукавый врач лекарства ищет,
Чтоб тетке сторожа помочь,
Лекарства нет; в кулак он свищет,
А на дворе давно уж ночь.
В шкафу нет склянки ни единой,
Всего там к завтрашнему дню
Один конверт с сухой малиной
И очень мало ревеню.
Меж тем в горячке тетка бредит,
Горячкой тетушка больна...
Лукавый медик все не едет,
Давно лекарства ждет она!..
Огнем горит старухи тело,
Природы странная игра!
Повсюду сухо, но вспотела
Одна лишь левая икра...
Вот раздается из передней
Звонок поспешный динь-динь-динь,
Приехать бы тебе намедни!
А что?— Уж тетушке аминь!
«Помочь старухе нету средства» —
Так злобный медик говорит,—
«Осталось ли у ней наследство?
Кто мне заплатит за визит?»—</text><name>Отрывок из поэмы «Медик» (Лукавый врач...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1923</date_from><text>С девчонками Тосей и Инной
В сиреневый утренний час
Мы вырыли в пляже пустынном
Кривой и глубокий баркас.
Борта из песчаного крема.
На скамьях пестрели кремни.
Из ракушек гордое «Nemo»
Вдоль носа белело в тени.
Мы влезли в корабль наш пузатый.
Я взял капитанскую власть.
Купальный костюм полосатый
На палке зареял, как снасть.
Так много чудес есть на свете!
Земля — неизведанный сад...
«На Яву?» Но странные дети
Шепнули, склонясь: «В Петроград».
Кайма набежавшего вала
Дрожала, как зыбкий опал.
Команда сурово молчала,
И ветер косички трепал...
По гребням запрыгали баки.
Вдали над пустыней седой
Сияющей шапкой Исаакий
Миражем вставал над водой.
Горели прибрежные мели,
И кланялся низко камыш:
Мы долго в тревоге смотрели
На пятна синеющих крыш.
И младшая робко сказала:
«Причалим иль нет, капитан?»
Склонившись над кругом штурвала,
Назад повернул я в туман.</text><name>Мираж</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Город покинув,
Я медленно шел по уклону
Малозастроенной улицы,
И, кажется, друг мой со мной.
Но если и шел он,
То молчал всю дорогу.
Я ли просил помолчать,
Или сам он был грустно настроен,
Только, друг другу чужие,
Разное видели мы:
Он видел извощичьи дрожки,
Где молодые и лысые франты
Обнимали раскрашенных женщин,
Также не были чужды ему
Девицы, смотревшие в окна
Сквозь желтые бархатцы...
Но все посерело, померкло,
И зренье у спутника - также,
И, верно, другие желанья
Его одолели,
Когда он исчез за углом,
Нахлобучив картуз,
И оставил меня одного
(Чем я был несказанно доволен,
Ибо что же приятней на свете,
Чем утрата лучших друзей?)</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был труден долгий путь. Хоть восхищала взоры
Порой природы дивной благодать,
Но неприступные кругом сдвигались горы,
И грудь усталая едва могла дышать.
И вдруг посыпались зарей вечерней розы,
Душа почуяла два легкие крыла,
И в новую страну неистощимой грезы
Любовь-волшебница меня перенесла.
Поляна чистая луною серебрится,
Деревья стройные недвижимо стоят,
И нежных эльфов рой мелькает и кружится,
И феи бледные задумчиво скользят.</text><name>Был труден долгий путь...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1889</date_from><text>Дрожащий блеск звезды вечерней
И чары вешние земли
В былые годы суеверней
Мне сердце тронуть бы могли.
А ныне сумрак этот белый,
И этих звезд огонь несмелый,
И благовонных яблонь цвет,
И шелест, брезжущий по саду,—
Как бледный призрак прошлых лет,
Темно и грустно блещут взгляду.
Хочу к былому я воззвать,
Чтоб вновь верней им насладиться,
Сны молодые попытать,
Любви забытой помолиться!..</text><name>Дрожащий блеск звезды вечерней...</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1959</date_from><text>У тралмейстера крепкая глотка —
Он шумит, вдохновляя аврал!
Вот опять загремела лебедка,
Выбирая загруженный трал.
Сколько всякой на палубе рыбы!
Трепет камбал — глубинниц морей,
И зубаток пятнистые глыбы
В красной груде больших окуней!
Здесь рождаются добрые вести,
Что обрадуют мурманский стан!
А на мостике в мокрой зюйдвестке
С чашкой кофе стоит капитан.
Капитан, как вожатая птица,
В нашей стае серьезен один:
Где-то рядом в тумане таится
Знаменитый скалистый Кильдин...</text><name>Хороший улов</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1957</date_from><text>Ну не полвека ли с тех пор?
А времени наперекор,
Сквозь вихри дней кипящих,
Я вижу: он вошел во двор,
Стекольщик, несший ящик.
И ящик стекол, стар и хром,
Нес на плече он так двором,
Как будто утру мая
Жар-птицы искристым крылом
Помахивал, шагая.
И не узнал я сам себя:
Мальчишка с видом воробья,
Вдруг от сверканья стекол
Из серости житья-бытья
Я глянул в мир, как сокол.
Со стеклами светлей светил
Явившись, хоть и хром и хил,
Волшебником бесспорным,
Старик весь дух мой захватил
Сверканьем чудотворным.
Во всем, чем жив я как поэт,
Чем смолоду мой стих согрет,
И в этом чувстве стольких лет
К тебе, моя родная,-
Не тот ли чудотворный свет
Горит, не угасая?</text><name>Не тот ли свет?</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Когда, приветливо и весело ласкаясь,
Глазами, полными небесного огня,
Ты, милая моя, головкой наклоняясь,
Глядишь на дремлющего в забытьи меня;
Струи младенческого, свежего дыханья
Лицо горячее мне нежно холодят,
И сквозь виденья сна и в шепоте молчанья
Сердца в обоих нас так медленно стучат,-
О, заслони, закрой головкою твоею
Весь мир, прошедшее, смысл завтрашнего дня,
Мечту и мысль... О, заслони ты ею
Меня, мой друг, от самого меня...</text><name>Когда, приветливо и весело ласкаясь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Царица - иль, может быть, только печальный ребенок,
Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем,
И стан ее, стройный и гибкий, казался так тонок,
Он тайно стремился навстречу серебряным взорам.
Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица,
И вот перед ней замелькали на влаге дельфины.
Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца,
Они предлагали свои глянцевитые спины.
Но голос хрустальный казался особенно звонок,
Когда он упрямо сказал роковое: "Не надо"...
Царица, иль, может быть, только капризный ребенок,
Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.</text><name>Отказ</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from></date_from><text>Простишь ли ты мои упрёки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки, -
И снова ты во всём права!
Мой лучший друг, моя святая!
Не осуждай больных затей:
Ведь я рыдаю не рыдая,
Я человек не из людей!..
Не от тоски, не для забавы
Моя любовь полна огня:
Ты для меня дороже славы,
Ты - всё на свете для меня!
Я соберу тебе фиалок
И буду плакать об одном:
Не покидай меня - я жалок
В своём величии больном...</text><name>СТАНСЫ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Сколько времени?
— Не знаю...
Что с часами?
— Непонятно...
То спешат они,
показывая скорость не свою.
То, споткнувшись, останавливаются.
Только обоняньем
я примерно-приблизительное время узнаю...
Я сегодня подойду
к одинокому еврею.
(Там на площади будочки выстроились в ряд.)
«Гражданин часовщик,
почините мне время.
Что-то часики мои барахлят...»
Он, газету отложив,
на часы посмотрит внятно.
Покачает головою.
Снова глянет сверху вниз.
«Ай-яй-яй! —
он мне скажет,—
Ай-яй-яй! Это ж надо!
До чего же вы, товарищ,
довели механизм...
Может, это не нарочно.
Может, это вы нечаянно.
Для него — для механизма —
абсолютно все равно!
Вы совсем не бережете ваше время,
ваши часики.
Сколько лет вы их не чистили?
То-то и оно!..»
Разберет часы потом он,
причитая очень грозно.
И закончит, подышав на треугольную печать:
«Судя по часам «Москва»,
вы уже довольно взрослый.
И пора уже
за собственное время отвечать...»
Я скажу ему: «Спасибо!»
Выну пятьдесят копеек.
Тысяча семьсот шагов до знакомого двора.
И машины мне навстречу
будут мчаться в брызгах пенных.
Будто это не машины.
Будто это глиссера.
Разлохмаченные листья прицепятся к ботинкам.
Станет улица качаться в неоновом огне...
А часы на руках будут тикать.
Тихо тикать.
И отсчитывать время,
предназначенное мне.</text><name>Ремонт часов</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1810</date_from><text>Идиллия
Туманится небо, перун загремел...
Сокрылся за тучами луч яркий денницы...
Я страстью горел
И чашу восторгов на персях девицы
При шуме перуна мгновенно испил...
Всё смолкло, всё тихо, но нежны ланиты Шарлоты
Румянец покрыл,
И локоны зефир волнует развиты,
И перси лобзает под дымкой сквозной.
И грозное небо и громы щадят наслажденье.
Друг нежный, Шарлота, любови святой
Устав натуральный не есть преступленье!..
Нам сердце и совесть порукой с тобой.
Взгляни, после буря природа гордится
Творенья красой!
И сердце невольно к природе стремится...
Пусть снова ударит перун над главой!
Пусть небо готовит нам сильное мщенье,
Но, друг мой, с тобой
Мне жизнь лишь восторги, а смерть - утешенье.</text><name>Непорочность любви</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1915</date_from><text>Сосны качались, сосны шумели,
Море рыдало в бело-седом,
Мы замолчали, мы онемели,
Вдруг обеззвучел маленький дом.
Облокотившись на подоконник,
В думе бездумной я застывал.
В ветре галопом бешеным кони
Мчались куда-то, пенился вал.
Ты на кровати дрожко лежала
В полуознобе, в полубреду.
Сосны гремели, море рыдало,
Тихо и мрачно было в саду.
Съежились листья желтых акаций.
Рыжие лужи. Карий песок.
Разве мы смели утром смеяться?
Ты одинока. Я одинок.</text><name>Томление бури</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1955</date_from><text>Средь лиственниц рыжих,
Средь жгучей густой белизны
На смазанных лыжах
С какой я летал крутизны!
Я чувствовал тонко
Мелькающий запах смолы
И палками звонко
Порой задевал о стволы.
Средь снежного блеска
Над белым простором долин
Свободно и резко
Бросал меня в воздух трамплин.
Всё цветики это,
А ягодкам срок подойдет...
...В то жаркое лето
Я медленно влез в самолет.
Он воздух разрезал
Широким звенящим крылом.
Над полем, над лесом
Поплыл он - надежный, как дом.
Я ждал того мига,
И знал я, чего захотеть,-
Сказали б: «Не прыгай!» -
Всю жизнь согласился б лететь.
Но, в будущность веря
И слыша гуденье в ушах,
В раскрытые двери
Я сделал решительный шаг.
Хлестнула с налета
Тяжелого ветра струя.
Был это не кто-то,
Был это, товарищи, я.
Не кто-то другой,
Не лирический некий герой -
С разбитой ногой
Это я
ночевал под горой.
И ждал я рассвета
И верил солдатской судьбе...
Я счастлив, что это
Могу написать о себе.</text><name>Средь лиственниц рыжих…</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1922</date_from><text>Не заглушить, не вытоптать года,-
Стучал топор над необъятным срубом,
И вечностью каленная вода
Вдруг обожгла запекшиеся губы.
Владеть крылами ветер научил,
Пожар шумел и делал кровь янтарной
И брагой темной путников в ночи
Земля поила благодарно.
И вот под небом, дрогнувшим тогда,
Открылось в диком и простом убранстве,
Что в каждом взоре пенится звезда
И с каждым шагом ширится пространство.</text><name>Не заглушить, не вытоптать года...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1840</date_from><text>Не может быть, чтобы мои идеи
Влиянья не имели на природу.
Волнение страстей, волнение ума,
Волненье чувств в народе -
Все той же проявленье мысли.
Небесный свет перерождает воздух,
Организует и живит элементы
И движет всем - по произволу духа.</text><name>Дума двенадцатая</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1953</date_from><text>Я
не слагатель
од благолепных
и в одописцы
не тщился попасть...
Но как обойтись
без светлых,
хвалебных
про родную
Советскую власть!
Когда за рубеж
Советской державы
отъедешь
на добрую тысячу верст,
то свет ее разума,
блеск ее славы
словно тебе
прибавляет рост.
Ты видишь размах
ее творчества,
силы,
ее человечность
и доброту,
которые миру
она возвестила,
поднявшись
в заоблачную высоту.
И хочется радоваться
и восхищаться
тем,
что ты дожил
до этих лет,
до чувств,
которым в груди не вмещаться,
до дня,
который еще не воспет!
Волненья времен
разойдутся круги,
история
выдаст достойнейшим лавры,
и вымрут на свете
наши враги,
как ископаемые
ихтиозавры.
А наших героев простых
имена,
страной возвеличенные
сердечно,
будут сиять
во все времена,
останутся жить
в человечестве
вечно.</text><name>Пятое десятилетие</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Крученых</author><date_from></date_from><text>железобетонные гири-дома
тащут бросают меня ничком -
объевшись в харчевне впотьмах
плавно пляшу индюком
гремит разбитая машина
как ослы на траве я скотина
палку приставил слоновый рог
не разберу никак сколько во мне ног
собираюся попаду ль на поезд
как бы успеть еще поесть
что то рот мой становится уже уже
бочка никак не вмещается в пузо
на потолок забрался чертяка
и стонет не дали ому вина
хвост опустила тетка сваха
и пригрозила... бревна...</text><name>Железобетонные гири-дома...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>В холода, в холода,
От насиженных мест
Нас другие зовут города, -
Будь то Минск, будь то Брест.
В холода, в холода...
Неспроста, неспроста,
От родных тополей
Нас далекие манят места,-
Будто там веселей.
Неспроста, неспроста...
Как нас дома ни грей,
Не хватает всегда
Новых встреч нам и новых друзей, -
Будто с нами беда.
Будто с ними - теплей...
Как бы ни было нам
Хорошо иногда,
Возвращаемся мы по домам.
Где же наша звезда?
Может - здесь, может - там...</text><name>Холода</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1972</date_from><text>...И когда наступает пора
осознать непричастность,
умираю в глаголе -
протяжном, как жизнь:
"распроститься".
Потому что прощаюсь
еще до того, как прощаюсь.
Ничего нет больней и печальней таких репетиций.
Мы в плену у предчувствий,
что все же - увы!- не обманны.
Телепаты,
предтечи потомственных телепророков...
Ухожу от тебя -
как ребенок уходит от мамы,
от родного порога -
к речным норовистым порогам.
Знала: больно родить.
А теперь знаю: больно рождаться,
Только трижды больней оттого,
что в рождественской муке
расстаюсь до того,
как и вправду пришлось бы расстаться,
потому что разлука
и есть - это чувство разлуки.
Расстаюсь,
неизбежность конца проживая заране,
от безумного горя лишь яростней и бесшабашней.
А потом это будет -
как просто на белом экране
кадры жизни чужой,
прошлогодней ли,
позавчерашней.
Но одно меня греет,
как греет в землянке печурка,
и тогда я иду -
конькобежкою -
кругом почета:
может быть, ты поймешь,
к ритму сердца прислушавшись чутко,
что везде, где я буду,-
лишь мы,
неизбежно и четко.
Ты пойми меня, ту, оперенную, полную силы,
без школярской покорности,-
о, да простит мой наставник!-
все, что в сердце носила,
и все, что под сердцем носила,
обретет свою плоть,
наконец-то настанет, настанет!
Ощути этот мир, как твое и мое государство...
Как торопятся мысли,
как трудно прослеживать путь их!
И, еще не простившись,
готова сказать тебе:
- Здравствуй!-
Все, как было,
хотя все, как не было,
все так, как будет.
Но...
Собравшись в комок перед страшным прыжком
в непричастность,
замирает душа,
зная трезво, что ждет ее вскоре.
Не простившись с тобой,
я горюю, с тобою прощаясь,
Потому что предчувствие горя
и есть - это горе.</text><name>Предчувствия</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Ветер жизни тебя не тревожит,
Как зимою озерную гладь.
Даже чуткое сердце не может
Самый легкий твой всплеск услыхать.
А была ты и звонкой и быстрой.
Как шаги твои были легки!
И казалось, что сыплются искры
Из твоей говорящей руки.
Ты жила и дышала любовью,
Ты, как щедрое солнце, зашла,
Оставляя свое послесловье —
Столько света и столько тепла!</text><name>Ветер жизни тебя не тревожит...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Ты мне советуешь, Плетнев любезный,
Оставленный роман наш продолжать
И строгий век, расчета век железный,
Рассказами пустыми угощать.
Ты думаешь, что с целию полезной
Тревогу славы можно сочетать,
И что . . . . . . . . нашему собрату
Брать с публики умеренную плату.
Ты говоришь: пока Онегин жив,
Дотоль роман не кончен - нет причины
Его прервать... к тому же план счастлив -</text><name>Плетневу (Ты мне советуешь...)</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>(Памяти Апухтина)
Я устал от бессонниц и снов,
На глада мои пряди нависли:
Я хотел бы отравой стихов
Одурманить несносные мысли.
Я хотел бы распутать узлы...
Неужели там только ошибки?
Поздней осенью мухи так злы,
Их холодные крылья так липки.
Мухи-мысли ползут, как во сне,
Вот бумагу покрыли, чернея...
О, как, мертвые, гадки оне...
Разорви их, сожги их скорее.
Примечание: см. "Мухи" Апухтина.</text><name>Мухи как мысли</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1956</date_from><text>Фотограф печатает снимки,
Ночная, глухая пора.
Под месяцем, в облачной дымке,
Курится большая гора.
Летают сухие снежинки,
Окончилось время дождей.
Фотограф печатает снимки —
Являются лица людей.
Они выплывают нежданно,
Как луны из пустоты.
Как будто со дна океана
Средь них появляешься ты.
Из ванночки, мокрой и черной,
Глядит молодое лицо.
Порывистый ветер нагорный
Листвой засыпает крыльцо.
Под лампой багровой хохочет
Лицо в закипевшей волне.
И вырваться в жизнь оно хочет
И хочет присниться во сне.
Скорее, скорее, скорее
Глазами плыви сквозь волну!
Тебя я дыханьем согрею,
Всей памятью к жизни верну.
Но ты уже крепко застыла,
И замерла волн полоса.
И ты про меня позабыла —
Глядят неподвижно глаза.
Но столько на пленке хороших
Ушедших людей и живых,
Чей путь через смерть переброшен,
Как линия рельс мостовых.
А жить так тревожно и сложно,
И жизнь не воротится вспять.
И ведь до конца невозможно
Друг друга на свете понять.
И люди, еще невидимки,
Торопят — фотограф, спеши!
Фотограф печатает снимки.
В редакции нет ни души.</text><name>Фотограф</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Что белеется на горе зеленой?
Снег ли то, али лебеди белы?
Был бы снег - он уже бы растаял,
Были б лебеди - они б улетели.
То не снег и не лебеди белы,
А шатер Аги Асан-аги.
Он лежит в нем, весь люто изранен.
Посетили его сестра и матерь,
Его люба не могла, застыдилась.
Как ему от боли стало легче,
Приказал он своей верной любе:
"Ты не ищи меня в моем белом доме,
В белом доме, ни во всем моем роде".
Как услышала мужнины речи,
Запечалилась бедная Кадуна.
Она слышит, на двор едут кони;
Побежала Асан-агиница,
Хочет броситься, бедная, в окошко,
За ней вопят две милые дочки:
"Воротися, милая мать наша,
Приехал не муж Асан-ага,
А приехал брат твой Пинторович."
Воротилась Асан-агиница,
И повисла она брату на шею -
"Братец милый, что за посрамленье!
Меня гонят от пятерых деток."</text><name>Что белеется на горе зеленой?..</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1962</date_from><text>Художник, незнакомый с поощреньем,
А знаешь ли? В тени пожить не грех:
Не ослепляясь счастья опереньем,
Мир как он есть увидеть без помех.
Негромким смехом встретить грубый смех,
Злорадство — ледяным обдать презреньем...
Нас невеликость наша высшим зреньем
Снабдит. И высший нам суждён успех.
Чтобы затем, с победою помешкав,
С насмешливым поклоном взять реванш.
Так Гулливер — игрушка бробдингнежцев —
Мог разглядеть морщины великанш,
Чью красоту считали в Бробдингнеге
Вершиной безупречности и неги.</text><name>Художник, незнакомый с поощреньем...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>Ты ямбический стих во цвете
Жестоких к изъяснению дел
Явил, о Архилох
, на свете
И первый слогом сим воспел!
Я, зляся, воспою с тобою,
Не в томной нежности стеня;
Суровой возглашу трубою:
Трохей
, сокройся от меня!
О нравы грубые! О веки!
Доколе будут человеки
Друг друга мучить и губить,
И станут ли когда любить,
Не внемля праву мыслей злобных,
Свой род и всем себе подобных,
Без лести почитая в них
Свой образ и себя самих?
В пустынях диких обитая,
Нравоучений не читая,
Имея меньшие умы,
Свирепы звери, нежель мы
Друг друга больше почитая,
Хотя не мудро говорят,
Всё нас разумнее творят.
Ни страшный суд, ни мрачность вечна,
Ни срам, ни мука бесконечна,
Ни совести горящей глас
Не могут воздержати нас.
Злодеи, бойтесь, бойтесь бога
И всемогущего творца!
Страшитеся судьи в нем строга,
Когда забыли в нем отца!</text><name>Противу злодеев (Ты ямбический стих во цвете...)</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1967</date_from><text>Константину Ивановичу Коничеву
Не жди никогда завершенья намеченной цели
И в споре рессор и в покое больничных палат.
Мой старший товарищ лежит на казенной постели
И слушает молча, как сердце стучит невпопад.
Стучит его сердце впервые с таким перебоем.
И мысли всплывают и снова сникают во тьму.
Мой старший товарищ не знает, как пахнет
покоем
Мир яростной жизни. Покой непонятен ему.
Он красное знамя, как правду высокой святыни,
В двадцатом году целовал, от восторга дрожа.
И мы никогда не прошли б через пекло пустыни,
Не будь у пустыни зовущего вдаль миража.
От солнца лучей выцветают цвета акварели,
И пробует время на старой бумаге пастель.
И цель, как мираж, возникает из призрачной
цели,
Уходит в туман и опять появляется цель.
Мой старший товарищ - разведчик особого
вида:
Где он проходил, на песках поднимается лес.
Все шло через сердце: восторг высоты и обида,
Энергии сердца хватило б на Братскую ГЭС.
Лежит мой товарищ на белой казенной постели.
Парит его сердце и падает снова в провал.
И цель возникает, как песня из призрачной
цели.
Вставай, мой товарищ. Идем. Впереди перевал.
Нам надо еще миражу миражей улыбнуться.
И опытом жизни поспорить с неверья бедой.
И выйти к оазису. Рухнуть в траву. Не
из блюдца -
Из чистых глубин захлебнуться живою
водой.</text><name>В больницу</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1906</date_from><text>Где слог найду, чтоб описать прогулку,
Шабли во льду, поджаренную булку
И вишен спелых сладостный агат?
Далек закат, и в море слышен гулко
Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.
Твой нежный взор, лукавый и манящий,-
Как милый вздор комедии звенящей
Иль Мариво капризное перо.
Твой нос Пьерро и губ разрез пьянящий
Мне кружит ум, как "Свадьба Фигаро".
Дух мелочей, прелестных и воздушных,
Любви ночей, то нежащих, то душных,
Веселой легкости бездумного житья!
Ах, верен я, далек чудес послушных,
Твоим цветам, веселая земля!</text><name>Где слог найду, чтоб описать прогулку...</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from></date_from><text>Лето - мята,
Лето - лен.
я-то, я-то,
Я - влюблен!
В это поле
И межу,
Где по клеверу
Хожу.
В эти сосны
И кряжи,
В даль, в дороги,
В гаражи.
В пенье
Медных проводов,
В перспективу
Городов.
В фонари,
В подземный гул,
В широту
Рязанских скул.
В звонкий голос
Топоров,
В сытый рев
Степных коров.
Лето - мята,
Лето - лен.
Я-то, я-то,
Я - влюблен!</text><name>Я влюблен</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1882</date_from><text>Несется четверка могучих коней,
Несется, как вихорь на воле,
Несется под зноем палящих лучей
И топчет бесплодное поле.
То смех раздается, то шепот вдвоем.
Всё грохот колес заглушает,
Но ветер подслушал те речи тайком
И злобно их мне повторяет.
И в грезах недуга, в безмолвьи ночей
Я слышу: меня нагоняя,
Несется четверка могучих коней,
Несется нещадная, злая.
И давит мне грудь в непосильной борьбе,
И топчет с неистовой силой
То сердце, что было так верно тебе,
Тебя горячо так любило!
И странно ты смотришь с поникшим челом
На эти бесцельные муки,
И жалость проснулася в сердце твоем:
Ко мне простираешь ты руки...
Но шепот и грохот сильней и грозней...
И, пыль по дороге взметая,
Несется четверка могучих коней,
Безжизненный труп оставляя.</text><name>Вред</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1915</date_from><text>Хорошо ввечеру при лампадке
Погрустить и поплакать втишок,
Из резной низколобой укладки
Недовязанный вынуть чулок.
Ненаедою-гостем за кружкой
Усадить на лежанку кота
И следить, как лучи над опушкой
Догорают виденьем креста,
Как бредет позад дремлющих гумен,
Оступаясь, лохмотница-мгла...
Всё по-старому: дед, как игумен,
Спит лохань и притихла метла.
Лишь чулок - как на отмели верши,
И с котом раздружился клубок.
Есть примета: где милый умерший,
Там пустует кольцо иль чулок,
Там божничные сумерки строже,
Дед безмолвен, провидя судьбу,
Глубже взор и морщины... О, Боже -
Завтра год, как родная в гробу!</text><name>Хорошо ввечеру при лампадке...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>Прекрасная пора была!
Мне шел двадцатый год.
Алмазною параболой
взвивался водомет.
Пушок валился с тополя,
и с самого утра
вокруг фонтана топала
в аллее детвора,
и мир был необъятнее,
и небо голубей,
и в небо голубятники
пускали голубей...
И жизнь не больше весила,
чем тополевый пух,-
и страшно так и весело
захватывало дух!</text><name>Прекрасная пора была!..</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1846</date_from><text>Возьми барабан и не бойся,
Целуй маркитанку звучней!
Вот смысл глубочайший искусства,
Вот смысл философии всей!
Сильнее стучи, и тревогой
Ты спящих от сна пробуди!
Вот смысл глубочайший искусства;
А сам маршируй впереди!
Вот Гегель! Вот книжная мудрость!
Вот дух философских начал!
Давно я постиг эту тайну,
Давно барабанщиком стал!</text><name>Из Гейне (Возьми барабан...)</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1831</date_from><text>Подражание Пушкину
Пленившись розой, соловей
И день и ночь поет над ней;
Но роза молча песням внемлет,
Невинный сон ее объемлет...
На лире так певец иной
Поет для девы молодой;
Он страстью пламенной сгорает,
А дева милая не знает -
Кому поет он? отчего
Печальны песни так его?..</text><name>Соловей</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Нужна ли рифма, например?
Ведь нет же рифмы у Гомера.
А для чего стихам размер?
Пожалуй, можно без размера.
Стихам не нужно запятых.
Им ни к чему тире и точки.
Не упразднить ли самый стих?
Но как считать мы будем строчки?</text><name>О рифме и прочем</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Сколько чудес за туманами кроется.
Ни подойти, ни увидеть, ни взять.
Дважды пытались, но бог любит троицу,
Ладно, придется ему подыграть.
Выучи намертво, не забывай
И повторяй, как заклинанье:
"Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!"
Был ведь когда-то туман - наша вотчина,
Многих из нас укрывал от врагов.
Нынче, туман, твоя миссия кончена,
Хватит тайгу запирать на засов!
Выучи намертво, не забывай
И повторяй, как заклинанье:
"Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!"
Тайной покрыто, молчанием сколото,-
Заколдовала природа-шаман.
Черное золото, белое золото,
Сторож седой охраняет - туман.
Выучи намертво, не забывай
И повторяй, как заклинанье:
"Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!"
Что же? Выходит - и пробовать нечего?
Перед туманом - ничто человек?
Но от тепла, от тепла человечьего
Даже туман поднимается вверх.
Выучи, вызубри, не забывай
И повторяй, как заклинанье:
"Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!"</text><name>Туман</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1931</date_from><text>Любить иных - тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это - не большая хитрость.</text><name>Любить иных - тяжелый крест...</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1850</date_from><text>Да, наша жизнь текла мятежно,
Полна тревог, полна утрат,
Расстаться было неизбежно -
И за тебя теперь я рад!
Но с той поры как все кругом меня пустынно!
Отдаться не могу с любовью ничему,
И жизнь скучна, и время длинно,
И холоден я к делу своему.
Не знал бы я, зачем встаю с постели,
Когда б не мысль: авось и прилетели
Сегодня наконец заветные листы,
В которых мне расскажешь ты:
Здорова ли? что думаешь? легко ли
Под дальним небом дышится тебе?
Грустишь ли ты, жалея прежней доли,
Охотно ль повинуешься судьбе?
Желал бы я, чтоб сонное забвенье
На долгий срок мне на душу сошло,
Когда б мое воображенье
Блуждать в прошедшем не могло...
Прошедшее! его волшебной власти
Покорствуя, переживаю вновь
И первое движенье страсти,
Так бурно взволновавшей кровь,
И долгую борьбу с самим собою,
И не убитую борьбою,
Но с каждым днем сильней кипевшую любовь.
Как долго ты была сурова,
Как ты хотела верить мне,
И как и верила, и колебалась снова,
И как поверила вполне!
(Счастливый день! Его я отличаю
В семье обыкновенных дней;
С него я жизнь мою считаю,
Я праздную его в душе моей!)
Я вспомнил все... одним воспоминаньем,
Одним прошедшим я живу -
И то, что в нем казалось нам страданьем,
И то теперь я счастием зову...
А ты?.. ты так же ли печали предана?..
И так же ли в одни воспоминанья
Средь добровольного изгнанья
Твоя душа погружена?
Иль новая роскошная природа,
И жизнь кипящая, и полная свобода
Тебя навеки увлекли,
И разлюбила ты вдали
Все, чем мучительно и сладко так порою
Мы были счастливы с тобою?
Скажи! я должен знать... Как странно я люблю!
Я счастия тебе желаю и молю,
Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки,
Души моей смягчает муки...</text><name>Да, наша жизнь текла мятежно...</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from></date_from><text>"Привратник, скажи, почему
эту дверь затворяешь? Что
неотступно хранишь?"- "Храню
тайну покоя".- "Но пуст ведь
покой. Достоверные люди
сказали: там нет ничего".-
"Тайну покоя я знаю. Ее
охранять я поставлен".-
"Но пуст твой покой".-
"Для тебя он пуст",- ответил
привратник.</text><name>Привратник</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1916</date_from><text>Мы вышли к морю. Ветер к суше
Летит, гремучий и тугой,
Дыхание перехватил - и в уши
Ворвался шумною струей.
Ты смущена. Тебя пугает
Валов и звезд органный хор,
И сердце верить не дерзает
В сей потрясающий простор.
И в страхе, под пустым предлогом,
Меня ты увлекаешь прочь...
Увы, я в каждый миг пред Богом -
Как ты пред морем в эту ночь.</text><name>Мы вышли к морю....</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Боже! вина, вина!
Трезвому жизнь скучна.
Пьяному рай!
Жизнь мне прелестную
И неизвестную,
Чашу ж не тесную,
Боже, подай!
Пьянства любителей,
Мира презрителей,
Боже, храни!
Души свободные,
С Вакховой сходные,
Вина безводные
Ты помяни!
Чаши высокие
И преширокие,
Боже, храни!
Вина им цельные
И неподдельные!
Вина ж не хмельные
Прочь отжени!
Пиры полуночные,
Зато непорочные,
Боже, спасай!
Студентам гуляющим,
Вино обожающим,
Тебе не мешающим,
Ты не мешай!</text><name>Гимн (Боже! вина, вина!..)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1845</date_from><text>До смерти мне грозила смерти тьма,
И думал я: подобно Оссиану,
Блуждать во мгле у края гроба стану;
Ему подобно, с дикого холма
Я устремлю свои слепые очи
В глухую бездну нерассветной ночи,
И не увижу ни густых лесов,
Ни волн полей, ни бархата лугов,
Ни чистого, лазоревого свода,
Ни солнцева чудесного восхода;
Зато очами духа узрю я
Вас, вещие таинственные тени,
Вас, рано улетевшие друзья,
И слух склоню я к' гулу дивных пений,
И голос каждого я различу,
И каждого узнаю по лицу.
Вот первый: он насмешливый, угрюмый
,
С язвительной улыбкой на устах,
С челом высоким под завесой думы,
Со скорблю во взоре и чертах!
В его груди, восторгами томимой,
Не тот же ли огонь неодолимый
Пылал, который некогда горел
В сердцах метателей господних стрел,
Объятых духом вышнего пророков?
И что ж? неумолимый враг пороков
Растерзан чернью в варварском краю...
А этот край он воспевал когда-то,
Восток роскошный, нам, сынам заката,
И с ним отчизну примирил свою!—
И вот другой: волшебно-сладкогласный
Сердец властитель, мощный чародей,
Он вдунул, будто новый Промефей,
Живую душу в наш язык прекрасный...
Увы! погиб повременно певец:
Его злодейский не щадил свинец!
За этою четою исполинской
Спускаются из лона темноты
Еще две тени: бедный Дельвиг
, ты,
И ты, его товарищ, Баратынский
!
Отечеству драгие имена,
Поэзии и дружеству святые!
Их музы были две сестры родные,
В них трепеталася душа — одна!</text><name>До смерти мне грозила смерти тьма...</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1931</date_from><text>За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых кровей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.</text><name>За гремучую доблесть грядущих веков...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Безмесячная ночь дышала негой кроткой.
Усталый я лежал на скошенной траве.
Мне снилась девушка с ленивою походкой,
С венком из васильков на юной голове.
И пела мне она: «Зачем так безответно
Вчера, безумец мой, ты следовал за мной?
Я не люблю тебя, хоть слушала приветно
Признанья и мольбы души твоей больной.
Но... но мне жаль тебя... Сквозь смех твой
в час прощанья
Я слезы слышала... Душа моя тепла,
И верь, что все мечты и все твои страданья
Из слушавшей толпы одна я поняла.
А ты, ты уж мечтал с волнением невежды,
Что я сама томлюсь, страдая и любя...
О, кинь твой детский бред, разбей твои надежды,
Я не хочу любить, я не люблю тебя!»
И ясный взор ее блеснул улыбкой кроткой,
И около меня по скошенной траве,
Смеясь, она прошла ленивою походкой
С венком из васильков на юной голове.</text><name>Безмесячная ночь дышала негой кроткой...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1871</date_from><text>Сквозит на зареве темнеющих небес
И мелким предо мной рисуется узором
В весенние листы едва одетый лес,
На луг болотистый спускаясь косогором.
И глушь и тишина. Лишь сонные дрозды
Как нехотя свое доканчивают пенье;
От луга всходит пар... Мерцающей звезды
У ног моих в воде явилось отраженье;
Прохладой дунуло, и прошлогодний лист
Зашелестел в дубах... Внезапно легкий свист
Послышался; за ним, отчетисто и внятно,
Стрелку знакомый хрип раздался троекратно,
И вальдшнеп протянул - вне выстрела. Другой
Летит из-за лесу, но длинною дугой
Опушку обогнул и скрылся. Слух и зренье
Мои напряжены, и вот через мгновенье,
Свистя, еще один, в последнем свете дня,
Чертой трепещущей несется на меня.
Дыханье притаив, нагнувшись под осиной,
Я выждал верный миг - вперед на пол-аршина
Я вскинул - огнь блеснул, по лесу грянул гром -
И вальдшнеп падает на землю колесом.
Удара тяжкого далекие раскаты,
Слабея, замерли. Спокойствием объятый,
Вновь дремлет юный лес, и облаком седым
В недвижном воздухе висит ружейный дым.
Вот донеслась еще из дальнего болота
Весенних журавлей ликующая нота -
И стихло все опять - и в глубине ветвей
Жемчужной дробию защелкал соловей.
Но отчего же вдруг, мучительно и странно,
Минувшим на меня повеяло нежданно
И в этих сумерках, и в этой тишине
Упреком горестным оно предстало мне?
Былые радости! Забытые печали!
Зачем в моей душе вы снова прозвучали
И снова предо мной, средь явственного сна,
Мелькнула дней моих погибшая весна?</text><name>На тяге</name><date_to>1871</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Дела...
Меня замучили дела каждый день,
каждый день.
Дотла
Сгорели песни и стихи - дребедень,
дребедень.
Весь год
Жила-была и вдруг взяла, собрала
и ушла,
И вот -
Такие грустные дела у меня.
Теперь -
Мне целый вечер подари, подари,
подари,
Поверь -
Я буду только говорить.
Из рук,
Из рук вон плохо шли дела у меня,
шли дела,
И вдруг
Сгорели пламенем дотла - не дела,
а зола...
Весь год
Жила-была и вдруг взяла, собрала
и ушла,
И вот -
Опять веселые дела у меня.
Теперь -
Мне целый вечер подари, подари,
подари,
Поверь -
Не буду даже говорить.</text><name>Дела</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1906</date_from><text>И не ты ли в лесу родила
Китовраса, козленка-певца.
Чья звенящая песнь дотекла
До вечернего слуха отца?
С. Городецкий. "Ярь"
Колобродя по рудам осенним,
Краснолистным, темнохвойным пущам.
Отзовись зашелестевшим пеням,
Оглянись за тайно стерегущим!
Я вдали, и я с тобой - незримый,
За тобой, любимый, недалече, -
Жутко чаемый и близко мнимый,
Близко мнимый при безликой встрече.
За тобой хожу и ворожу я,
От тебя таясь и убегая;
Неотвратно на тебя гляжу я,-
Опускаю взоры, настигая:
Чтобы взгляд мой властно
не встревожил,
Не нарушил звончатого гласа,
Чтоб Эрот-подпасок не стреножил
На рудах осенних Китовраса.</text><name>Китоврас</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from></date_from><text>Осенний ветер выл над уроной одинокой.
Ю.Б.
Нам должно жить! Лучом и светлой пылью,
Волной и бездной должно опьянеть,
И все круги пройти - от торжества к бессилью,
Устать прекрасно,- но не умереть!
Нам вверены загадочные сказки,
Каменья, ожерелья и слова,
Чтоб мир не стал глухим, чтоб не померкли краски,
Чтоб тайна веяла, жива.
Блудящий огонек - надежда всей вселенной -
Нам окружил венцами волоса,
И если мы умрем, то он - нетленный -
Из жизни отлетит, к планетам, в небеса.
Тяжелая плита над нашей мертвой грудью
Задвинет навсегда все вещие пути,
И ветер будет петь унылый гимн безлюдью...
Нам умереть нельзя? нет, мы должны идти!</text><name>Юргису Балтрушайтису</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Сбился с дороги вечер
и запахнулся в ветер.
В окнах остатки света
ловят ребячьи лица —
смотрят, как желтая ветка
сделалась сонной птицей.
А день уже лег и стихнул,
и что-то ему не спится.
Вишневый румянец вспыхнул
на черепице.
Перевод Гелескула</text><name>Пейзаж</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1942</date_from><text>О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.
Тристапятидесятый день войны.
Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы...
Вот это место. Здесь он умирал -
Товарищ мой из пулеметной роты.
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто сразу вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.
Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.
Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.
Еще минута - задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.
Еще мгновенье - перекосит рот
От сердце раздирающего крика.
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника!
Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой...
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще - второй, еще - четвертый, пятый.
Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.
А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.
Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.
Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: "Ребята, напишите Поле -
У нас сегодня пели соловьи".
И сразу канул в омут тишины
Тристяпятидесятый день войны.
Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.
И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: "Ребята, дайте знать Ирине -
У нас сегодня пели соловьи".
И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.
Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.
Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.</text><name>Соловьи</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1847</date_from><text>Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Жена моя, закрыв лицо вуалью,
Под вечерок к любовнику пошла;
Я в дом к нему с полицией прокрался
И уличил... Он вызвал: я не дрался!
Она слегла в постель и умерла,
Истерзана позором и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Имел я дочь; в учителя влюбилась
И с ним бежать хотела сгоряча.
Я погрозил проклятьем ей: смирилась
И вышла за седого богача.
Их дом блестящ и полон был, как чаша;
Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша
И через год в чахотке умерла,
Сразив весь дом глубокою печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла...
Крестьянина я отдал в повара:
Он удался; хороший повар - счастье!
Но часто отлучался со двора
И званью неприличное пристрастье
Имел: любил читать и рассуждать.
Я, утомясь грозить и распекать,
Отечески посек его, каналью,
Он взял да утопился: дурь нашла!
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Приятель в срок мне долга не представил.
Я, намекнув по-дружески ему,
Закону рассудить нас предоставил:
Закон приговорил его в тюрьму.
В ней умер он, не заплатив алтына,
Но я не злюсь, хоть злиться есть причина!
Я долг ему простил того ж числа,
Почтив его слезами и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.</text><name>Нравственный человек</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1820</date_from><text>(Из A.Ламартина)
Как часто, бросив взор с утесистой вершины,
Сажусь задумчивый в тени древес густой,
И развиваются передо мной
Разнообразные вечерние картины!
Здесь пенится река, долины красота,
И тщетно в мрачну даль за ней стремится око;
Там дремлющая зыбь лазурного пруда
Светлеет в тишине глубокой.
По темной зелени дерев
Зари последний луч еще приметно бродит,
Луна медлительно с полуночи восходит
На колеснице облаков,
И с колокольни одинокой
Разнесся благовест протяжный и глухой;
Прохожий слушает,— и колокол далекий
С последним шумом дня сливает голос свой.
Прекрасен мир! Но восхищенью
В иссохшем сердце места нет!..
По чуждой мне земле скитаюсь сирой тенью,
И мертвого согреть бессилен солнца свет.
С холма на холм скользит мой взор унылый
И гаснет медленно в ужасной пустоте;
Но, ах, где встречу то, что б взор остановило?
И счастья нет, при всей природы красоте!..
И вы, мои поля, и рощи, и долины,
Вы мертвы! И от вас дух жизни улетел!
И что мне в вас теперь, бездушные картины!..
Нет в мире одного — и мир весь опустел.
Встает ли день, нощные ль сходят тени,—
И мрак и свет противны мне...
Моя судьба не знает изменений —
И горесть вечная в душевной глубине!
Но долго ль страннику томиться в заточенье.
Когда на лучший мир покину дольный прах,
Тот мир, где нет сирот, где вере исполненье,
Где солнцы истинны в нетленных небесах?..
Тогда, быть может, прояснится
Надежд таинственных спасительный предмет,
К чему душа и здесь еще стремится,
И токмо там, в отчизне, обоймет...
Как светло сонмы звезд пылают надо мною,
Живые мысли Божества!
Какая ночь сгустилась над землею,
И как земля, в виду небес, мертва!..
Встает гроза, и вихрь, и лист крутят пустынный!
И мне, и мне, как мертвому листу,
Пора из жизненной долины,—
Умчите ж, бурные, умчите сироту!..</text><name>Одиночество</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Дождик сеет, сеет, сеет,
с полуночи моросит,
словно занавес кисейный
за окошками висит.
А в лесу кричат кукушки,
обещают долгий век...
Мне не грустно
и не скучно,
я счастливый человек.
Из раскрытой настежь двери
пахнет глиной и травой.
А кукушкам я не верю,
врать кукушкам
не впервой!
Да и что считать без толку,
лишним годом дорожить?
Ну недолго,
так недолго,
только б счастливо прожить.
Так прожить,
чтоб все, что снится,—
все сбывалось наяву,
так прожить,
чтоб петь как птица,
так прожить,
как я живу!</text><name>Дождик сеет, сеет, сеет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1855</date_from><text>Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать - удел завидный...
Отрадно спать, отрадней камнем быть.</text><name>Из Микеланджело</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes><item>О природе</item><item>О весне</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1886</date_from><text>В вечер такой золотистый и ясный,
В этом дыханье весны всепобедной
Не поминай мне, о друг мой прекрасный,
Ты о любви нашей робкой и бедной.
Дышит земля всем своим ароматом,
Небу разверстая, только вздыхает;
Самое небо с нетленным закатом
В тихом заливе себя повторяет.
Что же тут мы или счастие наше?
Как и помыслить о нем не стыдиться?
В блеске, какого нет шире и краше,
Нужно безумствовать — или смириться!</text><name>В вечер такой золотистый и ясный...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1871</date_from><text>Ниспослан некий вождь на пишущую братью,
Быв губернатором немного лет в Орле...
Актера я знавал... Он тоже был Варле...
Но управлять ему не довелось печатью.</text><name>По поводу назначения М.Н. Лонгинова</name><date_to>1871</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Максим Горький</author><date_from>1895</date_from><text>Море - огромное, лениво вздыхающее у берега,- уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.
Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.
Горы важно-задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены,- все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.
- А-ала-ах-а-акбар!..- тихо вздыхает Надыр-Рагим-Оглы, старый крымский чабан; высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.
Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом,- у камня печального, хмурого. На тот бок его, который обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.
Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда все кажется прiзрачным, одухотворенным, позволяющим проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать.
А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и шаловливая нота - это одна из волн, посмелее, подползла ближе к нам.
Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем:
- Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? Может, он - вот в этой пене... И те серебряные пятна на воде, может, он же... кто знает?
Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.
- Рагим!.. Расскажи сказку...- прошу я старика.
- Зачем?- спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.
- Так! Я люблю твои сказки.
- Я тебе всё уж рассказал... Больше не знаю...
Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу.
- Хочешь, я расскажу тебе песню?- соглашается Рагим.
Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.
I
"Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.
"Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень...
"А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями...
"Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.
"Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях...
"С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень...
"Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты...
"Подполз он ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи:
"- Что, умираешь?
"- Да, умираю!- ответил Сокол, вздохнув глубоко.- Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга!
"- Ну что же - небо?- пустое место... Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно... тепло и сыро!
"Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.
"И так подумал: "летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет..."
"Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами...
"Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью.
"И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:
"- О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я... к ранам груди и... захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..
"А Уж подумал: "Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет!.."
"И предложил он свободной птице: "А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся.
"Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии".
"И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня.
"И подошел он, расправив крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и - вниз скатился.
"И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья...
"Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.
"А волны моря с печальным ревом о камень бились... И трупа птицы не видно было в морском пространстве...
II
"В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.
"И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.
"- А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать все это, взлетевши в небо хоть ненадолго.
"Сказал и - сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.
"Рожденный ползать - летать не может!.. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся...
"- Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она - в паденье!.. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы!.. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я - видел небо... Взлетел в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье - землей живу я.
"И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.
"Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.
"В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни:
"Безумству храбрых поем мы славу!
"Безумство храбрых - вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью... Но будет время - и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!
"Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
"Безумству храбрых поем мы песню!.."
...Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей... Наш котелок тихо закипает.
Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове Рагима.
- Куда идешь?.. Пшла!- машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море.
Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно - живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.
Все дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной музыкой откровения...</text><name>Песня о Соколе</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1831</date_from><text>Клубится чернь: восторгом безотчетным
Пылает взор бесчисленных очей;
Проходит гул за гулом мимолетным;
Нестройное слияние речей
Растет; но вновь восторг оцепенелый
Сомкнул толпы шумливые уста...
Не мрамор, нет! не камень ярко-белый,
Не хладная богини красота
Иссечена ваятеля рукою;
Но роскошь неги, жизни полнота;—
И что ни взгляд, то новая черта,
Скользя из глаз округлостью живою,
Сквозь нежный мрамор дышит пред толпою.
Все жаждали очами осязать
Сей чудный образ, созданный искусством,
И с трепетным благоговейным чувством
Подножие дыханьем лобызать.
Казалось им: из волн, пред их очами,
Всплывает Дионеи влажный стан
И вкруг нее сам старец-Океан
Еще шумит влюбленными волнами...
Сглянулись в упоеньи: каждый взгляд
Искал в толпе живого соучастья;
Но кто средь них? Чьи очи не горят,
Не тают в светлой влаге сладострастья?
Его чело, его покойный взор
Смутили чернь, и шепотом укор
Пронесся — будто листьев трепетанье.
«Он каменный!»— промолвил кто-то. «Нет,
Завистник он!»— воскликнули в ответ,
И вспыхнула гроза; негодованье,
Шумя, волнует площадь; вкруг него
Толпятся всё теснее и теснее...
«Кто звал тебя на наше празднество?»—
Гремела чернь. «Он пятна в Дионее
Нашел!»— «Ты богохульник!»— «Пусть резец
Возьмет он: он — ваятель!»— «Я — поэт».
И в руки взял он лиру золотую,
Взглянул с улыбкой ясной, и слегка
До звонких струн дотронулась рука;
Он начал песнь младенчески простую:
«Легкие хоры пленительных дев
Тихо плясали под говор Пелея;
Негу движений я в лиру вдыхал,
Сладостно пел Дионею.
В образ небесный земные красы
Слил я, как звуки в созвучное пенье;
Создал я образ, и верил в него,—
Верил в мою Дионею.
Хоры сокрылись. Царица ночей,
Цинтия томно на небо всходила;
К лире склонясь, я забылся... но вдруг
Замерло сердце: явилась
Дочь океана! Над солнцем Олимп
Светит без тени; так в неге Олимпа,
В светлой любви без земного огня
Таяли очи небесной.
Сон ли я видел? Нет, образ живой;
Долго следил я эфирную поступь,
Взор лучезарный мне в душу запал,
С ним — и мученье и сладость.
Нет, я не в силах для бренных очей
Тканью прозрачной облечь неземную;
Голос немеет в устах... но я весь
Полон Венеры небесной».</text><name>Венера небесная</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Жалко, что кончается
Старая тетрадь.
Но не огорчается:
Трать бумагу, трать!
Только бы унылыми
Буквами не врать
Черными чернилами
В белую тетрадь.</text><name>Тетрадь</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Введенский</author><date_from>1929</date_from><text>жили были в Ангаре
три девицы на горе
звали первую светло
а вторую помело
третьей прозвище Татьяна
так как дочка капитана
жили были а потом
я из них построил дом
говорит одна девица
я хочу дахин дахин
сестры начали давиться
шили сестры балдахин
вдруг раздался смех оттуда
гибко вышел белый гусь
говорит ему Гертруда
я тебя остерегусь
ты меня не тронь не рань
я сложнейшая герань
но ответило светло
здесь красиво и тепло
но сказало помело
сколько снегу намело
будем девы песни петь
и от этого глупеть
девы охают поют
из фонтана речки бьют
в это время из камина
появляется домина
а в домине жил жених
видит лучшую из них
видит он и говорит
я рыдать могу навзрыд
я в слезах сижу по пояс
огорчаясь беспокоясь
где рука а где рога
и желаю пирога
говорит одна девица
пирога мы вам дадим
О н
я желаю удавиться
О н а
лучше сядем посидим
посмотрите вот орел
брел и цвел и приобрел
он семейник и гурман
между ними был роман
О н
мужем я желаю стать
чистоту хочу достать
а достану чистоту
поднимусь на высоту
верст на тридцать в небо вверх
не взирая на четверг
подошла к нему Татьяна
так как дочка капитана
и сказала вот и я
черепаха и статья
О н
не желаю черепахи
и не вижу я статьи
стали девкины рубахи
опу поды в забытьи
гусь до этого молчал
только черепом качал
тут увидел он — пора
тронул клювом до пера
добрым басом произнес
у меня не клюв а нос
слушал я как кипяток
слов мучительный поток
колоссальный этот спор
стало тяжко как топор
я дрожу и вижу мир
оказался лишь кумир
мира нет и нет овец
я не жив и не пловец
М ы (говорим)
слышим голос мрачной птицы
слышим веские слова
боги боги удалиться
захотела голова
как нам быть без булавы
как нам быть без головы
Б о г и
звезды смотрят свысока
на большого рысака
мысли звезд ясны просты
вот тарелка чистоты
то ли будет впереди
выньте душу из груди
прибежал конец для чувства
начинается искусство
Ж е н и х
странно боги как же так
где рука а где рога
ведь на мне надет пиджак
я желаю пирога
вот красавица Татьяна
так как дочка капитана
я желаю с Таней быть
с ней минуты проводить
Б о г и
нет минут
М ы (говорим)
вы не будьте боги строги
не хотим сидеть в остроге
мы желаем пить коньяк
он для нас большой маньяк
Р о в е с н и к
еду еду на коне
страшно страшно страшно мне
я везу с собой окно
но в окне моем темно
я несу большую пасть
мне она не даст упасть
все же грустно стало мне
на таинственном коне
очертания стоят
а на них бегущий яд
твердый стриженый лишай
ну предметы не плошай
соберитесь в темном зале
как святые предсказали
но ответило светло
где крапивное село
и сказало помело
то село на нет свело
все боятся подойти
блещет море на пути
муха ветхая летит
и крылами молотит
начинается закат
беден среден и богат
птица гусь в зеленой шляпе
ищет веточек на лапе
ни кровинки на кольце
ни соринки на лице
оживает и поет
нашатырь туманный пьет</text><name>Ответ богов</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует,
То в инее ярком блеснет,
Почудится в дреме левкоя...
Но верно и тайно ведет
От радости и от покоя.
Умеет так сладко рыдать
В молитве тоскующей скрипки,
И страшно ее угадать
В еще незнакомой улыбке.</text><name>Любовь</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1935</date_from><text>Я, наверно, родился поздно
Или рано.
Мне — не понять.
Эти слишком домашние звезды
Не тревожат меня, не манят.
Не разбить им и не нарушить
Надоевшей своей синевой,
Устоявшийся на равнодушии,
Утомительный мой покой.
Отмахнусь.
На простор. На улицу.
Что же делать —
Гостить так гостить.
Надо быть молодцом,
Не сутулиться,
Не печалиться, не грустить.
Шутки, что ли? Ну что же, вроде них.
Только кто мне расскажет про то,
Как мне быть без друзей и родины
Перед этою пустотой?
Губы дрогнут. Но, крепко сжавши их,
Я нагнуся, шагну, засвищу.
От тоски, от обиды, от ржавчины
Чуть-чуть голову опущу.
И пойду, чтоб вдыхать этот воздух,
Чтоб метаться и тосковать.
Я, наверно, родился поздно
Или рано. Мне не понять.</text><name>Я, наверно, родился поздно...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1759</date_from><text>На морских берегах я сижу,
Не в пространное море гляжу,
Но на небо глаза возвожу.
На врагов, кои мучат нахально,
Стон пуская в селение дально,
Сердце жалобы взносит печально.
Милосердие мне сотвори,
Правосудное небо, воззри
И все действа мои разбери!
Во всей жизни минуту я кажду
Утесняюсь, гонимый, и стражду,
Многократно я алчу и жажду.
Иль на свет я рожден для того,
Чтоб гоним был, не знав для чего,
И не трогал мой стон никого?
Мной тоска день и ночь обладает;
Как змея, мое сердце съядает,
Томно сердце всечасно рыдает.
Иль не будет напастям конца?
Вопию ко престолу творца:
Умягчи, боже, злые сердца!</text><name>Противу злодеев (На морских берегах я сижу...)</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Вы избалованы природой;
Она пристрастна к вам была,
И наша вечная хвала
Вам кажется докучной одой.
Вы сами знаете давно,
Что вас любить немудрено,
Что нежным взором вы Армида,
Что легким ставом вы Сильфида,
Что ваши алые уста,
Как гармоническая роза...
И наши рифмы, наша проза
Пред вами шум и суета.
Но красоты воспоминанье
Нам сердце трогает тайком -
И строк небрежных начертанье
Вношу смиренно в ваш альбом.
Авось на память поневоле
Придет вам тот, кто вас певал
В те дни, как Пресненское поле
Еще забор не заграждал.</text><name>E. H. УШАКОВОЙ</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1831</date_from><text>Во льдяных шлемах великаны
Стоят, теряясь в облаках,
И молний полные колчаны
Гремят на крепких раменах;
Туманы зыбкими грядами,
Как пояс, стан их облегли,
И расступилась, грудь земли
Под их гранитными стопами.
Храните благодатный Юг,
Соединясь в заветный полукруг,
Вы, чада пламени, о Альпы, исполины!
Храните вы из века в век
Источники вечно-шумящих рек
И нежно-злачные Ломбардии долины.
Кто мчится к Альпам? кто летит
На огненном питомце Нила
?
В одах покойный взор горит
Души неодолимой сила!
В нем зреет новая борьба —
Грядущий ряд побед летучих;
И неизбежны, как судьба,
Решенья дум его могучих.
С коня сошел он. Чуя бой,
Воскликнул Сен-Бернар
: «Кто мой покой
Нарушить смел?» Он рек,— и шумная лавина
Ниспала и закрыла дол;
Протяжно вслед за гулом гул пошел,
И Альпы слили в гром, глаголы исполина.
«Я узнаю тебя! Ты с нильских пирамид
Слетел ко мне, орел неутомимый!
Тебя, бессмертный вождь, мучительно томит
Победы глад неутолимый;
И имя, как самум на пламенных песках,
Шумящее губительной грозою,
Ты хочешь впечатлеть железною стопою
В моих нетающих снегах.
Нет, нет! Италии не уступлю без боя!» —
«Вперед!» — ответ могучий прозвучал.
Уже над безднами висит стезя героя,
И вверх по ребрам голых скал,
Где нет когтей следов, где гнезд не вьют орлицы,
Идут полки с доверьем за вождем;
Всходя, цепляются бесстрашных вереницы
И в медных жерлах взносят гром.
Мрачнеет Сен-Бернар; одеян бурной мглою,
Вдруг с треском рушится, то вновь стоит скалою;
Сто уст — сто бездн, раскрыв со всех сторон,
Всем мразом смерти дышит он.
«Вперед!» — воскликнул вождь, «вперед!» —
промчались клики.
Редеет мгла, и небо рассвело...
И гордую стопу уже занес Великий
На исполинское чело!
«Я узнаю тебя, мой чудный победитель!
В лучах блестит Маренго
! цепь побед
По миру прогремит... Но встанет крепкий мститель,—
И ты на свой наступишь след.
Свершая замыслы всемирного похода,
Ты помни: твой предтеча Аннибал
,
Вождей разбив, не победил народа
И грозный поворот фортуны испытал.
«Страшись! уже на клик отечества и славы
Встает народ: он грань твоих путей!
Всходящая звезда мужающей державы
Уже грозит звезде твоей!..
В полночной мгле, в снегах, есть конь и всадник медной...
Ударит конь копытами в гранит
И, кинув огнь в сердца, он искрою победной
Твой грозный лавр испепелит».</text><name>Сен-Бернар</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1967</date_from><text>Это как приближенье
Ветра, воды, песка.
Вдруг возникает движенье,
Неясное пока,
Словно круговращенье
Медленное
В облаках.
Дикой пчелы роенье?
Шелест березняка?
Может, прорвав загражденье,
Хлынула с гор река —
Стонут от напряженья
Взмыленные бока?
Может, громов рожденье,
Скал прибрежных крушенье,
Слышное издалека?
Ждешь,
Как землетрясенья,
Гула,
Рывка,
Толчка.
Лес пригибает ветви,
Дрогнул небесный свод,
Стекла звенят...
А это
Просекою
Сквозь ветер
Поезд ночной идет.</text><name>Ночной поезд</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1884</date_from><text>На ближнем кладбище я знаю уголок:
Свежее там трава, не смятая шагами,
Роскошней тень от лип, склонившихся в кружок,
И звонче пенье птиц над старыми крестами.
Я часто там брожу, пережидая зной...
Читаю надписи, грущу, когда взгрустнется,
Иль, лежа на траве, смотрю, как надо мной,
Мелькая сквозь листву молочной белизной,
Куда-то облачко стремительно несется.
Сегодня крест один склонился и упал;
Он падал медленно, за сучья задевая,
И, подойдя к нему, на нем я прочитал:
"Спеши,- я жду тебя, подруга дорогая!"
Должно быть, вешний дождь вчера его подмыл.
И я задумался с невольною тоскою,
Задумался о том, чей прах он сторожил,
И кто гниет под этою землею...
"Спеши,- я жду тебя!"- Заветные слова!..
Услышала ль она загробный голос друга?..
Пришла ль к тебе на зов, иль все еще жива
Твоя любимая и нежная подруга?..
Я имени ее не нахожу кругом...
Ты тлеешь, окружен чужой тебе толпою,
Забыт и одинок,- и ни одним венком
Ее любовь к тебе не говорит с тобою...
Жизнь увлекла ее в водоворот страстей
И жгучую печаль, как рану, исцелила,
И не придет она под тень густых ветвей
Поплакать над твоей размытою могилой.
И только этот крест, заботливой рукой
Поставленный тебе когда-то к изголовью,
Храня с минувшим связь, смеется над тобой,
Над памятью людской и над людской любовью!</text><name>На кладбище</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1809</date_from><text>Лютейший бич небес, природы ужас - мор
Свирепствует в лесах. Уныли звери;
В ад распахнулись настежь двери:
Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;
Везде разметаны ее свирепства жертвы,-
Неумолимая, как сено, косит их,
А те, которые в живых,
Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы;
Перевернул совсем их страх;
Те ж звери, да не те в великих столь бедах:
Не давит волк овец и смирен, как монах;
Мир курам дав, лиса постится в подземелье;
Им и еда на ум нейдет.
С голубкой голубь врознь живет,
Любви в помине больше нет:
А без любви какое уж веселье?
В сем горе на совет зверей сзывает Лев.
Тащатся шаг за шаг, чуть держатся в них души.
Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,
Уставили глаза и приложили уши.
"О други! - начал Лев,- по множеству грехов
Подпали мы под сильный гнев богов,
Так тот из нас, кто всех виновен боле,
Пускай по доброй воле
Отдаст себя на жертву им!
Быть может, что богам мы этим угодим,
И теплое усердье нашей веры
Смягчит жестокость гнева их.
Кому не ведомо из вас, друзей моих,
Что добровольных жертв таких
Бывали многие в истории примеры?
Итак, смиря свой дух,
Пусть исповедует здесь всякий вслух,
В чем погрешил когда он вольно иль невольно.
Покаемся, мои друзья!
Ох, признаюсь - хоть это мне и больно,-
Не прав и я!
Овечек бедненьких - за что?- совсем безвинно
Дирал бесчинно;
А иногда,- кто без греха?-
Случалось, драл и пастуха:
И в жертву предаюсь охотно.
Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть
Свои грехи: на ком их боле есть,-
Того бы в жертву и принесть,
И было бы богам то более угодно".
"О царь наш, добрый царь! От лишней доброты,-
Лисица говорит,- в грех это ставишь ты.
Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
То прийдет с голоду пропасть нам наконец;
Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая для овец,
Когда ты их изволишь кушать.
А что до пастухов, мы все здесь бьем челом:
Их чаще так учить - им это поделом.
Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышит,
И нашими себя везде царями пишет".
Окончила Лиса; за ней на тот же лад,
Льстецы Льву то же говорят,
И всякий доказать спешит наперехват,
Что даже не в чем Льву просить и отпущенья.
За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед
Во весь народ
Поведали свои смиренно погрешенья;
Но их безбожных самых дел
Никто и шевелить не смел.
И все, кто были тут богаты
Иль когтем, иль зубком, те вышли вон
Со всех сторон
Не только правы, чуть не святы.
В свой ряд смиренный Вол им так мычит: "И мы
Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы
Нам были худы.
На грех меня лукавый натолкнул:
Ни от кого себе найти не могши ссуды,
Из стога у попа я клок сенца стянул".
При сих словах поднялся шум и толки;
Кричат Медведи, Тигры, Волки:
"Смотри, злодей какой!
Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги
За беззаконие его к нам столько строги?
Его, бесчинника, с рогатой головой,
Его принесть богам за все его проказы,
Чтоб и тела нам спасть и нравы от заразы!
Так, по его грехам, у нас и мор такой!"
Приговорили -
И на костер Вола взвалили.
И в людях так же говорят:
Кто посмирней, так тот и виноват.</text><name>Мор зверей</name><date_to>1809</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1815</date_from><text>Мой дух! доверенность к творцу!
Мужайся; будь в терпеньи камень.
Не он ли к лучшему концу
Меня провел сквозь бранный пламень?
На поле смерти чья рука
Меня таинственно спасала
И жадный крови меч врага,
И град свинцовый отражала?
Кто, кто мне силу дал сносить
Труды, и глад, и непогоду,-
И силу - в бедстве сохранить
Души возвышенной свободу?
Кто вел меня от юных дней
К добру стезею потаенной
И в буре пламенных страстей
Мой был вожатый неизменной?
Он! Он! Его все дар благой!
Он есть источник чувств высоких,
Любви к изящному прямой
И мыслей чистых и глубоких!
Все дар его, и краше всех
Даров - надежда лучшей жизни!
Когда ж узрю спокойный брег,
Страну желанную отчизны?
Когда струей небесных благ
Я утолю любви желанье,
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье?</text><name>Надежда</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Почему боль не проходит?
Потому что проходит вовнутрь.
Где спит статуя с электрическим черным лицом
На страже анемоны и солнечных рыб
Там боли нечего делать</text><name>Почему боль не проходит?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1907</date_from><text>"Когда выпадет снег",- ты сказал
и коснулся тревожно
моих губ, заглушив поцелуем слова,
Значит, счастье - не сон. Оно здесь.
Оно будет возможно,
Когда выпадет снег.
Когда выпадет снег. А пока пусть во взоре томящем
Затаится, замолкнет ненужный порыв.
Мой любимый! Все будет жемчужно-блестящим,
Когда выпадет снег.
Когда выпадет снег, и как будто опустятся ниже
Голубые края голубых облаков,-
И я стану тебе, может быть, и дороже, и ближе,
Когда выпадет снег.</text><name></name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1968</date_from><text>...Подари, боже,
Еще лоскуток
Шагреневой кожи.
И женщины, женщины
Взгляд влюбленный,
Чуть с сумасшедшинкой
И отрешенный,
Самоотверженный,
Незащищенный.
Еще хоть одну,
С ее миражами,
Большую весну
С журавлями,
С ветрами.
С ее полноводьем,
И полногрудьем,
С разнопогодьем
И многотрудьем.
Еще сверх счета
Прошу у бога
Одну охоту,
Одну берлогу.
А там и до осени
Недалёко,
До золотоволосой,
До кареокой
С поволокой.
С многоголосьем...
А там прихватим зиму
Неукротимо...</text><name>Подари, боже, еще лоскуток...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Всевышний произнес свой приговор,
Его ничто не переменит;
Меж нами руку мести он простер,
И беспристрастно всё оценит.
Он знает, и ему лишь можно знать,
Как нежно, пламенно любил я,
Как безответно всё, что мог отдать,
Тебе на жертву приносил я.
Во зло употребила ты права,
Приобретенные над мною,
И, мне польстив любовию сперва,
Ты изменила — бог с тобою!
О нет! я б не решился проклянуть!
Всё для меня в тебе святое:
Волшебные глаза, и эта грудь,
Где бьется сердце молодое.
Я помню, сорвал я обманом раз
Цветок, хранивший яд страданья,—
С невинных уст твоих в прощальный час
Непринужденное лобзанье;
Я знал: то не любовь — и перенес;
Но отгадать не мог я тоже,
Что всех моих надежд, и мук, и слез
Веселый миг тебе дороже!
Будь счастлива несчастием моим
И, услыхав, что я страдаю,
Ты не томись раскаяньем пустым,
Прости!— вот всё, что я желаю...
Чем заслужил я, чтоб твоих очей
Затмился свежий блеск слезами?
Ко смеху приучать себя нужней:
Ведь жизнь смеется же над нами!</text><name>К *** (Всевышний произнес...)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1956</date_from><text>(Мадригал)
Я вглядываюсь в Ваш портрет
Настолько пристально и долго,
Что я, быть может, сбита с толку
И попросту впадаю в бред,
Но я клянусь: Ваш правый глаз
Грустней, внимательнее, строже,
А левый — веселей, моложе
И больше выражает Вас,
Но оба тем и хороши,
Что Вы на мир глядите в оба,
И в их несхожести особой —
Таинственная жизнь души.
Они мне счастья не сулят,
А лишь волненье без названья,
Но нет сильней очарованья,
Чем Ваш разноречивый взгляд.</text><name>Надпись на портрете</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1931</date_from><text>Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда...
Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к рождеству отразилась семью плавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье —
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи,
Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду,—
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.</text><name>Сохрани мою речь...</name><date_to>1931</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1937</date_from><text>Уют жилья, последний ломоть хлеба,
Спокойный сон, счастливую игру,—
Я все отдам за взгляд большого неба,
За жизнь, как поцелуи на ветру.
Но все пройдет. Раскат к полночи грянет
И сбросит все. И будет ночь и лед,
И только древний ветер над морями
Промчится с ревом. Но и он пройдет.
В ночи сполохи запылают грозно,
Одно усилье, зарева, рывок —
И все пройдет. И будут только звезды
Лететь в ночи по бешеной кривой.
Осеннее небо беззвездней и ниже,
И ветер к земле приник,
И поезд на нитку дороги нанижет
Летящие мимо огни,
И вихрем — назад, и боюсь не успеть их
В подарок тебе нанизать...
Но круче дорога, и северный ветер
Относит огни назад.</text><name>Осенние стихи</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1935</date_from><text>Светлый солнечный дождь прошел стороной.
Облака распахнулись. Стали видны
Окаймленные горной стеной и волной
Неоглядные дали моей страны.
Города вырастают - мои города.
И плоды созревают - мои плоды.
Поезда пробегают - мои поезда.
И следы на Эльбрусе - мои следы.
Для меня атмосферы гудят в котле.
Ледоколы сдвигают рубеж зимы.
Ни в каком столетье здесь, на земле,
Жизнь и труд не любили, как любим мы.
Этот гул проводов, этот шорох пил,
Эту скорость метро в глубине земной
Я, искатель и труженик, все купил
Дорогой, не сравнимой ни с чем ценой.
Я отчизну с винтовкой прошел поперек;
Я названья давал ее городам;
Как невесту лелеял, как сына берег,-
Разве я эту радость кому отдам!
Если в строй позовет военная медь,
Если гнойной росой вспотеют луга,
Я пойду не затем, чтобы умереть,
А затем, чтобы жить, поражая врага.</text><name>Светлый солнечный дождь прошел стороной..</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1890</date_from><text>О чести
Он, честь дворянскую ногами попирая,
Сам родом дворянин по прихоти судьбы,
В ворота ломится потерянного рая,
Где грезятся ему и розги, и рабы.
О правдивости
Все тайны - наголо! Все души - нараспашку!..
Так люди не были правдивы никогда.
Но можно маску снять; зачем снимать рубашку?
Пусть лицемерья нет; зачем же нет стыда?
Что ж! Просто ль их теснят приличные одежды?
Иль представляются им выше наконец:
Гонитель знания - стыдливого невежды,
И робкого льстеца - отъявленный подлец?
О правде
Друзьям бесстыдным лжи - свет правды ненавистен.
И вот они на мысль, искательницу истин,
Хотели б наложить молчания печать -
И с повелением - безропотно молчать!
О приличии
Чернить особенно людей он честных хочет.
Блудница трезвая, однако, не порочит
Нахально женщину за то лишь, что она -
И мать хорошая, и честная жена.
Вот только где теперь встречаются примеры,
Как и в бесстыдности блюдется чувство меры.
О духовной скудости
Для творческих идей дух времени - препона;
От лучших замыслов получится урод.
Из мрамора резцом ваяют Аполлона,
Но разве вылепишь его из нечистот?</text><name>Современные заметки</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Свое
Цветы на подоконнике,
Цветы, цветы.
Играют на гармонике,
Ведь слышишь ты?
Играют на гармонике,
Ну что же в том?
Мне нравятся две родинки
На лбу крутом.
Ведь ты такая нежная,
А я так груб.
Целую так небрежно я
Калину губ.
Куда ты рвешься, шалая?
Побудь, побудь...
Постой, душа усталая,
Забудь, забудь.
Она такая дурочка,
Как те и та...
Вот потому Снегурочка
Всегда мечта.
Ехал барин из Рязани,
Полтораста рублей сани.
Семисотенный конь
С раззолоченной дугой.
Уж я эту дугу
Заложить не могу.
Заложить не могу
Ни недругу, ни врагу.
Как поеду на Губань,
Соберу я разну рвань.
Соберу я разну рвань:
— Собирайте, братцы, дань.
Только рвани нынче нет —
По-другому сделан свет.
И поет гармоница,
Что исчезла вольница.
Руки врозь.
Вожжи брось.
Такая досада.
Тани не надо. Тани нет,
А мне ее надо.</text><name>Форма</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1821</date_from><text>(Из Антологии)
Счастливцы юноши, он ваш, сей пышный мир!
Всё вам — венки и ласки славы!
И молодая жизнь для вас на шумный пир
Сзывает игры и забавы...
Святой огонь горит у вас в очах,
Как, вдохновенные, на градских площадях
Вкруг вас кипящему народу
Вы хвалите в своих возвышенных речах
И славу пышную, и милую свободу...
А наш удел: в безвестности, в тиши
Томиться пылкою мечтою —
И, погасив в слезах огонь младой души,
Без жизни жить с сердечной пустотою!</text><name>Греческие девицы к юношам</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1882</date_from><text>Любовь — обман, и жизнь — мгновенье,
Жизнь — стон, раздавшийся, чтоб смолкнуть навсегда!
К чему же я живу, к чему мои мученья,
И боль отчаянья, и жгучий яд стыда?
К чему ж, не веруя в любовь, я сам так жадно,
Так глупо жду ее всей страстною душой,
И так мне радостно, так больно и отрадно
И самому любить с надеждой и тоской?
О сердце глупое, когда ж ты перестанешь
Мечтать и отзыва молить?
О мысль суровая, когда же ты устанешь
Всё отрицать и всё губить?
Когда ж мелькнет для вас возможность примиренья?
Я болен, я устал... Из незаживших ран
Сочится кровь и [нрзб] прокляты сомненья!
Я жить хочу, хочу любить,— и пусть любовь — обман.</text><name>Любовь — обман, и жизнь — мгновенье...</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1946</date_from><text>Петух запевает, светает, пора!
В лесу под ногами гора серебра.
Там черных деревьев стоят батальоны,
Там елки как пики, как выстрелы — клены,
Их корни как шкворни, сучки как стропила,
Их ветры ласкают, им светят светила.
Там дятлы, качаясь на дубе сыром,
С утра вырубают своим топором
Угрюмые ноты из книги дубрав,
Короткие головы в плечи вобрав.
Рожденный пустыней,
Колеблется звук,
Колеблется синий
На нитке паук.
Колеблется воздух,
Прозрачен и чист,
В сияющих звездах
Колеблется лист.
И птицы, одетые в светлые шлемы,
Сидят на воротах забытой поэмы,
И девочка в речке играет нагая
И смотрит на небо, смеясь и мигая.
Петух запевает, светает, пора!
В лесу под ногами гора серебра.</text><name>Утро</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>За мельканьем волшебных узоров
Я слежу в заколдованной мгле,
И моих очарованных взоров
Не прельщает ничто на земле.
Обаянья мои как вериги,
Я страданий моих не боюсь.
Мудрецам, изучающим книги,
Я безумцем порочным кажусь.
Но моя недоступна ограда,
Стережет меня крепко печаль.
И в печали, и в тайне - отрада,
И надежд простодушных не жаль.</text><name>За мельканьем волшебных узоров...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1964</date_from><text>В них не проплывают облака,
Птицы в них не пролетают стаей,
Не летит дорога далека,
Неизменно в грусть перерастая.
Не смотрю, не думаю, молчу,
Забывать старательно стараюсь
И по ней стремительно лечу,
Все лечу, не достигая края.
А куда несет она, куда?
Что там, в этих всплесках тьмы и света?
Сквозь года, в года, через года
Нету ни ответа, ни привета.
В грохоте ракетных переправ,
В реве далей железобетонных
Тише тихих полуночных трав
Сердце бьется — грозно, озаренно.
Может, шар земной пересеку
По широтам весь и по долготам,
А дорогу эту не смогу
Ни на шаг пройти, ни на йоту.
Зыблются, синея, небеса,
Тень ресниц, скользя, идет по склону,
И глядят, глядят на мир глаза,
Сожалея, грустно, отчужденно.
В них не проплывают облака,
Нет ни птиц, ни парусов,
Сквозная
Вдаль летит дорога далека —
Ни конца, ни края ей не знаю...</text><name>Глаза</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1832</date_from><text>(Из Вордсворта)
А. В. В.
Радушное дитя,
Легко привыкшее дышать,
Здоровьем, жизнию цветя,
Как может смерть понять?
Навстречу девочка мне шла.
Лет восемь было ей,
Ее головку облегла
Струя густых кудрей;
И дик был вид ее степной,
И дик простой наряд,
И радовал меня красой
Малютки милой взгляд.
«Всех сколько вас?— ей молвил я,
И братьев и сестер?»
— «Всего нас семь»,— и на меня,
Дивясь, бросает взор.
«А где ж они?» — «Нас семь всего.—
В ответ малютка мне.—
Нас двое жить пошли в село,
— И два на корабле,
И на кладбище брат с сестрой
Лежат из семерых,
А за кладбищем я с родной,—
Живем мы подле них».
— «Как? двое жить в село пошли,
Пустились двое плыть,—
А всё вас семь! Дружок, скажи,
Как это может быть?»
— «Нас семь, нас семь,— она тотчас
Опять сказала мне,—
Здесь на кладбище двое нас,
Под ивою в земле».
— «Ты бегаешь вокруг нее,
Ты, видно, что жива;
Но вас лишь пять, дитя мое,
Когда под ивой два».
— «На их гробах земля в цветах,
И десяти шагов
Нет от дверей родной моей
До милых нам гробов;
Я часто здесь чулки вяжу,
Платок мой здесь рублю,
И подле их могил сижу
И песни им пою;
И если позднею порой
Светло горит заря,
То, взяв мой сыр и хлеб с собой,
Здесь ужинаю я.
Малютка Дженни день и иочь
Томилася больна,
Но бот ей не забыл помочь,—
И спряталась она;
Когда ж ее мы погребли
И расцвела земля,
К ней на могилу мы пришли
Резвиться — Джон и я;
Но только дождалась зимой
Коньков я и саней,
Ушел и Джон, братишка мой,
И лег он рядом с ней».
— «Так сколько ж вас?»— был мой ответ.
— «На небе двое, верь!»
— «Вас только пять».— «О барин, нет,
Сочти,— нас семь теперь».
— «Да нет уж двух,— они в земле,
А души в небесах!»
Но был ли прок в моих словах?
Всё девочка твердила мне:
«О нет, нас семь, нас семь!»</text><name>Нас семеро</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from>1950</date_from><text>Потомись еще немножко
В этой скуке кружевной.
На высокой крыше кошка
Голосит в тиши ночной.
Тянется она к огромной,
Влажной, мартовской луне.
По кошачьи я бездомна,
По кошачьи тошно мне.</text><name>Потомись еще немножко...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1968</date_from><text>А я не тружусь?
Чуть брезжит рассвет —
Как дояр, сажусь
На свой табурет.
Как дояр —
Терпенья
Хоть отбавляй:
Ведро в колени
И — ну давай!
За словом слово
В строфу сую.
И впрямь корову
Сижу дою.
Беру в кулаки
Тугие соски,
Четыре струи —
Четыре строки.
То с пеной, со звоном
Идут слова.
То приглушенно,
Едва, едва.
Большой надой —
Молоко с водой,
Строка жидка,
Говорят:
От быка!
А чуть запустил,
Не часто дою,
Кричат:
Присушил
Строку и струю.
Корова,
рога
До земли клоня,
Как на врага
Глядит на меня.
Вот-вот в бедро
Шибанет ногой,
Свернет ведро,
Разольет надой.
Косится,
Бычится
Рогатый Пегас.
У бедной сочится
Тоска из глаз.</text><name>Рогатый Пегас</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1830</date_from><text>Скучно с жизнью старческой,
Скучно, други, в мире жить;
Грустно среди пиршества
О могиле взгадывать
И с седою мудростью
К ней, наморщась, двигаться.
Поспешайте ж, юноши,
Наслаждаться жизнию!
Отпируйте в радости
Праздник вашей юности!
Много ль раз роскошная
В год весна является?
Много ль раз долинушку
Убирает зеленью,
Муравою бархатной,
Парчой раззолоченной?
Не одно ль мгновение
И весне и юности?</text><name>Совет старца</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Апполон Григорьев</author><date_from></date_from><text>Расстались мы - и встретимся ли снова,
И где и как мы встретимся опять,
То знает бог, а я отвык уж знать,
Да и мечтать мне стало нездорово...
Знать и не знать - ужель не всё равно?
Грядущее - неумолимо строго,
Как водится... Расстались мы давно,
И, зная то, я знаю слишком много...
Поверье то, что знание беда,-
Сбывается. Стареем мы прескоро
В наш скорый век. Так в ночь, от приговора,
Седеет осужденный иногда.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Зря ты, Ванечка, бредешь
Вдоль оврага.
На пути - каменья сплошь,-
Резвы ножки обобьешь,
Бедолага!
Тело в эдакой ходьбе
Ты измучил,
А и, кажется, себе
Сам наскучил.
Стал на беглого похож
Аль на странничка,-
Может, сядешь, отдохнешь,
Ваня-Ванечка?!
Ваня!
Что, Ванюша, путь трудней?
Хворь напала?
Вьется тропка меж корней,
До конца пройти по ней -
Жизни мало.
Славно, коль судьбу узнал
Распрекрасну,
Ну а вдруг коней загнал
Понапрасну?!
Али вольное житье
Слаще пряничка?
Ах ты, горюшко мое,
Ваня-Ванечка!
Ваня!
Ходят слухи, будто сник
Да бедуешь,
Кудри сбросил - как без них? -
Сыт ли ты или привык -
Голодуешь?
Хорошо ли бобылем
Да без крова?
Это, Ваня, непутем,
Непутево!
Горемычный мой, дошел
Ты до краюшка!
Тополь твой уже отцвел,
Ваня-Ванюшка!
Ваня!</text><name>Грустная песня о Ванечке</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1858</date_from><text>Нет, не жди ты песни страстной,
Эти звуки - бред неясный,
Томный звон струны;
Но, полны тоскливой муки,
Навевают эти звуки
Ласковые сны.
Звонким роем налетели,
Налетели и запели
В светлой вышине.
Как ребенок им внимаю,
Что сказалось в них - не знаю,
И не нужно мне.
Поздним летом в окна спальной
Тихо шепчет лист печальный,
Шепчет не слова;
Но под легкий шум березы
К изголовью, в царство грезы
Никнет голова.</text><name>Нет, не жди ты песни страстной...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1945</date_from><text>Вторая половина жизни.
Мазнуло по вискам меня
миганием зеркальной призмы
идущего к закату дня.
А листья все красней, осенней,
и станут зеленеть едва ль,
и встали на ходули тени,
все дальше удлиняясь, вдаль.
Вторая половина жизни,
как короток твой к ночи путь,
вот скоро и звезда повиснет,
чтоб перед темнотой блеснуть.
И гаснут в глубине пожара,
как толпы моих дней, тесны,
любимого Земного шара
дороги,
облака
и сны.</text><name>К вечеру</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>Я гляжу на ворох желтых листьев...
Вот и вся тут, золота казна!
На богатство глаз мой не завистлив,-
богатей, кто не боится зла.
Я последнюю игру играю,
я не знаю, что во сне, что наяву,
и в шестнадцатиаршинном рае
на большом привольи я живу.
Где еще закат так безнадежен?
Где еще так упоителен закат?..
Я счастливей, брат мой зарубежный,
я тебя счастливей, блудный брат!
Я не верю, что за той межою
вольный воздух, райское житье:
за морем веселье, да чужое,
а у нас и горе, да свое.</text><name>Я гляжу на ворох желтых листьев...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>В вечерний час горят огни...
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони!
Я отдыхала у ворот
Под тенью милой, старой ели,
А надо мною пламенели
Снега неведомых высот.
И в этот миг с далеких гор
Ко мне спустился странник дивный.
В меня вперил он взор призывный,
Могучей негой полный взор.
И пел красивый чародей:
"Пойдем со мною на высоты,
Где кроют мраморные гроты
Огнем увенчанных людей.
Их очи дивно глубоки,
Они прекрасны и воздушны,
И духи неба так послушны
Прикосновеньям их руки.
Мы в их обители войдем
При звуках светлого напева,
И там ты будешь королевой,
Как я могучим королем.
О, пусть ужасен голос бурь
И страшны лики темных впадин,
Но горный воздух так прохладен
И так пленительна лазурь".
И эта песня жгла мечты,
Дарила волею мгновенья
И наряжала сновиденья
В такие яркие цветы.
Но тих был взгляд моих очей,
И сердце, ждущее спокойно,
Могло ль прельститься цепью стройной
Светло-чарующих речей.
И дивный странник отошел,
Померкнул в солнечном сиянье,
Но внятно - тяжкое рыданье
Мне повторял смущенный дол.
В вечерний час горят огни...
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони.</text><name>Рассказ девушки</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1922</date_from><text>Катятся звезды, к алмазу алмаз,
В кипарисовых рощах ветер затих,
Винтовка, подсумок, противогаз
И хлеба - фунт на троих.
Тонким кружевом голубым
Туман обвил виноградный сад.
Четвертый год мы ночей не спим,
Нас голод глодал, и огонь, и дым,
Но приказу верен солдат.
"Красным полкам -
За капканом капкан..."
...Захлебнулся штык, приклад пополам,
На шее свищет аркан.
За море, за горы, за звезды спор,
Каждый шаг - наш и не наш,
Волкодавы крылатые бросились с гор,
Живыми мостами мостят Сиваш!
Но мертвые, прежде чем упасть,
Делают шаг вперед -
Не гранате, не пуле сегодня власть,
И не нам отступать черед.
За нами ведь дети без глаз, без ног,
Дети большой беды;
За нами - города на обломках дорог,
Где ни хлеба, ни огня, ни воды.
За горами же солнце, и отдых, и рай,
Пусть это мираж - все равно!
Когда тысячи крикнули слово: "Отдай!" -
Урагана сильней оно.
И когда луна за облака
Покатилась, как рыбий глаз,
По сломанным рыжим от крови штыкам
Солнце сошло на нас.
Дельфины играли вдали,
Чаек качал простор,
И длинные серые корабли
Поворачивали на Босфор.
Мы легли под деревья, под камни, в траву,
Мы ждали, что сон придет,
Первый раз не в крови и не наяву,
Первый раз на четвертый год...
Нам снилось, если сто лет прожить -
Того но увидят глаза,
Но об этом нельзя ни песен сложить,
Ни просто так рассказать!</text><name>Перекоп</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1929</date_from><text>Первое вступление в поэму
Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем дерьме,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.
И, возможно, скажет
ваш ученый,
кроя эрудицией
вопросов рой,
что жил-де такой
певец кипяченой
и ярый враг воды сырой.
Профессор,
снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу
о времени
и о себе.
Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный,
ушел на фронт
из барских садоводств
поэзии —
бабы капризной.
Засадила садик мило,
дочка,
дачка,
водь
и гладь —
сама садик я садила,
сама буду поливать.
Кто стихами льет из лейки,
кто кропит,
набравши в рот —
кудреватые Митрейки,
мудреватые Кудрейки —
кто их к черту разберет!
Нет на прорву карантина —
мандолинят из-под стен:
«Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н...»
Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где харкает туберкулез,
где б... с хулиганом
да сифилис.
И мне
агитпроп
в зубах навяз,
и мне бы
строчить
романсы на вас,—
доходней оно
и прелестней.
Но я
себя
смирял,
становясь
на горло
собственной песне.
Слушайте,
товарищи потомки,
агитатора,
горлана-главаря.
Заглуша
поэзии потоки,
я шагну
через лирические томики,
как живой
с живыми говоря.
Я к вам приду
в коммунистическое далеко
не так,
как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет
через хребты веков
и через головы
поэтов и правительств.
Мой стих дойдет,
но он дойдет не так,—
не как стрела
в амурно-лировой охоте,
не как доходит
к нумизмату стершийся пятак
и не как свет умерших звезд доходит.
Мой стих
трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошел водопровод,
сработанный
еще рабами Рима.
В курганах книг,
похоронивших стих,
железки строк случайно обнаруживая,
вы
с уважением
ощупывайте их,
как старое,
но грозное оружие.
Я
ухо
словом
не привык ласкать;
ушку девическому
в завиточках волоска
с полупохабщины
не разалеться тронуту.
Парадом развернув
моих страниц войска,
я прохожу
по строчечному фронту.
Стихи стоят
свинцово-тяжело,
готовые и к смерти
и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
к жерлу прижав жерло
нацеленных
зияющих заглавий.
Оружия
любимейшего
род,
готовая
рвануться в гике,
застыла
кавалерия острот,
поднявши рифм
отточенные пики.
И все
поверх зубов вооруженные войска,
что двадцать лет в победах
пролетали,
до самого
последнего листка
я отдаю тебе,
планеты пролетарий.
Рабочего
громады класса враг —
он враг и мой,
отъявленный и давний.
Велели нам
идти
под красный флаг
года труда
и дни недоеданий.
Мы открывали
Маркса
каждый том,
как в доме
собственном
мы открываем ставни,
но и без чтения
мы разбирались в том,
в каком идти,
в каком сражаться стане.
Мы
диалектику
учили не по Гегелю.
Бряцанием боев
она врывалась в стих,
когда
под пулями
от нас буржуи бегали,
как мы
когда-то
бегали от них.
Пускай
за гениями
безутешною вдовой
плетется слава
в похоронном марше —
умри, мой стих,
умри, как рядовой,
как безымянные
на штурмах мерли наши!
Мне наплевать
на бронзы многопудье,
мне наплевать
на мраморную слизь.
Сочтемся славою —
ведь мы свои же люди,—
пускай нам
общим памятником будет
построенный
в боях
социализм.
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
из Леты
выплывут
остатки слов таких,
как «проституция»,
«туберкулез»,
«блокада».
Для вас,
которые
здоровы и ловки,
поэт
вылизывал
чахоткины плевки
шершавым языком плаката.
С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ
ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
давай
быстрей протопаем,
протопаем
по пятилетке
дней остаток.
Мне
и рубля
не накопили строчки,
краснодеревщики
не слали мебель на дом.
И кроме
свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
мне ничего но надо.
Явившись
в Це Ка Ка
идущих
светлых лет,
над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих
партийных книжек.</text><name>Во весь голос</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1959</date_from><text>Я - Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворон,
слетая на поле нагое.
Я - Горе.
Я - голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я - Голод.
Я - горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой...
Я - Гойя!
О, грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад -
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды -
Как гвозди.
Я - Гойя.</text><name>Гойя</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Я самый непьющий из всех мужиков,
Во мне есть моральная сила.
И наша семья большинством голосов
Снабдив меня списком на восемь листов,
В столицу меня снарядила,
Чтоб я привез снохе
С ейным мужем по дохе,
Чтобы брату с бабой - кофе растворимый,
Двум невесткам по ковру,
Зятю черную икру,
Тестю - что-нибудь армянского разлива.
Я ранен, контужен, я малость боюсь
Забыть, что кому по порядку.
Я список вещей заучил наизусть,
А деньги зашил за подкладку.
Ну, значит, брату - две дохи,
Сестрин муж,- ему духи,
Тесть сказал: - Давай бери, что попадется!-
Двум невесткам по ковру,
Зятю беличью икру,
Куму водки литра два,- пускай зальется.
Я тыкался в спины, блуждал по ногам,
Шел грудью к плащам и рубахам,
Чтоб список вещей не достался врагам,
Его проглотил я без страха.
Но помню: шубу просит брат,
Куму с бабой - все подряд,
Тестю - водки ереванского разлива,
Двум невесткам взять махру,
Зятю заячью нору,
А сестре - плевать чего, но чтоб красиво..
Да что ж мне, пустым возвращаться назад?
Но вот я набрел на товары.
- Какая валюта у вас? - говорят.
- Не бойсь,- говорю,- не доллары!
Так что, отвали мне ты махры,
Зять подохнет без икры,
Тестю, мол, даешь духи для опохмелки,
Двум невесткам - все равно,
Мужу сестрину - вино,
Ну, а мне,- вот это желтое в тарелке.
Не помню про фунты, про стерлинги слов,
Сраженный ужасной догадкой.
Зачем я тогда проливал свою кровь,
Зачем ел тот список на восемь листов,
Зачем мне рубли за подкладкой?
Все же надо взять доху,
Зятю кофе на меху,
Куму - хрен, а тесть и пивом обойдется,
Также взять коньяк в пуху,
Растворимую сноху,
Ну а брат и самогоном перебьется.</text><name>Поездка в город</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1904</date_from><text>Ушел я раннею весной.
В руках протрепетали свечи.
Покров линючей пеленой
Обвил мне сгорбленные плечи,
И стан — оборванный платок.
В надорванной груди — ни вздоха.
Вот приложил к челу пучок
Колючего чертополоха;
На леденистое стекло
Ногою наступил и замер...
Там — время медленно текло
Средь одиночных, буйных камер.
Сложивши руки, без борьбы,
Судьбы я ожидал развязки.
Безумства мертвые рабы
Там мертвые свершали пляски:
В своих дурацких колпаках,
В своих ободранных халатах,
Они кричали в желтый прах,
Они рыдали на закатах.
Там вечером,— и нем, и строг —
Вставал над крышами пустыми
Коралловый, кровавый рог
В лазуревом, но душном дыме.
И как повеяло весной,
Я убежал из душных камер;
Упился юною луной;
И средь полей блаженно замер;
Мне проблистала бледность дня;
Пушистой вербой кто-то двигал;
Но вихрь танцующий меня
Обсыпал тучей льдяных игол.
Мне крова душного не жаль.
Не укрываю головы я.
Смеюсь — засматриваюсь вдаль:
Затеплил свечи восковые,
Склоняясь в отсыревший мох;
Кидается на грудь, на плечи —
Чертополох, чертополох:
Кусается,— и гасит свечи.
И вот свеча моя, свеча,
Упала — в слякоти дымится;
С чела, с кровавого плеча
Кровавая струя струится.
Лежу... Засыпан в забытье
И тающим, и нежным снегом,
Слетающим — на грудь ко мне,
К чуть прозябающим побегам.</text><name>Успокоение</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1915</date_from><text>— Как этих покрывал и этого убора
Мне пышность тяжела средь моего позора!
— Будет в каменной Трезене
Знаменитая беда,
Царской лестницы ступени
Покраснеют от стыда
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
И для матери влюбленной
Солнце черное взойдет.
— О, если б ненависть в груди моей кипела —
Но, видите, само признанье с уст слетело.
— Черным пламенем Федра горит
Среди белого дня
Погребальный факел чадит
Среди белого дня.
Бойся матери, ты, Ипполит:
Федра - ночь - тебя сторожит
Среди белого дня.
— Любовью черною я солнце запятнала...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Мы боимся, мы не смеем
Горю царскому помочь.
Уязвленная Тезеем
На него напала ночь.
Мы же, песнью похоронной
Провожая мертвых в дом,
Страсти дикой и бессонной
Солнце черное уймем.</text><name>Как этих покрывал и этого убора...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1865</date_from><text>Писатель, если только он
Волна, а океан - Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.</text><name>В альбом К. Ш...</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>1-е января
Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки,-
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться,- памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится - и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами.
И странная тоска теснит уж грудь мою;
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье.
Так царства дивного всесильный господин -
Я долгие часы просиживал один,
И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
Цветет на влажной их пустыне.
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник незванную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..</text><name>Первое января</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1959</date_from><text>Это и не старо и не ново,
Ничего нет сказочного тут.
Как Отрепьева и Пугачева,
Так меня тринадцать лет клянут.
Неуклонно, тупо и жестоко
И неодолимо, как гранит,
От Либавы до Владивостока
Грозная анафема гудит.</text><name>Это и не старо и не ново...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Ветер с севера - "Иван".
Ветер с юга - "Магомет".
В русском языке словам
переводу, видно, нет.
Ветер с севера сильней.
Ветер с юга горячей.
Не найти ни слов точней,
ни значительней речей.
Белой полосой едва
обозначила Москва
на асфальте переход,
и веселый пешеход
"зеброю" ее зовет.
Я по "зебре" перейду,
радуясь тому словцу.
Может быть, и я найду
что-нибудь Москве к лицу.
Вот найти бы оборот,
сказануть настолько метко,
чтоб нечаянно народ
подобрал, словно монетку,
спотыкнулся, подобрал,
много раз бы повторял.</text><name>Новые слова</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1917</date_from><text>О нет, я не тебя любила,
Палима сладостным огнем,
Так объясни, какая сила
В печальном имени твоем.
Передо мною на колени
Ты стал, как будто ждал венца,
И смертные коснулись тени
Спокойно юного лица.
И ты ушел. Не за победой,
За смертью. Ночи глубоки!
О, ангел мой, не знай, не ведай
Моей теперешней тоски.
Но если белым солнцем рая
В лесу осветится тропа,
Но если птица полевая
Взлетит с колючего снопа,
Я знаю: это ты, убитый,
Мне хочешь рассказать о том,
И снова вижу холм изрытый
Над окровавленным Днестром.
Забуду дни любви и славы,
Забуду молодость мою,
Душа темна, пути лукавы,
Но образ твой, твой подвиг правый
До часа смерти сохраню.</text><name>О нет, я не тебя любила...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1909</date_from><text>Вновь оснежённые колонны,
Елагин мост и два огня.
И голос женщины влюбленный.
И хруст песка и храп коня.
Две тени, слитых в поцелуе,
Летят у полости саней.
Но не таясь и не ревнуя,
Я с этой новой - с пленной - с ней.
Да, есть печальная услада
В том, что любовь пройдет, как снег.
О, разве, разве клясться надо
В старинной верности навек?
Нет, я не первую ласкаю
И в строгой четкости моей
Уже в покорность не играю
И царств не требую у ней.
Нет, с постоянством геометра
Я числю каждый раз без слов
Мосты, часовню, резкость ветра,
Безлюдность низких островов.
Я чту обряд: легко заправить
Медвежью полость на лету,
И, тонкий стан обняв, лукавить,
И мчаться в снег и темноту.
И помнить узкие ботинки,
Влюбляясь в хладные меха...
Ведь грудь моя на поединке
Не встретит шпаги жениха...
Ведь со свечой в тревоге давней
Ее не ждет у двери мать...
Ведь бедный муж за плотной ставней
Ее не станет ревновать...
Чем ночь прошедшая сияла,
Чем настоящая зовет,
Всё только - продолженье бала,
Из света в сумрак переход...</text><name>На Островах</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from></date_from><text>Как неподвижна в зеркале луна,
Как будто в зеркало вросла она.
А под луной печальное лицо,
На пальце обручальное кольцо.
В гостиной плачет младшая сестра:
От этой свадьбы ей не ждать добра.
- О чем ты, Ася? Отчего не спишь?
- Ах, Зоя, увези меня в Париж!
За окнами осенний сад дрожит,
На чердаке крысиный яд лежит.
Игру разыгрывают две сестры,
Но ни одной не выиграть игры.
На свадьбе пировали, пили мед,
Он тек и тек, не попадая в рот.
Год жизни Зоиной. Последний год.</text><name>Как неподвижна в зеркале луна...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1950</date_from><text>Пронзив меня холодным взглядом,
Сержант торжественно изрек:
- За опозданье - два наряда!..-
И тихо тронул козырек.
- Так то ж совсем не опозданье,
Я просто думал о другом...-
В ответ на это оправданье
Сержант скомандовал: - Кру-гом!
И на глазах соседней роты
Я точно так же отдал честь
И, как велит устав пехоты,
Сказал коротенькое: - Есть!
И вот, когда спала бригада,
Я залезал во все углы,
Я отрабатывал наряды
И драил чистые полы.
Меня команда поднимала,
И я вставал, глядел во тьму...
Прошло с тех пор ночей немало,
Пока я понял, что к чему.
Я рассказать решил потомству,
Солдатских бед не утаив,
Про это первое знакомство
И про начальников моих,
И про занятья строевые,
Про дом, оставшийся вдали,
Про время то, когда впервые
Ребята в армию пришли,
Шинели серые надели,
И наша служба началась,
И я почувствовал на деле
Сержанта Прохорова власть.</text><name>Пронзив меня холодным взглядом...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>- Всё ли спокойно в народе?
- Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
- Все ли готовы подняться?
- Нет. Каменеют и ждут.
Кто-то велел дожидаться:
Бродят и песни поют.
- Кто же поставлен у власти?
- Власти не хочет народ.
Дремлют гражданские страсти:
Слышно, что кто-то идет.
- Кто ж он, народный смиритель?
- Темен, и зол, и свиреп:
Инок у входа в обитель
Видел его - и ослеп.
Он к неизведанным безднам
Гонит людей, как стада...
Посохом гонит железным...
- Боже! Бежим от Суда!</text><name>Всё ли спокойно в народе?..</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой,
Как змия спящего, раздавят
И прочь пойдут и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой.
Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил -
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.
Там веры чистый луч потух:
Там жены по базару ходят,
На перекрестки шлют старух,
А те мужчин в харемы вводят,
И спит подкупленный евнух.
Но не таков Арзрум нагорный,
Многодорожный наш Арзрум:
Не спим мы в роскоше позорной,
Не черплем чашей непокорной
В вине разврат, огонь и шум.
Постимся мы: струею трезвой
Одни фонтаны нас поят;
Толпой неистовой и резвой
Джигиты наши в бой летят.
Мы к женам, как орлы, ревнивы,
Харемы наши молчаливы,
Непроницаемы стоят.
Алла велик!
К нам из Стамбула
Пришел гонимый янычар -
Тогда нас буря долу гнула,
И пал неслыханный удар.
От Рущука до старой Смирны,
От Трапезунда до Тульчи,
Скликая псов на праздник жирный,
Толпой ходили палачи;
Треща в объятиях пожаров,
Валились домы янычаров;
Окровавленные зубцы
Везде торчали; угли тлели;
На кольях скорчась мертвецы
Оцепенелые чернели.
Алла велик.- Тогда султан
Был духом гнева обуян.</text><name>Стамбул гяуры нынче славят...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Моя рука давно отвыкла
От круто выгнутых рулей
Стрекочущего мотоцикла
(«Иж»... «Ява»... «Индиан»... «Харлей»...).
Воспоминанья зарифмую,
Чтоб не томиться ими впредь:
Когда последнюю прямую
Я должен был преодолеть,
Когда необходимо было
И, как в Барабинской степи,
В лицо ямщицким ветром било,
С трибуны крикнули:
— Терпи!
Готов терпеть во имя этой
Проникновеннейшей из фраз,
Движеньем дружеским согретой
И в жизни слышанной лишь раз.</text><name>Моя рука давно отвыкла...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1935</date_from><text>Вы уедете, я знаю,
За ночь снег опять пройдет.
Лыжня синяя, лесная
Постепенно пропадет.
Я опять пойду средь просек,
Как бывало в эти дни.
Лесорубы, верно, спросят:
«Что ж вы, Павлович, одни?..»
Как мне гражданам ответить?
О себе не говорю!
Я сошлюсь на сильный ветер
И, пожалуй, закурю.
Ну, а мне-то...
Ну, а мне-то?..
Ветра нет... ведь это ж факт...
Некурящему поэту
Успокоить сердце как?
Или так и надо ближним,
Так и надо без следа,
Как идущим накрест лыжням,
Расходиться навсегда?..</text><name>Лыжни</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1924</date_from><text>От этого Терека
в поэтах
истерика.
Я Терек не видел.
Большая потерийка.
Из омнибуса
вразвалку
сошел,
поплевывал
в Терек с берега,
совал ему
в пену
палку.
Чего же хорошего?
Полный развал!
Шумит,
как Есенин
в участке.
Как будто бы
Терек
сорганизовал,
проездом в Боржом,
Луначарский.
Хочу отвернуть
заносчивый нос
и чувствую:
стыну на грани я,
овладевает
мною
гипноз,
воды
и пены играние.
Вот башня,
револьвером
небу к виску,
разит
красотою нетроганой.
Поди
подчини ее
преду искусств —
Петру Семенычу
Когану.
Стою,
и злоба взяла меня,
что эту
дикость и выступы
с такой бездарностью
я
променял
на славу,
рецензии,
диспуты.
Мне место
не в «Красных нивах»,
а здесь,
и не построчно,
а даром
реветь
стараться в голос во весь,
срывая
струны гитарам.
Я знаю мой голос:
паршивый тон,
но страшен
силою ярой.
Кто видывал,
не усомнится,
что
я
был бы услышан Тамарой.
Царица крепится,
взвинчена хоть,
величественно
делает пальчиком.
Но я ей
сразу:
— А мне начхать,
царица вы
или прачка!
Тем более
с песен —
какой гонорар?!
А стирка —
в семью копейка.
А даром
немного дарит гора:
лишь воду —
поди
попей-ка!—
Взъярилась царица,
к кинжалу рука.
Козой,
из берданки ударенной.
Но я ей
по-своему,
вы ж знаете как —
под ручку...
любезно...
— Сударыня!
Чего кипятитесь,
как паровоз?
Мы
общей лирики лента.
Я знаю давно вас,
мне
много про вас
говаривал
некий Лермонтов
.
Он клялся,
что страстью
и равных нет...
Таким мне
мерещился образ твой.
Любви я заждался,
мне 30 лет.
Полюбим друг друга.
Попросту.
Да так,
чтоб скала
распостелилась в пух.
От черта скраду
и от бога я!
Ну что тебе Демон?
Фантазия!
Дух!
К тому ж староват —
мифология.
Не кинь меня в пропасть,
будь добра.
От этой ли
струшу боли я?
Мне
даже
пиджак не жаль ободрать,
а грудь и бока —
тем более.
Отсюда
дашь
хороший удар —
и в Терек
замертво треснется.
В Москве
больнее спускают...
куда!
ступеньки считаешь —
лестница.
Я кончил,
и дело мое сторона.
И пусть,
озверев от помарок,
про это
пишет себе Пастернак
.
А мы...
соглашайся, Тамара!
История дальше
уже не для книг.
Я скромный,
и я
бастую.
Сам Демон слетел,
подслушал,
и сник,
и скрылся,
смердя
впустую.
К нам Лермонтов сходит,
презрев времена.
Сияет —
«Счастливая парочка!»
Люблю я гостей.
Бутылку вина!
Налей гусару, Тамарочка!</text><name>Тамара и Демон</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from></date_from><text>I
Ищу напевных ше-
потов
В несвязном шу-
ме,
Ловлю живые шо-
рохи
В ненужной шу-
тке.
Закидываю не-
воды
В озера гру-
сти,
Иду к последней не-
жности
Сквозь пыль и гру-
бость.
Ищу росинок ис-
кристых
В садах непра-
вды,
Храню их в чаше ис-
тины,
Беру из пра-
ха.
Хочу коснуться сме-
лаго
Чрез горечь жи-
зни.
Хочу прорезать сме-
ртное
И знать, что жив -
я.
Меж цепкого и ле-
пкого
Скользнуть бы с ча-
шей.
По самой темной ле-
стнице
Дойти до сча-
стья.
II
Верили
мы в неверное,
Мерили
мир любовью,
Падали
в смерть без ропота,
Радо ли
сердце Божие?
Зори
встают последние,
Горе
земля не изжито,
Сети
крепки, искусные.
Дети
земли опутаны.
Наша
мольба не услышана,
Чаша
еще не выпита,
Сети
невинных спутали,
Дети
земли обмануты...
Падали,
вечно падаем...
Радо ли
сердце Божие?</text><name>Неуместные рифмы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель -
Она с величием, он с разумом в очах -
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.</text><name>Мадонна</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай,
Приходит ли знакомая блондинка -
Я чувствую, что на меня глядит соглядатай,
Но только не простой, а невидимка.
Иногда срываюсь с места
Будто тронутый я,
До сих пор моя невеста
Мной не тронутая!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ем.
Обидно мне,
Досадно мне,-
Ну ладно!
Однажды выпиваю - да и кто сейчас не пьет! -
Нейдет она: как рюмка - так в отрыжку,-
Я чувствую - сидит, подлец, и выпитому счет
Ведет в свою невидимую книжку.
Иногда срываюсь с места
Будто тронутый я,
До сих пор моя невеста
Мной не тронутая!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ем.
Обидно мне,
Досадно мне,-
Ну ладно!
Я дергался, я нервничал - на хитрости пошел:
Вот лягу спать и поднимаю храп; ну,
Коньяк открытый ставлю и - закусочки на стол,-
Вот сядет он - тут я его и хапну!
Побледнев, срываюсь с места
Как напудренный, я,
До сих пор моя невеста -
Целомудренная!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ем.
Обидно мне,
Досадно мне,-
Ну ладно!
К тому ж он мне вредит,- да вот не дале, как вчера -
Поймаю, так убью его на месте! -
Сижу, а мой партнер подряд играет "мизера",
А у меня "гора" - три тыщи двести!
Побледнев, срываюсь с места
Будто тронутый, я,-
До сих пор моя невеста
Мной не тронутая!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ем.
Обидно мне,
Досадно мне,-
Ну ладно!
А вот он мне недавно на работу написал
Чудовищно тупую анонимку,-
Начальник прочитал, мне показал,- а я узнал
По почерку родную невидимку.
Оказалась невидимкой -
Нет, не тронутый я -
Эта самая блондинка,
Мной нетронутая!
Эта самая блондинка...
У меня весь лоб горит!
Я спросил: "Зачем ты, Нинка?"
"Чтоб женился",- говорит.
Обидно мне,
Досадно мне,-
Ну ладно!</text><name>Невидимка</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1969</date_from><text>Ты живешь, смиренницей прекрасною.
Всю себя лишь для себя храня.
Доцветаешь красотой напрасною,
Прелестью, лишенною огня.
Стройностью твоей, твоей походкою
Восхитится каждый, кто ни глянь.
Красоте зеленых глаз с обводкою
Позавидовать могла бы лань.
Алощекая и темнобровая,
Ты и впрямь на диво хороша...
Гордая, холодная, суровая,
Самопоглощенная душа.
Мраморная прелесть безупречная,
Совершенства образец живой...
Самоотречение беспечное,
Безоглядное — удел не твой.
Есть возможное и невозможное,
Ты меж них границу провела
И живешь с оглядкой осторожною,
Ни добра не делая, ни зла.</text><name>Эскиз к портрету</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Все реже думаю о том,
Кому понравлюсь, как понравлюсь.
Все чаще думаю о том,
Куда пойду, куда направлюсь.
Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?
Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Успокоенья и ума?
Когда обманчивая внешность
Обескураживает всех,
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?
И нет священной злобы, нет,
Не может быть священной злобы.
Зачем, губительный стилет,
Тебе уподобляют слово!
Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!
Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.</text><name>Все реже думаю о том...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1946</date_from><text>Еще заря не встала над селом,
Еще лежат в саду десятки теней,
Еще блистает лунным серебром
Замерзший мир деревьев и растений.
Какая ранняя и звонкая зима!
Еще вчера был день прозрачно-синий,
Но за ночь ветер вдруг сошел с ума,
И выпал снег, и лег на листья иней.
И я смотрю, задумавшись, в окно.
Над крышами соседнего квартала,
Прозрачным пламенем своим окружено,
Восходит солнце медленно и вяло.
Седых берез волшебные ряды
Метут снега безжизненной куделью.
В кристалл холодный убраны сады,
Внезапно занесенные метелью.
Мой старый пес стоит, насторожась,
А снег уже блистает перламутром,
И все яснее чувствуется связь
Души моей с холодным этим утром.
Так на заре просторных зимних дней
Под сенью замерзающих растений
Нам предстают свободней и полней
Живые силы наших вдохновений.</text><name>Еще заря не встала над селом...</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1924</date_from><text>Хорошо походкой вялой
Мять в лугах шелка отав,
Под Ивана под Купала
Собирать двенадцать трав.
Под подушку — травы в клети,
И в прохладной тишине,
Может статься, на рассвете
Милый явится во сне...
Ночь проходит. День стучится.
Просыпается народ.
Только суженный не снится,
Только ряженный нейдет.
Небо радостно над хатой,
А на сердце — грусть-тоска.
Знать, напрасно были смяты
Те отавные шелка.</text><name>Двенадцать трав</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1970</date_from><text>Ангел мира есть
И ангел мора,
Ангелы молчания на сборищах...
Я любуюсь
Ангелами спора,
Охраняющими бурно спорящих:
У единоборцев за плечами
Вьются эти ангелы-хранители,
От неясных доводов в печали,
Справедливых доводов ценители.
Бдят!
Но улетают,
Словно мухи,
Если пахнет спорами напрасными,
Потому что только злые духи
Притворяются на все согласными.</text><name>Ангелы спора</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>Ждала его напрасно много лет.
Похоже это время на дремоту.
Но воссиял неугасимый свет
Тому три года в Вербную субботу.
Мой голос оборвался и затих -
С улыбкой предо мной стоял жених.
А за окном со свечками народ
Неспешно шел. О, вечер богомольный!
Слегка хрустел апрельский тонкий лед,
И над толпою голос колокольный,
Как утешенье вещее, звучал,
И черный ветер огоньки качал.
И белые нарциссы на столе,
И красное вино в бокале плоском
Я видела как бы в рассветной мгле.
Моя рука, закапанная воском,
Дрожала, принимая поцелуй,
И пела кровь: блаженная, ликуй!</text><name>Ждала его напрасно много лет...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1930</date_from><text>Где газовый завод вздымал крутые трубы,
Столбами пламени тревожа вечера,—
Там нынче — пепелище.
Вдали амфитеатром —
Изгибы стен, балконы, ниши, окна,
Парижский пестрый мир,
А здесь — пустыня.
Сухой бурьян бормочет на ветру,
Последние ромашки доцветают,
В углу — каштан пожухлый, кроткий, тихий,
Костром холодным в воздухе сквозит.
Плиты в мокрых ямах
Отсвечивают окисью цветистой;
Над скатом поздний клевер
Беспечно зеленеет,
А в вышине — тоскующие сны —
Клубятся облака.
Как бешеные, носятся собаки,
Играют в чехарду,
Друг друга за уши, как дети, теребят
И добродушно скалят зубы.
«Чего стоишь, прохожий?
Побегал бы ты с нами вперегонки...
Через бугры и рвы галопом вольным... Гоп!»
Так глухо за стеной звенят трамваи,
Так плавно куст качается у ног,
Как будто ты в подводном царстве.
А у стены старик —
Небритый нищий, плотный, красный, грязный —
Среди обрезков ржавой жести
В роскошной позе на мешках возлег
И, ногу подогнув, читает —
Я по обложке яркой вижу —
Роман бульварный...
Господь с тобой, бездомный сибарит!
Худая женщина застыла на бревне,
У ног — клубок лимонно-желтой шерсти,
В руках — дорожка шарфа...
Глаза на сложенный булыжник смотрят, смотрят,
Как будто пирамидой перед ней
За годы долгие весь груз ее забот
У ног сложили.
Опущенная кисть недвижна и суха,
И зябко ежатся приподнятые плечи,—
Но все же горькая отрада тешит тело:
Короткий роздых, запах вялых трав,
Распахнутые дали над домами
И тишина...
А рядом дочка, пасмурный зверек,
Жестянки тусклые расставив колоннадой,
Дворец осенний строит.
Насупилась... Художники не любят,
Когда прохожие на их работу смотрят.
Дичок мой маленький! Не хмурься — ухожу...
Стекло разбитое блеснуло в кирпичах.
За все глаза сегодня благодарны.
Пустырь молчит. Смотрю с бугра кругом.
Какой магнит нас всех сюда привлек:
Собак бродячих, нищего седого,
Худую женщину с ребенком и меня?
Бог весть. Но это пепелище в этот час
Всего на свете нам милее...
А вот и дар: средь рваных лопухов
Цветет чертополох... Как это слово гулко
Раскрыло дверь в забытые края...
Чей жезл среди Парижа
Взлелеял эти дикие цветы?
Такою совершенной красотой
Над мусором они тянулись к небу,
Что дальний рев сирен с буксирных пароходов
Валторнами сквозь сердце пролетел.
Три цветка,
Лиловых три пушка
В оправе стрельчатых ажурных игол листьев,
Сорвал я осторожно,
Зажал в платок,
И вот — несу домой.
Пусть в уголке на письменном столе
В бокале погостят.
О многом я забыл — как все мы позабыли,—
Они помогут вспомнить.</text><name>Пустырь</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1958</date_from><text>Их было столько, ярких и блестящих,
Светящихся в пути передо мной,
Манящих смехом, радостью звенящих,
Прекрасных вечной прелестью земной!..
А ты была единственной любимой,
Совсем другой была, совсем другой,
Как стрельчатая веточка рябины
Над круглою и плоскою листвой.</text><name>Их было столько, ярких и блестящих...</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Они тень Гамлета из гроба вызывают,
Маркиза Позы речь на музыку кладут,
Христа Спасителя для сцены сочиняют,
И будет петь Христос так, как и те поют.
Уродов буффонад с хвостатыми телами,
Одетых в бабочек и в овощи земли,
Кривых подагриков с наростами, с горбами
Они на божий свет, состряпав, извлекли.
Больной фантазии больные порожденья,
Одно других пошлей, одно других срамней,
Явились в мир искусств плодами истощенья
Когда-то здравых сил пролгавшихся людей.
Толпа валит смотреть. Причиною понятной
Все эти пошлости нетрудно объяснить:
Толпа в нелепости, как море необъятной,
Нелепость жизни жаждет позабыть.</text><name>В театре</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Лес верни нам. Возьми свой город, полный шума и дымной мглы.
Забери свой камень, железо, поваленные стволы.
Современная цивилизация! Пожирательница души!
Возврати нам тень и прохладу в священной лесной тиши.
Эти купанья вечерние, над рекою закатный свет,
Коров пасущихся стадо, тихие песни вед,
Пригоршни зерен, травы, из коры одежды верни,
Разговор о великих истинах, что всегда мы в душе вели,
Эти дни, что мы проводили, в размышленья погружены.
Даже царские наслаждения мне в тюрьме твоей не нужны.
Я свободы хочу. Хочу я снова чувствовать, что лечу,
Чтобы снова вернулись силы в сердце мое, хочу.
Знать хочу, что разбиты оковы, цепи хочу разъять.
Вечный трепет сердца вселенной хочу ощутить опять.
Перевод В.Тушновой</text><name>К цивилизации</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1951</date_from><text>Березу, звонкую от стужи,
Отец под корень подрубал.
Седьмой, удар, особо дюжий,
Валил березу наповал.
На синий снег летели щепки,
Чуть розоватые собой,
А самый ствол, прямой и крепкий,
Мы на санях везли домой.
Там после тщательной просушки
Гулял рубанок по стволу,
И солнцем пахнущие стружки
Лежали пышно на полу.
А в час, когда дымки на крышах
И воздух звонок, как стекло,
Я уходил на новых лыжах
На холм высокий, за село.
Такой нетронутый и чистый
Весь мир лежал передо мной,
Что было жалко снег пушистый
Чертить неопытной лыжней.
Уже внизу кусты по речке
И все окрестности внизу,
И тут не то что спрыгнуть с печки
Иль прокатиться на возу.
Тут ноги очень плохо служат
И сердце екает в груди.
А долго думать только хуже,
А вниз хоть вовсе не гляди.
И я ловчил, как все мальчишки,
Чтоб эту робость провести:
Вот будто девочку из книжки
Мне нужно броситься спасти.
Вот будто все друзья ватагой
Идут за мною по пятам
И нужно их вести в атаку,
А я у них Чапаев сам.
Под лыжей взвизгивало тонко,
Уж приближался миг такой,
Когда от скорости шапчонку
Срывает будто бы рукой.
И, запевая длинно-длинно,
Хлестал мне ветер по лицу,
А я уже летел долиной,
Вздымая снежную пыльцу...
Так стриж в предгрозье, в полдень мая,
В зенит поднявшись над селом,
Вдруг режет воздух, задевая
За пыль дорожную крылом.</text><name>Так стриж в предгрозье...</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1934</date_from><text>Весь город вечер высинил,
И фонари разлучились,
Чуть-чуть глаза зажмуришь -
И стукнутся в зрачки.
Я шел. И мне казалось,
Что фонари те - лучшие
И лучше всех смеются
В прохожие очки.
Я шел, и мне казалось,
Что это очень здорово,
Что это замечательно,
Что на дворе весна.
Я шел, и бессознательно
Я ставил гордо голову,
Я шел, и был уверен,
И очень твердо знал,
Что жизнь - это солнце!
Что жить на свете - стоит!
Что в кровь ко мне залезла
Весенняя гроза,
Что сердце не желает
Сидеть себе спокойно,
Что у моей любимой хорошие глаза,
Что я живу в стране, где
Весна зимою даже,
Где люди, что умеют смеяться и любить.
И я иду. А небо,
Измазанное сажей,
Со мной хохочет вдребезги
И пробует запеть.</text><name>Вечер</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>О бойшакх пылающий, внемли!
Пусть твой горький вздох аскета возвестит распад
расцвета,
Пестрый сор сметет, кружа в пыли.
Пусть уйдут воспоминанья, отголоски песни ранней,
Дымка слез рассеется вдали.
Утомление земное одолей, разрушь
Омовеньем в жгучем зное, погруженьем в сушь.
Утомленность каждодневным истреби в пыланье гневном,
Гулом раковины грозным искупленье ниспошли,
От блаженного покоя исцели!
Перевод М.Петровых</text><name>О бойшакх пылающий, внемли!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>Перед тем как уехать,
Я дал свой блокнот несмышленышу Анне,
И на каждой странице,
Вернее, почти на каждой,
Анна изобразила
Некий магический знак —
Закорючку
В развороте другой закорючки.
Перед тем как вернуться,
Я случайно заметил,
Что вокруг ее закорючек
Разрослись закорючки мои.
Я мог бы писать иначе,
Но не мог иначе писать,
Потому что магический знак, начертанный
Анной,
Помещен в середину страницы,
В глубину моего существа,
В тесноту моей подлинной веры,
В то тайное место,
Куда выпадают слова,
Словно соль в пересохшем лимане.</text><name>Перед тем как уехать</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1813</date_from><text>Крестьяне, вышед из терпенья
От разоренья,
Что речки им и ручейки
При водополье причиняли,
Пошли просить себе управы у Реки,
В которую ручьи и речки те впадали.
И было что на них донесть!
Где озими разрыты;
Где мельницы посорваны и смыты;
Потоплено скота, что и не счесть!
А та Река течет так смирно, хоть и пышно;
На ней стоят большие города,
И никогда
За ней таких проказ не слышно:
Так, верно, их она уймет,
Между собой Крестьяне рассуждали.
Но что ж? как подходить к Реке поближе стали
И посмотрели, так узнали,
Что половину их добра по ней несет.
Тут, попусту не заводя хлопот,
Крестьяне лишь его глазами проводили;
Потом взглянулись меж собой
И, покачавши головой,
Пошли домой.
А отходя, проговорили:
"На что и время тратить нам!
На младших не найдешь себе управы там,
Где делятся они со старшим пополам".</text><name>Крестьяне и Река</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1937</date_from><text>Брожу по городу и ною
безвестной песенки напев...
Вот здесь простились мы с тобою,
здесь оглянулись, не стерпев.
Здесь оглянулись, оступились,
почуяв веянье беды.
А город полн цветочной пыли,
и нежных листьев, и воды.
Я всё отдам - пускай смеются,
пускай расплата нелегка -
за то, чтоб снова оглянуться
на уходящего дружка!</text><name>Романс</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Нахожусь ли
в дальних краях,
ненавижу
или люблю -
от большого,
от главного
я -
четвертуйте -
не отступлю.
Расстреляйте -
не изменю
флагу
цвета крови моей...
Эту веру я свято храню
девять тысяч
нелёгких
дней.
С первым вздохом,
с первым глотком
материнского молока
эта вера
со мной.
И пока
я с дорожным ветром
знаком,
и пока, не сгибаясь,
хожу
по не ставшей пухом
земле,
и пока я помню о зле,
и пока с друзьями дружу,
и пока не сгорел в огне,
эта вера
будет
жива.
Чтоб её уничтожить во мне,
надо сердце убить
сперва.</text><name>Нахожусь ли в дальних краях...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1916</date_from><text>Как желтые крылья иволги,
как стоны тяжелых выпей,
ты песню зажги и вымолви
и сердце тоскою выпей!
Ведь здесь — как подарок царский -
так светится солнце кротко нам,
а там — огневое, жаркое
шатром над тобой оботкано.
Всплыву на заревой дреме
по утренней синей пустыне,
и — нету мне мужества, кроме
того, что к тебе не остынет.
Но в гор голубой оправе
все дали вдруг станут отверстыми
и нечему сна исправить,
обросшего злыми верстами.
У облак темнеют лица,
а слезы, ты знаешь, солены ж как!
В каком мне небе залиться,
сестрица моя Аленушка?</text><name>Как желтые крылья иволги...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1864</date_from><text>Не всё душе болезненное снится:
Пришла весна — и небо прояснится.</text><name></name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1949</date_from><text>Блестит панель. По ярким лужам
Гуляют зябкие ветра,
Еще не время зимним стужам,
Ненастью самая пора.
Вкруг фонарей из тьмы дождинок
Завесы желтых паутин.
И дождь, стремящийся в суглинок,
Асфальт встречает на пути.
Машины, зонтики прохожих,
Реклам и окон яркий свет...
Здесь ночь сама на день похожа
И темноты в помине нет.
А между тем бывает страшен
Сырой осенний мрак земли.
Над молчаливой речкой нашей
Теперь темно, хоть глаз коли.
Там, по дороге самой торной,
На ощупь двигались бы вы.
Лишь ветер мокрый, ветер черный
Средь черной рыскает травы.
Там под сырым ночным покровом
Листва мертвеет на кустах,
Грибы растут в лесу сосновом,
И рыба бродит в омутах...</text><name>Осенняя ночь</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1818</date_from><text>Помню, как она глядела -
Помню губы, руки, грудь -
Сердце помнит - помнит тело
Не забыть. И не вернуть.
Но она была, была!
Да, была! Все это было:
Мимоходом обняла -
И всю жизнь переменила.
Перевод Заходера</text><name>Помню, как она глядела...</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1883</date_from><text>Прежде белые ночи весны я любил,—
Эти годы еще так недавни,—
А теперь я пугливо от них затворил,
Как от недруга, окна и ставни.
Грустно лампу зажег я и книгу открыл;
Пред глазами мелькают страницы,
Но их смысл уловить нет ни воли, ни сил:
Тени прошлого вновь восстают из могил,
Прошлых грез вновь летят вереницы...
Ах, весна, не томи ты меня, отойди!..
Прежде, в дни моей юной свободы,
На призыв твой в ответ находил я в груди
Звучный гимн в честь ожившей природы,—
Но тогда моим песням я сам был судьей,
И лились они вольно и страстно,
И я верил, я верил всей чуткой душой,
Что прекрасное — вечно прекрасно!..
«Даже,— думал я,— в годы борьбы и тревог,
В годы смут и народных волнений,
Красота — это мощь, это сила и бог,
Бог, достойный и жертв и молений!»
Но теперь уж не властен я в песнях своих,
Я на рынок принес вдохновенье,
Я к запросам толпы приурочил мой стих,
Чтоб купить бы ее поклоненье.
И пусть к братьям во мне неподдельна любовь,
Но себе и за то уж я жалок,
Что я буду им петь только муки и кровь
И, боясь их насмешек, не в силах уж вновь
Петь им прелесть весенних фиалок!..</text><name>Прежде белые ночи весны я любил...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1832</date_from><text>Уже бьет полночь — Новый год,—
И я тревожною душою
Молю подателя щедрот,
Чтоб он хранил меня с женою,
С детьми моими — и с тобою,
Чтоб мне в тиши мой век прожить,
Всё тех же, так же всё любить.
Молю творца, чтоб дал мне вновь
В печали твердость с умиленьем,
Чтобы молитва, чтоб любовь
Всегда мне были утешеньем,
Чтоб я встречался с вдохновеньем,
Чтоб сердцем я не остывал,
Чтоб думал, чувствовал, мечтал.
Молю, чтоб светлый гений твой,
Певец, всегда тебя лелеял,
И чтоб ты сад прекрасный свой
Цветами новыми усеял,
Чтоб аромат от них мне веял,
Как летом свежий ветерок,
Отраду в темный уголок.
О друг! Прелестен божий свет
С любовью, дружбою, мечтами;
При теплой вере горя нет;
Она дружит нас с небесами.
В страданьях, в радости он с нами,
Во всем печать его щедрот:
Благословим же Новый год!</text><name>К Жуковскому (Уже бьет полночь — Новый год...)</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1907</date_from><text>Осень... Чуть солнце над лесом привстанет -
Киноварь вспыхнет, зардеет багрец.
По ветру гарью сладимой потянет...
Светлый проглянет из облак борец:
Озимь живая, хмурая ель,
Стлань парчевая - бурая прель...
Солнце в недолгом боренье стомится -
Кто-то туманы прядет да прядет,
Бором маячит, болотом дымится,
Логом струится, лугом бредет,
По перелесьям пугает коня,
Темным безвестьем мает, стеня...</text><name>Неведомое</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Марианне Вертинской
Выпей со мной, Марьяна,
Из моего стакана.
Пусть тебе снится
Светлая Ницца
И заграница, Марьяна.
Кошки на мягких лапах,
Твой знаменитый папа.</text><name>Выпей со мной, Марьяна...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1840</date_from><text>Милый друг, тебе не спится,
Душен комнат жар,
Неотвязчивый кружится
Над тобой комар.
Подойди сюда, к окошку,
Все кругом молчит,
За оградою дорожку
Месяц серебрит.
Не скрыпят в сенях ступени,
И в саду темно,
Чуть заметно в полутени
Дальнее гумно.
Встань, приют тебя со мною
Там спокойный ждет;
Сторож там, звеня доскою,
Мимо не пройдет.</text><name>Милый друг, тебе не спится...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1932</date_from><text>Прямо в губы я тебе шепчу — газэлы,
Я дыханьем перелить в тебя хочу — газэлы.
Ах, созвучны одержимости моей — газэлы!
Ты смотри же, разлюблять не смей — газэлы.
Расцветает средь зимы весна — газэлой,
Пробудят и мертвого от сна — газэлы,
Бродит, колобродит старый хмель — газэлы, -
И пою тебя, моя газель,— газэлой!</text><name>Прямо в губы я тебе шепчу — газэлы...</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1920</date_from><text>Долго в жилах музыка бродила,
Поднимая темное вино...
Но скажи мне, где все это было,
Где все это было, так давно?
Свет погас, и стали вы Розиной...
Дом в Севилье. Полная луна.
Звон гитары - рокот соловьиный -
Градом бьет в полотнище окна.
Жизни, счастья пылкая возможность!
Разве сердца удержать полет
В силах тщетная предосторожность,
Стариковской ревности расчет?
Доктор Бартоло в камзоле красном,
Иезуит в сутане, клевета,
Хитрая интрига - все напрасно
Там, где сцена светом залита!
Опекун раздулся, точно слива,
Съехал набок докторский парик,
И уже влюбленный Альмавива
Вам к руке за нотами приник.
Вздохи скрипок, увертюра мая.
Как и полагалось пьесам встарь,
Фигаро встает, приподнимая
Разноцветный колдовской фонарь.
И гремит финал сквозь сумрак синий.
Снова снег. Ночных каналов дрожь.
В легком сердце болтовню Россини
По пустынным улицам несешь.
Льется, тает холодок счастливый,
Звезды и ясны и далеки.
И стучат, стучат речитативы
В тронутые инеем виски.
Доброй ночи, милая Розина!
В мутном круге ширится луна.
Дом молчит. И в зареве камина
Сам Россини смотрит из окна.</text><name>Розина</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Здесь жил Мицкевич. Как молитва.
Звучит пленительное: Litwo,
Ojczyzno moja. Словно море
Накатывается: О, Litwo,
Ojczyzno moja.
Квадратный дворик. Монолитно,
Как шаг в забое,
Звучит звенящее: О, Litwo,
Ojczyzno moja!
И как любовь, как укоризна,
Как признак боли,
Звучит печальное: Ojczyzno,
Ojczyzno moja.
Мицкевич из того окошка
Глядел на дворик,
Поэт, он выглядел роскошно,
Но взгляд был горек.
Он слышал зарожденье ритма.
Еще глухое,
Еще далекое: О, Litwo,
Ojczyzno moja!</text><name>Дворик Мицкевича</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1924</date_from><text>Вот огромный поезд из Ростова
С грохотом примчал твои глаза,
И не только сам,— восторгом снова
Дрогнул и московский мой вокзал.
Словно там, в глазах, взгорался порох
Так и порывалась взглядом их...
И пошла, взлучая черный всполох,
Чаровать знакомых и чужих.
Даже и приказчик магазина
Облик свой прилавочный терял
И твое простое имя — Нина,—
Услыхав, невольно повторял.
Черный всполох глаз и это имя!
Как твой образ мною завладел!
Мнилось, что твоими же, твоими
На тебя глазами я глядел.
Теребил ли день в житейском рвенье,
Иль склонялся ночи тихий час,—
Так вот и ворочалась в виденье
Всполохом прекрасных черных глаз.
Были нежны помыслы и грубы:
Длить восторг иль, тело обнажа...
И теснились пьяной тягой губы,
Слитной завистью дрожа.
Вдруг твои глаза назад мотнулись,
И, как я, готовый загрустить,
Каждый угол переулков, улиц
Их просил подольше погостить.
И просила каждая витрина:
«Милая, помедли, погляди!»
А в груди-то у меня, в груди
Так и колотилось: «Нина, Нина,
Нина, Нина, погоди!»
Погоди! В волненье вдохновенном,
Под прекрасный черный всполох глаз,
Эх, о самом, самом сокровенном
Я б тебе поведал свой рассказ.
Но огромный поезд в даль Ростова
От меня умчал твои глаза.
Дрогнул сам прощальной дрожью слова,
Дрогнул и московский мой вокзал.</text><name>Вот огромный поезд из Ростова...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Чаадаев, помнишь ли былое?
А. Пушкин
Наконец я познал свободу.
Все равно, какую погоду
За окном предвещает ночь.
Дом по крышу снегом укутан.
И каким-то новым уютом
Овевает его метель.
Спят все чада мои и други.
Где-то спят лесные пичуги.
Красногорские рощи спят.
Анна спит. Ее сновиденья
Так ясны, что слышится пенье
И разумный их разговор.
Молодой поэт Улялюмов
Сел писать. Потом, передумав,
Тоже спит — ладонь под щекой.
Словом, спят все шумы и звуки,
Губы, головы, щеки, руки,
Облака, сады и снега.
Спят камины, соборы, псальмы,
Спят шандалы, как написал бы
Замечательный лирик Н.
Спят все чада мои и други.
Хорошо, что юные вьюги
К нам летят из дальней округи,
Как стеклянные бубенцы.
Было, видно, около часа.
Кто-то вдруг ко мне постучался.
Незнакомец стоял в дверях.
Он вошел, похож на Алеко.
Где-то этого человека
Я встречал. А может быть — нет.
Я услышал: всхлипнула тройка
Бубенцами. Звякнула бойко
И опять унеслась в снега.
Я сказал: — Прошу! Ради бога!
Не трудна ли была дорога?—
Он ответил: — Ах, пустяки!
И не надо думать о чуде.
Ведь напрасно делятся люди
На усопших и на живых.
Мне забавно времен смешенье.
Ведь любое наше свершенье
Независимо от времен.
Я ответил: — Может, вы правы,
Но сильнее нету отравы,
Чем привязанность к бытию.
Мы уже дошли до буколик,
Ибо путь наш был слишком горек,
И ужасен с временем спор.
Но есть дней и садов здоровье,
И поэтому я с любовью
Размышляю о том, что есть.
Ничего не прошу у века,
Кроме звания человека,
А бессмертье и так дано.
Если речь идет лишь об этом,
То не стоило быть поэтом.
Жаль, что это мне суждено.
Он ответил: — Да, хорошо вам
Жить при этом мненье готовом,
Не познав сумы и тюрьмы.
Неужели возврат к истокам
Может стать последним итогом
И поить сердца и умы?
Не напрасно ли мы возносим
Силу песен, мудрость ремесел,
Старых празднеств брагу и сыть?
Я не ведаю, как нам быть.
Длилась ночь, пока мы молчали.
Наконец вдали прокричали
Предрассветные петухи.
Гость мой спал, утопая в кресле.
Спали степи, разъезды, рельсы,
Дымы, улицы и дома.
Улялюмов на жестком ложе
Прошептал, терзаясь: — О боже!
И добавил: — Ах, пустяки!
Наконец сновиденья Анны
Задремали, стали туманны,
Растеклись по глади реки.</text><name>Ночной гость</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1927</date_from><text>Бессмертное счастие наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше,
а были во многих краях.
Но где бы стезя ни бежала,
нам русская снилась земля.
Изгнание, где твое жало,
чужбина, где сила твоя?
Мы знаем молитвы такие,
что сердцу легко по ночам;
и гордые музы России
незримо сопутствуют нам.
Спасибо дремучему шуму
лесов на равнинах родных,
за ими внушенную думу,
за каждую песню о них.
Наш дом на чужбине случайной,
где мирен изгнанника сон,
как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружен.</text><name>Родина (Бессмертное счастие наше...)</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>По гулкой мостовой несется ветер,
Приплясывает, кружится, звенит,
Но только вот влюбленные да дети
Смогли его искусство оценить.
Взлетают занавески, скачут ветви,
Барахтаются тени на стене,
И ветер, верно, счастлив,
Что на свете
Есть столько парусов и простыней.
И фыркает, и пристает к прохожим,
Сбивается с мазурки на трепак
И, верно, счастлив оттого, что может
Все волосы на свете растрепать.
И задыхаюсь в праздничной игре я,
Бегу, а солнце жалит, как слепень,
Да вслед нам машут крыльями деревья,
Как гуси, захотевшие взлететь.</text><name>Ветреный день</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1823</date_from><text>Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел! . . . . . . .
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас: нам страшней
И косогоры и овраги:
Кричим: полегче, дуралей!
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И дремля едем до ночлега,
А время гонит лошадей.</text><name>Телега жизни</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1924</date_from><text>И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи...
Ал. Блок
Моя безбожная Россия,
Священная моя страна!
Ее равнины снеговые,
Ее цыгане кочевые,-
Ах, им ли радость не дана?
Ее порывы огневые,
Ее мечты передовые,
Ее писатели живые,
Постигшие ее до дна!
Ее разбойники святые,
Ее полеты голубые
И наше солнце и луна!
И эти земли неземные,
И эти бунты удалые,
И вся их, вся их глубина!
И соловьи ее ночные,
И ночи пламно-ледяные,
И браги древние хмельные,
И кубки, полные вина!
И тройки бешено степные,
И эти спицы расписные,
И эти сбруи золотые,
И крыльчатые пристяжные,
Их шей лебяжья крутизна!
И наши бабы избяные,
И сарафаны их цветные,
И голоса девиц грудные,
Такие русские, родные,
И молодые, как весна,
И разливные, как волна,
И песни, песни разрывные,
Какими наша грудь полна,
И вся она, и вся она -
Моя ползучая Россия,
Крылатая моя страна!</text><name>Моя Россия</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет — наперекор всему,—
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.</text><name>Все умирает на земле и в море...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>Скучно мне вечно болтать о том, что выс
ко,
прекрасно;
Все эти толки меня только к зевоте ведут...
Бросив педантов, бегу с тобой побеседовать, друг
мой;
Знаю, что в этих глазах, черных и умных
глазах,
Больше прекрасного, чем в нескольких стах
фолиантах,
Знаю, что сладкую жизнь пью с этих розовых губ.
Только пчела узнаёт в цветке затаенную сладость,
Только художник на всем чует прекрасного след.</text><name></name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1934</date_from><text>Ты устала, дорогая.
Триста с лишним дней в году!
Дни труда...
И ты в трамвае
Задремала на ходу.
Крепко сомкнуты ресницы.
Брови подняты дугой.
Кто тебе сегодня снится,
Мой товарищ дорогой?
Это, может быть, красавец
По лицу
И по уму,
Я деталей не касаюсь...
Но завидую ему.
Я себя последней спицей
Не считаю. Нет!
И мне
Тоже бы хотелось сниться
Многим девушкам
В стране.
Но тебе,
С которой вместе
Общим делом
Я живу,
Для которой столько песен
Написал я
Наяву,
Мне б особенно хотелось
Передать во сне привет.
Это, верно... мягкотелость?
Что ж поделаешь...
поэт!</text><name>Откровенность</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1966</date_from><text>Ветер всхлипывал, словно дитя,
За углом потемневшего дома.
На широком дворе, шелестя,
По земле разлеталась солома...
Мы с тобой не играли в любовь,
Мы не знали такого искусства,
Просто мы у поленницы дров
Целовались от странного чувства.
Разве можно расстаться шутя,
Если так одиноко у дома,
Где лишь плачущий ветер-дитя
Да поленница дров и солома.
Если так потемнели холмы,
И скрипят, не смолкая, ворота,
И дыхание близкой зимы
Все слышней с ледяного болота...</text><name>Ветер всхлипывал, словно дитя...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1972</date_from><text>Надежде Яковлевне Мандельштам*
Замечаю, что жизнь не прочна
и прервется. Но как не заметить,
что не надо, пора не пришла
торопиться, есть время помедлить.
Прежде было - страшусь и спешу:
есмь сегодня, а буду ли снова?
И на казнь посылала свечу
ради тщетного смысла ночного.
Как умна - так никто не умен,
полагала. А снег осыпался.
И остался от этих времен
горб - натруженность среднего пальца.
Прочитаю добытое им -
лишь скучая, но не сострадая,
и прощу: тот, кто молод, - любим.
А тогда я была молодая.
Отбыла, отспешила. К душе
льнет прилив незатейливых истин.
Способ совести избран уже
и теперь от меня не зависит.
Сам придет этот миг или год:
смысл нечаянный, нега, вершинность...
Только старости недостает.
Остальное уже совершилось.
* Жена О.Мандельштама.</text><name>Медлительность</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>О если б жить, как вы живете, волны,
Свободные, бесстрастие храня,
И холодом, и вечным блеском полны!..
Не правда ль, вы - счастливее меня!
Не знаете, что счастье - ненадолго...
На вольную, холодную красу
Гляжу с тоской: всю жизнь любви и долга
Святую цепь покорно я несу.
Зачем ваш смех так радостен и молод?
Зачем я цепь тяжелую несу?
О, дайте мне невозмутимый холод
И вольный смех, и вечную красу!..
Смирение!.. Как трудно жить под игом,
Уйти бы к вам и с вами отдохнуть,
И лишь одним, одним упиться мигом,
Потом навек безропотно уснуть!..
Ни женщине, ни Богу, ни отчизне,
О, никому отчета не давать
И только жить для радости, для жизни
И в пене брызг на солнце умирать!..
Но нет во мне глубокого бесстрастья:
И родину, и Бога я люблю,
Люблю мою любовь, во имя счастья
Все горькое покорно я терплю.
Мне страшен долг, любовь моя тревожна.
Чтоб вольно жить - увы! я слишком слаб...
О, неужель свобода невозможна,
И человек до самой смерти - раб?</text><name>Волны</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1829</date_from><text>Невинный нежною душой,
Не знавши в юности страстей прилив,
Ты можешь, друг, сказать с какой-то простотою:
Я был счастлив!..
Кто, слишком рано насладившись,
Живет, в душе негодованье скрыв,
Тот может, друг, еще сказать забывшись:
Я был счастлив!..
Но я в сей жизни скоротечной
Так испытал отчаянья порыв,
Что не могу сказать чистосердечно:
Я был счастлив!..</text><name>Романс (Невинный нежною душой...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Страшен свет иного века,
И недолго длится бой
Меж сутулым человеком
И божественной алчбой.
В меди вечера ощерясь,
Сыплет, сыплет в облака
Окровавленные перья
Воскового голубка.
Слепо Божие подобье.
Но когда поет гроза,
Разверзаются в утробе
Невозможные глаза.
И в озерах Галилеи
Отразился лик Слепца,
Что когтил и рвал, лелея,
Вожделенные сердца.
Но средь духоты окопа,
Где железо и число,
Билось на горбе Европы
То же дивное крыло.</text><name>Страшен свет иного века...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1922</date_from><text>Европа! Ты помнишь, когда
В зазубринах брега морского
Твой гений был юн и раскован
И строил твои города?
Когда голодавшая голь
Ночные дворцы штурмовала,
Ты помнишь девятого вала
Горючую честную соль?
Казалось, что вся ты - собор,
Где лепятся хари на вышке,
Где стонет орган, не отвыкший
Беседовать с бурей с тех пор.
Гул формул, таимых в уме,
Из черепа выросший, вторил
Вниманью больших аудиторий,
Бессоннице лабораторий
И звездной полуночной тьме.
Все было! И все это - вихрь...
Ты думала: дело не к спеху.
Ты думала: только для смеха
Тоска мюзик-холлов твоих.
Ты думала: только в кино
Актер твои замыслы выдал.
Но в старческом гриме для вида
Ты ждешь, чтобы стало темно.
И снова голодная голь
Штурмует ночные чертоги,
И снова у бедных в итоге
Одна только честная боль.
И снова твой смертный трофей -
Сожженные башни и села,
Да вихорь вздувает веселый
Подолы накрашенных фей.
И снова - о, горе!- Орфей
Простился с тобой, Эвридикой.
И воют над пустошью дикой
Полночные джазы в кафе.</text><name>Вступление (Европа! Ты помнишь...)</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1929</date_from><text>Тот город, мной любимый с детства,
В его декабрьской тишине
Моим промотанным наследством
Сегодня показался мне.
Все, что само давалось в руки,
Что было так легко отдать:
Душевный жар, молений звуки
И первой песни благодать -
Все унеслось прозрачным дымом,
Истлело в глубине зеркал...
И вот уж о невозвратимом
Скрипач безносый заиграл.
Но с любопытством иностранки,
Плененной каждой новизной,
Глядела я, как мчатся санки,
И слушала язык родной.
И дикой свежестью и силой
Мне счастье веяло в лицо,
Как будто друг, от века милый,
Всходил со мною на крыльцо.</text><name>Тот город, мной любимый с детства...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>У Доски, где почетные граждане,
Я стоял больше часа однажды и
Вещи слышал там - очень важные...
"...В самом ихнем тылу,
Под какой-то дырой,
Мы лежали в пылу
Да над самой горой,-
На природе, как в песне - на лоне,
И они у нас как на ладони,-
Я и друг - тот, с которым зимой
Из Сибири сошлись под Москвой.
Раньше оба мы были охотники -
А теперь на нас ватные потники
Да протертые подлокотники!
Я в Сибири всего
Только соболя бил,-
Ну а друг - он того -
На медведя ходил.
Он колпашевский - тоже берлога!-
Ну а я из Выезжего Лога.
И еще (если друг не хитрит):
Белку - в глаз, да в любой, говорит...
Разговор у нас с немцем двухствольчатый:
Кто шевелится - тот и кончатый,-
Будь он лапчатый, перепончатый!
Только спорить любил
Мой сибирский дружок -
Он во всем находил
Свой, невидимый прок,-
Оторвался на миг от прицела
И сказал: "Это мертвое тело -
Бьюсь на пачку махорки с тобой!"
Я взглянул - говорю: "Нет - живой!
Ты его лучше пулей попотчевай.
Я опричь того ставлю хошь чего -
Он усидчивый да улежчивый!"
Друг от счастья завыл -
Он уверен в себе:
На медведя ходил
Где-то в ихней тайге,-
Он аж вскрикнул (негромко, конечно,
Потому что - светло, не кромешно),
Поглядел еще раз на овраг -
И сказал, что я лапоть и враг.
И еще заявил, что икра у них!
И вообще, мол, любого добра у них!..
И - позарился на мой браунинг.
Я тот браунинг взял
После ходки одной:
Фрица, значит, подмял,
А потом - за спиной...
И за этот мой подвиг геройский
Подарил сам майор Коханойский
Этот браунинг - тот, что со мной,-
Он уж очень был мне дорогой!
Но он только на это позарился.
Я и парился, и мытарился...
Если б знал он, как я отоварился!
Я сначала: "Не дам,
Не поддамся тебе!"
А потом: "По рукам!" -
И аж плюнул в злобе.
Ведь не вещи <же> - ценные в споре!
Мы сошлись на таком договоре:
Значит, я прикрываю, а тот -
Во весь рост на секунду встает...
Мы еще пять минут погутарили -
По рука, как положено, вдарили,-
Вроде на поле - на базаре ли!
Шепчет он: "Коль меня
И в натуре убьют -
Значит, здесь схоронят,
И - чего еще тут..."
Поглядел еще раз вдоль дороги -
И шагнул как медведь из берлоги,-
И хотя уже стало светло -
Видел я, как сверкнуло стекло.
Я нажал - выстрел был первосортненький,
Хотя "соболь" попался мне вертненький.
А у ног моих - уже мертвенький...
Что теперь и наган мне -
Не им воевать.
Но свалился к ногам мне -
Забыл, как и звать,-
На природе, как в песне - на лоне,
И они у нас как на ладони.
...Я потом разговор вспоминал:
Может, правда - он белок стрелял?..
Вот всю жизнь и кручусь я, как верченый.
На доске меня это<й> зачерчивай!
...Эх, зачем он был недоверчивый!"</text><name>У Доски, где почетные граждане...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1840</date_from><text>Шумит на дворе непогода,
А в доме давно уже спят;
К окошку, вздохнув, подхожу я —
Чуть виден чернеющий сад;
На небе так темно, так темно
И звездочки нет ни одной,
А в доме старинном так грустно
Среди непогоды ночной!
Дождь бьет, барабаня, по крыше,
Хрустальные люстры дрожат,
За шкапом проворные мыши
В бумажных обоях шумят;
Они себе чуют раздолье:
Как скоро хозяин умрет,
Наследник покинет поместье,
Где жил его доблестный род,
И дом навсегда запустеет,
Заглохнут ступени травой...
И думать об этом так грустно
Среди непогоды ночной!</text><name>Шумит на дворе непогода...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1959</date_from><text>Д. Хренкову
Я жизнь свою в деревне встретил,
Среди ее простых людей.
Но больше всех на белом свете
Любил мальчишкой лошадей.
Все дело в том, что в мире голом
Слепых страстей, обидных слез
Я не за мамкиным подолом,
А без семьи на свете рос.
Я не погиб в людской остуде,
Что зимней лютости лютей.
Меня в тепле согрели люди,
Добрей крестьянских лошадей.
Я им до гроба благодарен
Всей жизнью на своем пути.
Я рос. Настало время, парень,
Солдатом в армию идти.
Как на коне рожденный вроде,
Крещен присягой боевой,
Я начал службу в конном взводе
Связным в разведке полковой.
И конь - огонь! Стоит - ни с места.
Или галопом - без удил.
Я Дульцинею, как невесту,
В полку на выводку водил.
Я отдавал ей хлеб и сахар,
Я был ей верного верней.
Сам командир стоял и ахал
И удивлялся перед ней.
Но трубы подняли тревогу,
Полночный обрывая сон.
На север, в дальнюю дорогу,
Ушел армейский эшелон.
А там, в сугробах цепенея,
Мороз скрипел, как паровоз.
И - что поделать!- Дульцинея
Ожеребилась в тот мороз.
Заржала скорбно, тонко-тонко
Под грохот пушек и мортир.
И мне:- Не мучай жеребенка...-
Сказал, не глядя, командир.
Я жеребенка свел за пойму
Через бревенчатый настил
И прямо целую обойму,
Как в свою душу, запустил.
Стучали зубы костью о кость.
Была в испарине спина.
Был первый бой. Была жестокость.
Тупая ночь души. Война.
Но в четкой памяти запались:
Мороз, заснеженный лесок
И жеребенок, что за палец
Тянул меня, как за сосок.</text><name>Я жизнь свою в деревне встретил...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,
где рояль уснул средь узорных теней,
опустив ресницы, ты вышла неслышно
из оливковой рамы своей.
В этом доме ветхом, давно опустелом,
над лазурным креслом, на светлой стене
между зеркалом круглым и шкапом белым,
улыбалась ты некогда мне.
И блестящие клавиши пели ярко,
и на солнце глубокий вспыхивал пол,
и в окне, на еловой опушке парка,
серебрился березовый ствол.
И потом не забыл я веселых комнат,
и в сиянье ночи, и в сумраке дня,
на чужбине я чуял, что кто-то помнит,
и спасет, и утешит меня.
И теперь ты вышла из рамы старинной,
из усадьбы любимой, и в час тоски
я увидел вновь платья вырез невинный,
на девичьих висках завитки.
И улыбка твоя мне давно знакома
и знаком изгиб этих тонких бровей,
и с тобою пришло из родного дома
много милых, душистых теней.
Из родного дома, где легкие льдинки
чуть блестят под люстрой, и льется в окно
голубая ночь, и страница из Глинки
на рояле белеет давно...</text><name>В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>Светило гордое, всего питатель мира,
Блистающее к нам с небесной высоты!
О, если бы взыграть могла моя мне лира
Твои достойно красоты!
Но трудно на лицо твое воззрети оку;
Трудняе нам еще постигнути тебя;
Погружено творцом ты в бездну преглубоку,
Во мраке зря густом себя.
Вострепетала тьма, лишь только луч пустился,
Лишь только в вышине подвигнулся с небес,
Горящею стрелой дом смертных осветился,
И мрак перед тобой исчез.
О солнце, ты — живот и красота природы,
Источник вечности и образ божества!
Тобой жива земля, жив воздух, живы воды,
Душа времен и вещества!
Чистейший бурный огнь, лампада перед вечным,
Пылающе пред ним из темноты густой,
Волнующаяся стремленьем быстротечным,
Висяща в широте пустой!
Тобою всякое дыханье ликовствует,
Встречает радостно лицо твое вся тварь,
Пришествие твое вседневно торжествует;
Небесных тел ты — вождь и царь!
Объемля взором всю пространную державу,
Вовеки бодро бдя, не дремля николи,
Великолепствуя, вещаешь божью славу,
Хваля творца по всей земли.</text><name>Гимн о премудрости божией в солнце</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1949</date_from><text>Я не люблю за мной идущих следом
по площадям
и улицам.
Мой путь -
мне кажется тогда -
стремится к бедам:
Скорей дойти до дома
как-нибудь.
Они в затылок дышат горячо...
Сейчас положат руку
на плечо!
Я оглянусь: чужими
притворятся,
прохожими...
Но нас не обмануть: к беде -
к БЕДЕ -
стремглав
идет мой путь.
О, только бы: скорей. Домой.
Укрыться.
Дойти и запереться
и вернуться.
Во что угодно сразу
погрузиться:
в вино!
в заботы!
в бесполезный труд...
Но вот уж много дней,
как даже дома
меня не покидает страх
знакомый,
что по Следам
Идущие -
придут.
Не будет дома
или будет дом
и легче будет
иль еще печальней -
об этом годе расскажу потом,
о том, как стало
ничего не жаль мне.
Не жаль стареть.
Не жаль тебя терять.
Зачем мне красота, любовь
и дом уютный,-
затем, чтобы молчать?
Не-ет, не молчать, а лгать.
Лгать и дрожать ежеминутно.
Лгать и дрожать:
а вдруг - не так солгу?
И сразу - унизительная кара.
Нет. Больше не хочу и не могу.
Сама погибну.
Подло - ждать удара!
Не женское занятье: пить вино,
по кабакам шататься в одиночку.
Но я - пила.
Мне стало все равно:
продлится ли позорная отсрочка.
Мне только слез твоих
последних жаль,
в то воскресенье,
в темный день погони,
когда разлуки каторжная даль
открылась мне -
ясней, чем на ладони...
Как плакал ты!
Последний в мире свет
мне хлынул в душу -
слез твоих сиянье!
Молитвы нет такой
и песни нет,
чтобы воспеть во мне
твое рыданье.
Но... Даже их мне не дают воспеть...
В проклятой немоте изнемогаю...
И странно знать,
что вот придет другая,
чтобы тебе с лица их утереть...
Живу - тишком.
Живу - едва дыша.
Припоминая, вижу - повсеместно
следы свои оставила душа:
то болью, то доверием, то песней...
Их время и сомненье не сотрет,
не облегчить их никаким побегом,
их тут же обнаружит
и придет
и уведет меня -
Идущий Следом...
Осень 1949
Я не люблю звонков по телефону,
когда за ними разговора нет.
"Кто говорит? Я слушаю!"
В ответ
молчание и гул, подобный стону.
Кто позвонил и испугался вдруг,
кто замолчал за комнатной стеною?
"Далекий мой,
желанный,
верный друг,
не ты ли смолк? Нет, говори со мною!
Одною скорбью мы разлучены,
одной безмолвной скованы печалью,
и все-таки средь этой тишины
поговорим... Нельзя, чтоб мы молчали!"
А может быть, звонил мой давний враг?
Хотел узнать, я дома иль не дома?
И вот, услышав голос мой знакомый,
спокоен стал и отошел на шаг.
Нет, я скрываться не хочу, не тщусь.
Я всем открыта, точно домочадцам...
Но так привыкла с домом я прощаться,
что, уходя, забуду - не прощусь.
Разлука никакая не страшна:
я знаю - я со всеми, не одна...
Но, господи, как одиноко вдруг,
когда такой настигнут тишиною...
Кто б ни был ты,
мой враг или мой друг,-
я слушаю! Заговори со мною!</text><name>Триптих 1949 года</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1822</date_from><text>Элегия
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою.
Что движет твое необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряженная грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далекое, светлое небо к себе?..
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его:
Ты льешься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его.
Когда же сбираются темные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя -
Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,
Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу...
И мгла исчезает, и тучи уходят,
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращенных небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.</text><name>Море</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1908</date_from><text>3. Н. Гиппиус
Довольно: не жди, не надейся -
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безволья.
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать:-
Туда, на равнине горбатой,-
Где стая зеленых дубов
Волнуется купой подъятой
В косматый свинец облаков,
Где по полю Оторопь рыщет,
Восстав сухоруким кустом,
И в ветер пронзительно свищет
Ветвистым своим лоскутом,
Где в душу мне смотрят из ночи.
Поднявшись над сетью бугров,
Жестокие, желтые очи
Безумных твоих кабаков,-
Туда,- где смертей и болезней
Лихая прошла колея,-
Исчезни в пространстве, исчезни,
Россия, Россия моя!</text><name>ПЕПЕЛ</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1907</date_from><text>О, если б совесть уберечь,
Как небо утреннее, ясной,
Чтоб непорочностью бесстрастной
Дышали дело, мысль и речь!
Но силы мрачные не дремлют,
И тучи — дети гроз и бурь —
Небес приветную лазурь
Тьмой непроглядною объемлют.
Как пламень солнечных лучей
На небе тучи заслоняют —
В нас образ Божий затемняют
Зло дел, ложь мыслей и речей.
Но смолкнут грозы, стихнут бури,
И — всепрощения привет —
Опять заблещет солнца свет
Среди безоблачной лазури.
Мы свято совесть соблюдем,
Как небо утреннее, чистой
И радостно тропой тернистой
К последней пристани придем.</text><name>О, если б совесть уберечь...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Закончена охота на волков,
но волки не закончили охоты.
Им рисковать покуда неохота,
но есть еще немало уголков,
где у самой истории в тени
на волчьем солнце греются волчата.
Тихонько тренируются они,
и волк волчице молвит:- Ну и чада!-
В статистике все волчье - до нуля
доведено.
Истреблено все волчье.
Но есть еще обширные поля,
чащобы есть, где волки воют.
Молча.</text><name>Молчаливый вой</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1959</date_from><text>Ну вот и всё. В последний раз
Ночую в материнском доме.
Просторно сделалось у нас,
Вся комната как на ладони.
Сегодня вывезли буфет
И стулья роздали соседям,
Скорей бы наступил рассвет:
Заедет брат, и мы уедем.
Пожалуй, в возрасте любом
Есть ощущение сиротства.
К двери я прислоняюсь лбом,
На ней внизу - отметки роста.
Вот надпись: «Жене десять лет»,-
Отцовской сделана рукою.
А вот чернил разлитых след...
Здесь все родимое такое.
За треснувшим стеклом - бульвар,
Где мне знакомы все деревья,
И весь земной огромный шар -
Мое суровое кочевье.
Стою, и сил душевных нет
В последний раз захлопнуть двери,
Семейный выцветший портрет
Снять со стены, беде поверив.
Остался человек один,
Был мал, был молод, поседел он.
Покайся, непослушный сын,
Ты мать счастливою не сделал.
Что ж, выключай свой первый свет,
Теперь ты взрослый, это точно.
Печальных не ищи примет
В чужой квартире полуночной.
В последний раз сегодня я
Ночую здесь по праву сына.
И комната, как боль моя,
Светла, просторна и пустынна.
Где б ни был я, где б ни бывал,
Все думаю, бродя по свету,
Что Гоголевский есть бульвар
И комната, где мамы нету.
Путей окольных не люблю,
Но, чтобы эту боль развеять,
Куда б ни шел, все норовлю
Пройти у дома двадцать девять.
Смотрю в глухой проем ворот
И жду, когда случится чудо:
Вот, сгорбясь от моих забот,
Она покажется оттуда.
Мы с мамой не были нежны,
Вдвоем - строги и одиноки,
Но мне сегодня так нужны
Ее укоры и упреки.
А жизнь идет - отлет, прилет,
И ясный день, и непогода...
Мне так ее недостает,
Как альпинисту кислорода.
Топчусь я у чужих дверей
И мучаю друзей словами:
Лелейте ваших матерей,
Пока они на свете, с вами.</text><name>Памяти матери</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1891</date_from><text>Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат...
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей -
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни верст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.</text><name>Родине</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Рассеянной и робкой
Сюда ты не ходи.
На наших горных тропках
Ты под ноги гляди.
Наверно, ты заснула,
Заснула на ходу.
Разрыв-травы коснулась,
Коснулась на беду.
Теперь он приворожен,
Потупившийся взгляд,
И путь найти не может
По тропке той назад.</text><name>Рассеянной и робкой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1806</date_from><text>Когда она была пастушкою простой,
Цвела невинностью, невинностью блистала,
Когда слыла в селе девичьей красотой
И кудри светлые цветами убирала,-
Тогда ей нравились и пенистый ручей,
И луг, и сень лесов, и мир моей долины,
Где я пленял ее свирелию моей,
Где я так счастлив был присутствием Алины.
Теперь... теперь прости, души моей покой!
Алина гордая - столицы украшенье;
Увы! окружена ласкателей толпой,
За лесть их отдала любви боготворенье,
За пышный злата блеск - душистые цветы;
Свирели тихий звук Алину не прельщает;
Алина предпочла блаженству суеты;
Собою занята, меня в лицо не знает.</text><name>Идиллия (Когда она была пастушкою...)</name><date_to>1806</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Светает близь... Чуть дышит даль, светая...
Встает туман столбами, здесь и там...
И снова я — как арфа золотая,
Послушная таинственным перстам...
И тайный вихрь своей волною знойной
Смывает бред ночного забытья,
В мой сонный дух, в мой миг еще нестройный,
То пурпур дум, то пурпур грез струя...
И длятся-длятся отзвуки живые,
Возникшие в запретной нам дали,
Чтоб дрогнуть вдруг, волшебно и впервые,
Как весть из рая, в жребии земли...
И вот мой дух, изгнанник в мире тленья,
Бессменный раб изменчивых теней,
Тоскующе слезами умиленья
Встречает сказку родины своей...</text><name>Пробуждение</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1870</date_from><text>(Перевод из Донаурова)
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарелась с вами,
Пара гнедых!
Ваша хозяйка в старинные годы
Много имела хозяев сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых!
Грек из Одессы и жид из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал —
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
Пара гнедых!
Вот отчего, запрягаясь с зарею
И голодая по нескольку дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает,
Говор толпы невозвратно затих,
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!</text><name>Пара гнедых</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1973</date_from><text>Я в зеркало, как в пустоту,
Всмотрелся, и раскрылась
Мне на полуденном свету
Полнейшая бескрылость.
Как будто там за мной неслась
Орава рыжих ведьм,
Смеялась, издевалась всласть,
Как над ручным медведем.
Как будто там не я, а тот
Топтыгин-эксцеленца
Во славу их — вот анекдот!—
Выкидывал коленца.
Но это ведь не он, а я
Не справа был, а слева,
И под руку со мной — моя
Стояла королева.
Так нагло зеркало лгало
С кривой ухваткой мима.
Всё было пусто и голо,
Сомнительно и мнимо.</text><name>Зеркало</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1903</date_from><text>Хорошо меж подводных стеблей.
Бледный свет. Тишина. Глубина.
Мы заметим лишь тень кораблей.
И до нас не доходит волна.
Неподвижные стебли глядят,
Неподвижные стебли растут.
Как спокоен зеленый их взгляд,
Как они бестревожно цветут.
Безглагольно глубокое дно.
Без шуршанья морская трава.
Мы любили, когда-то, давно,
Мы забыли земные слова.
Самоцветные камни. Песок.
Молчаливые призраки рыб.
Мир страстей и страданий далек.
Хорошо, что я в море погиб.</text><name>Меж подводных стеблей</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>На большой глубине
Где-то где-то
В смирительной рубашке
Во тьме, во сне
Безумное солнце — и камень
На сотни верст вокруг.
Безумно и глухо оно говорило во сне
Закованы ангелы в черные цепи
Всё спит — помогите
Не надо, так лучше —
Светлеет усталость
Как утро сквозь души
Рождается жалость</text><name>На большой глубине...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Теперь я буду сохнуть от тоски
И сожалеть, проглатывая слюни,
Что не доел в Батуми шашлыки
И глупо отказался от сулгуни.
Пусть много говорил белиберды
Наш тамада - вы тамаду не троньте,-
За Родину был тост алаверды,
За Сталина,- я думал - я на фронте.
И вот уж за столом никто не ест
И тамада над всем царит шерифом,-
Как будто бы двадцатый с чем-то съезд
Другой - двадцатый - объявляет мифом.
Пил тамада за город, за аул
И всех подряд хвалил с остервененьем,-
При этом он ни разу не икнул -
И я к нему проникся уваженьем.
Правда, был у тамады
Длинный тост алаверды
За него - вождя народов,
И за все его труды.
Мне тамада сказал, что я - родной,
Что если плохо мне - ему не спится,-
Потом спросил меня: "Ты кто такой?"
А я сказал: "Бандит и кровопийца".
В умах царил шашлык и алкоголь,-
Вот кто-то крикнул, что не любит прозы,
Что в море не поваренная соль -
Что в море человеческие слезы.
И вот конец - уже из рога пьют,
Уже едят инжир и мандаринки,
Которые здесь запросто растут,
Точь-точь как те, которые на рынке.
Обхвалены все гости, и пока
Они не окончательно уснули -
Хозяина привычная рука
Толкает вверх бокал "Киндзмараули"...
О как мне жаль, что я и сам такой:
Пусть я молчал, но я ведь пил - не реже,-
Что не могу я моря взять с собой
И захватить все солнце побережья.</text><name>Теперь я буду сохнуть от тоски...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1937</date_from><text>Тяжело служить в трактире
«Золотой якорь».
По утрам вставай в четыре,
Чашками брякай;
И дровишек наколи,
И скатертки постели,
И с посудницей хромой
Всю посуду перемой.
И хлопот полон рот —
Поспевай только.
А хозяин орет:
— Шевелись, Колька!
Шевелись,
Не вались,
Перед гостем стелись.
Навостри ухо,
Сонная муха...
И молчи... Ни гугу.
Не мечтай «убегу».
Слякоть.
Реденький дождь.
Но куда ты уйдешь?
Хоть скули не скули —
Не на что надеяться.
...Раз в трактир забрели
Два красногвардейца.
Возле двери сели с краю,
Заказали пару чаю,
По сушеной вобле
Из карманов добыли.
Пьют чаек,
Жуют паек,
Рассуждают про свое.
Говорит дружку усатый,
Что в матроске полосатой:
— Нынче в ночь с броневика
Попугали казака!
Мы в Царицыне Краснову —
Под ребро шило.
Потрепал Краснова снова
Клим Ворошилов.
И довольны,
И смеются,
И со смаком тянут с блюдцев,
И жуют себе паек,
И гутарят про свое.
Говорит худой и русый:
— Покопать бы с головы!
Этот строгий, черноусый,
Что приехал из Москвы,
Военспецам не по вкусу.
Генералы, капитаны —
Расплодилось, как мышей.
Он приметит все изъяны
В их иудиной душе.
Все учтет наперечет
И головку отсечет.
Вот и будет снова
Горе у Краснова.
Соглашается усатый,
Что в матроске полосатой:
— Это верно.
Это — да.
Всполошились господа.
Все пошло обратным кругом.
Хватит хороводиться.
Не зазря он первым другом
Ленину приходится.
До него в штабах была
Слякоть и распутица...
А Николка у стола
Крутится да крутится.
Может, вобла горло сушит?
Может, щей откушают?
Увивается, а уши
Слушают да слушают.
У Николки глазки-щелки
И льняная голова.
Очень нравятся Николке
Непонятные слова.
У Николки космы челки
Нетерпеньем вспенены.
Очень хочется Николке
Расспросить про Ленина.
А матрос, видать, баской.
С этим кашу сваришь.
— Ленин — будет кто такой,
Господин товарищ?.. —
Улыбается усатый,
Что в матроске полосатой:
— Ленин, хлопчик, ты да я —
Он отец, а мы семья.
Ленин — друг большим и малым.
Он в Москве и за Уралом
Выручает бедняков
От хозяйчиков-волков
Вроде вашего... Понятно?
На лице хозяйском пятна.
Распушилась борода.
— Эй, Николка! Подь сюда!
Ты чего, собачье мясо,
На работе точишь лясы?
Подь сюда, паршивый хорь!—
И Николку за вихор.
Поднимается усатый,
Что в матроске полосатой;
— Что за шум?
К чему аврал?
Объяснитесь, адмирал!..
«Сам», лицом краснее меди,
На матроса прет медведем.
— Стоп, машина!
Задний ход!
Вспомни, контра, прошлый год.
Даже в глотке закипело —
Так и брызнет пеной:
— А тебе какое дело,
Гражданин почтенный?
Я кормлю, я плачу,
Я и разуму учу.
Перед стойкой не крутись.
Видывали клеши!..
Расплатись
И катись,
Гражданин хороший!..
На буфет кладет усатый
Кулачище волосатый.
— Не бери на бога, свет.
Здесь глухих и пьяных нет.
Говори — не ори —
Ласково и скромно.
Ты сюда посмотри,
Посмотри
И замри,
И запомни;
Черноморские матросы
Смотрят очень даже косо
На такие ваши ласки...
Замолчал
И в паузе
Густо крякнул для острастки
И погладил маузер...</text><name>Золотой якорь</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1918</date_from><text>Легче весеннего дуновения
Прикосновение
Пальцев тонких.
Громче и слаще мне уст молчание,
Чем величание
Хоров звонких.
Падаю, падаю, весь в горении,
Люто борение,
Крылья низки.
Пусть разделенные — вместе связаны,
Клятвы уж сказаны —
Вечно близки.
Где разделение? время? тление?
Наше хотение
Выше праха.
Встретим бестрепетно свет грядущего,
Мимоидущего
Чужды страха.</text><name>Легче весеннего дуновения...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1838</date_from><text>Я видел вас, пришельцы дальних стран,
Где жили вы под ношею страданья,
Где севера свирепый ураган
На вас кидал холодное дыханье,
Где сердце знало много тяжких ран,
А слух внимал печальному рыданью.
Скажите мне: как прожили вы там,
Что грустного в душе вы сохранили
И как тепло взывали к небесам?
Скажите: сколько горьких слез пролили,
Как прах жены вы предали снегам,
А ангела на небо возвратили?
Скажите мне: среди печальных дней,
Не правда ль, были светлые мгновенья?
И, вспоминая, как среди людей
Страдал Христос за подвиг искупленья,
Вы забывали ль гнет своих скорбей,
Вы плакали ль тогда от умиленья?
Я видел вас! Тогда клонился день,
Седая туча по горе ходила,
Бросая вниз причудливую тень,
И сквозь нее с улыбкою светила
Заря, сходя на крайнюю ступень,
Как ясный луч надежды за могилой.
А между тем кипели суетой
Беспечно жители земного мира,
Поклонники - с заглохшею душой -
Тщеславия бездушного кумира,-
И только музыка звучала той порой,
Как бы с небес заброшенная лира.
Я видел вас! Прекрасная семья
Страдальцев, полных чудного смиренья,
Вы собрались смотреть на запад дня,
Природы тихое успокоенье,
Во взоре ясном радостно храня
Всепреданность святому провиденью.
Я видел вас в беседе ваших жен.
Я видел их! Страдалицы святые
Перенесли тяжелый жизни сон!..
Но им чужды проклятия земные,
Любовь, смиренье, веру только он
Им нашептал в минуты роковые.
Я видел вас и думал: проблеск дня,
Исполненный святого упованья,
Поля в лучах вечернего огня
И музыки и гром и замиранье -
Не для детей земного бытия,
Для вас одних, очищенных в страданье.
И ты, поэт с прекрасною душой,
С душою светлою, как луч денницы,
Был тут,- и я на ваш союз святой,
Далеко от людей докучливой станицы,
Смотрел, не знал, что делалось со мной,-
И вот слеза пробилась на ресницы.</text><name>Я видел вас, пришельцы дальних стран...</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1962</date_from><text>Порой мне кажется:
тихи
в наш громкий век
мои стихи.
Но были б громче —
вдвое, втрое —
перекричишь ли
грохот строек?
Пускай иным не угодишь,
во мне уверенность все та же:
кричать не надо.
Если даже
ты с целым миром говоришь.</text><name>Голос</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1910</date_from><text>Томясь, я сидел в уголке,
Опрыскан душистым горошком.
Под белою ночью в тоске
Стыл черный канал за окошком.
Диван, и рояль, и бюро
Мне стали так близки в мгновенье,
Как сердце мое и бедро,
Как руки мои и колени.
Особенно стала близка
Владелица комнаты Алла...
Какие глаза и бока,
И голос... как нежное жало!
Она целовала меня,
И я ее тоже — обратно,
Следя за собой, как змея,
Насколько мне было приятно.
Приятно ли также и ей?
Как долго возможно лобзаться?
И в комнате стало белей,
Пока я успел разобраться.
За стенкою сдержанный бас
Ворчал, что его разбудили.
Фитиль начадил и погас.
Минуты безумно спешили...
На узком диване крутом
(Как тело горело и ныло!)
Шептался я с Аллой о том,
Что будет, что есть и что было,
Имеем ли право любить?
Имеем ли общие цели?
Быть может, случайная прыть
Связала нас на две недели.
Потом я чертил в тишине
По милому бюсту орнамент,
А Алла нагнулась ко мне:
«Большой ли у вас темперамент?»
Я вспыхнул и спрятал глаза
В шуршащие мягкие складки,
Согнулся, как в бурю лоза,
И долго дрожал в лихорадке.
«Страсть — темная яма... За мной
Второй вас захватит и третий...
Притом же от страсти шальной
Нередко рождаются дети.
Сумеем ли их воспитать?
Ведь лишних и так миллионы...
Не знаю, какая вы мать,
Быть может, вы вовсе не склонны?..»
Я долго еще тарахтел,
Но Алла молчала устало.
Потом я бессмысленно ел
Пирог и полтавское сало.
Ел шпроты, редиску и кекс
И думал бессильно и злобно,
Пока не шепнул мне рефлекс,
Что дольше сидеть неудобно.
Прощался... В тоске целовал,
И было всё мало и мало.
Но Алла смотрела в канал
Брезгливо, и гордо, и вяло.
Извозчик попался плохой.
Замучил меня разговором.
Слепой, и немой, и глухой,
Блуждал я растерянным взором
По мертвой и новой Неве,
По мертвым и новым строеньям,—
И было темно в голове,
И в сердце росло сожаленье...
«Извозчик, скорее назад!» —
Сказал, но в испуге жестоком
Я слез и пошел наугад
Под белым молчаньем глубоким.
Горели уже облака...
И солнце уже вылезало.
Как тупо влезало в бока
Смертельно щемящее жало!</text><name>Прекрасный Иосиф</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1857</date_from><text>Не верю, Господи, чтоб Ты меня забыл,
Не верю, Господи, чтоб Ты меня отринул:
Я Твой талант в душе лукаво не зарыл,
И хищный тать его из недр моих не вынул.
Нет! в лоне у Тебя, художника-творца,
Почиет Красота и ныне, и от века,
И Ты простишь грехи раба и человека
За песни Красоте свободного певца.</text><name>Не верю, Господи, чтоб Ты меня забыл...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1857</date_from><text>В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России,-
Там вековая тишина.
Лишь ветер не дает покою
Вершинам придорожных ив,
И выгибаются дугою,
Целуясь с матерью землею,
Колосья бесконечных нив...</text><name>В столицах шум, гремят витии...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1950</date_from><text>Любил я утром раньше всех
зимой войти под крышу эту,
когда еще ударный цех
чуть освещен дежурным светом.
Когда под тихой кровлей той
все, от пролета до пролета,
спокойно дышит чистотой
и ожиданием работы.
В твоем углу, машинный зал,
склонившись над тетрадкой в клетку,
я безыскусно воспевал
России нашей пятилетку.
Но вот, отряхивая снег,
все нарастая постепенно,
в платках и шапках в длинный цех
входила утренняя смена.
Я резал и строгал металл,
запомнив мастера уроки,
и неотвязно повторял
свои предутренние строки.
И многие из этих строк
еще безвестного поэта
печатал старый «Огонек»
средь информаций и портретов.
Журнал был тоньше и бедней,
но, путь страны припоминая,
подшивку тех далеких дней
я с гордой нежностью листаю.
В те дни в заводской стороне,
у проходной, вблизи столовой,
встречаться муза стала мне
в своей юнгштурмовке суровой.
Она дышала горячо
и шла вперед без передышки
с лопатой, взятой на плечо,
и «Политграмотой» под мышкой.
Она в решающей борьбе,
о тонкостях заботясь мало,
хрипела в радиотрубе,
агитплакаты малевала.
Рукою властной
паренька
она манила за собою,
и красный цвет ее платка
стал с той поры моей судьбою.</text><name>Воспоминанье</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1909</date_from><text>К ее лицу шел черный туалет...
Из палевых тончайшей вязи кружев
На скатах плеч — подобье эполет...
Ее глаза, весь мир обезоружив,
Влекли к себе.
Садясь в кабриолет
По вечерам, напоенным росою,
Она кивала мужу головой
И жаждала души своей живой
Упиться нив вечернею красою.
И вздрагивала лошадь, под хлыстом,
В сиреневой муаровой попоне...
И клен кивал израненным листом.
Шуршала мгла...
Придерживая пони,
Она брала перо, фантазий страж,
Бессмертя мглы дурманящий мираж...</text><name>На строчку больше, чем сонет</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1915</date_from><text>На темном ельнике стволы берез -
На рытом бархате девические пальцы.
Уже рябит снега, и слушает откос,
Как скут струю ручья невидимые скальцы.
От лыж неровен след. Покинув темь трущоб,
Бредет опушкой лось, вдыхая ветер с юга,
И таежный звонарь - хохлатая лешуга,
Усевшись на суку, задорно пучит зоб.</text><name>На темном ельнике стволы берез...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1904</date_from><text>В стране, где все необычайно,
Мы сплетены победной тайной.
Но в жизни нашей, не случайно,
Разъединяя нас, легло
Меж нами темное стекло.
Разбить стекла я не умею.
Молить о помощи не смею;
Приникнув к темному стеклу,
Смотрю в безрадужную мглу,
И страшен мне стеклянный холод...
Любовь, любовь! О дай мне молот,
Пусть ранят брызги, все равно,
Мы будем помнить лишь одно,
Что там, где все необычайно.
Не нашей волей, не случайно,
Мы сплетены последней тайной...
Услышит Бог. Кругом светло.
Он даст нам сил разбить стекло.</text><name>Стекло</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1962</date_from><text>Ко мне является Флоренция,
фосфоресцируя домами,
и отмыкает, как дворецкий,
свои палаццо и туманы.
Я знаю их, я их калькировал
для бань, для стадиона в Кировске.
Спит Баптистерий — как развитие
моих проектов вытрезвителя.
Дитя соцреализма грешное,
вбегаю в факельные площади.
Ты калька с юности, Флоренция!
Брожу по прошлому!
Через фасады, амбразуры,
как сквозь восковку,
восходят судьбы и фигуры
моих товарищей московских.
Они взирают в интерьерах,
меж вьющихся интервьюеров,
как ангелы или лакеи,
стоят за креслами глазея.
А факелы над черным Арно
невыносимы —
как будто в огненных подфарниках
несутся в прошлое машины!
— Ау!— зовут мои обеты,
— Ау!— забытые мольберты,
и сигареты,
и спички сквозь ночные пальцы.
— Ау!— сбегаются палаццо,
авансы юности опасны —
попался?!
И между ними мальчик странный,
еще не тронутый эстрадой,
с лицом, как белый лист тетрадный,
в разинутых подошвах с дратвой —
Здравствуй!
Он говорит: «Вас не поймешь,
преуспевающий пай-мальчик!
Вас продавщицы узнают.
Вас заграницы издают.
Но почему вы чуть не плакали?
И по кому прощально факелы
над флорентийскими хоромами
летят свежо и похоронно?!»
Я занят. Я его прерву.
В 10.30 — интервью...
Сажусь в машину. Дверцы мокры,
Флоренция летит назад.
И, как червонные семерки,
палаццо в факелах горят.</text><name>Флорентийские факелы</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Закрывая глаза, я целую тебя,-
Бестелесен и тих поцелуй.
Ты глядишь и молчишь, не губя, не любя,
В колыханьи тумана и струй.
Я плыву на ладье,- и луна надо мной
Подымает печальный свой лик;
Я плыву по реке,- и поник над рекой
Опечаленный чем-то тростник.
Ты неслышно сидишь, ты не двинешь рукой,-
И во мгле, и в сиянии даль.
И не знаю я, долго ли быть мне с тобой,
И когда ты мне молвишь: "Причаль".
Этот призрачный лес на крутом берегу,
И поля, и улыбка твоя -
Бестелесное всё. Я забыть не могу
Бесконечной тоски бытия.</text><name>Закрывая глаза, я целую тебя..</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1912</date_from><text>И вновь - порывы юных лет,
И взрывы сил, и крайность мнений...
Но счастья не было - и нет.
Хоть в этом больше нет сомнений!
Пройди опасные года.
Тебя подстерегают всюду.
Но если выйдешь цел - тогда
Ты, наконец, поверишь чуду,
И, наконец, увидишь ты,
Что счастья и не надо было,
Что сей несбыточной мечты
И на полжизни не хватило,
Что через край перелилась
Восторга творческого чаша,
Что все уж не мое, а наше,
И с миром утвердилась связь,-
И только с нежною улыбкой
Порою будешь вспоминать
О детской той мечте, о зыбкой,
Что счастием привыкли звать!</text><name>И вновь - порывы юных лет...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>И страшно умереть, и жаль оставить
Всю шушеру пленительную эту,
Всю чепуху, столь милую поэту,
Которую не удалось прославить.
Я так любил домой прийти к рассвету,
И в полчаса все вещи переставить,
Еще любил я белый подоконник,
Цветок и воду, и стакан граненый,
И небосвод голубизны зеленой,
И то, что я — поэт и беззаконник.
А если был июнь и день рожденья
Боготворил я праздник суетливый,
Стихи друзей и женщин поздравленья,
Хрустальный смех и звон стекла счастливый,
И завиток волос неповторимый,
И этот поцелуй неотвратимый.
Расставлено все в доме по-другому,
Июнь пришел, я не томлюсь по дому,
В котором жизнь меня терпенью учит,
И кровь моя мутится в день рожденья,
И тайная меня тревога мучит,—
Что сделал я с высокою судьбою,
О боже мой, что сделал я с собою!</text><name>25 июня 1939 года</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1814</date_from><text>Анакреон под дуломаном,
Поэт, рубака, весельчак!
Ты с лирой, саблей иль стаканом
Равно не попадешь впросак.
Носи любви и Марсу дани!
Со славой крепок твой союз:
В день брани — ты любитель брани!
В день мира — ты любимец муз!
Душа, двойным огнем согрета,
В тебе не может охладеть:
На пламенной груди поэта
Георгия приятно зреть.
Воинским соблазнясь примером,
Когда б Парнас давал кресты,
И Аполлона кавалером
Давно, конечно, был бы ты.</text><name>К партизану-поэту (Анакреон под дуломаном...)</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1862</date_from><text>Бледный луч луны пробился
Сквозь таинственной листвы,
И приносит ветер теплый
Запах скошенной травы.
Всё бы только здесь лежал я,
Под навесом этих ив,
В даль немую, в купол звездный,
Взор бесцельно устремив;
Всё бы слушал, как вершина
Ивы дремлющей шумит,
Как на темном дне оврага
По камням родник журчит.
Это тихое журчанье,
Шелест листьев, свет луны -
На меня всё навевает
Примиряющие сны...
Ночь! с твоим сияньем кротким,
Для усталого меня,
Ты дороже и милее
Ярко блещущего дня...</text><name>Бледный луч луны пробился...</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1885</date_from><text>...Потух мой гнев, безумный, детский гнев:
Всё время я себя обманывал напрасно:
Я вновь у ног твоих,— и радостный напев
Из груди просится так пламенно и страстно.
Наперекор всему, в проклятии моем
Тебе, всесильная, одна любовь звучала,
И даже в злобный миг при имени твоем
Мятежная душа от счастья трепетала.
И вот — я снова твой... Зачем таить любовь?
Как будто не о том я день и ночь мечтаю,
Когда и где, и как тебя я повстречаю,
Как будто не тебе отдам я жизнь и кровь;
Как будто в серой мгле под бременем страданья
Влачу я темный век не для тебя одной;
Когда гляжу я вдаль с улыбкой упованья,
Как будто не тебя я вижу пред собой...
Ты — вдохновение, ты — творческая сила,
Ты — всё: полна тобой полуночная тишь,
В благоуханье роз со мной ты говоришь,
И сумрак дней моих ты светом напоила...</text><name>Потух мой гнев, безумный, детский гнев...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1908</date_from><text>Мы носим все в душе - сталь и алтарь нарядный,
И двух миров мы воины, жрецы.
То пир богам готовим кровожадный,
То их на бой зовем, как смелые бойцы.
Мы носим все в душе: смрад душный каземата,
И дикий крик орлов с кремнистой высоты,
И похоронный звон, и перебой набата,
И гной зеленый язв столетнего разврата,
И яркие зарницы и мечты.
Смеяться, как дитя, с беспечной, острой шуткой
И тайно изнывать в кошмарах и тоске,
Любить стыдливо,- с пьяной проституткой
Развратничать в угарном кабаке;
Подняться высоко, как мощный, яркий гений,
Блеснуть кометою в тумане вековом;
И воспаленно грезить средь видений,
Как выродок в бреду безумном и больном.
Мы можем все... И быть вождем-предтечей...
Просить на паперти, как нищие слепцы...
Мы сотканы из двух противоречий.
И двух миров мы воины, жрецы.</text><name>Мы носим все в душе...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1958</date_from><text>На сараях, на банях, на гумнах
Свежий ветер вздувает верхи.
Изливаются в возгласах трубных
Звездочеты ночей - петухи.
Нет, не бьют эти птицы баклуши,
Начиная торжественный зов!
Я сравнил бы их темные души
С циферблатами древних часов.
Здесь, в деревне, и вы удивитесь,
Услыхав, как в полуночный час
Трубным голосом огненный витязь
Из курятника чествует вас.
Сообщает он кучу известий,
Непонятных, как вымерший стих,
Но таинственный разум созвездий
Несомненно присутствует в них.
Ярко светит над миром усталым
Семизвездье Большого Ковша,
На земле ему фокусом малым
Петушиная служит душа.
Изменяется угол паденья,
Напрягаются зренье и слух,
И, взметнув до небес оперенье,
Как ужаленный, кличет петух.
И приходят мне в голову сказки
Мудрецами отмеченных дней,
И блуждаю я в них по указке
Удивительной птицы моей.
Пел петух каравеллам Колумба,
Магеллану средь моря кричал,
Не сбиваясь с железного румба,
Корабли приводил на причал.
Пел Петру из коломенских далей,
Собирал конармейцев в поход,
Пел в годину великих печалей,
Пел в эпоху железных работ.
И теперь, на границе историй,
Поднимая свой гребень к луне,
Он, как некогда витязь Егорий,
Кличет песню надзвездную мне!</text><name>Петухи поют</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1844</date_from><text>Ночь холодная мутно глядит
Под рогожу кибитки моей,
Под полозьями поле скрипит,
Под дугой колокольчик гремит,
А ямщик погоняет коней.
За горами, лесами, в дыму облаков
Светит пасмурный призрак луны.
Вой протяжный голодных волков
Раздается в тумане дремучих лесов.-
Мне мерещатся странные сны.
Мне все чудится: будто скамейка стоит,
На скамейке старуха сидит,
До полуночи пряжу прядет,
Мне любимые сказки мои говорит,
Колыбельные песни поет.
И я вижу во сне, как на волке верхом
Еду я по тропинке лесной
Воевать с чародеем-царем
В ту страну, где царевна сидит под замком,
Изнывая за крепкой стеной.
Там стеклянный дворец окружают сады,
Там жар-птицы поют по ночам
И клюют золотые плоды,
Там журчит ключ живой и ключ мертвой воды -
И не веришь и веришь очам.
А холодная ночь так же мутно глядит
Под рогожу кибитки моей,
Под полозьями поле скрипит,
Под дугой колокольчик гремит,
И ямщик погоняет коней.</text><name>Зимний путь</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1894</date_from><text>Блажен, кто пьет напиток трезвый,
Холодный дар спокойных рек,
Кто виноградной влагой резвой
Не веселил себя вовек.
Но кто узнал живую радость
Шипучих и колючих струй,
Того влечет к себе их сладость,
Их нежной пены поцелуй.
Блаженно всё, что в тьме природы,
Не зная жизни, мирно спит,—
Блаженны воздух, тучи, воды,
Блаженны мрамор и гранит.
Но где горят огни сознанья,
Там злая жажда разлита,
Томят бескрылые желанья
И невозможная мечта.</text><name>Блажен, кто пьет напиток трезвый...</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Василию Ливанову
Летняя дорога,
Летние кусты,
Отдохни немного,
Ты или не ты.
Погляди на облако
Или на траву,-
Остальное - побоку,
Вижу наяву:
Среди поля - дерево,
А на поле - ты.
Верю - неуверенно
В дело доброты.</text><name>Летняя дорога, летние кусты...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>(Из Андрея Шенье)
Я был еще дитя - она уже прекрасна...
Как часто, помню я, с своей улыбкой ясной,
Она меня звала! Играя с ней, резвясь,
Младенческой рукой запутывал не раз
Я локоны ее. Персты мои скользили
По груди, по челу, меж пышных роз и лилий.
Но чаще посреди поклонников своих
Надменная меня ласкала, а на них
Лукаво-нежный взор подняв как бы случайно,
Дарила поцелуй, с насмешливостью тайной,
Устами алыми младенческим устам.
Завидуя в тиши божественным дарам,
Шептали юноши, сгорая в неге страстной:
"О, сколько милых ласк потеряно напрасно!"</text><name></name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1912</date_from><text>Закат. Как змеи, волны гнутся,
Уже без гневных гребешков,
Но не бегут они коснуться
Непобедимых берегов.
И только издали добредший
Бурун, поверивший во мглу,
Внесется, буйный сумасшедший,
На глянцевитую скалу.
И лопнет с гиканьем и ревом,
Подбросив к небу пенный клок...
Но весел в море бирюзовом
С латинским парусом челнок;
И загорелый кормчий ловок,
Дыша волной растущей мглы
И — от натянутых веревок —
Бодрящим запахом смолы.</text><name>На море</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1770</date_from><text>Мне прежде, музы, вы стихи в уста влагали,
Парнасским жаром мне воспламеняя кровь.
Вспевал любовниц я и их ко мне любовь,
А вы мне в нежности, о музы! помогали.
Мне ныне фурии стихи в уста влагают,
И адским жаром мне воспламеняют кровь.
Пою злодеев я и их ко злу любовь,
А мне злы фурии в суровстве помогают.</text><name>Жалоба (Мне прежде, музы...)</name><date_to>1770</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>Ветла чернела на вершине,
Грачи топорщились слегка,
В долине неба синей-синей
Паслись, как овцы, облака.
И ты с покорностью во взоре
Сказала: "Влюблена я в вас" -
Кругом трава была, как море,
Послеполуденный был час.
Я целовал посланья лета,
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.
И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.</text><name>Ветла чернела на вершине....</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Румяный критик мой, насмешник толстопузый,
Готовый век трунить над нашей томной музой,
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,
Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,
За ними чернозем, равнины скат отлогой,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея,
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил.
Что ж ты нахмурился?- Нельзя ли блажь оставить!
И песенкою нас веселой позабавить?-
Куда же ты?- В Москву - чтоб графских именин
Мне здесь не прогулять.
- Постой - а карантин!
Ведь в нашей стороне индийская зараза.
Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа
Бывало сиживал покорный твой слуга;
Что, брат? уж не трунишь, тоска берет - ага!</text><name></name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоды.
Не пройдет и полгода - и я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, - кроме тех, кто нужней.
Я не верю судьбе,
я не верю судьбе, а себе - еще меньше.
Но мне хочется думать, что это не так, -
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и мечтах.
Я, конечно, спою,
я, конечно, спою, - не пройдет и полгода.</text><name>Корабли постоят</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1959</date_from><text>Бетон, размолотый
Огнем и холодом.
Траву и ту скосило ураганом...
Один миндаль, осколками исколотый,
Остался над Малаховым курганом.
Один-единственный,
Стоял и выстоял,
Хоть раны и сочились и болели.
Он в годы мирные оделся листьями
И оказался посреди аллеи.
Цветеньем радуя,
За юность ратуя,
Как памятник победе и природе,
Он встал за персональною оградою,
Мешая экскурсантам на проходе.
А рядом — новые
Ростки кленовые,
Посадки президентов и премьеров.
Для сада мира стал первоосновою
Миндаль, служивший мужества примером.
Когда бы тополя,
Березку в поле
Или дубы за подвиг награждали,
Миндаль я наградил бы в Севастополе,
Да, он достоин боевой медали!</text><name>Миндаль на Малаховом кургане</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1920</date_from><text>И снова осень с чарой листьев ржавых,
Румяных, алых, желтых, золотых,
Немая синь озер, их вод густых,
Проворный свист и взлет синиц в дубравах.
Верблюжьи груды облак величавых,
Увядшая лазурь небес литых,
Весь кругоем, размерность черт крутых,
Взнесенный свод, ночами в звездных славах.
Кто грезой изумрудно-голубой
Упился в летний час, тоскует ночью.
Все прошлое встает пред ним воочью.
В потоке Млечном тихий бьет прибой.
И стыну я, припавши к средоточью,
Чрез мглу разлук, любимая, с тобой.</text><name>В синем храме</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Никого со мною нет.
На стене висит портрет.
По слепым глазам старухи
Ходят мухи,
мухи,
мухи.
Хорошо ли,- говорю,-
Под стеклом твоем в раю?
По щеке сползает муха,
Отвечает мне старуха:
- А тебе в твоем дому
Хорошо ли одному?</text><name>Портрет</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1948</date_from><text>Стоит ветла унылая,
Шумит она, качается
Над высохшим ручьем...
А нам, подружка милая,
А нам о чем печалиться,
А нам жалеть о чем?
Пойдем, подружка верная,
За озеро, за мельницу,
Под месяц молодой.
В полях тропа вечерняя
Сама собою стелется
Нам под ноги с тобой.
Над травами зелеными
Плывет гармонь влюбленная,
Плывет и не плывет.
А травы — всё немятые,
А парни — неженатые,
А всё кругом цветет.
Поют в четыре голоса
Нам песню величальную
Четыре соловья.
О чем же ты задумалась,
Чего же ты печальная,
Ровесница моя?</text><name>Стоит ветла унылая...</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1964</date_from><text>По мокрым скверам
проходит осень,
Лицо нахмуря!
На громких скрипках
дремучих сосен
Играет буря!
В обнимку с ветром
иду по скверу
В потемках ночи.
Ищу под крышей
свою пещеру -
В ней тихо очень.
Горит пустынный
электропламень,
На прежнем месте,
Как драгоценный какой-то камень,
Сверкает перстень,-
И мысль, летая,
кого-то ищет
По белу свету...
Кто там стучится
в мое жилище?
Покоя нету!
Ах, эта злая старуха осень,
Лицо нахмуря,
Ко мне стучится
и в хвое сосен
Не молкнет буря!
Куда от бури,
от непогоды
Себя я спрячу?
Я вспоминаю былые годы,
И я плачу...</text><name>По мокрым скверам...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1908</date_from><text>Взгляни, как солнце обольщает
Пересыхающий ручей
Полдневной прелестью своей,-
А он рокочет и вздыхает
И на бегу оскудевает
Средь обнажившихся камней.
Под вечер путник молодой
Приходит, песню напевая;
Свой посох на песок слагая,
Он воду черпает рукой
И пьет - в струе, уже ночной,
Своей судьбы не узнавая.</text><name>Ручей</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1866</date_from><text>Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты обличишься навсегда?
Ужель навстречу жадным взорам,
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?
Всё гуще мрак, всё пуще горе,
Всё неминуемей беда -
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись - теперь иль никогда...</text><name>Ты долго ль будешь за туманом...</name><date_to>1866</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1857</date_from><text>Мы долго лежали повергнуты в прах,
Не мысля, не видя, не слыша;
Казалось, мы заживо тлеем в гробах;
Забита тяжелая крыша...
Но вспыхнувший светоч вдруг вышел из тьмы,
Нежданная речь прозвучала,-
И все, встрепенувшись, воспрянули мы,
Почуяв благое начало.
В нас сердце забилось, дух жизни воскрес,-
И гимном хвалы и привета
Мы встретили дар просиявших небес
В рождении слова и света!..</text><name>Мы долго лежали повергнуты в прах...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>Потерял боец кисет,
Заискался,— нет и нет.
Говорит боец:
— Досадно.
Столько вдруг свалилось бед:
Потерял семью. Ну, ладно.
Нет, так на тебе — кисет!
Запропастился куда-то,
Хвать-похвать, пропал и след.
Потерял и двор и хату.
Хорошо. И вот — кисет.
Кабы годы молодые,
А не целых сорок лет...
Потерял края родные,
Все на свете и кисет.
Посмотрел с тоской вокруг:
— Без кисета, как без рук.
В неприютном школьном доме
Мужики, не детвора.
Не за партой — на соломе,
Перетертой, как костра.
Спят бойцы, кому досуг.
Бородач горюет вслух:
— Без кисета у махорки
Вкус не тот уже. Слаба!
Вот судьба, товарищ Теркин.—
Теркин:
— Что там за судьба!
Так случиться может с каждым,
Возразил бородачу,—
Не такой со мной однажды
Случай был. И то молчу,
И молчит, сопит сурово.
Кое-где привстал народ.
Из мешка из вещевого
Теркин шапку достает.
Просто шапку меховую,
Той подругу боевую,
Что сидит на голове.
Есть одна. Откуда две?
— Привезли меня на танке,—
Начал Теркин,— сдали с рук.
Только нет моей ушанки,
Непорядок чую вдруг.
И не то чтоб очень зябкий,—
Просто гордость у меня.
Потому, боец без шапки —
Не боец. Как без ремня.
А девчонка перевязку
Нежно делает, с опаской,
И, видать, сама она
В этом деле зелена.
— Шапку, шапку мне, иначе
Не поеду!— Вот дела.
Так кричу, почти что плачу,
Рана трудная была.
А она, девчонка эта,
Словно «баюшки-баю»:
— Шапки вашей,— молвит,— нету,
Я вам шапку дам свою.
Наклонилась и надела.
— Не волнуйтесь,— говорит
И своей ручонкой белой
Обкололась: был небрит.
Сколько в жизни всяких шапок
Я носил уже — не счесть,
Но у этой даже запах
Не такой какой-то есть...
— Ишь ты, выдумал примету.
— Слышал звон издалека.
— А зачем ты шапку эту
Сохраняешь?
— Дорога.
Дорога бойцу, как память.
А еще сказать могу
По секрету, между нами,—
Шапку с целью берегу.
И в один прекрасный вечер
Вдруг случится разговор:
«Разрешите вам при встрече
Головной вручить убор...»
Сам привстал Василий с места
И под смех бойцов густой,
Как на сцене, с важным жестом
Обратился будто к той,
Что пять слов ему сказала,
Что таких ребят, как он,
За войну перевязала,
Может, целый батальон.
— Ишь, какие знает речи,
Из каких политбесед:
«Разрешите вам при встрече...»
Вон тут что. А ты — кисет.
— Что ж, понятно, холостому
Много лучше на войне:
Нет тоски такой по дому,
По детишкам, по жене.
— Холостому? Это точно.
Это ты как угадал.
Но поверь, что я нарочно
Не женился. Я, брат, знал!
— Что ты знал! Кому другому
Знать бы лучше наперед,
Что уйдет солдат из дому,
А война домой придет.
Что пройдет она потопом
По лицу земли живой
И заставит рыть окопы
Перед самою Москвой.
Что ты знал!..
— А ты постой-ка,
Не гляди, что с виду мал,
Я не столько,
Не полстолько,—
Четверть столько!—
Только знал.
— Ничего, что я в колхозе,
Не в столице курс прошел.
Жаль, гармонь моя в обозе,
Я бы лекцию прочел.
Разреши одно отметить,
Мой товарищ и сосед:
Сколько лет живем на свете?
Двадцать пять! А ты — кисет.
Бородач под смех и гомон
Роет вновь труху-солому,
Перещупал все вокруг:
— Без кисета, как без рук...
— Без кисета, несомненно,
Ты боец уже не тот.
Раз кисет — предмет военный,
На-ко мой, не подойдет?
Принимай, я — добрый парень.
Мне не жаль. Не пропаду.
Мне еще пять штук подарят
В наступающем году.
Тот берет кисет потертый.
Как дитя, обновке рад...
И тогда Василий Теркин
Словно вспомнил:
— Слушай, брат.
Потерять семью не стыдно —
Не твоя была вина.
Потерять башку — обидно,
Только что ж, на то война.
Потерять кисет с махоркой,
Если некому пошить,—
Я не спорю,— тоже горько,
Тяжело, но можно жить,
Пережить беду-проруху,
В кулаке держать табак,
Но Россию, мать-старуху,
Нам терять нельзя никак.
Наши деды, наши дети,
Наши внуки не велят.
Сколько лет живем на свете?
Тыщу?.. Больше! То-то, брат!
Сколько жить еще на свете,—
Год, иль два, иль тыщи лет,—
Мы с тобой за все в ответе.
То-то, брат! А ты — кисет...</text><name>Василий Теркин: 10. О потере</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from></date_from><text>Этот вечер решал -
не в любовники выйти ль нам? -
темно,
никто не увидит нас.
Я наклонился действительно,
и действительно
я,
наклонясь,
сказал ей,
как добрый родитель:
"Страсти крут обрыв -
будьте добры,
отойдите.
Отойдите,
будьте добры".</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Листаю жизнь свою,
Где радуюсь и пью,
Люблю и негодую.
И в ус себе не дую.
Листаю жизнь свою,
Где плачу и пою,
Счастливый по природе
При всяческой погоде.
Листаю жизнь свою,
Где говорю шутейно
И с залетейской тенью,
И с ангелом в раю.</text><name>Дневник</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1964</date_from><text>Так оно и есть -
Словно встарь, словно встарь:
Если шел вразрез -
На фонарь, на фонарь,
Если воровал -
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал -
Под расстрел, под расстрел!
Думал я - наконец не увижу я скоро
Лагерей, лагерей,-
Но попал в этот пыльный расплывчатый город
Без людей, без людей.
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых,-
Я заглядывал в черные лица прохожих -
Ни своих, ни чужих.
Так зачем проклинал свою горькую долю?
Видно, зря, видно, зря!
Так зачем я так долго стремился на волю
В лагерях, в лагерях?!
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых,-
Я заглядывал в черные лица прохожих -
Ни своих, ни чужих.
Так оно и есть -
Словно встарь, словно встарь:
Если шел вразрез -
На фонарь, на фонарь,
Если воровал -
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал -
Под расстрел, под расстрел!</text><name>Так оно и есть - словно встарь...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>(Москва)
От северных оков освобождая мир,
Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир,
Лишь только первая позеленеет липа,
К тебе, приветливый потомок Аристиппа,
К тебе явлюся я; увижу сей дворец,
Где циркуль зодчего, палитра и резец
Ученой прихоти твоей повиновались
И вдохновенные в волшебстве состязались.
Ты понял жизни цель: счастливый человек,
Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век
Еще ты смолоду умно разнообразил,
Искал возможного, умеренно проказил;
Чредою шли к тебе забавы и чины.
Посланник молодой увенчанной жены,
Явился ты в Ферней - и циник поседелый,
Умов и моды вождь пронырливый и смелый,
Свое владычество на Севере любя,
Могильным голосом приветствовал тебя.
С тобой веселости он расточал избыток,
Ты лесть его вкусил, земных богов напиток.
С Фернеем распростясь, увидел ты Версаль.
Пророческих очей не простирая вдаль,
Там ликовало всё. Армида молодая,
К веселью, роскоши знак первый подавая,
Не ведая, чему судьбой обречена,
Резвилась, ветреным двором окружена.
Ты помнишь Трианон и шумные забавы?
Но ты не изнемог от сладкой их отравы;
Ученье делалось на время твой кумир:
Уединялся ты. За твой суровый пир
То чтитель промысла, то скептик, то безбожник,
Садился Дидерот на шаткий свой треножник,
Бросал парик, глаза в восторге закрывал
И проповедывал. И скромно ты внимал
За чашей медленной афею иль деисту,
Как любопытный скиф афинскому софисту.
Но Лондон звал твое внимание. Твой взор
Прилежно разобрал сей двойственный собор:
Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый,
Пружины смелые гражданственности новой.
Скучая, может быть, над Темзою скупой,
Ты думал дале плыть. Услужливый, живой,
Подобный своему чудесному герою,
Веселый Бомарше блеснул перед тобою.
Он угадал тебя: в пленительных словах
Он стал рассказывать о ножках, о глазах,
О неге той страны, где небо вечно ясно,
Где жизнь ленивая проходит сладострастно,
Как пылкой отрока восторгов полный сои,
Где жены вечером выходят на балкон,
Глядят и, не страшась ревнивого испанца,
С улыбкой слушают и манят иностранца.
И ты, встревоженный, в Севиллу полетел.
Благословенный край, пленительный предел!
Там лавры зыблются, там апельсины зреют...
О, расскажи ж ты мне, как жены там умеют
С любовью набожность умильно сочетать,
Из-под мантильи знак условный подавать;
Скажи, как падает письмо из-за решетки,
Как златом усыплен надзор угрюмой тетки;
Скажи, как в двадцать лет любовник под окном
Трепещет и кипит, окутанный плащом.
Всё изменилося. Ты видел вихорь бури,
Падение всего, союз ума и фурий,
Свободой грозною воздвигнутый закон,
Под гильотиною Версаль и Трианон
И мрачным ужасом смененные забавы.
Преобразился мир при громах новой славы.
Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер,
Превратности судеб разительный пример,
Не успокоившись и в гробовом жилище,
Доныне странствует с кладбища на кладбище.
Барон д'Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот,
Энциклопедии скептической причет,
И колкой Бомарше, и твой безносый Касти,
Все, все уже прошли. Их мненья, толки, страсти
Забыты для других. Смотри: вокруг тебя
Всё новое кипит, былое истребя.
Свидетелями быв вчерашнего паденья,
Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
Они торопятся с расходом свесть приход.
Им некогда шутить, обедать у Темиры,
Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры,
Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.
Один всё тот же ты. Ступив за твой порог,
Я вдруг переношусь во дни Екатерины.
Книгохранилище, кумиры, и картины,
И стройные сады свидетельствуют мне,
Что благосклонствуешь ты музам в тишине,
Что ими в праздности ты дышишь благородной.
Я слушаю тебя: твой разговор свободный
Исполнен юности. Влиянье красоты
Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты
И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой.
Беспечно окружась Корреджием, Кановой,
Ты, не участвуя в волнениях мирских,
Порой насмешливо в окно глядишь на них
И видишь оборот во всем кругообразный.
Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной,
В тени порфирных бань и мраморных палат,
Вельможи римские встречали свой закат.
И к ним издалека то воин, то оратор,
То консул молодой, то сумрачный диктатор
Являлись день-другой роскошно отдохнуть,
Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь.</text><name>К вельможе</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from></date_from><text>От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С лейкой и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой нальем.
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнем!
Есть, чтоб выпить, повод —
За военный провод,
За У-2, за эмку, за успех.
Как пешком шагали,
Как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали —
Но мы не терялись никогда.
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Так выпьем за победу,
За нашу газету.
А не доживем, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой!</text><name>Песня военных корреспондентов</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1922</date_from><text>В полночный час я встану и взгляну
На бледную высокую луну,
И на залив под нею, и на горы,
Мерцающие снегом вдалеке...
Внизу вода чуть блещет на песке,
А дальше муть, свинцовые просторы,
Холодный и туманный океан...
Познал я, как ничтожно и не ново
Пустое человеческое слово,
Познал надежд и радостей обман,
Тщету любви и терпкую разлуку
С последними, немногими, кто мил,
Кто близостью своею облегчил
Ненужную для мира боль и муку,
И эти одинокие часы
Безмолвного полуночного бденья,
Презрения к земле и отчужденья
От всей земной бессмысленной красы.</text><name>В полночный час я встану и взгляну...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1961</date_from><text>Как странно томит нежаркое лето
звучаньем, плывущим со всех сторон,
как будто бы колокол грянул где-то
и над землей не смолкает звон.
Может быть, кто-то в пучине тонет?
Спасти его!
Поздно!
Уже утонул.
Колокол...
Он не звонит, а стонет,
и в стоне его океанский гул,
соль побережий
и солнце Кубы,
Испании перец и бычий пот.
Он застит глаза, обжигает губы
и передышки мне не дает.
Колокол...
Мне-то какое дело?
Того и в глаза не видала я...
Но почему-то вдруг оскудела,
осиротела судьба моя.
Как в комнате, в жизни пустынней стало,
словно бы вышел один из нас.
Навеки...
Я прощаться устала.
Колокол, это в который раз?
Неумолимы твои удары,
ритмичны, рассчитанны и верны.
Уходят, уходят мои комиссары,
мои командиры с моей войны.
Уходят, уходят широким шагом,
настежь двери,
рубя концы...
По-всякому им приходилось, беднягам,
но все-таки были они молодцы!
Я знаю, жизнь ненавидит пустоты
и, все разрешая сама собой,
наполнит, как пчелы пустые соты,
новым деяньем, новой судьбой.
Минут года, и вырастут дети,
окрепнут новые зеленя...
Но нет и не будет больше на свете
тех первых, тех дорогих для меня.
... В мире становится все просторней.
Время сечет вековые дубы.
Но остаются глубокие корни
таланта, работы, борьбы, судьбы.
Новых побегов я им желаю,
погожих, солнечных, ветреных дней.
Но колокол, колокол, не умолкая,
колокол стонет в душе моей.</text><name>По ком звонит колокол</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from></date_from><text>В душу закралося чувство неясное,
Будто во сне я живу.
Что-то чудесное, что-то прекрасное
Грезится мне наяву.
Близится туча. За нею тревожно я
Взором слежу в вышине.
Сердце пленяет мечта невозможная,
Страшно и радостно мне.
Вижу я, ветра дыхание вешнее
Гнет молодую траву.
Что-то великое, что-то нездешнее
Скоро блеснет наяву.
Воздух темнеет... Но жду беззаботно я
Молнии дальней огня.
Силы небесные, силы бесплотные,
Вы оградите меня!</text><name>Предчувствие грозы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1965</date_from><text>Она стареет. Дряблому лицу
Не помогают больше притиранья,
Как новой ручки медное сиянье
Усталому от времени крыльцу.
А взгляд ее не сдался, не потух.
Пусть не девчонок, не красавиц хлестких,-
Она еще выводит на подмостки
Своих эпизодических старух.
И сохранилась старенькая лента,
Едва объявят где-нибудь, одна,
Смущаясь, с томной слабостью в коленках,
Спешит в неполный кинозал она.
Спешит назад к себе двадцатилетней,
Когда, среди бесчисленных сестер,
Ее, одну на целом белом свете,
Открыл для этой ленты режиссер.
И, хоть глаза счастливые влажны,
Она глядит чуть-чуть со стороны.
Вот этот шаг не так бы, это слово,
Вот этот взгляд, вот этот поворот...
Ах, если бы сейчас, ах, если б слова...
А фильм себе тихонечко идет -
Не слишком звонкий и не обветшалый.
Но что-то было в той девчонке шалой,
Чего она не поняла сама.
Ухмылка? Быстрой речи кутерьма?
И вновь она тревожится и любит
Среди чужих людей в случайном клубе...
Но гаснет ленты обжитой уют.
Вся там, вдали от жизни повседневной,
Она идет походкою царевны.
А зрители ее не узнают.</text><name>Актриса</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>Нет, ничего не изменилось
В природе бедной и простой,
Все только дивно озарилось
Невыразимой красотой.
Такой и явится, наверно,
Людская немощная плоть,
Когда ее из тьмы безмерной
В час судный воззовет господь.
Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,
С тобою, лишь с тобой одной,
Рыжеволосой, белоснежной
Я стал на миг самим собой.
Ты улыбнулась, дорогая,
И ты не поняла сама,
Как ты сияешь, и какая
Вокруг тебя сгустилась тьма.</text><name>Нет, ничего не изменилось...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1925</date_from><text>Л. Хребтовой
Где хитрых ног смиренное движенье,
Где шум и дым,
Где дым и шум,-
Она сидит печальным отраженьем
Своих высокопарных дум.
Глаза расширились, раскинулись,
И реже
Смыкается у голубых границ
Задумчивое побережье
Чуть-чуть прикрашенных ресниц.
Она глядит, она глядит в окно,
Где тает небо голубое.
И вдруг...
Зеленое сукно
Ударило морским прибоем!..
И люди видеть не могли,
Как над столом ее, по водам,
Величественно протекли
И корабли,
И небосводы.
И как менялась бирюза
В глазах глубоких и печальных,
Пока... не заглянул в глаза
Суровый и сухой начальник...
Я знаю помыслы твои
И то,
Насколько сердцу тяжко,-
Хоть прыгают, как воробьи,
По счетам черные костяшки.</text><name>Канцеляристка</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1915</date_from><text>Н.В.Н
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,-
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.</text><name>Есть в близости людей заветная черта...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1958</date_from><text>Было так - легенды говорят -
Миллиарды лет тому назад:
Гром был мальчиком такого-то села,
Молния девчонкою была.
Кто мог знать - когда и почему
Ей сверкать и грохотать ему?
Честь науке - ей дано уменье
Выводить нас из недоуменья.
Гром и Молния назначили свиданье
(Дата встречи - тайна мирозданья).
Мир любви пред ним и перед ней,
Только все значительно крупней.
Грандиозная сияла высь,
У крылечка мамонты паслись,
Рыбаков артель себе на завтрак
Дружно потрошит ихтиозавра.
Грандиозная течет вода,
Грандиозно все, да вот беда:
Соловьи не пели за рекой
(Не было же мелочи такой).
Над влюбленными идут века.
Рановато их женить пока...
Сквозь круговорот времен домчась,
Наступил желанный свадьбы час.
Пили кто знаком и незнаком,
Гости были явно под хмельком.
Даже тихая обычно зорька
Всех шумней кричит фальцетом:- Горько!
Гром сидит задумчиво: как быть?
Может, надо тише говорить?
Молния стесняется - она,
Может, недостаточно скромна?
- Пьем за новобрачных! За и за!-
Так возникла первая гроза.
Молния блестит, грохочет гром.
Миллиарды лет они вдвоем...
Пусть любовь в космическом пространстве
О земном напомнит постоянстве!
Дорогая женщина и мать,
Ты сверкай, я буду грохотать!</text><name>Басня</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1963</date_from><text>С приподнятой мордой сторожкой
Медведь у меня на окне
С растянутой в лапах гармошкой
Уселся на низеньком пне.
Родная в нем есть неуклюжесть,
И ловкость движений притом,
Когда, хлопотливо натужась,
Он жмет на басовый излом.
А узкая умная морда,
Сверкая брусничками глаз,
Глядит добродушно и гордо
В мохнатой улыбке на нас.
Кто, липовый плотный обрубок
Зажав в самодельных тисках,
Дубленый строгал полушубок
И лапы в смазных сапогах?
Кто этот неведомый резчик,
Умелец мечты и ножа,
Вложивший в безмолвные вещи
Ту радость, что вечно свежа?
Отменная это работа —
Художество тех деревень,
Где с долгого солнцеворота
Не меркнет и за полночь день.
Старательно, неторопливо
Рождался медведь под ножом,
И есть в нем та русская сила,
Что в Севере дышит моем.
Умелец, никем не воспетый,
Прими безответный привет!
Я знаю, за Вологдой где-то
Есть братски мне близкий поэт.</text><name>Деревянный медведь</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Серебряно-матовым вырезом горы
Об-он-пол обстали озеро мрачное...
В заповедное, родное, прозрачное
Уходят взоры!
На берег, обвеянный смутою хмурой,
Плюют буруны бешеной пеною...
Долго ли ведаться сердцу с изменою
Подо мглой понурой?
Над лугом поблеклым деревья клонимы
Бесснежною вьюгой — зябкие, голые...
Там, в ясных зазубринах,— пурги веселые,
Глубокие зимы!</text><name>Об-он-пол</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>Туман ночного сна, налет истомы пыльной
смываю мягко-золотой,
тяжелой губкою, набухшей пеной мыльной
благоуханной и густой.
Голубоватая, в купальне млечно-белой,
вода струит чуть зримый пар,
и благодарное я погружаю тело
в ее глухой и нежный жар.
А после, насладясь той лаской шелковистой,
люблю я влагой ледяной
лопатки окатить... Мгновенье — и пушистой
я обвиваюсь простыней.
Чуть кожа высохла,— прохлада легкой ткани
спадает на плечи, шурша...
Для песен, для борьбы, для сказочных исканий
готовы тело и душа.
Так мелочь каждую — мы, дети и поэты,
умеем в чудо превратить,
в обычном райские угадывать приметы
и что ни тронем,— расцветить...</text><name>Туман ночного сна...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1952</date_from><text>Знаменит городок
Бесконечной стрелою бульвара,
Целой уймой садов
И осенним богатством базара.
Хорошо в сентябре
Вдруг услышать в предутренний холод,
Как встает на заре
Этот фруктами пахнущий город.
Как плывут вдоль реки,
Мимо сонного плеса немого,
Заводские гудки:
Шесть часов... Половина седьмого...
Этот медленный гуд,
Эти звуки любому знакомы.
Даже в школу идут
Малыши по гудку заводскому.
В золотой тишине
Километра, наверное, за три
Слышно радио мне,
Что поет на районном театре.
А гудки не молчат,
Повторяются снова и снова.
Все зовут, все звучат:
Семь часов... Половина восьмого...
И легко мне, легко,
И заботы мои улетают.
А гудки далеко
За лесами окрестными тают.</text><name>В городке</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>«Искать ли славного венца
На поле рабских состязаний,
Тревожа слабые сердца,
Сбирая нищенские дани?
Сия народная хвала,
Сей говор близкого забвенья,
Вознаградит ли музе пенья
Ее священные дела?
Кто их постигнет? Гений вспыхнет —
Толпа любуется на свет,
Шумит, шумит, шумит — затихнет;
И это слава наших лет!»
Так мыслит юноша-поэт,
Пока в душе его желанья
Мелькают, темные, как сон,
И твердый глас самосознанья
Не возвестил ему, кто он.
И вдруг, надеждой величавой
Свои предвидя торжества,
Беспечный — право иль не право
Его приветствует молва —
За независимою славой
Пойдет любимец божества;
В нем гордость смелая проснется:
Свободен, весел, полон сил,
Орел великий встрепенется,
Расширит крылья и взовьется
К бессмертной области светил!</text><name>Поэт (Искать ли славного венца...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Скучная лампа моя зажжена,
Снова глаза мои мучит она.
Господи, если я раб,
Если я беден и слаб,
Если мне вечно за этим столом
Скучным и скудным томиться трудом,
Дай мне в одну только ночь
Слабость мою превозмочь
И в совершенном созданьи одном
Чистым навеки зажечься огнем.</text><name>Скучная лампа моя зажжена...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1948</date_from><text>Вылетев из Африки в апреле
К берегам отеческой земли,
Длинным треугольником летели,
Утопая в небе, журавли.
Вытянув серебряные крылья
Через весь широкий небосвод,
Вел вожак в долину изобилья
Свой немногочисленный народ.
Но когда под крыльями блеснуло
Озеро, прозрачное насквозь,
Черное зияющее дуло
Из кустов навстречу поднялось.
Луч огня ударил в сердце птичье,
Быстрый пламень вспыхнул и погас,
И частица дивного величья
С высоты обрушилась на нас.
Два крыла, как два огромных горя,
Обняли холодную волну,
И, рыданью горестному вторя,
Журавли рванулись в вышину.
Только там, где движутся светила,
В искупленье собственного зла
Им природа снова возвратила
То, что смерть с собою унесла:
Гордый дух, высокое стремленье,
Волю непреклонную к борьбе -
Все, что от былого поколенья
Переходит, молодость, к тебе.
А вожак в рубашке из металла
Погружался медленно на дно,
И заря над ним образовала
Золотого зарева пятно.</text><name>Журавли</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Внезапно в зелень вкрался красный лист,
Как будто сердце леса обнажилось,
Готовое на муку и на риск.
Внезапно в чаще вспыхнул красный куст,
Как будто бы на нем расположилось
Две тысячи полураскрытых уст.
Внезапно красным стал окрестный лес,
И облако впитало красный отсвет.
Светился праздник листьев и небес
В своем спокойном благородстве.
И это был такой большой закат,
Какого видеть мне не доводилось.
Как будто вся земля переродилась
И я по ней шагаю наугад.</text><name>Красная осень</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>На портьер зеленый бархат
Луч луны упал косой.
Нем и ясен в вещих картах
Неизменный жребий мой:
Каждый вечер сна, как чуда,
Буду ждать я у окна.
Каждый день тебя я буду
Звать, ночная тишина.
Под луною призрак грозный
Окрыленного коня
Понесет в пыли морозной
Королевну и меня.
Но с зарей светло и гневно
Солнце ввысь метнет огонь,
И растает королевна,
И умчится белый конь.
Тосковать о лунном небе
Вновь я буду у окна,
Проклиная горький жребий
Неоконченного сна.</text><name>У окна</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1898</date_from><text>В ночи, когда уснет тревога,
И город скроется во мгле —
О, сколько музыки у бога,
Какие звуки на земле!
Что буря жизни, если розы
Твои цветут мне и горят!
Что человеческие слезы,
Когда румянится закат!
Прими, Владычица вселенной,
Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба —
Последней страсти кубок пенный
От недостойного раба!</text><name>В ночи, когда уснет тревога...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Est in arundineis modulatio musica ripis*
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе,-
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
* Есть музыкальная стройность
в прибрежных тростниках (лат.).-
Ред.</text><name>Певучесть есть в морских волнах...</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Любви чреваты рубежи
Всем, от измены до коварства,-
Здесь гибли многие мужи,
Как на границе государства.
Печальной повести листы.
Открыл я книгу вековую:
Скажи мне, женщина, где ты
Была в минуту роковую?
Зачем в неведенье спала,
Задув огонь оплывшей свечки,
Когда два черные ствола
Нацелились у черной речки?
Ты перед вечностью в долгу
За то, что с белыми крылами
Тогда не встала на снегу
Пред воронеными стволами.
Не ты ли в час, когда сожгла
Письмо, чей пепел сжала в горстке,
Спасти поручика могла
От глупой ссоры в Пятигорске.
И не взяла б под Машуком
Поэта ранняя могила,
Когда бы с вечера тайком
Его в объятья ты сманила.
Когда бы светом звездных глаз
Ты подсветила путь возврата,
В лесной трясине б не увяз
Горячий конь Хаджи-Мурата.
Невеста из аула Чох,
Тебя сумел я оправдать бы,
Когда б издать не просто вздох
Решилась бы во время свадьбы.
Зачем твой крик не прозвучал
И не узнали люди тут же,
Что яд подсыпан был в бокал
Эльдарилава из Ругуджа.
Верней, чем верный талисман,
Среди житейской круговерти
Спасай нас, женщина, от ран
И заблуждения и смерти.
Но пусть, страдая и любя,
Лихой достойные кончины,
Готовы будут за тебя
Собой пожертвовать мужчины.
Пер. Я.Козловского</text><name>Открыл я книгу вековую</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1935</date_from><text>Знойная ночь перепутала все
Стежки-дорожки.
Задорно звенят
На зеленом овсе
Серебряные сережки.
Синие сосны, синяя сонь -
Час расставанья.
Над Волгой-рекой
Расплескала гармонь
Саратовское "страданье".
Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Девичью разлуку
Поют голоса.
Девчонке-подружке
Семнадцатый год,
Дружок у подружки
Уходит на флот.
Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Девчонке грустить
Не велят голоса.
Подружка подружке
Частушку поет,
Подружка подружке
Надежду дает:
"Сирень цветет,
Не плачь,
Придет..."
Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Сливаются
Девичьи голоса.</text><name>Поволжанка</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1900</date_from><text>Восходишь ты, что строгий день
Перед задумчивой природой.
В твоих чертах ложится тень
Лесной неволи и свободы.
Твой день и ясен и велик,
И озарен каким-то светом,
Но в этом свете каждый миг
Идут виденья - без ответа.
Никто не тронет твой покой
И не нарушит строгой тени.
И ты сольешься со звездой
В пути к обители видений.</text><name>Восходишь ты, что строгий день...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1859</date_from><text>По ветви нижние леса
В зеленой потонули ржи.
Семьею новой в небеса
Ныряют резвые стрижи.
Сильней и слаще с каждым днем
Несется запах медовой
Вдоль нив, лоснящихся кругом
Светло-зеленою волной.
И негой истомленных птиц
Смолкают песни по кустам,
И всеобъемлющих зарниц
Мелькают лики по ночам.</text><name>По ветви нижние леса...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1959</date_from><text>Милые трагедии Шекспира!
Хроники английских королей!
Звон доспехов, ликованье пира,
мрак, и солнце, и разгул страстей.
Спорят благородство и коварство,
вероломство, мудрость и расчет.
И злодей захватывает царство.
И герой в сражение идет.
Эти окровавленные руки,
кубки с ядом, ржавые мечи,
это человеческие муки,
крик души и жалоба в ночи.
Заклинанья и тоска о чуде,
спор с судьбой и беспощадный рок.
это только люди, только люди,
их существования урок.
Неужели и мои тревоги,
груз ошибок и душевных мук
могут обратиться в монологи,
обрести высокий вечный звук?
Неужели и моя забота,
взлеты и падения в пути
могут люто взволновать кого-то,
чью-то душу потрясти?
То, что смутной музыкой звучало,
издали слышнее и видней.
Может, наши участи — начало
для грядущих хроник наших дней.
Солона вода, и хлеб твой горек,
труден путь твой в толщу прошлых лет,
нашего величия историк,
нашего страдания поэт.
Только б ты не допустил ошибки,
полуправды или лжи,
не смешал с гримасами улыбки
и с действительностью миражи.
Человек, живой своей судьбою
ты ему сегодня помоги,
не лукавь и будь самим собою,
не обманывайся и не лги.
Не тверди без толку:
ах как просто!
Ах какая тишь да гладь!
А уж если ты такого роста,
что тебе далеко не видать,
не мешай в событьях разобраться
сильным душам, пламенным сердцам.
Есть многое на свете, друг Горацио,
что и не снилось вашим мудрецам.</text><name>Милые трагедии Шекспира!..</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1972</date_from><text>Глубокий нежный сад, впадающий в Оку,
стекающий с горы лавиной многоцветья.
Начнёмте же игру, любезный друг, ау!
Останемся в саду минувшего столетья.
Ау, любезный друг, вот правила игры:
не спрашивать зачем и поманить рукою
в глубокий нежный сад, стекающий с горы,
упущенный горой, воспринятый Окою.
Попробуем следить за поведеньем двух
кисейных рукавов, за блеском медальона,
сокрывшего в себе... ау, любезный друг!..
сокрывшего, и пусть, с нас и того довольно.
Заботясь лишь о том, что стол накрыт в саду,
забыть грядущий век для сущего событья.
Ау, любезный друг! Идёте ли?- Иду.-
Идите! Стол в саду накрыт для чаепитья.
А это что за гость?- Да это юный внук
Арсеньевой.- Какой?- Столыпиной.- Ну, что же,
храни его Господь. Ау, любезный друг!
Далекий свет иль звук - чирк холодом по коже.
Ау, любезный друг! Предчувствие беды
преувеличит смысл свечи, обмолвки, жеста.
И, как ни отступай в столетья и сады,
душа не сыщет в них забвенья и блаженства.</text><name>Глубокий нежный сад, впадающий в Оку...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Туч взъерошенные перья.
Плотный воздух сыр и сер.
Снег, истыканный капелью,
по обочинам осел.
И упорный ветер с юга,
на реке дробящий льды,
входит медленно и туго
в прочерневшие сады.
Он охрипшей грудью дышит,
он проходит напролом,
по гремящей жестью крыше
тяжко хлопает крылом.
И кипит волна крутая
с каждой ночью тяжелей,
сок тягучий нагнетая
в сердцевины тополей.
Третьи сутки дует ветер,
третьи сутки стонут льды,
третьи сутки в целом свете
ни просвета, ни звезды.
Краю нет тоске несносной.
Третьи сутки в сердце мрак...
Может быть, и в жизни весны
наступают тоже так?</text><name>Весна</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1920</date_from><text>Желтее листья. Дни короче
(К шести часам уже темно),
И так свежи сырые ночи,
Что надо закрывать окно.
У школьников длинней уроки,
Дожди плывут косой стеной,
Лишь иногда на солнцепеке
Еще уютно, как весной.
Готовят впрок хозяйки рьяно
Грибы и огурцы свои,
И яблоки свежо-румяны,
Как щеки милые твои.</text><name>Желтее листья. Дни короче...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1960</date_from><text>Осенний дождь - вторые сутки кряду,
И, заключенный в правильный квадрат,
То мечется и рвется за ограду,
То молчаливо облетает сад.
Среди высоких городских строений,
Над ворохами жухлого листа,
Все целомудренней и откровенней
Деревьев проступает нагота.
Как молода осенняя природа!
Средь мокрых тротуаров и камней
Какая непритворная свобода,
Какая грусть, какая щедрость в ней!
Ей всё впервой, всё у нее - вначале,
Она не вспомнит про ушедший час,-
И счастлива она в своей печали,
Н ничего не надо ей от нас.</text><name>Городской сад</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1910</date_from><text>И опять пред Тобой я склоняю колени,
В отдаленье завидев Твой звездный венец.
Дай понять мне, Христос, что не все только тени
Дай не тень мне обнять, наконец!
Я измучена этими длинными днями
Без заботы, без цели, всегда в полумгле...
Можно тени любить, но живут ли тенями
Восемнадцати лет на земле?
И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!
Расцвести всей душой бы ликующей, всей!
Но не правда ль: ведь счастия нет, вне печали?
Кроме мертвых, ведь нету друзей?
Ведь от века зажженные верой иною
Укрывались от мира в безлюдье пустынь?
Нет, не надо улыбок, добытых ценою
Осквернения высших святынь.
Мне не надо блаженства ценой унижений.
Мне не надо любви! Я грущу - не о ней.
Дай мне душу, Спаситель, отдать - только тени
В тихом царстве любимых теней.</text><name>Еще молитва</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1822</date_from><text>Родина святая,
Край прелестный мой!
Всё тобой мечтая,
Рвусь к тебе душой.
Но, увы, в неволе
Держат здесь меня,
И на ратном поле
Не сражаюсь я!
День и ночь терзался
Я судьбой твоей,
В сердце отдавался
Звук твоих цепей.
Можно ль однородным
Братьев позабыть?
Ах, иль быть свободным,
Иль совсем не быть!
И с друзьями смело
Гибельной грозой
За святое дело
Мы помчались в бой.
Но, увы, в неволе
Держат здесь меня,
И на ратном поле
Не сражаюсь я!
И в плену не знаю,
Как война горит;
Вести ожидаю —
Мимо весть летит.
Слух убийств несется,
Страшной мести след;
Кровь родная льется,—
А меня там нет!
Ах, средь бури зреет
Плод, свобода, твой!
День твой ясный рдеет
Пламенной зарей!
Узник неизвестный,
Пусть страдаю я,—
Лишь бы, край прелестный,
Вольным знать тебя!</text><name>Пленный грек в темнице</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1964</date_from><text>Не вспоминаю дней счастливых,
Не замечаю лиц знакомых.
Я весь какой-то странный вывих.
Я весь какой-то сонный промах,
Сосредоточен иль рассеян...
Но здесь иная зреет странность,—
Как будто чувствую: со всею
Вселенной собственной расстанусь.
И, к расставанию готовясь,
Сжигаю книги и рубахи,
Соображение и совесть,
И говорю своей собаке:
«Ты, умница, еще не слышишь,
Как безнадежно я пылаю.
Ты за меня стихи допишешь,
А на луну я сам залаю».</text><name>Не вспоминаю дней счастливых...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Всех, кто утром выйдет на простор,
Сто ворот зовут в сосновый бор.
Меж высоких и прямых стволов
Сто ворот зовут под хвойный кров.
Полумрак и зной стоят в бору.
Смолы проступают сквозь кору.
А зайдешь в лесную даль и глушь,
Муравьиным спиртом пахнет сушь.
В чаще муравейники не спят -
Шевелятся, зыблются, кипят.
Да мелькают белки в вышине,
Словно стрелки, от сосны к сосне.
Этот лес полвека мне знаком.
Был ребенком, стал я стариком.
И теперь брожу, как по следам,
По своим мальчишеским годам.
Но, как прежде, для меня свои -
Иглы, шишки, белки, муравьи.
И меня, как в детстве, до сих пор
Сто ворот зовут в сосновый бор.</text><name>Бор</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Луна качает море.
Прилив. Отлив...
Качает наше горе
На лодке рифм.
Я рифмами обманут
И потому спасен,
Качаются лиманы,
И душен сон.</text><name>Луна качает море...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1922</date_from><text>Участок - великая вещь!
Это - место свидания
Меня и государства.
Государство напоминает,
Что оно все еще существует!</text><name></name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1939</date_from><text>Если умру я, если исчезну,
Ты не заплачешь. Ты б не смогла.
Я в твоей жизни, говоря честно,
Не занимаю большого угла.
В сердце твоем оголтелый дятел
Не для меня долбит о любви.
Кто я, в сущности? Так. Приятель.
Но есть права у меня и свои.
Бывает любовь безысходнее круга —
Полубезумье такая любовь.
Бывает — голубка станет подругой,
Лишь приголубь ее голубок,
Лишь подманить воркованием губы,
Мехом дыханья окутать ее,
Грянуть ей в сердце — прямо и грубо —
Жаркое сердцебиенье свое.
Но есть на свете такая дружба,
Такое чувство есть на земле,
Когда воркованье просто не нужно,
Как рукопожатье в своей семье,
Когда не нужны ни встречи, ни письма,
Но вечно глаза твои видят глаза,
Как если б средь тонких струн организма
Новый какой-то нерв завелся.
И знаешь: что б ни случилось с тобою,
Какие б ни прокляли голоса —
Тебя с искалеченною судьбою
Те же теплые встретят глаза.
И встретят не так, как радушные люди,
Но всей
глубиною
своей
чистоты,
Не потому, что ты абсолютен,
А просто за то, что ты — это ты.</text><name>О любви</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1928</date_from><text>У Ванюши не пахана пашенка,—
Закружила Ванюшу Наташенька.
Что ни день — у зеленого ельника
Он встречается с дочкою мельника.
Осыпает он девушку ласками,
Ублажает красивыми сказками,
Развлекает ее разговорами
Про любовь да про разные стороны.
А в селе, у колодцев, как водится,
Где досужие кумушки сходятся,
Всё уже решено окончательно:
Дескать, парень и впрямь завлекательный,
Дескать, свадьба предвидится знатная...
А на деле — случилось обратное.
Заседанье в ячейке назначили,
Ваньке выговор примастачили,
Припаяли ему внушение,
Что вошел с кулаком в сношения,
Что в июньскую полночь синюю
Искривил комсомольскую линию.
Присмолили ему, примастачили,
В протоколах про всё обозначили:
Не ходи на чужую околицу,
Не зарись на кулацкую горницу!</text><name>У Ванюши не пахана пашенка...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1827</date_from><text>Благодарю вас за цветы:
Они священны мне; порою
На них задумчиво покою
Мои любимые мечты;
Они пленительно и живо
Те дни напоминают мне,
Когда на воле, в тишине,
С моей Каменою ленивой,
Я своенравно отдыхал
Вдали удушливого света
И вдохновенного поэта
К груди кипучей прижимал!
И ныне с грустию утешной
Мои желания летят
В тот край возвышенных отрад
Свободы милой и безгрешной.
И часто вижу я во сне:
И три горы, и дом красивый,
И светлой Сороти извивы
Златого месяца в огне,
И там, у берега, тень ивы -
Приют прохлады в летний зной,
Наяды полог продувной;
И те отлогости, те нивы,
Из-за которых вдалеке,
На вороном аргамаке,
Заморской шляпою покрытый,
Спеша в Тригорское, один -
Вольтер, и Гете, и Расин -
Являлся Пушкин знаменитый;
И ту площадку, где в тиши
Нас нежила, нас веселила
Вина чарующая сила -
Оселок сердца и души;
И все божественное лето,
Которое из рода в род,
Как драгоценность, перейдет,
Зане Языковым воспето!
Златые дни! златые дни!
Взываю к вам, и где ж они?
Теперь не то: с утра до ночи
Мир политических сует
Мне утомляет ум и очи,
А пользы нет, и славы нет!
Скучаю горько, и едва ли
К поре, ко времени пройдут
Мои учебные печали
И прозаический мой труд.
Но что бы ни было - оставлю
Незанимательную травлю
За дичью суетных наук,-
И, друг природы, лени друг,
Беспечной жизнью позабавлю
Давно ожиданный досуг.
Итак, вперед! Молюся богу,
Да он меня благословит,
Во имя Феба и харит,
На православную дорогу;
Да мой обрадованный взор
Увидит вновь, восторга полный,
Верхи и скаты ваших гор,
И темный сад, и дом, и волны!</text><name>П. А. Осиповой (Благодарю вас за цветы...)</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1849</date_from><text>У меня под окном, темной ночью и днем,
Вечно возишься ты, беспокойное море;
Не уляжешься ты, и, с собою в борьбе,
Словно тесно тебе на свободном просторе.
О, шуми и бушуй, пой и плачь, и тоскуй,
Своенравный сосед, безумолкное море!
Наглядеться мне дай, мне наслушаться дай,
Как играешь волной, как ты мыкаешь горе.
Всё в тебе я люблю. Жадным слухом ловлю
Твой протяжный распев, волн дробящихся грохот,
И подводный твой гул, и твой плеск, и твой рев,
И твой жалобный стон, и твой бешеный хохот.
Глаз с тебя не свожу, за волнами слежу;
Тишь лежит ли на них, нежно веет ли с юга,—
Все слились в бирюзу; но, почуя грозу,
Что с полночи летит,— почернеют с испуга.
Всё сильней их испуг, и запрыгают вдруг,
Как стада диких коз по горам и стремнинам;
Ветер роет волну, ветер мечет волну,
И беснуется он по кипящим пучинам.
Но вот буйный уснул; волн смирился разгул,
Только шаткая зыбь всё еще бродит, бродит;
Море вздрогнет порой — как усталый больной,
Облегчившись от мук, дух с трудом переводит.
Каждый день, каждый час новым зрелищем нас
Манит в чудную даль голубая равнина:
Там, в пространстве пустом, в углубленьи морском,
Всё — приманка глазам, каждый образ — картина.
Паруса распустив, как легок и красив
Двух стихий властелин, величавый и гибкий,
Бриг несется — орлом средь воздушных равнин,
Змий морской — он скользит по поверхности зыбкой.
Закоптив неба свод, вот валит пароход,
По покорным волнам он стучит и колотит;
Огнедышащий кит, море он кипятит,
Бой огромных колес волны в брызги молотит.
Не под тенью густой,— над прозрачной волной
Собирается птиц среброперая стая;
Все кружат на лету; то махнут в высоту,
То, спустившись, нырнут, грустный крик испуская.
От прилива судов со всемирных концов
Площадь моря кипит многолюдным базаром;
Здесь и север, и юг, запад здесь и восток —
Все приносят оброк разнородным товаром.
Вот снуют здесь и там — против волн, по волнам,
Челноки, каики вереницей проворной;
Лиц, одежд пестрота; всех отродий цвета,
Кож людских образцы: белой, смуглой и черной.
Но на лоно земли сон и мрак уж сошли;
Только море не спит и рыбак с ним не праздный;
Там на лодках, в тени, загорелись огни;
Опоясалась ночь словно нитью алмазной.
Нет пространству границ! Мыслью падаешь ниц —
И мила эта даль, и страшна бесконечность!
И в единый символ, и в единый глагол
Совмещается нам — скоротечность и вечность.
Море, с первого дня ты пленило меня!
Как полюбишь тебя — разлюбить нет уж силы;
Опостылит земля — и леса, и поля,
Прежде милые нам, после нам уж не милы;
Нужны нам: звучный плеск, разноцветный твой блеск,
Твой прибой и отбой, твой простор и свобода;
Ты природы душа! Как ни будь хороша,—
Где нет жизни твоей — там бездушна природа!</text><name>Босфор</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Когда умирает любовь,
Врачи не толпятся в палате,
Давно понимает любой —
Насильно не бросишь
В объятья...
Насильно сердца не зажжешь.
Ни в чем никого не вините.
Здесь каждое слою —
Как нож,
Что рубит меж душами нити.
Здесь каждая ссора —
Как бой.
Здесь все перемирья
Мгновенны...
Когда умирает любовь,
Еще холодней
Во Вселенной...</text><name>Когда умирает любовь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1924</date_from><text>Великая вокруг меня пустыня,
И я — великий в той пустыне постник.
Взойдет ли день — я шторы опускаю,
Чтоб солнечные бесы на стенах
Кинематограф свой не учиняли.
Настанет ночь — поддельным, слабым светом
Я разгоняю мрак и в круге лампы
Сгибаю спину и скриплю пером,—
А звезды без меня своей дорогой
Пускай идут.
Когда шумит мятеж,
Голодный объедается до рвоты,
А сытого (в подвале) рвет от страха
Вином и желчью,— я засов тяжелый
Кладу на дверь, чтоб ветер революций
Не разметал моих листов заветных.
И если (редко) женщина приходит
Шуршать одеждой и сиять очами —
Что ж? я порой готов полюбоваться
Прельстительным и нежным микрокосмом...</text><name>Великая вокруг меня пустыня...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Не придумано истинней мига,
чем раскрытые наугад -
недочитанные, как книга,-
разметавшись, любовники спят.</text><name>Петрарка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1856</date_from><text>[Из Байрона]
Неспящих солнце, грустная звезда,
Как слезно луч мерцает твой всегда,
Как темнота при нем еще темней,
Как он похож на радость прежних дней!
Так светит прошлое нам в жизненной ночи,
Но уж не греют нас бессильные лучи,
Звезда минувшего так в горе мне видна,
Видна, но далека — светла, но холодна!
Примечание: в книге имеется это же стихотворение в переводе Фета («О, солнце глаз бессонных...»), Козлова («Бессонное солнце, в тумане луна!..»), Маршака («Бессонных солнце..») и Д. Маркевича («О солнце тех, кто не вкушает сна...»). В сборнике приведён перевод этого стиха, сделанный Набоковым («Печальная звезда, бессонных солнце! Ты...»)</text><name>Неспящих солнце, грустная звезда...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from>1840</date_from><text>Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит...
Говорит душе беспечной:
«Пой, любуйся, веселись!
Дивен мир, но мир не вечный!
Выше, выше понесись,
Жизни слишком скоротечной
Не вдавайся, не держись.
Думам здесь не развернуться,
Не успеешь оглянуться —
Всё прекрасное пройдет!
А на небе безопасно,—
Небо чисто, небо ясно,
В нем обширнее полет».
Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит...
«Посмотри: уж догорает
Освещенье на пирах,
Шум оркестров затихает,
И одна, почти в слезах,
Дева бедная вздыхает
Об утраченных часах.
Посмотри: завяли розы;
Посмотри: лиются слезы...
Где забав горячий след?
А на небе всё прекрасно,—
Небо чисто, небо ясно,
Даже облачка в нем нет!»
Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит...
«Как цвела и как любила
Эта юная чета;
Восхищала, веселила
Их любовь, их красота!
Тут измена, здесь могила;
Всё земное — суета.
Как непрочно всё, что мило!
Счастье многое сулило,
Но сдержало ли обет?
А на небе всё прекрасно,—
Небо чисто, небо ясно,
И обмана в небе нет».
Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит...
«Вот счастливца окружают
Дети, други, как цветы
Вкруг его благоухают...
Но надолго ль? Видишь ты,
Друг за другом отпадают,
Точно с дерева листы,—
И один, осиротелый,
По дороге опустелой,
Пригорюнясь, он идет.
А на небе всё прекрасно,—
Небо чисто, небо ясно,
Там разлука не живет».
Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит...
«Увлекаешься ль мечтою
Славы доблестных трудов?
Видишь стаю за собою
И зоилов, и врагов,
Ты обрызган клеветою,
Ты везде встречаешь ков;
Твой восторг охладевает,
Чувств святыню оскорбляет
Света хохот, света лед.
Но взнесись на небо ясно,—
Там свободно, там прекрасно,
И оно тебя поймет».
Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит...
Говорит душе унылой:
«Мир роскошный опустел
Для тебя, и легкокрылый
Дух веселья отлетел,—
Но крепись духовной силой,
Нет, не в мире твой удел!
Твой удел вот здесь, меж нами,
Меж блестящими звездами
Прежнее тебя всё ждет,
Всё, что мило, что прекрасно,
Небо чисто, небо ясно
Для тебя здесь бережет.</text><name>Тарантелла</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>В природы грубом красноречье
Я утешение найду.
У ней душа-то человечья
И распахнется на ходу.
Мне близки теплые деревья,
Молящиеся на восток,
В краю, еще библейски древнем,
Где день, как человек, жесток.
Где мир, как и душа, остужен
Покровом вечной мерзлоты,
Где мир душе совсем не нужен
И ненавистны ей цветы.
Где циклопическое око
Так редко смотрит на людей,
Где ждут явления пророка
Солдат, отшельник и злодей.</text><name>В природы грубом красноречье...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>Я думаю: Господи, сколько я лет проспала
и как стосковалась по этому грешному раю!
Цветут тополя. За бульваром горят купола.
Сажусь на скамью. И дышу. И глаза протираю.
Стекольщик проходит. И зайчик бежит по песку,
по мне, по траве, по младенцу в плетеной коляске,
по старой соседке моей - и сгоняет тоску
с морщинистой этой, окаменевающей маски.
Повыползла старость в своем допотопном пальто,
идет комсомол со своей молодою спесью,
но знаю: в Москве - и в России - и в мире - никто
весну не встречает такой благодарною песней.
Какая прозрачность в широком дыхании дня...
И каждый листочек - для глаза сладчайшее яство.
Какая большая волна подымает меня!
Живи, непостижная жизнь,
расцветай,
своевольничай,
властвуй!</text><name></name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from></date_from><text>Я помню только всего
Вечер дождливого дня,
Я провожала его,
Поцеловал он меня.
Дрожало пламя свечи,
Я плакала от любви.
- На лестнице не стучи,
Горничной не зови!
Прощай... Для тебя, о тебе,
До гроба, везде и всегда...
По водосточной трубе
Шумно бежала вода.
Ему я глядела вслед,
На низком сидя окне...
...Мне было пятнадцать лет,
И это приснилось мне...</text><name>Я помню только всего...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1927</date_from><text>Товарищ Иванов -
мужчина крепкий,
в штаты врос
покрепше репки.
Сидит
бессменно
у стула в оправе,
придерживаясь
на службе
следующих правил.
Подходит к телефону -
достоинство
складкой.
- Кто спрашивает?
- Товарищ тот -
И сразу
рот
в улыбке сладкой -
как будто
у него не рот, а торт.
Когда
начальство
рассказывает анекдот,
такой,
от которого
покраснел бы и дуб,-
Иванов смеется,
смеется, как никто,
хотя
от флюса
ноет зуб.
Спросишь мнение -
придет в смятеньице,
деликатно
отложит
до дня
до следующего,
а к следующему
узнаете
мненьице -
уважаемого
товарища заведующего.
Начальство
одно
смахнут, как пыльцу...
Какое
ему,
Иванову,
дело?
Он служит
так же
другому лицу,
его печенке,
улыбке,
телу.
Напялит
на себя
начальственную маску,
начальственные привычки,
начальственный
вид.
Начальство ласковое -
и он
ласков.
Начальство грубое -
и он грубит.
Увидя безобразие,
не протестует впустую.
Протест
замирает
в зубах тугих.
- Пускай, мол,
первыми
другие протестуют.
Что я, в самом деле,
лучше других?-
Тот -
уволен.
Этот -
сокращен.
Бессменно
одно
Ивановье рыльце.
Везде
и всюду
пролезет он,
подмыленный
скользким
подхалимским
мыльцем.
Впрочем,
написанное
ни для кого не ново
разве нет
у вас
такого Иванова?
Кричу
благим
(а не просто) матом,
глядя
на подобные истории:
- Где я?
В лонах красных наркоматов
или
в дооктябрьской консистории?!</text><name>Товарищ Иванов</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1959</date_from><text>Мальчики с финками, девочки с «фиксами»...
Две проводницы дремотными сфинксами...
В вагоне спят рабочие,
Вагон во власти сна,
А в тамбуре бормочет
Нетрезвая струна...
Я еду в этом тамбуре,
Спасаясь от жары.
Кругом гудят, как в таборе,
Гитары и воры.
И как-то получилось,
Что я читал стихи
Между теней плечистых
Окурков, шелухи.
У них свои ремесла.
А я читаю им,
Как девочка примерзла
К окошкам ледяным.
Они сто раз судились,
Плевали на расстрел.
Сухими выходили
Из самых мокрых дел.
На черта им девчонка?
И рифм ассортимент
Таким как эта — с чолкой
И пудрой в сантиметр?!
Стоишь — черты спитые.
На блузке видит взгляд
Всю дактилоскопию
Малаховских ребят...
Чего ж ты плачешь бурно?
И, вся от слез светла,
Мне шепчешь нецензурно —
Чистейшие слова?..
И вдруг из электрички,
Ошеломив вагон,
Ты
чище
Беатриче
Сбегаешь на перрон.</text><name>Последняя электричка</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1957</date_from><text>Пощади мое сердце
И волю мою укрепи,
Потому что
Мне снятся костры
В запорожской весенней степи.
Слышу — кони храпят,
Слышу — запах
Горячих коней.
Слышу давние песни
Вовек не утраченных
Дней.
Вижу мак-кровянец,
С Перекопа принесший
Весну,
И луну над конями —
Татарскую в небе
Луну.
И одну на рассвете,
Одну,
Как весенняя синь,
Чьи припухшие губы
Горчей,
Чем седая полынь...
Укрепи мою волю
И сердце мое
Не тревожь,
Потому что мне снится
Вечерней зари
Окровавленный нож,
Дрожь степного простора,
Махновских тачанок
Следы
И под конским копытом
Холодная пленка
Воды.
Эти кони истлели,
И сны эти очень стары.
Почему же
Мне снова приснились
В степях запорожских
Костры,
Ледяная звезда
И оплывшие стены
Траншей,
Запах соли и йода,
Летящий
С ночных Сивашей?
Будто кони храпят,
Будто легкие тени
Встают,
Будто гимн коммунизма
Охрипшие глотки поют.
И плывет у костра,
Бурым бархатом
Грозно горя,
Знамя мертвых солдат,
Утвердивших
Закон Октября.
Это Фрунзе вручает его
Позабытым полкам,
И ветра Черноморья
Текут
По солдатским щекам.
И от крови погибших,
Как рана, запекся
Закат.
Маки пламенем алым
До самого моря
Горят.
Унеси мое сердце
В тревожную эту страну,
Где на синем просторе
Тебя целовал я одну.
Словно тучка пролетная,
Словно степной
Ветерок —
Мира нового молодость —
Мака
Кровавый цветок.
От степей зацветающих
Влажная тянет
Теплынь,
И горчит на губах
Поцелуев
Сухая полынь.
И навстречу кострам,
Поднимаясь
Над будущим днем,
Полыхает восход
Боевым
Темно-алым огнем.
Может быть,
Это старость,
Весна,
Запорожских степей забытье?
Нет!
Это — сны революции.
Это — бессмертье мое.</text><name>Костры</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Всегда так было
и всегда так будет:
ты забываешь обо мне порой,
твой скучный взгляд
порой мне сердце студит...
Но у тебя ведь нет такой второй!
Несвойственна любви красноречивость,
боюсь я слов красивых как огня.
Я от тебя молчанью научилась,
и ты к терпенью
приучил меня.
Нет, не к тому, что родственно бессилью,
что вызвано покорностью судьбе,
нет, не к тому, что сломанные крылья
даруют в утешение тебе.
Ты научил меня терпенью поля,
когда земля суха и горяча,
терпенью трав, томящихся в неволе
до первого весеннего луча,
ты научил меня терпенью птицы,
готовящейся в дальний перелет,
терпенью всех, кто знает,
что случится,
И молча неминуемого ждет.</text><name>Всегда так было...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1968</date_from><text>Сижу, сутулясь, предо мной учебник,—
моя мольба восходит горячо!
И добрый появляется волшебник,
заглядывает мне через плечо...
Бьет артналет, разламывая в щебень
быки моста,— обрушился кессон.
Но трехминутный перерыв волшебен,
и ангел машет мне,— в я спасен!..
Мы ищем гриб — а ждем, чтоб почему-то
вдруг вышел в колпаке высоком гном!..
...Но разве можно без наличья чуда
постичь задачу, выжить под огнем?!</text><name>Сижу, сутулясь, предо мной учебник...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Ты все молодишься. Все хочешь
забыть, что к закату идешь:
где надо смеяться - хохочешь,
где можно заплакать - поешь.
Ты все еще жаждешь обманом
себе и другим доказать,
что юности легким туманом
ничуть не устала дышать.
Найдешь ли свое избавленье,
уйдешь ли от боли своей
в давно надоевшем круженье,
в свечении праздных огней?
Ты мечешься, душу скрывая
и горькие мысли тая,
но я-то доподлинно знаю,
в чем кроется сущность твоя.
Но я-то отчетливо вижу,
что смысл недомолвок твоих
куда человечней и ближе
актерских повадок пустых.
Но я-то давно вдохновеньем
считать без упрека готов
морщинки твои - дуновенье
сошедших со сцены годов.
Пора уже маску позерства
на честную позу сменить.
Затем, что довольно притворства
и правдою, трудной и черствой,
У нас полагается жить.
Глаза, устремленные жадно.
Часов механический бой.
То время шумит беспощадно
над бедной твоей головой.</text><name>Ты все молодишься. Все хочешь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1965</date_from><text>Ты не плачь, не плачь, не плачь. Не надо.
Это только музыка! Не плачь.
Это всего-навсего соната.
Плачут же от бед, от неудач.
Сядем на скамейку.
Синевато
Небо у ботинок под ледком.
Это всего-навсего соната —
Черный рупор в парке городском.
Каплет с крыши дровяного склада.
Развезло. Гуляет черный грач...
Это всего-навсего соната!
Я прошу: не плачь, не плачь, не плачь.</text><name>Не плачь</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1867</date_from><text>Man muss die Slaven an die Mauer drucken *
Они кричат, они грозятся:
"Вот к стенке мы славян прижмем!"
Ну, как бы им не оборваться
В задорном натиске своем!
Да, стенка есть - стена большая,-
И вас не трудно к ней прижать.
Да польза-то для них какая?
Вот, вот что трудно угадать.
Ужасно та стена упруга,
Хоть и гранитная скала,-
Шестую часть земного круга
Она давно уж обошла...
Ее не раз и штурмовали -
Кой-где сорвали камня три,
Но напоследок отступали
С разбитым лбом богатыри...
Стоит она, как и стояла,
Твердыней смотрит боевой:
Она не то чтоб угрожала,
Но... каждый камень в ней живой.
Так пусть же бешеным напором
Теснят вас немцы и прижмут
К ее бойницам и затворам,-
Посмотрим, что они возьмут!
Как ни бесись вражда слепая,
Как ни грози вам буйство их,-
Не выдаст вас стена родная,
Не оттолкнет она своих.
Она расступится пред вами
И, как живой для вас оплот,
Меж вами станет и врагами
И к ним поближе подойдет.
* Славян должно прижать к стене (нем.).- Ред.</text><name>Славянам (Они кричат, они грозятся...)</name><date_to>1867</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Царевной мудрой Ариадной
Царевич доблестный Тезей
Спасен от смерти безотрадной
Среди запутанных путей:
К его одежде привязала
Она спасительную нить,-
Перед героем смерть стояла,
Но не могла его пленить,
И, победитель Минотавра,
Свивая нить, умел найти
Тезей к венцу из роз и лавра
Прямые, верные пути.
А я - в тиши, во тьме блуждаю,
И в Лабиринте изнемог,
И уж давно не понимаю
Моих обманчивых дорог.
Всё жду томительно: устанет
Судьба надежды хоронить,
Хоть перед смертью мне протянет
Путеводительную нить,-
И вновь я выйду на свободу,
Под небом ясным умереть
И, умирая, на природу
Глазами ясными смотреть.</text><name>Царевной мудрой Ариадной...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from></date_from><text>Я ведал: ненарекаемость Бозничего,
неизбытность Полевичего,
ненасытность Огневичего,
нерассыпность Водяничего,
неувядаемость Девичьего. Я ведал.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1918</date_from><text>Проплывают льдины, звеня,
Небеса безнадежно бледны.
Ах, за что ты караешь меня,
Я не знаю моей вины.
Если надо - меня убей,
Но не будь со мною суров.
От меня не хочешь детей
И не любишь моих стихов.
Все по-твоему будет: пусть!
Обету верна своему,
Отдала тебе жизнь, но грусть
я в могилу с собой возьму.</text><name>Проплывают льдины, звеня...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Плачьте днесь, мои очи, вашу участь злую,
Плачьте ныне, ах! плачьте, без вопроса вскую:
Аминта не желает зрети на вас больше
И дабы со мною сердце ее было дольше.
Буде вы, ее видя, счастливыми были,
Буде с весельем себя в ее очах зрили,-
То плачьте, мои очи, в горькой днесь печали:
Не видеть вам драгих дней, ибо все пропали.</text><name></name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Перед войной я написал подвал
про книжицу поэта-ленинградца
и доказал, что, если разобраться,
певец довольно скучно напевал.
Я сдал статью и позабыл об этом,
за новую статью был взяться рад.
Но через день бомбили Ленинград
и автор книжки сделался поэтом.
Все то, что он в балладах обещал,
чему в стихах своих трескучих клялся,
он "выполнил - боролся, и сражался,
и смертью храбрых,
как предвидел, пал.
Как хорошо, что был редактор зол
и мой подвал крестами переметил
и что товарищ,
павший,
перед смертью
его,
скрипя зубами,
не прочел.</text><name>Памяти товарища</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from></date_from><text>Вся я горю, не пойму отчего...
Сердце, ну как же мне быть?
Ах, почему изо всех одного
Можем мы в жизни любить?
Сердце в груди
Бьется, как птица,
И хочешь знать,
Что ждет впереди,
И хочется счастья добиться!
Радость поет, как весенний скворец,
Жизнь и тепла и светла.
Если б имела я десять сердец,-
Все бы ему отдала!
Сердце в груди
Бьется, как птица,
И хочешь знать,
Что ждет впереди,
И хочется счастья добиться!</text><name>Если б имела я десять сердец</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Я пригвожден к трактирной стойке.
Я пьян давно. Мне всё - равно.
Вон счастие мое - на тройке
В сребристый дым унесено...
Летит на тройке, потонуло
В снегу времен, в дали веков...
И только душу захлестнуло
Сребристой мглой из-под подков...
В глухую темень искры мечет,
От искр всю ночь, всю ночь светло...
Бубенчик под дугой лепечет
О том, что счастие прошло...
И только сбруя золотая
Всю ночь видна... Всю ночь слышна...
А ты, душа... душа глухая...
Пьяным пьяна... пьяным пьяна...</text><name>Я пригвожден к трактирной стойке...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from></date_from><text>За гранью смерти её я встречу,
Её, единую, её, любимую.
И ей, как в детстве, на зов отвечу
С любовью первою, — неисцелимою.
Её ли сердцем не угадаю?
В ней жизнь последняя и бесконечная.
Сквозь облик милый — тебя узнаю,
Тебя, Заступница, тебя, Предвечная…</text><name>ОБЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Набегают волны синие.
Зелёные? Нет, синие.
Как хамелеонов миллионы,
Цвет меняя на ветру.
Ласково цветёт глициния —
Она нежнее инея...
А где-то есть земля Дельфиния
И город Кенгуру.
Это далеко! Ну что же?—
Я туда уеду тоже.
Ах ты, боже, ты мой боже,
Что там будет без меня?
Пальмы без меня засохнут,
Розы без меня заглохнут,
Птицы без меня замолкнут —
Вот что будет без меня.
Да, но без меня в который раз
Отплыло судно «Дикобраз».
Как же я подобную беду
Из памяти сотру?
А вчера пришло, пришло, пришло
Ко мне письмо, письмо, письмо
Со штемпелем моей Дельфинии,
Со штампом Кенгуру.
Белые конверты с почты
Рвутся, как магнолий почки,
Пахнут, как жасмин, но вот что
Пишет мне родня:
Пальмы без меня не сохнут,
Розы без меня не глохнут,
Птицы без меня не молкнут...
Как же это без меня?
Набегают волны синие.
Зелёные? Нет, синие.
Набегают слезы горькие...
Смахну, стряхну, сотру.
Ласково цветёт глициния —
Она нежнее инея...
А где-то есть страна Дельфиния
И город Кенгуру.</text><name>Страна Дельфиния</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1970</date_from><text>Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве - масса трещин и смещений:
В Аду решили черти строить рай
Для собственных грядущих поколений.
Известный черт с фамилией Черток -
Агент из Рая - ночью, внеурочно
Отстукал в Рай: в Аду черт знает что,-
Что точно - он, Черток, не знает точно.
Еще ввернул тревожную строку
Для шефа всех лазутчиков Амура:
"Я в ужасе,- сам Дьявол начеку,
И крайне ненадежна агентура".
Тем временем в Аду сам Вельзевул
Потребовал военного парада,-
Влез на трибуну, плакал и загнул:
"Рай, только рай - спасение для Ада!"
Рыдали черти и кричали: "Да!
Мы рай в родной построим Преисподней!
Даешь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!"
"Ну что ж, вперед! А я вас поведу! -
Закончил Дьявол. - С богом! Побежали!"
И задрожали грешники в Аду,
И ангелы в Раю затрепетали.
И ангелы толпой пошли к Нему -
К тому, который видит все и знает,-
А он сказал: "Мне плевать на тьму!" -
И заявил, что многих расстреляет.
Что Дьявол - провокатор и кретин,
Его возня и крики - все не ново,-
Что ангелы - ублюдки, как один
И что Черток давно перевербован.
"Не Рай кругом, а подлинный бедлам,-
Спущусь на землю - там хоть уважают!
Уйду от вас к людям ко всем чертям -
Пускай меня вторично распинают!.."
И он спустился. Кто он? Где живет?..
Но как-то раз узрели прихожане -
На паперти у церкви нищий пьет,
"Я Бог,- кричит,- даешь на пропитанье!"
Конец печален (плачьте, стар и млад,-
Что перед этим всем сожженье Трои?)
Давно уже в Раю не рай, а ад,-
Но рай чертей в Аду зато построен!</text><name>Переворот в мозгах из края в край...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1906</date_from><text>Не смейтесь вы над юным поколеньем!
Вы не поймете никогда,
Как можно жить одним стремленьем,
Лишь жаждой воли и добра...
Вы не поймете, как пылает
Отвагой бранной грудь бойца,
Как свято отрок умирает,
Девизу верный до конца!
. . . . . . . . . . . . . . .
Так не зовите их домой
И не мешайте их стремленьям, -
Ведь каждый из бойцов - герой!
Гордитесь юным поколеньем!</text><name></name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1965</date_from><text>Хорошо, когда для счастья есть причина:
Будь то выигрыш ли, повышенье чина,
Отомщение, хранящееся в тайне,
Гениальный стихи или свиданье,
В историческом ли подвиге участье,
Под метелями взращенные оливы...
Но
нет
ничего
счастливей
Беспричинного счастья.</text><name>Каким бывает счастье</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Он - инок. Он - Божий. И буквы устава
Все мысли, все чувства, все сказки связали.
В душе его травы, осенние травы,
Печальные лики увядших азалий.
Он изредка грезит о днях, что уплыли.
Но грезит устало, уже не жалея,
Не видя сквозь золото ангельских крылий,
Как в танце любви замерла Саломея.
И стынет луна в бледно-синей эмали,
Немеют души умирающей струны...
А буквы устава все чувства связали,-
И блекнет он, Божий, и вянет он, юный.</text><name>Он - инок. Он - Божий....</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1841</date_from><text>В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня - но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.</text><name>Сон (В полдневный жар...)</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1896</date_from><text>Пышней, чем в ясный час расцвета,
Аллея пурпуром одета.
И в зыбком золоте ветвей
Еще блистает праздник лета
Волшебной прелестью своей.
И ночь, сходящую в аллею,
Сквозь эту рдяную листву,
Назвать я сумраком не смею,
Но и зарей — не назову!</text><name>Аллея осенью</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Нельзя воспитывать щенков
Посредством крика и пинков.
Щенок, воспитанный пинком,
Не будет преданным щенком.
Ты после грубого пинка
Попробуй подзови щенка!</text><name>Важный совет</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Сочинитель бедный, это ты ли
Сочиняешь песни о луне?
Уж давно глаза мои остыли
На любви, на картах и вине.
Ах, луна влезает через раму,
Свет такой, хоть выколи глаза...
Ставил я на пиковую даму,
А сыграл бубнового туза.</text><name>Сочинитель бедный, это ты ли...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1966</date_from><text>Эти сны роковые - вранье!
А рассказчикам нету прощенья,
Потому что простое житье
Безутешней любого смещенья.
Ты увидел, когда ты уснул,
Весла в лодке и камень на шее,
А к постели придвинутый стул
Был печальней в сто раз и страшнее.
По тому, как он косо стоял,-
Ты б заплакал, когда б ты увидел,-
Ты бы вспомнил, как смертно скучал
И как друг тебя горько обидел.
И зачем - непонятно - кричать
В этих снах, под машины ложиться,
Если можно проснуться опять -
И опять это все повторится.</text><name>Эти сны роковые - вранье!..</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Сюда с мандатом из Москвы
приехали без проездных
в казенных кожанках волхвы
и в гимнастерках фронтовых.
А в сундучках у них лежат
пять топоров и пять лопат.
Тут без угара угоришь
и всласть напаришься без дров.
Пять топоров без топорищ
и пять лопат без черенков.
Но в эти годы сущий клад
пять топоров и пять лопат.
Так утверждался новый рай,
а начинался он с того,
что люди ставили сарай
для инструмента своего.
И в нем работники хранят
пять топоров и пять лопат.
Когда Ильич в больших снегах -
ушел туда, где света нет,
и свет померк в его очах -
отсюда хлынул общий свет.
Я слышу, как они стучат,-
пять топоров и пять лопат.</text><name>Баллада Волховстроя</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1957</date_from><text>Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумашедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?</text><name>Признание</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1819</date_from><text>Уныние! вернейший друг души!
С которым я делю печаль и радость,
Ты легким сумраком мою одело младость,
И расцвела весна моя в тиши.
Я счастье знал, но молнией мгновенной
Оно означило туманный небосклон,
Его лишь взвидел взор, блистаньем ослепленный,
Я не жалел о нем: не к счастью я рожден.
В душе моей раздался голос славы:
Откликнулась душа волненьям на призыв;
Но, силы испытав, я дум смирил порыв,
И замерли в душе надежды величавы.
Не оправдала ты честолюбивых снов,
О слава! Ты надежд моих отвергла клятву,
Когда я уповал пожать бессмертья жатву
И яркою браздой прорезать мглу веков!
Кумир горящих душ! меня не допустила
Судьба переступить чрез твой священный праг,
И, мой пожравшая уединенный прах,
Забвеньем зарастет безмолвная могила.
Но слава не вотще мне голос подала!
Она вдохнула мне свободную отвагу,
Святую ненависть к бесчестному зажгла —
И чистую любовь к изящному и благу.
Болтливыя молвы не требуя похвал,
Я подвиг бытия означил тесным кругом:
Пред алтарем души в смиреньи клятву дал
Тирану быть врагом и жертве верным другом.
С улыбкою любви, в венках из свежих роз,
На пир роскошества влекли меня забавы;
Но сколько в нектар их я пролил горьких слез,
И чаша радости была сосуд отравы.
Унынье! всё с тобой крепило мой союз;
Неверность льстивых благ была мне поученьем;
Ты сблизило меня с полезным размышленьем
И привело под сень миролюбивых муз.
Сопутник твой, сердечных ран целитель,
Труд, благодатный труд их муки усыпил.
Прошедшего — веселый искупитель!
Живой источник новых сил!
Всё изменило мне! ты будь не безответен!
С утраченным мое грядущее слилось;
Грядущее со мною разочлось,
И новый иск на нем мой был бы тщетен.
Сокровищницу бытия
Я истощил в одном незрелом ощущеньи;
Небес изящное наследство прожил я
В неполном шумном наслажденьи.
Наследство благ земных холодным оком зрю.
Пойду ль на поприще позорных состязаний
Толпы презрительной соперником, в бою
Оспоривать успех, цель низких упований?
В победе чести нет, когда бесчестен бой,
Раскройте новый круг, бойцов сзовите новых,
Пусть лавр, не тронутый корыстною рукой,
Пусть мета высшая самих венков лавровых
Усердью чистому явит достойный дар!
И честолюбие, источник дел высоких,
Когда не возмущен грозой страстей жестоких,
Вновь пламенной струей прольет по мне свой жар.
Но скройся от меня, с коварным обольщеньем,
Надежд несбыточных испытанный обман!
Почто тревожишь ум бесплодным сожаленьем
И разжигаешь ты тоску заснувших ран?
Унынье! с коим я делю печаль и радость,
Единый друг обманутой души,
Под сумраком твоим моя угасла младость,
Пускай и полдень мой прокрадется в тиши.</text><name>Уныние</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1957</date_from><text>Тебя давно уж нет на свете,
Но я беседую с тобой.
Я вспомнил бухту,
южный ветер,
Зеленопламенный прибой.
Ангары.
Ночь.
Тень гидроплана.
Огромное лицо луны.
Тревожный холодок дурмана
От губ
твоих,
от крутизны.
Холщовые одежды лета.
Над штабом —
красная звезда.
Вплоть до зари,
вплоть до рассвета
Не расставались
мы
тогда.
Не расставались,
целовались.
Сверчки гремели.
А кругом
Шла исподволь
событий завязь,
Над нами
плыл
железный гром.
Что понимали мы в столетье,
Две тени,
слитых в серебре?..</text><name>Тебя давно уж нет на свете...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Игорю Кохановскому
Мой друг уехал в Магадан.
Снимите шляпу, снимите шляпу!
Уехал сам, уехал сам,
Не по этапу, не по этапу.
Не то чтоб другу не везло,
Не чтоб кому-нибудь назло,
Не для молвы, что, мол, чудак,
А просто так, а просто так.
Быть может кто-то скажет: - Зря!
Как так - решиться всего лишиться?
Ведь там сплошные лагеря,
А в них убийцы, а в них убийцы!
Ответит он: - Не верь молве.
Их там не больше, чем в Москве.-
Потом уложит чемодан -
И в Магадан, и в Магадан.
Не то чтоб мне не по годам,-
Я б прыгнул ночью из электрички,-
Но я не еду в Магадан,
Забыв привычки, закрыв кавычки.
Я буду петь под струнный звон
Про то, что будет видеть он,
Про то, что в жизни не видал,-
Про Магадан, про Магадан.
Мой друг поехал сам собой,
С него довольно, с него довольно.
Его не будет бить конвой,
Он - добровольно, он - добровольно.
А мне удел от бога дан...
А, может, тоже в Магадан
Уехать с другом заодно
И лечь на дно, и лечь на дно.</text><name>Мой друг уехал в Магадан</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1831</date_from><text>Недвижимы, как мертвые в гробах,
Невольно мы в болезненных сердцах
Хороним чувств привычные порывы;
Но их объял еще не вечный сон,
Еще струна издаст бывалый звон,
Она дрожит - еще мы живы!
Едва дошел с далеких берегов
Небесный звук спадающих оков
И вздрогнули в сердцах живые струны,-
Все чувства вдруг в созвучие слились...
Нет, струны в них еще не порвались!
Еще, друзья, мы сердцем юны!
И в ком оно от чувств не задрожит?
Вы слышите: на Висле брань кипит!-
Там с Русью лях воюет за свободу
И в шуме битв поет за упокой
Несчастных жертв, проливших луч святой
В спасенье русскому народу.
Мы братья их!.. Святые имена
Еще горят в душе: она полна
Их образов, и мыслей, и страданий.
В их имени таится чудный звук:
В нас будит он всю грусть минувших мук,
Всю цепь возвышенных мечтаний.
Нет! В нас еще не гаснут их мечты.
У нас в сердца их врезаны черты,
Как имена в надгробный камень.
Лишь вспыхнет огнь во глубине сердец,
Пять жертв встают пред нами; как венец,
Вкруг выи вьется синий пламень.
Сей огнь пожжет чело их палачей,
Когда пред суд властителя царей
И палачи и жертвы станут рядом...
Да судит бог!.. А нас, мои друзья,
Пускай утешит мирная кутья
Своим таинственным обрядом.</text><name>При известии о польской революции</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1950</date_from><text>Ане Каминской
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое!..
Пушкин
Как будто заблудившись в нежном лете,
Бродила я вдоль липовых аллей
И увидала, как плясали дети
Под легкой сеткой молодых ветвей.
И на лужайке этот резвый танец,
И сквозь загар пробившийся румянец,
И быстрые движенья смуглых рук
На миг заворожили все вокруг.
Алмазами казались солнца блики,
Волшебный ветерок перелетал
И то лесною веял земляникой,
То соснами столетними дышал.
Под ярко-голубыми небесами
Огромный парк был полон голосами,
И даже эхо стало молодым...
...Там дети шли с знаменами своими,
И Родина сама,
любуясь ими,
С улыбкою чело склонила к ним.</text><name>Послесловие (Как будто заблудившись...)</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from>1831</date_from><text>Не ходите вы, девицы,
Поздно в Нижний сад гулять!
Там такие небылицы,
Что и слухом не слыхать!
В роще меж двумя прудами
Виден домик, вы туда
Не ходите; право, с вами
Может встретиться беда!
Артамоныч в час полночи
Часто ходит в тех местах:
Как огонь сверкают очи,
Бледность смерти на щеках;
Грозно машет он руками,
В белом саване обвит;
Страшно щелкает зубами,
Зорко, пристально глядит.
Стон невнятный произносит,
Будто ветра дикий вой,
И чего-то точно просит
Этот голос гробовой.
Грешный дух его терзает,
Несносимая тоска,
И с собою он таскает
Два зеленые бруска.
Артамоныча могила
Под горой в погосте там;
Буря крест с нее сломила —
Крест разбился по кускам;
Долго на земле лежали
Все обломки; но зимой
Их мальчишки растаскали,
Кто играть, а кто домой.
Но вокруг могилы срыты
Кучи мокрого песка,
И на них лежат забыты
Два зеленые бруска.
Их-то, верно, всё и носит
Посетитель этих мест,
И людей он добрых просит
Починить могильный крест.</text><name>Артамоныч</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1813</date_from><text>С истертою и ветхою сумой
Бедняжка-нищенький под оконьем таскался
И, жалуясь на жребий свой,
Нередко удивлялся,
Что люди, живучи в богатых теремах,
По горло в золоте, в довольстве и сластях,
Как их карманы ни набиты,
Еще не сыты!
И даже до того,
Что, без пути алкая
И нового богатства добывая,
Лишаются нередко своего
Всего.
Вон бывший, например, того хозяин дому
Пошел счастливо торговать;
Расторговался в пух. Тут, чем бы перестать
И достальной свой век спокойно доживать,
А промысел оставить свой другому, -
Он в море корабли отправил по весне;
Ждал горы золота; но корабли разбило;
Сокровища его все море поглотило;
Теперь они на дне,
И видел он себя богатым, как во сне.
Другой, тот в откупа пустился
И нажил было миллион,
Да мало: захотел его удвоить он,
Забрался по уши и вовсе разорился.
Короче, тысячи таких примеров есть;
И поделом: знай честь!
Тут Нищему Фортуна вдруг предстала
И говорит ему:
"Послушай, я помочь давно тебе желала;
Червонцев кучу я сыскала;
Подставь свою суму;
Ее насыплю я, да только с уговором:
Все будет золото, в суму что попадет,
Но если из сумы что на пол упадет,
То сделается сором.
Смотри ж, я наперед тебя остерегла:
Мне велено хранить условье наше строго,
Сума твоя ветха, не забирайся много,
Чтоб вынести она могла".
Едва от радости мой Нищий дышит
И под собой земли не слышит!
Расправил свой кошель, и щедрою рукой
Тут полился в него червонцев дождь златой:
Сума становится уж тяжеленька.
"Довольно ль?"- "Нет еще".- "Не треснула б".- "Не бойсь".
"Смотри, ты Крезом стал".- "Еще, еще маленько:
Хоть горсточку прибрось".
"Эй, полно! Посмотри, сума ползет уж врозь".
"Еще щепоточку". Но тут кошель прорвался,
Рассыпалась казна и обратилась в прах,
Фортуна скрылася: одна сума в глазах,
И Нищий нищеньким по-прежнему остался.</text><name>Фортуна и Нищий</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1864</date_from><text>И здесь душа унынием объята.
Не ласков был мне родины привет;
Так смотрит друг, любивший нас когда-то,
Но в ком давно уж прежней веры нет.
Сентябрь шумел, земля моя родная
Вся под дождем рыдала без конца,
И черных птиц за мной летела стая,
Как будто бы почуяв мертвеца!
Волнуемый тоскою и боязнью,
Напрасно гнал я грозные мечты,
Меж тем как лес с какой-то неприязнью
В меня бросал холодные листы,
И ветер мне гудел неумолимо:
Зачем ты здесь, изнеженный поэт?
Чего от нас ты хочешь? Мимо! мимо!
Ты нам чужой, тебе здесь дела нет!
И песню я услышал в отдаленье.
Знакомая, она была горька,
Звучало в ней бессильное томленье,
Бессильная и вялая тоска.
С той песней вновь в душе зашевелилось,
О чем давно я позабыл мечтать,
И проклял я то сердце, что смутилось
Перед борьбой - и отступило вспять!..</text><name>Возвращение</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from></date_from><text>Вот идет солдат. Под мышкою
Детский гроб несет, детинушка.
На глаза его суровые
Слезы выжала кручинушка.
А как было живо дитятко,
То и дело говорилося:
"Чтоб ты лопнуло, проклятое!
Да зачем ты и родилося?"</text><name>ГРОБОК</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Охотское море волною гремит.
Бросками - проносятся чайки.
Вулкан-великан в отдаленье дымит,
Хвалу воскуряя
Камчатке.
Бренча,
Откатилась от крупных камней
Пятнистая галька пугливо:
Во всю ширину развернулся над ней
Оскаленный гребень прилива.
Сейчас
За скалой
Закричит пароход,
Стремительный,
С белой каймою,
И, вздрогнув,
Жующий олень повернет
Крылатую голову
К морю.</text><name>Охотское море волною гремит...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Седой Свистов
! ты царствовал со славой;
Пора, пора! сложи с себя венец:
Питомец твой младой, цветущий, здравый,
Тебя сменит, великий наш певец!
Се: внемлет мне маститый собеседник,
Свершается судьбины произвол,
Является младой его наследник:
Свистов II вступает на престол!</text><name>Эпиграмма (Седой Свистов!..)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1915</date_from><text>Обо всем в одних стихах не скажешь,
Жизнь идет волшебным, тайным чередом,
Точно длинный шарф кому-то вяжешь,
Точно ждешь кого-то, не грустя о нем.
Нижутся задумчивые петли,
На кручок посмотришь - всё желтеет кость,
И не знаешь, он придет ли, нет ли,
И какой он будет, долгожданный гость.
Утром ли он постучит в окошко
Иль стопой неслышной подойдет из тьмы
И с улыбкой, страшною немножко,
Всё распустит разом, что связали мы.</text><name>Обо всем в одних стихах...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Хочу быть дерзким
Хочу быть смелым
Из сочных гроздей
Венки свивать
Хочу упиться
Роскошным телом
Хочу одежды с тебя сорвать!
Пусть будет завтра
И мрак и холод
Сегодня сердце отдам лучу.
Я буду счастлив!
Я буду молод!
Я буду дерзок!
Я так хочу!
Хочу я зноя атласной груди
Мы два желанья
В одно сольём
Уйдите, боги!
Уйдите, люди!
Мне сладко с нею
Побыть вдвоём!</text><name>ХОЧУ!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1945</date_from><text>Еще в мальчишеские годы,
Когда окошки бьют, крича,
Мы шли в крестовые походы
На Лебедева-Кумача.
И, к цели спрятанной руля,
Вдруг открывали, мальчуганы,
Что школьные учителя -
Литературные профаны.
И. поблуждав в круженье тем,
Прослушав разных мнений много,
Переставали верить всем...
И выходили
на дорогу.</text><name>Еще в мальчишеские годы...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from></date_from><text>Грабители кричат: "Бранит он нас!"
Грабители! Не трогаю я вас,
Не в злобе - в ревности к отечеству дух стонет;
А вас и Ювенал сатирою не тронет.
Тому, кто вор,
Какой стихи укор?
Ворам сатира то: веревка и топор.</text><name>Эпиграмма (Грабители кричат...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.
Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь!—
Вкус поцелуя на шинели.
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю... ночной вокзал,
Холодные от горя руки.</text><name>Ты говорила мне «люблю»...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О весне</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Стал длиннее день,
И весна идет,
Расцвела сирень,
Сердце ласки ждет.
Голубым ручьем
Мне поет весна:
"Все идут вдвоем,
Только ты одна!"
Ах, весной до слез
Счастья хочется,
Надоел мороз
Одиночества!
Кто растопит лед
Нераскованный?
Мой любимый ждет,
Нецелованный.
Ой, луна, луна,
Ночи белые!
Что с тобой, весна,
Я поделаю?
Душно мне одной
Голубой весной,
Скучно мне одной
Говорить с луной!
Ах, весной до слез
Счастья хочется,
Надоел мороз
Одиночества!
Кто растопит лед
Нераскованный?
Мой любимый ждет,
Нецелованный.</text><name>Расцвела сирень</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1941</date_from><text>Стрелок следил
во все глаза
за наступленьем неприятеля,
а на винтовку стрекоза
крыло хрустальное приладила.
И разобрал пехоту смех
на странные
природы действия,—
при обстоятельствах
при всех
блистающей,
как в годы детские.
И вот —
сама шагай, нога,—
так в наступленье
цепи хлынули,
и откатилась тень врага
назад
обломанными крыльями.
И грянул сверху бомбовоз,
и батареи
зев разинули —
за синь небес,
за бархат роз,
за счастья
крылья стрекозиные.</text><name>Контратака</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1857</date_from><text>Зачем, шутя неосторожно,
В мою ты вкрадывалась душу?
Я знал, что, мир карая ложный,
Я сон души твоей нарушу...
И что ж? Мы смотрим друг на друга!
Ты - в изумленье и бессилье,
Как ангел чистый, от испуга
Расправить не могущий крылья...
А я... я чувствую - над бездной
Теперь поставлена ты мною...
Ах, мчись скорей в свой мир надзвездный
И - не зови меня с собою!
Нет, не одна у нас дорога!
То, чем я горд, тебя пугает,
И не уверуешь ты в бога,
Который грудь мне наполняет...</text><name>Зачем, шутя неосторожно...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Люблю мое молчанье
В лесу во тьме ночей
И тихое качанье
Задумчивых ветвей.
Люблю росу ночную
В сырых моих лугах
И влагу полевую
При утренних лучах.
Люблю зарею алой
Веселый холодок
И бледный, запоздалый
Рыбачий огонек.
Тогда успокоенье
Нисходит на меня,
И что мне всё томленье
Пережитого дня!
Я всем земным простором
Блаженно замолчу
И многозвездным взором
Весь мир мой охвачу.
Закроюсь я туманом
И волю дам мечтам,
И сказочным обманом
Раскинусь по полям.</text><name>Люблю мое молчанье...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Исчезнет мир в тот самый час,
Когда исчезну я,
Как он угас для ваших глаз,
Ушедшие друзья.
Не станет солнца и луны,
Поблекнут все цветы.
Не будет даже тишины,
Не станет темноты.
Нет, будет мир существовать,
И пусть меня в нем нет,
Но я успел весь мир обнять,
Все миллионы лет.
Я думал, чувствовал, я жил
И все, что мог, постиг,
И этим право заслужил
На свой бессмертный миг.</text><name>Исчезнет мир в тот самый час...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1807</date_from><text>Послал я средь сего листочка
Из мелких колец тонку нить,
Искусная сия цепочка
Удобна грудь твою покрыть.
Позволь с нежнейшим дерзновеньем
Обнять твою ей шею вкруг:
Захочешь - будет украшеньем:
Не хочешь - спрячь ее в сундук.
Иной вить на тебя такую
Наложит цепь, что - ax! - грузна.
Обдумай мысль сию простую.
Красавица! - и будь умна.</text><name>Цепочка</name><date_to>1807</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1957</date_from><text>Кухарка жирная у скаред
На сковородке мясо жарит,
И приправляет чесноком,
Шафраном, уксусом и перцем,
И побирушку за окном
Костит и проклинает с сердцем.
А я бы тоже съел кусок,
Погрыз бараний позвонок
И, как хозяин, кружку пива
Хватил и завалился спать:
Кляните, мол, судите криво,
Голодных сытым не понять.
У, как я голодал мальчишкой!
Тетрадь стихов таскал под мышкой,
Баранку на два дня делил:
Положишь на зубок ошибкой...
И стал жильем певучих сил,
Какой-то невесомой скрипкой.
Сквозил я, как рыбачья сеть,
И над землею мог висеть.
Осенний дождь, двойник мой серый,
Долдонил в уши свой рассказ,
В облаву милиционеры
Ходили сквозь меня не раз.
А фонари в цветных размывах
В тех переулках шелудивых,
Где летом шагу не ступить,
Чтобы влюбленных в подворотне
Не всполошить? Я, может быть,
Воров московских был бесплотней,
Я в спальни тенью проникал,
Летал, как пух из одеял,
И молодости клясть не буду
За росчерк звезд над головой,
За глупое пристрастье к чуду
И за карман дырявый свой.</text><name>Кухарка жирная у скаред...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Введенский</author><date_from>1930</date_from><text>чтобы было все понятно
надо жить начать обратно
и ходить гулять в леса
обрывая волоса
а когда огонь узнаешь
или в лампе или в печке
то скажи чего зияешь
ты огонь владыка свечки
что ты значишь или нет
где котел где кабинет
вьются демоны как мухи
над кусочком пирога
показали эти духи
руки ноги и рога
звери сочные воюют
лампы корчатся во сне
дети молча в трубку дуют
бабы плачут на сосне
и стоит универсальный
бог на кладбище небес
конь шагает идеальный
наконец приходит лес
мы испуганно глядим
думая что это дым
лес рычит поднявши руки
лес волнуется от скуки
шепчет вяло я фантом
буду может быть потом
и стоят поля у горки
на подносе держат страх
люди звери черногорки
веселятся на пирах
бурно музыка играет
и зыряне веселятся
пастухи пастушки лают
на столах челны крутятся
а в челнах и там и тут
видны венчики минут
здесь всеобщее веселье
это сразу я сказал
то рождение ущелья
или свадьба этих скал
это мы увидим пир
на скамье присядем трубной
между тем вертясь как мир
по рукам гремели бубны
будет небо будет бой
или будем мы собой
по усам ходили чаши
на часах росли цветы
и взлетали мысли наши
меж растений завитых
наши мысли наши лодки
наши боги наши тетки
наша души наша твердь
наши чашки в чашках смерть
но сказали мы однако
смысла нет в таком дожде
мы как соли просим знака
знак играет на воде
холмы мудрые бросают
всех пирующих в ручей
в речке рюмки вырастают
в речке родина ночей
мы подумав будто трупы
показали небу крупы
море время сон одно
скажем падая на дно
захватили инструменты
души ноги порошки
и расставив монументы
засветив свои горшки
мы на дне глубоком моря
мы утопленников рать
мы с числом пятнадцать споря
будем бегать и сгорать
но однако шли года
шел туман и ерунда
кто упал на дно морское
корабельною доскою
тот наполнился тоскою
зубом мудрости стучит
кто на водоросли тусклой
постирать повесил мускул
и мигает как луна
когда колышется волна
кто сказал морское дно
и моя нога одно
в общем все тут недовольны
молча вышли из воды
позади гудели волны
принимаясь за труды
корабли ходили вскачь
кони мчались по полям
и была пальба и плач
сон и смерть по облакам
все утопленники вышли
почесались на закат
и поехали на дышле
кто был беден кто богат
я сказал я вижу сразу
все равно придет конец
нам несут большую вазу
там цветок и бубенец
это ваза это ловко
это свечка это снег
это соль и мышеловка
для веселья и для нег
здравствуй бог универсальный
я стою немного сальный
волю память и весло
слава небу унесло</text><name>Значенье моря</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1964</date_from><text>Тишины хочу, тишины...
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...
чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины...
звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание -
молчаливо.
Тишины.
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее - неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.
Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха - поет соловей.
Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины...
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.
Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.</text><name>Тишины!</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1916</date_from><text>О. Э. Мандельштаму
Гибель от женщины. Вот знак
На ладони твоей, юноша.
Долу глаза! Молись! Берегись! Враг
Бдит в полуночи.
Не спасет ни песен
Небесный дар, ни надменнейший вырез губ.
Тем ты и люб,
Что небесен.
Ах, запрокинута твоя голова,
Полузакрыты глаза — что?— пряча.
Ах, запрокинется твоя голова —
Иначе.
Голыми руками возьмут — ретив! упрям!
Криком твоим всю ночь будет край звонок!
Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам!
Серафим!— Орленок!</text><name>Гибель от женщины. Вот знак...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>"Где наш отец?" - выспрашивал упрямо
Сын-Червячок у Мамы-Червяка.
"Он на рыбалке!" - отвечала Мама...
Как Полуправда к Истине близка!</text><name>Полуправда</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1963</date_from><text>Работая локтями, мы бежали,-
кого-то люди били на базаре.
Как можно было это просмотреть!
Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,
зачерпывая валенками воду
и сопли забывали утереть.
И замерли. В сердчишках что-то сжалось,
когда мы увидали, как сужалось
кольцо тулупов, дох и капелюх,
как он стоял у овощного ряда,
вобравши в плечи голову от града
тычков, пинков, плевков и оплеух.
Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.
Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.
Кровь появилась. И пошло всерьез.
Все вздыбились. Все скопом завизжали,
обрушившись дрекольем и вожжами,
железными штырями от колес.
Зря он хрипел им: "Братцы, что вы, братцы..." -
толпа сполна хотела рассчитаться,
толпа глухою стала, разъярясь.
Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,
и нечто, с телом схожее, топтала
в снегу весеннем, превращенном в грязь.
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.
Я видел, как сноровисто и точно
лежачему под самый-самый дых,
извожены в грязи, в навозной жиже,
всё добавляли чьи-то сапожищи,
с засаленными ушками на них.
Их обладатель - парень с честной мордой
и честностью своею страшно гордый -
все бил да приговаривал: "Шалишь!..."
Бил с правотой уверенной, весомой,
и, взмокший, раскрасневшийся, веселый,
он крикнул мне: "Добавь и ты, малыш!"
Не помню, сколько их, галдевших, било.
Быть может, сто, быть может, больше было,
но я, мальчишка, плакал от стыда.
И если сотня, воя оголтело,
кого-то бьет,- пусть даже и за дело! -
сто первым я не буду никогда!</text><name>Картинка детства</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1832</date_from><text>(Баллада)
Он был весной своей
В земле обетованной
И много славных дней
Провел в тревоге бранной.
Там ветку от святой
Оливы оторвал он;
На шлем железный свой
Ту ветку навязал он.
С неверным он врагом,
Нося ту ветку, бился
И с нею в отчий дом
Прославлен возвратился.
Ту ветку посадил
Сам в землю он родную
И часто приносил
Ей воду ключевую.
Он стал старик седой,
И сила мышц пропала;
Из ветки молодой
Олива древом стала.
Под нею часто он
Сидит, уединенный,
В невыразимый сон
Душою погруженный.
Над ним, как друг, стоит,
Обняв его седины,
И ветвями шумит
Олива Палестины;
И, внемля ей во сне,
Вздыхает он глубоко
О славной старине
И о земле далекой.</text><name>Старый рыцарь</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1937</date_from><text>Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,
И парус медленный, что облаком продолжен,-
Я с вами разлучен, вас оценив едва:
Длинней органных фуг - горька морей трава,
Ложноволосая,- и пахнет долгой ложью,
Железной нежностью хмелеет голова,
И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет...
Что ж мне под голову другой песок подложен?
Ты, горловой Урал, плечистое Поволжье
Иль этот ровный край - вот все мои права,
И полной грудью их вдыхать еще я должен.</text><name>Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1831</date_from><text>"Ты видел ли замок на бреге морском?
Играют, сияют над ним облака;
Лазурное море прекрасно кругом".
"Я замок тот видел на бреге морском;
Сияла над ним одиноко луна;
Над морем клубился холодный туман".
"Шумели ль, плескали ль морские валы?
С их шумом, с их плеском сливался ли глас
Веселого пенья, торжественных струн?"
"Был ветер спокоен; молчала волна;
Мне слышалась в замке печальная песнь;
Я плакал от жалобных звуков ее".
"Царя и царицу ты видел ли там?
Ты видел ли с ними их милую дочь,
Младую, как утро весеннего дня?"
"Царя и царицу я видел... Вдвоем
Безгласны, печальны сидели они;
Но милой их дочери не было там".</text><name>Замок на берегу моря</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Наверное, слишком уверенно
Считаю, что прожил не зря.
Так думает старое дерево,
Роняя в конце декабря
Веселые желтые листья
И зорям на память даря.</text><name>Наверное, слишком уверенно...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1844</date_from><text>Родился я в губернии
Далекой и степной
И прямо встретил тернии
В юдоли сей земной.
Мне будущность счастливую
Отец приготовлял,
Но жизнь трудолюбивую
Сам в бедности скончал!
Немытый, неприглаженный,
Бежал я босиком,
Как в церковь гроб некрашеный
Везли большим селом;
Я слезы непритворные
Руками утирал,
И волосенки черные
Мне ветер развевал...
Запомнил я сердитую
Улыбку мертвеца
И мать мою, убитую
Кончиною отца.
Я помню, как шепталися,
Как в церковь гроб несли;
Как с мертвым целовалися,
Как бросили земли;
Как сами мы лопатушкой
Сравняли бугорок...
Нам дядя с бедной матушкой
Дал в доме уголок.
К настойке страсть великую
Сей человек питал,
Имел наружность дикую
И мне не потакал...
Он часто, как страшилище,
Пугал меня собой
И порешил в училище
Отправить с рук долой.
Мать плакала, томилася,
Не ела по три дня,
Вздыхала и молилася,
Просила за меня,
Пешком идти до Киева
Хотела, но слегла
И с просьбой: «Не губи его!» —
В могилу перешла.
Мир праху добродетельной!
Старик потосковал,
Но тщетно благодетельной
Я перемены ждал:
Не изменил решение!
Изрядно куликнул,
Дал мне благословение,
Полтинник в руку ткнул;
Влепил с немым рыданием
В уста мне поцелуй:
«Учися с прилежанием,
Не шляйся! не балуй!» —
Сердечно, наставительно
Сказал в последний раз,
Махнул рукой решительно —
И кляча поплелась...</text><name>Отрывок (Родился я в губернии...)</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1913</date_from><text>Солнцем жилки н
литы - не кровью -
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.
Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелек срываю и жую...
- Странно чувствовать так сильно и так просто
Мимолетность жизни - и свою.</text><name></name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1826</date_from><text>Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней,
И мне ль стыдиться сих цепей,
Коли ношу их за Отчизну.</text><name>Тюрьма мне в честь, не в укоризну...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1908</date_from><text>Пусть будет стих твой гибок, но упруг,
Как тополь зеленеющей долины,
Как грудь земли, куда вонзился плуг,
Как девушка, не знавшая мужчины.
Уверенную строгость береги:
Твой стих не должен ни порхать, ни биться.
Хотя у музы легкие шаги,
Она богиня, а не танцовщица.
И перебойных рифм веселый гам,
Соблазн уклонов легкий и свободный,
Оставь, оставь накрашенным шутам,
Танцующим на площади народной.
И выйдя на священные тропы,
Певучести, пошли свои проклятья.
Пойми: она любовница толпы,
Как милостыни, ждет она объятья.</text><name>Поэту</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Бои забудутся, и вечер щедрый
Земные обласкает борозды,
И будет человек справлять у Эбро
Обыкновенные свои труды.
Все зарастет - развалины и память,
Зола олив не скажет об огне,
И не обмолвится могильный камень
О розовом потерянном зерне.
Совьют себе другие гнезда птицы,
Другой словарь придумает весна.
Но вдруг в разгул полуденной столицы
Вмешается такая тишина,
Что почтальон, дрожа, уронит письма,
Шоферы отвернутся от руля,
И над губами высоко повиснет
Вина оледеневшая струя,
Певцы гитару от груди отнимут,
Замрет среди пустыни паровоз,
И молча женщина протянет сыну
Патронов соты и надежды воск.</text><name>Бои забудутся, и вечер щедрый...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1846</date_from><text>(На мотив одного французского поэта)
Да, я люблю тебя, прелестное созданье,
Как бледную звезду в вечерних облаках,
Как розы аромат, как ветерка дыханье,
Как грустной песни звук на дремлющих водах;
Как грезы я люблю, как сладкое забвенье
Под шепот тростника на береге морском,-
Без ревности, без слез, без жажды упоенья:
Любовь моя к тебе - мечтанье о былом...
Гляжу ль я на тебя, прошедшие волненья
Приходят мне на ум, забытая любовь
И все, что так давно осмеяно сомненьем,
Что им заменено, что не вернется вновь.
Мне не дано в удел беспечно наслаждаться:
Передо мной лежит далекий, скорбный путь;
И я спешу, дитя, тобой налюбоваться,
Хотя на миг душой от скорби отдохнуть.</text><name>Элегия (Да, я люблю тебя...)</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1938</date_from><text>На пустом берегу, где прибой неустанно грохочет,
Я послание сердца доверил бутылке простой,
Чтоб она уплывала в далекие синие ночи,
Поднимаясь на гребень и вновь опадая с волной.
Будет плыть она долго в созвездиях стран небывалых,
Будут чайки садиться на скользкую темень стекла,
Будет плавиться полдень, сверкая на волнах усталых,
И Плеяды глядеться в ночные ее зеркала.
Но настанет пора - наклоняясь со шлюпки тяжелой,
Чьи-то руки поймают посланницу дальних широт,
И пахнут на припеке ладонью растертые смолы,
А чуть дрогнувший голос заветные буквы прочтет.
Свежий ветер разгладит листок мой, закатом согретый,
Дымный уголь потонет над морем в лиловой золе,
И расскажет потомкам воскресшее слово поэта
О любви и о солнце на старой планете - Земле!</text><name>На пустом берегу, где прибой...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from></date_from><text>Шел Петров однажды в лес,
Шел и шел и вдруг исчез.
"Ну и ну,- сказал Бергсон,-
Сон ли это? Нет, не сон".
Посмотрел и видит ров,
А во рву сидит Петров.
И Бергсон туда полез.
Лез и лез и вдруг исчез.
Удивляется Петров:
"Я, должно быть, нездоров.
Видел я: исчез Бергсон.
Сон ли это? Нет, не сон".</text><name>Шел Петров однажды в лес...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1926</date_from><text>Автомобиль рванул,- и за спиной,
С полусемейной флотской стариной,
Отбитый пылью, скрылся Севастополь.
И взор - нетерпеливою струной:
Скорей бы море вскинуло волной,
Чтоб осрамить пред пышною страной
Всей оглушительною вышиной
И кипарис и тополь!
Летим - и словно Крым зачах,
Летим - и, словно в обручах,
Мы в кряжах кружим ожиданье:
Да скоро ль прянет волн качанье?
Летим - и прямо на плечах
Громады скал... Коснись - и трах!
Летим, поддразнивая страх,-
То под горами, то на горах,-
И хоть бы моря дальнее мерцанье!
Уже готово Крыму порицанье...
Летим, летим... Резвится пыльный прах.
Летим, летим - и впопыхах
В пролет ворот и - ой! И - ах!
Ах! - И в распахнутых глазах
Пространств блистательный размах,
Пространств морское восклицанье!</text><name>Байдарские ворота</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1937</date_from><text>Скоро па платформе
Прозвучит свисток.
Уезжает девушка
На Дальний Восток.
Девушка хорошая -
Лучше не сыскать,
Девушка любимая -
Жалко отпускать.
На веселой станции,
Солнцем залитой,
С девушкой прощается
Парень молодой;
И не знает парень,
Что ей говорить,
И не знает парень,
Что ей подарить.
Всю бы душу отдал,
Только не берет,
Ласково смеется
Да глядит вперед.
Подарил бы солнце -
Солнца не достать.
И решает парень:
- Научусь летать.
На восток дорогу
В тучах проложу,
Все, что не досказано,
После доскажу.
Полечу, как птица,
Прямо на зарю,
Все, что не подарено,
После подарю.
Поезд отправляется,-
Девушка, прощай!
Летчика-молодчика
Через год встречай.
На ветру колышется
Вышитый платок.-
Уезжает девушка
На Дальний Восток.</text><name>Уезжает девушка</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1839</date_from><text>Толпе тревожный день приветен, но страшна
Ей ночь безмолвная. Боится в ней она
Раскованной мечты видений своевольных.
Не легкокрылых грез, детей волшебной тьмы,
Видений дня боимся мы,
Людских сует, забот юдольных.
Ощупай возмущенный мрак -
Исчезнет, с пустотой сольется
Тебя пугающий призрак,
И заблужденью чувств твой ужас улыбнется.
О сын фантазии! ты благодатных фей
Счастливый баловень, и там, в заочном мире,
Веселый семьянин, привычный гость на пире
Неосязаемых властей!
Мужайся, не слабей душою
Перед заботою земною:
Ей исполинский вид дает твоя мечта;
Коснися облака нетрепетной рукою -
Исчезнет; а за ним опять перед тобою
Обители духов откроются врата.</text><name>Толпе тревожный день приветен, но страшна...</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Слушай, сын, тишину -
эту мертвую зыбь тишины,
где идут отголоски ко дну.
Тишину,
где немеют сердца,
где не смеют
поднять лица.
Перевод А.Гелескула</text><name>Тишина</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Сорок дней снеговые дожди
Низверглись, вздыхая, над нами
Но не плавает со слонами
Дом надснежный — спасенья не жди
Днесь покрыты все горы где тропы
Непрестанным блестящим потопом
Спят сыпучие воды зимы
Раздаются под телом безмолвно
В снежном море утопленник-мир
Неподвижно плывет и условно.</text><name>Сорок дней снеговые дожди...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>Мы дети эпохи.
Атомная копоть,
Рыдают оркестры
На всех площадях.
У этой эпохи
Свирепая похоть -
Все дразнится, морда,
Детей не щадя.
Мы славим страданье,
Боимся успеха.
Нам солнце не в пору
И вьюга не в лад.
У нашего смеха
Печальное эхо,
У нашего счастья
Запуганный взгляд.
Любой зазывала
Ползет в запевалы,
Любой вышибала -
Хранитель огня.
Забыта основа
Веселого слова.
Монахи, монахи,
Простите меня!
Не схимник, а химик
Решает задачу.
Не схема, а тема
Разит дураков.
А если уж схема,
То схема поэмы,
В которой гипотезы
Новых веков.
Простим же двадцатому
Скорость улитки,
Расчеты свои
Проведем на бегу.
Давайте же выпьем
За схему улыбки,
За график удачи
И розы в снегу.
За тех, кто услышал
Трубу на рассвете.
За женщин
Упрямые голоса,
Которые звали нас,
Как Андромеда,
И силой тащили
Нас в небеса.
Полюбим наш век,
Забыв отупенье.
Омоется старость
Живою водой.
От света до тени,
От снеди до денег
Он алый, как парус
Двадцатых годов.
Мы рваное знамя
"Бээфом" заклеим,
Мы выдуем пыль
Из помятой трубы.
И солнце над нами -
Как мячик в алее,
Как бубен удачи
И бубен судьбы.
Давайте же будем
Звенеть в этот бубен,
Наплюнем на драмы
Пустых площадей.
Мы, смертные люди,-
Бессмертные люди!
Не стадо баранов,
А племя вождей!
Отбросим заразу,
Отбросим обузы,
Отбросим игрушки
Сошедших с ума!
Да здравствует разум!
Да здравствуют музы!
Да здравствует Пушкин!
Да скроется тьма!</text><name>Песня про радость</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1818</date_from><text>Non ebut neque aureum
Mea renidet in domo lacunar.
В миру с соседами, с родными,
В согласьи с совестью моей,
В любви с любезною семьей
Я здесь отрадами одними
Теченье мерю тихих дней.
Приютный дом мой под соломой
По мне,— ни низок, ни высок;
Для дружбы есть в нем уголок,
А к двери, знатным незнакомой,
Забыла лень прибить замок.
Горой от севера закрытый,
На злачном холме он стоит
И в рощи, в дальный луг глядит;
А Псёл, пред ним змеей извитый,
Стремясь на мельницы, шумит.
Вблизи, любимый сын природы,
Обширный многосемный лес
Различных купами древес,
Приятной не тесня свободы,
Со всех сторон его обнес.
Пред ним, в прогалине укромной,
Искусство, чтоб польстить очам,
Пологость дав крутым буграм,
Воздвигнуло на горке скромной
Умеренности скромный храм.
Умеренность, о друг небесный!
Будь вечно спутницей моей,
Ты к счастию ведешь людей,
Но твой алтарь, не всем известный,
Сокрыт от черни богачей.
Ты с юных дней меня учила
Честей и злата не искать,
Без крыльев — кверху не летать
И в светлом червячке — светила
На диво миру не казать.
С тобой, милейшим мне на свете,
Моим уделом дорожу;
С тобой, куда ни погляжу,
Везде и в каждом здесь предмете
Я нову прелесть нахожу.
Сойду ль с горы — древес густою
Покрытый тенью теремок,
Сквозь наклоненный в свод лесок,
Усталого зовет к покою
И смотрится в кристальный ток.
Тут вечно царствует прохлада
И освежает чувства, ум,
А тихий, безумолкный шум
Стремительного водопада
Наводит сон средь сладких дум.
Там двадцать вдруг колес вертятся,
За кругом поспешает круг,
Алмазы от блестящих дуг,
Опалы, яхонты дождятся,
Под ними клубом бьет жемчуг.
Так призрак счастья движет страсти,
Кружится ими целый свет.
Догадлив, кто от них уйдет:
Они всё давят, рвут на части,
Что им под жернов попадет.
Пойдем, пока не вечереет,
На ближний остров отдохнуть;
К нему ведет покрытый путь,
Куда и солнца луч не смеет
Сквозь темны листья проскользнуть.
Там сяду я под берест мшистый,
Опершись на дебелый пень.
Увы! не долго в жаркий день
Здесь будет верх его ветвистый
Мне стлать гостеприимну тень.
Уж он склонил чело на воду,
Подмывши брега крутизну,
Уж смотрит в мрачну глубину,
И скоро, в бурну непогоду,
Вверх корнем ринется ко дну.
Так в мире времени струями
Всё рушится средь вечной при,—
Так пали древни алтари,
Так с их престольными столпами
И царства пали и цари.
Но скорбну чтоб рассеять думу,
Отлогою стезей пойдем
На окруженный лесом холм,
Где отражает тень угрюму
С зенита ярким Феб лучом.
Я вижу скромную равнину
С оградой пурпурных кустов:
Там Флора, нежна мать лугов,
Рассыпала свою корзину,
Душистых полную цветов.
Там дале, в области Помоны,
Плоды деревья тяготят;
За ними Вакхов вертоград,
Где, сока нектарного полны,
Янтарны гроздия блестят.
Но можно ль все красы картинны,
Всю прелесть их изобразить?
Там дальность с небокругом слить,
Стадами тут устлав долины,
Златою жатвой опушить?
Нет, нет, оставим труд напрасный,
Уж солнце скрылось за горой,
Уж над эфирной синевой
Меж туч сверкают звезды ясны
И зыблются в реке волной.
Пора к семейству возвратиться,
Под мой беседочный намет,
Где, зря оно померкший свет,
Уж скукой начало томиться
И моего возврата ждет.
Всхожу на холм — луна златая
На легком облаке всплыла
И верх текущего стекла,
По голубым зыбям мелькая,
Блестящий столп свой провела.
О! как сие мне место мило,
Когда, во всей красе своей,
Приходит спутница ночей
Сливать с мечтой души унылой
Воспоминанье светлых дней!
Вдали зрю смесь полянок чистых
И рощ, покрывших гор хребты,
Пред мною нежных роз кусты,
А под навесом древ ветвистых,
Как мрамор, белые кресты.
Благоговенье! Молчалива,
Витийственна предметов речь
Гласит: «Ты зришь своих предтеч,
Священна се господня нива:
Ты должен сам на ней возлечь».
Так, здесь и прах отца почтенный,
И прах семи моих детей
Сырою я покрыл землей;
Близ них дерновый круг зеленый —
Знак вечной храмины моей.
Мир вам, друзья! Ваш друг унылый
Свиданья с вами скоро ждет;
Уж скоро!.. Кто сюда придет,
Над свежей скромною могилой
В чертах сих жизнь мою прочтет:
«Капнист сей глыбою покрылся,
Друг муз, друг родины он был;
Отраду в том лишь находил,
Что ей как мог, служа, трудился,
И только здесь он опочил».</text><name>Обуховка</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from></date_from><text>Как тихо веет над долиной
Далекий колокольный звон,
Как шум от стаи журавлиной,-
И в звучных листьях замер он.
Как море вешнее в разливе,
Светлея, не колыхнет день,-
И торопливей, молчаливей
Ложится по долине тень.</text><name>Вечер</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1917</date_from><text>Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия,-
Безумствуй, сжигая меня!
В твои роковые разрухи,
В глухие твои глубины,-
Струят крылорукие духи
Свои светозарные сны.
Не плачьте: склоните колени
Туда - в ураганы огней,
В грома серафических пений,
В потоки космических дней!
Сухие пустыни позора,
Моря неизливные слез -
Лучом безглагольного взора
Согреет сошедший Христос.
Пусть в небе - и кольца Сатурна,
И млечных путей серебро,-
Кипи фосфорически бурно,
Земли огневое ядро!
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия,-
Мессия грядущего дня!</text><name>Родине (Рыдай, буревая стихия...)</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Кристине Асадовой
До чего рассвет сегодня звонок
В пенисто-вишневых облаках.
Он сейчас, как маленький ребенок,
Улыбнулся радостно спросонок
У природы в ласковых руках.
А внизу туман, то валом катится,
То медведем пляшет у реки,
Ежится рябинка в тонком платьице,
Спят, сутулясь клены-старики.
Яркая зарянка в небо прямо
Золотую ввинчивает трель,
И с болот, как по сигналу, с гамом
Вскинулась гусиная метель.
Ни страшинки, а сплошная вера
В солнце, в жизнь и доброту лесов.
И нигде ни пули браконьера,
Л лишь чистый, без границ и меры,
Густо-пряный аромат лугов.
И бежит по дачному порядку
Физкультурно-резвый ветерок,
То подпрыгнет, то пойдет вприсядку,
То швырнет, как бы играя в прятки,
В занавеску сонную песок.
Дверь веранды пропищала тонко,
И, сощурясь, вышла на крыльцо,
Как букетик, крошечка девчонка,
В солнечных накрапушках лицо.
Вдоль перил две синие букашки
Что-то ищут важное, свое.
А у ног — смеющиеся кашки,
Огненные маки да ромашки,
Как на новом платьице ее!
И от этой буйной пестроты
Девочка смешливо удивляется:
То ль цветы к ней забрались на платьице,
То ли с платья прыгают цветы?
Стоголосо птахи заливаются,
В ореолах песенных горя,
А заря все выше подымается,
Чистая и добрая заря.
Бабочке панамкою маша,
Девочка заливисто смеется.
Аистенком тополь в небо рвется.
Отчего же словно бы сожмется
Вдруг на краткий миг моя душа?
Что поделать. Память виновата.
Словно штык царапнула она,
Что в такой вот день давно когда-то
(Не избыть из сердца этой даты!)
Черным дымом вскинулась война...
Не хочу, не надо, не согласен!
Этого не смеют повторить!
Вон как купол беспредельно ясен,
Как упруга солнечная нить.
Новый день берет свои права,
Мышцами веселыми играя.
А за ним цветущая Москва,
Шумная и солнцем залитая.
Не вернутся дымные года,
Вырастай и смело к счастью взвейся,
Смейся, моя маленькая, смейся,
Это все навечно, навсегда!</text><name>Подмосковный рассвет</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1774</date_from><text>На старой башне, у реки,
Дух рыцаря стоит
И, лишь завидит челноки,
Приветом их дарит:
"Кипела кровь и в сей груди,
Кулак был из свинца,
И богатырский мозг в кости,
И кубок до конца!
Пробушевал полжизни я,
Другую проволок:
А ты плыви, плыви, ладья,
Куда несет поток!"
Пер. Ф.Тютчева</text><name>Приветствие духа</name><date_to>1774</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1916</date_from><text>Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух.
Да, таким я и буду с тобой:
Не для ласковых слов я выковывал дух,
Не для дружб я боролся с судьбой.
Ты и сам был когда-то мрачней и смелей,
По звездам прочитать ты умел,
Что грядущие ночи — темней и темней,
Что ночам неизвестен предел.
Вот — свершилось. Весь мир одичал, и окрест
Ни один не мерцает маяк.
И тому, кто не понял вещания звезд,—
Нестерпим окружающий мрак.
И у тех, кто не знал, что прошедшее есть,
Что грядущего ночь не пуста,—
Затуманила сердце усталость и месть,
Отвращенье скривило уста...
Было время надежды и веры большой —
Был я прост и доверчив, как ты.
Шел я к людям с открытой и детской душой,
Не пугаясь людской клеветы...
А теперь — тех надежд не отыщешь следа,
Всё к далеким звездам унеслось.
И к кому шел с открытой душою тогда,
От того отвернуться пришлось.
И сама та душа, что, пылая, ждала,
Треволненьям отдаться спеша,—
И враждой, и любовью она изошла,
И сгорела она, та душа.
И остались — улыбкой сведенная бровь,
Сжатый рот и печальная власть
Бунтовать ненасытную женскую кровь,
Зажигая звериную страсть...
Не стучись же напрасно у плотных дверей,
Тщетным стоном себя не томи:
Ты не встретишь участья у бедных зверей
Называвшихся прежде людьми.
Ты — железною маской лицо закрывай,
Поклоняясь священным гробам,
Охраняя железом до времени рай,
Недоступный безумным рабам.</text><name>Ты твердишь, что я холоден...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1960</date_from><text>В земле солдат намного больше,
Чем на земле.
Перед Москвой, над Волгой, в Польше,
В кромешной мгле,
Лежат дивизии лихие
И корпуса.
А сверху дали голубые
И небеса.
Лежат бригады, батальоны
И тыщи рот.
А сверху по траве зеленой
Проходит взвод.
Какая ждет его дорога?
Встает рассвет.
В земле солдат и так уж много
За много лет.</text><name>Солдаты</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Я не раз затеривался в море,
с памятью, осыпанной цветами,
с горлом, полным нежности и боли.
Я не раз затеривался в море,
как в сердцах детей я затерялся.
Нет ночей, чтоб отзвук поцелуя
не будил безгубые улыбки.
Нет людей, чтоб возле колыбели
конских черепов не вспоминали.
Ведь одно отыскивают розы -
лобной кости лунные рельефы.
И одно умеют наши руки -
подражать корням захороненным.
Как в сердцах детей я затерялся,
я не раз затеривался в море.
Мореход слепой, ищу я смерти,
полной сокрушительного света.</text><name>ГАЗЕЛЛА О БЕГСТВЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1975</date_from><text>С полумесяцем турецким наверху
Ночь старинна, как перина на пуху.
Черный снег летает рядом тише сов.
Циферблаты электрических часов
Расцвели на лысых клумбах площадей.
Время дремлет и не гонит лошадей.
По Арбату столько раз гулял глупец.
Он не знает, кто он — книга или чтец.
Он не знает, это он или не он:
Чудаков таких же точно миллион.
Двойники его плодятся как хотят.
Их не меньше, чем утопленных котят.</text><name>Двойники</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1898</date_from><text>Не знал я, что разлад с тобою,
Всю жизнь разбивший пополам,
Дохнет нежданной теплотою
Навстречу поздним сединам.
Да!.. Я из этого разлада
Познал, что значит тишина,-
Как велика ее отрада
Для тех, кому она дана...
Когда б не это,- без сомненья,
Я, даже и на склоне дней,
Не оценил бы единенья
И счастья у чужих людей.
Теперь я чувства те лелею,
Люблю, как ландыш - близость мхов,
Как любит бабочка лилею -
Заметней всех других цветов.</text><name>Не знал я, что разлад с тобою...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1964</date_from><text>Всего лишь час дают на артобстрел.
Всего лишь час пехоте передышки.
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, ну, а кому - до "вышки".
За этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны - артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так, мы - штрафники.
Нам не писать: "Считайте коммунистом".
Перед атакой - водку? Вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку.
Поэтому мы не кричим "ура!",
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец -
Коли-руби фашистского бродягу!
И если не поймаешь в грудь свинец,
Медаль на грудь поймаешь "За отвагу".
Ты бей штыком, а лучше бей рукой -
Оно надежней, да оно и тише.
И ежели останешься живой,
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг - морально мы слабы.
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы -
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас - обстрел.
Ну, бог войны! Давай - без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, а большинству - до "вышки".</text><name>Штрафные батальоны</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1871</date_from><text>(Подражание Лермонтову)
Спи, потомок благородья,
Баюшки-баю,
Я, дитя простонародья,
Песенку спою.
Мать на бале. Пляшет стройно —
Барыня она...
Ты же спи себе спокойно —
Я с тобой одна.
Наш народ хотел бы воли,
Воли да с землей,
Но не даст хорошей доли
Царский наш разбой.
И отец твой, русский барин,
Знает роль свою,
Он хоть ловок, но бездарен,
Баюшки-баю!
Он учен всему на свете,
Вышло — ничего.
У него одно в предмете —
Денежки его.
Но и с ними он не сладит,
Разорит семью,
Праздной жизнью все изгадит,
Баюшки-баю!
Он в полку служил на диво
И солдат бивал,
В Отделенье третьем живо
Вышел генерал.
А потом был губернатор,
Грабил всех гуртом,
Его русский император
Наградил крестом.
Но не верь ты в штуку эту —
Все не впрок пойдет...
Ты с сумой пойдешь по свету,
Няня, знай, помрет,
А ты будь слугой народа,
Помни цель свою —
Чтоб была ему свобода,
Баюшки-баю!</text><name>Песня русской няньки у постели барского ребенка</name><date_to>1871</date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Ночь как вода в запруде.
За четырьмя стенами
от звезд схоронились люди.
У девушки мертвой,
девушки в белом платье,
алая роза зарылась
в темные пряди.
Плачут за окнами
три соловьиных пары.
И вторит мужскому вздоху
открытая грудь гитары.
Перевод Гелескула</text><name>Квартал Кордовы</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кульчицкий</author><date_from>1939</date_from><text>Когда я пришел, призываясь, в казарму,
Товарищ на белой стене показал
Красное знамя - от командарма,
Которое бросилось бронзой в глаза.
Простреленный стяг из багрового шелка
Нам веет степными ветрами в лицо...
Мы им покрывали в тоске, замолкнув,
Упавших на острые камни бойцов...
Бывало, быть может, с древка он снимался,
И прятал боец у себя на груди
Горячий штандарт... Но опять он взвивался
Над шедшею цепью в штыки,
впереди!
И он, как костер, согревает рабочих,
Как было в повторности спасских атак...
О, дни штурмовые, студеные ночи,
Когда замерзает дыханье у рта!
И он зашумит!.. Зашумит - разовьется
Над самым последним из наших боев!
Он заревом над землей разольется,
Он - жизнь, и родная земля, и любовь!</text><name>Красный стяг</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1905</date_from><text>Вас. Успенскому
В зеленом шуме листьев вешних,
В зеленом шорохе волны,
Я вечно жду цветов нездешних
Еще несознанной весны.
А Враг так близко в час томленья
И шепчет: "Слаще - умереть..."
Душа, беги от искушенья,
Умей желать,- умей иметь.
И если детски плачу ночью
И слабым сердцем устаю -
Не потеряю к беспорочью
Дорогу верную мою.
Пусть круче всход - белей ступени.
Хочу дойти, хочу узнать,
Чтоб там, обняв Его колени,
И умирать - и воскресать.</text><name>Иметь</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>Ночью зимней - в темный лес
(Повесть времени бывалого)
Въехал старый человек.
Он без малого
Прожил век.
Под повозкой снег скрипит.
Сосны медленно качаются.
Шагом лошади везут
И шатаются:
Нужен кнут.
Сорок лет в селе своем
Не был он, везде всё маялся -
. . . . . . . . . . . . . . . .
И раскаялся...
Знать, пора!
Пожил; полно, наконец...
Что? Отрадно жизнь кончается?
Он в свою нору теперь
Забивается,
Словно зверь.
И домой не на житье
Он приедет - гость непрошеный...
И исчезнет старый плут,
Словно камень, ночью брошенный
В темный пруд.</text><name>Конец жизни</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1877</date_from><text>Что за прелесть сегодня погода!
Этот снег на вершинах вдали,
Эта ясность лазурного свода,
Эта зелень цветущей земли...
Всё покрыто торжественным блеском;
Словно всё упрекает меня,
Что в таком разногласии резком
Мое сердце с веселием дня.
О, желал бы я сам, чтоб хоть ныне
На душе моей стало светло,
Как на той вечно снежной вершине,
Где сияние солнце зажгло;
Чтоб чредой понеслись к моим думам
Годы счастья былые мои,
Как реки этой с ласковым шумом
Голубые несутся струи...
Пусть затмит мне минувшее время
Эту жизнь и что ждет впереди...
Упади же с души моей, бремя,
Хоть на этот лишь день упади!
Не боли хоть теперь, моя рана!
Дай пожить мне блаженством былым.
Много лет горячо, без обмана
И любил я, и был я любим.</text><name>Что за прелесть сегодня погода!..</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1830</date_from><text>Есть Карамзин, есть Полевой,—
В семье не без урода.
Вот вам в строке одной
Исторья русского народа.
Что пользы в том, что ты речист,
Что корчишь важную осанку?
Историк ты и журналист,
Панегирист и пародист,
Ты — все... и все ты наизнанку!
Бессильный враг, ты тупо жалишь;
Раздолье, смех твоим врагам;
Бездушный друг, ты глупо хвалишь:
Беда и страх твоим друзьям.</text><name>На Н.А.Полевого</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from></date_from><text>Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существование для тебя.
...В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения... Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.</text><name>Postscriptum</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1900</date_from><text>Лениво и тяжко плывут облака...
Лениво и тяжко плывут облака
По синему зною небес.
Дорога моя тяжела, далека,
В недвижном томлении лес.
Мой конь утомился, храпит подо мной,
Когда-то родимый приют?..
А там, далеко, из-за чащи лесной
Какую-то песню поют.
И кажется: если бы голос молчал,
Мне было бы трудно дышать,
И конь бы, храпя, на дороге упал,
И я бы не мог доскакать!
Лениво и тяжко плывут облака,
И лес истомленный вокруг.
Дорога моя тяжела, далека,
Но песня - мой спутник и друг.</text><name>Лениво и тяжко плывут облака...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1861</date_from><text>Минувшей юности своей
Забыв волненья и измены,
Отцы уж с отроческих дней
Подготовляют нас для сцены.-
Нам говорят: "Ничтожен свет,
В нем все злодеи или дети,
В нем сердца нет, в нем правды нет,
Но будь и ты как все на свете!"
И вот, чтоб выйти напоказ,
Мы наряжаемся в уборной;
Пока никто не видит нас,
Мы смотрим гордо и задорно.
Вот вышли молча и дрожим,
Но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим,
Украдкой глядя на суфлера.
И говорим мы о добре,
О жизни честной и свободной,
Что в первой юности поре
Звучит тепло и благородно;
О том, что жертва - наш девиз,
О том, что все мы, люди,- братья,
И публике из-за кулис
Мы шлем горячие объятья.
И говорим мы о любви,
К неверной простирая руки,
О том, какой огонь в крови,
О том, какие в сердце муки;
И сами видим без труда,
Как Дездемона наша мило,
Лицо закрывши от стыда,
Чтоб побледнеть, кладет белила.
Потом, не зная, хороши ль
Иль дурны были монологи,
За бестолковый водевиль
Уж мы беремся без тревоги.
И мы смеемся надо всем,
Тряся горбом и головою,
Не замечая между тем,
Что мы смеялись над собою!
Но холод в нашу грудь проник,
Устали мы - пора с дороги:
На лбу чуть держится парик,
Слезает горб, слабеют ноги...
Конец.- Теперь что ж делать нам?
Большая зала опустела...
Далеко автор где-то там...
Ему до нас какое дело?
И, сняв парик, умыв лицо,
Одежды сбросив шутовские,
Мы все, усталые, больные,
Лениво сходим на крыльцо.
Нам тяжело, нам больно, стыдно,
Пустые улицы темны,
На черном небе звезд не видно -
Огни давно погашены...
Мы зябнем, стынем, изнывая,
А зимний воздух недвижим,
И обнимает ночь глухая
Нас мертвым холодом своим.</text><name>Актеры</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1956</date_from><text>Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела...
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.</text><name>Где-то в поле возле Магадана</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from></date_from><text>В пустом, сквозном чертоге сада
Иду, шумя сухой листвой:
Какая странная отрада
Былое попирать ногой!
Какая сладость все, что прежде
Ценил так мало, вспоминать!
Какая боль и грусть - в надежде
Еще одну весну узнать!</text><name>В пустом, сквозном чертоге сада...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1949</date_from><text>Ни до серебряной и ни до золотой,
всем ясно, я не доживу с тобой.
Зато у нас железная была -
по кромке смерти на войне прошла.
Всем золотым ее не уступлю:
всё так же, как в железную, люблю.</text><name>Ни до серебряной и ни до золотой...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1966</date_from><text>Люди добрые! Что нам делать
С нашей вечною добротою?
Мы наивны и мягкосерды,
Откровенны и простодушны.
А мерзавцы и негодяи
Видят в этом лишь нашу слабость.
Верно: если душа открыта,
То в нее очень просто плюнуть.
Неужели так будет вечно?
Неужели светлому миру
Не избавиться от негодяйства?
Люди добрые! Что нам делать?
Я вас к подлости не призываю,
Но зову на помощь суровость:
Доброта — лишь только для добрых,
Чистота — лишь только для чистых,
Прямота — для прямых и честных.
А для подлых — ненависть наша:
Надо их же собственной грязью
Беспощадно забить им глотки.</text><name>Люди добрые! Что нам делать...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1817</date_from><text>Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
Деды! помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами!
На затылке кивера,
Доломаны до колена,
Сабли, шашки у бедра,
И диваном - кипа сена.
Трубки черные в зубах;
Все безмолвны - дым гуляет
На закрученных висках
И усы перебегает.
Ни полслова... Дым столбом..
Ни полслова... Все мертвецки
Пьют и, преклонясь челом,
Засыпают молодецки.
Но едва проглянет день,
Каждый по полю порхает;
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
Конь кипит под седоком,
Сабля свищет, враг валится...
Бой умолк, и вечерком
Снова ковшик шевелится.
А теперь что вижу?- Страх!
И гусары в модном свете,
В вицмундирах, в башмаках,
Вальсируют на паркете!
Говорят умней они...
Но что слышим от любова?
Жомини да Жомини!
А об водке - ни полслова!
Где друзья минувших лет?
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?</text><name>Песня старого гусара</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1816</date_from><text>В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал;
И в безумстве упоенный
Чадом славы бранных дел,
Посреди грозы военной
Счастие найти хотел!..
Но, судьбой гонимый вечно,
Счастья нет! подумал я...
Друг мой милый, друг сердечный,
Я тогда не знал тебя!
Ах, пускай герой стремится
За блистательной мечтой
И через кровавый бой
Свежим лавром осенится...
О мой милый друг! с тобой
Не хочу высоких званий,
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противустать,
Первый долг мой, долг священный
Вновь за родину восстать;
Друг твой в поле появится,
Еще саблею блеснет,
Или в лаврах возвратится,
Иль на лаврах мертв падет!..
Полумертвый, не престану
Биться с храбрыми в ряду,
В память Лизу приведу..
Встрепенусь, забуду рану,
За тебя еще восстану
И другую смерть найду!</text><name>Элегия IV (В ужасах войны кровавой...)</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Как я люблю тебя, халат!
Одежда праздности и лени,
Товарищ тайных наслаждений
И поэтических отрад!
Пускай служителям Арея
Мила их тесная ливрея;
Я волен телом, как душой.
От века нашего заразы,
От жизни бранной и пустой
Я исцелен - и мир со мной!
Царей проказы и приказы
Не портят юности моей -
И дни мои, как я в халате,
Стократ пленительнее дней
Царя, живущего некстате.
Ночного неба президент,
Луна сияет золотая;
Уснула суетность мирская -
Не дремлет мыслящий студент:
Окутан авторским халатом,
Презрев слепого света шум,
Смеется он, в восторге дум,
Над современным Геростратом;
Ему не видятся в мечтах
Кинжалы Занда и Лувеля,
И наша слава-пустомеля
Душе возвышенной - не страх.
Простой чубук в его устах,
Пред ним, уныло догорая,
Стоит свеча невосковая;
Небрежно, гордо он сидит
С мечтами гения живого -
И терпеливого портного
За свой халат благодарит!</text><name>К халату</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>Други, други! радость
Нам дана судьбой —
Пейте жизни сладость
Полною струей.
Прочь от нас печали,
Прочь толпа забот!
Юных увенчали
Бахус и Эрот.
Пусть трещат морозы,
Ветр свистит в окно —
Нам напомнит розы
С Мозеля вино.
Нас любовь лелеет,
Нас в младые дни,
Как весна, согреет
Поцелуй любви.</text><name>Застольная песня (Други, други!..)</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1941</date_from><text>Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба...
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.</text><name>Птицы смерти в зените стоят...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Кто, еще прозрачный школьник,
Учит Музу чепухе
И торчит, как треугольник,
На шатучем лопухе?
Головастый внук Хирона,
Полувсадник-полуконь,
Кто из рук Анакреона
Вынул скачущий огонь?
Кто, Державину докука,
Хлебникову брат и друг,
Взял из храма ультразвука
Золотой зубчатый лук?
Кто, коленчатый, зеленый
Царь, циркач или божок,
Для меня сберег каленый,
Норовистый их смычок?
Кто стрекочет, и пророчит,
И антеннами усов
Пятки времени щекочет,
Как пружинками часов?
Мой кузнечик, мой кузнечик,
Герб державы луговой!
Он и мне протянет глечик
С ионийскою водой.
* См. Державин и Хлебников.</text><name>Загадка с разгадкой</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1823</date_from><text>В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия -
И взоры дев, и шум дубровы,
И ночью пенье соловья,-
Когда возвышенные чувства,
Свобода, слава и любовь
И вдохновенные искусства
Так сильно волновали кровь,-
Часы надежд и наслаждений
Тоской внезапной осеня,
Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел -
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.</text><name>Демон</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1933</date_from><text>Колыхаясь еле-еле
Всем ветрам наперерез,
Птицы легкие висели,
Как лампады средь небес.
Их глаза, как телескопики,
Смотрели прямо вниз.
Люди ползали, как клопики,
Источники вились.
Мышь бежала возле пашен,
Птица падала на мышь.
Трупик, вмиг обезображен,
Убираем был в камыш.
В камышах сидела птица,
Мышку пальцами рвала,
Изо рта ее водица
Струйкой на землю текла.
И сдвигая телескопики
Своих потухших глаз,
Птица думала. На холмике
Катился тарантас.
Тарантас бежал по полю,
В тарантасе я сидел
И своих несчастий долю
Тоже на сердце имел.</text><name>Птицы</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1819</date_from><text>Эпод XV
Ночь длилась, и луна златая
Сияла меж подруг своих,
Когда, о Лида! прижимая
Меня в объятиях твоих
Сильней, чем плющ вкруг дуба вьется,
Ты клятву повторяла мне,
Ту клятву, что богам смеется,
Живущим в звездной вышине.
Клялась ты: волк пока в долине
Ягненков будет устрашать
И Орион зыбей в пучине
Не перестанет воздвигать,
Пока зефир не позабудет
Лелеять Фебовых кудрей,-
Любовь твоя взаимно будет
Ответствовать любви моей.
Но бойся, мести чтоб достойной
Ты от меня не понесла:
Я не стерплю, чтоб ты спокойно
Все ночи с милым провела;
Другую полюблю сердечно,
Сказав изменнице "прости!",
К тебе ж не возвращуся вечно,
Как ни жалей и ни грусти.
А ты, счастливец обольщенный,
Утратой ныне горд моей!
Хотя сады распространенны,
Хоть тысячу ты стад имей,
Хотя б обширнее Босфора
К тебе златый Пактол протек,
Хоть будь мудрее Пифагора,
Что в мире жил двукратный век;
Хотя б прекрасного Нирея
Твоей ты превзошел красой,
Но тож, о ясных днях жалея,
Их мрачной заменишь тоской;
Изменой станешь ты терзаться
И легковерность клясть свою,
Тогда-то над тобой смеяться
Я буду в очередь мою.</text><name>Мщение любовника</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1946</date_from><text>Л. Т.
Вспомнишь ты когда-нибудь с улыбкой,
Как перед тобой,
щемящ и тих,
Открывался мир,-
что по ошибке
Не лежал ещё у ног твоих.
А какой-то
очень некрасивый -
Жаль, пропал -
талантливый поэт
Нежно называл тебя Россией
И искал в глазах
нездешний свет...
Он был прав,
болтавший ночью синей,
Что его судьба
предрешена...
Ты была большою,
как Россия,
И творила то же,
что она.
Взбудоражив широтой
до края
И уже не в силах потушить,
Ты сказала мне:
- Живи, как знаешь!
Буду рада,
если будешь жить! -
Вы вдвоем
одно творите
дело.
И моя судьба,
покуда жив,
Отдавать вам
душу всю и тело,
Ничего взамен не получив.
А потом,
совсем легко и просто
По моей спине
с простой душой
Вдаль уйдет
спокойно,
как по мосту,
Кто-то
безошибочно большой.
Расскажи ему,
как мы грустили,
Как я путал
разные пути...
Бог с тобой
и с той,
с другой Россией.
Никуда
от вас мне не уйти.</text><name>Вспомнишь ты когда-нибудь с улыбкой...</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Как моряки встречаются на суше,
когда-нибудь, в пустынной полумгле,
над облаком столкнутся наши души,
и вспомним мы о жизни на Земле.
Разбередя тоску воспоминаний,
потупимся, чтоб медленно прошли
в предутреннем слабеющем тумане
забытые видения Земли.
Не сладкий звон бесплотных райских птиц -
меня стремглав Земли настигнет пенье:
скрип всех дверей, скрипенье всех ступенек,
поскрипыванье старых половиц.
Мне снова жизнь сквозь облако забрезжит,
и я пойму всей сущностью своей
гуденье лип, гул проводов и скрежет
булыжником мощенных площадей.
Вот так я жил - как штормовое море,
ликуя, сокрушаясь и круша,
озоном счастья и предгрозьем горя
с великим разнозначием дыша.
Из этого постылого покоя,
одну минуту жизни посуля,
меня потянет черною рукою
к себе назад всесильная Земля.
Тогда, обет бессмертия наруша,
я ринусь вниз, на родину свою,
и грешную томящуюся душу
об острые каменья разобью.</text><name>Классическое стихотворение</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1957</date_from><text>И на стихи есть тоже мода,
И у стихов — свои дела.
Сама любовь, сама природа
Меня в поэзию вела.
Я на привалах быль и небыль
Струей холодной запивал,
И никогда, сознаюсь, не был
В разряде первых запевал.
Но зависть душу не глодала
Мою ни разу на веку.
Мне время тоже диктовало
Свою судьбу, свою строку.
Оно свои дарило песни
И после боя свой привал
И говорило мне: «Воскресни»,
Когда я глаз не поднимал.
Спешу, отчаиваясь снова,
Пока перо поет в руке,
Своей души оставить слово
В певучем русском языке.</text><name>И на стихи есть тоже мода...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1934</date_from><text>Облаков колорит
О зиме говорит.
Пахнет влагой и хвоей,
Как у нас под Москвою.
Мох лежит под сосной,
Как у нас под Москвой.
Все как дома,
И очень знакомо.
Только воздух не тот,
Атмосфера не та,
И от этого люди другие,
Только люди не те, что у нас,
И на вас
Не похожи, мои дорогие.
Дорогие друзья, я писала не раз,
Что разлука — большая обуза.
Что разлука — змея.
И действительно, я
Не должна уезжать из Союза.
За границей легко только первые дни,
В магазине прилавок наряден.
(До чего хороши
Эти карандаши,
Эти перья и эти тетради!)
А какие здесь есть города! Например,
Старый Берген, который недаром
(Это скажет вам каждый порядочный гид)
Знаменит
Своим рыбным базаром.
Голубая макрель, золотая треска
На холодном рассвете багровом.
Я взглянула на рыбу —
И в сердце тоска
Вдруг впилась мне крючком рыболовным.
Я припомнила ясно: в корзине, в ведре ль,
Распластав плавников острия,
Та же белая в синих полосках макрель,
Только звали ее «скумбрия».
И какая чудесная юность была
В те часы на песке под горой!
И какая огромная жизнь пролегла
Между этой и той скумбрией!
И печаль об исчезнувшей прелести дней
Полоснула меня, как ножом.
И подумала я: «Ничего нет грустней
Одиночества за рубежом».
Только вижу: у рыбного ряда стоит,
Упершись рукавицей в бедро,
В сапогах и брезенте, назад козырек,
Ну, точь-в-точь паренек
Из метро.
Я невольно воскликнула: «Ах ты,
Из какой это вылез он шахты?»
Он ко мне по-норвежски (а я ни гугу),
По-иному он, вижу, не слишком.
Неужели же, думаю, я не смогу
Побеседовать с этим парнишкой?
И, доставши блокнот, так, чтоб он увидал.
На прилавке под рыбным навесом
Я рисую родимого моря овал
И пишу по-латински «Odessa».
И тогда паренек на чужом берегу
Улыбается мне, как рыбак рыбаку.
Паренек улыбается мне от души,
Он берет у меня карандаш.
(До чего хороши
Эти карандаши,
Если держит их кто-нибудь наш!)
Он выводит знакомое слово «Moskwa».
И от этого слова — лучи.
(До чего хорошо, что иные слова
Даже в дальних краях горячи!)
Он приветствует в эту минуту Союз,
Он глядит хорошо и всерьез.
И, содрав рукавицу и сбросив картуз,
Он трясет мою руку до слез.
Хорошо, что на грусть мы теряем права
И что, как бы он ни был далек,
Человек с удивительным словом «Москва»
Не бывает нигде одинок.</text><name>Москва в Норвегии</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1946</date_from><text>Снег, бездорожье, горячая пыль, суховей.
Минное поле, атака, свинцовая вьюга —
Все испытала, в походной шинели своей,
Ты, боевая подруга.
Ты уезжала с заводом своим на Урал.
Бросила дом свой, ни разу о нем не заплакав.
Женским рукам удивлялся горячий металл,
Но покорялся, однако.
Мы — победители. Пушечный грохот утих.
Минуло время тяжелой военной заботы.
Вспомнила ты, что, помимо профессий мужских,
Женщина прежде всего ты.
Мартовский солнечный день. Голубая капель
Точит под крышей себе ледяную лазейку.
В комнате тихо, светло. У стены — колыбель
Под белоснежной кисейкой.
Мягкую обнял подушечку сонный малыш.
Нежное солнце сквозит в золотых волосенках.
Руку поднявши, ты шепчешь: «Пожалуйста... тшшш,
Не разбудите ребенка».</text><name>Победительница</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1945</date_from><text>Третий год у Натальи тяжелые сны,
Третий год ей земля горяча —
С той поры как солдатской дорогой войны
Муж ушел, сапогами стуча.
На четвертом году прибывает пакет.
Почерк в нем незнаком и суров:
«Он отправлен в саратовский лазарет,
Ваш супруг, Алексей Ковалев».
Председатель дает подорожную ей.
То надеждой, то горем полна,
На другую солдатку оставив детей,
Едет в город Саратов она.
А Саратов велик. От дверей до дверей
Как найти в нем родные следы?
Много раненых братьев, отцов и мужей
На покое у волжской воды.
Наконец ее доктор ведет в тишине
По тропинкам больничных ковров.
И, притихшая, слышит она, как во сне:
— Здесь лежит Алексей Ковалев.—
Нерастраченной нежности женской полна,
И калеку Наталья ждала,
Но того, что увидела, даже она
Ни понять, ни узнать не могла.
Он хозяином был ее дум и тревог,
Запевалой, лихим кузнецом.
Он ли — этот бедняга без рук и без ног,
С перекошенным, серым лицом?
И, не в силах сдержаться, от горя пьяна,
Повалившись в кровать головой,
В голос вдруг закричала, завыла она:
— Где ты, Леша, соколик ты мой?! —
Лишь в глазах у него два горячих луча.
Что он скажет — безрукий, немой!
И сурово Наталья глядит на врача:
— Собирайте, он едет домой.
Не узнать тебе друга былого, жена,—
Пусть как память живет он в дому.
— Вот спаситель ваш,— детям сказала она,—
Все втроем поклонитесь ему!
Причитали соседки над женской судьбой,
Горевал ее горем колхоз.
Но, как прежде, вставала Наталья с зарей,
И никто не видал ее слез...
Чисто в горнице. Дышат в печи пироги.
Только вдруг, словно годы назад,
Под окном раздаются мужские шаги,
Сапоги по ступенькам стучат.
И Наталья глядит со скамейки без слов,
Как, склонившись в дверях головой,
Входит в горницу муж — Алексей Ковалев —
С перевязанной правой рукой.
— Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене.
И, взглянув по-хозяйски кругом,
Замечает чужие глаза в тишине
И другого на месте своем.
А жена перед ним ни мертва ни жива...
Но, как был он, в дорожной пыли,
Все поняв и не в силах придумать слова,
Поклонился жене до земли.
За великую душу подруге не мстят
И не мучают верной жены.
А с войны воротился не просто солдат,
Не с простой воротился войны.
Если будешь на Волге — припомни рассказ,
Невзначай загляни в этот дом,
Где напротив хозяйки в обеденный час
Два солдата сидят за столом.</text><name>Волжская баллада</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1941</date_from><text>Во время бегства от маляра в Соединенные Штаты
Мы внезапно заметили, что наш маленький корабль стоит на месте.
Всю ночь и весь день
Он стоял неподвижно на уровне Луцона в Китайском море.
Некоторые говорили, что виною тому — тайфун,
свирепствующий на севере,
Другие опасались немецких пиратов.
Все
Предпочитали тайфун немцам.
Перевод К. Богатырева</text><name>Тайфун</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.
Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман... но я молчу и жду
И верю, я любовь свою найду...
Я конквистадор в панцире железном.
И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам
И песней битв любовно зачарую.
Я пропастям и бурям вечный брат,
Но я вплету в воинственный наряд
Звезду долин, лилею голубую.</text><name>Я конквистадор в панцире железном...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1919</date_from><text>Извозчичий двор и встающий из вод
В уступах — преступный и пасмурный Тауэр,
И звонкость подков, и простуженный звон
Вестминстера, глыбы, закутанной в траур.
И тесные улицы; стены, как хмель,
Копящие сырость в разросшихся бревнах,
Угрюмых, как копоть, и бражных, как эль,
Как Лондон, холодных, как поступь, неровных.
Спиралями, мешкотно падает снег.
Уже запирали, когда он, обрюзгший,
Как сползший набрюшник, пошел в полусне
Валить, засыпая уснувшую пустошь.
Оконце и зерна лиловой слюды
В свинцовых ободьях.— «Смотря по погоде.
А впрочем... А впрочем, соснем на свободе.
А впрочем — на бочку! Цирюльник, воды!»
И, бреясь, гогочет, держась за бока,
Словам остряка, не уставшего с пира
Цедить сквозь приросший мундштук чубука
Убийственный вздор.
А меж тем у Шекспира
Острить пропадает охота. Сонет,
Написанный ночью с огнем, без помарок,
За дальним столом, где подкисший ранет
Ныряет, обнявшись с клешнею омара,
Сонет говорит ему:
«Я признаю
Способности ваши, но, гений и мастер,
Сдается ль, как вам, и тому, на краю
Бочонка, с намыленной мордой, что мастью
Весь в молнию я, то есть выше по касте,
Чем люди,— короче, что я обдаю
Огнем, как, на нюх мой, зловоньем ваш кнастер?
Простите, отец мой, за мой скептицизм
Сыновний, но сэр, но милорд, мы — в трактире.
Что мне в вашем круге? Что ваши птенцы
Пред плещущей чернью? Мне хочется шири!
Прочтите вот этому. Сэр, почему ж?
Во имя всех гильдий и биллей! Пять ярдов —
И вы с ним в бильярдной, и там — не пойму,
Чем вам не успех популярность в бильярдной?»
— Ему?! Ты сбесился?— И кличет слугу,
И, нервно играя малаговой веткой,
Считает: полпинты, французский рагу —
И в дверь, запустя в привиденье салфеткой.</text><name>Шекспир</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1921</date_from><text>На што мне облака и степи
И вся подсолнечная ширь!
Я раб, свои взлюбивший цепи,
Благословляющий Сибирь.
Эй вы, обратные по трахту!
Поклон великим городам.
Свою застеночную шахту
За всю свободу не продам.
Поклон тебе, град Божий, Киев!
Поклон, престольная Москва!
Поклон, мои дела мирские!
Я сын, не помнящий родства...
Не встанет - любоваться рожью
Покойник, возлюбивший гроб.
Заворожил от света Божья
Меня верховный рудокоп.</text><name>На што мне облака и степи...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1913</date_from><text>Сухие листья, сухие листья,
Сухие листья, сухие листья,
Под тусклым ветром, кружат, шуршат,
Сухие листья, сухие листья,
Под тусклым ветром сухие листья,
Кружась, что шепчут, что говорят?
Трепещут сучья под тусклым ветром;
Сухие листья, под тусклым ветром,
Что говорят нам, нам шепчут что?
Трепещут листья, под тусклым ветром,
Лепечут листья, под тусклым ветром,
Но слов не понял никто, никто!
Меж черных сучьев синеет небо,
Так странно нежно синеет небо,
Так странно нежно прозрачна даль.
Меж голых сучьев прозрачно небо,
Над черным прахом синеет небо,
Как будто небу земли не жаль.
Сухие листья шуршат о смерти,
Кружась под ветром, шуршат о смерти:
Они блестели, им время тлеть.
Прозрачно небо. Шуршат о смерти
Сухие листья,- чтоб после смерти
В цветах весенних опять блестеть!</text><name>Сухие листья</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Я - в истомляющей ссылке,
в этих проклятых стенах.
Синие, нежные жилки
бьются на бледных руках.
Перебираю я четки,
сердце - как горький миндаль.
За переплетом решетки
дымчатый плачет хрусталь.
Даже Ронсара сонеты
не разомкнули мне грусть.
Все, что сказали поэты,
знаю давно наизусть.
Тьмы не отгонишь печальной
знаком Святого Креста,
а у принцессы опальной
отняли даже шута.</text><name>Я - в истомляющей ссылке...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Муза-сестра заглянула в лицо,
Взгляд ее ясен и ярок.
И отняла золотое кольцо,
Первый весенний подарок.
Муза! ты видишь, как счастливы все —
Девушки, женщины, вдовы...
Лучше погибну на колесе,
Только не эти оковы.
Знаю: гадая, и мне обрывать
Нежный цветок маргаритку.
Должен на этой земле испытать
Каждый любовную пытку.
Жгу до зари на окошке свечу
И ни о ком не тоскую,
Но не хочу, не хочу, не хочу
Знать, как целуют другую.
Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:
«Взор твой не ясен, не ярок...»
Тихо отвечу: «Она отняла
Божий подарок».</text><name>Музе (Муза-сестра заглянула в лицо...)</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1834</date_from><text>Что написать, ей-ей, не знаю —
Девиц и женщин не терплю,
Лишь душу, чувство уважаю,
И ум я искренно люблю...</text><name>В альбом Ф. А. Кони (Что написать, ей-ей, не знаю...)</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>В голове моей тучи безумных идей -
Нет на свете преград для талантов!
Я под брюхом привыкших теснить лошадей
Миновал верховых лейтенантов.
...Разъярялась толпа, напрягалась толпа,
Нарывалась толпа на заслоны -
И тогда становилась толпа "на попа",
Извергая проклятья и стоны.
Дома я раздражителен, резок и груб,-
Домочадцы б мои поразились,
Увидав, как я плакал, взобравшись на круп,-
Контролеры - и те прослезились.
Столько было в тот миг в моем взгляде на мир
Безотчетной, отчаянной прыти,
Что, гарцуя на сером коне, командир
Удивленно сказал: "Пропустите!"
Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы -
Аж нога ускользнула из стремя.
Я пожал ему ногу, как руку судьбы,-
Ах, живем мы в прекрасное время!
Серый конь мне прощально хвостом помахал,
Я пошел - предо мной расступились;
Ну, а мой командир на концерт поскакал
Музыканта с фамилией Гилельс.
Я свободное место легко отыскал
После вялой незлой перебранки,-
Всё не сгонят - не то что, когда посещал
Пресловутый Театр на Таганке.
Тесно здесь, но тепло - вряд ли я простужусть,
Здесь единство рядов - в полной мере!
Вот уже я за термосом чьим-то тянусь -
В нем напиток "кровавая Мэри".
Вот сплоченность-то где, вот уж где коллектив,
Вот отдача где и напряженье!
Все болеют за нас - никого супротив,-
Монолит - без симптомов броженья!
Меня можно спокойно от дел отстранить,
Робок я перед сильными, каюсь,-
Но нельзя меня силою остановить,
Когда я на футбол прорываюсь!</text><name>В голове моей тучи безумных идей...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from>1969</date_from><text>- Отдать тебе любовь?
- Отдай!
- Она в грязи...
- Отдай в грязи!..
- Я погадать хочу...
- Гадай.
- Еще хочу спросить...
- Спроси!..
- Допустим, постучусь...
- Впущу!
- Допустим, позову...
- Пойду!
- А если там беда?
- В беду!
- А если обману?
- Прощу!
- "Спой!"- прикажу тебе..
- Спою!
- Запри для друга дверь...
- Запру!
- Скажу тебе: убей!..
- Убью!
- Скажу тебе: умри!..
- Умру!
- А если захлебнусь?
- Спасу!
- А если будет боль?
- Стерплю!
- А если вдруг - стена?
- Снесу!
- А если - узел?
- Разрублю!
- А если сто узлов?
- И сто!..
- Любовь тебе отдать?
- Любовь!..
- Не будет этого!
- За что?!
- За то, что
не люблю рабов.</text><name>Отдать тебе любовь?..</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1923</date_from><text>Верь: вернутся на родину все,
вера ясная, крепкая: с севера
лыжи неслышные, с юга
ночная фелюга.
Песня спасет нас.
Проулками в гору
шел я, в тяжелую шел темноту,
чуждый всему, и крутому узору
черных платанов, и дальнему спору
волн, и кабацким шарманкам в порту.
Ветер прошел по листам искривленным,
ветер, мой пьяный и горестный брат,
и вдруг затих под окном озаренным:
ночь, ночь - и янтарный квадрат.
Кто-то была та, чей голос горящий
русскою песней гремел за окном?
В сумраке видел я отблеск горящий,
слушал ее под поющим окном.
Как распевала она! Проплывало
сердце ее в лучезарных струях,
как тосковала,
как распевала,
молясь былому в чужих краях,
о полнолунье небывалом,
о небывалых соловьях.
И в темноте пылали звуки,-
рыдающая даль любви,
даль - и цыганские разлуки,
ночь, ночь - и в роще соловьи.
Но проносился ветер с моря
дыханьем соли и вина,
и гармонического горя
спадала жаркая волна.
Касался грубо ветер с моря
глициний вдоль ее окна,
и вновь, как бы в блаженстве горя,
пылала звуками она...
О чем? О лепестке завялом,
о горестной своей красе,
о полнолунье небывалом,
о небывалом -
ветер! Вернутся на родину все,
вера ясная, крепкая: с севера
лыжи неслышные, с юга ночная фелюга...
Все.</text><name>Песня (Верь: вернутся на родину...)</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>Собиралась ласточка
Улетать на юг
И глядела ласково
На своих подруг -
На подруг, с которыми
Заниматься сборами,
И делить с которыми
Сотни верст пути,
И в пути с которыми
Разговор вести.
И ко мне наведалась
Поразмять крыло,
Щебетала весело,
Что на ум пришло:
"Ничего не ведомо,
Ничего не гадано
И ничто не задано
Наперед судьбой,
А проститься надо нам
Навсегда с тобой".
Увидала ласточка
Мой унылый лик
И сказала ласково:
"Не грусти, старик!
Не с добра приходится
За теплом охотиться,
Но порою сходится
И с горой гора.
Ты прости, как водится,
А теперь - пора".
Пожелал я ласточке
Всех заморских благ.
Это ты прости меня,
Коли что не так.
Не сойтись с горой горе,
Ты крутись в чужой жаре,
А я тут в своей норе
У зимы в плену
На своем родном дворе
Подожду весну.</text><name>Ласточка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>На Севере диком стоит одиноко
На голой вершине... лиственница:
Сосна или кедр-великан так далеко
На север не могут продвинуться.
А лиственница в этой области вьюжной
Сдружилась с морозами лютыми —
И снится ей дуб, фантастический южный,
Воспетый олонхосутами!</text><name>Подражание</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1939</date_from><text>Тройка мчится,
тройка скачет...
П. Вяземский
Мчится тройка, скачет тройка,
Колокольчик под дугой
Разговаривает бойко.
Светит месяц молодой.
В кошеве широкой тесно;
Как на свадьбе, топоча,
Размахнулась, ходит песня
От плеча и до плеча!
Гармонист и запевала
Держит песню на ремне,
Эта песня побывала
И в станице и в Кремле.
Ветер по снегу елозит:
Закружит - и следу нет,
Но глубокие полозья
Оставляют в сердце след.
Как он близок, как понятен,
Как народ к нему привык,
Звонких песен, ярких пятен
Выразительный язык!
Мчится тройка, смех игривый
По обочинам меча.
Пламенеет в конских гривах
Яркий праздник кумача.
Кто навстречу: волк ли, камень?
Что косится, как дурной,
Половецкими белками
Чистокровный коренной?
Нет, не время нынче волку!
И, не тронув свежий наст,
Волк уходит втихомолку,
Русской песни сторонясь.
А она летит, лихая,
В белоснежные края,
Замирая, затихая,
Будто молодость моя...</text><name>Тройка</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1913</date_from><text>Сегодня с первым светом встанут
Детьми уснувшие вчера.
Мечом призывов новых стянут
Изгиб застывшего бедра.
Дворовый окрик свой татары
Едва успеют разнести,-
Они оглянутся на старый
Пробег знакомого пути.
Они узнают тот сиротский,
Северно-сизый, сорный дождь,
Тот горизонт горнозаводский
Театров, башен, боен, почт,
Где что ни знак, то отпечаток
Ступни, поставленной вперед.
Они услышат: вот начаток.
Пример преподан,- ваш черед.
Обоим надлежит отныне
Пройти его во весь обьем,
Как рашпилем, как краской синей,
Как брод, как полосу вдвоем.</text><name>Сегодня с первым светом встанут...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1932</date_from><text>Грозою освеженный,
Подрагивает лист.
Ах, пеночки зеленой
Двухоборотный свист!
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.
Говорить не можешь -
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный,
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычье стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать.)
Над тобой склоняется
Плачущая мать:
Валенька, Валюша!
Тягостно в избе.
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты,
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.
На щеке помятой
Длинная слеза...
А в больничных окнах
Движется гроза.
Открывает Валя
Смутные глаза.
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Рухнула плотина -
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
Трубы. Трубы. Трубы
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
А внизу, склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных
Губ не освежить -
Валентине больше
Не придется жить.
- Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла,-
Чтоб было приданое,
Крепкое, недраное,
Чтоб фата к лицу -
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.
Пусть звучат постылые,
Скудные слова -
Не погибла молодость,
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай содружество
Ворона с бойцом -
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле - навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Валя, Валентина,
Видишь - на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Красное полотнище
Вьется над бугром.
"Валя, будь готова!" -
Восклицает гром.
В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.
Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
"Я всегда готова!" -
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.
А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.
И, припав к постели.
Изнывает мать.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
Вот и все!
Но песня
Не согласна ждать.
Возникает песня
В болтовне ребят.
Подымает песню
На голос отряд.
И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.</text><name>Смерть пионерки</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1956</date_from><text>Рассматривайте временность гуманно.
На все невечное бросать не надо тень.
Есть временность недельного обмана
потемкинских поспешных деревень.
Но ставят и времянки-общежитья,
пока домов не выстроят других...
Вы после тихой смерти их скажите
спасибо честной временности их.</text><name>Рассматривайте временность гуманно...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Вот - главный вход, но только вот
Упрашивать - я лучше сдохну,-
Хожу я через черный ход,
А выходить стараюсь в окна.
Не вгоняю я в гроб никого,
Но вчера меня, тепленького -
Хоть бываю и хуже я сам,-
Оскорбили до ужаса.
И, плюнув в пьяное мурло
И обвязав лицо портьерой,
Я вышел прямо сквозь стекло -
В объятья к милиционеру.
И меня - окровавленного,
Всенародно прославленного,
Прям как был я - в амбиции
Довели до милиции.
И, кулаками покарав
И попинав меня ногами,
Мне присудили крупный штраф -
За то, что я нахулиганил.
А потом - перевязанному,
Несправедливо наказанному -
Сердобольные мальчики
Дали спать на диванчике.
Проснулся я - еще темно,-
Успел поспать и отдохнуть я,-
Я встал и, как всегда,- в окно,
А на окне - стальные прутья!
И меня - патентованного,
Ко всему подготовленного,-
Эти прутья печальные
Ввергли в бездну отчаянья.
А рано утром - верь не верь -
Я встал, от слабости шатаясь,-
И вышел в дверь - я вышел в дверь! -
С тех пор в себе я сомневаюсь.
В мире - тишь и безветрие,
Тишина и симметрия,-
На душе моей - тягостно,
И живу я безрадостно.
зима -1967</text><name>Вот - главный вход, но только вот...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1940</date_from><text>Вас нет еще: вы - воздух, глина, свет;
о вас, далеких, лишь гадать могли мы,-
но перед вами нам держать ответ.
Потомки, вы от нас неотделимы.
Был труден бой. Казались нам не раз
незащищенными столетий дали.
Когда враги гранатой били в нас,
то и до вас осколки долетали.</text><name>Потомкам</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1908</date_from><text>Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады.
Восемь дней скитался он без пищи,
Конь издох, но под большим уступом
Он нашел уютное жилище,
Чтоб не разлучаться с милым трупом.
Там он жил в тени сухих смоковниц
Песни пел о солнечной Кастилье,
Вспоминал сраженья и любовниц,
Видел то пищали, то мантильи.
Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.</text><name>Старый конквистадор</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1952</date_from><text>В этом мире, где наша особа
Выполняет неясную роль,
Мы с тобою состаримся оба,
Как состарился в сказке король.
Догорает, светясь терпеливо,
Наша жизнь в заповедном краю,
И встречаем мы здесь молчаливо
Неизбежную участь свою.
Но когда серебристые пряди
Над твоим засверкают виском,
Разорву пополам я тетради
И с последним расстанусь стихом.
Пусть душа, словно озеро, плещет
У порога подземных ворот
И багровые листья трепещут,
Не касаясь поверхности вод.</text><name>Старая сказка</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1972</date_from><text>О чем поете утром,
тенора?..
Их может слушать всяк, кому охота.
Что ж, директивным росчерком пера
не вычеркнуть их всех из обихода!
О чем поете утром,
тенора?..
Вон голоса их властно зазвучали!
Их песенка, как этот мир, стара,
Песнь Песней это, что была вначале.
О чем поете утром,
тенора,
по радио, встав на работу рано?..
Неплохо их проходят номера!
От голоса вибрирует мембрана.
О чем поете утром,
тенора?
Зажмурившись.
Напрягшись.
На пределе...
Древнейшая любовная игра,
наверно, в мире есть на самом деле?</text><name>Тенора</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1948</date_from><text>С одним желаньем, с думою одною,
Со всех концов родной своей земли
Мы собралися дружною семьею,
Мы все учиться мастерству пришли.
Пройдут года, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые
Руками золотыми назовет.
Куда бы нас отчизна ни послала,
Мы с честью дело сделаем свое:
Она взрастила нас и воспитала,
Мы все — сыны и дочери ее.
Мы будем всюду первыми по праву
И говорим от сердца от всего,
Что не уроним трудовую славу
Своей страны, народа своего.</text><name>Песня трудовых резервов</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Я шел вдоль берега Оби,
я селезню шел параллельно.
Я шел вдоль берега любви,
и вслед деревни мне ревели.
И параллельно плачу рек,
лишенных лаянья собачьего,
финально шел XX век,
крестами ставни заколачивая.
И в городах, и в хуторах
стояли Инги и Устиньи,
их жизни, словно вурдалак,
слепая высосет пустыня.
Кричала рыба из глубин:
«Возьми детей моих в котомку,
но только реку не губи!
Оставь хоть струйку для потомства».
Я шел меж сосен голубых,
фотографируя их лица,
как жертву, прежде чем убить,
фотографирует убийца.
Стояли русские леса,
чуть-чуть подрагивая телом.
Они глядели мне в глаза,
как человек перед расстрелом.
Дубы глядели на закат.
Ни Микеланджело, ни Фидий,
никто их краше не создаст.
Никто их больше не увидит.
«Окстись, убивец-человек!» —
кричали мне, кто были живы.
Через мгновение их всех
погубят взрывы.
«Окстись, палач зверей и птиц,
развившаяся обезьяна!
Природы гениальный смысл
уничтожаешь ты бездарно».
И я не мог найти Тебя
среди абсурдного пространства,
и я не мог найти себя,
не находил, как ни старался.
Я понял, что не будет лет,
не будет века двадцать первого,
что времени отныне нет.
Оно на полуслове прервано...
Земля пустела, как орех.
И кто-то в небе пел про это:
«Червь, человечек, короед,
какую ты сожрал планету!»</text><name>Сон (Я шел вдоль берега Оби...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Знаю я в яви вселенной
Плач на рассветном пороге,
Путь человеческий в зное.
Длящийся ложно...
Знаю, как сердце земное
Хило во сне и в тревоге,
Немощно в радости тленной
В скорби ничтожно...
Вижу я в смертной истоме
Годы заботы и крохи
Блага, блаженство и рядом
Горе у двери -
Юность с седеющим взглядом,
Старость с проклятьем во вздохе,
В нищем и княжеском доме
Те же потери...
Снится мне в жизни, однако,
Цвет человеческой доли.
Полдень души беспечальной
В мире и в споре -
Верю я в жребий венчальный,
В царствие часа без боли,
В посох, ведущий средь мрака
Вечные зори...
Верую, верую, Боже,
В сумрак о звездах поющий,
Свет воскресенья сулящий
Чудом страданья...
Верую в молот дробящий,
В пламя и в меч создающий,
В жертву зиждительной дрожи,
В дар оправданья.</text><name>Верую</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1918</date_from><text>Был грозен волн полночный рев...
Семь девушек на взморье ждали
невозвратившихся челнов
и, руки заломив, рыдали.
Семь звездочек в суровой мгле
над рыбаками четко встали
и указали путь к земле...</text><name>Большая медведица</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1916</date_from><text>О. Э. Мандельштаму
Собирая любимых в путь,
Я им песни пою на память —
Чтобы приняли как-нибудь,
Что когда-то дарили сами.
Зеленеющею тропой
Довожу их до перекрестка.
Ты без устали, ветер, пой,
Ты, дорога, не будь им жесткой!
Туча сизая, слез не лей,—
Как на праздник они обуты!
Ущеми себе жало, змей,
Кинь, разбойничек, нож свой лютый.
Ты, прохожая красота,
Будь веселою им невестой.
Потруди за меня уста,—
Наградит тебя Царь Небесный!
Разгорайтесь, костры, в лесах,
Разгоняйте зверей берложьих.
Богородица в небесах,
Вспомяни о моих прохожих!</text><name>Собирая любимых в путь...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1844</date_from><text>Вчера мы встретились; - она остановилась -
Я также - мы в глаза друг другу посмотрели.
О боже, как она с тех пор переменилась;
В глазах потух огонь, и щеки побледнели.
И долго на нее глядел я молча строго -
Мне руку протянув, бедняжка улыбнулась;
Я говорить хотел - она же ради бога
Велела мне молчать, и тут же отвернулась,
И брови сдвинула, и выдернула руку,
И молвила: "Прощайте, до свиданья",
А я хотел сказать: "На вечную разлуку
Прощай, погибшее, но милое созданье".</text><name>Встреча</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from></date_from><text>Стоит изба, дымя трубой,
Живет в избе старик рябой,
Живет за окнами с резьбой
Старуха, гордая собой,
И крепко, крепко в свой предел -
Вдали от всех вселенских дел -
Вросла избушка за бугром
Со всем семейством и добром!
И только сын заводит речь,
Что не желает дом стеречь,
И все глядит за перевал,
Где он ни разу не бывал...</text><name>В избе</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1859</date_from><text>Сады молчат. Унылыми глазами
С унынием в душе гляжу вокруг;
Последний лист разметан под ногами.
Последний лучезарный день потух.
Лишь ты один над мертвыми степями
Таишь, мой тополь, смертный свой недуг
И, трепеща по-прежнему листами,
О вешних днях лепечешь мне как друг.
Пускай мрачней, мрачнее дни за днями
И осени тлетворный веет дух;
С подъятыми ты к небесам ветвями
Стоишь один и помнишь теплый юг.</text><name>Тополь</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1943</date_from><text>Золотое осеннее солнце пронзало сады,
Янтарем и кораллом горели на ветках плоды.
Словно кто-то рассыпал, чтоб радовать сердце и взор,
Драгоценные камни по склонам сверкающих гор.
А в долине, где кровью еще отливала река,
От решительной битвы с врагом отдыхали войска.
У парчовой кибитки, где вождь на ковре почивал,
Полководец враждебного войска покорно стоял.
Думал он: «Я вчера еще был властелином земли,
Перед кем же войска мои прахом безмолвным легли?
Сколько стран я прошел, превращая их в пепел и дым,
Почему ж изнемог перед этим народом простым?
На челе от венца золотого болезненный след —
Вот и все, что осталось от славы моей и побед!»
Так он думал, взирая на склоны сверкающих гор,
Вдруг зажегся испугом его умирающий взор.
По тропинкам ручьями спускался в долину народ,
Словно солнца лучи разливались с небесных высот.
Много женщин, детей, и старух, и седых стариков
В разноцветных одеждах, красивей весенних цветов.
В каждом шаге их трепет горящих восторгом сердец,
И на каждом из них из камней драгоценных венец.
Много видел венцов побежденный в бою властелин,
Но таких, как у них, не видал властелин ни один.
Он вскричал: — Что я вижу? Не нового ль солнца восход?
Победитель мой, вот он идет, венценосный народ!
И на землю лицом он в испуге великом поник,
И земля услыхала, как шепчет он слово «таджик»!
Он не видел, как люди спешили к стоянкам бойцов,
Как снимали корзины с плодами с кудрявых голов.
Тяжелы были эти венцы, но памирский народ
С давних дней до сих пор по горам в них спокойно идет.
Ярких яблок рубин, винограда лучистый янтарь
Как сверкают в корзинах теперь, так сверкали и встарь.
Сладкий сок услаждал пехлеванов усталых уста.
Радость взоров народов сияла, светла и чиста.
Вышел вождь-победитель, и вождь побежденный вскричал:
— Твой народ — венценосец! Таджик он!..— и мертвым упал.
— Меч неправ твой несчастный! Но правду сказал твой язык:
Кто увенчан любовью к отчизне, тот вправду таджик!
Кто отвагой увенчан, кто страха не знает в боях,
Тот поистине может таджиком назваться в веках!
Так сказал победитель и вышел к народу на пир,
А счастливое имя таджиков запомнил весь мир.</text><name>Таджикская легенда</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1905</date_from><text>В лесу, в горе, родник, живой и звонкий,
Над родником старинный голубец
С лубочной почерневшею иконкой,
А в роднике березовый корец.
Я не люблю, о Русь, твоей несмелой
Тысячелетней, рабской нищеты.
Но этот крест, но этот ковшик белый...
Смиренные, родимые черты!</text><name>В лесу, в горе, родник, живой и звонкий...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.
Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!..
Упала девчина
И тонет в крови...
Донской казачина
Клянется в любви...
А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.
В соседней палате
Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.</text><name>Романс (На мягкой кровати...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1978</date_from><text>В какой-то миг неуловимый,
неумолимый на года,
я поняла, что нелюбимой
уже не буду никогда.
Что были плети, были сети
не красных дат календаря,
но доброта не зря на свете
и сострадание не зря.
И жизнь - не выставка, не сцена,
не бесполезность щедрых трат,
и если что и впрямь бесценно -
сердца, которые болят.</text><name>В какой-то миг неуловимый...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1954</date_from><text>Вокруг села бродили грозы,
И часто, полные тоски,
Удары молнии сквозь слезы
Ломали небо на куски.
Хлестало, словно из баклаги,
И над собранием берез
Пир электричества и влаги
Сливался в яростный хаос.
А мы шагали по дороге
Среди кустарников и трав,
Как древнегреческие боги,
Трезубцы в облако подняв.</text><name>Возвращение с работы</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>«И умерла, и схоронил Иаков
Ее в пути...» И на гробнице нет
Ни имени, ни надписей, ни знаков.
Ночной порой в ней светит слабый свет,
И купол гроба, выбеленный мелом,
Таинственною бледностью одет,
Я приближаюсь в сумраке несмело
И с трепетом целую мел и пыль
На этом камне выпуклом и белом...
Сладчайшее из слов земных! Рахиль!</text><name>Гробница Рахили</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1901</date_from><text>Монмартр... Внизу ревет Париж -
Коричневато-серый, синий...
Уступы каменистых крыш
Слились в равнины темных линий.
То купол зданья, то собор
Встает из синего тумана.
И в ветре чуется простор
Волны соленой океана...
Но мне мерещится порой,
Как дальних дней воспоминанье,
Пустыни вечной и немой
Ненарушимое молчанье.
Раскалена, обнажена,
Под небом, выцветшим от зноя,
Весь день без мысли и без сна
В полубреду лежит она,
И нет движенья, нет покоя...
Застывший зной. Устал верблюд.
Пески. Извивы желтых линий.
Миражи бледные встают -
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен. Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов Тамерлана.
И тени мертвых городов
Уныло бродят по равнине
Неостывающих песков,
Как вечный бред больной Пустыни.
Царевна в сказке,- словом властным
Степь околдованная спит,
Храня проклятой жабы вид
Под взглядом солнца, злым и страстным.
Но только мертвый зной спадет
И брызнет кровь лучей с заката -
Пустыня вспыхнет, оживет,
Струями пламени объята.
Вся степь горит - и здесь, и там,
Полна огня, полна движений,
И фиолетовые тени
Текут по огненным полям.
Да одиноко городища
Чернеют жутко средь степей:
Забытых дел, умолкших дней
Ненарушимые кладбища.
И тлеет медленно закат,
Усталый конь бодрее скачет,
Копыта мерно говорят,
Степной джюсан звенит и плачет.
Пустыня спит, и мысль растет...
И тихо всё во всей Пустыне,
Широкий звездный небосвод
Да аромат степной полыни...</text><name>Пустыня</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1780</date_from><text>Перевод М.Лермонтова
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного -
Отдохнешь и ты!</text><name>Ночная песня странника</name><date_to>1780</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1932</date_from><text>Любезный читатель! Вы мрак, вы загадка.
Еще не снята между нами рогатка.
Лежит моя книжка под Вашей рукой.
Давайте знакомиться! Кто Вы такой?
Быть может, Цека посылает такого
В снега, в экспедицию "Сибирякова",
А может быть, чаю откушав ко сну,
Вы дурой браните больную жену.
Но нет, Вы из первых. Вторые скупее,
Вы ж царственно бросили 20 копеек,
Раскрыли портфель и впихнули туда
Пять лет моей жизни, два года труда.
И если Вас трогают рифмы, и если
Вы дома удобно устроитесь в кресле
С покупкой своей, что дешевле грибов,-
Я нынче же Вам расскажу про любовь
Раскосого ходи с работницей русской,
Китайца роман с белобрысой Маруськой,
Я Вам расскажу, как сварили Христа,
Как Байрон разгневанный сходит с холста,
Как к Винтеру рыбы ввалились гурьбою,
Как трудно пришлось моему Балабою,
Как шлет в контрразведку прошенье мужiк
И как мой желудок порою блажит.
Порой в одиночку, по двое, по трое,
Толпою пройдут перед Вами герои,
И каждый из них принесет Вам ту злость,
Ту грусть, что ему испытать довелось,
Ту радость, ту горечь, ту нежность, тот смех,
Что всех их роднит, что связует их всех.
Толпа их... Когда, побеседовав с нею,
Читатель, Вам станет немного яснее,
Кого Вам любить и кого Вам беречь,
Кого ненавидеть и чем пренебречь,-
За выпись в блокноте, за строчку в цитате,
За добрую память - спасибо, читатель!..
Любезный читатель! А что, если Вы
Поклонник одной лишь "Вечерней Москвы",
А что, если Вы обыватель и если
Вас трогают только романы Уэдсли.
Увы! Эта книжка без хитрых затей!
Тут барышни не обольщают детей,
Решительный граф, благородный, но бедный,
Не ставит на карту свой перстень наследный,
И вкруг завещания тайного тут
Скапен с Гарпагоном интриг не плетут!..
Двугривенный Ваш не бросайте без цели,
Купите-ка лучше коробочку "Дели".
Читать эту книжку не стоит труда:
Поверьте, что в ней пустячки, ерунда.</text><name>Любезный читатель!..</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1957</date_from><text>Вот она, моя тихая пристань,
Берег письменного стола...
Шел я в жизни, бывало, на приступ,
Прогорал на этом дотла.
Сколько падал я, подымался,
Сколько ребер отбито в боях!
До звериного воя влюблялся,
Ненавидел до боли в зубах.
В обличении лживых «истин»
Сколько глупостей делал подчас —
И без сердца на тихую пристань
Возвращался, тоске подчинись.
Тихо-тихо идут часы,
За секундой секунду чеканя.
Четвертушки бумаги чисты.
Перья
дремлют
в стакане.
Как спокойно. Как хорошо.
Взял перо я для тихого слова...
Но как будто
я поднял
ружье:
Снова пламя! Видения снова!
И опять штормовые дела —
В тихой комнате буря да клики..
Берег письменного стола.
Океан за ним — тихий. Великий.</text><name>Прелюд</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1864</date_from><text>Рассказать ли тебе, как однажды
Хоронил друг твой сердце свое,
Всех знакомых на пышную тризну
Пригласил он и позвал ее.
И в назначенный час панихиды,
При сиянии ламп и свечей,
Вкруг убитого сердца толпою
Собралось много всяких гостей.
И она появилась — все так же
Хороша, холодна и мила,
Он с улыбкой красавицу встретил;
Но она без улыбки вошла.
Поняла ли она, что за праздник
У него на душе в этот день,
Иль убитого сердца над нею
Пронеслась молчаливая тень?
Иль боялась она, что воскреснет
Это глупое сердце — и вновь
Потревожит ее жаждой счастья —
Пожелает любви за любовь!—
В честь убитого сердца заезжий
Музыкант «Marche funebre» играл,
И гремела рояль — струны пели,
Каждый звук их как будто рыдал.
Его слушая, томные дамы
Опускали задумчивый взгляд,—
Вообще они тронуты были,
Ели дули и пили оршад.
А мужчины стояли поодаль,
Исподлобья глядели на дам,
Вынимали свои папиросы
И курили в дверях фимиам.
В честь убитого сердца какой-то
Балагур притчу нам говорил,
Раздирательно-грустную притчу,—
Но до слез, до упаду смешил.
В два часа появилась закуска,
И никто отказаться не мог
В честь убитого сердца отведать,
Хорошо ли состряпан пирог?
Наконец, слава богу, шампанским
Он ее и гостей проводил —
Так, без жалоб, роскошно и шумно
Друг твой сердце свое хоронил.</text><name>Рассказать ли тебе, как однажды...</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Александру Сергеичу хорошо!
Ему прекрасно!
Гудит мельничное колесо,
боль угасла,
баба щурится из избы,
в небе — жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.
У него ремесло первый сорт
и перо остро.
Он губаст и учен как черт,
и все ему просто:
жил в Одессе, бывал в Крыму,
ездил в карете,
деньги в долг давали ему
до самой смерти.
Очень вежливы и тихи,
делами замученные,
жандармы его стихи
на память заучивали!
Даже царь приглашал его в дом,
желая при этом
потрепаться о том о сем
с таким поэтом.
Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.
Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.</text><name>Счастливчик</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1755</date_from><text>На месте сем лежит презнатный дворянин.
Был очень он богат, имел великий чин.
Что здесь ни сказано, всё сказано без лести?
Довольно ли того к его бессмертной чести?</text><name>Эпитафия (На месте сем лежит презнатный дворянин...)</name><date_to>1755</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Всю Россию до границы
Царь наш кровью затопил,
А жену свою - царицу
Колька Гришке уступил.
За нескладуху-неладуху -
Сочинителю по уху!
Сочинитель - это я,
А часового бить нельзя!</text><name>Всю Россию до границы...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1914</date_from><text>Тринадцать лет! Мы так недавно
Его приветили, любя.
В тринадцать лет он своенравно
И дерзко показал себя.
Вновь наступает день рожденья...
Мальчишка злой! На этот раз
Ни празднества, ни поздравленья
Не требуй и не жди от нас.
И если раньше землю смели
Огнем сражений зажигать -
Тебе ли, Юному, тебе ли
Отцам и дедам подражать?
Они - не ты. Ты больше знаешь.
Тебе иное суждено.
Но в старые мехи вливаешь
Ты наше новое вино!
Ты плачешь, каешься? Ну что же!
Мир говорит тебе: "Я жду".
Сойди с кровавых бездорожий
Хоть на пятнадцатом году!</text><name>Молодому веку</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Заплатимте тому презрением холодным,
Кто хладен может быть к страданиям народным,
Старайтесь разгадать цель жизни человека,
Постичь дух времени и назначенье века.</text><name>Заплатимте тому презрением холодным...</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1923</date_from><text>Зачем ты за пивною стойкой?
Пристала ли тебе она?
Здесь нужно быть девицей бойкой,-
Ты нездорова и бледна.
С какой-то розою огромной
У нецелованных грудей,-
А смертный венчик, самый скромный,
Украсил бы тебя милей.
Ведь так прекрасно, так нетленно
Скончаться рано, до греха.
Родители же непременно
Тебе отыщут жениха.
Так называемый хороший,
И вправду - честный человек
Перегрузит тяжелой ношей
Твой слабый, твой короткий век.
Уж лучше бы - я еле смею
Подумать про себя о том -
Попасться бы тебе злодею
В пустынной роще, вечерком.
Уж лучше в несколько мгновений
И стыд узнать, и смерть принять,
И двух истлений, двух растлений
Не разделять, не разлучать.
Лежать бы в платьице измятом
Одной, в березняке густом,
И нож под левым, лиловатым,
Еще девическим соском.
* К Марихен (нем.)</text><name>An Mariechen</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1940</date_from><text>Весь лагерь спит. Песок прохладой дышит.
И ночь плывет, торжественно тиха.
Она не замечает и не слышит
Походки легкой моего стиха.
Лишь на заливе, тину подминая,
Во всех своих желаниях вольна,
Упругий ритм стиха напоминая,
Ворочается сонная волна.
Восходит солнце, и ложатся тени,
Шиповник раскрывает лепестки,
И вздрагивают головы растений,
И к солнцу продираются ростки.
У финских сосен сизые верхушки
Совсем горят в лазоревом огне.
По-русски настоящая кукушка
Прожить два века обещает мне.</text><name>Весь лагерь спит. Песок прохладой дышит...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1894</date_from><text>Облегчи нам страдания, боже!
Мы, как звери, вгнездились в пещеры -
Жестко наше гранитное ложе,
Душно нам без лучей и без веры.
Самоцветные камни блистают,
Вдаль уходят колонн вереницы,
Из холодных щелей выползают
Саламандры, ужи и мокрицы.
Наши язвы наполнены гноем,
Наше тело на падаль похоже...
О, простри над могильным покоем
Покрывало последнее, боже!</text><name>Облегчи нам страдания, боже!..</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1963</date_from><text>Люблю, Марина, что тебя, как всех,
что,- как меня,-
озябшею гортанью
не говорю: тебя - как свет! как снег!-
усильем шеи, будто лед глотаю,
стараюсь вымолвить: тебя, как всех,
учили музыке. (О крах ученья!
Как если бы, под богов плач и смех,
свече внушали правила свеченья.)
Не ладили две равных темноты:
рояль и ты - два совершенных круга,
в тоске взаимной глухонемоты
терпя иноязычие друг друга.
Два мрачных исподлобья сведены
в неразрешимой и враждебной встрече:
рояль и ты - две сильных тишины,
два слабых горла музыки и речи.
Но твоего сиротства перевес
решает дело. Что рояль? Он узник
безгласности, покуда в до диез
мизинец свой не окунет союзник.
А ты - одна. Тебе - подмоги нет.
И музыке трудна твоя наука -
не утруждая ранящий предмет,
открыть в себе кровотеченье звука.
Марина, до! До - детства, до - судьбы,
до - ре, до - речи, до - всего, что после,
равно, как вместе мы склоняли лбы
в той общедетской предрояльной позе,
как ты, как ты, вцепившись в табурет,-
о карусель и Гедике ненужность!-
раскручивать сорвавшую берет,
свистящую вкруг головы окружность.
Марина, это все - для красоты
придумано, в расчете на удачу
раз накричаться: я - как ты, как ты!
И с радостью бы крикнула, да - плачу.</text><name>Уроки музыки</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Дорогой широкой, рекой голубой
Хорошо нам плыть вдвоём с тобой.
Мы любим, мы вместе,
И день - молодой,
И ласточка-песня
Летит над водой.
И плыть легко,
И петь легко!
Друг с друга не сводим мы ласковых глаз,-
Не найдёшь нигде счастливей нас!
И солнце нам светит,
И птица поёт,
И дружеский ветер
Прохладу даёт.
И плыть легко,
И петь легко!
Нельзя нашу радость в словах передать,
Мы хотим с тобой весь мир обнять!
Высокие горы,
Большие поля,
Степные просторы -
Родная земля!
И плыть легко,
И петь легко!
Багряное солнце идёт на закат,
Золотым огнём глаза горят.
Весёлые вёсла,
Как крылья, легки,
Смолистые сосны
Стоят у реки.
И плыть легко,
И петь легко!
Часов не считая, плывём и поём,
Хорошо нам плыть с тобой вдвоём!
Мы любим, мы вместе,
И мир - молодой,
И ласточка-песня
Летит над водой!
И плыть легко,
И петь легко!</text><name>Дорогой широкой</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1819</date_from><text>Скажи, кто ты, пленитель безымянной?
С каких небес примчался ты ко мне?
Зачем опять влечешь к обетованной,
Давно, давно покинутой стране?
Не ты ли тот, который жизнь младую
Так сладостно мечтами усыплял
И в старину про гостью неземную -
Про милую надежду ей шептал?
Не ты ли тот, кем всё во дни прекрасны
Так жило там, в счастливых тех краях,
Где луг душист, где воды светло-ясны,
Где весел день на чистых небесах?
Не ты ль во грудь с живым весны дыханьем
Таинственной унылостью влетал,
Ее теснил томительным желаньем
И трепетным весельем волновал?
Поэзии священным вдохновеньем
Не ты ль с душой носился в высоту,
Пред ней горел божественным виденьем,
Разоблачал ей жизни красоту?
В часы утрат, в часы печали тайной,
Не ты ль всегда беседой сердца был,
Его смирял утехою случайной
И тихою надеждою целил?
И не тебе ль всегда она внимала
В чистейшие минуты бытия,
Когда судьбы святыню постигала,
Когда лишь бог свидетель был ея?
Какую ж весть принес ты, мой пленитель?
Или опять мечтой лишь поманишь
И, прежних дум напрасный пробудитель,
О счастии шепнешь и замолчишь?
О Гений мой, побудь еще со мною;
Бывалый друг, отлетом не спеши:
Останься, будь мне жизнию земною;
Будь ангелом-хранителем души.</text><name>К мимо пролетевшему знакомому гению</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Пунш и полночь.
Пунш - и Пушкин.
Пунш - и пенковая трубка
Пышущая. Пунш - и лепет
Бальных башмачков по хриплым
Половицам. И - как призрак -
В - полукруге арки - птицей -
Бабочкой ночной - Психея!
Шепот: "Вы еще не спите?
Я - проститься ..." Взор потуплен.
(Может быть, прощенья просит
За градущие проказы
Этой ночи?) Каждый пальчик
Ручек, павших Вам на плечи,
Каждый перл на шейке плавной
По сто раз перецелован.
И, на цыпочках - как пери! -
Пируэтом - привиденьем -
Выпорхнула. - Пунш - и полночь.
Вновь впорхнула: "Что за память!
Позабыла опахало!
Опоздаю... В первой паре
Полонеза..." Плащ накинув
на одно плечо - покорно -
Под руку поэт - Психею
По трепещущим ступенькам
Провожает. Лапки в плед ей
Сам укутал, волчью полость
Сам запахивает... - "С богом!"
А Психея,
К спутнице припав - слепому
Пугалу в чепце - трепещет:
Не прожег ли ей перчатку
Пылкий поцелуй арапа...</text><name>ПСИХЕЯ</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1914</date_from><text>Любовь твоя жаждет так много,
Рыдая, прося, упрекая...
Люби его молча и строго,
Люби его, медленно тая.
Свети ему пламенем белым -
Бездымно, безгрустно, безвольно.
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно.
Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного,-
Люби его с плотью и кровью -
Простого, живого, земного...
Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце...
Люби его метко и верно -
Люби его в самое сердце!</text><name>Любовь твоя жаждет так много...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1955</date_from><text>И вот
В ночном
Людском потоке
Мою дорогу пересек
Седой какой-то, и высокий,
И незнакомый человек.
Застыл он
У подножья зданья,
На архитектора похож,
Где, гикая и шарлатаня,
Толклась ночная молодежь.
Откуда эта юность вышла
И к цели движется какой?
И тут сказал мне еле слышно
Старик, задев меня рукой:
- С Икаром мы летели двое,
И вдруг остался я один:
На крыльях мальчика от зноя
Растаял воск. Упал мой сын.
Я вздрогнул.
- Что вы говорите?
- Я? Только то, что говорю:
Я лабиринт воздвиг на Крите
Неблагодарному царю.
Но чтоб меня не заманили
В то лабиринт, что строил сам,
Се6e и сыну сделав крылья,
Я устремился к небесам!
Я говорю: нас было двое,
И вдруг остался я один:
На крыльях мальчика от зноя
Растаял воск. Упал мой сын.
Куда упал? Да вниз, конечно,
Где люди по своим делам,
Стремясь упорно и поспешно,
Шагали по чужим телам.
И ринулся я вслед за сыном.
Взывал к земле, взывал к воде,
Взывал к горам, взывал к долинам.
— Икар! — кричал я.— Где ты, где?
И червь шипел в могильной яме,
И птицы пели мне с ветвей:
- Не шутит небо с сыновьями,
Оберегайте сыновей!
И даже через хлопья пены
Неутихающих морей
О том же пели мне сирены:
- Оберегайте дочерей!
И этот голос в вопль разросся,
И темный собеседник мой
Рванулся в небо и унесся
Куда-то прямо по прямой.
Ведь между двух соседних точек
Прямая - самый краткий путь,
Иначе слишком много кочек
Необходимо обогнуть.
И как ни ярок был прожектор.
Его я больше не видал:
Исчез крылатый архитектор,
Воздухоплаватель Дедал!</text><name>Дедал</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Разрывы авиабомб напоминают деревья.
Атомные взрывы напоминают грибы.
Что ж! К простому от сложного проистекает кочевье
нашей судьбы.
Следующая гибель будет похожа на плесень,
будет столь же бесхитростна и сыровата — проста.
А после нее не будет ни сравнений, ни песен —
ни черта.</text><name>Разрывы авиабомб напоминают деревья...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1938</date_from><text>Сад, где б я жил,— я б расцветил тобой,
дом, где б я спал,— тобою бы обставил,
созвездия б сиять тобой заставил
и листьям дал бы дальний голос твой.
Твою походку вделал бы в прибой
и в крылья птиц твои б ладони вправил,
и в небо я б лицо твое оправил,
когда бы правил звездною судьбой.
И жил бы тут, где всюду ты и ты:
ты — дом, ты — сад, ты — море, ты — кусты,
прибой и с неба машущая птица,
где слова нет, чтоб молвить: «Тебя нет»,—
сомненья нет, что это может сбыться,
и все-таки — моей мечты сонет
не сбудется. Осенний, голый сад
с ней очень мало общего имеет,
и воздух голосом ее не веет,
и звезды неба ею не блестят,
и листья ее слов не шелестят,
и море шагу сделать не посмеет,
крыло воронье у трубы чернеет,
и с неба клочья тусклые висят.
Тут осень мне пустынная дана,
где дом, и куст, и море — не она,
где сделалось утратой расставанье,
где даже нет следа от слова «ты»,
царапинки ее существованья,
и все-таки — сонет моей мечты
опять звенит. Возможно, что не тут,
а где-нибудь — она в спокойной дреме,
ее слова, ее дыханье в доме,
и к ней руками — фикусы растут,
Она живет. Ее с обедом ждут.
Приходит в дом. И нет лица знакомей.
Рука лежит на лермонтовском томе,
глаза, как прежде карие, живут.
Тут знает тишь о голосе твоем,
и всякий день тебя встречает дом,
не дом — так лес, не лес — так вроде луга.
С тобою часто ходит вдоль полей —
не я — так он, не он — твоя подруга,
и все-таки — сонет мечты моей
лишь вымысел. Найди я правду в нем,
я б кинул все — и жизнь и славу эту,
и странником я б зашагал по свету,
обшарить каждый луг, и лес, и дом.
Прошел бы я по снегу босиком,
без шапки по тропическому лету,
у окон ждать от сумерек к рассвету,
под солнцем, градом, снегом и дождем.
И если есть похожий дом такой,
я к старости б достал его рукой:
«Узнай меня, любимая, по стуку!..»
Пусть мне ответят: «В доме ее нет!»
К дверям прижму иссеченную руку
и допишу моей мечты сонет.</text><name>Четыре сонета</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>Н.В.Н.
Уже кленовые листы
На пруд слетают лебединый,
И окровавлены кусты
Неспешно зреющей рябины,
И ослепительно стройна,
Поджав незябнущие ноги,
На камне северном она
Сидит и смотрит на дороги.
Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой.
Играли на ее плечах
Лучи скудеющего света.
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюбленной...
Смотри, ей весело грустить,
Такой нарядно обнаженной.</text><name>Царскосельская статуя</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1919</date_from><text>Звонко кричу галеркою голоса ваше имя,
Повторяю его
Партером баса моего.
Вот ладоням вашим губами моими
Присосусь, пока сердце не навзничь мертво.
Вас взвидя и радый, как с необитаемого острова,
Заметящий пароходного дыма струю,
Вам хотел я так много, но глыбою хлеба черствого
Принес лишь любовь людскую
Большую
Мою.
Вы примите ее и стекляшками слез во взгляде
Вызвоните дни бурые, как пережженный антрацит.
Вам любовь, - как наивный ребенок любимому
дяде
Свою сломанную игрушку дарит.
И внимательный дядя знает, что это
Самое дорогое ребенок дал.
Чем же он виноват, что большего
Нету,
Что для большего
Он еще мал?!
Это вашим ладоням несу мои детские вещи:
Человечью поломанную любовь и поэтину
тишь.
И сердце плачет и надеждою блещет,
Как после ливня железо крыш.</text><name>Лирический динамизм</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Эта каменная глыба, как тиара, возлегла
На главу в толпе шеломов, и над ней клубится мгла.
Этой церкви ветхий остов (плющ зеленый на стенах)—
Пред венчанным исполином испостившийся монах.
И по всем путям — обетных, тонких тополей четы;
На урочищах — Мадонны, у распутия — Христы.
Что ни склон — голгофа Вакха: крест объятий простерев,
Виноград распяли мощи обезглавленных дерев.
Пахнет мятой; под жасмином быстрый ключ бежит с холма,
И зажмурились от солнца, в розах, старые дома.
Здесь, до края вод озерных, — осязаемый предел;
Там — лазурь одна струится, мир лазурью изомлел.
Я не знаю, что сулит мне, но припомнилась родной
Сень столетняя каштанов над кремнистой крутизной;
И с высот знакомых вижу вновь раздельным водосклон
Рек души, текущих в вечность — и в земной, старинный сон.</text><name>Предгорье</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог -
Кто считал, кто считал!..
Сообщается в сводках Информбюро
Лишь про то, сколько враг потерял.
Но не думай, что мы обошлись без потерь -
Просто так, просто так...
Видишь - в поле застыл как подстреленный зверь,
Весь в огне, искалеченный танк!
Где ты, Валя Петров? - что за глупый вопрос:
Ты закрыл своим танком брешь.
Ну а в сводках прочтем: враг потери понес,
Ну а мы - на исходный рубеж.</text><name>Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Как зритель, не видевший первого акта,
В догадках теряются дети.
И все же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.</text><name>Как зритель, не видевший первого акта...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1818</date_from><text>O Zauberei der erstern Liebe!
Дубравы, где в тиши свободы
Встречал я счастьем каждый день,
Ступаю вновь под ваши своды,
Под вашу дружескую тень.
И для меня воскресла радость,
И душу взволновали вновь
Моя потерянная младость,
Тоски мучительная сладость
И сердца первая любовь.
Любовник муз уединенный,
В сени пленительных дубрав,
Я был свидетель умиленный
Ее младенческих забав.
Она цвела передо мною,
И я чудесной красоты
Уже отгадывал мечтою
Еще неясные черты,
И мысль об ней одушевила
Моей цевницы первый звук
И тайне сердце научила.</text><name></name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1857</date_from><text>Незаменимая, бесценная утрата!
И вера в будущность, и радости труда,
Чем жизнь была средь горести богата,—
Всё сгублено без цели и плода!
Как хрупкое стекло, всё вдребезги разбито
Железным молотом судьбы!
Так вот зачем так много лет прожито
В тяжелом воздухе, средь горя и борьбы!
Осталась боль... Незримо и несмело,
Но враг подходит в тишине,
До времени изношенное тело
Горит на медленном огне...
Жизнь обманула горько и обидно!
А всё не верится... всё хочешь на пути,
В глухой степи, где зги не видно,
Хоть точку светлую найти.
Но где ж она? Где отдохнуть возможно?
Где путеводные, небесные огни?
Неужто кончатся так пошло и ничтожно
Слезами памятные дни?..
Так, полная тревожного волненья,
Не смея тишины дыханьем нарушать,
Младенца милого последние мгновенья
Тоскливо сторожит трепещущая мать.
Неужто он умрет? И, чуду верить рада,
В слезах пред образом ниц падает она;
Но час пробил. Едва зажженная лампада
Таинственной рукой погашена...</text><name>Незаменимая, бесценная утрата!..</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Они
Лежали
На панели.
И вдруг
Они осатанели
И, изменив свою окраску,
Пустились в пляску, колдовские.
Я закричал:
- Вы кто такие?
- Мы - листья,
Листья, листья, листья! -
Они в ответ зашелестели,-
Мечтали мы о пейзажисте,
Но, руки, что держали кисти,
Нас полюбить не захотели,
Мы улетели,
Улетели!</text><name>Листья</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1956</date_from><text>Не понимаю,
что со мною сталось?
Усталость, может,-
может, и усталость.
Расстраиваюсь быстро
и грустнею,
когда краснеть бы нечего -
краснею.
А вот со мной недавно было в ГУМе,
да, в ГУМе,
в мерном рокоте
и гуле.
Там продавщица с завитками хилыми
руками неумелыми и милыми
мне шею обернула сантиметром.
Я раньше был несклонен к сантиментам,
а тут гляжу,
и сердце болью сжалось,
и жалость,
понимаете вы,
жалость
к ее усталым чистеньким рукам,
к халатику
и хилым завиткам.
Вот книга...
Я прочесть ее решаю!
Глава -
ну так,
обычная глава,
а не могу прочесть ее -
мешают
слезами заслоненные глаза.
Я все с собой на свете перепутал.
Таюсь,
боюсь искусства, как огня.
Виденья Малапаги,
Пера Гюнта,-
мне кажется,
все это про меня.
А мне бубнят,
и нету с этим сладу,
что я плохой,
что с жизнью связан слабо.
Но если столько связано со мною,
я что-то значу, видимо,
и стою?
А если ничего собой не значу,
то отчего же
мучаюсь и плачу?!</text><name>Не понимаю, что со мною сталось?..</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1850</date_from><text>Ночь темна. Лови минуты!
Но стена тюрьмы крепка,
У ворот ее замкнуты
Два железные замка.
Чуть дрожит вдоль коридора
Огонек сторожевой,
И звенит о шпору шпорой,
Жить скучая, часовой.
"Часовой!" - "Что, барин, надо?"-
"Притворись, что ты заснул:
Мимо б я, да за ограду
Тенью быстрою мелькнул!
Край родной повидеть нужно
Да жену поцеловать,
И пойду под шелест дружный
В лес зеленый умирать!.."-
"Рад помочь! Куда ни шло бы!
Божья тварь, чай, тож и я!
Пуля, барин, ничего бы,
Да боюся батожья!
Поседел под шум военный...
А сквозь полк как проведут,
Только ком окровавленный
На тележке увезут!"
Шепот смолк... Все тихо снова...
Где-то бог подаст приют?
То ль схоронят здесь живого?
То ль на каторгу ушлют?
Будет вечно цепь надета,
Да начальство станет бить...
Ни ножа! ни пистолета!..
И конца нет сколько жить!</text><name>Арестант</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам...
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.</text><name>Напрасно я бегу к сионским высотам...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1916</date_from><text>Она сначала обожжет,
Как ветерок студеный,
А после в сердце упадет
Одной слезой соленой.
И злому сердцу станет жаль
Чего-то. Грустно будет.
Но эту легкую печаль
Оно не позабудет.
Я только сею. Собирать
Придут другие. Что же!
И жниц ликующую рать
Благослови, о Боже!
А чтоб тебя благодарить
Я смела совершенней,
Позволь мне миру подарить
То, что любви нетленней.</text><name>Песня о песне</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1979</date_from><text>Мне скулы от досады сводит:
Мне кажется который год,
Что там, где я,- там жизнь проходит,
А там, где нет меня,- идет!
А дальше - больше, каждый день я
Стал слышать злые голоса:
"Где ты - там только наважденье,
Где нет тебя - все чудеса.
Ты только ждешь и догоняешь,
Врешь и боишься не успеть,
Смеешься меньше ты и, знаешь,
Ты стал разучиваться петь!
Как дым твои ресурсы тают,
И сам швыряешь все подряд,-
Зачем? Где ты - там не летают,
А там, где нет тебя,- парят."
Я верю крику, вою, лаю,
Но все-таки, друзей любя,
Дразнить врагов я не кончаю,
С собой в побеге от себя.
Живу, не ожидая чуда,
Но пухнут жилы от стыда,-
Я каждый раз хочу отсюда
Сбежать куда-нибудь туда.
Хоть все пропой, протарабань я,
Хоть всем хоть голым покажись -
Пустое все,- здесь - прозябанье,
А где-то там - такая жизнь!..
Фартило мне, Земля вертелась,
И, взявши пары три белья,
Я - шасть - и там! Но вмиг хотелось
Назад, откуда прибыл я.</text><name>Мне скулы от досады сводит...</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1951</date_from><text>Я не пишу давно ни строчки
Про малый срок весны любой;
Про тот листок из зимней почки,
Что вдруг живет, полуслепой;
Про дым и пух цветенья краткий,
Про тот всегда нежданный день,
Когда отметишь без оглядки,
Что отошла уже сирень;
Не говорю в стихах ни слова
Про беглый век земных красот,
Про запах сена молодого,
Что дождик мимо пронесет,
Пройдясь по скошенному лугу;
Про пенье петушков-цыплят,
Про уравлей, что скоро к югу
Над нашим летом пролетят;
Про цвет рябиновый заката,
Про то, что мир мне все больней,
Прекрасный и невиноватый
В утрате собственной моей;
Что доля мне теперь иная,
Иной, чем в юности, удел,-
Не говорю, не сочиняю.
Должно быть - что ж?- помолодел!
Недаром чьими-то устами
Уж было сказано давно
О том, что молодость с годами
Приходит. То-то и оно.</text><name>Признание</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1912</date_from><text>Мне не нравится томность
Ваших скрещенных рук,
И спокойная скромность,
И стыдливый испуг.
Героиня романов Тургенева
,
Вы надменны, нежны и чисты,
В вас так много безбурно-осеннего
От аллеи, где кружат листы.
Никогда ничему не поверите,
Прежде чем не сочтете, не смерите,
Никогда, никуда не пойдете,
Коль на карте путей не найдете.
И вам чужд тот безумный охотник,
Что, взойдя на нагую скалу,
В пьяном счастье, в тоске безотчетной
Прямо в солнце пускает стрелу.</text><name>Девушке</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>Я гибель накликала милым,
И гибли один за другим.
О, горе мне! Эти могилы
Предсказаны словом моим.
Как вороны кружатся, чуя
Горячую свежую кровь,
Так дикие песни, ликуя,
Моя насылала любовь.
С тобою мне сладко и знойно,
Ты близок, как сердце в груди.
Дай руки мне, слушай спокойно.
Тебя заклинаю: уйди.
И пусть не узнаю я, где ты.
О Муза, его не зови,
Да будет живым, невоспетым
Моей не узнавший любви.</text><name>Я гибель накликала милым...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>О том, как хороша природа,
Не часто говорит народ
Под этой синью небосвода,
Над этой бледной синью вод.
Не о закате, не о зыби,
Что серебрится вдалеке,-
Народ беседует о рыбе,
О сплаве леса по реке.
Но, глядя с берега крутого
На розовеющую гладь,
Порой одно он скажет слово,
И это слово - "Благодать!".</text><name>О том, как хороша природа...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1856</date_from><text>Как вести о дороге трудной,
Когда-то пройденной самим,
Внимаю речи безрассудной,
Надеждам розовым твоим.
Любви безумными мечтами
И я по-твоему кипел,
Но я делить их не хотел
С моими праздными друзьями.
За счастье сердца моего
Томим боязнию ревнивой,
Не допускал я никого
В тайник души моей стыдливой.
Зато теперь, когда угас
В груди тот пламень благодатный,
О прошлом счастии рассказ
Твержу с отрадой непонятной.
Так проникаем мы легко
И в недоступное жилище,
Когда хозяин далеко
Или почиет на кладбище.</text><name>Влюбленному</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1980</date_from><text>По речке жизни плавал честный Грека
И утонул, а может - рак настиг.
При Греке заложили человека -
И Грека заложил за воротник.
В нем добрая заложена основа -
Он оттого и начал поддавать,-
"Закладывать" - обычнейшее слово,
А в то же время значит - "предавать".
Или еще пример такого рода:
Из-за происхождения взлетел,-
Он вышел из глубинки, из народа,
И возвращаться очень не хотел.
Глотал упреки и зевал от скуки,
Что оторвался от народа - знал,-
Но "оторвался" - это по науке,
А по жаргону это - "убежал".
Между 1970 и</text><name>По речке жизни плавал честный Грека...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes><item>Шуточные</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1943</date_from><text>Я к вам хожу десятый раз подряд,
Чтоб получить какую-то жилплощадь!
Мой шурин — лауреат, мой деверь — депутат,
А я с женою должен жить у тещи?!
Помилуйте. Ведь это же позор!
Мне надоели глупые отписки!
Мой дед был партизан, мой дядя — прокурор,
И сам я крестный сын заслуженной артистки!
Мне некогда мотаться к вам сюда,
Меня нельзя равнять по всяким прочим,
Троюродный мой брат — теперь Герой Труда,
И скоро будет награжден мой отчим.
Какие справки вам еще нужны?
Вот лучший документ — центральная газета.
И в ней портрет. Вы знаете, кто это?
Нет?! Это мало, что герой войны,—
Он бывший муж моей родной жены!
Ну?.. Что вы скажете теперь? Я жду ответа!
Что? Кто такой я сам? Так я же все сказал.
И к заявленью справки все подшиты...
Везде я все в два счета получал,
И лишь у вас такая волокита!
Когда же будет этому конец?
Поймите, наконец, мы без угла, без дома!
Да, я забыл сказать: моей жены отец
Служил секретарем у бывшего наркома.</text><name>Родственничек</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1823</date_from><text>Враг суетных утех и враг утех позорных,
Не уважаешь ты безделок стихотворных;
Не угодит тебе сладчайший из певцов
Развратной прелестью изнеженных стихов:
Возвышенную цель поэт избрать обязан.
К блестящим шалостям, как прежде, не привязан,
Я правилам твоим последовать бы мог,
Но ты ли мне велишь оставить мирный слог
И, едкой желчию напитывая строки,
Сатирою восстать на глупость и пороки?
Миролюбивый нрав дала судьбина мне,
И счастья моего искал я в тишине;
Зачем я удалюсь от столь разумной цели?
И, звуки легкие затейливой свирели
В неугомонный лай неловко превратя,
Зачем себе врагов наделаю шутя?
Страшусь их множества и злобы их опасной.
Полезен обществу сатирик беспристрастный;
Дыша любовию к согражданам своим,
На их дурачества он жалуется им:
То, укоризнами восстав на злодеянье,
Его приводит он в благое содроганье,
То едкой силою забавного словца
Смиряет попыхи надутого глупца;
Он нравов опекун и вместе правды воин.
Всё так; но кто владеть пером его достоин?
Острот затейливых, насмешек едких дар,
Язвительных стихов какой-то злобный жар
И их старательно подобранные звуки —
За беспристрастие забавные поруки!
Но если полную свободу мне дадут,
Того ль я устрашу, кому не страшен суд,
Кто в сердце должного укора не находит,
Кого и божий гнев в заботу не приводит,
Кого не оскорбит язвительный язык!
Он совесть усыпил, к позору он привык.
Но слушай: человек, всегда корысти жадный,
Берется ли за труд, наверно безнаградный?
Купец расчетливый из добрых барышей
Вверяет корабли случайности морей;
Из платы, отогнав сладчайшую дремоту,
Поденщик до зари выходит на работу;
На славу громкую надеждою согрет,
В трудах возвышенных возвышенный поэт.
Но рвенью моему что будет воздаяньем:
Не слава ль громкая? Я беден дарованьем.
Стараясь в некий ум соотчичей привесть,
Я благодарность их мечтал бы приобресть,
Но, право, смысла нет во слове «благодарность»,
Хоть нам и нравится его высокопарность.
Когда сей редкий муж, вельможа-гражданин,
От века сих вельмож оставшийся один,
Но смело дух его хранивший в веке новом,
Обширный разумом и сильный, громкий словом,
Любовью к истине и к родине горя,
В советах не робел оспоривать царя;
Когда, к прекрасному влечению послушный,
Внимать ему любил монарх великодушный,
Из благодарности о нем у тех и тех
Какие толки шли?— «Кричит он громче всех,
О благе общества как будто бы хлопочет,
А, право, риторством похвастать больше хочет;
Катоном смотрит он, но тонкого льстеца
От нас не утаит под строгостью лица».
Так лучшим подвигам людское развращенье
Придумать силится дурное побужденье;
Так, исключительно посредственность любя,
Спешит высокое унизить до себя;
Так самых доблестей завистливо трепещет
И, чтоб не верить им, на оные клевещет!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, нет! разумный муж идет путем иным
И, снисходительный к дурачествам людским,
Не выставляет их, но сносит благонравно;
Он не пытается, уверенный забавно
Во всемогуществе болтанья своего,
Им в людях изменить людское естество.
Из нас, я думаю, не скажет ни единый
Осине: дубом будь, иль дубу — будь осиной;
Меж тем как странны мы! Меж тем любой из нас
Переиначить свет задумывал не раз.</text><name>Г[неди]чу (Враг суетных утех...)</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1873</date_from><text>Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон;
Но, впрочем, не забыто ни единой
Регалии; отлично выбрит он;
Темляк на шпаге; всё по циркуляру —
Лишь панталон забыл надеть он пару.
И надо же случиться на беду,
Что он тогда лишь свой заметил иромах,
Как уж вошел. «Ну, — думает, — уйду!»
Не тут-то было! Уж давно в хоромах.
Народу тьма; стоит он на виду,
В почетном месте; множество знакомых
Его увидеть могут на пути —
«Нет, — он решил, — нет, мне нельзя уйти!
А вот я лучше что-нибудь придвину
И скрою тем досадный мой изъян;
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!»
И вот бочком прокрался он к камину
И спрятался по пояс за экран.
«Эх, — думает, — недурно ведь, канальство!
Теперь пусть входит высшее начальство!»
Меж тем тесней всё становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Невнятный в аале раздавался звук;
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными. Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
Вошел министр. Он видный был мужчина,
Изящных форм, с приветливым лицом,
Одет в визитку: своего, мол, чина
Не ставлю я пред публикой ребром.
Внушается гражданством дисциплина,
А не мундиром, шитым серебром,
Всё зло у нас от глупых форм избытка,
Я ж века сын — так вот на мне визитка!
Не ускользнул сей либеральный взгляд
И в самом сне от зоркости Попова.
Хватается, кто тонет, говорят,
За паутинку и за куст терновый.
«А что, — подумал он, — коль мой наряд
Понравится? Ведь есть же, право слово,
Свободное, простое что-то в нем!
Кто знает! Что ж! Быть может! Подождем!»
Министр меж тем стан изгибал приятно:
«Всех, господа, всех вас благодарю!
Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!
Прошло у нас то время, господа, —
Могу сказать; печальное то время, —
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя.
Народ воскрес — но не вполне — да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
Искать себе не будем идеала,
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье!
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?»
Раадался в зале шепот одобренья,
Министр поклоном легким отвечал,
И тут же, с видом, полным снисхожденья,
Он обходить обширный начал зал:
«Как вам? Что вы? Здорова ли Евгенья
Семеновна? Давно не заезжал
Я к вам, любезный Сидор Тимофеич!
Ах, здравствуйте, Ельпидифор Сергеич!»
Стоял в углу, плюгав и одинок,
Какой-то там коллежский регистратор.
Он и к тому, и тем не пренебрег:
Взял под руку его: «Ах, Антипатор
Васильевич! Что, как ваш кобелек?
Здоров ли он? Вы ездите в театор?
Что вы сказали? Всё болит живот?
Aх, как мне жаль! Но ничего, пройдет!»
Переходя налево и направо,
Свои министр так перлы расточал;
Иному он подмигивал лукаво,
На консоме другого приглашал
И ласково смотрел и величаво.
Вдруг на Попова взор его упал,
Который, скрыт экраном лишь по пояс,
Исхода ждал, немного беспокоясь.
«Ба! Что я вижу! Тит Евсеич здесь!
Так, так и есть! Его мы точность знаем!
Но отчего ж он виден мне не весь?
И заслонен каким-то попугаем?
Престранная выходит это смесь!
Я любопытством очень подстрекаем
Увидеть ваши ноги... Да, да, да!
Я вас прошу, пожалуйте сюда!»
Колеблясь меж надежды и сомненья:
Как на его посмотрят туалет, —
Попов наружу вылез. В изумленье
Министр приставил к глазу свой дорнет.
«Что это? Правда или наважденье?
Никак, на вас штанов, любезный, нет?» —
И на чертах изящно-благородных
Гнев выразил ревнитель прав народных.
«Что это значит? Где вы рождены?
В Шотландии? Как вам пришла охота
Там, за экраном снять с себя штаны?
Вы начитались, верно, Вальтер Скотта?
Иль классицизмом вы заражены?
И римского хотите патриота
Изобразить? Иль, боже упаси,
Собой бюджет представить на Руси?»
И был министр еще во гневе краше,
Чем в милости. Чреватый от громов
Взор заблестел. Он продолжал: «Вы наше
Доверье обманули. Много слов
Я тратить не люблю». — «Ва-ва-ва-ваше
Превосходительство! — шептал Попов. —
Я не сымал... Свидетели курьеры,
Я прямо так приехал из квартеры!»
«Вы, милостивый, смели, государь,
Приехать так? Ко мне? На поздравленье?
В день ангела? Безнравственная тварь!
Теперь твое я вижу направленье!
Вон с глаз моих! Иль нету — секретарь!
Пишите к прокурору отношенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
Но, строгому благодаря надзору
Такого-то министра — имярек —
Отечество спаслось от заговору
И нравственность не сгинула навек.
Под стражей ныне шлется к прокурору
Для следствия сей вредный человек,
Дерзнувший снять публично панталоны.
Да поразят преступника законы!
Иль нет, постойте! Коль отдать под суд,
По делу выйти может послабленье,
Присяжные-бесштанники спасут
И оправдают корень возмущенья;
Здесь слишком громко нравы вопиют —
Пишите прямо в Третье отделенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
Он поступил законам так противно,
На общество так явно поднял меч,
Что пользу можно б административно
Из неглиже из самого извлечь.
Я жертвую агентам по две гривны,
Чтобы его — но скрашиваю речь, —
Чтоб мысли там внушить ему иные.
Затем ура! Да здравствует Россия!»
Министр кивнул мизинцем. Сторожа
Внезапно взяли под руки Попова.
Стыдливостью его не дорожа,
Они его от Невского, Садовой,
Средь смеха, крика, чуть не мятежа,
К Цепному мосту привели, где новый
Стоит, на вид весьма красивый, дом,
Своим известный праведным судом.
Чиновник по особым порученьям,
Который их до места проводил,
С заботливым Попова попеченьем
Сдал на руки дежурному. То был
Во фраке муж, с лицом, пылавшим рвеньем,
Со львиной физьономией, носил
Мальтийский крест и множество медалей,
И в душу взор его влезал всё далей.
В каком полку он некогда служил,
В каких боях отличен был как воин,
За что свой крест мальтийский получил
И где своих медалей удостоен —
Неведомо. Ехидно попросил
Попова он, чтобы тот был спокоен,
С улыбкой указал ему на стул
И в комнату соседнюю скользнул.
Один оставшись в небольшой гостиной,
Попов стал думать о своей судьбе:
«А казус вышел, кажется, причинный!
Кто б это мог вообразить себе?
Попался я в огонь, как сноп овинный!
Ведь искони того еще не бе,
Чтобы меня кто в этом виде встретил,
И как швейцар проклятый не заметил!»
Но дверь отверзлась, и явился в ней
С лицом почтенным, грустию покрытым,
Лазоревый полковник. Из очей
Катились слезы по его ланитам.
Обильно их струящийся ручей
Он утирал платком, узором шитым,
И про себя шептал: «Так! Это он!
Таким он был едва лишь из пелён!
О юноша! — он продолжал, вздыхая
(Попову было с лишком сорок лет), —
Моя душа для вашей не чужая!
Я в те года, когда мы ездим в свет,
Знал вашу мать. Она была святая!
Таких, увы! теперь уж боле нет!
Когда б она досель была к вам близко,
Вы б не упали нравственно так низко!
Но, юный друг, для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху?
Конечно, вы пришли к нему не сами,
Характер ваш невинен, чист и прям!
Я помню, как дитёй за мотыльками
Порхали вы средь кашки по лугам!
Нет, юный друг, вы ложными друзьями
Завлечены! Откройте же их нам!
Кто вольнодумцы? Всех их назовите
И собственную участь облегчите!
Что слышу я? Ни слова? Иль пустить
Уже успело корни в вас упорство?
Тогда должны мы будем приступить
Ко строгости, увы! и непокорство,
Сколь нам ни больно, в вас искоренить!
О юноша! Как сердце ваше черство!
В последний раз: хотите ли всю рать
Завлекших вас сообщников назвать?»
К нему Попов достойно и наивно:
«Я, господин полковник, я бы вам
Их рад назвать, но мне, ей-богу, дивно...
Возможно ли сообщничество там,
Где преступленье чисто негативно?
Ведь панталон-то не надел я сам!
И чем бы там меня вы ни пугали —
Другие мне, клянусь, не помогали!»
«Не мудрствуйте, надменный санкюлот!
Свою вину не умножайте ложью!
Сообщников и гнусный ваш комплот
Повергните к отечества подножью!
Когда б вы знали, что теперь вас ждет,
Вас проняло бы ужасом и дрожью!
Но дружбу вы чтоб ведали мою,
Одуматься я время вам даю!
Здесь, на столе, смотрите, вам готово
Достаточно бумаги и чернил:
Пишите же — не то, даю вам слово:
Чрез полчаса вас изо всех мы сил...«»
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошел строчить (как люди в страхе гадки!)
Имен невинных многие десятки!
Явились тут на нескольких листах:
Какой-то Шмидт, два брата Шулаковы,
Зерцалов, Палкин, Савич, Розенбах,
Потанчиков, Гудям-Бодай-Корова,
Делаверганж, Шульгин, Страженко, Драх,
Грай-Жеребец, Бабиов, Ильин, Багровый,
Мадам Гриневич, Глазов, Рыбин, Штих,
Бурдюк-Лишай — и множество других.
Попов строчил сплеча и без оглядки,
Попались в список лучшие друзья;
Я повторю: как люди в страхе гадки —
Начнут как бог, а кончат как свинья!
Строчил Попов, строчил во все лопатки,
Такая вышла вскоре ектенья,
Что, прочитав, и сам он ужаснулся,
Вскричал: «Фуй! Фуй!» задрыгал —
и проснулся.
Небесный свод сиял так юн я нов,
Весенний день глядел в окно так весел,
Висела пара форменных штанов
С мундиром купно через спинку кресел;
И в радости уверился Попов,
Что их Иван там с вечера повесил, —
Одним скачком покинул он кровать
И начал их в восторге надевать.
«То был лишь сон! О, счастие! О, радость!
Моя душа, как этот день, ясна!
Не сделал я Бодай-Корове гадость!
Не выдал я агентам Ильина!
Не наклепал на Савича! О, сладость!
Мадам Гриневич мной не предана!
Страженко цел, и братья Шулаковы
Постыдно мной не ввержены в оковы!»
Но ты, никак, читатель, восстаешь
На мой рассказ? Твое я слышу мненье:
Сей анекдот, пожалуй, и хорош,
Но в нем сквозит дурное направленье.
Всё выдумки, нет правды ни на грош!
Слыхал ли кто такое обвиненье,
Что, мол, такой-то — встречен без штанов,
Так уж и власти свергнуть он готов?
И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог?
Я допущу: успехи наши быстры,
Но где ж у нас министер-демагог?
Пусть проберут все списки и регистры,
Я пять рублей бумажных дам в залог;
Быть может, их во Франции немало,
Но на Руси их нет — и не бывало!
И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Что за допрос? Каким его судом
Стращают там? Где есть такое зданье?
Что за полковник выскочил? Во всем,
Во всем заметно полное незнанье
Своей страны обычаев и лиц,
Встречаемое только у девиц.
А наконец, и самое вступленье:
Ну есть ли смысл, я спрашиваю, в том,
Чтоб в день такой, когда на поздравленье
К министру все съезжаются гуртом,
С Поповым вдруг случилось помраченье
И он таким оделся бы шутом?
Забыться может галстук, орден, пряжка —
Но пара брюк — нет, это уж натяжка!
И мог ли он так ехать? Мог ли в зал
Войти, одет как древние герои?
И где резон, чтоб за экран он стал,
Никем не зрим? Возможно ли такое?
Ах, батюшка-читатель, что пристал?!
Я не Попов! Оставь меня в покое!
Резон ли в этом или не резон —
Я за чужой не отвечаю сон!</text><name>Сон Попова</name><date_to>1873</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1845</date_from><text>(Подражание Лермонтову)
Спи, пострел, пока безвредный!
Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
В колыбель твою,
Стану сказывать не сказки -
Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
По губернии раздался
Всем отрадный клик:
Твой отец под суд попался -
Явных тьма улик.
Но отец твой - плут известный -
Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
Баюшки-баю.
Подрастешь - и мир крещеный
Скоро сам поймешь,
Купишь фрак темно-зеленый
И перо возьмешь.
Скажешь: "Я благонамерен,
За добро стою!"
Спи - твой путь грядущий верен!
Баюшки-баю.
Будешь ты чиновник с виду
И подлец душой,
Провожать тебя я выду -
И махну рукой!
В день привыкнешь ты картинно
Спину гнуть свою...
Спи, пострел, пока невинный!
Баюшки-баю.
Тих и кроток, как овечка,
И крепонек лбом,
До хорошего местечка
Доползешь ужом -
И охулки не положишь
На руку свою.
Спи, покуда красть не можешь!
Баюшки-баю.
Купишь дом многоэтажный,
Схватишь крупный чин
И вдруг станешь барин важный,
Русский дворянин.
Заживешь - и мирно, ясно
Кончишь жизнь свою...
Спи, чиновник мой прекрасный!
Баюшки-баю.</text><name>Колыбельная песня</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1851</date_from><text>Сатар! Сатар! Твой плач гортанный -
Рыдающий, глухой, молящий, дикий крик -
Под звуки чианур и трели барабанной
Мне сердце растерзал и в душу мне проник.
Не знаю, что поешь; я слов не понимаю;
Я с детства к музыке привык совсем иной;
Но ты поешь всю ночь на кровле земляной,
И весь Тифлис молчит - и я тебе внимаю,
Как будто издали, с востока, брат больной
Через тебя мне шлет упрек иль ропот свой.
Не знаю, что поешь - быть может, песнь Кярама,
Того певца любви, кого сожгла любовь;
Быть может, к мести ты взываешь - кровь за кровь,-
Быть может, славишь ты кровавый меч Ислама -
Те дни, когда пред ним дрожали тьмы рабов...
Не знаю,- слышу вопль - и мне не нужно слов!</text><name>Сатар</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1920</date_from><text>I
Вы предназначены не мне.
Зачем я видел Вас во сне?
Бывает сон - всю ночь один:
Так видит Даму паладин,
Так раненому снится враг,
Изгнаннику - родной очаг,
И капитану - океан,
И деве - розовый туман...
Но сон мой был иным, иным,
Неизъясним, неповторим,
И если он приснится вновь,
Не возвратится к сердцу кровь...
И сам не знаю, для чего
Сна не скрываю моего,
И слов, и строк, ненужных Вам,
Как мне,- забвенью не предам.
II
Едва в глубоких снах мне снова
Начнет былое воскресать,-
Рука уж вывести готова
Слова, которых не сказать...
Но я руке не позволяю
Писать про виденные сны,
И только книжку посылаю
Царице песен и весны...
В моей душе, как келья, душной
Все эти песни родились.
Я их любил. И равнодушно
Их отпустил. И понеслись...
Неситесь! Буря и тревога
Вам дали легкие крыла,
Но нежной прихоти немного
Иным из вас она дала...</text><name>Две надписи на сборнике `Седое утро`</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1876</date_from><text>Кончено. Нет ее. Время тревожное,
Время бессонный ночей,
Трепет надежды, печаль безнадежная,
Страх и забота о ней;
Нежный уход за больной моей милою;
Дума и ночи и дня...
Кончено! Всё это взято могилою;
Больше не нужно меня.
О, вспоминать, одинокий, я стану ли
Ночи последних забот —
Сердце из бездны, куда они канули,
Снова их, плача, зовет.
Ночь бы одну еще скорбно-отрадную!
Я бы, склонясь на кровать,
Мог поглядеть на тебя, ненаглядную,
Руки твои целовать...
Друг мой, сама ты помедлить желала бы,
Лишь бы я был близ тебя;
Ты бы еще пострадала без жалобы,
Только пожить бы любя.
Где ж этот зов дорогого мне голоса?
Взгляд за услугу мою?
Взгляд, когда ты уже с смертью боролася,
Всё говоривший: люблю!
Эта любовь, эта ласка прощальная,
Глаз этих добрый привет...
Милая, кроткая, многострадальная,
Нет их уж более, нет!..</text><name>Кончено. Нет ее. Время тревожное...</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Я пред тобой ни в чем не виноват.
Ни в чем я пред тобою невиновен.
Но почему так холоден твой взгляд,
Как будто ты по гороскопу Овен.
А этот знак враждебен моему.
И значит нет меж нами примиренья.
Ну, выйди из созвездия на время,
Оставь свою таинственную тьму.
Побудь со мной в моем веселом знаке,
Где доброта и верность правят бал.
Душа твоя оттает от похвал,
Как от тепла глаза больной собаки.
Я пред тобой ни в чем не виноват.
И все я напридумал про созвездья.
Давай вернемся в мир своих утрат,
Где наши дни и души были вместе.
Давай вернемся в мир своих утрат.
И выясним, кто был в них виноват.</text><name>Я пред тобой ни в чем не виноват...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1915</date_from><text>Я глазами в глаза вникал,
Но встречал не иные взгляды,
А двоящиеся анфилады
Повторяющихся зеркал.
Я стремился чертой и словом
Закрепить преходящий миг.
Но мгновенно плененный лик
Угасает, чтоб вспыхнуть новым.
Я боялся, узнав - забыть...
Но в стремлении нет забвенья.
Чтобы вечно сгорать и быть -
Надо рвать без печали звенья.
Я пленен в переливных снах,
В завивающихся круженьях,
Раздробившийся в отраженьях,
Потерявшийся в зеркалах.</text><name>Я глазами в глаза вникал...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1895</date_from><text>Не осуждай меня, пойми:
Я не хочу тебя обидеть,
Но слишком больно ненавидеть,-
Я не умею жить с людьми.
И знаю, с ними - задохнусь.
Я весь иной, я чуждой веры.
Их ласки жалки, ссоры серы...
Пусти меня! Я их боюсь.
Не знаю сам, куда пойду.
Они везде, их слишком много...
Спущусь тропинкою отлогой
К давно затихшему пруду.
Они и тут - но отвернусь,
Следов их наблюдать не стану,
Пускай обман - я рад обману...
Уединенью предаюсь.
Вода прозрачнее стекла
Над ней и в ней кусты рябины.
Вдыхаю запах бледной тины...
Вода немая умерла.
И неподвижен тихий пруд...
Но тишине не доверяю,
И вновь душа трепещет,- знаю,
Они меня и здесь найдут.
И слышу, кто-то шепчет мне:
"Скорей, скорей! Уединенье,
Забвение, освобожденье -
Лишь там... внизу... на дне... на дне..."</text><name>К пруду</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1882</date_from><text>Неужели всю жизнь суждено мне прожить,
Отдаваясь другим без завета,
Без конца, всем безумством любви их любить
И не встретить ответа?..</text><name>Неужели всю жизнь суждено мне прожить...</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>В час пустынный, в час мятели,
В легком беге карусели,
В вихре шумном и лихом,
В вечер зимний, в вечер серый,
Мчатся дамы, кавалеры,
Кто — в карете, кто — верхом...
Зыбля прах, взрывая иней,
Князь с маркизой, граф с княгиней,
То четою, то сам-друг,
Длинной цепью, пестрой ротой,
Кто в раздумье, кто с зевотой,
Пробегают малый круг...
И поет им беспрерывно
Зов шарманки заунывной,
Хриплой жалобой звеня...
И от песни однозвучной
Часто-часто, в час докучный,
Рыцарь валится с коня...
Часто-часто рвутся звенья,
Иссякает нить забвенья
И скудеет свет в очах,
Но вплетенных в вихрь случайный
Строго гонит ворот тайный,
Им невидимый рычаг...</text><name>Карусель</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Не устану тебя восхвалять,
О внезапный, о страшный, о вкрадчивый,
На тебе расплавляют металлы,
Близ тебя создают и куют.
«Будем как солнце»
Огнепоклонником я прежде был когда-то,
Огнепоклонником останусь я всегда.
Мое индийское мышление богато
Разнообразием рассвета и заката,
Я между смертными — падучая звезда.
Средь человеческих бесцветных привидений,
Меж этих будничных безжизненных теней,
Я вспышка яркая, блаженство исступлений,
Игрою красочной светло венчанный гений,
Я праздник радости, расцвета и огней.
Как обольстительна в провалах тьмы комета!
Она пугает мысль и радует мечту.
На всем моем пути есть светлая примета,
Мой взор — блестящий круг, за мною — вихри света,
Из тьмы и пламени узоры я плету.
При разрешенности стихийного мечтанья,
В начальном хаосе, еще не знавшем дня,
Не гномом роющим я был средь мирозданья
И не ундиною морского трепетанья,
А саламандрою творящего Огня.
Под Гималаями, чьи выси — в блесках рая,
Я понял яркость дум, среди долинной мглы;
Горела в темноте моя душа живая,
И людям я светил, костры им зажигая,
И Агни светлому слагал свои хвалы.
С тех пор, как миг один, прошли тысячелетья,
Смешались языки, содвинулись моря,
Но все еще на свет не в силах не глядеть я,
И знаю явственно, пройдут еще столетья,
Я буду все светить, сжигая и горя.
О да, мне нравится, что бело так и ало
Горенье вечное земных и горних стран.
Молиться пламени сознанье не устало,
И для блестящего мне служат ритуала
Уста горячие, и солнце, и вулкан.
Как убедительна лучей растущих чара,
Когда нам солнце вновь бросает жаркий взгляд,
Неисчерпаемость блистательного дара!
И в красном зареве победного пожара
Как убедителен, в оправе тьмы, закат!
И в страшных кратерах — молитвенные взрывы:
Качаясь в пропастях, рождаются на дне
Колосья пламени, чудовищно-красивы,
И вдруг взметаются пылающие нивы,
Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.
Бегут колосья ввысь из творческого горна,
И шелестенья их слагаются в напев,
И стебли жгучие сплетаются узорно,
И с свистом падают пурпуровые зерна,
Для сна отдельности в той слитности созрев.
Не то же ль творчество, не то же ли горенье,
Не те же ль ужасы, не та же красота
Кидают любящих в безумные сплетенья,
И заставляют их кричать от наслажденья,
И замыкают им безмолвием уста.
В порыве бешенства в себя принявши вечность,
В блаженстве сладостном истомной слепоты,
Они вдруг чувствуют, как дышит бесконечность,
И в их сокрытостях, сквозь ласковую млечность,
Молниеносные рождаются цветы.
Огнепоклонником судьба мне быть велела,
Мечте молитвенной ни в чем преграды нет.
Единым пламенем горят душа и тело,
Глядим в бездонность мы в узорностях предела,
На вечный праздник снов зовет безбрежный свет.</text><name>Огонь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1889</date_from><text>Туманом мимо звезд сребристых проплывая
И вдруг как дым на месяце сквозясь,
Прозрачных облаков разрозненная стая
Несется по небу в полночный тихий час...
В тот тихий час, когда стремлений и желаний
Уймется буйный пыл, и рой воспоминаний,
Разрозненных, как эти облака,—
Бог весть откудова, из тьмы, издалека,
Из бездн минувшего — виденье за виденьем
Плывут перед моей усталою душой.
Но из-за них одна, всё озаря собой,
Ты, непорочная, недремным провиденьем,
Усладою очей сияешь надо мной —
Одна — как месяц там на тверди голубой,
Недвижный лишь один над этой суетой,
Над этим облачным, бессмысленным движеньем.</text><name>Туманом мимо звезд сребристых проплывая...</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Молю святое провиденье:
Оставь мне тягостные дни,
Но дай железное терпенье,
Но сердце мне окамени.
Пусть, неизменен, жизни новой
Приду к таинственным вратам,
Как Волги вал белоголовый
Доходит целый к берегам.</text><name>Молитва</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from></date_from><text>Сколько их над планетой? Бессчетно.
И над тропиками, и над полюсом...
Но ни бога нет и ни черта,
и поэтому чуточку боязно.
Я сажусь в самолет,
я приятелям
так машу, чтобы видеть могли.
И эпоха моя термоядерная
отнимает меня у земли.
Отрывается тяжесть от тела.
Трепещу. Вспоминаю Антея.
Где вы, травки, козявки-милашки?
По спине пробегают мурашки!
Мы летаем,
Мы руки сплетаем.
С отвращеньем бифштекс уплетаем,
когда стрелка — тысчонок за пять...
Мы летаем. Таблетки глотаем...
Мы летаем.
Мы все отметаем.
На опасных высотах плутаем...
И когда не летаем —
летаем.
Потому что нельзя не летать.
Да, нельзя!
И пускай я, как девочка,
разреветься готова от страха,
я сама — самолет, самоделочка,
самокрылочка, певчая птаха.
Так хожу вот — по кромке, по краю.
Только верю еще в чудеса.
Только держат пока небеса.
Еще в эту игру поиграю!
Потому что моторы рокочут
и пространство прорезано трассами.
Потому что мне крылья щекочет
солнце, в небе особенно красное.
И наматываются обороты
на спидометры длиннорукие...
Самолеты мои, самолеты!
Очень крепкие.
Очень хрупкие.</text><name>Самолеты</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from>1964</date_from><text>И начинает уставать вода.
И это означает близость снега.
Вода устала быть ручьями, быть дождем,
По корню подниматься, падать с неба.
Вода устала петь, устала течь,
Сиять, струиться и переливаться.
Ей хочется утратить речь, залечь
И там, где залегла, там оставаться.
Под низким небом, тяжелей свинца,
Усталая вода сияет тускло.
Она устала быть самой собой,
Но предстоит еще утратить чувства,
Но предстоит еще заледенеть
И уж не петь, а, как броня, звенеть.
Ну а покуда - в мире тишина.
Торчат кустов безлиственные прутья.
Распутица кончается. Распутья
Подмерзли. Но земля еще черна.
Вот-вот повалит первый снег.</text><name>Перед снегом</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1887</date_from><text>(Отрывок)
Бой кипел... Она скакала
На коне на вороном —
Гордо поднято забрало,
С орифламмой и копьем,
И везде, где чуть опасно,
Уж звенит на страх врагам
Этот звонкий, этот ясный
Женский голос по рядам.</text><name>Жанна д'Арк</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1906</date_from><text>"Красным углем тьму черчу,
Колким жалом плоть лижу,
Туго, туго жгут кручу,
Гну, ломаю и вяжу.
Шнурочком ссучу,
Стяну и смочу.
Игрой разбужу,
Иглой пронижу.
И я такая добрая,
Влюблюсь - так присосусь.
Как ласковая кобра я,
Ласкаясь, обовьюсь.
И опять сожму, сомну,
Винт медлительно ввинчу,
Буду грызть, пока хочу.
Я верна - не обману.
Ты устал - я отдохну,
Отойду и подожду.
Я верна, любовь верну,
Я опять к тебе приду,
Я играть с тобой хочу,
Красным углем зачерчу..."</text><name>Боль</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1921</date_from><text>Вы видели море такое,
когда замерли паруса,
и небо в весеннем покое,
и волны - сплошная роса?
И нежен туман, точно жемчуг,
и видимо мление влаг,
и еле понятное шепчет
над мачтою поднятый флаг,
и, к молу скрененная набок,
шаланда вся в розовых крабах?
И с берега - запах левкоя,
и к берегу льнет тишина?..
Вы видели море такое
прозрачным, как чаша вина?!
Темной зеленью вод бросаясь
в занесенные пылью глаза,
он стоит между двух красавиц,
у обеих зрачки в слезах.
Но не любит тоски и слез он,
мимолетна - зари краса.
На его засвежевший лозунг
развиваются паруса.
От его молодого свиста
поднимаются руки вверх,
на вдали зазвучавший выстрел,
на огонь, что светил и смерк.
Он всему молодому сверстник,
он носитель безумья брызг,
маяками сверкают перстни
у него на руках из искр.
Ополчись же на злую сушу,
на огни и хрип кабаков,-
Океан, загляни нам в душу,
смой с ней сажу и жир веков!
Он приставил жемчужный брегет
к моему зашумевшему уху,
и прилива ночного шаги
зазвучали упорно и глухо.
Под прожектор, пронзающий тьму,
озаряющий - тело ль, голыш ли?-
мы по звонкому зову тому
пену с плеч отряхнули - и вышли.
И в ночное зашли мы кафе -
в золотое небесное зало,
где на синей покатой софе
полуголой луна возлежала.
И одной из дежурящих звезд
заказав перламутровых устриц,
головой доставая до люстры,
он сказал удивительный тост:
«Надушён магнолией
теплый воздух Юга.
О, скажи, могло ли ей
сниться сердце друга?
Я не знаю прелестей
стран моих красавиц,
нынче снова встретились,
к чьим ногам бросаюсь».
И, от горя тумана серей, сер
он приподнялся грозным и жалким,
и вдали утопающий крейсер
возвестил о крушении залпом.
Но луна, исчезая в зените,
запахнув торопливо жупан,
прошептала, скользя: «Извините».
И вдали прозвучало: «Он пьян».</text><name>Океания</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1966</date_from><text>Д. Шостаковичу
Мы живем, умереть не готовясь,
забываем поэтому стыд,
но мадонной невидимой совесть
на любых перекрестках стоит.
И бредут ее дети и внуки
при бродяжьей клюке и суме —
муки совести — странные муки
на бессовестной к стольким земле.
От калитки опять до калитки,
от порога опять на порог
они странствуют, словно калики,
у которых за пазухой — бог.
Не они ли с укором бессмертным
тусклым ногтем стучали тайком
в слюдяные окошечки смердов,
а в хоромы царей — кулаком?
Не они ли на загнанной тройке
мчали Пушкина в темень пурги,
Достоевского гнали в остроги
и Толстому шептали: «Беги!»
Палачи понимали прекрасно:
«Тот, кто мучится,— тот баламут.
Муки совести — это опасно.
Выбьем совесть, чтоб не было мук».
Но как будто набатные звуки,
сотрясая их кров по ночам,
муки совести — грозные муки
проникали к самим палачам.
Ведь у тех, кто у кривды на страже,
кто давно потерял свою честь,
если нету и совести даже —
муки совести вроде бы есть.
И покуда на свете на белом,
где никто не безгрешен, никто,
в ком-то слышится: «Что я наделал?»
можно сделать с землей кое-что.
Я не верю в пророков наитья,
во второй или в тысячный Рим,
верю в тихое: «Что вы творите?»,
верю в горькое: «Что мы творим?»
И целую вам темные руки
у безверья на скользком краю,
муки совести — светлые муки
за последнюю веру мою.</text><name>Муки совести</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1943</date_from><text>Савве Голованивскому
Под старость, на закате темном,
Когда сгустится будней тень,
Мы с нежностью особой вспомним
Наш нынешний солдатский день.
И все, что кажется унылым,
Перевалив через года,
Родным и невозвратно милым
Нам вдруг представится тогда.
Странички желтые листая,
Мы с грустью вспомним о былом.
Забытых чувств и мыслей стая
Нас осенит своим крылом.
Перележав на полках сроки
И свежесть потеряв давно,
Нас опьянят простые строки,
Как многолетнее вино.</text><name>Взгляд вперед</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>Но в камине дозвенели
Угольки.
За окошком догорели
Огоньки.
И на вьюжном море тонут
Корабли.
И над южным морем стонут
Журавли.
Верь лишь мне, ночное сердце,
Я - поэт!
Я какие хочешь сказки
Расскажу
И какие хочешь маски
Приведу.
И пройдут любые тени
При огне,
Странных очерки видений
На стене.
И любой колени склонит
Пред тобой...
И любой цветок уронит
Голубой...</text><name>В углу дивана</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1910</date_from><text>Пастель
Лиловый лиф и желтый бант у бюста,
Безглазые глаза — как два пупка.
Чужие локоны к вискам прилипли густо
И маслянисто свесились бока.
Сто слов, навитых в черепе на ролик,
Замусленную всеми ерунду,—
Она, как четки набожный католик,
Перебирает вечно на ходу.
В ее салонах — все, толпою смелой,
Содравши шкуру с девственных идей,
Хватают лапами бесчувственное тело
И рьяно ржут, как стадо лошадей.
Там говорят, что вздорожали яйца
И что комета стала над Невой,—
Любуясь, как каминные китайцы
Кивают в такт, под граммофонный вой.
Сама мадам наклонна к идеалам:
Законную двуспальную кровать
Под стеганым атласным одеялом
Она всегда умела охранять.
Но, нос суя любовно и сурово
В случайный хлам бесштемпельных «грехов»
Она читает вечером Баркова
И с кучером храпит до петухов.
Поет. Рисует акварелью розы.
Следит, дрожа, за модой всех сортов,
Копя остроты, слухи, фразы, позы
И растлевая музу и любовь.
На каждый шаг — расхожий катехизис,
Прин-ци-пи-аль-но носит бандажи,
Некстати поминает слово «кризис»
И томно тяготеет к глупой лжи.
В тщеславном, нестерпимо остром зуде
Всегда смешна, себе самой в ущерб,
И даже на интимнейшей посуде
Имеет родовой дворянский герб.
Она в родстве и дружбе неизменной
С бездарностью, нахальством, пустяком.
Знакома с лестью, пафосом, изменой
И, кажется, в амурах с дураком...
Ее не знают, к счастью, только... Кто же?
Конечно — дети, звери и народ.
Одни — когда со взрослыми не схожи,
А те — когда подальше от господ.
Портрет готов. Карандаши бросая,
Прошу за грубость мне не делать сцен:
Когда свинью рисуешь у сарая —
На полотне не выйдет belle Helene.</text><name>Пошлость</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>Гении
Старого зодчества -
Люди неясной судьбы!
Как твое имя и отчество,
Проектировщик избы,
Чьею рукою набросана
Скромная смета ее?
С бревен состругано, стесано
Славное имя твое!
Что же не врезал ты имени
Хоть в завитушки резьбы?
Господи, сохрани меня!
Разве я жду похвальбы:
Вот вам изба, божий рай - и все!
Что вам до наших имен?
Скромничаешь, притворяешься,
Зодчий забытых времен,
Сруба творец пятистенного,
Окон его слюдяных,
Ты, предваривший Баженова,
Братьев его Весниных!</text><name>Имена мастеров</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1972</date_from><text>Неужели птицы пели,
Без пальто гуляли мы?
Ранний март в конце апреля
Давит призраком зимы.
Холод неба, зябкость улиц,
Ночь без бодрости и сна...
Что-то слишком затянулась
Нынче ранняя весна.
Как тот призрак с места сдвинуть,
Заблистать в лучах реке?
Мир в пути застрял - и стынет
От тепла невдалеке.
Это всё - каприз природы,
Шутки солнечных лучей...
Но в родстве с такой погодой
Для меня весь ход вещей.
Все, с чего гнетет усталость,
Все, что мне внушало злость,
Тоже кончилось, осталось
И торчит, как в горле кость.
В светлых мыслях - жизнь иная,
Сам же - в этой дни влачу:
Что-то вижу, что-то знаю,
Чем-то брежу - и молчу.
Словно виден свет вершины,
А вокруг все та же мгла.
Словно впрямь - застрял, и стыну
На ветру,
вблизи тепла.</text><name>Неужели птицы пели...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1839</date_from><text>Во дни минувшие, дни радости блаженной,
Лились млеко и мед с божественных холмов
К долинам бархатным Аонии священной
И силой дивною, как нектаром богов,
Питали гения младенческие силы;
И нимфы юные, толпою легкокрылой,
Покинув Геликон, при блеске звезд златых,
Руками соплетясь у мирной колыбели,
Венчанной розами, плясали вкруг и пели,
Амброзией дитя поили и в густых
Дубравах, где шумят из урн каскада воды,
Лелеяли его младенческие годы...
И рано лирою певец овладевал:
И лес и водопад пред нею умолкал,
Наяды, всплыв из волн, внимали ей стыдливо,
И львы к стопам певца златой склонялись гривой.</text><name>Гезиод</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1964</date_from><text>Начальный жестокий период любви...
Как хочешь, как можешь его назови,
Но только не мукой и вовсе не сном,—
Скорее бессонницей, морем вверх дном,
Сумятицей, смутой, весенней грозой,
Не новою вехой и не полосой,
А временем года — не пятым — шестым,
Где снега завалы — черемухи дым,
Где сани скрипят — голосят соловьи,
Где свищут метели — долдонят ручьи,
И все говорит тебе: здравствуй, живи!
...Начальный жестокий период любви.</text><name>Начальный жестокий период любви...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1930</date_from><text>Пощады в бою
Не будет врагу,
Клянемся тебе, страна!
Мы молоды.
Мы в тяжелом долгу,-
Но выплатим долг сполна.
Могила в степи,
Как на теле шрам.
Могиле - земной поклон.
Но этому сердцу,
Этим плечам -
Ни тишь, ни бессилье, ни сон.
Кирпич - на кирпич,
И первый этаж,
Как солнце штурмующий строй.
Солдат ли, строитель -
Но доблесть та ж
И тот же за жизнь бой.
И море пред нами -
Шаг назад:
И, недра земли покорив,
Над Апшероном вышки дрожат
И нефтью брызжет налив.
Тайга расступается.
Ярость рек -
На поводу, и вокруг
Над степью и топью дозоры вех
И полымя вольтовых дуг.
Есть власть у песни и у огня:
Их не преградить рубежу,
И девушка,
В бой взнуздав коня,
Сбрасывает паранджу.
И первую букву,
Сжав карандаш,
Из мглы выводит рука...
И это - поход,
Это - Сиваш,
И пуля - в сердце врага.</text><name>Бой</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках
Как вата в столетнем халате.
Должно быть, молясь на восток,
Кочевники перемудрили,
В подшерсток втирали песок
И ржавой колючкой кормили.
Горбатую царскую плоть,
Престол нищеты и терпенья,
Нещедрый пустынник-господь
Слепил из отходов творенья.
И в ноздри вложили замок,
А в душу - печаль и величье,
И верно, с тех пор погремок
На шее болтается птичьей.
По Черным и Красным пескам,
По дикому зною бродяжил,
К чужим пристрастился тюкам,
Копейки под старость не нажил.
Привыкла верблюжья душа
К пустыне, тюкам и побоям.
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим.</text><name>Верблюд</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1953</date_from><text>Не верьте моим фотографиям.
Все фото на свете - ложь.
Да, я не выгляжу графом,
На бурлака непохож.
Но я не безликий мужчина.
Очень прошу вас учесть:
У меня, например, морщины,
Слава те господи, есть;
Тени - то мягче, то резче.
Впадина, угол, изгиб,-
А тут от немыслимой ретуши
В лице не видно ни зги.
Такой фальшивой открытки
Приятелю не пошлешь.
Но разве не так же в критике
Встречается фотоложь?
Годами не вижу счастья,
Как будто бы проклят роком!
А мне иногда ненароком
И правду сказать случается,
А я человек с теплынью.
Но критик,
на руку шибкий,
Ведет и ведет свою линию:
"Ошибки, ошибки, ошибки..."
В стихах я решаю темы
Не кистью, а мастихином,
В статьях же выгляжу схемой
Наперекор стихиям:
Глаза отливают гравием,
Промахов гул нестихаем...
Не верьте моим фотографиям:
Верьте моим стихам!</text><name>Не верьте моим фотографиям....</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Я медленно сходил с ума
У двери той, которой жажду.
Весенний день сменяла тьма
И только разжигала жажду.
Я плакал, страстью утомясь,
И стоны заглушал угрюмо.
Уже двоилась, шевелясь,
Безумная, больная дума.
И проникала в тишину
Моей души, уже безумной,
И залила мою весну
Волною черной и бесшумной.
Весенний день сменяла тьма,
Хладело сердце над могилой.
Я медленно сходил с ума,
Я думал холодно о милой.</text><name>Я медленно сходил с ума...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1970</date_from><text>Памяти Б.Батуева
Голубеет осеннее поле,
И чернеет ветла за рекой.
Не уйти от навязчивой боли
Даже в этот прозрачный покой.
Потемнела, поблекла округа -
Словно чувствует поле, что я
Вспоминаю погибшего друга,
И душа холодеет моя.
И кусты на опушке озябли,
И осинник до нитки промок.
И летит над холодною зябью
Еле видимый горький дымок.</text><name>Голубеет осеннее поле...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1810</date_from><text>О любимец бога брани,
Мой товарищ на войне!
Я платил с тобою дани
Богу славы не одне:
Ты на кивере почтенном
Лавры с миртом сочетал;
Я в углу уединенном
Незабудки собирал.
Помнишь ли, питомец славы,
Индесальми? Страшну ночь?
«Не люблю такой забавы»,—
Молвил я,— и с музой прочь!
Между тем как ты штыками
Шведов за лес провожал,
Я геройскими руками...
Ужин вам приготовлял.
Счастлив ты, шалун любезный,
И в Цитерской стороне;
Я же — всюду бесполезный,
И в любви, и на войне,
Время жизни в скуке трачу
(За крылатый счастья миг!) —
Ночь зеваю... утром плачу
Об утрате снов моих.
Тщетны слезы! Мне готова
Цепь, сотканна из сует;
От родительского крова
Я опять на море бед.
Мой челнок Любовь слепая
Правит детскою рукой;
Между тем как Лень, зевая,
На корме сидит со мной.
Может быть, как быстра младость
Убежит от нас бегом,
Я возьмусь за ум... да радость
Уживется ли с умом?
Ах, почто же мне заране,
Друг любезный, унывать?—
Вся судьба моя в стакане!
Станем пить и воспевать:
«Счастлив! счастлив, кто цветами
Дни любови украшал,
Пел с беспечными друзьями,
А о счастии... мечтал!
Счастлив он, и втрое боле,
Всех вельможей и царей!
Так давай в безвестной доле,
Чужды рабства и цепей,
Кое-как тянуть жизнь нашу,
Часто с горем пополам,
Наливать полнее чашу
И смеяться дуракам!»</text><name>К Петину (О любимец бога брани...)</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Человек ходил на четырех,
Но его понятливые внуки
Отказались от передних ног,
Постепенно превратив их в руки.
Ни один из нас бы не взлетел,
Покидая Землю, в поднебесье,
Если б отказаться не хотел
От запасов лишних равновесья.</text><name>Человек ходил на четырех...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1905</date_from><text>Я - глаз, лишенный век. Я брошено на землю,
Чтоб этот мир дробить и отражать...
И образы скользят. Я чувствую, я внемлю,
Но не могу в себе их задержать.
И часто в сумерках, когда дымятся трубы
Над синим городом, а в воздухе гроза,-
В меня глядят бессонные глаза
И черною тоской запекшиеся губы.
И комната во мне. И капает вода.
И тени движутся, отходят, вырастая.
И тикают часы, и капает вода,
Один вопрос другим всегда перебивая.
И чувство смутное шевелится на дне.
В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки...
И я молю его: "Останься, будь во мне,-
Не прерывай рождающейся муки..."
И вновь приходит день с обычной суетой,
И бледное лицо лежит на дне - глубоко...
Но время наконец застынет надо мной
И тусклою плевой мое затянет око!</text><name>Зеркало</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1810</date_from><text>Без лишних денег, без забот,
Окрылены мечтою,
Мы, юноши, идем вперед,
Мы радостны душою.
Нас в тихий сумрак манит лес,
В объятия прохлады!
Для нас прелестен свод небес,
Нас призывают грады;
Для нас, журча, бегут ручьи
Под темными древами,
Нас, нас зовут в свои струи
И блещут меж цветами.
Для нас поет пернатых глас,
Шумят и шепчут рощи,
Светило дня блестит для нас,
Для нас светила нощи!-
И грусть не смеет омрачать
Невинных наслаждений:
Ее от сердца отогнать
Нам послан дружбы Гений!
Его священная рука
Мои отерла слезы:
И спит в моей груди тоска;
И вновь цветут мне розы!</text><name>Песня дорожная</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1838</date_from><text>Уж утра свежее дыханье
В окно прохладой веет мне.
На озаренное созданье
Смотрю в волшебной тишине:
На главах смоляного бора,
Вдали лежащего венцом,
Восток пурпуровым ковром
Зажгла стыдливая Аврора;
И, с блеском алым на водах,
Между рядами черных елей,
Залив почиет в берегах,
Как спит младенец в колыбели;
А там, вкруг холма, где шумит
По ветру мельница крылами,
Ручей алмазными водами
Вкруг яркой озими бежит...
Как темен свод дерев ветвистых!
Как зелен бархат луговой!
Как сладок дух от сосн смолистых
И от черемухи младой!
О други! в поле! Силой дивной
Мне утро грудь животворит...
Чу! в роще голос заунывный
Весенней иволги гремит!</text><name>Призыв</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>Сто страниц минуло в книжке,
Впереди — не близкий путь.
Стой-ка, брат. Без передышки
Невозможно. Дай вздохнуть.
Дай вздохнуть, возьми в догадку:
Что теперь, что в старину —
Трудно слушать по порядку
Сказку длинную одну
Все про то же — про войну.
Про огонь, про снег, про танки,
Про землянки да портянки,
Про портянки да землянки,
Про махорку и мороз...
Вот уж нынче повелось:
Рыбаку лишь о путине,
Печнику дудят о глине,
Леснику о древесине,
Хлебопеку о квашне,
Коновалу о коне,
А бойцу ли, генералу —
Не иначе — о войне.
О войне — оно понятно,
Что война. А суть в другом:
Дай с войны прийти обратно
При победе над врагом.
Учинив за все расплату,
Дай вернуться в дом родной
Человеку. И тогда-то
Сказки нет ему иной.
И тогда ему так сладко
Будет слушать по порядку
И подробно обо всем,
Что изведано горбом,
Что исхожено ногами,
Что испытано руками,
Что повидано в глаза
И о чем, друзья, покамест
Все равно — всего нельзя...
Мерзлый грунт долби, лопата,
Танк — дави, греми — граната,
Штык — работай, бомба — бей.
На войне душе солдата
Сказка мирная милей.
Друг-читатель, я ли спорю,
Что войны милее жизнь?
Да война ревет, как море
Грозно в дамбу упершись.
Я одно скажу, что нам бы
Поуправиться с войной.
Отодвинуть эту дамбу
За предел земли родной.
А покуда край обширный
Той земли родной — в плену,
Я — любитель жизни мирной —
На войне пою войну.
Что ж еще? И все, пожалуй,
Та же книга про бойца.
Без начала, без конца,
Без особого сюжета,
Впрочем, правде не во вред.
На войне сюжета нету.
— Как так нету?
— Так вот, нет.
Есть закон — служить до срока,
Служба — труд, солдат — не гость.
Есть отбой — уснул глубоко,
Есть подъем — вскочил, как гвоздь.
Есть война — солдат воюет,
Лют противник — сам лютует.
Есть сигнал: вперед!..— Вперед.
Есть приказ: умри!..— Умрет.
На войне ни дня, ни часа
Не живет он без приказа,
И не может испокон
Без приказа командира
Ни сменить свою квартиру,
Ни сменить портянки он.
Ни жениться, ни влюбиться
Он не может,— нету прав,
Ни уехать за границу
От любви, как бывший граф.
Если в песнях и поется,
Разве можно брать в расчет,
Что герой мой у колодца,
У каких-нибудь ворот,
Буде случай подвернется,
Чью-то долю ущипнет?
А еще добавим к слову:
Жив-здоров герой пока,
Но отнюдь не заколдован
От осколка-дурака,
От любой дурацкой пули,
Что, быть может, наугад,
Как пришлось, летит вслепую,
Подвернулся,— точка, брат.
Ветер злой навстречу пышет,
Жизнь, как веточку, колышет,
Каждый день и час грозя.
Кто доскажет, кто дослышит —
Угадать вперед нельзя.
И до той глухой разлуки,
Что бывает на войне,
Рассказать еще о друге
Кое-что успеть бы мне.
Тем же ладом, тем же рядом,
Только стежкою иной.
Пушки к бою едут задом,—
Это сказано не мной.</text><name>Василий Теркин: 12. От автора</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>И снова ты, и снова ты,
И власти нет проклясть!
Как Сириус палит цветы
Холодным взором пустоты.
Так надо мной восходишь ты,
Ночное солнце — страсть!
Мне кто-то предлагает бой
В ночном безлюдьe, под шатром.
И я, лицом к лицу с судьбой,
И я, вдоем с тобой, с собой,
До утра упоен судьбой,
И — как Израиль — хром!
Дневные ринутся лучи,—
Не мне под ними пасть!
Они — как туча саранчи.
Я с богом воевал в ночи,
На мне горят его лучи.
Я твой, я твой, о, страсть!</text><name>И снова ты, и снова ты...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун Земли союзник.
На всех стихиях человек -
Тиран, предатель или узник.</text><name>К Вяземскому</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1962</date_from><text>Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
А мне побеги,
Всё побеги снятся...
Мне шорохи мерещатся из тьмы.
Вокруг сугробы синие искрятся.
Весь лагерь спит,
Уставший от забот,
В скупом тепле
Глухих барачных секций.
Но вот ударил с вышки пулемет.
Прожектор больно полоснул по сердцу.
Вот я по полю снежному бегу.
Я задыхаюсь.
Я промок от пота.
Я продираюсь с треском сквозь тайгу,
Проваливаюсь в жадное болото.
Овчарки лают где-то в двух шагах.
Я их клыки оскаленные вижу.
Я до ареста так любил собак.
И как теперь собак я ненавижу!..
Я посыпаю табаком следы.
Я по ручью иду,
Чтоб сбить погоню.
Она все ближе, ближе.
Сквозь кусты
Я различаю красные погоны.
Вот закружились снежные холмы...
Вот я упал.
И не могу подняться.
...Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
А мне побеги,
Всё побеги снятся...</text><name>Сны</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1929</date_from><text>Дом
Хотя бы потому, что потрясен ветрами
Мой дом от половиц до потолка;
И старая сосна трет по оконной раме
Куском селедочного костяка;
И глохнет самовар, и запевают вещи,
И женщиной пропахла тишина,
И над кроватью кружится и плещет
Дымок ребяческого сна,-
Мне хочется шагнуть через порог знакомый
В звероподобные кусты,
Где ветер осени, шурша снопом соломы,
Взрывает ржавые листы,
Где дождь пронзительный (как леденеют щеки!),
Где гнойники на сваленных стволах,
И ронжи скрежет и отзыв далекий
Гусиных стойбищ на лугах...
И всё болотное, ночное, колдовское,
Проклятое - всё лезет на меня:
Кустом морошки, вкусом зверобоя,
Дымком ночлежного огня,
Мглой зыбунов, где не расслышишь шага.
...И вдруг - ладонью по лицу -
Реки расхристанная влага,
И в небе лебединый цуг.
Хотя бы потому, что туловища сосен
Стоят, как прадедов ряды,
Хотя бы потому, что мне в ночах несносен
Огонь олонецкой звезды,-
Мне хочется шагнуть через порог знакомый
(С дороги, беспризорная сосна!)
В распахнутую дверь,
В добротный запах дома,
В дымок младенческого сна...
Читатель в моем представлении
Во первых строках
Моего письма
Путь открывается
Длинный, как тесьма.
Вот, строки раскидывая,
Лезет на меня
Драконоподобная
Морда коня.
Вот скачет по равнине,
Довольный собой,
Молодой гидрограф -
Читатель мой.
Он опережает
Овечий гурт,
Его подстерегает
Каракурт,
Его сопровождает
Шакалий плач,
И пулю посылает
Ему басмач.
Но скачет по равнине,
Довольный собой,
Молодой гидрограф -
Читатель мой.
Он тянет из кармана
Сухой урюк,
Он курит папиросы,
Что я курю;
Как я - он любопытен:
В траве степей
Выслеживает тропы
Зверей и змей.
Полдень придет -
Он слезет с коня,
Добрым словом
Вспомнит меня;
Сдвинет картуз
И зевнет слегка,
Книжку мою
Возьмет из мешка;
Прочтет стишок,
Оторвет листок,
Скинет пояс -
И под кусток.
Чего ж мне надо!
Мгновенье, стой!
Да здравствует гидрограф
Читатель мой!
Так будет
Черт знает где,
На станции ночной,
Читатель мой,
Ты встретишься со мной.
Сутуловат,
Обветрен,
Запылен,
А мне казалось,
Что моложе он...
И скажет он,
Стряхая пыль травы:
"А мне казалось,
Что моложе вы!"
Так, вытерев ладони о штаны,
Встречаются работники страны.
У коновязи
Конь его храпит,
За сотни верст
Мой самовар кипит,-
И этот вечер,
Встреченный в пути,
Нам с глазу на глаз
Трудно провести.
Рассядемся,
Начнем табак курить.
Как невозможно
Нам заговорить.
Но вот по взгляду,
По движенью рук
Я в нем охотника
Признаю вдруг -
И я скажу:
"Уже на реках лед,
Как запоздал
Утиный перелет".
И скажет он,
Не подымая глаз:
"Нет времени
Охотиться сейчас!"
И замолчит.
И только смутный взор
Глухонемой продолжит разговор,
Пока за дверью
Не затрубит конь,
Пока из лампы
Не уйдет огонь,
Пока часы
Не скажут, как всегда:
"Довольно бреда,
Время для труда!"</text><name>Стихи о себе</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Басня
Однажды с посохом и книгою в руке,
Отец Иван плелся нарочито к реке.
Зачем к реке? Затем, чтоб паки
Взглянуть, как ползают в ней раки.
Отца Ивана нрав такой.
Вот, рассуждая сам с собой,
Рейсфедером он в книге той
Чертил различные, хотя зело не метки,
Заметки.
Уставши, сев на берегу реки,
Уснул, а из руки,
Сначала книга, гумиластик,
А там и посох, все на дно.
Как вдруг наверх всплывает головастик,
И с жадностью схватив в мгновение одно,
Как посох, так равно
И гумиластик,
Ну, словом, все, что пастырь упустил,
Такую речь к нему он обратил:
Иерей! не надевать бы рясы,
Коль хочешь, батюшка, ты в праздности сидеть,
Иль в празднословии точить балясы!
Ты денно, нощно должен бдеть,
Тех наставлять, об тех радеть,
Кто догматов не знает веры,
А не сидеть
И не глазеть,
И не храпеть,
Как пономарь, не зная меры.
Да идет баснь сия в Москву, Рязань и Питер,
И пусть
Ее твердит почаще наизусть
Богобоязливый пресвитер.</text><name>Священник и гумиластик</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1910</date_from><text>Вот уж вечер. Роса
Блестит на крапиве.
Я стою у дороги,
Прислонившись к иве.
От луны свет большой
Прямо на нашу крышу.
Где-то песнь соловья
Вдалеке я слышу.
Хорошо и тепло,
Как зимой у печки.
И березы стоят,
Как большие свечки.
И вдали за рекой,
Видно, за опушкой,
Сонный сторож стучит
Мертвой колотушкой.</text><name>Вот уж вечер. Роса...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1927</date_from><text>Восходит солнце над Москвой.
Старухи бегают с тоской:
Куда, куда идти теперь?
Уж Новый Быт стучится в дверь!
Младенец, выхолен и крупен,
Сидит в купели, как султан.
Прекрасный поп поет, как бубен,
Паникадилом осиян.
Прабабка свечку зажигает,
Младенец крепнет и мужает
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
И время двинулось быстрее,
Стареет папенька-отец,
И за окошками в аллее
Играет сваха в бубенец.
Ступни младенца стали шире,
От стали ширится рука.
Уж он сидит в большой квартире,
Невесту держит за рукав.
Приходит поп, тряся ногами,
В ладошке мощи бережет,
Благословить желает стенки,
Невесте крестик подарить.
«Увы,— сказал ему младенец,—
Уйди, уйди, кудрявый поп,
Я — новой жизни ополченец,
Тебе ж один остался гроб!»
Уж поп тихонько плакать хочет,
Стоит на лестнице, бормочет,
Не зная, чем себе помочь.
Ужель идти из дома прочь?
Но вот знакомые явились,
Завод пропел: «Ура! Ура!»
И Новый Быт, даруя милость,
В тарелке держит осетра.
Варенье, ложечкой носимо,
Шипит и падает в боржом.
Жених, проворен нестерпимо,
К невесте лепится ужом.
И председатель на отвале,
Чете играя похвалу,
Приносит в выборгском бокале
Вино солдатское, халву,
И, принимая красный спич,
Сидит на столике кулич.
«Ура! Ура!» — поют заводы,
Картошкой дым под небеса.
И вот супруги, выпив соды,
Сидят и чешут волоса.
И стало все благоприятно:
Явилась ночь, ушла обратно,
И за окошком через миг
Погасла свечка-пятерик.</text><name>Новый быт</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1958</date_from><text>Еще мои руки не связаны,
Глаза не взглянули в последний,
Последние рифмы не сказаны,
Не пахнет венками в передней.
Наверчены звездные линии
На северном полюсе мира,
И прямоугольная, синяя
В окно мое вдвинута лира.
А ниже — бульвары и здания
В кристальном скрипичном напеве,—
Как будущее, как сказание,
Как Будда у матери в чреве.</text><name>Из окна (Еще мои руки не связаны...)</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1859</date_from><text>В святой тиши воспоминаний
Храню я бережно года
Горячих первых упований,
Начальной жажды дел и знаний,
Попыток первого труда.
Мы были отроки. В то время
Шло стройной поступью бойцов —
Могучих деятелей племя
И сеяло благое семя
На почву юную умов.
Везде шепталися. Тетради
Ходили в списках по рукам;
Мы, дети, с робостью во взгляде,
Звучащий стих свободы ради,
Таясь, твердили по ночам.
Бунт, вспыхнув, замер. Казнь проснулась.
Вот пять повешенных людей...
В нас молча сердце содрогнулось,
Но мысль живая встрепенулась,
И путь означен жизни всей.
Рылеев мне был первым светом...
Отец! по духу мне родной —
Твое названье в мире этом
Мне стало доблестным заветом
И путеводною звездой.
Мы стих твой вырвем из забвенья,
И в первый русский вольный день,
В виду младого поколенья,
Восстановим для поклоненья
Твою страдальческую тень.
Взойдет гроза на небосклоне,
И волны на берег с утра
Нахлынут с бешенством погони,
И слягут бронзовые кони
И Николая и Петра.
Но образ смерти благородный
Не смоет грозная вода,
И будет подвиг твой свободный
Святыней в памяти народной
На все грядущие года.</text><name>Памяти Рылеева</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1910</date_from><text>Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».
Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля...»</text><name>Слава тебе, безысходная боль!..</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1925</date_from><text>Один Париж —
адвокатов,
казарм,
другой —
без казарм и без Эррио.
Не оторвать
от второго
глаза —
от этого города серого.
Со стен обещают:
«Un verr de Koto
donne de l'energie»
Вином любви
каким
и кто
мою взбудоражит жизнь?
Может,
критики
знают лучше.
Может,
их
и слушать надо.
Но кому я, к черту, попутчик!
Ни души
не шагает
рядом.
Как раньше,
свой
раскачивай горб
впереди
поэтовых арб —
неси,
один,
и радость,
и скорь,
и прочий
людской скарб.
Мне скучно
здесь
одному
впереди,—
поэту
не надо многого,—
пусть
только
время
скорей родит
такого, как я,
быстроногого.
Мы рядом
пойдем
дорожной пыльцой.
Одно
желанье
пучит:
мне скучно —
желаю
видеть в лицо,
кому это
я
попутчик?!
«Je suis un chameau»,
в плакате стоят
литеры,
каждая — фут.
Совершенно верно:
«Je suis»,—
это
«я»,
а «chameau» — это
«я верблюд».
Лиловая туча,
скорей нагнись,
меня
и Париж полей,
чтоб только
скорей
зацвели огни
длиной
Елисейских полей.
Во все огонь —
и небу в темь
и в чернь промокшей пыли.
В огне
жуками
всех систем
жужжат
автомобили.
Горит вода,
земля горит,
горит
асфальт
до жжения,
как будто
зубрят
фонари
таблицу умножения.
Площадь
красивей
и тысяч
дам-болонок.
Эта площадь
оправдала б
каждый город.
Если б был я
Вандомская колонна,
я б женился
на Place de la ConcordePlace de la Concorde — Площадь Согласия..</text><name>Город (Один Париж...)</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1975</date_from><text>Влюбиться - пара пустяков:
Осенний свет из облаков,
Жар-птице двадцать тысяч лет,
И за углом - кофейня.
Четыре или пять шагов -
И нет врагов, и нет долгов,
И молод в сорок тысяч лет,
И за углом - кофейня.
Вдоль улиц Длинная Нога
Или Короткая Нога
Шатайся двадцать тысяч лет,-
И за углом - кофейня.
А в Хельсинках - сухой закон,
И финн приплыл за коньяком,
Он сбросил сорок тысяч лет,-
И за углом - кофейня!
Свежо ли, милый, век вдвоем?
(Что в имени тебе моем?)
Вопрос - на двадцать тысяч лет,
А за углом - кофейня.
Навстречу - плут, весьма поэт,
Он лихо врет:- Какой дуэт!
Ищу вас сорок тысяч лет,-
Тут за углом - кофейня!
А в зазеркальной глубине -
Часы, весы точны вполне
(Плюс-минус двадцать тысяч лет)
И за углом - кофейня.
Мы в ней садимся у окна -
Лицом к луне, и времена
Шалят на сорок тысяч лет,-
Ведь за углом - кофейня!
О чем поет, переведи,
Эстонка с хрипотцой в груди.
Ужель сошелся клином свет
И за углом - кофейня?
Ты наклоняешься вперед,
И твой подстрочник, нет, не врет,
В нем этот свет, а также тот,
И там, и тут - кофейня.
Как сочен точный перевод!
Он кормит нас не первый год,
Прокормит двадцать тысяч лет,-
Ведь за углом - кофейня,
Где можно дешево поесть,
Присесть и песню перевесть,
И через сорок тысяч лет
Ее споет кофейня:
Влюбиться - пара пустяков,
Разбиться - пара пустяков:
Нырнул на сорок тысяч лет,-
И за углом - кофейня,
Да в небесах - альпийский луг,
Да золотой воздушный плуг,
Да сносу нет, да спросу нет,
Да за углом - кофейня!</text><name>Эстонская песня</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>На пустой лесной тропинке
Толстый Жук лежал на спинке,
Кверху ножки он держал
И беспомощно жужжал.
Рядом, выйдя на тропинку,
Муравей тащил былинку.
Он взглянул издалека
На жужжащего Жука.
Мимо Бабочка летела —
На Жука не поглядела.
Дождевой большой Червяк
Не помог Жуку никак.
Не хотела Гусеница
По пути остановиться.
Все спешили кто куда,
Нет им дела — с кем беда!
Только вдруг,
Над тропинкой сделав круг,
Приземлился майский Жук.
Он помог жуку-собрату,
Как простой солдат солдату.
Толстый Жук на ножки встал,
Звать на помощь перестал,
Отряхнулся, развернулся
И опять перевернулся.
Он лежит и встать не может.
Кто теперь ему поможет?</text><name>Толстый жук</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1846</date_from><text>Где ни бродил с душой унылой,
Как ни текли года,—
Всё думу слал к подруге милой
Везде я и всегда.
Везде влачил я, чужд забавам,
Как цепь, свою мечту:
И в Альбионе
величавом,
И в диком Тимбукту
,
В Москве, при колокольном звоне
Отчизну вновь узрев,
В иноплеменном Лиссабоне,
Средь португальских дев,
И там, где снится о гяуре
Разбойнику в чалме,
И там, где пляшет в Сингапуре
Индейская альмэ
,
И там, где г
рода под лавой
Безмолвствуют дома
,
И там, где царствует со славой
Тамеа-меа-ма
,
Когда я в вальсе мчался с дамой,
Одетою в атлас,
Когда пред грозным далай-ламой
Стоял я, преклонясь,
Когда летел я в авангарде
На рукопашный бой,
Когда на мрачном Сен-Готарде
Я слушал ветра вой,
Когда я в ложе горе Теклы
Делил, как весь Берлин,
Когда глядел на пламень Геклы
,
Задумчив и один,
В странах далеких или близких,
В тревоге тяжких дней,
На берегах миссисипийских,
На высях Пиреней,
На бурном море, без компаса,
В лесу, в ночной поре,
В глухих степях на Чимборасо
,
В столице Помаре
,—
Где ни бродил с душой унылой,
Как ни текли года,—
Всё думу слал к подруге милой
Везде я и всегда.</text><name>Везде и всегда</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1968</date_from><text>M.B.
Она сказала: «Он уже уснул!»,—
задернув полог над кроваткой сына,
и верхний свет неловко погасила,
и, съежившись, халат упал на стул.
Мы с ней не говорили про любовь,
Она шептала что-то, чуть картавя,
звук «р», как виноградину, катая
за белою оградою зубов.
«А знаешь: я ведь плюнула давно
на жизнь свою... И вдруг так огорошить!
Мужчина в юбке. Ломовая лошадь.
И вдруг — я снова женщина... Смешно?»
Быть благодарным — это мой был долг.
Ища защиту в беззащитном теле,
зарылся я, зафлаженный, как волк,
в доверчивый сугроб ее постели.
Но, как волчонок загнанный, одна,
она в слезах мне щеки обшептала.
и то, что благодарна мне она,
меня стыдом студеным обжигало.
Мне б окружить ее блокадой рифм,
теряться, то бледнея, то краснея,
но женщина! меня! благодарит!
за то, что я! мужчина! нежен с нею!
Как получиться в мире так могло?
Забыв про смысл ее первопричинный,
мы женщину сместили. Мы ее
унизили до равенства с мужчиной.
Какой занятный общества этап,
коварно подготовленный веками:
мужчины стали чем-то вроде баб,
а женщины — почти что мужиками.
О, господи, как сгиб ее плеча
мне вмялся в пальцы голодно и голо
и как глаза неведомого пола
преображались в женские, крича!
Потом их сумрак полузаволок.
Они мерцали тихими свечами...
Как мало надо женщине — мой Бог!—
чтобы ее за женщину считали.</text><name>Благодарность</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1810</date_from><text>(Подражание Гете)
До зари сидел я на утесе,
На туман глядел я, недвижимый;
Простирался, будто холст бесцветный,
Покрывал седой туман окрестность.
Вдруг подходит незнакомый мальчик.
"Что сидишь ты,- говорит мне,- праздный?
Что глядишь на этот холст бесцветный,
Или ты навек утратил жажду
Бодрой кистью вызывать картины?"
На него взглянул я и помыслил:
"Ныне уж учить и дети стали!"
"Брось тоску,- сказал он,- лень и скуку!
Или с ними в чем успеть мечтаешь?-
Посмотри, что здесь я нарисую;
Перейми, мой друг, мои картины!"
Тут он поднял пальчик, алый пальчик,
Схожий цветом с юной, свежей розой:
Им он водит по ковру тумана,
Им он пишет на холсте бесцветном.
Сверху пишет ясный образ солнца
И слепит мой взор его сияньем,
И лучи сквозь облака проводит,
И огнем края их обливает;
Он рисует зыбкие вершины
Леса, напоенного росою;
Протянув прелестный ряд пригорков,
Не забыл он и воды сребристой;
В даль он пролил светлый ручеечек,
И, казалось, в нем сверкали блески,
В нем струи кипели, будто жемчуг.
Вдруг цветочки всюду распустились:
Берег ими, дол, холмы пестреют,
В них багрец, лазурь и злато блещут;
Дерн под ними светит изумрудом,
Горы бледной сединой оделись,
Свод небес подъялся васильковый...
Весь дрожал я - и, восторга полный,
На творца смотрел и на картину.
"Не совсем дурной я живописец,-
Молвил он,- признайся же, приятель!
Подожди: конец венчает дело".
Вот он снова нежною ручонкой
Возле леса рисовать принялся:
Губки закусил, трудился долго,
Улыбался и чертил и думал.
Я взглянул,- и что же вдруг увидел?
Возле рощи милая пастушка:
Лик прелестный, грудь под снежной дымкой;
Стройный стан, живые щечки с ямкой;
Щечки те под прядью темных кудрей
Отражали сладостный румянец,
Отражали пальчик живописца.
"Мальчик! мальчик!- я тогда воскликнул,-
Так писать, скажи, где научился?"-
Восклицанья продолжать хотел я;
Но зефир повеял вдруг и, тронув
Рощу и подернув рябью воду,
Быстрый, заклубил покров пастушки,-
И тогда (о, как я изумился!)
Вдруг пастушка поднимает ножку,
Вдруг пошла и близится к утесу,
Где сидел я и со мной проказник!
Что же тут, когда все всколебалось -
Роща и ручей, цветы и ножка,
Дымка, кудри, покрывало милой?
Други, верьте, что и я не пробыл
На скале один скалой недвижной!</text><name>Амур живописец</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1910</date_from><text>В тебе ли всё, что сердцу светит,
Таилось от начала дней,
И всем, душа, что взор отметит,
Себя ты познаешь верней?
Или, по знаменьям неложным
Гадая, «здесь моя любовь», —
Ты в души посохом дорожным
Стучишься, входишь — ищешь вновь?</text><name>8</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1844</date_from><text>Ах, чудное небо, ей-Богу, над этим классическим Римом!
Под этаким небом невольно художником станешь.
Природа и люди здесь будто другие, как будто картины
Из ярких стихов антологии древней Эллады.
Ну, вот, поглядите: по каменной белой ограде разросся
Блуждающий плющ, как развешанный плащ иль завеса;
В средине, меж двух кипарисов, глубокая темная ниша,
Откуда глядит голова с преуродливой миной
Тритона. Холодная влага из пасти, звеня, упадает.
К фонтану альбанка (ах, что за глаза из-под тени
Покрова сияют у ней! что за стан в этом алом корсете!)
Подставив кувшин, ожидает, как скоро водою
Наполнится он, а другая подруга стоит неподвижно,
Рукой охватив осторожно кувшин на облитой
Вечерним лучом голове... Художник (должно быть, германец)
Спешит срисовать их, довольный, что случай нежданно
В их позах сюжет ему дал для картины, и вовсе не мысля,
Что я срисовал в то же время и чудное небо,
И плющ темнолистый, фонтан и свирепую рожу тритона,
Альбанок и даже - его самого с его кистью!</text><name>Ах, чудное небо, ей-Богу...</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1972</date_from><text>Вспыхнувшая спичка,
Венчик золотой.
Маленькая стычка
Света с темнотой.
Краткое мгновенье.
Но явилось там
Неповиновенье
Вьюгам и дождям.
Ночи всё бездонней,
Но опять, смотри,-
Домик из ладоней,
С огоньком внутри.
Где на перекрестках
Мрак со всех сторон,-
Сруб из пальцев жестких
Слабо озарен.</text><name>Спичка</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>Мне помнятся и книги эти,
Как в полусне недавний день!
Мы были дерзки, были дети,
Нам все казалось в ярком свете...
Теперь в душе и тишь и тень.
Далеко первая ступень.
Пять беглых лет — как пять столетий.</text><name>По поводу сборников «Русские символисты»</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1906</date_from><text>Твои очи, сестра, остеклели:
Остеклели — глядят, не глядят.
Слушай! Ели, ветвистые ели
Непогодой студеной шумят.
Что уставилась в дальнюю просинь
Ты лицом, побелевшим, как снег.
Я спою про холодную осень,—
Про отважный спою я побег.
Как в испуге, схватившись за палку,
Крикнул доктор: «Держи их, держи!»
Как спугнули голодную галку,
Пробегая вдоль дальней межи —
Вдоль пустынных, заброшенных гумен.
Исхлестали нас больно кусты.
Но, сестра: говорят, я безумен;
Говорят, что безумна и ты.
Про осеннюю мертвую скуку
На полях я тебе пропою.
Дай мне бледную, мертвую руку —
Помертвевшую руку свою:
Мы опять убежим; и заплещут
Огневые твои лоскуты.
Закружатся, заплещут, заблещут,
Затрепещут сухие листы.
Я бегу... А ты?</text><name>Побег</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1836</date_from><text>И чувства нет в твоих очах,
И правды нет в твоих речах,
И нет души в тебе.
Мужайся, сердце, до конца:
И нет в творении творца!
И смысла нет в мольбе!</text><name>И чувства нет в твоих очах...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1920</date_from><text>Мечта моя! Из Вифлеемской дали
Мне донеси дыханье тех минут,
Когда еще и пастухи не знали,
Какую весть им ангелы несут.
Всё было там убого, скудно, просто:
Ночь; душный хлев; тяжелый храп быка,
В углу осел, замученный коростой,
Чесал о ясли впалые бока,
А в яслях... Нет, мечта моя, довольно:
Не искушай кощунственный язык!
Подумаю — и стыдно мне, и больно:
О чем, о чем он говорить привык!
Не мне сказать...</text><name>Мечта моя! Из Вифлеемской дали...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1809</date_from><text>Не нужны надписи для камня моего,
Пишите просто здесь: он был, и нет его!</text><name>Эпитафия (Не нужны надписи...)</name><date_to>1809</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1941</date_from><text>Совсем не тот таинственный художник,
Избороздивший Гофмановы сны,—
Из той далекой и чужой весны
Мне чудится смиренный подорожник.
Он всюду рос, им город зеленел,
Он украшал широкие ступени,
И с факелом свободных песнопений
Психея возвращалась в мой придел.
А в глубине четвертого двора
Под деревом плясала детвора
В восторге от шарманки одноногой,
И била жизнь во все колокола...
А бешеная кровь меня к тебе вела
Сужденной всем, единственной дорогой.</text><name>Сонет (Совсем не тот...)</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1909</date_from><text>Мысль изреченная есть ложь.
Тютчев
Бывает час: тоска щемящая
Сжимает сердце... Мозг - в жару...
Скорбит душа... Рука дрожащая
Невольно тянется к перу...
Всё то, над чем в часы томления
Изнемогала голова,
Пройдя горнило вдохновения,
Преображается в слова.
Исполненный красы пленительной,
И буйной мощи, и огня,
Певучих слов поток стремительный
Переливается, звеня.
Как поле, рдеющее маками,
Как в блеске утреннем река,
Сверкает огненными знаками
Моя неровная строка.
Звенит ее напев рыдающий,
Гремит призывно-гневный клич.
И беспощаден взмах карающий
Руки, поднявшей грозный бич.
Но - угасает вдохновение,
Слабеет сердца тетива:
Смирив нестройных дум волнение,
Вступает трезвый ум в права,
Сомненье точит жала острые,
Души не радует ничто.
Впиваясь взором в строки пестрые,
Я говорю: не то, не то...
И, убедясь в тоске мучительной,
Косноязычие кляня,
Что нет в строке моей медлительной
Ни мощи буйной, опьянительной,
Ни гордой страсти, ни огня,
Что мой напев - напев заученный,
Что слово новое - старо,
Я - обессиленный, измученный,
Бросаю в бешенстве перо!</text><name>Бывает час: тоска щемящая...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1775</date_from><text>На свете не было пестрей
Зверинца, чем зверинец Лили!
Какие чары приманили
Сюда диковинных зверей?
Бедняжки принцы скачут, пляшут,
Крылами бьют, хвостами машут,
То захрипят, то смолкнут вдруг
В сплошном чаду любовных мук!
О чем тут спрашивать! Звать Лили эту фею.
Не приведи господь вам повстречаться с нею.
О, что за визг, и писк, и клекот,
Когда, питомцам на беду,
В корзиночке она приносит им еду!
Что за рычанье! Что за рокот!
Оживают кусты и деревья сада...
Сумасшедшее ринулось стадо
К ее ногам. Даже рыбы в бассейне
В нетерпении высунулись из воды.
А она бросает крохи еды
Ошалевшим от алчности гадам,
Одаряя их царственным взглядом.
И тут начинается бой!
Они грызутся между собой,
Разевают жадные пасти,
Кусаются, рвут друг друга на части.
И все из-за хлеба! Из-за куска!
Из-за черствой корки на дне лоханей,
Которую сделала эта рука
Небесных амврозий благоуханней!
А взгляд-то каков! Каков тон,
Которым она произносит: "Цып-цып!.."
Зевсов орел покинул бы трон,
Оба Венериных голубка
В путь бы ринулись наверняка,
Даже павлин, надутый и злющий,
Примчался б на этот голос зовущий.
Ведь именно так из чащи ночной
Прибрел к ней медведь - мохнатый верзила.
В какой же капкан его залучила
Хозяйка компании сей честной!
Отныне он, можно сказать,- ручной,
Конечно, только в известном смысле.
Любовь прочнее любых оков...
Ах, что там! Я кровью своей готов
В ее саду поливать цветочки.
"Как?! "Я"- вы сказали? Но, ваша честь..."
Да, да! Я... Медведь - это я и есть.
За юбкой погнался! Пропал! Погиб!
На шелковом водят меня шнурочке.
А как я в эту историю влип -
Об этом вам расскажу попозже:
Сейчас не могу... Брр!.. Мороз - по коже.
Ведь сами подумайте! Зло берет:
Кругом все квохчет, хрюкает, блеет.
Такая порой тоска одолеет -
Удрать хочу!
Рычу!
Хожу, как помешанный, взад-вперед,
Башкой кручу,
Рычу!
Пройдусь немного по аллее,
И снова ходу - от ворот!
Зря, что ль, досада меня разбирает?
Дух, взбеленившись, нутро распирает.
Ну, как от ярости не взреветь?
Кто я ей: заяц или медведь?!
Белка, грызущая орешек?!
Простите, мамзель: не гожусь для насмешек,
Да мне в лицо
Хохочет здесь каждое деревцо!
Каждый кустик строит рожи!
С души воротит - хоть околей -
От ваших цветочков, от ваших аллей!
Служить вам?! Хватит! Себе дороже!
Бегу отсюда во весь опор!
Хочу перепрыгнуть через забор -
Да не могу. Заколдован я, что ли?
Сила ушла из медвежьих лап?
Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!
Видать, суждено помереть в неволе.
Я сам себя не узнаю:
Лежу, визжу, судьбою смятый,
И слышат жалобу мою
Фарфоровые уши статуй.
И вдруг... Как метнется по жилам кровь!
Блаженнейшим соком наполнились клетки.
Я голос возлюбленной слышу вновь:
Она запела в своей беседке!
Воздух цветами заблагоухал...
Уж, верно, поет, чтобы я услыхал!
Бегу! Предо мной расступаются ветки,
Я - как шальной - по цветам, по лугам!
И - кубарем - прямо к ее ногам.
Она смеется: "Вот удивил!
Скажите, откуда такая удаль?
Свиреп, как медведь, а привязчив, как пудель.
Космат, безобразен... А все-таки мил!"
И ножкой, ножкой - ну, что за натура!-
Гладит мохнатую спину мою.
Как восхитительно чешется шкура!
Медведю кажется: он - в раю.
Целую ей туфлю, жую подметку,
Благопристойность медвежью храня.
К коленям ее припадаю кротко -
Не часто дождешься такого дня!
Она то погладит, то шлепнет меня.
Но я в блаженстве, как новорожденный,
Реву, улыбкой ее награжденный...
Вдруг мило хлыстиком взмахнет:
"Allons tout doux! eh la menotte!
Et faites serviteur,
Comme un joli seigneur" *.
Вот так надеждой живет дуралей,
Терпит все шалости, все причуды,
Но стоит чуть-чуть не потрафить ей -
Ох, как бедняге придется худо!
А впрочем, есть у ней некий бальзам...
Порою, к моим снизойдя слезам,
Она этим зельем на кончике пальца
Смочит иссохшие губы страдальца
И убежит, предоставив мне
Дурью мучиться наедине.
Право же! Нет ничего нелепей:
Снятый с цепи, я прикован цепью
К той, от которой с ума схожу.
Плетусь за ней следом, от страха дрожу,
По доброй воле живу в неволе,
Но что ей до муки моей, до боли?!
Знает, преданней нет слуги.
А иногда, веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
"Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!"
А я?.. О боги, коль в вашей власти
Разрушить чары этой страсти,
То буду век у вас в долгу...
А не дождусь от вас подмоги,
Тогда... тогда... О, знайте, боги!-
Я сам помочь себе смогу!
* А ну, будь пай-мальчиком! Дай лапу!
Отвесь поклон, как подобает
благовоспитанному кавалеру (франц.).
Пер. Л.Гинзбурга</text><name>Зверинец Лили</name><date_to>1775</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1961</date_from><text>Трус притворился храбрым на войне,
Поскольку трусам спуску не давали.
Он, бледный, в бой катился на броне,
Он вяло балагурил на привале.
Его всего крутило и трясло,
Когда мы попадали под бомбежку.
Но страх скрывал он тщательно и зло
И своего добился понемножку.
И так вошел он в роль, что наконец
Стал храбрецом, почти уже природным.
Неплохо бы, чтоб, скажем, и подлец
Навечно притворился благородным.
Скрывая подлость, день бы ото дня
Такое же выказывал упорство.
Во всем другом естественность ценя,
Приветствую подобное притворство!</text><name>Трус притворился храбрым на войне...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1938</date_from><text>Вечерний свет звезды
мерцает в вышине;
задумались сады,
и стало грустно мне.
Он здесь, в моем окне,
звезды далекой свет,
хотя бежал ко мне
сто сорок тысяч лет.
А вам езды-то час,
и долго ли собраться!
А нет чтоб догадаться
приехать вот сейчас.</text><name>Свет звезды</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Она была чиста как снег зимой.
В грязь - соболя,- иди по ним - по праву...
Но вот мне руки жжет ея письмо -
Я узнаю мучительную правду...
Не ведал я: страданье - только маска,
И маскарад закончится сейчас,-
Да, в этот раз я потерпел фиаско -
Надеюсь, это был последний раз.
Подумал я: дни сочтены мои,
Дурная кровь в мои проникла вены,-
Я сжал письмо как голову змеи -
Сквозь пальцы просочился яд измены.
Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встречный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не нагонит,
Моих следов метель не заметет.
Итак, я оставляю позади,
Под этим серым неприглядным небом,
Дурман фиалок, наготу гвоздик
И слезы вперемешку с талым снегом.
Москва слезам не верит и слезинкам -
И взять мне нечего, но нечего и дать,-
Спешу навстречу новым поединкам -
И, как всегда, намерен побеждать!</text><name>Романс (II)</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1923</date_from><text>Она кормила зимних птичек,
Бросая крошки из окна.
От их весёлых перекличек
Смеялась радостно она.
Когда ж она бежала в школу,
Питомцы, слыша снега хруст,
Ватагой шумной и весёлой
Неслись за ней с куста на куст!</text><name>Ее питомцы</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1852</date_from><text>Молчала дума роковая,
И полужизнию жила я,
Не помня тайных сил своих;
И пробудили два-три слова
В груди порыв бывалый снова
И на устах бывалый стих.
На вызов встрепенулось чутко
Всё, что смирила власть рассудка;
И борется душа опять
С своими бреднями пустыми;
И долго мне не сладить с ними,
И долго по ночам не спать.</text><name>Молчала дума роковая...</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1904</date_from><text>Сумерки снежные. Дали туманные.
Крыши гребнями бегут.
Краски закатные, розово-странные,
Над куполами плывут.
Тихо, так тихо, и грустно, и сладостно.
Смотрят из окон огни...
Звон колокольный вливается благостно...
Плачу, что люди одни...
Вечно одни, с надоевшими муками,
Так же, как я, так и тот,
Кто утешается грустными звуками,
Там, за стеною,- поет.</text><name>В сумерках</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1847</date_from><text>Я снова здесь, под сенью крова,
Где знала столько тихих грез:
И шепот слушаю я снова
Знакомых кедров и берез;
И, как прошедшею весною,
Несутся вновь издалека
Над их зыбучей головою
За облаками облака.
И вы опять несетесь мимо,
О тени лучших снов моих!
Опять в уста неотразимо
Играющий ложится стих;
Опять утихнувших волнений
Струя живая бьет в груди,
И много дум и вдохновений,
И много песен впереди!
Свершу ли их? Пойду ли смело,
Куда мне бог судил идти?
Увы! окрестность опустела,
Отзывы смолкли на пути.
Не вовремя стихов причуда,
Исчез поэтов хоровод,
И ветер русский ниоткуда
Волшебных звуков не несет.
Пришлось молчать мечтам заветным;
Зачем тому, кто духом нищ,
Тревожить ныне словом тщетным
Безмолвный мир святых кладбищ!..</text><name>Думы (Я снова здесь...)</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1910</date_from><text>"Не жди зари, она погасла
Как в мавзолейной тишине
Лампада чадная без масла..." -
Могильный демон шепчет мне.
Душа смежает робко крылья,
Недоуменно смущена,
Пред духом мрака и насилья
Мятется трепетно она.
И демон сумрака кровавый
Трубит победу в смертный рог.
Смутился кубок брачной славы,
И пуст украшенный чертог.
Рассвета луч не обагрянит
Вино в бокалах круговых,
Пока из мертвых не восстанет
Гробнице преданный Жених.
Пока же камень не отвален,
И стража тело стережет,
Душа безмовие развалин
Чертога брачного поет.</text><name>Не жди зари, она погасла...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1940</date_from><text>То град твой, Юлиан!
Вяч. Иванов
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке,—
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот — над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.</text><name>Август 1940</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1910</date_from><text>Нищая Тульской губернии
Встретилась мне на пути.
Инея белые тернии
Тщились венок ей сплести.
День был морозный и ветреный,
Плакал ребенок навзрыд,
В этой метелице мертвенной
Старою свиткой укрыт.
Молвил я: "Бедная, бедная!
Что ж, приими мой пятак!"
Даль расступилась бесследная,
Канула нищая в мрак.
Гнется дорога горбатая.
В мире подветренном дрожь.
Что же ты, Тула богатая,
Зря самовары куешь?
Что же ты, Русь нерадивая,
Вьюгам бросаешь детей?
Ласка твоя прозорливая
Сгинула где без вестей?
Или сама ты заброшена
В тьму, маету, нищету?
Горе незвано, непрошено,
Треплет твою красоту?
Ну-ка, вздохни по-старинному,
Злую помеху свали,
Чтобы опять по-былинному
Силы твои расцвели!</text><name>Нищая</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1840</date_from><text>И он поэт,— о, да!— и он поэт,
Мой чудный соловей, мой песенник унылый!
Он любит тишину, и ночь, и лунный свет;
Ему зеленый лес и струй журчанье милы;
Он в полдень, средь толпы, робеет и молчит,
Он с хором птиц других свой голос не сливает,
С шумящим роем их не реет, не парит;
В уединении он сам собой бывает,
И без свидетелей, для самого себя,
Волшебной песнию приветствует природу.
Не терпит клетки он: в ней райского житья
Он, гордый, не возьмет за дикую свободу;
И только раз в году, весной, когда его
Любовь одушевит, поет он, сладкогласный;
И только чтоб развлечь грусть сердца своего,
В тоске восторженной, он гимн слагает страстный.
Жизнь сердца для него единственный предмет
Всех песен пламенных, всех томных вдохновений;
Жизнь сердца кончится,— в молчаньи и смиреньи
Он укрывается... о, да! — и он поэт!</text><name>И он поэт!</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1901</date_from><text>Упала молния в ручей.
Вода не стала горячей.
А что ручей до дна пронзен,
Сквозь шелест струй не слышит он.
Зато и молнии струя,
Упав, лишилась бытия.
Другого не было пути...
И я прощу, и ты прости.</text><name>Упала молния в ручей...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Еду я дорогой длинной...
Незнакомые места.
За плечами сумрак дымный
замыкает ворота.
Ельник сгорбленный, сивый
спит в сугробах по грудь.
Я возницу не спросила —
далеко ль держим путь?
Ни о чем пытать не стала,—
все равно, все равно,
пограничную заставу
миновали давно.
Позади пора неверья,
горя, суеты людской.
Спят деревни, деревья
в тишине колдовской.
В беспредельном хвойном море
беглеца угляди...
Было горе — нету горя,—
позади! Позади!
Русь лесная ликом древним
светит мне там и тут,
в тишину по снежным гребням
сани валко плывут.
Будто в зыбке я качаюсь,
засыпаю без снов...
Возвращаюсь, возвращаюсь
под родимый кров.</text><name>Еду я дорогой длинной...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1892</date_from><text>Всё, чем я жил, в чем ждал отрады,
Слова развеяли твои...
Так снег последний без пощады
Уносят вешние ручьи...
И целый день с насмешкой злою,
Другие речи заглушив,
Они носились надо мною,
Как неотвязчивый мотив.
Один я. Длится ночь немая.
Покоя нет душе моей...
О, как томит меня, пугая,
Холодный мрак грядущих дней!
Ты не согреешь этот холод,
Ты не осветишь эту тьму...
Твои слова, как тяжкий молот,
Стучат по сердцу моему.</text><name>Всё, чем я жил, в чем ждал отрады...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Девушки печальные о Вашем царстве пели,
Замирая медленно в далеких алтарях.
И перед Вашим образом о чем-то шелестели
Грустные священники в усталых кружевах.
Распустивши волосы на тоненькие плечи,
Вы глядели горестно сквозь тень тяжелых риз.
И казалось, были Вы как тающие свечи,
Что пред Вашим образом нечаянно зажглись.
Слезы незаметные на камень опадали,
Расцветая свечкою пред светлым алтарем.
И в них были вложены все вечные печали,
Всё, что Вы пережили над срубленным крестом.
Всё, о чем веками Вы, забытая, скорбели,
Всё блеснуло горестью в потерянных слезах.
И пред Вашим образом о чем-то шелестели
Грустные священники в усталых кружевах.</text><name>Девушки печальные о Вашем царстве пели...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1945</date_from><text>Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Вьется пыль под сапогами -
степями,
полями,-
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.
Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит,
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
А дорога дальше мчится,
пылится,
клубится
А кругом земля дымится -
Чужая земля!
Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Край сосновый.
Солнце встает.
У крыльца родного
Мать сыночка ждет.
И бескрайними путями
степями,
полями -
Все глядят вослед за нами
Родные глаза.
Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Снег ли, ветер
Вспомним, друзья.
...Нам дороги эти
Позабыть нельзя.</text><name>Дороги</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>С.В. ф.-Штейн
Есть любовь, похожая на дым;
Если тесно ей - она одурманит,
Дать ей волю - и ее не станет...
Быть как дым,- но вечно молодым.
Есть любовь, похожая на тень:
Днем у ног лежит - тебе внимает,
Ночью так неслышно обнимает...
Быть как тень, но вместе ночь и день...</text><name>Две любви</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1915</date_from><text>Цветок к груди приколот,
Кто приколол - не помню.
Ненасытим мой голод
На грусть, на страсть, на смерть.
Виолончелью, скрипом
Дверей и звоном рюмок,
И лязгом шпор, и криком
Вечерних поездов,
Выстрелом на охоте
И бубенцами троек -
Зовете вы, зовете
Нелюбленные мной!
Но есть еще услада:
Я жду того, кто первый
Поймет меня, как надо -
И выстрелит в упор.</text><name>Цветок к груди приколот...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1952</date_from><text>Я сердце свое никогда не щадила:
ни в песне, ни в дружбе, ни в горе,
ни в страсти...
Прости меня, милый. Что было, то было
Мне горько.
И все-таки всё это - счастье.
И то, что я страстно, горюче тоскую,
и то, что, страшась небывалой напасти,
на призрак, на малую тень негодую.
Мне страшно...
И все-таки всё это - счастье.
Пускай эти слезы и это удушье,
пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.
Страшней - всепрощенье. Страшней - равнодушье.
Любовь не прощает. И всё это - счастье.
Я знаю теперь, что она убивает,
не ждет состраданья, не делится властью.
Покуда прекрасна, покуда живая,
покуда она не утеха, а - счастье.</text><name>Я сердце свое никогда не щадила...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Однажды деревянный дом
Сносили в тихом переулке,
И дети, в старом доме том,
Нашли сокровище в шкатулке.
Открылся взору клад монет,
Что тусклым золотом светился
И неизвестно сколько лет
В своем хранилище таился.
От глаз людских, от глаз чужих
Кто в этом доме прятал злато?
Кто, не забрав монет своих,
Потом навек исчез куда-то?
— Ну, что ж, друзья!— сказал Вадим.
Нам нарушать закон не надо!
Зато, когда мы клад сдадим,
Нам всем положена награда!
Был обнаружен звонкий клад
В монетах золотой чеканки,
И в тот же день, из рук ребят,
Он принят был в районном банке.
— Ну, вот и все!— сказал Вадим,
Всех увлекая за собою,
И все, за вожаком своим,
Пошли веселою гурьбою.
Был у Вадима лучший друг
И даже тот не знал, шагая,
Что у дружка, в кармане брюк,
Лежит монета дорогая...
Понятия такие есть,
Как Стыд и Совесть, Долг и Честь!</text><name>Клад</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1840</date_from><text>Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады и деревни,
И палаты и дворцы!
Опоясан лентой пашен,
Весь пестреешь ты в садах;
Сколько храмов, сколько башен
На семи твоих холмах!..
Исполинскою рукою
Ты, как хартия, развит,
И над малою рекою
Стал велик и знаменит!
На твоих церквах старинных
Вырастают дерева;
Глаз не схватит улиц длинных...
Это матушка Москва!
Кто, силач, возьмет в охапку
Холм Кремля-богатыря?
Кто собьет златую шапку
У Ивана-звонаря?..
Кто Царь-колокол подымет?
Кто Царь-пушку повернет?
Шляпы кто, гордец, не снимет
У святых в Кремле ворот?!
Ты не гнула крепкой выи
В бедовой твоей судьбе:
Разве пасынки России
Не поклонятся тебе!..
Ты, как мученик, горела,
Белокаменная!
И река в тебе кипела
Бурнопламенная!
И под пеплом ты лежала
Полоненною,
И из пепла ты восстала
Неизменною!..
Процветай же славой вечной,
Город храмов и палат!
Град срединный, град сердечный,
Коренной России град!</text><name>Москва</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1845</date_from><text>Работы сельские приходят уж к концу,
Везде роскошные златые скирды хлеба;
Уж стал туманен свод померкнувшего неба
И пал туман и на чело певцу...
Да! недалек тот день, который был когда-то
Им, нашим Пушкиным, так задушевно пет!
Но Пушкин уж давно подземной тьмой одет,
И сколько и еще друзей пожато,
Склонявших жадный слух при звоне полных чаш
К напеву дивному стихов медоточивых!
Но ныне мирный сон товарищей счастливых
В нас зависть пробуждает.- Им шабаш!
Шабаш им от скорбей и хлопот жизни пыльной,
Их не поднимет день к страданьям и трудам,
Нет горю доступа к остывшим их сердцам,
Не заползет измена в мрак могильный,
Их ран не растравит; их ноющей груди
С улыбкой на устах не растерзает злоба,
Не тронет их вражда: спаслися в пристань гроба,
Нам только говорят: "Иди! иди!
Надолго нанят ты; еще тебе не время!
Ступай, не уставай, не думай отдохнуть!" -
Да силы уж не те, да всё тяжеле путь,
Да плечи всё больнее ломит бремя!</text><name>Работы сельские приходят уж к концу...</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>Земли достигнув наконец,
От бурь спасенный провиденьем,
Святой владычице пловец
Свой дар несет с благоговеньем.
Так посвящаю с умиленьем
Простой, увядший мой венец
Тебе, высокое светило
В эфирной тишине небес,
Тебе, сияющей так мило
Для наших набожных очес.</text><name>Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1918</date_from><text>Тень от ветряка
Над виноградником кружит.
Тайная тоска
Над сердцем ворожит.
Снова темный круг
Сомкнулся надо мной,
О, мой нежный друг,
Неумолимый мой!
В душной тишине
Ожесточенный треск цикад.
Ни тебе, ни мне,
Нам нет пути назад,—
Томный, знойный дух
Витает над землей...
О, мой страстный друг,
Неутолимый мой!</text><name>Тень от ветряка...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1899</date_from><text>Посвящается А. А. Луговому
(Из исландской саги)
Плещет Обида крылами
Там, на пустынных скалах...
Черная туча над нами,
В сердце — тревога и страх.
Стонет скорбящая дева,
Тих ее стон на земле,—
Голос грозящего гнева
Вторит ей сверху во мгле.
Стон, повторенный громами,
К звездам далеким идет,
Где меж землей и богами
Вечная Кара живет.
Там, где полночных сияний
Яркие блещут столбы,—
Там, она, дева желаний,
Дева последней судьбы.
Чаша пред ней золотая;
В чашу, как пар от земли,
Крупной росой упадая,
Слезы Обиды легли.
Тихо могучая дева —
Тихо, безмолвно сидит,
В чашу грозящего гнева
Взор неподвижный глядит.
Черная туча над нами,
В сердце — тревога и страх...
Плещет Обида крылами
Там, на пустынных скалах.</text><name>Две сестры</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Настанет день - исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно
и море ровной синевой
манить в простор пустынный свой.</text><name>Настанет день - исчезну я...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1962</date_from><text>Был рядом океан. Похрустывал песок.
Порою звезды падали наискосок,
куда-то в сторону Китая
над океаном пролетая.
И месяц в облачке, где три звезды блестели,
лежал на спинке, как младенец в колыбели.
Америка, я повидал твои секвойи.
Они прямы душой, как те ребята, двое.
Должно быть, грузчики.
Я встретил их в тот вечер.
Они стояли, белозубы, круглоплечи.
Мы сигареты разминали по привычке
и от одной прикуривали спички.
А кто-то сумрачный шаги замедлил рядом.
Я понял — он хотел сказать мне взглядом:
«Припасены для вас иные сигареты.
Лишь чиркнуть спичку — к черту
полпланеты».
Ну что ж, не раз бывали и такие встречи.
Подонков мало ли.
Он не испортил вечор.
Был рядом океан, и эти парни рядом
смеялись, дружеским мне отвечали взглядом.
Мы шли. Похрустывали галька и песок.
Порою звезды падали наискосок.
И месяц в облачко, где три звезды блестели,
лежал на спинке, как младенец в колыбели.</text><name>В Калифорнии</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1887</date_from><text>Нет, я не изменил. До старости глубокой
Я тот же преданный, я раб твоей любви,
И старый яд цепей, отрадный и жестокий,
Еще горит в моей крови.
Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой,-
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной.
Мелькнет ли красота иная на мгновенье,
Мне чудится, вот-вот тебя я узнаю;
И нежности былой я слышу дуновенье,
И, содрогаясь, я пою.</text><name>Нет, я не изменил. До старости глубокой...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1918</date_from><text>Еще не все сломили мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы - в огненном кольце!
На нас идет вся хищная порода.
Насильники стоят в родном краю.
Судьбою нам дано лишь два исхода:
Иль победить, иль честно пасть в бою.
Но в тяжкий час, сомкнув свои отряды
И к небесам взметнув наш алый флаг,
Мы верим все, что за кольцом осады
Другим кольцом охвачен злобный враг,
Что братская к нам скоро рать пробьется,
Что близится приход великих дней,
Тех дней, когда в тылу врага сольется
В сплошной огонь кольцо иных огней.
Товарищи! В возвышенных надеждах,
Кто духом пал, отрады не найдет.
Позор тому, кто в траурных одеждах
Сегодня к нам на праздник наш придет.
Товарищи, в день славного кануна
Пусть прогремит наш лозунг боевой:
"Да здравствует всемирная коммуна!"
"Да здравствует наш праздник трудовой!"</text><name>В огненном кольце</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1911</date_from><text>Сегодня мы исполним грусть его -
Так, верно, встречи обо мне сказали,
Таков был лавок сумрак. Таково
Окно с мечтой смятенною азалий.
Таков подьезд был. Таковы друзья.
Таков был номер дома рокового,
Когда внизу сошлись печаль и я,
Участники похода такового.
Образовался странный авангард.
В тылу шла жизнь. Дворы тонули в скверне,
Весну за взлом судили. Шли к вечерне,
И паперти косил повальный март.
И отрасли, одна другой доходней,
Bздымали крыши. И росли дома,
И опускали перед нами сходни.</text><name>Сегодня мы исполним грусть его...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1878</date_from><text>Взгляни, как ширь небес прозрачна и бледна,
Как тянутся лучи в саду полураздетом...
О, что за чудный час меж сумраком и светом,
Что за святая тишина!
Прислушайся, вглядись... безмолвие и лень!..
Не кажется ль тебе, что мир уж не проснется,
Что солнце из-за туч вовек не вознесется
И что настал последний день?</text><name>Взгляни, как ширь небес...</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1925</date_from><text>Издай, Кулидж,
радостный клич!
На хорошее
и мне не жалко слов.
От похвал
красней,
как флага нашего
материйка,
хоть вы
и разъюнайтед стетс
оф
Америка.
Как в церковь
идет
помешавшийся верующий,
как в скит
удаляется,
строг и прост,</text><name>Бруклинский мост</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1818</date_from><text>Наш свет - театр; жизнь - драма; содержатель -
Судьба; у ней в руке всех лиц запас:
Министр, богач, монах, завоеватель
В условный срок выходит напоказ.
Простая чернь, отброшенная знатью,
В последний ряд отталкивают нас.
Но платим мы издержки их проказ,
И уж зато подчас, без дальних справок,
Когда у них в игре оплошность есть,
Даем себе потеху с задних лавок
За свой алтын освистывать их честь.</text><name>Наш свет - театр; жизнь - драма...</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Есть время еще исправиться:
осталась целая четверть,—
исправиться и поправиться,
устроить и знать и челядь.
Но я не хочу иного.
Я век по себе нашел,
и если б родиться снова,
я б снова в него пошел.
Начала его не заставши,
конца не увижу его.
Из тех, кто немного старше,
уж нету почти никого.
А он еще в самом разгаре,
а он раскален добела
и, крепкие зубы оскаля,
готов на слова и дела.</text><name>Двадцатый век</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1912</date_from><text>Так ждать, чтоб даже память вымерла,
Чтоб стал непроходимым день,
Чтоб умирать при милом имени
И догонять чужую тень,
Чтоб не довериться и зеркалу,
Чтоб от подушки утаить,
Чтоб свет своей любви и верности
Зарыть, запрятать, затемнить,
Чтоб пальцы невзначай не хрустнули,
Чтоб вздох и тот зажать в руке.
Так ждать, чтоб, мертвый, он почувствовал
Горячий ветер на щеке.</text><name>Так ждать, чтоб даже память вымерла...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>Сад я разбил; там, под сенью развесистых буков,
В мраке прохладном, статую воздвиг я Приапу.
Он, возделатель мирный садов, охранитель
Гротов и рощ, и цветов, и орудий садовых,
Юным деревьям даст силу расти, увенчает
Листьем душистым, плодом сладкосочным обвесит.
Подле статуи, из грота, шумя упадает
Ключ светловодный; его осеняют ветвями
Дубы; на них свои гнезда дрозды укрепляют...
Будь благосклонен, хранитель пустынного сада!
Ты, увенчанный венком из лозы виноградной,
Плюща и желтых колосьев! пролей свою благость
Щедрой рукою на эти орудья простые,
Заступ садовый, и серп полукруглый, и соху.
И нагруженные туго плодами корзины.</text><name>Приапу</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1974</date_from><text>Жила с сумасшедшим поэтом,
Отпитым давно и отпетым.
И то никого не касалось,
Что девочке горем казалось.
О нежная та безнадежность,
Когда все так просто и сложно,
Когда за самой простотою —
Несчастья верста за верстою.
Несчастья? Какие несчастья,—
То было обычное счастье,
Но счастье и тем непривычно,
Что выглядит очень обычно.
И рвано и полуголодно,
И солнечно или холодно,
Когда разрывалось на части
То самое славное счастье.
То самое славное время,
Когда мы не с теми — а с теми,
Когда по дороге потерей
Еще потеряться не верим.
А кто потерялся — им легче,
Они все далече, далече.</text><name>Жила с сумасшедшим поэтом...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Есть музыка, стихи и танцы,
Есть ложь и лесть...
Пускай меня бранят за стансы —
В них правда есть.
Я видел праздник, праздник мая —
И поражен.
Готов был сгибнуть, обнимая
Всех дев и жен.
Куда пойдешь, кому расскажешь
На чье-то «хны»,
Что в солнечной купались пряже
Балаханы?
Ну как тут в сердце гимн не высечь,
Не впасть как в дрожь?
Гуляли, пели сорок тысяч
И пили тож.
Стихи! стихи! Не очень лефте!
Простей! Простей!
Мы пили за здоровье нефти
И за гостей.
И, первый мой бокал вздымая,
Одним кивком
Я выпил в этот праздник мая
За Совнарком.
Второй бокал, чтоб так, не очень
Вдрезину лечь,
Я выпил гордо за рабочих
Под чью-то речь.
И третий мой бокал я выпил,
Как некий хан,
За то, чтоб не сгибалась в хрипе
Судьба крестьян.
Пей, сердце! Только не в упор ты,
Чтоб жизнь губя...
Вот потому я пил четвертый
Лишь за тебя.</text><name>1 мая</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1954</date_from><text>Светлые, прозрачные глаза
твердости остывшего металла...
Не о вас ли много лет назад,
смолоду, я думала, мечтала?
Поздно мне пришлось вас повстречать,
да и посветили вы мне скупо...
Что же, мне об этом закричать?
Зарыдать?
Не стоит.
Поздно.
Глупо.</text><name>Светлые, прозрачные глаза...</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1951</date_from><text>Когда ж ты запоешь, когда
откроешь крылья перед всеми?
О, возмести хоть миг труда
в глухонемое наше время!
Я так молю — спеша, скорбя,
молю невнятно, немо, глухо...
Я так боюсь забыть тебя
под непрерывной пыткой духа.
Чем хочешь отомсти: тюрьмой,
безмолвием, подобным казни,
но дай хоть раз тебя — самой,
одной —
прослушать без боязни.
. . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Когда ж ты запоешь, когда...</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1913</date_from><text>Будетлянка другу расписала щеку,
Два луча лиловых и карминный лист,
И сияет счастьем кубофутурист.
Будетлянка другу расписала щеку
И, морковь на шляпу положивши сбоку,
Повела на улицу послушать свист.
И глядят, дивясь, прохожие на щеку -
Два луча лиловых и карминный лист.</text><name>Будетлянка другу расписала щеку...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1859</date_from><text>Если ты любишь, как я, бесконечно,
Если живешь ты любовью и дышишь,
Руку на грудь положи мне беспечно:
Сердца биенья под нею услышишь.
О, не считай их! в них, силой волшебной,
Каждый порыв переполнен тобою;
Так в роднике за струею целебной
Прядает влага горячей струею.
Пей, отдавайся минутам счастливым,-
Трепет блаженства всю душу обнимет;
Пей - и не спрашивай взором пытливым,
Скоро ли сердце иссякнет, остынет.</text><name>Если ты любишь, как я...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>Боже мой, боже! Ответствуй: зачем
Ты на призывы душевные нем,
И отчего ты, господь-Саваоф,
Словно не слышишь молитвенных слов?
Нет, услыхал ты, узнал — отчего
Я помолилась?.. Узнал — за кого.
Я за него помолилась затем,
Что на любовь мою глух был и нем
Он, как и ты же...
Помилуй, господь!
Ведаешь: женщина кровь есть и плоть;
Ведая, женской любви не суди,
Яко сын твой вскормлен на женской груди.</text><name>Молитва (Боже мой, боже!..)</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>Застонал от сна дурного
И проснулся тяжко скорбя:
Снилось мне - ты любишь другого
И что он обидел тебя.
Я бежал от моей постели,
Как убийца от плахи своей,
И смотрел, как тускло блестели
Фонари глазами зверей.
Ах, наверно, таким бездомным
Не блуждал ни один человек
В эту ночь по улицам тёмным,
Как по руслам высохших рек.
Вот, стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути,
Хоть и знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти.
Он обидел тебя, я знаю,
Хоть и было это лишь сном,
Но я всё-таки умираю
Пред твоим закрытым окном.</text><name>Сон (Застонал от сна дурного...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1926</date_from><text>Вот она, стихия волновая,
В беспокойной славе разливной!
Словно набегая, обливая,
Хочет познакомиться со мной.
Но московской жизни мостовая
Так меня втянула в норов свой,
Что вот-вот и с моря звон трамвая
Набежит железною волной.
Море, море! Первое свиданье
У меня, московского, с тобой!..
Ой, какой, какой большой прибой!
Прямо всем фонтанам в назиданье.
Так и бьет струей благоуханья
И соленой музыкой морской
Ласково смывает с ожиданья
Весь нагар шумихи городской.
Там, вдали, волна с волной несется
Танцем голубого хороводца,
Там, где солнца пламенный обвал,
Там кипит слепящий карнавал.
Ну, а вот об это расколоться
Может и любой стальной закал,—
Ой, да уж не ты ль, девятый вал?
Море, море! Твой прибой смеется...
Ты и не почуяло у скал,
Что сейчас я чуть не зарыдал:
Ничего я, кроме струй колодца,
С детства по соседству не видал.</text><name>Море</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1928</date_from><text>Спи! Вода в Неве
Так же вседержавна,
Широка и плавна,
Как заря в Москве.
Так же Ангел Белый
Поднимает крест.
Гений страстных мест,
Благостный и смелый.
Так же дом твой тих
На углу канала,
Где душа алкала
Уловить твой стих.
Только неприветно
Встретил Водный Спас
Сиротливых нас,
Звавших безответно.
О, кто знал тогда,
Что лихое горе
Возвестит нам вскоре
Черная Звезда.</text><name>Успение</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1938</date_from><text>Легко дыша, серебряной зимой
Товарищ возвращается домой.
Вот, наконец, и материнский дом,
Колючий садик, крыша с петушком.
Он распахнул тяжелую шинель,
И дверь за ним захлопнула метель.
Роняет штопку, суетится мать.
Какое счастье - сына обнимать.
У всех соседей - дочки и сыны,
А этот назван сыном всей страны!
Но ей одной сгибаться от тревог
И печь слоеный яблочный пирог.
...Снимает мальчик свой высокий шлем,
И видит мать, что он седой совсем.</text><name>Герой</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Середина мая и деревья голы...
Словно Третья Дума делала весну!
В зеркало смотрю я, злой и невеселый,
Смазывая йодом щеку и десну.
Кожа облупилась, складочки и складки,
Из зрачков сочится скука многих лет.
Кто ты, худосочный, жиденький и гадкий?
Я?! О нет, не надо, ради бога, нет!
Злобно содрогаюсь в спазме эстетизма
И иду к корзинке складывать багаж:
Белая жилетка, Бальмонт
, шипр и клизма,
Желтые ботинки, Брюсов
и бандаж.
Пусть мои враги томятся в Петербурге!
Еду, еду, еду — радостно и вдруг.
Ведь не догадались думские Ликурги
Запрещать на лето удирать на юг.
Синие кредитки вместо Синей Птицы
Унесут туда, где солнце, степь и тишь.
Слезы увлажняют редкие ресницы:
Солнце... Степь и солнце вместо стен и крыш.
Был я богоборцем, был я мифотворцем
(Не забыть панаму, плащ, спермин и «код»),
Но сейчас мне ясно: только тошнотворцем,
Только тошнотворцем был я целый год...
Надо подписаться завтра на газеты,
Чтобы от культуры нашей не отстать,
Заказать плацкарту, починить штиблеты
(Сбегать к даме сердца можно нынче в пять).
К прачке и в ломбард, к дантисту-иноверцу,
К доктору — и прочь от берегов Невы!
В голове — надежды вспыхнувшего сердца,
В сердце — скептицизм усталой головы.</text><name>Отъезд петербуржца</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>Красавица, прошу тебя, говядины не ешь.
Она в желудке пробивает брешь.
Она в кишках кладет свои печати.
Ее поевши, будешь ты пищати.
Другое дело кролики. По калорийности они
Напоминают солнечные дни.</text><name>Красавице, не желающей отказаться...</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1904</date_from><text>Сквозь пыльные, желтые клубы
Бегу, распустивши свой зонт.
И дымом фабричные трубы
Плюют в огневой горизонт.
Вам отдал свои я напевы -
Грохочущий рокот машин,
Печей раскаленные зевы!
Все отдал; и вот - я один.
Пронзительный хохот пролетки
На мерзлой гремит мостовой.
Прижался к железной решетке -
Прижался: поник головой...
А вихри в нахмуренной тверди
Волокна ненастные вьют; -
И клены в чугунные жерди
Багряными листьями бьют.
Сгибаются, пляшут, закрыли
Окрестности с воплем мольбы,
Холодной отравленной пыли -
Взлетают сухие столбы.</text><name>На улице</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1832</date_from><text>«Склонился на руку тяжелой головою
В темнице сумрачной задумчивый Поэт...
Что так очей его погас могущий свет?
Что стало пред его померкшею душою?
О чем мечтает? Или дух его
Лишился мужества всего
И пал пред неприязненной судьбою?»
— Не нужно состраданья твоего:
К чему твои вопросы, хладный зритель
Тоски, которой не понять тебе?
Твоих ли утешений, утешитель,
Он требует? оставь их при себе!
Нет, не ему тужить о суетной утрате
Того, что счастием зовете вы:
Равно доволен он и во дворце и в хате;
Не поседели бы власы его главы,
Хотя бы сам в поту лица руками
Приобретал свой хлеб за тяжкою сохой;
Он был бы тверд под бурей и грозами
И равнодушно снес бы мраз и зной.
Он не терзается и по златой свободе:
Пока огонь небес в Поэте не потух,
Поэта и в цепях еще свободен дух.
Когда ж и с грустью мыслит о природе,
О божьих чудесах на небе, на земле:
О долах, о горах, о необъятном своде,
О рощах, тонущих в вечерней, белой мгле,
О солнечном, блистательном восходе,
О дивном сонме звезд златых,
Бесчисленных лампад всемирного чертога,
Несметных исповедников немых
Премудрости, величья, славы бога,—
Не без отрады всё же он:
В его груди вселенная иная;
В ней тот же благости таинственный закон,
В ней та же заповедь святая,
По коей высше тьмы и зол и облаков
Без устали течет великий полк миров.
Но ведать хочешь ты, что сумрак знаменует,
Которым, будто тучей, облегло
Певца унылое чело?
Увы! он о судьбе тоскует,
Какую ни Гомер, ни Камоенс, ни Тасс,
И в песнях и в бедах его предтечи,
Не испытали; пламень в нем погас,
Тот, с коим не были ему ужасны встречи
Ни с скорбным недугом, ни с хладной нищетой
Ни с ветреной изменой
Любви, давно забытой и презренной,
Ни даже с душною тюрьмой.</text><name>Элегия (Склонился на руку...)</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Снега буреют, тая,
И трескается лед.
Пасхальная, святая
Неделя настает.
Весна еще в тумане,
Но знаем мы - близка...
Плывут и сердце манят
На волю облака.
И радуется Богу
Воскресшая земля.
И мне пора в дорогу,
В весенние поля.
Иконе чудотворной
Я земно поклонюсь...
Лежит мой путь просторный
Во всю честную Русь.
Лежит мой путь веселый,
На солнышке горя,
Чрез горы и сквозь села,
За синие моря.
Я стану слушать звоны
Святых монастырей,
Бить земные поклоны
У царских у дверей.
Но вольные вериги
Надежнее тюрьмы,-
Нет сил оставить книги,
Раздумья и псалмы.
Увы!- Из тесной кельи
Вовеки не уйти
К нетленному веселью
По светлому пути.
Но в душу наплывает
Забытое давно -
Гляжу, не уставая,
В высокое окно.
Светлеют дол, и речка,
И дальние снега,
А солнце, словно свечка
Святого четверга.</text><name>Снега буреют, тая...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1856</date_from><text>Дом - дворец роскошный, длинный, двухэтажный,
С садом и с решеткой; муж - сановник важный.
Красота, богатство, знатность и свобода -
Всё ей даровали случай и природа.
Только показалась - и над светским миром
Солнцем засияла, вознеслась кумиром!
Воин, царедворец, дипломат, посланник -
Красоты волшебной раболепный данник;
Свет ей рукоплещет, свет ей подражает.
Властвует княгиня, цепи налагает,
Но цепей не носит, прихоти послушна,
Ни за что полюбит, бросит равнодушно:
Ей чужое счастье ничего не стоит -
Если и погибнет, торжество удвоит!
Сердце ли в ней билось чересчур спокойно,
Иль кругом всё было страсти недостойно,
Только ни однажды в молодые лета
Грудь ее любовью не была согрета.
Годы пролетали. В вихре жизни бальной
До поры осенней - пышной и печальной -
Дожила княгиня... Тут супруг скончался...
Труден был ей траур,- доктор догадался
И нашел, чтоб воды были б ей полезны
(Доктора в столицах вообще любезны).
Если только русский едет за границу,
Посылай в Палермо, в Пизу или Ниццу,
Быть ему в Париже - так судьбам угодно!
Год в столице моды шумно и спокойно
Прожила княгиня; на второй влюбилась
В доктора-француза - и сама дивилась!
Не был он красавец, но ей было ново
Страстно и свободно льющееся слово,
Смелое, живое... Свергнуть иго страсти
Нет и помышленья... да уж нет и власти!
Решено! В Россию тотчас написали;
Немец-управитель без большой печали
Продал за бесценок в силу повеленья,
Английские парки, русские селенья,
Земли, лес и воды, дачу и усадьбу...
Получили деньги - и сыграли свадьбу...
Тут пришла развязка. Круто изменился
Доктор-спекулятор; деспотом явился!
Деньги, бриллианты - всё пустил в аферы,
А жену тиранил, ревновал без меры,
А когда бедняжка с горя захворала,
Свез ее в больницу... Навещал сначала,
А потом уехал - словно канул в воду!
Скорбная, больная, гасла больше году
В нищете княгиня... и тот год тяжелый
Был ей долгим годом думы невеселой!
Смерть ее в Париже не была заметна:
Бедно нарядили, схоронили бедно...
А в отчизне дальной словно были рады:
Целый год судили - резко, без пощады,
Наконец устали... И одна осталась
Память: что с отличным вкусом одевалась!
Да еще остался дом с ее гербами,
Доверху набитый бедными жильцами,
Да в строфах небрежных русского поэта
Вдохновленных ею чудных два куплета,
Да голяк-потомок отрасли старинной,
Светом позабытый и ни в чем невинный.</text><name>Княгиня</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>В холодном, неуютном зале
в пустынном аэропорту
слежу тяжелыми глазами,
как снег танцует на ветру.
Как на стекло лепя заплатки,
швыряет пригоршни пера,
как на посадочной площадке
раскидывает веера.
На положении беглянки
я изнываю здесь с утра.
Сперва в медпункте валерьянки
мне щедро выдала сестра.
Затем в безлюдном ресторане,
серьгами бедными блеща,
официантка принесла мне
тарелку жирного борща.
Из парикмахерской вразвалку
прошел молоденький пилот...
Ему меня ничуть не жалко,
но это он меня спасет.
В часы обыденной работы,
февральский выполняя план,
меня на крыльях пронесет он
сквозь мертвый белый океан.
Друзья мои, чужие люди,
благодарю за доброту.
...Сейчас вздохну я полной грудью
и вновь свободу обрету.
Как хорошо, что все известно,
что ждать не надобно вестей.
Благословляю век прогресса
и сверхвысоких скоростей.
Людской благословляю разум,
плоды великого труда
за то, что можно
так вот, разом,
без слов, без взгляда,
навсегда!</text><name>В аэропорту</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Когда настанет вечер ясный,
Люблю на берегу пруда
Смотреть, как гаснет день прекрасный
И загорается звезда,
Как ласточка, неуловимо
По лону вод скользя крылом,
Несется быстро, быстро мимо —
И исчезает... Смутным сном
Тогда душа полна бывает —
Ей как-то грустно и легко,
Воспоминанье увлекает
Ее куда-то далеко.
Мне грезятся иные годы,
Такой же вечер у пруда,
И тихо дремлющие воды,
И одинокая звезда,
И ласточка — и все, что было,
Что сладко сердце разбудило
И промелькнуло навсегда.</text><name>Вечер (Когда настанет вечер ясный...)</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1814</date_from><text>Владыка Морвены,
Жил в дедовском замке могучий Ордал;
Над озером стены
Зубчатые замок с холма возвышал;
Прибрежны дубравы
Склонялись к водам,
И стлался кудрявый
Кустарник по злачным окрестным холмам.
Спокойствие сеней
Дубравных там часто лай псов нарушал;
Рогатых еленей,
И вепрей, и ланей могучий Ордал
С отважными псами
Гонял по холмам;
И долы с холмами,
Шумя, отвечали зовущим рогам.
В жилище Ордала
Веселость из ближних и дальних краев
Гостей собирала;
И убраны были чертоги пиров
Еленей рогами;
И в память отцам
Висели рядами
Их шлемы, кольчуги, щиты по стенам.
И в дружных беседах
Любил за бокалом рассказы Ордал
О древних победах
И взоры на брони отцов устремлял:
Чеканны их латы
В глубоких рубцах;
Мечи их зубчаты;
Щиты их и шлемы избиты в боях.
Младая Минвана
Красой озаряла родительский дом;
Как зыби тумана,
Зарею златимы над свежим холмом,
Так кудри густые
С главы молодой
На перси младые,
Вияся, бежали струей золотой.
Приятней денницы
Задумчивый пламень во взорах сиял:
Сквозь темны ресницы
Он сладкое в душу смятенье вливал;
Потока журчанье —
Приятность речей;
Как роза дыханье;
Душа же прекрасней и прелестей в ней.
Гремела красою
Минвана и в ближних и в дальних краях;
В Морвену толпою
Стекалися витязи, славны в боях;
И дщерью гордился
Пред ними отец...
Но втайне делился
Душою с Минваной Арминий-певец.
Младой и прекрасный,
Как свежая роза — утеха долин,
Певец сладкогласный...
Но родом не знатный, не княжеский сын;
Минвана забыла
О сане своем
И сердцем любила,
Невинная, сердце невинное в нем.—
На темные своды
Багряным щитом покатилась луна;
И озера воды
Струистым сияньем покрыла она;
От замка, от сеней
Дубрав по брегам
Огромные теней
Легли великаны по гладким водам.
На холме, где чистым
Потоком источник бежал из кустов,
Под дубом ветвистым —
Свидетелем тайных свиданья часов —
Минвана младая
Сидела одна,
Певца ожидая,
И в страхе таила дыханье она.
И с арфою стройной
Ко древу к Минване приходит певец.
Всё было спокойно,
Как тихая радость их юных сердец:
Прохлада и нега,
Мерцанье луны,
И ропот у брега
Дробимыя с легким плесканьем волны.
И долго, безмолвны,
Певец и Минвана с унылой душой
Смотрели на волны,
Златимые тихоблестящей луной.
«Как быстрые воды
Поток свой лиют —
Так быстрые годы
Веселье младое с любовью несут».—
«Что ж сердце уныло?
Пусть воды лиются, пусть годы бегут;
О верный! о милой!
С любовию годы и жизнь унесут!»—
«Минвана, Минвана,
Я бедный певец;
Ты ж царского сана,
И предками славен твой гордый отец».—
«Что в славе и сане?
Любовь — мой высокий, мой царский венец.
О милый, Минване
Всех витязей краше смиренный певец.
Зачем же уныло
На радость глядеть?
Всё близко, что мило;
Оставим годам за годами лететь».—
«Минутная сладость
Веселого вместе, помедли, постой;
Кто скажет, что радость
Навек не умчится с грядущей зарей!
Проглянет денница —
Блаженству конец;
Опять ты царица,
Опять я ничтожный и бедный певец».—
«Пускай возвратится
Веселое утро, сияние дня;
Зарей озарится
Тот свет, где мой милый живет для меня.
Лишь царским убором
Я буду с толпой;
А мыслию, взором,
И сердцем, и жизнью, о милый, с тобой».
«Прости, уж бледнеет
Рассветом далекий, Минвана, восток;
Уж утренний веет
С вершины кудрявых холмов ветерок».—
«О нет! то зарница
Блестит в облаках,
Не скоро денница;
И тих ветерок на кудрявых холмах».—
«Уж в замке проснулись;
Мне слышался шорох и звук голосов».—
«О нет! встрепенулись
Дремавшие пташки на ветвях кустов».—
«Заря уж багряна».—
«О милый, постой».—
«Минвана, Минвана,
Почто ж замирает так сердце тоской?»
И арфу унылой
Певец привязал под наклоном ветвей:
«Будь, арфа, для милой
Залогом прекрасных минувшего дней;
И сладкие звуки
Любви не забудь;
Услада разлуки
И вестник души неизменныя будь.
Когда же мой юный,
Убитый печалию, цвет опадет,
О верные струны,
В вас с прежней любовью душа перейдет.
Как прежде, взыграет
Веселие в вас,
И друг мой узнает
Привычный, зовущий к свиданию глас.
И думай, их пенью
Внимая вечерней, Минвана, порой,
Что легкою тенью,
Всё верный, летает твой друг над тобой;
Что прежние муки:
Превратности страх,
Томленье разлуки —
Всё с трепетной жизнью он бросил во прах.
Что, жизнь переживши,
Любовь лишь одна не рассталась с душой;
Что робко любивший
Без робости любит и более твой.
А ты, дуб ветвистый,
Ее осеняй;
И, ветер душистый,
На грудь молодую дышать прилетай».
Умолк — и с прелестной
Задумчивых долго очей не сводил...
Как бы неизвестный
В нем голос: навеки прости! говорил.
Горячей рукою
Ей руку пожал
И, тихой стопою
От ней удаляся, как призрак пропал...
Луна воссияла...
Минвана у древа... но где же певец?
Увы! предузнала
Душа, унывая, что счастью конец;
Молва о свиданье
Достигла отца...
И мчит уж в изгнанье
Ладья через море младого певца.
И поздно и рано
Под древом свиданья Минвана грустит.
Уныло с Минваной
Один лишь нагорный поток говорит;
Всё пусто; день ясный
Взойдет и зайдет —
Певец сладкогласный
Минваны под древом свиданья не ждет.
Прохладою дышит
Там ветер вечерний, и в листьях шумит,
И ветви колышет,
И арфу лобзает... но арфа молчит.
Творения радость,
Настала весна —
И в свежую младость,
Красу и веселье земля убрана.
И ярким сияньем
Холмы осыпал вечереющий день;
На землю с молчаньем
Сходила ночная, росистая тень;
Уж синие своды
Блистали в звездах;
Сравнялися воды;
И ветер улегся на спящих листах.
Сидела уныло
Минвана у древа... душой вдалеке...
И тихо всё было...
Вдруг... к пламенной что-то коснулось щеке;
И что-то шатнуло
Без ветра листы;
И что-то прильнуло
К струнам, невидимо слетев с высоты...
И вдруг... из молчанья
Поднялся протяжно задумчивый звон;
И тише дыханья
Играющей в листьях прохлады был он.
В ней сердце смутилось:
То друга привет!
Свершилось, свершилось!..
Земля опустела, и милого нет.
От тяжкия муки
Минвана упала без чувства на прах,
И жалобней звуки
Над ней застенали в смятенных струнах.
Когда ж возвратила
Дыханье она,
Уже восходила
Заря, и над нею была тишина.
С тех пор, унывая,
Минвана, лишь вечер, ходила на холм
И, звукам внимая,
Мечтала о милом, о свете другом,
Где жизнь без разлуки,
Где всё не на час —
И мнились ей звуки,
Как будто летящий от родины глас.
«О милые струны,
Играйте, играйте... мой час недалек;
Уж клонится юный
Главой недоцветшей ко праху цветок.
И странник унылый
Заутра придет
И спросит: где милый
Цветок мой?.. и боле цветка не найдет».
И нет уж Минваны...
Когда от потоков, холмов и полей
Восходят туманы
И светит, как в дыме, луна без лучей —
Две видятся тени:
Слиявшись, летят
К знакомой им сени...
И дуб шевелится, и струны звучат.</text><name>Эолова арфа</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1913</date_from><text>Как царственно в разрушенном Мемфисе,
Когда луна, тысячелетий глаз,
Глядит печально из померкшей выси
На город, на развалины, на нас.
Ленивый Нил плывет, как воды Стикса;
Громады стен проломленных хранят
Следы кирки неистового гикса;
Строг уцелевших обелисков ряд.
Я - скромный гость из молодой Эллады,
И, в тихий час таинственных планет,
Обломки громкого былого рады
Шепнуть пришельцу горестный привет:
"Ты, странник из земли, любимой небом,
Сын племени, идущего к лучам,-
Пусть ты клянешься Тотом или Фебом,
Внимай, внимай, о чужестранец, нам!
Мы были горды, высились высоко,
И сердцем мира были мы в веках,-
Но час настал, и вот, под бурей Рока,
Погнулись мы и полегли во прах.
В твоей стране такие же колонны,
Как стебли, капителью расцветут,
Падет пред ними путник удивленный,
Их чудом света люди назовут.
Но и твои поникнут в прах твердыни,
Чтоб после путники иной страны,
Останки храмов видя средь пустыни,
Дивились им, величьем смущены.
Быть может, в землях их восстанут тоже
Дворцы царей и капища богов,-
Но будут некогда и те похожи
На мой скелет, простертый меж песков.
Поочередно скиптр вселенской славы
Град граду уступает. Не гордись,
Пришелец. В мире все на время правы,
Но вечно прав лишь тот, кто держит высь!"
Торжествен голос царственных развалин,
Но, словно Стикс, струится черный Нил.
И диск луны, прекрасен и печален,
Свой вечный путь вершит над сном могил.</text><name>В разрушенном Мемфисе</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Камень лежит у жасмина.
Под этим камнем клад.
Отец стоит на дорожке.
Белый-белый день.
В цвету серебристый тополь,
Центифолия, а за ней -
Вьющиеся розы,
Молочная трава.
Никогда я не был
Счастливей, чем тогда.
Никогда я не был
Счастливей, чем тогда.
Вернуться туда невозможно
И рассказать нельзя,
Как был переполнен блаженством
Этот райский сад.</text><name>Белый день</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1921</date_from><text>Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.
Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.
И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
И тогда повеет ветер странный -
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
Крикну я... но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.</text><name>Память</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1885</date_from><text>Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.</text><name>Я тебе ничего не скажу...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1916</date_from><text>Мы вышли к морю. Ветер к суше
Летит, гремучий и тугой,
Дыхание перехватил - и в уши
Ворвался шумною струей.
Ты смущена. Тебя пугает
Валов и звезд органный хор,
И сердце верить не дерзает
В сей потрясающий простор.
И в страхе, под пустым предлогом,
Меня ты увлекаешь прочь...
Увы, я в каждый миг пред Богом -
Как ты пред морем в эту ночь.</text><name></name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1955</date_from><text>Прошли года, затягивая шрамы,
как след в песке — касание волны,
и пряничные вяземские храмы
стоят, как будто не было войны.
И незачем сворачивать с дороги
по рытвинам, — проедем ли, бог весть?!
чтоб увидать раненья и ожоги,
которых там, наверное, не счесть.
Прошли года. Легендой стали были.
Цветет земля на сотни верст окрест.
Здесь все пылало. Здесь тебя убили.
И вот я еду мимо этих мест.
И добрый ветер мне ресницы студит,
и дали так открыты и ясны,
как будто вправду никогда не будет
войны...</text><name>Минское шоссе</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Были вокруг меня люди родные,
Скрылись в чужие края.
Только одна Ты, Святая Мария,
Не оставляешь меня.
Мама любила в усталой вуали
В детскую тихо пройти.
И приласкать, чтоб без горькой печали
Мог я ко сну отойти.
Разве теперь не ребенок я малый,
Разве не так же грущу,
Если своею мольбой запоздалой
Маму я снова ищу.
Возле иконы забытого храма
Я не устану просить:
Будь моей тихой и ласковой мамой
И научи полюбить!
Сыну когда-то дала Ты могучесть
С верой дойти до креста.
Дай мне такую же светлую участь,
Дай мне мученья Христа.
Крестные муки я выдержу прямо,
Смерть я сумею найти,
Если у гроба усталая мама
Снова мне скажет "прости".</text><name>Были вокруг меня люди родные...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1880</date_from><text>О, не сердись за то, что в час тревожной муки
Проклятья, жалобы лепечет мой язык:
То жизнью прошлого навеянные звуки,
То сдавленной души неудержимый крик.
Ты слушаешь меня — и стынет злое горе,
Ты тихо скажешь: «Верь» — и верю я, любя...
Вся жизнь моя в твоем глубоком, кротком взоре,
Я всё могу проклясть, но только не тебя.
Дрожат листы берез от холода ночного...
Но им ли сетовать на яркий солнца луч,
Когда, рассеяв тьму, он с неба голубого
Теплом их обольет, прекрасен и могуч?</text><name></name><date_to>1880</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1908</date_from><text>(Посвящается исписавшимся "популярностям")
Я похож на родильницу,
Я готов скрежетать...
Проклинаю чернильницу
И чернильницы мать!
Патлы дыбом взлохмачены,
Отупел, как овца,-
Ах, все рифмы истрачены
До конца, до конца!..
Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда,
Но этим не был я смущен, поверьте, никогда -
Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал,
И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал.
Паралич спинного мозга?
Врешь, не сдамся! Пень - мигрень,
Бебель - стебель, мозга - розга,
Юбка - губка, тень - тюлень.
Рифму, рифму! Иссякаю -
К рифме тему сам найду...
Ногти в бешенстве кусаю
И в бессильном трансе жду.
Иссяк. Что будет с моей популярностью?
Иссяк. Что будет с моим кошельком?
Назовет меня Пильский дешевой бездарностью,
А Вакс Калошин - разбитым горшком...
Нет, не сдамся... Папа - мама,
Дратва - жатва, кровь - любовь,
Драма - рама - панорама,
Бровь - свекровь - морковь... носки!</text><name>Переутомление</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1886</date_from><text>Сочинено в состоянии натурального гипноза
По небу полуночи лодка плывет,
А в лодке младенец кричит и зовет.
Младенец, младенец, куда ты плывешь?
О чем ты тоскуешь? Кого ты зовешь?
Напрасно, напрасно! Никто не придет...
А лодка, качаясь, всё дальше плывет,
И звезды мигают, и месяц большой
С улыбкою странной бежит за ладьей...
А тучи в лохмотьях томятся кругом...
Боюсь я, не кончится это добром!</text><name>Видение</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>В желтой жаркой Африке,
В центральной ее части,
Как-то вдруг, вне графика,
Случилося несчастье.
Слон сказал, не разобрав:
- Видно быть потопу!..-
В общем так: один Жираф
Влюбился в Антилопу.
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый Попугай
Громко крикнул из ветвей:
- Жираф большой - ему видней!
- Что же, что рога у ней?-
Кричал Жираф любовно.-
Нынче в нашей фауне
Равны все поголовно!
Если вся моя родня
Будет ей не рада,-
Не пеняйте на меня -
Я уйду из стада!
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый Попугай
Громко крикнул из ветвей:
- Жираф большой - ему видней!
Папе антилопьему
Зачем такого сына?
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?-
И ушли к бизонам жить
С Жирафом Антилопа.
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый Попугай
Громко крикнул из ветвей:
- Жираф большой - ему видней!
В желтой жаркой Африке
Не видать идиллий.
Льют Жираф с Жирафихой
Слезы крокодильи.
Только горю не помочь -
Нет теперь закона.
У Жирафов вышла дочь
Замуж за Бизона.
Пусть Жираф был неправ,
Но виновен не Жираф,
А тот, кто крикнул из ветвей:
- Жираф большой - ему видней!</text><name>Что случилось в Африке</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Сказали мне,
что я стонал
во сне.
Но я не слышал,
я не знал,
что я стонал
во сне.
Я не видал
ни снов,
ни слов
я не слыхал —
я спал,—
без сновидений сон.
Товарищ утром
мне сказал,
что слышал
долгий стон,
как будто
больно было мне —
так
я стонал
во сне,
Да,
все, что сдерживалось днем,
затихшее
в быту дневном,
уже давно
не боль,
не рана,
а спокойный шрам,
рубец,
стянувшийся по швам,—
а что
для шрама соль?
Да!
Я забыл
луга в цвету
и не стонал
о ней,—
я стал считать
ту,
что любил,
почти
любовью детских дней.
Но если б знали вы —
как это все
взошло со дна,
очнулось
смутной раной сна
и разошлось,
как швы.
Но я
не видел ничего
во сне.
Я спал
без снов.
Товарищ
в доме ночевал,
и это
я узнал
со слов...
Как мог
таким я скрытным стать
и спрятать от себя
боль
и бездумно спать?
Но боль живет,
и как ни спишь,
и как ни крепок сон,
какую б ночь
ни стлала тишь —
все слышит,
знает стон,
все помнит стон,
он не забыл
ту,
что бессонно я любил
в дали
ушедших дней,
стон
мне
напоминал о ней,
чтоб днем
не больно было мне,
чтоб я стонал
во сне.</text><name>Сказали мне, что я стонал...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Здесь счастлив я, здесь я свободен,—
Свободен тем, что жизнь прошла,
Что ни к чему теперь не годен,
Что полуслеп, что эта мгла
Своим могуществом жестоким
Меня не в силах сокрушить,
Что светом внутренним, глубоким
Могу я сам себе светить
И что из общего крушенья
Всех прежних сил, на склоне лет,
Святое чувство примиренья
Пошло во мне в роскошный цвет...
Не так ли в рухляди, над хламом,
Из перегноя и трухи,
Растут и дышат фимиамом
Цветов красивые верхи?
Пускай основы правды зыбки,
Пусть всё безумно в злобе дня,—
Доброжелательной улыбки
Им не лишить теперь меня!
Я дом воздвиг в стране бездомной,
Решил задачу всех задач,—
Пускай ко мне, в мой угол скромный,
Идут и жертва и палач...
Я вижу, знаю, постигаю,
Что все должны быть прощены;
Я добр — умом, я утешаю
Тем, что в бессильи все равны.
Да, в лоно мощного покоя
Вошел мой тихий Уголок —
Возросший в грудах перегноя
Очаровательный цветок.</text><name>Здесь счастлив я...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Ю. Васильеву
Живописцы, окуните ваши кисти
в суету дворов арбатских и в зарю,
чтобы были ваши кисти словно листья.
Словно листья,
словно листья к ноябрю.
Окуните ваши кисти в голубое,
по традиции забытой городской,
нарисуйте и прилежно и с любовью,
как с любовью мы проходим по Тверской.
Мостовая пусть качнется, как очнется!
Пусть начнется, что еще не началось!
Вы рисуйте, вы рисуйте,
вам зачтется...
Что гадать нам:
удалось — не удалось?
Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,
наше лето, нашу зиму и весну...
Ничего, что мы — чужие.
Вы рисуйте!
Я потом, что непонятно, объясню.</text><name>Живописцы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Дело,
что было Вначале,-
сделано рядовым,
Но Слово,
что было Вначале,-
его писаря писали,
Легким листком оперсводки
скользнувши по передовым,
Оно спускалось в архивы,
вставало там на причале.
Архивы Красной Армии,
хранимые как святыня,
Пласты и пласты документов,
подобные
угля пластам!
Как в угле скоплено солнце,
в них наше сияние стынет,
Собрано,
пронумеровано
и в папки сложено там.
Четыре Украинских фронта,
Три Белорусских фронта,
Три Прибалтийских фронта,
Все остальные фронты
Повзводно,
Побатарейно,
Побатальонно,
Поротно -
Все получат памятники особенной красоты.
А камни для этих статуй тесали кто?
Писаря.
Бензиновые коптилки
неярким светом светили
На листики из блокнотов,
где,
попросту говоря,
Закладывались основы
литературного стиля.
Полкилометра от смерти -
таков был глубокий тыл,
В котором работал писарь.
Это ему не мешало.
Он,
согласно инструкций,
в точных словах воплотил
Все,
что, согласно инструкций,
ему воплотить надлежало.
Если ефрейтор Сидоров был ранен
в честном бою,
Если никто не видел
тот подвиг его
благородный,
Лист из блокнота выдрав,
фантазию шпоря свою,
Писарь писал ему подвиг
длиною в лист блокнотный.
Если десятиклассница кричала на эшафоте,
Если крестьяне вспомнили два слова:
"Победа придет!"-
Писарь писал ей речи,
писал монолог,
в расчете
На то,
что он сам бы крикнул,
взошедши на эшафот.
Они обо всем написали
слогом простым и живым,
Они нас всех прославили,
а мы
писарей
не славим.
Исправим же этот промах,
ошибку эту исправим
И низким,
земным поклоном
писаря
поблагодарим!</text><name>Писаря</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1956</date_from><text>И год и два прошли. Под хриплый
Враждебный крик
Со дна времен внезапно выплыл
Наш материк.
Шестую часть планетной суши
Свет пронизал.
Ударил гул «Авроры» в уши
Дворцовых зал.
Взвивайся в честь октябрьской даты,
Знаменный шелк!
Мы Неизвестные Солдаты.
Наш час пришел.
Мы, что на Висле иль на Марне,
В грязи траншей,
В госпиталях, в кровавой марле,
Кормили вшей,—
Мы — миллионы в поколенье
Живых мужчин.
Идти в растопку, как поленья,
Нам нет причин.
Пройдет и десять лет, и двадцать,
И сорок лет,—
Молиться, кланяться, сдаваться —
Нам смысла нет!</text><name>Мы неизвестные солдаты</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1827</date_from><text>Окогченная летунья,
Эпиграмма-хохотунья,
Эпиграмма-егоза
Трется, вьется средь народа,
И завидит лишь урода -
Разом вцепится в глаза.</text><name>Эпиграмма (Окогченная летунья...)</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>Шесть золотистых мраморных колонн,
Безбрежная зеленая долина,
Ливан в снегу и неба синий склон.
Я видел Нил и Сфинкса-исполина,
Я видел пирамиды: ты сильней,
Прекрасней, допотопная руина!
Там глыбы желто-пепельных камней,
Забытые могилы в океане
Нагих песков. Здесь радость юных дней.
Патриархально-царственные ткани —
Снегов и скал продольные ряды —
Лежат, как пестрый талес на Ливане.
Под ним луга, зеленые сады
И сладостный, как горная прохлада,
Шум быстрой малахитовой воды.
Под ним стоянка первого номада.
И пусть она забвенна и пуста:
Бессмертным солнцем светит колоннада.
В блаженный мир ведут ее врата.</text><name>Храм солнца</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1967</date_from><text>В Европе есть страна — красива, аккуратна,
Величиной с Москву — возьмем такой масштаб.
Историю войны не повернешь обратно:
Осело в той стране пять тысяч русских баб.
Простите, милые, поймите, я не грубо,
Совсем невмоготу вас называть «мадам».
Послушайте теперь охрипший голос друга.
Я, знаете, и сам причастен к тем годам.
На совести моей Воронеж и Прилуки,
Всех отступлений лютая тоска.
Девчонок бедных мраморные руки
Цепляются за борт грузовика.
Чужая сторона в неполные семнадцать...
Мы не застали их, когда на запад шли.
Конвейером разлук чужим годам сменяться.
Пять тысяч дочерей от матерей вдали.
Догнать, освободить поклялся я когда-то.
Но, к Эльбе подкатив, угас приказ — вперед!
А нынче их спасать, пожалуй, поздновато:
Красавицы мои вошли в чужой народ.
Их дети говорят на языке фламандском,
Достаточно прочны и домик и гараж,
У мужа на лице улыбка, словно маска,
Спланировано все — что купишь, что продашь.
Нашлись и не нашлись пропавшие без вести.
Теперь они навзрыд поют «Москва моя»,
Штурмуют Интурист, целуют землю в Бресте,
Приехав навестить родимые края.</text><name>В Европе есть страна — красива, аккуратна...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1885</date_from><text>Закралась в угол мой тайком,
Мои бумаги раскидала,
Тут росчерк сделала пером,
Там чей-то профиль набросала;
К моим стихам чужой куплет
Приписан беглою рукою,
А бедный, пышный мой букет
Ощипан будто саранчою!..
Разбой, грабеж!.. Я не нашел
На месте ничего: всё сбито,
Как будто ливень здесь прошел
Неудержимо и сердито.
Открыты двери на балкон,
Газетный лист к кровати свеян...
О, как ты нагло оскорблен,
Мой мирный труд, и как осмеян!
А только встретимся,- сейчас
Польются звонко извиненья:
"Простите,- я была у вас...
Хотела книгу взять для чтенья...
Да трудно что-то и читать:
Жара... брожу почти без чувства...
А вы к себе?.. творить?.. мечтать?..
О бедный труженик искусства!"
И ждет, склонив лукавый взгляд,
Грозы сурового ответа,-
А на груди еще дрожат
Цветы из моего букета!..</text><name>Закралась в угол мой тайком...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Наездник спешенный,
я ныне,
По воле скорости самой,
Лечу к тебе в автомашине:
- Встречай скорее, ангел мой!
Там, где дорога неполога,
Давно ли, молод и горяч,
В седло я прыгнуть мог с порога,
Чтоб на свиданье мчаться вскачь?
Был впрямь подобен удальцу я,
Когда под вешнею хурмой
Коня осаживал, гарцуя:
- Встречай скорее, ангел мой!
Случись, потянет ветром с луга
И ржанье горского коня
Вдруг моего коснется слуха,
Вновь дрогнет сердце у меня.
Хоть в небесах извечный клекот
Над головой еще парит,
В горах все реже слышен цокот
Железом венчанных копыт.
Но все равно в ауле кто-то
С коня под звездной полутьмой
Ударит плетью о ворота:
- Встречай скорее, ангел мой!
И до сих пор поет кавказец
О предке в дымной вышине,
Как из чужих краев красавиц
Он привозил на скакуне.
В конях ценивший резвость бега,
Надвинув шапку на чело,
Во время чуткого ночлега
Он клал под голову седло.
И помню, старец из района
Сказал, как шашку взяв подвысь:
- Коль из машины иль вагона
Коня увидишь - поклонись!
И все мне чудится порою,
Что я коня гоню домой,
И вторит эхо над горою:
- Встречай скорее, ангел мой!
Пер. Я.Козловского</text><name>Коня увидишь - поклонись</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Забытая тетрадь. Истертые листы...
Увы, давно могу я не страшиться,
Что вдруг случайно забредешь и ты
На эти потаенные страницы...
Я, любящая, верная жена,
Всего однажды, да, всего однажды
Не то что охмелела от вина,
А задохнулась от смертельной жажды.
Но тут рассудок приказал: "Табу!
Ты не предашь единственного друга..."
И лишь прорезались на гладком лбу
Морщины, словно борозды от плуга...</text><name>Забытая тетрадь. Истертые листы...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Осень паутинки развевает,
В небе стаи будто корабли -
Птицы, птицы к югу улетают,
Исчезая в розовой дали...
Сердцу трудно, сердцу горько очень
Слышать шум прощального крыла.
Нынче для меня не просто осень -
От меня любовь моя ушла.
Улетела, словно аист-птица,
От иной мечты помолодев,
Не горя желанием проститься,
Ни о чем былом не пожалев.
А былое - песня и порыв.
Юный аист, птица-длинноножка,
Ранним утром постучал в окошко,
Счастье мне навечно посулив.
О любви неистовый разбег!
Жизнь, что обжигает и тревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.
Был тебе я предан, словно пес,
И за то, что лаской был согретым,
И за то, что сына мне принес
В добром клюве ты веселым летом.
Как же вышло, что огонь утих?
Люди говорят, что очень холил,
Лишку сыпал зерен золотых
И давал преступно много воли.
Значит, баста! Что ушло - пропало.
Я солдат. И, видя смерть не раз,
Твердо знал: сдаваться не пристало,
Стало быть, не дрогну и сейчас.
День окончен, завтра будет новый.
В доме нынче тихо... никого...
Что же ты наделал, непутевый,
Глупый аист счастья моего?!
Что ж, прощай и будь счастливой, птица!
Ничего уже не воротить.
Разбранившись - можно помириться.
Разлюбивши - вновь не полюбить.
И хоть сердце горе не простило,
Я, почти чужой в твоей судьбе,
Все ж за все хорошее, что было,
Нынче низко кланяюсь тебе...
И довольно! Рву с моей бедою.
Сильный духом, я смотрю вперед.
И, закрыв окошко за тобою,
Твердо верю в солнечный восход!
Он придет, в душе растопит снег,
Новой песней сердце растревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.</text><name>Улетают птицы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1881</date_from><text>Ты заплакал о моем горе; и я заплакал из сочувствия к твоей жалости обо мне.
Но ведь и ты заплакал о своем горе; только ты увидал его - во мне.</text><name>Ты заплакал...</name><date_to>1881</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1930</date_from><text>Когда я ошибкой перо окуну,
Минуя чернильницу, рядом, в луну,-
В ползучее озеро черных ночей,
В заросший мечтой соловьиный ручей,-
Иные созвучья стремятся с пера,
На них изумленный налет серебра,
Они словно птицы, мне страшно их брать,
Но строки, теснясь, заполняют тетрадь.
Встречаю тебя, одичалая ночь,
И участь у нас, и начало точь-в-точь -
Мы обе темны для неверящих глаз,
Одна и бессмертна отчизна у нас.
Я помню, как день тебя превозмогал,
Ты помнишь, как я откололась от скал,
Ты вечно сбиваешься с млечных дорог,
Ты любишь скрываться в расселинах строк.
Исчадье мечты, черновик соловья,
Читатель единственный, муза моя,
Тебя провожу, не поблагодарив,
Но с пеной восторга, бегущей от рифм.</text><name>Муза</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1839</date_from><text>В прогулке поздней видел я
Сквозь окны - в пышной зале
Толпу людей и блеск огня
И гости пировали.
А снег валился, в стеклы бил,
И веял ветер смелый,
И кровлю темную покрыл
Печально саван белый.
Сквозь дымных облаков луна,
Туманная, смотрела,
И все казалося, она
Как будто что жалела.
И я глядел ей в бледный лик
С участием, уныло:
Нам так обоим в этот миг
На сердце грустно было!</text><name>В прогулке поздней видел я...</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Не поймут бесскорбные люди
Этих масок, смехов в окне!
Ищу на распутьи безлюдий,
Веселий - не надо мне!
О, странно сладки напевы...
Они кажутся так ясны!
А здесь уже бледные девы
Уготовали путь весны.
Они знают, что мне неведомо,
Но поет теперь лишь одна...
Я за нею - горящим следом -
Всю ночь, всю ночь - у окна!</text><name>Не поймут бесскорбные люди...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1898</date_from><text>Золотые, изумрудные,
Черноземные поля...
Не скупа ты, многотрудная,
Молчаливая земля!
Это лоно плодотворное,—
Сколько дремлющих веков,—
Принимало, всепокорное,
Семена и мертвецов.
Но не всё тобою взятое
Вверх несла ты каждый год:
Смертью древнею заклятое
Для себя весны всё ждет.
Не Изида трехвенечная
Ту весну им приведет,
А нетронутая, вечная
«Дева Радужных Ворот» *
* Гностический термин. (Примеч. Вл. Соловьева.)</text><name>Нильская дельта</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1871</date_from><text>Под броней с простым набором,
Хлеба кус жуя,
В жаркий полдень едет бором
Дедушка Илья;
Едет бором, только слышно,
Как бряцает бронь,
Топчет папоротник пышный
Богатырский конь.
И ворчит Илья сердито:
«Ну, Владимир, что ж?
Посмотрю я, без Ильи-то
Как ты проживешь?
Двор мне, княже, твой не диво,
Не пиров держусь,
Я мужик неприхотливый,
Был бы хлеба кус!
Но обнес меня ты чарой
В очередь мою —
Так шагай же, мой чубарый,
Уноси Илью!
Без меня других довольно:
Сядут — полон стол;
Только лакомы уж больно,
Любят женский пол.
Все твои богатыри-то,
Значит, молодежь —
Вот без старого Ильи-то
Как ты проживешь!
Тем-то я их боле стою,
Что забыл уж баб,
А как тресну булавою,
Так еще не слаб!
Правду молвить, для княжого
Не гожусь двора,
Погулять по свету снова
Без того пора.
Не терплю богатых сеней,
Мраморных тех плит;
От царьградских от курений
Голова болит;
Душно в Киеве, что в скрине, —
Только киснет кровь,
Государыне-пустыне
Поклонюся вновь!
Вновь изведаю я, старый,
Волюшку мою —
Ну же, ну, шагай, чубарый,
Уноси Илью!»
И старик лицом суровым
Просветлел опять,
По нутру ему здоровым
Воздухом дышать;
Снова веет воли дикой
На него простор,
И смолой и земляникой
Пахнет темный бор.</text><name>Илья Муромец</name><date_to>1871</date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Помолись за меня — ты
Тебе открыто небо.
Ты любил маленьких птичек
И умер замученный людьми.
Помолись обо мне тебе позволено
чтоб-б меня простили.
Ты в своей жизни не виновен в том —
в чем виновна я.
Ты можешь спасти меня.
помолись обо мне
. . . . . . . . . . . .
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.
Также я думаю о тех,
кто на свете в чудаках,
кто за это в обиде у людей,
позасунуты в уголках — озябшие без ласки,
плетут неумелую жизнь, будто бредут
длинной дорогой без тепла.
Загляделись в чужие цветники,
где насажены
розовенькие и лиловенькие цветы
для своих, для домашних.
А все же их хоть дорога ведет —
идут, куда глаза глядят,
я — же и этого не смогла.
Я смертной чертой окружена.
И не знаю, кто меня обвел.
Я только слабею и зябну здесь.
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.</text><name>Елена Гуро — Моему брату</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>По узкой тропинке
Я шел, упоенный мечтою своей,
И в каждой былинке
Горело сияние чьих-то очей.
Сплеталися травы
И медленно пели и млели цветы,
Дыханьем отравы
Зеленой, осенней светло залиты.
И в счастье обмана
Последних холодных и властных лучей
Звенел хохот Пана
И слышался говор нездешних речей.
И девы-дриады,
С кристаллами слез о лазурной весне,
Вкусили отраду,
Забывшись в осеннем, божественном сне.
Я знаю измену,
Сегодня я Пана ликующий брат,
А завтра одену
Из снежных цветов прихотливый наряд.
И грусть ледяная
Расскажет утихшим волненьем в крови
О счастье без рая,
Глазах без улыбки и снах без любви.</text><name>Осень (По узкой тропинке...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>У поэта умерла жена...
Он ее любил сильнее гонорара!
Скорбь его была безумна и страшна -
Но поэт не умер от удара.
После похорон пришел домой - до дна
Весь охвачен новым впечатленьем -
И спеша родил стихотворенье:
"У поэта умерла жена".</text><name>Недержание</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Цель людей и цель планет
К Богу тайная дорога.
Но какая цель у Бога?
Неужели цели нет?</text><name>Батюшков</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
"О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?"
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
"Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?.."
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч... И струны пели...
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.</text><name>Смычок и струны</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1957</date_from><text>Благословенна русская земля,
открытая для доброго зерна!
Благословенны руки ее пахарей,
замасленною вытертые паклей!
Благословенно утро человека
у Кустаная
или Челекена,
который вышел рано на заре
и поразился
вспаханной земле,
за эту ночь
его руками поднятой,
но лишь сейчас
во всем величье понятой!
Пахал он ночью.
Были звезды сонны.
О лемех слепо торкались ручьи,
и трактор шел,
и попадали совы,
серебряными делаясь,
в лучи.
Но, землю сталью синею ворочая
в степи неозаренной и немой,
хотел он землю увидать воочию,
но увидать без солнца он не мог.
И вот,
лучами пахоту опробовал,
перевалив за горизонт с трудом,
восходит солнце,
грузное,
огромное,
и за бугром поигрывает гром.
Вот поднимается оно,
вот поднимается,
и с тем, как поднимается оно,
так понимается,
так сладко принимается
все то, что им сейчас озарено!
Степь отливает чернотою бархатной,
счастливая отныне и навек,
и пар идет,
и пьяно пахнет пахотой,
и что-то шепчет пашне человек...</text><name>Благословенна русская земля...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Лось заблудился.
Он бежал по городу.
И страшен был асфальт его ногам.
Лось замирал,
Надменно вскинув морду
Навстречу фарам,
Крикам
И гудкам.
В обиде тряс скульптурной головой.
То фыркал,
То глядел на мир сердито.
Гудели как набат его копыта,
И боль его неслась по мостовой.
А город все не отпускал его...
И за домами лось не видел леса.
Он на людей смотрел без интереса,
Утрачивая в страхе торжество.
И, как в плечо,
Уткнулся в старый дом.
А над столицей просыпалось утро.
И кто-то вышел и сказал:
— Пойдем...—
И было все так просто и так мудро.
И, доброту почувствовав внезапно,
За человеком потянулся лось.
И в ноздри вдруг ударил милый запах,
Да так, что сердце в радости зашлось
Вдали был лес...
И крупными прыжками
К нему помчался возбужденный лось.
И небо,
Что он вспарывал рогами,
На голову зарею пролилось.</text><name>Лось</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1960</date_from><text>Где-то ходим,
Чем-то сердце студим,
Ищем сказку не в своей судьбе.
Лет с двенадцати пошел по людям
И в конце концов
Пришел к себе.
И всего на свете интересней
Стало то,
Что было от сохи...
Здравствуйте, покинутые песни!
Здравствуйте, забытые стихи!</text><name>Где-то ходим...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я дивной твоей сопричастен судьбе.
К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.
И грязь на дорогах твоих несладима,
И тощая глина твоя солона.
Слезами солдатскими будешь xранима
И вдовьей смертельною скорбью сильна.</text><name>Земля</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1950</date_from><text>Пятнадцать мальчиков, а может быть и больше,
а может быть, и меньше, чем пятнадцать,
испуганными голосами
мне говорили:
"Пойдем в кино или в музей изобразительных искусств".
Я отвечала им примерно вот что:
"Мне некогда".
Пятнадцать мальчиков дарили мне подснежники.
Пятнадцать мальчиков надломленными голосами
мне говорили:
"Я никогда тебя не разлюблю".
Я отвечала им примерно вот что:
"Посмотрим".
Пятнадцать мальчиков теперь живут спокойно.
Они исполнили тяжелую повинность
подснежников, отчаянья и писем.
Их любят девушки -
иные красивее, чем я,
иные некрасивее.
Пятнадцать мальчиков преувеличенно свободно, а подчас злорадно
приветствуют меня при встрече,
приветствуют во мне при встрече
свое освобождение, нормальный сон и пищу...
Напрасно ты идешь, последний мальчик.
Поставлю я твои подснежники в стакан,
и коренастые их стебли обрастут
серебряными пузырьками...
Но, видишь ли, и ты меня разлюбишь,
и, победив себя, ты будешь говорить со мной надменно,
как будто победил меня,
а я пойду по улице, по улице...</text><name>Пятнадцать мальчиков</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Скорей, скорей! Кончай игру
И выходи из круга!
Тебе давно не по нутру
Играть легко и грубо.
Пока злащеный рог быка
Тебя не изувечил
Под исступленный свист райка
И визг жестоких женщин,
Пока убийцею не стал,
Покуда ножевого
Клинка мерцающий металл
Не поразил живого -
Беги! Кончай игру! Скорей!
Ты слышишь, как жестоко
Сопенье вздыбленных ноздрей,
Как воет бычье око!..
...Ты будешь жить на берегу
В своей простой лачуге,
Не нужный прежнему врагу,
Забыв о прежнем друге.
И только ночью волн возня
Напомнит гул, арену.
И будет нож дрожать, дразня,
На четверть вбитый в стену...</text><name>Матадор</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1908</date_from><text>Мне жаль. Бледнеют лепестки.
Мне жаль. Кругом все меньше света.
Я вижу: в зеркале реки
Печаль в туманности одета.
Зажглась вечерняя звезда -
И сколько слез в ее мерцаньях.
Прощай. Бездонно. Навсегда.
Застынь звездой в своих рыданьях.</text><name>ПРОЩАЙ</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1841</date_from><text>Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.</text><name>Утес</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1967</date_from><text>В тумане плавают осины,
И холм маячит впереди.
Неудивленно и несильно
Дрожит душа в моей груди.
Вот так, наверно, и застыну,
И примет мой последний взгляд
Морозом схваченную глину
И чей-то вырубленный сад.
Издалека, из тьмы безгласной,
Где свет качается в окне,
Твой лик печальный и неясный
На миг приблизится ко мне.
Уже без вздоха и без мысли
Увижу я сквозь боль и смерть
Лицо, которое при жизни
Так и не смог я рассмотреть.</text><name>Ирине</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1874</date_from><text>"The night has a thousand eyes" *
Ночь смотрит тысячами глаз,
А день глядит одним;
Но солнца нет - и по земле
Тьма стелется, как дым.
Ум смотрит тысячами глаз,
Любовь глядит одним;
Но нет любви - и гаснет жизнь,
И дни плывут, как дым.
* Ночь смотрит тысячами глаз (англ.).- Ред.</text><name>Из Бурдильена</name><date_to>1874</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1910</date_from><text>Не ной... Толпа тебя, как сводня,
К успеху жирному толкнет,
И в пасть рассчетливых тенет
Ты залучишь свое "сегодня".
Но знай одно - успех не шутка:
Сейчас же предъявляет счет.
Не заплатил - как проститутка,
Не доночует и уйдет.</text><name>Нетерпеливому</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1859</date_from><text>Грустный вид и грустный час -
Дальний путь торопит нас...
Вот, как призрак гробовой,
Месяц встал - и из тумана
Осветил безлюдный край...
Путь далек - не унывай...
Ах, и в этот самый час,
Там, где нет теперь уж нас,
Тот же месяц, но живой,
Дышит в зеркале Лемана...
Чудный вид и чудный край -
Путь далек - не вспоминай...
Родной ландшафт... Под дымчатым навесом
Огромной тучи снеговой
Синеет даль - с ее угрюмым лесом,
Окутанным осенней мглой...
Всё голо так - и пусто-необъятно
В однообразии немом...
Местами лишь просвечивают пятна
Стоячих вод, покрытых первым льдом.
Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья -
Жизнь отошла - и, покорясь судьбе,
В каком-то забытьи изнеможенья,
Здесь человек лишь снится сам себе.
Как свет дневной, его тускнеют взоры,
Не верит он, хоть видел их вчера,
Что есть края, где радужные горы
В лазурные глядятся озера...</text><name>На возвратном пути</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1935</date_from><text>Да, я лежу в земле, губами шевеля,
Но то, что я скажу, заучит каждый школьник:
На Красной площади всего круглей земля,
И скат ее твердеет добровольный,
На Красной площади земля всего круглей,
И скат ее нечаянно-раздольный,
Откидываясь вниз — до рисовых полей,
Покуда на земле последний жив невольник.</text><name>Да, я лежу в земле, губами шевеля...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1947</date_from><text>Вещи — для всего народа,
строки — на размер страны,
вровень звездам небосвода,
в разворот морской волны.
И стихи должны такие
быть, чтоб взлет, а не шажки,
чтоб сказали: «Вот — стихия»,
а не просто: «Вот — стишки».</text><name>Вещи — для всего народа...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1960</date_from><text>Под сосен снежным серебром,
Под пальмой юга золотого,
Из края в край, из дома в дом
Проходит ленинское слово.
Уже на дальних берегах,
Уже не в первом поколенье,
Уже на всех материках
И чтут и любят имя: Ленин!
В сердцах народных утвержден,
Во всех краях он стал любимым,
Но есть страна одна, где он
Свой начал путь неповторимый,
Где были ярость, ночь, тоска,
И грохот бурь в дороге длинной,
Где он родного языка
Любил могучие глубины,
И необъятный небосклон,
И всё растущий вольный ветер...
Любить Россию так, как он,-
Что может быть святей на свете!</text><name>Под сосен снежным серебром...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1914</date_from><text>...И вот уж на верхушках елок
Нет золотых и розовых огней.
Январский день, ты был недолог,
Короче самых хрупких дней.
Но прожигает этот ранний холод
Далекие загрезившие облака.
И мнится, где-то выше черных елок
И выше грузного дымка,
Где точен, холоден и ровен
Бескрылый лёт небесных стай,-
Застыла тоненькая струйка крови.
Гляди и бедный день припоминай!</text><name>И вот уж на верхушках елок</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1923</date_from><text>Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Был я весь - как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил.
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали...
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.</text><name>Заметался пожар голубой...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1958</date_from><text>На тихих клумбах Трептов-парка
Могил в торжественном покое
Давно горят светло и ярко
Пионы, астры и левкои.
И за судьбу земли спокоен;
Ее простор обозревая,
Стоит под солнцем русский воин,
Ребенка к сердцу прижимая.
Он родом из Орла иль Вятки,
А вся земля его тревожит.
Его в России ждут солдатки,
А он с поста сойти не может.</text><name>Стихи о необходимости</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1856</date_from><text>Усни, печальный друг, уже с грядущей тьмой
Вечерний алый свет сливается все боле;
Блеящие стада вернулися домой,
И улеглася пыль на опустелом поле.
Да снидет ангел сна, прекрасен и крылат,
И да перенесет тебя он в жизнь иную!
Издавна был он мне в печали друг и брат,
Усни, мое дитя, к нему я не ревную!
На раны сердца он забвение прольет,
Пытливую тоску от разума отымет
И с горестной души на ней лежащий гнет
До нового утра незримо приподымет.
Томимая весь день душевною борьбой,
От взоров и речей враждебных ты устала,
Усни, мое дитя, меж ними и тобой
Он благостной рукой опустит покрывало!</text><name>Усни, печальный друг...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Феликс Кривин</author><date_from></date_from><text>Мне хочется во времена Шекспира, где все решали
шпага и рапира, где гордый Лир, властительный король,
играл не выдающуюся роль; где Гамлет, хоть и долго
колебался, но своего, однако, добивался; где храбрый
Ричард среди бела дня мог предложить полцарства за коня;
где клеветник и злопыхатель Яго марал людей, но не марал
бумагу; где даже череп мертвого шута на мир глазницы
пялил неспроста.
Мне хочется во времена Шекспира. Я ровно в полночь
выйду из квартиры, миную двор, пересеку проспект и -
пошагаю... Так, из века в век, приду я к незнакомому порогу.
Ссудит мне Шейлок денег на дорогу, а храбрый Ричард своего
коня. Офелия, влюбленная в меня, протянет мне отточенную
шпагу... И я поверю искренности Яго, я за него вступлюсь,
презрев испуг. И друг Гораций, самый верный друг, меня
сразит в жестоком поединке, чтобы потом справлять по мне
поминки.
И будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть, что
выпало мне - быть или не быть? Героем - или попросту шутом?</text><name>2-10. Йорик</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1893</date_from><text>Предутренний месяц на небе лежит.
Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит.
На дерзостный лик я смотрю неустанно,
И он отвечает улыбкою странной.
И странное слово припомнилось мне,
Я все повторяю его в тишине.
Печальнее месяца свет, недвижимей,
Быстрей мчатся кони и неутомимей.
Скользят мои сани легко, без следа,
А я все твержу: никогда, никогда!..
0, ты ль это, слово, знакомое слово?
Но ты мне не страшно, боюсь я иного...
Не страшен и месяца мертвенный свет...
Мне страшно, что страха в душе моей нет.
Лишь холод безгорестный сердце ласкает,
А месяц склоняется — и умирает.</text><name>Никогда</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1858</date_from><text>Дети века все больные,—
Мне повсюду говорят,—
Ходят бледные, худые,
С жизнью всё у них разлад.
Нет! Напрасно стариками
Оклеветан бедный век;
Посмотрите: перед вами
Современный человек.
Щеки словно как с морозу,
Так румянцем и горят;
Как прилична эта поза,
Как спокоен этот взгляд.
Вы порывов увлеченья
Не заметите за ним;
Но как полон уваженья
Он к достоинствам своим.
Все вопросы разрешает
Он легко, без дальних дум;
Не тревожит, не смущает
Никогда сомненье ум.
И насмешкой острой, милой
Как умеет он кольнуть
Недовольных, что уныло
На житейский смотрят путь,
Предрассудки ненавидят,
Всё твердят про идеал
И лишь зло и гибель видят
В том, что благом мир признал.
Свет приятным разговором
И умом его пленен;
Восклицают дамы хором:
«Как он мил! как он умен!»
Нет! Напрасно старость взводит
Клевету на бедный век:
Жизнь блаженствуя проводит
Современный человек!</text><name>Дети века все больные...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>В небе ли меркнет звезда,
Пытка ль земная все длится;
Я не молюсь никогда,
Я не умею молиться.
Время погасит звезду,
Пытку ж и так одолеем...
Если я в церковь иду,
Там становлюсь с фарисеем.
С ним упадаю я нем,
С ним и воспряну, ликуя...
Только во мне-то зачем
Мытарь мятется, тоскуя?..</text><name>В небе ли меркнет звезда...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1945</date_from><text>Летний день заметно убывает.
Августовский ветер губы сушит.
Мелких чувств на свете не бывает.
Мелкими бывают только души.
Даже ревность может стать великой,
если прикоснется к ней Отелло...
А любви, глазастой, многоликой,
нужно, чтобы сердце пламенело,
чтоб была она желанной ношей,
непосильной для душонок хилых.
Что мне делать, человек хороший,
если я жалеть тебя не в силах?
Ты хитришь, меня же утешая,
притворяясь хуже и моложе:
дескать, мол, твоя любовь большая,
а моя поменьше,- ну и что же?
Мне не надо маленькой любови,
лучше уж пускай большое лихо.
...Лето покидает Подмосковье.
На минуту в мире стало тихо.</text><name>Летний день заметно убывает...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1850</date_from><text>Как мне легко, как счастлив я в тот миг,
Когда, мой друг, речам твоим внимаю
И кроткую любовь в очах твоих,
Задумчивый, внимательно читаю!
Тогда молчит тоска в моей груди
И нет в уме холодной укоризны.
Не правда ли, мгновения любви
Есть лучшие мгновенья нашей жизни!
Зато, когда один я остаюсь
И о судьбе грядущей размышляю,
Как глубоко я грусти предаюсь,
Как много слез безмолвно проливаю!</text><name>Как мне легко, как счастлив я в тот миг...</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1851</date_from><text>Мы с тобой бестолковые люди:
Что минута, то вспышка готова!
Облегченье взволнованной груди,
Неразумное, резкое слово.
Говори же, когда ты сердита,
Все, что душу волнует и мучит!
Будем, друг мой, сердиться открыто:
Легче мир - и скорее наскучит.
Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья...</text><name>Мы с тобой бестолковые люди...</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Для себя, а не для другого
Я тебя произвел на свет...
Произвел для грозного бога —
Сам ты будешь держать ответ.
Ты и радость, ты и страданье,
И любовь моя — малый Петр.
Из тебя ночное рыданье
Колыбельные слезы пьет.</text><name>Для себя, а не для другого...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Вы, женщины сороковых годов,
Родившиеся при Советской власти,
Средь вас я знаю многих гордых вдов,
Всегда молчащих о своем несчастье.
Не вышли замуж вновь не потому,
Что так легко в душевной жить пустыне:
Вы сохранили верность одному,
Погибшему на Волге иль в Берлине.
Рассказывали детям вы о нем,
Как о живом, веселом и крылатом.
И на своих плечах держали дом -
Он тесен был и латан-перелатан.
Ушли служить красавцы сыновья,
Вы на свиданье отпустили дочек.
Их вырастила добрая семья -
Не горестные руки одиночек.
Я скульпторов, что лепят монумент,
В котором воплощен Победы образ,
Прошу учесть среди ее примет
И эту невоинственную область
Улыбок строгих, книжек и корыт,
Где столько лет спокойно, величаво
Живет солдат, который был убит,
Его любовь, бессмертие и слава.</text><name>Верность</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1934</date_from><text>Среди белых полотенец
На роскошном тюфяке
Дремлет дамочка-младенец
С погремушкою в руке.
Ровно месяц эта дама
Существует среди нас.
В ней четыре килограмма,
Это — девочка-алмаз.
А теперь, друзья, взгляните
На родителей Наташи:
У нее папаша — Митя,
Лидой звать ее мамашу.
Поглядите, поглядите
И бокалы поднимите.</text><name>Лиде (Семейству Жуковых)</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Желаю вам цвести, расти,
Копить, крепить здоровье.
Оно для дальнего пути —
Главнейшее условье.
Пусть каждый день и каждый час
Вам новое добудет.
Пусть добрым будет ум у вас,
А сердце умным будет.
Вам от души желаю я,
Друзья, всего хорошего.
А всё хорошее, друзья,
Дается нам недешево!</text><name>Пожелания друзьям</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1923</date_from><text>Живи, звучи, не поминай о чуде,-
но будет день: войду в твой скромный дом,
твой смех замрет, ты встанешь: стены, люди
все поплывет,- и будем мы вдвоем...
Прозреешь ты в тот миг невыразимый,
спадут с тебя, рассыплются, звеня,
стеклом поблескивая дутым, зимы
и вёсны, прожитые без меня...
Я пламенем моих бессонниц, хладом
моих смятений творческих прильну,
взгляну в тебя - и ты ответишь взглядом
покорным и крылатым в вышину.
Твои плеча закутав в плащ шумящий,
я по небу, сквозь звездную росу,
как через луг некошеный, дымящий,
тебя в свое бессмертье унесу...</text><name>Живи, звучи, не поминай о чуде...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>Он вырос в доме старой тетки
Без всяких бед,
Боялся смерти да чахотки
В пятнадцать лет.
В семнадцать был он малым плотным
И по часам
Стал предаваться безотчетным
"Мечтам и снам".
Он слезы лил; добросердечно
Бранил толпу -
И проклинал бесчеловечно
Свою судьбу.
Потом, с душой своей прекрасной
Не совладев,
Он стал любить любовью страстной
Всех бледных дев.
Являлся горестным страдальцем,
Писал стишки...
И не дерзал коснуться пальцем
Ее руки.
Потом, любовь сменив на дружбу,
Он вдруг умолк...
И, присмирев, вступил на службу
В пехотный полк.
Потом женился на соседке,
Надел халат
И уподобился наседке -
Развел цыплят.
И долго жил темно и скупо -
Слыл добряком...
(И умер набожно и глупо
Перед попом.)</text><name>Человек, каких много</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Я не знаю сам,
Что делаю...
Красота твоя,-
Спроси ее.
Ослепили
Груди белые,
До безумия красивые.
Ослепили
Белой жаждою.
Друг от друга
С необидою
Отвернулись,
Будто каждая
Красоте другой
Завидует.
Я не знаю сам,
Что делаю...
И, быть может,
Не по праву я
То целую эту, левую.
То целую эту, правую...</text><name>Я не знаю сам...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from>1942</date_from><text>Прожили двадцать лет.
Но за год войны
мы видели кровь
и видели смерть -
просто,
как видят сны.
Я все это в памяти сберегу:
и первую смерть на войне,
и первую ночь,
когда на снегу
мы спали спина к спине.
Я сына
верно дружить научу,-
и пусть
не придется ему воевать,
он будет с другом
плечо к плечу,
как мы,
по земле шагать.
Он будет знать:
последний сухарь
делится на двоих.
...Московская осень,
смоленский январь.
Нет многих уже в живых.
Ветром походов,
ветром весны
снова апрель налился.
Стали на время
большой войны
мужественней сердца,
руки крепче,
весомей слова.
И многое стало ясней.
...А ты
по-прежнему не права -
я все-таки стал нежней.</text><name>Прожили двадцать лет...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1906</date_from><text>И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.
Я опрокинут в темных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.
И ты смеешься дивным смехом,
Змеишься в чаше золотой,
И над твоим собольим мехом
Гуляет ветер голубой.
И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?</text><name>Снежное вино</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1820</date_from><text>Что до богов? Пускай они
Судьбами управляют мира!
Но я, когда со мною лира,
За светлы области эфира
Я не отдам златые дни
И с сладострастными ночами.
Пред небом тщетными мольбами
Я не унижуся, нет, нет!
В самом себе блажен поэт.
Всегда, везде его душа
Найдет прямое сладострастье!
Ему ль расслабнуть в неге, в счастье?
Нет! взгляньте: в бурное ненастье,
Стихий свободою дыша,
Сквозь дождь он город пробегает,
И сельский Аквилон играет
На древних дикостью скалах
В его измокших волосах!
Познайте! Хоть под звук цепей
Он усыплялся б в колыбели,
А вкруг преступники гремели
Развратной радостию в хмели,—
И тут бы он мечте своей
Дал возвышенное стремленье,
И тут бы грозное презренье
Пророку грянуло в ответ,
И выше б Рока был Поэт.</text><name>Поэт (Что до богов?..)</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1901</date_from><text>Я вышел. Медленно сходили
На землю сумерки зимы.
Минувших дней младые были
Пришли доверчиво из тьмы...
Пришли и встали за плечами,
И пели с ветром о весне...
И тихими я шел шагами,
Провидя вечность в глубине..
О, лучших дней живые были!
Под вашу песнь из глубины
На землю сумерки сходили
И вечности вставали сны!..</text><name>Я вышел. Медленно сходили...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1914</date_from><text>По черным улицам белые матери
судорожно простерлись, как по гробу глазет.
Вплакались в орущих о побитом неприятеле:
"Ах, закройте, закройте глаза газет!"
Письмо.
Мама,громче!
Дым.
Дым.
Дым еще!
Что вы мямлите, мама, мне?
Видите -
весь воздух вымощен
громыхающим под ядрами камнем!
Ма o- а -o а - ма!
Сейчас притащили израненный вечер.
Крепился долго,
кургузый,
шершавый,
и вдруг,-
надломивши тучные плечи,
расплакался, бедный, на шее Варшавы.
Звезды в платочках из синего ситца
визжали:
"Убит,
дорогой,
дорогой мой!"
И глаз новолуния страшно косится
на мертвый кулак с зажатой обоймой.
Сбежались смотреть литовские села,
как, поцелуем в обрубок вкована,
слезя золотые глаза костелов,
пальцы улиц ломала Ковна.
А вечер кричит,
безногий,
безрукий:
"Неправда,
я еще могу-с -
хе!-
выбряцав шпоры в горящей мазурке,
выкрутить русый ус!"
Звонок.
Что вы,
мама?
Белая, белая, как на гробе глазет.
"Оставьте!
О нем это,
об убитом, телеграмма.
Ах, закройте,
закройте глаза газет!"</text><name>МАМА И УБИТЫЙ НЕМЦАМИ ВЕЧЕР</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from></date_from><text>Где слава, где краса, источник зол твоих?
Где стогны шумные и граждане счастливы?
Где зданья пышные и храмы горделивы,
Мусия, золото, сияющие в них?
Увы! погиб навек Коринф столповенчанный!
И самый пепел твой развеян по полям,
Все пусто: мы одни взываем здесь к богам,
И стонет Алкион один в дали туманной!</text><name>Где слава, где краса, источник зол твоих?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1914</date_from><text>Со слабых век сгоняя смутный сон,
Живу весь день, тревожим и волнуем,
И каждый вечер падаю, сражен
Усталости последним поцелуем.
Но и во сне душе покоя нет:
Ей снится явь, тревожная, земная,
И собственный сквозь сон я слышу бред,
Дневную жизнь с трудом припоминая.</text><name>Со слабых век сгоняя смутный сон...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1928</date_from><text>В снегу кипит большая драка.
Как легкий бог, летит собака.
Мальчишка бьет врага в живот.
На елке тетерев живет.
Уж ледяные свищут бомбы.
Уж вечер. В зареве снега.
В сугробах роя катакомбы,
Мальчишки лезут на врага.
Один, задрав кривые ноги,
Скатился с горки, а другой
Воткнулся в снег, а двое новых,
Мохнатых, скорченных, багровых,
Сцепились вместе, бьются враз,
Но деревянный ножик спас.
Закат погас. И день остановился.
И великаном подошел шершавый конь.
Мужик огромной тушею своей
Сидел в стропилах крашеных саней,
И в медной трубке огонек дымился.
Бой кончился. Мужик не шевелился.</text><name>Игра в снежки</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>Как часто, как часто я в поезде скором
сидел и дивился плывущим просторам
и льнул ко стеклу холодеющим лбом!..
И мимо широких рокочущих окон
свивался и таял за локоном локон
летучего дыма, и столб за столбом
проскакивал мимо, порыв прерывая
взмывающих нитей, и даль полевая
блаженно вращалась в бреду голубом.
И часто я видел такие закаты,
что поезд, казалось, взбегает на скаты
крутых огневых облаков и по ним
спускается плавно, взвивается снова
в багряный огонь из огня золотого,—
и с поездом вместе по кручам цветным
столбы пролетают в восторге заката,
и черные струны взмывают крылато,
и ангелом реет сиреневый дым.</text><name>Как часто, как часто я в поезде скором...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1957</date_from><text>Нет! Жизнь моя не стала ржавой,
Не оскудело бытие...
Поэзия — моя держава,
Я вечный подданный ее.
Не только в строчках воспаленных
Я дань эпохе приношу,—
Пишу для будущих влюбленных
И для расставшихся пишу.
О, сколько мной уже забыто,
Пока я шел издалека!
Уже на юности прибита
Мемориальная доска.
Но все ж дела не так уж плохи,
Но я читателю знаком —
Шагал я долго по эпохе
И в обуви и босиком.
Отдался я судьбе на милость,
Накапливал свои дела,
Но вот Поэзия явилась,
Меня за шиворот взяла,
Взяла и выбросила в гущу
Людей, что мне всегда сродни:
— Ты объясни, что — день грядущий,
Что — день прошедший,— объясни!
Ни от кого не обособясь,
Себя друзьями окружай.
Садись, мой миленький, в автобус
И с населеньем поезжай.
Ты с ним живи и с ним работай,
И подними в грядущий год
Людей взаимные заботы
До поэтических высот.
И станет все тебе понятно,
И ты научишься смотреть,
И если есть на солнце пятна,
Ты попытайся их стереть.
Недалеко, у самой двери,
Совсем, совсем недалеко,
События рычат, как звери.
Их укротить не так легко!
Желание вошло в привычку —
Для взрослых и для детворы
Так хочется последней спичкой
Зажечь высокие костры!
И, жаждою тепла влекомы,
К стихотворенью на ночлег
Приходят все — и мне знакомый
И незнакомый человек.
В полярных льдах, в кругу черешен,
И в мирной жизни, и в бою
Утешить тех, кто не утешен,
Зову Поэзию свою.
Не постепенно, не в рассрочку
Я современникам своим
Плачу серебряною строчкой,
Но с ободочком золотым...
Вставайте над землей, рассветы,
Струись над нами, утра свет!..
Гляжу на дальние планеты —
Там ни одной березы нет!
Мне это деревцо простое
Преподнесла природа в дар...
Скажите мне,— ну что вам стоит!
Что я еще совсем не стар,
Что жизнь, несущаяся быстро,
Не загнала меня в постель
И что Поэзия, как выстрел,
Гремела, била точно в цель!</text><name>Моя поэзия</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Мне опять приснились дебри,
Глушь пустынь, заката тишь.
Желтый лев крадется к зебре
Через травы и камыш.
Предо мной стволы упрямо
В небо ветви вознесли.
Слышу шаг гиппопотама,
Заросль мнущего вдали.
На утесе безопасен,
Весь я - зренье, весь я - слух.
Но виденья старых басен
Возмущают слабый дух.
Крылья огненного змея
Не затмят ли вдруг закат?
Не взлетит ли, искры сея,
Он над нами, смерти рад?
Из камней не выйдет вдруг ли
Племя карликов ко мне?
Обращая ветки в угли,
Лес не встанет ли в огне?
Месяц вышел. Громче шорох.
Зебра мчится вдалеке.
Лев, взрывая листьев ворох,
Тупо тянется к реке.
Дали сумрачны и глухи.
Хруст слышнее. Страшно. Ведь
Кто же знает: это ль духи
Иль пещеры царь - медведь!</text><name>Опять сон</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Мне спойте про девушек чистых,
Сих спорщиц с черемухой-деревом,
Про юношей стройно-плечистых:
Есть среди вас они - знаю и верю вам.</text><name>Мне спойте про девушек чистых...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Мгновенный свет и гром впотьмах
Как будто дров свалилась груда...
В грозе, в катящихся громах
Мы любим собственную удаль.
Мы знаем, что таится в нас
Так много радости и гнева,
Как в этом громе, что потряс
Раскатами ночное небо!</text><name>Гроза ночью</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1911</date_from><text>Вы идете обычной тропой,
Он - к снегам недоступных вершин.
Прах Мирры Лохвицкой осклепен,
Крест изменен на мавзолей,-
Но до сих пор великолепен
Ее экстазный станс аллей.
Весной, когда, себя ломая,
Пел хрипло Фофанов больной,
К нему пришла принцесса мая,
Его окутав пеленой...
Увы! Пустынно на опушке
Олимпа грезовых лесов...
Для нас Державиным стал Пушкин,-
Нам надо новых голосов!
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным,-
Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово - то сюрприз.
Не терпим мы дешевых копий,
Их примелькавшихся тонов,
И потрясающих утопий
Мы ждем, как розовых слонов...
Душа утонченно, черствеет,
Гнила культура, как рокфор...
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!
Придет Поэт - он близок! близок! -
Он запоет, он воспарит.
Всех муз былого одалисок
В своих любовниц претворит.
И, опьянен своим гаремом,
Сойдет с бездушного ума...
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!
О век безразумной услады,
Безлисто-трепетной весны,
Модернизированной Эллады
И обветшалой новизны!..</text><name>ПРОЛОГ</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Нарбут</author><date_from></date_from><text>Синий купол в бледных звездах,
Крест червонней поздней ржи.
Летом звонким режут воздух
Острокрылые стрижи.
А под маковкой за уши
Кто-то Темный из села,
Точно бронзовые груши,
Прицепил колокола.
И висят они, как серьги,
И звонят к Христову дню.
В меловой живя пещерке,
Голубь сыплет воркотню.
Вот в ветшающие сени
Поднимается старик.
И кряхтят под ним ступени,
И стенной добреет Лик.
И рукой дрожащей гладит
Бронзу сгорбившийся дед:
Ох, на плечи в тихом ладе
Навалилось много лет!
Стелет рваною овчиной
На скамейке свой тулуп,
Щурит око на овины
И жует трясиной губ.</text><name>Владимир Нарбут — На колокольне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from></date_from><text>Море воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок.
Но, счастливец, пред собою
Вижу звездочку мою -
И покоен я душою,
И беспечно я пою:
"Молодая, золотая
Предвещательница дня,
При тебе беда земная
Недоступна до меня.
Но сокрой за бурной мглою
Ты сияние свое -
И сокроется с тобою
Провидение мое!"</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Цветы живут в людских сердцах;
Читаю тайно в их страницах
О ненамеченных границах,
О нерасцветших лепестках.
Я знаю души, как лаванда,
Я знаю девушек-мимоз,
Я знаю, как из чайных роз
В душе сплетается гирлянда.
В ветвях лаврового куста
Я вижу прорезь черных крылий,
Я знаю чаши чистых лилий
И их греховные уста.
Люблю в наивных медуницах
Немую скорбь умерших фей
И лик бесстыдных орхидей
Я ненавижу в светских лицах.
Акаций белые слова
Даны ушедшим и забытым,
А у меня, по старым плитам,
В душе растет разрыв-трава.</text><name>Цветы</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1970</date_from><text>От меня убегают звери,
Вот какое ношу я горе.
Всякий зверь, лишь меня завидит,
В ужасе,
Не разбирая дороги,
Бросается в сторону и убегает прочь.
Я иду без ружья, а они не верят.
Вчера я стоял на краю поляны
И смотрел, как солнце с сумраком спорит:
Над цветами — медовый полдень,
Под цветами — сырая ночь.
На поляну бесшумно, легко, упруго,
Не ожидавшая столь интересной встречи,
С клочьями линючей шерсти на шее
Выбежала озабоченная лиса.
Мы посмотрели в глаза друг другу.
Я старался смотреть как можно добрее
(По-моему, я даже ей улыбнулся),
Но было видно, как наполняются ужасом
Ее звериные выразительные глаза.
Но ведь я не хотел ее обидеть.
Напротив.
Мне было бы так приятно,
Если бы она подошла и о ногу мою потерлась
(О ногу мою не терлась лиса ни разу).
Я пригладил бы ее линючую рыжую шерсть.
Но она рванулась, земли под собой не видя,
Как будто я чума, холера, проказа,
Семиглавое, кровожадное чудовище,
Готовое наброситься, разорвать и съесть.
Сегодня я нагнулся поднять еловую шишку,
Вдруг, из хвороста, из прохладной тени,
Выскочил заяц. Он подпрыгнул, замер
И пустился, как от выстрела, наутек.
Но ведь я не хотел обидеть зайчишку.
Он мог бы запрыгнуть ко мне на колени,
Верхней губой смешно шевеля и ушами,
Подобрал бы с ладони корочку хлебца,
В доброте человека разуверившийся зверек.
Белки,
Завидев меня, в еловых прячутся лапах.
Ежи,
Завидев меня, стараются убежать в крапиву.
Олени,
Кусты разрывая грудью,
От меня уносятся вплавь и вскачь.
Завидев меня
Или только услышав запах,
Все живое разбегается торопливо,
Как будто я самый последний беспощадный
Звериный палач.
Я иду по лесам, раздвигая зеленые ветви,
Я иду по лугам, раздвигая зеленые травы,
Я иду по земле, раздвигая прозрачный воздух,
Я такой же, как дерево, как облако, как вода...
Но в ужасе от меня убегают звери,
В ужасе от меня разбегаются звери.
Вот какое горе. Вот какая беда!</text><name>От меня убегают звери</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1860</date_from><text>Рыжичков, волвяночек,
Белыих беляночек
Наберу скорёшенько
Я, млада-младёшенька,
Что для свекра-батюшки,
Для свекрови-матушки:
Перестали б скряжничать -
Сели бы пображничать.
А тебе, постылому,
Старому да хилому,
Суну я в окошечко
Полное лукошечко
Мухомора старого,
Старого, поджарого...
Старый ест - не справится:
Мухомором давится...
А тебе, треклятому,
Белу-кудреватому,
Высмотрю я травушку,
Травушку-муравушку,
На постелю браную,
Свахой-ночкой стланную,
С пологом-дубровушкой
Да со мной ли, вдовушкой.</text><name>По грибы</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from></date_from><text>От пламени страстей нечистых и жестоких,
От злобных помыслов и лживой суеты
Не исцелит нас жар порывов одиноких,
Не унесет побег тоскующей мечты.
Не средь житейской мертвенной пустыни,
Не на распутье праздных дум и слов
Найти нам путь к утраченной святыне,
Напасть на след потерянных богов.
Не нужно их! В безмерной благостыне
Наш Бог земли своей не покидал
И всем единый путь от низменной гордыни
К смиренной высоте открыл и указал.
И не колеблются Сионские твердыни,
Саронских пышных роз не меркнет красота,
И над живой водой, в таинственной долине,
Святая лилия нетленна и чиста.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Бык Холода родился в сентябре
Под облаками северных сторонок
И нагло заявляет о себе.
Бык Холода пока еще теленок.
Теленок он отнюдь не золотой,
Бодает всех, и как еще бодает:
Сковал все огороды мерзлотой —
И урожай картошки пропадает.
Теленок этот нехороший, злой,
Не золотой в буквальном смысле слова:
Морозит воду, а вода — основа
Промышленности нашей золотой!..
Ведь промывают золото водой,
Водою добывают и алмазы.
Стервец-подлец телец не золотой,
И от него стране убытков масса!..
Теленочек не золотой отнюдь —
Бедняге, мне не нравится ничуть
Такое быстрое похолоданье,
И собираюсь я в обратный путь:
Хочу уехать от его боданья!</text><name>Не золотой теленок</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1912</date_from><text>Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера.
Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера.
Дни — как сны. Дни — как сны.
Безотчетному мысли покорней.
Я одна, но лишь тот, кто один, со вселенной
Господней вдвоем.
К тайной жизни, во всем разлитой, я прислушалась
в сердце моем,—
И не в сердце ль моем всех цветов зацветающих
корни?
И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец,
И не сон — состязание воль?— Всех венчает единый
венец:
Надо всем, что живет, океан расстилается горний.</text><name>Голубыми туманами с гор...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1809</date_from><text>Лягушкам стало не угодно
Правление народно,
И показалось им совсем не благородно
Без службы и на воле жить.
Чтоб горю пособить,
То стали у богов Царя они просить.
Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно,
На сей, однако ж, раз послушал их Зевес:
Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,
И плотно так он треснулся на царство,
Что ходенем пошло трясинно государство:
Со всех Лягушки ног
В испуге пометались,
Кто как успел, куда кто мог,
И шепотом Царю по кельям дивовались.
И подлинно, что Царь на диво был им дан:
Не суетлив, не вертопрашен,
Степенен, молчалив и важен;
Дородством, ростом великан,
Ну, посмотреть, так это чудо!
Одно в Царе лишь было худо:
Царь этот был осиновый чурбан.
Сначала, чтя его особу превысоку,
Не смеет подступить из подданных никто:
Со страхом на него глядят они, и то
Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;
Но так как в свете чуда нет,
К которому б не пригляделся свет,
То и они сперва от страху отдохнули,
Потом к Царю подползть с преданностью дерзнули;
Сперва перед Царем ничком;
А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком;
Дай попытаться сесть с ним рядом;
А там, которые еще поудалей,
К царю садятся уж и задом.
Царь терпит все по милости своей.
Немного погодя, посмотришь, кто захочет,
Тот на него и вскочит.
В три дня наскучило с таким Царем житье.
Лягушки новое челобитье,
Чтоб им Юпитер в их болотную державу
Дал подлинно Царя на славу!
Молитвам теплым их внемля,
Послал Юпитер к ним на царство Журавля.
Царь этот не чурбан, совсем иного нраву;
Не любит баловать народа своего;
Он виноватых ест: а на суде его
Нет правых никого;
Зато уж у него,
Что завтрак, что обед, что ужин, то расправа.
На жителей болот
Приходит черный год.
В Лягушках каждый день великий недочет.
С утра до вечера их Царь по царству ходит
И всякого, кого ни встретит он,
Тотчас засудит и - проглотит.
Вот пуще прежнего и кваканье и стон,
Чтоб им Юпитер снова
Пожаловал Царя инова;
Что нынешний их Царь глотает их, как мух;
Что даже им нельзя (как это ни ужасно!)
Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно;
Что, наконец, их Царь тошнее им засух.
"Почто ж вы прежде жить счастливо не умели?
Не мне ль, безумные, - вещал им с неба глас, -
Покоя не было от вас?
Не вы ли о Царе мне уши прошумели?
Вам дан был Царь?- так тот был слишком тих:
Вы взбунтовались в вашей луже,
Другой вам дан - так этот очень лих:
Живите ж с ним, чтоб не было вам хуже!"</text><name>Лягушки, просящие Царя</name><date_to>1809</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from></date_from><text>Зима приближается. Сызнова
Какой-нибудь угол медвежий
Под слезы ребенка капризного
Исчезнет в грязи непроезжей.
Домишки в озерах очутятся,
Над ними закурятся трубы.
В холодных объятьях распутицы
Сойдутся к огню жизнелюбы.
Обители севера строгого,
Накрытые небом, как крышей!
На вас, захолустные логова,
Написано: сим победиши.
Люблю вас, далекие пристани
В провинции или деревне.
Чем книга чернее и листанней,
Тем прелесть ее задушевней.
Обозы тяжелые двигая,
Раскинувши нив алфавиты,
Вы с детства любимою книгою
Как бы посредине открыты.
И вдруг она пишется заново
Ближайшею первой метелью,
Вся в росчерках полоза санного
И белая, как рукоделье.
Октябрь серебристо-ореховый.
Блеск заморозков оловянный.
Осенние сумерки Чехова,
Чайковского и Левитана.</text><name>Зима приближается</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>О, так это или иначе,
По чьей неизвестно вине,
Но музыка старой удачи
Откуда-то слышится мне.
Я так ее явственно слышу,
Как в детстве, задувши свечу,
Я слышал, как дождик на крышу
Играет все то, что хочу.
Такое бывало на даче,
За лето по нескольку раз.
Но музыку старой удачи
Зачем-то я слышу сейчас.
Все тот же полуночный дождик
Играет мне, что б ни просил,
Как неутомимый художник
В расцвете таланта и сил.</text><name>При дожде</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>Шумела полночная вьюга
В лесной и глухой стороне.
Мы сели с ней друг подле друга.
Валежник свистал на огне.
И наших двух теней громады
Лежали на красном полу,
А в сердце ни искры отрады,
И нечем прогнать эту мглу!
Березы скрипят за стеною,
Сук ели трещит смоляной...
О друг мой, скажи, что с тобою?
Я знаю давно, что со мной!</text><name>Шумела полночная вьюга...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1907</date_from><text>Помните вечно заветы почившего,
К свету и правде Россию будившего,
Страстно рыдавшего,
Тяжко страдавшего
С гнетом в борьбе.
Сеятель! Зерна взошли светозарные:
Граждане, вечно тебе благодарные,
Живы заветами,
Солнцу обетами!
Слава тебе!
* См. Некрасов.</text><name>Памяти Н. А. Некрасова</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1813</date_from><text>"Куда так, кумушка, бежишь ты без оглядки?"-
Лисицу спрашивал Сурок.
"Ох, мой голубчик-куманек!
Терплю напраслину и выслана за взятки.
Ты знаешь, я была в курятнике судьей,
Утратила в делах здоровье и покой,
В трудах куска не доедала,
Ночей не досыпала:
И я ж за то под гнев подпала;
А все по клеветам. Ну, сам подумай ты:
Кто ж будет в мире прав, коль слушать клеветы?
Мне взятки брать? да разве я взбешуся!
Ну, видывал ли ты, я на тебя пошлюся,
Чтоб этому была причастна я греху?
Подумай, вспомни хорошенько".-
"Нет, кумушка; а видывал частенько,
Что рыльце у тебя в пуху".
Иной при месте так вздыхает,
Как будто рубль последний доживает:
И подлинно, весь город знает,
Что у него ни за собой,
Ни за женой,-
А смотришь, помаленьку
То домик выстроит, то купит деревеньку.
Теперь, как у него приход с расходом свесть,
Хоть по суду и не докажешь,
Но как не согрешишь, не скажешь:
Что у него пушок на рыльце есть.</text><name>Лисица и Сурок</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1929</date_from><text>Полдневное солнце дрожа растеклось,
И пламень был слизан голодной луною.
Она, оголтелая, выползла вкось,
До скул налакавшись зенитного зною.
Себя всенебесной владычицей мня,
Она завывала багровою пастью...
В ту ночь подошло, чтоб ударить меня,
Суровое, бронзоволикое счастье.</text><name>Полдневное солнце дрожа растеклось...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Из земной утробы Этновою печью
Мастер выплеснул густое серебро
На обугленные черные предплечья
Молодых подручных мастеров.
Домна чрева средь былого буерака.
Маховое сердце сдвинуло века.
И тринадцатым созвездьем Зодиака
Проросла корявая рука.
Первая жена, отдавшаяся мужу,
Теремовая затворница моя,
Огнь твоих соитий леденили стужи,
Чресла надорвалися в боях.
Но немой вселенной звездчатое темя,
Вспыхнувшие маяки небесных дамб,
Девства кровь и мужа огненное семя
Затвердели камнем диаграмм.
Здесь, в глухой Калуге, в Туле иль в Тамбове,
На пустой обезображенной земле
Вычерчено торжествующей Любовью
Новое земное бытие.</text><name>Из земной утробы Этновою печью...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Вот ящик.
Расстаться я с ним не могу:
Любимые вещи
Я в нем берегу.
Орехи
Такие, что их нипочем
Нельзя расколоть
Ни одним кирпичом.
Свисток.
Я не слышал такого свистка!
Я сам его вырезал
Из тростника.
Я каждое утро
Его мастерил,
Мой ножик со мной
Выбивался из сил.
Однажды
Я к берегу моря пошел,
Я в море купался
И камень нашел.
Пусть все говорят мне,
Что камень — пустяк.
Я твердо уверен,
Что это не так.
Но больше всего
Из любимых вещей
Горжусь я
Железной стамеской своей.
Знакомый столяр
Мне ее подарил.
Он ею работал
И трубку курил.</text><name>Любимые вещи</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1825</date_from><text>К тебе, о чистый Дух, источник вдохновенья,
На крылиях любви несется мысль моя;
Она затеряна в юдоли заточенья,
И всё зовет ее в небесные края.
Но ты облек себя в завесу тайны вечной:
Напрасно силится мой дух к тебе парить.
Тебя читаю я во глубине сердечной,
И мне осталося надеяться, любить.
Греми надеждою, греми любовью, лира!
В преддверьи вечности греми его хвалой!
И если б рухнул мир, затмился свет эфира
И хаос задавил природу пустотой,-
Греми! Пусть сетуют среди развалин мира
Любовь с надеждою и верою святой!</text><name>Сонет (К тебе, о чистый Дух...)</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1908</date_from><text>Весна - и гул, и блеск, и аромат...
Зачем мороз снежинки посыпает?
Наряд весны нежданной стужей смят,
А сад еще весной благоухает!..
Но солнце вновь дробит лучистый звон
И лед в лучах певучих растопляет -
Опять весна взошла на пышный трон,
И снова сад весной благоухает!</text><name>Вариация (Весна - и гул...)</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1972</date_from><text>Бегают по лесу стаи зверей -
Не за добычей, не на водопой:
Денно и нощно они егерей
Ищут веселой толпой.
Звери, забыв вековечные страхи,
С твердою верой, что все по плечу,
Шкуры рванув на груди как рубахи,
Падают навзничь - бери не хочу!
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах -
Ревом ревущих,
Рыком рычащих!
Рыбы пошли косяком против волн -
Черпай руками, иди по ним вброд!
Сколько желающих прямо на стол,
Сразу на блюдо - и в рот!
Рыба не мясо - она хладнокровней -
В сеть норовит, на крючок, в невода:
Рыбы погреться хотят на жаровне,-
Море - по жабры, вода - не вода!
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах -
Сколько ползущих,
Сколько летящих!
Птица на дробь устремляет полет -
Птица на выдумки стала хитра:
Чтобы им яблоки всунуть в живот,
Гуси не ели с утра.
Сильная птица сама на охоте
Слабым собратьям кричит: "Сторонись!"-
Жизнь прекращает в зените, на взлете,
Даже без выстрела падая вниз.
Сколько их в рощах,
Сколько их в чащах -
Ревом ревущих,
Рыком рычащих!
Сколько ползущих
Сколько бегущих,
Сколько летящих,
И сколько плывущих!
Шкуры не хочет пушнина носить -
Так и стремится в капкан и в загон,-
Чтобы людей приодеть, утеплить,
Рвется из кожи вон.
В ваши силки - призадумайтесь, люди!-
Прут добровольно в отменных мехах
Тысячи сот в иностранной валюте,
Тысячи тысячей в наших деньгах.
В рощах и чащах,
В дебрях и кущах
Сколько рычащих,
Сколько ревущих,
Сколько пасущихся,
Сколько кишащих
Мечущих, рвущихся,
Живородящих,
Серых, обычных,
В перьях нарядных,
Сколько их, хищных
И травоядных,
Шерстью линяющих,
Шкуру меняющих,
Блеющих, лающих,
Млекопитающих,
Сколько летящих,
Бегущих, ползущих,
Сколько непьющих
В рощах и кущах
И некурящих
В дебрях и чащах,
И пресмыкающихся,
И парящих,
И подчиненных,
И руководящих,
Вещих и вящих,
Рвущих и врущих -
В рощах и кущах,
В дебрях и чащах!
Шкуры - не порчены, рыба - живьем,
Мясо без дроби - зубов не сломать,-
Ловко, продуманно, просто, с умом,
Мирно - зачем же стрелять!
Каждому егерю - белый передник!
В руки - таблички: "Не бей!", "Не губи!"
Все это вместе зовут - заповедник,-
Заповедь только одна: не убий!
Но сколько в дебрях,
Рощах и кущах -
И сторожащих,
И стерегущих,
И загоняющих,
В меру азартных,
Плохо стреляющих,
И предынфарктных,
Травящих, лающих,
Конных и пеших,
И отдыхающих
С внешностью леших,
Сколько их, знающих
И искушенных,
Не попадающих
В цель, разозленных,
Сколько бегущих,
Ползущих, орущих,
В дебрях и чащах,
Рощах и кущах -
Сколько дрожащих,
Портящих шкуры,
Сколько ловящих
На самодуры,
Сколько типичных,
Сколько всеядных,
Сколько их, хищных
И травоядных,
И пресмыкающихся,
И парящих,
В рощах и кущах,
В дебрях и чащах!</text><name>Заповедник</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1917</date_from><text>И целый день, своих пугаясь стонов,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знаменах
Зловещие смеются черепа.
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам.</text><name>И целый день, своих пугаясь стонов...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Вижу очи твои изумрудные,
Светлый облик встает предо мной.
В эти сны наяву, непробудные,
Унесло меня новой волной.
Ты поникла, земной паутиною
Вся опутана, бедный мой друг,
Но не бойся: тебя не покину я,—
Он сомкнулся, магический круг.
В эти сны наяву, непробудные,
Унесет нас волною одной.
Вижу очи твои изумрудные,
Светлый облик стоит предо мной.</text><name>Вижу очи твои изумрудные...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Басня
Чиновник толстенький, не очень молодой,
По Невскому, с бумагами под мышкой,
Потея и пыхтя и мучимый одышкой,
Бежал рысцой.
На встречных он глядел заботливо и странно,
Хотя не видел никого,—
И колыхалася на шее у него,
Как маятник, с короной Анна.
На службу он спешил, твердя себе: «беги!
Из прежних опытов давно уже ты знаешь,
Как экзекутор наш с той и другой ноги
Старается в чулан упрятать сапоги,
Коли хотя немножко опоздаешь!..»
Он все бежал, но вот —
Вдруг слышит голос из ворот:
— Чиновник, окажи мне дружбу:
Скажи, куда несешься ты?— «На службу!»
— Но из сего какой же выйдет плод?
«Так надобно».— Признайся напоследок:
Мечтал ли ты когда об участи наседок?
«А что?» — Последуй-ка примеру моему!..
Чиновник, курицу узревши, эдак
Сидящую в лукошке, как в дому,
Ей отвечал: «Тебя увидя,
Завидовать тебе не стану я никак!
Несусь я,— точно так!
Но двигаюсь вперед; а ты — несешься, сидя!
Разумный человек, коль баснь сию прочтет,
То, верно, и мораль из оной извлечет.</text><name>Чиновник и курица</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1961</date_from><text>Когда-нибудь, пускай предвзято,
обязан будет вспомнить свет
всех вас, рязанские Мараты
далеких дней, двадцатых лет.
Вы жили истинно и смело
под стук литавр и треск пальбы,
когда стихала и кипела
похлебка классовой борьбы.
Узнав о гибели селькора
иль об убийстве избача,
хватали вы в ночную пору
тулуп и кружку первача
и - с ходу - уезжали сами
туда с наганами в руках.
Ох, эти розвальни и сани
без колокольчика, впотьмах!
Не потаенно, не келейно -
на клубной сцене, прямо тут,
при свете лампы трехлинейной
вершились следствие и суд.
Не раз, не раз за эти годы -
на свете нет тяжельше дел!-
людей, от имени народа,
вы посылали на расстрел.
Вы с беспощадностью предельной
ломали жизнь на новый лад
в краю ячеек и молелен,
средь бескорыстья и растрат.
Не колебались вы нимало,
За ваши подвиги страна
вам - равной мерой - выдавала
выговора и ордена.
И гибли вы не в серной ванне,
не от надушенной руки.
Крещенской ночью в черной бане
вас убивали кулаки.
Вы ныне спите величаво,
уйдя от санкций и забот,
и гул забвения и славы
над вашим кладбищем плывет.</text><name>Рязанские Мараты</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1963</date_from><text>Звенел топор, потом пила.
Потом — последнее усилье.
Береза медленно пошла,
Нас осыпая снежной пылью.
Спилили дерево не зря,—
Над полотном, у края леса,
Тугие ветры декабря
Могли свалить его на рельсы.
Его спилили поутру,
Оно за насыпью лежало
И тихо-тихо на ветру,
Звеня сосульками, дрожало...
Зиме сто лет еще мести,
Гудеть в тайге, ломая сосны,
А нам сто раз еще пройти
Участок свой
По шпалам мерзлым.
И, как глухой сибирский лес,
Как дальний окрик паровоза,
Нам стал привычен темный срез —
Большая мертвая береза.
Пришла весна.
И, после вьюг,
С ремонтом проходя в апреле,
Мы все остановились вдруг,
Глазам испуганно не веря:
Береза старая жила,
Упрямо почки распускались.
На ветках мертвого ствола
Сережки желтые качались!..
Нам кто-то после объяснил,
Что бродит сок в древесной тверди,
Что иногда хватает сил
Ожить цветами
После смерти...
Еще синел в низинах лед
И ныли пальцы от мороза,
А мы смотрели,
Как цветет
Давно погибшая береза.</text><name>Береза</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from></date_from><text>Я кем-то был взнесен на острый верх скалы,-
Так мне в младенчестве приснилось,-
Кругом меня дробилися валы
И море бурное пенилось,
И, с воем, стадо чуд кругом скалы теснилось;
Огонь горел у них в очах!
Я был один - и весь был страх;
И сердце в молодой груди чуть билось.
И милой жизни я сказал: прости!..
Вдруг пылкий огнь в мои втеснился жилы,
И кто-то мне орлины придал крылы
И громко возопил: "Лети!"
И я, под светлыми летая небесами,
Смотрел на мир спокойными очами
И видел землю с высоты:
Там реки в дальние моря бежали;
Там грады пышные, там области лежали,
И в них кипела жизнь, шумели суеты
И страсти бурные пылали...
Но полн я был святых, высоких дум!
И я в земной мятеж не опустился
И с прахом, от земли летящим, не смесился,
И слышал лишь вдали - земной тревоги шум!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1967</date_from><text>Как долго я не высыпалась,
писала медленно, да зря.
Прощай, моя высокопарность!
Привет, любезные друзья!
Да здравствует любовь и легкость!
А то всю ночь в дыму сижу,
и тяжко тащится мой локоть,
строку влача, словно баржу.
А утром, свет опережая,
всплывает в глубине окна
лицо мое, словно чужая
предсмертно белая луна.
Не мил мне чистый снег на крышах,
мне тяжело мое чело,
и всё за тем, чтоб вещий критик
не понял в этом ничего.
Ну нет, теперь беру тетрадку
и, выбравши любой предлог,
описываю по порядку
всё, что мне в голову придет.
Я пред бумагой не робею
и опишу одну из сред,
когда меня позвал к обеду
сосед-литературовед.
Он обещал мне, что наука,
известная его уму,
откроет мне, какая мука
угодна сердцу моему.
С улыбкой грусти и привета
открыла дверь в тепло и свет
жена литературоведа,
сама литературовед.
Пока с меня пальто снимала
их просвещенная семья,
ждала я знака и сигнала,
чтобы понять, при чем здесь я.
Но, размышляя мимолетно,
я поняла мою вину:
что ж за обед без рифмоплёта
и мебели под старину?
Всё так и было: стол накрытый
дышал свечами, цвел паркет,
и чужеземец именитый
молчал, покуривая "кент".
Литературой мы дышали,
когда хозяин вёл нас в зал
и говорил о Мандельштаме.
Цветаеву он также знал.
Он оценил их одаренность,
и, некрасива, но умна,
познаний тяжкую огромность
делила с ним его жена.
Я думала: Господь вседобрый!
Прости мне разум, полный тьмы,
вели, чтобы соблазн съедобный
отвлек от мыслей их умы.
Скажи им, что пора обедать,
вели им хоть на час забыть
о том, чем им так сладко ведать,
о том, чем мне так страшно быть.
В прощенье мне теплом собрата
повеяло, и со двора
вошла прекрасная собака
с душой, исполненной добра.
Затем мы занялись обедом.
Я и хозяин пили ром,-
нет, я пила, он этим ведал,-
и всё же разразился гром.
Он знал: коль ложь не бестолкова,
она не осквернит уста,
я знала: за лукавство слова
наказывает немота.
Он, сокрушаясь бесполезно,
стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
- Потом, мой друг, когда умру...
Мы помирились в воскресенье.
- У нас обед. А что у вас?
- А у меня стихотворенье.
Оно написано как раз.
* См. Цветаева, Мандельштам.</text><name>Описание обеда</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Заросилось. Месяц ходит.
Над левадою покой;
Вдоль по грядкам колобродят
Сфинксы с мертвой головой.
Вышла Груня на леваду...
Под вербою парень ждал...
Ионийскую цикаду
Им кузнечик заменял.
Балалайку парень кинул,
За плетень перемахнул
И в подсолнечниках сгинул,
В конопельке потонул...
Заросилось. Месяц ходит.
Над левадою покой...
Вдоль по грядкам колобродят
Сфинксы с мертвой головой.</text><name>Заросилось. Месяц ходит...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Ну, так уже я не стал быть вашим отныне:
Ибо надо оставить вас мне наед
не.
Днесь ваши очи черны и все лице красно
Не чинят мне никакой муки занапрасно.
Правда, что вы безмерно находитесь слична,
И смягчить ваше сердце - похвальба есть зычна.
Но, Ириса, вы лих быть хотите жестокой,
А любовь снесть не может так спеси высокой.
Я пред тобой и слезы имел и унылость,
И всё что бы вас могло преложить на милость.
Вы зрели вздыхающа по вашей красоте,
Просяща на коленах в сердечной тесноте.
Но понеже ваше сердце так ожесточенно,
Что ни от чего быти не может смягченно,
Так прости уж, жестока, я вас покидаю:
И мое сердце от вас вовсе отнимаю.
Вы ко мне не хотите милости показать,
А я не хочу также от того пропадать.</text><name></name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1894</date_from><text>Терцинами писать как будто очень трудно?
Какие пустяки! Не думаю, что так,—
Мне кажется притом, что очень безрассудно
Такой размер избрать: звучит как лай собак
Его тягучий звон, и скучный, и неровный,—
А справиться-то с ним, конечно, может всяк,—
Тройных ли рифм не даст язык наш многословный!
То ль дело ритмы те, к которым он привык,
Четырехстопный ямб, то строгий, то альковный,—
Как хочешь поверни, всё стерпит наш язык.
А наш хорей, а те трехсложные размеры,
В которых так легко вложить и страстный крик,
И вопли горести, и строгий символ веры?
А стансы легкие, а музыка октав,
А белого стиха глубокие пещеры?
Сравненье смелое, а все-таки я прав:
Стих с рифмами звучит, блестит, благоухает
И пышной розою, и скромной влагой трав,
Но темен стих без рифм и скуку навевает.</text><name></name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1892</date_from><text>Калигула, твой конь в сенате
Не мог сиять, сияя в злате;
Сияют добрые дела.
Державин
Так поиграл в слова Державин,
Негодованием объят.
А мне сдается (виноват!),
Что тем Калигула и славен,
Что вздумал лошадь, говорят,
Послать присутствовать в сенат.
Я помню: в юности пленяла
Его ирония меня;
И мысль моя живописала
В стенах священных трибунала,
Среди сановников, коня.
Что ж, разве там он был некстати?
По мне — в парадном чепраке
Зачем не быть коню в сенате,
Когда сидеть бы людям знати
Уместней в конном деннике?
Что ж, разве звук веселый ржанья
Был для империи вредней
И раболепного молчанья,
И лестью дышащих речей?
Что ж, разве конь красивой мордой
Не затмевал ничтожных лиц
И не срамил осанкой гордой
Людей, привыкших падать ниц?..
Я и теперь того же мненья,
Что вряд ли где встречалось нам
Такое к трусам и к рабам
Великолепное презренье.</text><name>Конь Калигулы</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1965</date_from><text>Снимая тела и конечности,
И лица недобрых и добрых,
У всепобеждающей вечности
Мгновенья ворует фотограф.
Ты здесь посерьезнел, осунулся,
Но там, словно в утренней дымке,
Живешь в нескончаемой юности
На тихо тускнеющем снимке.
Там белою магией магния,
Короткою вспышкой слепою
Ты явлен из времени давнего
На очную ставку с собою.
Вглядись почестней и попристальней
В черты отдаленного брата,—
Ведь всё еще слышится издали
Внезапный щелчок аппарата.</text><name>Снимая тела и конечности...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1865</date_from><text>Как хорошо ты, о море ночное,-
Здесь лучезарно, там сизо-темно...
В лунном сиянии, словно живое,
Ходит, и дышит, и блещет оно...
На бесконечном, на вольном просторе
Блеск и движение, грохот и гром...
Тусклым сияньем облитое море,
Как хорошо, ты в безлюдье ночном!
Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?
Волны несутся, гремя и сверкая,
Чуткие звёзды глядят с высоты.
В этом волнении, в этом сиянье,
Весь, как во сне, я потерян стою -
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою...</text><name>Как хорошо ты, о море ночное...</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Когда случилось петь Дездемоне,-
А жить так мало оставалось,-
Не по любви, своей звезде, она -
По иве, иве разрыдалась.
Когда случилось петь Дездемоне
И голос завела, крепясь,
Про черный день чернейший демон ей
Псалом плакучих русл припас.
Когда случилось петь Офелии,-
А жить так мало оставалось,-
Всю сушь души взмело и свеяло,
Как в бурю стебли с сеновала.
Когда случилось петь Офелии,-
А горечь слез осточертела,-
С какими канула трофеями?
С охапкой верб и чистотела.
Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,
Входили, с сердца замираньем,
В бассейн вселенной, стан свой любящий
Обдать и оглушить мирами.</text><name>Уроки английского</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1814</date_from><text>Давыдов, баловень счастливый
Не той волшебницы слепой,
И благосклонной и спесивой,
Вертящей мир своей клюкой,
Пред коею народ трусливый
Поник просительной главой,—
Но музы острой и шутливой
И Марса, ярого в боях!
Пусть грудь твоя, противным страх,
Не отливается игриво
В златистых и цветных лучах,
Как радуга на облаках;
Но мне твой ус красноречивый,
Взращенный, завитый в полях
И дымом брани окуренный,—
Повествователь неизменный
Твоих набегов удалых
И ухарских врагам приветов,
Колеблющих дружины их!
Пусть генеральских эполетов
Не вижу на плечах твоих,
От коих часто поневоле
Вздымаются плеча других;
Не все быть могут в равной доле,
И жребий с жребием несхож!
Иной, бесстрашный в ратном поле,
Застенчив при дверях вельмож;
Другой, застенчивый средь боя,
С неколебимостью героя
Вельможей осаждает дверь;
Но не тужи о том теперь!
На барскую ты половину
Ходить с поклоном не любил,
И скромную свою судьбину
Ты благородством золотил.
Врагам был грозен не по чину,
Друзьям ты не по чину мил!
Спеши в объятья их без страха
И, в соприсутствии нам Вакха,
С друзьями здесь возобнови
Союз священный и прекрасный,
Союз и братства и любви,
Судьбе могущей неподвластный!..
Где чаши светлого стекла?
Пускай их в ряд, в сей день счастливый,
Уставит грозно и спесиво
Обширность круглого стола!
Сокрытый в них рукой целебной,
Дар благодатный, дар волшебной
Благословенного Аи
Кипит, бьет искрами и пеной! —
Так жизнь кипит в младые дни!
Так за столом непринужденно
Родятся искры острых слов,
Друг друга гонят, упреждают
И, загоревшись, угасают
При шумном смехе остряков!
Ударим радостно и смело
Мы чашу с чашей в звонкий лад!..
Но твой, Давыдов, беглый взгляд
Окинул круг друзей веселый,
И, среди нас осиротелый,
Ты к чаше с грустью приступил,
И вздох невольный и тяжелый
Поверхность чаши заструил!..
Вздох сердца твоего мне внятен,—
Он скорбной траты тайный глас;
И сей бродящий взор понятен —
Он ищет Бурцова средь нас.
О Бурцов! Бурцов! честь гусаров,
По сердцу Вакха человек!
Ты не поморщился вовек
Ни с блеска сабельных ударов,
Светящих над твоим челом,
Ни с разогретого арака,
Желтеющего за стеклом
При дымном пламени бивака!
От сиротствующих пиров
Ты был оторван смертью жадной!
Так резкий ветр, посол снегов,
Сразившись с лозой виноградной,
Красой и гордостью садов,
Срывает с корнем, повергает,
И в ней надежду убивает
Усердных Вакховых сынов!
Не удалось судьбой жестокой
Ударить робко чашей мне
С твоею чашею широкой,
Всегда потопленной в вине!
Я не видал ланит румяных,
Ни на челе следов багряных
Побед, одержанных тобой;
Но здесь, за чашей круговой,
Клянусь Давыдовым и Вакхом:
Пойду на холм надгробный твой
С благоговением и страхом;
Водяных слез я не пролью,
Но свежим плющем холм украшу,
И, опрокинув полну чашу,
Я жажду праха утолю!
И мой резец, в руке дрожащий,
Изобразит от сердца стих:
«Здесь Бурцов, друг пиров младых;
Сном вечности и хмеля спящий.
Любил он в чашах видеть дно,
Врагам казать лицо средь боя.—
Почтите падшего героя
За честь, отчизну и вино!»</text><name>К партизану-поэту (Давыдов, баловень счастливый...)</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1830</date_from><text>Подражание Г-же Деборд-Вальмор
(Для Елизаветы Петровны Пашковой)
Когда б он знал, что пламенной душою
С его душой сливаюсь тайно я!
Когда б он знал, что горькою тоскою
Отравлена младая жизнь моя!
Когда б он знал, как страстно и как нежно
Он, мой кумир, рабой своей любим...
Когда б он знал, что в грусти безнадежной
Увяну я, непонятая им!..
Когда б он знал!..
Когда б он знал, как дорого мне стоит,
Как тяжело мне с ним притворной быть!
Когда б он знал, как томно сердце ноет,
Когда велит мне гордость страсть таить!..
Когда б он знал, какое испытанье
Приносить мне спокойный взор его,
Когда в замен немаго обожанья
Я тщетно жду улыбки от него.
Когда б он знал!..
Когда б он знал, в душе его убитой
Любви бы вновь язык заговорил,
И юности восторг полузабытый
Его бы вновь согрел и оживил!-
И я тогда, счастливица!.. любима...
Любима им, была бы, может быть!
Надежда льстит тоске неутолимой;
Не любит он... а мог бы полюбить!
Когда б он знал!..</text><name>Когда б он знал!</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви,
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!</text><name>Настоящую нежность не спутаешь...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Упали окон вековые веки.
От суеты земной отрешены,
Гуляли церемонные калеки,
И на луну глядели горбуны.
Старухи, вытянув паучьи спицы,
Прохладный саван бережно плели.
Коты кричали. Умирали птицы.
И памятники по дорогам шли.
Уснув в ту ночь, мы утром не проснулись.
Был сер и нежен города скелет.
Мы узнавали все суставы улиц,
Все перекрестки юношеских лет.
Часы не били. Стали звезды ближе.
Пустынен, дик, уму непостижим,
В забытом всеми, брошенном Париже
Уж цепенел необозримый Рим.</text><name>Упали окон вековые веки...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Село Хвостокурово
28 июля. Очень жарко. В тени должно быть много градусов...
На горе под березкой лежу,
На березку я молча гляжу,
Но при виде плакучей березки
На глазах навернулися слезки.
А меж тем все молчанье вокруг,
Лишь порою мне слышится вдруг,
Да и то очень близко, на елке,
Как трещат, иль свистят перепелки.
Вплоть до вечера там я лежал,
Трескотне той иль свисту внимал,
И девятого лишь в половине
Я без чаю заснул в мезонине.
29 июля. Жар попрежнему...
Желтеет лист на деревах,
Несутся тучи в небесах,
Но нет дождя, и жар палит.
Все, что растет, то и горит.
Потеет пахарь на гумне,
И за снопами в стороне
У бабы от дневных работ
Повсюду также виден пот.
Но вот уж меркнет солнца луч,
Выходит месяц из-за туч,
И освещает на пути
Все звезды млечного пути.
Царит повсюду тишина,
По небу катится луна,
Но свет и от других светил
Вдруг небосклон весь осветил...
Страдая болию зубной,
В пальто, с подвязанной щекой,
На небо яркое гляжу,
За каждой звездочкой слежу.
Я стал их все перебирать,
Названья оных вспоминать,
А время шло своей чредой,
И у амбара часовой
Ежеминутно, что есть сил,
Давно уж в доску колотил.
Простясь с природою, больной,
Пошел я медленно домой,
И лег в девятом половине
Опять без чаю в мезонине.
1 августа. Опять в тени должно быть много градусов...
При поднятии гвоздя
близ каретного сарая.
Гвоздик, гвоздик из металла,
Кем на свет сооружен?
Чья рука тебя сковала,
Для чего ты заострен?
И где будешь? Полагаю,
Ты не можешь дать ответ;
За тебя я размышляю,
Занимательный предмет.
На стене ль простой избушки
Мы увидимся с тобой,
Где рука слепой старушки
Вдруг повесит ковшик свой?
Иль в покоях господина
На тебе висеть с шнурком
Будет яркая картина,
Иль кисетец с табаком?
Или шляпа плац-майора,
Иль зазубренный палаш,
Окровавленная шпора,
И ковровый сак-вояж?
Эскулапа ли квартира
Вечный даст тебе приют?
Для висенья вицмундира
Молотком тебя вобьют?
Может быть, для барометра
Вдруг тебя назначит он,
А потом для термометра,
Иль с рецептами картон
На тебя повесит он?
Или ляпис-инферналис,
Иль с ланцетами суму?—
Вообще, чтоб не валялись
Вещи нужные ему.
Иль подбитый под ботфортой,
Будешь ты чертить паркет,
Где первейшего все сорта,
Где на всем печать комфорта,
Где посланника портрет?
Иль, напротив, полотенце
Будешь ты собой держать,
Да кафтанчик ополченца,
Отъезжающего в рать?
Потребить гвоздочек знает
Всяк на собственный свой вкус,
Но пока о том мечтает,
(беру и смотрю)
Эту шляпку ожидает
В мезонине мой картуз.
(Поспешно ухожу наверх).</text><name>Выдержки из моего дневника в деревне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>За степью, в приволжских песках,
Широкое, алое солнце тонуло.
Ребенок уснул у тебя на руках,
Ты вышла из душной кибитки, взглянула
На кровь, что в зеркальные соли текла,
На солнце, лежавшее точно на блюде,—
И сладкой отрадой степного, сухого тепла
Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди.
Великий был стан за тобой:
Скрипели колеса, верблюды ревели,
Костры, разгораясь, в дыму пламенели
И пыль поднималась багровою тьмой.
Ты, девочка, тихая сердцем и взором,
Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок,
Что сонный ребенок, державший твой темный сосок,
Тот самый Могол, о котором
Во веки веков не забудет земля?
Ты знала ли, Мать, что и я
Восславлю его,— что не надо мне рая,
Христа, Галилеи и лилий ее полевых,
Что я не смиреннее их —
Аттилы, Тимура, Мамая,
Что я их достоин, когда,
Наскучив таиться за ложью,
Рву древнюю хартию божью,
Насилую, режу, и граблю, и жгу города?
Погасла за степью слюда,
Дрожащее солнце в песках потонуло.
Ты скучно в померкшее небо взглянула
И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза...
Несметною ратью чернели воза,
В синеющей ночи прохладой и горечью дуло.</text><name>В Орде</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Диктаторы звонят поэтам
по телефону
и задают вопросы.
Поэты, переполненные спесью,
и радостью, и страхом,
охотно отвечают, ощущая,
что отвечают чересчур охотно.
Диктаторы заходят в комитеты,
где с бранью, криком,
угрозами, почти что с кулаками
помощники диктаторов решают
судьбу поэтов.
Диктаторы наводят справку.
- Такие-то, за то-то.
- О, как же, мы читали.-
И милостиво разрешают
продленье жизни.
Потом - черта.
А после, за чертою,
поэт становится цитатой
в речах державца,
листком в его венке лавровом,
становится подробностью эпохи.
Он ест, и пьет, и пишет.
Он посылает изредка посылки
тому поэту,
которому не позвонили.
Потом все это -
диктатора, поэта, честь и славу,
стихи, грехи, подвохи, охи, вздохи -
на сто столетий заливает лава
грядущей, следующей эпохи.</text><name>Звонки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1965</date_from><text>От модности не требуйте народности,
Народность - это почва, это плуг.
И только по одной профнепригодности
Решаются ее освоить вдруг.
Народность не играет побрякушками,
И чужероден ей любой эрзац.
В ней золотом сияет имя Пушкина,
Ее не так-то просто в руки взять.
Народность - это тара тороватая,
Наполненная тяжестью зерна,
Народность - это баба рябоватая,
Которая земле своей верна.
Народность циркачам не повинуется,
Она для них - бельмо, живой укор.
В ней Данте, Пушкин, Гете соревнуются,-
Что мода для таких высоких гор!</text><name>От модности не требуйте народности...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1973</date_from><text>О, когда-нибудь, когда?
Сяду я себя забуду,
Ненадолго — навсегда,
Повсеместно и повсюду.
Все забуду, разучусь,
И разуюсь и разденусь,
Сам с собою разлучусь
От себя куда-то денусь.</text><name>О, когда-нибудь, когда?..</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1905</date_from><text>Евгению Иванову
Вот Он - Христос - в цепях и розах
За решeткой моей тюрьмы.
Вот агнец кроткий в белых ризах
Пришeл и смотрит в окно тюрьмы.
В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно.
Убогий художник создал небо.
Но лик и синее небо - одно.
Единый, светлый, немного грустный -
За ним восходит хлебный злак,
На пригорке лежит огород капустный,
И берeзки и eлки бегут в овраг.
И всё так близко и так далёко,
Что, стоя рядом, достичь нельзя,
И не постигнешь синего ока,
Пока не станешь сам как стезя...
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всeм не забудешь, и всего не разлюбишь,
И не поблекнешь, как мeртвый злак.</text><name>Вот Он - Христос - в цепях и розах...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1918</date_from><text>Канителят стариков бригады
канитель одну и ту ж.
Товарищи!
На баррикады!-
баррикады сердец и душ.
Только тот коммунист истый,
кто мосты к отступлению сжег.
Довольно шагать, футуристы,
В будущее прыжок!
Паровоз построить мало -
накрутил колес и утек.
Если песнь не громит вокзала,
то к чему переменный ток?
Громоздите за звуком звук вы
и вперед,
поя и свища.
Есть еще хорошие буквы:
Эр,
Ша,
Ща.
Это мало - построить парами,
распушить по штанине канты.
Все совдепы не сдвинут армий,
если марш не дадут музыканты.
На улицу тащите рояли,
барабан из окна багром!
Барабан,
рояль раскроя ли,
но чтоб грохот был,
чтоб гром.
Это что - корпеть на заводах,
перемазать рожу в копоть
и на роскошь чужую
в отдых
осоловелыми глазками хлопать.
Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы - наши кисти.
Площади - наши палитры.
Книгой времен
тысячелистой
революции дни не воспеты.
На улицы, футуристы,
барабанщики и поэты!</text><name>Приказ по армии искусства</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1838</date_from><text>Филида с каждою зимою,
Зимою новою своей,
Пугает большей наготою
Своих старушечьих плечей.
И, Афродита гробовая,
Подходит, словно к ложу сна,
За ризой ризу опуская,
К одру последнему она.</text><name>Филида с каждою зимою...</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Нам черное солнце светило,
нас жгло, опаляло оно,
сжигая иные светила,
сияя на небе - одно.
О, черного солнца сиянье,
зиянье его в облаках!
О, долгие годы стоянья
на сомкнутых каблуках!
И вот - потемнели блондины.
И вот - почернели снега.
И билась о черные льдины
чернейшего цвета пурга.
И черной фатою невесты
окутывались тогда,
когда приходили не вести,
а в черной каемке беда.
А темный, а белый, а серый
казались оттенками тьмы,
которую полною мерой
мы видели, слышали мы.
Мы ее ощужали.
Мы ее осязали.
Ели вместе со щами.
Выплакивали со слезами.</text><name>Нам черное солнце светило...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Близился сизый закат.
Воздух был нежен и хмелен,
И отуманенный сад
Как-то особенно зелен.
И, о Незримой твердя,
В тучах таимой печали,
В воздухе, полном дождя,
Трубы так мягко звучали.
Вдруг - точно яркий призыв,
Даль чем-то резко разъялась:
Мягкие тучи пробив,
Медное солнце смеялось.</text><name>Сизый закат</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>Глухо мой заступ, о череп ударясь, звенит.
Замогильный
Гость, выходи-ко! Вокруг тебя панцирь, перчатки
и бердыш -
Пусть истлевают! Тебя ж отлучу я, о череп,
от тлена!
Ты не услышишь ни кликов воинских, ни бранных
ударов.
Мирно лежи у подножия лиры эллинской и миртом
Вечнозеленой Эллады венчайся, порой наполняясь
Гулким ответом на струны ее, потрясенные ветром.
Так же не в вечных ли миртах, не в звуках ли горних
гармоний
Прежний хозяин твой, дух, утопает теперь?..</text><name>Череп</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1971</date_from><text>Подснежник там еще, под настом,
Но через наста хрусткий пласт
Он знак условленный подаст нам,
Уже без кода передаст.
И выйдет — вызов зимней прозе,
И, захлебнувшись новизной,
Погибнет первым на морозе,
Так и не встретившись с весной.</text><name>Стихи о самом первом</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1908</date_from><text>О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала,
Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый,
В водном плеске душа колыбельную негу слыхала,
И поодаль стояли пустынные скалы, как сестры.
Отовсюду звучала старинная песнь — Калевала:
Песнь железа и камня о скорбном порыве титана.
И песчаная отмель — добыча вечернего вала,
Как невеста, белела на пурпуре водного стана.
Как от пьяного солнца бесшумные падали стрелы
И на дно опускались и тихое дно зажигали,
Как с небесного древа клонилось, как плод перезрелый,
Слишком яркое солнце, и первые звезды мигали;
Я причалил и вышел на берег седой и кудрявый;
Я не знаю, как долго, не знаю, кому я молился...
Неоглядная Сайма струилась потоками лавы,
Белый пар над водой тихонько вставал и клубился.</text><name>О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1901</date_from><text>Белой ночью месяц красный
Выплывает в синеве.
Бродит призрачно-прекрасный,
Отражается в Неве.
Мне провидится и снится
Исполпенье тайных дум.
В вас ли доброе таится,
Красный месяц, тихий шум?..</text><name>Белой ночью месяц красный...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1929</date_from><text>Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: «Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем.
Брось житье, иди за мною,
У меня во гробе тихо.
Белым саваном укрою
Всех от мала до велика.
Не грусти, что будет яма,
Что с тобой умрет наука:
Поле выпашется само,
Рожь поднимется без плуга.
Солнце в полдень будет жгучим,
Ближе к вечеру прохладным.
Ты же, опытом научен,
Будешь белым и могучим
С медным крестиком квадратным
Спать во гробе аккуратном».
«Смерть, хозяина не трогай,—
Отвечает ей мужик. —
Ради старости убогой
Пощади меня на миг.
Дай мне малую отсрочку,
Отпусти меня. А там
Я единственную дочку
За труды тебе отдам».
Смерть не плачет, не смеется,
В руки девицу берет
И, как полымя, несется,
И трава под нею гнется
От избушки до ворот.
Холмик во поле стоит,
Дева в холмике шумит:
«Тяжело лежать во гробе,
Почернели ручки обе,
Стали волосы как пыль,
Из грудей растет ковыль.
Тяжело лежать в могиле,
Губки тоненькие сгнили,
Вместо глазок — два кружка,
Нету милого дружка!»
Смерть над холмиком летает
И хохочет, и грустит,
Из ружья в него стреляет
И, склоняясь говорит:
«Ну, малютка, полно врать,
Полно глотку в гробе драть!
Мир над миром существует,
Вылезай из гроба прочь!
Слышишь, ветер в поле дует,
Наступает снова ночь.
Караваны сонных звезд
Пролетели, пронеслись.
Кончен твой подземный пост,
Ну, попробуй, поднимись!»
Дева ручками взмахнула,
Не поверила ушам,
Доску вышибла, вспрыгнула,
Хлоп! И лопнула по швам.
И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.
Была дева — стали щи.
Смех, не смейся, подожди!
Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти,
Будет деревце шуметь,
Про девицу песни петь,
Про девицу песни петь,
Сладким голосом звенеть:
«Баю, баюшки, баю,
Баю девочку мою!
Ветер в поле улетел,
Месяц в небе побелел.
Мужики по избам спят,
У них много есть котят.
А у каждого кота
Были красны ворота,
Шубки синеньки у них,
Все в сапожках золотых,
Все в сапожках золотых,
Очень, очень дорогих...»</text><name>Искушение</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Как Млечный Путь, любовь твоя
Во мне мерцает влагой звездной,
В зеркальных снах над водной бездной
Алмазность пытки затая.
Ты - слезный свет во тьме железной,
Ты - горький звездный сок. А я -
Я - помутневшие края
Зари слепой и бесполезной.
И жаль мне ночи... Оттого ль,
Что вечных звезд родная боль
Нам новой смертью сердце скрепит?
Как синий лед мой день... Смотри!
И меркнет звезд алмазный трепет
В безбольном холоде зари.</text><name>Как Млечный Путь, любовь твоя...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from></date_from><text>Памяти В. Высоцкого
Бок о бок с шашлычной,
шипящей так сочно,
киоск звукозаписи
около Сочи.
И голос знакомый
с хрипинкой несется,
и наглая надпись:
"В продаже - Высоцкий".
Володя,
ах, как тебя вдруг полюбили
Со стереомагами
автомобили!
Толкнут
прошашлыченным пальцем кассету,
И пой,
даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит
в игрушечке-"Ладе"
Со шлюхой,
измазанной в шоколаде,
и цедит,
чтоб не задремать за рулем:
"А ну-ка Высоцкого мы крутанем!"
Володя,
как страшно
меж адом и раем
крутиться для тех,
кого мы презираем!
Но, к нашему счастью,
магнитофоны
Не выкрадут
наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы
и Нью-Йорка,
Для части планеты,
чье имя - "галерка".
И ты к приискателям
на вертолете
Спускался и пел у костров на болоте.
Ты был полу-Гамлет и полу-Челкаш.
Тебя торгаши не отнимут.
Ты наш…
Тебя хоронили, как будто ты гений.
Кто - гений эпохи. Кто - гений мгновений.
Ты - бедный наш гений семидесятых
И бедными гениями небогатых.
Для нас Окуджава
был Чехов с гитарой.
Ты - Зощенко песни
с есенинкой ярой,
И в песнях твоих,
раздирающих душу,
Есть что-то
от сиплого хрипа Хлопуши!
…Киоск звукозаписи
около пляжа.
Жизнь кончилась.
И началась распродажа.</text><name>Киоск звукозаписи</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Прекрасны вы, поля земли родной,
Еще прекрасней ваши непогоды;
Зима сходна в ней с первою зимой,
Как с первыми людьми ее народы!..
Туман здесь одевает неба своды!
И степь раскинулась лиловой пеленой,
И так она свежа, и так родня с душой,
Как будто создана лишь для свободы...
Но эта степь любви моей чужда;
Но этот снег летучий, серебристый
И для страны порочной слишком чистый
Не веселит мне сердца никогда.
Его одеждой хладной, неизменной
Сокрыта от очей могильная гряда
И позабытый прах, но мне,
но мне бесценный.</text><name>Прекрасны вы, поля...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Живы дети, только дети,-
Мы мертвы, давно мертвы.
Смерть шатается на свете
И махает, словно плетью,
Уплетенной туго сетью
Возле каждой головы,
Хоть и даст она отсрочку -
Год, неделю или ночь,
Но поставит всё же точку
И укатит в черной тачке,
Сотрясая в дикой скачке,
Из земного мира прочь.
Торопись дышать сильнее,
Жди - придет и твой черед.
Задыхайся, цепенея,
Леденея перед нею.
Срок пройдет - подставишь шею,-
Ночь, неделя или год.</text><name>Живы дети, только дети...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>CANTO XXIII
Ott. 100
Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла,
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами.
Луга палит полдневный зной,
Пастух убогий спит у стада,
Устал под латами герой -
Его манит ручья прохлада.
Здесь мыслит он найти покой.
И здесь-то, здесь нашел несчастный
Приют жестокий и ужасный.
Гуляя, он на деревах
Повсюду надписи встречает.
Он с изумленьем в сих чертах
Знакомый почерк замечает;
Невольный страх его влечет,
Он руку милой узнает...
И в самом деле в жар полдневный
Медор с китайскою царевной
Из хаты пастыря сюда
Сам друг являлся иногда.
Орланд их имена читает
Соединенны вензелом;
Их буква каждая гвоздем
Герою сердце пробивает.
Стараясь разум усыпить,
Он сам с собою лицемерит,
Не верить хочет он, хоть верит,
Он силится вообразить,
Что вензеля в сей роще дикой
Начертаны все - может быть -
Другой, не этой Анджеликой.
Но вскоре, витязь, молвил ты:
"Однако ж эти мне черты
Знакомы очень... разумею,
Медор сей выдуман лишь ею,
Под этим прозвищем меня
Царевна славила, быть может".
Так басней правду заменя,
Он мыслит, что судьбе поможет.
Но чем он более хитрит,
Чтоб утушить свое мученье,
Тем пуще злое подозренье
Возобновляется, горит;
Так в сетке птичка, друг свободы,
Чем больше бьется, тек сильней,
Тем крепче путается в ней.
Орланд идет туда, где своды
Гора склонила на ручей.
Кривой, бродящей павиликой
Завешен был тенистый вход.
Медор с прелестной Анджеликой
Любили здесь у свежих вод
В день жаркой, в тихой час досуга
Дышать в объятиях друг друга,
И здесь их имена кругом
Древа и камни сохраняли;
Их мелом, углем иль ножом
Везде счастливцы написали.
Туда пешком печальный граф
Идет и над пещерой темной
Зрит надпись - в похвалу забав
Медор ее рукою томной
В те дни стихами начертал;
Стихи, чувств нежных вдохновенье,
Он по-арабски написал,
И вот их точное значенье:
"Цветы, луга, ручей живой,
Счастливый грот, прохладны тени,
Приют любви, забав и лени,
Где с Анджеликой молодой,
С прелестной дщерью Галафрона,
Любимой многими - порой
Я знал утехи Купидона.
Чем, бедный, вас я награжу?
Столь часто вами охраненный,
Одним лишь только услужу -
Хвалой и просьбою смиренной.
Господ любовников молю,
Дам, рыцарей и всевозможных
Пришельцев, здешних иль дорожных,
Которых в сторону сию
Фортуна заведет случайно,-
На воды, луг, на тень и лес
Зовите благодать небес,
Чтоб нимфы их любили тайно,
Чтоб пастухи к ним никогда
Не гнали жадные стада".
Граф точно так, как по-латыне,
Знал по-арабски. Он не раз
Спасался тем от злых проказ,
Но от беды не спасся ныне.
Два, три раза, и пять, и шесть
Он хочет надпись перечесть;
Несчастный силится напрасно
Сказать, что нет того, что есть,
Он правду видит, видит ясно,
И нестерпимая тоска,
Как бы холодная рука,
Сжимает сердце в нем ужасно,
И наконец на свой позор
Вперил он равнодушный взор.
Готов он в горести безгласной
Лишиться чувств, оставить свет.
Ах, верьте мне, что муки нет,
Подобной муке сей ужасной.
На грудь опершись бородой,
Склонив чело, убитый, бледный,
Найти не может рыцарь бедный
Ни вопля, ни слезы одной.
* "Неистовый Роланд". (итал.)</text><name>ИЗ АРИОСТОВА "ORLANDO FURIOSO"*</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>Гармоника, гармоника!
Эй, пой, визжи и жги!
Эй, желтенькие лютики,
Весенние цветки!
Там с посвистом да с присвистом
Гуляют до зари,
Кусточки тихим шелестом
Кивают мне: смотри.
Смотрю я - руки вскинула,
В широкий пляс пошла,
Цветами всех осыпала
И в песне изошла...
Неверная, лукавая,
Коварная - пляши!
И будь навек отравою
Растраченной души!
С ума сойду, сойду с ума,
Безумствуя, люблю,
Что вся ты - ночь, и вся ты - тьма,
И вся ты - во хмелю...
Что душу отняла мою,
Отравой извела,
Что о тебе, тебе пою,
И песням нет числа!..</text><name>Гармоника, гармоника!..</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Замолкнул гром, шуметь гроза устала,
Светлеют небеса,
Меж черных туч приветно засияла
Лазури полоса;
Еще дрожат цветы, полны водою
И пылью золотой, —
О, не топчи их с новою враждою
Презрительной пятой!</text><name>Замолкнул гром, шуметь гроза устала...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1922</date_from><text>Да! Теперь - решено без возврата
Я покинул родные края,
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.
Низкий дом мой давно ссутулился,
Старый пёс мой давно издох,
На московских изогнутых улицах
Помереть, знать, судил мне Бог.
А я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия опочила на куполах.
А когда ночью светит месяц...
Когда светит чёрт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак;
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролёт до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандюгами жарю спирт.
Сердце бьётся всё чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
"Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад."
Назкий дом без меня ссутулился,
Старый пёс мой давно издох,
На московских изогнутых улицах,
Умереть, знать, судил мне Бог.</text><name>Да! Теперь - решено без возврата...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>Она была во всем права -
И даже в том, что сделала.
А он сидел, дышал едва,
И были губы белые.
И были черные глаза,
И были руки синие.
И были черные глаза
Пустынными пустынями.
Пустынный двор жестоких лет,
Пустырь, фонарь и улица.
И переулок, как скелет,
И дом подъездом жмурится.
И музыка ее шагов
Схлестнулась с подворотнею,
И музыка ее шагов -
Таблеткой приворотною.
И стала пятаком луна,
Подруга полумесяца,
Когда потом ушла она,
А он решил повеситься.
И шантажом гремела ночь,
Улыбочкой приправленным.
И шантажом гремела ночь
И пустырем отравленным.
И лестью падала трава,
И местью встала выросшей.
И ото всех его бравад
Остался лишь пупырышек.
Сезон прошел, прошел другой -
И снова снег на паперти.
Сезон прошел, прошел другой -
Звенит бубенчик капелькой.
И заоконная метель,
И лампа - желтой дынею.
А он все пел, все пел, все пел,
Наказанный гордынею.
Наказан скупостью своей,
Устал себя оправдывать.
Наказан скупостью своей
И страхом перед правдою.
Устал считать улыбку злом,
А доброту - смущением.
Устал считать себя козлом
Любого отпущения.
Двенадцать падает. Пора!
Дорога в темень шастает.
Двенадцать падает. Пора!
Забудь меня, глазастого!</text><name>Она была во всем права</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1975</date_from><text>I
Сыплется песок в часах песочных.
Струйка, право, тоньше волоска.
Над ее мерцаньем худосочным
Масса,
Толща плотного песка.
Я бы счел задачей невозможной
Счет песку, как мелкая пыльца.
Этой струйкой, право же, ничтожной,
Век ему не вытечь до конца.
Он еще пока незыблем явно
За стеклом в футляре и в руке.
Но уже ворончатая ямка
Появилась сверху на песке.
Сыплются песчинки — вот причина,
Льются в бездну нижнего стекла.
Только это вовсе не песчинки,
Глядь-поглядь, минута утекла!
Исчезают, падают мгновенья,
Что бы ты ни делал, все равно.
Жутко — беспрерывного теченья
Никому замедлить не дано.
Ты в кино, на пляже, на охоте,
В шахматы играешь, пиво пьешь,
Спишь и ешь... Они всегда в работе.
Ни одно обратно не вернешь.
Жизнь течет. То лег, а то проснулся.
Пишешь. Любишь. Голоден и сыт.
Чуть забылся, только отвернулся —
Года нет!
Работают часы.
Остановишь? Спрячешь? Черта в стуле!
Плачь не плачь, не сделать ничего.
Бездной вниз часы перевернули
В день и час рожденья твоего.
II
Поезду кажется, что земные пейзажи
Мчатся мимо него,
Скользят за окнами,
Плывут, содрогаются и летят.
Убегают в безвозвратное прошлое,
Так что кустик каждый
Никакими силами не вернешь назад.
Песчинкам в песочных часах представляется,
Что стеклянные стенки
Все время несутся куда-то вверх,
Словно ткется бесконечная нить.
Утекают,
Ускользают,
И никакими силами
Их невозможно остановить.
Нам, на земле живущим, кажется,
Что движется время.
Иногда ползет,
Плетется,
Тянется,
Едва ли не останавливается,
Иногда летит на всех парусах.
В зависимости от того,
Что мы делаем сами,
Мы -
Поезда, идущие через земные пейзажи,
Мы -
Песчинки, сыплющиеся в песочных часах.</text><name>Песочные часы</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from></date_from><text>Под что-то, да, всегда под что-то,
под чье-то будущее «да»
вершится жаркая работа,
мучительная, как беда.
Тот хмель уйдет, уйдет похмелье,
и будет пусто и светло.
Но если что-то мы посмели,
то, значит, что-то нас вело,
и, значит, что-то было в миге,
глухом и тесном, как тюрьма,
раз существуют в мире книги,
деревья, дети и дома.</text><name>Под что-то, да, всегда под что-то...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>К. Р.</author><date_from>1886</date_from><text>Научи меня, Боже, любить
Всем умом Тебя, всем помышленьем,
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биеньем.
Научи Ты меня соблюдать
Лишь Твою милосердую волю,
Научи никогда не роптать
На свою многотрудную долю.
Всех, которых пришел искупить
Ты Своею Пречистою Кровью,
Бескорыстной, глубокой любовью
Научи меня, Боже, любить!</text><name>Молитва</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1881</date_from><text>На утре дней моих о подвигах мечтая,
Я долго звонких слов от дел не отличал,
И, как пророк добра, гремя и обличая,
Меня пустой крикун нередко увлекал;
Я наряжал его в цветы моих мечтаний.
Ловил слова его. . . . . . . . . . . .</text><name>На утре дней моих о подвигах мечтая...</name><date_to>1881</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Вставные казенные зубы
давно уходящей эпохи,
хоть выглядят тупо и грубо,
но для загрызанья — неплохи.
Тяжелые потные руки
уже отступающей эры
такие усвоили трюки,
что и не подыщешь примеры.
Ревущее зычное горло
всего, что с давным и давном,-
оно не охрипло,
не сперло
дыхание
смрадное
в нем.
Оно, как и прежде, готово
сказать свое ложное слово.</text><name>Вставные казенные зубы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1939</date_from><text>Продлится всего четыре недели. К началу осени
Все вы вернетесь домой. Но осень
Много раз придет и пройдет, а вы
Не вернетесь домой.
Маляр вам станет рассказывать — мол, машины
Будут за вас воевать. Лишь немногим
Предстоит умереть. Но вы,
Сотнями тысяч будете вы умирать,
Умирать в таком огромном количестве,
каком никогда и никто еще на свете не умирал.
Если мне доведется услышать,
что вы воюете на Северном полюсе,
и Индии, в Трансваале,
Значит, буду я знать,
Где ваши могилы.
Перевод М.Ваксмахера</text><name>Фюрер вам станет рассказывать — дескать, война...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from></date_from><text>Мой прах уснет забытый и холодный,
А для тебя настанет жизни май;
О, хоть на миг душою благородной
Тогда стихам, звучавшим мне, внимай!
И вдумчивым и чутким сердцем девы
Безумных снов волненья ты поймешь
И от чего в дрожащие напевы
Я уходил - и ты за мной уйдешь.
Приветами, встающими из гроба,
Сердечных тайн бессмертье ты проверь.
Вневременной повеем жизнью оба,
И ты и я - мы встретимся - теперь!</text><name>Теперь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Лившиц</author><date_from>1935</date_from><text>Двор. Весна. Жую печенье.
— Дай кусманчик!
— Нет, не дам... —
Тотчас — первое крещенье —
Получаю по зубам.
Удивляюсь.
Вытираю
Покрасневшую слюну.
Замечаю тетю Раю,
Подбежавшую к окну.
Знаю — дома ждет расправа.
Восклицаю громко: — Раз!.. —
И стоящему направо
Попадаю в левый глаз.
Это помню. Дальше — туже.
Из деталей — ни одной.
Впрочем, нет: печенье — в луже,
Тетя Рая надо мной...
Летом — ссоры. Летом — игры.
Летом — воздух голубей.
Кошки прыгают как тигры
На пугливых голубей.
Разве есть на свете средство
От простуды в январе?!..
Начиналось наше детство
На асфальтовом дворе.
Рыжей крышей пламенело
И в осенний дождь грибной
Лопухами зеленело
Возле ямы выгребной.</text><name>Вступление</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Читаю мемуары разных лиц.
Сопоставляю прошлого картины,
что удается мне не без труда.
Из вороха распавшихся страниц
соорудить пытаюсь мир единый,
а из тряпья одежки обветшалой -
блистательный ваш облик, господа.
Из полусгнивших кружев паутины -
вдруг аромат антоновки лежалой,
какие-то деревни, города,
а в них - разлуки, встречи, именины,
родная речь и свадеб поезда;
сражения, сомнения, проклятья,
и кринолины, и крестьянок платья...
Как медуница перед розой алой -
фигуры ваших женщин, господа...
И не хватает мелочи, пожалуй,
чтоб слиться с этим миром навсегда.</text><name>Читаю мемуары разных лиц...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1966</date_from><text>Велик твой путь,
И ноша нелегка,
Дробится камень под твоей стопою.
Мне кажется,
Что прожил я века,
И все живу,
И все иду с тобою.
Когда аркан над головой свистел
И шум пиров катился по улусам,
Другой бы постарел и поседел,
А я русел,
Я становился русым.
Всевластьем силы
И всевластьем тьмы
Я в прежней жизни
Был сто раз унижен.
Другой бы не превысил и травы,
А я все рос,
Я становился - выше.
И кровь была дешевле, чем вино.
Той кровью,
Безрассудно пролитою,
Другой ожесточился бы давно,
А я добрел твоею добротою.
По грозам, по ветрам да по снегам
Я заучил твои степные песни.
Да, я ровесник
Всем твоим векам
И Революции твоей ровесник.
Мы стали и моложе и новей,
Но в добром свете
Красных пятилучий
Твоя дорога стала только круче,
Моя задача - только тяжелей.
Кто на горе,
Тот раньше солнце встретит,
Кто средь друзей,
Тот силой не шути,
Кто впереди шагает,
Тот в ответе
За все ошибки на крутом пути.
А мудрый в дружбе
О друзьях печется,
А кто в борьбе,
Тот сил не тратит зря.
Ведь океан великий
Лишь качнется,
Как всюду
Закачаются моря.
Дробится камень под твоей стопой...
И пусть не первым,
Пусть не самым лучшим
Я был с тобой
В твоем давно минувшем,-
Дай и в грядущем
Мне побыть с тобой.</text><name>С тобой, Россия</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1918</date_from><text>Все пустыни друг другу от века родны,
Но Аравия, Сирия, Гоби -
Это лишь затиханье Сахарской волны,
В сатанинской воспрянувшей злобе.
Плещет Красное море, Персидский залив,
И глубоки снега на Памире,
Но ее океана песчаный разлив
До зеленой доходит Сибири.
Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей,
Ты в одной лишь пустыне на свете
Не захочешь людей и не встретишь людей,
А полюбишь лишь солнце да ветер.
Солнце клонит лицо с голубой вышины,
И лицо это девственно-юно,
И, как струи пролитого солнца, ровны
Золотые песчаные дюны.
Всюду башни, дворцы из порфировых скал,
Вкруг фонтаны и пальмы на страже,
Это солнце на глади воздушных зеркал
Пишет кистью лучистой миражи.
Живописец небесный вечерней порой
У подножия скал и растений
На песке, как на гладкой доске золотой,
Расстилает лиловые тени.
И, небесный пловец, лишь подаст оно знак,
Прозвучат гармоничные звоны,
Это лопнет налитый огнем известняк
И рассыплется пылью червленой.
Блещут скалы, темнеют под ними внизу
Древних рек каменистые ложа,
На покрытое волнами море в грозу,
Ты промолвишь, Сахара похожа.
Но вглядись: эта вечная слава песка -
Только горнего отсвет пожара,
С небесами, где легкие спят облака,
Бродят радуги, схожа Сахара.
Буйный ветер в пустыне второй властелин,
Вот он мчится порывами, точно
Средь высоких холмов и широких долин
Дорогой иноходец восточный.
И звенит и поет, поднимаясь, песок,
Он узнал своего господина,
Воздух меркнет, становится солнца зрачок
Как гранатовая сердцевина.
И чудовищных пальм вековые стволы,
Вихри пыли взметнулись и пухнут,
Выгибаясь, качаясь, проходят сквозь мглы,
Тайно веришь - вовеки не рухнут.
Так и будут бродить до скончанья веков,
Каждый час все грозней и грознее,
Головой пропадая среди облаков,
Эти страшные серые змеи.
Но мгновенье... отстанет и дрогнет одна
И осядет песчаная груда,
Это значит - в пути спотыкнулась она
О ревущего в страхе верблюда.
И когда на проясневшей глади равнин
Все полягут, как новые горы,
В Средиземное море уходит хамсин
Кровь дурманить и сеять раздоры.
И стоит караван, и его проводник
Всюду посохом шарит в тревоге,
Где-то около плещет знакомый родник,
Но к нему он не знает дороги.
А в оазисах слышится ржанье коня
И под пальмами веянье нарда,
Хоть редки острова в океане огня,
Точно пятна на шкуре гепарда.
Но здесь часто звучит оглушающий бой,
Блещут копья и веют бурнусы.
Туарегов, что западной правят страной,
На востоке не любят тиббусы.
И пока они бьются за пальмовый лес,
За верблюда иль взоры рабыни,
Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес
Заметают пески из пустыни.
Потому что пустынные ветры горды
И не знают преград своеволью.
Рушат стены, сады засыпают, пруды
Отравляют белеющей солью.
И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.
Средиземное море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.
И когда наконец корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.</text><name>Сахара</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1864</date_from><text>Не первый год у этих мест
Я в час вечерний проезжаю,
И каждый раз гляжу окрест,
И над березами встречаю
Все тот же золоченый крест.
Среди зеленой густоты
Карнизов обветшалых пятна,
Внизу могилы и кресты,
И мне — мне кажется понятно,
Что шепчут куполу листы.
Еще колеблясь и дыша
Над дорогими мертвецами,
Стремлюсь куда-то, вдаль спеша,
Но встречу с тихими гробами
Смиренно празднует душа.</text><name>Не первый год у этих мест...</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Уже над ельником из-за вершин колючих
Сияло золото вечерних облаков,
Когда я рвал веслом густую сеть пловучих
Болотных трав и водяных цветов.
То окружая нас, то снова расступаясь,
Сухими листьями шумели тростники;
И наш челнок шел, медленно качаясь,
Меж топких берегов извилистой реки.
От праздной клеветы и злобы черни светской
В тот вечер, наконец, мы были далеко -
И смело ты могла с доверчивостью детской
Себя высказывать свободно и легко.
И голос твой пророческий был сладок,
Так много в нем дрожало тайных слез,
И мне пленительным казался беспорядок
Одежды траурной и светлорусых кос.
Но грудь моя тоской невольною сжималась,
Я в глубину глядел, где тысяча корней
Болотных трав невидимо сплеталась,
Подобно тысяче живых зеленых змей.
И мир иной мелькал передо мною -
Не тот прекрасный мир, в котором ты жила;
И жизнь казалась мне суровой глубиною
С поверхностью, которая светла.</text><name>Уже над ельником из-за вершин колючих...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Werde der du bist.
Гете
Когда тебе придется туго,
Найдешь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.
И все и всех найдешь в порядке.
А ты - как ряженый на святки -
Играешь в прятки сам с собой,
С твоим искусством и судьбой.
В чужом костюме ходит Гамлет
И кое-что про что-то мямлит,-
Он хочет Моиси играть,
А не врагов отца карать.
Из миллиона вероятий
Тебе одно придется кстати,
Но не дается, как назло
Твое заветное число.
Загородил полнеба гений,
Не по тебе его ступени,
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.
Найдешь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска у слепца,
Когда отыскан угол зренья
И ты при вспышки озаренья
Собой угадан до конца.</text><name>Стань самим собой</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1809</date_from><text>Навозну кучу разрывая,
Петух нашел Жемчужное зерно
И говорит: "Куда оно?
Какая вещь пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят?
А я бы право, был гораздо боле рад
Зерну Ячменному: оно не столь хоть видно,
Да сытно".
Невежи судят точно так:
В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.</text><name>Петух и Жемчужное Зерно</name><date_to>1809</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from></date_from><text>В каких лесах, в какой долине,
В часы вечерней тишины,
Задумчиво ты бродишь ныне
Под светлым сумраком луны?
Кто сердце мыслью потаенной,
Кто прелестью твоей мечты?
Кого на одр уединенный
С зарею призываешь ты?
Чей голос слышишь ты в журчанье
Ручья, бегущего с холмов,
В таинственном лесов молчанье,
В шептаньи легких ветерков?
Кто первым чувством пробужденья,
Последней тайной перед сном?
Чье имя беглый след смущенья
Наводит на лице твоем?
Кто и в отсутствии далеком
Присутствен сердцу одному?
Кого в борьбе с жестоким роком
Зовешь к спасенью своему?
Чей образ на душе остылой
Погаснет с пламенем в крови,
С последней жизненною силой,
С последней ласкою любви?</text><name>В каких лесах, в какой долине...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1902</date_from><text>Чашу с темным вином подала мне богиня печали.
Тихо выпив вино, я в смертельной истоме поник.
И сказала бесстрастно, с холодной улыбкой богиня:
"Сладок яд мой хмельной. Это лозы с могилы любви".</text><name>Чашу с темным вином...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1822</date_from><text>Напрасно думаете вы,
Чтобы гусар, питомец славы,
Любил лишь только бой кровавый
И был отступником любви.
Амур не вечно пастушком
В свирель без умолка играет:
Он часто, скучив посошком,
С гусарской саблею гуляет;
Он часто храбрости огонь
Любовным пламенем питает -
И тем милей бывает он!
Он часто с грозным барабаном
Мешает звук любовных слов;
Он так и нам под доломаном
Вселяет зверство и любовь.
В нас сердце не всегда желает
Услышать стон, увидеть бой...
Ах, часто и гусар вздыхает,
И в кивере его весной
Голубка гнездышко свивает...</text><name>Гусар</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1933</date_from><text>Мне снилось... Сказать не умею,
Что снилось мне в душной ночи.
Я видел все ту же аллею,
Где гнезда качают грачи.
Я слышал, как темные липы
Немолчный вели разговор,
Мне чудились иволги всхлипы
И тлеющий в поле костер.
И дом свой я видел, где в окнах,
Дрожа, оплывала свеча.
Березы серебряный локон,
Качаясь, касался плеча.
С полей сквозь туманы седые
К нам скошенным сеном несло,
Созвездия - очи живые -
В речное гляделись стекло.
Подробно бы мог рассказать я,
Какой ты в тот вечер была;
Твое шелестевшее платье
Луна ослепительно жгла.
И мы не могли надышаться
Прохладой в ночной тишине,
И было тебе девятнадцать,
Да столько же, верно, и мне.</text><name>Мне снилось... Сказать не умею...</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1855</date_from><text>В армяке с открытым воротом,
С обнаженной головой,
Медленно проходит городом
Дядя Влас - старик седой.
На груди икона медная:
Просит он на божий храм,-
Весь в веригах, обувь бедная,
На щеке глубокий шрам;
Да с железным наконешником
Палка длинная в руке...
Говорят, великим грешником
Был он прежде. В мужике
Бога не было; побоями
В гроб жену свою вогнал;
Промышляющих разбоями,
Конокрадов укрывал;
У всего соседства бедного
Скупит хлеб, а в черный год
Не поверит гроша медного,
Втрое с нищего сдерет!
Брал с родного, брал с убогого,
Слыл кащеем-мужиком;
Нрава был крутого, строгого...
Наконец и грянул гром!
Власу худо; кличет знахаря -
Да поможешь ли тому,
Кто снимал рубашку с пахаря,
Крал у нищего суму?
Только пуще всё неможется.
Год прошел - а Влас лежит,
И построить церковь божится,
Если смерти избежит.
Говорят, ему видение
Всё мерещилось в бреду:
Видел света преставление,
Видел грешников в аду;
Мучат бесы их проворные,
Жалит ведьма-егоза.
Ефиопы - видом черные
И как углие глаза,
Крокодилы, змии, скорпии
Припекают, режут, жгут...
Воют грешники в прискорбии,
Цепи ржавые грызут.
Гром глушит их вечным грохотом,
Удушает лютый смрад,
И кружит над ними с хохотом
Черный тигр-шестокрылат.
Те на длинный шест нанизаны,
Те горячий лижут пол...
Там, на хартиях написаны,
Влас грехи свои прочел...
Влас увидел тьму кромешную
И последний дал обет...
Внял господь - и душу грешную
Воротил на вольный свет.
Роздал Влас свое имение,
Сам остался бос и гол
И сбирать на построение
Храма божьего пошел.
С той поры мужик скитается
Вот уж скоро тридцать лет,
Подаянием питается -
Строго держит свой обет.
Сила вся души великая
В дело божие ушла,
Словно сроду жадность дикая
Непричастна ей была...
Полон скорбью неутешною,
Смуглолиц, высок и прям,
Ходит он стопой неспешною
По селеньям, городам.
Нет ему пути далекого:
Был у матушки Москвы,
И у Каспия широкого,
И у царственной Невы.
Ходит с образом и с книгою,
Сам с собой всё говорит
И железною веригою
Тихо на ходу звенит.
Ходит в зимушку студеную,
Ходит в летние жары,
Вызывая Русь крещеную
На посильные дары,-
И дают, дают прохожие...
Так из лепты трудовой
Вырастают храмы божии
По лицу земли родной...</text><name>Влас</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1912</date_from><text>...Как мой китайский зонтик красен,
Натерты мелом башмачки.
Анна Ахматова
Снова заученно смелой походкой
Я приближаюсь к заветным дверям.
Звери меня дожидаются там,
Пестрые звери за крепкой решеткой.
Будут рычать и пугаться бича,
Будут сегодня еще вероломней
Или покорней... не все ли равно мне,
Если я молод и кровь горяча?
Только... я вижу все чаще и чаще
(Вижу и знаю, что это лишь бред)
Странного зверя, которого нет,
Он — золотой, шестикрылый, молчащий.
Долго и зорко следит он за мной
И за движеньями всеми моими,
Он никогда не играет с другими
И никогда не придет за едой.
Если мне смерть суждена на арене,
Смерть укротителя, знаю теперь:
Этот, незримый для публики, зверь
Первым мои перекусит колени.
Фанни, завял вами данный цветок,
Вы ж, как всегда, веселы на канате.
Зверь мой, он дремлет у вашей кровати,
Смотрит в глаза вам, как преданный дог.</text><name>Укротитель зверей</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1812</date_from><text>Полно плакать и кручиниться,
Полно слезы лить горючие:
Честь и родина любезные
Мне велят с тобой не видеться.
О девица, о красавица,
Осуши слезу горючую,
Дай прижать тебя к груди моей!
В поле знамя развевается,
И товарищи любезные
С кликом радостным волнуются
В ожиданьи время бранного.
О девица, о красавица,
Осуши слезу горючую,
Дай прижать тебя к груди моей!
Полно плакать и кручиниться.
Если любишь друга верного,
С верой к богу, к другу с верностью
Дожидайся возвращения.
О девица, о красавица,
Осуши слезу горючую,
Дай прижать тебя к груди моей!
Не захочет дева русская
Посрамить стыдом любезного,
Чтобы он священну родину
Позабыл для страсти пламенной.
О девица, о красавица,
Осуши слезу горючую,
Дай прижать тебя к груди моей!
Если я погибну с честию,
Мы с тобою там обымемся.
Если я останусь с славою,
Нам любовь сто раз прелестнее.
О девица, о красавица,
Осуши слезу горючую,
Дай прижать тебя к груди моей.</text><name>Песнь (Полно плакать и кручиниться...)</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1975</date_from><text>Жилье твое остужено.
Жена твоя покойница
Была любимой суженой —
И вот былинкой клонится,
И спит в подводном Китеже,
Спит, запертая в тереме.
А ты сиротство выдержи,
Коли богат потерями.
Ничто, ничто не сдвинуто,
Всё прочно закольцовано.
А если сердце вынуто —
Заснет в конце концов оно.
Забудь свое случайное.
Застынь в метели режущей
И настежь дверь в отчаянье —
В последнее прибежище.</text><name>Последнее прибежище</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>А. Скрябину
Плетусь один безлюдным перевалом,
Из света в свет — сквозь свет от вечных стен...
Неизреченно пламя в сердце малом
И тайный жар в душе неизречен!
Мгновения — как молнии... В их смене
Немеет вздох отдельности во мне...
И в смертной доле выше нет ступени,
И ярче нет виденья в смертном сне!
Ни жалобы, ни боли своевольной...
Ни ига зыбкой радости людской...
Лишь кроткий свет молитвы безглагольной,
И знание без мысли, и покой...
И снова дух, как пилигрим опальный,
Восходит в храм пророческой Молвы,
Где ширь земли — как жертвенник венчальный
Под звездным кровом Бога синевы,—
И где, вне смерти, тает в кротком свете,
В жемчужных далях бездны золотой,
Вся явь вещей и бренный труд столетий,
Как легкий дым кадильницы святой...</text><name>Восхождение</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1917</date_from><text>Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.
С чьей-то ласковости вешней
Отгрустил я в синей мгле
О прекрасной, но нездешней,
Неразгаданной земле.
Не гнетет немая млечность
Не тревожит звездный страх.
Полюбил я мир и вечность
Как родительский очаг.
Все в них благостно и свято,
Все тревожное светло.
Плещет рдяный мак заката
На озерное стекло.
И невольно в море хлеба
Рвется образ с языка:
Отелившееся небо
Лижет красного телка.</text><name>Не напрасно дули ветры...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1938</date_from><text>Мне кажется порой, что я
вот так и буду жить и жить на свете!
Как тронет смерть, когда кругом - друзья,
когда трава, и облака, и ветер -
все до пылинки - это жизнь моя?</text><name>Мне кажется порой, что я...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1937</date_from><text>Небо покрывалось темной синевою,
Вечер нас баюкал, словно море — лодку,
Вечер был хороший — ты была со мною,
Вечер был хороший, только чуть короткий.</text><name>Небо покрывалось темной синевою...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Земля изрыта вкривь и вкось.
Ее, сквозь выстрелы и пенье,
я спрашиваю: «Как терпенье?
Хватает? Не оборвалось —
выслушивать все наши бредни
о том, кто первый, кто последний?»
Она мне шепчет горячо:
«Я вас жалею, дурачье.
Пока вы топчетесь в крови,
пока друг другу глотки рвете,
я вся в тревоге и в заботе.
Изнемогаю от любви.
Зерно спалите — морем трав
взойду над мором и разрухой,
чтоб было чем наполнить брюхо,
покуда спорите, кто прав...»
Мы все — трибуны, смельчаки,
все для свершений народились,
а для нее — озорники,
что попросту от рук отбились.
Мы для нее как детвора,
что средь двора друг друга валит
и всяк свои игрушки хвалит...
Какая глупая игра!</text><name>Земля изрыта вкривь и вкось...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1940</date_from><text>Танки,
танки,
танки...
Здравствуй, наша сталь!
Под шатром знамен
по мостовой московской
грохотал,
и шел,
и прогибал асфальт
грузом многих тонн
«Владимир Маяковский».
Баса
грозный тон
под броневою грудью.
Чувствую,
что он,—
по взгляду,
по орудью.
Рев
сложился в речь:
«Товарищи!
Я с вами!
Жив
и горд —
Советской родины поэт,
что, неся на башне
боевое знамя.
двигаюсь,
как танк,
по улицам побед.
Гвардия стихов
теперь
в гвардейской части,
в ста боях прошла
тяжелая броня.
Мой читатель
броневые части
отливал в Магнитогорске
для меня.
Рифмами
детали мне выковывая,
по эстрадам
месяц на пролет
мой читатель
собирал целковые
мне
на сталетвердый переплет...
Тыща километров.
Фронтовым зарницам
ни конца, ни края.
Орудийный гром.
Здесь я ездил прежде.
Знаю заграницу.
Приходилось глазом
меряться с врагом.
Разве мне в новинку?
Не встречался разве
с воем их газет,
со звоном прусских шпор?..
Значит, буду бить
по гитлеровской мрази,
как по белой прежде,
рифмами в упор!»
Четверо читателей
присягу
повторили про себя.
И вот —
сам Владим Владимыч
по рейхстагу
в свисте пуль
осколочными бьет.
Поднят флаг победы.
Враг обрушен...
«Рад я,
что моя поэзия
была
безотказным
партии оружьем,
восплотившись
в танки,
строчки
и другие долгие дела...
Расскажите это
всем поэтам,
чтобы шибче ход
и чтобы тверже ствол!
Чтобы работой,
мыслью,
песней спетой
праздновать
на улице вот этой
коммунизма торжество...»
Под шатром знамен
пронесся голос строгий.
И когда отгрохотал
знакомый бас,
мы с волненьем
повторили строки,
поднимавшие
в атаки
нас:
«Слово —
полководец
человечьей силы.
Марш!
Чтобы время
сзади
ядрами рвалось.
К старым дням
чтоб ветром
относило
только путаницу волос...»
Здравствуй,
танк,
советской мощи образ!
В день победы
и в другие дни
наша гордость —
это наша бодрость
и непробиваемая
твердость
выкованной
родиной
брони!</text><name>Танк «Маяковский»</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1877</date_from><text>Стиха не ценят моего
Ни даже четвертью червонца,
А ты даришь мне за него
Кусочек истинного солнца,
Кусочек солнца твоего!
Когда б стихи мои вливали
Такой же свет в сердца людей,
Как ты — в безбрежность этой дали
И здесь, вкруг этих кораблей
С их парусом, как жар горящим
Над зеркалом живых зыбей,
И в этом воздухе, дышащем
Так горячо и так легко
На всем пространстве необъятном,—
Как я ценил бы высоко,
Каким бы даром благодатным
Считал свой стих, гордился б им,
И мне бы пелось, вечно пелось,
Своим бы солнцем сердце грелось,
Как нынче греется твоим!</text><name>Айвазовскому (Стиха не ценят моего...)</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Есть на земле предостаточно рас -
Просто цветная палитра,-
Воздуха каждый вдыхает за раз
Два с половиною литра!
Если так дальше, так - полный привет -
Скоро конец нашей эры:
Эти китайцы за несколько лет
Землю лишат атмосферы!
Сон мне тут снился неделю подряд -
Сон с пробужденьем кошмарным:
Будто - я в дом, а на кухне сидят
Мао Цзедун с Ли Сын Маном!
И что разделился наш маленький шар
На три огромные части,
Нас - миллиард, их - миллиард,
А остальное - китайцы.
И что подают мне какой-то листок:
На, мол, подписывай - ну же,-
Очень нам нужен ваш Дальний Восток -
Ах, как ужасно нам нужен!..
Только об этом я сне вспоминал,
Только о нем я и думал,-
Я сослуживца недавно назвал
Мао - простите - Цзедуном!
Но вскорости мы на Луну полетим,-
И что нам с Америкой драться:
Левую - нам, правую - им,
А остальное - китайцам.</text><name>Есть на земле предостаточно рас...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1945</date_from><text>Мир еврейских местечек...
Ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан
здесь прошел
средь пожаров и гула.
Сальных шуток своих
не отпустит беспутный резник,
И, хлеща по коням,
не споет на шоссе балагула.
Я к такому привык -
удивить невозможно меня.
Но мой старый отец,
все равно ему выспросить надо,
Как людей умирать
уводили из белого дня
И как плакали дети
и тщетно просили пощады.
Мой ослепший отец,
этот мир ему знаем и мил.
И дрожащей рукой,
потому что глаза слеповаты,
Ощутит он дома,
синагоги
и камни могил,-
Мир знакомых картин,
из которого вышел когда-то.
Мир знакомых картин -
уж ничто не вернет ему их.
И пусть немцам дадут
по десятку за каждую пулю,
Сальных шуток своих
все равно не отпустит резник,
И, хлеща по коням,
уж не спеть никогда
балагуле.</text><name>Мир еврейских местечек...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Сонет
Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,
Из жерла черного метала глубина:
Тем до рожденья их отверженным созданьям
Мне одному, увы! известна лишь цена...
Как чахлая листва, пестрима увяданьем
И безнадежностью небес позлащена,
Они полны еще неясным ожиданьем,
Но погребальная свеча уж зажжена.
Без лиц и без речей разыгранная драма:
Огонь под розами мучительно храним,
И светозарный бог из черной ниши храма...
Он улыбается, он руки тянет к ним.
И дети бледные Сомненья и Тревоги
Идут к нему приять пурпуровые тоги.
* По автографу под загл. "Экран",
с зачеркнутым загл. "У камина".
Пурпуровые тоги - торжественное
одеяние консулов в Древнем Риме, здесь
- атрибут славы.</text><name>Ненужные строфы</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from></date_from><text>Светлые часы невозвратимы,
Горькие, поверь, всегда при нас,
И они - хотим иль не хотим мы -
Складками лежат у наших глаз.</text><name>Светлые часы невозвратимы...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Я места ищу для могилы.
Не знаешь ли, где светлей?
Так холодно в поле. Унылы
У моря груды камней.
А она привыкла к покою
И любит солнечный свет.
Я келью над ней построю,
Как дом наш на много лет.
Между окнами будет дверца,
Лампадку внутри зажжём,
Как будто темное сердце
Алым горит огнём.
Она бредила, знаешь, больная,
Про иной, про небесный край,
Но сказал монах, укоряя:
«Не для вас, не для грешных рай».
И тогда, побелев от боли,
Прошептала: «Уйду с тобой».
Вот одни мы теперь, на воле,
И у ног голубой прибой.</text><name>Похороны</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1851</date_from><text>Посвященное Павлу Васильевичу и
Александре Васильеве Жуковским
Птичка летает,
Птичка играет,
Птичка поет;
Птичка летала,
Птичка играла,
Птички уж нет!
Где же ты, птичка?
Где ты, певичка?
В дальнем краю
Гнездышко вьешь ты;
Там и поешь ты
Песню свою.</text><name>Птичка</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1859</date_from><text>И в нашей жизни повседневной
Бывают радужные сны,
В край незнакомый, в мир волшебный,
И чуждый нам и задушевный,
Мы ими вдруг увлечены.
Мы видим: с голубого своду
Нездешним светом веет нам,
Другую видим мы природу,
И без заката, без восходу
Другое солнце светит там...
Все лучше там, светлее, шире,
Так от земного далеко...
Так разно с тем, что в нашем мире,-
И в чистом пламенном эфире
Душе так родственно-легко.
Проснулись мы,- конец виденью,
Его ничем не удержать,
И тусклой, неподвижной тенью,
Вновь обреченных заключенью,
Жизнь обхватила нас опять.
Но долго звук неуловимый
Звучит над нами в вышине,
И пред душой, тоской томимой,
Все тот же взор неотразимый,
Все та ж улыбка, что во сне.</text><name>Е. Н. Анненковой</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1879</date_from><text>Отрывок
«Взгляни, как спокойно уснула она,
На щечках — румянец играет,
В чертах — не борьба роковая видна,
Но тихое счастье сияет.
Улыбка на сжатые губы легла,
Рассыпаны косы волнами,
Опущены веки, и мрамор чела
Увит полевыми цветами...
Вокруг погребальное пенье звучит,
Вокруг раздаются рыданья,
И только она безмятежно лежит,
Ей чужды тоска и страданья.
Душа её там, где любовь и покой,
Где нет ни тревог, ни сомнений,
Ни горькой и жгучей печали людской,
Ни страстных людских наслаждений...
Она отдыхает! О чем же рыдать?
Пусть смолкнут на сердце рыданья,
И будем трудиться, бороться и ждать,
Пока не наступит свиданье!»
«О, если б в свиданье я веровать мог,
О, если б я знал, что над нами
Царит справедливый, всевидящий Бог
И нашими правит судьбами!
Но вера угасла в усталой груди;
В ней нет благодатного света —
И призраком грозным встает впереди
Борьба без любви, без привета!..
Напрасно захочет душа отдохнуть
И сладким покоем забыться;
Мне некому руку в тоске протянуть,
Мне некому больше молиться!..
Она не проснется... она умерла,
И в сумрак суровой могилы
Она навсегда, навсегда унесла
И веру и гордые силы...
Оставь же — и дай мне поплакать над ней,
Поплакать святыми слезами,—
Я плачу над жизнью разбитой моей,
Я плачу над прошлыми снами!..»</text><name>Два горя</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1916</date_from><text>Как соловей, расцеловавший воздух,
коснулись дни звенящие твои меня,
и я ищу в качающихся звездах
тебе узор красивейшего имени.
Я, может, сердцем дотла изолган:
вот повторяю слова — все те же,
но ты мне в уши ворвалась Волгой,
шумишь и машешь волною свежей.
Мой голос брошен с размаху в пропасть,
весь в черной пене качает берег,
срываю с сердца и ложь и робость,
твои повсюду сверкнули серьги.
По горло волны! Пропой еще, чем
тебя украсить, любовь и лебедь.
Я дней, закорчившихся от пощечин,
срываю нынче ответы в небе!</text><name>Через гром</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1913</date_from><text>Не болтай о том, что знаешь,
Темных тайн не выдавай.
Если в ссоре угрожаешь,
Я пошлю тебя бай-бай.
Милый мальчик, успокою
Болтовню твою
И уста тебе закрою.
Баюшки-баю.
Чем и как живет воровка,
Знает мальчик,- ну так что ж!
У воровки есть веревка,
У друзей воровки - нож.
Мы, воровки, не тиранки:
Крови не пролью,
В тряпки вымакаю ранки.
Баюшки-баю.
Между мальчиками ссора
Жуткой кончится игрой.
Покричи, дитя, и скоро
Глазки зоркие закрой.
Если хочешь быть нескромным,
Ангелам в раю
Расскажи о тайнах темных.
Баюшки-баю.
Освещу ковер я свечкой.
Посмотри, как он хорош.
В нем завернутый, за печкой,
Милый мальчик, ты уснешь.
Ты во сне сыграешь в прятки,
Я ж тебе спою,
Все твои собрав тетрадки:
- Баюшки-баю!
Нет игры без перепуга.
Чтоб мне ночью не дрожать,
Ляжет добрая подруга
Здесь у печки на кровать,
Невзначай ногою тронет
Колыбель твою,-
Милый мальчик не застонет.
Баюшки-баю.
Из окошка галерейки
Виден зев пещеры той,
Над которою еврейки
Скоро все поднимут вой.
Что нам, мальчик, до евреек!
Я тебе спою
Слаще певчих канареек:
- Баюшки-баю!
Убаюкан тихой песней,
Крепко, мальчик, ты заснешь.
Сказка старая воскреснет,
Вновь на правду встанет ложь,
И поверят люди сказке,
Примут ложь мою.
Спи же, спи, закрывши глазки,
Баюшки-баю.</text><name>Жуткая колыбельная</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>Ни рыжая брада, ни радость старых лет,
Ни дряхлая твоя супруга,
Ни кони не спасли от тяжкого недуга...
И Агафона нет!
Потух, как от копыт огонь во мраке ночи,
Как ржанье звучное усталого коня!..
О небо! со слезой к тебе подъемлю очи
И, бренный, не могу не вопросить тебя:
Ужель не вечно нам вожжами править можно
И счастие в вине напрасно находить?
Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно,
А нам с худыми быть!..
Увы! не будешь ты потряхивать вожжею;
Не будешь лошадей бить плетию своею;
И, усом шевеля, по-русски их бранить;
Уже не станешь ты и по воду ходить!
Глас молодецкий не прольется,
И путник от тебя уж не зажмет ушей,
И при сияньи фонарей
Уж глас форейтора тебе не отзовется,
И ах! Кузьминишна сквозь слез не улыбнется!
Умолкло все с тобой! Кухарки слезы льют,
Супруга, конюхи венки из сена вьют,
Глася отшедшему к покою:
"Когда ты умер - черт с тобою!"</text><name>На смерть кучера Агафона</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Посвящено сослуживцу моему
по министерству финансов,
г. Бенедиктову
Пароход летит стрелою,
Грозно мелет волны в прах
И, дымя своей трубою,
Режет след в седых волнах.
Пена клубом. Пар клокочет.
Брызги перлами летят.
У руля матрос хлопочет.
Мачты в воздухе торчат.
Вот находит туча с юга,
Все чернее и черней...
Хоть страшна на суше вьюга,
Но в морях еще страшней!
Гром гремит, и молньи блещут...
Мачты гнутся, слышен треск...
Волны сильно в судно хлещут...
Крики, шум, и вопль, и плеск!
На носу один стою я*,
И стою я, как утес.
Морю песни в честь пою я,
И пою я не без слез.
Море с ревом ломит судно.
Волны пенятся кругом.
Но и судну плыть нетрудно
С Архимедовым винтом.
Вот оно уж близко к цели.
Вижу,- дух мой объял страх -
Ближний след наш еле-еле,
Еле видится в волнах...
А о дальнем и помину,
И помину даже нет;
Только водную равнину,
Только бури вижу след!..
Так подчас и в нашем мире:
Жил, писал поэт иной,
Звучный стих ковал на лире
И - исчез в волне мирской!..
Я мечтал. Но смолкла буря;
В бухте стал наш пароход,
Мрачно голову понуря,
Зря на суетный народ:
"Так,- подумал я,- на свете
Меркнет светлый славы путь;
Ах, ужель я тоже в Лете
Утону когда-нибудь?!"
* Здесь, конечно, разумеется нос парохода,
а не поэта; читатель сам мог бы догадаться
об этом. Примечание К. Пруткова.</text><name>Поездка в Кронштадт</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Не сумерек боюсь — такого света,
Что вся земля — одно дыханье мирт,
Что даже камень Ветхого Завета
Лишь золотой и трепетный эфир.
Любви избыток, и не ты, а Диво:
Белы глазницы, плоть отлучена.
Средь пирных вскриков и трещанья иволг
Внезапная чужая тишина.
Что седина? Я знаю полдень смерти —
Звонарь блаженный звоном изойдет,
Не раскачнув земли глухого сердца,
И виночерпий чаши не дольет.
Молю,— о Ненависть, пребудь на страже!
Среди камней и рубенсовских тел,
Пошли и мне неслыханную тяжесть,
Чтоб я второй земли не захотел.</text><name>Не сумерек боюсь — такого света...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Гусар! ты весел и беспечен,
Надев свой красный доломан;
Но знай - покой души не вечен,
И счастье на земле - туман!
Крутя лениво ус задорный,
Ты вспоминаешь стук пиров;
Но берегися думы черной, -
Она черней твоих усов.
Пускай судьба тебя голубит,
И страсть безумная смешит;
Но и тебя никто не любит,
Никто тобой не дорожит.
Когда ты, ментиком блистая,
Торопишь серого коня,
Не мыслит дева молодая:
"Он здесь проехал для меня".
Когда ты вихрем на сраженье
Летишь, бесчувственный герой, -
Ничье, ничье благословленье
Не улетает за тобой.
Гусар! Ужель душа не слышит
В тебе желания любви?
Скажи мне, где твой ангел дышит?
Где очи милые твои?
Молчишь - и ум твой безнадежней,
Когда полнее твой бокал!
Увы - зачем от жизни прежней
Ты разом сердце оторвал!..
Ты не всегда был тем, что ныне,
Ты жил, ты слишком много жил,
И лишь с последнею святыней
Ты пламень сердца схоронил.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам?— ничего!
Что помню вас?— но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию,— но вас
Забыть мне было невозможно.
И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работы голове...
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик — и снова все вокруг
Затихло... но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить?— что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли — Дай огниво!—
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... легкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен!..— Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка...
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет...
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но [в] этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
Ура — и смолкло.— Вон кинжалы,
В приклады!— и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
Спасите, братцы.— Тащат в торы.
Постойте — ранен генерал...
Не слышат... Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые...
И тихо плакали... потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел [я] недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня?— Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать?— зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?—
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..</text><name>Валерик (Я к вам пишу случайно...)</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from></date_from><text>Я захотел устроить бал,
И я гостей к себе...
Купил муку, купил творог,
Испек рассыпчатый...
Пирог, ножи и вилки тут -
Но что-то гости...
Я ждал, пока хватило сил,
Потом кусочек...
Потом подвинул стул и сел
И весь пирог в минуту...
Когда же гости подошли,
То даже крошек...</text><name>Очень-очень вкусный пирог</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>У слона была жена
Матрёна Ивановна.
И задумала она
Книжку почитать.
Но читала, бормотала,
Лопотала, лопотала:
"Таталата, маталата",-
Ничего не разобрать!</text><name>Слониха читает</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Он мне не брат - он больше брата:
Всю силу, всю любовь мою,
Все, чем душа моя богата,
Ему я пылко отдаю -
Кто он - не знаю...</text><name>Он мне не брат - он больше брата...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1936</date_from><text>Задала любовь задачу
Нам с тобою вместе жить,
Да не вышло нам удачи
Дело трудное решить.
Кто ошибся: ты ли, я ли,
У кого белей виски,—
Не скажу. Но простояли
Восемь лет мы у доски.
Разошлись... И слезы в горле.
Нет, не слезы — это кровь!
Мы, как дети, просто стерли
Нерешенную любовь...</text><name>Задала любовь задачу...</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Спасибо вам, мои корреспонденты -
Все те, кому ответить я не смог,-
Рабочие, узбеки и студенты -
Все, кто писал мне письма, - дай вам бог!
Дай бог вам жизни две
И друга одного,
И света в голове,
И доброго всего!
Найдя стократно вытертые ленты,
Вы хрип мой разбирали по слогам,
Так дай же бог, мои корреспонденты,
И сил в руках, да и удачи вам!
Вот пишут - голос мой не одинаков:
То хриплый, то надрывный, то глухой.
И просит население бараков:
"Володя, ты не пой за упокой!"
Но что поделать, если я не звонок,-
Звенят другие, я - хриплю слова.
Обилие некачественных пленок
Вредит мне даже больше, чем молва.
Вот спрашивают: "Попадал ли в плен ты?"
Нет, не бывал - не воевал ни дня!
Спасибо вам, мои корреспонденты,
Что вы неверно поняли меня!
Друзья мои - жаль, что не боевые -
От моря, от станка и от сохи,-
Спасибо вам за присланные - злые
И даже неудачные стихи.
Вот я читаю: "Вышел ты из моды.
Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!
Как глупо, что не месяцы, а годы
Тебя превозносили до небес!"
Еще письмо: "Вы умерли от водки!"
Да, правда, умер,- но потом воскрес.
"А каковы доходы ваши, все-таки?"
За песню трешник - вы же просто крез!"
За письма высочайшего пошиба:
Идите, мол, на Темзу и на Нил,-
Спасибо, люди добрые, спасибо,-
Что не жалели ночи и чернил!
Но только я уже бывал на Темзе,
Собакою на сене восседал.
Я не грублю, но отвечаю тем же,-
А писем до конца не дочитал.
И ваши похвалы и комплименты,
Авансы мне - не отфутболю я:
От ваших строк, мои корреспонденты,
Прямеет путь и сохнет колея.
Сержанты, моряки, интеллигенты,-
Простите, что не каждому ответ:
Я вам пишу, мои корреспонденты,
Ночами песни - вот уж десять лет!</text><name>Я к вам пишу</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Когда сижу я ночью одиноко
И образы святые в тишине
Так из души я вывожу глубоко,
И звонкий стих звучит чудесно мне,—
Я счастлив! мне уж никого не надо.
Весь мир во мне! Создание души
Самой душе есть лучшая отрада,
И так его лелею я в тиши...
И вижу я тогда, как дерзновенно,
Исполнен мыслью, дивный Прометей
Унес с небес богов огонь священный
И в тишине творит своих людей...</text><name>Поэзия (Когда сижу я ночью одиноко...)</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Тесно сердце — я вижу — твое для меня,
А разбить его было б мне жалко.
Хоть бы искру, хоть искру живого огня,
Ты холодная, злая русалка!
А покинуть тебя и забыть мне невмочь:
Мир тогда потеряет все краски
И замолкнут навек в эту черную ночь
Все безумные песни и сказки.</text><name>Тесно сердце — я вижу — твое для меня...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>В степи, с обрыва, на сто миль
Морская ширь открыта взорам.
Внизу, в стремнине — глина, пыль,
Щепа и кости с мелким сором.
Гудели ночью тополя,
В дремоте море бушевало —
Вдруг тяжко охнула земля,
Весь берег дрогнул от обвала!
Сегодня там стоят, глядят
И алой, белой павиликой
На солнце зонтики блестят
Над бездной пенистой и дикой.
Никто не знал, что здесь — погост,
Да и теперь — кому он нужен!
Весенний ветер свеж и прост,
Он только с молодостью дружен!
Внизу — щепа, гробы в пыли...
Да море берег косит, косит
Серпами волн — и от земли
Далеко сор ее уносит!</text><name>Обвал</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Мир,
состоящий из зла
и счастья,
из родильных домов
и кладбищ...
Ему я
каждое утро кланяюсь,
вчерашнюю грязь
с ботинок
счищая.
То — как задачник
для третьего класса,
то — как чертеж
грядущих домин,
терпкий
невежливый,
громогласный,—
он навсегда мне знаком —
этот мир.
В нем
на окраинных улочках пусто.
В очередях —
разговоры нелегкие.
В нем у лотков
выбирают арбузы,
их, как детей,
ладонью
пошлепывая!
Мир мне привычен,
как слово
«здравствуйте».
И ожидаем,
как новоселье...
Я выхожу
и себя разбрасываю,
раскидываю,
рассеиваю!
Весь выворачиваюсь,
как карманы,
чтоб завтра
сначала все
повторить...
Мира мне
так бесконечно мало,
что лучше об этом
не говорить!</text><name>Мир, состоящий из зла...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Так много звезд теснится в раме
Меж переплетами окна.
Они сверкают вечерами,
Как золотые письмена.
В оконном тесном полукруге,
Припоминая, узнаешь
Многоугольники и дуги -
Вселенной огненный чертеж.</text><name>Звезды в окне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1977</date_from><text>Ах, как тебе родиться пофартило -
Почти одновременно со страной!
Ты прожил с нею все, что с нею было.
Скажи еще спасибо, что живой.
В шестнадцать лет читал ты речь Олеши,
Ты в двадцать встретил год тридцать седьмой.
Теперь "иных уж нет, а те - далече"...
Скажи еще спасибо, что живой!
Служил ты под началом полотера.
Скажи, на сердце руку положив,
Ведь знай Лаврентий Палыч - вот умора! -
Кем станешь ты, остался бы ты жив?
А нынче - в драках выдублена шкура,
Протравлена до нервов суетой.
Сказал бы Николай Робертыч: "Юра,
Скажи еще спасибо, что живой!"
Хоть ты дождался первенца не рано,
Но уберег от раны ножевой.
Твой "Добрый человек из Сезуана"
Живет еще. Спасибо, что живой.
Зачем гадать цыгану на ладонях,
Он сам хозяин над своей судьбой.
Скачи, цыган, на "Деревянных конях",
Гони коней! Спасибо, что живой.
"Быть иль не быть?" мы зря не помарали.
Конечно - быть, но только начеку.
Вы помните, конструкции упали?-
Но живы все, спасибо Дупаку.
"Марата" нет - его создатель странен,
За "Турандот" Пекин поднимет вой.
Можайся, брат, - твой "Кузькин" трижды ранен,
И все-таки спасибо, что живой.
Любовь, Надежда, Зина - тоже штучка!-
Вся труппа на подбор, одна к одной!
И мать их - Софья-Золотая ручка...
Скажи еще спасибо, что живой!
Одни в машинах, несмотря на цены,-
Им, пьющим, лучше б транспорт гужевой.
Подумаешь, один упал со сцены -
Скажи еще спасибо, что живой!
Не раз, не два грозили снять с работы,
Зажали праздник полувековой...
Тринадцать лет театра, как зачеты -
Один за три. Спасибо, что живой.
Что шестьдесят при медицине этой!
Тьфу, тьфу, не сглазить! Даром что седой.
По временам на седину не сетуй,
Скажи еще спасибо, что живой!
Позвал Милан, не опасаясь риска, -
И понеслась! (Живем то однова!)...
Теперь - Париж, и близко Сан-Франциско,
И даже - при желании - Москва!
Париж к Таганке десять лет пристрастен,
Француз театр путает с тюрьмой.
Не огорчайся, что не едет "Мастер", -
Скажи еще мерси, что он живой!
Лиха беда - настырна и глазаста -
Устанет ли кружить над головой?
Тебе когда-то перевалит за сто -
И мы споем: "Спасибо, что живой!"
Пей, атаман, - здоровье позволяет,
Пей, куренной, когда-то кошевой!
Таганское казачество желает
Добра тебе! Спасибо, что живой!</text><name>Любимову в 60 его лет</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from>1942</date_from><text>Ты знаешь,
есть в нашей солдатской судьбе
первая смерть
однокашника, друга...
Мы ждали разведчиков в жаркой избе,
молчали
и трубку курили по кругу.
Картошка дымилась в большом чугуне.
Я трубку набил
и подал соседу.
Ты знаешь,
есть заповедь на войне:
дождаться разведку
и вместе обедать.
«Ну, как там ребята?..
Придут ли назад?..» —
каждый из нас повторял эту фразу.
Вошел он.
Сержанту подал автомат.
«Сережа убит...
В голову...
Сразу...»
И если ты
на фронте дружил,
поймешь эту правду:
я ждал, что войдет он,
такой,
как в лесах Подмосковья жил,
всегда пулеметною лентой обмотан.
Я ждал его утром.
Шумела пурга.
Он должен прийти.
Я сварил концентраты.
Но где-то
в глубоких
смоленских снегах
замерзшее тело
армейского брата.
Ты знаешь,
есть в нашей солдатской судьбе
первая смерть...
Говорили по кругу —
и все об одном,
ничего о себе.
Только о мести,
о мести
за друга.</text><name>Первая смерть</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1921</date_from><text>В безжалостной жадности к существованью,
За каждым ничтожеством, каждою рванью
Летит его тень по ночным городам.
И каждый гудит металлический мускул
Как колокол. И, зеленеющий тускло,
Влачится классический плащ по следам.
Он Балтику смерил стальным глазомером.
Горят в малярии, подобны химерам,
Болота и камни под шагом ботфорт.
Державная воля не знает предела,
Едва поглядела — и всем завладела.
Торопится Меншнков, гонит Лефорт.
Огни на фрегатах. Сигналы с кронверка.
И льды как ножи. И, лицо исковеркав,
Метель залилась — и пошла, и пошла...
И вот на рассвете пешком в департамент
Бредут петербуржцы, прильнувшие ртами
К туманному Кубку Большого Орла.
И снова — на финский гранит вознесенный -
Второе столетие мчится бессонный,
Неистовый, стужей освистанный Петр,
Чертежник над картами моря и суши,
Он гробит ревижские мертвые души,
Торопит кладбищенский призрачный смотр.</text><name>Петр Первый</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1857</date_from><text>Мне во дни печали ум мой рисовал
Грустную картину:
Зимний день в деревне. Я один. Настал
Час моей кончины...
И в окно гляжу я: вихрь не унялся,
Все сердито воет;
Уж мой дом он скоро, снегом занеся,
От прохожих скроет.
Вкруг меня так пусто, словно край земли -
Мой приют далекий...
Расстаюсь я с жизнью, ото всех вдали,
В тишине глубокой...</text><name>Последняя пристань</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1963</date_from><text>В.П. Некрасову
Ничего не получалось,
Я про это точно знал,
Что всегда доступна частность
И неведом идеал.
Я его однажды видел -
Не во сне, а наяву,
Появился в лучшем виде,
Повалился на траву.
Мы во Внукове лежали,
Отменялся самолет.
Ничего уже не жаль мне,
Жалко вот,
Жаль мне только,
Жалко только
И тогда, да и теперь -
Ничего не знаю толком
О тебе и о себе.</text><name>Ничего не получалось...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1903</date_from><text>Снега, зарей одеты
В пустынях высоты,
Мы - Вечности обеты
В лазури Красоты.
Мы - всплески рдяной пены
Над бледностью морей.
Покинь земные плены,
Воссядь среди царей!
Не мни: мы, в небе тая,
С землей разлучены,-
Ведет тропа святая
В заоблачные сны.</text><name>Поэты духа</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>В.Б.
И ветра вольный горн,
И речь вечерних волн,
И месяца свеченье,
Как только стали в стих,
Приобрели значенье.
А так — кто ведал их!
И смутный мой рассказ,
И весть о нас двоих,
И верное реченье,
Как только станут в стих,
Приобретут значенье.
А так — кто б знал о нас!</text><name>И ветра вольный горн...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>Выйдем на берег; там волны
Ноги нам будут лобзать;
Звезды с таинственной грустью
Будут над нами сиять.
Там ветерок ароматный
Кудри твои разовьет;
Выйдем... Уныло качаясь,
Тополь к себе нас зовет.
В долгом и сладком забвеньи,
Шуму внимая ветвей,
Мы отдохнем от печали,
Мы позабудем людей.
Много они нас терзали,
Мучили много, друг мой:
Те - своей глупой любовью,
Те - бесконечной враждой.
Всё мы забудем, как месяц
В темной лазури блеснет,
Всё - как природе и богу
Гимн соловей запоет!</text><name>Песня (Выйдем на берег; там волны...)</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Душа — как тесное ущелье,
Где страстный возгорелся бой,
А жизнь в безумьи и весельи
Стремглав несется пред тобой.
И мир, теряясь далью в небе,
Цвета и запахи струит,
Но в ярком свете черный жребий
Для всех и каждого таит...
Страшись в минуту умиленья
Меч опустить и взять цветок,
Тебя сомнет без сожаленья
Людской стремительный поток!
Доверчиво вдыхая запах,
Впивая жадно аромат,
Погибнешь ты в косматых лапах,
Остановившись невпопад!
Под этой высью голубою,
Где столько звезд горит в тиши,
Увы!— нам достаются с бою
Все наши радости души.
Но вот... когда б мы не страдали,
Не проклинали, не клялись,
Померкли б розовые дали,
Упала бы бессильно высь...
И кто бы захотел, с рожденья
Избегнув страшного кольца,
Прозреть до срока наважденье
В чертах любимого лица?
Кто согласился бы до срока
Сменить на бездыханный труп
И глаз обманных поволоку,
И ямки лживые у губ?
И потому так горек опыт,
И каждый невозвратен шаг,
И тщетен гнев, и жалок ропот,
Что вместе жертва ты и враг,—
Что на исход борьбы напрасной
Падут в неведомый тайник
И образ юности прекрасный,
И оскорбительный двойник.</text><name>Душа — как тесное ущелье...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item><item>Про школу</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>К нам, на пестрые страницы,
Прилетели две синицы.
Говорят:— Стряслась беда!
Прилетели мы сюда
Рассказать насчет рогатки!
Мы от птиц! Мы делегатки!
Так волнуются синички!
Говорят они с трудом.
Просят:— Дайте нам водички,
Мы тогда в себя придем.—
Принесли мы им водицы —
Успокоились синицы.
Говорит одна синица:
— Что в лесу у нас творится!
Плачут птенчики в гнезде,
Помогите нам в беде!
Птенчик мой так перепуган,
Не летает никуда,
Он уже летал над лугом,
Вился около гнезда.
А теперь всего боится,
Даже гусениц не ест,
Я хочу переселиться,
Улететь из этих мест.
Я слыхала, есть юннаты,
Но у нас в лесу их нет.
Мальчик в майке полосатой
К нам является чуть свет.
Если этот мальчик снова
Вдруг появится в лесу,
Я волнения такого
Не перенесу!
Тут у птиц мы разузнали,
Кто же этот хулиган.
Оказалось, это Алик,
Восьмилетний мальчуган.
Это он в лесу украдкой
В малых птенчиков стрелял.
Вот он тут стоит с рогаткой...
— Алик, ты себя узнал?
Двух синиц мы приручили,
Им работу поручили —
Пусть они и врозь и вместе
Прилетают в школу, в класс,
И приносят в книжку вести
От читателей, от вас.
Полетят они в отряд,
Дела проверят школьные...
Пускай летят куда хотят —
Они ведь птицы вольные.
А мы их выпустили в свет,
Теперь стоим и смотрим вслед.</text><name>К нам, на пестрые страницы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1951</date_from><text>Пабло Неруде
Этой песне внимали Стокгольм и Марсель.
Через греческий дым и турецкую пыль
Била в цель
Эта песня грядущего.
Но,
Упорно исследуя каждую щель,
Где-то в Чили,
В ущельях, за тысячу миль,
Дни и ночи ловил полицейский патруль
Человека, о мире поющего.
Потому что решили,
Что именно там,
Где-то в Чили,
Удобней идти по пятам
За певцом, и травить его гончими,
И в безлюдном ущелье заоблачных гор
Навалиться оравой — и весь разговор,
И разделаться с песней — и кончено!
Песню эту поймай, песню эту казни
И к началу кровавой безумной резни
В сей же час приступай в нетерпении,
И тогда уж не будет тревожить сердец
Эта песня, в которую всажен свинец!
...И казалось, что замерло пение.
Но явились шахтеры из темной земли
И сказали тому, кто командует «пли»:
«Что тут ищет патруль? Что случилось, сеньор?
Почему в сердце гор вы палите в упор?»
А убийца ответил уклончиво:
«Я имею инструкции. Кончено!»
Так в заоблачном Чили
Меж каменных глыб
Белый свет омрачили.
Но певец не погиб,—
Он ушел поднебесными тропами,
И, сквозь землю пройдя
И смеясь, как дитя,
Появился он будто секунду спустя
В самолете над старой Европою.
А в заоблачном Чили
Кричали:
«Он здесь!»
Ибо здесь, на какую ты гору ни влезь,
Из-за каждого камня и кустика
Эта песня!
И каждый пастух, и шахтер,
И хозяева лам за вершинами гор
Слышат песню!
Вы поняли это, сеньор?
Очевидно, такая акустика!
И не радио это,
А голос живой!
Всюду слышится песня грядущего.
Не убьют ни свинец, ни удар ножевой
Человека, отважно поющего!</text><name>Песня (Этой песне внимали...)</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1934</date_from><text>Челюскинцы: звук —
Как сжатые челюсти!
Мороз на них прет,
Медведь на них щерится.
И впрямь челюстьми —
На славу всемирную —
Из льдин челюстей
Товарищей вырвали!
На льдине (не то
Что — черт его — Нобиле!)
Родили дитё
И псов не угробили —
На льдине!
Эол
Доносит по кабелю:
«На льдов произвол
Ни пса не оставили!»
И спасши (мечта
Для младшего возраста!),
И псов и дитя
Умчали по воздуху.
«Европа, глядишь?
Так льды у нас колются!»
Щекастый малыш,
Спеленатый — полюсом!
А рядом — сердит
На громы виктории —
Второй уже Шмидт
В российской истории:
Седыми бровьми
Стесненная ласковость...
Сегодня — смеюсь!
Сегодня — да здравствует
Советский Союз!
За вас каждым мускулом
Держусь — и горжусь,
Челюскинцы — русские!</text><name>Челюскинцы</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1905</date_from><text>Ранняя осень любви умирающей.
Тайно люблю золотые цвета
Осени ранней, любви умирающей.
Ветви прозрачны, аллея пуста,
В сини бледнеющей, веющей, тающей
Странная тишь, красота, чистота.
Листья со вздохом, под ветром, их нежащим,
Тихо взлетают и катятся вдаль
(Думы о прошлом в видении нежащем).
Жить и не жить — хорошо и не жаль.
Острым серпом, безболезненно режущим,
Сжаты в душе и восторг и печаль.
Ясное солнце — без прежней мятежности,
Дождь — словно капли струящихся рос
(Томные ласки без прежней мятежности),
Запах в садах доцветающих роз.
В сердце родник успокоенной нежности,
Счастье — без ревности, страсть — без угроз.
Здравствуйте, дни голубые, осенние,
Золото лип и осин багрянец!
Здравствуйте, дни пред разлукой, осенние!
Бледный — над яркими днями — венец!
Дни недосказанных слов и мгновения
В кроткой покорности слитых сердец!</text><name>Ранняя осень</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1964</date_from><text>Заключенье не бывшего цикла
Часто сердцу труднее всего,
Я от многого в жизни отвыкла,
Мне не нужно почти ничего,-
Для меня комаровские сосны
На своих языках говорят
И совсем как отдельные весны
В лужах, выпивших небо,- стоят.</text><name>Последний день в Риме</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from>1964</date_from><text>Как весны меж собою схожи:
И звон ручьев, и тишина...
Но почему же все дороже
Вновь приходящая весна?
Когда из дому утром выйдешь
В лучи и птичью кутерьму,
Вдруг мир по-новому увидишь,
Еще не зная, почему.
И беспричинное веселье
В тебя вселяется тогда.
Ты сам становишься весенним,
Как это небо и вода.
Хочу веселым ледоходом
Пройтись по собственной судьбе.
Или, подобно вешним водам,
Смыть все отжившее в себе.</text><name>Как весны меж собою схожи...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1909</date_from><text>Этого быть не может,
Это — подлог,
День так тянулся и дожит,
Иль, не дожив, изнемог?..
Этого быть не может,
С самых тех пор
В горле какой-то комок...
Вздор...
Этого быть не может...
Это — подлог...
Ну-с, проводил на поезд,
Вернулся, и solo
, да!
Здесь был ее кольчатый пояс,
Брошка лежала — звезда,
Вечно открытая сумочка
Без замка,
И, так бесконечно мягка,
В прошивках красная думочка...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Зал...
Я нежное что-то сказал,
Стали прощаться,
Возле часов у стенки...
Губы не смели разжаться,
Склеены...
Оба мы были рассеяны,
Оба такие холодные...
Мы...
Пальцы ее в черной митенке
Тоже холодные...
«Ну, прощай до зимы,
Только не той, и не другой,
И не еще — после другой...
Я ж, дорогой,
Ведь не свободная...»
— «Знаю, что ты — в застенке...»
После она
Плакала тихо у стенки
И стала бумажно-бледна...
Кончить бы злую игру...
Что ж бы еще?
Губы хотели любить горячо,
А на ветру
Лишь улыбались тоскливо...
Что-то в них было застыло,
Даже мертво...
Господи, я и не знал, до чего
Она некрасива...
Ну, слава богу, пускают садиться...
Мокрым платком осушая лицо,
Мне отдала она это кольцо...
Слиплись еще раз холодные лица,
Как в забытьи,—
И
Поезд еще стоял —
Я убежал...
Но этого быть не может,
Это — подлог...
День, или год, и уж дожит,
Иль, не дожив, изнемог...
Этого быть не может...</text><name>Прерывистые строки</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1930</date_from><text>В стеклянном ящике
Случайно сбились в кучу
Сто разных душ...
Выходят-входят.
Как будто рок из рога бытия
Рукой рассеянною сыплет
Обрывки слов, улыбки, искры глаз
И детские забавные ужимки.
Негр и француз, старуха и мальчишка,
Художник с папкой и делец с блокнотом,
И эта средняя безликая крупа,
Которая по шляпам лишь различна...
На пять минут в потоке гулком слиты,
Мы, как в ядре, летим в пространство.
Лишь вежливость — испытанная маска —
Нас связывает общим безразличьем.
Но жажда ропщет, но глаза упорно
Все ищут, ищут... Вздор!
Пора б тебе, душа, угомониться,
И охладеть, и сжаться,
И стать солидной, европейскою душой.
В углу в сутане тусклой
Сидит кюре, добряк круглоголовый,
Провинциал, с утиными ступнями.
Зрачки сквозь нас упорными гвоздями
Лучатся вдаль, мерцают,
А губы шепчут
По черно-белым строчкам
Привычные небесные слова...
Вот так же через площадь,
Молитвенник раскрыв,
Сомнамбулою тихой
Проходит он сквозь строй автомобилей
И шепчет — молит — просит,—
Все о своей душе,
Все о своем спасенье...
И ангелы, прильнув к его локтям,
Его незримо от шоферов ограждают.
О Господи, из глубины метро
Я о себе взывать к Тебе не буду...
Моя душа лениво-бескорыстна,
И у Тебя иных забот немало:
Там над туннелем хоровод миров,
Но сложность стройная механики небесной
Замутнена бунтующею болью
Твоей бескрылой твари...
Но если можно,
Но если Ты расслышишь,
Я об одном прошу:
Здесь на земле дай хоть крупицу счастья
Вот этому мальчишке из отеля
В нелепой куцей куртке
И старику-посыльному с картонкой,
И негру хмурому в потертом пиджаке,
И кроткому художнику соседу,
Задумчиво сосущему пастилку,
И мне — последнему — хотя бы это лето
Беспечностью веселой озари...
Ты знаешь,— с каждым днем
Жить на Твоей земле становится трудней.</text><name>В метро</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Священных стран
Вечерние экстазы.
Сверканье лат
Поверженного Дня!
В волнах шафран,
Колышутся топазы,
Разлит закат
Озерами огня.
Как волоса,
Волокна тонких дымов,
Припав к земле,
Синеют, лиловеют,
И паруса,
Что крылья серафимов,
В закатной мгле
Над морем пламенеют.
Излом волны
Сияет аметистом,
Струистыми
Смарагдами огней...
О, эти сны
О небе золотистом!
О, пристани
Крылатых кораблей!..</text><name></name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1898</date_from><text>Снова сон, пленительный и сладкий,
Снится мне и радостью пьянит,-
Милый взор зовет меня украдкой,
Ласковой улыбкою манит.
Знаю я - опять меня обманет
Этот сон при первом блеске дня,
Но пока печальный день настанет,
Улыбнись мне - обмани меня!</text><name>Снова сон, пленительный и сладкий...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Расположение вещей
На плоскости стола,
И преломление лучей,
И синий лед стекла.
Сюда — цветы, тюльпан и мак,
Бокал с вином — туда.
Скажи, ты счастлив?— Нет.— А так?
Почти.— А так?— О да!</text><name>Расположение вещей...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам
Со светящимися лампами-зрачками...
Все дневные пассажиры, все мои клиенты - там,-
Все, кто ездит на такси, а, значит - с нами.
Смешно, конечно, говорить,
Но очень даже может быть,
Что мы знакомы с вами. Нет, не по работе...
А не знакомы - дайте срок,-
На мой зеленый огонек
Зайдете, зайдете!
Круглый руль, но и "баранка" - тоже круглое словцо.
Хорошо, когда "запаска" не дырява,-
То раскручиваем влево мы Садовое кольцо,
То Бульварное закручиваем вправо.
И ветер гаснет на стекле,
Рукам привычно на руле,
И расстоянье счетчик меряет деньгами,
А мы - как всадники в седле,-
Мы редко ходим по земле
Своими ногами.
Лысый скат - так что не видно от протектора следа,-
Сдать в наварку - и хоть завтра жми до Крыма.
Так что лысина на скате - поправимая беда,-
На душе она - почти непоправима.
Бывают лысые душой,-
Недавно сел один такой.
"Кидаю сверху,- говорит,- спешу - не видишь?"
Мол, не обижу. Что ж, сидай,
Но только сверху не кидай -
Обидишь, обидишь!
Тот рассказывает утром про удачное вчера,
А другой - про трудный день,- сидит, усталый...
Мы - удобные попутчики, таксисты-шофера,-
Собеседники мы - профессионалы.
Бывает, ногу сломит черт,
А вам скорей - аэропорт,-
Зеленым светом мы, как чудом света, бредим.
Мой пассажир, ты рано сник,-
У нас час пик, а не тупик,-
Садитесь, поедем!
Мы случайные советчики, творцы летучих фраз,-
Вы нас спрашивали - мы вам отвечали.
Мы - лихие собеседники веселья, но подчас
Мы - надежные молчальники печали.
Нас почитают, почитай,
Почти хранителями тайн -
Нам правду громко говорят, пусть это тайна,-
Нам некому - и смысла нет -
Потом выбалтывать секрет,
Хотя бы случайно.
...Я ступаю по нехоженой проезжей полосе
Не колесною резиною, а кожей,-
Злюсь, конечно, на таксистов - не умеют ездить все,-
Осторожно - я неопытный прохожий!
Вот кто-то там таксиста ждет,
Но я сегодня - пешеход,-
А то подвез бы: "Сядь,- сказал бы,- человече!"
Вы все зайдете - дайте срок -
На мой зеленый огонек,-
До скорой, до встречи!</text><name>Рты подъездов, уши арок...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1962</date_from><text>Не зная дорог и обочин,
Шагаю в лесной глубине.
Какие просторные ночи
Подарены осенью мне!
Под этим таинственным кровом
Земля — словно дальняя весть,
Весь мир темнотой зашифрован,
Его невозможно прочесть.
Он полон надежд и наитий,
В нем нет ни вещей, ни имен,
Он праздничен и первобытен,
Как в детстве приснившийся сон.
В нем спутала все расстоянья
Ночная нестрашная мгла —
Чтоб тайная радость незнанья,
Как в сказке, к открытьям вела.</text><name>Под Лугой</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1979</date_from><text>Пятнадцать лет - не дата, так -
Огрызок, недоедок.
Полтиник - да! И четвертак.
А то - ни так, ни эдак.
Мы выжили пятнадцать лет.
Вы думали слабо, да?
А так как срока выше нет -
Слобода, брат, слобода!
Пятнадцать - это срок, хоть не на нарах,
Кто был безус - тот стал при бороде.
Мы уцелели при больших пожарах,
При Когане, при взрывах и т.д.
Пятнадцать лет назад такое было!..
Кто всплыл - об утонувших не жалей!
Сегодня мы - и те, кто у кормила,-
Могли б совместно справить юбилей.
Сочится жизнь - коричневая жижа...
Забудут нас, как вымершую чудь,
В тринадцать дали нам глоток Парижа,-
Чтобы запоя не было - чуть-чуть.
Мы вновь готовы к творческим альянсам,-
Когда же это станут понимать?
Необходимо ехать к итальянцам,
Заслать им вслед за папой - нашу "Мать".
"Везет - играй!" - кричим наперебой мы.
Есть для себя патрон, когда тупик.
Но кто-то вытряс пулю из обоймы
И из колоды вынул даму пик.
Любимов наш, Боровский, Альфред Шнитке -
На вас ушаты вылиты воды.
Прохладно вам, промокшие до нитки?
Обсохните - и снова за труды.
Достойным уже розданы медали,
По всем статьям - амнистия окрест.
Нам по статье в "Литературке" дали,
Не орден - чуть не ордер на арест.
Тут одного из наших поманили
Туда, куда не ходят поезда,
Но вновь статью большую применили -
И он теперь не едет никуда.
Директоров мы стали экономить,
Беречь и содержать под колпаком,-
Хоть Коган был неполный Коганович,
Но он не стал неполным Дупаком.
Сперва сменили шило мы на мыло,
Но мыло омрачило нам чело,
Тогда Таганка шило возвратила -
И все теперь идет, куда ни шло.
Даешь, Таганка, сразу: "Или - или!"
С ножом пристали к горлу - как не дать.
Считают, что невинности лишили...
Пусть думают - зачем разубеждать?
А знать бы все наверняка и сразу б,
Заранее предчувствовать беду!
Но все же, сколь ни пробовали на зуб,-
Мы целы на пятнадцатом году.
Талантов - тьма! Созвездие, соцветье...
И многие оправились от ран.
В шестнадцать будет совершеннолетье,
Дадут нам паспорт, может быть, загран.
Все полосами, все должно меняться -
Окажемся и в белой полосе!
Нам очень скоро будет восемнадцать -
Получим право голоса, как все.
Мы в двадцать пять - даст бог - сочтем потери,
Напишут дату на кокарде нам,
А дальше можно только к высшей мере,
А если нет - то к высшим орденам.
Придут другие - в драме и в балете,
И в опере опять поставят "Мать"...
Но в пятьдесят - в другом тысячелетьи -
Мы будем про пятнадцать вспоминать!
У нас сегодня для желудков встряска!
Долой сегодня лишний интеллект!
Так разговляйтесь, потому что Пасха,
И пейте за пятнадцать наших лет!
Пятнадцать лет - не дата, так -
Огрызок, недоедок.
Полтинник - да! И четвертак.
А то - ни так - ни эдак.
А мы живем и не горим,
Хотя в огне нет брода,
Чего хотим, то говорим,-
Слобода, брат, слобода!</text><name>К 15-летию театра на Таганке</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Профессор Уильям Росс Эшби
Считает мозг негибкой системой.
Профессор, наверное, прав.
Ведь если бы мозг был гибкой системой,
Конечно, он давно бы прогнулся,
Он бы прогнулся, как лист жести,—
От городского гула, от скоростей,
От крика динамиков, от новостей,
От телевидения, от похорон,
От артиллерии, от прений сторон,
От угроз, от ложных учений,
Детективных историй, разоблачений,
Прогресса наук, семейных дрязг,
Отсутствия денег, актерских масок,
Понятия о бесконечности, успеха поэзии,
Законодательства, профессии,
Нового в медицине, неразделенной любви,
Несовершенства.
Но мозг не гибок. И оттого
Стоит, как телеграфный столб,
И только гудит под страшным напором,
И все-таки остается прямым.
Мне хочется верить профессору Эшби
И не хочется верить писателю Кафке.
Пожалуйста, выберите время,
Выключите радио, отоспитесь
И почувствуете в себе наличие мозга,
Этой мощной и негибкой системы.</text><name>Свободный стих</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1915</date_from><text>Вот дароносица, как солнце золотое,
Повисла в воздухе — великолепный миг.
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
Богослужения торжественный зенит,
Свет в круглой храмине под куполом в июле,
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
О луговине той, где время не бежит.
И евхаристия, как вечный полдень, длится —
Все причащаются, играют и поют,
И на виду у всех божественный сосуд
Неисчерпаемым веселием струится.</text><name>Вот дароносица, как солнце золотое...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>В даль из перламутра
Кинув трепет звона,
Развевает утро
Синие знамена...
У рассветной двери,
В песне о просторе,
Славлю в равной мере
Капельку и море...
Вспыхнул полдень яркий
Красными кострами...
Сердце — трепет жаркий!
Дух мой — пламя в храме!
Серым покрывалом
Вечер пал на землю...
С дрожью в сердце малом
Жребий тьмы приемлю...
Труден путь над бездной
К неземному краю...
К вечной тайне звездной
Руки простираю!</text><name>Аккорды</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1826</date_from><text>Прости! уж полночь; над луною,
Ты видишь, облако летит;
Оно туманной пеленою
Сиянье нежное мрачит.
Я мчуся вдаль, мой парус веет,
Шумит разлучница волна,-
Едва ли прежде прояснеет
На своде пасмурном луна.
И я, как облако густое,
Тебя, луна моя, затмил;
Я горем сердце молодое
И взор веселый омрачил.
Твой цвет, и радостный и нежный,
Моей любовью опален;
Свободна ты,- мой жар мятежный
Забудь скорей, как страшный сон!
Не увлекись молвою шумной!
Убило светлые мечты
Не то, что я любил безумно,
Но что не так любила ты.
Прости - не плачь! уже редеет
Туман пред ясною луной,
Взыграло море, парус веет -
И я в челнок бросаюсь мой.</text><name>Новые стансы (Прости! уж полночь...)</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1868</date_from><text>О разлука, разлука!
Как ты сердцу горька.
Терзает его скука,
Сожигает тоска!
Где бывалая сила?
Увы, где прежний я?
Меня ты разлюбила...
Но не кляну тебя!</text><name>Разлука (О разлука, разлука!..)</name><date_to>1868</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1828</date_from><text>На смерть Д.В.Веневитинова
Все впечатленья в звук и цвет
И слово стройное теснились,
И музы юношей гордились
И говорили: "Он поэт!.."
Но нет,- едва лучи денницы
Моей коснулися зеницы -
И свет во взорах потемнел;
Плод жизни свеян недоспелый!
Нет! Снов небесных кистью смелой
Одушевить я не успел;
Глас песни, мною недопетой,
Не дозвучит в земных струнах,
И я - в нетление одетый -
Ее дослышу в небесах.
Но на земле, где в чистый пламень
Огня души я не излил,
Я умер весь... И грубый камень,
Обычный кров немых могил,
На череп мой остывший лжет
И соплеменнику не скажет
Что рано выпала из рук
Едва настроенная лира,
И не успел я в стройный звук
Излить красу и стройность мира.</text><name>Умирающий художник</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1966</date_from><text>Ты в жизни жег хоть раз мосты
В своей,
Как жгут мосты саперы,
Настилы руша с высоты
И за рекой оставив город?
Он бел. Над ним плывут сады,
Сверкают шпили колоколен,
Но сожжены к нему мосты,
И надо уходить по полю.
И лучше не глядеть назад.
Там над безгрешною рекою
Мосты горят, мосты горят —
Твоею зажжены рукою.
Ты в жизни жег хоть раз мосты?
Вот так, а может быть, иначе?
На пламя глядя с высоты,
Сто раз оборотившись, плача.
Саперам что! Они пройдут
Огонь и дым, но час настанет —
Мосты саперы возведут,
И город вновь в их лица глянет.
А в жизни жгут мосты навек,
И в прошлое возврата нету,
В тот город за разливом рек,
Где мост горит в разгаре лета.</text><name>Ты в жизни жег хоть раз мосты...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1887</date_from><text>Кругом царила жизнь и радость,
И ветер нес ржаных полей
Благоухание и сладость
Волною мягкою своей.
Но вот, как бы в испуге, тени
Бегут по золотым хлебам;
Промчался вихрь - пять-шесть мгновений
И, встречу солнечным лучам,
Встают с серебряным карнизом
Чрез всё полнеба ворота,
И там, за занавесом сизым,
Сквозит и блеск и темнота.
Вдруг словно скатерть парчевую
Поспешно сдернул кто с полей,
И тьма за ней в погоню злую,
И все свирепей и быстрей.
Уж расплылись давно колонны,
Исчез серебряный карниз,
И гул пошел неугомонный,
И огнь и воды полились...
Где царство солнца и лазури!
Где блеск полей, где мир долин!
Но прелесть есть и в шуме бури,
И в пляске ледяных градин!
Их нахватать - нужна отвага!
И - вон как дети в удальце
Ее честят! как вся ватага
Визжит и скачет на крыльце!</text><name>Гроза</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from></date_from><text>Когда мужики ряболицые,
папахи и бескозырки,
шли за тебя,
революция,
то шли они бескорыстно.
Иные к тебе привязывались
преданно,
честно,
выстраданно.
Другие к тебе примазывались —
им это было выгодно.
Они,
изгибаясь,
прислуживали,
они,
извиваясь,
льстили
и предавали при случае —
это вполне в их стиле.
Гладеньки,
бархатисты,
плохого не порицали,
а после —
шли в бургомистры,
а после —
шли в полицаи.
Я знаю эту породу.
Я сыт этим знаньем по горло.
Они
в любую погоду —
такие,
как эта погода.
Им,
кто юлит, усердствуя,
и врет на собраньях всласть,
не важно,
что власть Советская,
а важно им то,
что власть.
А мне
это очень важно
и потому тревожно.
За это я умер бы
дважды
и трижды —
если бы можно!
Пусть у столов они вьются,
стараются —
кто ловчее.
Нужны тебе,
революция,
солдаты,
а не лакеи.
Улыбка лакея приятельская —
он все, что угодно, подаст.
Душа у лакея предательская —
он все, что угодно, продаст.
Солдаты —
народ нельстивый,
ершистый они народ.
Солдат перед ложью не стихнет,
солдат на других не наврет.
Ершистые и колючие,
сложная ваша участь.
Какие обиды горючие
терпели вы за колючесть!
Вы столько их получали,
столько на вас плели.
Но шли вы куда —
в полицаи?—
Вы в партизаны шли!
Как те мужики ряболицые,
папахи и бескозырки,—
шли вы
за революцию,
шли умирать бескорыстно.
За ваше служение истине,
за верность ей в годы бед
считаю
вас коммунистами —
партийные вы или нет.
В бою вы за правду пали.
Вступаю за вами в бой,
и, беспартийный парень,
я,
революция,
твой!
Излишне меня обижают —
но это не страшно мне.
Излишне меня обожают —
и это не страшно мне.
Не страшно,
что плохо любится,
что грустен, как на беду.
Мне страшно,
что революцию
хоть в чем-нибудь подведу.
Мне еще много помучиться,
но буду прям до конца,
и из меня не получится
вкрадчивого льстеца.
И пусть не в пример неискренним,
рассчитанным чьим-то словам:
«Считайте меня коммунистом!» —
вся жизнь моя скажет вам.</text><name>Когда мужики ряболицые...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>Девичья
Свежий ветер дует в сумерках
На скалистый островок.
Закачалась чайка серая
Под скалой, как поплавок.
Под крыло головку спрятала
И забылась в полусне.
Я бы тоже позабылася
На качающей волне!
Поздно ночью в саклю темную
Грусть и скуку принесешь.
Поздно ночью с милым встретишься,
Да и то когда заснешь!
Рыбацкая
Летом в море легкая вода,
Белые сухие паруса,
Иглами стальными в невода
Сыплется под баркою хамса.
Осенью невесел Трапезонд!
В море вьюга, холод и туман,
Ходит головами горизонт,
В пену зарывается бакан.
Тяжела студеная вода,
Буря в ночь осеннюю дерзка,
Да на волю гонит из гнезда
Лютая голодная тоска!</text><name>Из анатолийских песен</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>I
Как дерево поверх лесной травы
Распластывает листьев пятерню
И, опираясь о кустарник, вкось
И вширь и вверх распространяет ветви,
Я вытянулся понемногу. Мышцы
Набухли у меня, и раздалась
Грудная клетка. Легкие мои
Наполнил до мельчайших альвеол
Колючий спирт из голубого кубка,
И сердце взяло кровь из жил, и жилам
Вернуло кровь, и снова взяло кровь,—
И было это как преображенье
Простого счастья и простого горя
В прелюдию и фугу для органа.
II
Меня хватило бы на все живое —
И на растения, и на людей,
В то время умиравших где-то рядом
В страданиях немыслимых, как Марсий,
С которого содрали кожу. Я бы
Ничуть не стал, отдав им жизнь, бедней
Ни жизнью, ни самим собой, ни кровью,
Но сам я стал как Марсий. Долго жил
Среди живых, и сам я стал как Марсий.
III
Бывает, в летнюю жару лежишь
И смотришь в небо, и горячий воздух
Качается, как люлька, над тобой,
И вдруг находишь странный угол чувств:
Есть в этой люльке щель, и сквозь нее
Проходит холод запредельный, будто
Какая-то иголка ледяная...
IV
Как дерево с подмытого обрыва,
Разбрызгивая землю над собой,
Обрушивается корнями вверх,
И быстрина перебирает ветви,
Так мой двойник по быстрине иной
Из будущего в прошлое уходит.
Вослед себе я с высоты смотрю
И за сердце хватаюсь. Кто мне дал
Трепещущие ветви, мощный ствол
И слабые, беспомощные корни?
Тлетворна смерть, но жизнь еще тлетворней,
И необуздан жизни произвол.
Уходишь, Лазарь? Что же, уходи!
Еще горит полнеба за спиною.
Нет больше связи меж тобой и мною.
Спи, жизнелюбец! Руки на груди
Сложи и спи!
V
Приди, возьми, мне ничего не надо,
Люблю — отдам и не люблю — отдам.
Я заменить хочу тебя, но если
Я говорю, что перейду в тебя,
Не верь мне, бедное дитя, я лгу...
О эти руки с пальцами, как лозы,
Открытые и влажные глаза,
И раковины маленьких ушей,
Как блюдца, полные любовной песни,
И крылья, ветром выгнутые круто...
Не верь мне, бедное дитя, я лгу,
Я буду порываться, как казнимый,
Но не могу я через отчужденье
Переступить, и не могу твоим
Крылом плеснуть, и не могу мизинцем
Твоим коснуться глаз твоих, глазами
Твоими посмотреть. Ты во сто крат
Сильней меня, ты — песня о себе,
А я — наместник дерева и неба
И осужден твоим судом за песню.</text><name>После войны</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Полустудент и закадычный друг
Мальчишек, рыбаков и букинистов,
Что нужно мне?
Четвертку табаку
Да синюю свистящую погоду,
Немного хлеба, два крючка и леску,
Утрами солнце, по ночам костер,
Да чтобы ты хоть изредка писала,
Чтоб я тебе приснился... Вот и все.
Да нет, не все...
Опять сегодня ночью
Я задохнусь и буду звать тебя.
Дай счастье мне! Я всем раздам его...
Но никого...</text><name>Полустудент и закадычный друг...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1926</date_from><text>Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях,
И "Яблочко"-песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая -
Степной малахит.
Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя!"
Он песенку эту
Твердил наизусть...
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск,
И, Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?
Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?
Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя"?
Он медлит с ответом,
Мечтатель-хохол:
- Братишка! Гренаду
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь -
Гренадская волость
В Испании есть!
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные,
Прощайте, друзья -
"Гренада, Гренада,
Гренада моя!"
Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя -
Язык батарей.
Восход подымался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.
Но "Яблочко"-песню
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен...
Где же, приятель,
Песня твоя:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя"?
Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули "Грена..."
Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя!"
Отряд не заметил
Потери бойца,
И "Яблочко"-песню
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя...
Новые песни
Придумала жизнь...
Не надо, ребята,
О песне тужить.
Не надо, не надо,
Не надо, друзья...
Гренада, Гренада,
Гренада моя!</text><name>Гренада</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1943</date_from><text>На улице полночь. Свет догорает.
Высокие звезды видны.
Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,
В пылающий адрес войны.
Как долго ты пишешь его, дорогая,
Окончишь и примешься вновь.
Зато я уверен: к переднему краю
Прорвется такая любовь!
...Давно мы из дома.Огни наших комнат
За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят,
Но тот, кого помнят,
Как дома - и в дыме войны!
Теплее на фронте от ласковых писем.
Читая, за каждой строкой
Любимую видишь
И родину слышишь,
Как голос за тонкой стеной...
Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.
И время такое придет:
Останутся грусть и разлука за дверью
И в дом только радость войдет.
И как-нибудь вечером вместе с тобою,
К плечу прижимаясь плечом,
Мы сядем и письма, как летопись боя,
Как хронику чувств, перечтем.</text><name>Ты пишешь письмо мне</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1908</date_from><text>(Молитва)
Ангел благого молчания,
Властно уста загради
В час, когда силой страдания
Сердце трепещет в груди!
Ангел благого молчания,
Радостным быть помоги
В час, когда шум ликования
К небу возносят враги!
Ангел благого молчания,
Гордость в душе оживи
В час, когда пламя желания
Быстро струится в крови!
Ангел благого молчания,
Смолкнуть устам повели
В час, когда льнет обаяние
Вечно любимой земли!
Ангел благого молчания,
Душу себе покори
В час, когда брезжит сияние
Долго желанной зари!
В тихих глубинах сознания
Светят святые огни!
Ангел благого молчания,
Душу от слов охрани!</text><name>Ангел благого молчания</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from></date_from><text>Старую песню мне сердце поет,
Старые сны предо мной воскресают,
Где-то далёко цветы расцветают,
Голос волшебный звучит и зовет.
Чудная сказка жива предо мной,
В сказку ту снова я верю невольно...
Сердцу так сладко, и сердцу так больно.
На душу веет нездешней весной.</text><name>Старую песню мне сердце поет...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1917</date_from><text>Нет! Еще любовный голод
Не раздвинул этих уст.
Нежен — оттого что молод,
Нежен — оттого что пуст.
Но увы! На этот детский
Рот — Шираза лепестки!—
Все людское людоедство
Точит зверские клыки.</text><name>Нет! Еще любовный голод...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1857</date_from><text>Хоть тихим блеском глаз, улыбкой, тоном речи
Вы мне напомнили одно из милых лиц
Из самых близких мне в гнуснейшей из столиц...
Но сходство не было так ярко с первой встречи...
Нет - я к вам бросился, заслыша первый звук
На языке родном раздавшийся нежданно...
Увы! речь женская доселе постоянно,
Как электричество, меня пробудит вдруг...
Мог ошибиться я... нередко так со мною
Бывало - и могло в сей раз законно быть...
Что я не облит был холодною водою,
Кого за то: судьбу иль вас благодарить?</text><name>Хоть тихим блеском глаз, улыбкой...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1851</date_from><text>Не знаешь ты тоски желаний,
Прекрасен мир твоей весны,
И светлы, чуждые страданий,
Твои младенческие сны.
С грозою жизни незнакома,
Как птичка, вечно весела,
Под кровлею родного дома
Ты рай земной себе нашла.
Придет пора — прольешь ты слезы,
Быть может, труд тебя согнет...
И детства радужные грезы
Умрут под холодом забот.
Тогда, неся свой крест тяжелый,
Не раз под бременем его
Ты вспомнишь о весне веселой
И — не воротишь ничего.</text><name>Дитяти</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Бывало все: и счастье, и печали,
и разговоры длинные вдвоем.
Но мы о самом главном промолчали,
а может, и не думали о нем.
Нас разделило смутных дней теченье -
сперва ручей, потом, глядишь, река...
Но долго оставалось ощущенье:
не навсегда, ненадолго, пока...
Давно исчез, уплыл далекий берег,
и нет тебя, и свет в душе погас,
и только я одна еще не верю,
что жизнь навечно разлучила нас.</text><name>Бывало все: и счастье, и печали...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from></date_from><text>Пять миллионов душ в Москве,
И где-то меж ними одна.
Площадь. Парк. Улица. Сквер.
Она?
Нет, не она.
Сколько почтамтов! Сколько аптек!
И всюду люди, народ...
Пять миллионов в Москве человек.
Кто ее тут найдет?
Случай! Ты был мне всегда как брат.
Еще хоть раз помоги!
Сретенка. Трубная. Пушкин. Арбат.
Шаги, шаги, шаги.
Иду, шепчу колдовские слова,
Магические, как встарь.
Отдай мне ее! Ты слышишь, Москва?
Выбрось, как море янтарь!</text><name>Из цикла «Алиса»: Этюд 10</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1921</date_from><text>За картой убившие карту,
всё, чем была юность светла,
вы думали: к первому марту
я всё проиграю - дотла.
Вы думали: в вызове глупом
я, жизнь записав на мелок,
склонюсь над запахнувшим супом,
над завтрашней парой чулок.
Неправда! Я глупый, но хитрый.
Я больше не стану считать!
Я мокрою тряпкою вытру
всю запись твою, нищета.
Меня не заманишь ты в клерки,
хоть сколько заплат ни расти,
пусть все мои звезды померкли -
я счет им не буду вести.
Шептать мне вечно, чуть дыша,
шаманье имя Иртыша.
В сводящем челюсти ознобе
склоняться к телу сонной Оби.
А там - еще синеют снеги,
светлейшие снега Онеги.
Ах, кто, кроме меня, вечор им
поведал бы печаль Печоры!
Лишь мне в глаза сверкал, мелькал,
тучнея тучами, Байкал.
И, играя пеною на вале,
чьи мне сердце волны волновали?
Чьи мне воды губы целовали?
И вот на губах моих - пена и соль,
и входит волненье, и падает боль,
играть мне словами с тобою позволь!</text><name>Игра</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1859</date_from><text>О вечно ропщущий, угрюмый Океан!
С богами вечными когда-то в гордом споре
Цепями вечными окованный титан
И древнее свое один несущий горе!
Ты успокоился... надолго ли?.. О, миг
И, грозный, вдруг опять подымется старик,
И, злобствуя на всё на солнце золотое,
На песни нереид, на звездный тихий свет,
На счастие, каким исполнился поэт,
Обретший свой покой в его святом покое,
Ударит по волнам, кляня суровый рок
И грозно требуя в неистовой гордыне,
Чтобы не смел глядеть ни человек, ни бог,
Как горе он свое несет в своей пустыне...</text><name>О вечно ропщущий, угрюмый Океан!..</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Медленные строки
О тихий Амстердам
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь - не там,
Зачем уйти не волен,
О тихий Амстердам,
К твоим церковным звонам,
К твоим, как бы усталым,
К твоим, как бы забытым,
Загрезившим каналам,
С безжизненным их лоном,
С закатом запоздалым,
И ласковым, и алым,
Горящим здесь и там,
По этим сонным водам,
По сумрачным мостам,
По окнам и по сводам
Домов и колоколен,
Где, преданный мечтам,
Какой-то призрак болен,
Упрек сдержать не волен,
Тоскует с долгим стоном,
И вечным перезвоном
Поет и здесь и там...
О тихий Амстердам!
О тихий Амстердам!</text><name>Воспоминание о вечере в Амстердаме</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>В нашей жизни, прекрасной, и странной,
и короткой, как росчерк пера,
над дымящейся свежею раной
призадуматься, право, пора.
Призадуматься и присмотреться,
поразмыслить, покуда живой,
что там кроется в сумерках сердца,
в самой черной его кладовой.
Пусть твердят, что дела твои плохи,
но пора научиться, пора
не вымаливать жалкие крохи
милосердия, правды, добра.
Но пред ликом суровой эпохи,
что по-своему тоже права,
не выжуливать жалкие крохи,
а творить,
засучив рукава.</text><name>В нашей жизни, прекрасной и странной...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1858</date_from><text>Когда мне встретится истерзанный борьбою,
Под гнетом опыта поникший человек;
И речью горькой он, насмешливой и злою
Позору предает во лжи погрязший век;
И вера в род людской в груди его угасла,
И дух, что некогда был полон мощных сил,
Подобно ночнику, потухшему без масла,
Без веры и любви стал немощен и хил;
И правды луч, сверкающий за далью
Грядущих дней, очам его незрим,—
Как больно мне! Глубокою печалью
При встрече той бываю я томим.
И говорю тогда: явись, явись к нам снова,
Господь, в наш бедный мир, где горе и разлад;
Да прозвучит еще божественное слово
И к жизни воззовет твоих отпадших чад!</text><name>Когда мне встретится истерзанный борьбою...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from>1950</date_from><text>Но кто такой Роберт Пентегью,
И где мне его отыскать?
Баллада о Роберте Пентегью.
И. О.
В такие вот вечера
Цветут на столе георгины,
А в окнах заката парча.
Сегодня мои именины
(Не завтра и не вчера).
Поздравлять приходило трое,
И каждый подарок принес:
Первый - стихи о Трое,
Второй - пакет папирос.
А третий мне поклонился:
- Я вам луну подарю,
Подарок такой не снился
Египетскому царю...
(Ни Роберту Пентегью).</text><name>В такие вот вечера...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1947</date_from><text>За что я родину люблю?
За то ли, что шумят дубы?
Иль потому, что в ней ловлю
Черты и собственной судьбы?
Иль попросту, что родился
По эту сторону реки —
И в этой правде тайна вся,
Всем рассужденьям вопреки.
И, значит, только оттого
Забыть навеки не смогу
Летучий снег под рождество
И стаю галок на снегу?
Но если был бы я рожден
Не у реки, а за рекой —
Ужель душою пригвожден
Я был бы к родине другой?
Ну, нет! Родись я даже там,
Где пальмы дальние растут,
Не по судьбе, так по мечтам
Я жил бы здесь! Я был бы тут!
Не потому, что здесь поля
Пшеницей кланяются мне.
Не потому, что конопля
Вкруг дуба ходит в полусне,
А потому, что только здесь
Для всех племен, народов, рас,
Для всех измученных сердец
Большая правда родилась.
И что бы с нею ни стряслось,
Я знаю: вот она, страна,
Которую за дымкой слез
Искала в песнях старина.
Твой путь, республика, тяжел.
Но я гляжу в твои глаза:
Какое счастье, что нашел
Тебя я там, где родился!</text><name>О родине</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1894</date_from><text>Памяти Дениса Папина
В серебряной пыли полуночная влага
Пленяет отдыхом усталые мечты,
И в зыбкой тишине речного саркофага
Отверженный герой не слышит клеветы.
Не проклинай людей! Настанет трепет, стоны
Вновь будут искренни, молитвы горячи,
Смутится яркий день,- и солнечной короны
Заблещут в полутьме священные лучи!</text><name>Отверженный герой</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1945</date_from><text>Руками, огрубевшими от стали,
Писать стихи, сжимая карандаш.
Солдаты спят — они за день устали,
Храпит прокуренный насквозь блиндаж.
Под потолком коптилка замирает,
Трещат в печурке мокрые дрова...
Когда-нибудь потомок прочитает
Корявые, но жаркие слова
И задохнется от густого дыма,
От воздуха, которым я дышал,
От ярости ветров неповторимых,
Которые сбивают наповал.
И, не видавший горя и печали,
Огнем не прокаленный, как кузнец,
Он предкам позавидует едва ли,
Услышав, как в стихах поет свинец,
Как дымом пахнет все стихотворенье,
Как хочется перед атакой жить!..
И он простит мне в рифме прегрешенье.
Он этого не сможет не простить.
Пускай в сторонку удалится критик:
Поэтика здесь вовсе ни при чем.
Я, может быть, какой-нибудь эпитет —
И тот нашел в воронке под огнем.
Здесь молодости рубежи и сроки,
По жизни окаянная тоска...
Я порохом пропахнувшие строки
Из-под обстрела вынес на руках.</text><name>Руками, огрубевшими от стали...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1828</date_from><text>Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью
Ум сомненьем взволновал?
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
26 мая 1828</text><name>Дар напрасный, дар случайный...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>Военные</item><item>Патриотические</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1940</date_from><text>Три балтийца, три героя,
Три воздушных храбреца,
Как всегда, готовы к бою
И дерутся до конца!
Не пугает их ни вьюга,
Ни зенитной пули свист,
Смотрят весело три друга:
Штурман, летчик и радист.
Ни один из них не ропщет,
Не теряется в беде,
Их лихой бомбардировщик
Появляется везде.
Чем трудней дают задачу,
Тем приятней для ребят —
Все на карте обозначат,
В уголке поговорят.
«Все понятно!» — скажет летчик
И на прочих поглядит,
И радист ответит: «Точно!»
«Ясно!» — штурман подтвердит.
И пойдут вразвалку трое,
Три воздушных храбреца,
Три красавца, три героя,
Три балтийца, три бойца.</text><name>Три воздушных храбреца</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Давно мои ранние годы прошли
По самому краю,
По самому краю родимой земли,
По скошенной мяте, по синему раю,
И я этот рай навсегда потеряю.
Колышется ива на том берегу,
Как белые руки.
Пройти до конца по мосту не могу,
Но лучшего имени влажные звуки
На память я взял при последней разлуке.
Стоит у излуки
И моет в воде свои белые руки,
А я перед ней в неоплатном долгу.
Сказал бы я, кто на поемном лугу
На том берегу
За ивой стоит, как русалка над речкой,
И с пальца на палец бросает колечко.</text><name>Песня (Давно мои ранние годы прошли...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1940</date_from><text>Так отлетают темные души...
— Я буду бредить, а ты не слушай.
Зашел ты нечаянно, ненароком —
Ты никаким ведь не связан сроком,
Побудь же со мною теперь подольше.
Помнишь, мы были с тобою в Польше?
Первое утро в Варшаве... Кто ты?
Ты уж другой или третий?— «Сотый!»
— А голос совсем такой, как прежде.
Знаешь, я годы жила в надежде,
Что ты вернешься, и вот — не рада.
Мне ничего на земле не надо,
Ни громов Гомера, ни Дантова дива.
Скоро я выйду на берег счастливый:
И Троя не пала, и жив Эабани,
И всё потонуло в душистом тумане.
Я б задремала под ивой зеленой,
Да нет мне покоя от этого звона.
Что он?— то с гор возвращается стадо?
Только в лицо не дохнула прохлада.
Или идет священник с дарами?
А звезды на небе, а ночь над горами...
Или сзывают народ на вече?—
«Нет, это твой последний вечер!»</text><name>Так отлетают темные души...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Короче,
Короче, короче!
Прошу тебя, не тяни.
Короче становятся ночи.
Но будут короче и дни.
Все сроки
Отныне короче
И каждый намеченный путь.
И даже пророкам, пророча,
Не следует очень тянуть.
И хватит
Стоять на пороге.
Медлительность - это порок,
Рассказывай, что там в итоге,
Выкладывай, что приберег!</text><name>Короче, короче, короче!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1972</date_from><text>Я хотел бы
родиться
во всех странах,
быть беспаспортным,
к панике бедного МИДа,
всеми рыбами быть
во всех океанах
и собаками всеми
на улицах мира.
Не хочу я склоняться
ни перед какими богами,
не хочу я играть
в православного хиппи,
но я хотел бы нырнуть
глубоко-глубоко на Байкале,
ну а вынырнуть,
фыркая,
на Миссисипи.
Я хотел бы
в моей ненаглядной проклятой
вселенной
быть репейником сирым —
не то что холеным левкоем.
Божьей тварью любой,
хоть последней паршивой гиеной,
но тираном — ни в коем
и кошкой тирана — ни в коем.
И хотел бы я быть
человеком в любой ипостаси:
хоть под пыткой в тюрьме гватемальской,
хоть бездомным в трущобах Гонконга,
хоть скелетом живым в Бангладеше,
хоть нищим юродивым в Лхасе,
хоть в Кейптауне негром,
но не в ипостаси подонка.
Я хотел бы лежать
под ножами всех в мире хирургов,
быть горбатым, слепым,
испытать все болезни, все раны,
уродства,
быть обрубком войны,
подбирателем грязных окурков —
лишь бы внутрь не пролез
подловатый микроб превосходства.
Не в элите хотел бы я быть,
но, конечно, не в стаде трусливых,
не в овчарках при стаде,
не в пастырях,
стаду угодных,
и хотел бы я счастья,
но лишь не за счет несчастливых,
и хотел бы свободы,
но лишь не за счет несвободных.
Я хотел бы любить
всех на свете женщин,
и хотел бы я женщиной быть —
хоть однажды...
Мать-природа,
мужчина тобой приуменьшен.
Почему материнства
мужчине не дашь ты?
Если б торкнулось в нем,
там, под сердцем,
дитя беспричинно,
то, наверно, жесток
так бы не был мужчина.
Всенасущным хотел бы я быть —
ну, хоть чашкою риса
в руках у вьетнамки наплаканной,
хоть головкою лука
в тюремной бурде на Гаити,
хоть дешевым вином
в траттории рабочей неапольской
и хоть крошечным тюбиком сыра
на лунной орбите:
пусть бы съели меня,
пусть бы выпили —
лишь бы польза была
в моей гибели.
Я хотел бы всевременным быть,
всю историю так огорошив,
чтоб она обалдела,
как я с ней нахальствую:
распилить пугачевскую клетку
в Россию проникшим Гаврошем,
привезти Нефертити
на пущинской тройке в Михайловское.
Я хотел бы раз в сто
увеличить пространство мгновенья:
чтобы в тот же момент
я на Лене пил спирт с рыбаками,
целовался в Бейруте,
плясал под тамтамы в Гвинее,
бастовал на «Рено»,
мяч гонял с пацанами на Копакабане.
Всеязыким хотел бы я быть,
словно тайные воды под почвой.
Всепрофессийным сразу.
И я бы добился,
чтоб один Евтушенко был просто поэт,
а второй был подпольщик,
третий — в Беркли студент,
а четвертый — чеканщик тбилисский.
Ну а пятый —
учитель среди эскимосских детей
на Аляске,
а шестой —
молодой президент,
где-то, скажем, хоть в Сьерра-Леоне,
а седьмой —
еще только бы тряс
погремушкой в коляске,
а десятый...
а сотый...
миллионный...
Быть собою мне мало —
быть всеми мне дайте!
Каждой твари —
и то, как ведется, по паре,
ну а бог,
поскупись на копирку,
меня в самиздате напечатал
в единственном экземпляре.
но я богу все карты смешаю.
Я бога запутаю!
Буду тысячелик
до последнего самого дня,
чтоб гудела земля от меня,
чтоб рехнулись компьютеры
на всемирной переписи меня.
Я хотел бы на всех баррикадах твоих,
человечество,
драться,
к Пиренеям прижаться,
Сахарой насквозь пропылиться
и принять в себя веру
людского великого братства,
а лицом своим сделать —
всего человечества лица.
Но когда я умру —
нашумевшим сибирским Вийоном,—
положите меня
не в английскую,
не в итальянскую землю —
в нашу русскую землю
на тихом холме,
на зеленом,
где впервые
себя
я почувствовал всеми.</text><name>Я хотел бы...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1883</date_from><text>Мне снилась смерть: она стояла предо мной,
Клубами ладана, как ризою, одета,
В сияньи и в цветах, с улыбкой молодой
И с речью полною печального привета...</text><name>Мне снилась смерть...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1759</date_from><text>Стени ты, дух, во мне! стени, изнемогая!
Уж нет тебя, уж нет, Элиза дорогая!
Во младости тебя из света рок унес.
Тебя уж больше нет. О день горчайших слез!
Твоею мысль моя мне смертью не грозила.
О злая ведомость
! Ты вдруг меня сразила.
Твой рок судил тебе в цветущих днях умреть,
А мой сказать "прости" и ввек тебя не зреть.
Как я Московских стен, спеша к Неве, лишался,
Я плакал о тебе, однако утешался,
И жалость умерял я мысленно судьбой,
Что я когда-нибудь увижуся с тобой.
Не совершилось то, ты грудь мою расшибла.
О сладкая моя надежда, ты погибла!
Как мы прощалися, не думали тогда,
Что зреть не будем мы друг друга никогда,
Но жизнь твоя с моей надеждою промчалась.
О мой несчастный век! Элиза, ты скончалась!
Оставила ты всех, оставила меня,
Любовь мою к себе в мученье пременя.
Без утешения я рвуся и рыдаю;
Но знать не будешь ты вовек, как я страдаю.
Смертельно мысль моя тобой огорчена;
Элиза, ты со мной навек разлучена.
Когда к другой отсель ты жизни прелетаешь,
Почто уже в моей ты мысли обитаешь
И представляешься смятенному уму,
К неизреченному мученью моему?
Чувствительно в мое ты сердце положенна,
И живо в памяти моей изображенна:
Я слышу голос твой, и зрю твою я тень.
О лютая напасть! презлополучный день!
О слух! противный слух! известие ужасно!
Пролгися
; ах, но то и подлинно и ясно!
Крепись, моя душа! Стремися то снести!
Элиза, навсегда, любезная, прости!</text><name>На смерть сестры авторовой Е. П. Бутурлиной</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>"Quousque fandem, Catilina,
abutere patientia nostra?"
Цицерон
"При звезде, большого чина,
Я отнюдь еще не стар...
Катерина! Катерина!"
"Вот несу вам самовар".
"Настоящая картина!"
"На стене, что ль? это где?"
"Ты картина, Катерина!"
"Да, в пропорцию везде".
"Ты девица; я мужчина..."
"Ну, так что же впереди?"
"Точно уголь, Катерина,
Что-то жжет меня в груди!"
"Чай горяч, вот и причина".
"А зачем так горек чай,
Объясни мне, Катерина?"
"Мало сахару, я, чай?"
"Словно нет о нем помина!"
"А хороший рафинад".
"Горько, горько, Катерина,
Жить тому, кто не женат!"
"Как монахи все едино,
Холостой ли, иль вдовец!"
"Из терпенья, Катерина,
Ты выводишь, наконец!!."</text><name>Катерина</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1914</date_from><text>Кто посягнул на детище Петрово?
Кто совершенное деянье рук
Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,
Смел изменить хотя б единый звук?
Не мы, не мы... Растерянная челядь,
Что, властвуя, сама боится нас!
Все мечутся да чьи-то ризы делят,
И всё дрожат за свой последний час.
Изменникам измены не позорны.
Придет отмщению своя пора...
Но стыдно тем, кто, весело-покорны,
С предателями предали Петра.
Чему бездарное в вас сердце радо?
Славянщине убогой? Иль тому,
Что к "Петрограду" рифм гулящих стадо
Крикливо льнет, как будто к своему?
Но близок день - и возгремят перуны...
На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей
Восстанет он, всё тот же, бледный, юный,
Всё тот же - в ризе девственных ночей,
Во влажном визге ветреных раздолий
И в белоперистости вешних пург,-
Созданье революционной воли -
Прекрасно-страшный Петербург!</text><name>Петроград</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Благодать или благословение
Ниспошли на подручных твоих -
Дай нам, Бог, совершить омовение,
Окунаясь в святая святых!
Все порок, грехи и печали,
Равнодушье, согласье и спор -
Пар, который вот только наддали,
Вышибает, как пули, из пор.
То, что мучит тебя, - испарится
И поднимется вверх, к небесам,-
Ты ж, очистившись, должен спуститься -
Пар с грехами расправится сам.
Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй с очищеньем мытье,-
Нужно выпороть веником душу,
Нужно выпарить смрад из нее.
Исцеленье от язв и уродства -
Этот душ из живительных вод,-
Это - словно возврат первородства,
Или нет - осушенье болот.
Здесь нет голых - стесняться не надо,
Что кривая рука да нога.
Здесь - подобие райского сада,-
Пропуск всем, кто раздет донага.
И в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одетость свою позабудь -
Одинаково веничек хлещет.
Так что зря не вытягивай грудь!
Все равны здесь единым богатством,
Все легко переносят жару,-
Здесь свободу и равенство с братством
Ощущаешь в кромешном пару.
Загоняй поколенья в парную
И крещенье принять убеди,-
Лей на нас свою воду святую -
И от варварства освободи!
Благодать или благословение
Ниспошли на подручных твоих -
Дай нам, Бог, совершить омовение,
Окунаясь в святая святых!</text><name>Благодать или благословение...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>Я льнул когда-то к беднякам
Не из возвышенного взгляда,
А потому, что только там
Шла жизнь без помпы и парада.
Хотя я с барством был знаком
И с публикою деликатной,
Я дармоедству был врагом
И другом голи перекатной.
И я старался дружбу свесть
С людьми из трудового званья,
За что и делали мне честь,
Меня считая тоже рванью.
Был осязателен без фраз,
Вещественен, телесен, весок
Уклад подвалов без прикрас
И чердаков без занавесок.
И я испортился с тех пор,
Как времени коснулась порча,
И горе возвели в позор,
Мещан и оптимистов корча.
Всем тем, кому я доверял,
Я с давних пор уже не верен.
Я человека потерял
С тех пор, как всеми он потерян.</text><name>Перемена</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1918</date_from><text>Дитя, потерянное всеми...
Все это было, кажется в последний,
В последний вечер, в вешний час...
И плакала безумная в передней,
О чем-то умоляя нас.
Потом сидели мы под лампой блеклой,
Что золотила тонкий дым,
А поздние распахнутые стекла
Отсвечивали голубым.
Ты, выйдя, задержался у решетки,
Я говорил с тобою из окна.
И ветви юные чертились четко
На небе — зеленей вина.
Прямая улица была пустынна,
И ты ушел — в нее, туда...
Я не прощу. Душа твоя невинна.
Я не прощу ей — никогда.</text><name>А. Блоку</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1967</date_from><text>В окне, как в чуждом букваре,
неграмотным я рыщу взглядом.
Я мало смыслю в декабре,
что выражен дождем и садом.
Где дождь, где сад - не различить.
Здесь свадьба двух стихий творится.
Их совпаденье разлучить
не властно зренье очевидца.
Так обнялись, что и ладонь
не вклинится! Им не заметен
медопролитный крах плодов,
расплющенных объятьем этим.
Весь сад в дожде! Весь дождь в саду!
Погибнут дождь и сад друг в друге,
оставив мне решать судьбу
зимы, явившейся на юге.
Как разниму я сад и дождь
для мимолетной щели светлой,
чтоб птицы маленькая дрожь
вместилась меж дождем и веткой?
Не говоря уже о том,
что в промежуток их раздора
мне б следовало втиснуть дом,
где я последний раз бездомна.
Душа желает и должна
два раза вытерпеть усладу:
страдать от сада и дождя
и сострадать дождю и саду.
Но дом при чем? В нём всё мертво!
Не я ли совершила это?
Приют сиротства моего
моим сиротством сжит со света.
Просила я беды благой,
но всё ж не той и не настолько,
чтоб выпрошенной мной бедой
чужие вышибало стекла.
Всё дождь и сад сведут на нет,
изгнав из своего объема
необязательный предмет
вцепившегося в землю дома.
И мне ли в нищей конуре
так возгордиться духом слабым,
чтобы препятствовать игре,
затеянной дождем и садом?
Не время ль уступить зиме,
с ее деревьями и мглою,
чужое место на земле,
некстати занятое мною?</text><name>Дождь и сад</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1934</date_from><text>Я иду и радуюсь. Легко мне.
Дождь прошел. Блестит зеленый луг.
Я тебя не знаю и не помню,
Мой товарищ, мой безвестный друг.
Где ты пал, в каком бою — не знаю,
Но погиб за славные дела,
Чтоб страна, земля твоя родная,
Краше и счастливее была.
Над полями дым стоит весенний,
Я иду, живущий, полный сил,
Веточку двурогую сирени
Подержал и где-то обронил...
Друг мой и товарищ, ты не сетуй,
Что лежишь, а мог бы жить и петь,
Разве я, наследник жизни этой,
Захочу иначе умереть!..</text><name>Я иду и радуюсь. Легко мне...</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1918</date_from><text>В дни отрочества я пророчествам
Весны восторженно внимал:
За первым праздничным подснежником,
Блажен пьянящим одиночеством,
В лесу, еще сыром, блуждал.
Как арка, небо над мятежником
Синело майской глубиной,
И в каждом шорохе и шелесте,
Ступая вольно по валежникам,
Я слышал голос над собой.
Все пело, полно вешней прелести:
«Живи! люби! иди вперед!
Ищи борьбы, душа крылатая,
И, как Самсон из львиной челюсти,
Добудь из грозной жизни — мед!»
И вновь весна, но — сорок пятая...
Все тот же вешний блеск вокруг:
Все так же глубь небес — торжественна;
Все та ж листва, никем не смятая;
Как прежде, свеж и зелен луг!
Весна во всем осталась девственной:
Что для земли десятки лет!
Лишь я принес тоску случайную
На праздник радости естественной,—
Лишь я — иной, под гнетом лет!
Что ж! Пусть не мед, а горечь тайную
Собрал я в чашу бытия!
Сквозь боль души весну приветствую
И на призыв земли ответствую,
Как прежде, светлой песней я!</text><name>Пророчества весны</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1887</date_from><text>Бедный друг, истомил тебя путь,
Темен взор, и венок твой измят.
Ты войди же ко мне отдохнуть.
Потускнел, догорая, закат.
Где была и откуда идешь,
Бедный друг, не спрошу я, любя;
Только имя мое назовешь -
Молча к сердцу прижму я тебя.
Смерть и Время царят на земле,-
Ты владыками их не зови;
Всё, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.</text><name>Бедный друг, истомил тебя путь...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1836</date_from><text>- О ты, убивший жизнь в ученом кабинете,
Скажи мне: сколько чуд считается на свете?
- Семь.
- Нет: осьмое - ты, педант мой дорогой;
Девятое - твой нос, нос сизо-красноватый,
Что, так спесиво приподнятый,
Стоит, украшенный табачною ноздрей!</text><name>Ученый разговор</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1906</date_from><text>Слепая мать глядит в окно,
Весне морщинками смеется.
Но сердце, горю отдано,
Больней на солнце бьется.
Не надо света и красы!
Не надо вешней благодати!
Считает мертвые часы
Мой сын в далеком каземате.</text><name>Слепая мать глядит в окно...</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>РАВНОВЕСИЕ
О мирный селянин! В твоем жилище нет
Ни злата, ни сребра, но ты счастлив стократно:
С любовью, с дружбой ты проводишь дни приятно,
А в городе и шум, и пыль, и стук карет!
ВЕРНОЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ
"Пройдет ли мой недуг?" - лев у осла спросил;
Осел ответствовал: "О царь, сильнейший в мире!
Когда ты не умрешь, то будешь жив, как был" -
Два раза два - четыре.
СПРАВЕДЛИВОСТЬ ПОСЛОВИЦЫ
Одна свеча избу лишь слабо освещала;
Зажгли другую,- что ж? изба светлее стала.
Правдивы древнего речения слова:
Ум хорошо, а лучше два.
МСТИТЕЛЬНОСТЬ
Пчела ужалила медведя в лоб.
Она за соты мстить обидчику желала;
Но что же? Умерла сама, лишившись жала.
Какой удел того, кто жаждет мести? - Гроб.
НЕПОКОЛЕБИМОСТЬ
"Познай, светлейший лев, смятения вину,-
Рек слон:- в народе бунт! повсюду шум и клики!"
"Смирятся,- лев сказал,- лишь гривой я тряхну!"
Опасность не страшна для мощного владыки.
СИЛА И СЛАБОСТЬ
Орел бьет сокола, а сокол бьет гусей;
Страшатся щуки крокодила;
От тигра гибнет волк, а кошка ест мышей.
Всегда имеет верх над слабостию сила.
ЛЕБЕДЬ И ГУСЬ
Над лебедем желая посмеяться,
Гусь тиною его однажды замарал;
Но лебедь вымылся и снова белым стал.-
Что делать, если кто замаран?.. Умываться.
МАРТЫШКА
Мартышка, с юных лет прыжки свои любя,
И дряхлая еще сквозь обручи скакала;
Что ж вышло из того?- лишь ноги изломала.
Поэт! На старости побереги себя!
ОБЩАЯ СУДЬБА
Во ржи был василек прекрасный,
Он взрос весною, летом цвел
И наконец увял в дни осени ненастной.
Вот смертного удел!
БЕЗВРЕДНАЯ ССОРА
За кость поссорились собаки,
Но, поворчавши, унялись
И по домам спокойно разошлись.
Бывают ссоры и без драки.
ЗАКОН ПРИРОДЫ
Фиалка в воздухе свой аромат лила,
А волк злодействовал в пасущемся народе;
Он кровожаден был, фиалочка - мила:
Всяк следует своей природе.</text><name>Нравоучительные четверостишия</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Когда мне говорят о красоте
Восторженно, а иногда влюбленно,
Я почему-то, слушая, невольно
Сейчас же вспоминаю о тебе.
Когда порой мне, имя называя,
О женственности чьей-то говорят,
Я снова почему-то вспоминаю
Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд.
Твои везде мне видятся черты,
Твои повсюду слышатся слова,
Где б ни был я - со мною только ты,
И, тем гордясь, ты чуточку права.
И все же, сердцем похвалы любя,
Старайся жить, заносчивой не став:
Ведь слыша где-то про сварливый нрав,
Я тоже вспоминаю про тебя...</text><name>Когда мне говорят о красоте...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Прощайте, миленькие бредни
И мой почтенный идеал!
Не первый я, не я последний
Вас и творил и прославлял,
Но первый я вас разгадал.
Мне будет сладко и утешно
В другие годы вас читать,
Мой жар безумный и безгрешный
Мою любовь воспоминать;
Тогда с улыбкою унылой
На ваши строки посмотрю
И молвлю: господи помилуй!
И тихо книгу затворю.</text><name>Прощание с элегиями</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1929</date_from><text>Года размерены, и наша цель верна.
Мы знаем путь великих наступлений,
И тайну полновесного зерна,
И силу минеральных удобрений.
Своей земле мы предъявили иск
За прошлую нужду и недороды.
Мы превратили в золотой прииск
Крестьянские поля и огороды.
Они встречают новую зарю,
Которую не видели ни разу.
Они живут
По нашему календарю,
Подвластные великому заказу.
Мы их заставили менять покров
И чутко слушать голос человечий.
Мы
Мудрую поэму тракторов
Перевели на сельское наречье.</text><name>Колхозники</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Как в чаще,
В юности тревожной,
Не глядя слишком далеко,
О жизни думается сложно,
А совершается легко.
Зато теперь,
Как в старой роще,
Просторней стало и видней.
О жизни думается проще,
А совершается трудней.</text><name>Как в чаще...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Можно сказать всякому смело,
Что любовь есть велико дело:
Быть над всеми и везде сильну,
А казаться всегда умильну -
Кому бы случилось?
В любви совершилось.
Кто б смел встать на Иовиша славна?
Любовь его, княгиня главна,
Принудила взять виды разны
Птичьи, скотски, красны, злобразны;
Иовиш не гордился,
Охотно склонился.
Трудно Марса победить было;
У всех сердце с страха застыло
Перед ним. Любовь только едина
Победивши (смешна причина)
Его оковала,
Плененным звать стала.
Что больше? та царит царями,
Старых чинит та ж молодцами,
Любовь правит всеми гражданы,
Ту чтят везде и пооеляны,
Та всчинает брани,
Налагает дани.
Не без любви мир, договоры;
А прекращал кто б иной ссоры?
Словом, чинит по своей воле
Что захочет где се ли то ли;
И девиц склоняет,
А нас запаляет.
Не убежишь той в монастырях,
Любовь во всех председит пирах.
Для любви все танцевать любят,
И музыку, чтоб играть, нудят.
Все ей угождают,
Все любви желают.</text><name>Стихи о силе любви</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1957</date_from><text>Спят на борту грузовики,
спят
краны.
На палубе танцуют вальс
бахилы,
кеды.
Все на Камчатку едут здесь —
в край
крайний.
Никто не спросит: «Вы куда?» —
лишь:
«Кем вы?»
Вот пожилой мерзлотовед.
Вот
парни —
торговый флот — танцуют лихо:
есть
опыт!
На их рубашках Сингапур,
пляж,
пальмы,
а въелись в кожу рук металл,
соль,
копоть.
От музыки и от воды
плеск,
звоны.
Танцуют музыка и ночь
друг
с другом.
И тихо кружится корабль,
мы,
звезды,
и кружится весь океан
круг
за кругом.
Туманен вальс, туманна ночь,
путь
дымчат.
С зубным врачом танцует
кок
Вася.
И Надя с Мартой из буфета
чуть
дышат —
и очень хочется, как всем,
им
вальса.
Я тоже, тоже человек,
и мне
надо,
что надо всем. Быть одному
мне
мало.
Но не сердитесь на меня
вы,
Надя,
и не сердитесь на меня
вы,
Марта.
Да, я стою, но я танцую!
Я
в роли
довольно странной, правда, я
в ней
часто.
И на плече моем руки
нет
вроде,
и на плече моем рука
есть
чья-то.
Ты далеко, но разве это
так
важно?
Девчата смотрят — улыбнусь
им
бегло.
Стою — и все-таки иду
под плеск
вальса.
С тобой иду! И каждый вальс
твой,
Белла!
С тобой я мало танцевал,
и лишь
выпив,
и получалось-то у нас —
так
слабо.
Но лишь тебя на этот вальс
я
выбрал.
Как горько танцевать с тобой!
Как
сладко!
Курилы за бортом плывут,..
В их складках
снег
вечный.
А там, в Москве,— зеленый парк,
пруд,
лодка.
С тобой катается мой друг,
друг
верный.
Он грустно и красиво врет,
врет
ловко.
Он заикается умело.
Он
молит.
Он так богато врет тебе
и так
бедно!
И ты не знаешь, что вдали,
там,
в море,
с тобой танцую я сейчас
вальс,
Белла.</text><name>Вальс на палубе</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1912</date_from><text>Безвольно пощады просят
Глаза. Что мне делать с ними,
Когда при мне произносят
Короткое, звонкое имя?
Иду по тропинке в поле
Вдоль серых сложенных брёвен.
Здесь легкий ветер на воле
По-весеннему свеж, неровен.
И томное сердце слышит
Тайную весть о дальнем.
Я знаю: он жив, он дышит,
От смеет быть не печальным.</text><name></name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1923</date_from><text>Девственник, казначей плоти!
Тюремщик бесстыдных страстей!
Подумай о горькой расплате,
Такой бесцельно простой!
Ты старость накликал заране,
В юность швырнувши прощай.
Но кровь протестует залпом мигрени,
Демонстрацией красных прыщей.
Как от обысков зарывали
Под половицей капитал,
Ты под полом каменной воли
Драгоценную похоть укрыл.
Но когда вновь отрыть старухе
Пук керенок взбрела блажь,—
Оказалось: в конверте прорехи,
И бумажки изгрызла мышь!
Но, когда, возмечтав о женах,
Соберешься в набег греха,
Узришь: зубы годов мышиных
Семена превратили в труху.
Чем больше сирень мы ломаем,
Тем гуще поход ветвей!
Одумайся, брякнись в ноги пред маем,
Юности рыцарь скупой,
И головокружительным поцелуем
Смиренно честь ей отдай!</text><name>Казначей плоти</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1914</date_from><text>Бушует снежная весна.
Я отвожу глаза от книги...
О, страшный час, когда она,
Читая по руке Цуниги,
В глаза Хозе метнула взгляд!
Насмешкой засветились очи,
Блеснул зубов жемчужный ряд,
И я забыл все дни, все ночи,
И сердце захлестнула кровь,
Смывая память об отчизне...
А голос пел: Ценою жизни
Ты мне заплатишь за любовь!</text><name>Бушует снежная весна...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1843</date_from><text>Бор сосновый в стране одинокий стоит;
В нем ручей меж деревьев бежит и журчит.
Я люблю тот ручей, я люблю ту страну,
Я люблю в том лесу вспоминать старину.
«Приходи вечерком в бор дремучий тайком,
На зеленом садись берегу ты моем!
Много лет я бегу, рассказать я могу,
Что случилось когда на моем берегу;
Из сокрытой страны я сюда прибежал,
Я чудесного много дорогой узнал!
Когда солнце зайдет, когда месяц взойдет
И звезда средь моих закачается вод,
Приходи ты тайком, ты узнаешь о том,
Что бывает порей здесь в тумане ночном!» —
Так шептал, и журчал, и бежал ручеек;
На ружье опершись, я стоял, одинок,
И лишь говор струи тишину прерывал,
И о прежних я грустно годах вспоминал.</text><name>Бор сосновый в стране одинокий стоит...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1808</date_from><text>Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол и дом.
Всё прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поет:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
"Не оставь меня, кум милый!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!"-
"Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?"-
Говорит ей Муравей.
"До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас -
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило".-
"А, так ты..." - "Я без души
Лето целое всё пела".-
"Ты всё пела? Это дело:
Так пойди же, попляши!"</text><name>Стрекоза и Муравей</name><date_to>1808</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1914</date_from><text>И у тигра есть камышовое логово,
И он, усталый от ночных охот,
Налакомившийся сладким мясом двуногого,
Залезая, языком кровавым лизнет
Проснувшийся, кинувшийся к матери помет.
Где ж спасенье от нее, от женщины пышнотелой,
Если шепчет вождю, прижимаясь,- люблю.
Или скажет за тебя мужское нет
С прорезиненными крыльями металлический скелет.
Пусть засвищет воздух... улю-лю... улю-лю...
В руль вклещившись руками, головой оголтелой
Турманя, над черным муравейником проделай
Последнюю, затяжную, мертвую петлю.</text><name>И у тигра есть камышовое логово...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1937</date_from><text>Как светотени мученик Рембрандт,
Я глубоко ушел в немеющее время,
И резкость моего горящего ребра
Не охраняется ни сторожами теми,
Ни этим воином, что под грозою спят.
Простишь ли ты меня, великолепный брат
И мастер и отец черно-зеленой теми,-
Но око соколиного пера
И жаркие ларцы у полночи в гареме
Смущают не к добру, смущают без добра
Мехами сумрака взволнованное племя.</text><name>Как светотени мученик Рембрандт...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1962</date_from><text>К двери припаду одним плечом,
В комнату войду, гремя ключом.
Я и через сотни тысяч лет
В темноте найду рукою свет.
Комната.
Скрипящая доска.
Четырехугольная тоска.
Круг моих скитаний в полумгле.
Огненное солнце на столе.
Раз в году бросаясь на вокзал,
Я из тех, кто редко уезжал.
Как уеду я? Куда уйду?
Отпуска бывают раз в году.
Десять метров мирного житья,
Дел моих, любви моей, тревог,-
Форма городского бытия,
Вставшая дорогам поперек.</text><name>Комната</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1844</date_from><text>Брожу над озером... туманны
Вершины круглые холмов,
Темнеет лес, и звучно-странны
Ночные клики рыбаков.
Полна прозрачной, ровной тенью
Небес немая глубина...
И дышит холодом и ленью
Полузаснувшая волна.
Настала ночь; за ярким, знойным,
О сердце! за тревожным днем,-
Когда же ты заснешь спокойным,
Пожалуй, хоть последним сном.</text><name>Брожу над озером</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1824</date_from><text>В садах Элизия, у вод счастливой Леты,
Где благоденствуют отжившие поэты,
О Душенькин поэт, прими мои стихи!
Никак в писатели попал я за грехи
И, надоев живым посланьями своими,
Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.
Нет нужды до того! Хочу в досужный час
С тобой поговорить про русский наш Парнас,
С тобой, поэт живой, затейливый и нежный,
Всегда пленительный, хоть несколько небрежный,
Чертам заметнейшим лукавой остроты
Дающий милый вид сердечной простоты
И часто, наготу рисуя нам бесчинно,
Почти бесстыдным быть умеющий невинно.
Не хладной шалостью, но сердцем внушена,
Веселость ясная в стихах твоих видна;
Мечты игривые тобою были петы.
В печаль влюбились мы. Новейшие поэты
Не улыбаются в творениях своих,
И на лице земли всё как-то не по них.
Ну что ж? Поклон, да вон! Увы, не в этом дело:
Ни жить им, ни писать еще не надоело,
И правду без затей сказать тебе пора:
Пристала к музам их немецких муз хандра.
Жуковский
виноват: он первый между нами
Вошел в содружество с германскими певцами
И стал передавать, забывши божий страх,
Жизнехуленья их в пленительных стихах.
Прости ему господь! Но что же! все мараки
Ударились потом в задумчивые враки,
У всех унынием оделося чело,
Душа увянула и сердце отцвело.
«Как терпит публика безумие такое?» —
Ты спросишь? Публике наскучило простое,
Мудреное теперь любезно для нее:
У века дряхлого испортилось чутье.
Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещенный,
Являл он бодрый ум и вкус неразвращенный,
Венцы свои дарил, без вычур толковит,
Он только истинным любимцам Аонид.
Но нет явления без творческой причины:
Сей благодатный век был век Екатерины!
Она любила муз, и ты ли позабыл,
Кто «Душеньку» твою всех прежде оценил?
Я думаю, в садах, где свет бессмертья блещет,
Поныне тень твоя от радости трепещет,
Воспоминая день, сей день, когда певца,
Еще за милый труд не ждавшего венца,
Она, друзья ее достойно наградили
И, скромного, его так лестно изумили,
Страницы «Душеньки» читая наизусть.
Сердца завистников стеснила злая грусть,
И на другой же день расспросы о поэте
И похвалы ему жужжали в модном свете.
Кто вкуса божеством служил теперь бы нам?
Кто в наши времена, и прозе и стихам
Провозглашая суд разборчивый и правый,
Заведовать бы мог парнасскою управой?
О, добрый наш народ имеет для того
Особенных судей, которые его
В листах условленных и в цену приведенных
Снабжают мнением о книгах современных!
Дарует между нас и славу и позор
Торговой логики смышленый приговор.
О наших судиях не смею молвить слова,
Но слушай, как честят они один другого:
Товарищ каждого — глупец, невежда, враль;
Поверить надо им, хотя поверить жаль.
Как быть писателю? В пустыне благодатной,
Забывши модный свет, забывши свет печатный,
Как ты, философ мой, таиться без греха,
Избрать в советники кота и петуха
И, в тишине трудясь для собственного чувства,
В искусстве находить возмездие искусства!
Так, веку вопреки, в сей самый век у нас
Сладко поющих лир порою слышен глас,
Благоуханный дым от жертвы бескорыстной!
Так нежный Батюшков
, Жуковский живописный,
Неподражаемый, и целую орду
Злых подражателей родивший на беду,
Так Пушкин
молодой, сей ветреник блестящий,
Всё под пером своим шутя животворящий
(Тебе, я думаю, знаком довольно он:
Недавно от него товарищ твой Назон
Посланье получил), любимцы вдохновенья,
Не могут поделить сердечного влеченья
И между нас поют, как некогда Орфей
Между мохнатых пел, по вере старых дней.
Бессмертие в веках им будет воздаяньем!
А я, владеющий убогим дарованьем,
Но рвением горя полезным быть и им,
Я правды красоту даю стихам моим,
Желаю доказать людских сует ничтожность
И хладной мудрости высокую возможность.
Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей
Я славил на заре своих цветущих дней
Законы сладкие любви и наслажденья.
Другие времена, другие вдохновенья;
Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя.
Опять, когда умру, повеселею я;
Тогда беспечных муз беспечного питомца
Прими, философ мой, как старого знакомца.</text><name>Богдановичу (В садах Элизия...)</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1851</date_from><text>Под большим шатром
Голубых небес —
Вижу — даль степей
Зеленеется.
И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
Посмотрю на юг —
Нивы зрелые,
Что камыш густой,
Тихо движутся;
Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.
Гляну к северу —
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;
Подымает грудь
Море синее,
И горами лед
Ходит по морю;
И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную...
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!
У тебя ли нет
Поля чистого,
Где б разгул нашла
Воля смелая?
У тебя ли нет
Про запас казны,
Для друзей — стола,
Меча — недругу?
У тебя ли нет
Богатырских сил,
Старины святой,
Громких подвигов?
Перед кем себя
Ты унизила?
Кому в черный день
Низко кланялась?
На полях своих,
Под курганами,
Положила ты
Татар полчища.
Ты на жизнь и смерть
Вела спор с Литвой
И дала урок
Ляху гордому.
И давно ль было,
Когда с Запада
Облегла тебя
Туча темная?
Под грозой ее
Леса падали,
Мать сыра-земля
Колебалася,
И зловещий дым
От горевших сел
Высоко вставал
Черным облаком!
Но лишь кликнул царь
Свой народ на брань —
Вдруг со всех концов
Поднялася Русь.
Собрала детей,
Стариков и жен,
Приняла гостей
На кровавый пир.
И в глухих степях,
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости навеки.
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали!..
И теперь среди
Городов твоих
Муравьем кишит
Православный люд.
По седым морям
Из далеких стран
На поклон к тебе
Корабли идут.
И поля цветут,
И леса шумят,
И лежат в земле
Груды золота.
И во всех концах
Света белого
Про тебя идет
Слава громкая.
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову!</text><name>Русь</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1856</date_from><text>Опять знакомый дом, опять знакомый сад
И счастья детские воспоминанья!
Я отвыкал от них... и снова грустно рад
Подслушивать неясный звук преданья!
Люблю ли я людей, которых больше нет,
Чья жизнь истлела здесь, в тиши досужной?
Но в памяти моей давно остыл их след,
Как след любви случайной и ненужной!
А все же, здесь меня преследует тоска,-
Припадок безыменного недуга,
Все будто предо мной могильная доска
Какого-то отвергнутого друга...</text><name>Опять знакомый дом, опять знакомый сад...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1851</date_from><text>(Опыт современной баллады)
В счастливой Москве, на Неглинной,
Со львами, с решеткой кругом,
Стоит одиноко старинный,
Гербами украшенный дом.
Он с роскошью барской построен,
Как будто векам напоказ;
А ныне в нем несколько боен
И с юфтью просторный лабаз.
Картофель да кочни капусты
Растут перед ним на грядах;
В нем лучшие комнаты пусты,
И мебель, и бронза - в чехлах.
Не ведает мудрый владелец
Тщеславья и роскоши нег;
Он в собственном доме пришелец
Занявший в конуре ночлег.
В его деревянной пристройке
Свеча одиноко горит;
Скупец умирает на койке
И детям своим говорит:
"Огни зажигались вечерние,
Выл ветер и дождик мочил,
Когда из Полтавской губернии
Я в город столичный входил.
В руках была палка предлинная,
Котомка пустая на ней,
На плечах шубенка овчинная,
В кармане пятнадцать грошей.
Ни денег, ни званья, ни племени,
Мал ростом и с виду смешон,
Да сорок лет минуло времени -
В кармане моем миллион!
И сам я теперь благоденствую,
И счастье вокруг себя лью:
Я нравы людей совершенствую,
Полезный пример подаю.
Я сделался важной персоною,
Пожертвовав тысячу в год:
Имею и Анну с короною,
И звание друга сирот.
Но дни наступили унылые,
Смерть близко - спасения нет!
И время вам, детушки милые,
Узнать мой великий секрет.
Квартиру я нанял у дворника,
Дрова к постояльцам таскал;
Подбился к дочери шорника
И с нею отца обокрал;
Потом и ее, бестолковую,
За нужное счел обокрасть
И в практику бросился новую -
Запрегся в питейную часть.
Потом..."
Вдруг лицо потемнело,
Раздался мучительный крик -
Лежит, словно мертвое тело,
И больше ни слова старик!
Но, видно секрет был угадан,
Сынки угодили в отца:
Старик еще дышит на ладан
И ждет боязливо конца,
А дети гуляют с ключами.
Вот старший в шкатулку проник!
Старик осадил бы словами -
Нет слов: непокорен язык!
В меньшом родилось подозренье,
И ссора кипит о ключах -
Не слух бы тут нужен, не зренье,
А сила в руках и ногах:
Воспрянул бы, словно из гроба,
И словом и делом могуч -
Смирились бы дерзкие оба
И отдали б старому ключ.
Но брат поднимает на брата
Преступную руку свою...
И вот тебе, коршун, награда
За жизнь воровскую твою!</text><name>Секрет</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Тусклый луч блестит на олове,
мокрых вмятинах ковша...
Чуть поваркивают голуби,
белым веером шурша.
Запрокидывают голову,
брызжут солнечной водой,
бродят взад-вперед по желобу
тропкой скользкой и крутой.
Бродят сонные и важные,
грудки выгнуты в дугу,
и блестят глаза их влажные,
как брусника на снегу.
Сад поник под зноем парящим,
небо - синьки голубей...
- Ты возьми меня в товарищи,
дай потрогать голубей.-
Верно, день тот был удачливым
ты ответил: - Ладно, лезь...-
Дребезжать ступеньки начали,
загремела гулко жесть...
Мне расти мальчишкой надо бы
у мальчишек больше льгот...
А на крыше - пекло адово,
сквозь подошвы ноги жжет.
Целый час с тобой стояли мы
(неужели наяву?),
птицы в небо шли спиралями,
упирались в синеву...
Воркованье голубиное,
смятый ковш, в ковше - вода...
А часы-то в детстве длинные -
и такие же года.
Кто их знал, что так прокатятся,
птичьей стайкой отсверкав...
Я ли это - в белом платьице,
с белым голубем в руках?</text><name>Голуби</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1854</date_from><text>О былом, о погибшем, о старом
Мысль немая душе тяжела;
Много в жизни я встретила зла,
Много чувств я истратила даром,
Много жертв невпопад принесла.
Шла я вновь после каждой ошибки,
Забывая жестокий урок,
Безоружно в житейские ошибки:
Веры в слезы, слова и улыбки
Вырвать ум мой из сердца не мог.
И душою, судьбе непокорной,
Средь невзгод, одолевших меня,
Убежденье в успех сохраня,
Как игрок ожидала упорный
День за днем я счастливого дня.
Смело клад я бросала за кладом,-
И стою, проигравшися в пух;
И счастливцы, сидящие рядом,
Смотрят жадным, язвительным взглядом -
Изменяет ли твердый мне дух?</text><name>О былом, о погибшем, о старом...</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Три раза пытать приходила.
Я с криком тоски просыпалась
И видела тонкие руки
И темный насмешливый рот.
«Ты с кем на заре целовалась,
Клялась, что погибнешь в разлуке,
И жгучую радость таила,
Рыдая у черных ворот?
Кого ты на смерть проводила,
Тот скоро, о, скоро умрет».
Был голос как крик ястребиный,
Но странно на чей-то похожий.
Все тело мое изгибалось,
Почувствовав смертную дрожь,
И плотная сеть паутины
Упала, окутала ложе...
О, ты не напрасно смеялась,
Моя непрощеная ложь!</text><name>Три раза пытать приходила...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>На Арину осеннюю - в журавлиный лёт -
собиралась я в странствие,
только не в теплые страны,
а подалее, друг мой, подалее.
И дождь хлестал всю ночь напролет,
и ветер всю ночь упрямствовал,
дергал оконные рамы,
и листья в саду опадали.
А в комнате тускло горел ночник,
колыхалась ночная темень,
белели саваном простыни,
потрескивало в старой мебели...
И все, и все собирались они,-
возлюбленные мои тени
пировать со мной на росстани...
Только тебя не было!</text><name>На Арину осеннюю - в журавлиный лёт...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1971</date_from><text>Есть убедительно-державный жест
У Ленина, не только в дни торжеств,—
В любой беседе, утром или ночью,—
Жест, звездному подобный многоточью.
Жест — не приказ, не зов, не назиданье.
Жест, как виток ракеты в мирозданье.</text><name>Есть убедительно-державный жест...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Берегите нас, поэтов. Берегите нас.
Остаются век, полвека, год, неделя, час,
три минуты, две минуты, вовсе ничего...
Берегите нас. И чтобы все — за одного.
Берегите нас с грехами, с радостью и без.
Где-то, юный и прекрасный, ходит наш Дантес.
Он минувшие проклятья не успел забыть,
но велит ему призванье пулю в ствол забить.
Где-то плачет наш Мартынов, поминает кровь.
Он уже убил однажды, он не хочет вновь.
Но судьба его такая, и свинец отлит,
и двадцатое столетье так ему велит.
Берегите нас, поэтов, от дурацких рук,
от поспешных приговоров, от слепых подруг.
Берегите нас, покуда можно уберечь.
Только так не берегите, чтоб костьми нам лечь.
Только так не берегите, как борзых - псари!
Только так не берегите, как псарей - цари!
Будут вам стихи и песни, и еще не раз...
Только вы нас берегите. Берегите нас.</text><name>Размышления возле дома, где жил Тициан Табидзе</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1811</date_from><text>Проказница-Мартышка,
Осел,
Козел
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, баса, альта, две скрипки
И сели на лужок под липки,-
Пленять своим искусством свет.
Ударили в смычки, дерут, а толку нет.
"Стой, братцы, стой! - кричит Мартышка. -
Погодите!
Как музыке идти? Ведь вы не так сидите.
Ты с басом, Мишенька, садись против альта,
Я, прима, сяду против вторы;
Тогда пойдет уж музыка не та:
У нас запляшут лес и горы!"
Расселись, начали Квартет;
Он все-таки на лад нейдет.
"Постойте ж, я сыскал секрет?-
Кричит Осел,- мы, верно, уж поладим,
Коль рядом сядем".
Послушались Осла: уселись чинно в ряд;
А все-таки Квартет нейдет на лад.
Вот пуще прежнего пошли у них разборы
И споры,
Кому и как сидеть.
Случилось Соловью на шум их прилететь.
Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье.
"Пожалуй,- говорят,- возьми на час терпенье,
Чтобы Квартет в порядок наш привесть:
И ноты есть у нас, и инструменты есть,
Скажи лишь, как нам сесть!" -
"Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
И уши ваших понежней,-
Им отвечает Соловей,-
А вы, друзья, как ни садитесь;
Всё в музыканты не годитесь".</text><name>Квартет</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1950</date_from><text>Ты стала от холода синей,
Скорей с подоконника слазь...
Взглянула, как светится иней,
Как блещет морозная вязь?
Красиво? Конечно, красиво!..
Не зря постарался мороз,
Рассыпав по стеклам на диво
Великое множество звезд.
Почти что такие, как эти,
Но только, пожалуй, светлей,
Мерцают на раннем рассвете
Над ширью далеких морей.
Чудесней такого рассвета
Никто бы придумать не смог...
Там ярко-зеленого цвета
Становится утром восток.
В причудливом этом сиянье
Над пеной морскою вдали
Вулканов встают очертанья
У самого края земли.
А море в серебряной дымке
Холодной предутренней мглы,
И звезды белы, как снежинки,
Как иней на окнах, белы.
Под звездами быстрое судно
Летит по волнам напролом...
А ну! Догадаться нетрудно!
Кого ты узнаешь на нем?!
Так что же, мой цветик далекий,
Узнала теперь наконец?
Ведь это же долгие сроки
Тебя не видавший отец.
Скажи ты и Кате и Тане
Нетрудные эти слова!
"На Тихом,- скажи,- океане
Курильские есть острова".
Ты всем расскажи, не скрывая,
Что даже на снежном окне
И звездочка может простая
Напомнить тебе обо мне.
Что ты, не покинув квартиру,
По светлой дороге земной
Прошла по широкому миру
И встретилась в море со мной!</text><name>Курильские есть острова</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from>1942</date_from><text>Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним
идет охота.
Будь проклят
сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.</text><name>Перед атакой</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1856</date_from><text>Край ты мой, родимый край!
Kонский бег на воле,
В небе крик орлиных стай,
Волчий голос в поле!
Гой ты, родина моя!
Гой ты, бор дремучий!
Свист полночный соловья,
Ветер, степь да тучи!</text><name>Край ты мой, родимый край!..</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>Шло донское войско на султана,
Табором в степи широкой стало,
И казаки землю собирали —
Кто мешком, кто шапкою бараньей.
В холм ее, сырую, насыпали,
Чтоб с кургана мать полуслепая
Озирала степь из-под ладони:
Не пылят ли где казачьи кони?
И людей была такая сила,
Столько шапок высыпано было,
Что земля струей бежала, ширясь,
И курган до звезд небесных вырос.
Год на то возвышенное место
Приходили жены и невесты,
Только, как ни вглядывались в дали,
Бунчуков казачьих не видали.
Через три-четыре долгих года
Воротилось войско из похода,
Из жестоких сеч с ордой поганой,
Чтобы возле прежнего кургана
Шапками курган насыпать новый —
Памятник годины той суровой.
Сколько шапок рать ни насыпала,
А казаков так осталось мало,
Что второй курган не вырос выше
Самой низкой камышовой крыши.
А когда он встал со старым рядом,
То казалось, если смерить взглядом,—
Что поднялся внук в ногах у деда...
Но с него была видна победа!</text><name>Победа</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Степан Щипачев</author><date_from>1962</date_from><text>Субботний день - уже темно
в работе отсверкал,
и ты сидишь в фойе кино
на сквозняке зеркал.
С раскрытой книгою, одна,
хоть парочки кругом.
На шее родинка видна
под легким завитком.
И бровь надломлена, строга,
когда ты смотришь вниз.
В привычных ссадинках рука
касается страниц.
Пожалуй, пальцы погрубей,
чем у иных. Чуть-чуть.
И я хоть что-то о тебе
по ним узнать хочу.
Субботний день - уже темно -
в работе отсверкал,
и ты сидишь в фойе кино
на сквозняке зеркал.</text><name>Незнакомая</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Так бы длинно думать,
Как гуси летят.
Так бы длинно верить,
Как листья шелестят.
Так бы длинно любить,
Как реки текут...
Руки так заломить,
Как рябиновый куст.</text><name>Рябина</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from>1907</date_from><text>Час полночный... Миг неясный...
Звездный сумрак... — Тишина...
Слабых крыльев взмах напрасный,
Мысль — как колос без зерна!
Весь свой век, как раб угрюмый
В опустелом руднике,
Пролагаю ходы, трюмы
С тяжким молотом в руке...
Много в мире нас стучало,
Вскинув горестный топор, —
Мы не знаем, где начало
В лабиринте наших нор...
Все-то знанье — что от века
Миллионы слабых рук,
Точно сердце человека,
Повторяли тот же стук...
Весь удел в тюрьме гранитной,
В сером храме древних скал: —
Чтобы молот стенобитный
Одиноко упадал...
Дни идут — пройдут их сотни —
Подземелью края нет...
Только смерть — наш День Субботний,
Бледность искры — весь наш свет!</text><name>Nocturne (Час полночный...)</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Шуточные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Себя от надоевшей славы спрятав,
В одном из их Соединенных Штатов,
В глуши и дебрях чуждых нам систем
Жил-был, известный больше, чем Иуда,
Живое порожденье Голливуда,
Артист Джеймс Бонд, шпион, агент-07.
Был этот самый парень звезда - ни дать ни взять,
Настолько популярен, что страшно рассказать.
Да шуточное ль дело? Почти что полубог.
Известный всем Марчелло в сравненьи с ним - щенок!
Он на своей, на загородной вилле
Скрывался, чтоб его не подловили
И умирал от скуки и тоски.
А то, бывало, встретят у квартиры,
Набросятся и рвут на сувениры
Последние штаны и пиджаки.
Вот так и жил, как в клетке. Ну а в кино потел.
Различные разведки дурачил, как хотел.
То ходит в чьей-то шкуре, то в пепельнице спит,
А то на абажуре кого-то соблазнит.
И вот, артиста этого - Джеймс Бонда -
Товарищи из Гос- и Фильмофонда
В совместную картину к нам зовут.
Чтоб граждане его не узнавали,
Он к нам решил приехать в одеяле,
Мол, все равно на клочья разорвут.
Ну посудите сами: на проводах в USА
Все хиппи с волосами побрили волоса,
С него сорвали свитер, отгрызли вмиг часы,
И разобрали плиты со взлетной полосы.
И вот в Москве нисходит он по трапу,
Дает доллар носильщику на лапу
И прикрывает личность на ходу.
Вдруг кто-то шасть на "газике" к агенту
И киноленту вместо документа,
Что, мол, свои, мол, хау ду ю ду.
Огромная колонна стоит сама в себе -
Встречают чемпиона по стендовой стрельбе.
Попал во все, что было, он выстрелом с руки,
По нем бабье сходило с ума и мужики.
Довольный, что его не узнавали,
Он одеяло снял в "Национале".
Но, несмотря на личность и акцент,
Его там обозвали оборванцем,
Который притворился иностранцем
И заявил, что, дескать, он агент.
Швейцар его за ворот... Решил открыться он,
"07 я". - "Вам межгород? Так надо взять талон".
Во рту скопилась пена и горькая слюна,
И в позе супермена он уселся у окна.
Но кинорежиссеры прибежали
И недоразумение замяли,
И разменяли фунты на рубли...
Уборщица кричала: "Вот же пройда,
Подумаешь, агентишко какой-то.
У нас в девятом принц из Сомали".</text><name>Агент 07</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1828</date_from><text>Тебя уж нет, но я тобою
Еще дышу;
Туда, в лазурь, я за тобою
Спешу, спешу!
Когда же ласточкой взовьюсь я
В тот лучший мир,
Растаю и с тобой сольюсь я
В один эфир,
Чтоб с неба пасть росой жемчужной,
Алмазом слез
На бедный мир, где крест я дружно
С тобою нес.
Но на земле, блеснув слезами,
Взовьюсь я вновь
Туда, где вечными зарями
Блестит любовь.</text><name>Тебя уж нет, но я тобою...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1840</date_from><text>О! как пуста, о! как мертва
Первопрестольная Москва!
Ее напрасно украшают,
Ее напрасно наряжают.
Огромных зданий стройный вид,
Фонтаны, выдумка востока,
Везде чугун, везде гранит,
Сады, мосты, объем широкий
Несметных улиц,- все блестит
Изящной роскошью, все ново,
Все жизни ждет, для ней готово,
Но жизни нет! Она мертва,
Первопрестольная Москва!
С домов боярских герб старинный
Пропал, исчез, и с каждым днем
Расчетливым покупщиком
В слепом неведеньи, невинно
Стираются следы веков,
Следы событий позабытых,
Следы вельможей знаменитых
Обычай, нравы, дух отцов,
Все изменилось! Просвещенье
И подражанье новизне
Уж водворили пресыщенье
На православной стороне,
Гостеприимство, хлебосольство,
Накрытый стол и настежь дверь
Преданьем стали, и теперь
Витийствует многоглагольство
На скучных сходбищах взамен
Веселья русского. Все глухо,
Все тихо вдоль кремлевских стен,
В церквах, в соборах; и для слуха
В Москве отрада лишь одна
Высокой прелести полна:
Один глагол всегда священный,
Наследие былых времен,-
И как сердцам понятен он,
Понятен думе умиленной! -
То вещий звук колоколов!
То гул торжественно-чудесный,
Взлетающий до облаков,
Когда все сорок сороков
Взывают к благости небесной!
Знакомый звон, любимый звон,
Москвы наследие святое,
Ты все былое, все родное
Напомнил мне! Ты сопряжен
Навек в моем воспоминаньи
С годами детства моего,
С рожденьем пламенных мечтаний
В уме моем. Ты для него
Был первый вестник вдохновенья:
Ты в томный трепет, в упоенье
Меня вседневно приводил;
Ты поэтическое чувство
В ребенке чутком пробудил;
Ты страсть к гармонии, к искусству
Мне в душу пылкую вселил!
И ныне, гостьей отчужденной
Когда в Москву вернулась я,-
Ты вновь приветствуешь меня
Своею песнею священной,
И лишь тобой еще жива
Осиротелая Москва!</text><name>ВИД МОСКВЫ</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1840</date_from><text>Ой стоги, стоги,
На лугу широком!
Вас не перечесть,
Не окинуть оком!
Ой стоги, стоги,
В зеленом болоте,
Стоя на часах,
Что вы стережете?
"Добрый человек,
Были мы цветами,-
Покосили нас
Острыми косами!
Раскидали нас
Посредине луга,
Раскидали врозь,
Дале друг от друга!
От лихих гостей
Нет нам обороны,
На главах у нас
Черные вороны!
На главах у нас,
Затмевая звезды,
Галок стая вьет
Поганые гнезда!
Ой орел, орел,
Наш отец далекий,
Опустися к нам,
Грозный, светлоокий!
Ой орел, орел,
Внемли нашим стонам,
Доле нас срамить
Не давай воронам!
Накажи скорей
Их высокомерье,
С неба в них ударь,
Чтоб летели перья,
Чтоб летели врозь,
Чтоб в степи широкой
Ветер их разнес
Далеко, далёко!"</text><name>Ой стоги, стоги...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1942</date_from><text>Хлеб зреет на земле, где солнце и прохлада,
Где звонкие дожди и щебет птиц в кустах.
А под землей, внизу, поближе к недрам ада
Железо улеглось в заржавленных пластах.
Благословляем хлеб! Он — наша жизнь и пища,
Но как не проклинать ту сталь, что наповал
Укладывает нас в подземные жилища?..
Пшеницу сеял бог. Железо черт ковал!</text><name>Хлеб и железо</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Снова снег синеет в поле
И не тает от лучей.
Снова сердце хочет воли,
Снова бьется горячей.
И горит мое оконце
Все в узоре льдистых роз.
Здравствуй, ветер, здравствуй, солнце,
И раздолье, и мороз!
Что ж тревожит и смущает,
Что ж томишься, сердце, ты?
Это снег напоминает
Наши волжские скиты.
Сосен ствол темно-зеленый,
Снеговые терема,
Потемневшие иконы
Византийского письма.
Там, свечою озаренный,
Позабуду боль свою.
Там в молитве потаенной
Всю тревогу изолью.
Но увы! Дорогой зимней
Для молитвы и труда
Не уйти мне, не уйти мне
В Приволжье никогда.
И мечты мои напрасны
О далеком и родном.
Ветер вольный, холод ясный,
Снег морозный — за окном!</text><name>Снова снег синеет в поле...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Выходи, я тебе посвящу серенаду!
Кто тебе серенаду еще посвистит?
Сутки кряду могу - до упаду,-
Если муза меня посетит.
Я пока еще только шутю и шалю -
Я пока на себя не похож:
Я обиду терплю, но когда я вспылю -
Я дворец подпилю, подпалю, развалю,-
Если ты на балкон не придешь!
Ты отвечай мне прямо-откровенно -
Разбойничую душу не трави!..
О, выйди, выйди, выйди, Аграфена,
Послушай серенаду о любви!
Эй-ей-ей, трали-вали!
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я бы тогда на корточки
Приседал у форточки,-
Мы бы до утра проворковали!
Во лесных кладовых моих - уйма товара,
Два уютных дупла, три пенечка гнилых...
Чем же я тебе, Груня, не пара,
Чем я, Феня, тебе не жених?!
Так тебя я люблю, что ночами не сплю,
Сохну с горя у всех на виду.
Вот и голос сорвал - и хриплю, и сиплю.
Ох, я дров нарублю - я себя погублю,-
Но тебя я украду, уведу!
Я женихов твоих - через колено!
Я папе твоему попорчу кровь!
О, выйди, выйди, выйди, Аграфена,-
О не губи разбойничую кровь!
Эй-ей-ей, трали-вали!
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я бы тогда на корточки
Приседал у форточки,-
Мы бы до утра проворковали!
Так давай, Аграфенушка, свадьбу назначим,-
Я - нечистая сила, но с чистой душой!
Я к чертям, извините, собачьим
Для тебя позабуду разбой!
Я и трелью зальюсь, и подарок куплю,
Всех дружков приведу на поклон;
Я тебя пропою, я тебя прокормлю,
Нам ребята на свадьбу дадут по рублю,-
Только ты выходи на балкон!
Ответь всерьез, прошу проникновенно,
Ведь знают соловьи, что "се ля ви".
Так выйди, елки-палки, Аграфена,-
Не дай погаснуть пламенной любви!
Во темечке моем да во височке -
Одна мечта: что выйдет красота,-
Привстану я на цыпочки-мысочки
И поцелую в сахарны уста!
Эй-ей-ей, трали-вали!
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я бы тогда на корточки
Приседал у форточки,-
Мы бы до утра проворковали!</text><name>Серенада Соловья-Разбойника</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1844</date_from><text>Листья шумели уныло
Ночью осенней порой;
Гроб опускали в могилу,
Гроб, озаренный луной.
Тихо, без плача, зарыли
И удалились все прочь,
Только луна на могилу
Грустно смотрела всю ночь.</text><name>Могила</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1957</date_from><text>Возвращаюсь туда,
Где троллейбусы ходят
И люди,
Запылиться боясь,
На себя надевают чехлы.
Скоро ванну приму.
Скоро стану подвержен простуде.
Мне горячую землю
Заменят асфальт и полы.
Вот иду я Москвой
В полинявшей от солнца рубахе,
Загорелый, худой
И, конечно, усталый чуть-чуть.
А в глазах еще степь,
Еще крыльев ленивые взмахи,
Двести верст горизонта
И ветер, толкающий в грудь.
Захожу я в метро,
И с соседкой сосед зашептался:
Острый запах полыни,
Наверно, донесся до них.
Этот ветер вчера
У меня в волосах заплутался
И до самой Москвы
В волосах притаился моих.
Да, вчера ведь еще
Я пылился на знойной дороге,
А потом самолет
Над страной обгонял облака...
И обнимет жена,
И руками всплеснет на пороге:
- Ну-ка, сбрасывай все
Да детишек не трогай пока!
Среди хрупких вещей
Я сначала такой неуклюжий,
Отряхнуться боюсь,
Видно, только сейчас подмели...
На московский паркет
Упадают шерстинки верблюжьи,
И пшеничная ость,
И комочки целинной земли.</text><name>Возвращение</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1860</date_from><text>Я ль первый отойду из мира в вечность — ты ли,
Предупредив меня, уйдешь за грань могил,
Поведать небесам страстей земные были,
Невероятные в стране бесплотных сил!
Мы оба поразим своим рассказом небо
Об этой злой земле, где брат мой просит хлеба,
Где золото к вражде — к безумию ведет,
Где ложь всем явная наивно лицемерит,
Где робкое добро себе пощады ждет,
А правда так страшна, что сердце ей не верит,
Где — ненавидя — я боролся и страдал,
Где ты — любя — томилась и страдала;
Но —
Ты скажи, что я не проклинал;
А я скажу, что ты благословляла!..</text><name>Я ль первый отойду...</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Не о такой,
Как ты,
Мечтается,
Не о такой грущу,
Которая
Красивых книжек начитается,
Придет и мучит разговорами.
Еще заставит,
Межеумица,
И подражательностью маяться:
Мол, тот герой не так целуется,
Не так в романе обнимается.
И лишь одно мне утешительно,
Что, споря с книжными страницами,
В любви
Я отвергал решительно
Литературные традиции.</text><name>Не о такой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1955</date_from><text>Я дверь распахну, пойду на крыльцо,
И молодость ветром овеет лицо.
Я вижу ее среди беспорядка
Идущих не в ногу маршевых рот.
Упрямо бьет по бедру лопатка,
До крови шею натерла скатка,
Плечо натрудил ручной пулемет.
Я помню, как спуск нажимал впервые,
Как дикая кровь обожгла висок,
Как пыль свивала кнуты огневые,
Как люди, теплые и живые,
Ложились трупами на песок.
Я помню, как писарь наш осторожно
Считал потери — число к числу.
Как ливнем стали хлестали ножны,
Как было нашим сердцам невозможно
Привыкнуть к этому ремеслу.
И как мы все-таки привыкали
Стрелять, рубить и носить рубцы.
И радость больше была едва ли,
Когда нас впервой в разведку звали
Всей ротой признанные храбрецы.
Дыханье юности нашей знойно.
Ей Ленин подал команду: «В ружье!»
Она, как пруд, не гнила застойно.
Вернись она вновь, позови беспокойно,
Я тысячу раз повторю ее.</text><name>Я дверь распахну, пойду на крыльцо...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1860</date_from><text>Ты, старина, здешь живешь как в аду,
Воля придет — чай, бежишь без оглядки?
— Нашто мне воля? куда я пойду?
Нету ни батьки, ни матки,
Нету никем никого;
Хлеб добывать не умею,
Только и знаю кричать: «Го-го-го!
Горе косому злодею!..»</text><name>На псарне</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Весна, весна! как воздух чист!
Как ясен небосклон!
Своей лазурию живой
Слепит мне очи он.
Весна, весна! как высоко
На крыльях ветерка,
Ласкаясь к солнечным лучам,
Летают облака!
Шумят ручьи! блестят ручьи!
Взревев, река несет
На торжествующем хребте
Поднятый ею лед!
Еще древа обнажены,
Но в роще ветхий лист,
Как прежде, под моей ногой
И шумен и душист.
Под солнце самое взвился
И в яркой вышине
Незримый жавронок поет
Заздравный гимн весне.
Что с нею, что с моей душой?
С ручьем она ручей
И с птичкой птичка! с ним журчит,
Летает в небе с ней!
Зачем так радует ее
И солнце и весна!
Ликует ли, как дочь стихий,
На пире их она?
Что нужды! счастлив, кто на нем
Забвенье мысли пьет,
Кого далёко от нее
Он, дивный, унесет!</text><name>Весна, весна! как воздух чист!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Ах, метель такая, просто черт возьми!
Забивает крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе.</text><name></name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1899</date_from><text>Пока спокойною стопою
Иду, и мыслю, и пою,
Смеюсь над жалкою толпою
И вздохов ей не отдаю.
Пока душа еще согрета,
И рок велит в себе беречь
И дар незыблемый поэта,
И сцены выспреннюю речь...</text><name>Пока спокойною стопою...</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1961</date_from><text>Что-то мешает
Работать с охотой.
Все не хватает
В жизни чего-то.
Днем не сидится,
Ночью не спится...
Надо на что-то
Большое решится!
С кем-то поссориться?
С чем-то расстаться?
На год на полюсе
Обосноваться?
Может, влюбиться?
О, если б влюбиться!
Что-то должно же
В жизни случиться.
Если б влюбиться,
Как в школе когда-то,
Как удавалось
В седьмом
И в десятом -
До онеменья,
До ослепленья,
До поглупенья,
До вдохновенья!
Снова стоять
На морозе часами,
Снова писать
Записки стихами.
Может в этих
Наивных записках
Вдруг обнаружится
Божия искра.
И превратятся
Мои откровения
В самые лучшие
Стихотворения.</text><name>Лирическое беспокойство</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1915</date_from><text>Люблю немецкий старый городок —
На площади липу,
Маленькие окна с геранями,
Над лавкой серебряный рог
И во всем этот легкий привкус
Милой романтики.
Летний дождик каплет.
Люб мне бледно-красный цвет моркови
На сером камне.
За цветными стеклами клетчатая скатерть,
И птица плачет о воле,
О нежной, о давней.
А в церкви никто не улыбнется,—
Кому молиться? Зачем?
И благочестивые уродцы
Глядят со стен.
Сторож тихо передвигает стулья.
Каплет дождик.
Уродцы уснули.</text><name>Люблю немецкий старый городок...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>Кто на лавочке сидел,
Кто на улицу глядел,
Толя пел,
Борис молчал,
Николай ногой качал.
Дело было вечером,
Делать было нечего.
Галка села на заборе,
Кот забрался на чердак.
Тут сказал ребятам Боря
Просто так:
- А у меня в кармане гвоздь!
А у вас?
- А у нас сегодня гость!
А у вас?
- А у нас сегодня кошка
Родила вчера котят.
Котята выросли немножко,
А есть из блюдца не хотят!
- А у нас в квартире газ!
А у вас?
- А у нас водопровод!
Вот!
- А из нашего окна
Площадь Красная видна!
А из вашего окошка
Только улица немножко.
- Мы гуляли по Неглинной,
Заходили на бульвар,
Нам купили синий-синий
Презеленый красный шар!
- А у нас огонь погас -
Это раз!
Грузовик привез дрова -
Это два!
А в-четвертых - наша мама
Отправляется в полет,
Потому что наша мама
Называется - пилот!
С лесенки ответил Вова:
- Мама - летчик?
Что ж такого?
Вот у Коли, например,
Мама - милиционер!
А у Толи и у Веры
Обе мамы - инженеры!
А у Левы мама - повар!
Мама-летчик?
Что ж такого!
- Всех важней,- сказала Ната,-
Мама - вагоновожатый,
Потому что до Зацепы
Водит мама два прицепа.
И спросила Нина тихо:
- Разве плохо быть портнихой?
Кто трусы ребятам шьет?
Ну, конечно, не пилот!
Летчик водит самолеты -
Это очень хорошо!
Повар делает компоты -
Это тоже хорошо.
Доктор лечит нас от кори,
Есть учительница в школе.
Мамы разные нужны,
Мамы разные важны.
Дело было вечером,
Спорить было нечего.</text><name>А что у вас?</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1839</date_from><text>Петру Александровичу Плетневу
Es gibt im Mensohenleben einige Minuten.
Bouterwek
I
Я помню, на гульбище шумном,
Дыша веселием безумным,
И говорлива и жива,
Толпилась некогда Москва,
Как в старину, любя качели,
Веселый дар Святой недели.
Ни светлый праздник, ни весна
Не любы ей, когда она
Не насладится под Новинским
Своим гуляньем исполинским!
Пестро и пышно убрана,
В одежде праздничной, она
Слила, смешала без вниманья
Сословья все, все состоянья.
На день один, на краткий час
Сошлись, другу другу напоказ,
Хмельной разгул простолюдина
С степенным хладом знати чинной,
Мир черни с миром богачей
И старость с резвостью детей.
И я, ребенок боязливый,
Смотрела с робостью стыдливой
На этот незнакомый свет,
Еще на много, много лет
Мне недоступный... Я мечтала,
Приподымая покрывало
С грядущих дней, о той весне,
Когда достанется и мне
Вкусить забавы жизни светской,—
И с нетерпеньем думы детской
Желала время ускорить,
Чтоб видеть, слышать, знать и жить!..
Народа волны протекали,
Одни других они сменяли...
Но я не замечала их,
Предавшись лёту грез своих.
Вдруг все стеснилось, и с волненьем,
Одним стремительным движеньем
Толпа рванулася вперед...
И мне сказали: «Он идет:
Он, наш поэт, он, наша слава,
Любимец общий!..» Величавый
В своей особе небольшой,
Но смелый, ловкий и живой,
Прошел он быстро предо мной...
И глубоко в воображенье
Напечатлелось выраженье
Его высокого чела.
Я отгадала, поняла
На нем и гения сиянье,
И тайну высшего призванья,
И пламенных страстей порыв,
И смелость дум, наперерыв
Всегда волнующих поэта,—
Смесь жизни, правды, силы, света!
В его неправильных чертах,
В его полуденных глазах,
В его измученной улыбке
Я прочитала без ошибки,
Что много, горько сердцем жил
Наш вдохновенный, — и любил,
И презирал, и ненавидел,
Что свет не раз его обидел,
Что рок не раз уж уязвил
Больное сердце, что манил
Его напрасно сон лукавый
Надежд обманчивых, что слава
Досталася ему ценой
И роковой и дорогой!..
Уж он прошел, а я в волненьи
Мечтала о своем виденьи,—
И долго, долго в грезах сна
Им мысль моя была полна!..
Мне образ памятный являлся,
Арапский профиль рисовался,
Блистал молниеносный взор,
Взор, выражающий укор
И пени раны затаенной!..
И часто девочке смиренной,
Сияньем чудным озарен,
Все представал, все снился он!..
II
Я помню, я помню другое свиданье:
На бале блестящем, в кипящем собранье,
Гордясь кавалером, и об руку с ним,
Вмешалась я в танцы... и счастьем моим
В тот вечер прекрасный весь мир озлащался.
Он с нежным приветом ко мне обращался,
Он дружбой без лести меня ободрял,
Он дум моих тайну разведать желал...
Ему рассказала молва городская,
Что, душу небесною пищей питая,
Поэзии чары постигла и я,—
И он с любопытством смотрел на меня,—
Песнь женского сердца, песнь женских страданий,
Всю повесть простую младых упований
Из уст моих робких услышать хотел...
Он выманить скоро признанье успел
У девочки, мало знакомой с участьем,
Но свыкшейся рано с тоской и несчастьем...
И тайны не стало в душе для него!
Мне было не страшно, не стыдно его...
В душе гениальной есть братство святое:
Она обещает участье родное,
И с нею сойтись нам отрадно, легко;
Над нами парит она так высоко,
Что ей неизвестны, в ее возвышенье,
Взыскательных дольных умов осужденья...
Вниманьем поэта в душе дорожа,—
Под говор музыки, украдкой, дрожа,
Стихи без искусства ему я шептала
И взор снисхожденья с восторгом встречала.
Но он, вдохновенный, с какой простотой
Он исповедь слушал души молодой!
Как с кротким участьем, с улыбкою друга
От ранних страданий, от злого недуга,
От мрачных предчувствий он сердце лечил
И жить его в мире с судьбою учил!
Он пылкостью прежней тогда оживлялся,
Он к юности знойной своей возвращался,
О ней говорил мне, ее вспоминал.
Со мной молодея, он снова мечтал.
Жалел он, что прежде, в разгульные годы
Его одинокой и буйной свободы,
Судьба не свела нас, что раньше меня
Он отжил, что поздно родилася я...
Жалел он, что песни девической страсти
Другому поются, что тайные власти
Велели любить мне, любить не его,—
Другого!.. И много сказал он всего!..
Слова его в душу свою принимая,
Ему благодарна всем сердцем была я...
И много минуло годов с того дня,
И много узнала, изведала я,—
Но живо и ныне о нем вспоминанье;
Но речи поэта, его предвещанье
Я в памяти сердца храню как завет
И ими горжусь... хоть его уже нет!..
Но эти две первые, чудные встречи
Безоблачной дружбы мне были предтечи, —
И каждое слово его, каждый взгляд
В мечтах моих светлою точкой горят!..</text><name>Две встречи</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1859</date_from><text>Не плачь, мой певец одинокой,
Покуда кипит в тебе кровь.
Я знаю: коварно, жестоко
Тебя обманула любовь.
Я знаю: любовь незабвенна...
Но слушай: тебе я верна,
Моя красота неизменна,
Мне вечная юность дана!
Покроют ли небо туманы,
Приблизится ль осени час,
В далекие, теплые страны
Надолго я скроюсь от вас.
Как часто в томленьях недуга
Ты будешь меня призывать,
Ты ждать меня будешь как друга,
Как нежно любимую мать!
Приду я... На душу больную
Навею чудесные сны
И язвы легко уврачую
Твоей безрассудной весны!
Когда же по мелочи, скупо
Растратишь ты жизнь и - старик -
Начнешь равнодушно и тупо
Мой ласковый слушать язык,-
Тихонько, родными руками,
Я вежды твои опущу,
Твой гроб увенчаю цветами,
Твой темный приют посещу,
А там - под покровом могилы -
Умолкнут и стоны любви,
И смех, и кипевшие силы,
И скучные песни твои!</text><name>Утешение весны</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Как ты чиста в покое ясном,
В тебе понятья даже нет
О лживом, злобном или страстном,
Чем так тревожен белый свет!
Как ты глупа! Какой равниной
Раскинут мир души твоей,
На ней вершинки - ни единой,
И нет ни звуков, ни теней...</text><name>Как ты чиста в покое ясном...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава,
Кому темная вода,-
Ни приметы, ни следа.
Ночью, первым из колонны,
Обломав у края лед,
Погрузился на понтоны
Первый взвод.
Погрузился, оттолкнулся
И пошел. Второй за ним.
Приготовился, пригнулся
Третий следом за вторым.
Как плоты, пошли понтоны,
Громыхнул один, другой
Басовым, железным тоном,
Точно крыша под ногой.
И плывут бойцы куда-то,
Притаив штыки в тени.
И совсем свой ребята
Сразу - будто не они,
Сразу будто не похожи
На своих, на тех ребят:
Как-то все дружней и строже,
Как-то все тебе дороже
И родней, чем час назад.
Поглядеть - и впрямь - ребята!
Как, по правде, желторот,
Холостой ли он, женатый,
Этот стриженый народ.
Но уже идут ребята,
На войне живут бойцы,
Как когда-нибудь в двадцатом
Их товарищи - отцы.
Тем путем идут суровым,
Что и двести лет назад
Проходил с ружьем кремневым
Русский труженик-солдат.
Мимо их висков вихрастых,
Возле их мальчишьих глаз
Смерть в бою свистела часто
И минет ли в этот раз?
Налегли, гребут, потея,
Управляются с шестом.
А вода ревет правее -
Под подорванным мостом.
Вот уже на середине
Их относит и кружит...
А вода ревет в теснине,
Жухлый лед в куски крошит,
Меж погнутых балок фермы
Бьется в пене и в пыли...
А уж первый взвод, наверно,
Достает шестом земли.
Позади шумит протока,
И кругом - чужая ночь.
И уже он так далеко,
Что ни крикнуть, ни помочь.
И чернеет там зубчатый,
За холодною чертой,
Неподступный, непочатый
Лес над черною водой.
Переправа, переправа!
Берег правый, как стена...
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна.
Было так: из тьмы глубокой,
Огненный взметнув клинок,
Луч прожектора протоку
Пересек наискосок.
И столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны - в ряд.
Густо было там народу -
Наших стриженых ребят...
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно...
Под огнем неразбериха -
Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо,-
Переправа сорвалась.
И покамест неизвестно,
Кто там робкий, кто герой,
Кто там парень расчудесный,
А наверно, был такой.
Переправа, переправа...
Темень, холод. Ночь как год.
Но вцепился в берег правый,
Там остался первый взвод.
И о нем молчат ребята
В боевом родном кругу,
Словно чем-то виноваты,
Кто на левом берегу.
Не видать конца ночлегу.
За ночь грудою взялась
Пополам со льдом и снегом
Перемешанная грязь.
И усталая с похода,
Что б там ни было,- жива,
Дремлет, скорчившись, пехота,
Сунув руки в рукава.
Дремлет, скорчившись, пехота,
И в лесу, в ночи глухой
Сапогами пахнет, потом,
Мерзлой хвоей и махрой.
Чутко дышит берег этот
Вместе с теми, что на том
Под обрывом ждут рассвета,
Греют землю животом,-
Ждут рассвета, ждут подмоги,
Духом падать не хотят.
Ночь проходит, нет дороги
Ни вперед и ни назад...
А быть может, там с полночи
Порошит снежок им в очи,
И уже давно
Он не тает в их глазницах
И пыльцой лежит на лицах -
Мертвым все равно.
Стужи, холода не слышат,
Смерть за смертью не страшна,
Хоть еще паек им пишет
Первой роты старшина.
Старшина паек им пишет,
А по почте полевой
Не быстрей идут, не тише
Письма старые домой,
Что еще ребята сами
На привале при огне
Где-нибудь в лесу писали
Друг у друга на спине...
Из Рязани, из Казани,
Из Сибири, из Москвы -
Спят бойцы.
Свое сказали
И уже навек правы.
И тверда, как камень, груда,
Где застыли их следы...
Может - так, а может - чудо?
Хоть бы знак какой оттуда,
И беда б за полбеды.
Долги ночи, жестки зори
В ноябре - к зиме седой.
Два бойца сидят в дозоре
Над холодною водой.
То ли снится, то ли мнится,
Показалось что невесть,
То ли иней на ресницах,
То ли вправду что-то есть?
Видят - маленькая точка
Показалась вдалеке:
То ли чурка, то ли бочка
Проплывает по реке?
- Нет, не чурка и не бочка -
Просто глазу маята.
- Не пловец ли одиночка?
- Шутишь, брат. Вода не та!
Да, вода... Помыслить страшно.
Даже рыбам холодна.
- Не из наших ли вчерашних
Поднялся какой со дна?..
Оба разом присмирели.
И сказал один боец:
- Нет, он выплыл бы в шинели,
С полной выкладкой, мертвец.
Оба здорово продрогли,
Как бы ни было,- впервой.
Подошел сержант с биноклем.
Присмотрелся: нет, живой.
- Нет, живой. Без гимнастерки.
- А не фриц? Не к нам ли в тыл?
- Нет. А может, это Теркин?-
Кто-то робко пошутил.
- Стой, ребята, не соваться,
Толку нет спускать понтон.
- Разрешите попытаться?
- Что пытаться!
- Братцы,- он!
И, у заберегов корку
Ледяную обломав,
Он как он, Василий Теркин,
Встал живой,- добрался вплавь.
Гладкий, голый, как из бани,
Встал, шатаясь тяжело.
Ни зубами, ни губами
Не работает - свело.
Подхватили, обвязали,
Дали валенки с ноги.
Пригрозили, приказали -
Можешь, нет ли, а беги.
Под горой, в штабной избушке,
Парня тотчас на кровать
Положили для просушки,
Стали спиртом растирать.
Растирали, растирали...
Вдруг он молвит, как во сне:
- Доктор, доктор, а нельзя ли
Изнутри погреться мне,
Чтоб не все на кожу тратить?
Дали стопку - начал жить,
Приподнялся на кровати:
- Разрешите доложить.
Взвод на правом берегу
Жив-здоров назло врагу!
Лейтенант всего лишь просит
Огоньку туда подбросить.
А уж следом за огнем
Встанем, ноги разомнем.
Что там есть, перекалечим,
Переправу обеспечим...
Доложил по форме, словно
Тотчас плыть ему назад.
- Молодец! - сказал полковник.-
Молодец! Спасибо, брат.
И с улыбкою неробкой
Говорит тогда боец:
- А еще нельзя ли стопку,
Потому как молодец?
Посмотрел полковник строго,
Покосился на бойца.
- Молодец, а будет много -
Сразу две.
- Так два ж конца...
Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.</text><name>Василий Теркин: 4. Переправа</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1957</date_from><text>Стоит средь лесов деревенька.
Жила там когда-то давненько
Девчонка по имени Женька.
Мальчишечье имя носила,
Высокие травы косила,
Была в ней веселая сила.
Завыли стальные бураны,
Тень крыльев легла на поляны.
И Женька ушла в партизаны.
В секрете была и в засаде,
Ее уважали в отряде,
Хотели представить к награде.
Бывало, придет в деревеньку,
Мать спросит усталую Женьку:
— Ну как ты живешь?
— Помаленьку...
Пошли на заданье ребята.
Ударила вражья граната.
Из ватника вылезла вата.
Висит фотография в школе —
В улыбке — ни грусти, ни боли,
Шестнадцать ей было — не боле.
Глаза ее были безбрежны,
Мечты ее были безгрешны,
Слова ее были небрежны...</text><name>Женька</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1962</date_from><text>Это те, что кричали: "Варраву
Отпусти нам для праздника", те,
Что велели Сократу отраву
Пить в тюремной глухой тесноте.
Им бы этот же вылить напиток
В их невинно клевещущий рот,
Этим милым любителям пыток,
Знатокам в производстве сирот.</text><name>Защитникам Сталина</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1824</date_from><text>Элегия
Исполнились мои желанья,
Сбылись давнишние мечты:
Мои жестокие страданья,
Мою любовь узнала ты.
Напрасно я себя тревожил,
За страсть вполне я награжден:
Я вновь для счастья сердцем ожил,
Исчезла грусть, как смутный сон.
Так, окроплен росой отрадной,
В тот час, когда горит восток,
Вновь воскресает - ночью хладной
Полузавялый василек.</text><name>Исполнились мои желанья...</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Еще горят лучи под сводами дорог,
Но там, между ветвей, все глуше и немее:
Так улыбается бледнеющий игрок,
Ударов жребия считать уже не смея.
Уж день за шторами. С туманом по земле
Влекутся медленно унылые призывы...
А с ним всё душный пир, дробится в хрустале
Еще вчерашний блеск, и только астры живы...
Иль это - шествие белеет сквозь листы?
И там огни дрожат под матовой короной,
Дрожат и говорят: "А ты? Когда же ты?"-
На медном языке истомы похоронной...
Игру ли кончили, гробница ль уплыла,
Но проясняются на сердце впечатленья;
О, как я понял вас: и вкрадчивость тепла,
И роскошь цветников, где проступает тленье...</text><name>Август</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>В заповеднике (вот в каком - забыл)
Жил да был Козел - роги длинные,-
Хоть с волками жил - не по-волчьи выл -
Блеял песенки, да все козлиные.
И пощипывал он травку, и нагуливал бока,
Не услышишь от него худого слова,-
Толку было с него, правда, как с козла молока,
Но вреда, однако, тоже - никакого.
Жил на выпасе, возле озерка,
Не вторгаясь в чужие владения,-
Но заметили скромного Козлика
И избрали в козлы отпущения!
Например, Медведь - баламут и плут -
Обхамит кого-нибудь по-медвежьему,-
Враз Козла найдут, приведут и бьют:
По рогам ему и промеж ему...
Не противился он, серенький, насилию со злом,
А сносил побои весело и гордо.
Сам Медведь сказал: "Робяты, я горжусь Козлом -
Героическая личность, козья морда!"
Берегли Козла как наследника,-
Вышло даже в лесу запрещение
С территории заповедника
Отпускать Козла отпущения.
А Козел себе все скакал козлом,
Но пошаливать он стал втихимолочку:
Как-то бороду завязал узлом -
Из кустов назвал Волка сволочью.
А когда очередное отпущенье получал -
Все за то, что волки лишку откусили,-
Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал,-
Но внимания тогда не обратили.
Пока хищники меж собой дрались,
В заповеднике крепло мнение,
Что дороже всех медведей и лис -
Дорогой Козел отпущения!
Услыхал Козел - да и стал таков:
"Эй, вы, бурые,- кричит,- эй вы, пегие!
Отниму у вас рацион волков
И медвежие привилегии!
Покажу вам "козью морду" настоящую в лесу,
Распишу туда-сюда по трафарету,-
Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу,
И ославлю по всему по белу свету!
Не один из вас будет землю жрать,
Все подохнете без прощения,-
Отпускать грехи кому - это мне решать:
Это я - Козел отпущения!"
...В заповеднике (вот в каком забыл)
Правит бал Козел не по-прежнему:
Он с волками жил - и по-волчьи взвыл,-
И орет теперь по-медвежьему.</text><name>Козел отпущения</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from></date_from><text>Я грущу в кабаке за околицей,
И не радует душу вино,
А метель серебристая колется
Сквозь разбитое ветром окно.
В полутемной избе низко стелется
Сизым клубом махорки струя.
- Ах! Взгляни, промелькни из метелицы,
Снеговая царевна моя!
Из лугов, из лесов густодебреных,
Из далеких жемчужных полей
Покажись мне на крыльях серебряных
Голубых, снеговых лебедей.
Покажись мне безлунной дорогою,
Хоть на миг из тумана явись,
И рукою печальной и строгою
Моих глаз воспаленных коснись!
Неужель одному мне суровую
Перенесть мою горе-судьбу?
Иль залечь одному мне в кедровую,
Благовонную смертью избу?
Никого! Я один за околицей
Упиваюсь тяжелым вином,
Да мятель серебристая колется
И играет разбитым окном.</text><name>Одиночество</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1934</date_from><text>И тишина густеет,
И бродят ломкие тени,
И в комнате чуть-чуть дымно
От трубок — твоей и моей...
И я достаю осторожно
Из ящика со стихами
Бутылку, наверно, рома,
А может быть, коньяку.
И ты говоришь, улыбаясь:
«Ну что же, выпьем, дружище!»
И ты выбиваешь о стол
Матросскую трубку свою.
И ты запеваешь тихо
(А за окошком ветер...)
Чуть грустную и шальную
Любимую песню мою.
Я знаю, ты бред, мой милый,
Ты дым, ты мечта, но все же,
Когда посинеют окна,
Когда тишина звенит,
Ты входишь, и ты садишься
Возле окна на кушетку,
Отчаянно синеглазый,
Решительный и большой.
Ты очень красив, мой милый!
И ты приносишь с собою
Запахи прерий и моря,
Радости и цветов.
И я улыбаюсь, я очень
Рад твоему приходу.
И ты говоришь: «Павлушка,
Дай закурить, браток...»
Ты говоришь иначе,
Ведь ты не умеешь по-русски,
Ведь ты как будто испанец,
А может быть, янки ты...
И это совсем неважно —
Я-то тебя понимаю,
И ты говоришь о буре,
О море и о себе.
И я тебе по секрету
Скажу, до чего мне грустно.
Скажу, до чего мне хочется
Тоже уйти с тобой.
Поверю свои надежды,
Которые не оправдались,
Скажу про длинные ночи,
Про песни, про ветер, про дым.
Мне так хорошо с тобою,
Мой милый, мой синеглазый...
Я все-таки чуть-чуть верю,
Что где-нибудь ты живешь.
Я просто мечтатель, милый,
Я просто бродяга по крови,
И как-нибудь легким маем
Я вслед за тобой уйду.
Неправда! Я просто трусишка,
Который от скуки мечтает.
И жизнь свою я кончу
Госслужащим где-нибудь здесь.
Но только мне очень грустно
Осенними вечерами,
Но только мне очень жутко
От этой густой тишины...
Мой милый, а может, все-таки
Ты где-нибудь проживаешь?
Быть может, я вру,
Быть может,
Я тоже могу уйти?..
Зайди же, я тебя встречу
Улыбкой и рукопожатьем,
И мы с тобою сядем
У стекол, глядящих в ночь.
Из ящика со стихами
Я вытащу осторожно
Бутылку, наверно, рома,
А может быть, коньяку.</text><name>И тишина густеет...</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1836</date_from><text>Пусть нежной думой — жизни цветом
Благоухает твой альбом!
Пусть будет дума та заветом
И верным памяти звеном!
И если кто — альбома данник —
Окончит грустный путь земной
И, лучшей жизни новый странник,
Навек разлучится с тобой,—
Взгляни с улыбкою унылой
На мысль, души его завет,
Как на пустынный скромный цвет,
Цветущий над могилой.</text><name>Пусть нежной думой — жизни цветом...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,
Грязные крылья по темной почве раскинуты,
Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,
Тянется шея - беззвучная, черная Яуза.
Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.
Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?
Нет! качая грузными крыльями в воздухе,
То приближаются хищные птицы - стервятники.
Падали запах знаком крылатым разбойникам,
Грозен голос близкого к жизни возмездия.
Встанешь, глядишь... а они все кружат над покойником,
В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.</text><name>Ночью (Дремлет Москва...)</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>У зим бывают имена.
Одна из них звалась Наталья.
И было в ней мерцанье, тайна,
И холод, и голубизна.
Еленою звалась зима,
И Марфою, и Катериной.
И я порою зимней, длинной
Влюблялся и сходил с ума.
И были дни, и падал снег,
Как теплый пух зимы туманной.
А эту зиму звали Анной,
Она была прекрасней всех.</text><name>Названья зим</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1763</date_from><text>Среди игры, среди забавы,
Среди благополучных дней,
Среди богатства, чести, славы
И в полной радости своей,
Что всё сие, как дым, преходит,
Природа к смерти нас приводит,
Воспоминай, о человек!
Умрешь, хоть смерти ненавидишь,
И всё, что ты теперь ни видишь,
Исчезнет от тебя навек.
Покинешь матерню утробу —
Твой первый глас есть горький стон,
И, исходя отсель ко гробу,
Исходишь ты, стеня, и вон;
Предписано то смертных части,
Чтоб ты прошел беды, напасти
И разны мира суеты,
Вкусил бы горесть ты и сладость,
Печаль, утеху, грусть и радость
И всё бы то окончил ты.
Во всем на свете сем премена,
И всё непостоянно в нем,
И всё составлено из тлена:
Не зрим мы твердости ни в чем;
Пременой естество играет,
Оно дарует, отбирает;
Свет — только образ колеса.
Не грянет гром, и ветр не дохнет,
Земля падет, вода иссохнет,
И разрушатся небеса.
Зри, как животных гибнут роды,
На собственный свой род воззри,
Воззри на красоты природы
И коловратность разбери:
Зимой луга покрыты снегом,
Река спрягается со брегом,
Творя из струй крепчайший мост;
Прекрасны, благовонны розы
Едины оставляют лозы
И обнаженный только грозд.
Почтем мы жизнь и свет мечтою;
Что мы ни делаем, то сон,
Живем, родимся с суетою,
Из света с ней выходим вон,
Достигнем роскоши, забавы,
Великолепия и славы,
Пройдем печаль, досаду, страх,
Достигнем крайнего богатства,
Преодолеем все препятства
И после превратимся в прах.
Умерим мы страстей пыланье;
О чем излишне нам тужить?
Оставим лишнее желанье;
Не вечно нам на свете жить.
От смерти убежать не можно,
Умрети смертным неотложно
И свет покинуть навсегда.
На свете жизни нет миляе.
И нет на свете смерти зляе,—
Но смерть — последняя беда.</text><name>Ода на суету мира</name><date_to>1763</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>Всех, кого взяла война,
Каждого солдата
Проводила хоть одна
Женщина когда-то...
Не подарок, так белье
Собрала, быть может,
И что дольше без нее,
То она дороже.
И дороже этот час,
Памятный, особый,
Взгляд последний этих глаз,
Что забудь попробуй.
Обойдись в пути большом,
Глупой славы ради,
Без любви, что видел в нем,
В том прощальном взгляде.
Он у каждого из нас
Самый сокровенный
И бесценный наш запас,
Неприкосновенный.
Он про всякий час, друзья,
Бережно хранится.
И с товарищем нельзя
Этим поделиться,
Потому — он мой, он весь —
Мой, святой и скромный,
У тебя он тоже есть,
Ты подумай, вспомни.
Всех, кого взяла война,
Каждого солдата
Проводила хоть одна
Женщина когда-то...
И приходится сказать,
Что из всех тех женщин,
Как всегда, родную мать
Вспоминают меньше.
И не принято родной
Сетовать напрасно,—
В срок иной, в любви иной
Мать сама была женой
С тем же правом властным.
Да, друзья, любовь жены,—
Кто не знал — проверьте,—
На войне сильней войны
И, быть может, смерти.
Ты ей только не перечь,
Той любви, что вправе
Ободрить, предостеречь,
Осудить, прославить.
Вновь достань листок письма,
Перечти сначала,
Пусть в землянке полутьма,
Ну-ка, где она сама
То письмо писала?
При каком на этот раз
Примостилась свете?
То ли спали в этот час,
То ль мешали дети.
То ль болела голова
Тяжко, не впервые,
Оттого, брат, что дрова
Не горят сырые?..
Впряжена в тот воз одна,
Разве не устанет?
Да зачем тебе жена
Жаловаться станет?
Жены думают, любя,
Что иное слово
Все ж скорей найдет тебя
На войне живого.
Нынче жены все добры,
Беззаветны вдосталь,
Даже те, что до поры
Были ведьмы просто.
Смех — не смех, случалось мне
С женами встречаться,
От которых на войне
Только и спасаться.
Чем томиться день за днем
С той женою-крошкой,
Лучше ползать под огнем
Или под бомбежкой.
Лучше, пять пройдя атак,
Ждать шестую в сутки...
Впрочем, это только так,
Только ради шутки.
Нет, друзья, любовь жены —
Сотню раз проверьте,—
На войне сильней войны
И, быть может, смерти.
И одно сказать о ней
Вы б могли вначале:
Что короче, что длинней —
Та любовь, война ли?
Но, бестрепетно в лицо
Глядя всякой правде,
Я замолвил бы словцо
За любовь, представьте.
Как война на жизнь ни шла,
Сколько ни пахала,
Но любовь пережила
Срок ее немалый.
И недаром нету, друг,
Письмеца дороже,
Что из тех далеких рук,
Дорогих усталых рук
В трещинках по коже,
И не зря взываю я
К женам настоящим:
— Жены, милые друзья,
Вы пишите чаще.
Не ленитесь к письмецу
Приписать, что надо.
Генералу ли, бойцу,
Это — как награда.
Нет, товарищ, не забудь
На войне жестокой:
У войны короткий путь,
У любви — далекий.
И ее большому дню
Сроки близки ныне.
А к чему я речь клоню?
Вот к чему, родные.
Всех, кого взяла война,
Каждого солдата
Проводила хоть одна
Женщина когда-то...
Но хотя и жалко мне,
Сам помочь не в силе,
Что остался в стороне
Теркин мой Василий.
Не случилось никого
Проводить в дорогу.
Полюбите вы его,
Девушки, ей-богу!
Любят летчиков у нас,
Конники в почете.
Обратитесь, просим вас,
К матушке-пехоте!
Пусть тот конник на коне,
Летчик в самолете,
И, однако, на войне
Первый ряд — пехоте.
Пусть танкист красив собой
И горяч в работе,
А ведешь машину в бой —
Поклонись пехоте.
Пусть форсист артиллерист
В боевом расчете,
Отстрелялся — не гордись,
Дела суть — в пехоте.
Обойдите всех подряд,
Лучше не найдете:
Обратите нежный взгляд,
Девушки, к пехоте.
Полюбите молодца,
Сердце подарите,
До победного конца
Верно полюбите!</text><name>Василий Теркин: 18. О любви</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1906</date_from><text>Я башню безумную зижду
Высоко над мороком жизни.
Где трем нам представится вновь,
Что в древней светилось отчизне,
Где нами прославится трижды
В единственных гимнах любовь.
Ты, жен осмугливший ланиты,
Ты, выжавший рдяные грозды
На жизненность девственных уст,
Здесь конницей многоочитой
Ведешь сопряженные звезды
Узлами пылающих узд.
Бог Эрос, дыханьем надмирным
По лирам промчись многострунным.
Дай ведать восторги вершин
Прильнувшим к воскрыльям эфирным,
И сплавь огнежалым перуном
Три жертвы в алтарь триедин!</text><name>Зодчий</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1817</date_from><text>От стужи весь дрожу,
Хоть у камина я сижу.
Под шубою лежу
И на огонь гляжу,
Но все как лист дрожу,
Подобен весь ежу,
Теплом я дорожу,
А в холоде брожу
И чуть стихами ржу.</text><name>От стужи весь дрожу...</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1965</date_from><text>В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.
Светятся тихие, светятся чудные,
Слышится шум полыньи...
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?
Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное - все забывается,
Светлые звезды горят!
- Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь...</text><name>Зимняя песня</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1817</date_from><text>Скоро, Матюшкин, с тобой разлучит нас шумное море:
Челн окрыленный помчит счастье твое по волнам!
Юные ты племена на брегах отдаленной чужбины,
Дикость узришь, простоту, мужество первых времен;
Мир Иапета, дряхлеющий в страшном бессильи, Европу
С новым миром сравнишь,- мрачную тайну Судеб
С трепетом сердца прочтешь в тумане столетий грядущих;
Душу твою изумит суд жизнедавцев богов!
В быстром течении жаждущий взгляд остановишь на льдинах
К небу стремящихся гор, на убегающих в даль
Пышных брегах; ты пояс земли преплывешь, и познаешь
Сон недвижных зыбей, ужас немой тишины;
Рев и боренье стихий, и вёдро, и ужасы встретишь,
Но не забудешь друзей! нашей мольбою храним,
Ты не нарушишь обетов святых, о Матюшкин! в отчизну
Прежнюю к братьям любовь с прежней душой принесешь!</text><name>К Матюшкину</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Здравствуй, давний мой приятель,
гражданин преклонных лет,
неприметный обыватель,
поселковый мой сосед.
Захожу я без оглядки
в твой дощатый малый дои.
Я люблю четыре грядки
и рябину под окном.
Это все, весьма умело,
не спеша поставил ты
для житейской пользы дела
и еще для красоты.
Пусть тебя за то ругают,
перестроиться веля,
что твоя не пропадает,
а шевелится земля.
Мы-то знаем, между нами,
что вернулся ты домой
не с чинами-орденами,
а с медалью боевой.
И она весьма охотно,
сохраняя бравый вид,
вместе с грамотой почетной
в дальнем ящике лежит.
Персонаж для щелкоперов,
Мосэстрады анекдот,
жизни главная опора,
человечества оплот.
Я, об этом забывая,
не стесняюсь повторить,
что и сам я сбываю
и еще настроен быть.
Не ваятель, не стяжатель,
не какой-то сукин сын —
мой приятель, обыватель,
непременный гражданин.</text><name>Сосед</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Михаилу
Как засмотрится мне нынче, как задышится?
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споется мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют - да все из сказок.
Птица Сирин мне радостно скалится -
Веселит, зазывает из гнезд,
А напротив - тоскует-печалится,
Травит душу чудной Алконост.
Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черед -
Это птица Гамаюн
Надежду подает!
В синем небе, колокольнями проколотом,-
Медный колокол, медный колокол -
То ль возрадовался, то ли осерчал...
Купола в России кроют чистым золотом -
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною -
Перед солоно - да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
Словно семь богатых лун
На пути моем встает -
То птица Гамаюн
Надежду подает!
Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами,-
Если до крови лоскут истончал,-
Залатаю золотыми я заплатами -
Чтобы чаще Господь замечал!</text><name>Купола</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1918</date_from><text>Как всплывает алый щит над морем,
Издавна знакомый лунный щит,-
Юность жизни, с радостью и горем
Давних лет, над памятью стоит.
Море - змеи светов гибких жалят
И, сплетясь, уходят вглубь, на дно.
Память снова нежат и печалят
Дни и сны, изжитые давно.
Сколько ликов манят зноем ласки,
Сколько сцен, томящих вздохом грудь!
Словно взор склонен к страницам сказки,
И мечта с Синдбадом держит путь.
Жжет еще огонь былой отравы.
Мучит стыд неосторожных слов...
Улыбаюсь детской жажде славы,
Клеветам забытых мной врагов...
Но не жаль всех пережитых бредней,
Дерзких дум и гибельных страстей:
Все мечты приемлю до последней,-
Каждый стон и стих, как мать - детей.
Лучший жребий взял я в мире этом:
Тайн искать в познаньи и любви,
Быть мечтателем и быть поэтом,
Признавать один завет: "Живи!"
И, начнись все вновь, я вновь прошел бы
Те ж дороги, жизнь - за мигом миг:
Верил бы улыбкам, бросив колбы,
Рвался б из объятий к пыли книг!
Шел бы к мукам вновь, большим и малым,
Чтоб всегда лишь дрожью дорожить,
Чтоб стоять, как здесь я жду,- усталым,
Но готовым вновь - страдать и жить!</text><name>При свете луны</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1905</date_from><text>Расточитесь, духи непослушные,
Разомкнитесь, узы непокорные,
Распадитесь, подземелья душные,
Лягте, вихри, жадные и черные.
Тайна есть великая, запретная.
Есть обеты - их нельзя развязывать.
Человеческая кровь - заветная:
Солнцу кровь не ведено показывать.
Разломись оно, проклятьем цельное!
Разлетайся, туча исступленная!
Бейся, сердце, каждое - отдельное,
Воскресай, душа освобожденная!</text><name>Заклинанье</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1940</date_from><text>Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.</text><name>Мне ни к чему одические рати...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>Волшебница! Как сладко пела ты
Про дивную страну очарованья,
Про жаркую отчизну красоты!
Как я любил твои воспоминанья,
Как жадно я внимал словам твоим
И как мечтал о крае неизвестном!
Ты упилась сим воздухом чудесным,
И речь твоя так страстно дышит им!
На цвет небес ты долго нагляделась
И цвет небес в очах нам принесла.
Душа твоя так ясно разгорелась
И новый огнь в груди моей зажгла.
Но этот огнь томительный, мятежный,
Он не горит любовью тихой, нежной,–
Нет! он и жжет, и мучит, и мертвит,
Волнуется изменчивым желаньем,
То стихнет вдруг, то бурно закипит,
И сердце вновь пробудится страданьем.
Зачем, зачем так сладко пела ты?
Зачем и я внимал тебе так жадно
И с уст твоих, певица красоты,
Пил яд мечты и страсти безотрадной?</text><name>Элегия (Волшебница! Как сладко пела ты...)</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1955</date_from><text>Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица - подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие - как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица - подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.</text><name>О красоте человеческих лиц</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Каждый труд благослови, удача!
Рыбаку - чтоб с рыбой невода,
Пахарю - чтоб плуг его и кляча
Доставали хлеба на года.
Воду пьют из кружек и стаканов,
Из кувшинок также можно пить -
Там, где омут розовых туманов
Не устанет берег золотить.
Хорошо лежать в траве зеленой
И, впиваясь в призрачную гладь,
Чей-то взгляд, ревнивый и влюбленный,
На себе, уставшем, вспоминать.
Коростели свищут... коростели...
Потому так и светлы всегда
Те, что в жизни сердцем опростели
Под веселой ношею труда.
Только я забыл, что я крестьянин,
И теперь рассказываю сам,
Соглядатай праздный, я ль не странен
Дорогим мне пашням и лесам.
Словно жаль кому-то и кого-то,
Словно кто-то к родине отвык,
И с того, поднявшись над болотом,
В душу плачут чибис и кулик.</text><name>Каждый труд благослови, удача!..</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1957</date_from><text>Моя любимая стирала.
Ходили плечи у нее.
Худые руки простирала,
Сырое вешая белье.
Искала крохотный обмылок,
А он был у нее в руках.
Как жалок был ее затылок
В смешных и нежных завитках!
Моя любимая стирала.
Чтоб пеной лба не замарать,
Неловко, локтем, убирала
На лоб спустившуюся прядь.
То плечи опустив,
родная,
Смотрела в забытьи в окно,
То пела тоненько, не зная,
Что я слежу за ней давно.
Заката древние красоты
Стояли в глубине окна.
От мыла, щелока и соды
В досаде щурилась она.
Прекрасней нет на целом свете,—
Все города пройди подряд!—
Чем руки худенькие эти,
Чем грустный, грустный этот взгляд.</text><name>Моя любимая стирала</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне - и ясен нестерпимо,
И молча жду,-
.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возб
дишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду - и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1918</date_from><text>Дар мой прими, милый друг!
Трудом и знаньем я накопил
этот дар. Чтобы отдать его,
я сложил. Я знал, что отдам
его. На даре моем наслоишь
радости духа. Тишина и покой.
Среди восстания духа в дар мой
твой взор устреми.
А если хочешь слуге приказать
дар принести, ты его назови
благодать.</text><name>Благодать</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1859</date_from><text>Судя меня довольно строго,
В моих стихах находишь ты,
Что в них торжественности много
И слишком мало простоты.
Так. В беспредельное влекома,
Душа незримый чует мир,
И я не раз под голос грома,
Быть может, строил мой псалтырь.
Но я не чужд и здешней жизни;
Служа таинственной отчизне,
Я и в пылу душевных сил
О том, что близко, не забыл.
Поверь, и мне мила природа,
И быт родного нам народа -
Его стремленья я делю,
И всe земное я люблю,
Все ежедневные картины:
Поля, и села, и равнины,
И шум колеблемых лесов,
И звон косы в лугу росистом,
И пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков;
В степи чумацкие ночлеги,
И рек безбережный разлив,
И скрып кочующей телеги,
И вид волнующихся нив;
Люблю я тройку удалую,
И свист саней на всем бегу,
На славу кованную сбрую,
И золоченую дугу;
Люблю тот край, где зимы долги,
Но где весна так молода,
Где вниз по матушке по Волге
Идут бурлацкие суда;
И все мне дороги явленья,
Тобой описанные, друг,
Твои гражданские стремленья
И честной речи трезвый звук.
Но всe, что чисто и достойно,
Что на земле сложилось стройно,
Для человека то ужель,
В тревоге вечной мирозданья,
Есть грань высокого призванья
И окончательная цель?
Нет, в каждом шорохе растенья
И в каждом трепете листа
Иное слышится значенье,
Видна иная красота!
Я в них иному гласу внемлю
И, жизнью смертною дыша,
Гляжу с любовию на землю,
Но выше просится душа;
И что ее, всегда чаруя,
Зовет и манит вдалеке -
О том поведать не могу я
На ежедневном языке.</text><name>И. С. Аксакову (Судя меня довольно строго...)</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1934</date_from><text>Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда,
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.
Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
Шагай вперед, комсомольское племя,
Шути и пой, чтоб улыбки цвели.
Мы покоряем пространство и время,
Мы - молодые хозяева земли.
Нам песня жить и любить помогает,
Она, как друг, и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
Мы все добудем, поймем и откроем:
Холодный полюс и свод голубой.
Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой.
Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
Мы можем петь и смеяться, как дети,
Среди упорной борьбы и труда,
Ведь мы такими родились на свете,
Что не сдаемся нигде и никогда.
Нам песня жить и любить помогает,
Она, как друг, и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет.
И если враг нашу радость живую
Отнять захочет в упорном бою,
Тогда мы песню споем боевую
И встанем грудью за Родину свою.
Нам песня строить и жить помогает,
Она на крыльях к победе ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет.</text><name>Марш веселых ребят</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.</text><name>В ветвях олеандровых трель соловья...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1938</date_from><text>Давай-ка, друг, пройдем кружком
По тем дорожкам славным,
Где мы с тобою босиком
Отбегали недавно.
Еще в прогалинах кустов,
Где мы в ночном бывали,
Огнища наши от костров
Позаросли едва ли.
Еще на речке мы найдем
То место возле моста,
Где мы ловили решетом
Плотичек светлохвостых.
Пойдем-ка, друг, пойдем туда,
К плотине обветшалой,
Где, как по лесенке, вода
По колесу бежала.
Пойдем, посмотрим старый сад,
Где сторож был Данила.
Неделя без году назад
Все это вправду было.
И мы у дедовской земли
С тобой расти спешили.
Мы точно поле перешли -
И стали вдруг большие.
Наш день рабочий начался,
И мы с тобой мужчины.
Нам сеять хлеб, рубить леса
И в ход пускать машины.
И резать плугом целину,
И в океанах плавать,
И охранять свою страну
На всех ее заставах.
Народ мы взрослый, занятой.
Как знать, когда случится
Вот так стоять, вдвоем с тобой,
Над этою криницей?
И пусть в последний раз сюда
Зашли мы мимоходом,
Мы не забудем никогда,
Что мы отсюда родом.
И в грозных будущих боях
Мы вспомним, что за нами -
И эти милые края,
И этот куст, и камень...
Давай же, друг, пройдем кружком
По всем дорожкам славным,
Где мы с тобою босиком
Отбегали недавно...</text><name>Сверстники</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Человек привыкает
Ко всему, ко всему.
Что ни год получает
По письму, по письму
Это в белом конверте
Ему пишет зима.
Обещанье бессмертья -
Содержанье письма.
Как красив ее почерк!-
Не сказать никому.
Он читает листочек
И не верит ему.
Зимним холодом дышит
У реки, у пруда.
И в ответ ей не пишет
Никогда, никогда.</text><name>Человек привыкает...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Смерти больше нет.
Смерти больше нет.
Больше нет.
Больше нет.
Нет. Нет.
Нет.
Смерти больше нет.
Есть рассветный воздух.
Узкая заря.
Есть роса на розах.
Струйки янтаря
на коре сосновой.
Камень на песке.
Есть начало новой
клетки в лепестке.
Смерти больше нет.
Смерти больше нет.
Будет жарким полдень,
сено - чтоб уснуть.
Солнцем будет пройден
половинный путь.
Будет из волокон
скручен узелок,-
лопнет белый кокон,
вспыхнет василек.
Смерти больше нет.
Смерти больше нет!
Родился кузнечик
пять минут назад -
странный человечек,
зелен и носат:
У него, как зуммер,
песенка своя,
оттого что я
пять минут как умер...
Смерти больше нет!
Смерти больше нет!
Больше нет!
Нет!</text><name>Смерти больше нет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from>1854</date_from><text>Мне в размышлении глубоком,
Сказал однажды Лизимах:
"Что зрячий зрит здоровым оком,
Слепой не видит и в очках!"</text><name>Эпиграмма No.11 (Мне, в размышлении...)</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1959</date_from><text>(Песня из пьесы)
Лают бешено собаки
В затухающую даль,
Я пришел к вам в черном фраке,
Элегантный, как рояль.
Было холодно и мокро,
Жались тени по углам,
Проливали слезы стекла,
Как герои мелодрам.
Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Расположен книзу дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
Я все думал, думал, думал -
Убивать, не убивать?
И от сырости осенней
Дрожи я сдержать не мог,
Вы упали на колени
У моих красивых ног.
Выстрел, дым, сверкнуло пламя,
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами -
Элегантный, как рояль.</text><name>Лают бешено собаки...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1918</date_from><text>Она не погибнет - знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся,- верьте!
Поля ее золотые.
И мы не погибнем - верьте!
Но что нам наше спасенье:
Россия спасется,- знайте!
И близко ее воскресенье.</text><name>Нет!</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Как наяву точь-в-точь,
Шальное сердце билось.
Подряд из ночи в ночь
Ты, грешная, мне снилась.
Шептала: "Помолчи!..
Не предавай огласке..."
И были горячи
Неистовые ласки.
Но взял я не свое.
Под ласками моими
Чужое, не мое
Ты повторяла имя.
Я скованный лежал,
Стыдясь тебя коснуться,
Как будто крепко спал
И не хотел проснуться.</text><name>Как наяву точь-в-точь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1926</date_from><text>В центре мира
стоит Гиз —
оправдывает штаты служебный раж.
Чтоб книгу
народ
зубами грыз,
наворачивается
миллионный тираж.
Лицо
тысячеглазого треста
блестит
электричеством ровным.
Вшивают
в Маркса
Аверченковы листы,
выписывают гонорары Цицеронам.
Готово.
А зав
упрется назавтра
в заглавие,
как в забор дышлом.
Воедино
сброшировано
12 авторов!
— Как же это, родимые, вышло??—
Темь
подвалов
тиражом беля,
залегает знание —
и лишь
бегает
по книжным штабелям
жирная провинциалка —
мышь.
А читатели
сидят
в своей уездной яме,
иностранным упиваются,
мозги щадя.
В Африки
вослед за Бенуями
улетают
на своих жилплощадях.
Званье
— «пролетарские» —
нося как эполеты,
без ошибок
с Пушкина
списав про вёсны,
выступают
пролетарские поэты,
развернув
рулоны строф повёрстных.
Чем вы — пролетарий,
уважаемый поэт?
Вы
с богемой слились
9 лет назад.
Ну, скажите,
уважаемый пролет,—
вы давно
динаму
видели в глаза?
— Извините
нас,
сермяжных,
за стишонок неудачненький.
Не хотите
под гармошку поплясать ли?—
Это,
в лапти нарядившись,
выступают дачники
под заглавием
— крестьянские писатели.
О, сколько нуди такой городимо,
от которой
мухи падают замертво!
Чего только стоит
один Радимов
с греко-рязанским своим гекзаметром!
Разлунивши
лысины лачки,
убежденно
взявши
ручку в ручки,
бороденок
теребя пучки,
честно
пишут про Октябрь
попутчики.
Раньше
маленьким казался и Лесков —
рядышком с Толстым
почти не виден.
Ну, скажите мне,
в какой же телескоп
в те недели
был бы виден Лидин?!
— На Руси
одно веселье —
пити...—
А к питью
подай краюху
и кусочек сыру.
И орут писатели
до хрипоты
о быте,
увлекаясь
бытом
госиздатовских кассиров.
Варят чепуху
под клубы
трубочного дыма —
всякую уху
сожрет
читатель-Фока.
А неписанная жизнь
проходит
мимо
улицею фыркающих окон.
А вокруг
скачут критики
в мыле и пене:
— Здорово пишут писатели, братцы!
— Гений-Казин,
Санников-гений...
Все замечательно!
Рады стараться!—
С молотка
литература пущена.
Где вы,
сеятели правды
или звезд сиятели?
Лишь в четыре этажа халтурщина:
Гиза,
критика,
читаки
и писателя.
Нынче
стала
зелень веток в редкость,
гол
литературы ствол.
Чтобы стать
поэту крепкой веткой —
выкрепите мастерство!</text><name>Четырехэтажная халтура</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1934</date_from><text>На паре крыл
(и мне бы! и мне бы!)
корабль отплыл
в открытое небо.
А тень видна
на рыжей равнине,
а крик винта -
как скрип журавлиный,
А в небе есть
и гавань, и флаги,
и штиль, и плеск,
и архипелаги.
Счастливый путь,
спокойного неба!
Когда-нибудь
и мне бы, и мне бы!..</text><name>Над нами</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>Я спокоен - Он мне все поведал.
"Не таись",- велел. И я скажу:
Кто меня обидел или предал -
Покарает Тот, кому служу.
Не знаю, как - ножом ли под ребро,
Или сгорит их дом и все добро,
Или сместят, сомнут, лишат свободы...
Когда - опять не знаю,- через годы
Или теперь, а может быть - уже...
Судьбу не обойти на вираже
И на кривой на вашей не объехать,
Напропалую тоже не протечь.
А я? Я - что! Спокоен я, по мне - хоть
Побей вас камни, град или картечь.</text><name>Я спокоен - Он мне все поведал...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1916</date_from><text>На луне живут муравьи
И не знают о зле.
У нас — откровенья свои,
Мы живем на земле.
Хрупки, слабы дети луны,
Сами губят себя.
Милосердны мы и сильны,
Побеждаем — любя.</text><name>ВЕРЕ</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Я знаю, что мы не случайны,
Что в нашем молчаньи - обман...
- Бездонные черные тайны
Безмолвно хранит океан!
Я знаю - мы чисты, мы ясны,
Для нас голубой небосвод...
- Недвижные звезды прекрасны
В застывшей зеркальности вод!
Я знаю - безмолвия полный
Незыблем их тихий приют...
- Но черные сильные волны
Их бурною ночью сольют!</text><name>Я знаю, что мы не случайны...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Я музу бедную безбожно
Все время дергаю:
— Постой!—
Так просто показаться «сложной»,
Так сложно, муза, быть «простой».
Ах, «простота»!—
Она дается
Отнюдь не всем и не всегда —
Чем глубже вырыты колодцы,
Тем в них прозрачнее вода.</text><name>Я музу бедную безбожно...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1919</date_from><text>Забыла все: глаза, походку, голос,
Улыбку перед сном;
Но все еще полна любовью, точно колос
Зерном.
Но все еще клонюсь. Идущий мимо,
Пройди, уйди, не возвращайся вновь:
Еще сильна во мне, еще неодолима
Любовь.</text><name>Забыла все: глаза, походку, голос...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1876</date_from><text>С утра садимся мы в телегу...
Пушкин
К моей телеге я привык,
Мне и ухабы нипочем...
Я только дрогну, как старик,
В холодном воздухе ночном...
Порой задумчиво молчу,
Порой отчаянно кричу:
- Пошел!.. Валяй по всем по трем.
Но хоть кричи, бранись иль плачь -
Молчит, упрям ямщик седой:
Слегка подстегивая кляч,
Он ровной гонит их рысцой;
И шлепает под ними грязь,
И, незаметно шевелясь,
Они бегут во тьме ночной.</text><name>В телеге жизни</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1968</date_from><text>О сердце человечье, ты все в кровоподтеках,
Не мучься, не терзайся, отдохни!
Ты свыкнешься с увечьем, все дело только в сроках,
А как тепло на солнце и легко в тени!
Не мучься, не терзайся, родное, дорогое,
Не мучься, не терзайся, отдохни!
Увечья не излечит мгновение покоя,
Но как тепло на солнце и как легко в тени!</text><name>О сердце человечье, ты все в кровоподтеках...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from></date_from><text>В той чаще, где тысяча ягод
краснели, как точки огня,
мы двое играли; он на год,
лишь на год был старше меня.
Игру нам виденья внушали
из пестрых, воинственных книг,
и сказочно сосны шуршали,
и мир был душист и велик.
Мы выросли... Годы настали
борьбы, и позора, и мук.
Однажды мне тихо сказали:
"Убит он, веселый твой друг..."
Хоть проще все было, суровей,
играл он все в ту же игру.
Мне помнится: каплями крови
краснела брусника в бору.</text><name>Памяти друга</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1964</date_from><text>Всю жизнь я собираюсь жить.
Вся жизнь проходит в ожиданье,
И лишь в короткие свиданья,
Когда немыслимо решить,
Что значит быть или не быть,
Меж гордым мигом узнаванья
И горьким мигом расставанья —
Живу, а не готовлюсь жить.</text><name>Всю жизнь я собираюсь жить...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Муза, богиня Олимпа, вручила две звучные флейты
Рощ покровителю Пану и светлому Фебу.
Феб прикоснулся к божественной флейте, и чудный
Звук полился из безжизненной трости. Внимали
Вкруг присмиревшие воды, не смея журчаньем
Песни тревожить, и ветер заснул между листьев
Древних дубов, и заплакали, тронуты звуком,
Травы, цветы и деревья; стыдливые нимфы
Слушали, робко толпясь меж сильванов и фавнов.
Кончил певец и помчался на огненных конях,
В пурпуре алой зари, на златой колеснице.
Бедный лесов покровитель напрасно старался
припомнить
Чудные звуки и их воскресить своей флейтой:
Грустный, он трели выводит, но трели земные!..
Горький безумец! ты думаешь, небо не трудно
Здесь воскресить на земле? Посмотри: улыбаясь,
С взглядом насмешливым слушают нимфы и фавны.</text><name>Муза, богиня Олимпа...</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1964</date_from><text>Потеряю истинную веру -
Больно мне за наш СССР:
Отберите орден у Насера -
Не подходит к ордену Насер!
Можно даже крыть с трибуны матом,
Раздавать подарки вкривь и вкось,
Называть Насера нашим братом,
Но давать Героя - это брось!
Почему нет золота в стране?
Раздарили, гады, раздарили.
Лучше бы давали на войне,
А Насеры после б нас простили!</text><name>Потеряю истинную веру...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1908</date_from><text>Сон лилея,лиловеет запад дня.
Снова сердце для рассудка западня.
Только вспомню о тебе - к тебе влечет.
Знаешь мысли ты мои наперечет.
И хочу иль не хочу - к тебе без слов
Я иду... А запад грустен и лилов.</text><name>NOCTURNE</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1964</date_from><text>Русь - распаханная равнина.
Друг ей - плуг, неприятель - меч.
Терпелива она и ранима,
Потому ее надо беречь.
Ни французы ее не сломили,
Не замучила татарва.
Есть ли что-нибудь лучшее в мире,
Чем зеленая эта трава?!
Чем парная и ноздреватая,
Плугом тронутая земля,
Кровью полита, невиноватая,
Наша, русская, кровно своя?
За Рузаевкой - поле, поле,
Нежный, нежный весенний луг.
Бросить к чертовой матери, что ли,
Все стихи, чтобы взяться за плуг!</text><name>Русь</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1824</date_from><text>Во имя Феба и харит
Я твой альбом благословляю
И, по внушенью аонид,
Его судьбу предвозвещаю:
В нем перескажет дружба вновь
Все уверенья, все мечтанья,
И без намеренья любовь
Свои откроет ожиданья.</text><name>В альбом С. Г. К-ой</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1873</date_from><text>В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?
Истерзался песней
Соловей без розы.
Плачет старый камень,
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно?</text><name>В дымке-невидимке выплыл месяц вешний...</name><date_to>1873</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1850</date_from><text>Пошли, господь, свою отраду
Тому, кто в летний жар и зной
Как бедный нищий мимо саду
Бредет по жаркой мостовой;
Кто смотрит вскользь через ограду
На тень деревьев, злак долин,
На недоступную прохладу
Роскошных, светлых луговин.
Не для него гостеприимной
Деревья сенью разрослись,
Не для него, как облак дымный,
Фонтан на воздухе повис.
Лазурный грот, как из тумана,
Напрасно взор его манит,
И пыль росистая фонтана
Главы его не освежит.
Пошли, господь, свою отраду
Тому, кто жизненной тропой
Как бедный нищий мимо саду
Бредет по знойной мостовой.</text><name>Пошли, господь, свою отраду...</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>В одно и то же время океан
Штурмует скалы севера и юга.
Живые волны - люди разных стран
О целом мире знают друг от друга.</text><name>Надпись на книге переводов (В одно и то же...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Льет без конца. В лесу туман.
Качают елки головою:
"Ах, Боже мой!" - Лес точно пьян,
Пресыщен влагой дождевою.
В сторожке темной у окна
Сидит и ложкой бьет ребенок.
Мать на печи,- все спит она,
В сырых сенях мычит теленок.
В сторожке грусть, мушиный гуд...
- Зачем в лесу звенит овсянка,
Грибы растут, цветы цветут
И травы ярки, как медянка?
Зачем под мерный шум дождя,
Томясь всем миром и сторожкой,
Большеголовое дитя
Долбит о подоконник ложкой?
Мычит теленок, как немой,
И клонят горестные елки
Свои зеленые иголки:
"Ах, Боже мой! Ах, Боже мой!"</text><name>Льет без конца...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Отцвели маслины в Коктебеле,
Пожелтел от зноя Карадаг...
А у нас в Полесье
Зябнут ели,
Дождик,
Комариные метели
Да в ночи истошный лай собак.
Я люблю тебя,
Мое Полесье,
Край туманных торфяных болот.
Имя звонкое твое,
Как песня,
В глубине души моей живет.
Отчего же
Нынче над собою,
В полумраке северных лесов,
Вижу юга небо голубое,
Слышу дальних теплоходов зов?
Ну, а ты
В ночах осенних, длинных,
Ты,
От моря и меня вдали,
Помнишь ли
Цветущие маслины
И на горизонте корабли?</text><name>Отцвели маслины в Коктебеле...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Мой друг, зачем о молодости лет
Ты объявляешь публике читающей?
Тот, кто еще не начал,- не поэт,
А кто уж начал,- тот не начинающий.</text><name>Начинающему поэту</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1956</date_from><text>Тревожен был грозовых туч крутой изгиб.
Над нами плыл в седых огнях аул Гуниб.
И были залиты туманной пеленой
Кегерские высоты под луной.
Две женщины там были, друг и я.
Глядели в небо мы, дыханье затая,
Как молча мчатся молнии из глубины,
Неясыть мрачно кружится в кругу луны.
Одна из женщин молвила:
«Близка беда.
Об этом говорят звезда, земля, вода.
Но горе или смерть, тюрьма или война —
Всегда я буду одинока и вольна!»
Другая отвечала ей:
«Смотри, сестра,
Как светом ламп и очагов горит гора,
Как из ущелий поднимается туман
И дальняя гроза идет на Дагестан.
И люди, и хребты, и звезды в вышине
Кипят в одном котле, горят в одном огне.
Где одиночество, когда теснит простор
Небесная семья родных аварских гор?»
И умерли они. Одна в беде. Другая на войне.
Как люди смертные, как звезды в вышине.
Подвластные судьбе не доброй и не злой,
Они в молчанье слились навсегда с землей.
Мы с другом вспомнили сестер,
поспоривших давно.
Бессмертно одиночество? Или умрет оно?</text><name>Гуниб</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1892</date_from><text>Туман не редеет
Молочною мглою закутана даль,
И на сердце веет
Печаль.
С заботой обычной,
Суровой нуждою влекомый к труду,
Дорогой привычной
Иду.
Бледна и сурова,
Столица гудит под туманною мглой,
Как моря седого
Прибой.
Из тьмы вырастая,
Мелькает и вновь уничтожиться в ней
Торопится стая
Теней.</text><name>Туман не редеет...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1846</date_from><text>Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,
Не лежал я во рву в непроглядную ночь,-
Я свой век загубил за девицу-красу,
За девицу-красу, за дворянскую дочь.
Я в немецком саду работал по весне,
Вот однажды сгребаю сучки да пою,
Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,
Смотрит в оба да слушает песню мою.
По торговым селам, по большим городам
Я недаром живал, огородник лихой,
Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,
А такой не видал, да и нету другой.
Черноброва, статна, словно сахар бела!..
Стало жутко, я песни своей не допел.
А она - ничего, постояла, прошла,
Оглянулась: за ней как шальной я глядел.
Я слыхал на селе от своих молодиц,
Что и сам я пригож, не уродом рожден,-
Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,
У меня ль, молодца, кудри - чесаный лен...
Разыгралась душа на часок, на другой...
Да как глянул я вдруг на хоромы ее -
Посвистал и махнул молодецкой рукой,
Да скорей за мужицкое дело свое!
А частенько она приходила с тех пор
Погулять, посмотреть на работу мою
И смеялась со мной и вела разговор:
Отчего приуныл? что давно не пою?
Я кудрями тряхну, ничего не скажу,
Только буйную голову свешу на грудь...
"Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,
Ты устал,- чай, пора уж тебе отдохнуть".
- Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,
Пособи мужику, поработай часок.-
Да как заступ брала у меня, смеючись,
Увидала на правой руке перстенек...
Очи стали темней непогодного дня,
На губах, на щеках разыгралася кровь.
- Что с тобой, госпожа? Отчего на меня
Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь?
"От кого у тебя перстенек золотой?"
- Скоро старость придет, коли будешь всё знать.
"Дай-ка я погляжу, несговорный какой!"-
И за палец меня белой рученькой хвать!
Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,
Я давал - не давал золотой перстенек...
Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,
Да не знаю уж как - в щеку девицу чмок!..
Много с ней скоротал невозвратных ночей
Огородник лихой... В ясны очи глядел,
Расплетал, заплетал русу косыньку ей,
Целовал-миловал, песни волжские пел.
Мигом лето прошло, ночи стали свежей,
А под утро мороз под ногами хрустит.
Вот однажды, как я крался в горенку к ней,
Кто-то цап за плечо: "Держи вора!" - кричит.
Со стыдом молодца на допрос привели,
Я стоял да молчал, говорить не хотел...
И красу с головы острой бритвой снесли,
И железный убор на ногах зазвенел.
Постегали плетьми, и уводят дружка
От родной стороны и от лапушки прочь
На печаль и страду!.. Знать, любить не рука
Мужику-вахлаку да дворянскую дочь!</text><name>Огородник</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1834</date_from><text>Везувий зев открыл - дым хлынул клубом - пламя
Широко развилось, как боевое знамя.
Земля волнуется - с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Под каменным дождем, под воспаленным прахом,
Толпами, стар и млад, бежит из града вон.</text><name></name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from></date_from><text>Кто услышал раковины пенье,
Бросит берег и уйдет в туман;
Даст ему покой и вдохновенье
Окруженный ветром океан...
Кто увидел дым голубоватый,
Подымающийся над водой,
Тот пойдет дорогою проклятой,
Звонкою дорогою морской...
Так и я...
Мое перо писало,
Ум выдумывал,
А голос пел;
Но осенняя пора настала,
И в деревьях ветер прошумел...
И вдали, на берегу широком
О песок ударилась волна,
Ветер соль развеял ненароком,
Чайки раскричались дотемна...
Буду скучным я или не буду -
Все равно!
Отныне я - другой...
Мне матросская запела удаль,
Мне трещал костер береговой...
Ранним утром
Я уйду с Дальницкой.
Дынь возьму и хлеба в узелке,-
Я сегодня
Не поэт Багрицкий,
Я - матрос на греческом дубке...
Свежий ветер закипает брагой,
Сердце ударяет о ребро...
Обернется парусом бумага,
Укрепится мачтою перо...
Этой осенью я понял снова
Скуку поэтической нужды;
Не уйти от берега родного,
От павлиньей
Радужной воды...
Только в море
Бесшабашней пенье,
Только в море
Мой разгул широк.
Подгоняй же, ветер вдохновенья,
На борт накренившийся дубок...</text><name>Возвращение</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1908</date_from><text>Моя мечта - моряк-скиталец...
Вспеняя бурный океан,
Не раз причаливал страдалец
Ко пристаням волшебных стран.
Не раз чарующие взоры
Сулили счастье моряку,
Но волн изменчивые горы
Вновь к океану-старику
Руль направляли у голландца,
И с местью тайною в глазах
Пускался он в морские танцы
На сумасшедших парусах.
Стремился он победоносно,
Своим безумьем смел и горд,
И, прорезая волны грозно,
Вплывал в разбуженный фиорд.
Еще встревоженные волны
Грозили смертью рыбакам,
Еще испуганные челны
Стремились в страхе к берегам,
Еще, как дьявольские трубы,
В горах не замерли гудки,-
А он, смеясь над сушей грубо,
В порыве злобы и тоски,
В своем отчаянье скитанья
И без надежды в якоря,
Спешил на новые страданья,
Стремился в новые моря.
Пусть мне грозит небесный палец,
Но дерзновенно я почту
Мечту - как он, моряк-скиталец,-
Мою гонимую мечту!</text><name>Моя мечта</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>Остерегись говорить о любви,
Остановись у последнего края,
Низкое солнце висит, догорая,
Длинные тени за нами легли.
Тени тягучие — дней череда,
Цепи гремучие давних событий,
Не разорвать их и не позабыть их
Не говори о любви никогда.</text><name>Остерегись говорить о любви...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1839</date_from><text>Загрустила, запечалилась
Моя буйная головушка;
Ясны очи — соколиные —
Не хотят смотреть на белый свет.
Тяжело жить дома с бедностью;
Даром хлеб сбирать под окнами;
Тяжелей того в чужих людях
Быть в неволе — в одиночестве.
Дни проходят здесь без солнышка;
Ночи темные — без месяца;
Бури страшные, громовые,
Удалой души не радуют.
Где ж друзья мои — товарищи?
Куда делись? разлетелися?
Иль не хочут дать мне помочи?
Или голос мой разносит ветр?
Знать, забыли время прежнее —
Как, бывало, в полночь мертвую
Крикну, свистну им из-за леса:
Альни темный лес шелохнется...
И они, мои товарищи,
Соколья, орлы могучие,
Все в один круг собираются,
Погулять ночь — пороскошничать.
А теперь, как крылья быстрые
Судьба злая мне подрезала,
И друзья, мои товарищи,
Одного меня все кинули...
Гой ты, сила пододонная!
От тебя я службы требую —
Дай мне волю, волю прежнюю!
А душой тебе я кланяюсь...</text><name>Тоска по воле</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1885</date_from><text>Жалко стройных кипарисов -
Как они зазеленели!
Для чего, дитя, к их веткам
Привязала ты качели?
Не ломай душистых веток,
Отнеси качель к обрыву,
На акацию густую
И на пыльную оливу:
Там и море будет видно;
Чуть доска твоя качнется,
А оно тебе сквозь зелень
В блеске солнца засмеется,
С белым парусом в тумане,
С белой чайкой, в даль летящей,
С белой пеною, каймою
Вдоль по берегу лежащей.</text><name>Жалко стройных кипарисов...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1918</date_from><text>Сладко умереть
на поле битвы
при свисте стрел и копий,
когда звучит труба
и солнце светит,
в полдень,
умирая для славы отчизны
и слыша вокруг:
«Прощай, герой!»
Сладко умереть
маститым старцем
в том же доме,
на той же кровати,
где родились и умерли деды,
окруженным детьми,
ставшими уже мужами,
и слыша вокруг:
«Прощай, отец!»
Но еще слаще,
еще мудрее,
истративши все именье,
продавши последнюю мельницу
для той,
которую завтра забыл бы,
вернувшись
после веселой прогулки
в уже проданный дом,
поужинать
и, прочитав рассказ Апулея
в сто первый раз,
в теплой душистой ванне,
не слыша никаких прощаний,
открыть себе жилы;
и чтоб в длинное окно у потолка
пахло левкоями,
светила заря,
и вдалеке были слышны флейты.</text><name>Сладко умереть на поле битвы...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1917</date_from><text>Только закрою горячие веки
Райские розы, райские реки...
Где-то далече,
Как в забытьи,
Нежные речи
Райской змеи.
И узнаю,
Грустная Ева,
Царское древо
В круглом раю.</text><name>Только закрою горячие веки...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Людишки чахлые,- почти любой с изъяном!
Одно им нужно: жить и не тужить!
Тут мальчик-с-пальчик был бы великаном,
Когда б их по уму и силе чувств сравнить.
А между тем всё то, что тешит взоры,
Всё это держится усильями подпор:
Не дом стоит - стоят его подпоры;
Его прошедшее - насмешка и позор!
И может это всё в одно мгновенье сгинуть,
Упорно держится бог ведает на чем!
Не молотом хватить,- на биржу вексель кинуть -
И он развалится, блестящий старый дом...</text><name>На рауте</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1946</date_from><text>Чтоб ты знала жестокие
Наши мучения,
Хоть мысленно съезди в Токио
Для их изучения.
Живем в японской скворешне,
Среди пожарища,
Четверо: я, грешный,
И три товарища.
На слово нам поверя,
Войди в положение:
Надпись над нашей дверью -
Уже унижение.
Иероглифами три имени,
Четвертое - мое,
Но так и не знаем именно,
Где - чье?
Где вы: Аз, Буки, Веди?
Забыли мы обо всем.
Живем, как зимой медведи,
Лапы сосем.
У каждого есть берлога,
Холодная, как вокзал.
Вот, не верили в бога -
Он нас и наказал.
Но чтобы тепла лишение
Не вызвало общий стон,
Как половинчатое решение
Принят у нас футон.
Футоном называется
Японское одеяло,
Которое отличается
От нашего очень мало.
Просто немножко короче,
Примерно наполовину;
Закроешь ноги и прочее -
Откроешь спину...
А в общем, если по совести
Этот вопрос исследовать,-
Футон, он вроде повести,
Где "продолжение следует".
Конечно, в сравнении с вечностью,
Тут не о чем говорить,
Но просто, по-человечеству,
Хочется поскулить.
Особенно если конечности
Мерзнут до бесконечности.
Мы вспомнить на расстоянии
Просим жен
О нашем существовании,
Положенном под футон,
Где тело еще отчасти
Согреется как-нибудь,
Но у души, к несчастью,
Ноги не подогнуть.</text><name>Футон</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>От мороза - проза
Холодеет так,
Розовая рожа,
Вскинутый пятак.
Чет не чет,
А, может, черт,-
Может, все возможно,
Если улица течет
У тебя подножно.
Если улицы, мосты,
Переулки, лестницы,-
Навсегда в себя вместил
Все во мне поместится.
Все поместится во мне,
Все во мне поместится,-
Онемею - онемел,-
Переулки, лестницы.</text><name>От мороза - проза...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Костер мой догорал на берегу пустыни.
Шуршали шелесты струистого стекла.
И горькая душа тоскующей полыни
В истомной мгле качалась и текла.
В гранитах скал — надломленные крылья.
Под бременем холмов — изогнутый хребет.
Земли отверженной — застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!
Дитя ночей призывных и пытливых,
Я сам — твои глаза, раскрытые в ночи
К сиянью древних звезд, таких же сиротливых,
Простерших в темноту зовущие лучи.
Я сам — уста твои, безгласные как камень!
Я тоже изнемог в оковах немоты.
Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень,
Незрячий и немой, бескрылый, как и ты.
О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни
Склоняюсь я в полночной тишине...
И горький дым костра, и горький дух полыни,
И горечь волн — останутся во мне.</text><name>Полынь</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Какой кошмар! Всё та же повесть...
И кто, злодей, ее снизал?
Опять там не пускали совесть
На зеркала вощеных зал...
Опять там улыбались язве
И гоготали, славя злость...
Христа не распинали разве,
И то затем, что не пришлось...
Опять там каверзный вопросик
Спускали с плеч, не вороша.
И всё там было — злобность мосек
И пустодушье чинуша.
Но лжи и лести отдал дань я.
Бьет пять часов — пора домой;
И наг, и тесен угол мой...
Но до свиданья, до свиданья!
Так хорошо побыть без слов;
Когда до капли оцет допит...
Цикада жадная часов,
Зачем твой бег меня торопит?
Всё знаю — ты права опять,
Права, без устали токуя...
Но прав и я,— и дай мне спать,
Пока во сне еще не лгу я.</text><name>Бессонные ночи</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from>1958</date_from><text>Все кончается, как по звонку,
На убогой театральной сцене
Дранкой вверх несут мою тоску —
Душные лиловые сирени.
Я стою хмелен и одинок,
Будто нищий над своею шапкой,
А моя любимая со щек
Маков цвет стирает сальной тряпкой.
Я искусство ваше презирал.
С чем еще мне жизнь сравнить, скажите,
Если кто-то роль мою сыграл
На вертушке роковых событий?
Где же ты, счастливый мой двойник?
Ты, видать, увел меня с собою,
Потому что здесь чужой старик
Ссорится у зеркала с судьбою.</text><name>Актер</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Когда тебя во сне моем не вижу,
Мне чудится, что шепчет заклинанья
Земля, чтобы исчезнуть под ногами.
И за пустое небо уцепиться,
Поднявши руки, в ужасе хочу я.
В испуге просыпаюсь я и вижу,
Как шерсть прядешь ты, низко наклонившись,
Со мною рядом неподвижно сидя,
Собой являя весь покой творенья.
Перевод А.Ахматовой</text><name>Когда тебя во сне моем не вижу...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1957</date_from><text>Купив на попутном вокзале
все краски, что были, подряд,
два друга всю ночь рисовали,
пристроясь на полке, плакат.
И сами потом восхищенно,
как знамя пути своего,
снаружи на стенке вагона
приладили молча его.
Плакат удался в самом деле,
мне были как раз по нутру
на фоне тайги и метели
два слова: "Даешь Ангару!"
Пускай, у вагона помешкав,
всего не умея постичь,
зеваки глазеют с усмешкой
на этот пронзительный клич.
Ведь это ж не им на потеху
по дальним дорогам страны
сюда докатилось, как эхо,
словечко гражданской войны.
Мне смысл его дорог ядреный,
желанна его красота.
От этого слова бароны
бежали, как черт от креста.
Ты сильно его понимала,
тридцатых годов молодежь,
когда беззаветно орала
на митингах наших: "Даешь!"
Винтовка, кумач и лопата
живут в этом слове большом.
Ну что ж, что оно грубовато,-
мы в грубое время живем.
Я против словечек соленых,
но рад побрататься с таким:
ведь мы-то совсем не в салонах
историю нашу творим.
Ведь мы и доныне, однако,
живем, ни черта не боясь.
Под тем восклицательным знаком
Советская власть родилась!
Наш поезд все катит и катит,
с дороги его не свернешь,
и ночью горит на плакате
воскресшее слово "Даешь!"</text><name>Даешь</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1958</date_from><text>Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет.
А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!</text><name>Не позволяй душе лениться</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Я ненавижу всех святых,—
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.
Мне ненавистен был бы Рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идет размеренной походкою.
Я не хотел бы жить в Раю,
Казня находчивость змеиную.
От детских лет люблю Змею
И ей любуюсь, как картиною.
Я не хотел бы жить в Раю
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну — и пою,
Безумный демон снов лирических.</text><name>Голос дьявола</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1838</date_from><text>В забытой тетради забытое слово!
Я всё прожитое в нем вижу опять;
Но странно, неловко и мило мне снова
Во образе прежнем себя узнавать...
Так путник приходит чрез многие годы
Под кровли отеческой мирные своды.
Забор его дома травою оброс,
И привязи псов у крыльца позабыты;
Крапива в саду прорастает меж роз,
И ласточек гнезда над окнами свиты;
Но всё в тишине ему кажется вкруг -
Что жив еще встарь обитавший здесь дух.</text><name>Воспоминание</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1859</date_from><text>Пусть тот, чья честь не без укора,
Страшится мнения людей;
Пусть ищет шаткой он опоры
В рукоплесканиях друзей!
Но кто в самом себе уверен,
Того хулы не потрясут —
Его глагол нелицемерен,
Ему чужой не нужен суд.
Ни пред какой земною властью
Своей он мысли не таит,
Не льстит неправому пристрастью,
Вражде неправой не кадит.
Ни пред венчанными царями,
Ни пред судилищем молвы
Он не торгуется словами,
Не клонит рабски головы.
Друзьям в угодность, боязливо
Он никому не шлет укор;
Когда ж толпа несправедливо
Свой постановит приговор,
Один, не следуя за нею,
Пред тем, что чисто и светло,
Дерзает он, благоговея,
Склонить свободное чело.</text><name>Пусть тот, чья честь не без укора...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1898</date_from><text>Н. Гуну
Ты много жил, я больше пел...
Ты испытал и жизнь и горе,
Ко мне незримый дух слетел,
Открывший полных звуков море...
Твоя душа уже в цепях;
Ее коснулись вихрь и бури;
Моя - вольна: так тонкий прах
По ветру носится в лазури.
Мой друг, я чувствую давно,
Что скоро жизнь меня коснется...
Но сердце в землю снесено
И никогда не встрепенется!
Когда устанем на пути,
И нас покроет смрад туманный,
Ты отдохнуть ко мне приди,
А я - к тебе, мой друг желанный!</text><name>Ты много жил, я больше пел...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1980</date_from><text>Перепелка над пшеничным полем
И вечерний предзакатный лес.
Словно звон далеких колоколен
Тихо разливается окрест.
Тихий звон неведомо откуда...
На плохую жизнь не сетуй, друг.
Все равно она большое чудо.
Лишь бы свет небесный не потух.
Лишь бы в нашей пасмурной России
Было все, как в лучшие года.
Чтобы жили, сеяли-косили.
Чтоб не голодали никогда.
Чтобы травы были зеленее,
Чтобы больше было тишины.
Чтобы власти были поумнее,
Чтобы вовсе не было войны...
Я своей судьбой вполне доволен.
Я люблю такие вечера.
Перепелка над пшеничным полем
Тихо призывает:
Спать пора.</text><name>Перепелка над пшеничным полем...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1913</date_from><text>Ах, кому судьбинушка
Ворожит беду:
Горькая осинушка
Ронит лист-руду.
Полымем разубрана,
Вся красным-красна,
Может быть, подрублена
Топором она.
Может, червоточина
Гложет сердце ей,
Черная проточина
Въелась меж корней.
Облака по просини
Крутятся в кольцо,
От судины-осени
Вянет деревцо.
Ой, заря-осинушка,
Златоцветный лёт,
У тебя детинушка
Разума займет!
Чтобы сны стожарные
В явь оборотить,
Думы — листья зарные -
По ветру пустить.</text><name>Осинушка</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Оправдываться — не обязательно.
Не дуйся, мы не пара обезьян.
Твой разум не поймет — что объяснять ему?
Душа ж всё знает — что ей объяснять?</text><name>Оправдываться — не обязательно...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from>1977</date_from><text>Вспомните, ребята, поколение людей
В кепках довоенного покроя.
Нас они любили,
За руку водили,
С ними мы скандалили порою.
И когда над ними грянул смертный гром,
Нам судьба иное начертала -
Нам, непризывному,
Нам, неприписному
Воинству окрестного квартала.
Сирые метели след позамели,
Все календари пооблетели,
Годы нашей жизни как составы пролетели -
Как же мы давно осиротели!
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята,-
Разве это выразить словами,
Как они стояли
У военкомата
С бритыми навечно головами.
Вспомним их сегодня всех до одного,
Вымостивших страшную дорогу.
Скоро, кроме нас, уже не будет никого,
Кто вместе с ними слышал первую тревогу.
И когда над ними грянул смертный гром,
Трубами районного оркестра,
Мы глотали звуки
Ярости и муки,
Чтоб хотя бы музыка воскресла.
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята,-
Это только мы видали с вами,
Как они шагали
От военкомата
С бритыми навечно головами.</text><name>Вспомните, ребята</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Смерть
Хотела взять его за горло,
Опрокинуть наземь, придушить.
Он не мог ей это разрешить.
Он сказал:
- Не вовремя приперла!
Кое-что хочу еще свершить!
Тут-то он и принялся за дело -
Сразу вдохновенье овладело,
Потому что смерть его задела,
Понял он, что надобно спешить,
Все решать, что надобно решить!</text><name>Вдохновенье</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from></date_from><text>Еще год как не бывало
Над моею головой
Пробежал,— и только стало
Мне грустней: как часовой
Безответный, я до смены
Простою; потом, бедняк,
Как актер, сойду со сцены —
И тогда один червяк
Будет мною заниматься,
А товарищи, друзья
Позабудут, может статься,
Что когда-то жил и я,
Что и мне они внимали,
Когда в песнях изливал
Я сердечные печали
Иль на радость призывал.
Гость в пирушке запоздалый,
Я допил уже до дна
Чашу радости бывалой,
И разбита уж она!
Понемногу отлетели
Обольщенья и любовь,
И лампады догорели
Наших дружеских пиров.
Новые огни засветят,
Новый явится поэт,
Зашумят и не приметят,
Что меня в пирушке нет.
Может быть, и всю беседу
Нашу годы разнесут,
Раскидают, и к обеду
Гости новые придут.
Но и мы соединимся,
К жизни мы воскреснем вновь,
И тогда мы погрузимся
В беспредельную любовь.</text><name>День рождения</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1909</date_from><text>Я переплыл залив Судака.
Я сел на дикого коня.
Я воскликнул:
России нет, не стало больше,
Ее раздел рассек, как Польшу.
И люди ужаснулись.
Я сказал, что сердце современного
русского висит, как нетопырь.
И люди раскаялись.
Я сказал:
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Я сказал:
Долой Габсбургов! Узду
Гогенцоллернам!
Я писал орлиным пером. Шелковое,
золотое, оно вилось вокруг
крупного стержня.
Я ходил по берегу прекрасного озера,
в лаптях и голубой
рубашке. Я был сам прекрасен.
Я имел старый медный кистень
с круглыми шишками.
Я имел свирель из двух тростин и рожка
отпиленного.
Я был снят с черепом в руке.
Я в Петровске видел морских змей.
Я на Урале перенес воду из Каспия
в моря Карские.
Я сказал:
Вечен снег высокого Казбека, но мне
милей свежая
парча осеннего Урала.
На Гребенских горах я находил зубы ската
и серебряные
раковины вышиной с колесо фараоновой
колесницы.</text><name>Я переплыл залив Судака...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1960</date_from><text>Р. Поспелову
Уходят наши матери от нас,
уходят потихонечку,
на цыпочках,
а мы спокойно спим,
едой насытившись,
не замечая этот страшный час.
Уходят матери от нас не сразу,
нет —
нам это только кажется, что сразу.
Они уходят медленно и странно
шагами маленькими по ступеням лет.
Вдруг спохватившись нервно в кой-то год,
им отмечаем шумно дни рожденья,
но это запоздалое раденье
ни их,
ни наши души не спасет.
Все удаляются они,
все удаляются.
К ним тянемся,
очнувшись ото сна,
но руки вдруг о воздух ударяются —
в нем выросла стеклянная стена!
Мы опоздали.
Пробил страшный час.
Глядим мы со слезами потаенными,
как тихими суровыми колоннами
уходят наши матери от нас...</text><name>Уходят матери</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1823</date_from><text>Муза вчера мне, певец, принесла закоцитную новость:
В темный недавно Айдес тень славянина пришла;
Там, окруженная сонмом теней любопытных, пропела
(Слушал и древний Омер) песнь Илиады твоей.
Старец наш, к персям вожатого-юноши сладко приникнув,
Вскрикнул: «Вот слава моя, вот чего веки я ждал!»</text><name>Н. И. Гнедичу</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1974</date_from><text>Этот ад, этот сад, этот зоо —
там, где лебеди и зоосад,
на прицеле всеобщего взора
два гепарда, обнявшись, лежат.
Шерстью в шерсть, плотью в плоть проникая,
сердцем втиснувшись в сердце — века
два гепарда лежат. О, какая,
два гепарда, какая тоска!
Смотрит глаз в золотой, безвоздушный,
равный глаз безысходной любви.
На потеху толпе простодушной
обнялись и лежат, как легли.
Прихожу ли я к ним, ухожу ли
не слабее с той давней поры
их объятье густое, как джунгли,
и сплошное, как камень горы.
Обнялись — остальное неправда,
ни утрат, ни оград, ни преград.
Только так, только так, два гепарда,
я-то знаю, гепард и гепард.</text><name>Два гепарда</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1899</date_from><text>На Голгофе, Матерь Божья,
Ты стояла у подножья
Древа Крестного, где был
Распят Сын Твой, и, разящий,
Душу Матери скорбящей
Смертной муки меч пронзил.
Как Он умер, Сын Твой нежный,
Одинокий, безнадежный,
Очи видели Твои...
Не отринь меня, о Дева!
Дай и мне стоять у Древа,
Обагренного в крови,
Ибо видишь — сердце жаждет
Пострадать, как Сын Твой страждет.
Дева дев, родник любви,
Дай мне болью ран упиться,
Крестной мукой насладиться,
Мукой Сына Твоего;
Чтоб, огнем любви сгорая,
И томясь, и умирая,
Мне увидеть славу рая
В смерти Бога моего.</text><name>Stabat mater</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes><item>О природе</item><item>О зиме</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>В полутьме я увидел: стояла
За окном, где кружила метель,
Словно только что с зимнего бала,
В горностаи одетая ель.
Чуть качала она головою,
И казалось, что знает сама,
Как ей платье идет меховое,
Как она высока и пряма.</text><name>В полутьме я увидел: стояла...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Хочешь знать, как все это было? -
Три в столовой пробило,
И, прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
"Это все... Ах нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Еще тогда!"
-"Да".</text><name>Хочешь знать, как все это было?..</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1872</date_from><text>От взора твоего пусть киснет шоколад,
Пусть меркнет день, пусть околеет пудель,
Мы молим об одном - не езди ты в Карлсбад
Боимся убо мы, чтоб не иссякнул шпрудель.</text><name>Молитва больных</name><date_to>1872</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>(Шарж)
Брандахлысты в белых брючках
В лаун-теннисном азарте
Носят жирные зады.
Вкруг площадки, в модных штучках,
Крутобедрые Астарты,
Как в торговые ряды,
Зазывают кавалеров
И глазами, и боками,
Обещая всё для всех.
И гирлянды офицеров,
Томно дрыгая ногами,
"Сладкий празднуют успех".
В лакированных копытах
Ржут пажи и роют гравий,
Изгибаясь, как лоза,-
На раскормленных досыта
Содержанок, в модной славе,
Щуря сальные глаза.
Щеки, шеи, подбородки,
Водопадом в бюст свергаясь,
Пропадают в животе,
Колыхаются, как лодки,
И, шелками выпираясь,
Вопиют о красоте.
Как ходячие шнель-клопсы,
На коротких, тухлых ножках
(Вот хозяек дубликат!)
Грандиознейшие мопсы
Отдыхают на дорожках
И с достоинством хрипят.
Шипр и пот, французский говор...
Старый хрен в английском платье
Гладит ляжку и мычит.
Дипломат, шпион иль повар?
Но без формы люди - братья:
Кто их, к черту, различит?..
Как наполненные ведра
Растопыренные бюсты
Проплывают без конца -
И опять зады и бедра...
Но над ними - будь им пусто!-
Ни единого лица!</text><name>Мясо</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1893</date_from><text>Тень решётки прочной
Резким переплётом
На моём полу.
Свет луны холодной
Беспокойным лётом
Падает во мглу.
Тучки серебристой
Вижу я движенья,
Вижу грусть луны.
Резок холод мглистый.
Страшно заточенье...
Неподвижны сны.
В голове склонённой
Созданы мечтою
Вольные пути,
Труд освобождённый,
Жизнь не за стеною...
Как же мне уйти?
Долетают звуки,
Льётся воздух влажный,
Мысли, как и там,-
Я тюремной муки
Плач и вопль протяжный
Ветру передам.</text><name>Тень решётки прочной...</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>В темных покрывалах летней ночи
Заблудилась юная принцесса.
Плачущей нашел ее рабочий,
Что работал в самой чаще леса.
Он отвел ее в свою избушку,
Угостил лепешкой с горьким салом,
Подложил под голову подушку
И закутал ноги одеялом.
Сам заснул в углу далеком сладко,
Стала тихо тишиной виденья,
Пламенем мелькающим лампадка
Освещала только часть строенья.
Неужели это только тряпки,
Жалкие, ненужные отбросы,
Кроличьи засушенные лапки,
Брошенные на пол папиросы?
Почему же ей ее томленье
Кажется мучительно знакомо,
И ей шепчут грязные поленья,
Что она теперь лишь вправду дома?
...Ранним утром заспанный рабочий
Проводил принцессу до опушки,
Но не раз потом в глухие ночи
Проливались слезы об избушке.</text><name>Принцесса</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1923</date_from><text>Уродики, уродища, уроды
Весь день озерные мутили воды.
Теперь над озером ненастье, мрак,
В траве — лягушечий зеленый квак.
Огни на дачах гаснут понемногу,
Клубки червей полезли на дорогу,
А вдалеке, где всё затерла мгла,
Тупая граммофонная игла
Шатается по рытвинам царапин
И из трубы еще рычит Шаляпин.
На мокрый мир нисходит угомон...
Лишь кое-где, топча сырой газон,
Блудливые невесты с женихами
Слипаются, накрытые зонтами,
А к ним под юбки лазит с фонарем
Полуслепой, широкоротый гном.</text><name>Дачное</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1876</date_from><text>В дни, когда над сонным морем
Духота и тишина,
В отуманенном просторе
Еле движется волна.
Если ж вдруг дохнет над бездной
Ветер, грозен и могуч,
Закипит волна грознее
Надвигающихся туч...
И помчится, точно в битву
Разъяренный шпорой конь,
Отражая в брызгах пены
Молний солнечный огонь.
И рассыпавшись о скалы,
Изомнет у берегов
Раскачавшиеся перья
Прошумевших тростников...</text><name>В дни, когда над сонным морем...</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1883</date_from><text>Где ты, моя Ариадна?
Где твой волшебный клубок?
Я в Лабиринте блуждаю,
Я без тебя изнемог.
Светоч мой гаснет, слабея,
Полон тревоги стою
И призываю на помощь
Мудрость и силу твою.
Много дорог здесь, но света
Нет и не видно пути.
Страшно и трудно в пустыне
Мраку навстречу идти.
Жертв преждевременных тени
Передо мною стоят.
Страшно зияют их раны,
Мрачно их очи горят.
Голос чудовища слышен
И заглушает их стон.
Мрака, безумного мрака
Требует радостно он.
Где ж ты, моя Ариадна?
Где путеводная нить?
Только она мне поможет
Дверь Лабиринта открыть.</text><name>Ариадна</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1940</date_from><text>В синем сапоге,
на одной ноге,
я стою пред комнаткой твоей...
Буки не боюсь,
не пошелохнусь —
всюду помню о любви своей!
Пусть и град, и гром,
пусть беда кругом —
я таким событьям только рад.
Охватив ружье,
с песней про Нее —
крепче на ноге держись, солдат.
В синем сапоге,
на одной ноге,
под твоим окошечком стою.
Буки не боюсь,
не пошелохнусь,
охраняю милую мою.
Пусть беда кругом,
пусть и град, и гром —
никогда не отступай назад!
Охватив ружье,
с песней про Нее —
крепче на ноге держись, солдат!</text><name>Романс стойкого оловянного солдатика</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1957</date_from><text>Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст...
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!</text><name>Можжевеловый куст</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Я в таком селе поселился,
где никто мне в душу не лез.
Было весело — веселился.
Было грустно — рыдал до слез.
Столько было грибов в этой местности,
что они начинались в окрестности
моего окна и крыльца,
продолжались же — без конца.
А язык местного населения,
его выговор и разговор
жажды означал утоление
и звучит во мне до сих пор.
У высокого местного неба
звезды были — одна к одной.
А у местного круглого хлеба
запах был густой и ржаной.
А старухи здешней местности
славились во всей окрестности
как по линии доброты,
так по линии верности, честности,
были ласковы и просты.
А над крышами всеми кресты
телевизоров возвышались,
и вороны на них не решались
почему-то сидеть, не могли.
А от здешней зеленой земли
к небу восходили деревья,
и цветы, и пары куренья
от земли прямо к небу шли.</text><name>Местность и окрестность</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1813</date_from><text>На Посидонов пир веселый,
Куда стекались чада Гелы
Зреть бег коней и бой певцов,
Шел Ивик, скромный друг богов.
Ему с крылатою мечтою
Послал дар песней Аполлон:
И с лирой, с легкою клюкою,
Шел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взоры
Вдали Акрокоринф и горы,
Слиянны с синевой небес.
Он входит в Посидонов лес...
Все тихо: лист не колыхнется;
Лишь журавлей по вышине
Шумящая станица вьется
В страны полуденны к весне.
«О спутники, ваш рой крылатый,
Досель мой верный провожатый,
Будь добрым знамением мне.
Сказав: прости! родной стране,
Чужого брега посетитель,
Ищу приюта, как и вы;
Да отвратит Зевес-хранитель
Беду от странничьей главы».
И с твердой верою в Зевеса
Он в глубину вступает леса;
Идет заглохшею тропой...
И зрит убийц перед собой.
Готов сразиться он с врагами;
Но час судьбы его приспел:
Знакомый с лирными струнами,
Напрячь он лука не умел.
К богам и к людям он взывает...
Лишь эхо стоны повторяет -
В ужасном лесе жизни нет.
«И так погибну в цвете лет,
Истлею здесь без погребенья
И не оплакан от друзей;
И сим врагам не будет мщенья
Ни от богов, ни от людей».
И он боролся уж с кончиной...
Вдруг... шум от стаи журавлиной;
Он слышит (взор уже угас)
Их жалобно-стенящий глас.
«Вы, журавли под небесами,
Я вас в свидетели зову!
Да грянет, привлеченный вами,
Зевесов гром на их главу»
И труп узрели обнаженный:
Рукой убийцы искаженны
Черты прекрасного лица.
Коринфский друг узнал певца.
«И ты ль недвижим предо мною?
И на главу твою, певец,
Я мнил торжественной рукою
Сосновый положить венец».
И внемлют гости Посидона,
Что пал наперсник Аполлона...
Вся Греция поражена;
Для всех сердец печаль одна.
И с диким ревом исступленья
Пританов окружил народ,
И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья!
Злодеям казнь, их сгибни род!»
Но где их след? Кому приметно
Лицо врага в толпе несметной
Притекших в Посидонов храм?
Они ругаются богам.
И кто ж - разбойник ли презренный
Иль тайный враг удар нанес?
Лишь Гелиос то зрел священный,
Все озаряющий с небес.
С подъятой, может быть, главою,
Между шумящею толпою,
Злодей сокрыт в сей самый час
И хладно внемлет скорби глас;
Иль в капище, склонив колени,
Жжет ладан гнусною рукой;
Или теснится на ступени
Амфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры
(Чуть могут их сдержать подпоры),
Пришед из ближних, дальних стран,
Шумя, как смутный океан,
Над рядом ряд, сидят народы;
И движутся, как в бурю лес,
Людьми кипящи переходы,
Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных,
Сим торжеством соединенных?
Пришли отвсюду: от Афин,
От древней Спарты, от Микин,
С пределов Азии далекой,
С Эгейских вод, с Фракийских гор.
И сели в тишине глубокой,
И тихо выступает хор.
По древнему обряду, важно,
Походкой мерной и протяжной,
Священным страхом окружен,
Обходит вкруг театра он.
Не шествуют так персти чада;
Не здесь их колыбель была.
Их стана дивная громада
Предел земного перешла.
Идут с поникшими главами
И движут тощими руками
Свечи, от коих темный свет;
И в их ланитах крови нет;
Их мертвы лица, очи впалы;
И свитые меж их власов
Эхидны движут с свистом жалы,
Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором;
И гимн запели диким хором,
В сердца вонзающий боязнь;
И в нем преступник слышит: казнь!
Гроза души, ума смутитель,
Эринний страшный хор гремит;
И, цепенея, внемлет зритель;
И лира, онемев, молчит:
«Блажен, кто незнаком с виною,
Кто чист младенчески душою!
Мы не дерзнем ему вослед;
Ему чужда дорога бед...
Но вам, убийцы, горе, горе!
Как тень, за вами всюду мы,
С грозою мщения во взоре,
Ужасные созданья тьмы.
Не мните скрыться - мы с крылами;
Вы в лес, вы в бездну - мы за вами;
И, спутав вас в своих сетях,
Растерзанных бросаем в прах.
Вам покаянье не защита;
Ваш стон, ваш плач - веселье нам;
Терзать вас будем до Коцита,
Но не покинем вас и там».
И песнь ужасных замолчала;
И над внимавшими лежала,
Богинь присутствием полна,
Как над могилой, тишина.
И тихой, мерною стопою
Они обратно потекли,
Склонив главы, рука с рукою,
И скрылись медленно вдали.
И зритель - зыблемый сомненьем
Меж истиной и заблужденьем -
Со страхом мнит о Силе той,
Которая, во мгле густой
Скрывался, неизбежима,
Вьет нити роковых сетей,
Во глубине лишь сердца зрима,
Но скрыта от дневных лучей.
И всё, и всё еще в молчанье...
Вдруг на ступенях восклицанье:
«Парфений, слышишь?.. Крик вдали -
То Ивиковы журавли!..»
И небо вдруг покрылось тьмою;
И воздух весь от крыл шумит;
И видят... черной полосою
Станица журавлей летит.
«Что? Ивик!..» Все поколебалось -
И имя Ивика помчалось
Из уст в уста... шумит народ,
Как бурная пучина вод.
«Наш добрый Ивик! наш сраженный
Врагом незнаемым поэт!..
Что, что в сем слове сокровенно?
И что сих журавлей полет?»
И всем сердцам в одно мгновенье,
Как будто свыше откровенье,
Блеснула мысль: «Убийца тут;
То Эвменид ужасных суд;
Отмщенье за певца готово;
Себе преступник изменил.
К суду и тот, кто молвил слово,
И тот, кем он внимаем был!»
И, бледен, трепетен, смятенный,
Незапной речью обличенный,
Исторгнут из толпы злодей:
Перед седалище судей
Он привлечен с своим клевретом;
Смущенный вид, склоненный взор
И тщетный плач был их ответом;
И смерть была им приговор.</text><name>Ивиковы журавли</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1903</date_from><text>Посвящается П. Н. Батюшкову
Мелькают прохожие, санки...
Идет обыватель из лавки,
весь бритый, старинной осанки...
Должно быть, военный в отставке.
Калошей стучит по панели,
мальчишкам мигает со смехом,
в своей необъятной шинели,
отделанной выцветшим мехом.
Он всюду, где жизнь,— и намедни
Я встретил его у обедни.
По церкви ходил он с тарелкой...
Деньгою позвякивал мелкой...
Все знают: про замысел вражий
он мастер рассказывать страсти...
Дьячки с ним дружатся — и даже
квартальные Пресненской части.
В мясной ему всё без прибавки —
Не то, что другим — отпускают...
И с ним о войне рассуждают
хозяева ситцевой лавки...
Приходит, садится у окон
с улыбкой, приветливо ясный...
В огромный фулярово-красный
сморкается громко платок он.
«Китаец дерется с японцем...
В газетах об этом писали...
Ох, что не творится под солнцем.
Недавно... купца обокрали...»
Холодная, зимняя вьюга.
Безрадостно-темные дали.
Ищу незнакомого друга,
исполненный вечной печали...
Вот яростно с крыши железной
рукав серебристый взметнулся,
как будто для жалобы слезной
незримый в хаосе проснулся,—
как будто далекие трубы...
Оставленный всеми, как инок,
стоит он средь бледных снежинок,
подняв воротник своей шубы...
Как часто средь белой метели,
детей провожая со смехом,
бродил он в старинной шинели,
отделанной выцветшим мехом...</text><name>Незнакомый друг</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1956</date_from><text>Тропа вдоль просеки лесной
Бывает так отрадна взгляду,
В часы, когда неистов зной,
Она уводит нас в прохладу.
А есть тропинка через рожь,
По ней и час, и два идешь,
Вдыхая тонкую пыльцу.
А есть к заветному крыльцу
Совсем особая тропинка.
Мне эти тропы не вновинку.
Но помню дикий склон холма,
Парной весенней ночи тьма.
Вокруг не видно ни черта,
Лишь наверху земли черта
Перечертила Млечный Путь,
В дорогу палку не забудь!
Не поскользнись на черном льду,
Тропа нацелена в звезду!
Всю жизнь по той тропе иди,
Всю жизнь на ту звезду гляди!</text><name>Тропа нацелена в звезду...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1904</date_from><text>Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя
Лизнуло мне лицо и скрылось без следа...
Лишь вечность зыблется ритмичными волнами.
И с грустью, как во сне, я помню иногда
Угасший метеор в пустынях мирозданья,
Седой кристалл в сверкающей пыли,
Где Ангел, проклятый проклятием всезнанья,
Живет меж складками морщинистой земли.</text><name></name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1962</date_from><text>Я не помню его.
Я не видел его
В московской квартире,
Как он пытался поймать подтяжку
На спине, чтобы прикрепить ее
Сзади на брюках.
Я не помню его и в карантине,
Как стоял он голым в очереди
За горстью жидкого дегтярного мыла.
Я не помню его даже
В момент позора,
Когда он забыл слово "антабка"
И молчал, потупясь,
Под морозным взглядом старшины.
Я даже не помню,
Как страшно он закричал.
Я только помню два его глаза,
Смотрящих из полуопущенных век,
Когда я держал в руках
Культи его ног,
Чтобы они не бились о доски
В тряском кузове полуторатонки.</text><name>Я не помню его...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1909</date_from><text>Бывают минуты... Как красные птицы
Над степью раздольной в лиловом кругу,
Махают крылами глухие зарницы
В разгульно-кроваво шумящем мозгу
Тогда гаснет глаз твоих сумрак червонный,
Отлив твоих галочьи-черных волос,
И нервы, и вены волной воспаленной
Зальет сладкий морфий, кошмарный гипноз.
И чужд тогда станет мне путь звездомлечный,
Вопль грозный пророков про Месть и про Суд...
Гремит в свете факелов хохот беспечный,
Кентавры грудь пьяных весталок сосут
И я вместе с ними полночью пирую,
И жертвенник винною влагой мочу,
И белые груди бесстыдно целую,
И хрипло пою, хохочу и кричу.
Умолкнет пусть клекот сомнений, печалей,
Могучая музыка солнечных сфер!
Пусть только звенит гимн ночных вакханалий
И блещут открытые груди гетер...
А с бледным рассветом холодное дуло
Бесстрастно прижать на горячий висок,
Чтоб весело кровь алой струйкой блеснула
На мраморный пол, на жемчужный песок.</text><name>Бывают минуты</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1918</date_from><text>Умирая, не скажу: была.
И не жаль, и не ищу виновных.
Есть на свете поважней дела
Страстных бурь и подвигов любовных.
Ты - крылом стучавший в эту грудь,
Молодой виновник вдохновенья -
Я тебе повелеваю: - будь!
Я - не выйду из повиновенья.</text><name>Умирая, не скажу: была...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Бывало, в детстве под окном
Мы ждем,- когда у нас
Проснется гость, прибывший в дом
Вчера в полночный час.
Так и деревья. Стали в ряд,
И ждут они давно,-
Когда я брошу первый взгляд
На них через окно.
Я в этот загородный дом
Приехал, как домой.
Встает за садом и прудом
Заря передо мной.
Ее огнем озарены,
Глядят в зеркальный шкаф
Одна береза, две сосны,
На цыпочки привстав.
Деревья-дети стали в ряд.
И слышу я вопрос:
- Скажи, когда ты выйдешь в сад
И что ты нам привез?</text><name>Бывало, в детстве под окном...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1971</date_from><text>Две старые актрисы
В буфете станционном,
Отставив мизинчики,
Пьют чай с лимоном.
Пьют чай с лимоном,
С пирожным миндальным
И вслед поездам глядят
Ближним и дальним.
А поезда уходят,
Уходят, как время,
А поезда уходят,
Окнами сверкая.
Две старые актрисы
Вглядываются в темень.
— Который час?— спрашивает первая.
— Уже поздно!— отвечает вторая.</text><name>Две старые актрисы...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1969</date_from><text>Не писать мне повестей, романов,
Не читать фантастику в углу,-
Я лежу в палате наркоманов,
Чувствую - сам сяду на иглу.
Кто-то раны лечил боевые,
Кто-то так, обеспечил тылы...
Эх вы парни мои шировые,
Поскорее слезайте с иглы!
В душу мне сомнения запали,
Голову вопросами сверлят,-
Я лежу в палате, где глотали,
Нюхали, кололи все подряд.
Кто-то там проколол свою душу,
Кто-то просто остался один...
Эй вы парни, бросайте "морфушу" -
Перейдите на апоморфин!
Рядом незнакомый шизофреник -
В него тайно няня влюблена -
Говорит: "Когда не будет денег -
Перейду на капли Зимина".
Кто-то там проколол свою совесть,
Кто-то в сердце вкурил анашу...
Эх вы парни, про вас нужно повесть,
Жалко, повестей я не пишу.</text><name>В палате наркоманов</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1956</date_from><text>На сверкающем глиссере белом
Мы заехали в каменный грот,
И скала опрокинутым телом
Заслонила от нас небосвод.
Здесь, в подземном мерцающем зале,
Над лагуной прозрачной воды,
Мы и сами прозрачными стали,
Как фигурки из тонкой слюды.
И в большой кристаллической чаше,
С удивлением глядя на нас,
Отраженья неясные наши
Засияли мильонами глаз.
Словно вырвавшись вдруг из пучины,
Стаи девушек с рыбьим хвостом
И подобные крабам мужчины
Оцепили наш глиссер кругом.
Под великой одеждою моря,
Подражая движеньям людей,
Целый мир ликованья и горя
Жил диковинной жизнью своей.
Что-то там и рвалось, и кипело,
И сплеталось, и снова рвалось,
И скалы опрокинутой тело
Пробивало над нами насквозь.
Но водитель нажал на педали,
И опять мы, как будто во сне,
Полетели из мира печали
На высокой и легкой волне.
Солнце в самом зените пылало,
Пена скал заливала корму,
И Таврида из моря вставала,
Приближаясь к лицу твоему.</text><name>Морская прогулка</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1970</date_from><text>С моста идет дорога в гору.
А на горе - какая грусть!-
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.
Былая Русь! Не в те ли годы
Наш день, как будто у груди,
Был вскормлен образом свободы,
Всегда мелькавшей впереди!
Какая жизнь отликовала,
Отгоревала, отошла!
И все ж я слышу с перевала,
Как веет здесь, чем Русь жила.
Все так же весело и властно
Здесь парни ладят стремена,
По вечерам тепло и ясно,
Как в те былые времена...</text><name>По вечерам</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1964</date_from><text>Впасть в обморок беспамятства, как плод,
уснувший тихо средь ветвей и грядок,
не сознавать свою живую плоть,
ее чужой и грубый беспорядок.
Вот яблоко, возникшее вчера.
В нем - мышцы влаги, красота пигмента,
то тех, то этих действий толчея.
Но яблоку так безразлично это.
А тут, словно с оравою детей,
не совладаешь со своим же телом,
не предусмотришь всех его затей,
не расплетешь его переплетений.
И так надоедает под конец
в себя смотреть, как в пациента лекарь,
все время слышать треск своих сердец
и различать щекотный бег молекул.
И отвернуться хочется уже,
вот отвернусь, но любопытно глазу.
Так музыка на верхнем этаже
мешает и заманивает сразу.
В глуши, в уединении моем,
под снегом, вырастающим на кровле,
живу одна и будто бы вдвоем -
со вздохом в легких, с удареньем крови.
То улыбнусь, то пискнет голос мой,
то бьется пульс, как бабочка в ладони.
Ну, слава Богу, думаю, живой
остался кто-то в опустевшем доме.
И вот тогда тебя благодарю,
мой организм, живой зверёк природы,
верши, верши простую жизнь свою,
как солнышко, как лес, как огороды.
И впредь играй, не ведай немоты!
В глубоком одиночестве, зимою,
я всласть повеселюсь средь пустоты,
тесно и шумно населенной мною.</text><name>В опустевшем доме отдыха</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>От смерти спешить некуда,
а все-таки - спешат.
"Некогда, некогда, некогда"
стучит ошалелый шаг.
Горланят песню рекруты,
шагая по мостовой,
и некогда, некогда, некогда,
мой друг, и нам с тобой.
Бежим к трамваю на площади
и ловим воздух ртом,
как загнанные лошади,
которых бьют кнутом.
Бежим мы, одержимые,
не спрашивая, не скорбя,
мимо людей - и мимо,
мимо самих себя.
А голод словоохотлив,
и канючит куча лохмотьев
нам, молчаливым, вслед.
Что тело к старости немощно,
что хлеба купить не на что
и пропаду на горе нет.</text><name>От смерти спешить некуда...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.</text><name>Я вас любил...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1979</date_from><text>Слева бесы, справа бесы,
Нет, по новой мне налей!
Эти - с нар, а те - из кресел,-
Не поймешь, какие злей.
И куда, в какие дали,
На какой еще маршрут
Нас с тобою эти врали
По этапу поведут!
Ну, а нам что остается?
Дескать - горе не беда?
Пей, дружище, если пьется,-
Все - пустыми невода.
Что искать нам в этой жизни?
Править к пристани какой?
Ну-ка, солнце, ярче брызни!
Со святыми упокой...</text><name>Слева бесы, справа бесы...</name><date_to>1979</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1945</date_from><text>Постой. Еще не все меж нами!
Я горечь первых чувств моих
В стих превращу тебе на память,
Чтоб ты читала этот стих.
Прочтешь. Но толку много ль в том,
Стихи не нравятся, бывает,
Ты вложишь их в тяжелый том -
Подарок чей-то, я не знаю.
А через год не вспомнишь снова
(Позабывают и не то!),
В котором томе замурован
Мой вдвое сложенный листок.
Но все равно ты будешь слышать,
Но будешь ясно различать,
Как кто-то трудно-трудно дышит
В твоей квартире по ночам,
Как кто-то просится на волю
И, задыхаясь и скорбя,
Ревнует, ждет, пощады молит,
Клянет тебя!.. Зовет тебя!..</text><name>Постой. Еще не все меж нами!..</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Провинция — огромное bebe!
Всё тащит в рот и ртом соображает,
И ест упорно, если подмечает
Три важных буквы: С.П.Б.</text><name>Провинция — огромное bebe!..</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Холод войны немилосерд и точен.
Ей равнодушия не занимать.
...Пятеро голодных сыновей и дочек
и одна отчаянная мать.
И каждый из нас глядел в оба,
как по синей клеенке стола
случайная одинокая вобла
к земле обетованной плыла,
как мама руками теплыми
за голову воблу брала,
к телу гордому ее прикасалась,
раздевала ее догола...
Ах, какой красавицей вобла казалась!
Ах, какою крошечной вобла была!
Она клала на плаху буйную голову,
и летели из-под руки
навстречу нашему голоду
чешуи пахучие медяки.
А когда-то кружек звон, как звон наковален,
как колоколов перелив...
Знатоки ее по пивным смаковали,
королевою снеди пивной нарекли.
...Пятеро голодных сыновей и дочек.
Удар ножа горяч как огонь.
Вобла ложилась кусочек в кусочек -
по сухому кусочку в сухую ладонь.
Нас покачивало военным ветром,
и, наверное, потому
плыла по клеенке счастливая жертва
навстречу спасению моему.</text><name>Вобла</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1918</date_from><text>Безумные годы совьются во прах,
Утонут в забвенье и дыме.
И только одно сохранится в веках
Святое и гордое имя.
Твое, возлюбивший до смерти, твое,
Страданьем и честью венчанный,
Проколет, прорежет его острие
Багровые наши туманы.
От смрада клевет - не угаснет огонь,
И лавр на челе не увянет.
Георгий, Георгий! Где верный твой конь?
Георгий святой не обманет.
Он близко! Вот хруст перепончатых крыл
И брюхо разверстое Змия...
Дрожи, чтоб Святой и тебе не отметил
Твое блудодейство, Россия!</text><name>Имя</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1967</date_from><text>У римской забытой дороги
недалеко от Дамаска
мертвенны гор отроги,
как императоров маски.
Кольца на солнце грея,
сдержанно скрытноваты,
нежатся жирные змеи —
только что с Клеопатры.
Везли по дороге рубины,
мечи из дамасской стали,
и волосами рабыни,
корчась, ее подметали.
Старый палач и насильник,
мазью натершись этрусской,
покачиваясь в носилках,
думал наместник обрюзглый:
«Пусть от рабочей черни
лишь черепа да ребра:
все мы умрем, как черви,
но не умрет дорога...»
И думал нубиец-строитель,
о камни бивший кувалдой,
но все-таки раб строптивый,
но все-таки раб коварный:
«Помня только о плоти,
вы позабыли бога,
значит, и вы умрете,
значит, умрет и дорога...»
Сгнивали империи корни.
Она, расползаясь, зияла,
как сшитое нитками крови
лоскутное одеяло.
Опять применяли опыт
улещиванья и пыток.
Кровью пытались штопать,
но нет ненадежней ниток.
С римского лицемерия
спала надменная тога,
и умерла империя,
и умирала дорога.
Пытались прибегнуть к подлогу.
Твердили, что в крови, когда-то
пролитой на дорогу,
дорога не виновата.
Но дикой травы поколенья
сводили с ней счеты крупно:
родившая преступленья,
дорога сама преступна.
И всем палачам-дорогам,
и всем дорогам-тиранам
да будет высоким итогом
высокая плата бурьяном!
Так думал я на дороге,
теперь для проезда закрытой,
дороге, забывшей о боге,
и богом за это забытой.</text><name>У римской забытой дороги</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1915</date_from><text>Чем глубже в раковины ночи
Уходишь внутренней тропой,
Тем строже светит глаз слепой,
А сердце бьется одиноче...</text><name>Чем глубже в раковины ночи...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1858</date_from><text>Страданий, страсти и сомнений
Мне суждено печальный след
Оставить там, где добрый гений
Доселе вписывал привет...
Стихия бурная, слепая,
Повиноваться я привык
Всему, что, грудь мою сжимая,
Невольно лезет на язык...
Язык мой - враг мой, враг издавна...
Но, к сожаленью, я готов,
Как христианин православный,
Всегда прощать моих врагов.
И смолкнет он по сей причине,
Всегда как колокол звуча,
Уж разве в "метеорском чине"
Иль под секирой палача...
Паду ли я в грозящей битве
Или с "запоя" кончу век,
Я вспомнить в девственной молитве
Молю, что был де человек,
Который прямо, беззаветно
Порывам душу отдавал,
Боролся честно, долго, тщетно
И сгиб или усталый пал.</text><name>Страданий, страсти и сомнений...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Его встречали повсюду
На улицах в сонные дни.
Он шел и нес свое чудо,
Спотыкаясь в морозной тени.
Входил в свою тихую келью,
Зажигал последний свет,
Ставил лампаду веселью
И пышный лилий букет.
Ему дивились со смехом,
Говорили, что он чудак.
Он думал о шубке с мехом
И опять скрывался во мрак.
Однажды его проводили,
Он весел и счастлив был,
А утром в гроб уложили,
И священник тихо служил.</text><name>Его встречали повсюду...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
Воображаю день счастливый,
Когда средь вас возник лицей,
И слышу наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей.
Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,
Мечтанья смутные в груди моей тая,
Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я.
И въявь я вижу пред собою
Дней прошлых гордые следы.
Еще исполнены великою женою,
Ее любимые сады
Стоят населены чертогами, вратами,
Столпами, башнями, кумирами богов
И славой мраморной, и медными хвалами
Екатерининских орлов.
Садятся призраки героев
У посвященных им столпов,
Глядите; вот герой, стеснитель ратных строев,
Перун кагульских берегов.
Вот, вот могучий вождь полунощного флага,
Пред кем морей пожар и плавал и летал.
Вот верный брат его, герой Архипелага,
Вот наваринский Ганнибал.
Среди святых воспоминаний
Я с детских лет здесь возрастал,
А глухо между тем поток народной брани
Уж бесновался и роптал.
Отчизну обняла кровавая забота,
Россия двинулась и мимо нас летят
И тучи конные, брадатая пехота,
И пушек медных светлый ряд.
На юных ратников взирали,
Ловили брани дальний звук
И детские лета и . . . . . проклинали
И узы строгие наук.
И многих не пришло. При звуке песней новых
Почили славные в полях Бородина,
На кульмских высотах, в лесах Литвы суровых,
Вблизи Монмартра . . . . . .</text><name>ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1918</date_from><text>На севере, в июле, после долгой разлуки,
Я увидал — задымился вдали,
Белой болотной ночью окутанный,
Родина, твой лик.
Поздно вернулся — могильный камень
Целовать устами скорбными
И роптать. Но молвил ангел:
«Что ты живого ищешь средь мертвых?
Она жива. Эти капли
Звенят.
Ребята,
Играя под вечер, смеются и кричат.
Она рассеялась. Она — тоска. Она — дым. Она — свет.
Она — дождик крупный, редкий.
Она — в этой солнечной капле на траве.
Она сейчас была, и нет ее...
Ты никогда ее земных одежд
Рукой уж не коснешься боле.
И не зови ее. Она везде.
И нет ее. На то Господня воля».</text><name>Возвращение</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Из тьмы я пришел, где шумят дожди. Ты сейчас одна, взаперти.
Под сводами храма своего путника приюти!
С дальних троп, из лесных глубин принес я тебе жасмин,
Дерзко мечтая: захочешь его в волосы ты вплести?
Медленно побреду назад в сумрак, полный звона цикад,
Ни слова не произнесу, только флейту к губам поднесу,
Песню мою - мой прощальный дар - посылая тебе с пути.
Перевод Ю. Нейман.</text><name>Из тьмы я пришел, где шумят дожди...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Мне смешно... и я дивлюсь на самого себя.
Непритворна моя грусть, мне действительно тяжело жить, горестны и безотрадны мои чувства. И между тем я стараюсь придать им блеск и красивость, я ищу образов и сравнений; я округляю мою речь, тешусь звоном и созвучием слов.
Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и вырезываю и всячески украшаю тот кубок, в котором я сам же подношу себе отраву.</text><name>Кубок</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1839</date_from><text>Икалось ли тебе, Давыдов,
Когда шампанское я пил
Различных вкусов, свойств и видов,
Различных возрастов и сил,
Когда в подвалах у Моэта
Я жадно поминал тебя,
Любя наездника-поэта,
Да и шампанское любя?
Здесь бьет Кастальский ключ, питая
Небаснословною струей;
Поэзия — здесь вещь ручная:
Пять франков дай — и пей и пой!
Моэт — вот сочинитель славный!
Он пишет прямо набело,
И стих его, живой и плавный,
Ложится на душу светло.
Живет он славой всенародной;
Поэт доступный, всем с руки,
Он переводится свободно
На все живые языки.
Недаром он стяжал известность
И в школу все к нему спешат:
Его текущую словесность
Все поглощают нарасхват.
Поэм в стеклянном переплете
В его архивах миллион.
Гомер! хоть ты в большом почете,—
Что твой воспетый Илион?
Когда тревожила нас младость
И жажда ощущений жгла,
Его поэма, наша радость,
Настольной книгой нам была.
Как много мы ночей бессонных,
Забыв все тягости земли,
Ночей прозрачных, благосклонных,
С тобой над нею провели.
Прочтешь поэму — и, бывало,
Давай полдюжину поэм!
Как ни читай,— кажись, всё мало...
И зачитаешься совсем.
В тех подземелиях гуляя,
Я думой ожил в старине;
Гляжу: биваком рать родная
Расположилась в Эперне.
Лихой казак, глазам и слуху,
Предстал мне: песни и гульба!
Пьют эпернейскую сивуху,
Жалея только, что слаба.
Люблю я русскую натуру:
В бою он лев; пробьют отбой —
Весельчаку и балагуру
И враг всё тот же брат родной.
Оставя боевую пику,
Казак здесь мирно пировал,
Но за Москву, французам в пику,
Их погреба он осушал.
Вином кипучим с гор французских
Он поминал родимый Дон,
И, чтоб не пить из рюмок узких,
Пил прямо из бутылок он.
Да и тебя я тут подметил,
Мой бородинский бородач!
Ты тут друзей давнишних встретил,
И поцелуй твой был горяч.
Дней прошлых свитки развернулись,
Все поэтические сны
В тебе проснулись, встрепенулись
Из-за душевной глубины.
Вот край, где радость льет обильно
Виноточивая лоза;
И из очей твоих умильно
Скатилась пьяная слеза!
Так из чужбины отдаленной
Мой стих искал тебя, Денис!
А уж тебя ждал неизменный
Не виноград, а кипарис.
На мой привет отчизне милой
Ответом скорбный голос был,
Что свежей братскою могилой
Дополнен ряд моих могил.
Искал я друга в день возврата,
Но грустен был возврата день!
И собутыльника и брата
Одну я с грустью обнял тень.
Остыл поэта светлый кубок,
Остыл и партизанский меч;
Средь благовонных чаш и трубок
Уж не кипит живая речь.
С нее не сыплются, как звезды,
Огни и вспышки острых слов,
И речь наездника — наезды
Не совершает на глупцов.
Струей не льется вечно новой
Бивачных повестей рассказ
Про льды Финляндии суровой,
Про огнедышащий Кавказ,
Про год, запечатленный кровью,
Когда, под заревом Кремля,
Пылая местью и любовью,
Восстала русская земля.
Когда, принесши безусловно
Все жертвы на алтарь родной,
Единодушно, поголовно
Народ пошел на смертный бой.
Под твой рассказ народной были,
Животрепещущий рассказ,
Из гроба тени выходили,
И блеск их ослеплял наш глаз.
Багратион — Ахилл душою,
Кутузов — мудрый Одиссей,
Сеславин, Кульнев — простотою
И доблестью муж древних дней!
Богатыри эпохи сильной,
Эпохи славной, вас уж нет!
И вот сошел во мрак могильный
Ваш сослуживец, ваш поэт!
Смерть сокрушила славы наши,
И смотрим мы с слезой тоски
На опрокинутые чаши,
На упраздненные венки.
Зову,— молчит припев бывалый;
Ищу тебя,— но дом твой пуст;
Не встретит стих мой запоздалый
Улыбки охладевших уст.
Но песнь мою, души преданье
О светлых, безвозвратных днях,
Прими, Денис, как возлиянье
На прах твой, сердцу милый прах!</text><name>Эперне</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1908</date_from><text>Моя душа осаждена
Безумно-странными грехами.
Она — как древняя жена
Перед своими женихами.
Она должна в чертоге прясть,
Склоняя взоры все суровей,
Чтоб победить глухую страсть,
Смирить мятежность бурной крови.
Но если бой неравен стал,
Я гордо вспомню клятву нашу
И, выйдя в пиршественный зал,
Возьму отравленную чашу.
И смерть придет ко мне на зов,
Как Одиссей, боец в Пергаме,
И будут вопли женихов
Под беспощадными стрелами.</text><name>Моя душа осаждена...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1961</date_from><text>- Не так вы жили и живете,-
Мне говорит один юнец,-
Не так в любви, не так в работе,
Не так в мечтаньях, наконец.
Однако многое, конечно,
Вам было в жизни по плечу...
А я смотрю почти что нежно,
А я не спорю, я молчу.
Пусть в край далекий уезжают
И на пути своем крутом
Пускай сначала возмужают,
Пускай оценят нас потом.
Пускай услышат в ночь июня,
Как время травами шуршит.
Пусть снисходительная юность
Свой суд над зрелостью вершит.</text><name>Не так вы жили и живете...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1894</date_from><text>Панмонголизм! Хоть слово дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предвестием великой
Судьбины божией полно.
Когда в растленной Византии
Остыл божественный алтарь
И отреклися от Мессии
Иерей и князь, народ и царь,-
Тогда он поднял от Востока
Народ безвестный и чужой,
И под орудьем тяжким рока
Во прах склонился Рим второй.
Судьбою павшей Византии
Мы научиться не хотим,
И всё твердят льстецы России:
Ты - третий Рим, ты - третий Рим.
Пусть так! Орудий божьей кары
Запас еще не истощен.
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племен.
От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.
О Русь! забудь былую славу:
Орел двухглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть...
И Третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть.</text><name>Панмонголизм</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>А еще посмотрела бы я на русского мужика,
Хитрого, ярославского, тверского кулака,
Чтоб чесал он особой ухваткой,
Как чешут только русские мужики -
Большим пальцем левой руки
Под правой лопаткой.
Чтоб шел он с корзинкой в Охотный ряд,
Глаза лукаво косят,
Мохрится бороденка:
- Барин! Купи куренка!
- Ну и куренок! Старый петух.
- Старый?! Скажут тоже!
Старый. Да ен, може,
На два года тебя моложе!</text><name>А еще посмотрела бы я на русского мужика...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1906</date_from><text>Среди лесов, унылых и заброшенных,
Пусть остается хлеб в полях нескошенным!
Мы ждем гостей незваных и непрошенных,
Мы ждем гостей!
Пускай гниют колосья перезрелые!
Они придут на нивы пожелтелые,
И не сносить вам, честные и смелые,
Своих голов!
Они растопчут нивы золотистые,
Они разроют кладбище тенистое,
Потом развяжет их уста нечистые
Кровавый хмель!
Они ворвутся в избы почернелые,
Зажгут пожар — хмельные, озверелые...
Не остановят их седины старца белые,
Ни детский плач!
Среди лесов, унылых и заброшенных,
Мы оставляем хлеб в полях нескошенным.
Мы ждем гостей незваных и непрошенных,
Своих детей!</text><name>Среди лесов, унылых и заброшенных...</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1917</date_from><text>Золотятся ковровые нивы
И чернеют на пашнях комли...
Отчего же задумались ивы,
Словно жаль им родимой земли?..
Как и встарь, месяц облаки водит,
Словно древнюю рать богатырь,
И за годами годы проходят,
Пропадая в безвестную ширь.
Та же Русь без конца и без края,
И над нею дымок голубой -
Что ж и я не пою, а рыдаю
Над людьми, над собой, над судьбой?
И мне мнится: в предутрии пламя
Пред бедою затеплила даль
И сгустила туман над полями
Небывалая в мире печаль...</text><name>Предчувствие</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1815</date_from><text>В альбом графини О. П.
В бурю, в легком челноке,
Окруженный тучи мглою,
Плыл младенец по реке,
И несло челнок волною.
Буря вкруг него кипит,
Челн ужасно колыхает -
Беззаботно он сидит
И веслом своим играет.
Волны плещут на челнок -
Он веселыми глазами
Смотрит, бросив в них цветок,
Как цветок кружит волнами.
Челн, ударясь у брегов
Об утесы, развалился,
И на бреге меж цветов
Мореходец очутился.
Челн забыт... а гибель, страх?
Их невинность и не знает.
Улыбаясь, на цветах
Мой младенец засыпает.
Вот пример! Беспечно в свет!
Пусть гроза, пускай волненье;
Нам погибели здесь нет;
Правит челн наш провиденье.
Здесь стезя твоя верна;
Меньше, чем другим, опасна;
Жизнь красой души красна,
А твоя душа прекрасна.</text><name>Младенец</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>На стене висели в рамках бородатые мужчины -
Все в очечках на цепочках, по-народному - в пенсне,-
Все они открыли что-то, все придумали вакцины,
Так что если я не умер - это все по их вине.
Доктор молвил: "Вы больны",-
И меня заколотило,
И сердечное светило
Ухмыльнулось со стены,-
Здесь не камера - палата,
Здесь не нары, а скамья,
Не подследственный, ребята,
А исследуемый я!
И хотя я весь в недугах, мне не страшно почему-то,-
Подмахну давай, не глядя, медицинский протокол!
Мне известен Склифосовский, основатель института,
Мне знаком товарищ Боткин - он желтуху изобрел.
В положении моем
Лишь чудак права качает:
Доктор, если осерчает,
Так упрячет в "желтый дом".
Все зависит в этом доме оном
От тебя от самого:
Хочешь - можешь стать Буденным,
Хочешь - лошадью его!
У меня мозги за разум не заходят - верьте слову -
Задаю вопрос с намеком, то есть, лезу на скандал:
"Если б Кащенко, к примеру, лег лечиться к Пирогову -
Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал..."
Но и врач не лыком шит -
Он хитер и осторожен.
"Да, вы правы, но возможен
Ход обратный",- говорит.
Вот палата на пять коек,
Вот профессор входит в дверь -
Тычет пальцем: "Параноик",-
И поди его проверь!
Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку -
Я за вами, дорогие, как за каменной стеной,
На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку,-
Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной!
Род мой крепкий - все в меня,-
Правда, прадед был незрячий;
Свекр мой - белогорячий,
Но ведь свекр- не родня!
"Доктор, мы здесь с глазу на глаз -
Отвечай же мне, будь скор:
Или будет мне диагноз,
Или будет - приговор?"
И врачи, и санитары, и светила все смутились,
Заоконное светило закатилось за спиной,
И очечки на цепочке как бы влагою покрылись,
У отца желтухи щечки вдруг покрылись белизной.
И нависло острие,
И поежилась бумага,-
Доктор действовал на благо,
Жалко - благо не мое,-
Но не лист перо стальное -
Грудь проткнуло, как стилет:
Мой диагноз - паранойя,
Это значит - пара лет!</text><name>Никакой ошибки</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Действительно ли счастье - краткий миг
И суть его - несовершенство,
И правы ль мы, когда лобзаем лик
Минутного блаженства?
И где оно, мерило наших прав?..
О, жалкое мгновенье,
Когда пчела взлетает с вольных трав
И падает в варенье!
Нам суждено копить тяжелый мед,
И воск лепить, и строить соты.
Пусть счастья нет. Есть долгие заботы.
И в этой жизни милый гнет.</text><name>Действительно ли счастье - краткий миг...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1886</date_from><text>Садик запущенный, садик заглохший;
Старенький, серенький дом;
Дворик заросший, прудок пересохший;
Ветхие службы кругом.
Несколько шатких ступеней крылечка,
Стекла цветные в дверях;
Лавки вдоль стен, изразцовая печка
В низеньких, темных сенях;
В комнате стулья с обивкой сафьяной,
Образ с лампадой в углу,
Книги на полках, камин, фортепьяно,
Мягкий ковер на полу...
В комнате этой и зиму, и лето
Столько цветов на окне...
Как мне знакомо и мило все это,
Как это дорого мне!
Юные грезы! Счастливые встречи
В поле и в мраке лесном...
Под вечер долгие, тихие речи
Рядом, за чайным столом...
Годы минувшие, лучшие годы,
Чуждые смут и тревог!
Ясные дни тишины и свободы!
Мирный, родной уголок!
Ныне ж одно только на сердце бремя
Незаменимых потерь...
Где это доброе старое время?
Где это счастье теперь?</text><name>Садик запущенный, садик заглохший...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Будем горевать
в стол.
Душу открывать
в стол.
Будем рисовать
в стол.
Даже танцевать —
в стол.
Будем голосить
в стол.
Злиться и грозить —
в стол!
Будем сочинять
в стол...
И слышать из стола
стон.</text><name>Будем горевать в стол...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1938</date_from><text>Вчера пятнадцать шли в наряд.
Четырнадцать пришли назад.
В одной тарелке борщ остыл...
Обед был всем бойцам постыл.
Четырнадцать ложились спать.
Была пуста одна кровать.
Стоял, уставший от хлопот,
У изголовья пулемет.
Белея в темно-синей мгле,
Письмо лежало на столе.
Над неоконченной строкой
Сгущались горе и покой.
Бойцы вставали поутру
И умывались на ветру.
И лишь на полочке одной
Остался порошок зубной.
Наш экспедитор шел пешком
В штаб с недописанным письмом.
О, если б вам, жена и мать,
Того письма не получать!</text><name>Письмо</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1914</date_from><text>Чернеет дорога приморского сада,
Желты и свежи фонари.
Я очень спокойная. Только не надо
Со мною о нем говорить.
Ты милый и верный, мы будем друзьями...
Гулять, целоваться, стареть...
И легкие месяцы будут над нами,
Как снежные звезды, лететь.</text><name>Чернеет дорога приморского сада...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1883</date_from><text>Я баловень судьбы... Уж с колыбели
Богатство, почести, высокий сан
К возвышенной меня манили цели,-
Рождением к величью я призван.
Но что мне роскошь, злато, власть и сила?
Не та же ль беспристрастная могила
Поглотит весь мишурный этот блеск,
И все, что здесь лишь внешностью нам льстило,
Исчезнет, как волны мгновенный всплеск?
Есть дар иной, божественный, бесценный,
Он в жизни для меня всего святей,
И ни одно сокровище вселенной
Не заменит его душе моей:
То песнь моя!.. Пускай прольются звуки
Моих стихов в сердца толпы людской,
Пусть скорбного они врачуют муки
И радуют счастливого душой!
Когда же звуки песни вдохновенной
Достигнут человеческих сердец,
Тогда я смело славы заслуженной
Приму неувядаемый венец.
Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь,
Но тем, что песни русские, родные
Я буду петь немолчно до конца
И что во славу матушки России
Священный подвиг совершу певца.</text><name></name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Когда под черными крылами
Склонюсь усталой головой
И молча смерть погасит пламя
В моей лампаде золотой...
Коль, улыбаясь жизни новой,
И из земного жития
Душа, порвавшая оковы,
Уносит атом бытия,—
Я не возьму воспоминаний
Утех любви пережитых,
Ни глаз жены, ни сказок няни,
Ни снов поэзии златых,
Цветов мечты моей мятежной
Забыв минутную красу,
Одной лилеи белоснежной
Я в лучший мир перенесу
И аромат, и абрис нежный.</text><name>Еще лилии</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1926</date_from><text>Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело.
Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Танцует в ухе перепонка,
Танцует в горле виноград,
И шар перелетает ряд.
Его хватают наугад,
Его отравою поят,
Но башмаков железный яд
Ему страшнее во сто крат.
Назад!
Свалились в кучу беки,
Опухшие от сквозняка,
Но к ним через моря и реки,
Просторы, площади, снега,
Расправив пышные доспехи
И накренясь в меридиан,
Несётся шар.
В душе у форварда пожар,
Гремят, как сталь, его колена,
Но уж из горла бьёт фонтан,
Он падает, кричит: «Измена!»
А шар вертится между стен,
Дымится, пучится, хохочет,
Глазок сожмёт: «Спокойной ночи!»
Глазок откроет: «Добрый день!»
И форварда замучить хочет.
Четыре гола пали в ряд,
Над ними трубы не гремят,
Их сосчитал и тряпкой вытер
Меланхолический голкипер
И крикнул ночь. Приходит ночь.
Бренча алмазною заслонкой,
Она вставляет чёрный ключ
В атмосферическую лунку.
Открылся госпиталь. Увы,
Здесь форвард спит без головы.
Над ним два медные копья
Упрямый шар верёвкой вяжут,
С плиты загробная вода
Стекает в ямки вырезные,
И сохнет в горле виноград.
Спи, форвард, задом наперёд!
Спи, бедный форвард!
Над землёю
Заря упала, глубока,
Танцуют девочки с зарёю
У голубого ручейка.
Всё так же вянут на покое
В лиловом домике обои,
Стареет мама с каждым днём...
Спи, бедный форвард!
Мы живём.</text><name>Футбол</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>Сказка
I
По деревне ехал царь с войны.
Едет - черной злобой сердце точит.
Слышит - за кустами бузины
Девушка хохочет.
Грозно брови рыжие нахмуря,
Царь ударил шпорами коня,
Налетел на девушку, как буря,
И кричит, доспехами звеня:
"Ты чего,- кричит он зло и грубо,-
Ты чего, девчонка, скалишь зубы?
Одержал враг надо мной победу,
Вся моя дружина перебита,
В плен попала половина свиты,
Я домой, за новой ратью еду,
Я - твой царь, я в горе и обиде,-
Каково мне глупый смех твой видеть?"
Кофточку оправя на груди,
Девушка ответила царю:
"Отойди,- я с милым говорю!
Батюшка, ты, лучше, отойди".
Любишь, так уж тут не до царей,-
Некогда беседовать с царями!
Иногда любовь горит скорей
Тонкой свечки в жарком божьем храме.
Царь затрясся весь от дикой злости,
Приказал своей покорной свите:
"Ну-те-ко, в тюрьму девчонку бросьте,
Или, лучше,- сразу удавите!"
Исказив угодливые рожи,
Бросились к девице, словно черти,
Конюхи царевы и вельможи,-
Предали девицу в руки Смерти.
II
Смерть всегда злым демонам покорна,
Но в тот день она была не в духе,-
Ведь весной любви и жизни зерна
Набухают даже в ней, старухе.
Скучно век возиться с тухлым мясом,
Истреблять в нем разные болезни;
Скучно мерять время смертным часом -
Хочется пожить побесполезней.
Все, пред неизбежной с нею встречей,
Ощущают только страх нелепый,-
Надоел ей ужас человечий,
Надоели похороны, склепы.
Занята неблагодарным делом
На земле и грязной, и недужной.
Делает она его умело,-
Люди же считают Смерть ненужной.
Ну, конечно, ей обидно это,
Злит ее людское наше стадо,
И, озлясь, сживает Смерть со света
Иногда не тех, кого бы надо.
Полюбить бы Сатану ей, что ли,
Подышать бы вволю адским зноем,
Зарыдать бы от любовной боли
Вместе с огнекудрым Сатаною!
III
Девушка стоит пред Смертью, смело
Грозного удара ожидая.
Смерть бормочет,- жертву пожалела:
"Ишь ты, ведь, какая молодая!
Что ты нагрубила там царю?
Я тебя за это уморю!"-
"Не сердись,- ответила девица,-
За што на меня тебе сердиться?
Поцеловал меня впервые милый
Под кустом зеленой бузины,-
До царя ли мне в ту пору было?
Ну, а царь, на грех, бежит с войны,
Я и говорю ему, царю,
Отойди, мол, батюшка, отсюда!
Хорошо, как будто, говорю,
А - гляди-ко, вышло-то как худо!
Что ж?! От Смерти некуда деваться.
Видно, я умру, не долюбя.
Смертушка! Душой прошу тебя -
Дай ты мне еще поцеловаться!"
Странны были Смерти речи эти,-
Смерть об этом никогда не просят!
Думает: "Чем буду жить на свете,
Если люди целоваться бросят?"
И на вешнем солнце кости грея,
Смерть сказала, подманив змею:
"Ну, ступай, целуйся, да - скорее!
Ночь - твоя, а на заре - убью!"
И на камень села,- ожидает,
А змея ей жалом косу лижет.
Девушка от счастия рыдает,
Смерть ворчит: "Иди, скорей, иди же!
IV
Вешним солнцем ласково согрета,
Смерть разула стоптанные лапти,
Прилегла на камень и - уснула.
Нехороший сон приснился Смерти!
Будто бы ее родитель, Каин,
С правнуком своим - Искариотом,
Дряхленькие оба лезут в гору,-
Точно две змеи ползут тихонько.
"Господи!"- угрюмо стонет Каин,
Глядя в небо тусклыми глазами.
"Господи!"- взывает злой Иуда,
От земли очей не поднимая.
Над горою, в облаке румяном
Возлежит господь,- читает книгу:
Звездами написана та книга,
Млечный путь - один ее листочек.
На верху горы стоит архангел,
Снопик молний в белой ручке держит.
Говорит он путникам сурово:
"Прочь идите! Вас господь
не примет!"
"Михаиле!- жалуется Каин,-
Знаю я - велик мой грех пред миром!
Я родил убийцу светлой Жизни,
Я отец проклятой, подлой Смерти!"-
"Михаиле!- говорит Иуда,-
Знаю, что я Каина грешнее,
Потому что предал подлой Смерти
Светлое, как солнце, божье сердце!"
И взывают оба они, в голос:
"Михаиле! Пусть господь хоть слово
Скажет нам, хоть только пожалеет -
Ведь прощенья мы уже не молим!"
Тихо отвечает им архангел:
"Трижды говорил ему я это,
Дважды ничего он не сказал мне,
В третий раз, качнув главою, молвил:
"Знай,- доколе Смерть живое губит,
Каину с Иудой нет прощенья.
Пусть их тот простит, чья сила может
Побороть навеки силу Смерти".
Тут Братоубийца и Предатель
Горестно завыли, зарыдали
И, обнявшись, оба покатились
В смрадное болото под горою.
А в болоте бесятся, ликуя,
Упыри, кикиморы и черти
И плюют на Каина с Иудой
Синими, болотными огнями.
V
Смерть проснулась около полудня,
Смотрит,- а девица не пришла!
Смерть бормочет сонно: "Ишь ты, блудня!
Видно ночь-то коротка была!"
Сорвала подсолнух за плетнем.
Нюхает, любуется, как солнце
Золотит живым своим огнем
Лист осины в желтые червонцы.
И на солнце глядя, вдруг запела
Тихо и гнусаво, как умела:
"Беспощадною рукой
Люди ближнего убьют
И хоронят. И поют:
"Со святыми упокой!"
Не пойму я ничего!-
Деспот бьет людей и гонит,
А издохнет - и его
С той же песенкой хоронят!
Честный помер или вор -
С одинаковой тоской
Распевает грустный хор:
"Со святыми упокой!"
Дурака, скота иль хама
Я убью моей рукой,
Но для всех поют упрямо:
"Со святыми упокой!"
VI
Спела песню - начинает злиться,
Уж прошло гораздо больше суток,
А - не возвращается девица.
Это - плохо. Смерти - не до шуток.
Становясь все злее и жесточе,
Смерть обула лапти и онучи
И, едва дождавшись лунной ночи,
В путь идет, грозней осенней тучи.
Час прошла и видит: в перелеске,
Под росистой молодой орешней
На траве атласной, в лунном блеске
Девушка сидит богиней вешней.
Как земля гола весною ранней.
Грудь ее обнажена бесстыдно.
И на коже шелковистой, ланьей
Звезды поцелуев ярко видны.
Два соска, как звезды, красят грудь,
И - как звезды - кротко смотрят очи
В небеса, на светлый Млечный путь,
На тропу синеволосой ночи.
Под глазами голубые тени,
Точно рана - губы влажно алы.
Положив ей голову в колени,
Дремлет парень, как олень усталый.
Смерть глядит, и тихо пламя гнева
Гаснет в ее черепе пустом.
"Ты чего же это, словно Ева,
Спряталась от бога за кустом?"
Точно небом - лунно-звездным телом
Милого от Смерти заслоня,
Отвечает ей девица смело:
"Погоди-ка, не ругай меня!
Не шуми, не испугай беднягу,
Острою косою не звени!
Я сейчас приду, в могилу лягу.
А его - подольше сохрани!
Виновата, не пришла я к сроку,
Думала - до Смерти недалеко.
Дай еще парнишку обниму:
Больно хорошо со мной ему!
Да и он - хорош! Ты погляди,
Вон какие он оставил знаки
На щеках моих и на груди.
Вишь, цветут, как огненные маки!"
Смерть стыдясь тихонько засмеялась:
"Да, ты будто с солнцем целовалась.
Но - ведь у меня ты не одна,-
Тысячи я убивать должна!
Я ведь честно времени служу,
Дела - много, а уж я - стара,
Каждою минутой дорожу,
Собирайся, девушка, пора!"
Девушка - свое:
"Обнимет милый,
Ни земли, ни неба больше нет.
И душа полна нездешней силой,
И горит в душе нездешний свет.
Нету больше страха пред Судьбой
И ни бога, ни людей не надо!
Как дитя - собою радость рада,
И любовь любуется собой".
Смерть молчит задумчиво и строго,
Видит - не прервать ей этой песни!
Краше солнца - нету в мире бога,
Нет огня - огня любви чудесней!
VII
Смерть молчит, а девушкины речи
Зависти огнем ей кости плавят,
В жар и холод властно ее мечут,
Что же сердце Смерти миру явит?
Смерть - не мать, но - женщина, и в ней
Сердце тоже разума сильней;
В темном сердце Смерти есть ростки
Жалости и гнева, и тоски.
Тем, кого она полюбит крепче,
Кто ужален в душу злой тоскою,
Как она любовно ночью шепчет
О великой радости покоя!
"Что ж,- сказала Смерть,-
пусть будет чудо!
Разрешаю я тебе - живи!
Только я с тобою рядом буду,
Вечно буду около Любви!"
С той поры Любовь и Смерть, как сестры,
Ходят неразлучно до сего дня,
За любовью Смерть с косою острой
Тащится повсюду, точно сводня.
Ходит, околдована сестрою,
И везде - на свадьбе и на тризне
Неустанно, неуклонно строит
Радости Любви и счастье Жизни.</text><name>Девушка и Смерть</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1956</date_from><text>Сегодня праздник у тебя с утра,
И дома — всем понятное волненье.
Вот и тебе начать пришла пора
Свое второе летоисчисленье.
Не на готовое идешь, мой сын:
Иные дни — иные и заботы.
Всем честным людям хватит до седин
И радостей, и горя, и работы.
И кто в каком ни возмужал году,
Мы, получая партбилеты, знали,
Что нам покой не писан на роду,
Ни льгот, ни выгод никаких не ждали.
Да, нам всегда была близка мечта,
И не корысть кидала нас в сраженье.
В нас жили смелость, самоотреченье
И ленинского сердца чистота.
А повстречаешь, сын мой, на пути
Стяжателей, каких и мы встречали,
Знай — это просто накипь на металле,
Окалина. Ее должны смести.
Для коммуниста легкой жизни нет.
Готовься не к парадам, а к походам
И помни, что от самого народа
Ты получаешь этот партбилет.</text><name>Напутствие сыну</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1907</date_from><text>Как в бёклиновских картинах,
Краски странны...
Мрачны ели на стремнинах
И платаны.
В фантастичном беспорядке
Перспективы —
То пологие площадки,
То обрывы.
Лес растет стеной, взбираясь
Вверх по кручам,
Беспокойно порываясь
К дальним тучам.
Желтый фон из листьев павших
Ярче сказки,
На деревьях задремавших
Все окраски.
Зелень, золото, багрянец —
Словно пятна...
Их игра, как дикий танец,
Непонятна.
В вакханалии нестройной
И без линий
Только неба цвет спокойный,
Густо-синий,
Однотонный, и прозрачный,
И глубокий,
И ликующий, и брачный,
И далекий.
Облаков плывут к вершине
Караваны...
Как в бёклиновской картине,
Краски странны!</text><name>Осень в горах</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Проходит день своей дорогой,
И солнце не смежает век.
Как белый тур тяжелорогий,
Над горной далью встал Казбек.
А мне орфическая лира
Звенит, звенит издалека:
Она, как день последний мира,
И светозарна, и горька!</text><name>Проходит день своей дорогой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1906</date_from><text>Измерили верные ноги
Пространств разбежавшихся вид.
По твердой, как камень, дороге
Гремит таратайка, гремит.
Звонит колоколец невнятно.
Я болен — я нищ — я ослаб.
Колеблются яркие пятна
Вон там разоравшихся баб.
Меж копен озимого хлеба
На пыльный, оранжевый клен
Слетела из синего неба
Чета ошалелых ворон.
Под кровлю взойти да поспать бы,
Да сутки поспать бы сподряд.
Но в далях деревни, усадьбы
Стеклом искрометным грозят.
Чтоб бранью сухой не встречали,
Жилье огибаю, как трус,—
И дале — и дале — и дале —
Вдоль пыльной дороги влекусь.</text><name>Путь</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1879</date_from><text>Не тем, Господь, могуч, непостижим
Ты пред моим мятущимся сознаньем,
Что в звездный день твой светлый серафим
Громадный шар зажег над мирозданьем
И мертвецу с пылающим лицом
Он повелел блюсти твои законы,
Всё пробуждать живительным лучом,
Храня свой пыл столетий миллионы.
Нет, ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
Огонь сильней и ярче всей вселенной.
Меж тем как я - добыча суеты,
Игралище ее непостоянства,-
Во мне он вечен, вездесущ, как ты,
Ни времени не знает, ни пространства.</text><name>Не тем, Господь, могуч, непостижим...</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1947</date_from><text>Прошло полгода молчанья
с тех пор, как стали клубиться
в жажде преображенья,
в горячей творящей мгле
твоих развалин оскалы,
твоих защитников лица,
легенды твои, которым
подобных нет на земле.
Прошло полгода молчанья
с тех пор, как мне стала сниться
твоя свирепая круча —
не отвести лица!
Как трудно к тебе прорваться,
как трудно к тебе пробиться,
к тебе, которой вручила
всю жизнь свою — до конца.
Но, как сквозь терний колючий,
сквозь ложь, клевету, обиды,
к тебе — по любой дороге,
везде — у чужих и в дому,
в вагоне, где о тебе же
навзрыд поют инвалиды,
в труде, в обычной заботе
к сиянию твоему.
И только с чистейшим сердцем,
и только склонив колено
тебе присягаю, как знамени,
целуя его края,—
Трагедия всех трагедий —
душа моего поколенья,
единственная,
прекрасная,
большая душа моя.</text><name>Прошло полгода молчанья...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>В горячке
Выпил все отравы,
До самой горькой и хмельной.
Капризы и любви и славы
Уже не властны надо мной.
Еще душа не долюбила,
Еще до радостей горазд,
Но радостней того, что было,
Мне, знаю, жизнь уже не даст.
Случится, память потревожу,-
Тогда, повторов не терпя,
Начну бояться быть похожим
В любви на прежнего себя.
И радость встреч,
И провожанье
Под невысокое окно
Вдруг огорчит,
Как подражанье
Чему-то бывшему давно.
А слава?
Кто-то стал спесивей,
Кого-то в ней не узнаем.
Она была куда красивей
В воображении моем.
Я представлял себе, как знойно
Горит над чубом славы круг.
Она была моих достойна
Воображаемых заслуг.
Иному без нее тревожно,
А мне с давно пережитой
Спокойно,
Ибо все ничтожно
В сравнении
Со славой той.
Над глупым сердцем
Есть управа,
Над суетностью
Страж двойной.
Капризы и любви и славы
Уже не властны
Надо мной.</text><name>В горячке выпил все отравы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1942</date_from><text>Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...
Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!</text><name>Если дорог тебе твой дом...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1819</date_from><text>За то ль, Евгений, я Гораций,
Что пьяный, в миртовом венке,
Пою вино, любовь и граций,
Как он, от шума вдалеке,
И что друзей люблю — старинных,
А жриц Венеры — молодых;
Нет, лиру высоко настроя,
Не в силах с музою моей
Я славить бранный лавр героя
Иль мирные дела судей —
Мне крыльев не дано орлиных
С отверстым поприщем для них.
К тому ж напрасно муза ищет
Теперь героев и судей!
Домон бичом отважно хлыщет
По стройному хребту коней,
А Клит в объятиях Цирцеи
Завялою душою спит.
Кого ж мне до вершин Парнаса,
Возвыся громкий глас, возвесть?
Иль за ухо втащить Мидаса
И смех в бессмертных произвесть?
Вернее в храме Цитереи,
Где сын ее нам всем грозит,
Благоуханной головою
Поникнув, Лидии младой
Приятно нежить слух игрою,
Воспеть беспечность и покой,
И сладострастия томленье,
И пламенный восторг любви,
Покинуть гордые желанья,
В венок свой лавров не вплетать
И в час веселого мечтанья
Тихонько Флакку подражать
В науке дивной, в наслажденьи
И с ним забавы петь свои.</text><name>К Евгению</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Ты в ветре, веткой пробующем,
Не время ль птицам петь,
Намокшая воробышком
Сиреневая ветвь!
У капель - тяжесть запонок,
И сад слепит, как плес,
Обрызганный, закапанный
Мильоном синих слез.
Моей тоскою вынянчен
И от тебя в шипах,
Он ожил ночью нынешней,
Забормотал, запах.
Всю ночь в окошко торкался,
И ставень дребезжал.
Вдруг дух сырой прогорклости
По платью пробежал.
Разбужен чудным перечнем
Тех прозвищ и времен,
Обводит день теперешний
Глазами анемон.</text><name>Ты в ветре, веткой пробующем...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1824</date_from><text>Кто ты, призрак, гость прекрасный?
К нам откуда прилетал?
Безответно и безгласно
Для чего от нас пропал?
Где ты? Где твое селенье?
Что с тобой? Куда исчез?
И зачем твое явленье
В поднебесную с небес?
Не Надежда ль ты младая,
Приходящая порой
Из неведомого края
Под волшебной пеленой?
Как она, неумолимо
Радость милую на час
Показал ты, с нею мимо
Пролетел и бросил нас.
Не Любовь ли нам собою
Тайно ты изобразил?..
Дни любви, когда одною
Мир для нас прекрасен был,
Ах! тогда сквозь покрывало
Неземным казался он...
Снят покров; любви не стало;
Жизнь пуста, и счастье - сон.
Не волшебница ли Дума
Здесь в тебе явилась нам?
Удаленная от шума
И мечтательно к устам
Приложивши перст, приходит
К нам, как ты, она порой
И в минувшее уводит
Нас безмолвно за собой.
Иль в тебе сама святая
Здесь Поэзия была?..
К нам, как ты, она из рая
Два покрова принесла:
Для небес лазурно-ясный,
Чистый, белый для земли;
С ней все близкое прекрасно,
Все знакомо, что вдали.
Иль Предчувствие сходило
К нам во образе твоем
И понятно говорило
О небесном, о святом?
Часто в жизни так бывало:
Кто-то светлый к нам летит,
Подымает покрывало
И в далекое манит.</text><name>Таинственный посетитель</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>У мокрых камней выгибает волна
литую покатую спину.
Над черным хребтом Карадага
луна
истаяла наполовину.
Срываются звезды
с десятков орбит,
их росчерк мгновенен и светел.
Тревогу,
тревогу,
тревогу трубит
в ущельях полуночный ветер.
Пока фосфорящийся след не потух,
желанье
шепчу я поспешно.
Одно неизменное.
Места для двух
не стало в душе моей грешной.
К осеннему небу
прикован мой взгляд,
авось я судьбу переспорю!
...А звезды летят,
и летят,
и летят,
и падают в Черное море.</text><name>У мокрых камней выгибает волна...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1909</date_from><text>Выйди в сад... Как погода ясна!
Как застенчиво август увял!
Распустила коралл бузина,
И янтарный боярышник - вял...
Эта ягода - яблочко-гном...
Как кудрявый кротекус красив.
Скоро осень окутает сном
Теплый садик, дождем оросив.
А пока еще - зелень вокруг
И вверху безмятежная синь;
И у клена причудливых рук -
Много сходного с лапой гусынь.
Как оливковы листики груш!
Как призывно плоды их висят!
Выйди в сад и чуть-чуть поразрушь, -
Это осень простит... Выйди в сад.</text><name>Выйди в сад</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1910</date_from><text>Меня положат в гроб фарфоровый
На ткань снежинок яблоновых,
И похоронят (...как Суворова...)
Меня, новейшего из новых.
Не повезут поэта лошади -
Век даст мотор для катафалка.
На гроб букеты вы положите:
Мимоза, лилия, фиалка.
Под искры музыки оркестровой,
Под вздох изнеженной малины -
Она, кого я так приветствовал,
Протрелит полонез Филины.
Всем будет весело и солнечно,
Осветит лица милосердье...
И светозарно, ореолочно
Согреет всех мое бессмертье!</text><name>Мои похороны</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1810</date_from><text>Известный откупщик Фадей
Построил богу храм... и совесть успокоил.
И впрямь! На всё цены удвоил:
Дал богу медный грош, а сотни взял рублей
С людей.</text><name>Известный откупщик Фадей...</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О весне</item><item>Спортивные</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1940</date_from><text>Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
Как птицы, заливаются
Трамвайные звонки.
Шумная, веселая,
Весенняя Москва.
Еще не запыленная,
Зеленая листва.
Галдят грачи на дереве,
Гремят грузовики.
Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
Тут прохожим не пройти:
Тут веревка на пути.
Хором девочки считают
Десять раз по десяти.
Это с нашего двора
Чемпионы, мастера
Носят прыгалки в кармане,
Скачут с самого утра.
Во дворе и на бульваре,
В переулке и в саду,
И на каждом тротуаре
У прохожих на виду,
И с разбега,
И на месте,
И двумя ногами
Вместе.
Вышла Лидочка вперед.
Лида прыгалку берет.
Скачут девочки вокруг
Весело и ловко,
А у Лидочки из рук
Вырвалась веревка.
— Лида, Лида, ты мала!
Зря ты прыгалку взяла!—
Лида прыгать не умеет,
Не доскачет до угла!
Рано утром в коридоре
Вдруг раздался топот ног.
Встал сосед Иван Петрович,
Ничего понять не мог.
Он ужасно возмутился,
И сказал сердито он:
— Почему всю ночь в передней
Кто-то топает, как слон?
Встала бабушка с кровати —
Все равно вставать пора.
Это Лида в коридоре
Прыгать учится с утра.
Лида скачет по квартире
И сама считает вслух.
Но пока ей удается
Досчитать всего до двух.
Лида просит бабушку:
— Немножко поверти!
Я уже допрыгала
Почти до десяти.
— Ну,— сказала бабушка,—
Не хватит ли пока?
Внизу, наверно, сыплется
Известка с потолка.
Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
Галдят грачи на дереве,
Гремят грузовики.
Шумная, веселая,
Весенняя Москва.
Еще не запыленная,
Зеленая листва.
Вышла Лидочка вперед,
Лида прыгалку берет.
— Лида, Лида! Вот так Лида!
Раздаются голоса. —
Посмотрите, это Лида
Скачет целых полчаса!
— Я и прямо,
Я и боком,
С поворотом,
И с прискоком,
И с разбега,
И на месте,
И двумя ногами
Вместе...
Доскакала до угла.
— Я б не так еще могла!
Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
С книжками, с тетрадками
Идут ученики.
Полны веселья шумного
Бульвары и сады,
И сколько хочешь радуйся,
Скачи на все лады.</text><name>Веревочка</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>У Кремля в гранитном Мавзолее
Он лежит меж флагов, недвижим.
А над миром, как заря алея,
Плещет знамя, поднятое им.
То оно огромное — без меры,
То углом простого кумача
Обнимает шею пионера,
Маленького внука Ильича.</text><name>Ленин</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1942</date_from><text>Стал прощаться, и в выцветших скорбных глазах,
В напряжённости всех морщин
Затаился у матери старческий страх,
Что умрет она позже, чем сын.
И губами прильнула жена, светла
Необычным сиянием глаз,
Словно тело и душу свою отдала
В поцелуе в последний раз.
Тяжело — обнимая, поддерживать мать,
Обреченность ее пожалей.
Тяжело пред разлукой жену целовать,
Но ребенка всего тяжелей!
Смотрит взглядом большим, ничего не поняв,
Но тревожно прижался к груди
И, ручонками цепко за шею обняв,
Просит: «Папа, не уходи!»
В этом детском призыве и в детской слезе
Больше правды и доброты,
Чем в рычании сотен речей и газет,
Но его не послушаешь ты.
И пойдешь, умирать по приказу готов,
Распрощавшись с семьею своей,
Как ушли миллионы таких же отцов
И таких же мужей, сыновей.
Если б цепкая петелька детских рук
Удержала отцовский шаг,—
Все фронты перестали б работать вдруг
Мясорубками, нас не кроша.
Прозвенело б заклятьем над пулей шальной:
«Папа, папа, не уходи!»
Разом пушки замолкли б,— все до одной,
Больше б не было войн впереди!</text><name>Расставание</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1916</date_from><text>Тот, кто перед тобой ник,
запевши твоей свирелью,
был такой же разбойник,
тебя обманувший смиреньем.
Из мочек рубины рвущий,
свой гнев теперь на него лью,
чтоб божьи холеные уши
рвануть огневою болью.
Пускай не один на свете,
но я — перед ним ведь нищий.
Я годы собрал из меди,
а он перечел их тыщи.
А! Если б узнать наверно,
хотя б в предсмертном хрипе,
как желты в Сити соверены,—
я море бы глоткой выпил.
А если его избранник
окажется среди прочих,
как из-под лохмотьев рваных,
мой нож заблестит из строчек.
И вот, оборвав смиренье,
кричу, что перед тобой ник
душистой робкой сиренью
тебя не узнавший разбойник.</text><name>Откровение</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Давно смолкли залпы орудий,
Над нами лишь солнечный свет,-
На чем проверяются люди,
Если войны уже нет?
Приходится слышать нередко
Сейчас, как тогда:
"Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?"
Не ухнет уже бронебойный,
Не быть похоронной под дверь,
И кажется - все так спокойно,
Негде раскрыться теперь...
Но все-таки слышим нередко
Сейчас, как тогда:
"Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?"
Покой только снится, я знаю,-
Готовься, держись и дерись! -
Есть мирная передовая -
Беда, и опасность, и риск.
Поэтому слышим нередко
Сейчас, как тогда:
"Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?"
В полях обезврежены мины,
Но мы не на поле цветов,-
Вы поиски, звезды, глубины
Не сбрасывайте со счетов.
Поэтому слышим нередко
Сейчас, как тогда:
"Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?"</text><name>Давно смолкли залпы орудий...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Был и я среди донцов,
Гнал и я османов шайку;
В память битвы и шатров
Я домой привез нагайку.
На походе, на войне
Сохранил я балалайку -
С нею рядом, на стене
Я повешу и нагайку.
Что таиться от друзей -
Я люблю свою хозяйку,
Часто думал я об ней
И берег свою нагайку.</text><name>Был и я среди донцов...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1925</date_from><text>Солнце, одумайся, милое! Что ты!
Кочегары твои, видно, спятили.
Смотри, от твоей сверхурочной работы
Расплавились все обыватели.
В тресте, на фабрике,- всюду одурь!
Ты только взгляни, порадуйся:
Любой деляга хуже, чем лодырь,
Балдеет от каждого градуса...
Зря вот ты, солнце, газет не читаешь,
Прочти и прими во внимание:
Ты нам без толку жару пускаешь,
А у нас срываешь задание.
Пойми, такая жара - преступление,
Дай хоть часок холодненький.
Смотри: заразились знойной ленью
Лучшие профработники!
Перо едва дотащилось до точки,
Не хочешь - а саботируешь.
Солнце смеется и сушит строчки...
Разве его сагитируешь?</text><name>Жаркая просьба</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from></date_from><text>Из края в край, из града в град
Судьба, как вихрь, людей метет,
И рад ли ты, или не рад,
Что нужды ей?.. Вперед, вперед!
Знакомый звук на ветр принес:
Любви последнее прости...
За нами много, много слез,
Туман, безвестность впереди!..
"О, оглянися, о, постой,
Куда бежать, зачем бежать?..
Любовь осталась за тобой,
Где ж в мире лучшего сыскать?
Любовь осталась за тобой,
В слезах, с отчаяньем в груди...
О, сжалься над своей тоской,
Свое блаженство пощади!
Блаженство стольких, стольких дней
Себе на память приведи...
Все милое душе твоей
Ты покидаешь на пути!.."
Не время выкликать теней:
И так уж этот мрачен час.
Усопших образ тем страшней.,
Чем в жизни был милей для нас.
Из края в край, из града в град
Могучий вихрь людей метет,
И рад ли ты, или не рад,
Не спросит он... Вперед, вперед!</text><name>Из края в край, из града в град...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1850</date_from><text>Ты сетуешь, что после долгих лет
Ты встретился с своим старинным другом
И общего меж вами вовсе нет...
Не мучь себя ребяческим недугом!
Люби прошедшее! Его очарований
Не осуждай! Под старость грустных дней
Придется жить на дне души своей
Весенней свежестью воспоминаний.</text><name>Ты сетуешь, что после долгих лет...</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1893</date_from><text>Habent sua fata libelli.
Неизбалованный поэт,
Я в добрый час, сверх ожиданья,
Успел привлечь к себе вниманье
Уже на позднем склоне лет.
Благодаря стихотвореньям
Мне посвящается хвала
За неподатливость внушеньям
Нас усыпляющего зла.
«Словам забытым» зная цену,
Да, ничего я не забыл,
И суд сограждан не клеймил
Меня ни разу за измену.
И вот, сочувствие мне есть,
Есть отклик песням запоздалым...
Недостает лишь только честь
Уколов мне сердитым жалом
За верность вечным идеалам...</text><name>Неизбалованный поэт...</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1903</date_from><text>Какая дерзкая нелепость
Сказать, что будто бы наш стих,
Утратив музыку и крепость,
Совсем беспомощно затих!
Конечно, пушкинской весною
Вторично внукам, нам, не жить:
Она прошла своей чредою
И вспять ее не возвратить.
Есть весны в людях, зимы глянут,
И скучной осени дожди,
Придут морозы, бури грянут,
Ждет много горя впереди...
Мы будем петь их проявленья
И вторить всем проклятьям их;
Их завыванья, их мученья
Взломают вглубь красивый стих...
Переживая злые годы
Всех извращений красоты -
Наш стих, как смысл людской природы,
Обезобразишься и ты;
Ударясь в стоны и рыданья,
Путем томления пройдешь.
Минуешь много лет страданья -
И наконец весну найдешь!
То будет время наших внуков,
Иной властитель дум придет...
Отселе слышу новых звуков
Еще не явленный полет.</text><name>Быть ли песне?</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1955</date_from><text>Меня в Полесье занесло.
За реками и за лесами
Есть белорусское село —
Все с ясно-синими глазами.
С ведром, босую, у реки
Девчонку встретите на склоне.
Как голубые угольки,
Глаза ожгут из-под ладони.
В шинельке,—
видно, был солдат,—
Мужчина возится в овине.
Окликни — он поднимет взгляд,
Исполненный глубокой сини.
Бредет старуха через льны
С грибной корзинкой и с клюкою.
И очи древние полны
Голубоватого покоя.
Пять у забора молодух.
Судачат, ахают, вздыхают...
Глаза — захватывает дух!—
Так синевой и полыхают.
Девчата.
Скромен их наряд.
Застенчивые чаровницы,
Зардевшись, синеву дарят,
Как драгоценность, сквозь ресницы.</text><name>Синева</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Там, где древний Кочерговский
Над Ролленем опочил,
Дней новейших Тредьяковский
Колдовал и ворожил:
Дурень, к солнцу став спиною,
Под холодный Вестник свой
Прыскал мертвою водою,
Прыскал ижицу живой.</text><name>ЭПИГРАММА</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1885</date_from><text>Не правда ль, всё дышало прозой,
Когда сходились мы с тобой?
Нам соловьи, пленившись розой,
Не пели гимны в тьме ночной.
И друг влюбленных - месяц ясный -
Нам не светил в вечерний час,
И ночь дремотой сладострастной
Не убаюкивала нас.
А посмотри - в какие речи,
В какие краски я облек
И наши будничные встречи,
И наш укромный уголок!..
В них белопенные каскады
Шумят, свергаяся с холма;
В них гроты, полные прохлады,
И золотые терема.
В них ты - блистательная фея;
В них я - восторженный боец -
Тебя спасаю от злодея
И торжествую наконец.</text><name>Не правда ль, всё дышало прозой...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1879</date_from><text>Глубь небес опять ясна,
Пахнет в воздухе весна,
Каждый час и каждый миг
Приближается жених.
Спит во гробе ледяном
Очарованная сном,—
Спит, нема и холодна,
Вся во власти чар она.
Но крылами вешних птиц
Он свевает снег с ресниц,
И из стужи мертвых грез
Проступают капли слез.</text><name>Глубь небес опять ясна...</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1899</date_from><text>В нашем доме мыши поселились
И живут, и живут!
К нам привыкли, ходят, расхрабрились,
Видны там и тут.
То клубком катаются пред нами,
То сидят, глядят:
Возятся безжалостно ночами,
По углам пищат.
Утром выйдешь в зал,- свечу объели,
Масло в кладовой,
Что поменьше, утащили в щели...
Караул! разбой!
Свалят банку, след оставят в тесте,
Их проказ не счесть...
Но так мило знать, что с нами вместе
Жизнь другая есть.</text><name>Мыши</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1813</date_from><text>Мрак распростерся везде.— И я под крылами Морфея,
Скукой вчера отягчен, усыпился и грезил:
Будто б муза ко мне на облаке алом слетела,
И благодать воцарилась в бедной хате пиита.
С благоговеньем взирал на прелестны богинины взоры,
Руку простер я возжечь фимиам, но рука онемела,
Как от волшебной главы злой Медузы, сын пропасти лютой.
«Феб!— я воскликнул,— почто я последней лишаюся силы?
Что отвергаешь мои тебе приносимые жертвы?
Или назначил мне рок вовеки не быть твоим сыном?»
— «Нет!— мне сказала тогда богиня, со пламенным взором,—
Ты преступаешь закон — и в неге Морфею предался.
Спишь — и твоя на стене пребывает в безмолвии лира!
Спишь — и фантазии луч остается тобой не обделан!
Встань, отряси от очей последню дремоту, и лирой
Превознеси ты тот день, который увидел рожденье,
Славой увенчался век еще младого пиита.
Да воспоется тобою Вильгельма счастливая участь!»
Я встрепенулся, восстал и на лире гремящей Вильгельму
Песнь вопил: «О любимец пресветлого Феба, ты счастлив!
Музы лелеют тебя и лирою слух твой пленяют!
Ты не рожден быть со мною на степени равной Фортуны —
Нет! твой удел с Алцеем и Пиндаром равен пребудет,
Лирой, как древний Орфей, поколеблешь ты камни и горы!
Парки, прядите вы жизнь Вильгельмову многие лета!
Дайте, чтоб бедный пиит его славу бессмертну увидел!»</text><name>Стихи на рождение В.К. Кюхельбекера</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1901</date_from><text>Я жду призыва, ищу ответа,
Немеет небо, земля в молчаньи,
За желтой нивой - далёко где-то -
На миг проснулось мое воззванье.
Из отголосков далекой речи,
С ночного неба, с полей дремотных,
Всё мнятся тайны грядущей встречи,
Свиданий ясных, но мимолетных.
Я жду - и трепет объемлет новый,
Всё ярче небо, молчанье глуше...
Ночную тайну разрушит слово...
Помилуй, боже, ночные души!
На миг проснулось за нивой, где-то,
Далеким эхом мое воззванье.
Всё жду призыва, ищу ответа,
Но странно длится земли молчанье...</text><name>Я жду призыва, ищу ответа...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Под кустами
Снег лежит,
Весь истаял
И сквозит.
Вот подснежник
Под ольхой,—
Он в одежде
Голубой.
Для чего ж он
Так спешит?
Что тревожит?
Что томит?</text><name>Под кустами снег лежит...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1799</date_from><text>Из недра вечности рожденный,
Парит к нам юный сын веков;
Сотканна из зарей порфира
Струится на плечах его;
Лучи главу его венчают,
Простерт о чреслах Зодиак,
В его деснице зрится чаша,
Где скрыты жребии судьбы,
Из коей вечными струями
Блаженство и беды текут.
Летит - пред ним часы, минуты
Лиются быстрою струей;
Сопутницы, его подруги,
Несут вселенной благодать:
Зима в своей короне льдяной,
В сотканной ризе из снегов,
Весна с цветочными коврами,
С плодами Осень для древес,
С снопами Лето золотыми
И благотворной теплотой.
Летит - во сретенье вселенна
Ему благословенья шлет;
Желанья, робкие надежды
Несутся сонмами к нему;
К нему стремится глас хвалебный,
К нему летит слеза и вздох;
Монарх с блестящего престола
И нищий с бедного одра
К нему возводят взор молящий,
Благодеяний ждут его...
Лети, сын вечности желанный,
Лети и по следам своим
Цветы блаженства вожделенны
И кротку радость насаждай...
Пускай полет твой благодатный,
Как зефир, землю освежит;
Любовь, согласие священно
Во всей вселенной утвердит.</text><name>Стихи на новый, 1800 год</name><date_to>1799</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1923</date_from><text>Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот - и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах, какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта - ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, -
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать -
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.</text><name>Мне осталась одна забава...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1803</date_from><text>Сребра и злата не дал в лихву
И с неповинных не брал мзды,
Коварством не вводил в ловитву
И не ковал ничьей беды;
Но верой, правдой вержа злобу,
В долгу оставил трех царей.
Приди вздохнуть, прохожий, к гробу,
Покоищу его костей.</text><name>На гроб N.N.</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1961</date_from><text>Весною телеграфные столбы
Припоминают, что они - деревья.
Весною даже общества столпы
Низринулись бы в скифские кочевья.
Скворечница пока еще пуста,
Но воробьишки спорят о продаже,
Дома чего-то ждут, как поезда,
А женщины похожи на пейзажи.
И ветерок, томительно знобя,
Несет тебе надежды ниоткуда.
Весенним днем от самого себя
Ты, сам не зная, ожидаешь чуда.</text><name>Весеннее</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Зверю - берлога,
Страннику - дорога,
Мертвому - дроги,
Каждому - свое.
Женщине - лукавить,
Царю - править,
Мне - славить имя твое.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from></date_from><text>Уже бледнеет и светает
Над Петропавловской иглой,
И снизу в окна шум влетает,
Шуршанье дворника метлой.
Люблю домой, мечтаний полным
и сонным телом чуя хлад,
спешить по улицам безмолвным
еще сквозь мертвый Ленинград.</text><name>Уже бледнеет и светает...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1850</date_from><text>ВОР
Спеша на званый пир по улице прегрязной,
Вчера был поражен я сценой безобразной:
Торгаш, у коего украден был калач,
Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плач
И, бросясь от лотка, кричал: "Держите вора!"
И вор был окружен и остановлен скоро.
Закушенный калач дрожал в его руке;
Он был без сапогов, в дырявом сюртуке;
Лицо являло след недавнего недуга,
Стыда, отчаянья, моленья и испуга...
Пришел городовой, подчаска подозвал,
По пунктам отобрал допрос отменно строгий,
И вора повели торжественно в квартал.
Я крикнул кучеру: "Пошел своей дорогой!" -
И богу поспешил молебствие принесть
За то, что у меня наследственное есть...
ПРОВОДЫ
Мать касатиком сына зовет,
Сын любовно глядит на старуху,
Молодая бабенка ревет
И все просит остаться Ванюху;
А старик непреклонно молчит:
Напряженная строгость во взоре,
Словно сам на себя он сердит
За свое бесполезное горе.
Сивка дернул дровнишки слегка -
Чуть с дровней не свалилась старуха.
Ну! нагрел же он сивке бока,
Да помог старику и Ванюха...
ГРОБОК
Вот идет солдат. Под мышкою
Детский гроб несет детинушка.
На глаза его суровые
Слезы выжала кручинушка.
А как было живо дитятко,
То и дело говорилося:
"Чтоб ты лопнуло, проклятое!
Да зачем ты и родилося?"
ВАНЬКА
Смешная сцена! Ванька дуралей,
Чтоб седока промыслить побогаче,
Украдкой чистит бляхи на своей
Ободранной и заморенной кляче.
Не так ли ты, продажная краса,
Себе придать желая блеск фальшивый,
Старательно взбиваешь волоса
На голове давно полуплешивой?
Но оба вы - извозчик дуралей
И ты, смешно причесанная дама,-
Вы пробуждаете не смех в душе моей
Мерещится мне всюду драма.</text><name>На улице</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1926</date_from><text>Уже окончился день, и ночь
Надвигается из-за крыш...
Сапожник откладывает башмак,
Вколотив последний гвоздь.
Неизвестные пьяницы в пивных
Проклинают, поют, хрипят,
Склерозными раками, желчью пивной
Заканчивая день...
Торговец, расталкивая жену,
Окунается в душный пух,
Свой символ веры - ночной горшок
Задвигая под кровать...
Москва встречает десятый час
Перезваниванием проводов,
Свиданьями кошек за трубой,
Началом ночной возни...
И вот, надвинув кепи на лоб
И фотогеничный рот
Дырявым шарфом обмотав,
Идет на промысел вор...
И, ундервудов траурный марш
Покинув до утра,
Конфетные барышни спешат
Встречать героев кино.
Антенны подрагивают в ночи
От холода чуждых слов;
На циферблате десятый час
Отмечен косым углом...
Над столом вождя - телефон иссяк,
И зеленое сукно,
Как болото, всасывает в себя
Пресспапье и карандаши...
И только мне десятый час
Ничего не приносит в дар:
Ни чая, пахнущего женой,
Ни пачки папирос.
И только мне в десятом часу
Не назначено нигде -
Во тьме подворотни, под фонарем -
Заслышать милый каблук...
А сон обволакивает лицо
Оренбургским густым платком;
А ночь насыпает в мои глаза
Голубиных созвездии пух.
И прямо из прорвы плывет, плывет
Витрин воспаленный строй:
Чудовищной пищей пылает ночь,
Стеклянной наледью блюд...
Там всходит огромная ветчина,
Пунцовая, как закат,
И перистым облаком влажный жир
Ее обволок вокруг.
Там яблок румяные кулаки
Вылазят вон из корзин;
Там ядра апельсинов полны
Взрывчатой кислотой.
Там рыб чешуйчатые мечи
Пылают: "Не заплати!
Мы голову - прочь, мы руки - долой!
И кинем голодным псам!"
Там круглые торты стоят Москвой
В кремлях леденцов и слив;
Там тысячу тысяч пирожков,
Румяных, как детский сад,
Осыпала сахарная пурга,
Истыкал цукатный дождь...
А в дверь ненароком: стоит атлет
Средь сине-багровых туш!
Погибшая кровь быков и телят
Цветет на его щеках...
Он вытянет руку - весы не в лад
Качнутся под тягой гирь,
И нож, разрезающий сала пласт,
Летит павлиньим пером.
И пылкие буквы
"МСПО"
Расцветают сами собой
Над этой оголтелой жратвой
(Рычи, желудочный сок!)...
И голод сжимает скулы мои,
И зудом поет в зубах,
И мыльною мышью по горлу вниз
Падает в пищевод...
И я содрогаюсь от скрипа когтей,
От мышьей возни хвоста,
От медного запаха слюны,
Заливающего гортань...
И в мире остались - одни, одни,
Одни, как поход планет,
Ворота и обручи медных букв,
Начищенные огнем!
Четыре буквы:
"МСПО",
Четыре куска огня:
Это -
Мир Страстей, Полыхай Огнем!
Это-
Музыка Сфер, Паря
Откровением новым!
Это - Мечта,
Сладострастье, Покои, Обман!
И на что мне язык, умевший слова
Ощущать, как плодовый сок?
И на что мне глаза, которым дано
Удивляться каждой звезде?
И на что мне божественный слух совы,
Различающий крови звон?
И на что мне сердце, стучащее в лад
Шагам и стихам моим?!
Лишь поет нищета у моих дверей,
Лишь в печурке юлит огонь,
Лишь иссякла свеча, и луна плывет
В замерзающем стекле...</text><name>Ночь</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Как часто лежу я без сна в темноте,
и всё представляются мне
та светлая речка
и елочки те
в далекой лесной стороне.
Как тихо, наверное, стало в лесу,
раздетые сучья черны,
день убыл — темнеет в четвертом часу,
и окна не освещены.
Ни скрипа, ни шороха в доме пустом,
он весь потемнел и намок,
ступени завалены палым листом,
висит заржавелый замок...
А гуси летят в темноте ледяной,
тревожно и хрипло трубя...
Какое несчастье
случилось со мной —
я жизнь прожила
без тебя.</text><name>Как часто лежу я без сна в темноте...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О природе</item><item>О зиме</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1913</date_from><text>Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
А заря, лениво
Обходя кругом,
обсыпает ветки
Новым серебром.</text><name>Береза</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1840</date_from><text>...de celles
Qui gardent dans leurs douces etincelles
Qui cachent en marchant la trace de leurs pas,
Qui soupirent dans l'ombre, et que l'on n'entend pas...
Joseph Delorme
Как я люблю читать стихи чужие,
В них за развитием мечты певца следить,
То соглашаться с ним, то разбирать, судить
И отрицать его!.. Фантазии живые,
И думы смелые, и знойный пыл страстей —
Все вопрошаю я с внимательным участьем,
Все испытую я; и всей душой моей
Делю восторг певца, дружусь с его несчастьем,
Любовию его люблю и верю ей.
Но женские стихи особенной усладой
Мне привлекательны; но каждый женский стих
Волнует сердце мне, и в море дум моих
Он отражается тоскою и оградой.
Но только я люблю, чтоб лучших снов своих
Певица робкая вполне не выдавала,
Чтоб имя призрака ее невольных грез,
Чтоб повесть милую любви и сладких слез
Она, стыдливая, таила и скрывала;
Чтоб только изредка и в проблесках она
Умела намекать о чувствах слишком нежных...
Чтобы туманная догадок пелена
Всегда над ропотом сомнений безнадежных,
Всегда над песнию надежды золотой
Вилась таинственно; чтоб эхо страсти томной
Звучало трепетно под ризой мысли скромной;
Чтоб сердца жар и блеск подернут был золой,
Как лавою волкан; чтоб глубью необъятной
Ее заветная казалась нам мечта
И, как для ней самой, для нас была свята;
Чтоб речь неполная улыбкою понятной,
Слезою теплою дополнена была;
Чтоб внутренний порыв был скован выраженьем,
Чтобы приличие боролось с увлеченьем
И слово каждое чтоб мудрость стерегла.
Да, женская душа должна в тени светиться,
Как в урне мраморной лампады скрытой луч,
Как в сумерки луна сквозь оболочку туч,
И, согревая жизнь, незримая, теплиться.</text><name>Как должны писать женщины</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Бертольт Брехт</author><date_from>1948</date_from><text>Справедливость — это хлеб народа.
Иногда его хватает, а иногда его мало.
Иногда он вкусен, иногда в рот не возьмешь.
Если мало хлеба, то правит голод,
Если хлеб плох, вспыхивает недовольство:
Долой негодную справедливость!
Она выпечена неумело, она замешана бездарно.
Она без пряностей, с черной коркой.
Зачерствела справедливость, поздно она к нам пришла!
Если хлеб хорош и его вдоволь,
То можно жить единым хлебом.
Если нет изобилья,
Но зато есть справедливость,
Ешь этот хлеб и работай так,
Чтобы добиться изобилья!
Если нужен ежедневный хлеб,
То еще нужнее ежедневная справедливость,
Она нужна не единожды на день.
От рассвета и до заката, в радости и в работе,
В радостной нашей работе,
В тяжелую годину и в годину веселую,
Ежедневно и в достатке
Этот хлеб необходим народу
Справедливость — это хлеб народа.
Кто же должен печь этот хлеб?
Тот, кто всегда печет хлеб.
Тот, кто пек его издавна.
И точно так же хлеб справедливости
Должен выпекать народ!
Хлеб ежедневный, хороший хлеб!
Перевод В.Корнилова</text><name>Хлеб народа</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1938</date_from><text>Шилом бреется солдат,
Дымом греется...
Шли в побывку
Из Карпат
Два армейца.
Одному приснилось:
Мать
Стала гневаться,
А другой шел
Повидать
Красну девицу.
Под ракитой
Небольшой,
Под зеленою,
Он ту девицу
Нашел
Застреленную.
А чумак
Уху варит
При конце реки.
«Шли тут нынче,—
Говорит,—
Офицерики.
Извели они,
Видать,
Девку гарную!..»
И подался
Тот солдат
В Красну Армию.</text><name>Песня про солдата</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1815</date_from><text>О милый друг, оставь угадывать других
Предмет, сомнительный для них,
Тех песней пламенных, в которых, восхищенный,
Я прославлял любовь, любовью распаленный!
Пусть ищут, для кого я в лиру ударял,
Когда поэтов в хоре
Российской Терпсихоре
Восторги посвящал!
Но ты не в заблужденья,
Кого в воображенья
Я розами венчал,
Чьи длинные ресницы
Звук стройныя цевницы
Потомству предавал!
И мне ли огнь желанья
В других воспламенять,
Мне ль нового искать
В любви очарованья?
Я страстен лишь тобой!..
Под именем другой
Тебя лишь славят струны,
И для тебя одной
Бросаю в вражий строй
Разящие перуны
!
Восторгом упоен,
Века предупреждаю
И, миртом осенен,
Бессмертие вкушаю.</text><name>Элегия III (О милый друг, оставь...)</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1918</date_from><text>Ах, наверно, сегодняшним утром
Слишком громко звучат барабаны,
Крокодильей обтянуты кожей,
Слишком звонко взывают колдуньи
На утесах Нубийского Нила,
Потому что сжимается сердце,
Лоб горяч и глаза потемнели,
И в мечтах оживленная пристань,
Голоса смуглолицых матросов,
В пенных клочьях веселое море,
А за морем ущелье Дарфура,
Галереи-леса Кордофана
И великие воды Борну.
Города, озаренные солнцем,
Словно клады в зеленых трущобах,
А из них, как грозящие руки,
Минареты возносятся к небу.
А на тронах из кости слоновой
Восседают, как древние бреды,
Короли и владыки Судана,
Рядом с каждым, прикованный цепью,
Лев прищурился, голову поднял
И с усов лижет кровь человечью,
Рядом с каждым играет секирой
Толстогубый, с лоснящейся кожей,
Черный, словно душа властелина,
В ярко-красной рубашке палач.
Перед ними торговцы рабами
Свой товар горделиво проводят,
Стонут люди в тяжелых колодках,
И белки их сверкают на солнце,
Проезжают вожди из пустыни,
В их тюрбанах жемчужные нити,
Перья длинные страуса вьются
Над затылком играющих коней,
И надменно проходят французы,
Гладко выбриты, в белой одежде,
В их карманах бумаги с печатью,
Их завидя, владыки Судана
Поднимаются с тронов своих.
А кругом на широких равнинах,
Где трава укрывает жирафа,
Садовод Всемогущего Бога
В серебрящейся мантии крыльев
Сотворил отражение рая:
Он раскинул тенистые рощи
Прихотливых мимоз и акаций,
Рассадил по холмам баобабы,
В галереях лесов, где прохладно
И светло, как в дорическом храме,
Он провел многоводные реки
И в могучем порыве восторга
Создал тихое озеро Чад.
А потом, улыбнувшись как мальчик,
Что придумал забавную шутку,
Он собрал здесь совсем небывалых,
Удивительных птиц и животных.
Краски взяв у пустынных закатов,
Попугаям он перья раскрасил,
Дал слону он клыки, что белее
Облаков африканского неба,
Льва одел золотою одеждой
И пятнистой одел леопарда,
Сделал рог, как янтарь, носорогу,
Дал газели девичьи глаза.
И ушел на далекие звезды -
Может быть, их раскрашивать тоже.
Бродят звери, как Бог им назначил,
К водопою сбираются вместе
И не знают, что дивно прекрасны,
Что таких, как они, не отыщешь,
И не знает об этом охотник,
Что в пылающий полдень таится
За кустом с ядовитой стрелою
И кричит над поверженным зверем,
Исполняя охотничью пляску,
И уносит владыкам Судана
Дорогую добычу свою.
Но роднят обитателей степи
Иногда луговые пожары.
День, когда затмевается солнце
От летящего по ветру пепла
И невиданным зверем багровым
На равнинах шевелится пламя,
Этот день - оглушительный праздник,
Что приветливый Дьявол устроил
Даме Смерти и Ужасу брату!
В этот день не узнать человека
Средь толпы опаленных, ревущих,
Всюду бьющих клыками, рогами,
Сознающих одно лишь: огонь!
Вечер. Глаз различить не умеет
Ярких нитей на поясе белом;
Это знак, что должны мусульмане
Пред Аллахом свершить омовенье,
Тот водой, кто в лесу над рекою,
Тот песком, кто в безводной пустыне.
И от голых песчаных утесов
Беспокойного Красного Моря
До зеленых валов многопенных
Атлантического Океана
Люди молятся. Тихо в Судане,
И над ним, над огромным ребенком,
Верю, верю, склоняется Бог.</text><name>Судан</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1843</date_from><text>Когда давно забытое названье
Расшевелит во мне, внезапно, вновь,
Уже давно затихшее страданье,
Давным-давно погибшую любовь,-
Мне стыдно, что так медленно живу я,
Что этот хлам хранит душа моя,
Что ни слезы, ни даже поцелуя -
Что ничего не забываю я.
Мне стыдно, да; а там мне грустно станет,
И неужель подумать я могу,
Что жизнь меня теперь уж не обманет,
Что до конца я сердце сберегу?
Что вправе я отринуть горделиво
Все прежние, все детские мечты,
Все, что в душе цветет так боязливо,
Как первые, весенние цветы?
И грустно мне, что то воспоминанье
Я был готов презреть и осмеять...
Я повторю знакомое названье -
В былое весь я погружен опять.</text><name>Когда давно забытое названье...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1970</date_from><text>Как в селе Большие Вилы,
Где еще сгорел сарай,
Жили-были два громилы
Огромадной жуткой силы -
Братья Пров и Николай.
Николай - что понахальней -
По ошибке лес скосил,
Ну а Пров - в опочивальни
Рушил стены - и входил.
Как братья не вяжут лыка,
Пьют отвар из чаги -
Все от мала до велика
Прячутся в овраге.
В общем, лопнуло терпенье,-
Ведь добро - свое, не чье,-
И идти на усмиренье
Порешило мужичье.
Николай - что понахальней,-
В тот момент быка ломал,
ну а Пров в какой-то спальне
С маху стену прошибал.
"Эй, братан, гляди - ватага,-
С кольями, да слышь ли,-
Чтой-то нынче из оврага
Рановато вышли!"
Неудобно сразу драться -
Наш мужик так не привык,-
Стали прежде задираться:
"Для чего, скажите, братцы,
Нужен вам безрогий бык?!"
Николаю это странно:
"Если жалко вам быка -
С удовольствием с братаном
Можем вам намять бока!"
Где-то в поле замер заяц,
Постоял - и ходу...
Пров ломается, мерзавец,
Сотворивши шкоду.
"Ну-ка, кто попробуй вылезь -
Вмиг разделаюсь с врагом!"
Мужики перекрестились -
Всей ватагой навалились:
Кто - багром, кто - батогом.
Николай, печась о брате,
Первый натиск отражал,
Ну а Пров укрылся в хате
И оттуда хохотал.
От могучего напора
Развалилась хата,-
Пров оттяпал ползабора
Для спасенья брата.
"Хватит, брат, обороняться -
Пропадать так пропадать!
Коля, нечего стесняться,-
Колья начали ломаться,-
Надо, Коля, нападать!"
По мужьям да по ребятам
Будут бабы слезы лить...
Но решили оба брата
С наступленьем погодить.
"Гляди в оба, братень,-
Со спины заходят!"
"Может, оборотень?"
"Не похоже вроде!"
Дело в том, что к нам в селенье
Напросился на ночлег -
И остался до Успенья,
А потом - на поселенье
Никчемушный человек.
И сейчас вот из-за крика
Ни один не услыхал:
Этот самый горемыка
Чтой-то братьям приказал.
Кровь уже лилась ручьями,-
Так о чем же речь-то?
"Бей братьев!" - Но вдруг с братьями
Сотворилось нечто:
Братьев как бы подкосило -
Стали братья отступать -
Будто вмиг лишились силы...
Мужичье их попросило
Больше бед не сотворять.
...Долго думали-гадали,
Что блаженный им сказал,-
Как затылков ни чесали -
Ни один не угадал.
И решили: он заклятьем
Обладает, видно...
Ну а он сказал лишь: "Братья,
Как же вам не стыдно!"</text><name>Про двух громилов - братьев Прова и Николая</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1945</date_from><text>Я знаю, так случится: на рассвете
В немецкий дряхлый город мы войдем,
Покрытый черепицею столетней
И косо заштрихованный дождем.
Проедем на гвардейском миномете,
Как под крылом, по улицам пустым.
«Здесь, в этом городе, могила Гете»,-
Полковник скажет мальчикам своим.
Сойдут гвардейцы Пушкинской бригады
С овеянных легендою машин
И встанут у кладбищенской ограды,
И слова не проронит ни один.
И только вспомнят Пушкинские горы,
Тригорского священные места,
Великую могилу, на которой
Прикладами расколота плита.
Весь город в танковом могучем гуле...
Плывет рассвет.
На лужах дождь кипит.
Стоят гвардейцы молча в карауле
У камня, под которым Гете спит.
* См. Гете и Пушкин.</text><name>Могила Гете</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1916</date_from><text>Зима изгрызла бок у стога,
Вспорола скирды, но вдомек
Буренке пегая дорога
И грай нахохленных сорок.
Сороки хохлятся — к капели,
Дорога пега — быть теплу.
Как лещ наживку, ловят ели
Луча янтарную иглу.
И луч бежит в переполохе,
Ныряет в хвои, в зыбь ветвей...
По вечерам коровьи вздохи
Снотворней бабкиных речей:
«К весне пошло, на речке глыбко,
Буренка чует водополь...»
Изба дремлива, словно зыбка,
Где смолкли горести и боль.
Лишь в поставце, как скряга злато,
Теленье числя и удой,
Подойник с кринкою щербатой
Тревожат сумрак избяной.</text><name>Зима изгрызла бок у стога...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1960</date_from><text>От скольких людей я завишу:
от тех, кто посеял зерно,
от тех, кто чинил мою крышу,
кто вставил мне стекла в окно;
Кто сшил и скроил мне одежду,
кто прочно стачал сапоги,
кто в сердце вселил мне надежду,
что нас не осилят враги;
Кто ввел ко мне в комнату провод,
снабдил меня свежей водой,
кто молвил мне доброе слово,
когда еще был молодой.
О, как я от множеств зависим
призывов, сигналов, звонков,
доставки газеты и писем,
рабочих у сотен станков;
От слесаря, от монтера,
их силы, их речи родной,
от лучшего в мире мотора,
что движется в клетке грудной.
А что я собой представляю?
Не сею, не жну, не пашу —
по улицам праздно гуляю
да разве стихи напишу...
Но доброе зреет зерно в них
тяжелою красотой —
не чертополох, не терновник,
не дикий осот густой.
Нагреется калорифер,
осветится кабинет,
и жаром наполнятся рифмы,
и звуком становится свет.
А ты средь обычного шума
большой суеты мировой
к стихам присмотрись и подумай,
реши: «Это стоит того!»</text><name>Зерно слов</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1963</date_from><text>Не верили,
Отмахивались:
Миф!
Но по дворцам,
По стенам, взятым с бою,
Давно доказано,
Что был правдив
Старик Гомер,
Воспевший гибель Трои.
Над нею, павшей,
Вечность протекла,
Землей укрыла
Рухнувшие стены.
Виновных нет.
И все-таки была
Всему виной
Прекрасная Елена.
Неоспоримы
Слезы,
Муки,
Беды,
Неоспорим
И бога Зевса пыл,
Когда торжественно
В купальню Леды
Он, женолюбец,
Лебедем приплыл.
И родилась Елена всеблагая.
Затмившая
Эгейскую зарю,
Доставшаяся в жены Менелаю,
Суровому спартанскому царю.
Где красота,
Там правота каприза,
А где любовь,
Там бой идет не зря.
Неоспорима
Молодость Париса,
Отнявшего Елену у царя.
Неоспоримо
Менелая сердце,
Стучавшее тараном у ворот.
Неоспоримо
Мужество ахейцев,
Поклявшихся
Не постригать бород.
А годы мимо...
Годы мимо,
Мимо...
В крушении
Приамовых дворцов
Неоспоримо все,
Но оспорима
Житейская
Забывчивость бойцов.
Пал Менелай
В печали и тоске.
Изъела корабли
Морская пена.
Состарилась
Прекрасная Елена.
Скорбела Пенелопа
Вдалеке.
За девять лет,
Приученные драться,
Копьем и дротиком
Вести бои,
Уже ахейцы
Стали оступаться
О клятвенные бороды свои.
В крови,
В скорбях,
В осадной суете
Они,
Вослед приплывшие под Трою
За юною,
За дивной красотою,
Успели позабыть о красоте.
И мы в бою,
И мы твердыни рушим!
Но, увлекаясь
Праведной борьбой,
Лишь одного хочу,
Чтоб наши души
Не отросли
Ахейской бородой.</text><name>Елена Прекрасная</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from></date_from><text>Он был на первом рубеже
Той полковой разведки боем,
Где нет возможности уже
Для отступления героям.
Поэзия особняком
Его прозрением дарила.
Его свободным языком
Стихия Жизни говорила.
Сочувствием обременен
И в песне верный своеволью,
Он сердцем принял боль времен
И сделал собственною болью.
Пусть память, словно сон, во сне
Хранит для чести и укора
Всю глубину в голубизне
Его младенческого взора.</text><name>Памяти А.Т.Твардовского</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Патриотические</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Неуютная жидкая лунность
И тоска бесконечных равнин,-
Вот что видел я в резвую юность,
Что, любя, проклинал не один.
По дорогам усохшие вербы
И тележная песня колес...
Ни за что не хотел я теперь бы,
Чтоб мне слушать ее привелось.
Равнодушен я стал к лачугам,
И очажный огонь мне не мил,
Даже яблонь весеннюю вьюгу
Я за бедность полей разлюбил.
Мне теперь по душе иное.
И в чахоточном свете луны
Через каменное и стальное
Вижу мощь я родной стороны.
Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету твою видеть больно
И березам и тополям.
Я не знаю, что будет со мною...
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.
И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слушать песню тележных колес.</text><name>Неуютная жидкая лунность...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1937</date_from><text>Ведите меня с завязанными глазами.
Не пойду я с завязанньми глазами.
Развяжите мне глаза и я пойду сам.
Не держите меня за руки,
я рукам волю дать хочу.
Расступитесь, глупые зрители,
я ногами сейчас шпыняться буду.
Я пройду по одной половице и не пошатнусь,
по карнизу пробегу и не рухну.
Не перечьте мне. Пожалеете.
Ваши трусливые глаза неприятны богам.
Ваши рты раскрываются некстати.
Ваши носы не знают вибрирующих запахов.
Ешьте это ваше занятие.
Подметайте ваши комнаты - это вам
положено от века.
Но снимите с меня бандажи и набрюшники,
Я солью питаюсь, а вы сахаром.
У меня свои сады и свои огороды.
У меня в огороде пасется своя коза.
У меня в сундуке лежит меховая шапка.
Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня
только четверть дыма.</text><name>Ведите меня с завязанными глазами...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1875</date_from><text>Жизнь наша в старости - изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.
Как мы состарились, состарился и он;
В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,
Чернилами он весь расписан, окроплен,
Но эти пятна нам узоров всех дороже;
В них отпрыски пера, которому во дни
Мы светлой радости иль облачной печали
Свои все помыслы, все таинства свои,
Всю исповедь, всю быль свою передавали.
На жизни также есть минувшего следы:
Записаны на ней и жалобы, и пени,
И на нее легла тень скорби и беды,
Но прелесть грустная таится в этой тени.
В ней есть предания, в ней отзыв наш родной
Сердечной памятью еще живет в утрате,
И утро свежее, и полдня блеск и зной
Припоминаем мы и при дневном закате.
Еще люблю подчас жизнь старую свою
С ее ущербами и грустным поворотом,
И, как боец свой плащ, простреленный в бою,
Я холю свой халат с любовью и почетом.</text><name></name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1972</date_from><text>Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.
Се вид Отечества, гравюра.
На лежаке — Солдат и Дура.
Старуха чешет мертвый бок.
Се вид Отечества, лубок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей — куча на полу.
Луна сверкает, зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный,— туча.
Пускай Художник, паразит,
другой пейзаж изобразит.</text><name>Набросок</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1752</date_from><text>В Девицу негде Лев влюбился не смехом,
И захотел ей быть он вправду Женихом:
Затем к отцу ее пришед тогда нарочно,
Ту просит за себя отдать в замужство точно.
Отец Льву отвечал: «Твоим ли я отдам
Ногтищам так кривым и острым толь зубам
Мою в замужство дочь толь нежную всем телом?
И может ли сие быть неопасным делом?
Без тех бы впрочем мне ты был достойный зять,
И можно б дочь мою тебе женою взять».
Лев от любви своей почти ума лишился;
Чего для, как просил Отец тот, не щитился,
И пазногти свои тому дал срезать он,
А зубы молотком все-на-все выбить вон.
Итак, тот Человек легко Льва побеждает,
Потом, ударив в лоб долбнею, убивает.</text><name>Лев Жених</name><date_to>1752</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1779</date_from><text>С белыми Борей власами
И с седою бородой,
Потрясая небесами,
Облака сжимал рукой;
Сыпал инеи пушисты
И метели воздымал,
Налагая цепи льдисты,
Быстры воды оковал.
Вся природа содрогала
От лихого старика;
Землю в камень претворяла
Хладная его рука;
Убегали звери в норы,
Рыбы крылись в глубинах,
Петь не смели птичек хоры,
Пчелы прятались в дуплах;
Засыпали нимфы с скуки
Средь пещер и камышей,
Согревать сатиры руки
Собирались вкруг огней.
В это время, столь холодно,
Как Борей был разъярен,
Отроча порфирородно
В царстве Северном рожден.
Родился - и в ту минуту
Перестал реветь Борей;
Он дохнул - и зиму люту
Удалил Зефир с полей;
Он воззрел - и солнце красно
Обратилося к весне;
Он вскричал- и лир согласно
Звук разнесся в сей стране;
Он простер лишь детски руки -
Уж порфиру в руки брал;
Раздались Громовы звуки,
И весь Север воссиял.
Я увидел в восхищеньи
Растворен судеб чертог;
Я подумал в изумленьи:
Знать, родился некий бог.
Гении к нему слетели
В светлом облаке с небес;
Каждый гений к колыбели
Дар рожденному принес:
Тот принес ему гром в руки
Для предбудущих побед;
Тот художества, науки,
Украшающие свет;
Тот обилие, богатство,
Тот сияние порфир;
Тот утехи и приятство,
Тот спокойствие и мир;
Тот принес ему телесну,
Тот душевну красоту;
Прозорливость тот небесну,
Разум, духа высоту.
Словом, все ему блаженствы
И таланты подаря,
Все влияли совершенствы,
Составляющи царя;
Но последний, добродетель
Зарождаючи в нем, рек:
Будь страстей твоих владетель,
Будь на троне человек!
Все крылами восплескали,
Каждый гений восклицал:
Се божественный, вещали,
Дар младенцу он избрал!
Дар, всему полезный миру!
Дар, добротам всем венец!
Кто приемлет с ним порфиру,
Будет подданным отец!
Будет,- и Судьбы гласили,-
Он монархам образец!
Лес и горы повторили:
Утешением сердец!
Сим Россия восхищенна
Токи слезны пролила,
На колени преклоненна,
В руки отрока взяла;
Восприяв его, лобзает
В перси, очи и уста;
В нем геройство возрастает,
Возрастает красота.
Все его уж любят страстно,
Всех сердца уж он возжег:
Возрастай, дитя прекрасно!
Возрастай, наш полубог!
Возрастай, уподобляясь
Ты родителям во всем;
С их ты матерью равняясь,
Соравняйся с божеством.</text><name>На рождение порфирородного отрока</name><date_to>1779</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1910</date_from><text>Сыплет черемуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой вы, луга и дубравы,-
Я одурманен весной.
Радугой тайные вести
Светятся в душу мою.
Думаю я о невесте,
Только о ней лишь пою.
Сыпь ты, черемуха, снегом,
Пойте вы, птахи, в лесу.
По полю зыбистым бегом
Пеной я цвет разнесу.</text><name>Сыплет черемуха снегом...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1856</date_from><text>В те дни, как я был соловьем,
Порхающим с ветки на ветку,
Любил я поглядывать зорким глазком
В окно, на богатую клетку.
В той клетке, я помню, жила
Такая красавица-птичка,
Что видеть ее страсть невольно влекла,
Насильно тянула привычка.
Слезами во мраке ночей
Питал я блаженные грезы,
И пел про любовь я в затишье аллей,—
И звуки дрожали, как слезы.
И к месяцу я ревновал...
И часто к затворнице сонной
Я страстные вздохи свои посылал
По ветру, в струе благовонной.
Нередко внимала заря
Моей серенаде прощальной —
В тот час, как, проснувшись, малютка моя
Плескалася в ванне хрустальной.
Однажды гроза пронеслась...
Вдруг, вижу,— окно нараспашку,
И клетка, о радость! сама отперлась,
Чтоб выпустить бедную пташку.
И стал я красавицу звать
На солнце, в зеленые сени —
Туда, где уютные гнезда качать
Слетаются влажные тени.
«Покинь золотую тюрьму!
Будь голосу бога послушна!»—
Я звал... но к свободе, бог весть почему,
Осталась она равнодушна.
Бедняжка, я видел потом,
Клевала отборные зерна —
Потом щебетала — не знаю о чем —
Так грустно и так непритворно!
О том ли грустила она,
Что крылышки доля связала?
О том ли, что, рано промчавшись, весна
Навек мои песни умчала?</text><name>Соловьиная любовь</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Я был вам звенящей струной,
Я был вам цветущей весной,
Но вы не хотели цветов,
И вы не расслышали слов.
Я был вам призывом к борьбе,
Для вас я забыл о себе,
Но вы, не увидев огня,
Оставили молча меня.
Когда ж вы порвали струну,
Когда растоптали весну,
Вы мне говорите, что вот
Он звонко, он нежно поет.
Но если еще я пою,
Я помню лишь душу мою,
Для вас же давно я погас,
Довольно, довольно мне вас.</text><name>Довольно</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1927</date_from><text>Я не знаю, где граница
Между Севером и Югом,
Я не знаю, где граница
Меж товарищем и другом.
Мы с тобою шлялись долго,
Бились дружно, жили наспех.
Отвоевывали Волгу,
Лавой двигались на Каспии.
И, бывало, кашу сваришь
(Я - знаток горячей пищи),
Пригласишь тебя:
- Товарищ,
Помоги поесть, дружище!
Протекло над нашим домом
Много лет и много дней,
Выросло над нашим домом
Много новых этажей.
Это много, это слишком:
Ты опять передо мной -
И дружище, и братишка,
И товарищ дорогой!..
Я не знаю, где граница
Между пламенем и дымом,
Я не знаю, где граница
Меж подругой и любимой...
Мы с тобою лишь недавно
Повстречались - и теперь
Закрываем наши ставни,
Запираем нашу дверь.
Сквозь полуночную дрему
Надвигается покой,
Мы вдвоем остались дома,
Мой товарищ дорогой!
Я тебе не для причуды
Стих и молодость мою
Вынимаю из-под спуда,
Не жалея, отдаю.
Люди злым меня прозвали,
Видишь - я совсем другой,
Дорогая моя Валя,
Мой товарищ дорогой!
Есть в районе Шепетовки
Пограничный старый бор -
Только люди
И винтовки,
Только руки
И затвор.
Утро тихо серебрится...
Где, родная, голос твой?
На единственной границе
Я бессменный часовой.
Скоро ль встретимся - не знаю.
В эти злые времена
Ведь любовь, моя родная,-
Только отпуск для меня.
Посмотри:
Сквозь муть ночную
Дым от выстрелов клубится...
Десять дней тебя целую,
Десять лет служу границе...
Собираются отряды...
Эй, друзья!
Смелее, братцы!..
Будь же смелой -
Стань же рядом,
Чтобы нам не расставаться!</text><name>Граница</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1824</date_from><text>"Ты знаешь ли, витязь, ужасную весть?-
В рязанские стены вломились татары!
Там сильные долго сшибались удары,
Там долго сражалась с насилием честь,
Но всё победили Батыевы рати:
Наш град - пепелище, и князь наш убит!"-
Евпатию бледный гонец говорит,
И, страшно бледнея, внимает Евпатий.
"О витязь! я видел сей день роковой:
Багровое пламя весь град обхватило,
Как башня, спрямилось, как буря, завыло;
На стогнах смертельный свирепствовал бой,
И крики последних молитв и проклятий
В дыму заглушали звенящий булат -
Всё пало... и небо стерпело сей ад!"
Ужасно бледнея, внимает Евпатий.
Где-где по широкой долине огонь
Сверкает во мраке ночного тумана,-
То грозная рать победителя хана
Покоится; тихи воитель и конь;
Лишь изредка, черной тревожимый грезой,
Татарин впросонках с собой говорит,
То, вздрогнув, безмолвный, поднимет свой щит,
То схватит свое боевое железо.
Вдруг... что там за топот в ночной тишине?
"На битву, на битву!"- взывают татары.
Откуда ж свершитель отчаянной кары?
Не всё ли погибло в крови и в огне?
Отчизна, отчизна! под латами чести
Есть сильное чувство, живое, одно...
Полмертвую руку подъемлет оно
С последним ударом решительной мести.
Не синее море кипит и шумит,
Почуя незапный набег урагана,-
Шумят и волнуются ратники хана;
Оружие блещет, труба дребезжит,
Толпы за толпами, как тучи густые,
Дружину отважных стесняют кругом;
Сто копий сражаются с русским копьем...
И пало геройство под силой Батыя.
Редеет ночного тумана покров,
Утихла долина убийства и славы.
Кто сей на долине убийства и славы
Лежит, окруженный телами врагов?
Уста уж не кличут бестрепетных братий,
Уж кровь запеклася в отверстиях лат,
А длань еще держит кровавый булат:
Сей падший воитель свободы - Евпатий!</text><name>Евпатий</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Зеленою кровью дубов и могильной травы
Когда-нибудь станет любовников томная кровь.
И ветер, что им шелестел при разлуке: "Увы",
"Увы" прошумит над другими влюбленными вновь.
Прекрасное тело смешается с горстью песка,
И слезы в родной океан возвратятся назад...
"Моя дорогая, над нами бегут облака,
Звезда зеленеет и черные ветки шумят..."</text><name>Зеленою кровью дубов и могильной травы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>Убийственно тоскливы ночи финской осени. В саду - злой ведьмой шепчет дождь; он сыплется третьи сутки и, видимо, не перестанет завтра, не перестанет до зимы.
Порывисто, как огромная издыхающая собака, воет ветер. Мокрую тьму пронзают лучи прожекторов; голубые холодные полосы призрачного света пронзает серый бисер дождевых капель. Тоска. И - люди ненавистны. Написал нечто подобное стихотворению.
- Облаков изорванные клочья
Гонят в небо желтую луну;
Видно, снова этой жуткой ночью
Я ни на минуту не усну.
Ветвь сосны в окно мое стучится.
Я лежу в постели, сам не свой,
Бьется мое сердце словно птица,-
Маленькая птица пред совой.
Думы мои тяжко упрямы,
Думы мои холодны, как лед.
Черная лапа о раму
Глухо, точно в бубен, бьет.
Гибкие, мохнатые змеи -
Тени дрожат на полу,
Трепетно вытягивают шеи,
Прячутся проворно в углу.
Сквозь стекла синие окна
Смотрю я в мутную пустыню,
Как водяной с речного дна
Сквозь тяжесть вод, прозрачно синих.
Гудит какой-то скорбный звук,
Дрожит земля в холодной пытке,
И злой тоски моей паук
Ткет в сердце черных мыслей нитки.
Диск луны, уродливо изломан,
Тонет в бездонной черной яме.
В поле золотая солома
Вспыхивает желтыми огнями.
Комната наполнена мраком,
Вот он исчез пред луной.
Дьявол, вопросительным знаком,
Молча встает предо мной.
Что я тебе, Дьявол, отвечу?
Да, мой разум онемел.
Да, ты всю глупость человечью
Жарко разжечь сумел!
Вот - вооруженными скотами
Всюду ощетинилась земля
И цветет кровавыми цветами,
Злобу твою, Дьявол, веселя!
Бешеные вопли, стоны,
Ненависти дикий вой,
Делателей трупов миллионы -
Это ли не праздник твой?
Сокрушая труд тысячелетий,
Не щадя ни храма, ни дворца,
Хлещут землю огненные плети
Стали, железа, свинца.
Все, чем гордился разум,
Что нам для счастия дано,
Вихрем кровавым сразу
В прах и пыль обращено.
На путях к свободе, счастью -
Ненависти дымный яд.
Чавкает кровавой пастью
Смерть, как безумная свинья.
Как же мы потом жить будем?
Что нам этот ужас принесет?
Что теперь от ненависти к людям
Душу мою спасет?</text><name>Из дневника</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Ты веришь, ты ищешь любви большой,
Сверкающей, как родник,
Любви настоящей, любви такой,
Как в строчках любимых книг.
Когда повисает вокруг тишина
И в комнате полутемно,
Ты часто любишь сидеть одна,
Молчать и смотреть в окно.
Молчать и видеть, как в синей дали
За звездами, за морями
Плывут навстречу тебе корабли
Под алыми парусами...
То рыцарь Айвенго, врагов рубя,
Мчится под топот конский,
А то приглашает на вальс тебя
Печальный Андрей Болконский.
Вот шпагой клянется д'Артаньян,
Влюбленный в тебя навеки,
А вот преподносит тебе тюльпан
Пылкий Ромео Монтекки.
Проносится множество глаз и лиц,
Улыбки, одежды, краски...
Вот видишь: красивый и добрый принц
Выходит к тебе из сказки.
Сейчас он с улыбкой наденет тебе
Волшебный браслет на запястье.
И с этой минуты в его судьбе
Ты станешь судьбой и счастьем!
Когда повисает вокруг тишина
И в комнате полутемно,
Ты часто любишь сидеть одна,
Молчать и смотреть в окно...
Слышны далекие голоса,
Плывут корабли во мгле...
А все-таки алые паруса
Бывают и на земле!
И может быть, возле судьбы твоей
Где-нибудь рядом, здесь,
Есть гордый, хотя неприметный Грей
И принц настоящий есть!
И хоть он не с книжных сойдет страниц,
Взгляни! Обернись вокруг:
Пусть скромный, но очень хороший друг,
Самый простой, но надежный друг,
Может, и есть тот принц?!</text><name>Добрый принц</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1824</date_from><text>Бедные мы! что наш ум?- сквозь туман озаряющий
факел
Бурей гонимый наш челн по морю бедствий и слез;
Счастие наше в неведеньи жалком, в мечтах
и безумстве:
Свечку хватает дитя, юноша ищет любви.</text><name>Мы</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1920</date_from><text>Шумели и текли народы,
Вскипела и прошла волна —
И ветер Славы и Свободы
Вздувал над войском знамена...
И в каждой битве знак особый
Дела героев освещал
И страшным блеском покрывал
Земле не преданные гробы...
Была пора: жесток и горд,
Безумно предводя бойцами,
С железным топотом когорт
Шел Цезарь галльскими полями...
И над потоком желтой мглы
И к облакам взметенной пыли
Полет торжественный кружили
Квирита медные орлы...
И одноок, неукротимо,
Сквозь пыль дорог и сумрак скал,
Шел к золотым воротам Рима
Под рев слоновий Ганнибал...
Текли века потоком гулким,
И новая легла тропа,
Как по парижским переулкам
Впервые ринулась толпа,—
Чтоб, как взволнованная пена,
Сметая золото палат,
Зеленой веткой Демулена
Украсить стогны баррикад...
И вот, возвышенно и юно,
Посланницей высоких благ,—
Взнесла Парижская Коммуна
В деснице нищей красный флаг...
И знак особый выбирая
У всех народов и времен,
Остановились мы, не зная,
Какой из них нам присужден...
Мы не узнали... И над нами
В туманах вспыхнула тогда,
Сияя красными огнями,
Пятиконечная звезда!..</text><name>Знаки</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1925</date_from><text>(Кафе)
Обыкновенно
мы говорим:
все дороги
приводят в Рим.
Не так
у монпарнасца.
Готов поклясться.
И Рем,
и Ромул,
и Ремул и Ром
в «Ротонду» придут
или в «Дом».
В кафе
идут
по сотням дорог,
плывут
по бульварной реке.
Вплываю и я:
«Garcon,
un grog
americain!»
Сначала
слова,
и губы,
и скулы
кафейный гомон сливал.
Но вот
пошли
вылупляться из гула
и лепятся
фразой
слова.
«Тут
проходил
Маяковский давеча,
хромой —
не видали рази?» —
«А с кем он шел?» —
«С Николай Николаичем».—
«С каким?»
«Да с великим князем!» —
«С великом князем?
Будет врать!
Он кругл
и лыс,
как ладонь.
Чекист он,
послан сюда
взорвать...» —
«Кого?» —
«Буа-дю-Булонь.
Езжай, мол, Мишка...»
Другой поправил:
«Вы врете,
противно слушать!
Совсем и не Мишка он,
а Павел.
Бывало, сядем —
Павлуша!—
а тут же
его супруга,
княжна,
брюнетка,
лет под тридцать...» —
«Чья?
Маяковского?
Он не женат».
«Женат —
и на императрице».—
«На ком?
Ее ж расстреляли...» —
«И он
поверил...
Сделайте милость!
Ее ж Маяковский спас
за трильон!
Она же ж
омолодилась!»
Благоразумный голос:
«Да нет,
вы врете —
Маяковский — поэт».—
«Ну, да,—
вмешалось двое саврасов,—
в конце
семнадцатого года
в Москве
чекой конфискован Некрасов
и весь
Маяковскому отдан.
Вы думаете —
сам он?
Сбондил до йот —
весь стих,
с запятыми,
скраден.
Достанет Некрасова
и продает —
червонцев по десять
на день».
Где вы,
свахи?
Подымись, Агафья!
Предлагается
жених невиданный.
Видано ль,
чтоб человек
с такою биографией
был бы холост
и старел невыданный?!
Париж,
тебе ль,
столице столетий,
к лицу
эмигрантская нудь?
Смахни
за ушми
эмигрантские сплетни.
Провинция!—
не продохнуть.
Я вышел
в раздумье —
черт его знает!
Отплюнулся —
тьфу, напасть!
Дыра
в ушах
не у всех сквозная —
другому
может запасть!
Слушайте, читатели,
когда прочтете,
что с Черчиллем
Маяковский
дружбу вертит
или
что женился я
на кулиджевской тете,
то, покорнейше прошу,—
не верьте.</text><name>Прощание (Обыкновенно мы говорим...)</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1846</date_from><text>Два я боролися во мне:
Один рвался в мятеж тревоги,
Другому сладко в тишине
Сидеть в тиши дороги
С самим собой, в себе самом.
Несправедливо мыслят, нет!
И порицают лиры сына
За то, что будто гражданина
Условий не снесет поэт...
Пусть не по нем и мир наш внешний,
Пусть, по мечтам, он и нездешний,
А где-то всей душой гостит;
Зато, вскипевши в час досужный,
Он стих к стиху придвинет дружный,
И брызнет рифмою жемчужной,
И высоко заговорит!..
И говор рифмы музыкальной
Из края в край промчится дальный,
Могучих рек по берегам,
От хижин мирных к городам,
В дома вельмож... И под палаткой,
В походном часто шалаше,
Летучий стих, мелькнув украдкой,
С своею музыкою сладкой
Печалью ляжет на душе.
И в дни борьбы, и сеч и шума
Отрадно-радужная дума
Завьется у младых бойцов,
По свежим лаврам их венцов.
И легче станет с жизнью битва
И труд страдальца под крестом,
Когда холодная молитва
Зажжется пламенным стихом!
Не говори: "Поэт спокойным
И праздным гостем здесь живет!"
Он буквам мертвым и нестройным
И жизнь, и мысль, и строй дает...</text><name>В защиту поэта</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Уже лазурь златить устала
Цветные вырезки стекла,
Уж буря светлая хорала
Под темным сводом замерла;
Немые тени вереницей
Идут чрез северный портал,
Но ангел Ночи бледнолицый
Еще кафизмы не читал...
В луче прощальном, запыленном
Своим грехом неотмоленным
Томится День пережитой,
Как Серафим у Боттичелли,
Рассыпав локон золотой...
На гриф умолкшей виолончели.</text><name>Тоска возврата</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Замкнули дверь в мою обитель
навек утерянным ключом,
и черный Ангел, мой хранитель,
стоит с пылающим мечом.
Но блеск венца и пурпур трона
не увидать моей тоске,
и на девической руке -
ненужный перстень Соломона
.
Не осветит мой темный мрак
великой гордости рубины...
Я приняла наш древний знак
святое имя Черубины.</text><name>Замкнули дверь в мою обитель...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1935</date_from><text>От тебя-то я не скрою,
Расскажу тебе одной:
Иностранного покроя
Есть костюмчик выходной.
Модный. Новый. Как с иголки!
Не костюм — смертельный яд.
От такого комсомолки
На ногах с трудом стоят.
Только мне, скажи на милость,
Мне-то что, в веселых, в них,
Если ты остановилась
На петлицах голубых?
А меня от них чего-то
Нынче тянет на кровать.
Выходной. А неохота
Новой тройки надевать.
Лягу я. Сомкну ресницы.
Позабуду про Москву.
Пусть мне что-нибудь приснится:
То, что будет наяву.
Я не летчик — я не бравый.
Но мне кажется: в Москве
Все мы, девушка, от славы
На каком-то волоске.
Я проснусь, глаза открою,—
И глядишь: в другой судьбе
Парень штатного покроя
Станет нравиться тебе.
Я тогда обед устрою,
Тройку вытащу опять!
...Или, может быть, не стоит
Беспокоиться — и спать?</text><name>О славе</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1945</date_from><text>Перед войной, как будто в знак беды,
Чтоб легче не была, явившись в новости,
Морозами неслыханной суровости
Пожгло и уничтожило сады.
И тяжко было сердцу удрученному
Средь буйной видеть зелени иной
Торчащие по-зимнему, по-черному
Деревья, что не ожили весной.
Под их корой, как у бревна отхлупшею,
Виднелся мертвенный коричневый нагар.
И повсеместно избранные, лучшие
Постиг деревья гибельный удар...
Прошли года. Деревья умерщвленные
С нежданной силой ожили опять,
Живые ветки выдали, зеленые...
Прошла война. А ты все плачешь, мать.</text><name>Перед войной, как будто в знак беды...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1961</date_from><text>Кисть художника везде находит тропы.
И, к соблазну полисменов постовых,
Неизвестные художники Европы
Пишут красками на хмурых мостовых.
Под подошвами шагающей эпохи
Спят картины, улыбаясь и грустя.
Но и те, что хороши, и те, что плохи,
Пропадают после первого дождя.
Понапрасну горемыки живописцы
Прислоняются к подножьям фонарей
Близ отелей, где всегда живут туристы —
Посетители картинных галерей;
Равнодушно, как платил бы за квартиру,
За хороший (иль плохой) водопровод,
Кто-то платит живописцу за квартиру
Либо просто подаянье подает.
Может, кто-то улыбнется ей от сердца?
Может, кто-то пожелает ей пути?
Может, крикнет: «Эй, художник! Что расселся?
Убери свою картинку! Дай пройти!»
Но, как молнии пронзительную вспышку,
Не сложить ее ни вдоль, ни поперек,
Не поднять ее с земли, не взять под мышку,—
Так покорно распростертую у ног!
И ничьи ее ручищи не схватили,
Хоть ножищи по ее лицу прошли...
Много раз за ту картину заплатили,
Но купить ее ни разу не смогли.</text><name>Художники</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1857</date_from><text>Россия тягостно молчала,
Как изумленное дитя,
Когда, неистово гнетя,
Одна рука ее сжимала;
Но тот, который что есть сил
Ребенка мощного давил,-
Он с тупоумием капрала
Не знал, что перед ним лежало,
И мысль его не поняла,
Какая есть в ребенке сила:
Рука ее не задушила -
Сама с натуги замерла.
В годину мрака и печали,
Как люди русские молчали,
Глас вопиющего в пустыне
Один раздался на чужбине;
Звучал на почве не родной -
Не ради прихоти пустой,
Не потому, что из боязни
Он укрывался бы от казни;
А потому, что здесь язык
К свободномыслию привык -
И не касалася окова
До человеческого слова.
Привета с родины далекой
Дождался голос одинокой,
Теперь юней, сильнее он...
Звучит, раскачиваясь, звон,
И он гудеть не перестанет,
Пока - спугнув ночные сны -
Из колыбельной тишины
Россия бодро не воспрянет
И крепко на ноги не станет,
И, непорывисто смела,
Начнет торжественно и стройно,
С сознаньем доблести спокойной,
Звонить во все колокола.</text><name>Предисловие к `Колоколу`</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Этой ночью
первый снег летел в окно.
Этим утром
снег идти не перестал...
Так идет он, будто кто-то озорно,
как в бутылке,
все окрестности взболтал.
И не знает снег,
куда лететь ему,
где найти ему
местечко для жилья.
И забыл он, где земля,
зачем земля?
почему трава и зелень почему.
То идет он сверху вниз,
то снизу вверх —
озабоченный,
растерянный,
чудной...
Я прекрасно понимаю
первый снег,
потому что так же было и со мной.
Время встало.
А потом пошло назад!
Все часы на свете
канули во тьму.
И забыл я, что сказать.
Зачем сказать.
Почему смеяться,
плакать почему.
Шла за осенью
весна,
потом — зима.
Позабыл я все слова,
все имена.
Позабыл я даже то,
как ты нужна,—
ты об этом мне напомнила
сама.
Очень гордая
сама пришла ко мне,
равнодушие обидное стерпя.
На твоих ресницах
тает первый снег...
Чтоб я делал,
если б не было тебя?!</text><name>Снег (Этой ночью...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1852</date_from><text>"Смешно! нас веселит ручей, вдали журчащий,
И этот темный дуб, таинственно-шумящий;
Нас тешит песнею задумчивой своей,
Как праздных юношей, вечерний соловей;
Далекий свод небес, усеянный звездами,
Нам кажется, простерт с любовию над нами;
Любуясь месяцем, оглядывая даль,
Мы чувствуем в душе ту тихую печаль,
Что слаще радости... Откуда чувства эти?
Чем так довольны мы?.. Ведь мы уже не дети!
Ужель поденный труд наклонности к мечтам
Еще в нас не убил?.. И нам ли, беднякам,
На отвлеченные природой наслажденья
Свободы краткие истрачивать мгновенья?"
- Э! полно рассуждать! искать всему причин!
Деревня согнала с души давнишний сплин.
Забыта тяжкая, гнетущая работа,
Докучной бедности бессменная забота -
И сердцу весело... И лучше поскорей
Судьбе воздать хвалу, что в нищете своей,
Лишенные даров довольства и свободы,
Мы живо чувствуем сокровища природы,
Которых сильные и сытые земли
Отнять у бедняков голодных не могли...</text><name>За городом</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1903</date_from><text>Просыпаюсь я - и в поле туманно,
Но с моей вышки - на солнце укажу.
И пробуждение мое безжеланно,
Как девушка, которой я служу.
Когда я в сумерки проходил по дороге,
Заприметился в окошке красный огонек.
Розовая девушка встала на пороге
И сказала мне, что я красив и высок.
В этом вся моя сказка, добрые люди.
Мне больше не надо от вас ничего:
Я никогда не мечтал о чуде -
И вы успокойтесь - и забудьте про него.</text><name>Просыпаюсь я - и в поле туманно...</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1969</date_from><text>Мечтой, корыстью ли ведомый,
Семью покинув и страну,
Моряк пускался в путь из дома
В бескрайную голубизну.
Мир неизведан и безмолвен.
Ушел фрегат, пропал фрегат.
И никаких депеш и «молний»,
И никаких координат.
Три точки, три тире, три точки
Не бросишь миру в час беды.
Лишь долго будут плавать бочки
На гребнях вспененной воды.
Как до другой звезды, до дома,
Что ни кричи, не слышно там.
Но брал бутылку из-под рома
И брал бумагу капитан.
И жег сургуч...
Обшивка стонет,
Тот самый вал девятый бьет.
Корабль развалится. Утонет.
Бутылка вынырнет. Всплывет.
Она покачиваться станет
На синеве ленивых волн.
А капитан?
Ну что ж, представим,
Что уцелел и спасся он.
Есть горизонт в морском тумане.
Прибоем вымытый песок.
Есть в окаянном океане
Осточертевший островок.
Его записка будет плавать
Три года, двадцать, сорок лет.
Ни прежних целей, и ни славы,
И ни друзей в помине нет.
И не родных и не знакомых
Он видит каждый день во сне:
Плывет бутылка из-под рома,
Блестит бутылка при луне.
Ползут года улитой склизкой,
Знать, умереть придется здесь.
Но если брошена записка,
Надежда есть, надежда есть!
Ползут года, подходит старость,
Близка последняя черта.
И вот однажды брезжит парус
И исполняется мечта.
. . . . . . . . . . . . . .
Живу. Жую. Смеюсь все реже.
Но слышу вдруг к исходу дня —
Живет нелепая надежда
В глубинах сердца у меня.
Как будто я средь звезд круженья
Свое еще не отгостил,
Как будто я в момент крушенья
Бутылку в море опустил.</text><name>Надежда</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Пела ночью мышка в норке:
- Спи, мышонок, замолчи!
Дам тебе я хлебной корки
И огарочек свечи.
Отвечает ей мышонок:
- Голосок твой слишком тонок.
Лучше, мама, не пищи,
Ты мне няньку поищи!
Побежала мышка-мать,
Стала утку в няньки звать:
- Приходи к нам, тетя утка,
Hашу детку покачать.
Стала петь мышонку утка:
- Га-га-га, усни, малютка!
После дождика в саду
Червяка тебе найду.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
- Hет, твой голос нехорош.
Слишком громко ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Стала жабу в няньки звать:
- Приходи к нам, тетя жаба,
Hашу детку покачать.
Стала жаба важно квакать:
- Ква-ква-ква, не надо плакать!
Спи, мышонок, до утра,
Дам тебе я комара.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
- Hет, твой голос нехорош.
Очень скучно ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Тетю лошадь в няньки звать:
- Приходи к нам, тетя лошадь,
Hашу детку покачать.
- И-го-го! - поет лошадка.-
Спи, мышонок, сладко-сладко,
Повернись на правый бок,
Дам овса тебе мешок!
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
- Hет, твой голос нехорош.
Очень страшно ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Стала свинку в няньки звать:
- Приходи к нам, тетя свинка,
Hашу детку покачать.
Стала свинка хрипло хрюкать,
Hепослушного баюкать:
- Баю-баюшки, хрю-хрю.
Успокойся, говорю.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
- Hет, твой голос нехорош.
Очень грубо ты поешь!
Стала думать мышка-мать:
Надо курицу позвать.
- Приходи к нам, тетя клуша,
Нашу детку покачать.
Закудахтала наседка:
- Куд-куда! Не бойся, детка!
Забирайся под крыло:
Там и тихо, и тепло.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
- Нет, твой голос не хорош.
Этак вовсе не уснешь!
Побежала мышка-мать,
Стала щуку в няньки звать:
- Приходи к нам, тетя щука,
Hашу детку покачать.
Стала петь мышонку щука -
Hе услышал он ни звука:
Разевает щука рот,
А не слышно, что поет...
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
- Hет, твой голос нехорош.
Слишком тихо ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Стала кошку в няньки звать:
- Приходи к нам, тетя кошка,
Hашу детку покачать.
Стала петь мышонку кошка:
- Мяу-мяу, спи, мой крошка!
Мяу-мяу, ляжем спать,
Мяу-мяу, на кровать.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
- Голосок твой так хорош -
Очень сладко ты поешь!
Прибежала мышка-мать,
Поглядела на кровать,
Ищет глупого мышонка,
А мышонка не видать...</text><name>Сказка о глупом мышонке</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1962</date_from><text>Мела пурга, протяжно воя.
И до рассвета, ровно в пять,
Нас выводили под конвоем
Пути от снега расчищать.
Не грели рваные бушлаты.
Костры пылали на ветру.
И деревянные лопаты
Стучали глухо в мерзлоту.
И, чуть видны в неровных вспышках
Забитых снегом фонарей,
Вдоль полотна чернели вышки
Тревожно спящих лагерей.
А из морозной
Черной чащи,
Дым над тайгою распластав,
Могучий,
Огненный,
Гудящий,
В лавине снега шел состав.
Стонали буксы и колеса,
Густое месиво кроша,
А мы стояли вдоль откоса,
В худые варежки дыша.
Страна моя!
В снегу по пояс,
Через невзгоды и пургу
Ты шла вперед, как этот поезд —
С тяжелым стоном
Сквозь тайгу!
И мы за дальними снегами,
В заносах,
На пути крутом
Тому движенью помогали
Своим нерадостным трудом.
В глухую ночь,
Забыв о боли,
Мы шли на ветер, бьющий в грудь,
По нашей воле
И неволе
С тобой
Делили
Трудный путь.</text><name>Поезд</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1913</date_from><text>О. Н. Высотской
В ночном кафе мы молча пили кьянти,
Когда вошел, спросивши шерри-бренди,
Высокий и седеющий эффенди,
Враг злейший христиан на всем Леванте.
И я ему заметил: "Перестаньте,
Мой друг, презрительного корчить дэнди
В тот час, когда, быть может, по легенде
В зеленый сумрак входит Дамаянти".
Но он, ногою топнув, крикнул: "Бабы!
Вы знаете ль, что черный камень Кабы
Поддельным признан был на той неделе?"
Потом вздохнул, задумавшись глубоко,
И прошептал с печалью: "Мыши съели
Три волоска из бороды Пророка".</text><name>Ислам</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1872</date_from><text>Ты на земле — я вижу, друг,—
Не легкомысленный прохожий.
Ты, полон дум, глядишь вокруг
И мир благословляешь божий.
В нем целей благость видишь ты
И соответствие причинам,
И сущность вечной красоты —
Разнообразное в едином.
Пытливой мыслию в тайник
Сил мировых ты проникаешь;
Ты изучаешь их из книг,
Ты их творящих созерцаешь...
Ты прав по множеству причин.
Да, наша хороша планета;
И, спора нет, машина эта
Искусней всяческих машин.
Колеса движутся без смазки,
Не притупляются зубцы;
И вопреки какой-то сказке,
Которой верили отцы,—
Вся целиком, без остановок,
Машина вечная идет...
И как отчетлив, чист и ловок
Ее огромный, сложный ход!
И то оказать: одна ошибка,
Немножко где-нибудь не так,
Чуть-чуть потише, слишком шибко.
И вместо мира — кавардак!
Подумать страх, что б это было,
Когда б земля — бог упаси!—
Свой долг вертеться вкруг оси
Хоть на мгновенье позабыла.
Или представь, что вдруг исчез
Закон Ньютонов тяготенья,—
Тогда б в обители небес
Все вознеслись без исключенья...
Мне эти случаи привесть
Хотелось только для примера.
Мир не блажит. Всему в нем есть
Свои законы, вес и мера.
Итак, ты прав, его хваля.
Коль исключим землетрясенья,
Кой-что еще,— то, без сомненья,
Вещь превосходная — земля.
Но есть явленье на земле же,—
Его законы уж не те.
Ты смотришь: равновесье где же?
И где ж враждебность к пустоте?
Ведь почва тощая, сухая
Небесной влаги больше пьет,
Чем пресыщенная до края;
А меж людей — наоборот.
Из них едят лишь те, кто сыты.
Что ж это значит? Почему?
Явленья этого уму
Еще законы не открыты.</text><name>Ты на земле — я вижу, друг...</name><date_to>1872</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1899</date_from><text>Облаки - парусы
Влаги лазоревой -
Облаки, облаки
По небу плавают.
Отсветы долгие
Долу колышутся -
Влаги лазоревой
Облаки белые.
С небом целуется
Влага разливная...
К небу ли вскинет
Тихие взоры -
Небом любуется
Невеста небесная;
Глянет ли долу -
Небес не покинет,
В ясно-текучих
Ризах красуется,
Сидючи, дивная,
На ярах сыпучих
Белых прилук...
А по раздолу,
В станах дремучих,
Синие боры
Стали, бесшумные,-
Думы ль умильные
Думают, думные,
Думают, сильные,
Чуда ли чают -
Ветвьем качают,
Клонят клобук...
Где ты? Явись очам?
Даль ты далекая,
Даль поднебесная,
Райская мать!..
Вот они, нагория
Дальние синеются,
Ясно пламенеются
Пламенники божии:
Станы златоверхие
Воинства небесного,
Града святокрестного
Главы огнезарные...</text><name>Днепровье</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1967</date_from><text>Мерцают звездные шары,
Отара черная с горы
В долину плодную стекает,
И кто-то прутиком стегает
Ягнят ленивых и овец.
Уходят прочь певец и чтец,
Щеколду сторож задвигает
В эстраде, в опере. Конец
Отрезка. Ни толпы, ни треска.
Темно. Задвинута железка.
А я, как в детстве, жду довеска
С небес, где виден продавец
И золотая хлеборезка.</text><name>Ночь</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1928</date_from><text>Есть на земле высокое искусство —
Будить в пароде дремлющие чувства,
Не требуя даров и предпочтенья,
Чтоб слушали тебя не из почтенья,
Чтоб, слышав раз, послушали и снова,
Чтоб ни одно не позабыли слово,
Чтобы в душе — не на руках!— носили.
Ты о такой мечтал словесной силе?
Но, не смущаясь гомоном и гамом,
На площади меж лавками и храмом,
Где блеют маски и скрежещут доски,
Сумей взойти на шаткие подмостки,
Как великан в неистовстве упрямом!
Пускай тебя за скомороха примут,
Пускай тебя на смех они подымут,
Пусть принимают за канатоходца,—
Употреби высокое искусство —
Будить и в них их дремлющее чувство.
И если у тебя оно найдется,
Так и у них, напорное, проснется!</text><name>Скоморох</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Если б у меня хватило глины,
Я б слепил такие же равнины;
Если бы мне туч и солнца дали,
Я б такие же устроил дали.
Все негромко, мягко, непоспешно,
С глазомером суздальского толка -
Рассадил бы сосны и орешник
И село поставил у проселка.
Без пустых затей, без суесловья
Все бы создал так, как в Подмосковье.</text><name>Подмосковье</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1842</date_from><text>Plus rever que penser!
Devise de femme
«Она все думает!» — так говорят о мне,—
И важной мудрости, приличной седине,
Хотят от головы моей черноволосой...
«Она все думает!» — Неправда! Разум мой
Не увлекается мышления тщетой,
Не углубляется в всемирные вопросы.
Нет, я не думаю,— мечтаю!.. Жизнь моя,
Заботы, помыслы тревожные тая,
Для беспристрастных дум досуга не имеет.
В слезах ли... в радости ль... собою занята,
Я знаю лишь себя,— и верная мечта
Лишь сердцу милое ласкает и лелеет.
Нет, я не думаю! Я грежу наяву,
Воспоминаньями, догадками живу,
О завтра, о вчера в бессменном попеченьи,
Пока, волнуяся, душа моя кипит,
Пока надежда мне так сладко говорит,
Я думать не хочу!.. Зачем мне размышленья?..
Что дума? — Суд... расчет... внимательный разбор
Того, что чуждо нам... духовный, вещий взор...
Крыло, влекущее в пространство разум смелый...
Придет для дум пора в разуверенья дни,
Когда рассеются как прах мечты мои
Пред строгой правдою, пред хладом жизни зрелой!..</text><name>Она все думает!</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1919</date_from><text>Тень за тенью бежит - не догонит,
вдоль по стенке... Лежи, не ворчи.
Стонет ветер? И пусть себе стонет.
Иль тебе не тепло на печи?
Ночь лихая... Тоска избяная...
Что ж не спится? Иль ветра боюсь?
Это - Русь, а не вьюга степная!
Это корчится черная Русь!
Ах, как воет, как бьется - кликуша!
Коли можешь - пойди и спаси!
А тебе-то что? Полно, не слушай...
Обойдемся и так, без Руси!
Стонет ветер все тише и тише...
Да как взвизгнет! Ах, жутко в степи...
Завтра будут сугробы до крыши...
То-то вьюга! Да ну ее! Спи.</text><name>Вьюга</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1977</date_from><text>Мы из породы битых, но живучих,
Мы помним все, нам память дорога.
Я говорю как МХАТовский лазутчик,
Заброшенный в Таганку - в тыл врага.
Теперь в обнимку, как боксеры в клинче,
И я, когда-то МХАТовский студент,
Олегу Николаевичу нынче
Докладываю данные развед...
Что на Таганке той толпа нахальная,
У кассы давятся - Гоморр, Содом!-
Цыганки с картами, дорога дальняя,
И снова строится казенный дом.
При всех делах таганцы с вами схожи,
Хотя, конечно, разницу найдешь:
Спектаклям МХАТа рукоплещут ложи,
А те, без ложной скромности, без лож.
В свой полувек Олег на век моложе -
Вторая жизнь в замен семи смертей,
Из-за того, что есть в театре ложи,
Ты можешь смело приглашать гостей.
Таганцы ваших авторов хватают,
И тоже научились "брать нутром",
У них гурьбой Булгакова играют,
И Пушкина - опять же впятером.
Шагают роты в выкладке на марше,
Двум ротным - ордена за марш-бросок!
Всего на десять лет Любимов старше,
Плюс "Десять дней..." - но разве это срок?!
Гадали разное - года в гаданиях:
Мол, доиграются - и грянет гром.
К тому ж кирпичики на новых зданиях
Напоминают всем казенный дом.
В истории искать примеры надо -
Был на Руси такой же человек,
Он щит прибил к воротам Цареграда
И звался тоже, кажется, ...
Семь лет назад ты въехал в двери МХАТа,
Влетел на белом княжеском коне.
Ты сталь сварил, теперь все ждут проката -
И изнутри, конечно, и извне.
На МХАТовскую мельницу налили
Расплав горячий - это удалось.
Чуть было "Чайке" крылья не спалили,
Но слава богу, славой обошлось.
Во многом совпадают интересы:
В Таганке пьют за старый Новый год,
В обоих коллективах "мерседесы",
Вот только "Чаек" нам недостает.
А на Таганке - там возня повальная,
Перед гастролями она бурлит,-
Им предстоит в Париж дорога дальняя,
Но "Птица синяя" не предстоит.
Здесь режиссер в актере умирает,
Но - вот вам парадокс и перегиб:
Сева - Севу каждый знает -
В Ефремове чуть было не погиб.
Нет, право, мы похожи, даже в споре,
Живем и против правды не грешим:
Я тоже чуть не умер в режиссере
И, кстати, с удовольствием большим...
Идут во МХАТ актеры, и едва ли
Затем, что больше платят за труды.
Но дай Бог счастья тем, кто на бульваре,
Где чище стали Чистые пруды!
Тоскуй, Олег, в минуты дорогие
По вечно и доподлинно живым!
Все понимают эту ностальгию
По бывшим современникам твоим.
Волхвы пророчили концы печальные:
Мол, змеи в черепе коня живут...
А мне вот кажется, дороги дальние,
Глядишь, когда-нибудь и совпадут.
Ученые, конечно, не наврали.
Но ведь страна искусств - страна чудес,
Развитье здесь идет не по спирали,
A вкривь и вкось, вразрез, наперерез.
Затихла брань, но временны поблажки,
Светла Адмиралтейская игла.
Таганка, МХАТ идут в одной упряжке,
И общая телега тяжела.
Мы - пара тварей с Ноева Ковчега,
Два полушарья мы одной коры.
Не надо в академики Олега!
Бросайте дружно черные шары!
И с той поры, как люди слезли с веток,
Сей день - один из главных. Можно встать
И тост поднять за десять пятилеток -
За сто на два, за два по двадцать пять!</text><name>Олегу Ефремову</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник -
Пройдет, зайдет и вновь покинет дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветром в даль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава,
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком...
Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.</text><name>Отговорила роща золотая...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>И служил Иаков за Рахиль семь
лет; и они показались ему за несколько
дней, потому что он любил ее.
Книга Бытия
И встретил Иаков в долине Рахиль,
Он ей поклонился, как странник бездомный.
Стада подымали горячую пыль,
Источник был камнем завален огромным.
Он камень своею рукой отвалил
И чистой водой овец напоил.
Но стало в груди его сердце грустить,
Болеть, как открытая рана,
И он согласился за деву служить
Семь лет пастухом у Лавана.
Рахиль! Для того, кто во власти твоей,
Семь лет - словно семь ослепительных дней.
Но много премудр сребролюбец Лаван,
И жалость ему незнакома.
Он думает: каждый простится обман
Во славу Лаванова дома.
И Лию незрячую твердой рукой
Приводит к Иакову в брачный покой.
Течет над пустыней высокая ночь,
Роняет прохладные росы,
И стонет Лаванова младшая дочь,
Терзая пушистые косы,
Сестру проклинает и Бога хулит,
И Ангелу Смерти явиться велит.
И снится Иакову сладостный час:
Прозрачный источник долины,
Веселые взоры Рахилиных глаз
И голос ее голубиный:
Иаков, не ты ли меня целовал
И черной голубкой своей называл?</text><name>Библейские стихи: Рахиль</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Засветила я свою лампаду,
Опустила занавес окна.
Одиноких тайную усладу
Для меня открыла тишина.
Я не внемлю шуму городскому,
Стонам жизни, вскрикам суеты,
Я по шелку бледно-голубому
Вышиваю белые цветы.
Шью ли я для брачного алькова
Мой волшебный, радостный узор?
Или он надгробного покрова
Изукрасит траурный убор?...
Иль жрецу грядущей новой веры
Облечет неведомый обряд?
Иль в утеху царственной гетеры
Расцветит заманчивый наряд...
Иль на буйном празднике свободы
Возликует в яркости знамен?..
Иль, завесив сумрачные своды,
В пышных складках скроет черный трон?.
В откровенье новому Синаю
Обовьет ли новую скрижаль?..
Я не знаю, ничего не знаю -
Что мне страшно и чего мне жаль!
Волей чуждой, доброю иль злого,
Для венка бессмертной красоты
Зацветайте под моей иглою,
Зацветайте, белые цветы!</text><name>Засветила я свою лампаду...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Другу Мусе Магомедову
Чтоб сердце билось учащенно,
Давай отправимся в Ахвах,
Узнаем, молоды ль еще мы
Иль отгуляли в женихах?
Тряхнем-ка юностью в Ахвахе
И вновь,
как там заведено,
Свои забросим мы папахи
К одной из девушек в окно.
И станет сразу нам понятно,
В кого девчонка влюблена:
Чья шапка вылетит обратно,
К тому девчонка холодна...
И о любви лихие толки,—
Все это было не вчера.
В тот давний год подростком ставший,
Не сверстников в ауле я,
А тех, кто был намного старше,
Старался залучить в друзья.
Не потому ли очутился
С парнями во дворе одном,
Где раньше срока отличился,
И не раскаиваюсь в том.
Листва шуршала, словно пена,
Светила тонкая луна.
Мы долго слушали, как пела
Горянка, сидя у окна.
Про солнце пела, и про звезды,
И про того, кто сердцу мил.
Пусть он спешит, пока не поздно,
Пока другой не полюбил.
Что стала трепетнее птахи
Моя душа – не мудрено,
А парни скинули папахи
И стали целиться в окно.
Здесь не нужна была сноровка.
Я, словно жребий: да иль нет,
Как равный, кепку бросил ловко
За их папахами вослед.
Казалось, не дышал я вовсе,
Когда папахи по одной,
Как будто из закута овцы,
Выскакивали под луной.
И кепка с козырьком, похожим
На перебитое крыло,
Когда упала наземь тоже,
Я понял — мне не повезло.
А девушка из состраданья
Сказала:
— Мальчик, погоди.
Пришел ты рано на свиданье,
Попозже, милый, приходи.
Дрожа от горя, как от страха,
Ушел я, раненый юнец,
А кто-то за своей папахой
В окно распахнутое лез.
Промчались годы, словно воды,
Не раз листвы кружился прах,
Как через горы, через годы
Приехал снова я в Ахвах.
Невесты горские...
Я пал ли
На поле времени для них?
Со мной другие были парни,
И я был старше остальных.
Все как тогда: и песня та же,
И шелест листьев в тишине.
И вижу,
показалось даже,
Я ту же девушку в окне.
Когда пошли папахи в дело,
О счастье девушку моля,
В окно раскрытое влетела
И шляпа модная моя.
Вздыхали парни, опечалясь,
Ах, отрезвляющая быль:
Папахи наземь возвращались,
Слегка приподнимая пыль.
И, отлетев почти к воротам,
Широкополая моя
Упала шляпа, как ворона,
Подстреленная из ружья.
И девушка из состраданья
Сказала, будто бы в укор:
— Пришел ты поздно на свиданье,
Где пропадал ты до сих пор?
Все как тогда, все так похоже.
И звезды видели с небес:
Другой, что был меня моложе,
В окно распахнутое лез.
И так весь век я,
как ни странно,
Спешу,
надеждой дорожу,
Но прихожу то слишком рано,
То слишком поздно прихожу.
Перевод с аварского Я.Козловского</text><name>В Ахвахе</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>И ношусь, крылатый вздох,
Меж землей и небесами.
Е.Баратынский
Мучительный дар даровали мне боги,
Поставив меня на таинственной грани.
И вот я блуждаю в безумной тревоге,
И вот я томлюсь от больных ожиданий.
Нездешнего мира мне слышатся звуки,
Шаги эвменид и пророчества ламий...
Но тщетно с мольбой простираю я руки,
Невидимо стены стоят между нами.
Земля мне чужда, небеса недоступны,
Мечты навсегда, навсегда невозможны.
Мои упованья пред небом преступны,
Мои вдохновенья пред небом ничтожны!</text><name>Мучительный дар</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>Томасу Венцлова
Развалины есть праздник кислорода
и времени. Новейший Архимед
прибавить мог бы к старому закону,
что тело, помещенное в пространство,
пространством вытесняется.
Вода
дробит в зерцале пасмурном руины
Дворца Курфюрста; и, небось, теперь
пророчествам реки он больше внемлет,
чем в те самоуверенные дни,
когда курфюрст его отгрохал.
Кто-то
среди развалин бродит, вороша
листву запрошлогоднюю. То - ветер,
как блудный сын, вернулся в отчий дом
и сразу получил все письма.</text><name>Открытка из города К.</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1916</date_from><text>В грохоте улицы, в яростном вопле вагонов,
В скрежете конских, отточенных остро подков,
Сердце закружено, словно челнок Арионов,
Сердце недвижно, как месяц среди облаков.
Возле стены попрошайка лепечет неясно,
Гулкие льдины по трубам срываются с крыш...
Как шаровидная молния, сердце опасно -
И осторожно, и зорко, и тихо, как мышь.</text><name>Весной</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1829</date_from><text>Она одна казалась мне мила,
Как роза свежая весною;
Как роза юная, цвела
Вдали от света, бурь и зла
Она прекрасною душою.
Улыбка, легкий стан, ее убор простой —
Всё было зеркалом Авроры,
И в новом мире к ней одной
Невольно мрачные мои стремились взоры.
Всегда беспечна, весела,
Она казалась мне мила
Невинностью своей и детской простотою —
Всё в ней для глаз моих дышало красотою.
Стыдливость, детский страх, звук трепетный речей,
Ее рука в руке моей
И первый поцелуй дрожащими устами
И нежное «люблю» вполголоса, с слезами,
Улыбка райская, вид девственный лица,
И всё для глаз, для чувств земное совершенство
Могли б вдохнуть небесное блаженство
В стальную грудь темничного жильца,
Могли б разжечь любви опасный пламень,
Но грудь моя была как камень.
О, сколько раз вечернею порой
Она мой кров убогий посещала
И думы гордые и ропот правый мой
Улыбкой детскою смиряла.
Поблек румянца цвет живой,
Прелестное чело задумчивость покрыла
И тайная печаль грудь слабую стеснила!
Она жила надеждою одной,
Как срезанный цветок ещё живет росой,—
Родных, забавы, свет для пришлеца забыла
И, к небу взор поднявши свой,
У неба мир душе молила.
Беспечная, зачем ты встретилась со мной?
Зачем ты странника узнала?
Вся жизнь его загадка для тебя,
Ты с тайн его не снимешь покрывала.
Не встретишь с ним ты радостного дня!
И совесть мрачная, преследуя меня,
Душе холодной говорила:
Она живет теперь надеждою одной,
Как срезанный цветок живет еще росой,—
Родных, забавы, свет для пришлеца забыла!
И эта мысль летела вслед за ней,
В печальную тайгу, на пажити полей,
Чрез волны быстрые за светлою струею
И в мирный дом ее отца,
Где, бледная, она с растерзанной душою
Молила за меня творца!
Беспечная, зачем ты странника узнала?
Вся жизнь его загадка для тебя,
Ты с тайн его не снимешь покрывала.
Не встретишь с ним ты радостного дня,
Ты к сердцу не прижмешь дрожащею рукою
Венчального кольца!
И в радости его безмолвного лица
На лоне роскоши не оросишь слезою.
Задумчивый, один повсюду пред собою
Я видел дом ее отца,
Где, бледная, она с растерзанной душою
Молила за меня творца!
Но я не знал, что пламень потаенный
Давно горел в груди моей,
Я выше был судьбы своей
И весь бледнел пред девою смиренной...
Где ж твой обет, сын праха и земли?
Светильник твой над бездной роковою?
Что ж мрачные твои гаданья прорекли?
Ты дышишь вновь любовию земною!
Она моя, она теперь со мною,
Неразделенное одно!
Ее рука с моей рукою,
Как крепкое с звеном звено!
Она мой путь, как вера, озарила.
Как дева рая и любви,
Она сказала мне отрадное «живи»
И раны сердца залечила!
Упал с души моей свинец,
Ты мне дала ключи земного рая —
Возьми кольцо, надень венец,
Пойдем вперед, сопутница младая!</text><name>Она одна казалась мне мила...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1963</date_from><text>Пришли иные времена.
Взошли иные имена.
Они толкаются, бегут.
Они врагов себе пекут,
приносят неудобства
и вызывают злобства.
Ну, а зато они — «вожди»,
и их девчонки ждут в дожди
и, вглядываясь в сумрак,
украдкой брови слюнят.
А где же, где твои враги?
Хоть их опять искать беги.
Да вот они — радушно
кивают равнодушно.
А где твои девчонки, где?
Для их здоровья на дожде
опасно, не иначе —
им надо внуков нянчить.
Украли всех твоих врагов.
Украли легкий стук шагов.
Украли чей-то шепот.
Остался только опыт.
Но что же ты загоревал?
Скажи — ты сам не воровал,
не заводя учета,
все это у кого-то?
Любая юность — воровство.
И в этом — жизни волшебство:
ничто в ней не уходит,
а просто переходит.
Ты не завидуй. Будь мудрей.
Воров счастливых пожалей.
Ведь как ни озоруют,
их тоже обворуют.
Придут иные времена.
Взойдут иные имена.</text><name>Пришли иные времена...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1930</date_from><text>Клавдии О.
В ногах за пригородом льстится
Поземок - легендарный змей.
Дороги настежь, и синица -
Как колокольчик у дверей.
И в мир иной мы входим оба.
Любимая, не отставай!
Навстречу солнце над сугробом -
Как в новоселье каравай.
И, молодая, встрече нашей
Ель кланяется на бегу.
Жизнь полной чашей, полной чашей
У жаждущих и жарких губ.
- Да здравствует...
И пить мы будем,
И в битве смертной победим...
Дремучей кровью крепнут груди
Под свитером твоим тугим.
Ты мир готова, как ребенка,
Привлечь на грудь свою,
И он,
Насытясь, засмеется звонко
В порозовевший небосклон...
Дороги настежь... Дорогая,
Ты о закате не жалей,
Звенит синица, затихая,
Как колокольчик у дверей.</text><name>Бег на лыжах</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1956</date_from><text>Из поэтовой мастерской,
не теряясь в толпе московской,
шел по улице по Тверской
с толстой палкою Маяковский.
Говорлива и широка,
ровно плещет волна народа
за бортом его пиджака,
словно за бортом парохода.
Высока его высота,
глаз рассерженный смотрит косо,
и зажата в скульптуре рта
грубо смятая папироса.
Всей столице издалека
очень памятна эта лепка:
чисто выбритая щека,
всероссийская эта кепка.
Счастлив я, что его застал
и, стихи заучив до корки,
на его вечерах стоял,
шею вытянув, на галерке.
Площадь зимняя вся в огнях,
дверь подъезда берется с бою,
и милиция на конях
над покачивающейся толпою.
У меня ни копейки нет,
я забыл о монетном звоне,
но рублевый зажат билет -
все богатство мое - в ладони.
Счастлив я, что сквозь зимний дым
после вечера от Музея
в отдалении шел за ним,
не по-детски благоговея.
Как ты нужен стране сейчас,
клубу, площади и газетам,
революции трубный бас,
голос истинного поэта!</text><name>Маяковский</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1967</date_from><text>Памяти Симона Чиковани
Ослик топал в Гантиади,
Рыжий, тощий, молодой.
Человечек топал сзади,
Рыжий, тощий, молодой.
Козьим сыром и водой
Торговали на развилках,
Соус огненный в бутылках
Ждал соития с едой.
Геральдический петух
Спал в подоле у старушки,
И языческой пирушки
Реял крупный, зрелый дух.
Этот день почти потух,
Своды светом обнищали,
Но дорогу освещали
Море, ослик и пастух.
Золотистые круги
Источали эти трое
И библейские торги
Освещали под горою
Незаметно для других,
Но любовно и упорно.
Ослик ел колючки терна,
Пастушок - фундучьи зерна.
Где-то рядышком, из рая,
Но совсем не свысока,
Пела нежная валторна,
К этой ночи собирая
Все разрозненное в мире,
Все разбросанное ветром
За последние века.</text><name>Вечерний свет</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Сегодня день, когда идут толпами
На гробы близких возлагать венки...
О, не скупись последними цветами!
Не пожалей движения руки!
На грудь мою клади венок твой смело.
Вторично ей в любви не умирать...
Как я любил... как страсть во мне горела.
Из-под венка, поверь мне, не узнать.</text><name>Сегодня день, когда идут толпами...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1921</date_from><text>Четвертый Октябрь
Окликаю Коршуна в пустыне:
— Что летишь, озлоблен и несмел?—
«Кончен пир мой! более не стынет
Труп за трупом там, где бой гремел!»
Окликаю Волка, что поводит
Сумрачно зрачками: — Что уныл?—
«Нет мне места на пустом заводе:
Утром колокол на нем звонил...»
Окликаю Ветер: — Почему ты
Вой ведешь на сумрачных ладах?—
«Больше мне нельзя в годину смуты
Раздувать пожары в городах!»
Окликаю Зиму:— Эй, старуха!
Что твоя повисла голова?—
«Плохо мне! Прикончена разруха,
Всюду мне в лицо трещат дрова».
Чу! гудок фабричный! Чу! взывают
Свистом, пролетая, поезда.
Красные знамена обвивают
Русь былую, словно пояса.
Что грозило, выло и рычало,
Все притихло, чуя пятый год.
Люди, люди! Это лишь начало,
Октября четвертого приход!
Из войны, из распрь и потрясений
Все мы вышли к бодрому труду;
Мы куем, справляя срок весенний,
Новой жизни новую руду.
Кто трудился, всяк на праздник прошен!
Путь вперед — роскошен и широк.
Это — зов, что в глубь столетий брошен,
Это — наше право, это — рок!</text><name>Оклики</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Мгновенно слово. Короток век.
Где ж умещается человек?
Как, и когда, и в какой глуши
распускаются розы его души?
Как умудряется он успеть
свое промолчать и свое пропеть,
по планете просеменить,
гнев на милость переменить?
Как умудряется он, чудак,
на ярмарке
поцелуев и драк,
в славословии и пальбе
выбрать только любовь себе?
Осколок выплеснет его кровь:
«Вот тебе за твою любовь!»
Пощечины перепадут в раю:
«Вот тебе за любовь твою!»
И все ж умудряется он, чудак,
на ярмарке
поцелуев и драк,
в славословии
и гульбе
выбрать только любовь себе!</text><name>Мгновенно слово. Короток век...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Ну, прости, моя Любовь, утеха драгая!
В тебе была надежда мне сладка.
Даром что ты мучила иногда мя злая,
Я тя любил, и всегда с тобой мне речь гладка.
Ну, прости, моя Любовь, утеха драгая!
Аминта не есть в согласии с нами:
Мне во всем изменила, весьма мя ругая
Всеми своими худыми делами.
И тако за неверность сию ее злобну
Хощу, чтоб в сердце моем ей не быти.
Но тебя для всех утех по постелю гробну
Я не имею никогда забыти.</text><name>Ну, прости, моя Любовь, утеха драгая!..</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1832</date_from><text>«Сестрица! знаешь ли, беда!—
На корабле Мышь Мыши говорила,—
Ведь оказалась течь: внизу у нас вода
Чуть не хватила
До самого мне рыла.
(А правда, так она лишь лапки замочила.)
И что диковинки — наш капитан
Или с похмелья, или пьян.
Матросы все — один ленивее другого;
Ну, словом, нет порядку никакого.
Сейчас кричала я во весь народ,
Что ко дну наш корабль идет:
Куда!— Никто и ухом не ведет,
Как будто б ложные я распускала вести;
А ясно — только в трюм лишь стоит заглянуть,
Что кораблю часа не дотянуть.
Сестрица! неужли нам гибнуть с ними вместе!
Пойдем же, кинемся скорее с корабля;
Авось не далеко земля!»
Тут в Океан мои затейницы спрыгнули
И — утонули;
А наш корабль, рукой искусною водим,
Достигнул пристани и цел и невредим.
Теперь пойдут вопросы:
А что же капитан, и течь, и что матросы?
Течь слабая, и та
В минуту унята;
А остальное — клевета.</text><name>Мыши</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1920</date_from><text>Сквозь туман едва заметный
Тихо блещет Кострома,
Словно Китеж, град заветный,-
Храмы, башни, терема.
Кострома - воспоминанья,
Исторические сны,
Легендарные сказанья,
Голос русской старины,
Уголок седого быта,
Новых фабрик и купцов,
Где так много было скрыто
Чистых сил и вещих снов.
В золотых венцах соборов,
Кострома, светла, бела,
В дни согласий и раздоров
Былью русскою жила.
Но от этой были славной
Сохранила что она?
Как в Путивле Ярославна,
Ждет ли верная жена?</text><name>Сквозь туман едва заметный...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1916</date_from><text>Нет, больше не могу смотреть я
Туда, в окно!
О, это горькое предсмертье,-
К чему оно?
Во всём одно звучит: "Разлуке
Ты обречен!"
Как нежно в нашем переулке
Желтеет клен!
Ни голоса вокруг, ни стука,
Всё та же даль...
А всё-таки порою жутко,
Порою жаль.</text><name>Утро</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Изучать систему йогов не хочу,
К огорчению факиров и ученых.
В детстве было: руку на свечу -
Прослывешь героем у девчонок.
Многоликий, многоногий бог
Смотрит, кто это к нему приехал в гости;
Смог бы иностранец иль не смог
Для проверки воли лечь на гвозди?
Я сумел бы, да не стану напоказ
Протыкать себя отточенным стилетом.
Признаюсь, что пробовал не раз,
Правда, оставался цел при этом.
У себя я снисхожденья не просил —
Будет страшно, будет больно, ну и ладно!
Ревности горящий керосин
Я глотал отчаянно и жадно;
Если сердце обвивала мне змея,
И сжимала, и сжимала, и сжимала,
Слишком громко, но смеялся я.
Пусть считают — мне и горя мало.
Между ребер мне вонзали клевету,
Заставляли выгибаться, я не гнулся,
И мерзавили мою мечту,
Чтобы рухнул и уснул без пульса.
Было на ухабах всех моих дорог
Столько случаев для испытанья воли,
Что могу, как настоящий йог,
Демонстрировать пренебреженье к боли.</text><name>Система йогов</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from></date_from><text>Я в гарнизонном клубе за Карпатами
читал об отступлении, читал
о том, как над убитыми солдатами
не ангел смерти, а комбат рыдал.
И слушали меня, как только слушают
друг друга люди взвода одного.
И я почувствовал, как между душами
сверкнула искра слова моего.
У каждого поэта есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
все мелкие обиды и провинности
прощает за правдивые стихи.
И у меня есть тоже неизменная,
на карту не внесенная, одна,
суровая моя и откровенная,
далекая провинция - Война...</text><name>Я в гарнизонном клубе за Карпатами...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1888</date_from><text>Нет, не забуду я тот ранний огонек,
Который мы зажгли на первом перевале,
В лесу, где соловьи и пели и рыдали,
Но миновал наш май - и миновал их срок.
О, эти соловьи!.. Благословенный рок
Умчал их из страны калинника и елей
В тот теплый край, где нет простора для метелей.
И там, где жарче юг и где светлей восток,
Где с резвой пеною и с сладостным журчаньем
По камушкам ручьи текут, а ветерок
Разносит вздохи роз, дыша благоуханьем,
Пока у нас в снегах весны простыл и след,
Там - те же соловьи и с ними тот же Фет...
Постиг он как мудрец, что если нас с годами
Влечет к зиме, то - нам к весне возврата нет,
И - улетел за соловьями.
И вот, мне чудится, наш соловей-поэт,
Любимец роз, пахучими листами
Прикрыт, и - вечной той весне поет привет.
Он славит красоту и чары, как влюбленный
И в звезды и в грозу, что будит воздух сонный,
И в тучки сизые, и в ту немую даль,
Куда уносятся и грезы, и печаль,
И стаи призраков причудливых и странных,
И вздохи роз благоуханных.
Волшебные мечты не знают наших бед:
Ни злобы дня, ни думы омраченной,
Ни ропота, ни лжи, на все ожесточенной,
Ни поражений, ни побед.
Все тот же огонек, что мы зажгли когда-то,
Не гаснет для него и в сумерках заката,
Он видит призраки ночные, что ведут
Свой шепотливый спор в лесу у перевала.
Там мириады звезд плывут без покрывала,
И те же соловьи рыдают и поют.</text><name>А.А. Фет</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1940</date_from><text>Здесь мертвецы стеною за живых!
Унылые и доблестные черти,
Мы баррикады строили из них,
Обороняясь смертью против смерти.
За ними укрываясь от огня,
Я думал о конце без лишней грусти:
Мол, сделают ребята из меня
Вполне надежный для упора бруствер.
Куда как хорошо с меня стрелять.
Не вздрогну под нацеленным оружьем...
Все, кажется, сослужено... Но глядь,
Мы после смерти тоже службу служим!</text><name>Здесь мертвецы стеною за живых!..</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1838</date_from><text>"На землю ступай,- провиденье сказало,-
И пристально там посмотри на людей,
Дела их твоя чтоб душа замечала
И в памяти ясно хранила своей.
Ты вырви в них душу и в смелом созданье
Ее передай им ты в звучных словах,
И эти слова не исчезнут в преданье
И вечно в людских сохранятся умах.
Иди же, мой сын, безбоязненно, смело,
Иди же, иди ты, мой избранный, в мир,
Иди и свершай там великое дело..."
Сказало, решило - явился Шекспир.</text><name>Шекспир</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Весна не помнит осени дождливой...
Опять шумит веселая волна,
С холма на холм взбегая торопливо,
В стоцветной пене вся озарена...
Здесь лист плетет, там гонит из зерна
Веселый стебель... Звонка, говорлива,
В полях, лесах раскинулась она...
Весна не знает осени дождливой...
Что ей до бурь, до серого томленья,
До серых дум осенней влажной тьмы,
До белых вихрей пляшущей зимы?!
Среди цветов, средь радостного пенья
Проворен шаг, щедра ее рука...
О яркий миг, поверивший в века!</text><name>Весна не помнит осени дождливой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Человечеству любо храбриться.
Людям любо греметь и бряцать,
и за это нельзя порицать,
потому что пожалуйте бриться -
и уныло бредет фанфарон,
говорун торопливо смолкает:
часовые с обеих сторон,
судьи перья в чернила макают.
Так неужто приврать нам нельзя
между пьяных друзей и веселых,
если жизненная стезя -
ординарный разбитый проселок?
Биографию отлакируешь,
на анкету блеск наведешь -
сердце, стало быть, очаруешь,
душу, стало быть, отведешь.</text><name>Человечеству любо храбриться...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>К. Р.</author><date_from>1888</date_from><text>Принцу Петру
Александровичу Олъденбургскому
Говорят мне: «Собою владеть ты умей,
Научиться пора хладнокровью;
Надо сдержанней быть; ты немало людей
Необдуманной сгубишь любовью...»
Но любовь удержать разве властна душа,
Как добычу орел в сильных лапах?
Нет, цветам, благовоньем весенним дыша,
Не сдержать упоительный запах!
Коль любить, так безумствуя в страсти слепой,
В этом бреде бессилен рассудок...
Знать ли солнцу, что им с вышины голубой
Спалена красота незабудок?</text><name>Говорят мне: Собою владеть ты умей...</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1973</date_from><text>Такой туман, и мост исчез.
Рукой прохожего узнаешь через дождь,
Когда над незнакомою рекой
По незнакомой улице идешь.
Все незнакомо, все переменилось,
А час назад, до первых фонарей,
Все тосковало,
Все непогодой,
Слякотью томилось,-
И тьмы звало, и все же становилось
И на душе и в небесах - смурней.</text><name>Перед снегом</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1828</date_from><text>Будь, любезная, далеко,
Так, как запад от востока;
Но любви чего нельзя?
Степь и море — ей стезя,
Сердце всюду страж и плата,
К милой шаг и до Багдада.</text><name>С персидского</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from>1958</date_from><text>(Рембо в Париже)
Рано утром приходят в скверы
Одинокие злые старухи,
И скучающие рантьеры
На скамейках читают газеты.
Здесь тепло, розовато, влажно,
Город заспан, как детские щеки.
На кирпично-красных площадках
Бьют пожарные струи фонтанов,
И подстриженные газоны
Размалеваны тенью и солнцем.
В это утро по главной дорожке
Шел веселый и рыжий парень
В желтовато-зеленой ковбойке.
А за парнем шагала лошадь.
Эта лошадь была прекрасна,
Как бывает прекрасна лошадь -
Лошадь розовая и голубая,
Как дессу незамужней дамы,
Шея - словно рука балерины,
Уши - словно чуткие листья,
Ноздри - словно из серой замши,
И глаза азиатской рабыни.
Парень шел и у всех газировщиц
Покупал воду с сиропом,
А его белоснежная лошадь
Наблюдала, как на стакане
Оседает озон с сиропом.
Но, наверно, ей надоело
Наблюдать за веселым парнем,
И она отошла к газону
И, ступив копытом на клумбу,
Стала кушать цветы и листья,
Выбирая, какие получше.
- Кыш!- воскликнули все рантьеры.
- Брысь!- вскричали злые старухи. -
Что такое - шляется лошадь,
Нарушая общий порядок!-
Лошадь им ничего не сказала,
Поглядела долго и грустно
И последовала за парнем.
Вот и все - ничего не случилось,
Просто шел по улице парень,
Пил повсюду воду с сиропом,
А за парнем шагала лошадь...
Это странное стихотворенье
Посвящается нам с тобою.
Мы с тобой в чудеса не верим,
Оттого их у нас не бывает...</text><name>Белые стихи</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1895</date_from><text>Хорошо бы стать рыбачкой,
Смелой, сильной и простой,
С необутыми ногами,
С непокрытой головой.
Чтоб в ладье меня качала б
Говорливая волна,
И в глаза мои глядели б
Небо, звезды и луна.
На прибрежные каменья
Выходила б я боса,
И по ветру черным флагом
Развевалась бы коса.</text><name>Хорошо бы стать рыбачкой...</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Взгляни на этот лик; искусством он
Небрежно на холсте изображен,
Как отголосок мысли неземной,
Не вовсе мертвый, не совсем живой;
Холодный взор не видит, но глядит
И всякого, не нравясь, удивит;
В устах нет слов, но быть они должны:
Для слов уста такие рождены;
Смотри: лицо как будто отошло
От полотна,- и бледное чело
Лишь потому не страшно для очей,
Что нам известно: не гроза страстей
Ему дала болезненный тот цвет,
И что в груди сей чувств и сердца нет.
О боже, сколько я видал людей,
Ничтожных - пред картиною моей,
Душа которых менее жила,
Чем обещает вид сего чела.</text><name></name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Меж золоченых бань и обелисков славы
Есть дева белая, а вкруг густые травы.
Не тешит тирс ее, она не бьет в тимпан,
И беломраморный ее не любит Пан,
Одни туманы к ней холодные ласкались,
И раны черные от влажных губ остались.
Но дева красотой по-прежнему горда,
И трав вокруг нее не косят никогда.
Не знаю почему - богини изваянье
Над сердцем сладкое имеет обаянье...
Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,
И ноги сжатые, и грубый узел кос.
Особенно, когда холодный дождик сеет,
И нагота ее беспомощно белеет...
О, дайте вечность мне,- и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.</text><name>"PACE": СТАТУЯ МИРА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1811</date_from><text>Романс
Озарися, дол туманный;
Расступися, мрак густой;
Где найду исход желанный?
Где воскресну я душой?
Испещренные цветами,
Красны холмы вижу там...
Ах! зачем я не с крылами?
Полетел бы я к холмам.
Там поют согласны лиры;
Там обитель тишины;
Мчат ко мне оттоль зефиры
Благовония весны;
Там блестят плоды златые
На сенистых деревах;
Там не слышны вихри злые
На пригорках, на лугах.
О предел очарованья!
Как прелестна там весна!
Как от юных роз дыханья
Там душа оживлена!
Полечу туда... напрасно!
Нет путей к сим берегам;
Предо мной поток ужасный
Грозно мчится по скалам.
Лодку вижу... где ж вожатый?
Едем!.. будь, что суждено...
Паруса ее крылаты,
И весло оживлено.
Верь тому, что сердце скажет;
Нет залогов от небес;
Нам лишь чудо путь укажет
В сей волшебный край чудес.</text><name>Желание</name><date_to>1811</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1819</date_from><text>Куда летишь? К каким пристанешь берегам,
Корабль, несущий по волнам
Судьбы великого парода?
Что ждет тебя? Покой иль бурей непогода?
Погибнешь иль прейдешь со славою к векам,
Потомок древних сосн, Петра рукою мощной
Во прах низверженных в степях, где Белы полнощный,
Дивясь, зрел новый град, возникший средь чудес?
Да будет над тобой покров благих небес!
Мы видели тебя игрой сердитой влаги,
Грозой разбитый мачт конец твой предвещал;
Под блеском молний ты носился между скал,
Но силою пловцов, чад славы и отваги,
На якорь опершись, ты твердо устоял.
Недаром ты преплыл погибельные мели,
И тучи над тобой рассек приветный свет;
Обдержанный под бурей бед,
Незримым кормщиком ты призван к славной цели.
Шести морей державный властелин,
Ты стой в лицо врагам, как браней исполин!
Давно посол небес твой страж, орел двуглавый
На гордом флаге свил гнездо побед и славы.
Пускай почиет днесь он в грозной тишине,
Приосенив тебя своим крылом обширным!
Довольно гром метал ты в пламенной войне
От утренних морей к вечерней стороне.
Днесь путь тебе иной: теки к победам мирным!
Вселенною да твой благословится бег!
Открой нам новый мир за новым небосклоном!
Пловцов ты приведи на тот счастливый брег,
Где царствует в согласии с законом
Свобода смелая, народов божество;
Где рабства нет вериг, оков немеют звуки,
Где благоденствуют торговля, мир, науки,
И счастие граждан — владыки торжество!</text><name>К кораблю</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>На шее мелких четок ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая челка.
И непохожа на полет
Походка медленная эта,
Как будто под ногами плот,
А не квадратики паркета.
А бледный рот слегка разжат,
Неровно трудное дыханье,
И на груди моей дрожат
Цветы небывшего свиданья.</text><name>На шее мелких четок ряд...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Малыши среди двора
Хоровод водили.
В гуси-лебеди игра,
Серый волк — Василий.
— Гуси-лебеди, домой!
Серый волк под горой!
Волк на них и не глядит,
Волк на лавочке сидит.
Собрались вокруг него
Лебеди и гуси.
— Почему ты нас не ешь?—
Говорит Маруся.
— Раз ты волк, так ты не трусь!
Закричал на волка гусь.—
От такого волка
Никакого толка!
Волк ответил:— Я не трушу,
Нападу на вас сейчас.
Я доем сначала грушу,
А потом примусь за вас!</text><name>Гуси-лебеди</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1917</date_from><text>Посмотри на ненужные доски -
Это кони разбили станки.
Слышишь свист, удаленный и плоский?
Это в море ушли миноноски
Из заваленной льдами реки.
Что же, я не моряк и не конник,
Спать без просыпа? Книгу читать?
Сыпать зерна на подоконник?
А! я вовсе не птичий поклонник,
Да и книга нужна мне не та...
Жизнь учила веслом и винтовкой,
Крепким ветром, по плечам моим
Узловатой хлестала веревкой,
Чтобы стал я спокойным и ловким,
Как железные гвозди, простым.
Вот и верю я палубе шаткой,
И гусарским, упругим коням,
И случайной походной палатке,
И любви расточительно-краткой,
Той, которую выдумал сам.</text><name>Посмотри на ненужные доски...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1957</date_from><text>Лучшие
из поколения,
цвести вам —
не увядать!
Вашего покорения
бедам —
не увидать!
Разные будут случаи —
будьте сильны и дружны.
Вы ведь на то и лучшие —
выстоять вы должны.
Вам петь,
вам от солнца жмуриться,
но будут и беды
и боль...
Благословите на мужество!
Благословите на бой!
Возьмите меня в наступление —
не упрекнете ни в чем.
Лучшие
из поколения,
возьмите меня трубачом!
Я буду трубить наступление,
ни нотой не изменю,
а если не хватит дыхания,
трубу на винтовку сменю.
Пускай, если даже погибну,
не сделав почти ничего,
строгие ваши губы
коснутся лба моего.</text><name>Лучшим из поколения</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1957</date_from><text>Я вздрогнул: одноногий паренек
Стоял внизу — уверенный и ловкий,
На валенке единственном — конек,
Прикрученный растрепанной веревкой.
В нелепом положении своем
Он выглядел таким невозмутимым.
Свободно оттолкнулся костылем
И покатил, повитый снежным дымом.
Вот он уже мелькает вдалеке,
Вот снова приближается, как веха,
Летящий на единственном коньке,
Сын нашего отчаянного века.
И он, и все товарищи его,
Скользящие навстречу или следом,
Привыкли и не видят ничего
Геройского, особенного в этом.
Звенит конек, потом костыль стучит
И, как весло, мелькает над рекою.
Я проходил. Я тоже сделал вид,
Что каждый день встречается такое.</text><name>Я вздрогнул: одноногий паренек...</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Имеющий невесту есть жених;
а друг жениха, стоящий и
внимающий ему, радостью
радуется, слыша голос жениха.
От Иоанна, III, 29
Я, отрок, зажигаю свечи,
Огонь кадильный берегу.
Она без мысли и без речи
На том смеется берегу.
Люблю вечернее моленье
У Белой церкви над рекой,
Передзакатное селенье
И сумрак мутно-голубой.
Покорный ласковому взгляду,
Любуюсь тайной красоты,
И за церковную ограду
Бросаю белые цветы.
Падет туманная завеса.
Жених сойдет из алтаря.
И от вершин зубчатых леса
Забрежжит брачная заря.</text><name>Я, отрок, зажигаю свечи...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Мятлев</author><date_from>1833</date_from><text>Таракан
Как в стакан
Попадет -
Пропадет,
На стекло -
Тяжело -
Не всползет.
Так и я:
Жизнь моя
Отцвела,
Отбыла;
Я пленен,
Я влюблен,
Но в кого?
Ничего
Не скажу;
Протужу,
Пока сил
Не лишил
Меня бог;
Но чтоб мог
Разлюбить,
Позабыть -
Никогда.
Навсегда
Я с тоской,
Грусти злой
Не бегу:
Не могу
Убежать,
Перестать
Я любить -
Буду жить
И тужить.
Таракан
Как в стакан
Попадет -
Пропадет,
На стекло -
Тяжело -
Не всползет.</text><name>Фантастическая высказка</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1950</date_from><text>Кружится, мчится Земшар —
в зоне огня.
Возле меня бег пар,
возле меня,
возле меня блеск глаз,
губ зов,
жизнь начинает свой сказ
с азов.
Двое идут — шаг в шаг,
дух в дух;
трепет в сердцах, лепет в ушах
их двух.
Этот мальчонка был год назад
безус;
нынче глаза его жаром горят
безумств.
Эта девчурка играла вчера
с мячом;
нынче плечо ей равнять пора
с плечом.
Первый снежок, первый дружок
двойник.
Как он взглянул — будто ожог
проник!
Снег, а вокруг них — соловьи,
перепела;
пальцы его в пальцы свои
переплела.
Стелят не сумерки, а васильки
им путь,
и не снежинки, а мотыльки —
на грудь.
«Не зазнобила бы без привычки
ты рук!»
Их, согревая без рукавички,
сжал друг.
«Ну и тихоня, ну и чудила,
тем — люб!
Как бы с тобою не застудила
я губ!»
Кружится, вьется Земшар,
все изменя.
Возле меня щек жар,
возле меня,
возле меня блеск глаз
губ зов,
жизнь повторяет давний рассказ
с азов!</text><name>Двое идут</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from>1857</date_from><text>Скажи мне, зачем ты так смотришь
Такими большими глазами,
Скажи мне, зачем ты так плачешь
И грудь надрываешь слезами?
Ты можешь рыдать сколько хочешь,
И слез ведь надолго достанет,
Любовь проходящее чувство,
Потешит, помучит, обманет.
Зачем утешаться мечтою?
Не лучше ль рассудку поверить
И то, что так бедно и мало,
Огромною мерой не мерить?
Теперь мы друг друга так любим
И счастливы очень, так что же?
Мне каждый твой взгляд, каждый волос
Всех благ, всех сокровищ дороже.
Дороже! но, может быть, завтра
На новую грудь припаду я,
И в том же, и так же покаюсь
Под праздничный звук поцелуя.</text><name>Скажи мне, зачем ты так смотришь...</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1968</date_from><text>Ты, населивший мглу Вселенной,
то явно видный, то едва,
огонь невнятный и нетленный
материи иль Божества.
Ты, ангелы или природа,
спасение или напасть,
что Ты ни есть - Твоя свобода,
Твоя торжественная власть.
Ты, нечто, взявшее в надземность
начало света, снега, льда,
в Твою любовь, в Твою надменность,
в Тебя вперяюсь болью лба.
Прости! Молитвой простодушной
я иссушила, извела
то место неба над подушкой,
где длилась и текла звезда.
Прошу Тебя, когда темнеет,
прошу, когда уже темно
и близко видеть не умеет
мной разожжённое окно.
Не благодать Твою, не почесть -
судьба земли, оставь за мной
лишь этой комнаты непрочность,
ничтожную в судьбе земной.
Зачем с разбега бесприютства
влюбилась я в ее черты
всем разумом - до безрассудства,
всем зрением - до слепоты?
Кровать, два стула ненадежных,
свет лампы, сумерки, графин
и вид на изгородь продолжен
красой невидимых равнин.
Творилась в этих желтых стенах,
оставшись тайною моей,
печаль пустых, благословенных,
от всех сокрытых зимних дней.
Здесь совмещались стол и локоть,
тетрадь ждала карандаша
и, провожая мимолётность,
беспечно мучилась душа.</text><name>Молитва</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>Юные, светлые братья
Силы, восторга, мечты,
Вам раскрываю объятья,
Сын голубой высоты.
Тени, кресты и могилы
Скрылись в загадочной мгле,
Свет воскресающей силы
Властно царит на земле.
Кольца роскошные мчатся.
Ярок восторг высоты;
Будем мы вечно встречаться
В вечном блаженстве мечты.
Жаркое сердце поэта
Блещет как звонкая сталь.
Горе не знающим света!
Горе обнявшим печаль!</text><name>Песнь Заратустры</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1823</date_from><text>Анахорет по принужденью
И злой болезни, и врачей,
Привык бы я к уединенью,
Привык бы к супу из костей,
Не дав испортить сожаленью
Физиономии своей;
Когда бы непонятной силой
Очаровательниц иль фей
На миг из комнаты моей,
И молчаливой, и унылой,
Я уносим был каждый день
В ваш кабинет, каменам милый.
Пусть, как испуганная тень
Певца предутреннего пеньем,
Послушав вас, взглянув на вас,
С немым, с безропотным терпеньем
И к небесам с благодареньем
Я б улетал к себе тотчас!
Я услаждал бы сим мгновеньем
Часы медлительного дня,
Отнятого у бытия
Недугом злым и для меня
Приправленного скукой тяжкой.</text><name>Анахорет по принужденью...</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1909</date_from><text>Я не знаю, Земля кружится или нет,
Это зависит, уложится ли в строчку слово.
Я не знаю, были ли мо[ими] бабушкой
и дедом
Обезьяны, т[ак] к[ак] я не знаю, хочется ли
мне сладкого или кислого.
Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу,
чтобы солнце
И жилу моей руки соединила общая дрожь.
Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч
моего глаза,
Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).
Но я хочу верить, что есть что-то, что остается,
Когда косу любимой девушки заменить,
напр[имер], временем.
Я хочу вынести за скобки общего множителя,
соединяющего меня,
Солнце, небо, жемчужную пыль.</text><name>Я не знаю, Земля кружится или нет...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1852</date_from><text>Сияет солнце, воды блещут,
На всем улыбка, жизнь во всем,
Деревья радостно трепещут,
Купаясь в небе голубом.
Поют деревья, блещут воды,
Любовью воздух растворен,
И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоен.
Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей...</text><name>Сияет солнце, воды блещут...</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1938</date_from><text>Мужчине - на кой ему черт порошки,
Пилюли, микстуры, облатки.
От горя нас спальные лечат мешки,
Походные наши палатки.
С порога дорога идет на восток,
На север уходит другая,
Собачья упряжка, последний свисток -
Но где ж ты, моя дорогая?
Тут нету ее, нас не любит она.
Что ж делать, не плакать же, братцы!
Махни мне платочком хоть ты, старина,
Так легче в дорогу собраться.
Как будто меня провожает жена,
Махни мне платочком из двери,
Но только усы свои сбрей, старина,
Не то я тебе не поверю.
С порога дорога идет на восток,
На север уходит другая,
Собачья упряжка, последний свисток.
Прощай же, моя дорогая!</text><name>Северная песня</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1852</date_from><text>Из А.Мицкевича
Красавица моя! на что нам разговоры?
Зачем, когда хотим мы чувством поделиться,
Зачем не можем мы душою прямо слиться
И не дробить ее на этот звук, который —
До слуха и сердец достигнуть не успеет —
Уж гаснет на устах и в воздухе хладеет?
«Люблю тебя, люблю!»— твержу я повсечасно.
А ты,— ты смущена и сердишься на друга
За то, что своего любовного недуга
Не может высказать и выразить он ясно,
За то, что обмер он, за то, что нет в нем силы —
Жизнь знаком проявить и избежать могилы.
Сызмала утрудил я праздными речами
Свои уста: теперь хочу их слить с твоими
И говорить хочу с тобою не словами,
А сердцем, вздохами, лобзаньями живыми...
И так проговорить часы, и дни, и лета,
И до скончания, и по скончаньи света.</text><name>Разговор</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1747</date_from><text>Ночною темнотою
Покрылись небеса,
Все люди для покою
Сомкнули уж глаза.
Внезапно постучался
У двери Купидон,
Приятной перервался
В начале самом сон.
"Кто так стучится смело?"-
Со гневом я вскричал.-
"Согрей обмерзло тело,-
Сквозь дверь он отвечал.-
Чего ты устрашился?
Я мальчик, чуть дышу,
Я ночью заблудился,
Обмок и весь дрожу".
Тогда мне жалко стало,
Я свечку засветил,
Не медливши нимало
К себе его пустил.
Увидел, что крилами
Он машет за спиной,
Колчан набит стрелами,
Лук стянут тетивой.
Жалея о несчастье,
Огонь я разложил
И при таком ненастье
К камину посадил.
Я теплыми руками
Холодны руки мял,
Я крылья и с кудрями
До суха выжимал.
Он чуть лишь ободрился,
"Каков-то,- молвил,- лук,
В дожде, чать, повредился".
И с словом стрелил вдруг.
Тут грудь мою пронзила
Преострая стрела
И сильно уязвила,
Как злобная пчела.
Он громко рассмеялся
И тотчас заплясал:
"Чего ты испугался?-
С насмешкою сказал,-
Мой лук еще годится,
И цел и с тетивой;
Ты будешь век крушиться
Отнынь, хозяин мой".</text><name></name><date_to>1747</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Карамзин</author><date_from>1792</date_from><text>Одна нежная мать просила меня сочинить надгробную надпись для умершей двулетней дочери ее. Я предложил ей на выбор следующие пять эпитафий; она выбрала последнюю и приказала вырезать ее на гробе.
Небесная душа на небо возвратилась,
К источнику всего, в объятия Отца.
Пороком здесь она еще не омрачилась;
Невинностью своей пленяла все сердца.
И на земле она, как ангел, улыбалась:
Что ж там, на небесах?
В объятиях земли покойся, милый прах!
Небесная душа, ликуй на небесах!
Едва блеснула в ней небесная душа,
И к Солнцу всех миров поспешно возвратилась.
Покойся, милый прах, до радостного утра!</text><name>Эпитафии (Небесная душа...)</name><date_to>1792</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Пробило десять. В доме тишина.
Она сидит и напряженно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна,
Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!
Пусть вечер люстру звездную включил,
Не так уж поздно, день еще не прожит.
Не может быть, чтоб он не позвонил!
Чтобы не вспомнил - быть того не может!
"Конечно же, он рвался, и не раз,
Но масса дел: то это, то другое...
Зато он здесь и сердцем и душою".
К чему она хитрит перед собою
И для чего так лжет себе сейчас?
Ведь жизнь ее уже немало дней
Течет отнюдь не речкой Серебрянкой:
Ее любимый постоянно с ней -
Как хан Гирей с безвольной полонянкой.
Случалось, он под рюмку умилялся
Ее душой: "Так преданна всегда!"
Но что в душе той - радость иль беда?
Об этом он не ведал никогда,
Да и узнать ни разу не пытался.
Хвастлив иль груб он, трезв или хмелен,
В ответ - ни возражения, ни вздоха.
Прав только он и только он умен,
Она же лишь "чудачка" и "дуреха".
И ей ли уж не знать о том, что он
Ни в чем и никогда с ней не считался,
Сто раз ее бросал и возвращался,
Сто раз ей лгал и был всегда прощен.
В часы невзгод твердили ей друзья:
- Да с ним пора давным-давно расстаться.
Будь гордою. Довольно унижаться!
Сама пойми: ведь дальше так нельзя!
Она кивала, плакала порой.
И вдруг смотрела жалобно на всех:
- Но я люблю... Ужасно... Как на грех!..
И он уж все же не такой плохой!
Тут было бесполезно препираться,
И шла она в свой добровольный плен,
Чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться
И ничего не требовать взамен.
Пробило полночь. В доме тишина...
Она сидит и неотступно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна:
Вдруг позвонит? А вдруг еще придет?
Любовь приносит радость на порог.
С ней легче верить, и мечтать, и жить.
Но уж не дай, как говорится, бог
Вот так любить!</text><name>Обидная любовь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня.
Встречал ли твой прелестный взор -
Не билось сердце у меня.
И что ж? - разлуки первый звук
Меня заставил трепетать
Нет, нет, он не предвестник мук,
Я не люблю - зачем скрывать!
Однако же хоть день, хоть час
Еще желал бы здесь пробыть,
Чтоб блеском этих чудных глаз
Души тревоги усмирить.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from></date_from><text>Будет дальняя дорога,
то в рассвет, а то в закат.
Будет давняя тревога -
и по картам, и без карт.
Юность, парусник счастливый,
не простившись до конца,
то в приливы, то в отливы
тянет зрелые сердца.
Нет, не строки - дарованье
и природы, и судьбы,-
этих смут очарованье,
опьянение борьбы.
Не оплатишь это небо,
где - с орлами в унисон -
чувствуешь, как грозно, нервно
пахнет порохом озон...</text><name>Будет дальняя дорога...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from></date_from><text>Счастлив, кто с юношеских дней,
Живыми чувствами убогой,
Идет проселочной дорогой
К мете таинственной своей!
Кто рассудительной душою
Без горьких опытов узнал
Всю бедность жизни под луною,
И ничему не доверял!
Зачем не мне такую долю
Определили небеса?
Идя по жизненному полю,
Твержу: мой рай, моя краса,
А вижу лишь мою неволю!</text><name>ЭЛЕГИЯ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1964</date_from><text>С далеких лет тоска по мастерской —
Как зуд в костях, как жажда и как голод.
Бредет бродяга со своей тоской,
Работы просят руки, звонок голос,
Поет душа, но где он, твой верстак,
Любой зазубриной любим до боли?
Не мастер ты, всего лишь так, мастак,
Любитель, обожатель, но не боле.
А мастер кто? С младенчества, с утра
На стол кладет он набожные руки,
И прежде чем сказать себе: «Пора!» —
Уже он слышит правильные звуки
Колес и шелест приводных ремней.
О, мастерская! Я с любым поспорю,
Что вездесущая тоска по ней
Сильнее, чем по дому и по морю.</text><name>С далеких лет тоска по мастерской...</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1947</date_from><text>Про смерть поэты с болью говорили
Высокие, печальные слова.
И умирали,
и на их могиле
Кладбищенская высилась трава.
Смерть неизбежно явится за всяким.
О жизнь моя, как ты мне дорога!
Но я умру когда-нибудь в атаке,
Остывшей грудью придавив врага.
Иль с палкою в руке, в смешной панаме,
С тропы сорвавшись, в бездну упаду.
И я умру под горными камнями,
У звезд остекленевших
на виду.
А может, просто - где дорога вьется,
Где, кроме неба, нету ничего,-
Замолкнет сердце вдруг и разорвется
От песен, переполнивших его...
Где б ни было: путем пролегшим круто,
Под ветровой неистовый напев,
Умру и я,
до роковой минуты
Задуматься о смерти не успев.</text><name>Про смерть поэты с болью говорили...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1810</date_from><text>Давно ли в неге утопал,
Пылая страстью безмятежной?
Давно ль зари восход блистающей встречал
На груди белоснежной?..
Шарлота! грозен взор завистливой судьбы -
Она нас разлучила,
Не внемля голосу мольбы,
Утехи цвет скосила.
Но буря грозная минет,
Мы свидимся с тобою -
Душа надеждою живет...
Разлука не страшна мечтою!..
Пусть верность будет твой закон,
Добро - путеводитель,
И спутник верных, Абеон,
Нам снова возвратит обитель.
В замену радостей, забав и страсти милой
Осталися в удел недуги и печаль...
И мысль от прошлого, стремясь в безвестну даль,
Знакомит нас с безвестною могилой!..</text><name>Шарлоте (Давно ли в неге утопал...)</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1859</date_from><text>О, если б ты могла хоть на единый миг
Забыть свою печаль, забыть свои невзгоды!
О, если бы хоть раз я твой увидел лик,
Каким я знал его в счастливейшие годы!
Когда в твоих глазах засветится слеза,
О, если б эта грусть могла пройти порывом,
Как в теплую весну пролeтная гроза,
Как тень от облаков, бегущая по нивам!</text><name>О, если б ты могла хоть на единый миг...</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>В глухих коридорах и в залах пустынных
Сегодня собрались веселые маски,
Сегодня в увитых цветами гостиных
Прошли ураганом безумные пляски.
Бродили с драконами под руку луны,
Китайские вазы метались меж ними,
Был факел горящий и лютня, где струны
Твердили одно непонятное имя.
Мазурки стремительный зов раздавался,
И я танцевал с куртизанкой Содома,
О чем-то грустил я, чему-то смеялся,
И что-то казалось мне странно знакомо.
Молил я подругу: "Сними эту маску,
Ужели во мне не узнала ты брата?
Ты так мне напомнила древнюю сказку,
Которую раз я услышал когда-то.
Для всех ты останешься вечно чужою
И лишь для меня бесконечно знакома,
И верь, от людей и от масок я скрою,
Что знаю тебя я, царица Содома".
Под маской мне слышался смех ее юный,
Но взоры ее не встречались с моими,
Бродили с драконами под руку луны,
Китайские вазы метались меж ними.
Как вдруг под окном, где угрозой пустою
Темнело лицо проплывающей ночи,
Она от меня ускользнула змеею,
И сдернула маску, и глянула в очи.
Я вспомнил, я вспомнил - такие же песни,
Такую же дикую дрожь сладострасть
И ласковый, вкрадчивый шепот: "Воскресни,
Воскресни для жизни, для боли и счастья!"
Я многое понял в тот миг сокровенный,
Но страшную клятву мою не нарушу.
Царица, царица, ты видишь, я пленный,
Возьми мое тело, возьми мою душу!</text><name>Маскарад</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1971</date_from><text>Повеял летний ветерок;
Не дуновенье — легкий вздох,
Блаженный вздох отдохновенья.
Вздохнул и лег вдали дорог
На травы, на древесный мох
И вновь повеет на мгновенье.
Не слишком наша речь бедна,
В ней все имеет имена,
Да не одно: и «лед» и «ледень»,
А ветерок, что в летний час
Дыханьем юга нежит нас,
Когда-то назывался «летень».</text><name>Летень</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1939</date_from><text>Все тот же сон
И снова — дали,
И снова — тень, и снова — свет,
И снова волны разметали
Зарю на золотом песке,
И боль ненужных ожиданий,
И тишина. Тоска без слов,
Тоска несбыточных желаний
В тоске несложенных стихов.</text><name>Все тот же сон...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>На пажитях немых люблю в мороз трескучий
При свете солнечном я солнца блеск колючий,
Леса под шапками иль в инее седом
Да речку звонкую под темно-синим льдом.
Как любят находить задумчивые взоры
Завеянные рвы, навеянные горы,
Былинки сонные среди нагих полей,
Где холм причудливый, как некий мавзолей,
Изваян полночью,- иль тучи вихрей дальных
На белых берегах и полыньях зеркальных.</text><name>На пажитях немых...</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1843</date_from><text>Вы рождены меня терзать -
И речью ласково-холодной,
И принужденностью свободной,
И тем, что трудно вас понять,
И тем, что жребий проклинать
Я поневоле должен с вами,
Затем что глупо мне молчать
И тяжело играть словами.
Вы рождены меня терзать,
Зане друг другу мы чужие.
И ничего, чего другие
Не скажут вам, мне не сказать.</text><name>Вы рождены меня терзать...</name><date_to>1843</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1920</date_from><text>Никогда не перестану удивляться
Девушкам и цветам!
Эта утренняя прохладца
По белым и розовым кустам...
Эти слезы листвы упоенной,
Где сквозится лазурная муть,
Лепестки, что раскрыты удивленно,
Испуганно даже чуть-чуть...
Эта снящаяся их нежность,
От которой, как шмель, закружись!
И неясная боль надежды
На какую-то возвышенную жизнь...</text><name>Никогда не перестану удивляться...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1774</date_from><text>Уже ушли от нас играния и смехи...
Предай минувшие забвению утехи!
Пусть буду только я крушиться в сей любви,
А ты в спокойствии и в радостях живи!
Мне кажется, как мы с тобою разлучились,
Что все противности на мя воополчились
И ото всех сторон, стесненный дух томя,
Случаи лютые стремятся здесь на мя
И множат сердца боль во неисцельной ране.
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной пресильно в судно бьют
И воду с пеною в него из бездны льют.</text><name>Уже ушли от нас играния и смехи...</name><date_to>1774</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1813</date_from><text>Бродил я лесом...
В глуши его
Найти не чаял
Я ничего.
Смотрю, цветочек
В тени ветвей,
Всех глаз прекрасней,
Всех звезд светлей.
Простер я руку,
Но молвил он:
«Ужель погибнуть
Я осужден?»
Я взял с корнями
Питомца рос
И в сад прохладный
К себе отнес.
В тиши местечко
Ему отвел.
Цветет он снова,
Как прежде цвел.
Перевод И.Миримского</text><name>Нашел</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>К. Р.</author><date_from>1883</date_from><text>Уж гасли в комнатах огни...
Благоухали розы...
Мы сели на скамью в тени
Развесистой березы.
Мы были молоды с тобой!
Так счастливы мы были
Нас окружавшею весной;
Так горячо любили!
Двурогий месяц наводил
На нас свое сиянье:
Я ничего не говорил,
Боясь прервать молчанье;
Безмолвно синих глаз твоих
Ты опускала взоры:
Красноречивей слов иных
Немые разговоры.
Чего не смел поверить я,
Что в сердце ты таила,
Все это песня соловья
За нас договорила.</text><name>Уж гасли в комнатах огни...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1934</date_from><text>Шел дождь. Был вечер нехорош,
недобрый, неуклюжий.
Он извивался у калош
сырой гадюкой - лужей.
Был ветер въедлив, липок, лжив,
зудел и ныл со злости;
не только в помыслах кружил,-
завинчивался в кости.
Небес тяжелая пола
до тротуаров висла.
Такая небываль была,
что всё лишалось смысла.
Такая ночь, без слов, без звезд,
такая мразь по коже,
что стало всё это - до слез
на правду непохоже.
Такая мраку благодать
без чувств и без созвездий,
что женщина могла отдать
себя в любом подъезде.
Отдать без слов, отдать зазря
у первого порога.
Шел дождь. Шла ночь. Была заря
отложена без срока.
Был ветер въедлив, скользок мрак,
был вечер непроглядный...
И вот оно случилось так,
неласково, неладно.
Он молод был, он баки брил,
он глуп был, как колода,
он был рождения верзил
не нашего приплода.
Читатель лист перевернет
и скажет: "Что за враки?
Ну где в тридцать четвертый год
ты встретишь эти баки?"
Клянусь тебе, такие есть
с тобой бок о бок, рядом,
что нашу жизнь и нашу честь
крысиным травят ядом.
Сырою ночью, смутной тьмой
меж луж и туч таятся.
А ты - воротишься домой,
и фонари двоятся.
Двоится жизнь, двоится явь,
и - верь не верь про это -
хотя бы влет, хотя бы вплавь
пробиться до рассвета.
Хоть всей премудрости тома
подставь себе под локоть...
А женщина? Она - сама,
Ее - не надо трогать.</text><name>Концовка</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1846</date_from><text>Прощай, холодный и бесстрастный,
Великолепный град рабов,
Казарм, борделей и дворцов,
С твоею ночью гнойно-ясной,
С твоей холодностью ужасной
К ударам палок и кнутов,
С твоею подлой царской службой,
С твоим тщеславьем мелочным,
С твоей чиновнической ... ,
Которой славны, например,
И Калайдович, и Лакьер,
С твоей претензией - с Европой
Идти и в уровень стоять...
Будь проклят ты, ... !</text><name>Прощание с Петербургом</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Мы оба сидим над Окою,
Мы оба глядим на зарю.
Напрасно его беспокою,
Напрасно я с ним говорю!
Я знаю, что он умирает,
И он это чувствует сам,
И память свою умеряет,
Прислушиваясь к голосам,
Присматриваясь, как к находке,
К тому, что шумит и живет...
А девочка-дочка на лодке
Далеко-далеко плывет.
Он смотрит умно и степенно
На мерные взмахи весла...
Но вдруг, словно сталь из мартена,
По руслу заря потекла.
Он вздрогнул... А может, не вздрогнул,
А просто на миг прервалась
И вдруг превратилась в тревогу
Меж нами возникшая связь.
Я понял, что тайная повесть,
Навеки сокрытая в нем,
Писалась за страх и за совесть,
Питалась водой и огнем.
Что все это скрыто от близких
И редко открыто стихам..
На соснах, как на обелисках,
Последний закат полыхал.
Так вот они - наши удачи,
Поэзии польза и прок!..
- А я не сторонник чудачеств,-
Сказал он и спичку зажег.
* См. Н.Заболоцкий.</text><name>Заболоцкий в Тарусе</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Петр Вяземский</author><date_from>1839</date_from><text>Любить. Молиться. Петь. Святое назначенье
Души, тоскующей в изгнании своем,
Святого таинства земное выраженье,
Предчувствие и скорбь о чем-то неземном,
Преданье темное о том, что было ясным,
И упование того, что будет вновь;
Души, настроенной к созвучию с прекрасным,
Три вечные струны: молитва, песнь, любовь!
Счастлив, кому дано познать отраду вашу,
Кто чашу радости и горькой скорби чашу
Благословлял всегда с любовью и мольбой
И песни внутренней был арфою живой!</text><name>Любить. Молиться. Петь</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1970</date_from><text>«Сегодня ночью снился мне Петров.
Он, как живой, стоял у изголовья.
Я думала спросить насчет здоровья,
но поняла бестактность этих слов».
Она вздохнула и перевела
взгляд на гравюру в деревянной рамке,
где человек в соломенной панамке
сопровождал угрюмого вола.
Петров женат был на ее сестре,
но он любил свояченицу; в этом
сознавшись ей, он позапрошлым летом,
поехав в отпуск, утонул в Днестре.
Вол. Рисовое поле. Небосвод.
Погонщик. Плуг. Под бороздою новой
как зернышки: «на память Ивановой»
и вовсе неразборчивое: «от...»
Чай выпит. Я встаю из-за стола.
В ее зрачке поблескивает точка
звезды — и понимание того, что,
воскресни он, она б ему дала.
Она спускается за мной во двор
и обращает скрытый поволокой,
верней, вооруженный его взор
к звезде, математически далекой.</text><name>Чаепитие</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Сколько стоит фунт лиха?
Столько, сколько фунт хлеба,
Если голод бродит тихо
Сзади, спереди, справа, слева.
Лихо не разобьешь на граммы -
Меньше фунта его не бывает.
Лезет в окна, давит рамы,
Словно речка весной, прибывает.
Ели стебли, грызли корни,
Были рады крапиве с калиной.
Кони, славные наши кони
Нам казались ходячей кониной.
Эти месяцы пораженья,
Дни, когда теснили и били,
Нам крестьянское уваженье
К всякой крошке хлеба привили.</text><name>Фунт хлеба</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Везде царит последняя беда.
Весь мир она наполнила рыданьем,
Все затопила, как водой, страданьем.
И молния средь туч — как борозда.
На дальнем бреге смолкнуть гром не хочет,
Безумец дикий вновь и вновь хохочет,
Безудержно, не ведая стыда.
Везде царит последняя беда.
Разгулом смерти жизнь пьяна теперь,
Миг наступил — и ты себя проверь.
Дари ей все, отдай ей все подряд,
И не смотри в отчаянье назад,
И ничего уж больше не таи,
Склоняясь головою до земли.
Покоя не осталось и следа.
Везде царит последняя беда.
Дорогу должно выбрать нам сейчас:
У ложа твоего огонь погас,
В кромешном мраке затерялся дом,
Ворвалась буря внутрь, бушует в нем,
Строенье потрясает до основ.
Неужто ты не слышишь громкий зов
Твоей страны, плывущей в никуда?
Везде царит последняя беда.
Стыдись! И прекрати ненужный плач!
От ужаса лицо свое не прячь!
Не надвигай край сари на глаза.
Из-за чего в душе твоей гроза?
Еще твои ворота на запоре?
Ломай замок! Уйди! Исчезнут вскоре
И радости и скорби навсегда.
Везде царит последняя беда.
Ужель твой голос скроет ликованье?
Неужто в пляске, в грозном колыханье
Браслетам на ногах не зазвучать?
Игра, которой носишь ты печать,—
Сама судьба. Забудь, что было прежде!
В кроваво-красной приходи одежде,
Как ты пришла невестою тогда.
Везде, везде — последняя беда.
Перевод А. Ахматовой</text><name>Всеуничтожение</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Лез всю жизнь в богатыри да в гении,
Небывалые стихи творя.
Я без бочки Диогена диогеннее:
Сам себя нашел без фонаря.
Знаю: души всех людей в ушибах,
Не хватает хлеба и вина.
Даже я отрекся от ошибок -
Вот какие нынче времена.
Знаю я, что ничего нет должного...
Что стихи? В стихах одни слова.
Мне бы кисть великого художника:
Карточки тогда бы рисовал.
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый - век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!</text><name>Лез всю жизнь в богатыри да в гении...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Освободи меня от мысли:
со мной ли ты или с другим.
Освободи меня от мысли:
любим я или не любим.
Освободи меня от жизни
с тревогой, ревностью, тоской,
и все, что с нами было,—
изничтожай безжалостной рукой.
Ни мнимой жалостью не трогай,
ни видимостью теплоты, —
открыто стань такой жестокой,
какой бываешь втайне ты.</text><name>Освободи меня от мысли...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1928</date_from><text>Каждый раз,
как мы смотрели на воду,
небо призывало:
убежим!
И тянуло
в дальнюю Канаду,
за незнаемые
рубежи.
Мы хранили
в нашем честном детстве
облик смутный
вольных Аризон,
и качался —
головой индейца,
весь в павлиньих перьях —
горизонт.
Вот и мы
повыросли
и стали
для детей
страны иной,
призывающей
из дали,
синей,
романтической страной.
Каждый раз,
как взглянут они на воду
на своем
туманном берегу —
не мечты,
а явственную правду,
видеть правду —
к нам они бегут.
Дорогие леди
и милорды,
я хотел спросить вас
вот о чем:
«Так же ли
уверенны и тверды
ваши чувства,
разум
и зрачок?
Каждый раз,
как вы глядите на воду,
так же ль вы упорны,
как они?
Прегражденный путь
к олеонафту
так же ль
вас безудержно манит?
Если ж нет,—
то не грозите сталью:
для детей
страны иной
мы теперь
за синей далью
стали
романтической страной».</text><name>Каждый раз, как смотришь на воду...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Я задремал, главу понуря,
И прежних сил не узнаю;
Дохни, господь, живящей бурей
На душу сонную мою.
Как глас упрека, надо мною
Свой гром призывный прокати,
И выжги ржавчину покоя,
И прах бездействия смети.
Да вспряну я, тобой подъятый,
И, вняв карающим словам,
Как камень от удара млата,
Огонь таившийся издам!</text><name>Я задремал, главу понуря...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>Посвящено А. А. 3......... му
Я видел вас, граниты вековые,
Финляндии угрюмое чело,
Где юное творение впервые
Нетленною развалиной взошло.
Стряхнув с рамен балтические воды,
Возникли вы, как остовы природы!
Там рыщет волк, от глада свирепея,
На черепе там коршун точит клев,
Печальный мох мерцает следом змея,
Трепещет ель пролетом облаков;
Туманы там — утесов неизменней
И дышат век прохладою осенней.
Не смущены долины жизни шумом;
Истлением седеет дальний бор;
Уснула тень в величии угрюмом
На зеркале незыблемых озер;
И с крутизны в пустынные заливы,
Как радуги, бегут ключи игривы.
Там силой вод пробитые громады
Задвинули порогом пенный ад,
И в бездну их крутятся водопады,
Гремучие, как воющий набат;
Им вторит гул — жилец пещеры дальней,
Как тяжкий млат по адской наковальне.
Я видел вас! Бушующее море
Вздымалося в губительный потоп
И, мощное в неодолимом споре,
Дробилося о крепость ваших стоп;
Вам жаркие и влажные перуны
Нарезали чуть видимые руны.
Я понял их: на западе сияло
Светило дня, златя ступени скал,
И океан, как вечности зерцало,
Его огнем живительным пылал,
И древних гор заветные скрижали
Мне дивные пророчества роптали!</text><name>Финляндия</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Как искусство ни упирается,
жизнь, что кровь, выступает из пор.
Революция не собирается
с Достоевским рвать договор.
Революция не решается,
хоть отчаянно нарушается
Достоевским тот договор.
Революция
это зеркало,
что ее искривляло, коверкало,
не желает отнюдь разбить.
Не решает точно и веско,
как же ей поступить с Достоевским,
как же ей с Достоевским быть.
Из последних, из сбереженных
на какой-нибудь черный момент —
чемпионов всех нерешенных,
но проклятых
вопросов срочных,
из гранитов особо прочных
воздвигается монумент.
Мы ведь нивы его колосья.
Мы ведь речи его слога,
голоса его многоголосья
и зимы его мы — пурга.
А желает или не хочет,
проклянет ли, благословит —
капля времени камень точит.
Так что пусть монумент стоит.</text><name>Памятник Достоевскому</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1936</date_from><text>...За тяжкий труд моих страданий
Вознагражден и я, поэт,
Не шубой славы стародавней
С царевых плеч... Не чином. Нет!
Но тем, что все мои печали,
Мужавшие день ото дня,
Народной болью прозвучали!
И тем — что слушает меня
Народ на площади морозной,
Не утирая слез с лица,
Как слушали еще при Грозном
На Красной площади слепца.</text><name>Кондратий Рылеев</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1974</date_from><text>Хорошо! Сговоримся. Посмотрим,
Что осталось на свете. Пойми:
Ни надменным, ни добрым, ни бодрым
Не хочу я ходить меж людьми.
Чем гордиться? Чего мне ломаться?
И о чем еще стоит гадать?
Дело кончено. Времени масса.
Жизнь идет. Вообще – благодать!
Я хотел, чтобы всё человечье,
Чем я жил эти несколько лет,
Было твердо оплаченной вещью,
Было жизнью... А этого нет.
Я мечтал, чтоб с ничтожным и хилым
Раз в году пировала гроза,
Словно сам Громовержец с Эсхилом,–
Но и этого тоже нельзя.
Спать без просыпу? Музыку слушать?
Бушевать, чтобы вынести час?
Нет!.. Как можно смирнее и суше,
Красноречью – у камня учась.</text><name>Временный итог</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1897</date_from><text>Выйди в поле полночное,
Там ты стань на урочное,
На заклятое место,—
Где с тоской распрощалася,
На осине качалася
Молодая невеста.
Призови погубителя,
Призови обольстителя,
И приветствуй прокуду,—
И спроси у проклятого,
Не былого, не знатого,—
Быть добру или худу.
Опылит тебя топотом,
Оглушит тебя шепотом
И покатится с поля.
Слово довеку свяжется,
Без покрова покажется
Посуленная доля.</text><name>Выди в поле полночное...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1969</date_from><text>Памяти К. Чуковского
Вот лежит перед морем девочка.
Рядом книга. На буквах песок.
А страничка под пальцем не держится —
трепыхается, как парусок.
Море сдержанно камни ворочает,
их до берега не докатив.
Я надеюсь, что книга хорошая —
не какой-нибудь там детектив.
Я не вижу той книги названия —
ее край сердоликом прижат,
но ведь автор — мой брат по призванию
и, быть может, умерший мой брат.
И когда умирают писатели —
не торговцы словами с лотка,—
как ты чашу утрат ни подсахари,
эта чаша не станет сладка.
Но испей эту чашу, готовую
быть решающей чашей весов
в том сраженье за души, которые,
может, только и ждут парусов.
Не люблю я красивых надрывностей.
Причитать возле смерти не след.
Но из множества несправедливостей
наибольшая все-таки — смерть.
Я платочка к глазам не прикладываю,
боль проглатываю свою,
если снова с повязкой проклятою
в карауле почетном стою.
С каждой смертью все меньше мы молоды,
сколько горьких утрат наяву
канцелярской булавкой приколото
прямо к коже, а не к рукаву...
Наше дело, как парус, тоненько
бьется, дышит и дарит свет,
но ни Яшина, ни Паустовского,
ни Михал Аркадьича нет.
И — Чуковский... О, лучше бы издали
поклониться, но рядом я встал.
О, как вдруг на лице его выступило
то, что был он немыслимо стар.
Но он юно, изящно и весело
фехтовал до конца своих дней,
Айболит нашей русской словесности,
с бармалействующими в ней.
Было легкое в нем, чуть богемное.
Но достойнее быть озорным,
даже легким, но добрым гением,
чем заносчивым гением злым.
И у гроба Корнея Иваныча
я увидел — вверху, над толпой
он с огромного фото невянуще
улыбался над мертвым собой.
Сдвинув кепочку, как ему хочется,
улыбался он миру всему,
и всему благородному обществу,
и немножко себе самому.
Будет столько меняться и рушиться,
будут новые голоса,
но словесность великая русская
никогда не свернет паруса.
...Даже смерть от тебя отступается,
если кто-то из добрых людей
в добрый путь отплывает под парусом
хоть какой-то странички твоей...</text><name>Паруса</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1955</date_from><text>При первом наступлении зимы,
Блуждая над просторною Невою,
Сиянье лета сравниваем мы
С разбросанной по берегу листвою.
Но я любитель старых тополей,
Которые до первой зимней вьюги
Пытаются не сбрасывать с ветвей
Своей сухой заржавленной кольчуги.
Как между нами сходство описать?
И я, подобно тополю, не молод,
И мне бы нужно в панцире встречать
Приход зимы, ее смертельный холод.</text><name>При первом наступлении зимы...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Фавн краснолицый! По возрасту ты не старик!
С жидкой бородкой, в костюме помятом...
Точно: свидетельства есть по антикам, хоть ты не антик,
Сходства меж пьяным Силеном и мертвым Сократом...
Правда и то, что заметил тебя Мефистофель!
Может, в тебя воплотится — нашел бы занятность?—
Но Мефистофель — вполне джентльмен! Тонкий профиль!
И до смешного, мой друг, уважает опрятность...</text><name>Фавн краснолицый! По возрасту ты не старик!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Господи! Вступися за Советы,
Сохрани страну от высших рас,
Потому что все твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.</text><name>Молитва (Господи! Вступися за Советы...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1837</date_from><text>— Кони, кони вороные!
Вы не выдайте меня:
Настигают засадные
Мои вороги лихие,
Вся разбойничья семья!..
Отслужу вам, кони, я...
Налетает, осыпает
От погони грозной пыль;
Бердыш блещет, нож сверкает:
Кто ж на выручку?.. Но вы ль?
Кони, кони вороные,
Дети воли и степей,
Боевые, огневые,
Вы не ведали цепей,
Ни удушья в темном стойле:
На шелку моих лугов,
На росе, на вольном пойле
Я вскормил вас, скакунов,
Не натужил, не неволил,
Я лелеял вас и холил,
Борзых, статных летунов,
Так не выдайте же друга!
Солнце низко, гаснет день,
А за мной визжит кистень...
Малой! Что? Верна ль подпруга?
Не солгут ли повода?
Ну, по всем!.. Кипит беда!..
— Повода из шамаханских;
За подпругу ты не бось:
Оси — кряж дубов казанских...
Но боюсь, обманет ось!
— Не робей, мой добрый парень!
Только б голову спасти,
Будешь волен и в чести,
Будешь из моих поварень
Есть и пить со мной одно...
Степь туманит; холодно!
Коням будет повольнее...
Но погоня все слышнее;
Чу, как шаркают ножи,
Шелестит кинжал злодея!..
Не натягивай возжи
Золоченой рукавицей:
Мчись впрямик, как видит глаз,
Белоярою пшеницей
Раскормлю я, кони, вас,
И употчую сытою,
И попоной золотою
Изукрашу напоказ.
Я пахучим, мягким сеном
Обложу вас по колено...
Но пробил, знать, смертный час!
На версте злой ворон каркнул,
Свист и топот все громчей,
Уж над самым ухом гаркнул
И спустил кистень злодей:
«Стой!..» Но яркие зарницы
Синий воздух золотят,
Лик Небесныя Царицы
В них блеснул... Кони летят
Без надсады, без усилья,
По долам, по скату гор,
Будто кто им придал крылья...
Ось в огне!.. Но уж во двор,
От разбойничьей погони
Мчат упаренные кони!..
Вот и дворни яркий крик!
И жених в дверях светлицы.
Что ж он видит?— У девицы
Взмыт слезами юный лик...
Пред иконою Царицы
Дева, в грусти и в слезах,
В сердце чуя вещий страх,
Изливалась вся в молитвы...
— Так спасенье не в конях?..
Из разбойничьей ловитвы,
Вижу, кем я унесен;
Вижу, Кто был обороной!..
И, повергшись пред иконой,
Весь в слезах излился он.</text><name>Погоня</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>В поздний час пожелавший отрешиться от мира
сказал:
"Нынче к богу уйду я, мне дом мой обузою стал.
Кто меня колдовством у порога держал моего?"
Бог сказал ему: "Я". Человек не услышал его.
Перед ним на постели, во сне безмятежно дыша,
Молодая жена прижимала к груди малыша.
"Кто они - порождения майи?" - спросил человек.
Бог сказал ему: "Я". Ничего не слыхал человек.
Пожелавший от мира уйти встал и крикнул: "Где ты,
божество?"
Бог сказал ему: "Здесь". Человек не услышал его.
Завозился ребенок, заплакал во сне, завздыхал.
Бог сказал: "Возвратись". Но никто его не услыхал.
Бог вздохнул и воскликнул: "Увы! Будь по-твоему,
пусть.
Только где ты найдешь меня, если я здесь остаюсь".
Перевод В.Тушновой</text><name>Отречение</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1852</date_from><text>Mobile соmmе 1'onde *
Ты, волна моя морская,
Своенравная волна,
Как, покоясь иль играя,
Чудной жизни ты полна!
Ты на солнце ли смеешься,
Отражая неба свод,
Иль мятешься ты и бьешься
В одичалой бездне вод,-
Сладок мне твой тихий шепот,
Полный ласки и любви;
Внятен мне и буйный ропот,
Стоны вещие твои.
Будь же ты в стихии бурной
То угрюма, то светла,
Но в ночи твоей лазурной
Сбереги, что ты взяла.
Не кольцо, как дар заветный,
В зыбь твою я опустил,
И не камень самоцветный
Я в тебе похоронил.
Нет - в минуту роковую,
Тайной прелестью влеком,
Душу, душу я живую
Схоронил на дне твоем.
* Непостоянная, как волна (франц.).- Ред.</text><name>Ты, волна моя морская...</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1941</date_from><text>В суровый год мы сами стали строже,
Как темный лес, притихший от дождя,
И, как ни странно, кажется, моложе,
Все потеряв и сызнова найдя.
Средь сероглазых, крепкоплечих, ловких,
С душой как Волга в половодный час,
Мы подружились с говором винтовки,
Запомнив милой Родины наказ.
Нас девушки не песней провожали,
А долгим взглядом, от тоски сухим,
Нас жены крепко к сердцу прижимали,
И мы им обещали: отстоим!
Да, отстоим родимые березы,
Сады и песни дедовской страны,
Чтоб этот снег, впитавший кровь и слезы,
Сгорел в лучах невиданной весны.
Как отдыха душа бы ни хотела,
Как жаждой ни томились бы сердца,
Суровое, мужское наше дело
Мы доведем - и с честью - до конца!</text><name>Голос Родины</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Юнна Мориц</author><date_from>1964</date_from><text>Все тело с ночи лихорадило,
Температура - сорок два.
А наверху летали молнии
И шли впритирку жернова.
Я уменьшалась, как в подсвечнике.
Как дичь, приконченная влет.
И кто-то мой хребет разламывал,
Как дворники ломают лед.
Приехал лекарь в сером ватнике,
Когда порядком рассвело.
Откинул тряпки раскаленные,
И все увидели крыло.
А лекарь тихо вымыл перышки,
Росток покрепче завязал,
Спросил чего-нибудь горячего
И в утешение сказал:
- Как зуб, прорезалось крыло,
Торчит, молочное, из мякоти.
О господи, довольно плакати!
С крылом не так уж тяжело.</text><name>Рождение крыла</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1819</date_from><text>(Экспромт)
Прохожий! здесь лежит философ-человек,
Он проспал целый век,
Чтоб доказать, как прав был Соломон,
Сказав: «Всё суета! всё сон!»</text><name>Эпитафия (Прохожий! здесь лежит...)</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>Много видевший, много знавший,
Знавший ненависть и любовь,
Всё имевший, всё потерявший
И опять всё нашедший вновь.
Вкус узнавший всего земного
И до жизни жадный опять,
Обладающий всем и снова
Всё боящийся потерять.</text><name>Я</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1925</date_from><text>Эх, Сергей, ты сам решил до срока
Завершить земных волнений круг...
Знал ли ты, что станет одинока
Песнь моя, мой приумолкший друг!
И каким родным по духу словом
Пели мы — и песнь была тиха.
Видно, под одним народным кровом
Мы с тобой растили дар стиха.
Даже и простое восклицанье
Часто так и славило без слов,
Что цвело певучее братанье
Наших русских песенных стихов.
И у нас — о, свет воспоминаний!—
Каждый стих был нежностью похож:
Только мой вливался в камень зданий,
Твой — в густую золотую рожь.
И, влеком судьбою полевою,
Как и я — судьбою городской,
Ты шагал крестьянскою тропою,
Я шагал рабочей мостовой.
Ты шагал... и, мир вбирая взглядом,
Вдохновеньем рвался в пастухи:
Милым пестрым деревенским стадом
Пред тобой стремился мир стихий.
На пути, и нежный и кудрявый,
Ты вкусил горячий мед похвал.
И кузнец, создатель каждой славы,—
И тебя мой город петь призвал.
Пел. Но в нем, пристрастьем непрестанным
Утвердив лихие кутежи,
Сам затмил ты огневым стаканом
Золотой любимый облик ржи.
Где же ты, зеленых кос небрежность?
Где пробор березки при луне?..
И пошел тоскливую мятежность
Разносить, как песню, по стране.
Знать, не смог ты, друг, найти покою —
И под пьяный тягостный угар
Затянул смертельною петлею
Свой чудесный стихотворный дар.
Хоть земля твой облик крепко скрыла,
Мнится бледной памяти моей,
Что вот-вот — и свежая могила
Вспыхнет золотом кудрей
И стихов испытанная сила
Запоет о благости полей.</text><name>Памяти Сергея Есенина</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Как во городе во главном,
Как известно - златоглавом,
В белокаменных палатах,
Знаменитых на весь свет,
Воплотители эпохи -
Лицедеи-скоморохи,
У кого дела не плохи,-
Собиралися на банкет.
Для веселья есть причина:
Ну, во-первых - дармовщина,
Во-вторых - любой мужчина
Может даму пригласить,
И, потискав даму эту,
По паркету весть к буфету
И без денег - по билету -
Накормить и закусить.
И стоят в дверном проеме
На великом том приеме
На дежурстве и на стреме
Тридцать три богатыря,-
Им потеха - где шумиха,
Там ребята эти лихо
Крутят рученьки, но - тихо,
Ничего не говоря.
Но ханыга, прощелыга,
Забулдыга и сквалыга -
От монгольского от ига
К нам в наследство перешли,-
И они входящим - в спину -
Хором, враз: "Даешь Мазину,
Дармовую лососину
И Мишеля Пиколи!"
...В кабаке старинном "Каме"
Парень кушал с мужиками,-
Все ворочали мозгами -
Кто хорош, а кто и плох.
А когда кабак закрыли,
Все решили: недопили,-
И трезвейшего снабдили,
Чтоб чего-то приволок.
Парень этот для начала
Чуть пошастал у вокзала -
Там милиция терзала
Сердобольных шоферов,-
Он рванул тогда накатом
К белокаменным палатам -
Прямо в лапы к тем ребятам -
По мосту, что через ров.
Под дверьми все непролазней -
Как у лобного на казни,
И толпа побезобразней -
Вся колышется, гудет,-
Не прорвешься, хоть ты тресни!
Но узнал один ровесник:
"Это тот, который - песни,-
Пропустите, пусть идет!"
"Не толкайте, не подвинусь!"
Думал он: а вдруг на вынос
Не дадут - вот будет минус!..
Ах! Красотка на пути!
Но <Ивану> не до крали,-
Лишь бы только торговали,
Лишь бы дали, лишь бы дали!
Время - два без десяти.
У буфета все нехитро:
"Пять 'четверок', два пол-литра!
Эй, мамаша, что сердита?
Сдачи можешь не давать!.."
Повернулся - а средь зала
Краля эта танцевала:
Вся блестела, вся сияла,-
Как звезда - ни дать ни взять!
И упали из подмышек
Две "больших" и пять "малышек"
(Жалко, жалко ребятишек -
Тех, что бросил он в беде),-
И осколки, как из улья,
Разлетелись - и под стулья.
А пред ним мелькала тулья
Золотая на звезде.
Он за воздухом к балконам,-
Поздно! Вырвались со звоном
И из сердца по салонам
Покатились клапана...
И, назло другим принцессам,
Та - взглянула с интересом,-
Хоть она, писала пресса,
Хороша, но холодна.
Одуревшие от рвенья,
Рвались к месту преступленья
Люди плотного сложенья,
Засучивши рукава,-
Но не сделалось скандала:
Все кругом затанцевало -
Знать, скандала не желала
Предрассветная Москва.
И заморские ехидны
Говорили: "Ах, как стыдно!
Это просто несолидно,
Глупо так себя держать!.."
Только негр на эту новость
Укусил себя за ноготь -
В Конго принято, должно быть,
Так восторги выражать...
Оказал ему услугу
И оркестр с перепугу,-
И толкнуло их друг к другу -
Говорят, что сквозняком...
И ушли они, не тронув
Любопытных микрофонов,
Так как не было талонов
Спрыснуть встречу коньяком.
...Говорят, живут же люди
В этом самом Голливуде
И в Париже!.. Но - не будем:
Пусть болтают куркули!
Кстати, те, с кем был я в "Каме",
Оказались мужиками:
Не махали кулаками -
Улыбнулись и ушли.
И пошли летать в столице
Нежилые небылицы:
Молодицы - не девицы -
Словно деньгами сорят,-
В подворотнях, где потише,
И в мансардах, возле крыши,
И в местах еще повыше -
Разговоры говорят.</text><name>Как во городе во главном...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1887</date_from><text>Всё — горы, острова — всё утреннего пара
Покрыто дымкою... Как будто сладкий сон,
Как будто светлая, серебряная чара
На мир наведена — и счастьем грезит он...
И, с небом слитое в одном сияньи, море
Чуть плещет жемчугом отяжелевших волн,—
И этой грезою упиться на просторе
С тоской зовет тебя нетерпеливый челн...
Румяный парус там стоит,
Что чайка на волнах ленивых,
И отблеск розовый бежит
На их лазурных переливах...
Заалел, горит восток...
Первый луч уж брызнул... Мчится
В встречу солнцу ветерок...
Пошатнулся и клубится
И летит туман, летит...
Что ж в волнах его метели
И алеет, и блестит?
Легионы ль полетели
На Царьград, на славный бой?
То их вождь — на колеснице
И с поднятою рукой,
И в венце, и в багрянице?..
Тени прошлого?.. Но нет!
Скрылся поезд триумфальный,
На поверхности ж зеркальной
Всё стоит зеленый след...</text><name>У Мраморного моря</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Гравюра
Холодная луна стоит над Пасаргадой.
Прозрачным сумраком подернуты пески.
Выходит дочь царя в мечтах ночной тоски
На каменный помост — дышать ночной прохладой.
Пред ней знакомый мир: аркада за аркадой;
И башни и столпы, прозрачны и легки;
Мосты, повисшие над серебром реки;
Дома, и Бэла храм торжественной громадой...
Царевна вся дрожит... блестят ее глаза..
Рука сжимается мучительно и гневно...
О будущих веках задумалась царевна!
И вот ей видится: ночные небеса,
Разрушенных колонн немая вереница
И посреди руин — как тень пустыни — львица.</text><name>Львица среди развалин</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from></date_from><text>Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Что выше:
Сносить в душе с терпением удары
Пращей и стрел судьбы жестокой или,
Вооружившись против моря бедствий,
Борьбой покончить с ним? Умереть, уснуть -
Не более; и знать, что этим сном покончишь
С сердечной мукою и с тысячью терзаний,
Которым плоть обречена,- о, вот исход
Многожеланный! Умереть, уснуть;
Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот оно!
Какие сны в дремоте смертной снятся,
Лишь тленную стряхнем мы оболочку,- вот что
Удерживает нас. И этот довод -
Причина долговечности страданья.
Кто б стал терпеть судьбы насмешки и обиды,
Гнет притеснителей, кичливость гордецов,
Любви отвергнутой терзание, законов
Медлительность, властей бесстыдство и презренье
Ничтожества к заслуге терпеливой,
Когда бы сам все счеты мог покончить
Каким-нибудь ножом? Кто б нес такое бремя,
Стеная, весь в поту под тяготою жизни,
Когда бы страх чего-то после смерти,
В неведомой стране, откуда ни единый
Не возвращался путник, воли не смущал,
Внушая нам скорей испытанные беды
Сносить, чем к неизведанным бежать? И вот
Как совесть делает из всех нас трусов;
Вот как решимости природный цвет
Под краской мысли чахнет и бледнеет,
И предприятья важности великой,
От этих дум теченье изменив,
Теряют и названье дел.- Но тише!
Прелестная Офелия!- О нимфа!
Грехи мои в молитвах помяни!</text><name>Перевод монолога Гамлета из У.Шекспира</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,
Сpедь военных тpофеев и миpных костpов
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастpоф.
Детям вечно досаден
Их возpаст и быт,-
И дpались мы до ссадин,
До смеpтных обид.
Hо одежды латали
Hам матеpи в сpок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от стpок.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фpаз,
И кpужил наши головы запах боpьбы,
Со стpаниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь
Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
Пpинимавшие вой,
Тайну слова "пpиказ",
Hазначенье гpаниц,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.
А в кипящих котлах пpежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на pоли пpедателей, тpусов, иуд
В детских игpах своих назначали вpагов.
И злодея следам
Hе давали остыть,
И пpекpаснейших дам
Обещали любить,
И, дpузей успокоив
И ближних любя,
Мы на pоли геpоев
Вводили себя.
Только в гpезы нельзя насовсем убежать:
Кpаткий век у забав - столько боли вокpуг!
Постаpайся ладони у меpтвых pазжать
И оpужье пpинять из натpуженных pук.
Испытай, завладев
Еще теплым мечом
И доспехи надев,
Что почем, что почем!
Разбеpись, кто ты - тpус
Иль избpанник судьбы,
И попpобуй на вкус
Hастоящей боpьбы.
И когда pядом pухнет изpаненный дpуг,
И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя,
И когда ты без кожи останешься вдpуг
Оттого, что убили его - не тебя,-
Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забpал:
Это - смеpти оскал!
Ложь и зло - погляди,
Как их лица гpубы!
И всегда позади -
Воpонье и гpобы.
Если, путь пpоpубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жаpком бою испытал, что почем,-
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если pуки сложа
Наблюдал свысока,
И в боpьбу не вступил
С подлецом, с палачом,-
Значит, в жизни ты был
Ни пpи чем, ни пpи чем!</text><name>Баллада о борьбе</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1814</date_from><text>Sunt aliquid manes: letum non omnia finit;
Luridaque evictos effugit umbra rogos.
Propertius*
Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волнах свинцовых утопал.
За кораблем вилася гальциона,
И тихий глас ее пловцов увеселял.
Вечерний ветр, валов плесканье,
Однообразный шум, и трепет парусов,
И кормчего на палубе взыванье
Ко страже, дремлющей под говором валов,—
Все сладкую задумчивость питало.
Как очарованный, у мачты я стоял
И сквозь туман и ночи покрывало
Светила севера любезного искал.
Вся мысль моя была в воспоминанье
Под небом сладостным отеческой земли,
Но ветров шум и моря колыханье
На вежды томное забвенье навели.
Мечты сменялися мечтами,
И вдруг... то был ли сон?.. предстал товарищ мне,
Погибший в роковом огне
Завидной смертию, над плейсскими струями.
Но вид не страшен был; чело
Глубоких ран не сохраняло,
Как утро майское, веселием цвело
И все небесное душе напоминало.
«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней!
Ты ль это?— я вскричал,— о воин, вечно милый!
Не я ли над твоей безвременной могилой,
При страшном зареве Беллониных огней,
Не я ли с верными друзьями
Мечом на дереве твой подвиг начертал
И тень в небесную отчизну провождал
С мольбой, рыданьем и слезами?
Тень незабвенного! Ответствуй, милый брат!
Или протекшее все было сон, мечтанье;
Все, все — и бледный труп, могила и обряд,
Свершенный дружбою в твое воспоминанье?
О! молви слово мне! Пускай знакомый звук
Еще мой жадный слух ласкает,
Пускай рука моя, о незабвенный друг!
Твою с любовию сжимает...»
И я летел к нему... Но горний дух исчез
В бездонной синеве безоблачных небес,
Как дым, как метеор, как призрак полуночи,
Исчез — и сон покинул очи.
Все спало вкруг меня под кровом тишины.
Стихии грозные казалися безмолвны.
При свете облаком подернутой луны
Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,
Но сладостный покой бежал моих очей,
И все душа за призраком летела,
Все гостя горнего остановить хотела:
Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!
* Души усопших не призрак: не все кончается смертью;
Бледная тень ускользает, скорбный костер победив.
Проперций (лат.).</text><name>Тень друга</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Бежит из глубины волна,
И, круто выгнув спину,
О берег плещется она,
Мешая ил и тину...
Она и бьется, и ревет,
И в грохоте и вое
То вдруг раскинет, то сорвет
Роскошье кружевное...
И каждый камушек в ладонь
Подбросит и оближет
И, словно высекши огонь,
Сияньем сквозь пронижет!..
Так часто тусклые слова
Нежданный свет источат,
Когда стоустая молва
Над ними заклокочет!..
Но не найти потом строки
С безжизненною речью,
Как от замолкнувшей реки
Заросшего поречья!..
Нет прихотливее волны,
И нет молвы капризней:
Недаром глуби их полны
И кораблей, и жизней!..
И только плоть сердечных дум
Не остывает кровью,
Хоть мимо них несется шум
И славы, и злословья!..</text><name>Бежит из глубины волна...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1901</date_from><text>Я долго ждал - ты вышла поздно,
Но в ожиданьи ожил дух,
Ложился сумрак, но бесслезно
Я напрягал и взор и слух.
Когда же первый вспыхнул пламень
И слово к небу понеслось,-
Разбился лед, последний камень
Упал,- и сердце занялось.
Ты в белой вьюге, в снежном стоне
Опять волшебницей всплыла,
И в вечном свете, в вечном звоне
Церквей смешались купола.</text><name>Я долго ждал - ты вышла поздно...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1842</date_from><text>Великолепный день! На мягкой мураве
Лежу,— ни облачка в небесной синеве!
Цветет зеленый луг; чистейший воздух горный
Прохладой сладостной и негой животворной
Струится в грудь мою,— и полон я весной!
И вот певец ее летает надо мной,
И звуки надо мной веселые летают!
И чувство дивное те звуки напевают
Мне на душу; даюсь невольно забытью
Волшебному, глаза невольно закрываю:
Легко мне, так легко, как будто я летаю
Летаю и пою, летаю и пою!</text><name>Весна</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Когда свет месяца бесстрастно озаряет
Заснувший ночью мир и всё, что в нем живет,
Порою кажется, что свет тот проникает
К нам, в отошедший мир, как под могильный свод.
И мнится при луне, что мир наш - мир загробный,
Что где-то, до того, когда-то жили мы,
Что мы - не мы, послед других существ, подобный
Жильцам безвыходной, таинственной тюрьмы.
И мы снуем по ней какими-то тенями,
Чужды грядущему и прошлое забыв,
В дремоте тягостной, охваченные снами,
Не жизнь, но право жить как будто сохранив...
* Вечный свет (лат.). - Ред.</text><name>Lux aeterna</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Люблю тебя сейчас, не тайно - напоказ.
Не "после" и не "до" в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,
А в прошлом - не хочу, а в будущем - не знаю.
В прошедшем "я любил" - печальнее могил,-
Все нежное во мне бескрылит и стреножит,
Хотя поэт поэтов говорил:
"Я вас любил, любовь еще, быть может..."
Так говорят о брошенном, отцветшем -
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю.
Есть в этом сожаленье об ушедшем
Стремленьи, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к "я люблю".
Люблю тебя теперь - без пятен, без потерь,
Мой век стоит сейчас - я вен не перережу!
Во время, в продолжение, теперь -
Я прошлым не дышу и будущим не брежу.
Приду и вброд, и вплавь к тебе - хоть обезглавь!-
С цепями на ногах и с гирями по пуду.
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после "я люблю" добавил я "и буду".
Есть горечь в этом "буду", как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступленья, про запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана.
И словно настоящему пощечина, -
Сомненье в том, что "я люблю" сейчас.
Смотрю французский сон с обилием времен,
Где в будущем - не так, и в прошлом - по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
К барьеру вызван я - языковому.
Ах, разность в языках! Не положенье - крах!
Но выход мы вдвоем поищем - и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах -
И в будущем, и в прошлом настоящем!</text><name>Люблю тебя сейчас, не тайно - напоказ...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Тэффи</author><date_from>1910</date_from><text>Н. М. Минскому
Есть у сирени темное счастье -
Темное счастье в пять лепестков!
В грезах безумья, в снах сладострастья,
Нам открывает тайну богов.
Много, о много, нежных и скучных
В мире печальном вянет цветов,
Двухлепестковых, чётносозвучных...
Счастье сирени - в пять лепестков!
Кто понимает ложь единений,
Горечь слияний, тщетность оков,
Тот разгадает счастье сирени -
Темное счастье в пять лепестков!
* Минский (Виленкин) Н. М. (1855-1937) - русский
писатель; Тэффи познакомилась с ним на вечерах
у Зои Яковлевой; они вместе работали в "Новой
Жизни".</text><name>Есть у сирени темное счастье...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1938</date_from><text>И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело - воздаянье
Само в себе, таясь, таит.
И путь наш чист, и долг наш прост:
Не надо мстить. Не нам отмщенье.
Змея сама, свернувши звенья,
В свой собственный вопьется хвост.
Простим и мы, и Бог простит,
Но грех прощения не знает,
Он для себя - себя хранит,
Своею кровью кровь смывает,
Себя вовеки не прощает -
Хоть мы простим, и Бог простит.</text><name>Грех</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>О, дочерь блудная Европы!
Зимы двадцатой пустыри
Вновь затопляет биржи ропот,
И трубный дых, и блудный крик.
Пуховики твоих базаров
Архимандрит кропит из туч,
И плоть клеймит густым нагаром
Дипломатический сургуч.
Глуха безрукая победа.
Того ль ты жаждала, мечта,
Из окровавленного снега
Лепя сурового Христа?
И то, что было правдой голой,
Сумели вымыслом обвить.
О, как тоски слабеет молот!
О, как ржавеет серп любви!
От Господа-Заимодавца
До биржевого крикуна —
И ты, презревшая лукавство,
Лукавить вновь обречена.
Но всё ж еще молчат горнисты —
Властители и мудрецы,—
Что если жара новый приступ
Взнесет Кремлевские зубцы?
Так в Октябре узревший пламень —
Строителя небывший лик —
Не променяет новый камень
На эти ризницы земли.</text><name>О, дочерь блудная Европы!..</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Когда, сжигая синеву,
Багряный день растет неистов,
Как часто сумрок я зову,
Холодный сумрак аметистов.
И чтоб не знойные лучи
Сжигали грани аметиста,
А лишь мерцание свечи
Лилось там жидко и огнисто.
И, лиловея и дробясь,
Чтоб уверяло там сиянье,
Что где-то есть не наша с в я з ь,
А лучезарное с л и я н ь е...</text><name>Аметисты</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1900</date_from><text>То луга ли, скажи, облака ли, вода ль
Околдована желтой луною:
Серебристая гладь, серебристая даль
Надо мной, предо мною, за мною...
Ни о чем не жалеть... Ничего не желать...
Только б маска колдуньи светилась
Да клубком ее сказка катилась
В серебристую даль, на сребристую гладь.
* Один из набросков стихотворения - на
служебном бланке "Директор Императорской
Николаевской гимназии. Царское Село".</text><name>На воде</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1932</date_from><text>Ici — Haut
(Памяти Максимилиана Волошина)
Товарищи, как нравится
Вам в проходном дворе
Всеравенства — перст главенства:
— Заройте на горе!
В век: «распевай, как хочется
Нам — либо упраздним»,
В век скопищ — одиночества:
«Хочу лежать один» —
Вздох...
Ветхозаветная тишина,
Сирой полыни крестик.
Похоронили поэта на
Самом высоком месте.
Так, даже в смерти своей — подъем
Он даровал несущим.
Стало быть, именно на своем
Месте, ему присущем.
Выше которого только вздох,
Мой из моей неволи.
Выше которого — только Бог!
Бог — и ни вещи боле.
Всечеловека среди высот
Вечных при каждом строе.
Как подобает поэта — под
Небом и над землею.
После России, где меньше он
Был, чем последний смазчик —
Первым в ряду — всех из ряда вон
Равенства — выходящих:
В гор ряду, в зорь ряду, в гнезд ряду,
Орльих, по всем утесам.
На пятьдесят, хоть, восьмом году —
Стал рядовым, был способ!
Уединенный вошедший в круг —
Горе? нет, радость в доме!
На сорок верст высоты вокруг —
Солнечного да кроме
Лунного — ни одного лица,
Ибо соседей — нету.
Место откуплено до конца
Памяти — и планеты.
В стране, которая — одна
Из всех звалась Господней,
Теперь меняют имена
Всяк, как ему сегодня
На ум или не-ум (потом
Решим!) взбредет. «Леонтьем
Крещеный — просит о таком-
то прозвище».— Извольте!
А впрочем — что ему с холма
Как звать такую малость?
Я гору знаю, что сама
Переименовалась.
Среди казарм, и шахт, и школ
Чтобы душа не билась —
Я гору знаю, что в престол
Души преобразилась.
В котлов и общего котла,
Всеобщей котловины
Век — гору знаю, что светла
Тем, что на ней единый
Спит — на отвесном пустыре
Над уровнем движенья.
Преображенье на горе?
Горы — преображенье!
Гора, как все была: стара,
Меж прочих не отметишь.
Днесь Вечной Памяти Гора,
Доколе солнце светит —
Вожатому — душ, а не масс!
Не двести лет, не двадцать,
Гора та — как бы ни звалась —
До веку будет зваться
Волошинской.
— «Переименовать!» Приказ —
Одно, народный глас — другое.
Так, погребенья через час,
Пошла «Волошинской горою»
Гора, названье Янычар
Носившая — четыре века.
А у почтительных татар:
— Гора Большого Человека.
Над вороным утесом —
Белой зари рукав.
Ногу — уже с заносом
Бега — с трудом вкопав
В землю, смеясь, что первой
Встала, в зари венце —
Макс! мне было — так верно
Ждать на твоем крыльце!
Позже, отвесным полднем,
Под колокольцы коз,
С всхолмья да на восхолмье,
С глыбы да на утес —
По трехсаженным креслам:
Тронам иных эпох —
Макс, мне было — так лестно
Лезть за тобою — Бог
Знает куда! Да, виды
Видящим — путь скалист.
С глыбы на пирамиду,
С рыбы — на обелиск...
Ну, а потом, на плоской
Вышке — орлы вокруг —
Макс, мне было — так просто
Есть у тебя из рук,
Божьих или медвежьих,
Опережавших «дай»,
Рук неизменно-брежных,
За воспаленный край
Раны умевших браться
В веры сплошном луче.
Макс, мне было так братски
Спать на твоем плече!
(Горы... Себе на горе
Видится мне одно
Место: с него два моря
Были видны по дно
Бездны... два моря сразу!
Дщери иной поры,
Кто вам свои два глаза
Преподнесет с горы?)
...Только теперь, в подполье,
Вижу, когда потух
Свет — до чего мне вольно
Было в охвате двух
Рук твоих... В первых встречных
Царстве — и сам суди,
Макс, до чего мне вечно
Было в твоей груди!
Пусть ни единой травки,
Площе, чем на столе —
Макс, мне будет — так мягко
Спать на твоей скале!</text><name>М. А. Волошину</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Улыбнулась и вздохнула,
Догадавшись о покое,
И последний раз взглянула
На ковры и на обои.
Красный шарик уронила
На вино в узорный кубок
И капризно помочила
В нем кораллы нежных губок.
И живая тень румянца
Заменилась тенью белой,
И, как в странной позе танца,
Искривясь, поникло тело.
И чужие миру звуки
Издалека набегают,
И незримый бисер руки,
Задрожав, перебирают.
На ковре она трепещет,
Словно белая голубка,
А отравленная блещет
Золотая влага кубка.</text><name>Самоубийство</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.
Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал
И жар невольный умиленья
Впервые смутно познавал.
"Прости,- он рек,- тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не все я в небе ненавидел,
Не все я в мире презирал".</text><name>Ангел</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1953</date_from><text>Ветер под окошками,
тихий, как мечтание,
А за огородами
в сумерках полей
Крики перепелок,
ранних звезд мерцание,
К табуну
с уздечкою
выбегу из мрака я,
Самого горячего
выберу коня,
И по травам скошенным,
удилами звякая,
Конь в село соседнее
понесет меня.
Пусть ромашки встречные
от копыт сторонятся,
Вздрогнувшие ивы
брызгают росой,-
Для меня, как музыкой,
снова мир наполнится
Радостью свидания
с девушкой простой!
Все люблю без памяти
в деревенском стане я,
Будоражат сердце мне
в сумерках полей
Крики перепелок,
дальних звезд мерцание,
Ржание стреноженных
молодых коней...</text><name>Деревенские ночи</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1909</date_from><text>Влачился день по выжженным лугам.
Струился зной. Хребтов синели стены.
Шли облака, взметая клочья пены
На горный кряж. (Доступный чьим ногам?)
Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам
Цикад и ос? Кто мыслил перемены?
Кто, с узкой грудью, с профилем гиены,
Лик обращал навстречу вечерам?
Теперь на дол ночная пала птица,
Край запада лудою распаля.
И персть путей блуждает и томится...
Чу! В теплой мгле (померкнули поля...)
Далеко ржет и долго кобылица.
И трепетом ответствует земля.</text><name>Сехмет</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Оно, наверное, смешно:
На склоне лет — стихи.
Но можно новое вино
Влить в старые мехи.
Гляжу, задумавшись, в окно —
Какая нынче стынь...
Не может сладким быть вино,
Коль наша жизнь — полынь.
Все поколенью моему,
Все ясно было мне.
Как я завидую тому,
Кто сгинул на войне!
Кто верил, верил до конца
В «любимого отца»!
Был счастлив тот солдат...
Живых разбитые сердца
Недолго простучат.</text><name>Оно, наверное, смешно...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1917</date_from><text>Целый день высоты зданий
Мерит искристо капель.
Трелью влажных восклицаний
Веселит она апрель.
Запыхавшись, набегает
Вешний ветер голубой,
Ею трепетно играет,
Гнет серебряной дугой.
Вот умчался он, и мерно
Восклицаний льется трель,
И высоты зданий верно
Мерит тонкая капель.</text><name>Капель</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1969</date_from><text>Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.</text><name>Конец прекрасной эпохи</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Однажды летним вечерком
Я со знакомым стариком
В избе беседовал за водкой.
Его жена с улыбкой кроткой
Нам щей вчерашних подала,
А после кружево плела.
Старухи грубая рука
Была над кружевом легка.
Она рукою узловатой
Плела узор замысловатый.
Старик был стар - или умен,
Он поговорки всех времен
Вплетал умело в дым махорки.
Или, наоборот, ему
Все время чудились в дыму
Пословицы и поговорки...
Старуха кружево плела.
И понял я, что мало стою,
Поскольку счастье ремесла
Не совместимо с суетою.
Потом стелила мне постель.
Кричал в тумане коростель.
И слышал я на сеновале,
Как соловьи забушевали!
Забушевали соловьи!
Забушевали соловьи!
Что за лады, что за рулады!
Как будто нет у них беды,
Как будто нет у них досады...
Забушевали соловьи...
Я спал, покуда птицы пели,
Воображенье распалив.
Потом рассвет струился в щели,
А я был молод и счастлив...</text><name>Ночлег</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1869</date_from><text>Заря под тучами взошла и загорелась
И смотрит на дорогу сквозь кусты...
Гляди и ты,
Как бледны в их тени поникшие цветы
И как в блестящий пурпур грязь оделась.</text><name>Заря под тучами взошла и загорелась...</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1955</date_from><text>На стеклах январских узоры:
Подобие чащи лесной,
Тропинки и снежные горы,
Над кручей дворец ледяной.
За дочкой слежу я ревниво:
Ужель не оценит она?
— Скажи, ведь красиво?
— Красиво!—
Но смотрит в поля из окна.
Никак ей в дому не сидится,—
Что толку дышать на стекло?
Надела пальто, рукавицы,
Как только в окне рассвело.
— Осталась бы с нами хоть на день,
Промерзнешь, промокнешь в снегу.
Тут все что душе твоей надо...
Но дочь говорит:
— Не могу!
Что ж, верно! На стеклах растает
Непрочный, как в сказке, узор,
А в поле — поземка живая,
Живой и манящий простор.
И пусть даже выступят слезы —
Дороже ей всякой игры
Дышать настоящим морозом,
Лететь с настоящей горы.</text><name>Живая душа</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1887</date_from><text>Серп луны под тучкой длинной
Льет полночный слабый свет.
Над безмолвною долиной -
Темной церкви силуэт.
Серп луны за тучкой тает,-
Проплывая, гаснет он.
С колокольни долетает,
Замирая, сонный звон.
Серп луны в просветы тучи
С грустью тихою глядит,
Под ветвями ив плакучих
Тускло воду золотит.
И в реке, среди глубокой
Предрассветной тишины,
Замирает одинокий
Золотой двойник луны.</text><name>Серп луны под тучкой длинной...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Весна в реке ломает льдины,
И милых мертвых мне не жаль:
Преодолев мои вершины,
Забыл я зимние теснины
И вижу голубую даль.
Что сожалеть в дыму пожара,
Что сокрушаться у креста,
Когда всечасно жду удара
Или божественного дара
Из Моисеева куста!</text><name>Весна в реке ломает льдины...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1882</date_from><text>Что дам я им, что в силах я им дать?
Мысль?.. О, я мысль мою глубоко презираю:
Не ей в тяжелой мгле дорогу указать,
Не ей надеждою блеснуть родному краю.
Что значит мысль моя пред этим властным злом,
Пред стоном нищеты, пред голосом мученья.
Она изнемогла под тягостным крестом,
Она истерзана от скорби и сомненья.</text><name>Что дам я им, что в силах я им дать?..</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1873</date_from><text>В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?
Истерзался песней
Соловей без розы.
Плачет старый камень,
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно?</text><name></name><date_to>1873</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1949</date_from><text>Как лед облака, как лед облака,
как битый лед облака,
и синь далека, и синь высока,
за ними — синь глубока;
Летят облака, как битый лед,
весенний колотый лед,
и синь сквозит, высока, далека,
сквозь медленный их полет;
Летят облака, летят облака,
как в мелких осколках лед,
и синь холодна, и синь далека,
сквозит и холодом льнет;
И вот облака превращаются в лен,
и лед истончается в лен,
и лед и лен уже отдален,
и снова синь небосклон!</text><name>Глядя в небеса</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1761</date_from><text>Оставь, смущенный дух, презрение сует
И представляй себе благополучным свет.
Смотри, коль ясный день среди его сияет
И очи, и сердца, и мысли восхищает.
Ты в близости его меж множеством отрад:
Там волны, там ключи, там древ листы шумят;
У храма, у цветов, у счастливого леса
Ты видишь щедру дщерь Российского Зевеса.
Минерва по всему: в ней всех доброт союз
Приветствует Парнас и похваляет муз.
О вселюбезный Глас, животворяще Слово!
Я чувствую к стопам в себе стремленье ново.
Коль сильно Иппокрен в России потечет,
Когда напишется над ним Елисавет.</text><name>Оставь, смущенный дух, презрение сует...</name><date_to>1761</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1941</date_from><text>Так в памяти будет: и Днепр, и Труханов,
И малиноватый весенний закат...
Как бегали вместе, махали руками,
Как сердце мое обходила тоска.
Зачем? Мы ведь вместе. Втроем. За игрою.
Но вот вечереет. Пора уходить.
И стало вдруг ясно: нас было не трое,
А вас было двое. И я был один.</text><name>Детство кончилось</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1829</date_from><text>Вы хороши!- Каштановой волной
Ваш локон падает на свежие ланиты;
Как мил ваш взор полузакрытый,
Как мил ваш стан полунагой!
Не вы ль оригинал живой
Очаровательной хариты,
Кановы созданной рукой?
Вы хороши!- Но мой покой
Неколебим. Осанка величава,
Жеманная тоска искусственной любви
Не страшны мне: моя отрава -
Взор вдохновительный и слово от души.
Я их ищу давно, давно не обретая.
Вам не сродни крылатый бог:
Жизнь ваша - стрелка часовая,
Арифметический итог.
Но та, которую люблю, не называя...
Ах! та вся - чувство, вся - восторг,
Как Пиндара строфа живая!</text><name>Вы хороши!- Каштановой волной...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from></date_from><text>Отважный мальчишка, исполненный сил,
Услышал кукушку и громко спросил:
-Кукушка, кукушка, а сколько мне лет?..
Двенадцать "ку-ку" прозвучало в ответ.
Довольный ответом, он лег на траву.
-А сколько на свете еще проживу?
Молчала кукушка на первых порах,
И он, озираясь, почувствовал страх.
Вновь стала кукушка ему куковать,
Он сбился со счета и начал опять.
Валялся, смеясь над приметой былой,
Тянуло от сосен нагретой смолой.
И плыл над землей нескончаемый день,
И было, как в школе, считать ему лень.</text><name>Кукушка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1913</date_from><text>Запечных потемок чурается день,
Они сторожат наговорный кистень,-
Зарыл его прадед-повольник в углу,
Приставя дозором монашенку-мглу.
И теплится сказка. Избе лет за двести,
А всё не дождется от витязя вести.
Монашка прядет паутины кудель,
Смежает зеницы небесная бель.
Изба засыпает. С узорной божницы
Взирают Микола и сестры Седмицы,
На матице ожила карлиц гурьба,
Топтыгин с козой - избяная резьба.
Глядь, в горенке стол самобранкой накрыт
На лавке разбойника дочка сидит,
На ней пятишовка, из гривен блесня,
Сама же понурей осеннего дня.
Ткачиха-метель напевает в окно:
"На саван повольнику ткися, рядно,
Лежит он в логу, окровавлен чекмень,
Не выведал ворог про чудо-кистень!"
Колотится сердце... Лесная изба
Глядится в столетья, темна, как судьба,
И пестун былин, разоспавшийся дед,
Спросонок бормочет про тутошний свет.</text><name>Запечных потемок чурается день...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1840</date_from><text>Священный благовест торжественно звучит -
Во храмах фимиам, - во храмах песнопенье;
Молиться я хочу, но тяжкое сомненье
Святые помыслы души моей мрачит.
И верю я - и вновь не смею верить,
Боюсь довериться чарующей мечте,
Перед самим собой боюсь я лицемерить,
Рассудок бедный мой блуждает в пустоте;
И эту пустоту ничто не озаряет,
Дыханьем бурь мой светоч погашен,
Бездонный мрак на вопль не отвечает,
А жизнь - жизнь тянется как непонятный сон.</text><name></name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1967</date_from><text>Трубка подпрыгивает, звеня,
И снова я повторяю:
— Придется вам обойтись без меня,
Завтра я умираю.
Да, так сказать, покидаю свет.
Идут последние сборы.
У меня, понимаете, времени нет
На лишние разговоры,
Я б ради вас игнорировал смерть,
Раз ей подвержены все мы,
Но мне до завтра надо успеть
Окончить две-три поэмы.
Книжку стихов отправить в печать
И, постаравшись на совесть,
В прозе успеть еще написать
Средних размеров повесть.
В них до завтрашнего числа
Надо красиво и просто
Решить проблему добра и зла
И смежные с ней вопросы.
И снова стихи, стихи, стихи,
Книжка. Сборник. Тетрадка.
На эти праздные пустяки
Вся жизнь ушла без остатка.
А прежде чем в дверь толкнуться плечом
И неизбежное встретить,
Себя напоследок спрошу кой о чем,
И вряд ли смогу ответить.
Меня с порога потом не вернут,
А до того порога
Осталась какая-то тыща минут,
А это не очень много.
Пожалуй, в дорогу с собой возьму,
Все остальное брошу,
Свои зачем, отчего, почему —
Единственно ценную ношу.
Трубка подпрыгивает, звеня,
И снова я повторяю:
— Придется вам обойтись без меня,
Завтра я умираю.
И снова всем говорю в ответ:
— Идут последние сборы.
У меня, понимаете, времени нет
На лишние разговоры,</text><name>Вечерний телефон</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1951</date_from><text>Когда устану или затоскую,
Взгляну в глаза, как в прозелень морскую,
Уйдет усталость, и тоска отпрянет,
И на душе заметно легче станет.
Вот так вся жизнь — то хлопоты, то войны.
И дни без войн, как прежде, беспокойны:
Сегодня в Минске, завтра в Тегеране,—
Попробуй встречу загадай заране.
А сколько в суматохе каждой встречи
Признаний выпало из нашей речи!
А сколько мы, прощаясь на вокзале,
Заветных слов друг другу не сказали!
За встречами, за проводами теми
Невозвратимо пролетело время.
Мы в тишине вдвоем не насиделись,
Как следует в глаза не нагляделись.
И все ж, мой друг, сомненьями не мучась,
Не злясь на эту кочевую участь,
Взгляни в глаза мне, глаз не опуская,
Они все те же — как волна морская.</text><name>Когда устану или затоскую...</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>В Миссолунгской низине,
меж каменных плит,
сердце мертвое Байрона
ночью стучит.
Партизанами Греции
погребено,
от карательных залпов
проснулось оно.
Нету сердцу покоя
в могиле сырой
под балканской землей,
под британской пятой.
На московском бульваре,
глазаст, невысок,
у газетной витрины
стоит паренек.
Пулеметными трассами
освещена
на далеких Балканах
чужая страна.
Он не может
в ряды твоей армии стать,
по врагам твоей армии
очередь дать.
Не гранату свою
и не свой пулемет -
только сердце свое
он тебе отдает.
Под большие знамена
полка своего,
патриоты,
зачислите сердце его.
Пусть оно
на далеких балканских полях
бьется храбро и яростно
в ваших рядах.
Душной ночью
заморский строчит автомат,
наделяя Европу
валютой свинца,
но, его заглушая,
все громче стучат
сердце Байрона,
наши живые сердца.</text><name>Сердце Байрона</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1824</date_from><text>Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.
Вот взошла луна златая,
Тише... чу... гитары звон...
Вот испанка молодая
Оперлася на балкон.
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.
Скинь мантилью, ангел милый,
И явись как яркий день!
Сквозь чугунные перилы
Ножку дивную продень!
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.</text><name>Ночной зефир струит эфир...</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Я не знала измены в любви,
Я ее ощущала начало -
Легкий крен, ненадежность причала
И себе говорила: "Порви!"
Потому, вероятно, не знала
Никогда я измены в любви.
Я и в дружбе могла различить
Первый легкий снежок охлажценья.
Обрывала с улыбкою нить
И шутила еще: "До видзення!"
Только гордость -
Мой якорь спасенья...</text><name>Я не знала измены в любви...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Ни зяблика, ни славки, ни грача.
Стволы в тумане.
Гаснет день короткий.
Лесной костер
грызет сушняк, урча,
и греет нас — услужливый и кроткий.
Рожденное от хищного огня,
с орешником заигрывает пламя...
Ну, что молчишь? Что смотришь на меня
такими несчастливыми глазами?
Как много раз ты от меня бежал,
как много раз я от тебя бежала...
Мы жгли костер.
Гудит лесной пожар.
Не поздно ли спасаться
от пожара?</text><name>Костер</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Я обещаю вам сады...
Вы обещали нам сады
В краю улыбчиво-далеком,
Где снедь - волшебные плоды,
Живым питающие соком.
Вещали вы: "Далеких зла,
Мы вас от горестей укроем,
И прокаженные тела
В ручьях целительных омоем".
На зов пошли: Чума, Увечье,
Убийство, Голод и Разврат,
С лица - вампиры, по наречью -
В глухом ущелье водопад.
За ними следом Страх тлетворный
С дырявой Бедностью пошли,-
И облетел ваш сад узорный,
Ручьи отравой потекли.
За пришлецами напоследок
Идем неведомые Мы,-
Наш аромат смолист и едок,
Мы освежительней зимы.
Вскормили нас ущелий недра,
Вспоил дождями небосклон,
Мы - валуны, седые кедры,
Лесных ключей и сосен звон.</text><name></name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1856</date_from><text>Хороша я и смугла,
Дочери Шалима!
Не корите, что была
Солнцем я палима,
Не найдете вы стройней
Пальмы на Энгадде:
Дети матери моей
За меня в разладе.
Я за братьев вертоград
Ночью сторожила,
Да девичий виноград
Свой не сохранила...
Добрый мой, душевный мой,
Что ты не бываешь?
Где пасешь в полдневный зной?
Где опочиваешь?
Я найду, я сослежу
Друга в полдень жгучий
И на перси положу
Смирною пахучей.
По опушке леса гнал
Он козлят, я - тоже,
И тенистый лес постлал
Нам двойное ложе -
Кровлей лиственной навис,
Темный, скромный, щедрый;
Наши звенья - кипарис,
А стропила - кедры.</text><name>Еврейская песня II (Хороша я и смугла...)</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1935</date_from><text>Как много пережито в эти лета
любви и горя, счастья и утрат...
Свистя, обратно падал на планету
мешком обледеневшим стратостат.
А перебитое крыло косое
огромного, как слава, самолета,
а лодка, павшая на дно морское,
краса орденоносного Балтфлота?
Но даже скорбь, смущаясь, отступала
и вечность нам приоткрывалась даже,
когда невнятно смерть повествовала —
как погибали наши экипажи.
Они держали руку на приборах,
хранящих стратосферы откровенья,
и успевали выключить моторы,
чтобы земные уберечь селенья.
Так велика любовь была и память,
в смертельную минуту не померкнув,
у них о нас,— что мы как будто сами,
как и они, становимся бессмертны.</text><name>Как много пережито в эти лета...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Над горизонтом низко Южный Крест,
Холодное созвездье этих мест.
А ночь, как печь, и призрачно далек
Созвездия бесстрастный холодок.
Из края вьюг я прилетел сюда,
Где грела нас Полярная звезда.</text><name>Южный Крест</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>С улыбкой тупого сомненья, профан, ты
Взираешь на лик мой и гордый мой взор;
Тебе интересней столичные франты,
Их пошлые толки, пустой разговор.
Во взгляде твоем я, как в книге, читаю,
Что суетной жизни ты верный клеврет,
Что нас ты считаешь за дерзкую стаю,
Не любишь; Но слушай, что значит поэт.
Кто с детства, владея стихом по указке,
Набил себе руку и с дестких же лет
Личиной страдальца, для вящей огласки,
Решился прикрыться,- тот истый поэт!
Кто, всех презирая, весь мир проклинает,
В ком нет состраданья и жалости нет,
Кто с смехом на слезы несчастных взирает,-
тот мощный, великий и сильный поэт!
Кто любит сердечно былую Элладу,
Тунику, Афины, Ахарны, Милет,
Зевеса, Венеру, Юнону, Палладу,-
Тот чудный, изящный, пластичный поэт!
Чей стих благозвучен, гремуч, хоть без мысли,
Исполнен огня, водометов, ракет,
Без толку, но верно по пальцам расчислен,-
Тот также, поверь мне, великий поэт!..
Итак, не пугайся, встречаяся с нами,
Хотя мы суровы и дерзки на вид
И высимся гордо над вами главами;
Но кто ж нас иначе в толпе отличит?!
В поэте ты видишь презренье и злобу;
На вид он угрюмый, больной, неуклюж;
Но ты загляни хоть любому в утробу,-
Душой он предобрый и телом предюж.</text><name>От Козьмы Пруткова к читателю</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Я разорву кустов кольцо,
Уйду с поляны.
Слепые ветки бьют в лицо,
Наносят раны.
Роса холодная течет
По жаркой коже,
Но остудить горячий рот
Она не может.
Всю жизнь шагал я без тропы,
Почти без света.
В лесу пути мои слепы
И неприметны.
Заплакать? Но такой вопрос
Решать не надо.
Текут потоком горьких слез
Все реки ада.</text><name>Я разорву кустов кольцо...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Когда я ребенком был, мал,
Я солнце в воде уловлял,
И, блестки хватая в реке,
Мечтал сохранить их в руке!
Я жил! Жизнь осилила грудь...
И вновь я хочу зачерпнуть
Тех искр с их чудесным огнем,
Что зыблются в сердце твоем!
Чуть только коснусь — пропадут!
И капли, что слезы, бегут
С руки... и в тебе так темна
Погасшая вдруг глубина.</text><name>Когда я ребенком был, мал...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1906</date_from><text>Призрак какой-то неведомой силы,
Ты ль, указавший законы судьбе,
Ты ль, император, во мраке могилы
Хочешь, чтоб я говорил о тебе?
Горе мне! Я не трибун, не сенатор,
Я только бедный бродячий певец,
И для чего, для чего, император,
Ты на меня возлагаешь венец?
Заперты мне все богатые двери,
И мои бедные сказки-стихи
Слушают только бездомные звери
Да на высоких горах пастухи.
Старый хитон мой изодран и черен,
Очи не зорки, и голос мой слаб,
Но ты сказал, и я буду покорен,
О император, я верный твой раб.</text><name>Императору</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1955</date_from><text>Я у рудничной чайной,
у косого плетня,
молодой и отчаянный,
расседлаю коня.
О железную скобку
сапоги оботру,
закажу себе стопку
и достану махру.
Два степенных казаха
прилагают к устам
с уважением сахар,
будто горный хрусталь.
Брючки географини
все - репей на репье.
Орден "Мать-героиня"
у цыганки в тряпье.
И, невзрачный, потешный,
странноватый на вид,
старикашка подсевший
мне бессвязно твердит,
как в парах самогонных
в синеватом дыму
золотой самородок
являлся ему,
как, раскрыв свою сумку,
после сотой версты
самородком он стукнул
в кабаке о весы,
как шалавых девчонок
за собою водил
и в портянках парчовых
по Иркутску ходил...
В старой рудничной чайной
городским хвастуном,
молодой и отчаянный,
я сижу за столом.
Пью на зависть любому,
и блестят сапоги.
Гармонисту слепому
я кричу: "Сыпани!"
Горячо мне и зыбко
и беда нипочем,
а буфетчица Зинка
все поводит плечом.
Все, что было, истратив,
как подстреленный влет,
плачет старый старатель
оттого, что он врет.
Может, тоже заплачу
и на стол упаду,
все, что было, истрачу,
ничего не найду.
Но пока что мне зыбко
и легко на земле,
и буфетчица Зинка
улыбается мне.</text><name>Я у рудничной чайной...</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1911</date_from><text>То в виде девочки, то в образе старушки,
То грустной, то смеясь - ко мне стучалась ты:
То требуя стихов, то ласки, то игрушки
И мне даря взамен и нежность, и цветы.
То горько плакала, уткнувшись мне в колени,
То змейкой тонкою плясала на коврах...
Я знаю детских глаз мучительные тени
И запах ладана в душистых волосах.
Огонь какой мечты в тебе горит бесплодно?
Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль?
Ах, все великое, земное безысходно...
Нет в мире радости светлее, чем печаль!</text><name>То в виде девочки, то в образе старушки...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1815</date_from><text>К востоку, все к востоку
Стремление земли -
К востоку, все к востоку
Летит моя душа;
Далеко на востоке,
За синевой лесов,
За синими горами
Прекрасная живет.
И мне в разлуке с нею
Все мнится, что она -
Прекрасное преданье
Чудесной старины,
Что мне она явилась
Когда-то в древни дни,
Чтоб мне об ней остался
Один блаженный сон.</text><name>Песня (К востоку, все к востоку...)</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1878</date_from><text>Волнуем воздухом, как легкая завеса,
С вершин альпийских гор спускается туман.
Уж высятся над ним кой-где макушки леса...
И вот - весь выступил он, красками убран,
В которые рядить деревья любит осень,
Не трогая меж них зеленых вечно сосен.
Как много радости и света в мир принес,
Победу одержав над мглою, день прозрачный!
Не сумрачен обрыв, повеселел утес,
И празднично-светло по всей долине злачной;
Лишь около дерев развесистых на ней
Узоры темные колеблются теней.
Казалось, что теперь небесное светило,
Вступив на зимний Путь, прощальный свет лило;
И, на него глядя, земля благодарила
За яркие лучи, за влажное тепло,
Что разносил, струясь над нею, воздух зыбкой,
И озарялась вся приветливой улыбкой.
Красавица-земля! Не в этой лишь стране,
В виду гигантов-гор, склонюсь я пред тобою;
Сегодня ты была б везде прелестна мне,-
Лишь бы с деревьями, с кустами и с травою,
Где красок осени играл бы перелив,
Или хоть с бледною соломой сжатых нив.
Чем дольше я смотрю, тем шире и сильнее
Всё разрастается к тебе моя любовь.
О, запах милый мне!.. То, сладостно пьянея,
Как бы туманюсь им, то возбуждаюсь вновь...
Землею пахнет!.. Я - твое, земля, созданье,-
И нет иного мне милей благоуханья.
Земля-кормилица! Работница-земля!
Твой вечен труд; твои неистощимы недра...
Меж тем как чад своих ты, нуждам их внемля,
Плодами и зерном уж одарила щедро,-
Я вижу - требуя еще твоих услуг,
Тебя там на холме опять взрывает плуг.
Я жизни путь прошел, топча тебя небрежно,
Как будто я не сын тебе, родимый прах.
Найти я вне тебя рвался душой мятежной
Причину тайную житейских зол и благ;
И мысль, страшась конца, не ведая начала,
Во тьме и пустоте, тоскливая, блуждала.
Земля! Что ж так влекут меня стремленья дум
И сердца пыл к тебе? Не знаю... Оттого ли,
Что от меня далек тревожный жизни шум?
Иль правды я ищу? Иль я устал от боли
Разрушенных надежд, оплаканных потерь?
Иль твой к покою зов мне слышится теперь?..
О мать-земля! Я здесь один; людей не видно...
Хотел бы пасть я ниц и лобызать тебя!..
Увы! я не могу, и не людей мне стыдно...
Восторгом был я полн, красу твою любя;
Но лишь тебя признал я матерью моею,-
Печален и смущен, ласкать тебя не смею.
Ты мне чужда еще, но я отныне твой.
Дай силы мне своей на бодрый подвиг жизни,
Чтоб я, на склоне лет, один с самим собой,
Отрады не искал в тоске и в укоризне;
И чтоб меня, когда наступит смерти мгла,
Ты, примиренного с тобою, приняла.
Поднялся ветерок, свежея понемногу;
Я вижу на горах вечернюю зарю,
И тени длинные ложатся на дорогу...
Пора домой идти. Земля, благодарю!
Обязан я тебе, твоим осенним чарам,
Что уходящий день прожит был мной не даром.</text><name>Земля</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Когда тревогою бесплодной
Моя душа утомлена,
И я брожу в тоске холодной,
И жизнь мне кажется скучна,
И мне случится ненарочно
Увидеть, как в беспечном сне
Лежит младенец непорочный,
Как ангел божий,— легче мне.
Гляжу я долго на ребенка:
Как хорошо, невинно он
Раскинул ножки и ручонки!
Какой он грезит светлый сон!
Легко улыбка сохранилась
На чуть растворенных устах,
И тихо мать над ним склонилась
С такою нежностью в очах...
Мне легче, да! и в умиленье
Я так глубоко верю вновь,
Что на земле есть наслажденье,
Есть чистота и есть любовь.</text><name>Когда тревогою бесплодной...</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1921</date_from><text>Воробей мой, воробьишка!
Серый-юркий, словно мышка.
Глазки - бисер, лапки - врозь,
Лапки - боком, лапки - вкось...
Прыгай, прыгай, я не трону -
Видишь, хлебца накрошил...
Двинь-ка клювом в бок ворону,
Кто ее сюда просил?
Прыгни ближе, ну-ка, ну-ка,
Так, вот так, еще чуть-чуть...
Ветер сыплет снегом, злюка,
И на спинку, и на грудь.
Подружись со мной, пичужка,
Будем вместе в доме жить,
Сядем рядышком под вьюшкой,
Будем азбуку учить...
Ближе, ну еще немножко...
Фурх! Удрал... Какой нахал!
Съел все зерна, съел все крошки
И спасиба не сказал.</text><name>Воробей</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>Я покинул дом когда-то,
Позвала дорога вдаль.
Не мала была утрата,
Но светла была печаль.
И годами с грустью нежной —
Меж иных любых тревог —
Угол отчий, мир мой прежний
Я в душе моей берег.
Да и не было помехи
Взять и вспомнить наугад
Старый лес, куда в орехи
Я ходил с толпой ребят.
Лес — ни пулей, ни осколком
Не пораненный ничуть,
Не порубленный без толку,
Без порядку как-нибудь;
Не корчеванный фугасом,
Не поваленный огнем,
Хламом гильз, жестянок, касок
Не заваленный кругом;
Блиндажами не изрытый,
Не обкуренный зимой,
Ни своими не обжитый,
Ни чужими под землей.
Милый лес, где я мальчонкой
Плел из веток шалаши,
Где однажды я теленка,
Сбившись с ног, искал в глуши...
Полдень раннего июня
Был в лесу, и каждый лист,
Полный, радостный и юный,
Был горяч, но свеж и чист.
Лист к листу, листом прикрытый,
В сборе лиственном густом
Пересчитанный, промытый
Первым за лето дождем.
И в глуши родной, ветвистой,
И в тиши дневной, лесной
Молодой, густой, смолистый,
Золотой держался зной.
И в спокойной чаще хвойной
У земли мешался он
С муравьиным духом винным
И пьянил, склоняя в сон.
И в истоме птицы смолкли...
Светлой каплею смола
По коре нагретой елки,
Как слеза во сне, текла...
Мать-земля моя родная,
Сторона моя лесная,
Край недавних детских лет,
Отчий край, ты есть иль нет?
Детства день, до гроба милый,
Детства сон, что сердцу свят,
Как легко все это было
Взять и вспомнить год назад.
Вспомнить разом что придется —
Сонный полдень над водой,
Дворик, стежку до колодца,
Где песочек золотой;
Книгу, читанную в поле,
Кнут, свисающий с плеча,
Лед на речке, глобус в школе
У Ивана Ильича...
Да и не было запрета,
Проездной купив билет,
Вдруг туда приехать летом,
Где ты не был десять лет...
Чтобы с лаской, хоть не детской,
Вновь обнять старуху мать,
Не под проволокой немецкой
Нужно было проползать.
Чтоб со взрослой грустью сладкой
Праздник встречи пережить —
Не украдкой, не с оглядкой
По родным лесам кружить.
Чтоб сердечным разговором
С земляками встретить день —
Не нужда была, как вору,
Под стеною прятать тень...
Мать-земля моя родная,
Сторона моя лесная,
Край, страдающий в плену!
Я приду — лишь дня не знаю,
Но приду, тебя верну.
Не звериным робким следом
Я приду, твой кровный сын,—
Вместе с нашею победой
Я иду, а не один.
Этот час не за горою,
Для меня и для тебя...
А читатель той порою
Скажет:
— Где же про героя?
Это больше про себя.
Про себя? Упрек уместный,
Может быть, меня пресек.
Но давайте скажем честно:
Что ж, а я не человек?
Спорить здесь нужды не вижу,
Сознавайся в чем в другом.
Я ограблен и унижен,
Как и ты, одним врагом.
Я дрожу от боли острой,
Злобы горькой и святой.
Мать, отец, родные сестры
У меня за той чертой.
Я стонать от боли вправе
И кричать с тоски клятой.
То, что я всем сердцем славил
И любил,— за той чертой.
Друг мой, так же не легко мне,
Как тебе с глухой бедой.
То, что я хранил и помнил,
Чем я жил — за той, за той —
За неписаной границей,
Поперек страны самой,
Что горит, горит в зарницах
Вспышек — летом и зимой...
И скажу тебе, не скрою,—
В этой книге, там ли, сям,
То, что молвить бы герою,
Говорю я лично сам.
Я за все кругом в ответе,
И заметь, коль не заметил,
Что и Теркин, мой герой,
За меня гласит порой.
Он земляк мой и, быть может,
Хоть нимало не поэт,
Все же как-нибудь похоже
Размышлял. А нет, ну — нет.
Теркин — дальше. Автор — вслед.</text><name>Василий Теркин: 16. О себе</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1901</date_from><text>Как мне близок и понятен
Этот мир - зеленый, синий,
Мир живых прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.
Мир стряхнул покров туманов.
Четкий воздух свеж и чист.
На больших стволах каштанов
Ярко вспыхнул бледный лист.
Небо целый день моргает
(Прыснет дождик, брызнет луч),
Развивает и свивает
Свой покров из сизых туч.
И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.</text><name>Как мне близок и понятен...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1912</date_from><text>От братии прилежной
Апостола Луки
Икону Тайны Нежной
Писать — мне испытанье.
Перенесу ль мечтанье
На кипарис доски?
Мне снилось: Цвет Единый
Возрос из тайника,
Где Корень свит змеиный,
В эфир листвою сочной;
И Агнец непорочный
На пурпуре Цветка.
Меж Солнцем и Землею,
Меж Корнем и Венцом,
Меж Агнцем и Змеею —
Посредник голубиный
Летает над долиной,
С таинственным Кольцом.
Под Вестником крылатым,
На зелени стебля,
Лучась волнистым златом,
Алеет лал Потира.
И гранями сафира
Огранена Земля.
В дали лазурной, слева,—
Нагорный Назарет:
Склонясь, приемлет Дева
Под аркою келейной
Посла привет лилейный,
Архангельский привет.
Лужайка — что кошница,
Направо, в горных льдах;
Отверстая гробница
Цветет красой Сарона;
Успения корона —
В мерцающих звездах...
Икону Тайны Нежной,
Келейник Красоты,
Я кистию прилежной
Так написать замыслил,
Так на доске расчислил
Священные черты.
И в золото, и в миний
Я кисти обмакнул,
Чертя примерных линий
На хартии разводы,—
Когда распались своды
И синий свет сверкнул...
Сквозит родной могилой
Прозрачный фимиам,
И Роза дивной силой
Струит с Распятья зори...
Но кто, поникший в горе
На светлый холм? — Я сам!..
Не та ль за ним, чье тело
Под этот дерн легло?..
Что ж сердце сиротело?..
С каким она ребенком
Стоит, в сияньи тонком?
Что так глядит светло?..
Что говорит?.. «Напрасно
Те сны живописать,
Что лицезришь неясно,—
Тебе, кто Тайны Нежной
В судьбе своей мятежной
Изведал благодать.
Взгляни: вот Розы сладость
На горечи Креста;
Под ним — могилы радость,
И я, в заре воскресной,
Простерла дар небесный
За ласкою Христа».</text><name>Примитив</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>Ценитель умственных творений исполинских,
Друг бардов английских, любовник муз латинских,
Ты к мощной древности опять меня манишь,
Ты снова мне . . . . . . . . . велишь.
Простясь с . . . . мечтой и бледным идеалом,
Я приготовился бороться с Ювеналом,
Чьи строгие стихи, неопытный поэт,
Стихами перевесть я было дал обет.
Но, развернув его суровые творенья,
Не мог я одолеть пугливого смущенья...
Стихи бесстыдные приапами торчат,
В них звуки странною гармонией трещат -</text><name>Кн. Козловскому</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.
Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли.
Травой покрылся горный склон,
В ручьях воды полно,
А из земли выходит Джон
Ячменное Зерно.
Все так же буен и упрям,
С пригорка в летний зной
Грозит он копьями врагам,
Качая головой.
Но осень трезвая идет.
И, тяжко нагружен,
Поник под бременем забот,
Согнулся старый Джон.
Настало время помирать —
Зима недалека.
И тут-то недруги опять
Взялись за старика.
Его подрезал острый нож,
Свалил беднягу с ног,
И, как бродягу на правёж,
Везут его на ток.
Дубасить Джона принялись
Злодеи поутру.
Потом, подбрасывая ввысь,
Кружили на ветру.
Он был в колодец погружен,
На сумрачное дно.
Но и в воде не тонет Джон
Ячменное Зерно!
Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер.
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.
Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.
Недаром был покойный Джон
При жизни молодец,—
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец.
Он гонит вон из головы
Докучный рой забот.
За кружкой сердце у вдовы
От радости поёт.
Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!
Перевод из Роберта Бернса</text><name>Джон Ячменное Зерно</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1927</date_from><text>Вот затихает, затихает
и в сумерки ютится день.
Я шепотом перебираю
названья дальних деревень.
Ты вечереешь, Заручевье,
и не смутит твоих огней
на дикой улице кочевье
пугливых молодых коней...
Ты знаешь, что за темным полем
стоит старинный, смуглый Бор
и звездным заводям Заполек
вручает прясла и забор...
Крепки в Неронове уставы
старообрядческих годов,
и скобки древние у ставен,
и винный запах у садов.
А заповедные кладбища
шмурыгой-лесом занесло,
и соглядатай не разыщет
и не прочтет заветных слов.
Ты вечереешь, Заручевье,
грибами пахнет по дворам...
. . . . . . . . . . . . . . .
А ты? Не знаю, где ты, чей ты
и кто с тобой по вечерам...</text><name>Вот затихает, затихает...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1884</date_from><text>Любви, одной любви! Как нищий подаянья,
Как странник, на пути застигнутый грозой,
У крова чуждого молящий состраданья,
Так я молю любви с тревогой и тоской.</text><name></name><date_to>1884</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1917</date_from><text>Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем,— и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки,— идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.</text><name></name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1851</date_from><text>Ты все, что сердцу мило,
С чем я сжился умом:
Ты мне любовь и сила,-
Спи безмятежным сном!
Ты мне любовь и сила,
И свет в пути моем;
Все, что мне жизнь сулила,-
Спи безмятежным сном.
Все, что мне жизнь сулила
Напрасно с каждым днем;
Весь бред младого пыла,-
Спи безмятежным сном.
Весь бред младого пыла
О счастии земном
Судьба осуществила,-
Спи безмятежным сном.
Судьба осуществила
Все в образе одном,
Одно горит светило,-
Спи безмятежным сном!
Одно горит светило
Мне радостным лучом,
Как буря б ни грозила,-
Спи безмятежным сном!
Как буря б ни грозила,
Хотя б сквозь вихрь и гром
Неслось мое ветрило, -
Спи безмятежным сном!</text><name>Серенада</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1937</date_from><text>Всех пулеметов кривотолки
В свинцовый жгут атака вьет.
Матрос-балтиец на двуколке
Над смертью «Яблочко» поет.
На белый снег по кромке клеша
Густая кровь стекает вниз.
А ну-ка, мальчик мой Алеша!
Вперед, в штыки, за коммунизм!
Про молодость в чаду сраженья
Не вспомни и не пожалей.
Закон земного притяженья
Под пулями преодолей.
И в рост поднялся под шрапнелью
И робость в сердце замерла.
Легко... Как будто над шинелью
Метнулись в небо два крыла.</text><name>Отряд идет в атаку</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>От западных морей до самых врат восточных
Не многие умы от благ прямых и прочных
Зло могут отличить... рассудок редко нам
Внушает . . . . . . . . . . . . . . . .
"Пошли мне долгу жизнь и многие года!"
Зевеса вот о чем и всюду и всегда
Привыкли вы молить - но сколькими бедами
Исполнен долгой век! Во-первых, как рубцами,
Лицо морщинами покроется - оно
. . . . . . . . . . превращено.</text><name></name><date_to>1836</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from></date_from><text>Наш путь крестами обозначен.
Но крепок дуб от старческих морщин!
Закал борьбы: теряя, мы не плачем,
И, проклиная, мы молчим.
В нас многое захолодила снежность,
Но, чуждая никчемных слов,
И в нас есть дружеская нежность
И комсомольская любовь.
И если так, то в черный день утраты,
Как самым-самым дорогим,
Мы вам, товарищи... ребяты,
Любовь и нежность отдадим!
Всему есть срок... сорвется голос ровный,
В шеренге дней и дни расплаты есть:
Мы не откроем рта, но будут многословны
Огонь и сталь, наган и месть!</text><name>Памяти замученных</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from>1976</date_from><text>Годы двадцатые и тридцатые,
словно кольца пружины сжатые,
словно годичные кольца,
тихо теперь покоятся
где-то во мне,
в глубине.
Строгие годы сороковые,
годы,
воистину
роковые,
сороковые,
мной не забытые,
словно гвозди, в меня забитые,
тихо сегодня живут во мне,
в глубине.
Пятидесятые,
шестидесятые,
словно высоты, недавно взятые,
еще остывшие не вполне,
тихо сегодня живут во мне,
в глубине.
Семидесятые годы идущие,
годы прошедшие,
годы грядущие
больше покуда еще вовне,
но есть уже и во мне.
Дальше — словно в тумане судно,
восьмидесятые —
даль в снегу,
и девяностые —
хоть и смутно,
а все же представить еще могу,
Но годы двухтысячные
и дале —
не различимые мною дали —
произношу,
как названья планет,
где никого пока еще нет
и где со временем кто-то будет,
хотя меня уже там не будет.
Их мой век уже не захватывает —
произношу их едва дыша —
год две тысячи —
сердце падает
и замирает душа.</text><name>Годы</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1920</date_from><text>Душе, уставшей от страсти,
От солнечных бурь и нег,
Дорого легкое счастье,
Счастье - тишайший снег.
Счастье, которое еле
Бросает звездный свет;
Легкое счастье, тяжеле
Которого нет.</text><name>Душе, уставшей от страсти...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Начинается расчет со Сталиным,
и — всерьез. Без криков и обид.
Прах его, у стен Кремля оставленный,
страх пускай колеблет и знобит.
Начинается спокойный
долгий и серьезный разговор.
Пусть ответит наконец покойник,
сумрачно молчавший до сих пор.
Нет, не зря он руган был и топтан.
Нет, не зря переменил жилье.
Монолог обидчивый закончен.
Хор народа говорит свое.</text><name>Начинается расчет со Сталиным...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1958</date_from><text>Мы русские. Мы дети Волги.
Для нас значения полны
ее медлительные волны,
тяжелые, как валуны.
Любовь России к ней нетленна.
К ней тянутся душою всей
Кубань и Днепр, Нева и Лена,
и Ангара, и Енисей.
Люблю ее всю в пятнах света,
всю в окаймленье ивняка...
Но Волга Для России — это
гораздо больше, чем река.
А что она — рассказ не краток.
Как бы связуя времена,
она — и Разин, и Некрасов,
и Ленин — это все она.
Я верен Волге и России —
надежде страждущей земли.
Меня в большой семье растили,
меня кормили, как могли.
В час невеселый и веселый
пусть так живу я и пою,
как будто на горе высокой
я перед Волгою стою.
Я буду драться, ошибаться,
не зная жалкого стыда.
Я буду больно ушибаться,
но не расплачусь никогда.
И жить мне молодо и звонко,
и вечно мне шуметь и цвесть,
покуда есть на свете Волга,
покуда ты, Россия, есть.</text><name>Волга</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1828</date_from><text>Старательно мы наблюдаем свет,
Старательно людей мы наблюдаем
И чудеса постигнуть уповаем.
Какой же плод науки долгих лет?
Что наконец подсмотрят очи зорки?
Что наконец поймет надменный ум
На высоте всех опытов и дум,
Что?- точный смысл народной поговорки.</text><name>Старательно мы наблюдаем свет...</name><date_to>1828</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Уважаемые дети,
Говорят, что среди вас
Появился странный мальчик
По прозванью «Напоказ».
Смастерил он табуретку,
Сбил ее он кое-как,
Но зато раскрасил в клетку,
Но зато сверкает лак.
На нее нельзя садиться,
Но мальчишка так сказал:
— Напоказ она годится,
Где тут выставочный зал?
Уважаемые дети,
Говорят, что среди вас
Появился странный мальчик
По прозванью «Напоказ».
Он сестренке — при гостях —
Нес конфеты в двух горстях,
А потом — без посторонних —
Пригрозил:— Попробуй, тронь их!
А соседского кота
Приласкал он неспроста:
— У соседа есть «Победа«,
Покатал бы до обеда!
Уважаемые дети,
Надо гнать мальчишку прочь,
Если я одна не справлюсь,
Приходите мне помочь!</text><name>Приходите мне помочь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1923</date_from><text>Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе,-
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.</text><name>Я обманывать себя не стану...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>Над стремью скал — чернеющий орел.
За стремью — синь, туманное поморье.
Он как во сне к своей добыче шел
На этом поднебесном плоскогорье.
С отвесных скал летели вниз кусты,
Но дерзость их безумца не страшила:
Ему хотелось большей высоты —
И бездна смерти бездну довершила.
Ты знаешь, как глубоко в синеву
Уходит гриф, ужаленный стрелою?
И он напряг тугую тетиву —
И зашумели крылья над скалою,
И потонул в бездонном небе гриф,
И кровь, звездой упавшую оттуда
На берега, на известковый риф,
Смыл океан волною изумруда.</text><name>Дикарь</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from></date_from><text>Весенним утром кухонные двери
Раскрыты настежь, и тяжелый чад
Плывет из них. А в кухне толкотня:
Разгоряченный повар отирает
Дырявым фартуком свое лицо,
Заглядывает в чашки и кастрюли,
Приподымая медные покрышки,
Зевает и подбрасывает уголь
В горячую и без того плиту.
А поваренок в колпаке бумажном,
Еще неловкий в трудном ремесле,
По лестнице карабкается к полкам,
Толчет в ступе корицу и мускат,
Неопытными путает руками
Коренья в банках, кашляет от чада,
Вползающего в ноздри и глаза
Слезящего...
А день весенний ясен,
Свист ласточек сливается с ворчаньем
Кастрюль и чашек на плите; мурлычет,
Облизываясь, кошка, осторожно
Под стульями подкрадываясь к месту,
Где незамеченным лежит кусок
Говядины, покрытый легким жиром.
О царство кухни! Кто не восхвалял
Твой синий чад над жарящимся мясом,
Твой легкий пар над супом золотым?
Петух, которого, быть может, завтра
Зарежет повар, распевает хрипло
Веселый гимн прекрасному искусству,
Труднейшему и благодатному...
Я в этот день по улице иду,
На крыши глядя и стихи читая,-
В глазах рябит от солнца, и кружится
Беспутная, хмельная голова.
И, синий чад вдыхая, вспоминаю
О том бродяге, что, как я, быть может,
По улицам Антверпена бродил...
Умевший все и ничего не знавший,
Без шпаги - рыцарь, пахарь - без сохи,
Быть может, он, как я, вдыхал умильно
Веселый чад, плывущий из корчмы;
Быть может, и его, как и меня,
Дразнил копченый окорок,- и жадно
Густую он проглатывал слюну.
А день весенний сладок был и ясен,
И ветер материнскою ладонью
Растрепанные кудри развевал.
И, прислонясь к дверному косяку,
Веселый странник, он, как я, быть может,
Невнятно напевая, сочинял
Слова еще не выдуманной песни...
Что из того? Пускай моим уделом
Бродяжничество будет и беспутство,
Пускай голодным я стою у кухонь,
Вдыхая запах пиршества чужого,
Пускай истреплется моя одежда,
И сапоги о камни разобьются,
И песни разучусь я сочинять...
Что из того? Мне хочется иного...
Пусть, как и тот бродяга, я пройду
По всей стране, и пусть у двери каждой
Я жаворонком засвищу - и тотчас
В ответ услышу песню петуха!
Певец без лютни, воин без оружья,
Я встречу дни, как чаши, до краев
Наполненные молоком и медом.
Когда ж усталость овладеет мною
И я засну крепчайшим смертным сном,
Пусть на могильном камне нарисуют
Мой герб: тяжелый, ясеневый посох -
Над птицей и широкополой шляпой.
И пусть напишут: "Здесь лежит спокойно
Веселый странник, плакать не умевший."
Прохожий! Если дороги тебе
Природа, ветер, песни и свобода,-
Скажи ему: "Спокойно спи, товарищ,
Довольно пел ты, выспаться пора!"</text><name>Тиль Уленшпигель (Весенним утром...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1923</date_from><text>Сдержавши приступ пушечного хрипа,
Мы ждем на разветвленье двух веков,
Окно, пробитое Петром в Европу,
Кронштадтской крепкой ставнею закрыв.
В повстанческих ухабах, слишком тряских,
Немало месяцев сломали мы.
Вот клочьями разорванной записки
Окрест лежат побитые дома.
Как ребра недругу считают в драке,
Так годы мы считали, и не счесть.
Чтоб мы слюной не изошли во крике,
Заткнута тряпкой окрика нам пасть.
Нам до сих пор еще не дали воли,
Как пить коням вспотевшим не дают.
Но нет!— Мы у легенд арендовали
Не зря упорство, холод, недоед.
Истрачен и издерган герб наш орлий
На перья канцелярских хмурых душ,
Но мы бинтуем кровельною марлей
Разодранные раны дырких крыш.
Наш лозунг бумерангом в Запад брошен,
Свистит в три пальца он на целый свет.
Мы с черноземных скул небритых пашен
Стираем крупный урожай, как пот.
И мы вожжами телеграфа хлещем
Бока шоссе, бегущего в галоп,
Чтоб время обогнать по диким пущам,
Покрывшись пеною цветущих лип.
Мы чиним рельсов ржавые прорехи,
Спринцуем электричеством село,—
Так обмывают дочери старуху,
Чтоб чистою на Страшный суд дошла.</text><name>Аренда у легенд</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1974</date_from><text>О рыжий мой, соломенный,
Оборванный язык,
Когда плывешь соломинкой —
Я к этому привык.
Собачья жизнь, собачья,
На этом берегу.
Но не смогу иначе,
Наверно, не смогу.</text><name>О рыжий мой, соломенный...</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Приехал в Монако какой-то вояка,
Зашел в казино и спустил капитал,
И внутренний голос воскликнул, расстроясь:
"Эх, елки-моталки,- опять проиграл!"
Банкрот заорал: "Кто это сказал?!"
Крупье безучастно плечами пожал,
Швейцар ему выход в момент указал,
Тот в глаз ему дал,- ну, в общем, скандал.
А он все кричал: "Кто <это> сказал?!
Мне этот же голос число подсказал!.."-
Стрельнул себе в рот - и тотчас замолчал.
Не стало бедняги, и жаль капитал.
Между 1966 и</text><name>Приехал в Монако какой-то вояка...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1820</date_from><text>(Элегия)
Мечты волшебные, вы скрылись от очей!
Сбылися времени угрозы!
Хладеет в сердце жизнь, и юности моей
Поблекли утренние розы!
Благоуханный май воскреснул на лугах,
И пробудилась Филомела,
И Флора милая на радужных крылах
К нам обновленная слетела.
Вотще! Не для меня долины и леса
Одушевились красотою,
И светлой радостью сияют небеса!
Я вяну,- вянет всё со мною!
О где вы, призраки невозвратимых лет,
Богатство жизни - вера в счастье?
Где ты, младого дня пленительный рассвет?
Где ты, живое сладострастье?
В дыхании весны всё жизнь младую пьет
И негу тайного желанья!
Всё дышит радостью и, мнится, с кем-то ждет
Обетованного свиданья!
Лишь я как будто чужд природе и весне:
Часы крылатые мелькают;
Но радости принесть они не могут мне
И, мнится, мимо пролетают.</text><name>Весна</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1926</date_from><text>Я шел сквозь рощу. Ночь легла
Вдоль по траве, как мел бела.
Торчком кусты над нею встали
В ножнах из разноцветной стали,
И тосковали соловьи
Верхом на веточке. Казалось,
Они испытывали жалость,
Как неспособные к любви.
А там вдали, где желтый бакен
Подкарауливал шутих,
На корточках привстал Елагин,
Ополоснулся и затих:
Он в этот раз накрыл двоих.
Вертя винтом, бежал моторчик
С музыкой томной по бортам.
К нему навстречу, рожи скорчив,
Несутся лодки тут и там.
Он их толкнет - они бежать.
Бегут, бегут, потом опять
Идут, задорные, навстречу.
Он им кричит: "Я искалечу!"
Они уверены, что нет...
И всюду сумасшедший бред.
Листами сонными колышим,
Он льется в окна, липнет к крышам,
Вздымает дыбом волоса...
И ночь, подобно самозванке,
Открыв молочные глаза,
Качается в спиртовой банке
И просится на небеса.</text><name>Я шел сквозь рощу. Ночь легла...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Ты слишком для невинности мила,
И слишком ты любезна, чтоб любить!
Полмиру дать ты счастие 6 могла,
Но счастливой самой тебе не быть;
Блаженство нам не посылает рок
Вдвойне.- Видала ль быстрый ты поток?
Брега его цветут, тогда как дно
Всегда глубоко, хладно и темно!</text><name>К *** (Ты слишком для невинности мила..)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1912</date_from><text>Не о любви прошу тебя я,
Не о безумстве в поздний час.
Пусть пламя света, догорая,
Нас озарит в последний раз.
Огонь живительный и ясный
Возьмет истлевшие тела,
И будет миг святой, прекрасный:
Паденье тьмы. Паденье зла.
И расцветут на поле алом
Мечтой рожденные цветы,
И змеи с прокаженным жалом
Уйдут под землю, как кроты.
И языком бездымно-жарким
Огонь мигнет в последний раз
Нас, покоренных мигом ярким,
Во цвете лет - в предсмертный час.</text><name>Не о любви прошу тебя я...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1992</date_from><text>...На богатство фантазии так
Обижаются,
Что «богатством» уже называть
Не решаются.
Не согласны признать за ней даже
Зажиточность,
А придумали хитрое слово:
«Избыточность»!
Экий грех!
На виду у Европы и Азии
(Словно кто навязал неземное
Отцовство им),
Так открыто страдать от избытка
Фантазии,
И притом от избытка ЧУЖОЙ!
Не от собственной...</text><name>На богатство фантазии так...</name><date_to>1992</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1925</date_from><text>Превращусь
не в Толстого, так в толстого,—
ем,
пишу,
от жары балда.
Кто над морем не философствовал?
Вода.
Вчера
океан был злой,
как черт,
сегодня
смиренней
голубицы на яйцах.
Какая разница!
Все течет...
Все меняется.
Есть
у воды
своя пора:
часы прилива,
часы отлива.
А у Стеклова
вода
не сходила с пера.
Несправедливо.
Дохлая рыбка
плывет одна.
Висят
плавнички,
как подбитые крылышки.
Плывет недели,
и нет ей —
ни дна,
ни покрышки.
Навстречу
медленней, чем тело тюленье,
пароход из Мексики,
а мы —
туда.
Иначе и нельзя.
Разделение
труда.
Это кит — говорят.
Возможно и так.
Вроде рыбьего Бедного —
обхвата в три.
Только у Демьяна усы наружу,
а у кита
внутри.
Годы — чайки.
Вылетят в ряд —
и в воду —
брюшко рыбешкой пичкать.
Скрылись чайки.
В сущности говоря,
где птички?
Я родился,
рос,
кормили соскою,—
жил,
работал,
стал староват...
Вот и жизнь пройдет,
как прошли Азорские
острова.</text><name>Мелкая философия на глубоких местах</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Желанья вашего всегда покорный раб,
Из книги дней моих я вырву полстраницы
И в ваш альбом вклею... Вы знаете, я слаб
Пред волей женщины, тем более девицы.
Вклею!.. Но вижу я, уж вас объемлет страх!
Змеей тоски моей пришлось мне поделиться;
Не целая змея теперь во мне, но - ах! -
Зато по ползмеи в обоих шевелится.</text><name>В альбом N.N.</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1870</date_from><text>Одолела сила-удаль меня, молодца,
Не чужая, своя удаль богатырская!
А и в сердце тая удаль-то не вместится,
А и сердце-то от удали разорвется!
Пойду к батюшке на удаль горько плакаться,
Пойду к матушке на силу в ноги кланяться:
Отпустите свое детище дроченое,
Новгородским-то порядкам неученое,
Отпустите поиграти игры детские:
Те ль обозы бить низовые, купецкие,
Багрить на море кораблики урманские,
Да на Волге жечь остроги басурманские!</text><name>Ушкуйник</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1897</date_from><text>Опять он падает, чудесно молчаливый,
Легко колеблется и опускается...
Как сердцу сладостен полет его счастливый!
Несуществующий, он вновь рождается...
Все тот же, вновь пришел, неведомо откуда,
В нем холода соблазны, в нем забвенье...
Я жду его всегда, как жду от Бога чуда,
И странное с ним знаю единенье.
Пускай уйдет опять - но не страшна утрата.
Мне радостен его отход таинственный.
Я вечно буду ждать его безмолвного возврата,
Тебя, о ласковый, тебя, единственный.
Он тихо падает, и медленный и властный...
Безмерно счастлив я его победою...
Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,
Тебя люблю... За что люблю - не ведаю.</text><name>Снег</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1905</date_from><text>Я не знаю худшего мучения -
Как не знать мученья никогда.
Только в злейших муках - обновленье,
Лишь за мглой губительной - звезда.
Если бы всегда - одни приятности,
Если б каждый день нам нес цветы, -
Мы б не знали вовсе о превратности,
Мы б не знали сладости мечты.
Мы не поняли бы радости хотения,
Если бы всегда нам отвечали: "Да".
Я не знаю худшего мученья -
Как не знать мученья никогда.</text><name>Я не знаю худшего мучения...</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1884</date_from><text>Посвящ. С. Я. Надсону
Говорят и блещут с вышины
Зарей рассыпанные розы
На бледной зелени березы,
На темном бархате сосны.
По красной глине с тощим мохом
Бреду я скользкою тропой;
Струится вечер надо мной
Благоуханным, теплым вздохом.
Поникнув, дремлют тростники;
Сверкает пенистой пучиной,
Разбито вдребезги плотиной
Стекло прозрачное реки.
Колосья зреющего хлеба
Глядят с обрыва на меня;
Там колья ветхого плетня
Чернеют на лазури неба...
Уж пламень меркнувшего дня
Бледней, торжественней и тише...
Он подымается все выше...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Погибший день, ты был ничтожен
И пуст, и мелочно-тревожен;
За что ж на тихий твой конец
Самой природою возложен
Такой блистательный венец?</text><name>Вечер</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1928</date_from><text>Все радостней,
Ясней,
Счастливей.
Пшеницы золотой налив.
Прибоем бьется
Море жнивий,
Разливы огненные нив.
Усталою
Плывут походкой
В поклонах поясных жнецы,
Качаются на утлых лодках,
Как одинокие пловцы.
Пылает небо голубое,
Расплавленное
В васильках,
Захлебываются от прибоя
Серпы в иззубренных руках.
А рядом
Блеск необычайный,
Машинным плеском
День облит,
На нивах плавают комбайны,
Как бы морские корабли.
Из гавани совхоза
Дружно
Эскадрой боевой идут,
И кланяется ветер южный
Друзьям,
Помощникам труду.
Гудят веселые артели
И тракторные плясуны.
Вон
К небу знойному взлетели
Шлифованные скакуны.
Нагруженные снопами
Машины гордые летят.
А там,
На пытке,
Под цепами
Колосьев косточки хрустят.
Мне больно
Слышать стон пшеницы,
Старинную молотьбу,
И видеть:
Пот течет по лицам,
И жилы синие на лбу.
Когда же звезд
Зардеют лозы,
Свисая в предосенний мрак,
Мигают нам огни совхоза,
Как электрический маяк.</text><name>Все радостней, ясней...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1847</date_from><text>О, не зови! Страстей твоих так звонок
Родной язык.
Ему внимать и плакать, как ребенок,
Я так привык!
Передо мной дай волю сердцу биться
И не лукавь,
Я знаю край, где всё, что может сниться,
Трепещет въявь.
Скажи, не я ль на первые воззванья
Страстей в ответ
Искал блаженств, которым нет названья
И меры нет?
Что ж? Рухнула с разбега колесница,
Хоть цель вдали,
И распростерт заносчивый возница
Лежит в пыли.
Я это знал - с последним увлеченьем
Конец всему;
Но самый прах с любовью, с наслажденьем
Я обойму.
Так предо мной дай волю сердцу биться
И не лукавь!
Я знаю край, где всё, что может сниться,
Трепещет въявь.
И не зови - но песню наудачу
Любви запой;
На первый звук я как дитя заплачу -
И за тобой!</text><name>О, не зови! Страстей твоих так звонок...</name><date_to>1847</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1824</date_from><text>Скажи, как жить мне без тебя?
Чем врачеваться мне от скуки?
Любя немецкие науки
И немцев вовсе не любя,
Кому, собою недовольный,
Поверю я мои стихи,
Мечты души небогомольной
И запрещенные грехи?
В стране, где юность странным жаром
Невольной вольности кипит,
Где жизнь идет, а не летит,
Где любят в долг, дарят не даром,
Где редки русские умы,
Где редки искры вдохновенья,-
Где царь и глупость - две чумы -
Еше не портят просвещенья,-
Любили вместе мы делить
Веселой младости досуги
И страсть правительство бранить
За всероссийские недуги.-
Мелькали быстро дни мои:
Я знал не купленное счастье
В раю мечтательной любви
И в идеальном сладострастье;
Но я предвижу, милый мой,
Что скоро сбудется со мной.
Живя одним воспоминаньем,
Я лучших дней не призову,-
И отягчит мою главу
Тоска с несбыточным желаньем.
Мои свободные мечты
И песни музы горделивой
Заменит мне покой сонливый,
И жизни глупой суеты
Меня прельстят утехой лживой,-
И прочь прекрасное! Но ты -
Свидетель милой наготы
Моей поэзии шутливой...
Пускай тебе сии мечты
В веселый час представят живо
Лихие шалости любви...
О! вспомни вольного собрата
И важной дланью дипломата
Моих стихов не изорви!</text><name>Н.Д.Киселеву (Скажи, как жить...)</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1832</date_from><text>Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна,
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег.</text><name>Чудная картина...</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Полночный звон степной пустыни,
Покой небес, тепло земли,
И горький мед сухой полыни,
И бледность звездная вдали.
Что слушает моя собака?
Вне жизни мы и вне времен.
Звенящий сон степного мрака
Самим собой заворожен.</text><name>Полночный звон степной пустыни...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1960</date_from><text>Отмечали
Вы, схоласты,
Птолемея
Юбилей.
Но дошла к вам
Лет так за сто
Весть, что прав был
Галилей.
Но
Плечами вы пожали:
Мол, отрекся
Галилей!
Отмечать
Вы продолжали
Птолемея
Юбилей.</text><name>Отмечали вы, схоласты...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>Непреминуемой повержена судьбою,
Безгласна зря меня лежаща пред собою,
Восплачите о мне, знакомые, друзья,
Все сродники мои, все, кем любим был я!
Вчера беседовал я с вами,
И вдруг я смерть узрел перед очами:
Пришел ко мне престрашный смертный час,
Навек лишаюсь вас.
Но приидите все пред вечным расставаньем,
Целуйте мя уже последним целованьем,
Не буду с вами я сообщества иметь,
Ниж
беседовати впредь.
Душа престала в тленном теле:
Уже отселе
Иду
К нелицемерному суду,
Где вкупе предстоят владыко, раб, царь, воин,
Богат или убог, где равно всяк достоин,
От дел бо только всяк награду получит
И славу там и стыд.
Но всех прошу, молю, чтоб очи возносили
К небесной стороне
И чтобы обо мне
Все господа просили,
Чтоб я не свержен был
По дни от вас моей разлуки
За согрешения мои на место муки
,
Но чтобы я вступил
В сие жилище вечно
,
Где жизни свет, веселье бесконечно!</text><name>Зряще мя безгласна</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Пекло, и берег был высок.
С подплывшей лодки цепь упала
Змеей гремучею - в песок,
Гремучей ржавчиной - в купаву.
И вышли двое. Под обрыв
Хотелось крикнуть им: "Простите,
Но бросьтесь, будьте так добры,
Не врозь, так в реку, как хотите.
Вы верны лучшим образцам.
Конечно, ищущий обрящет.
Но... бросьте лодкою бряцать:
В траве терзается образчик".</text><name>Подражатели</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Сей, что ты видишь так важна,
Назван от всех Почтение;
Мать его есть Любовь кажна;
Отец - само Любление.
Много другов он имеет
При дворе сем августейшем.
А кто ему не умеет
Угождать, то тот во злейшем
Несчастии остается
При всех наших девах красных.
Буде в милости иметься
Его хочешь, то слов ясных
Мало употреблять треба:
А лучше при нем всё молчать,
Глазы, хоть бы были с неба,
Так же ничего не смечать.
Сия ж, что видишь, другая,
Котора есть при нем всегда,
Предосторожность драгая.
Любовник без ней никогда
Счастливым себя не найдет.
А во своей жаркой страсти
С Предосторожностью зайдет
Куды хочет без напасти.</text><name>Сей, что ты видишь так важна...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вера Инбер</author><date_from></date_from><text>В. Ч.
1. Что происходило в пивной
Как ни странно, но вобла была
(И даже довольно долго)
Живой рыбой, которая плыла
Вниз по матушке по Волге.
А горох рос вдоль степных сел
И завитком каждым
Пил дождь, когда он шел,
А не то - умирал от жажды.
Непохожая жизнь у них,
И разно бы надо есть их.
А к пиву во всех пивных
Их подают вместе.
И вобла слушает - поют
О Волге, ее отчизне,
А горох смотрит - люди пьют,
Как сам он пил при жизни.
Воблу ест и горох жует
Васька Свист, молодец и хват.
Черные краги, в петлице Добролет,
Во рту папироса Дукат.
Вдруг гороховый стал ком
В горле у Васьки Свиста:
В картузике с козырьком,
Картиночка, красота -
Вошла, как будто бы отдохнуть
(С нею никто не вошел),
И спокойно так говорит: "Кто-нибудь,
Вытрите мне этот стол".
"Кто-нибудь" в грязном фартуке стол обтер,
Села она у стены.
Васька Свист глядит на нее в упор,
А она хоть бы хны.
На эстраду гитарный спец влез,
Дзинь-дзинькает так и так.
Разносят раков-деликатес:
Сорок копеек рак.
Васька Свист за соседний стол глядит
И, опутан гитарной игрой,
Двух раков берет в кредит,-
Один, между прочим, с икрой.
Васька Свист на вид хотя и прост,
Но он понимает людей.
Он берет рака за алый хвост
И, как розу, подносит ей.
Рвись, гитара, на тонкой ноте.
Васька Свист, любовь тая:
- Отчего ж, говорит, вы не пьете,
Гражданочка вы моя.
И вот за столиком уже двое.
Ах, ручка - живой магнит.
Ах картузик, зачем он так ловко скроен,
Зачем он так крепко сшит.
И вобла, рыбьи глаза сузив,
Слушает час подряд,
Что говорит шерстяной картузик
И что папироса Дукат.
Картузик шепчет: - Решайся сразу.
Ты, видать, таков.
Вырезать стекло алмазом -
Пара пустяков.
Зашибешь, говорит, классно,
Кошельки готовь.
Ты, говорит, возьмешь, говорит, себе, говорит, кассу.
И, говорит, мою, говорит, любовь.
Звенит, рассыпается струнный лад,
Гороховый говорок.
Выходит за дверь папироса Дукат,
И рядом с ней козырек.
2. Что сказал милиционер своему начальнику
Нога шибко болит. За стул
Спасибо, товарищ начальник.
Стою это я на своем посту,
А пост у меня дальний.
Стою в порядке. Свисток в руке.
Происшествий нет. Луна тут.
(В эту пору в березняке
До чего соловьи поют!)
Вдруг вижу: идет с угла
(А я отродясь не пил)
Женщина, в чем мать родила.
На голове кэпи.
Годов, примерно, двадцати.
Ну, думаю, однако...
А она: "Яшенька, не свисти",-
А я, как на грех, Яков.
Голос нежный. Глазища - вот.
Руку, товарищ начальник, жмет,
Девушка - первый сорт.
Эх, думаю, чорт.
Делаю два шага.
Вдруг, слышу, стекло - звяк...
Бросил девку, схватил наган,
Эх, думаю, дурак.
Кинулся за дрова.
Здесь, думаю, где-нибудь.
Он - выстрел. Я два.
Он мне в ногу. Я ему в грудь.
Дело его слабо.
Я же, хоть я и цел,
Виновен в том, что бабу
Я не предусмотрел.
3. Что сказал в больнице дежурный врач
Пульс сто двадцать.
Сердечная сумка задета.
Начнет задыхаться -
Впрыскивайте вот это.
Хоронить еще рано,
Лечить уже поздно.
Огнестрельная рана.
Положенье серьезно.
4. Что сказал перед смертью Васька Свист
Поглядела карым глазом.
"Ты, видать, таков:
Вырезать стекло алмазом -
Пара пустяков".
Что касается бокса -
Я, конечно, на ять
Почему я разлегся,
Когда надо бежать?!
Потихоньку вылазьте,
Не споткнитесь, как я.
Дайте ручку на счастье,
Золотая моя.
Как ее имя?
Кто это?.. Стой!..
Восемь гривен
Я должен в пивной.
Крышка. Убили.
Главное - жжет
В плохой ты, Василий,
Попал переплет...
5. Что было написано в газете
Ограбленье склада (петит),
Обдуманное заране.
Товар найден.
Грабитель убит.
Милиционер ранен.</text><name>Васька свист в переплете</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Чуть свет. Час утра. Тающий полет
Луны за Копетдаг, и вкруг нее
Пронзительная легкая качель
Стрижей. Вот - огненно зазеленел
Тутовник, и застрекотала в нем
Чечетка воробьев. Как лепесток
Цветка, у круч молочный воздух. Вдруг -
По серым шелковинкам облаков
Взлетело пламя.
О, не забывай,
Что мы - жильцы воздушнейшей из звезд
Где даже солнца бесподобный блеск
Окрашен в пурпур нежности твоей!</text><name>Ашхабадская акварель</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1854</date_from><text>Словно как мать над сыновней могилой,
Стонет кулик над равниной унылой,
Пахарь ли песню вдали запоет -
Долгая песня за сердце берет;
Лес ли начнется - сосна да осина...
Не весела ты, родная картина!
Что же молчит мой озлобленный ум?..
Сладок мне леса знакомого шум,
Любо мне видеть знакомую ниву -
Дам же я волю благому порыву
И на родимую землю мою
Все накипевшие слезы пролью!
Злобою сердце питаться устало -
Много в ней правды, да радости мало;
Спящих в могилах виновных теней
Не разбужу я враждою моей.
Родина-мать! я душою смирился,
Любящим сыном к тебе воротился.
Сколько б на нивах бесплодных твоих
Даром не сгинуло сил молодых,
Сколько бы ранней тоски и печали
Вечные бури твои ни нагнали
На боязливую душу мою -
Я побежден пред тобою стою!
Силу сломили могучие страсти,
Гордую волю погнули напасти,
И про убитою музу мою
Я похоронные песни пою.
Перед тобою мне плакать не стыдно,
Ласку твою мне принять не обидно -
Дай мне отраду объятий родных,
Дай мне забвенье страданий моих!
Жизнью измят я... и скоро я сгину...
Мать не враждебна и к блудному сыну:
Только что я ей объятья раскрыл -
Хлынули слезы, прибавилось сил.
Чудо свершилось: убогая нива
Вдруг просветлела, пышна и красива,
Ласковей машет вершинами лес,
Солнце приветливей смотрит с небес.
Весело въехал я в дом тот угрюмый,
Что, осенив сокрушительной думой,
Некогда стих мне суровый внушил...
Как он печален, запущен и хил!
Скучно в нем будет. Нет, лучше поеду,
Благо не поздно, теперь же к соседу
И поселюсь среди мирной семьи.
Славные люди - соседи мои,
Славные люди! Радушье их честно,
Лесть им противна, а спесь неизвестна.
Как-то они доживают свой век?
Он уже дряхлый, седой человек,
Да и старушка немногим моложе.
Весело будет увидеть мне тоже
Сашу, их дочь... Недалеко их дом.
Всё ли застану по-прежнему в нем?
Добрые люди, спокойно вы жили,
Милую дочь свою нежно любили.
Дико росла, как цветок полевой,
Смуглая Саша в деревне степной.
Всем окружив ее тихое детство,
Что позволяли убогие средства,
Только развить воспитаньем, увы!
Эту головку не думали вы.
Книги ребенку - напрасная мука,
Ум деревенский пугает наука;
Но сохраняется дольше в глуши
Первоначальная ясность души,
Рдеет румянец и ярче и краше...
Мило и молодо дитятко ваше,-
Бегает живо, горит, как алмаз,
Черный и влажный смеющийся глаз,
Щеки румяны, и полны, и смуглы,
Брови так тонки, а плечи так круглы!
Саша не знает забот и страстей,
А уж шестнадцать исполнилось ей...
Выспится Саша, поднимется рано,
Черные косы завяжет у стана
И убежит, и в просторе полей
Сладко и вольно так дышится ей.
Та ли, другая пред нею дорожка -
Смело ей вверится бойкая ножка;
Да и чего побоится она?..
Всё так спокойно; кругом тишина,
Сосны вершинами машут приветно,-
Кажется, шепчут, струясь незаметно,
Волны над сводом зеленых ветвей:
"Путник усталый! бросайся скорей
В наши объятья: мы добры и рады
Дать тебе, сколько ты хочешь, прохлады".
Полем идешь - всё цветы да цветы,
В небо глядишь - с голубой высоты
Солнце смеется... Ликует природа!
Всюду приволье, покой и свобода;
Только у мельницы злится река:
Нет ей простора... неволя горька!
Бедная! как она вырваться хочет!
Брызжется пеной, бурлит и клокочет,
Но не прорвать ей плотины своей.
"Не суждена, видно, волюшка ей,-
Думает Саша,- безумно роптанье..."
Жизни кругом разлитой ликованье
Саше порукой, что милостив бог...
Саша не знает сомненья тревог.
Вот по распаханной, черной поляне,
Землю взрывая, бредут поселяне -
Саша в них видит довольных судьбой
Мирных хранителей жизни простой:
Знает она, что недаром с любовью
Землю польют они потом и кровью...
Весело видеть семью поселян,
В землю бросающих горсти семян;
Дорого-любо, кормилица-нива
Видеть, как ты колосишься красиво,
Как ты, янтарным зерном налита
Гордо стоишь высока и густа!
Но веселей нет поры обмолота:
Легкая дружно спорится работа;
Вторит ей эхо лесов и полей,
Словно кричит: "поскорей! поскорей!"
Звук благодатный! Кого он разбудит,
Верно весь день тому весело будет!
Саша проснется - бежит на гумно.
Солнышка нет - ни светло, ни темно,
Только что шумное стадо прогнали.
Как на подмерзлой грязи натоптали
Лошади, овцы!.. Парным молоком
В воздухе пахнет. Мотая хвостом,
За нагруженной снопами телегой
Чинно идет жеребеночек пегий,
Пар из отворенной риги валит,
Кто-то в огне там у печки сидит.
А на гумне только руки мелькают
Да высоко молотила взлетают,
Не успевает улечься их тень.
Солнце взошло - начинается день...
Саша сбирала цветы полевые,
С детства любимые, сердцу родные,
Каждую травку соседних полей
Знала по имени. Нравилось ей
В пестром смешении звуков знакомых
Птиц различать, узнавать насекомых.
Время к полудню, а Саши всё нет.
"Где же ты, Саша? простынет обед,
Сашенька! Саша!.." С желтеющей нивы
Слышатся песни простой переливы;
Вот раздалося "ау" вдалеке;
Вот над колосьями в синем венке
Черная быстро мелькнула головка...
"Вишь ты, куда забежала, плутовка!
Э!... да никак колосистую рожь
Переросла наша дочка!" - Так что ж?
"Что? ничего! понимай как умеешь!
Что теперь надо, сама разумеешь:
Спелому колосу - серп удалой
Девице взрослой - жених молодой!"
- Вот еще выдумал, старый проказник!
"Думай не думай, а будет нам праздник!"
Так рассуждая, идут старики
Саше навстречу; в кустах у реки
Смирно присядут, подкрадутся ловко,
С криком внезапным: "Попалась, плутовка!"...
Сашу поймают и весело им
Свидеться с дитятком бойким своим...
В зимние сумерки нянины сказки
Саша любила. Поутру в салазки
Саша садилась, летела стрелой,
Полная счастья, с горы ледяной.
Няня кричит: "Не убейся, родная!"
Саша, салазки свои погоняя,
Весело мчится. На полном бегу
На бок салазки - и Саша в снегу!
Выбьются косы, растреплется шубка -
Снег отряхает, смеется, голубка!
Не до ворчанья и няне седой:
Любит она ее смех молодой...
Саше случалось знавать и печали:
Плакала Саша, как лес вырубали,
Ей и теперь его жалко до слез.
Сколько тут было кудрявых берез!
Там из-за старой, нахмуренной ели
Красные грозды калины глядели,
Там поднимался дубок молодой.
Птицы царили в вершине лесной,
Понизу всякие звери таились.
Вдруг мужики с топорами явились -
Лес зазвенел, застонал, затрещал.
Заяц послушал - и вон побежал,
В темную нору забилась лисица,
Машет крылом осторожнее птица,
В недоуменье тащат муравьи
Что ни попало в жилища свои.
С песнями труд человека спорился:
Словно подкошен, осинник валился,
С треском ломали сухой березняк,
Корчили с корнем упорный дубняк,
Старую сосну сперва подрубали,
После арканом ее нагибали
И, поваливши, плясали на ней,
Чтобы к земле прилегла поплотней.
Так, победив после долгого боя,
Враг уже мертвого топчет героя.
Много тут было печальных картин:
Стоном стонали верхушки осин,
Из перерубленной старой березы
Градом лилися прощальные слезы
И пропадали одна за другой
Данью последней на почве родной.
Кончились поздно труды роковые.
Вышли на небо светила ночные,
И над поверженным лесом луна
Остановилась, кругла и ясна,-
Трупы деревьев недвижно лежали;
Сучья ломались, скрипели, трещали,
Жалобно листья шумели кругом.
Так, после битвы, во мраке ночном
Раненый стонет, зовет, проклинает.
Ветер над полем кровавым летает -
Праздно лежащим оружьем звенит,
Волосы мертвых бойцов шевелит!
Тени ходили по пням беловатым,
Жидким осинам, березам косматым;
Низко летали, вились колесом
Совы, шарахаясь оземь крылом;
Звонко кукушка вдали куковала,
Да, как безумная, галка кричала,
Шумно летая над лесом... но ей
Не отыскать неразумных детей!
С дерева комом галчата упали,
Желтые рты широко разевали,
Прыгали, злились. Наскучил их крик -
И придавил их ногою мужик.
Утром работа опять закипела.
Саша туда и ходить не хотела,
Да через месяц - пришла. Перед ней
Взрытые глыбы и тысячи пней;
Только, уныло повиснув ветвями,
Старые сосны стояли местами,
Так на селе остаются одни
Старые люди в рабочие дни.
Верхние ветви так плотно сплелися,
Словно там гнезда жар-птиц завелися,
Что, по словам долговечных людей,
Дважды в полвека выводят детей.
Саше казалось, пришло уже время:
Вылетит скоро волшебное племя,
Чудные птицы посядут на пни,
Чудные песни споют ей они!
Саша стояла и чутко внимала,
В красках вечерних заря догорала -
Через соседний несрубленный лес,
С пышно-румяного края небес
Солнце пронзалось стрелой лучезарной,
Шло через пни полосою янтарной
И наводило на дальний бугор
Света и теней недвижный узор.
Долго в ту ночь, не смыкая ресницы,
Думает Саша: что петь будут птицы?
В комнате словно тесней и душней.
Саше не спится,- но весело ей.
Пестрые грезы сменяются живо,
Щеки румянцем горят нестыдливо,
Утренний сон ее крепок и тих...
Первые зорьки страстей молодых,
Полны вы чары и неги беспечной!
Нет еще муки в тревоге сердечной;
Туча близка, но угрюмая тень
Медлит испортить смеющийся день,
Будто жалея... И день еще ясен...
Он и в грозе будет чудно прекрасен,
Но безотчетно пугает гроза...
Эти ли детски живые глаза,
Эти ли полные жизни ланиты
Грустно поблекнут, слезами покрыты?
Эту ли резвую волю во власть
Гордо возьмет всегубящая страсть?...
Мимо идите, угрюмые тучи!
Горды вы силой, свободой могучи:
С вами ли, грозные, вынести бой
Слабой и робкой былинке степной?...
Третьего года, наш край покидая,
Старых соседей моих обнимая,
Помню, пророчил я Саше моей
Доброго мужа, румяных детей,
Долгую жизнь без тоски и страданья...
Да не сбылися мои предсказанья!
В страшной беде стариков я застал.
Вот что про Сашу отец рассказал:
"В нашем соседстве усадьба большая
Лет уже сорок стояла пустая;
В третьем году наконец прикатил
Барин в усадьбу и нас посетил,
Именем: Лев Алексеич Агарин,
Ласков с прислугой, как будто не барин,
Тонок и бледен. В лорнетку глядел,
Мало волос на макушке имел.
Звал он себя перелетною птицей:
- Был,- говорит,- я теперь за границей,
Много видал я больших городов,
Синих морей и подводных мостов,-
Всё там приволье, и роскошь, и чудо,
Да высылали доходы мне худо.
На пароходе в Кронштадт я пришел,
И надо мной всё кружился орел,
Словно прочил великую долю.-
Мы со старухой дивилися вволю,
Саша смеялась, смеялся он сам...
Начал он часто похаживать к нам,
Начал гулять, разговаривать с Сашей
Да над природой подтрунивать нашей:
Есть-де на свете такая страна,
Где никогда не проходит весна,
Там и зимою открыты балконы,
Там поспевают на солнце лимоны,
И начинал, в потолок посмотрев,
Грустное что-то читать нараспев.
Право, как песня слова выходили.
Господи! сколько они говорили!
Мало того: он ей книжки читал
И по-французски ее обучал.
Словно брала их чужая кручина,
Всё рассуждали: какая причина,
Вот уж который теперича век
Беден, несчастлив и зол человек?
-Но,- говорит,- не слабейте душою:
Солнышко правды взойдет над землею!
И в подтвержденье надежды своей
Старой рябиновкой чокался с ней.
Саша туда же - отстать-то не хочет -
Выпить не выпьет, а губы обмочит;
Грешные люди - пивали и мы.
Стал он прощаться в начале зимы:
- Бил,- говорит,- я довольно баклуши,
Будьте вы счастливы, добрые души,
Благословите на дело... пора!-
Перекрестился - и съехал с двора...
В первое время печалилась Саша,
Видим: скучна ей компания наша.
Годы ей, что ли, такие пришли?
Только узнать мы ее не могли,
Скучны ей песни, гаданья и сказки.
Вот и зима!- да не тешат салазки.
Думает думу, как будто у ней
Больше забот, чем у старых людей.
Книжки читает, украдкою плачет.
Видели: письма всё пишет и прячет.
Книжки выписывать стала сама -
И наконец набралась же ума!
Что ни спроси, растолкует, научит,
С ней говорить никогда не наскучит;
А доброта... Я такой доброты
Век не видал, не увидишь и ты!
Бедные - все ей приятели-други:
Кормит, ласкает и лечит недуги.
Так девятнадцать ей минуло лет.
Мы поживаем - и горюшка нет.
Надо же было вернуться соседу!
Слышим: приехал и будет к обеду.
Как его весело Саша ждала!
В комнату свежих цветов принесла;
Книги свои уложила исправно,
Просто оделась, да так-то ли славно;
Вышла навстречу - и ахнул сосед!
Словно оробел. Мудреного нет:
В два-то последние года на диво
Сашенька стала пышна и красива,
Прежний румянец в лице заиграл.
Он же бледней и плешивее стал...
Всё, что ни делала, что ни читала,
Саша тотчас же ему рассказала;
Только не впрок угожденье пошло!
Он ей перечил, как будто назло:
- Оба тогда мы болтали пустое!
Умные люди решили другое,
Род человеческий низок и зол.-
Да и пошел! и пошел! и пошел!..
Что говорил - мы понять не умеем,
Только покоя с тех пор не имеем:
Вот уж сегодня семнадцатый день
Саша тоскует и бродит, как тень.
Книжки свои то читает, то бросит,
Гость навестит, так молчать его просит.
Был он три раза; однажды застал
Сашу за делом: мужик диктовал
Ей письмецо, да какая-то баба
Травки просила - была у ней жаба.
Он поглядел и сказал нам шутя:
- Тешится новой игрушкой дитя!
Саша ушла - не ответила слова...
Он было к ней; говорит: "Нездорова".
Книжек прислал - не хотела читать
И приказала назад отослать.
Плачет, печалится, молится богу...
Он говорит: "Я собрался в дорогу".
Сашенька вышла, простилась при нас,
Да и опять наверху заперлась.
Что ж?.. он письмо ей прислал. Между нами:
Грешные люди, с испугу мы сами
Прежде его прочитали тайком:
Руку свою предлагает он в нем.
Саша сначала отказ отослала,
Да уж потом нам письмо показала.
Мы уговаривать: чем не жених?
Молод, богат, да и нравом-то тих.
"Нет, не пойду". А сама не спокойна;
То говорит: "Я его недостойна",
То: "Он меня недостоин: он стал
Зол и печален и духом упал!"
А как уехал, так пуще тоскует,
Письма его потихоньку целует!..
Что тут такое? родной, объясни!
Хочешь, на бедную Сашу взгляни.
Долго ли будет она убиваться?
Или уже ей не певать, не смеяться,
И погубил он бедняжку навек?
Ты нам скажи: он простой человек
Или какой чернокнижник-губитель?
Или не сам ли он бес-искуситель?.."
- Полноте, добрые люди, тужить!
Будете скоро по-прежнему жить:
Саша поправится - бог ей поможет.
Околдовать никого он не может:
Он... не могу приложить головы,
Как объяснить, чтобы поняли вы...
Странное племя, мудреное племя
В нашем отечестве создало время!
Это не бес, искуситель людской,
Это, увы!- современный герой!
Книги читает да по свету рыщет -
Дела себе исполинское ищет,
Благо, наследье богатых отцов
Освободило от малых трудов,
Благо, идти по дороге избитой
Лень помешала да разум развитый.
"Нет, я души не растрачу моей
На муравьиной работе людей:
Или под бременем собственной силы
Сделаюсь жертвой ранней могилы,
Или по свету звездой пролечу!
Мир,- говорит,- осчастливить хочу!"
Что ж под руками, того он не любит,
То мимоходом без умыслу губит.
В наши великие, трудные дни
Книги не шутка: укажут они
Всё недостойное, дикое, злое,
Но не дадут они сил на благое,
Но не научат любить глубоко...
Дело веков поправлять не легко!
В ком не воспитано чувство свободы,
Тот не займет его; нужны не годы -
Нужны столетия, и кровь, и борьба,
Чтоб человека создать из раба.
Всё, что высоко, разумно, свободно,
Сердцу его и доступно, и сродно,
Только дающая силу и власть,
В слове и деле чужда ему страсть!
Любит он сильно, сильней ненавидит,
А доведись - комара не обидит!
Да говорят, что ему и любовь
Голову больше волнует - не кровь!
Что ему книга последняя скажет,
То на душе его сверху и ляжет:
Верить, не верить - ему всё равно,
Лишь бы доказано было умно!
Сам на душе ничего не имеет,
Что вчера сжал, то сегодня и сеет;
Нынче не знает, что завтра сожнет,
Только, наверное, сеять пойдет.
Это в простом переводе выходит,
Что в разговорах он время проводит;
Если ж за дело возьмется - беда!
Мир виноват в неудаче тогда;
Чуть поослабнут нетвердые крылья,
Бедный кричит: "Бесполезны усилья!"
И уж куда как становится зол
Крылья свои опаливший орел...
Поняли?.. нет!.. Ну, беда небольшая!
Лишь поняла бы бедняжка больная.
Благо теперь догадалась она,
Что отдаваться ему не должна,
А остальное всё сделает время.
Сеет он все-таки доброе семя!
В нашей степной полосе, что ни шаг,
Знаете вы,- то бугор, то овраг:
В летнюю пору безводны овраги,
Выжжены солнцем, песчаны и наги,
Осенью грязны, не видны зимой,
Но погодите: повеет весной
С теплого края, оттуда, где люди
Дышат вольнее - в три четверти груди,-
Красное солнце растопит снега,
Реки покинут свои берега,-
Чуждые волны кругом разливая,
Будет и дерзок, и полон до края
Жалкий овраг... Пролетела весна -
Выжжет опять его солнце до дна,
Но уже зреет на ниве поемной,
Что оросил он волною заемной,
Пышная жатва. Нетронутых сил
В Саше так много сосед пробудил...
Эх! говорю я хитро, непонятно!
Знайте и верьте, друзья: благодатна
Всякая буря душе молодой -
Зреет и крепнет душа под грозой.
Чем неутешнее дитятко ваше,
Тем встрепенется светлее и краше:
В добрую почву упало зерно -
Пышным плодом отродится оно!</text><name>Саша</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>Пахнет рыхлыми драченами;
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.
Вьется сажа над заслонкою,
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою -
Шелуха сырых яиц.
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко,
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
Квохчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи.
А в окне на сени скатые,
От пугливой шумоты,
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.</text><name>В хате</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1943</date_from><text>По старой дороге на запад, за Вязьмой,
В кустах по оборкам смоленских лощин,
Вы видели, сколько там наших машин,
Что осенью той, в отступленье, завязли?
Иная торчит, запрокинувшись косо,
В поломанном, втоптанном в грязь лозняке,
Как будто бы пить подползала к реке -
И не доползла. И долго в тоске,
Во тьме, под огнем буксовали колеса.
И мученик этой дороги - шофер,
Которому все нипочем по профессии,
Лопату свою доставал и топор,
Капот поднимал, проверяя мотор,
Топтался в болотном отчаянном месиве.
Погиб ли он там, по пути на восток,
Покинув трехтонку свою без оглядки,
В зятья ли пристал к подходящей солдатке,
Иль фронт перешел и в свой полк на порог
Явился, представился в полном порядке,
И нынче по этому ездит шоссе
Шофер, как шофер, неприметный, как все,
Угревший свое неизменное место,-
Про то неизвестно...</text><name>За Вязьмой</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1962</date_from><text>Когда мне было
Очень-очень трудно,
Стихи читал я
В карцере холодном.
И гневные, пылающие строки
Тюремный сотрясали потолок:
"Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - все молчи!.."
И в камеру врывался надзиратель
С испуганным дежурным офицером.
Они орали:
- Как ты смеешь, сволочь,
Читать
Антисоветские
Стихи!</text><name>Стихи (Когда мне было...)</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1954</date_from><text>Дом друзей, куда можно зайти безо всякого,
Где и с горя, и с радости ты ночевал,
Где всегда приютят и всегда одинаково,
Под шумок, чем найдут, угостят наповал.
Где тебе самому руку стиснут до хруста,
А подарок твой в угол засунут, как хлам;
Где бывает и густо, бывает и пусто,
Чего нет - того нет, а что есть - пополам.
Дом друзей, где удач твоих вовсе не ценят
И где счет неудачам твоим не ведут;
Где, пока не изменишься сам,- не изменят,
Что бы ни было - бровью не поведут!
Где, пока не расскажешь, допросов не будет,
Но попросишь суда - прям, как штык, будет суд;
Где за дерзость - простят, а за трусость - засудят,
И того, чтобы нос задирал, не снесут!
Дом друзей!- в нем свои есть заботы, потери -
Он в войну и с вдовством, и с сиротством знаком,
Но в нем горю чужому открыты все двери,
А свое, молчаливое,- век под замком.
Сколько раз в твоей жизни при непогоде
Он тебя пригревал - этот дом, сколько раз
Он бывал на житейском большом переходе
Как энзэ - как неприкосновенный запас!
Дом друзей! Чем ему отплатить за щедроты?
Всей любовью своей или памятью, всей?
Или проще - чтоб не был в долгу у него ты,
Сделать собственный дом тоже домом друзей?
Я хотел посвятить это стихотворенье
Той семье, что сейчас у меня на устах,
Но боюсь - там рассердятся за посвященье,
А узнать себя - верно узнают и так!</text><name>Дом друзей</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Печальный дар анахорета,
С гробниц увядшие цветы,
Уединенного поэта
Неразделенные мечты.
Иных сокровищ не имею
И никогда не соберу.
Судьбе противиться не смею,
Аскетом нищим и умру.</text><name>Печальный дар анахорета...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>На полустанке я вышел. Чугун отдыхал
В крупных шарах маслянистого пара. Он был
Царь ассирийский в клубящихся гроздьях кудрей.
Степь отворилась, и в степь, как воронкой ветров,
Душу втянуло мою. И уже за спиной
Не было мазанок; лунные башни вокруг
Зыблились и утверждались до края земли,
Ночь разворачивала из проема в проем
Твердое, плотно укатанное полотно.
Юность моя отошла от меня, и мешок
Сгорбил мне плечи. Ремни развязал я, и хлеб
Солью посыпал, и степь накормил, а седьмой
Долей насытил свою терпеливую плоть.
Спал я, пока в изголовье моем остывал
Пепел царей и рабов и стояла в ногах
Полная чаша свинцовой азовской слезы.
Снилось мне все, что случится в грядущем со мной.
Утром очнулся и землю землею назвал,
Зною подставил еще неокрепшую грудь.</text><name>Приазовье</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>Мы воспитаны в презреньи к воровству
И еще - к употребленью алкоголя,
В безразличьи к иностранному родству,
В поклоненьи ко всесилию контроля.
Вот - география,
А вот - органика,
У них там - мафия...
У нас - пока никак.
У нас - балет, у нас - заводы и икра,
У нас - прелестные курорты и надои,
Аэрофлот, Толстой, арбузы, танкера
И в бронзе отлитые разные герои.
Потом, позвольте-ка,
Ведь там - побоище,
У них - эротика,
У нас - не то еще.
На миллионы, миллиарды киловатт
В душе людей поднялись наши настроенья,-
И каждый, скажем, китобой или домкрат
Дает нам прибыль всесоюзного значенья.
Вот цифры выпивших,
Больная психика...
У них там - хиппи же,
У нас - мерси пока.
Да что, товарищи, молчать про капитал,
Который Маркс еще клеймил в известной книге!
У них - напалм, а тут - банкет, а тут - накал
И незначительные личные интриги.
Там - Джонни с Джимами
Всенаплевающе
Дымят машинами,
Тут - нет пока еще.
Куда идем, чему завидуем подчас!
Свобода слова вся пропахла нафталином!
Я кончил, все. Когда я говорил "у нас" -
Имел себя в виду, а я - завмагазином.
Не надо нам уже
Всех тех, кто хаяли,-
Я еду к бабушке -
Она в Израиле.
Между 1970 и</text><name>Мы воспитаны в презреньи к воровству...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Сестре Шуре
Ты запой мне ту песню, что прежде
Напевала нам старая мать.
Не жалея о сгибшей надежде,
Я сумею тебе подпевать.
Я ведь знаю, и мне знакомо,
Потому и волнуй и тревожь -
Будто я из родимого дома
Слышу в голосе нежную дрожь.
Ты мне пой, ну, а я с такою,
Вот с такою же песней, как ты,
Лишь немного глаза прикрою -
Вижу вновь дорогие черты.
Ты мне пой. Ведь моя отрада -
Что вовек я любил не один
И калитку осеннего сада,
И опавшие листья с рябин.
Ты мне пой, ну, а я припомню
И не буду забывчиво хмур:
Так приятно и так легко мне
Видеть мать и тоскующих кур.
Я навек за туманы и росы
Полюбил у березки стан,
И ее золотистые косы,
И холщовый ее сарафан.
Потому так и сердцу не жестко -
Мне за песнею и за вином
Показалась ты той березкой,
Что стоит под родимым окном.</text><name>Ты запой мне ту песню, что прежде...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Патриотические</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1916</date_from><text>Мокрая, будто ее облизали,
толпа.
Прокисший воздух плесенью веет.
Эй!
Россия,
нельзя ли
чего поновее?
Блажен, кто хоть раз смог,
хотя бы закрыв глаза,
забыть вас,
ненужных, как насморк,
и трезвых,
как нарзан.
Вы все такие скучные, точно
во всей вселенной нету Капри.
А Капри есть.
От сияний цветочных
весь остров, как женщина в розовом капоре.
Помчим поезда к берегам, а берег
забудем, качая тела в пароходах.
Наоткрываем десятки Америк.
В неведомых полюсах вынежим отдых.
Смотри, какой ты ловкий,
а я -
вон у меня рука груба как.
Быть может, в турнирах,
быть может, в боях
я был бы самый искусный рубака.
Как весело, сделав удачный удар,
смотреть, растопырил ноги как.
И вот врага, где предки,
туда
отправила шпаги логика.
А после в огне раззолоченных зал,
забыв привычку спанья,
всю ночь напролет провести,
глаза
уткнув в желтоглазый коньяк.
И, наконец, ощетинясь, как еж,
с похмелья придя поутру,
неверной любимой грозить, что убьешь
и в море выбросишь труп.
Сорвем ерунду пиджаков и манжет,
крахмальные груди раскрасим под панцирь,
загнем рукоять на столовом ноже,
и будем все хоть на день, да испанцы.
Чтоб все, забыв свой северный ум,
любились, дрались, волновались.
Эй!
Человек,
землю саму
зови на вальс!
Возьми и небо заново вышей,
новые звезды придумай и выставь,
чтоб, исступленно царапая крыши,
в небо карабкались души артистов.</text><name>Эй!</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1918</date_from><text>Как люблю я, вечные боги,
прекрасный мир!
Как люблю я солнце, тростники
и блеск зеленоватого моря
сквозь тонкие ветви акаций!
Как люблю я книги (моих друзей),
тишину одинокого жилища
и вид из окна
на дальние дынные огороды!
Как люблю пестроту толпы на площади,
крики, пенье и солнце,
веселый смех мальчиков, играющих в мяч!
Возвращенье домой
после веселых прогулок,
поздно вечером,
при первых звездах,
мимо уже освещенных гостиниц
с уже далеким другом!
Как люблю я, вечные боги,
светлую печаль,
любовь до завтра,
смерть без сожаленья о жизни,
где все мило,
которую люблю я, клянусь Дионисом,
всею силою сердца
и милой плоти!</text><name>Как люблю я, вечные боги...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1899</date_from><text>Зачем, зачем во мрак небытия
Меня влекут судьбы удары?
Ужели всё, и даже жизнь моя -
Одни мгновенья долгой кары?
Я жить хочу, хоть здесь и счастья нет,
И нечем сердцу веселиться,
Но всё вперед влечет какой-то свет,
И будто им могу светиться!
Пусть призрак он, желанный свет вдали!
Пускай надежды все напрасны!
Но там,- далёко суетной земли,-
Его лучи горят прекрасно!</text><name>Зачем, зачем во мрак небытия...</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1919</date_from><text>Высокий, молодой, сильный,
Он сидел в моем кабинете,
В котором я каждое утро
Сам вытираю пыль,
И громким голосом,
Хотя я слышу отлично,
Говорил о новой культуре,
Которую он с друзьями
Несет взамен старой.
Он мне очень понравился,
Особенно потому, что попросил взаймы
Четвертый том Гете,
Чтобы ознакомиться с "Фаустом"..
Во время нашей беседы
Я укололся перочинным ножом
И, провожая гостя в переднюю,
Высосал голубую капельку крови,
Проступившую на пальце.</text><name>Высокий, молодой, сильный...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Я не люблю себя такой,
не нравлюсь я себе, не нравлюсь!
Я потеряла свой покой,
с обидою никак не справлюсь.
Я не плыву,— иду ко дну,
на три шага вперед не вижу,
себя виню, тебя кляну,
бунтую, плачу, ненавижу...
Опамятуйся, просветлей,
душа! Вернись, былое зренье!
Земля, пошли мне исцеленье,
влей в темное мое смятенье
спокойствие твоих полей!
Дни белизны... чистейший свет...
живые искры снежной пыли...
«Не говори с тоской — их нет,
но с благодарностию — были».
Все было — пар над полыньей,
молчанье мельницы пустынной,
пересеченные лыжней
поляны ровности простынной,
и бора запах смоляной,
и как в песцовых шубах сучья,
и наводненное луной
полночной горницы беззвучье...
У всех бывает тяжкий час,
на злые мелочи разъятый.
Прости меня на этот раз,
и на другой, и на десятый,—
ты мне такое счастье дал,
его не вычтешь и не сложишь,
и сколько б ты ни отнимал,
ты ничего отнять не сможешь.
Не слушай, что я говорю,
ревнуя, мучаясь, горюя...
Благодарю! Благодарю!
Вовек
не отблагодарю я!</text><name>Раскаяние</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>Коньяк в графине - цвета янтаря,
что, в общем, для Литвы симптоматично.
Коньяк вас превращает в бунтаря.
Что не практично. Да, но романтично.
Он сильно обрубает якоря
всему, что неподвижно и статично.
Конец сезона. Столики вверх дном.
Ликуют белки, шишками насытясь.
Храпит в буфете русский агроном,
как свыкшийся с распутицею витязь.
Фонтан журчит, и где-то за окном
милуются Юрате и Каститис.
Пустые пляжи чайками живут.
На солнце сохнут пестрые кабины.
За дюнами транзисторы ревут
и кашляют курляндские камины.
Каштаны в лужах сморщенных плывут
почти как гальванические мины.
К чему вся метрополия глуха,
то в дюжине провинций переняли.
Поет апостол рачьего стиха
в своем невразумительном журнале.
И слепок первородного греха
свой образ тиражирует в канале.
Страна, эпоха - плюнь и разотри!
На волнах пляшет пограничный катер.
Когда часы показывают "три",
слышны, хоть заплыви за дебаркадер,
колокола костела. А внутри
на муки Сына смотрит Богоматерь.
И если жить той жизнью, где пути
действительно расходятся, где фланги,
бесстыдно обнажаясь до кости,
заводят разговор о бумеранге,
то в мире места лучше не найти
осенней, всеми брошенной Паланги.
Ни русских, ни евреев. Через весь
огромный пляж двухлетний археолог,
ушедший в свою собственную спесь,
бредет, зажав фаянсовый осколок.
И если сердце разорвется здесь,
то по-литовски писанный некролог
не превзойдет наклейки с коробка,
где брякают оставшиеся спички.
И солнце, наподобье колобка,
зайдет, на удивление синичке
на миг за кучевые облака
для траура, а может, по привычке.
Лишь море будет рокотать, скорбя
безлично - как бывает у артистов.
Паланга будет, кашляя, сопя,
прислушиваться к ветру, что неистов,
и молча пропускать через себя
республиканских велосипедистов.</text><name>Коньяк в графине - цвета янтаря...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Т.О.Т.
Я завещаю вам шиповник,
Весь полный света, как фонарь,
Июньских бабочек письмовник,
Задворков праздничный словарь.
Едва калитку отворяли,
В его корзине сам собой,
Как струны в запертом рояле,
Гудел и звякал разнобой.
Там, по ступеням светотени,
Прямыми крыльями стуча,
Сновала радуга видений
И вдоль и поперек луча.
Был очевиден и понятен
Пространства замкнутого шар -
Сплетенье линий, лепет пятен,
Мельканье брачущихся пар.</text><name>Шиповник</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1905</date_from><text>По безмолвию ночному,
Побеждая страх и сон,
От собратьев шел я к дому,
А за мной следил шпион;
И четою неразлучной
Жуткий город обходя,
Мы внимали песне скучной
Неумолчного дождя.
В темноте мой путь я путал
На углах, на площадях,
И лицо я шарфом кутал,
И таился в воротах.
Спутник чутко-терпеливый,
Чуждый, близкий, странно злой,
Шел за мною под дождливой
Колыхающейся мглой.
Утомясь теряться в звуке
Повторяемых шагов,
Наконец тюремной скуке
Я предаться был готов.
За углом я стал. Я слышал
Каждый шорох, каждый шаг.
Затаился. Выждал. Вышел.
Задрожал от страха враг.
"Барин, ты меня не трогай,-
Он сказал, дрожа как лист,-
Я иду своей дорогой.
Я и сам социалист".
Сердце тяжко, больно билось,
А в руке дрожал кинжал.
Что случилось, как свершилось,
Я не помню. Враг лежал.</text><name>Спутник</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>П. Финну - в ночь
бодрости и ужаса
Смертный, гонимый людьми и судьбой,
расставаяся с миром,
Злобу людей и судьбы сердцем прости
и забудь.
К солнцу последний свой взор обрати, как Руссо,
и утешься:
В тернях заснувшие здесь,
в миртах пробудятся там.</text><name>Утешение</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1891</date_from><text>Кто это возле меня засмеялся так тихо?
Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо!
Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели,
Лихо стояло и возле крестильной купели,
Лихо за мною идет неотступною тенью,
Лихо уложит меня и в могилу.
Лихо ужасное, враг и любви и забвенью,
Кто тебе дал эту силу?
Лихо ко мне прижимается, шепчет мне тихо:
"Я - бесталанное, всеми гонимое Лихо!
В чьем бы дому для себя уголок ни нашло я,
Всяк меня гонит, не зная минуты покоя.
Только тебе побороться со мной недосужно,-
Странно мечтая, стремишься ты к мукам,
Вот почему я с твоею душою так дружно,
Как отголосок со звуком".</text><name>Лихо</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from></date_from><text>Колокольный звон над Римом
кажется почти что зримым,-
он плывет, пушист и густ,
он растет, как пышный куст.
Колокольный звон над Римом
смешан с копотью и дымом
и с латинской синевой,-
он клубится, как живой.
Как река, сорвав запруду,
проникает он повсюду,
заливает, глушит, топит
судьбы, участи и опыт,
волю, действия и думы,
человеческие шумы
и захлестывает Рим
медным паводком своим.
Колокольный звон над Римом
кажется неутомимым,-
все неистовей прилив
волн, идущих на прорыв.
Но внезапно миг настанет.
Он иссякнет, он устанет,
остановится, остынет,
как вода, куда-то схлынет,
и откатится куда-то
гул последнего раската,-
в землю или в небеса?
И возникнут из потопа
Рим, Италия, Европа,
малые пространства суши -
человеческие души,
их движения, их трепет,
женский плач и детский лепет,
рев машин и шаг на месте,
шум воды и скрежет жести,
птичья ярмарка предместий,
милой жизни голоса.</text><name>Колокола</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1954</date_from><text>Да, умру я!
И что ж такого?
Хоть сейчас из нагана в лоб!
...Может быть,
Гробовщик толковый
Смастерит мне хороший гроб.
А на что мне хороший гроб-то?
Зарывайте меня хоть как!
Жалкий след мой
Будет затоптан
Башмаками других бродяг.
И останется всё,
Как было,
На Земле, не для всех родной...
Будет так же
Светить Светило
На заплёванный шар земной!</text><name>Да, умру я!</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Когда помилует нас бог,
Когда не буду я повешен,
То буду я у ваших ног,
В тени украинских черешен.</text><name>Е.П.Полторацкой</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1907</date_from><text>В густой траве пропадешь с головой.
В тихий дом войдешь, не стучась...
Обнимет рукой, оплетет косой
И, статная, скажет: "Здравствуй, князь.
Вот здесь у меня - куст белых роз.
Вот здесь вчера - повилика вилась.
Где был, пропадал? что за весть принес?
Кто любит, не любит, кто гонит нас?"
Как бывало, забудешь, что дни идут,
Как бывало, простишь, кто горд и зол.
И смотришь - тучи вдали встают,
И слушаешь песни далеких сел...
Заплачет сердце по чужой стороне,
Запросится в бой - зовет и манит...
Только скажет: "Прощай. Вернись ко мне" -
И опять за травой колокольчик звенит...</text><name>В густой траве пропадешь с головой...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1956</date_from><text>Я повинен пред тобой, Любовь!
Но скажи, Вселенная, как быть
И какой ценой угомонить
Буйную, неистовую кровь?
Эту кровь голландских моряков,
Признававших только страсть одну,
Что взошла из глубины веков
Для того, чтобы пойти ко дну.
Как мне этот ток разъединить,
Что идет от предков по наследству?
Как порвать нервущуюся нить
Их неумирающего детства?
Как унять мне этот шум в крови —
Отголосок вздыбленного моря,
Требующий страсти от любви
И всепоглощающего горя?
Как уйти мне от свирепых лиц
На несохранившихся портретах,
От несуществующих гробниц
Молодых пиратов кругосветных?
Как уйти, когда они — во мне
Воскресают каждое мгновенье,
Чтоб гореть на медленном огне,
Как в аду до светопреставленья?
Пред тобой повинен я, Любовь.
Но скажи, Вселенная, как быть
И какой ценой угомонить
Буйную, неистовую кровь?!</text><name>Я повинен пред тобой, Любовь!..</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кульчицкий</author><date_from>1939</date_from><text>Самое страшное в мире -
Это быть успокоенным.
Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело свое граненое
Японской гимнастикой мучил.
Самое страшное в мире -
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек смелых,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро,
Запивая водой ломозубой,
Закусывая синим дымом.
Самое страшное в мире -
Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции,
Мечтающих над строфою,
Распиливающих деревья,
Падающих на пулемет!</text><name>Самое страшное в мире...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1863</date_from><text>Ужасный сон отяготел над нами,
Ужасный, безобразный сон:
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
Осьмой уж месяц длятся эти битвы
Геройский пыл, предательство и ложь,
Притон разбойничий в дому молитвы,
В одной руке распятие и нож.
И целый мир, как опьяненный ложью,
Все виды зла, все ухищренья зла!..
Нет, никогда так дерзко правду божью
Людская кривда к бою не звала!..
И этот клич сочувствия слепого,
Всемирный клич к неистовой борьбе,
Разврат умов и искаженье слова —
Все поднялось и все грозит тебе,
О край родной!— такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней...
Велико, знать, о Русь, твое значенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!</text><name>Ужасный сон отяготел над нами...</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1892</date_from><text>Покорный день сходил из облаков усталых,
И, как сомкнутые покорные уста,
Была беззвучна даль, и никла немота
Зеленохвостых чащ и немощь листв увялых,
И кроткою лилась истомой теплота
На нищий блеск дубов, на купы пиний малых;
И влажная земля, под тленьем кущ опалых,
Была, как Смерть и Сев, смиренна и свята...
Таким явился мне,- о мертвая Равенна!-
Твой лес прославленный,- ты, в лепоте святынь,
Под златом мозаик хранительных забвенна!
И был таков твой сон и скорбь твоих пустынь,
Где веет кротко Смерть, под миром Крыл лелея
Мерцающую Жизнь, как бледный огнь елея.
* Сосновый лес (итал.).- Ред.</text><name>La pineta</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Нет, не зеницу ока и не камень,
Одно я берегу: простую память.
Так дерево - оно ветров упорней -
Пускает в ночь извилистые корни.
Пред чудом человеческой свободы
Ничтожны версты и минута - годы;
И сердце зрелое - тот мир просторный,
Где звезды падают и всходят зерна.</text><name>Нет, не зеницу ока и не камень...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1901</date_from><text>Смертный, избранный богиней,
Чтобы свергнуть гнет оков,
Проклинает мир прекрасный
Светлых эллинских богов.
Гордый лик богини гневной,
Бури яростный полет.
Полный мрак. Раскаты грома...
И исчез Венерин грот.
И певец один на воле,
И простор лугов окрест,
И у ног его долина,
Перед ним высокий крест.
Меркнут розовые горы,
Веет миром от лугов,
Веет миром от старинных
Острокрыших городков.
На холмах в лучах заката
Купы мирные дерев,
И растет спокойный, стройный,
Примиряющий напев.
И чуть слышен вздох органа
В глубине резных церквей,
Точно отблеск золотистый
Умирающих лучей.</text><name>Тангейзер</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1936</date_from><text>Неустойчивый мартовский лед
Пешеходами изувечен.
Неожиданно вечер придет,
До усталости милый вечер.
Мы останемся наедине -
Я и зеркало. Понемногу
В нарастающей тишине
Я начну различать тревогу.
Поболтаем. Закрыта дверь.
И дороги неповторимы.
О дорогах: они теперь
Не всегда устремляются к Риму,
И о Риме, который, поверь,
Много проще и повторимее.
Но дороги ведут теперь
Либо к Риму, а либо от Рима.</text><name>Неустойчивый мартовский лед...</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from></date_from><text>Женщина в дверях стояла,
В закате с головы до ног,
И пряжу черную мотала
На черный свой челнок.
Рука блеснет и снова ляжет,
Темнея у виска,
Мотала жизнь мою, как пряжу,
Горянки той рука.
И бык, с травой во рту шагая,
Шел снизу в этот дом,
Увидел красные рога я
Под черным челноком.
Заката уголь предпоследний,
Весь раскален, дрожал,
Между рогов аул соседний
Весь целиком лежал.
И сизый пар, всползая кручей,
Домов лизал бока,
И не было оправы лучше
Косых рогов быка.
Но дунет ветер, леденея,
И кончится челнок,
Мелькнет последний взмах, чернея,
Последний шерсти клок...
Вот торжество неодолимых
Простых высот.
А песни - что? Их тонким дымом
В ущелье унесет.</text><name>Женщина в дверях стояла...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1833</date_from><text>На серебряные шпоры
Я в раздумии гляжу;
За тебя, скакун мой скорый,
За бока твои дрожу.
Наши предки их не знали
И, гарцуя средь степей,
Толстой плеткой погоняли
Недоезженных коней.
Но с успехом просвещенья,
Вместо грубой старины,
Введены изобретенья
Чужеземной стороны;
В наше время кормят, холют,
Берегут спинную честь...
Прежде били — нынче колют!..
Что же выгодней?— Бог весть!..</text><name>На серебряные шпоры...</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1929</date_from><text>Призрак бродит по Европе,
Он заходит в каждый дом,
Он толкает,
Он торопит:
«Просыпайся!
Встань!
Идем!»
По Европе призрак бродит,
По заброшенным путям,
Он приходит,
Он уходит,
Он бредет по деревням.
Ветер бьется под кудлатой,
Под астральной бородой,
Пахнет ландышем и мятой,
Дышит классовой борьбой.
По Европе бродит призрак,
Что-то в бороду ворчит,
Он к романтикам капризным,
Как хозяйственник, стучит.
Мир шатается под взглядом
Воспаленных, гнойных глаз...
Он хозяйственным бригадам
Дал рифмованный приказ.
Он порою неурочной
Заглянул ко мне домой,
И спешит Дальневосточной
Отнести подарок мой.
Он идет сквозь лес дремучий
И бормочет все одно:
«Мчатся тучи, вьются тучи,
Петушок пропел давно!»
Соучастник, соглядатай —
Ночь безумеет сама,
Он при Энгельсе когда-то,
Он давно сошел с ума.
Он давно в дорогу вышел,
И звучит, как торжество,
И звучит, как разум высший,
Сумасшествие его.</text><name>Призрак бродит по Европе</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1849</date_from><text>Степь широкая,
Степь безлюдная,
Отчего ты так
Смотришь пасмурно?
Где краса твоя,
Зелень яркая,
На цветах роса
Изумрудная?
Где те дни, когда
С утра до ночи
Ты залетных птиц
Песни слушала,
Дорогим ковром
Расстилалася,
По зарям, сквозь сон,
Волновалася?
Когда в час ночной
Тайны чудные
Ветерок тебе
Шептал ласково,
Освежал твою
Грудь открытую,
Как дитя, тебя
Убаюкивал?..
А теперь лежишь
Мертвецом нагим;
Тишина вокруг,
Как на кладбище...
Пробудись! Пришла
Пора прежняя;
Уберись в цветы,
В бархат зелени;
Изукрась себя
Росы жемчугом;
Созови гостей
Весну праздновать.
Посмотри кругом:
Небо ясное
Голубым шатром
Пораскинулось,
Золотой венец
Солнца красного
Весь в огнях горит
Над дубравою,
Новой жизнию
Веет теплый день,
Ветерок на грудь
К тебе просится.</text><name>Весна в степи</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1967</date_from><text>А лжи недолго править миром.
Пусть правда ложь бросает в дрожь.
Пусть только временным кумирам
На их погибель служит ложь.
И Пушкин знал, как при Пилате,-
Ему за все держать ответ.
Знал, что за слово правды платит
Своим изгнанием поэт.
Словесный мусор гонит в Лету
Волна упрямого стиха.
...Сейчас в Михайловском лето,
И зноен день, и ночь тиха.
И я не вижу святотатства
В том, что на пушкинском лугу
По старому закону братства
Тебя не вспомнить не могу.
Давно со мной живет твой голос,
Еще с мальчишества. Не раз,
Ликуя, веруя, кололась
Моя душа о твой рассказ.
И строй твоей высокой речи
Как бы на новую ступень
Над чередой противоречий
Благословлял идущий день.
И он был строгим до предела,
Ложился лугом под косу.
И мгла ненастная редела,
И пела иволга в лесу.
А что касается изгнанья,
То лучше многих знаешь ты:
Изгнанье Пушкина - признанье
Его чистейшей правоты.</text><name>Письмо Ярославу Смелякову</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1821</date_from><text>Борис Федорович Годунов является в истории с 1570 года: тогда он был царским оруженосцем. Возвышаясь постепенно, Годунов сделался боярином и конюшим: титла важные при прежнем дворе российском. Сын Иоанна Грозного, царь Феодор, сочетался браком с его сестрою, Ириною Феодоровною. Тогда Годунов пришел в неограниченную силу: он имел столь великое влияние на управление государством, что иностранные державы признавали его соправителем сего кроткого, слабодушного монарха. По кончине Феодора Иоанновича (1598 г.), духовенство, государственные чины и поверенные народа избрали Годунова царем. Правление его продолжалось около осьми лет. В сие время Годунов старался загладить неприятное впечатление, какое оставили в народе прежние честолюбивые и хитрые его виды; между прочим ему приписывали отдаление от двора родственников царской фамилии (Нагих, кн. Сицких и Романовых) и умерщвление малолетнего царевича Димитрия, брата царя Феодора, в 1591 году погибшего в Угличе. Годунов расточал награды царедворцам, благотворил народу и всеми мерами старался приобрести общественную любовь и доверенность. Между тем явился ложный Димитрий, к нему пристало множество приверженцев, и государству угрожала опасность. В сие время (1605 г.) Годунов умер незапно; полагают, что он отравился. Историки несогласны в суждениях о Годунове: одни ставят его на ряду государей великих, хвалят добрые дела и забывают о честолюбивых его происках; другие — многочисленнейшие — называют его преступным, тираном.
Москва-река дремотною волной
Катилась тихо меж брегами;
В нее, гордясь, гляделся Кремль стеной
И златоверхими главами.
Умолк по улицам и вдоль брегов
Кипящего народа гул шумящий.
Всё в тихом сне: один лишь Годунов
На ложе бодрствует стенящий.
Пред образом Спасителя, в углу,
Лампада тусклая трепещет,
И бледный луч, блуждая по челу,
В очах страдальца страшно блещет.
Тут зрелся скиптр, корона там видна,
Здесь золото и серебро сияло!
Увы! лишь добродетели и сна
Великому недоставало!..
Он тщетно звал его в ночной тиши:
До сна ль, когда шептала совесть
Из глубины встревоженной души
Ему цареубийства повесть?
Пред ним прошедшее, как смутный сон,
Тревожной оживлялось думой —
И, трепету невольно предан, он
Страдал в душе своей угрюмой.
Ему представился тот страшный час,
Когда, достичь пылая трона,
Он заглушил священный в сердце глас,
Глас совести, и веры, и закона.
«О, заблуждение!— он возопил:—
Я мнил, что глас сей сокровенный
Навек сном непробудным усыпил
В душе, злодейством омраченной!
Я мнил: взойду на трон — и реки благ
Пролью с высот его к народу;
Лишь одному злодейству буду враг;
Всем дам законную свободу.
Начнут торговлею везде цвести
И грады пышные и сёла;
Полезному открою все пути
И возвеличу блеск престола.
Я мнил: народ меня благословит,
Зря благоденствие отчизны,
И общая любовь мне будет щит
От тайной сердца укоризны.
Добро творю,— но ропота души
Оно остановить не может:
Глас совести в чертогах и в глуши
Везде равно меня тревожит,
Везде, как неотступный страж, за мной,
Как злой, неумолимый гений,
Влачится вслед — и шепчет мне порой
Невнятно повесть преступлений!..
Ах! удались! дай сердцу отдохнуть
От нестерпимого страданья!
Не раздирай страдальческую грудь:
Полна уж чаша наказанья!
Взываю я,— но тщетны все мольбы!
Не отгоню ужасной думы:
Повсюду зрю грозящий перст судьбы
И слышу сердца глас угрюмый.
Терзай же, тайный глас, коль суждено,
Терзай! Но я восторжествую
И смою черное с души пятно
И кровь царевича святую!
Пусть злобный рок преследует меня —
Не утомлюся от страданья,
И буду царствовать до гроба я
Для одного благодеянья.
Святою мудростью и правотой
Свое правление прославлю
И прах несчастного почтить слезой
Потомка позднего заставлю.
О так! хоть станут проклинать во мне
Убийцу отрока святого,
Но не забудут же в родной стране
И дел полезных Годунова».
Страдая внутренно, так думал он;
И вдруг, на глас святой надежды,
К царю слетел давно желанный сон
И осенил страдальца вежды.
И с той поры державный Годунов,
Перенося гоненье рока,
Творил добро, был подданным покров
И враг лишь одного порока.
Скончался он — и тихо приняла
Земля несчастного в объятья —
И загремели за его дела
Благословенья и — проклятья!..</text><name>Борис Годунов</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>Чугунная ограда,
Сосновая кровать.
Как сладко, что не надо
Мне больше ревновать.
Постель мне стелют эту
С рыданьем и мольбой;
Теперь гуляй по свету
Где хочешь, Бог с тобой!
Теперь твой слух не ранит
Неистовая речь,
Теперь никто не станет
Свечу до утра жечь.
Добились мы покою
И непорочных дней...
Ты плачешь - я не стою
Одной слезы твоей.</text><name>Чугунная ограда...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1757</date_from><text>О страх! о ужас! гром! ты дернул за штаны,
Которы подо ртом висят у сатаны.
Ты видишь, он зато свирепствует и злится,
Дырявой красной нос, халдейска печь, дымится,
Огнем и жупелом исполнены усы,
О как бы хорошо коптить в них колбасы!
Козлята малые родятся с бородами:
Коль много почтены они перед попами!
О польза, я одной из сих пустых бород
Недавно удобрял бесплодный огород.
Уже и прочие того ж себе желают
И принести плоды обильны обещают.
Чего не можно ждать от толь мохнатых лиц,
Где в тучной бороде премножество площиц?
Сидят и меж собой, как люди, рассуждают,
Других с площицами бород не признавают
И проклинают всех, кто молвит про козлов:
Возможно ль быть у них толь много волосов?</text><name>О страх! о ужас! гром! ты дернул за штаны...</name><date_to>1757</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Три славных красот ко мне любовью горели,
В любви за небесчастна все меня имели.
Я знал побеждать сердца всем непобедимы,
Все желания концем счастливым блажимы.
Ты, мое сердце, ныне
Любя хвальбу едину,
О прошлой в благост
не
Торжествуй любви выну.</text><name></name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1912</date_from><text>Слово скажу без прикрас прекрасное, если правдиво
Слово мое; коли нет — други, напрасно я жил!
Долгий прошел, заблуждался, путь, коли лживо то слово,—
Смерть обольстила меня, и обманула Любовь.
В сердце, разлуки кольцом, вписала Любовь благовестье;
Смерть, возврата кольцом, запечатлела обет.
Лгут уста и мечты; не обманчиво вещее сердце:
Если я в жизни любил, знайте, что Тайна — нежна.
Тайна нежна,— вот слово мое,— а жизнь колыбельна;
Смерть — повитуха; в земле — новая нам колыбель.
Тайна нежна: мир от вечности — брак, и творенье — невеста;
Свадебный света чертог — Божья всезвездная Ночь.
Тайна нежна! Всё целует Любовь, и лелеет Пощада.
Всё, что ни вижу, венцом светлым объемлет Жених.
Многих себя не обретших блаженств бродильная чаша,
Каждую каплю хранит сладостной жизни кратэр.
Всё, что знает блаженство свое, прозябнет, как семя,
Цветом блаженства — и цвет Розе единой отдаст...
Тайна, о братья, нежна: знаменуйте же Тайное Розой,
Тихой улыбкой могил, милой печатью любви.</text><name>Нежная тайна</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Томленья злого
На сердце тень,—
Восходит снова
Постылый день,
Моя лампада
Погасла вновь,
И где отрада?
И где любовь?
Рабом недужным
Пойду опять
В труде ненужном
Изнемогать.
Ожесточенье
Проснется вновь,
И где терпенье?
И где любовь?</text><name></name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>До сих пор мне было невдомек -
Для чего мне звездный каталог?
В каталоге десять миллионов
Номеров небесных телефонов,
Десять миллионов номеров
Телефонов марев и миров,
Полный свод свеченья и мерцанья,
Список абонентов мирозданья.
Я-то знаю, как зовут звезду,
Я и телефон ее найду,
Пережду я очередь земную,
Поверну я азбуку стальную:
- А-13-40-25.
Я не знаю, где тебя искать.
Запоет мембрана телефона:
- Отвечает альфа Ориона.
Я в дороге, я теперь звезда,
Я тебя забыла навсегда.
Я звезда - денницына сестрица,
Я тебе не захочу присниться,
До тебя мне дела больше нет.
Позвони мне через триста лет.</text><name>Звездный каталог</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1857</date_from><text>Смотри, как роща зеленеет,
Палящим солнцем облита,
А в ней какою негой веет
От каждой ветки и листа!
Войдем и сядем над корнями
Дерев, поимых родником,-
Там, где, обвеянный их мглами,
Он шепчет в сумраке немом.
Над нами бредят их вершины,
В полдневный зной погружены,
И лишь порою крик орлиный
До нас доходит с вышины...</text><name>Смотри, как роща зеленеет...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Отпустите чудо
Не мучайте его пониманием
Пусть танцует как хочет
Пусть дышит
Пусть гаснет
Нет, оно не может поверить
Что вы раскроете ладони
Полюбите капли дождя:
Ваши души не промокают
И с них не стекает
Свет</text><name>Отпустите чудо...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>И я свирел в свою свирель,
И мир хотел в свою хотель.
Мне послушные свивались звезды в плавный кружеток.
Я свирел в свою свирель, выполняя мира рок.</text><name>И я свирел в свою свирель...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Их не ждут. Они приходят сами.
И рассаживаются без спроса.
Негодующими голосами
Задают неловкие вопросы.
И уходят в ночь, туман и сырость
Странные девчонки и мальчишки,
Кутаясь в дешевые пальтишки,
Маменьками шитые навырост.
В доме вдруг становится пустынно,
И в уютном кресле неудобно.
И чего-то вдруг смертельно стыдно,
Угрызенью совести подобно.
И язвительная умудренность
Вдруг становится бедна и бренна.
И завидны юность и влюбленность,
И былая святость неизменна.
Как пловец, расталкиваю ставни
И кидаюсь в ночь за ними следом,
Потому что знаю цену давним
Нашим пораженьям и победам...
Приходите, юные таланты!
Говорите нам светло и ясно!
Что вам - славы пестрые заплаты!
Что вам - низких истин постоянство!
Сберегите нас от серой прозы,
От всего, что сбило и затерло.
И пускай бесстрашно льются слезы
Умиленья, зависти, восторга!</text><name>Таланты</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>А я когда-то думал,
Что седые
Не любят,
Не тоскуют,
Не грустят.
Я думал, что седые,
Как святые,
На женщин
И на девушек глядят.
Что кровь седых,
Гудевшая разбойно,
Как речка,
Напоившая луга,
Уже течет
И плавно
И спокойно,
Не подмывая
В страсти берега.
Нет,
У седой реки
Все то же буйство,
Все та же быстрина
И глубина...
О, как меня подводит седина,
Не избавляя
От земного чувства!</text><name>А я когда-то думал...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1895</date_from><text>И.А.Бунину
Точно призрак умирающий,
На степи ковыль качается,
Смотрит месяц догорающий,
Белой тучкой омрачается.
И блуждают тени смутные
По пространству неоглядному,
И, непрочные, минутные,
Что-то шепчут ветру жадному.
И мерцание мелькнувшее
Исчезает за туманами,
Утонувшее минувшее
Возникает над курганами.
Месяц меркнет, омрачается,
Догорающий и тающий,
И, дрожа, ковыль качается,
Точно призрак умирающий.</text><name>Ковыль</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Помогите мне, стихи!
Так случилось почему-то:
на душе
темно и смутно.
Помогите мне,
стихи.
Слышать больно.
Думать больно.
В этот день и в этот час
я —
не верующий в Бога —
помощи прошу у вас.
Помогите мне,
стихи,
в это самое мгновенье
выдержать,
не впасть в неверье.
Помогите мне,
стихи.
Вы не уходите прочь,
помогите, заклинаю!
Чем?
А я и сам не знаю,
чем вы можете
помочь.
Разделите эту боль,
научите с ней расстаться.
Помогите мне
остаться
до конца
самим собой.
Выплыть.
Встать на берегу,
снова
голос
обретая.
Помогите...
И тогда я
сам
кому-то помогу.</text><name>Помогите мне, стихи!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1846</date_from><text>Когда из мрака заблужденья
Горячим словом убежденья
Я душу падшую извлек,
И, вся полна глубокой муки,
Ты прокляла, ломая руки,
Тебя опутавший порок;
Когда забывчивую совесть
Воспоминанием казня,
Ты мне передавала повесть
Всего, что было до меня;
И вдруг, закрыв лицо руками,
Стыдом и ужасом полна,
Ты разрешилася слезами,
Возмущена, потрясена,-
Верь: я внимал не без участья,
Я жадно каждый звук ловил...
Я понял все, дитя несчастья!
Я все простил и все забыл.
Зачем же тайному сомненью
Ты ежечасно предана?
Толпы бессмысленному мненью
Ужель и ты покорена?
Не верь толпе - пустой и лживой,
Забудь сомнения свои,
В душе болезненно-пугливой
Гнетущей мысли не таи!
Грустя напрасно и бесплодно,
Не пригревай змеи в груди
И в дом мой смело и свободно
Хозяйкой полною войди!</text><name>Когда из мрака заблужденья...</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны,
В них золотой песок и мрамор черный,
Глубокие, прозрачные бассейны.
Растенья в них, как сны, необычайны,
Как воды утром, розовеют птицы,
И - кто поймет намек старинной тайны?-
В них девушка в венке великой жрицы.
Глаза, как отблеск чистой серой стали,
Изящный лоб, белей восточных лилий,
Уста, что никого не целовали
И никогда ни с кем не говорили.
И щеки - розоватый жемчуг юга,
Сокровище немыслимых фантазий,
И руки, что ласкали лишь друг друга,
Переплетясь в молитвенном экстазе.
У ног ее - две черные пантеры
С отливом металлическим на шкуре.
Взлетев от роз таинственной пещеры,
Ее фламинго плавает в лазури.
Я не смотрю на мир бегущих линий,
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай сирокко бесится в пустыне,
Сады моей души всегда узорны.</text><name>Сады души</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Любовь их душ родилась возле моря,
В священных рощах девственных наяд,
Чьи песни вечно-радостно звучат,
С напевом струн, с игрою ветра споря.
Великий жрец... Страннее и суровей
Едва ль была людская красота,
Спокойный взгляд, сомкнутые уста
И на кудрях повязка цвета крови.
Когда вставал туман над водной степью,
Великий жрец творил святой обряд,
И танцы гибких, трепетных наяд
По берегу вились жемчужной цепью.
Средь них одной, пленительней, чем сказка,
Великий жрец оказывал почет.
Он позабыл, что красота влечет,
Что опьяняет красная повязка.
И звезды предрассветные мерцали,
Когда забыл великий жрец обет,
Ее уста не говорили "нет",
Ее глаза ему не отказали.
И, преданы клеймящему злословью,
Они ушли из тьмы священных рощ
Туда, где их сердец исчезла мощь,
Где их сердца живут одной любовью.</text><name>Любовники</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Я заснул на распутьи глухом.
В высоте, на небесные кручи,
Поднимались тяжелые тучи.
Это было не ночью, а днем.
Я лежал на избитом пути,
На краю много знавшей дороги.
Здесь и люди и звери и боги
Проходили, чтоб что-то найти.
Я дремал как живой, но мертвец,
Как умерший, но чающий жизни.
И, отдавшись душой укоризне,
Задремал я как труп наконец.
И тогда мне явилась она,
Та, кого я и прежде, неясно,
Так любил, безнадежно, безгласно,
Как любить нам велела — Луна.
Надо мною бесплотная тень,
Наклоняя воздушное тело,
Ближе быть, дальше быть, не хотела.
И погас утомительный день.
Все смешалось в сомкнувшейся мгле.
Я мечтал — да, как все — о святыне.
И как труп я покоюсь доныне
На избитой шагами земле.</text><name>Я заснул на распутьи глухом...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1966</date_from><text>Сутулый, больной, бритолицый,
уже не боясь ни черта,
по улицам зимней столицы
иду, как Иван Калита.
Слежу, озираюсь, внимаю,
опять начинаю сперва
и впрок у людей собираю
на паперти жизни слова.
Мне эта работа по средствам,
по сущности самой моей;
ведь кто-то же должен наследство
для наших копить сыновей.
Нелегкая эта забота,
но я к ней, однако, привык.
Их много, теперешних мотов,
транжирящих русский язык.
Далеко до смертного часа,
а легкая жизнь не нужна.
Пускай богатеют запасы,
и пусть тяжелеет мошна.
Словечки взаймы отдавая,
я жду их обратно скорей.
Не зря же моя кладовая
всех нынешних банков полней.</text><name>Иван Калита</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from>1897</date_from><text>Быть грозе! Я вижу это
В трепетаньи тополей,
В тяжком зное полусвета,
В душном сумраке аллей.
В мощи силы раскаленной
Скрытых облаком лучей,
В поволоке утомленной
Дорогих твоих очей.</text><name>Быть грозе! Я вижу это...</name><date_to>1897</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1854</date_from><text>Улеглася метелица... путь озарен...
Ночь глядит миллионами тусклых очей...
Погружай меня в сон, колокольчика звон!
Выноси меня, тройка усталых коней!
Мутный дым облаков и холодная даль
Начинают яснеть; белый призрак луны
Смотрит в душу мою - и былую печаль
Наряжает в забытые сны.
То вдруг слышится мне - страстный голос поет,
С колокольчиком дружно звеня:
"Ах, когда-то, когда-то мой милый придет -
Отдохнуть на груди у меня!
У меня ли не жизнь!.. чуть заря на стекле
Начинает лучами с морозом играть,
Самовар мой кипит на дубовом столе,
И трещит моя печь, озаряя в угле,
За цветной занавеской кровать!..
У меня ли не жизнь!.. ночью ль ставень открыт,
По стене бродит месяца луч золотой,
Забушует ли вьюга - лампада горит,
И, когда я дремлю, мое сердце не спит
Все по нем изнывая тоской".
То вдруг слышится мне, тот же голос поет,
С колокольчиком грустно звеня:
"Где-то старый мой друг?.. Я боюсь, он войдет
И, ласкаясь, обнимет меня!
Что за жизнь у меня! и тесна, и темна,
И скучна моя горница; дует в окно.
За окошком растет только вишня одна,
Да и та за промерзлым стеклом не видна
И, быть может, погибла давно!..
Что за жизнь!.. полинял пестрый полога цвет,
Я больная брожу и не еду к родным,
Побранить меня некому - милого нет,
Лишь старуха ворчит, как приходит сосед,
Оттого, что мне весело с ним!.."</text><name>Колокольчик</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from></date_from><text>Парень пригожий мой,
Парень красивый, кто ты?
Зачем над Свитезью бурливой
Бродишь ненастной порою?
Бросься к нам в волны
И будем кружиться вместе по зыби
Хрустальной со мною.
Хочешь, мой милый,
И ласточкой шибкой
Будешь над озером мчаться,
Или красивой веселою рыбкой
Белый день будешь ты в струйках плескаться.
Ночью на ложе волны серебристой
Ландишей мы набросаем,
Сладко задремлем под сенью струистой,
Дивные грёзы узнаем!</text><name>СВИТЕЗЯНКА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>О, достоевскиймо бегущей тучи!
О, пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.</text><name>О, достоевскиймо бегущей тучи!..</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1822</date_from><text>Младой певец, дорогою прекрасной
Тебе идти к парнасским высотам,
Тебе венок (поверь моим словам)
Плетет Амур с каменей сладкогласной.
От ранних лет я пламень не напрасный
Храню в душе, благодаря богам,
Я им влеком к возвышенным певцам
С какою-то любовию пристрастной.
Я Пушкина младенцем полюбил,
С ним разделял и грусть и наслажденье,
И первый я его услышал пенье
И за себя богов благословил,
Певца Пиров я с музой подружил —
И славой их горжусь в вознагражденье.
* См. Языков.</text><name>Н. М. Языкову</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1958</date_from><text>Золотой светясь оправой
С синим морем наравне,
Дремлет город белоглавый,
Отраженный в глубине.
Он сложился из скопленья
Белой облачной гряды
Там, где солнце на мгновенье
Полыхает из воды.
Я отправлюсь в путь-дорогу,
В эти дальние края,
К белоглавому чертогу
Отыщу дорогу я.
Я открою все ворота
Этих облачных высот,
Заходящим оком кто-то
Луч зеленый мне метнет.
Луч, подобный изумруду,
Золотого счастья ключ -
Я его еще добуду,
Мой зеленый слабый луч.
Но бледнеют бастионы,
Башни падают вдали,
Угасает луч зеленый,
Отдаленный от земли.
Только тот, кто духом молод,
Телом жаден и могуч,
В белоглавый прянет город
И зеленый схватит луч!</text><name>Зеленый луч</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1966</date_from><text>Путь капли по стеклу и путь огня в лесу,
Путь падающих звезд в душе своей несу,
Путь горного ручья, бегущего к реке,
И тихий путь слезы, скользящей по щеке.
Путь пули и пчелы несу в душе своей,
Пути ушедших лет, пути грядущих дней;
Шаги чужих невзгод и радостей чужих
Вплетаются в мой шаг, и не уйти от них.
Пусть тысячи путей вторгаются в мой путь,
Но если бы я смог минувшее вернуть,—
Его б я выбрал вновь — неверный, непрямой:
Он мой последний путь и первопуток мой.</text><name>Путь капли по стеклу и путь огня в лесу...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1883</date_from><text>С гнезд замахали крикливые цапли,
С листьев скатились последние капли,
Солнце, с прозрачных сияя небес,
В тихих струях опрокинуло лес.
С сердца куда-то слетела забота,
Вижу, опять улыбается кто-то;
Или весна выручает свое?
Или и солнышко всходит мое?</text><name>С гнезд замахали крикливые цапли...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>Ал. и В. М........й
Невольный гость в краю чужбины,
Забывший свет, забывший лесть,
Желал бы вам на именины
Цветов прелестнейших поднестъ:
Они — дыханию услада,
Они — веселие очей.
При них бы мне писать не надо
Вам поздравительных речей:
Желанье счастья без печали
В цветах вы сами б угадали...
Но — ах!— якутская весна
Не зелена и не красна!
И здешний май, холодной, дикой,
Одной подснежною брусникой,
А не лилеями богат.
Природа спит, и в поле целом
Я разжился одним пострелом,
А я слыхал, такой наряд
На именины не дарят.
Итак, по воле и неволе
Пришлось приняться за перо,
Хоть я забыл в угрюмой доле
Писать забавно и пестро.
Примите ж это благосклонно
И в шуме праздничного дня
Не осудите вы меня
За мой привет простой и сонной.
В нем правда — каждая черта;
Притом же ваша доброта
По слуху, по сердцу и дома
И вчуже страннику знакома...
В краю зимы и дружбы зимной,
Поверьте, только вы одне,
Ваш разговор гостеприимной
Напоминал друзьям и мне
О незабвенной стороне.
О, будь же добродетель та же
И с нею брат ее — покой,
Как неизменный часовой,
У сердца вашего на страже;
Да никакой печали тень
Не хмурит тихий свет забавы,
И, проводив веселый день,
Поутру встанете вы здравы...
Да будут ясны ваши сны,
Как небо южныя весны,
И необманчивы надежды,
И перед вами все невежды,
По крайней мере, хоть скромны;
Совет подруги чист и верен,
Знакомых круг нелицемерен,
Неутомителен бостон,
Ни бальных скрипок рев и стон!
Когда ж на берега великой,
На берега моей Невы,
Покинув край морозов дикой,
Стрелою полетите вы,
Да встретят путницу родные,
Беспечной юности друзья
И все по сердцу не чужие,
И вся родимая семья
Благополучны и здоровы,
И пылки, и разлукой новы,
И смех, и радость, и расспрос,
И сладкий дождь свиданья слез!!.
Зачем же, искра упованья —
Дожить до сладкого свиданья,—
В груди моей погасла ты?
Но я ступил из-за черты
Сорокаверстного посланья.
И мне, и вам унять пора
Болтливость моего пера,
Но знайте: это все с начала
По пунктам истина скрепляла,
Хоть неподкупна и строга;
Тут не сплетал из лести кружев
Ваш всепокорнейший слуга
. . . ...... въ.</text><name>В день именин (Невольный гость...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1932</date_from><text>Телеграмма: Белград. Университет. Северянину.
"Гению Севера един поздрав са юга". Остров
Корчула на Адриатике (Ядран).
В громадном зале университета,
Наполненном балканскою толпой,
Пришедшей слушать русского поэта,
Я вел концерт, душе воскликнув: "Пой!"
Петь рождена, душа моя запела,
И целый зал заполнила душа.
И стало всем крылато, стало бело,
И музыка была у всех в ушах.
И думал я: "О, если я утешу
И восхищу кого-нибудь, я прав!"
В антракте сторож подал мне депешу -
От неизвестной женщины "поздрав".
И сидя в лекторской, в истоме терпкой,
И говоря то с этим, то с другим,
Я полон был восторженною сербкой
С таким коротким именем тугим.
...Два года миновало. Север. Ельник.
Иное все: природа, люди, свет.
И вот опять, в Рождественский сочельник,
Я получаю от нее привет.
Уж я не тот. Все глубже в сердце рана.
Уж чаще все впадаю я в хандру.
О, женщина с далекого Ядрана -
Неповстречавшийся мне в жизни друг!</text><name>Из области чудесного</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Такой туман без края над полями,
Что можно заблудиться, запропасть.
Шершавый иней пойман тополями
На листья, не успевшие опасть.
Я плохо прежде понимал все это,
Я даром эту благодать имел -
Туманы предосеннего рассвета,
Земной покой на тридевять земель.
Я думал, что не может быть иначе,
Иной представить землю я не мог,
Когда над тихой сестрорецкой дачей
В туман вплетался утренний дымок,
И волны пену на берег кидали,
И с грохотом обрушивались близ
Угластых скал. И в утренние дали
Седые чайки между волн неслись
И, возвращаясь, свежесть приносили
В туманный, сонный, влажный Ленинград.
И не было земной осенней силе
Конца и края, смерти и преград.
К нам нелегко приходит пониманье,
Но эту красоту поймешь вдвойне,
Когда пройдешь в пороховом тумане
Полями в пепле, в свисте и огне.
И станет ясно, что просторы эти
До гроба в плоть и кровь твою вошли,
И ничего прекрасней нет на свете
Рассвета отвоеванной земли.</text><name>Рассвет этой осени</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Перекинута дорога
Через правое плечо.
Я иду, устал немного -
Или что-нибудь еще.
Набираю нужный номер
Мановением руки.
Две копейки сэкономил,-
Только длинные гудки.
Только длинные гудочки,
Потому что все ушли
По привычке ставить точки
Над десятеричным «и».
Улетаю по работе
Пустяковой, игровой.
В реактивном самолете
Только рев и только вой.
Голова гудит от боли...
Ходит это существо,-
И на свете ничего
Нет прекрасней этой воли.
Ходит это существо
Трын-трава и трали-вали,-
И на свете ничего
Нет прекрасней этой твари.
Далеко живу от дома,
Недалеко от нее.
Над гранитом волнолома
Пены белое рванье.
Неразгаданного кода
Частый зуммер с маяка,
А на сердце - непогода,
Несвобода, маета.
Непонятно ни черта ведь,
Что тут делать, как тут быть.
Умереть, роман оставить,
Как светящуюся нить.</text><name>Перекинута дорога...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1826</date_from><text>Стада царя Адмета
Два пастыря пасли;
Вставали прежде света
И в поле вместе шли.
Один был юн и статен,
И песен дар имел;
Глас звучен был, приятен;
В очах, когда он пел,
Небесный огнь горел.
Другой внимал; невольно
Дослушав до конца,
С улыбкой недовольной
Глядел он на певца...
"Пленять я не умею
Напевов красотой;
Но песни - дар пустой!
Хоть слуха не лелею,
Не хуже я тебя!" -
Шептал он про себя.
Раз шел он за стадами;
Товарищ не был с ним.
За синими горами
Алел тумана дым;
Рассыпалась денница:
Взомчалась колесница
На радостный восток,
И пламени поток -
Горящими стопами
Бесчисленных лучей -
Летел над облаками
Из пышущих коней.
Пастух, с благоговеньем
Колена преклоня,
Воззрел - и с изумленьем
На колеснице Дня
Узнал... Певца! Лучами
Увенчанный, стоял
И гордыми конями
С усмешкой управлял.</text><name>Два пастыря</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1901</date_from><text>В день холодный, в день осенний
Я вернусь туда опять
Вспомнить этот вздох весенний,
Прошлый образ увидать.
Я приду - и не заплачу,
Вспоминая, не сгорю.
Встречу песней наудачу
Новой осени зарю,
Злые времени законы
Усыпили скорбный дух.
Прошлый вой, былые стоны
Не услышишь - я потух.
Самый огнь - слепые очи
Не сожжет мечтой былой.
Самый день - темнее ночи
Усыпленному душой.</text><name>В день холодный, в день осенний...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Что, камни не живут? Не может быть! Смотри,
Как дружно все они краснеют в час зари,
Как сохраняют в ночь то мягкое тепло,
Которое с утра от солнца в них сошло!
Какой ужасный гул идет от мостовых!
Как крепки камни все в призваниях своих,—
Когда они реку вдоль берега ведут,
Когда покойников, накрывши, стерегут,
И как гримасничают долгие века,
Когда ваятеля искусная рука
Увековечит нам под лоском красоты
Чьи-либо гнусные, проклятые черты!</text><name>Что, камни не живут? Не может быть! Смотри...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1855</date_from><text>Парень был Ванюха ражий,
Рослый человек,-
Не поддайся силе вражей,
Жил бы долгий век.
Полусонный по природе,
Знай зевал в кулак
И название в народе
Получил: вахлак!
Правда, с ним случилось диво,
Как в Грязной стоял:
Ел он мало и лениво,
По ночам не спал...
Всё глядит, бывало в оба
В супротивный дом:
Там жила его зазноба -
Кралечка лицом!
Под ворота словно птичка
Вылетит с гнезда,
Белоручка, белоличка...
Жаль одно: горда!
Прокатив ее, учтиво
Он ей раз сказал:
"Вишь, ты больно тороплива",-
И за ручку взял...
Рассердилась: "Не позволю!
Полно - не замай!
Прежде выкупись на волю,
Да потом хватай!"
Поглядел за нею Ваня,
Головой тряхнул:
"Не про нас ты,- молвил,- Таня",-
И рукой махнул...
Скоро лето наступило,
С барыней своей
Таня в Тулу укатила.
Ванька стал умней:
Он по прежнему порядку
Полюбил чаек,
Наблюдал свою лошадку,
Добывал оброк,
Пил умеренно горелку,
Знал копейке вес,
Да какую же проделку
Сочинил с ним бес!..
Раз купец ему попался
Из родимых мест;
Ванька с ним с утра катался
До вечерних звезд.
А потом наелся плотно,
Обрядил коня
И улегся беззаботно
До другого дня...
Спит и слышит стук в ворота.
Чу! шумят, встают...
Не пожар ли? вот забота!
Чу! к нему идут.
Он вскочил, как заяц сгонный
Видит: с фонарем
Перед ним хозяин сонный
С седоком-купцом.
"Санки где твои, детина?
Покажи ступай!"-
Говорит ему купчина -
И ведет в сарай...
Помутился ум у Вани,
Он как лист дрожал...
Поглядел купчина в сани
И, крестясь, сказал:
"Слава богу! слава богу!
Цел мешок-то мой!
Не взыщите за тревогу -
Капитал большой.
Понимаете, с походом
Будет тысяч пять..."
И купец перед народом
Деньги стал считать...
И пока рубли звенели,
Поднялся весь дом -
Ваньки сонные глядели,
Оступя кругом.
"Цело всё!" - сказал купчина,
Парня подозвал:
"Вот на чай тебе полтина!
Благо ты не знал:
Серебро-то не бумажки,
Нет приметы, брат;
Мне ходить бы без рубашки,
Ты бы стал богат,-
Да господь-то справедливый
Попугал шутя..."
И ушел купец счастливый,
Под мешком кряхтя...
Над разиней поглумились
И опять легли,
А как утром пробудились
И в сарай пришли,
Глядь - и обмерли с испугу...
Ни гу-гу - молчат;
Показали вверх друг другу
И пошли назад...
Прибежал хозяин бледный,
Вся сошлась семья:
"Что такое?.." Ванька бедный -
Бог ему судья!-
Совладать с лукавым бесом,
Видно, не сумел:
Над санями под навесом
На вожжах висел!
А ведь был детина ражий,
Рослый человек,-
Не поддайся силе вражей,
Жил бы долгий век...</text><name>Извозчик</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Дальний лай — глубокой,
Теплой ночью летней...
Что звучит ответней
Думе одинокой?
Гулкий всхлип совиный —
Вспомнилось родное
Кладбище ночное
С церковью старинной...
Чу, орган налажен!
Лишь коснись перстами,
Лишь дохни устами
У послушных скважин:
Мусикийский шорох
Матери откроет
Всё, что Ночь покоит
В сумрачных просторах.
Наше сердце глухо,
Наши персты грубы,
И забыли губы
Дуновенье духа.
Гости неземные,
Чьи бесплотны пальцы,
Вам будить, скитальцы,
Голоса ночные!
Шелест рощ умильный,
Рокот волн унылых —
Всё доносит милых
Шепот замогильный.
И, как стон, протяжен,
И томит загадкой
Зов, волшебно-сладкий,
Многоустых скважин.</text><name>Ночные голоса</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1840</date_from><text>Ночь темна, ветер в улице дует широкой,
Тускло светит фонарь, снег мешает идти.
Я устал, а до дому еще так далеко...
Дай к столбу прислонюсь, отдохну на пути.
Что за домик печально стоит предо мною!
Полуночники люди в нем, видно, не спят;
Есть огонь, заболтались, знать, поздней порою!..
Вон две свечки на столике дружно горят.
А за столиком сидя, старушка гадает...
И об чем бы гадать ей на старости дней?..-
Возле женщина тихо младенца качает;
Видно, мать! Сколько нежности в взоре у ней!
И как мил этот ангел, малютка прелестный!
Он с улыбкой заснул у нее на руках;
Может, сон ему снится веселый, чудесный,
Может, любо ему в его детских мечтах.
Но старушка встает, на часы заглянула,
С удивленьем потом потрясла головой,
Вот целуется, крестит и будто вздохнула...
И пошла шаг за шагом дрожащей стопой.
Свечки гасят, и в доме темно уже стало,
И фонарь на столбе догорел и погас...
Видно, в путь уж пора, ночь глухая настала.
Как на улице страшно в полуночный час!
А старушка недолго побудет на свете,
И для матери будет седин череда,
Развернется младенец в пленительном свете,-
Ах, бог весть, я и сам жив ли буду тогда.</text><name>Зимняя ночь</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1971</date_from><text>Это было плаванье сквозь туман.
Я сидел в пустом корабельном баре,
пил свой кофе, листал роман;
было тихо, как на воздушном шаре,
и бутылок мерцал неподвижный ряд,
не привлекая взгляд.
Судно плыло в тумане. Туман был бел.
В свою очередь, бывшее также белым
судно (см. закон вытесненья тел)
в молоко угодившим казалось мелом,
и единственной черною вещью был
кофе, пока я пил.
Моря не было видно. В белесой мгле,
спеленавшей со всех нас сторон, абсурдным
было думать, что судно идет к земле —
если вообще это было судном,
а не сгустком тумана, как будто влил
кто в молоко белил.</text><name>Это было плаванье сквозь туман...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1945</date_from><text>Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутных машинах
Ехал с фронта домой.
Ехал мимо Варшавы,
Ехал мимо Орла -
Там, где русская слава
Все тропинки прошла.
Эй, встречай,
С победой поздравляй,
Белыми руками
Покрепче обнимай.
Очень дальние дали
Мы с друзьями прошли
И нигде не видали
Лучше нашей земли.
Наше солнышко краше,
И скажу, не тая:
Лучше девушек наших
Нет на свете, друзья.
За весенние ночи,
За родную страну
Да за карие очи
Я ходил на войну.
Вы цветите пышнее,
Золотые края,
Ты целуй горячее,
Дорогая моя!
Эй, встречай,
С победой поздравляй,
Белыми руками
Покрепче обнимай.</text><name>Ехал я из Берлина</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Как во смутной волости,
Лютой, злой губернии
Выпадали молодцу
Все шипы да тернии.
Он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну, а горя, что хлебнул,-
Не бывает горше.
Пей отраву, хоть залейся!
Благо, денег не берут.
Сколь веревочка ни вейся,
Все равно совьешься в кнут!
Гонит неудачников
По миру с котомкою.
Жизнь течет меж пальчиков
Паутинкой тонкою.
А которых повело, повлекло
По лихой дороге -
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги.
Тут на милость не надейся -
Стиснуть зубы, да терпеть!
Сколь веревочка ни вейся -
Все равно совьешься в плеть!
Ах, лихая сторона,
Сколь в тебе ни рыскаю,
Лобным местом ты красна
Да веревкой склизкою...
А повешенным сам дьявол-сатана
Голы пятки лижет.
Смех, досада, мать честна!-
Ни пожить, ни выжить!
Ты не вой, не плачь, а смейся -
Слез-то нынче не простят.
Сколь веревочка ни вейся,
Все равно укоротят!
Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают.
Не успеть к заутрене -
Больно рано вешают.
Ты об этом не жалей, не жалей,-
Что тебе отсрочка!
А на веревочке твоей
Нет ни узелочка.
Лучше ляг да обогрейся -
Я, мол, казни не просплю...
Сколь веревочка ни вейся -
А совьешься ты в петлю!</text><name>Разбойничья песня</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>Если душно тебе, если нет у тебя
В этом мире борьбы и наживы
Никого, кто бы мог отозваться, любя,
На сомненья твои и порывы;
Если в сердце твоем оскорблен идеал,
Идеал человека и света,
Если честно скорбишь ты и честно устал,—
Отдохни над страницей поэта.
В стройных звуках своих вдохновенных речей,
Чуткий к каждому слову мученья,
Он расскажет тебе о печали твоей,
Он расскажет, как брат, без глумленья;
Он поднимет угасшую веру в тебе,
Он разгонит сомненья и муку
И протянет тебе, в непосильной борьбе,
Бескорыстную братскую руку...
Но умей же и ты отозваться душой
Всем, кто ищет и просит участья,
Всем, кто гибнет в борьбе, кто подавлен нуждой,
Кто устал от грозы и ненастья.
Научись беззаветно и свято любить,
Увенчай молодые порывы,—
И тепло тебе станет трудиться и жить
В этом мире борьбы и наживы.</text><name>Если душно тебе, если нет у тебя...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from></date_from><text>В. Белову
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
- Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.-
Тихо ответили жители:
- Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.</text><name>Тихая моя родина</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1971</date_from><text>Когда тебе я не помощник в горе,
Когда слова сочувствий ни к чему,—
Печальному, с самим собой в раздоре,
Я обращаюсь к твоему уму.
Еще не все испробовано в мире,
Еще он свеж и не кровоточит.
Вильям Шекспир не думает о Лире,
И Лермонтов о Пушкине молчит.
Еще о Руставели грезит келья
Всей пустотой тоски в монастыре,
И пьяница в предчувствии похмелья
Еще не просыпался на заре.
Еще не подступилось, окружая,
Раскаянье к нему. И налегке,
В блаженной страсти, женщина чужая
Спит на его, как на родной, руке.
Еще меж ними не порвались звенья,
Еще плечо доверено плечу...
Я не желаю для тебя забвенья,
Я действия твоей души хочу.
На свежий воздух выйди из угара,
Где, тощие растенья теребя,
Недоумений старая отара
Ждет нынче не Кязима, а тебя.
Бери свой посох! Гор отроги строги,
Промыто небо таинством воды.
Смертельное желание дороги
И есть освобожденье от беды.
Идущие да будут вечно правы.
Попутным ветром горизонт раздут.
И на каменьях прорастают травы,
Как на сомненьях истины растут.</text><name>Письмо из «Красной стрелы»</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Без паники встречаю шквал,
Еще сильны и не устали ноги -
Пусть за спиной остался перевал
И самые прекрасные дороги.
Я до сих пор все открываю мир,
Все новые отыскиваю грани.
Но вспыхивает в памяти пунктир,
Трассирует пунктир воспоминаний.</text><name>Без паники встречаю шквал...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1916</date_from><text>Я твердо, я так сладко знаю,
С искусством иноков знаком,
Что лик жены подобен раю,
Обетованному Творцом.
Нос - это древа ствол высокий;
Две тонкие дуги бровей
Над ним раскинулись, широки,
Изгибом пальмовых ветвей.
Два вещих сирина, два глаза,
Под ними сладостно поют,
Велеречивостью рассказа
Все тайны духа выдают.
Открытый лоб - как свод небесный,
И кудри - облака над ним;
Их, верно, с робостью прелестной
Касался нежный серафим.
И тут же, у подножья древа,
Уста - как некий райский цвет,
Из-за какого матерь Ева
Благой нарушила завет.
Все это кистью достохвальной
Андрей Рублев мне начертал,
И в этой жизни труд печальный
Благословеньем Божьим стал.</text><name>Андрей Рублев</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1899</date_from><text>К. М. С.
Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Молча с тобою мы шли...
Шли мы - луна поднималась
Выше из темных оград,
Ложной дорога казалась -
Я не вернулся назад.
Наша любовь обманулась,
Или стезя увлекла -
Только во мне шевельнулась
Синяя города мгла...
Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Мы безрассудно пошли...</text><name>Помнишь ли город тревожный...</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1960</date_from><text>Ничего я не знаю нежней иван-чая!
Своего восхищенья ни с кем не делю.
Он стоит, потихоньку головкой качая,
Отдавая поклоны пчеле и шмелю.
Узнаю его розовый-розовый конус,
Отличаю малиновый светлый огонь.
Подойду, осторожно рукою дотронусь
И услышу мольбу: "Не губи и не тронь!
Я цвету!" Это значит, что лето в разгаре,
В ожидании благостных ливней и гроз,
Что луга еще косам стальным не раздали
Травяной изумруд в скатном жемчуге рос.
Он горит, иван-чай, полыхает, бушует,
Повторяет нежнейшие краски зари.
Посмотри, восхитись, новоявленный Шуберт,
И земле музыкальный момент подари!</text><name>Иван-чай</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Показывали страуса в Пассаже.
Холодная коробка магазина,
И серый свет из-под стеклянной крыши,
Да эта керосинка на прилавке -
Он ко всему давным-давно привык.
Нахохлившись, на сонные глаза
Надвинул фиолетовые веки
И посреди пустого помещенья,
Не двигаясь, как чучело, стоял,
Так утвердив негнущиеся ноги,
Чтоб можно было, не меняя позы,
Стоять хоть целый час, хоть целый день
Без всякой мысли, без воспоминаний.
И научился он небытию
И ни на что не обращал вниманья -
Толкнет его хозяин или нет,
Засыплет корму или не засыплет,
И если б даже захотел, не мог
Из этого оцепененья выйти.</text><name>Страус в 1913 году</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Мягко спали и сладко ели,
износили кучу тряпья,
но особенно надоели,
благодарности требуя.
Надо было, чтоб руки жали
и прочувствованно трясли.
— А за что?
— А не сажали.
— А сажать вы и не могли.
Все талоны свои отоварьте,
все кульки унесите к себе,
но давайте, давайте, давайте
не размазывать о судьбе,
о какой-то общей доле,
о какой-то доброй воле
и о том добре и зле,
что чинили вы на земле.</text><name>Мягко спали и сладко ели...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1938</date_from><text>Когда мне было
Восемь лет,
Я пошла
Смотреть балет.
Мы пошли с подругой Любой.
Мы в театре сняли шубы,
Сняли теплые платки.
Нам в театре, в раздевалке,
Дали в руки номерки.
Наконец-то я в балете!
Я забыла все на свете.
Даже три помножить на три
Я сейчас бы не смогла.
Наконец-то я в театре,
Как я этого ждала.
Я сейчас увижу фею
В белом шарфе и венке.
Я сижу, дышать не смею,
Номерок держу в руке.
Вдруг оркестр грянул в трубы,
Мы с моей подругой Любой
Даже вздрогнули слегка.
Вдруг вижу — нету номерка.
Фея кружится по сцене —
Я на сцену не гляжу.
Я обшарила колени —
Номерка не нахожу.
Может, он
Под стулом где-то?
Мне теперь
Не до балета!
Все сильней играют трубы,
Пляшут гости на балу,
А мы с моей подругой Любой
Ищем номер на полу.
Укатился он куда-то...
Я в соседний ряд ползу.
Удивляются ребята:
— Кто там ползает внизу?
По сцене бабочка порхала —
Я не видала ничего:
Я номерок внизу искала
И наконец нашла его.
А тут как раз зажегся свет,
И все ушли из зала.
— Мне очень нравится балет,—
Ребятам я сказала.</text><name>В театре</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from></date_from><text>Облокотясь на бархат ложи,
Закутанная в шелк и газ,
Она, в изнеможеньи дрожи,
Со сцены не сводила глаз.
На сцене пели, танцевали
Ее любовь, ее судьбу,
Мечты и свечи оплывали,
Бесцельно жизнь неслась в трубу,
Пока блаженный сумрак сцены
Не озарил пожар сердец
И призрак счастья... Но измены
Простить нельзя. Всему конец.
Нравоучительно, как в басне,
Любовь кончается бедой...
- Гори, гори, звезда, и гасни
Над театральной ерундой!</text><name>Облокотясь на бархат ложи...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Каждый день
Это жизни модель.
Пробужденье -
Рожденье.
Утро -
Детство и юность,
Мудро
За утро волнуюсь.
Если утро проспал я
Или утро пропало,
То и зрелости полдень
Никуда не годен!..
Если утро пропало,
Поступил опрометчиво,
Ибо времени мало
Остается до вечера.
Вечер похож на старость:
Чувствуется усталость,
Очень мало осталось
До неизбежной полночи...
День бесполезный вспомните,
День ускользнувшего счастья...
Тянет ко сну. Сон похож на смерть.
Как перед смертью не надышаться,
Так и сегодня уже не успеть,
Не успеть и не преуспеть.
Остается надежда назавтра,
Завтра может пройти не затхло,
Завтра может пройти величаво,
Завтра нас увенчает слава!..
Ждать не долго еще
Одного дня.
Хорошо,
Что модель не одна!</text><name>Каждый день...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1776</date_from><text>Неизбежным нашим роком
Расстаешься ты со мной.
Во стенании жестоком
Я прощаюся с тобой.
Обливаяся слезами,
Скорби не могу снести;
Не могу сказать словами -
Сердцем говорю: прости!
Руки, грудь, уста и очи
Лобызаю у тебя.
Нету силы, нету мочи
Отделиться от тебя:
Лобызаю, умираю,
Тебе душу отдаю,
Иль из уст твоих желаю
Душу взять с собой твою.</text><name>Разлука</name><date_to>1776</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Смоленский</author><date_from>1937</date_from><text>Листья все сорвало, в грязь швырнуло, в лужи,
И гуляет ветер по дорожкам сада.
Вместо звёзд — туманы,
Вместо солнца — стужа.
Это так и надо.
Ложью, грязной, глупой, никому не нужной,
Встала предо мною серая преграда.
Вместо грез — туманы,
Вместо ласки — стужа.
...Это все так надо.</text><name>Листья все сорвало, в грязь швырнуло, в лужи...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Сказал себе я: брось писать,-
Но руки сами просятся.
Ох, мама моя родная, друзья любимые!
Лежу в палате - косятся,
Не сплю: боюсь - набросятся,-
Ведь рядом - психи тихие, неизлечимые.
Бывают психи разные -
Не буйные, но грязные,-
Их лечат, морят голодом, их санитары бьют.
И вот что удивительно:
Все ходят без смирительных
И то, что мне приносится, все психи эти жрут.
Куда там Достоевскому
С "Записками" известными,-
Увидел бы, покойничек, как бьют об двери лбы!
И рассказать бы Гоголю
Про нашу жизнь убогую,-
Ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы.
Вот это мука,- плюй на них! -
Они же ведь, суки, буйные:
Все норовят меня лизнуть,- ей-богу, нету сил!
Вчера в палате номер семь
Один свихнулся насовсем -
Кричал: "Даешь Америку!" и санитаров бил.
Я не желаю славы, и
Пока я в полном здравии -
Рассудок не померк еще, - и это впереди,-
Вот главврачиха - женщина -
Пусть тихо, но помешана,-
Я говорю: "Сойду с ума!"- она мне: "Подожди!"
Я жду, но чувствую - уже
Хожу по лезвию ноже:
Забыл алфавит, падежей припомнил только два...
И я прошу моих друзья,
Чтоб кто бы их бы ни был я,
Забрать его, ему, меня отсюдова!
зима -1966</text><name>Песня о сумасшедшем доме</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Люблю я целый день провесть меж гор и скал.
Не думай, чтобы я в то время размышлял
О благости небес, величии природы
И, под гармонию ее, я строил стих.
Рассеянно гляжу на дремлющие воды
Лесного озера и верхи сосн густых,
Обрывы желтые в молчаньи их угрюмом;
Без мысли и ленив, смотрю я, как с полей
Станицы тянутся гусей и журавлей
И утки дикие ныряют в воду с шумом;
Бессмысленно гляжу я в зыблемых струях
На удочку, забыв о прозе и стихах...
Но после, далеко от милых сих явлений,
В ночи, я чувствую, передо мной встают
Виденья милые, пестреют и живут,
И движутся, и я приветствую их тени,
И узнаю леса и дальних гор ступени,
И озеро... Тогда я слышу, как кипит
Во мне святой восторг, как кровь во мне горит,
Как стих слагается и прозябают мысли...</text><name>Е. П. М.</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Эй, красавица,- стой, погоди!
Дальше этих кустов не ходи.
За кустами невылазна грязь,
В этой грязи утонет и князь.
Где-нибудь, возле края земли,
Существуют еще короли.
Может, ты - королевская дочь,
Может, надо тебе помочь.
И нельзя уходить мне прочь,
Если встретились ты и ночь.
Может, нищая ты, голодна
И шатаешься не от вина.
Может, нет у тебя родных
Или совести нет у них,
Что пустили тебя одну
В эту грозную тишину.
Глубока наша глушь лесная,
А тропинок и я не знаю...</text><name>Эй, красавица,- стой, погоди!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Сочится зной сквозь крохотные ставни.
В беленой комнате темно и душно.
В ослушников кидали прежде камни,
Теперь и камни стали равнодушны.
Теперь и камни ничего не помнят,
Как их ломали, били и тесали,
Как на заброшенной каменоломне
Проклятый полдень жаден и печален.
Страшнее смерти это равнодушье.
Умрет один - идут, назад не взглянут.
Их одиночество глушит и душит,
И каждый той же суетой обманут.
Быть может, ты, ожесточась, отчаясь,
Вдруг остановишься, чтоб осмотреться,
И на минуту ягода лесная
Тебя обрадует. Так встанет детство:
Обломки мира, облаков обрывки,
Кукушка с глупыми ее годами,
И мокрый мох, и земляники привкус,
Знакомый, но нечаянный, как память.</text><name>Сочится зной сквозь крохотные ставни...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from>1962</date_from><text>Вот говорят: Россия...
Реченьки да березки...
А я твои руки вижу,
узловатые руки,
жесткие.
Руки, от стирки сморщенные,
слезами горькими смоченные,
качавшие, пеленавшие,
на победу благословлявшие.
Вижу пальцы твои сведенные,—
все заботы твои счастливые,
все труды твои обыденные,
все потери неисчислимые...
Отдохнуть бы, да нет привычки
на коленях лежать им праздно...
Я куплю тебе рукавички,
хочешь — синие, хочешь — красные?
Не говори «не надо»,—
мол, на что красота старухе?
Я на сердце согреть бы рада
натруженные твои руки.
Как спасенье свое держу их,
волнения не осиля.
Добрые твои руки,
прекрасные твои руки,
матерь моя, Россия!</text><name>Вот говорят: Россия...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1922</date_from><text>В пустынной хр
мине
Троилась — ладаном.
Зерном и пламенем
На темя падала...
В ночные клёкоты
Вступала — ровнею.
— Я буду крохотной
Твоей жаровнею:
Домашней утварью:
Тоску раскуривать,
Ночную скуку гнать,
Земные руки греть!
С груди безжалостной
Богов — пусть сброшена!
Любовь досталась мне
: б
льшая!
С такими путами!
С такими льготами!
Пол-жизни?— Вс
тебе!
По-локоть?— В
т она!
За то, что требуешь,
За то, что мучаешь,
За то, что бедные
Земные руки есть...
Тщета!— Не выверишь
По амфибрахиям!
В груди пошире лишь
Глаза распахивай,
Гляди: не Логосом
Пришла, не Вечностью:
Пустоголовостью
Твоей щебечущей
К груди...
— Не властвовать!
Без слов и н
слово —
Любить... Распластаннейшей
В мире — ласточкой!</text><name></name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О дружбе</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Мы друзья - два Яшки,
Прозвали нас "двояшки".
- Какие непохожие!-
Говорят прохожие.
И должен объяснять я,
Что мы совсем не братья,
Мы друзья - два Якова,
Зовут нас одинаково.</text><name>Двояшки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1882</date_from><text>Весь вечер нарядная елка сияла
Десятками ярких свечей,
Весь вечер, собравшись вокруг, ликовала
Толпа беззаботных детей.
И дети устали... потушены свечи,
Но жарче камин раскален;
Загадки, и хохот, и шумные речи
Со всех раздаются сторон.
И дядя тут тоже: над всеми смеется
И всех до упаду смешит;
Откуда в нем только веселье берется!
Серьезен и строг он на вид:
Очки, борода серебристо-седая,
в глубоких морщинах чело,
И только глаза его, словно лаская,
Горят добродушно-светло...
Тепло у камина в стемневшей гостиной...
- А ну-ка, кто знает из вас,-
Спросил он,- откуда обычай старинный
Рождественской елки у нас?
Никто?.. Так сидите же смирно и чинно,-
Я сам расскажу вам сейчас...
Есть страны, где люди от века не знают
Ни вьюг, ни сыпучих снегов;
Там только нетающим снегом сверкают
Вершины гранитных хребтов...
Цветы там душистее, звезды - крупнее.
Светлей и нарядней весна,
И ярче там перья у птиц, и теплее
там дышит морская волна...
В такой-то стране ароматною ночью,
При шепоте лавров и роз,
Свершилось желанное чудо воочью:
Родился Младенец-Христос;
Родился в убогой пещере,- чтоб знали...</text><name>Легенда о елке</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1932</date_from><text>И тьмы человеческих жизней, и тьмы,
И тьмы заключенных в материю клеток,
И нравственность, вбитая с детства в умы..
Но чей-то прицел хладнокровен и меток.
Наверно, секунд еще десять в мозгу
Неслись перелески, прогалины, кочки,
Столбы, буераки, деревья в снегу..
Но всё убыстрялось, не ставило точки,
Смещалось...
Пока наконец голова
Не стукнулась тыквой в ничто.
И вот тут-то
Бессмертье свои предъявило права.
Обставлено помпой, рекламой раздуто,
Под аркой Триумфа для вдов и сирот
Горит оно неугасимой лампадой,
И глина ему набивается в рот.
Бессмертие! Чтимая церковью падаль.
Бессмертие! Право на несколько дат.
Ты после войны для того и осталось,
Чтоб крепко уснул Неизвестный Солдат.
Но он не уснет. Несмотря на усталость.</text><name>Могила неизвестного солдата</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1755</date_from><text>Мучительная мысль, престань меня терзати
И сердца больше не смущай.
Душа моя, позабывай
Ту жизнь, которой мне вовеки не видати!
Но, ах! драгая жизнь, доколе буду жить
В прекрасной сей пустыне,
Всё буду унывать, как унываю ныне.
Нельзя мне здесь, нельзя любезныя забыть!
Когда я в роще сей гуляю,
Я ту минуту вспоминаю,
Как в первый раз ее мне случай видеть дал.
При токе сей реки любовь моя открылась,
Где, слыша то, она хотя и посердилась,
Однако за вину, в которую я впал,
Казать мне ласки стала боле.
В сем часто я гулял с ней поле.
В сих чистых ключевых водах
Она свои мывала ноги.
На испещренных сих лугах
Все ею мнятся быть протоптаны дороги;
Она рвала на них цветы,
Подобие своей прелестной красоты.
Под тению сего развесистого древа,
Не опасаясь больше гнева,
Как тут случилось с ней мне в полдни отдыхать,
Я в первый раз ее дерзнул поцеловать.
Потом она меня сама поцеловала
И вечной верностью своею уверяла.
В дуброве сей
Я множество имел приятных с нею дней.
У сей высокой там березы
Из уст дражайших я услышал скорбный глас,
Что приближается разлуки нашей час,
И тамо проливал горчайшие с ней слезы,
Шалаш мой мук моих в ночи свидетель был.
На сей горе я с нею расставался
И всех своих забав и радостей лишался,
На ней из глаз моих драгую упустил.
Но здешняя страна наполнилася ею
И оттого полна вся горестью моею.</text><name>Мучительная мысль, престань меня терзати...</name><date_to>1755</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1839</date_from><text>За рекой, на горе,
Лес зеленый шумит;
Под горой, за рекой,
Хуторочек стоит.
В том лесу соловей
Громко песни поет;
Молодая вдова
В хуторочке живет.
В эту ночь-полуночь
Удалой молодец
Хотел быть, навестить
Молодую вдову...
На реке рыболов
Поздно рыбу ловил;
Погулять, ночевать
В хуторочек приплыл.
«Рыболов мой, душа!
Не ночуй у меня:
Свекор дома сидит,—
Он не любит тебя...
Не сердися, плыви
В свой рыбачий курень;
Завтра ж, друг мой, с тобой
Гулять рада весь день».
«Сильный ветер подул...
А ночь будет темна!..
Лучше здесь, на реке,
Я просплю до утра».
Опознился купец
На дороге большой;
Он свернул ночевать
Ко вдове молодой.
«Милый купчик-душа!
Чем тебя мне принять...
Не топила избы,
Нету сена, овса.
Лучше к куму в село
Поскорее ступай;
Только завтра, смотри,
Погостить заезжай!»
«До села далеко;
Конь устал мой совсем;
Есть свой корм у меня,-
Не печалься о нем.
Я вчера в городке
Долго был — все купил;
Вот подарок тебе,
Что давно посулил».
«Не хочу я его!..
Боль головушку всю
Разломила насмерть;
Ступай к куму в село».
«Эта боль — пустяки!..
Средство есть у меня:
Слова два — заживет
Вся головка твоя».
Засветился огонь,
Закурилась изба;
Для гостей дорогих
Стол готовит вдова.
За столом с рыбаком
Уж гуляет купец...
(А в окошко глядит
Удалой молодец)...
«Ты, рыбак, пей вино!
Мне с сестрой наливай!
Если мастер плясать —
Петь мы песни давай!
Я с людями люблю
По-приятельски жить;
Ваше дело — поймать,
Наше дело — купить...
Так со мною, прошу,
Без чинов — по рукам;
Одну басню твержу
Я всем добрым людям:
Горе есть — не горюй,
Дело есть — работай;
А под случай попал —
На здоровье гуляй!»
И пошел с рыбаком
Купец песни играть,
Молодую вдову
Обнимать, целовать.
Не стерпел удалой,
Загорелась душа!
И — как глазом моргнуть -
Растворилась изба...
И с тех пор в хуторке
Никого не живет:
Лишь один соловей
Громко песню поет...</text><name>Хуторок</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Петя взял "Родную речь";
На диван решил прилечь.
- Дайте что-нибудь принять...
Витамины, что ли...
Слабость чувствовал опять
Я сегодня в школе.
Мать меняется в лице,
Витамины А, Б, Ц
Предлагает Пете.
(Витамины А, Б, Ц
Очень любят дети.)
Мать на Петеньку глядит
И, вздохнув украдкой,
Просит: пусть он не сидит
Долго над тетрадкой.
- Что ж, пожалуй, ты права,-
Стонет хитрый малый. -
Отдохну часочка два...
Я такой усталый!
Сунул в шкаф
"Родную речь",
И гора свалилась
С плеч.
Витамины А, Б, Ц
Катает кошка па крыльце.</text><name>Петя утомлен</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1895</date_from><text>Чтоб меня не увидел никто,
На прогулках я прячусь, как трус,
Приподняв воротник у пальто
И на брови надвинув картуз.
Я встречаю нагие тела,
Посинелые в рыхлом снегу,
Я минуты убийств стерегу
И смеюсь беспощадно с угла.
Я спускаюсь к реке. Под мостом
Выбираю угрюмый сугроб.
И могилу копаю я в нем,
И ложусь в приготовленный гроб.
Загорается дом... и другой...
Вот весь город пылает в огне...
Но любуюсь на блеск дорогой
Только я - в ледяной тишине.
А потом, отряхнувши пальто,
Принадвинув картуз на глаза,
Я бегу в неживые леса...
И не гонится сзади никто!</text><name>Сумасшедший</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1959</date_from><text>П. К. Ф.
Что за жизнь с пиротехником —
Фейерверк, а не жизнь,
Это адская техника,
Подрывной реализм.
Он веселый и видный,
Он красиво живет,
Только он, очевидно,
Очень скоро помрет.
На народном гулянье,
Озарив небосклон,
Пиротехникой ранен,
Окачурится он.
Я продам нашу дачу,
Распродам гардероб,
Эти деньги потрачу
На березовый гроб.
И по рыночной площади
Мимо надписи «стоп»
Две пожарные лошади
Повезут его гроб.
Скажут девочкам в ГУМе,
Пионер и бандит —
Пиротехник не умер,
Пиротехник убит.</text><name>Что за жизнь с пиротехником...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Оттого и томит меня шорох травы,
Что трава пожелтеет и роза увянет,
Что твое драгоценное тело, увы,
Полевыми цветами и глиною станет.
Даже память исчезнет о нас... И тогда
Оживет под искусными пальцами глина
И впервые плеснет ключевая вода
В золотое, широкое горло кувшина.
И другую, быть может, обнимет другой
На закате, в условленный час, у колодца...
И с плеча обнаженного прах дорогой
Соскользнет и, звеня, на куски разобьется.</text><name>Оттого и томит меня шорох травы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1915</date_from><text>Плывущий за руном по хлябям диких вод
И в землю сеющий драконьи зубы - вскоре
Увидит в бороздах не озими, а всход
Гигантов борющихся... Горе!</text><name>Плывущий за руном по хлябям диких вод...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1916</date_from><text>Когда земное склонит лень,
выходит с тенью тени лань,
с ветвей скользит, белея, лунь,
волну сердито взроет линь,
И чей-то стан колеблет стон,
то, может, пан, а может, пень...
Из тины тень, из сини сон,
пока на Дон не ляжет день.
А коса твоя — осени сень,—
ты звездам приходишься родственницей.</text><name>Когда земное склонит лень...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Листья, цвет и ветка -
Все заключено в одной почке.
Круги за кругами сеткой
Суживаются до маленькой точки.
Крутящийся книзу голубь
Знает, где ему опуститься.
Когда сердце делается совершенно голым,
Видно, из-за чего ему стоит биться.
Любовь большими кругами
До последнего дня доходит
И близорукими, как у вышивальщиц глазами
В сердце сердца лишь Вас находит.
Через Вас, для Вас , о Вас
Дышу я, живу и вижу
И каждую неделю, день и час
Делаюсь все ближе и ближе.
Время, как корабельная чайка,
Безразлично всякую подачку глотает,
Но мне больней всего,
Что, когда Вы меня называете "Майкель",-
Эта секунда через терцию пропадает.
Разве звуки могут исчезнуть
Или как теплая капля испариться?
В какой же небесной бездне
Голос Ваш должен отразиться?
Может быть и радуга стоит на небе
Оттого, что Вы меня во сне видали!
Может быть в простом ежедневном хлебе
Я узнаю, что Вы меня целовали.
Когда душа становится полноводной,
Она вся трепещет, чуть ее тронь.
И жизнь мне кажется светлой и свободной,
Когда я чувствую в своей ладони
Вашу ладонь.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from></date_from><text>Отчего сей свист унылый,
Житель рощей, друг полей?
Не из города ль, мой милый,
Прилетел ты, соловей?
Не из клетки ль на свободу
Выпорхнул в счастливый час
И, еще силка страшась,
Робко так поешь природу?
Ах! не бойся — и по воле
Веселись, скачи и пой;
Здесь не в городе мы — в поле;
За прекрасный голос свой
В клетке здесь не насидишься
И с подружкой дорогой
За него не разлучишься.
Позабудь людей, друг мой:
Все приманки их — отравы;
Все их умыслы — лукавы.
Здесь питье и корм простой,
Но вкуснее он на ветке,
При свободе чувств своих,
Нежель корм богатый их
В золотой и пышной клетке.</text><name>К соловью</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1906</date_from><text>Один, среди речных излучин,
При кликах поздних журавлей,
Сегодня снова я научен
Безмолвной мудрости полей.
И стали мысли тайней, строже,
И робче шелест тростника.
Опавший лист в песчаном ложе
Хоронит хмурая река.</text><name>Один среди речных излучин...</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1780</date_from><text>Видал ли, рифмоплет, на рынке ты блины
Из гречневой муки, холодные, сухие,
Без соли, без дрождей, без масла спечены,
И словом, черствые и жесткие такие,
Что в горло могут быть пестом лишь втолчены?
Не трудно ль — рассуди — блины такие кушать,
Не казнь ли смертная за тяжкие грехи?
Вот так-то, рифмоплет, легко читать и слушать
Увы! твои стихи.</text><name>На рифмоплета</name><date_to>1780</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1836</date_from><text>Как птичка, раннею зарей
Мир, пробудившись, встрепенулся...
Ах, лишь одной главы моей
Сон благодатный не коснулся!
Хоть свежесть утренняя веет
В моих всклокоченных власах,
На мне, я чую, тяготеет
Вчерашний зной, вчерашний прах!..
О, как пронзительны и дики,
Как ненавистны для меня
Сей шум, движенье, говор, крики
Младого, пламенного дня!..
О, как лучи его багровы,
Как жгут они мои глаза!..
О ночь, ночь, где твои покровы,
Твой тихий сумрак и роса!..
Обломки старых поколений,
Вы, пережившие свой век!
Как ваших жалоб, ваших пеней
Неправый праведен упрек!..
Как грустно полусонной тенью,
С изнеможением в кости,
Навстречу солнцу и движенью
За новым племенем брести!..</text><name>Как птичка, раннею зарей...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Когда замрут отчаянье и злоба,
Нисходит сон. И крепко спим мы оба
На разных полюсах земли.
Ты обо мне, быть может, грезишь в эти
Часы. Идут часы походкою столетий,
И сны встают в земной дали.
И вижу в снах твой образ, твой прекрасный,
Каким он был до ночи злой и страстной,
Каким являлся мне. Смотри:
Всё та же ты, какой цвела когда-то,
Там, над горой туманной и зубчатой,
В лучах немеркнущей зари.</text><name>Когда замрут отчаянье и злоба...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1912</date_from><text>Когда в Париже осень злая
Меня по улицам несет
И злобный дождь, не умолкая,
Лицо ослепшее сечет,-
Как я грущу по русским зимам,
Каким навек недостижимым
Мне кажется и первый снег,
И санок окрыленный бег,
И над уснувшими домами
Чуть видный голубой дымок,
И в окнах робкий огонек,
Зажженный милыми руками,
Калитки скрип, собачий лай
И у огня горячий чай.</text><name>Когда в Париже осень злая...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1918</date_from><text>Все чуждо нам в столице непотребной:
Ее сухая черствая земля,
И буйный торг на Сухаревке хлебной,
И страшный вид разбойного Кремля.
Она, дремучая, всем миром правит.
Мильонами скрипучих арб она
Качнулась в путь — и пол-вселенной давит
Ее базаров бабья ширина.
Ее церквей благоуханных соты —
Как дикий мед, заброшенный в леса,
И птичьих стай густые перелеты
Угрюмые волнуют небеса.
Она в торговле хитрая лисица,
А перед князем — жалкая раба.
Удельной речки мутная водица
Течет, как встарь, в сухие желоба.</text><name>Все чуждо нам в столице непотребной..</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>Позабытые шумным их кругом - вдвоем
Мы с тобой в уголку притаились,
И святынею мысли, и чувства теплом,
Как стеною, от них оградились;
Мы им чужды с тех пор, как донесся до нас
Первый стон, на борьбу призывая...
И упала завеса неведенья с глаз,
Бездны мрака и зла обнажая...
Но взгляни, как беспечен их праздник,- взгляни,
Сколько в лицах их смеха живого,
Как румяны, красивы и статны они -
Эти дети довольства тупого!
Сбрось с их девушек пышный наряд,- вязью роз
Перевей эту роскошь и смоль их волос,
И, сверкая нагой белизною,
Ослепляя румянцем и блеском очей,
Молодая вакханка мифических дней
В их чертах оживет пред тобою...
Мы ж с тобой - мы и бледны, и худы; для нас
Жизнь - не праздник, не цепь наслаждений,
А работа, в которой таится подчас
Много скорби и много сомнений...
Помнишь?.. Эти тяжелые, долгие дни,
Эти долгие, жгучие ночи...
Истерзали, измучили сердце они,
Утомили бессонные очи...
Пусть ты мне еще вдвое дороже с тех пор,
Как печалью и думой зажегся твой взор;
Путь в святыне прекрасных стремлений
И сама ты прекрасней и чище,- но я
Не могу отогнать, дорогая моя,
От души неотступных сомнений!
Я боюсь, что мы горько ошиблись, когда
Так наивно, так страстно мечтали,
Что призванье людей - жизнь борьбы и труда,
Беззаветной любви и печали...
Ведь природа ошибок чужда, а она
Нас к открытой могиле толкает,
А бессмысленным детям довольства и сна
Свет, и счастье, и розы бросает!..</text><name>Позабытые шумным их кругом - вдвоем...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1941</date_from><text>Прокаженный молился.
В. Брюсов
То, что я делаю, способен делать каждый.
Я не тонул во льдах, не изнывал от жажды,
И с горсткой храбрецов не брал финляндский дот,
И в бурю не спасал какой-то пароход.
Ложиться спать, вставать, съедать обед убогий,
И даже посидеть на камне у дороги,
И даже, повстречав падучую звезду
Иль серых облаков знакомую гряду,
Им улыбнуться вдруг поди куда как трудно.
Тем более дивлюсь своей судьбине чудной
И, привыкая к ней, привыкнуть не могу,
Как к неотступному и зоркому врагу...
Затем что из двухсот советских миллионов,
Живущих в благости отеческих законов,
Найдется ль кто-нибудь, кто свой горчайший час
На мой бы променял,- я спрашиваю вас! -
А не откинул бы с улыбкою сердитой
Мое прозвание, как корень ядовитый.
О Господи! воззри на легкий подвиг мой
И с миром отпусти свершившего домой.</text><name>То, что я делаю...</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from>1966</date_from><text>Я представляю все замашки
Тех двух за шахматной доской.
Один сказал: "Сыграем в шашки?
Вы легче справитесь с тоской".
Другой сказал: "К чему поблажки?
Вам не понять моей тоски.
Но если вам угодно в шашки,
То согласитесь в поддавки".
Ах, как легко они играли!
Как не жалели ничего!
Как будто по лесу плутали
Вдали от дома своего.
Что шашки? Взглядом умиленным
Свою скрепляли доброту,
Под стать уступчивым влюбленным,
Что в том же прятались саду.
И в споре двух великодуший
Тот, кто скорее уступал,
Себе, казалось, делал хуже,
Но, как ни странно, побеждал.</text><name>Шашки</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1937</date_from><text>Словно тучи, печально и долго
Над страной проходили века,
И слезами катилася Волга -
Необъятная наша река.
Не сдавалась цепям и обманам
Голубая дорога страны,-
Незадаром Степан с Емельяном
Вниз по Волге водили челны.
Красавица народная,-
Как море, полноводная,
Как Родина, свободная,-
Широка,
Глубока,
Сильна!
Много песен над Волгой звенело,
Да напев был у песен не тот:
Прежде песни тоска наша пела,
А теперь наша радость поет.
Разорвали мы серые тучи,
Над страною весна расцвела,
И, как Волга, рекою могучей
Наша вольная жизнь потекла!
Мы сдвигаем и горы и реки,
Время сказок пришло наяву,
И по Волге, свободной навеки,
Корабли приплывают в Москву.
От Москвы до ворот Сталинградских,
Как большая живая рука,
Все народы приветствует братски
Всенародная Волга-река.
Много песен про Волгу пропето,
А еще не сложили такой,
Чтобы, солнцем советским согрета,
Зазвенела над Волгой-рекой.
Грянем песню и звонко и смело,
Чтобы в ней наша сила жила,
Чтоб до самого солнца летела,
Чтоб до самого сердца дошла!
Наше счастье, как май, молодое,
Нашу силу нельзя сокрушить.
Под счастливой советской звездою
Хорошо и работать и жить.
Пусть враги, как голодные волки,
У границ оставляют следы,-
Не видать им красавицы Волги,
И не пить им из Волги воды!
Красавица народная,-
Как море, полноводная,
Как Родина, свободная,-
Широка,
Глубока,
Сильна!</text><name>Песня о Волге</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Приезжают в столицу
смиренно и бойко
молодые Есенины
в красных ковбойках.
Поглядите,
оставив предвзятые толки,
как по-детски подрезаны
наглые челки.
Разверните,
хотя б просто так,
для порядка,
их измятые в дальней дороге
тетрадки.
Там
на фоне безвкусицы и дребедени
ослепляющий образ
блеснет на мгновенье.
Там
среди неумелой мороки
вдруг возникнут
почти гениальные строки.
...Пусть придет к ним
потом, через годы, по праву
золотого Есенина
звонкая слава.
— Дай лишь бог,— говорю я,
идя стороною,—
чтобы им
(извините меня за отсталость)
не такою она доставалась ценою,
не такою ценою она доставалась.</text><name>Приезжают в столицу...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Да, нет сомненья в том, что жизнь идет вперед,
И то, что сделано, то сделать было нужно.
Шумит, работает, надеется народ;
Их мелочь радует, им помнить недосужно...
А всё же холодно и пусто так кругом,
И жизнь свершается каким-то смутным сном,
И чуется сквозь шум великого движенья
Какой-то мертвый гнет большого запустенья;
Пугает вечный шум безумной толчеи
Успехов гибнущих, ненужных начинаний
Людей, ошибшихся в избрании призваний,
Существ, исчезнувших, как на реке струи...
Но не обманчиво ль то чувство запустенья?
Быть может, устают, как люди, поколенья,
И жизнь молчит тогда в каком-то забытьи.
Она, родильница, встречает боль слезами
И ловит бледными, холодными губами
Живого воздуха ленивые струи,
Чтобы, заслышав крик рожденного созданья,
Вздохнуть и позабыть все, все свои страданья!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1907</date_from><text>Высоко над Гейдельбергом,
В тихом горном пансионе
Я живу, как институтка,
Благородно и легко.
С «Голубым крестом» в союзе
Здесь воюют с алкоголем,—
Я же, ради дешевизны,
Им сочувствую вполне.
Ранним утром три служанки
И хозяин и хозяйка
Мучат господа псалмами
С фисгармонией не в тон.
После пения хозяин
Кормит кроликов умильно,
А по пятницам их режет
Под навесом у стены.
Перед кофе не гнусавят,
Но зато перед обедом
Снова бога обижают
Сквернопением в стихах.
На листах вдоль стен столовой
Пламенеют почки пьяниц,
И сердца их и печенки...
Даже портят аппетит!
Но, привыкнув постепенно,
Я смотрю на них с любовью,
С глубочайшим уваженьем
И с сочувственной тоской...
Суп с крыжовником ужасен,
Вермишель с сиропом — тоже,
Но чернила с рыбьим жиром
Всех напитков их вкусней!
Здесь поят сырой водою,
Молочком, цикорным кофе
И кощунственным отваром
Из овса и ячменя.
О, когда на райских клумбах
Подают такую гадость,—
Лучше жидкое железо
Пить с блудницами в аду!
Иногда спускаюсь в город,
Надуваюсь бодрым пивом
И ехидно подымаюсь
Слушать пресные псалмы.
Горячо и запинаясь,
Восхищаюсь их Вильгельмом,—
А печенки грешных пьяниц
Мне моргают со стены...
Так над тихим Гейдельбергом,
В тихом горном пансионе
Я живу, как римский папа,
Свято, праздно и легко.
Вот сейчас я влез в перину
И смотрю в карниз, как ангел:
В чреве томно стонет солод
И бульбулькает вода.
Чу! Внизу опять гнусавят.
Всем друзьям и незнакомым,
Мошкам, птичкам и собачкам
Отпускаю все грехи...</text><name>Kinderbalsam</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1959</date_from><text>Все прошло, пролетело, пропало.
Отзвонила дурная молва.
На снега Черной речки упала
Запрокинутая голова.
Смерть явилась и медлит до срока,
Будто мертвой водою поит.
А Россия широко и строго
На посту по-солдатски стоит.
В ледяной петербургской пустыне,
На ветру, на юру площадей
В карауле почетном застыли
Изваянья понурых людей -
Мужики, офицеры, студенты,
Стихотворцы, торговцы, князья:
Свечи, факелы, черные ленты,
Говор, давка, пробиться нельзя.
Над Невой, и над Невским, и дальше,
За грядой колоннад и аркад,
Ни смятенья, ни страха, ни фальши -
Только алого солнца закат.
Погоди! Он еще окровавит
Императорский штаб и дворец,
Отпеванье по-своему справит
И хоругви расплавит в багрец.
Но хоругви и свечи померкли,
Скрылось солнце за краем земли.
В ту же ночь на Конюшенной церкви
Неприкаянный прах увезли.
Длинный ящик прикручен к полозьям,
И оплакан метелью навзрыд,
И опущен, и стукнулся оземь,
И в земле святогорской зарыт.
В страшном городе, в горнице тесной,
В ту же ночь или, может, не в ту
Встал гвардеец-гусар неизвестный
И допрашивает темноту.
Взыскан смолоду гневом монаршим,
Он как демон над веком парит
И с почившим, как с демоном старшим,
Как звезда со звездой, говорит.
Впереди ни пощады, ни льготы,
Только бури одной благодать.
И четыре отсчитаны года.
До - бессмертья - рукою подать.</text><name>Черная речка</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1921</date_from><text>Девушки, те, что шагают
Сапогами черных глаз
По цветам моего сердцам.
Девушки, опустившие копья
На озера своих ресниц.
Девушки, моющие ноги
В озере моих слов.</text><name></name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1940</date_from><text>...О, домовитая ласточка,
О, милосизая птичка!
Г. Державин
Пришла к тому обрыву
судьбе взглянуть в глаза.
Вот здесь была счастливой
я много лет назад...
Морская даль синела,
и бронзов был закат.
Трава чуть-чуть свистела,
как много лет назад.
И так же пахло мятой,
и плакали стрижи...
Но чем свои утраты,
чем выкуплю - скажи?
Не выкупить, не вымолить
и снова не начать.
Проклятия не вымолвить.
Припомнить и - молчать.
Так тихо я сидела,
закрыв лицо платком,
что ласточка задела
плечо мое - крылом...
Стремясь с безумной высоты,
задела ласточка плечо мне.
А я подумала, что ты
рукой коснулся, что-то вспомнив.
И обернулась я к тебе,
забыв обиды и смятенье,
прощая все своей судьбе
за легкое прикосновенье.
Как обрадовалась я
твоему прикосновенью,
ласточка, судьба моя,
трепет, дерзость, искушенье!
Точно встала я с земли,
снова миру улыбнулась.
Точно крылья проросли
там, где ты
крылом коснулась.</text><name>Ласточки над обрывом</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>(Из трагедии Гете «Эгмонт»)
Стучат барабаны,
Свисток заиграл;
С дружиною бранной
Мой друг поскакал!
Он скачет, качает
Большое копье...
С ним сердце мое!..
Ах, что я не воин!
Что нет у меня
Копья и коня!
За ним бы помчалась
В далеки края
И с ним бы сражалась
Без трепета я!
Враги пошатнулись —
За ними вослед...
Пощады им нет!..
О смелый мужчина!
Кто равен тебе
В счастливой судьбе!</text><name>Песня Клары</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Овеянный тускнеющею славой,
В кольце святош, кретинов и пройдох,
Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
А жутко, унизительно издох.
Один сказал с усмешкою: "дождался!"
Другой заплакал: "Господи, прости..."
А чучела никто не догадался
В изгнанье, как в могилу, унести.
Я научился понемногу
Шагать со всеми - рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.
Встают - встаю. Садятся - сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.</text><name>Овеянный тускнеющею славой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1924</date_from><text>(1914 г. )
Вошел и сказал:
"Как видишь, я цел,
Взять не сумели
Враги на прицел.
И сердце не взяли,
И сердце со мной!
И снова пришел я,
Родная, домой.
Свинцовые ночи
Не ждут впереди!"
И орден
Пылал у него на груди.
А очи - как дым!
А сердце - как дым!
Так радостно жизнь уберечь
молодым!
И больно сказала
Седая мать:
"Мой милый,
Устала я плакать и ждать.
Я знаю, как много
Страданий в бою.
Но больше боялась
За совесть твою.
Скажи:
Человеком
На фронте ты был?.."
И глухо сказал он:
"Семнадцать убил..."
И годы - как дым,
И радость - как дым,
Так горестно жизнь потерять
молодым!..
И больше никто
Говорить не мог.
И молча солдат
Ступил за порог,
А сзади, как водная
Муть глубока,
Глазами старухи
Смотрела тоска.
Он шел к горизонту,
Тоска - впереди,
И орден...
Дрожал у него на груди.
Ах, бедная мать!
Ах, добрая мать!
Кого нам любить?
Кого проклинать?</text><name>Песня о матери</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1916</date_from><text>Едем бором, черными лесами.
Вот гора, песчаный спуск в долину.
Вечереет. На горе пред нами
Лес щетинит новую вершину.
И темным-темно в той новой чаще,
Где опять скрывается дорога,
И враждебен мой ямщик молчащий,
И надежда в сердце лишь на Бога,
Да на бег коней нетерпеливый,
Да на этот нежный и певучий
Колокольчик, плачущий счастливо,
Что на свете все авось да случай.</text><name>Едем бором, черными лесами...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Моя мать - злая кручина,
Отцом же была мне - судьбина;
Мои братья, хоть люди,
Не хотят к моей груди
Прижаться;
Им стыдно со мною,
С бедным сиротою,
Обняться!
Но мне богом дана
Молодая жена,
Воля-волюшка,
Вольность милая,
Несравненная;
С ней нашлись другие у меня
Мать, отец и семья;
А моя мать - степь широкая,
А мой отец - небо далекое;
Они меня воспитали,
Кормили, поили, ласкали;
Мои братья в лесах -
Березы да сосны.
Несусь ли я на коне -
Степь отвечает мне;
Брожу ли поздней порой -
Небо светит мне луной;
Мои братья, в летний день,
Призывая под тень,
Машут издали руками,
Кивают мне головами;
И вольность мне гнездо свила,
Как мир - необъятное!</text><name>Воля</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Есть задыханья, и тогда
В провиденье грозы
Не проступившие года
Взметают пальцев зыбь.
О, если б этот новый век
Рукою зачерпнуть,
Чтоб был продолжен в синеве
Тысячелетий путь.
Но нет — и свет, и гнев, и рык
Взнесенного коня,
И каждый цок копыт — разрыв
Меня и не меня.
И в духоте таких миров
Земля чужда земле.
И кровь марает серебро
Сферических колец.
Нет, не поймет далекий род,
Что значат эти дни
И дикой рыбы мертвый рот,
И вместо крыл плавник.</text><name>Есть задыханья, и тогда...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1825</date_from><text>Прекрасно озеро Чудское,
Когда над ним светило дня
Из синих вод, как шар огня,
Встает в торжественном покое:
Его красой озарена,
Цветами радуги играя,
Лежит равнина водяная,
Необозрима и пышна;
Прохлада утренняя веет,
Едва колышутся леса;
Как блестки золота, светлеет
Их переливная роса;
У пробудившегося брега
Стоят, готовые для бега,
И тихо плещут паруса;
На лодку мрежи собирая,
Рыбак взывает и поет,
И песня русская, живая
Разносится по глади вод.
Прекрасно озеро Чудское,
Когда блистательным столбом
Светило искрится ночное
В его кристалле голубом:
Как тень, отброшенная тучей,
Вдоль искривленных берегов
Чернеют образы лесов,
И кое-где огонь плавучий
Горит на челнах рыбаков;
Безмолвна синяя пучина,
В дубровах мрак и тишина,
Небес далекая равнина
Сиянья мирного полна;
Лишь изредка, с богатым ловом
Подъемля сети из воды,
Рыбак живит веселым словом
Своих товарищей труды;
Или путем дугообразным
С небесных падая высот,
Звезда над озером блеснет,
Огнем рассыплется алмазным
И в отдаленьи пропадет.</text><name>Две картины</name><date_to>1825</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1952</date_from><text>Ни к чему,
ни к чему,
ни к чему полуночные бденья
И мечты, что проснешься
в каком-нибудь веке другом.
Время?
Время дано.
Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты,
разместившийся в нем.
Ты не верь,
что грядущее вскрикнет,
всплеснувши руками:
«Вон какой тогда жил,
да, бедняга, от века зачах».
Нету легких времен.
И в людскую врезается память
Только тот,
кто пронес эту тяжесть
на смертных плечах.
Мне молчать надоело.
Проходят тяжелые числа,
Страх тюрьмы и ошибок
И скрытая тайна причин...
Перепутано — все.
Все слова получили сто смыслов.
Только смысл существа
остается, как прежде,
один.
Вот такими словами
начать бы хорошую повесть,—
Из тоски отупенья
в широкую жизнь переход...
Да! Мы в Бога не верим,
но полностью веруем в совесть,
В ту, что раньше Христа родилась
и не с нами умрет.
Если мелкие люди
ползут на поверхность
и давят,
Если шабаш из мелких страстей
называется страсть,
Лучше встать и сказать,
даже если тебя обезглавят,
Лучше пасть самому,—
чем душе твоей в мизерность впасть.
Я не знаю,
что надо творить
для спасения века,
Не хочу оправданий,
снисхожденья к себе —
не прошу...
Чтобы жить и любить,
быть простым,
но простым человеком —
Я иду на тяжелый,
бессмысленный риск —
и пишу.</text><name>Вступление в поэму (Ни к чему...)</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>И.
Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу -
И то, что слышу, и то, что вижу,-
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь - издам книжонку.
Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны - как в бане пассатижи.
Все эмигранты тут второго поколенья -
От них сплошные недоразуменья:
Они все путают - и имя, и названья,-
И ты бы, Ваня, у них выл - "Ванья".
А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны - как в русской бане лыжи!
Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь - и Пьер, и Жан.
Уже плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!</text><name>Письмо к другу, или Зарисовка о Париже</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>— На прививку! Первый класс!
— Вы слыхали? Это нас!.. —
Я прививки не боюсь:
Если надо — уколюсь!
Ну, подумаешь, укол!
Укололи и — пошел...
Это только трус боится
На укол идти к врачу.
Лично я при виде шприца
Улыбаюсь и шучу.
Я вхожу один из первых
В медицинский кабинет.
У меня стальные нервы
Или вовсе нервов нет!
Если только кто бы знал бы,
Что билеты на футбол
Я охотно променял бы
На добавочный укол!..
— На прививку! Первый класс!
— Вы слыхали? Это нас!.. —
Почему я встал у стенки?
У меня... дрожат коленки...</text><name>Прививка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>Как пойду я по бульвару,
Погляжу на эту пару.
Подарил он ей цветок -
Темно-синий василек.
Я ль не звал ее в беседку?
Предлагал я ей браслетку.
Она сердца не взяла
И с другим гулять пошла.
Как они друг другу любы!
Он ее целует в губы.
И не стыдно им людей,
И меня не видно ей.
Он улестит, он упросит,
Стыд девичий она бросит!
Их до дома провожу,
Перед дверью посижу.
Будет лампы свет в окошке...
Различу ее сережки...
Вдруг погаснет тихий свет,-
И вздохну ему в ответ.
Буду ждать я утра в сквере,
Она выйдет из той двери.
На груди ее цветок -
Темно-синий василек.</text><name>Фабричная (Как пойду я по бульвару...)</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1952</date_from><text>Все смотрю, а, верно, насмотреться
На тебя до смерти не сумею.
Меж подруг своих, красивых тоже,
Ты как лебедь в стае шумных уток.
Лебедь, лебедь, если я погибну,
Ты взлетишь ли в небо, чтоб оттуда
Броситься на утренние камни?
Прозвенишь ли песней лебединой?..</text><name>Все смотрю, а, верно, насмотреться...</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Их восемь - нас двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Сережа! Держись, нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.
Я этот набесный квадрат не покину.
Мне цифры сейчас не важны,-
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит, и шансы равны.
Мне в хвост вышел "мессер", но вот задымил он,
Надсадно завыли винты.
Им даже не надо крестов на могилы,
Сойдут и на крыльях кресты!
- Я - "Первый", я - "Первый", - они под тобою,
Я вышел им наперерез.
Сбей пламя! Уйди в облака! Я прикрою!
В бою не бывает чудес!
Сергей! Ты горишь! Уповай, человече,
Теперь на надежность строп!
Нет! Поздно - и мне вышел мессер навстречу.
Прощай! Я приму его в лоб.
Я знаю - другие сведут с ними счеты.
А по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолета,-
Ведь им друг без друга нельзя.
Архангел нам скажет: "В раю будет туго!"
Но только ворота - щелк,
Мы бога попросим: "Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!"
И я попрошу Бога, Духа и Сына,
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою.
Мы крылья и стрелы попросим у бога,
Ведь нужен им ангел-ас,
А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас.
Хранить - это дело почетное тоже,
Удачу нести на крыле
Таким, как при жизни мы были с Сережей,
И в воздухе и на земле.</text><name>Их восемь - нас двое...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>I. Он раскрывает
Он пришел сюда от Востока,
Запыленным плащом одет,
Опираясь на жезл пророка,
А мне было тринадцать лет.
Он, как весть о моей победе,
Показал со скалистых круч
Город, отлитый весь из меди
На пожарище рдяных туч.
Там — к железным дверям собора
Шел Один — красив и высок.
Его взгляд — торжество позора,
А лицо — золотой цветок.
На камнях, под его ногами,
Разгорался огненный след,
Поднимал он черное знамя...
А мне было тринадцать лет...
II. Он улыбается
Он долго говорил и вдруг умолк...
Мерцали нам со стен сияньем бледным
Инфант Веласкеса тяжелый шелк
И русый Тициан с отливом медным.
Во мраке тлел камин; огнем цвели
Тисненых кож и чернь и позолота;
Умолкшие слова в тиши росли,
И ждал развернутый том Дон Кихота.
Душа, убитая тоской отрав,
Во власти рук его была, как скрипка,
И увидала я, глаза подняв,
Что на его губах зажглась улыбка.
III. Он упрекает
Волей Ведущих призвана в мир
К делу великой страсти,
Ты ли, царица, бросишь наш пир,
Ты ль отойдешь от власти?
Ты ли нарушишь стройный чертеж
Миру сокрытых братий?
Ты ли, царица, вновь не сольешь,
Силой своих заклятий,—
С мрачною кровью падших богов
Светлую кровь героев?
Ты ли, царица, жаждешь оков,
Дух свой постом успокоив?
Ты ли, святую тайну храня,
Ключ золотой Востока,
Ты ли, ребенок, бросишь меня?
Ты ли сильней пророка?
IV. Он насмехается
Ваш золотисто-медный локон
Ласкает черные меха.
Вы — образ древнего греха
В шелку дымящихся волокон.
Ваш рот не скроет Вашу страсть
Под едкой горечью сарказма,
И сердце алчущего спазма
Сильней, чем Вашей воли власть.
Я в лабиринтах безысходных
Сумел Ваш гордый дух пленить,
Я знаю, где порвется нить,
И как, отвергнув путь свободных,
Смирив «святую» плоть постом,
Вы — исступленная Химера —
Падете в прах перед Христом,—
Пред слабым братом Люцифера.</text><name>Пророк</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Все чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.</text><name>Отцы пустынники и жены непорочны...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1905</date_from><text>А. А. Блоку
Душа моя угрюмая, угрозная,
Живет в оковах слов.
Я - черная вода, пенноморозная,
Меж льдяных берегов.
Ты с бедной человеческою нежностью
Не подходи ко мне.
Душа мечтает с вещей безудержностью
О снеговом огне.
И если в мглистости души, в иглистости
Не видишь своего,-
То от тебя ее кипящей льдистости
Не нужно ничего.</text><name>Водоскат</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Листвы лазоревую прелесть
Апрель передоверил маю,
Весна вступила в свою зрелость,
Расцвет природы принимая.
И на деревьях птицы спелись,
Красу такую понимая,—
Уходит сумрачная серость.
Звенят в родимых рощах птицы,
Весна зеленая грядет —
Ей всюду слава и почет,
Расцветка трав пестрее ситца.
У речки радостно весьма,
Шикарно чист шатер небесный —
Купаться нам велит весна,
Ее вода зело полезна!
Улыбка солнечной весны
Мне говорит, что скоро лето.
Нас тянет в лес, в листву одетый,
И на простор речной волны.
Цветы цветут, как самоцветы,
Есть в них отрадные приметы!</text><name>Май</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1806</date_from><text>Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье,
Как сон пленительный, вся жизнь моя текла.
Но я тобой забыт,- где счастья привиденье?
Ах! счастием моим любовь твоя была!
Когда я был любим, тобою вдохновенный,
Я пел, моя душа хвалой твоей жила.
Но я тобой забыт, погиб мой дар мгновенный:
Ах! гением моим любовь твоя была!
Когда я был любим, дары благодеянья
В обитель нищеты рука моя несла.
Но я тобой забыт, нет в сердце состраданья!
Ах! благостью моей любовь твоя была!</text><name>Песня (Когда я был любим...)</name><date_to>1806</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1857</date_from><text>Я измучен, истерзан тоскою...
Но тебе, ангел мой, не скажу
Никогда, никогда, отчего я,
Как помешанный, днями брожу.
Есть минуты, что каждое слово
Мне отрава твое и что рад
Я отдать все, что есть дорогого,
За пожатье руки и за взгляд.
Есть минуты мучений и злобы,
Ночи стонов безумных таких,
Что, бог знает, не сделал чего бы,
Лишь упасть бы у ног у твоих.
Есть минуты, что я не умею
Скрыть безумия страсти своей...
О, молю тебя - будь холоднее,
И меня и себя пожалей!</text><name>Я измучен, истерзан тоскою...</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1925</date_from><text>Дымкой, хмарью, паром тонким
Тишина-теплынь легла.
И поют весне вдогонку
Стремена и удила.
По проталинам-полянам
Непонятная возня,
Легкокрылые туманы,
Лиловатый березняк.
Ветер дыбит коням холки.
Гул лесной со всех сторон.
Так проходит по проселку
Разомлевший эскадрон.
Посвист ветра, запах прели
И воды дремотный звон.
Так в расстегнутых шинелях
Вместе с голубым апрелем
К югу вьется эскадрон.
И плывут, качаясь, люди.
И молчит походный хор.
И не слышен в сонном гуде
Потревоженных орудий
Отдаленный разговор.</text><name>Эскадрон</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Накрутить вам образов, почтеннейший?
Нанизать вам слов кисло-сладких,
Изысканно гладких
На нити банальнейших строф?
Вот опять неизменнейший
Тощий младенец родился,
А старый хрен провалился
В эту... как ее? .. В Лету.
Как трудно, как нудно поэту!..
Словами свирепо-солдатскими
Хочется долго и грубо ругаться,
Цинично и долго смеяться,
Но вместо того - лирическо-штатскими
Звуками нужно слагать поздравленье,
Ломая ноги каждой строке
И в гневно-бессильной руке
Перо сжимая в волненьи.
Итак: с Новою Цифрою, братья!
С весельем... то бишь, с проклятьем -
Дешевым шампанским,
Цимлянским
Наполним утробы.
Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,
О счастье нашем грошевом
Мольбу к небу пошлем,
К небу, прямо в серые тучи:
Счастья, здоровья, веселья,
Котлет, пиджаков и любовниц,
Пищеваренье и сон -
Пошли нам, серое небо!
Молодой снежок
Вьется, как пух из еврейской перины.
Голубой кружок -
То есть луна - такой смешной и невинный.
Фонари горят
И мигают с усмешкою старых знакомых.
Я чему-то рад
И иду вперед беспечней насекомых.
Мысли так свежи,
Пальто на толстой подкладке ватной,
И лужи-ужи
Ползут от глаз к фонарям и обратно...
Братья! Сразу и навеки
Перестроим этот мир.
Братья! Верно, как в аптеке:
Лишь любовь дарует мир.
Так устроим же друг другу
С Новой Цифрой новый пир -
Я согласен для начала
Отказаться от сатир!
Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,
Пусть больше не будет слепых и глухих,
Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных -
Одно лишь семейство святых...
...Я полную чашу российского гною
За Новую Цифру, смеясь, подымаю!
Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю
Наполнен ведь вами - не мною.</text><name>Новая цифра</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1824</date_from><text>Выдь, дохни нам упоеньем,
Соименница зари;
Всех румяным появленьем
Оживи и озари!
Пылкий юноша не сводит
Взоров с милой и порой
Мыслит с тихою тоской:
"Для кого она выводит
Солнце счастья за собой?"</text><name>Авроре Ш[ернваль] (Выдь, дохни нам упоеньем...)</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1853</date_from><text>(Перевод с французского: Trois mois dans la Patrie. Essais de Poesie et de Prose, suivis d'un Discours sur les moyens de parvenir au developpement, des forces morales de la Nation Russe et des richesses naturelles de cet Etat. Par un Russe, Comte de Garansky. 8 vol. in 4°. Paris. 1836).
Я путешествовал недурно: русский край
Оригинальности имеет отпечаток;
Не то чтоб в деревнях трактиры были — рай,
Не то чтоб в городах писцы не брали взяток —
Природа нравится громадностью своей.
Такой громадности не встретите нигде вы:
Пространства широко раскинутых степей
Лугами здесь зовут; начнутся ли посевы —
Не ждите им конца! подобно островам,
Зеленые леса и серые селенья
Пестрят равнину их, и любо видеть вам
Картину сельского обычного движенья...
Подобно муравью, трудолюбив мужик;
Ни грубости их рук; ни лицам загорелым
Я больше не дивлюсь: я видеть их привык
В работах полевых чуть не по суткам целым.
Не только мужики здесь преданы труду,
Но даже дети их, беременные бабы —
Все терпят общую, по их словам, «страду»,
И грустно видеть, как иные бледны, слабы!
Я думаю, земель избыток и лесов
Способствует к труду всегдашней их охоте,
Но должно б вразумлять корыстных мужиков,
Что изнурительно излишество в работе.
Не такова ли цель — в немецких сюртуках
Особенных фигур, бродящих между ними?
Нагайки у иных заметил я в руках...
Как быть! не вразумишь их средствами другими,
Натуры грубые!..
Какие реки здесь!
Какие здесь леса! Пейзаж природы русской
Со временем собьет, я вам ручаюсь, спесь
С природы рейнской, но только не с французской!
Во Франции провел я молодость свою;
Пред ней, как говорят в стихах, все клонит выю,
Но все ж по совести и громко признаю,
Что я не ожидал найти такой Россию!
Природа недурна: в том отдаю ей честь,—
Я славно ел и спал, подьячим не дал штрафа...
Да, средство странствовать и по России есть —
С французской кухнею и с русским титлом графа!..
Но только худо то, что каждый здесь мужик
Дворянский гонор мой, спокойствие и совесть
Безбожно возмущал; одну и ту же повесть
Бормочет каждому негодный их язык:
Помещик — лиходей! а если управитель,
То, верно,— живодер, отъявленный грабитель!
Спрошу ли ямщика: «Чей, братец, виден дом?»
— Помещика...— «Что, добр?» — Нешто, хороший барин,
Да только... — «Что, мой друг?» — С тяжелым кулаком,
Как хватит — год хворай.— «Неужто? вот татарин!»
— Э, нету, ничего! маненичко ретив,
А добрая душа, не тяготит оброком,
Почасту с мужиком и ласков, и правдив,
А то скулу свернет, вестимо, ненароком!
Куда б еще ни шло за барином таким,
А то и хуже есть. Вот памятное место:
Тут славно мужички расправились с одним...
«А что?» — Да сделали из барина-то тесто.—
«Как тесто?» — Да в куски живого изрубил
Один мужик... попал такому в лапы... —
«За что же?» — Да за то, что барин лаком был
На свой, примерно, гвоздь чужие вешать шляпы.—
«Как так?» — Да так, сударь, чуть женится мужик,
Веди к нему жену; проспит с ней перву ночку,
А там и к мужу в дом... да наш народец дик,
Сначала потерпел — не всяко лыко в строчку,—
А после и того... А вот, примерно, тут,
Извольте посмотреть — домок на косогоре,
Четыре барышни-сестрицы в нем живут,—
Так мужикам от них уж просто смех и горе:
Именья — семь дворов; так бедно, что с трудом
Дай бог своих детей прохарчить мужичонку,
А тут еще беда: что год, то в каждый дом
Сестрицы-барышни подкинут по ребенку.—
«Как, что ты говоришь?» — А то, что в восемь лет
Так тридцать три души прибавилось в именье.
Убытку барышням, известно дело, нет,
Да, судырь, мужичкам какое разоренье!
Ну, словом, все одно: тот с дворней выезжал
Разбойничать, тот затравил мальчишку,—
Таких рассказов здесь так много я слыхал,
Что скучно, наконец, записывать их в книжку.
Ужель помещики в России таковы?
Я к многим заезжал; иные, точно, грубы —
Муж ты своей жене, жена супругу вы,
Сивуха, черный хлеб, овчинные тулупы.
Но есть премилые: прилично убран дом,
У дочерей рояль, а чаще фортепьяно,
Хозяин с Францией и с Англией знаком,
Хозяйка не заснет без модного романа;
Ну, все, как водится у развитых людей,
Которые глядят прилично на предметы
И вряд ли мужиков трактуют, как свиней...
Я также наблюдал — в окно моей кареты —
И быт крестьянина: он нищеты далек!
По собственным моим владеньям проезжая,
Созвал я мужиков: составили кружок
И гаркнули «ура!..» С балкона наблюдая,
Спросил: довольны ли?.. кричат: «Довольны всем!»
— И управляющим? — «Довольны»... О работах
Я с ними говорил, поил их — и затем,
Бекаса подстрелив в наследственных болотах,
Поехал далее... Я мало с ними был,
Но видел, что мужик свободно ел и пил,
Плясал и песни пел; а немец-управитель
Казался между них отец и покровитель...
Чего же им еще?.. А если, точно, есть
Любители кнута, поборники тиранства,
Которые, забыв гуманность, долг и честь,
Пятнают родину и русское дворянство,—
Чего же медлишь ты, сатиры грозной бич?..
Я книги русские перебирал все лето:
Пустейшая мораль, напыщенная дичь —
И лучшие темны, как стертая монета!
Жаль, дремлет русский ум. А то, чего б верней?
Правительство казнит открытого злодея,
Сатира действует и шире, и смелей,
Как пуля находить виновного умея.
Сатире уж не раз обязана была
Европа (кажется, отчасти и Россия)
Услугой важною . . . . . . . . . .</text><name>Отрывки из путевых записок графа Гаранского</name><date_to>1853</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1956</date_from><text>В час ночи
Все мы на день старше.
Мрак поглощает дым и чад.
С небес не вальсы и не марши,
А лишь рапсодии звучат.
И вдохновенье, торжествуя,
Дойти стремится до вершин,
И зренье через мостовую
Сквозь землю видит на аршин.
Как будто на рентгеноснимке,
Все проступает. Даже те,
Кто носят шапки-невидимки,
Теперь заметны в темноте.
И улицы, чья даль туманна,
Полны машин, полны людей,
И будто бы фата-моргана,
Всплывают морды лошадей.
Да, с кротостью идут во взорах
Конь за конем, конь за конем,
Вот эти самые, которых
Днем не отыщешь и с огнем.
И движутся при лунном свете
У всей вселенной на виду
Огромнейшие фуры эти
На каучуковом ходу.
А в фурах что? Не только тонны
Капусты синей и цветной,
Не только плюшки, и батоны,
И булки выпечки ночной,
Но на Центральный склад утиля,
На бесконечный задний двор
Везут ночами в изобилье
Отходы всякие и сор.
За возом воз - обоз громаден,
У. страшно даже посмотреть
На то, что за день, только за день
Отжить успело, устареть.
В час ночи улицы пустые
Еще полней, еще тесней.
В час ночи истины простые
Еще понятней и ясней.
И даже листьев шелестенье
Подобно истине самой,
Что вот на свалку заблужденья
Везут дорогою прямой.
Везут, как трухлые поленья,
Как барахло, как ржавый лом,
Ошибочные представленья
И кучи мнимых аксиом.
Глядишь: внезапно изменилось,
Чего не брал ни штык, ни нож,
И вдруг - такая эта гнилость,
Что, пальцем ткнув, насквозь проткнешь.
И старой мудрости не жалко!
Грядущий день, давай пророчь,
Какую кривду примет свалка
Назавтра, в будущую ночь!
Какие тягостные грузы
Мы свалим в кладовую мглы!
Какие разорвутся узы
И перерубятся узлы!
А все, что жить должно на свете,
Чему пропасть не надлежит,-
Само вернется на рассвете:
Не выдержит, не улежит!</text><name>Итоги дня</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1827</date_from><text>Я слышал, камены тебя воспитали,
Дитя, засыпал ты под басенки их.
Бессмертные дар свой тебе передали -
И мы засыпаем на баснях твоих.</text><name>Четверостишие (Я слышал, камены...)</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1886</date_from><text>Тяжелое детство мне пало на долю:
Из прихоти взятый чужою семьей,
По темным углам я наплакался вволю,
Изведав всю тяжесть подачки людской.
Меня окружало довольство; лишений
Не знал я,- зато и любви я не знал,
И в тихие ночи тревожных молений
Никто над кроваткой моей не шептал.
Я рос одиноко... я рос позабытым,
Пугливым ребенком,- угрюмый, больной,
С умом, не по-детски печалью развитым,
И с чуткой, болезненно-чуткой душой...
И стали слетать ко мне светлые грезы,
И стали мне дивные речи шептать,
И детские слезы, безвинные слезы,
С ресниц моих тихо крылами свевать!..
Ночь... В комнате душно... Сквозь шторы струится
Таинственный свет серебристой луны...
Я глубже стараюсь в подушки зарыться,
А сны надо мной уж, заветные сны!..
Чу! Шорох шагов и шумящего платья...
Несмелые звуки слышней и слышней...
Вот тихое "здравствуй", и чьи-то объятья
Кольцом обвилися вкруг шеи моей!
"Ты здесь, ты со мной, о моя дорогая,
О милая мама!.. Ты снова пришла!
Какие ж дары из далекого рая
Ты бедному сыну с собой принесла?
Как в прошлые ночи, взяла ль ты с собою
С лугов его ярких, как день, мотыльков,
Из рек его рыбок с цветной чешуею,
Из пышных садов - ароматных плодов?
Споешь ли ты райские песни мне снова?
Расскажешь ли снова, как в блеске лучей
И в синих струях фимиама святого
Там носятся тени безгрешных людей?
Как ангелы в полночь на землю слетают
И бродят вокруг поселений людских,
И чистые слезы молитв собирают
И нижут жемчужные нити из них?..
Сегодня, родная, я стою награды,
Сегодня - о, как ненавижу я их!-
Опять они сердце мое без пощады
Измучили злобой насмешек своих...
Скорей же, скорей!.."
И под тихие ласки,
Обвеян блаженством нахлынувших грез,
Я сладко смыкал утомленные глазки,
Прильнувши к подушке, намокшей от слез!..</text><name>Мать</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1826</date_from><text>В судьбу я верю с юных лет.
Ее внушениям покорный,
Не выбрал я стези придворной,
Не полюбил я эполет
(Наряда юности задорной),
Но увлечен был мыслью вздорной,
Мне объявившей: ты поэт.
Всегда в пути моем тяжелом
Судьба мне спутницей была,
Она мне душу отвела
В приюте дружества веселом,
Где вас узнал я, где ясней
Моя душа заговорила
И блеск Гименовых свечей
Пророчественно полюбила.
Так при уходе зимних дней,
Как солнце взглянет взором вешним,
Еще до зелени полей
Весны певица в крае здешнем
Пленяет песнию своей.</text><name>В альбом А. Н. Вульф</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1891</date_from><text>Не спеша меняйтеся, картины,
Шествуй, время, медленной стопою,
Чтобы день не минул ни единый
Пережит, но не замечен мною.
Тишина покоя и все шумы,
Жизнью наполняющие землю,
Злоба дня и вековые думы,
Смех и плач людские,- вам я внемлю.
В чутком сердце впечатленья живы;
Дверь ума открыта свету настежь...
Ты лишь, смерти призрак молчаливый,
Отойди немного,- ты мне застишь!</text><name>Не спеша меняйтеся, картины...</name><date_to>1891</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1896</date_from><text>Князю Д.Н.Цертелеву
Враг я этих умных,
Громких разговоров
И бесплодно-шумных
Бесконечных споров...
. . . . . . . . . . .
Помнишь ли, бывало,—
Ночи те далёко,—
Тишиной встречала
Нас заря с востока.
Из намеков кратких,
Жизни глубь вскрывая,
Поднималась молча
Тайна роковая.
То, чего в то время
Мы не досказали,
Записала вечность
В темные скрижали.</text><name>Другу молодости</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1856</date_from><text>Пахнет сеном над лугами...
В песне душу веселя,
Бабы с граблями рядами
Ходят, сено шевеля.
Там - сухое убирают;
Мужички его кругом
На воз вилами кидают...
Воз растет, растет, как дом.
В ожиданьи конь убогий
Точно вкопанный стоит...
Уши врозь, дугою ноги
И как будто стоя спит...
Только жучка удалая
В рыхлом сене, как в волнах,
То взлетая, то ныряя,
Скачет, лая впопыхах.</text><name>Сенокос</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1883</date_from><text>Принцессе Елисавете Саксен-Алътенбургской
Я засыпаю... Уж слабея и бледнея,
Сознанье еле властно надо мной,
И все еще, как наяву, дрожа, немея,
Я вижу образ твой перед собой.
За мной смыкаются действительности двери,
Я сплю,- и в царстве призраков и снов
Ты мне являешься, пленительная пери,
И звуки ласковых я слышу слов.
Я просыпаюсь, полн волшебных впечатлений,
К тебе протягиваю руки я,-
Но расступилися уже ночные тени,
Уж воцарилося сиянье дня.
И пронеслися мимолетные виденья...
И целый день с томлением, с тоской
Я темной ночи жду,- жду грез и усыпленья,
Чтоб хоть во сне увидеться с тобой!</text><name>Я засыпаю... Уж слабея и бледнея...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1971</date_from><text>Так дымно, что в зеркале нет отраженья
И даже напротив не видно лица,
И пары успели устать от круженья,-
Но все-таки я допою до конца!
Все нужные ноты давно
сыграли,
Сгорело, погасло вино
в бокале,
Минутный порыв говорить -
пропал,-
И лучше мне молча допить
бокал...
Полгода не балует солнцем погода,
И души застыли под коркою льда,-
И, видно, напрасно я жду ледохода,
И память не может согреть в холода.
Все нужные ноты давно
сыграли,
Сгорело, погасло вино
в бокале,
Минутный порыв говорить -
пропал,-
И лучше мне молча допить
бокал...
В оркестре играют устало, сбиваясь,
Смыкается круг - не порвать мне кольца...
Спокойно! Мне лучше уйти улыбаясь,-
И все-таки я допою до конца!
Все нужные ноты давно
сыграли,
Сгорело, погасло вино
в бокале,
Тусклей, равнодушней оскал
зеркал...
И лучше мне просто разбить
бокал!</text><name>Так дымно, что в зеркале нет отраженья...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1912</date_from><text>Далеко-далеко от меня
Кто-то весело песню поет.
И хотел бы провторить ей я,
Да разбитая грудь не дает.
Тщетно рвется душа до нее,
Ищет звуков подобных в груди,
Потому что вся сила моя
Истощилась еще впереди.
Слишком рано я начал летать
За мечтой идеала земли,
Рано начал на счастье роптать,
Разбираясь в прожитой дали.
Рано пылкой душою своей
Я искал себе мрачного дня
И теперь не могу вторить ей,
Потому что нет сил у меня.</text><name>Далекая веселая песня</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1950</date_from><text>Весна ли,
Оттепель ли просто -
Еще не понимаем сами,
Но трескается льда короста,
И благостными голосами
О чем-то хорошо знакомом
Поет капель, и в бездне неба
Луна белеет хрупким комом
Уже подтаявшего снега,
И даже на далеких звездах
Мелькают бытия миражи,
И всколыхнулся спертый воздух
В универмагах и в Пассаже,
И в недрах метрополитена,
И вестибюлях театральных.
И шубы мечутся смятенно
Во всевозможных раздевальнях,
Как будто бы уже на теле
И душно стало им и тяжко,
И будто бы они вспотели,
Устав метаться нараспашку.
Они вспотели, а не люди,
И думают, что хорошо бы,
По некоторым данным судя,
Теперь на отдых, в гардеробы.
О, в эту ночь перед весною
Давно пора желаньям сбыться -
Он близок, день, когда от зноя
Весь мир в иное превратится.
Час близок бабочке носиться
И птице вольно изливаться,
Жуку - жужжать, червю - копаться,
А человеку - искупаться!</text><name>Ночь перед весной</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>От западных морей до самых врат восточных
Не многие умы от благ прямых и прочных
Зло могут отличить... рассудок редко нам
Внушает . . . . . . . . . . . . . . . .
"Пошли мне долгу жизнь и многие года!"
Зевеса вот о чем и всюду и всегда
Привыкли вы молить - но сколькими бедами
Исполнен долгой век! Во-первых, как рубцами,
Лицо морщинами покроется - оно
. . . . . . . . . . превращено.</text><name>От западных морей...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Неправда, над нами не бездна, не мрак,-
Каталог наград и возмездий.
Любуемся мы на ночной зодиак,
На вечное танго созвездий.
Глядим, запрокинули головы вверх,
В безмолвие, тайну и вечность.
Там трассы судеб и мгновенный наш век
Отмечены в виде невидимых вех,
Что могут хранить и беречь нас.
Горячий нектар в холода февралей,-
Как сладкий елей вместо грога:
Льет звездную воду чудак Водолей
В бездонную пасть Козерога.
Вселенский поток и извилист и крут,
Окрашен то ртутью, то кровью.
Но, вырвавшись с мартовской мглою из пут,
Могучие Рыбы на нерест плывут
По Млечным потокам к верховью.
Декабрьский Стрелец отстрелялся вконец,
Он мается, копья ломая,
И может без страха резвиться Телец
На светлых урочищах мая.
Из августа изголодавшийся Лев
Глядит на Овена в апреле.
В июнь, к Близнецам свои руки воздев,
Нежнейшие девы созвездия Дев
Весы превратили в качели.
Лучи световые пробились сквозь мрак,
Как нить Ариадны, конкретны,
Но и Скорпион, и таинственный Рак
От нас далеки и безвредны.
На свой зодиак человек не роптал,
Да звездам страшна ли опала?!
Он эти созвездия с неба достал,
Оправил он их в благородный металл,
И тайна доступною стала.</text><name>О знаках зодиака</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1854</date_from><text>Меняясь долгими речами,
Когда сидим в вечерний час
Одни и тихие мы с вами,-
В раздумье, грустными глазами
Смотрю порою я на вас.
И я, смотря, вздохнуть готова,
И хочется тебе сказать:
Зачем с чела ты молодого
Стереть стараешься былого
Несокрушимую печать?
Зачем ты блеск невольный взора
Скрыть от меня как будто рад?
И как от тайного укора
Вдруг замолчишь средь разговора
И засмеешься невпопад?
Ту мысль, разгаданную мною,
Ту мысль, чей ропот не утих,
Дай мыслью встретить мне родною
И милосердия сестрою
Дай мне коснуться ран твоих!</text><name>Меняясь долгими речами...</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1909</date_from><text>В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар -
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы
Мы вдаль несем... Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар,-
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламенем одеты.
Но - странные,- его коснувшись, прочь
Стремим свой бег: от солнца снова в ночь -
Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных...
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Закрыт нам путь проверенных орбит,
Нарушен лад молитвенного строя...
Земным богам земные храмы строя,
Нас жрец земли земле не причастит.
Безумьем снов скитальный дух повит.
Как пчелы мы, отставшие от роя!..
Мы беглецы, и сзади наша Троя,
И зарево наш парус багрянит.
Дыханьем бурь таинственно влекомы,
По свиткам троп, по росстаням дорог
Стремимся мы. Суров наш путь и строг.
И пусть кругом грохочут глухо громы,
Пусть веет вихрь сомнений и обид,-
Явь наших снов земля не истребит!
Явь наших снов земля не истребит:
В парче лучей истают тихо зори,
Журчанье утр сольется в дневном хоре,
Ущербный серп истлеет и сгорит,
Седая рябь в алмазы раздробит
Снопы лучей, рассыпанные в море,
Но тех ночей, разверстых на Фаворе,
Блеск близких Солнц в душе не победит.
Нас не слепят полдневные экстазы
Земных пустынь, ни жидкие топазы,
Ни токи смол, ни золото лучей.
Мы шелком лун, как ризами, одеты,
Нам ведом день немеркнущих ночей,-
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
Полночных Солнц к себе нас манят светы...
В колодцах труб пытливый тонет взгляд.
Алмазный бег вселенные стремят:
Системы звезд, туманности, планеты,
От Альфы Пса до Веги и от Беты
Медведицы до трепетных Плеяд -
Они простор небесный бороздят,
Творя во тьме свершенья и обеты.
О, пыль миров! О, рой священных пчел!
Я исследил, измерил, взвесил, счел,
Дал имена, составил карты, сметы...
Но ужас звезд от знанья не потух.
Мы помним все: наш древний, темный дух,
Ах, не крещен в глубоких водах Леты!
Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш звездный дух забвением ночей!
Он не испил от Орковых ключей,
Он не принес подземные обеты.
Не замкнут круг. Заклятья недопеты...
Когда для всех сапфирами лучей
Сияет день, журчит в полях ручей,-
Для нас во мгле слепые бродят светы,
Шуршит тростник, мерцает тьма болот,
Напрасный ветр свивает и несет
Осенний рой теней Персефонеи,
Печальный взор вперяет в ночь Пелид...
Но он еще тоскливей и грустнее,
Наш горький дух... И память нас томит.
Наш горький дух... (И память нас томит...)
Наш горький дух пророс из тьмы, как травы,
В нем навий яд, могильные отравы.
В нем время спит, как в недрах пирамид.
Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит
Не создадут незыблемой оправы
Для роковой, пролитой в вечность лавы,
Что в нас свой ток невидимо струит.
Гробницы Солнц! Миров погибших Урна!
И труп Луны и мертвый лик Сатурна -
Запомнит мозг и сердце затаит:
В крушеньях звезд рождалась жизнь и крепла,
Но дух устал от свеянного пепла,-
В нас тлеет боль внежизненных обид!
В нас тлеет боль внежизненных обид,
Томит печаль и глухо точит пламя,
И всех скорбей развернутое знамя
В ветрах тоски уныло шелестит.
Но пусть огонь и жалит и язвит
Певучий дух, задушенный телами,-
Лаокоон, опутанный узлами
Горючих змей, напрягся... и молчит.
И никогда - ни счастье этой боли,
Ни гордость уз, ни радости неволи,
Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы
Не отдадим за все забвенья Леты!
Грааль скорбей несем по миру мы -
Изгнанники, скитальцы и поэты!
Изгнанники, скитальцы и поэты -
Кто жаждал быть, но стать ничем не смог...
У птиц - гнездо, у зверя - темный лог,
А посох - нам и нищенства заветы.
Долг не свершен, не сдержаны обеты,
Не пройден путь, и жребий нас обрек
Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог...
Расплескан мед, и песни не допеты.
О, в срывах воль найти, познать себя
И, горький стыд смиренно возлюбя,
Припасть к земле, искать в пустыне воду,
К чужим шатрам идти просить свой хлеб,
Подобным стать бродячему рапсоду -
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,-
Смысл голосов, звук слов, событий звенья,
И запах тел, и шорохи растенья -
Весь тайный строй сплетений, швов и скреп
Раскрыт во тьме. Податель света - Феб
Дает слепцам глубинные прозренья.
Скрыт в яслях бог. Пещера заточенья
Превращена в Рождественский Вертеп.
Праматерь ночь, лелея в темном чреве
Скупым Отцом ей возвращенный плод,
Свои дары избраннику несет -
Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,
Кто стал слепым игралищем судеб,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп.
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Видны края расписанной гробницы:
И Солнца челн, богов подземных лица,
И строй земли: в полях маис и хлеб,
Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп,
В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы,-
Так видит он из складок плащаницы
И смену дней, и ход людских судеб.
Без радости, без слез, без сожаленья
Следить людей непрасные волненья,
Без темных дум, без мысли "почему?",
Вне бытия, вне воли, вне желанья,
Вкусив покой, неведомый тому,
Кому земля - священный край изгнанья.
Кому земля - священный край изгнанья,
Того простор полей не веселит,
Но каждый шаг, но каждый миг таит
Иных миров в себе напоминанья.
В душе встают неясные мерцанья,
Как будто он на камнях древних плит
Хотел прочесть священный алфавит
И позабыл понятий начертанья.
И бродит он в пыли земных дорог -
Отступник жрец, себя забывший бог,
Следя в вещах знакомые узоры.
Он тот, кому погибель не дана,
Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры,
Кто видит сны и помнит имена.
Кто видит сны и помнит имена,
Кто слышит трав прерывистые речи,
Кому ясны идущих дней предтечи,
Кому поет влюбленная волна;
Тот, чья душа землей убелена,
Кто бремя дум, как плащ, принял за плечи,
Кто возжигал мистические свечи,
Кого влекла Изиды пелена.
Кто не пошел искать земной услады
Ни в плясках жриц, ни в оргиях менад,
Кто в чашу нег не выжал виноград,
Кто, как Орфей, нарушив все преграды,
Все ж не извел родную тень со дна,-
Тому в любви не радость встреч дана.
Тому в любви не радость встреч дана,
Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,
Кто в ласках тел не видел утоленья,
Кто не испил смертельного вина.
Страшится он принять на рамена
Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья,
Не хочет уз и рвет живые звенья,
Которыми связует нас Луна.
Своей тоски - навеки одинокой,
Как зыбь морей пустынной и широкой,-
Он не отдаст. Кто оцет жаждал - тот
И в самый миг последнего страданья
Не мирный путь блаженства изберет,
А темные восторги расставанья.
А темные восторги расставанья,
А пепел грез и боль свиданий - нам.
Нам не ступать по синим лунным льнам,
Нам не хранить стыдливого молчанья.
Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.
Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз.
Ни светом звезд, ни солнцем не согреты,
Стремим свой путь в пространствах вечной тьмы,
В себе несем свое изгнанье мы -
В мирах любви неверные кометы!
В мирах любви,- неверные кометы,-
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Явь наших снов земля не исстребит,-
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш горький дух, и память нас томит.
В нас тлеет боль внежизненных обид -
Изгнанники, скитальцы и поэты!
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Кому земля - священный край изгнанья,
Кто видит сны и помнит имена,-
Тому в любви не радость встреч дана,
А темные восторги расставанья!
* Звездный венок (лат.).- Ред.</text><name>Corona Astralis</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1965</date_from><text>Спит женщина, и ты ей снишься ночью,-
Когда кругом безмолвие и мгла,-
Тем юношей, которого воочью
Она конечно, видеть не могла.
Там вдалеке, в холодном блеске полдня,
Десантный взвод взмывает к небесам
Спит женщина, твои невзгоды помня
Больнее, чем ты помнишь это сам.
Она проходит длинною тропою,
Как будто по твоей идет судьбе.
И даже знает о тебе такое,
Чего ты сам не знаешь о себе.</text><name>Спит женщина</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from></date_from><text>Во-первых, объявлю вам, друг прелестный,
Что вот теперь уж более ста лет,
Как людям образованным известно,
Что времени с пространством вовсе нет;
Что это только призрак субъективный,
Иль попросту сказать один обман.
Сего не знать есть реализм наивный,
Приличный ныне лишь для обезьян.
А если так, то значит и разлука,
Как временно-пространственный мираж,
Равна нулю, а сней тоска и скука,
И прочему всему оценка та ж.
Сказать по правде: от начала века
Среди толпы бессмысленной земной
Нашлось всего два умных человека -
Философ Кант да прадедушка Ной.
Тот доказал методой априорной,
Что собственно на все нам наплевать,
А этот - эмпирически бесспорно:
Напился пьян и завалился спать.</text><name>ИЗ ПИСЬМА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1969</date_from><text>Легко ль понять через десятки лет —
Здесь нет меня, ну просто нет и нет.
Я не запомнила земные дни.
Растенью, и тому, наверно, внятно
Теченье дней, а для меня они —
Как на луне смутнеющие пятна.</text><name>Легко ль понять через десятки лет...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Сонливость
Путешественник спускается к центру земли
Тихо уходят дороги на запад
Солнце
Мы научились разным вещам. Мы были на полюсе
Где лед похож на логические возвраты
А вода глубока
Как пространство
Всё оставлено
Только вдали память говорит с Богом</text><name>Сонливость. Путешественник спускается...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1923</date_from><text>Ужасом в сердце высечен
Желтый поволжский год.
Сколько их, сколько... тысячи!-
Улицей снятых сирот.
В грязном, дырявом рубище,
В тине вечерней мглы -
Сколько их, дня не любящих...
Эй, прокричите, углы!..
Слышите крик рыдающий,-
Мерьте отчаянья прыть!
Нам ли, судьбу уздающим,
Эту тоску забыть?
В бочке, под лодкой, под срубами
Будут ли вновь они?
Иерихонскими трубами,
Помощи голос, звени!
Сталью налитые руки
К детским протянем рукам.
Ужас голодной муки,
Нет, позабыть не нам!
В грязном, дырявом рубище,
В тине вечерней мглы -
Сколько их, дня не любящих...
Эй, прокричите, углы!..</text><name>Детям улицы</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from></date_from><text>Ступает тишь, как сторож у ворот,
Не шелохнет ни листика, ни ветки,
Лишь дочка чернокосая соседки,
Как птица полуночная, поет.
О чем, Айше, так грустно ты поешь?
Мне чуждо дикое твое наречье.
Ты с моря, я с далекого поречья.
Тебя — волна, меня вскормила рожь.
Но не забыть, пока поет в душе,
Во мне самом баюн сладкоголосый,
Чужой весны камнистого откоса
И песенки тоскующей Айше.</text><name>Ступает тишь, как сторож у ворот...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from></date_from><text>Окна запотели.
На дворе луна.
И стоишь без целиу окна.
Ветер. Никнет, споря,
ряд седых берез.
Много было горя...Много слез...
И встает невольно
скучный ряд годин.
Сердцу больно, больно...Я один.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1821</date_from><text>Был и я в стране чудесной,
Там, куда мечты летят,
Где средь синевы небесной
Ненасытный бродит взгляд,
Где лишь мул наверх утеса
Путь находит меж стремнин,
Где весь в листьях в мраке леса
Рдеет сочный апельсин.
Край, любовь самой природы,
Родина роскошных муз,
Область браней и свободы,
Рабских и сердечных уз!
Был я на холмах священных,
Средь божественных гробов,
В тесных рощах, растворенных
Сладким запахом цветов!
Дивною твоей луною
Был я по морю ведом;
Тьма сверкала подо мною,
Зыбь горела за веслом!
Над истоком Полиона
Я задумчивый стоял;
Мне казалось, там Миньона
Тужит между диких скал!
К песне тихой и печальной
Преклонял я жадный слух:
Из страны, казалось, дальной
Прилетел бесплотный дух!
Он оставил ночь могилы
Раз еще взглянуть на свет;
Только край родной и милый
Даст ему забвенье бед!
На горах среди туманов
Я встречал толпу теней,
Полк бессмертных великанов:
Ратных, бардов и судей -
Вечный Рим, кладбище славы,
Я к тебе летел душой!
Но встает раздор кровавый,
Брань несется в рай земной!
Гром завоет; зарев блески
Ослепят унылый взор;
Ненавистные тудески
Ниспадут с ужасных гор;
Смерть из тысяч ружей грянет,
В тысяче штыках сверкнет;
Не родясь, весна увянет,
Вольность, не родясь, умрет!
Васильковою лазурью
Здесь пленяют небеса;
Под рушительною бурью
Здесь не могут пасть леса;
Здесь душа в лугах шелковых,
Жизнь и в камнях и в водах!
Что ж закон судеб суровых
Шлет сюда и месть и страх?
Все жестоким укоризна,
Что здесь сердцу говорит!
Иль не здесь любви отчизна?
Иль не это сад харит?
Здесь я видел обещанье
Светлых, беззаботных дней;
Но и здесь не спит страданье,
Муз пугает звук цепей!</text><name>Ницца</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>Приветствую тебя, воинственных славян
Святая колыбель! Пришлец из чуждых стран,
С восторгом я взирал на сумрачные стены,
Через которые столетий перемены
Безвредно протекли; где вольности одной
Служил тот колокол на башне вечевой,
Который отзвонил ее уничтоженье
И сколько гордых душ увлек в свое паденье!..
— Скажи мне, Новгород, ужель их больше нет?
Ужели Волхов твой не Волхов прежних лет?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .</text><name>Приветствую тебя, воинственных славян...</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1909</date_from><text>Серый ослик твой ступает прямо,
Не страшны ему ни бездна, ни река...
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!
Я для ослика достану хлеба,
(Не увидят, не услышат,- я легка!)
Я игрушек не возьму на небо...
Увези меня с собою в облака!
Из кладовки, чуть задремлет мама,
Я для ослика достану молока.
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!</text><name>Рождественская дама</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1889</date_from><text>В чем счастье?..
В жизненном пути
Куда твой долг велит - идти,
Врагов не знать, преград не мерить,
Любить, надеяться и - верить.</text><name></name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from></date_from><text>И вечером, и утром рано,
И днем, и полночью глухой,
В жару, в мороз, средь урагана -
Я всё качаю головой!
То потупляю взор свой в землю,
То с неба не свожу очей,
То шелесту деревьев внемлю -
Гадаю о судьбе своей.
Какую мне избрать дорогу?
Кого любить, кого искать?
Идти ли в храм - молиться богу,
Иль в лес - прохожих убивать?</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Андрею Т.
О н а:
Что всю ночь не спишь, прохожий,
Что бредешь - не добредешь,
Говоришь одно и то же,
Спать ребенку не даешь?
Кто тебя еще услышит?
Что тебе делить со мной?
Он, как белый голубь, дышит
В колыбели лубяной.
О н:
Вечер приходит, поля голубеют, земля сиротеет.
Кто мне поможет воды зачерпнуть из криницы глубокой?
Нет у меня ничего, я все растерял по дороге;
День провожаю, звезду встречаю. Дай мне напиться.
О н а:
Где криница - там водица,
А криница на пути.
Не могу я дать напиться,
От ребенка отойти.
Вот он веки опускает,
И вечерний млечный хмель
Обвивает, омывает
И качает колыбель.
О н:
Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что хочешь -
Свет вечерний, ковш кленовый, траву подорожник...</text><name>Колыбель</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1747</date_from><text>Лишь только дневной шум замолк,
Надел пастушье платье волк
И взял пастушей посох в лапу,
Привесил к поясу рожок,
На уши вздел широку шляпу
И крался тихо сквозь лесок
На ужин для добычи к стаду.
Увидев там, что Жучко спит,
Обняв пастушку, Фирс храпит,
И овцы все лежали сряду,
Он мог из них любую взять;
Но, не довольствуясь убором,
Хотел прикрасить разговором
И именем овец назвать.
Однако чуть лишь пасть разинул,
Раздался в роще волчий вой.
Пастух свой сладкой сон покинул,
И Жучко с ним бросился в бой;
Один дубиной гостя встретил,
Другой за горло ухватил;
Тут поздно бедной волк приметил,
Что чересчур перемудрил,
В полах и в рукавах связался
И волчьим голосом сказался.
Но Фирс недолго размышлял,
Убор с него и кожу снял.
Я притчу всю коротким толком
Могу вам, господа, сказать:
Кто в свете сем родился волком,
Тому лисицой не бывать.</text><name>Лишь только дневной шум замолк...</name><date_to>1747</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1967</date_from><text>А. И. Исаковской
Не жаркие, не летние,
Встают из-за реки -
Осенние, последние,
Останние деньки.
Еще и солнце радует,
И синий воздух чист.
Но падает и падает
С деревьев мертвый лист.
Еще рябины алые
Все ждут к себе девчат.
Но гуси запоздалые
"Прости-прощай!" кричат.
Еще нигде не вьюжится,
И всходы - зелены.
Но все пруды и лужицы
Уже застеклены.
И рощи запустелые
Мне глухо шепчут вслед,
Что скоро мухи белые
Закроют белый свет...
Нет, я не огорчаюся,
Напрасно не скорблю,
Я лишь хожу прощаюся
Со всем, что так люблю!
Хожу, как в годы ранние,
Хожу, брожу, смотрю.
Но только "до свидания!"
Уже не говорю...</text><name>В дни осени</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1845</date_from><text>"Доброй ночи!"- ты сказала,
Подавая руку мне,
И желала много счастья,
Много радостей во сне.
"Пусть до самого рассвета
Снятся милые черты!"-
Улыбаяся лукаво,
Говорила другу ты!
И сбылись твои желанья,
И тебя увидел я!
Всё твои мне снились взоры,
Взоры, полные огня!
Снилось - в комнатке уютной
Мы сидим с тобой вдвоем;
На полу чертит узоры
Месяц палевым лучом.
Ты меня рукой лилейной
Привлекла на грудь свою,
Нежно в очи целовала
И шептала мне: "люблю!"
И еще так много снилось...
Что за дивный, сладкий сон!
Пожелай, чтобы со мною
Наяву случился он!..</text><name>Песня (Доброй ночи!- ты сказала...)</name><date_to>1845</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1906</date_from><text>Чаровал я, волхвовал я,
Бога Вакха зазывал я
На речные быстрины,
В чернолесье, в густосмолье,
В изобилье, в пустодолье,
На морские валуны.
Колдовал я, волхвовал я,
Бога Вакха вызывал я
На распутия дорог,
В час заклятый, час Гекаты,
В полдень, чарами зачатый:
Был невидим близкий бог.
Снова звал я, призывал я,
К богу Вакху воззывал я:
"Ты, незримый, здесь, со мной!
Что же лик полдневный кроешь?
Сердце тайной беспокоишь?
Что таишь свой лик ночной?
Умились над злой кручиной.
Под любой явись личиной,
В струйной влаге иль в огне,
Иль, как отрок запоздалый,
Взор узывный, взор усталый
Обрати в ночи ко мне.
Я ль тебя не поджидаю
И, любя, не угадаю
Винных глаз твоих свирель?
Я ль в дверях тебя не встречу
И на зов твой не отвечу
Дерзновеньем в ночь и хмель?"
Облик стройный у порога...
В сердце сладость и тревога...
Нет дыханья... Света нет...
Полуотрок, полуптица...
Под бровями туч зарница
Зыблет тусклый пересвет....
Демон зла иль небожитель,
Делит он мою обитель,
Клювом грудь мою клюет,
Плоть кровавую бросает...
Сердце тает, воскресает,
Алый ключ лиет, лиет...</text><name>Вызывание Вакха</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1944</date_from><text>Высоких гениев творенья
Не для одной живут поры:
Из поколений в поколенья
Они несут свои дары.
Наследье гениев былого -
Источник вечного добра.
Живое ленинское слово
Звучит сегодня, как вчера.
Трудясь, мы знаем: Ленин - с нами!
И мы отважно под огнем
Несем в боях сквозь дым и пламя
Венчанное победой знамя
С портретом Ленина на нем!</text><name>Ленин - с нами!</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>Долго Троя в положении осадном
Оставалась неприступною твердыней,
Но троянцы не поверили Кассандре,-
Троя, может быть, стояла б и поныне.
Без умолку безумная девица
Кричала: "Ясно вижу Трою павшей в прах!"
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.
И в ночь, когда из чрева лошади на Трою
Спустилась смерть, как и положено, крылата,
Над избиваемой безумною толпою
Кто-то крикнул: "Это ведьма виновата!"
Без умолку безумная девица
Кричала: "Ясно вижу Трою павшей в прах!"
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.
И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту
Когда сбылись все предсказания на славу,
Толпа нашла бы подходящую минуту,
Чтоб учинить свою привычную расправу.
Без умолку безумная девица
Кричала: "Ясно вижу Трою павшей в прах!"
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.
А вот конец - хоть не трагичный, но досадный:
Какой-то грек нашел Кассандрину обитель,-
И начал пользоваться ей не как Кассандрой,
А как простой и ненасытный победитель.
Без устали безумная девица
Кричала: "Ясно вижу Трою павшей в прах!"
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.</text><name>Песня о вещей Кассандре</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1970</date_from><text>Инфузорно
Мы пылаем
И выпениваем в споре
Восклицанья, несть числа им,
Будто это капли в море.
Я хочу,
Чтоб крылось в слове
Столько пламенного жара,
Будто блещет капля крови,
Тяжелей земного шара.</text><name>Капля крови</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1947</date_from><text>Ах, сам я не верил, что с первого взгляда
Любовь налетит, как гроза.
Ах, сам я не думал, что могут солдата
Поранить девичьи глаза.
Не знал я, не ведал, что пули быстрее
Сердца поражает любовь.
Не думал, что сабли казацкой острее
Густая и темная бровь.
Ах, сам я не верил, что буду я вскоре
У девушки робкой в плену.
Не знал я, что в милом и ласковом взоре,
Как в море, навек утону.
И жаждой томимый, и солнцем палимый,
Я многие страны прошел,
Но лучше моей дорогой и любимой
Нигде на земле не нашел...</text><name>Ах, сам я не верил</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1920</date_from><text>"Юную стройновысокую пальму
я видел однажды..."
Одиссея, песнь VI
"Далеко разрушенная Троя,
Сорван парус, сломана ладья.
Из когда-то славного героя
Стал скитальцем бесприютным я.
Ни звезды, ни путеводных знаков...
Нереида, дай мне счастье сна",-
И на отмель острова феаков
Одиссея вынесла волна.
Он очнулся. День идет к закату.
Город скрыт за рощею олив.
Бедный парус натянул заплату,
Розовый морщинится залив.
Тополя бормочут, засыпая,
И сидит на стынущем песке
Тонкая царевна Навзикая
С позабытой ракушкой в руке.
"О царевна! Узких щек багрянец -
Как шиповник родины моей.
Сядь ко мне. Я только чужестранец,
Потерявший дом свой, Одиссей.
Грудь и плечи, тонкие такие,
Та же страстная судьба моя.
Погляди же, девушка, впервые
В ту страну, откуда родом я.
Там на виноградники Итаки
Смотрит беспокойная луна.
Белый дом мой обступили маки,
На пороге ждет меня жена.
Но, как встарь, неумолимы боги,
Долго мне скитаться суждено.
Отчего ж сейчас - на полдороге -
Сердцу стало дивно и темно?
Я хотел бы в маленькие руки
Положить его - и не могу.
Ты, как пальма, снилась мне в разлуке,
Пальма на высоком берегу.
Не смотри мучительно и гневно,
Этот миг я выпил до конца.
Я смолкаю. Проводи, царевна,
Чужестранца в мирный дом отца".</text><name>Навзикая</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1830</date_from><text>I
Я слышал музыку миров!..
Луна янтарная сияла
Над тучным бархатом лугов;
Качаясь, роща засыпала.....
Прозрачный, розовый букет
(То поздний заревой отсвет)
Расцвел на шпице колокольни,
Немел журчащий говор дольний...
Но там, за далью облаков,
Где ходят флотами светилы,
И высь крестят незримо силы,—
Играла музыка миров......
II
Шумел, разлегшись меж садов,
Роскошный город прихотливый,—
На храмах, башнях, ста цветов
Мешались в воздухе отливы;
И этот город суеты,
В осанне дивной исполина,
Сиял в цветах, как грудь павлина,
Как поэтической мечты
Неуловимые творенья...
Неслись, из клокота волненья,
И треск, и говор, и молва.
И вылетавшие слова
Сливались в голосное море;
Кипели страсти на просторе.......
Но был один налетный миг,
Когда смирился и затих
Тот звучный, судорожный город;
Он утонул в минутном сне,
И шум колес, топор и молот
Заснули в общей тишине...
Тогда запело в вышине:
И ангелы заговорили
Про Бога, вечность и любовь;
И, в дальних вихрях светлой пыли,
Я видел, как миры ходили,
И слышал музыку миров......</text><name>Музыка миров</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1810</date_from><text>Как можно свободу на цепи менять?
Утехи Амура холодным Гименом
Навеки сковать?
Восторги и радость, нам данные небом,
Друг милый, Шарлота, потщимся продлить.
Здесь всё ненадежно: и прелесть и радость
Как миг улетят.
Доколе лелеет огнистая младость,
Доколе несытый Сатурн чередой
Не сгубит улыбку, румянец весенний,
Доколе с тобой
Присутствует добрый невидимый гений
И юноша страстный любовию полн,—
Дотоле, Шарлота, ликуй безмятежно
И на море челн
Средь тихой погоды на вал ненадежный
С неверным желаньем стремись удержать.
Холодных, коварных людей осужденье
Как можно внимать?
Их радость — порочить любовь, наслажденье.</text><name>Идиллия (Как можно свободу...)</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Рассказать обо всех мировых дураках,
Что судьбу человечества держат в руках?
Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,
Что уходят в историю в светлых венцах?
Для чего?
Тишина под парижским мостом.
И какое мне дело, что будет потом.
А люди? Ну на что мне люди?
Идет мужик, ведет быка.
Сидит торговка: ноги, груди,
Платочек, круглые бока.
Природа? Вот она природа -
То дождь и холод, то жара.
Тоска в любое время года,
Как дребезжанье комара.
Конечно, есть и развлеченья:
Страх бедности, любви мученья,
Искусства сладкий леденец,
Самоубийство, наконец.</text><name>Рассказать обо всех мировых дураках...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1905</date_from><text>В этой призрачной Пальмире,
В этом мареве полярном,
О, пребудь с поэтом в мире,
Ты, над взморьем светозарным
Мне являвшаяся дивной
Ариадной, с кубком рьяным,
С флейтой буйно-заунывной
Иль с узывчивым тимпаном,-
Там, где в гроздьях, там, где в гимнах
Рдеют Вакховы экстазы...
В тусклый час, как в тучах дымных
Тлеют мутные топазы,
Закружись стихийной пляской
С предзакатным листопадом
И под сумеречной маской
Пой, подобная менадам!
В желто-серой рысьей шкуре,
Увенчавшись хвоей ельной,
Вихревейной взвейся бурей,
Взвейся вьюгой огнехмельной!..
Ты стоишь, на грудь склоняя
Лик духовный, лик страдальный.
Обрывая и роняя
В тень и мглу рукой печальной
Лепестки прощальной розы,
И в туманные волокна,
Как сквозь ангельские слезы,
Просквозили розой окна -
И потухли... Всё смесилось,
Погасилось в волнах сизых...
Вот - и ты преобразилась
Медленно... В убогих ризах
Мнишься ты в ночи Сивиллой...
Что, седая, ты бормочешь?
Ты грозишь ли мне могилой?
Или миру смерть пророчишь?
Приложила перст молчанья
Ты к устам - и я, сквозь шепот,
Слышу медного скаканья
Заглушенный тяжкий топот...
Замирая, кликом бледным
Кличу я: "Мне страшно, дева,
В этом мороке победном
Медноскачущего Гнева..."
А Сивилла: "Чу, как тупо
Ударяет медь о плиты...
То о трупы, трупы, трупы
Спотыкаются копыта..."</text><name>Медный Всадник</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1824</date_from><text>Когда пробьет печальный час
Полночной тишины
И звезды трепетно горят,
Туман кругом луны:
Тогда задумчив и один,
Спешу я к роще той,
Где, милый друг, бывало, мы
Бродили в тьме ночной.
О, если в тайной доле их
Возможность есть душам
Слетать из-за далеких звезд
К тоскующим друзьям,—
К знакомой роще ты слетишь
В полночной тишине,
И дашь мне весть, что в небесах
Ты помнишь обо мне!
И, думой сердца увлечен,
Ту песню я пою,
Которой, друг, пленяла ты
Мечтательность мою.
Унылый голос ветерок
Разносит в чуткой тьме,
В поляне веет и назад
Несет его ко мне.
А я... я верю... томный звук
От родины святой
На песнь любимую ответ
Души твоей младой.</text><name>Ирландская мелодия</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1908</date_from><text>Травы одеты перлами.
Где-то приветы грустные
Слышу, - приветы милые...
Милая, где ты, -
Милая?
Вечера светы ясные,-
Вечера светы красные...
Руки воздеты: жду тебя...
Милая, где ты, -
Милая?
Руки воздеты: жду тебя.
В струях Леты, смытую
Бледными Леты струями...
Милая, где ты, -
Милая?</text><name>К ней</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1812</date_from><text>1812 года ноябрь в 8-й день
Одно лишь поприще осталось
Кончающемусь году - течь:
В пучину вечности желалось
Ему тебя с собой увлечь,
И нить нам жизни драгоценной
Десница парки разъяренной
Готовилась уже пресечь.
Но, вняв молитве теплой многих,
Благий твой ангел Михаил,
Слетев, движенье ножниц строгих,
К отраде всех, остановил.
Врата он гроба заграждает
И друга смертных осеняет
Воскрылием блестящих крыл.
Сей день днем радости нам будет,
Приятный именем драгим.
Пусть в нашей жизни он убудет,
Ко дням прибавленный твоим;
Да тем продлится век полезный,
Которым все мы, друг любезный,
Как собственностью дорожим!</text><name>Старому доброму другу моему</name><date_to>1812</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1963</date_from><text>Если б водка была на одного -
Как чудесно бы было!
Но всегда покурить - на двоих,
Но всегда распивать - на троих.
Что же - на одного?
На одного - колыбель и могила.
От утра и до утра
Раньше песни пелись,
Как из нашего двора
Все поразлетелись -
Навсегда, кто куда,
На долгие года.
Говорят, что жена - на одного,-
Спокон веку так было.
Но бывает жена - на двоих,
Но бывает она - на троих.
Что же - на одного?
На одного - колыбель и могила.
От утра и до утра
Раньше песни пелись,
Как из нашего двора
Все поразлетелись -
Навсегда, кто куда,
На долгие года.
Сколько ребят у нас в доме живет,
Сколько ребят в доме рядом!
Сколько блатных мои песни поет,
Сколько блатных еще сядут -
Навсегда, кто куда,
На долгие года!</text><name>Если б водка была на одного...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1921</date_from><text>Пробочка под крепким йодом!
Как ты скоро перетлела!
Так вот и душа незримо
Жжет и разъедает тело.</text><name>ПРОБОЧКА</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1961</date_from><text>Боюсь гостиниц. Ужасом объят
При мысли, что когда-нибудь мне снова
Втянуть в себя придется тонкий яд
Ковров линялых номера пустого.
Боюсь гостиниц. Это неспроста.
Здесь холодом от окон веет люто.
Здесь лампа. Здесь гардины. Здесь тахта.
Иллюзия семейного уюта.
Боюсь гостиниц. Может, потому,
Что чувствую, что в номере когда-то
Остаться мне случится одному.
Навеки. В самом деле. Без возврата.</text><name>Боюсь гостиниц. Ужасом объят...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1927</date_from><text>Ты будешь ждать, пока уснут,
окостенеют окна дома,
и бледных вишен тишину
нарушит голос мой знакомый.
Я прибегу в большом платке,
с такими жаркими руками,
чтоб нашей радостной тоске
кипеть вишневыми цветами...</text><name>Ты будешь ждать, пока уснут...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>Про школу</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Я Володины отметки
Узнаю без дневника.
Если брат приходит с тройкой
Раздается три звонка.
Если вдруг у нас в квартире
Начинается трезвон -
Значит, пять или четыре
Получил сегодня он.
Если он приходит с двойкой -
Слышу я издалека:
Раздается два коротких,
Нерешительных звонка.
Ну, а если единица -
Он тихонько в дверь стучится.</text><name>Звонки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from></date_from><text>Слушать предсмертные песни Орфея друзья собралися.
Нагло бранясь и крича, вдруг показался паяц.
Тотчас же шумной толпой убежали друзья за паяцем...
Грустно на камне один песню окончил Орфей.</text><name>Орфей и паяц</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1914</date_from><text>Когда до тончайшей мелочи
Весь день пред тобой на весу,
Лишь знойное щелканье белочье
Не молкнет в смолистом лесу.
И млея, и силы накапливая,
Спит строй сосновых высот.
И лес шелушится и каплями
Роняет струящийся пот.
Сады тошнит от верст затишья.
Столбняк рассерженных лощин
Страшней, чем ураган, и лише,
Чем буря, в силах всполошить.
Гроза близка. У сада пахнет
Из усыхающего рта
Крапивой, кровлей, тленьем, страхом.
Встает в колонны рев скота.
На кустах растут разрывы
Облетелых туч. У сада
Полон рот сырой крапивы:
Это запах гроз и кладов.
Устает кустарник охать.
В небе множатся пролеты.
У босой лазури - походь
Голенастых по болоту.
И блестят, блестят, как губы,
Не утертые рукою,
Лозы ив, и листья дуба,
И следы у водопоя.</text><name>Три варианта</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1913</date_from><text>Видел я, как от напрягшейся крови
Яростно вскинув трясущийся пах,
Звякнув железом, заросшим в ноздрях,
Ринулся бык к приведенной корове.
Видел, как потная, с пенистым крапом,
Словно хребтом переловленным вдруг
Разом осела кобыла, и с храпом
Лег на нее изнемогший битюг...
Жутко, услышав кошачьи сцепленья,
Тигров представить средь лунных лучей..
Нет омерзительней совокупленья
Винтообразного хлябких свиней.
Кажется, будто горячее сало,
Сладко топясь на огне и визжа,
Просит, чтоб, чмокая сочно и ало,
В сердце запело дрожанье ножа.
Если средь ласки любовной мы сами -
Стадо свиных несвежеванных туш,-
Дай разрешенье, Господь, и с бесами
В воду лавину мясную обрушь!</text><name>Видел я, как от напрягшейся крови...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1814</date_from><text>Пред ними истощает
Любовь златой колчан.
Все в них обворожает:
Походка, легкий стан,
Полунагие руки
И полный неги взор,
И уст волшебны звуки,
И страстный разговор,—
Все в них очарованье!
А ножка... милый друг,
Она — харит созданье,
Кипридиных подруг.
Для ножки сей, о вечны боги,
Усейте розами дороги
Иль пухом лебедей!
Сам Фидий перед ней
В восторге утопает,
Поэт — на небесах,
И труженик в слезах
Молитву забывает!</text><name>Пред ними истощает...</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1730</date_from><text>Благополучны дни
Нашими временами;
Веселы мы одни,
Хоть нет и женщин с нами:
Честности здесь уставы,
Злобе, вражде конец,
Ищем единой славы
От чистоты сердец.
Гордость, источник бед,
Распрей к нам не приводит,
Споров меж нами нет,
Брань нам и в ум не входит;
Дружба, твои успехи
Увеселяют нас;
Вот наши все утехи,
Благословен сей час.
Мы о делах чужих
Дерзко не рассуждаем
И во словах своих
Света не повреждаем;
Все тако человеки
Должны себя явить,
Мы золотые веки
Тщимся возобновить.
Ты нас, любовь, прости,
Нимфы твои прекрасны
Стрелы свои внести
В наши пиры не властны;
Ты утех не умножишь
В братстве у нас, любовь,
Только лишь востревожишь
Ревностью дружню кровь.
Только не верь тому,
Что мы твои злодеи:
Сродны ли те уму,
Чистым сердцам затеи?
Мы, приобщая мира
Сладости дар себе,
Только пойдем из пира
Подданны все тебе.</text><name>Благополучны дни...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Нынче в наших горах синева,
Нынче серое небо в столице.
И кружится моя голова —
А твоя голова не кружится?
Я не шлю телеграммы в Москву,
Не пленяю сияющим Крымом,
Я приехать тебя не зову —
Приезжают без зова к любимым...</text><name>Нынче в наших горах синева...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О весне</item><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Чернеет лес, теплом разбуженный,
Весенней сыростью объят.
А уж на ниточках жемчужины
От ветра каждого дрожат.
Бутонов круглые бубенчики
Еще закрыты и плотны,
По солнце раскрывает венчики
У колокольчиков весны.
Природой бережно спеленутый,
Завернутый в зеленый лист,
Растет цветок в глуши нетронутой,
Прохладен, хрупок и душист.
Томится лес весною раннею,
И всю счастливую тоску
И все свое благоухание
Он отдал горькому цветку.</text><name>Ландыш</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1917</date_from><text>Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год,-
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.</text><name>Путем зерна</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1840</date_from><text>Я не из тех, которых слово
Всегда смиренно, как их взор,
Чье снисхождение готово
Загладить каждый приговор.
Я не из тех, чья мысль не смеет
Облечься в искреннюю речь,
Чей разум всех привлечь умеет
И все сношения сберечь,
Которые так осторожно
Владеют фразою пустой
И, ведая, что всё в них ложно,
Всечасно смотрят за собой.</text><name>Я не из тех, которых слово...</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1894</date_from><text>Уходят дни. И вот уж десять лет
Прошло с тех пор, как смерть к тебе склонилась.
Но смерти для твоих созданий нет,
Толпа твоих видений, о поэт,
Бессмертием навеки озарилась.
В немом гробу ты спишь глубоким сном.
Родной страны суровые метели
Рыдают скорбно в сумраке ночном,
Баюкают тебя в твоей постели
И шепчут о блаженстве неземном.
* Было прочитано автором 31-го октября 1893
года в Москве, в заседании Общества любителей
российской словесности, посвященном памяти
И. С. Тургенева. (Прим. К. Бальмонта.)
Ты заслужил его. Во тьме невзгоды,
Когда, под тяжким гнетом, край родной,
Томясь напрасной жаждою свободы,
Переживал мучительные годы,
Ты был исполнен думою одной:
Кумир неволи сбросить с пьедестала,
Живой волной ударить в берега,
Сломить ту силу, что умы сковала,-
И ты поклялся клятвой Ганнибала -
Жить лишь затем, чтоб растоптать врага.
И ты спустился в темные пучины
Народной жизни, горькой и простой,
Пленяющей печальной красотой,
И подсмотрел цветы средь грязной тины,
Средь грубости - любви порыв святой.
И слился ты с той светлою плеядой,
Пред чьим огнем рассеялася тьма,
Пред чьим теплом растаяла зима;
Нахлынули борцы живой громадой -
И пала крепостничества тюрьма.
Но в этот миг, зиждительный и чудный,
Ты не хотел душою отдохнуть,
Святым огнем твоя горела грудь,
И вот опять - далекий, многотрудный,
Перед тобой открылся новый путь.
Дворянских гнезд заветные аллеи.
Забытый сад. Полузаросший пруд.
Как хорошо, как все знакомо тут!
Сирень, и резеда, и эпомеи,
И георгины гордые цветут.
Затмилась ночь. Чуть слышен листьев ропот.
За рощей чуть горит луны эмаль.
И в сердце молодом встает печаль.
И слышен чей-то странный, грустный шепот.
Кому-то в этот час чего-то жаль.
И там вдали, где роща так туманна,
Где луч едва трепещет над тропой,-
Елена, Маша, Лиза, Марианна,
И Ася, и несчастная Сусанна -
Собралися воздушною толпой.
Знакомые причудливые тени,
Создания любви и красоты,
И девственной и женственной мечты,-
Их вызвал к жизни чистый, нежный гений,
Он дал им форму, краски и черты.
Не будь его, мы долго бы не знали
Страданий женской любящей души,
Ее заветных дум, немой печали;
Лишь с ним для нас впервые прозвучали
Те песни, что таилися в тиши.
Он возмутил стоячих вод молчанье,
Запросам тайным громкий дал ответ,
Из тьмы он вывел женщину на свет,
В широкий мир стремлений и сознанья,
На путь живых восторгов, битв и бед.
Вот почему, с любовью вспоминая
О том, кто удалился в мир иной,
Пред кем зажегся светоч неземной,
Здесь собралась толпа ему родная,
С ним слившаяся мыслию одной:
Пусть мы с тобой разлучены судьбою
Уж десять невозвратных долгих лет,
Но ты, наш друг, учитель и поэт,
Средь нас живешь! Сверкает над тобою
Бессмертия нетленный, чистый свет!</text><name>Памяти И.С.Тургенева</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1980</date_from><text>Все забыть — и прошлые года,
И тот мир, который был безбрежным,
Я тебя не видел никогда
Вот таким особенным и нежным.
Что душе сокровища веков?
Даже солнца для нее не стало.
Точно кисть голландских мастеров
Для меня — тебя нарисовала.
Этот дар, как таинство небес,
Может быть, таинственнее даже,
Этот дар волшебней всех чудес —
И о нем словами не расскажешь.</text><name>Все забыть — и прошлые года...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1946</date_from><text>Мы олененка взяли на руки
И тропами глухой земли
С сырых камней Медвежьей вараки
В наш новый город принесли.
На одеялах, щедро постланных,
Он вырос в городском дому,
И мы вчера, уже как взрослому,
Овса насыпали ему.
А он стучал рогами новыми —
В тепле согреться он не мог,—
За дверь с непрочными засовами
Ушел на снежный холодок.
За речкой, в нашем старом лагере,
Забыв про дружбу и ночлег,
Искал он сладкий стебель ягеля,
Копытцем разрывая снег.
Глядим мы на гору из форточки —
На меркнущий полярный день.
Наш край такой же несговорчивый,
Как этот маленький олень.</text><name>Олененок</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1967</date_from><text>Несчетный счет минувших дней
неужто не оплачен?
...Мы были во сто крат бедней
и во сто крат богаче.
Мы были молоды, горды,
взыскательны и строги.
И не было такой беды,
чтоб нас свернуть с дороги.
И не было такой войны,
чтоб мы не победили.
И нет теперь такой вины,
чтоб нам не предъявили.
Уж раз мы выжили.
Ну, что ж!
Судите, виноваты!
Все наше:
истина и ложь,
победы и утраты,
и стыд, и горечь, и почет,
и мрак, и свет из мрака.
...Вся жизнь моя — мой вечный счет,
с лихвой, без скидок и без льгот,
на круг,— назад и наперед,—
оплачен и оплакан.</text><name>Несчетный счет минувших дней...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Кухарка вышла замуж за компот,
Взял гусеницу в жены огородник,
Грядущий день влюбился в прошлый год,
А виноваты - сводница и сводник.
У сводников - своих законов свод:
К бирюльке в плен идет бирюк-работник,
Прилежницу всегда прельщает мот,
Но никогда негодницу негодник.
Всех сводят сводники:
козла с капустой, сор
С отсутствием метлы, рубашку - с молью,
Огонь - с водой, пилу или топор -
С деревьями, шиш - с маслом, рану - с
солью.
Но близок час расплаты; он придет
И сводника... со своднею сведет.</text><name>Сводники</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1879</date_from><text>Тебе обязан я спасеньем
Души, измученной борьбой,
Твоя любовь - мне утешеньем,
Твои слова - закон святой!
Ты безотрадную темницу
Преобразила в рай земной,
Меня ты к жизни пробудила
И возвратила мне покой.
Теперь я снова оживился,
Гляжу вперед теперь смелей,
Мне в жизни новый путь открылся,
Идти по нем спешу скорей!</text><name>Тебе обязан я спасеньем...</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>Были бы у ёлочки
Ножки,
Побежала бы она
По дорожке.
Заплясала бы она
Вместе с нами,
Застучала бы она
Каблучками.
Закружились бы на ёлочке
Игрушки -
Разноцветные фонарики,
Хлопушки.
Завертелись бы на ёлочке
Флаги
Из пунцовой, из серебряной
Бумаги.
Засмеялись бы на ёлочке
Матрёшки
И захлопали б от радости
В ладошки.
Потому что у ворот
Постучался Новый год!
Новый, новый,
Молодой,
С золотою бородой!</text><name>Елка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>I
Город
Сомкнулся лес столетний
над городком,
но сам тот лес столетний
растет на дне морском.
Посвистывают стрелы
и там и тут.
И в зарослях кораллов
охотники бредут.
Над новыми домами
гул сосен вековой
с небесной синевою,
стеклянной и кривой.
II
Коридор
Поутру из коридора
выходили два сеньора.
(Небо
молодое.
Светло-золотое.)
...Два сеньора ходят мимо.
Были оба пилигримы.
(Небо
как горнило.
Синие
чернила.)
...Ходят, ходят — и ни слова.
Были оба птицеловы.
(Небо
стало старым.
Сделалось
янтарным.)
...Два сеньора ходят мерно.
Были оба...
Все померкло.
III
Первая страница
Светись, вода!
Синее, синь!
Как ярок
апельсин!
Синее, синь!
Вода, светись!
Как много в небе
птиц!
Свет.
Синева.
Как зелена трава!
Небо.
Вода.
Как еще рожь
молода!
Перевод Гелескула</text><name>Палимпсесты</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1859</date_from><text>Цветут камелия и роза,
Но их не видит мотылек:
Ты жизнь и смерть его, ты — греза
Певца цветов, моя мимоза,
Мой целомудренный цветок,
Затем что в звучном строе лета
Нет и не будет больше дня
Звучней и ярче для поэта,
Как тот, когда сложилась эта
Простая песнь: «Не тронь меня».</text><name>Мимоза</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1972</date_from><text>I
Сказать, что ты мертва?
Но ты жила лишь сутки.
Как много грусти в шутке
Творца! едва
могу произнести
"жила" — единство даты
рожденья и когда ты
в моей горсти
рассыпалась, меня
смущает вычесть
одно из двух количеств
в пределах дня.
II
Затем, что дни для нас —
ничто. Всего лишь
ничто. Их не приколешь,
и пищей глаз
не сделаешь: они
на фоне белом,
не обладая телом,
незримы. Дни,
они как ты; верней,
что может весить
уменьшенный раз в десять
один из дней?
III
Сказать, что вовсе нет
тебя? Но что же
в руке моей так схоже
с тобой? и цвет —
не плод небытия.
По чьей подсказке
и так кладутся краски?
Навряд ли я,
бормочущий комок
слов, чуждых цвету,
вообразить бы эту
палитру смог.
IV
На крылышках твоих
зрачки, ресницы —
красавицы ли, птицы —
обрывки чьих,
скажи мне, это лиц
портрет летучий?
Каких, скажи, твой случай
частиц, крупиц
являет натюрморт:
вещей, плодов ли?
и даже рыбной ловли
трофей простерт.
V
Возможно, ты — пейзаж,
и, взявши лупу,
я обнаружу группу
нимф, пляску, пляж.
Светло ли там, как днем?
иль там уныло,
как ночью? и светило
какое в нем
взошло на небосклон?
чьи в нем фигуры?
Скажи, с какой натуры
был сделан он?
VI
Я думаю, что ты —
и то и это:
звезды, лица, предмета
в тебе черты.
Кто был тот ювелир,
что, бровь не хмуря,
нанес в миниатюре
на них тот мир,
что сводит нас с ума,
берет нас в клещи,
где ты, как мысль о вещи,
мы — вещь сама?
VII
Скажи, зачем узор
такой был даден
тебе всего лишь на день
в краю озер,
чья амальгама впрок
хранит пространство?
А ты — лишает шанса
столь краткий срок
попасть в сачок,
затрепетать в ладони,
в момент погони
пленить зрачок.
VIII
Ты не ответишь мне
не по причине
застенчивости и не
со зла, и не
затем, что ты мертва.
Жива, мертва ли —
но каждой Божьей твари
как знак родства
дарован голос для
общенья, пенья:
продления мгновенья,
минуты, дня.
IX
А ты — ты лишена
сего залога.
Но, рассуждая строго,
так лучше: на
кой ляд быть у небес
в долгу, в реестре.
Не сокрушайся ж, если
твой век, твой вес
достойны немоты:
звук — тоже бремя.
Бесплотнее, чем время,
беззвучней ты.
X
Не ощущая, не
дожив до страха,
ты вьешься легче праха
над клумбой, вне
похожих на тюрьму
с ее удушьем
минувшего с грядущим,
и потому,
когда летишь на луг
желая корму,
приобретает форму
сам воздух вдруг.
XI
Так делает перо,
скользя по глади
расчерченной тетради,
не зная про
судьбу своей строки,
где мудрость, ересь
смешались, но доверясь
толчкам руки,
в чьих пальцах бьется речь
вполне немая,
не пыль с цветка снимая,
но тяжесть с плеч.
XII
Такая красота
и срок столь краткий,
соединясь, догадкой
кривят уста:
не высказать ясней,
что в самом деле
мир создан был без цели,
а если с ней,
то цель — не мы.
Друг-энтомолог,
для света нет иголок
и нет для тьмы.
XIII
Сказать тебе "Прощай"
как форме суток?
Есть люди, чей рассудок
стрижет лишай
забвенья; но взгляни:
тому виною
лишь то, что за спиною
у них не дни
с постелью на двоих,
не сны дремучи,
не прошлое — но тучи
сестер твоих!
XIV
Ты лучше, чем Ничто.
Верней: ты ближе
и зримее. Внутри же
на все на сто
ты родственна ему.
В твоем полете
оно достигло плоти;
и потому
ты в сутолке дневной
достойна взгляда
как легкая преграда
меж ним и мной.</text><name>Бабочка</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1956</date_from><text>В. Бокову
Пахнет засолами,
пахнет молоком.
Ягоды засохлые
в сене молодом.
Я лежу,
чего-то жду
каждою кровинкой,
в темном небе
звезду
шевелю травинкой.
Все забыл,
все забыл,
будто напахался,-
с кем дружил,
кого любил,
над кем надсмехался.
В небе звездно и черно.
Ночь хорошая.
Я не знаю ничего,
ничегошеньки.
Баловали меня,
а я -
как небалованный,
целовали меня,
а я -
как нецелованный.</text><name>Пахнет засолами...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Светлов</author><date_from>1922</date_from><text>Солнце на ночь отдано в починку,
Дню на отдых уходить пора...
У машин сегодня вечеринка,
Почитай, до самого утра.
Ночь впотьмах за крышею стеклянной
Остановит искры на бегу...
Знаю: домны весело и пьяно
Будут пить расплавленный чугун,
Будут звезды облачных видений
За трубой высокой ожидать...
Завтра рваный телеграф оденет
Отработанные за ночь провода.
И когда за колокольней дальней
Утомленный выглянет восток,
Про любовь шалунье-наковальне
Нашепнет проказник-молоток.
Небеса зальются медной речью,
Разбросав по лужицам огни,
На дворе, где май широкоплечий
Отливает солнечные дни.</text><name>Ночная работа</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1916</date_from><text>В двенадцати верстах от Луги,
В лесу сосновом, на песке,
В любимом обществе подруги
Живу в чарующей тоске...
Среди озер, берез и елок
И сосен мачтовых среди
Бежит извилистый проселок,
Шум оставляя позади.
Я не люблю дорог шоссейных:
На них - харчевни и обоз.
Я жить привык в сквозных, в кисейных
Лесах, где колыбели грез.
В просторном доме, в десять комнат,
Простой, мещанистый уют,
Среди которого укромно
Дни северлетние текут.
Дом на горе, а в котловине,
Как грандиозное яйцо,
Блистает озеро сталь-сине,
И в нем - любимое лицо!
С ольховой удочкой, в дырявой
И утлой лодке, на корме,
Ты - нежный отдых мой от славы,
Который я найти сумел...
То в аметистовом, то в белом,
То в бронзовом, то в голубом.
Ты бродишь в парке запустелом
И песней оживляешь дом.
На дне озерном бродят раки
И плоскотелые лещи.
Но берегись: в зеленом мраке
Медведи, змеи и клещи!
А вечерами крыломыши
Лавируют среди берез,
И барабанит дождь по крыше,
Как громоносный Берлиоз.
Да, много в жизни деревенской
Несносных и противных "но",
Но то, о чем твердит Каменский,
Решительно исключено...
Здесь некому плести интриги,
И некому копать здесь ям...
Ни до Вердена, ни до Риги
Нет дела никакого нам...
Здесь царство в некотором роде,
И оттого, что я - поэт,
Я кровью чужд людской породе
И свято чту нейтралитет.</text><name>Поэза северного озера</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1951</date_from><text>Ты б радость была и свобода,
И ветер, и солнце, и путь.
В глазах твоих Бог и природа
И вечная женская суть.
Мне б нынче обнять твои ноги,
В колени лицо свое вжать,
Отдать половину тревоги,
Частицу покоя вобрать.
Я так живу, как ты должна,
Обязана перед судьбою.
Но ты ведь не в ладах с собою
И меж чужих живешь одна.
А мне и дальше жить в огне,
Нести свой крест, любить и путать.
И ты еще придешь ко мне,
Когда меня уже не будет.
Полон я светом, и ветром, и страстью,
Всем невозможным, несбывшимся ранним...
Ты — моя девочка, сказка про счастье,
Опроверженье разочарований...
Как мы плутали,
но нынче,
на деле
Сбывшейся встречей плутание снято.
Киев встречал нас
веселой метелью
Влажных снежинок,— больших и мохнатых.
День был наполнен
стремительным ветром.
Шли мы сквозь ветер,
часов не считая,
И в волосах твоих,
мягких и светлых,
Снег оседал,
расплывался и таял.
Бил по лицу и был нежен.
Казалось,
Так вот идти нам сквозь снег и преграды
В жизнь и победы,
встречаться глазами,
Чувствовать эту вот
бьющую радость...
Двери наотмашь,
и мир будто настежь,—
Светлый, бескрайний, хороший, тревожный...
Шли мы и шли,
задыхаясь от счастья,
Робко поверив,
что это — возможно.
Один. И ни жены, ни друга:
На улице еще зима,
А солнце льется на Калугу,
На крыши, церкви и дома.
Блеск снега. Сердце счастья просит,
И я гадаю в тишине,
Куда меня еще забросит
И как ты помнишь обо мне...
И вновь метель. И влажный снег.
Власть друг над другом и безвластье.
И просветленный тихий смех,
Чуть в глубине задетый страстью.
Ты появишься из двери.
Б.Пастернак
Мы даль открыли друг за другом,
И мы вдохнули эту даль.
И влажный снег родного Юга
Своей метелью нас обдал.
Он пахнул счастьем, этот хаос!
Просторным — и не обоймешь...
А ты сегодня ходишь, каясь,
И письма мужу отдаешь.
В чем каясь? Есть ли в чем? Едва ли!
Одни прогулки и мечты...
Скорее в этой снежной дали,
Которую вдохнула ты.
Ломай себя. Ругай за вздорность,
Тащись, запутавшись в судьбе.
Пусть русской женщины покорность
На время верх возьмет в тебе.
Но даль — она неудержимо
В тебе живет, к тебе зовет,
И русской женщины решимость
Еще свое в тебе возьмет.
И ты появишься у двери,
Прямая, твердая, как сталь.
Еще сама в себя не веря,
Уже внеся с собою даль.
А это было в настоящем,
Хоть начиналось все в конце...
Был снег, затмивший все.
Кружащий.
Снег на ресницах. На лице.
Он нас скрывал от всех прохожих,
И нам уютно было в нем...
Но все равно — еще дороже
Нам даль была в уюте том.
Сам снег был далью... Плотью чувства,
Что нас несло с тобой тогда.
И было ясно. Было грустно,
Что так не может быть всегда,
Что наше бегство — ненадолго,
Что ждут за далью снеговой
Твои привычки, чувство долга,
Я сам меж небом, и землей...
Теперь ты за туманом дней,
И вспомнить можно лишь с усильем
Все, что так важно помнить мне,
Что ощутимой было былью.
И быль как будто не была.
Что ж, снег был снег... И он — растаял.
Давно пора, уйдя в дела,
Смириться с, тем, что жизнь — такая.
Но, если верится в успех,
Опять кружит передо мною
Тот, крупный, нежный, влажный снег,—
Весь пропитавшийся весною...</text><name>Влажный снег</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1900</date_from><text>Порой всему, как дети, люди рады
И в легкости своей живут веселой.
О, пусть они смеются! Нет отрады
Смотреть во тьму души моей тяжелой.
Я не нарушу радости мгновенной,
Я не открою им дверей сознанья,
И ныне, в гордости моей смиренной,
Даю обет великого молчанья.
В безмолвьи прохожу я мимо, мимо,
Закрыв лицо,- в неузнанные дали,
Куда ведут меня неумолимо
Жестокие и смелые печали.</text><name>Последнее</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Тоска по дому... Облачной гряды
Тускнеющие очертанья
И тонкий лук кочевницы-звезды,
Звенящий тетивой молчанья.
Встает неодолимая печаль
От нив земных - до нив небесных.
Скажи, душа, чего тебе так жаль:
Любимых глаз иль звезд безвестных?
Но не постигнет страстная тоска,
Куда стремит свой парус темный:
К живым огням родного далека
Иль в пропасть вечности бездомной.</text><name>Тоска по дому... Облачной гряды...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Вещий крик осеннего ветра в поле.
Завернувшись в складки одежды темной,
Стонет бурный вечер в тоске бездомной,
Стонет от боли.
Раздирая тьму, облака, туманы,
Простирая алые к Ночи руки,
Обнажает Вечер в порыве муки
Рдяные раны.
Плачьте, плачьте, плачьте, безумцы-ветры,
Над горой, над полем глухим, над пашней...
Слышу в голых прутьях, в траве вчерашней
Вопли Деметры.</text><name>Вещий крик осеннего ветра в поле...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1926</date_from><text>Бабой сытой и крутогрудой
Волга ластилась к берегам.
Но иная земная удаль —
По дорогам и городам.
Это трактором и мотором
Дружно гаркнула дымная даль,
И усмешкой каменной город
Усмехнулся на бабью печаль.
Стих на дне, чернея и ржавя,
Позабытый Стенькин кистень.
Половодье иное славя,
Нараспашку — весенний день.
Он раскинул синеющий бредень:
За Уралом метался огонь...
Буйной вольницей песня бредит
Да саратовская гармонь.
И под песней широкой и жаркой
Гам лабазов, да кудрями дым,
Да ворочалась землечерпалка
Аллигатором тяжким и злым.
Словно грузчик, вздыхала круто
И цвела, от разгула пьяна,
Вплоть до Астрахани мазутом,
Как персидскою шалью, волна.</text><name>Волга</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from></date_from><text>Весь лед души обстал вокруг,
Как отраженная ограда,
И там совпал Полярный круг
С кругами Ада.
Там брата ненавидит брат...
В немом молчаньи стынут души,
А тех, кто обращен назад,
Змеей воспоминанье душит.
И громоздятся глыбы льда...
Но кротко над вратами Ада
Неугасимою лампадой
Горит Полярная звезда.</text><name>Весь лед души обстал вокруг...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from>1950</date_from><text>Я сегодня с утра весела,
Улыбаются мне зеркала,
Олеандры кивают в окно.
Этот мир восхитителен... Но
Если-б не было в мире зеркал,
Мир на много скучнее бы стал.
Если-б не было в мире стихов,
Больше было бы слез и грехов
И была бы, пожалуй, грустней
Невралгических этих дней
Кошки-мышкина беготня -
Если б не было в мире меня.</text><name>Я сегодня с утра весела...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1833</date_from><text>Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.</text><name></name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1908</date_from><text>Догорает мой светильник.
Всё стучит, стучит будильник,
Отбивая дробь минут;
Точно капли упадают
В бездну вечности - и тают,-
И опять, опять живут!
Ночь морозна. Небо звездно,
Из него мерцает грозно
Вечность мудрая сама.
Сад в снегу, беседка тоже,
И горит в алмазной дрожи
Темных елок бахрома...</text><name>Догорает мой светильник...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1936</date_from><text>За тебя, за все я благодарен.
По бульвару вьются морячки.
Море входит синими рядами
В неподвижные мои зрачки.
Громыхая, катятся платформы,
По-осеннему прозрачна высь.
Чайки в чистой, белоснежной форме
Легким строем мимо пронеслись.
Дай мне руку.
Может быть, впервые
Я узнал такую простоту.
Пролетают блики огневые,
Превращаясь в песни на лету.
Вижу сад и тень от пешехода,
Пляску листьев, медленный баркас.
Мчится с моря шумная свобода,
Обнимает и целует нас.</text><name>Радость</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Мы пили яркие лимонады и над нами флаги
кричали
И бранились морские птицы
Корабли наклонялись к полюсу
Полное солнце спало в феерическом театре
В пыли декораций где огромные замки
наклонялись
Под неправдоподобными углами
В пустом и черном зале сидело старое счастье
в рваных ботинках
И курило огромные-дешёвые папиросы
Созерцая ядовитый огонь заката
В пыли кулис
А наверху плыли дирижабли
Люди кричали и пропадали
Дали молчали и появлялись
И уже шел дождь
Изнутри вовне, из прошлого в будущее
Унося в своей серой и мягкой руке
Последнюю доблесть моряков</text><name>Мы пили яркие лимонады...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Наше время такое:
Живем от борьбы
До борьбы.
Мы не знаем покоя,—
То в поту.
То в крови наши лбы.
Ну, а если
Нам до ста
Не придется дожить,
Значит, было не просто
В мире
Первыми быть.</text><name>Наше время такое...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы -
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальная звезда,
Как легкой звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно, сюда! сюда!..
Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь... но тоскуя
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой: сюда, сюда!</text><name>Заклинание</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from>1966</date_from><text>После бани в день субботний,
отдавая честь вину,
я хожу всего охотней
в забегаловку одну.
Там, степенно выпивая,
Я стою наверняка.
В голубом дыму "Дуная"
все колеблется слегка.
Появляются подружки
в окружении ребят.
Все стучат сильнее кружки,
колокольчики звенят,
словно в небо позывные,
с каждой стопкой все слышней,
колокольчики России
из степей и от саней.
Ни промашки, ни поблажки,
чтобы не было беды,
над столом тоскует Машка
из рабочей слободы.
Пусть милиция узнает,
ей давно узнать пора:
Машка сызнова гуляет
чуть не с самого утра.
Не бедна и не богата -
четвертинка в самый раз -
заработала лопатой
у писателя сейчас.
Завтра утречком стирает
для соседки бельецо
и с похмелья напевает,
что потеряно кольцо.
И того не знает, дура,
полоскаючи белье,
что в России диктатура
не чужая, а ее!</text><name>Голубой Дунай</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1948</date_from><text>Сквозь волшебный прибор Левенгука
На поверхности капли воды
Обнаружила наша наука
Удивительной жизни следы.
Государство смертей и рождений,
Нескончаемой цепи звено,-
В этом мире чудесных творений
Сколь ничтожно и мелко оно!
Но для бездн, где летят метеоры,
Ни большого, ни малого нет,
И равно беспредельны просторы
Для микробов, людей и планет.
В результате их общих усилий
Зажигается пламя Плеяд,
И кометы летят легкокрылей,
И быстрее созвездья летят.
И в углу невысокой вселенной,
Под стеклом кабинетной трубы,
Тот же самый поток неизменный
Движет тайная воля судьбы.
Там я звездное чую дыханье,
Слышу речь органических масс
И стремительный шум созиданья,
Столь знакомый любому из нас.</text><name>Сквозь волшебный прибор Левенгука</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1919</date_from><text>Разбились облака. Алмазы дождевые,
сверкая, капают то тише, то быстрей
с благоухающих, взволнованных ветвей.
Так Богу на ладонь дни катятся людские,
так - отрывается дыханьем бытия
и звучно падает в пределы неземные
песнь каждая моя...</text><name>Разбились облака. Алмазы дождевые...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>На мыльной кобыле летит гонец:
"Король поручает тебе, кузнец,
сработать из тысячи тысяч колец
платье для королевы".
Над черной кузницей дождь идет.
Вереск цветет. Метель метет.
И днем и ночью кузнец кует
платье для королевы.
За месяцем - месяц, за годом - год
горн все горит и все молот бьет,-
то с лютою злобой кузнец кует
платье для королевы.
Он стал горбатым, а был прямым.
Он был златокудрым, а стал седым.
И очи весенние выел дым
платья для королевы.
Жена умерла, а его не зовут.
Чужие детей на кладбище несут.
- Так будь же ты проклят, мой вечный труд
платье для королевы!
Когда-то я звезды любил считать,
я тридцать лет не ложился спать,
а мог бы за утро одно отковать
цепи для королевы.</text><name>Английская баллада</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1959</date_from><text>Помню, как тропкой,
едва заметной
В густой осоке, где утки крякали,
Мы с острогой ходили летом
Ловить налимов
под речными корягами.
Поймать налима не просто было.
Мало одного желания.
Мы уставали, и нас знобило
От длительного купания,
Но мы храбрились:— Рыбак не плачет!—
В воде плескались
до головокружения
И наконец на песок горячий
Дружно падали в изнеможении!
И долго после мечтали лежа
О чем-то очень большом и смелом,
Смотрели в небо, и небо тоже
Глазами звезд
на нас смотрело...</text><name>Помню, как тропкой...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1942</date_from><text>Ноченька!
В звездном покрывале,
В траурных маках, с бессонной совой.
Доченька!
Как мы тебя укрывали
Свежей садовой землей.
Пусты теперь Дионисовы чаши,
Заплаканы взоры любви...
Это проходят над городом нашим
Страшные сестры твои.</text><name>Nox: Статуя «Ночь» в Летнем саду</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1928</date_from><text>По вторникам над мостовой
Воздушный шар летал пустой.
Он тихо в воздухе парил;
В нем кто-то трубочку курил,
Смотрел на площади, сады,
Смотрел спокойно до среды,
А в среду, лампу потушив,
Он говорил: Ну город жив.</text><name>По вторникам над мостовой...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1916</date_from><text>Мы — те, об ком шептали в старину,
С невольной дрожью, эллинские мифы:
Народ, взлюбивший буйство и войну,
Сыны Геракла и Эхидны,— скифы.
Вкруг моря Черного, в пустых степях,
Как демоны, мы облетали быстро,
Являясь вдруг, чтоб сеять всюду страх:
К верховьям Тигра иль к низовьям Истра.
Мы ужасали дикой волей мир,
Горя зловеще, там и здесь, зарницей:
Пред нами Дарий отступил, и Кир
Был скифской на пути смирен царицей.
Что были мы?— Щит, нож, колчан, копье,
Лук, стрелы, панцирь да коня удила!
Блеск, звон, крик, смех, налеты,— все бытье
В разгуле бранном, в пире пьяном было!
Лелеяли нас вьюги да мороз:
Нас холод влек в метельный вихрь событий;
Ножом вино рубили мы, волос
Замерзших звякали льдяные нити!
Наш верный друг, учитель мудрый наш,
Вино ячменное живило силы:
Мы мчались в бой под звоны медных чаш,
На поясе, и с ними шли в могилы.
Дни битв, охот и буйственных пиров,
Сменяясь, облик создавали жизни...
Как было весело колоть рабов,
Пред тем, как зажигать костер, на тризне!
В курганах грузных, сидя на коне,
Среди богатств, как завещали деды,
Спят наши грозные цари: во сне
Им грезятся пиры, бои, победы.
Но, в стороне от очага присев,
Порой, когда хмелели сладко гости,
Наш юноша выделывал для дев
Коней и львов из серебра и кости.
Иль, окружив сурового жреца,
Держа в руке высоко факел дымный,
Мы, в пляске ярой, пели без конца
Неистово-восторженные гимны!</text><name>Мы — скифы</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>О колокола
О сирены сирен в сиренях
О рассветы что лили из лилии
Самое простое — это умереть
Самое трудное — это стерпеть
За открытою дверью снова улица в сквере
Из комнаты в комнату вхожу
И сон за мной
Мое пальто там в лунной тьме сутулится
Я падаю, оно за мной
О солнце
Как передать позор отказа плакать
И в синеве подземной отцветать
В окно мое устало солнце падать
Отказ молчать
Колокола. Перу уснуть пора
Сирени рвались в вечность, спят давно
Со странною улыбкой мертвых дев
О лев
Смежи лучом виденья королев</text><name>О колокола! О сирены сирен в сиренях...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1820</date_from><text>Прости, поэт! Судьбина вновь
Мне посох странника вручила,
Но к музам чистая любовь
Уж нас навек соединила!
Прости! Бог весть когда опять,
Желанный друг в гостях у друга,
Я счастье буду воспевать
И негу праздного досуга!
О милый мой! Всё в дар тебе -
И грусть, и сладость упованья!
Молись невидимой судьбе:
Она приближит час свиданья.
И я, с пустынных финских гор,
В отчизне бранного Одена,
К ней возведу молящий взор,
Упав смиренно на колена.
Строга ль богиня будет к нам,
Пошлет ли весть соединенья?
Пускай пред ней сольются там
Друзей согласные моленья!
* См. Кюхельбекер.</text><name>К Кюхельбекеру</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1966</date_from><text>Рокуэллу Кенту
Подъемный кран раскачивает ветер —
Как будто не Москва,
А Колыма
Явилась мне сегодня на рассвете
Сквозь белый пар,
Сквозь белые дома.
И у шоссе костер горит смолисто.
Кипит в котле расплавленный гудрон.
И увлеченно спорят два таксиста,
Осыпанные жестким серебром...
О, странный мир!
Ты повторяешь краски.
Я помню, как не раз я застывал
У тех полотен с видами Аляски,
Где никогда, конечно, не бывал.
Суровый мир.
Скупое освещенье.
Холодных, чистых красок торжество...
И в каждой жилке
Зрело ощущенье
Немыслимой знакомости его!
И эту сопку в облаке тумана,
И эту тень косую на снегу
Я видел где-то
Возле Магадана.
Вот только точно вспомнить
Не могу.</text><name>Подъемный кран раскачивает ветер...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1912</date_from><text>Д е в к а - з а п е в а л о:
Я вечор, млада, во пиру была,
Хмелен мед пила, сахар кушала,
Во хмелю, млада, похвалялася
Не житьем-бытьем - красной удалью.
Не сосна в бору дрожмя дрогнула,
Топором-пилой насмерть ранена,
Не из невода рыба шалая,
Извиваючись, в омут просится,-
Это я пошла в пляску походом:
Гости-бражники рты разинули,
Домовой завыл - крякнул под полом,
На запечье кот искры выбрызнул:
Вот я -
Плясея -
Вихорь, прах летучий,
Сарафан -
Синь-туман,
Косы - бор дремучий!
Пляс - гром,
Бурелом,
Лешева погудка,
Под косой -
Луговой
Цветик незабудка!
П а р е н ь - п р и п е в а л о:
Ой, пляска приворотная,
Любовь - краса залетная,
Чем вчуже вами маяться,
На плахе белолиповой
Срубить бы легче голову!
Не уголь жжет мне пазуху,
Не воск - утроба топится
О камень - тело жаркое,
На пляс - красу орлиную
Разбойный ножик точится!</text><name>Плясея</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Вдоль Наровы ходят волны;
Против солнца — огоньки!
Волны будто что-то пишут,
Набегая на пески.
Тянем тоню; грузен невод;
Он по дну у нас идет
И захватит всё, что встретит,
И с собою принесет,
Тянем, тянем... Что-то будет?
Окунь, щука, сиг, лосось?
Иль щепа одна да травы,—
Незадача, значит, брось!
Ближе, ближе... Замечаем:
Что-то грузное в мотне;
Как барахтается, бьется,
Как мутит песок на дне.
Вот всплеснула, разметала
Воды; всех нас облила!
Моря синего царица
В нашем неводе была:
Засверкала чешуёю
И короной золотой,
И на нас на всех взглянула
Жемчугом и бирюзой!
Все видали, все слыхали!
Все до самых пят мокры...
Если б взяли мы царицу,
То-то б шли у нас пиры!
Значит, сами виноваты,
Недогадливый народ!
Поворачивайте ворот,—
Тоня новая идет...
И — как тоня вслед за тоней —
За мечтой идет мечта;
Хороша порой добыча
И богата — да не та!..</text><name>Вдоль Наровы ходят волны...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1905</date_from><text>«Фея»,— шепнули сирени,
«Фея»,— призыв был стрижа,
«Фея»,— шепнули сквозь тени
Ландыши, очи смежа.
«Фея»,— сквозя изумрудно,
Травки промолвила нить.
Фея вздохнула: «Как трудно!
Всех-то должна я любить».</text><name>Трудно Фее</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>День прошел с суетой беспощадною.
Вкруг меня благодатная тишь,
А в душе ты одна, ненаглядная,
Ты одна нераздельно царишь.
Все порывы и чувства мятежные,
Злую жизнь, что кипела в крови,
Поглотило стремленье безбрежное
Роковой беззаветной любви.
Днем луна, словно облачко бледное,
Чуть мелькнет белизною своей,
А в ночи — перед ней, всепобедною,
Гаснут искры небесных огней.</text><name>День прошел с суетой беспощадною...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кульчицкий</author><date_from></date_from><text>От рожденья он не видел солнца.
Он до смерти не увидит звезд.
Он идет. И статуй гибких бронза
Смотрит зачарованно под мост.
Трость стучит слегка. Лицо недвижно.
Так проходит он меж двух сторон.
У лотка он покупает вишни
И под аркой входит на перрон.
Поезда приходят и уходят,
Мчит решетка тени по лицу.
В город дикая идет погода
Тою же походкой, что в лесу.
Как пред смертью - душным-душно стало.
И темно, хоть выколи глаза.
И над гулким куполом вокзала
Начался невидимый зигзаг.
Он узнал по грохоту. И сразу,
Вместе с громом и дождем, влетел
В предыдущую глухую фразу -
Поезд, на полметра от локтей.
А слепой остался на перроне.
И по скулам дождь прозрачный тек.
И размок в его больших ладонях
Из газеты сделанный кулек.
[Поезд шел, скользящий весь и гладкий,
В стелющемся понизу дыму.]
С неостановившейся площадки
Выскочила девушка к нему.
И ее лицо ласкали пальцы
Хоботками бабочек. И слов -
Не было. И поцелуй - прервался
Глупым многоточием гудков.
Чемодан распотрошив под ливнем,
Вишни в чайник всыпали. Потом
Об руку пошли, чтоб жить счастливо,
Чайник с вишнями внести в свой дом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, прикуривая самокрутку,
У меня седой носильщик вдруг
Так спросил (мне сразу стало грустно):
"Кто еще встречает так сестру?"
Только б он соврал, старик носильщик.</text><name>Новелла</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>- Мой конь притомился,
стоптались мои башмаки.
Куда же мне ехать?
Скажите мне, будьте добры.
- Вдоль Красной реки, моя радость,
вдоль Красной реки,
До Синей горы, моя радость,
до Синей горы.
- А как мне проехать туда?
Притомился мой конь.
Скажите, пожалуйста,
как мне проехать туда?
- На ясный огонь, моя радость,
на ясный огонь,
Езжай на огонь, моя радость,
найдешь без труда.
- А где же тот ясный огонь?
Почему не горит?
Сто лет подпираю я небо ночное плечом...
- Фонарщик был должен зажечь,
да, наверное, спит,
фонарщик-то спит, моя радость...
А я ни при чем.
И снова он едет один,
без дороги,
во тьму.
Куда же он едет,
ведь ночь подступила к глазам!..
- Ты что потерял, моя радость?-
кричу я ему.
И он отвечает:
- Ах, если б я знал это сам...</text><name>Ночной разговор</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1919</date_from><text>Нет, есть во мне прекрасное, но стыдно
Его назвать перед самим собой,
Перед людьми ж - подавно: с их обидной
Душа не примирится похвалой.
И вот - живу, чудесный образ мой
Скрыв под личиной низкой и ехидной...
Взгляни, мой друг: по травке золотой
Ползет паук с отметкой крестовидной.
Пред ним ребенок спрячется за мать,
И ты сама спешишь его согнать
Рукой брезгливой с шейки розоватой.
И он бежит от гнева твоего,
Стыдясь себя, не ведая того,
Что значит знак его спины мохнатой.
30 ноября 1918
Нет, ты не прав, я не собой пленен.
Что доброго в наемнике усталом?
Своим чудесным, божеским началом,
Смотря в себя, я сладко потрясен.
Когда в стихах, в отображенье малом,
Мне подлинный мой образ обнажен,-
Всё кажется, что я стою, склонен,
В вечерний час над водяным зерцалом,
И, чтоб мою к себе приблизить высь,
Гляжу я вглубь, где звезды занялись.
Упав туда, спокойно угасает
Нечистый взор моих земных очей,
Но пламенно оттуда проступает
Венок из звезд над головой моей.</text><name>Про себя</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1918</date_from><text>Вдали от берега, в мерцании морском,
я жадной глубиной был сладостно влеком.
Я видел небосвод сквозь пену золотую,
дрожащий серп луны, звезду одну, другую...
Тускнел далекий свет, я медленно тонул.
Манил из глубины какой-то чудный гул.
В волшебном сумраке мой призрак отражался.
В блестящий траур волн я тихо погружался.</text><name>Вдали от берега, в мерцании морском...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1877</date_from><text>Ты помнишь, как, забившись в "музыкальной",
Забыв училище и мир,
Мечтали мы о славе идеальной...
Искусство было наш кумир,
И жизнь для нас была обвеяна мечтами.
Увы, прошли года, и с ужасом в груди
Мы сознаем, что все уже за нами,
Что холод смерти впереди.
Мечты твои сбылись. Презрев тропой избитой,
Ты новый путь себе настойчиво пробил,
Ты с бою славу взял и жадно пил
Из этой чаши ядовитой.
О, знаю, знаю я, как жестко и давно
Тебе за это мстил какой-то рок суровый
И сколько в твой венец лавровый
Колючих терний вплетено.
Но туча разошлась. Душе твоей послушны,
Воскресли звуки дней былых,
И злобы лепет малодушный
Пред ними замер и затих.
А я, кончая путь "непризнанным" поэтом,
Горжусь, что угадал я искру божества
В тебе, тогда мерцавшую едва,
Горящую теперь таким могучим светом.</text><name>П. Чайковскому (Ты помнишь, как...)</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1875</date_from><text>Как в чистой лазури затихшего моря
Вся слава небес отражается,
Так в свете от страсти свободного духа
Нам вечное благо является.
Но глубь недвижимая в мощном просторе
Все та же, что в бурном волнении,—
Могучий и ясный в свободном покое,
Дух тот же и в страстном хотении.
Свобода, неволя, покой и волненье
Проходят и снова являются,
А он все один, и в стихийном стремленье
Лишь сила его открывается.</text><name>Как в чистой лазури затихшего моря...</name><date_to>1875</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1829</date_from><text>Не посуди: чем я богат,
Последним поделиться рад;
Вот мой досуг; в нем ум твой строгий
Найдет ошибок слишком много;
Здесь каждый стих, чай, грешный бред.
Что ж делать: я такой поэт,
Что на Руси смешнее нет!
Но не щади ты недостатки,
Заметь, что требует поправки...
Когда б свобода, время, чин,
Когда б, примерно, господин
Я был такой, чтоб только с трубкой
Сидеть день целый и зевать,
Роскошно жить, беспечно спать,-
Тогда, клянусь тебе, не шуткой
Я б вышел в люди, вышел в свет.
Теперь я сам собой поэт,
Теперь мой гений... Но довольно!
Душа грустит моя невольно.
Я чувствую, мой милый друг,
С издетских лет какой-то дух
Владеет ею не напрасно!
Нет! я недаром сладострастно
Люблю богиню красоты,
Уединенье и мечты!</text><name>А.П. Сребрянскому</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Зашумела волна, покачнулся челнок,
И восстал ото сна пробужденный Восток.
Покачнулся челнок и уносится прочь,
И не видит Восток побледневшую ночь.
И уносится прочь все, чем счастлив был,
Что в короткую ночь беззаветно любил.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from></date_from><text>"Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с ледяною водою.
И в мир шоколада с румяной зарею,
В молочные Альпы, мечтанье летит.
Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть -
И в тесной беседке, средь пыльных акаций,
Принять благосклонно от булочных граций
В затейливой чашечке хрупкую снедь...
Подруга шарманки, появится вдруг
Бродячего ледника пестрая крышка -
И с жадным вниманием смотрит мальчишка
В чудесного холода полный сундук.
И боги не ведают - что он возьмет:
Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?
Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,
Сверкая на солнце, божественный лед.</text><name>Мороженно! Солнце. Воздушный бисквит...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Болгарской поэтессе Е. Багряне,
дважды увидевшей комету Галлея
Пленительней не было стана,
Победнее не было глаз -
Багряна, Багряна, Багряна
Кометой по жизни неслась.
А в небе нахмуренном где-то,
Вселенную вызвав на бой,
Другая блистала комета,
Свой шлейф волоча за собой.
Все грады и все деревеньки
Тревогою были полны.
Случилось такое давненько -
До первой великой войны...
И встретились женщины эти -
Комета с Багряной - опять.
Ничто не сумело на свете
Свиданию их помешать.
Прошла, не сдаваясь, Багряна
Сквозь черные пропасти лет -
Мерцание телеэкрана,
Стихов неслабеющий свет.
А в небе нахмуренном где-то,
Покинув наш дом голубой,
В другое столетье комета
Уносит свой шлейф за собой...</text><name>И встретились женщины эти...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юрий Левитанский</author><date_from></date_from><text>Не березы, не рябины
и не черная изба -
всё топазы, всё рубины,
всё узорная резьба.
В размышленья погруженный
средь музейного добра,
вдруг я замер,
отраженный
в личном зеркале Петра.
Это вправду поражало:
сколько лет ни утекло,
все исправно отражало
беспристрастное стекло -
серебро щитов и сабель,
и чугунное литье,
и моей рубахи штапель,
и обличие мое...
Шел я улицей ночною,
раздавался гул шагов,
и мерцало надо мною
небо тысячи веков,
И под этим вечным кровом
думал я, спеша домой,
не о зеркале Петровом -
об истории самой,
о путях ее негладких,
о суде ее крутом,
без опаски,
без оглядки
перед плахой и кнутом.
Это помнить не мешает,
сколько б лет ни утекло,-
все исправно отражает
неподкупное стекло!</text><name>В Оружейной палате</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1958</date_from><text>По вологодскому Заречью
Бродил я вечером,
Как вдруг
Счастливый кто-то
Мне навстречу
Метнулся с криком:
— Здравствуй!.. Друг!..
Забыл?..
— Да нет же!— отвечаю
И что-то мямлю про года,
А сам мучительно гадаю:
Где с ним встречался и когда?
Лицо знакомо, голос тоже...
И как неловко стало мне,
Когда припомнил, сколько прожил
Я с ним в окопах на войне.
А то еще — оторопею
И, как собрату своему,
Отъявленному лиходею,
Бывало, крепко руку жму.
Все чаще память изменяет,
Подводит.
Вот опять — пробел...
Но из нее не исчезает,
Что сам бы я забыть хотел,—
Такое, что душе не мило,
Чего нельзя себе простить,
Что, к сожаленью, в жизни было,
Хоть не должно бы вовсе быть.
Нередко правдой поступался,
Не делал все, что сделать мог,
И обижал,
И обижался,
Помочь хотел, а не помог.
Дурным поступкам нет забвенья,
Да и прощенья нет,
Когда
Их судишь сам без снисхожденья,-
На свете горше нет суда.</text><name>Память</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1849</date_from><text>Стоит опустелый над сонным прудом,
Где ивы поникли главой,
На славу Растреллием строенный дом,
И герб на щите вековой.
Окрестность молчит среди мертвого сна,
На окнах разбитых играет луна.
Сокрытый кустами, в забытом саду
Тот дом одиноко стоит;
Печально глядится в зацветшем пруду
С короною дедовский щит...
Никто поклониться ему не придет —
Забыли потомки свой доблестный род!
В блестящей столице иные из них
С ничтожной смешались толпой;
Поветрие моды умчало других
Из родины в мир, им чужой.
Там русский от русского края отвык,
Забыл свою веру, забыл свой язык!
Крестьян его бедных наемник гнетет,
Он властвует ими один;
Его не пугают роптанья сирот —
Услышит ли их господин?
А если услышит — рукою махнет...
Забыли потомки свой доблестный род!
Лишь старый служитель, тоской удручен,
Младого владетеля ждет,
И ловит вдали колокольчика звон,
И ночью с одра привстает...
Напрасно! Всё тихо средь мертвого сна,
Сквозь окна разбитые смотрит луна,
Сквозь окна разбитые мирно глядит
На древние стены палат;
Там в рамах узорчатых чинно висит
Напудренных прадедов ряд.
Их пыль покрывает, и червь их грызет...
Забыли потомки свой доблестный род!</text><name>Пустой дом</name><date_to>1849</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1902</date_from><text>День бледнеет утомленный,
И бледнеет робкий вечер:
Длится миг смущенной встречи,
Длится миг разлуки томной...
В озаренье светлотенном
Фиолетового неба
Сходит, ясен, отблеск лунный,
И ясней мерцает Веспер,
И всё ближе даль синеет...
Гаснут краски, молкнут звуки...
Полугрустен, полусветел,
Мир почил в усталом сердце,
И почило безучастье...
С золотистой лунной лаской
Сходят робкие виденья
Милых дней... с улыбкой бледной.
Влажными глядят очами,
Легкокрылые... и меркнут.
Меркнут краски, молкнут звуки...
Но, как дальний город шумный,
Всё звучит в усталом сердце,
Однозвучно-тихо ропщет
День прожитый, день далекий...
Усыпляют, будят звуки
И вливают в сердце горечь
Полусознанной разлуки -
И дрожит, и дремлет сердце...</text><name>Усталость</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>Ave Maria - лампада тиха,
В сердце готовы четыре стиха:
Чистая дева, скорбящего мать,
Душу проникла твоя благодать.
Неба царица, не в блеске лучей,
В тихом предстань сновидении ей!
Ave Maria - лампада тиха,
Я прошептал все четыре стиха.
* Привет тебе, Мария! (Лат.)-Ред.</text><name>Ave Maria</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>В день, когда мы, поддержкой земли заручась,
По высокой воде, по соленой, своей,
Выйдем в точно назначенный час,-
Море станет укачивать нас,
Словно мать непутевых детей.
Волны будут работать - и в поте лица
Корабельные наши бока иссекут,
Терпеливо машины начнут месяца
Составлять из ритмичных секунд.
А кругом - только водная гладь,- благодать!
И на долгие мили кругом - ни души!..
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.
Наши будни - без праздников, без выходных,-
В море нам и без отдыха хватит помех.
Мы подруг забываем своих:
Им - до нас, нам подчас не до них,-
Да простят они нам этот грех!
Нет, неправда! Вздыхаем о них у кормы
И во сне имена повторяем тайком.
Здесь совсем не за юбкой гоняемся мы,
Не за счастьем, а за косяком.
А кругом - только водная гладь,- благодать!
Ни заборов, ни стен - хоть паши, хоть пляши!..
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.
Говорят, что плывем мы за длинным рублем,-
Кстати, длинных рублей просто так не добыть,-
Но мы в море - за морем плывем,
И еще - за единственным днем,
О котором потом не забыть.
А когда из другой, непохожей весны
Мы к родному причалу придем прямиком,-
Растворятся морские ворота страны
Перед каждым своим моряком.
В море - водная гладь, да еще - благодать!
И вестей - никаких, сколько нам ни пиши...
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.
И опять уплываем, с землей обручась -
С этой самою верной невестой своей,-
Чтоб вернуться в назначенный час,
Как бы там ни баюкало нас
Море - мать непутевых детей.
Вот маяк нам забыл подморгнуть с высоты,
Только пялит глаза - ошалел, обалдел:
Он увидел, что судно встает на винты,
Обороты врубив на предел.
А на пирсе стоять - все равно благодать,-
И качаться на суше, и петь от души.
Нам, вернувшимся, не привыкать привыкать
После громких штормов к долгожданной тиши!</text><name>В день, когда мы, поддержкой земли заручась...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино - печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть - на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.</text><name>ЭЛЕГИЯ</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>Здравствуй! Тысячу раз мой привет тебе, ночь!
Опять и опять я люблю тебя,
Тихая, теплая,
Серебром окаймленная!
Робко, свечу потушив, подхожу я к окну...
Меня не видать, зато сам я все вижу...
Дождусь, непременно дождусь:
Калитка вздрогнет, растворяясь,
Цветы, закачавшись, сильнее запахнут, и долго,
Долго при месяце будет мелькать покрывало.</text><name>Здравствуй! Тысячу раз...</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1840</date_from><text>В степи, на равнине открытой,
Курган одинокий стоит;
Под ним богатырь знаменитый
В минувшие веки зарыт.
В честь витязя тризну свершали,
Дружина дралася три дня,
Жрецы ему разом заклали
Всех жен и любимца коня.
Когда же его схоронили
И шум на могиле затих,
Певцы ему славу сулили,
На гуслях гремя золотых.
«О витязь, делами твоими
Гордится великий народ!
Твое громоносное имя
Столетия все перейдет!
И если курган твой высокий
Сровнялся бы с полем пустым,
То слава, разлившись далеко,
Была бы курганом твоим!»
И вот миновалися годы,
Столетия вслед протекли,
Народы сменили народы,
Лицо изменилось земли;
Курган же с высокой главою,
Где витязь могучий зарыт,
Еще не сровнялся с землею,
По-прежнему гордо стоит;
А витязя славное имя
До наших времен не дошло.
Кто был он? Венцами какими
Свое он украсил чело?
Чью кровь проливал он рекою?
Какие он жег города?
И смерью погиб он какою?
И в землю опущен когда?
Безмолвен курган одинокий,
Наездник державный забыт,
И тризны в пустыне широкой
Никто уж ему не свершит.
Лишь мимо кургана мелькает
Сайгак, через поле скача,
Иль вдруг на него налетает,
Крилами треща, саранча;
Порой журавлиная стая,
Окончив подоблачный путь,
К кургану шумит подлетая,
Садится на нем отдохнуть;
Тушканчик порою проскачет
По нем при мерцании дня,
Иль всадник высоко маячит
На нем удалого коня;
А слезы прольют разве тучи,
Над степью плывя в небесах,
Да ветер лишь свеет летучий
С кургана забытого прах.
Когда же на западе дальний,
Бледнея, скрывается день,
Сидит на кургане печально
Забытого витязя тень,
Сидит и вздыхает глубоко:
«Где слава, где слава моя?
Минувшие веки далеко,
Отторгнут от прошлого я!
О жизни своей вспомяну ли?
Всё было иначе тогда!
Певцы, вы меня обманули,
Венцов моих нет и следа!
И если бы знал я, как скоро,
Как скоро увянут они,
Далеко от брани и спора
Я прожил бы мирные дни!»
Так думает витязь, вздыхая,
На темном кургане сидит,
Доколе заря золотая
Пустынную степь озарит;
Тогда он обратно уходит,
В подземный уходит он дом,
А ветер по-прежнему бродит,
И грустно и пусто кругом.
Примечание: в окончательной авторской редакции последние шесть строф отсутствуют. Стихотворение публиковалось также без четвёртой дополнительной строфы, то есть с пятью дополнительными строфами.</text><name>Курган</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1921</date_from><text>Косые соответствия
В пространство бросить
Зеркальных сфер,—
Безумные параболы,
Звеня, взвивают
Побег стеблей.
Зодиакальным племенем
Поля пылают,
Кипит эфир,
Но все пересечения
Чертеж выводят
Недвижных букв
Имени твоего!</text><name>Косые соответствия...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1912</date_from><text>Пускай невнятно будет миру,
О чем пою!
Звончатую он слышит лиру;
Но тайну нежную мою —
Я затаю.
Пускай не верует виденью
Моих очей!
Внимая звонких струй паденью,
О, кто не рад, во тьме ночей,
Тебе, ручей?
Пой, соловей, над розой тайной!
Своей тропой
Пройдет любовник: друг случайный
Вздохнет с тобой... А ты, слепой,
О розе пой!</text><name>Тайна певца</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1857</date_from><text>Душный воздух, дым лучины,
Под ногами сор,
Сор на лавках, паутины
По углам узор;
Закоптелые палати,
Черствый хлеб, вода,
Кашель пряхи, плач дитяти...
О, нужда, нужда!
Мыкать горе, век трудиться,
Нищим умереть...
Вот где нужно бы учиться
Верить и терпеть!</text><name>Ночлег в деревне</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from></date_from><text>Когда это будет, не знаю:
В краю белоногих берез
Победу девятого мая
Отпразднуют люди без слез.
Поднимут старинные марши
Армейские трубы страны,
И выедет к армии маршал,
Не видевший этой войны.
И мне не додуматься даже,
Какой там ударит салют,
Какие там сказки расскажут
И песни какие споют.
Но мы-то доподлинно знаем,
Нам знать довелось на роду,-
Что было девятого мая
Весной в сорок пятом году.</text><name>Когда это будет, не знаю...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1965</date_from><text>Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.</text><name>Идут белые снеги...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1908</date_from><text>Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
"Пинь, пинь, пиннь!" - тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!</text><name>Кузнечик</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>От зеленого поля села
До зеленого поля стола,
По которому крутится-вертится шар заказной
В знаменитой пивной,
В "Метрополе",
Деревенского парня судьба довела,
Как тогда говорили, по божеской воле.
Вскоре сделался он игроком настоящим. А это
Многократно усиленный образ поэта,
Потому что великий игрок
Это вовсе не тот, кто умеет шары заколачивать в лузы,
А мудрец и провидец, почти что пророк,
С ним, во время удара, беседуют музы.
Как поэт, он обидой ничтожной раним,
Как игрок, ненадежной удачей храним,
Потому что всегда Серафим
Шестикрылый свои простирает крыла
И над ним,
И над полем зеленым стола,
По которому крутится-вертится тот партионный
Или этот, поменьше, в котором "своя",
Кариолисовы утверждая законы,
Куш, деленный на доли, кому-то суля.
В святцах смысла особого не разумея,
В честь Есенина перекрестили Егора в Сергея
Игроки игрока. И в назначенный срок
Первородное имя к нему возвратилось. Игрок
Кий сменил на пророческий посох
И творит не на аспиде шульцовских досок,
А на белых страницах - проводки рифмованных строк.
Что прославить ему суждено,
Поле сельское, или сукно,
По которому...
Впрочем, не все ли равно.
У поэзии нет преимущества перед игрой -
Вечный бой - лишь бы только остаться собой.
Ни к тому и ни к этому лиру его не ревную,-
Все присущее миру в гармонию входит земную.</text><name>Баллада о возвращенном имени</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1848</date_from><text>Поражена потерей невозвратной,
Душа моя уныла и слаба:
Ни гордости, ни веры благодатной -
Постыдное бессилие раба!
Ей всё равно - холодный сумрак гроба,
Позор ли, слава, ненависть, любовь,-
Погасла и спасительная злоба,
Что долго так разогревала кровь.
Я жду... но ночь не близится к рассвету,
И мертвый мрак кругом... и та,
Которая воззвать могла бы к свету,-
Как будто смерть сковала ей уста!
Лицо без мысли, полное смятенья,
Сухие, напряженные глаза,-
И, кажется, зарею обновленья
В них никогда не заблестит слеза.</text><name>Поражена потерей невозвратной...</name><date_to>1848</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1947</date_from><text>И. Т.
В моей беспокойной и трудной судьбе
Останешься ты навсегда.
Меня поезда привозили к тебе,
И я полюбил поезда.
Петляли дороги, и ветер трубил
В разливе сигнальных огней.
Я милую землю навек полюбил
За то, что ты ходишь по ней.
Была ты со мной в непроглядном дыму,
Надежда моя и броня,
Я, может, себя полюбил потому,
Что ты полюбила меня.</text><name>В моей беспокойной и трудной судьбе...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1900</date_from><text>Если б некогда гостем я прибыл
К вам, мои отдалённые предки,-
Вы собратом гордиться могли бы,
Полюбили бы взор мой меткий...
Мне не трудно далась бы наука
Поджидать матерого тура.
Вот - я чувствую гибкость лука,
На плечах моих барсова шкура.
Словно с детства я к битвам приучен!
Всё в раздолье степей мне родное!
И мой голос верно созвучен
С оглушительным бранным воем.
Из пловцов окажусь я лучшим,
Обгоню всех юношей в беге;
Ваша дева со взором жгучим
Заласкает меня ночью в телеге.
Истукан на середине деревни
Поглядит на меня исподлобья.
Я увижу лик его древний,
Одарить его пышно - готов я.
А когда рассядутся старцы,
Молодежь запляшет под клики,-
На куске сбереженного кварца
Начерчу я новые лики.
Я буду как все,- и особый.
Волхвы меня примут, как сына.
Я сложу им песню для пробы,
Но от них уйду я в дружину.
Гей вы! Слушайте, вольные волки!
Повинуйтесь жданному кличу!
У коней развеваются челки,
Мы опять летим на добычу.</text><name>Скифы</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from></date_from><text>Нежное железо — эти скрепы,
Даже страсть от них изнемогла.
Каждый вздох могильной глиной лепок,
Топки шепоты и вязок глаз.
Чтоб кружиться карусельным грифом,
Разлетевшись — прискакать назад.
В каждой родинке такие мифы,
Что и в ста томах не рассказать.
Знаешь этих просыпаний смуту,
Эти шорохи и шепота?—
Ведь дыханье каждую минуту
Может убежать за ворота.
Двух сердец такие замиранья,
Залпы перекрестные и страх,
Будто салютуют в океане
Погибающие крейсера.
Как же должен биться ток багряный,
Туго стянутый в узлы висков,
Чтоб любовь, надышанная за ночь,
Не смешалась с роем облаков?</text><name>Нежное железо — эти скрепы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Арбат — одна из самых узких улиц...
Не разминуться на тебе, Арбат!..
Но мы каким-то чудом разминулись
Тому почти что двадцать лет назад.
Быть может, был туман... А может, вьюга...
Да что там... Время не воротишь вспять...
Прошли — и не заметили друг друга,
И нечего об этом вспоминать.
Не вспоминай, а думай о расплате —
Бедой кормись, отчаяньем дыши
За то, что разминулись на Арбате
Две друг для друга созданных души.</text><name>Арбат — одна из самых узких улиц...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1859</date_from><text>По городу плач и стенанье...
Стучит гробовщик день и ночь...
Еще бы ему не работать!
Просватал красавицу дочь!
Сидит гробовщица за крепом
И шьет — а в глазах, как узор,
По черному так и мелькает
В цветах подвенечный убор.
И думает: «Справлю ж невесту,
Одену ее, что княжну,—
Княжон повидали мы вдоволь,—
На днях хоронили одну:
Всё розаны были на платье,
Почти под венцом померла,
Так, в брачном наряде, и клали
Во гроб-то... красотка была!
Оденем и Глашу не хуже,
А в церкви все свечи зажжем;
Подумают: графская свадьба!
Уж в грязь не ударим лицом!..»
Мечтает старушка — у двери ж
Звонок за звонком... «Ну, житье!
Заказов-то — господи боже!
Знать, Глашенька, счастье твое!»</text><name>Приданое</name><date_to>1859</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>Ай, тяжела турецкая шарманка!
Бредет худой, согнувшийся хорват
По дачам утром. В юбке обезьянка
Бежит за ним, смешно поднявши зад.
И детское и старческое что-то
В ее глазах печальных. Как цыган,
Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота.
Далеко от Одессы на Фонтан!
Ограды дач еще в живом узоре —
В тени акаций. Солнце из-за дач
Глядит в листву. В аллеях блещет море...
День будет долог, светел и горяч.
И будет сонно, сонно. Черепицы
Стеклом светиться будут. Промелькнет
Велосипед бесшумным махом птицы,
Да прогремит в немецкой фуре лед.
Ай, хорошо напиться! Есть копейка,
А вон киоск: большой стакан воды
Даст с томною улыбкою еврейка...
Но путь далек... Сады, сады, сады...
Зверок устал,— взор старичка-ребенка
Томит тоской. Хорват от жажды пьян.
Но пьет зверок: лиловая ладонка
Хватает жадно пенистый стакан.
Поднявши брови, тянет обезьяна,
А он жует засохший белый хлеб
И медленно отходит в тень платана...
Ты далеко, Загреб!</text><name>С обезьяной</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1906</date_from><text>Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.
Во мгле, что со мною всегда на земле.
За то, что ты светлой невестой была,
За то, что ты тайну мою отняла.
За то, что связала нас тайна и ночь,
Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.
За то, что нам долгая жизнь суждена,
О, даже за то, что мы - муж и жена!
За цепи мои и заклятья твои.
За то, что над нами проклятье семьи.
За то, что не любишь того, что люблю.
За то, что о нищих и бедных скорблю.
За то, что не можем согласно мы жить.
За то, что хочу и смею убить -
Отмстить малодушным, кто жил без огня,
Кто так унижал мой народ и меня!
Кто запер свободных и сильных в тюрьму,
Кто долго не верил огню моему.
Кто хочет за деньги лишить меня дня,
Собачью покорность купить у меня...
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои - поколенье рабов,
И нежности ядом убита душа,
И эта рука не поднимет ножа...
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою.
Что огнем сожжено и свинцом залито -
Того разорвать не посмеет никто!
С тобою смотрел я на эту зарю -
С тобой в эту черную бездну смотрю.
И двойственно нам приказанье судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!
Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!
Огонь или тьма - впереди?
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?
Вдвоем - неразрывно - навеки вдвоем!
Воскреснем? Погибнем? Умрем?</text><name>Ангел-хранитель</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1920</date_from><text>Взметни скорей булавою,
затейница русских лет,
над глупою головою,
в которой веселья нет.
Ты звонкие узы ковала
вкруг страшного слова «умрем».
А музыка - ликовала
во взорванном сердце моем.
Измята твоих полей лень,
за клетью пустеет клеть,
и росный ладан молелен
рассыпан по небу тлеть,
Яркоголовая правда,
ступи же кривде на лоб,
чтоб пред настающим завтра
упало вчера - холоп!
Чтоб, в облаках еще пенясь,
истаяла б там тоска!
Чтоб город, морей отщепенец,
обрушился в волн раскат!
Над этой широкой солью,
над болью груженых барж -
лишь бровь шевельни соболью -
раздастся северный марш.
Взмахни ж пустыми очами,
в которых выжжена жуть,-
я здесь морскими ночами
хожу и тобой грожу!</text><name>Москва на взморье</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Ты, чье сердце - гранит, чьих ушей серебро - колдовское литье,
Унесла ты мой ум, унесла мой покой и терпенье мое!
Шаловливая пери, тюрчанка в атласной кабо,
Ты, чей облик - луна, чье дыханье - порыв, чей язык - лезвие!
От любовного горя, от страсти любовной к тебе
Вечно я клокочу, как клокочет в котле огневое питье.
Должен я, что кабо, всю тебя обхватить и обнять,
Должен я хоть на миг стать рубашкой твоей, чтоб вкусить забытье.
Пусть сгниют мои кости, укрыты холодной землей,-
Вечным жаром любви одолею я смерть, удержу бытие.
Жизнь и веру мою, жизнь и веру мою унесли -
Грудь и плечи ее, грудь и плечи ее, грудь и плечи ее.
Только в сладких устах, только в сладких устах, о Хафиз,-
Исцеленье твое, исцеленье твое, исцеленье твое!</text><name>Из Хафиза (Ты, чье сердце - гранит...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1841</date_from><text>Пусть полудикие скифы, с глазами, налитыми кровью,
Бьются, безумные, кубками пьяного пира,-
Други! оставимте им, дикарям кровожадным, обычай
Сладкие Вакховы вина румянить пирующих кровью...
Бранные копья средь кубков и факелов пира!..
Где мы, скажите?.. Какое безумство: веселье -
и битва!
Полноте спорить! умолкните, други! вражду утопите
В чашах, у коих, чем более пьете, всё глубже
и глубже
Кажется звонкое дно. Возлежите и пейте смиренно,
На руку мудрые головы важно и тяжко уставив.</text><name></name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1842</date_from><text>"Полно смеяться! что это с вами?
Точно базар!
Как загудело! словно пчелами
Полон амбар".
"Чу! не стучите! кто-то шагает
Вдоль закромов...
Сыплет да сыплет, пересыпает
Рожь из мешков.
Сыплет орехи, деньги считает,
Шубой шумит,
Всем наделяет, всё обещает,
Только сердит".
"Ну, а тебе что?" - "Тише, сестрицы!
Что-то несут:
Так и трясутся все половицы...
Что-то поют;
Гроб забивают крышей большою,
Кто-то завыл!
Страшно, сестрицы! знать, надо мною
Шут подшутил".</text><name>Полно смеяться! что это с вами?..</name><date_to>1842</date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1956</date_from><text>Мы Красной Пресне слово предоставим,
Продлим регламент Ленинским горам,
Откуда вся Москва, в красе и славе,
Открыта солнцу, звездам и ветрам.
Вокзалы негодуют: в чем причина?
Запрашивает площадь: как ей быть,
Чтоб автора «Великого почина»
Монументальным мрамором почтить?
В Сокольниках один заветный просек,
Где Ленин был на елке у ребят,
Уже давно о памятнике просит,
Деревья все об этом шелестят.
Но существует мнение иное...
Быть может, не в Сокольниках, а тут,
Перед Большим театром, где весною
Так трогательно яблони цветут.
Чтоб перед нами прошлое воскресло
(Оно и так вовеки не умрет),
Пускай, присев на стул или на кресло,
Ильич листает бронзовый блокнот.
Не там на высоте, не в отдаленье,
На фоне облаков и птичьих крыл,
А рядом, с нами. Здесь... При жизни Ленин,
Мы знаем, возвышаться не любил.
Пусть будет памятник такого роста,
Чтобы уже ребенок лет пяти
Без мамы смог бы дотянуться просто
И положить у ног его цветы.</text><name>Проект памятника</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from></date_from><text>Я - раб, и был рабом покорным
Прекраснейшей из всех цариц.
Пред взором, пламенным и черным,
Я молча повергался ниц.
И раз - мой взор, сухой и страстный,
Я удержать в пыли не мог,
И он скользнул к лицу прекрасной
И очи бегло ей обжег...
И в ту же ночь я был прикован
У ложа царского, как пес.
И весь дрожал я, очарован
Предчувствием безвестных грез.
И было все на бред похоже!
Я был свидетель чар ночных,
Всего, что тайно кроет ложе,
Их содроганий, стонов их.
Вот сослан я в каменоломню,
Дроблю гранит, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, если б пережить все вновь!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1968</date_from><text>Зима на юге. Далеко зашло
ее вниманье к моему побегу.
Мне - поделом. Но югу-то за что?
Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.
Боюсь смотреть, как мучатся в саду
растений полумертвые подранки.
Гнев севера меня имел в виду,
я изменила долгу северянки.
Что оставалось выдумать уму?
Сил не было иметь температуру,
которая бездомью моему
не даст погибнуть спьяну или сдуру.
Неосторожный беженец зимы,
под натиском ее несправедливым,
я отступала в теплый тыл земли,
пока земля не кончилась обрывом.
Прыжок мой, понукаемый бедой,
повис над морем - если море это:
волна, недавно бывшая водой,
имеет вид железного предмета.
Над розами творится суд в тиши,
мороз кончины им сулят прогнозы.
Не твой ли ямб, любовь моей души,
шалит, в морозы окуная розы?
Простите мне, теплицы красоты!
Я удалюсь и всё это улажу.
Зачем влекла я в чуждые сады
судьбы моей громоздкую поклажу?
Мой ад - при мне, я за собой тяну
суму своей печали неказистой,
так альпинист, взмывая в тишину,
с припасом суеты берет транзистор.
И впрямь - так обнаглеть и занестись,
чтоб дисциплину климата нарушить!
Вернулась я, и обжигает кисть
обледеневшей варежки наручник.
Зима, меня на место водворив,
лишила юг опалы снегопада.
Сладчайшего цветения прилив
был возвращен воскресшим розам сада.
Январь со мной любезен, как весна.
Краса мурашек серебрит мне спину.
И, в сущности, я польщена весьма
влюбленностью зимы в мою ангину.</text><name>Зима на юге. Далеко зашло...</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>Наталии Рыковой
Всё расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?
Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес,-
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам...
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.</text><name>Всё расхищено, предано, продано...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Закрыта жарко печка,
Какой пустынный дом.
Под абажуром свечка,
Окошко подо льдом.
Я выдумал все это
И сам боюсь теперь,
Их нету, нету, нету.
Не верь. Не верь. Не верь.
Под старою сосною,
Где слабый звездный свет -
Не знаю: двое, трое
Или их вовсе нет.
В оцепененьи ночи —
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
И вытекшие очи
Глядят в окрестный мрак.
На иней, иней, иней
(Или их вовсе нет),
На синий,синий,синий
Младенческий рассвет.</text><name>Закрыта жарко печка...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1977</date_from><text>Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал,-
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной -
Поскрипев, затихал,-
А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи,-
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Все стоит на Руси
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться,-
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут и - куда ему деться!-
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст...
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться,-
Ну, а он в доброте их жалел и не бил - и замерз.
Отраженье свое
Увидал в полынье -
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житиё -
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто,- надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют,- кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут,- но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта - эк душа моя рвется наружу,-
Выйдет вся - схороните, зарежусь - снимите с ножа!
Снег кружит над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой -
Пьет и хлещет коней,
А непьяный ямщик - замерзает.
Между 1970 и</text><name>Я дышал синевой...</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1927</date_from><text>И отшумит тот шум и отгрохочет грохот,
которым бредишь ты во сне и наяву,
и бредовые выкрики заглохнут,-
и ты почувствуешь, что я тебя зову.
И будет тишина и сумрак синий...
И встрепенешься ты, тоскуя и скорбя,
и вдруг поймешь, поймешь, что ты
блуждал в пустыне
за сотни верст от самого себя!</text><name></name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Даже песня дается недаром,
И уж если намучились мы,
То какими дрожжами и жаром
Здесь когда-то вздымало холмы.
А холмам на широкую спину,
Как в седло, посадили кремли,
И с ячменных полей десятину
В добрый Пильзен варить повезли.
Расцветай же, как лучшая роза
В наилучшем трехмерном плену,
Дорогая житейская проза,
Воспитавшая эту страну.
Пойте, честные чешские птицы,
Пойте, птицы, пока по холмам
Бродит грузный и розоволицый
Старый Гете, столь преданный вам.</text><name>Карловы Вары</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1967</date_from><text>Я был наивный инок. Целью
мнил одноверность на Руси
и обличал пороки церкви,
но церковь — боже упаси!
От всех попов, что так убого
людей морочили простых,
старался выручить я бога,
но — богохульником прослыл.
«Не так ты веришь!»— загалдели,
мне отлучением грозя,
как будто тайною владели —
как можно верить, как нельзя.
Но я сквозь внешнюю железность
у них внутри узрел червей.
Всегда в чужую душу лезут
за неимением своей.
О, лишь от страха монолитны
они, прогнившие давно.
Меняются митрополиты,
но вечно среднее звено.
И выбивали изощренно
попы, попята день за днем
наивность веры, как из чрева
ребенка, грязным сапогом.
И я учуял запах скверны,
проникший в самый идеал.
Всегда в предписанности веры
безверье тех, кто предписал.
И понял я: ложь исходила
не от ошибок испокон,
а от хоругвей, из кадила,
из глубины самих икон.
Служите службою исправной,
а я не с вамп — я убег.
Был раньше бог моею правдой,
но только правда — это бог!
Я ухожу в тебя, Россия,
жизнь за судьбу благодаря,
счастливый, вольный поп-расстрига
из лживого монастыря.
И я теперь на Лене боцман,
и хорошо мне здесь до слез,
и в отношенья мои с богом
здесь никакой не лезет пес.
Я верю в звезды, женщин, травы,
в штурвал и кореша плечо.
Я верю в Родину и правду...
На кой — во что-нибудь еще?!
Живые люди — мне иконы.
Я с работягами в ладу,
но я коленопреклоненно
им не молюсь. Я их люблю.
И с верой истинной, без выгод,
что есть, была и будет Русь,
когда никто меня не видит,
я потихонечку крещусь.</text><name>Монолог бывшего попа, ставшего боцманом на Лене</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1976</date_from><text>Любовь минувших лет, сигнал из неоткуда,
Песчинка, спящая на океанском дне,
Луч радуги в зеркальной западне...
Любовь ушедших дней, несбывшееся чудо,
Нечасто вспоминаешься ты мне.
Прерывистой морзянкою капели
Порой напомнишь об ином апреле,
Порою в чьей-то промелькнешь строке...
Ты где-то там, на дальнем, смутном плане,
Снежинка, пролетевшая сквозь пламя
И тихо тающая на щеке.</text><name>Любовь минувших лет...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1914</date_from><text>Вечер, как сажа,
Льется в окно.
Белая пряжа
Ткет полотно.
Пляшет гасница,
Прыгает тень.
В окна стучится
Старый плетень.
Липнет к окошку
Черная гать.
Девочку-крошку
Байкает мать.
Взрыкает зыбка
Сонный тропарь:
"Спи, моя рыбка,
Спи, не гутарь".</text><name>Вечер, как сажа...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1943</date_from><text>Лунного облика
отблеск медлительный
близко-далек.
Снег ослепляющий
белым безмолвием
горы облек.
Сад не шелохнется.
Стройные тополи
храм возвели.
Ласково стелется
звуком неслышимым
шепот земли.
Там, за пустынями,
за перевалами,
за тишиной,
Даль беспредельная,
Русь необъятная,
город родной!
Вдруг зовом горлинки
капли звенящие
канули в тишь.
Слушаю, слушаю!
Это, любимая,
ты говоришь!
С точным хронометром
в мигах и вечности
я властелин.
В лунном сиянии
стрелка торопится:
Двадцать один!
Но по московскому
счету державному
дышит земля.
Час восемнадцатый
к нам приближается
с башни Кремля.
Весть долгожданная,
победоносная
в мир понеслась:
Сила враждебная
нашему воинству
снова сдалась!
Вновь сокол-колокол
девять раз вылетит —
грянет Москва!
Залпов торжественных
вспыхнет могучая
миру молва.
Где же, пустыни, вы,
дали бескрайние?
Сжались вы вдруг!
С Красною площадью
вплавлен я в праздничный
дружеский круг.
Небо колышется.
Света полотнища
ловит зенит.
Солнца знаменами
тьму побежденную
слава казнит.
Где б ни скитался ты,
сердце московское
рдеет в тебе.
Весь ты бросаешься
к новому подвигу,
к новой борьбе.
В хоре торжественном
залпы сливаются
с сердцем твоим.
С Красною Армией
ты, самый маленький,
непобедим!
В хоре с народами
ты, полон радости,
слово берешь.
Песню о родине,
песню о партии
громко поешь.</text><name>Голос Москвы</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from></date_from><text>Снег выпал ночью и растаял днем.
С ним улетел, задержанный на нем,
Взгляд мой рассеянный —
Верхом на трепете
Истаиванья. Так на диком лебеде
Нильс некогда, наказанный школяр,
Летел, опередив дыханья жар,
За горы гор, в зимы холодный пар,
В гусиную Лапландию... Далёко
От грифеля и школьного урока.
Лишь сырости да свежести следы
Легли от снега — новый круг теней!
Трава еще не выпрямилась; белые
Станицы снега выспались на ней
И унеслись, предтечи зимних дней,
В Лапландию видений. Столь далекую,
Что в небе неба только сердце, ёкая,
Крылом затрепетало и зашлось
От ужаса, что с ними унеслось!
Снег растворился воздухом блистающим
Над конским щавелем, склоненным ниц,
И взгляд мой улетел со снегом тающим,
Как с дикими гусями — мальчик Нильс.</text><name>Снег выпал ночью и растаял днем...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1916</date_from><text>Метель, метель... В перчатке - как чужая
Застывшая рука.
Не странно ль жить, почти что осязая,
Как ты близка?
И всё-таки бреду домой с покупкой,
И всё-таки живу.
Как прочно всё! Нет, он совсем не хрупкий,
Сон наяву!
Еще томят земные расстоянья,
Еще болит рука,
Но всё ясней, уверенней сознанье,
Что ты близка.</text><name>На ходу</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>На голом на плацу, на вахтпараде,
В казарме, на часах - все дни подряд
Безвестный, не представленный к награде,
Справляет службу ратную солдат.
И какие бы ни дули
Ураганные ветра,
Он - в дозоре, в карауле
От утра и до утра.
"Напра!.. Нале!..
В ружье! На пле!..
Бегом - в расположение!"
А я пою:
Ать-два, ать-два,
Живем мы однова,
А тяжело в учении -
Легко в бою!
Если ломит враг - бабы слезы льют,-
Ядра к пушечкам подтаскивай!
Я перед боем - тих, я в атаке - лют,
Ну а после боя - ласковый.
Меня гоняют до седьмого пота,
Всяк может младшим чином помыкать,-
Но все-таки центральные ворота
Солдату поручают охранять.
Как бы в рог его не гнули,
Распрямится снова он.
Штык - дурак, и дуры - пули,-
Ежели солдат умен.
"В штыки! К но-ги!
Равняйсь! Беги!
Ползком - в расположение!"
А я - пою.
"Коли! Руби!"
Ту би ор нот ту би,-
Но тяжело в учении -
Легко в бою!
Если враг бежит и гремит салют -
Зелена вина подтаскивай!
Я пред боем - тих, я в атаке - лют,
Ну а после боя - ласковый.</text><name>Солдатская песня</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from></date_from><text>Холод большой.
Зима здорова.
Но блузы
прилипли к потненьким.
Под блузой коммунисты.
Грузят дрова.
На трудовом субботнике.
Мы не уйдем,
хотя
уйти
имеем
все права.
В наши вагоны,
на нашем пути.
наши
грузим
дрова.
Можно
уйти
часа в два,-
но мы -
уйдем поздно.
Нашим товарищам
наши дрова
нужны:
товарищи мерзнут.
Работа трудна,
работа
томит.
За нее
никаких копеек.
Но мы
работаем,
будто мы
делаем
величайшую эпопею.
Мы будем работать,
все стерпя,
чтоб жизнь,
колёса дней торопя,
бежала
в железном марше
в наших вагонах,
по нашим степям,
в города
промерзшие
наши.
"Дяденька,
что вы делаете тут,
столько
больших дядей?"
Что?
Социализм:
свободный труд
Свободно
собравшихся людей.</text><name>ГЛАВА 8 (ПОЭМА `ХОРОШО!`)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1901</date_from><text>Ветер принес издалёка
Песни весенней намек,
Где-то светло и глубоко
Неба открылся клочок.
В этой бездонной лазури,
В сумерках близкой весны
Плакали зимние бури,
Реяли звездные сны.
Робко, темно и глубоко
Плакали струны мои.
Ветер принес издалёка
Звучные песни твои.</text><name>Ветер принес издалека...</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1952</date_from><text>Ах, каких нелепостей
в мире только нет!
Человек в троллейбусе
ехал,
средних лет.
Горько так и пасмурно
глядя сквозь очки,
паспортную карточку
рвал он
на клочки.
Улетали
в стороны
из окна
назад
женский рот разорванный,
удивленный взгляд...
Что ж такое сделано
ею или им?
Но какое дело нам,
гражданам чужим?
С нас ведь
и не спросится,
если даже он
выскочит и бросится
с горя
под вагон.
Дело это - личное.
Хоть под колесо!
Но как мне
безразличное
сохранить
лицо?
Что же мы колеблемся
крикнуть ему:
стой!
Разве нам в троллейбусе
кто-нибудь -
не свой?!</text><name>Происшествие</name><date_to>1952</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1906</date_from><text>(с натуры)
Звание солдата почетно.
(Воинский устав)
"Всяк солдат слуга престола
И защитник от врагов ..."
Повтори!.. Молчишь, фефела?
Не упомнишь восемь слов?
Ну, к отхожему дневальным,
После ужина в наряд"...
Махин тоном погребальным
Отвечает: "виноват!"
"Ну-ка, кто у нас бригадный?"-
Дальше унтер говорит -
И, как ястреб кровожадный,
Все глазами шевелит...
"Что - молчишь? Собачья морда,
Простокваша, идиот...
Ну так помни, помни ж твердо!"-
И рукою в ухо бьет.
Что же Махин? Слезы льются,
Тихо тянет: "виноват"...
Весь дрожит, колени гнутся
И предательски дрожат.
"Всех солдат почетно званье -
Пост ли... знамя... караул...
Махин, чучело баранье,
Что ты ноги развернул!
Ноги вместе, морду выше!
Повтори, собачий сын"...
Тот в ответ все тише, тише
Жалко шепчет: "господин..."
"Ах, мерзавец! Ах, скотина!"
В ухо, в зубы... раз и раз...
Эта гнусная картина
Обрывает мой рассказ...</text><name>Словесность</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Я, к порядкам чужим не привыкший,
С чемоданом тяжелым в руках,
Растерявшись, стою перед рикшей,
Не могу объясниться никак.
Он пытался схватить мою ношу,
Подкатил экипажик к ногам.
Чемодан? Лучше я его брошу,
Только вам его в руки не дам.
Не считайте такое загибом —
Кипячусь в исступленье святом:
Не могу я быть белым сагибом,
У меня воспитанье не то.
А обратное быть не могло б ли?
Убеждайтесь, что я не шучу,
Дайте в узкие впрячься оглобли,
По Калькутте я вас прокачу!
Голый рикша — лишь кожа да ребра,
Исполняющий должность коня,
С удивленьем, с ухмылкой недоброй
Исподлобья глядит на меня.
Не прозренье, а только презренье
В перезрелых, как вишни, глазах,
Подозренье под маской смиренья,
Как сто лет и как двести назад.</text><name>Рикша</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Глаз змеи, змеи извивы,
Пестрых тканей переливы,
Небывалость знойных поз...
То бесстыдны, то стыдливы,
Поцелуев все отливы,
Сладкий запах белых роз...
Замиранье, обниманье,
Рук змеистых завиванье
И искусный трепет ног...
И искусное лобзанье,
Легкость близкого свиданья
И прощанье чрез порог.</text><name>Глаз змеи, змеи извивы...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Я с детства любила гудки на реке,
я вечно толклась у причала,
я все пароходы
еще вдалеке
по их голосам различала.
Мы часто таким пустяком дорожим,
затем что он с детства привычен.
Мне новый гудок показался чужим,
он был бессердечен и зычен.
И я огорчилась,
хотя я сюда
вернулась, заведомо зная,
что время иное, иные суда
и Волга-то, в общем, иная.
А все-таки он представлялся в мечте,
как прежде, густым, басовитым...
Мы вышли из шлюзов уже в темноте
и двинулись морем открытым.
Я не узнавала родные места,
где помнила каждую малость.
В безбрежности
пепельных вод широта
с темнеющим небом сливалась.
Рвал ветер низовый
волну на клочки,
скитался равниною пенной,
и только мигали в ночи маячки,
как звездочки в безднах вселенной.
Барометр падал,
и ветер крепчал,
зарница вдали полыхала,
и вдруг нелюбимый гудок закричал,
и вдруг я его услыхала.
С чего же взяла я? Он вовсе не груб,
он речью своей безыскусной
похож на звучанье серебряных труб,
пронзительный, гордый и грустный...
Он, как тетива, трепетал над водой,
под стать поражающей шири,
такой необычный, такой молодой,
еще не обвыкшийся в мире.
И так покоряло его торжество,
его несвершенности сила,
что я не могла не влюбиться в него
и прежней любви изменила.
И нет сожаленья о прошлом во мне,
в неверности этой не каюсь...
Что делать - живу я
в сегодняшнем дне
и в завтрашнем жить
собираюсь!</text><name>Стихи о гудке</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1947</date_from><text>Валит клубами черный дым
Над раскаленной крышею.
Мне этот дым необходим,
Мне нужно пламя рыжее!
Пусть разгорается пожар,
Пусть жаром пышет улица,
Пусть ужаснется млад и стар,
Пожарные стушуются.
Пусть сердце рвется из груди,
Пусть все тревожней мне —
Того гляди, того гляди,
И ты сгоришь в огне!
Девчонки — в плач, мальчишки — в
В обморок — родители...
Но тут явлюсь я среди них,
Суровый и решительный.
Сверкает взгляд из-под бровей.
Мне отступать не тоже,
Раз все кричат:
«Спаси, Сергей!»
«Сергей», а не «Сережа».
По водосточной по трубе,
По ржавому железу,
Я избавителем к тебе
От страшной смерти лезу.
От этажа
к этажу
Ловкий,
как кошка...
И по карнизу прохожу
К заветному окошку.
Я нахожу тебя в огне,
Я облегчаю муки,
И ты протягиваешь мне
Худенькие руки.
Как храбр я! Как прекрасна ты!
Как день сияет летний!
И как непрочен мир мечты
Одиннадцатилетней...
Он разбивается в куски
От окрика простого...
И вновь стою я у доски,
Я в третьем классе снова.
И вновь не помню я азов —
Попробуй к ним привыкни!—
И гнусный Васька Образцов
Показывает язык мне...
С тех пор немало лет прошло,
И снова сердце сжало,
И не сожгло — так обожгло
Предчувствием пожара.
Опять клубится черный дым
Над раскаленной крышею...
Мне этот дым необходим,
Мне нужно пламя рыжее.
Пусть сердце рвется из груди,
Пусть все тревожней мне...
Того гляди, того гляди,
Я сам сгорю в огне!
В огне сжигающей любви,
В сумятице минут,
Где руки тонкие твои
Одни меня спасут!</text><name>Пожар</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1885</date_from><text>Ты помнишь, что было тогда,
Как всюду ручьи бушевали
И птиц косяками стада
На север, свистя, пролетали.
И видели мы средь ветвей,
Еще не укрытых листами,
Как, глазки закрыв, соловей
Блаженствовал в песне над нами.
К себе зазывала любовь
И блеском и страстью пахучей,
Не только весельем дубов,
Но счастьем и ивы плакучей.
Взгляни же вокруг ты теперь:
Все грустно молчит, умирая,
И настежь раскинута дверь
Из прежнего светлого рая.
И новых приветливых звезд,
И новой любовной денницы,
Трудами измучены гнезд,
Взалкали усталые птицы.
Не может ничто устоять
Пред этой тоской неизбежной,
И скоро пустынную гладь
Оденет покров белоснежный.</text><name>Ты помнишь, что было тогда...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1812</date_from><text>Песня
Зачем так рано изменила?
С мечтами, радостью, тоской
Куда полет свой устремила?
Неумолимая, постой!
О дней моих весна златая,
Постой... тебе возврата нет...
Летит, молитве не внимая;
И всё за ней помчалось вслед.
О! где ты, луч, путеводитель
Веселых юношеских дней?
Где ты, надежда, обольститель
Неопытной души моей?
Уж нет ее, сей веры милой
К твореньям пламенной мечты...
Добыча истине унылой
Призраков прежних красоты.
Как древле рук своих созданье
Боготворил Пигмалион
И мрамор внял любви стенанье,
И мертвый был одушевлен,—
Так пламенно объята мною
Природа хладная была;
И, полная моей душою,
Она подвиглась, ожила.
И, юноши деля желанье,
Немая обрела язык:
Мне отвечала на лобзанье,
И сердца глас в нее проник.
Тогда и древо жизнь прияло,
И чувство ощутил ручей,
И мертвое отзывом стало
Пылающей души моей.
И неестественным стремленьем
Весь мир в мою теснился грудь;
Картиной, звуком, выраженьем
Во всё я жизнь хотел вдохнуть.
И в нежном семени сокрытой,
Сколь пышным мне казался свет..
Но, ах! сколь мало в нем развито!
И малое — сколь бедный цвет.
Как бодро, следом за мечтою
Волшебным очарован сном,
Забот не связанный уздою,
Я жизни полетел путем.
Желанье было — исполненье;
Успех отвагу пламенил:
Ни высота, ни отдаленье
Не ужасали смелых крыл.
И быстро жизни колесница
Стезею младости текла;
Ее воздушная станица
Веселых призраков влекла:
Любовь с прелестными дарами,
С алмазным Счастие ключом,
И Слава с звездными венцами,
И с ярким Истина лучом.
Но, ах!.. еще с полудороги,
Наскучив резвою игрой,
Вожди отстали быстроноги...
За роем вслед умчался рой.
Украдкой Счастие сокрылось;
Изменой Знание ушло;
Сомненья тучей обложилось
Священной Истины чело.
Я зрел, как дерзкою рукою
Презренный славу похищал;
И быстро с быстрою весною
Прелестный цвет Любви увял.
И всё пустынно, тихо стало
Окрест меня и предо мной!
Едва Надежды лишь сияло
Светило над моей тропой.
Но кто ж из сей толпы крылатой
Один с любовью мне вослед,
Мой до могилы провожатой,
Участник радостей и бед?..
Ты, уз житейских облегчитель,
В душевном мраке милый свет,
Ты, Дружба, сердца исцелитель,
Мой добрый гений с юных лет.
И ты, товарищ мой любимый,
Души хранитель, как она,
Друг верный, Труд неутомимый,
Кому святая власть дана
Всегда творить не разрушая,
Мирить печального с судьбой
И, силу в сердце водворяя,
Беречь в нем ясность и покой.</text><name>Мечты</name><date_to>1812</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1949</date_from><text>Дома и деревья слезятся,
И речка в тумане черна,
И просто нельзя догадаться,
Что это апрель и весна.
А вдоль берегов огороды,
Дождями набухшая грязь...
По правде, такая погода
Мне по сердцу нынче как раз.
Я думал, что век мой уж прожит,
Что беды лишили огня...
И рад я, что ветер тревожит,
Что тучами давит меня.
Шаги хоть по грязи, но быстры.
Приятно идти и дышать...
Иду. На свободу. На выстрел.
На все, что дерзнет помешать.</text><name>В Сибири</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1904</date_from><text>Барка жизни встала
На большой мели.
Громкий крик рабочих
Слышен издали.
Песни и тревога
На пустой реке.
Входит кто-то сильный
В сером армяке.
Руль дощатый сдвинул,
Парус распустил
И багор закинул,
Грудью надавил.
Тихо повернулась
Красная корма,
Побежали мимо
Пестрые дома.
Вот они далёко,
Весело плывут.
Только нас с тобою,
Верно, не возьмут!</text><name>Барка жизни встала...</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1883</date_from><text>Ранней осени подарок —
Голубой, прозрачный день...
Полдень блещущий не жарок;
Не нужна густая тень.
Близ пути, под дикой грушей,
На траве скамья стоит;
«Сядь сюда! Смотри да слушай!»
Мне как будто говорит.
Сел. Смотрю кругом и внемлю.
Долго, кажется, сижу...
То на небо, то на землю
С благодарностью гляжу.
Нет болтливого народу...
Тишина... Лишь мошек рой
Всё про ясную погоду
Распевает надо мной...</text><name>Ранней осени подарок...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>В. Шкловскому
— Мама, кто там вверху, голенастенький —
руки в стороны — и парит?
— Знать, инструктор лечебной гимнастики.
Мир не может за ним повторить.</text><name>Мама, кто там вверху, голенастенький...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Не понять мне, откуда, зачем
И чего он томительно ждет.
Предо мною он грустен и нем,
И всю ночь напролет
Он вокруг меня чем-то чертит
На полу чародейный узор,
И куреньем каким-то дымит,
И туманит мой взор.
Опускаю глаза перед ним,
Отдаюсь чародейству и сну,
И тогда различаю сквозь дым
Голубую страну.
Он приникнет ко мне и ведет,
И улыбка на мертвых губах,-
И блуждаю всю ночь напролет
На пустынных путях.
Рассказать не могу никому,
Что увижу, услышу я там,-
Может быть, я и сам не пойму,
Не припомню и сам.
Оттого так мучительны мне
Разговоры, и люди, и труд,
Что меня в голубой тишине
Волхвования ждут.</text><name>Не понять мне, откуда, зачем...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from></date_from><text>Тебе ль, невинной и спокойной,
Я приношу в нескромный дар
Рассказ, где страсти недостойной
Изображен преступный жар?
И безобразный и мятежный,
Он не пленит твоей мечты;
Но что? на память дружбы нежной
Его, быть может, примешь ты.
Жилец семейственного круга,
Так в дар приемлет домосед
От путешественника-друга
Пустыни дальней дикий цвет.
К. А. ТИМАШЕВОЙ
К. А. Тимашевой (Вам всё дано...)
Вам всё дано с щедротою пристрастной
Благоволительной судьбой:
Владеете вы лирой сладкогласной
И ей созвучной красотой.
Что ж грусть поет блестящая певица?
Что ж томны взоры красоты?
Печаль, печаль — души ее царица,
Владычица ее мечты.
Вам счастья нет, иль, на одно мгновенье
Блеснувши, луч его погас;
Но счастлив тот, кто слышит ваше пенье,
Но счастлив тот, кто видит вас.</text><name>При посылке «Бала» С. Э[нгельгардт]</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from>1950</date_from><text>К луне протягивая руки,
Она стояла у окна.
Зеленым купоросом скуки
Светила ей в лицо луна.
Осенний ветер выл и лаял
В самоубийственной тоске,
И как мороженное таял
Измены вкус на языке.</text><name>К луне протягивая руки...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>Об осени</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Листопад, листопад,
Все звено примчалось в сад,
Прибежала Шурочка.
Листья (слышите?) шуршат:
Шурочка, Шурочка...
Ливень листьев кружевной
Шелестит о ней одной:
Шурочка, Шурочка...
Три листочка подмела,
Подошла к учителю:
— Хорошо идут дела!
(Я тружусь, учтите, мол,
Похвалите Шурочку,
Шурочку, Шурочку...)
Как работает звено,
Это Шуре все равно,
Только бы отметили,
В классе ли, в газете ли,
Шурочку, Шурочку...
Листопад, листопад,
Утопает в листьях сад,
Листья грустно шелестят:
Шурочка, Шурочка...</text><name>Шуточка про Шурочку</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1914</date_from><text>Вечерний и наклонный
Передо мною путь.
Вчера еще, влюбленный,
Молил: "Не позабудь".
А нынче только ветры
Да крики пастухов,
Взволнованные кедры
У чистых родников.</text><name>Разлука</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from>1960</date_from><text>Не привез я
таежных цветов —
извини.
Ты не верь,
если скажут, что плохи
они.
Если кто-то соврет,
что об этом читал...
Просто,
эти цветы
луговым
не чета!
В буреломах,
на кручах
пылают
жарки,
как закат,
как облитые кровью желтки.
Им не стать украшеньем
городского стола.
Не для них
отшлифованный блеск хрусталя.
Не для них!
И они не поймут никогда,
что вода из-под крана —
это тоже вода...
Ты попробуй сорви их!
Попробуй
сорви!
Ты их держишь,
и кажется,
руки
в крови!..
Но не бойся,
цветы к пиджаку приколи...
Только что это?
Видишь?
Лишившись земли,
той,
таежной,
неласковой,
гордой земли,
на которой они
на рассвете взошли,
на которой роса
и медвежьи следы,—
начинают
стремительно вянуть
цветы!
Сразу
гаснут они!
Тотчас
гибнут они!..
Не привез я
таежных цветов.
Извини.</text><name>Таежные цветы</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Поплавский</author><date_from></date_from><text>Под тяжестью белых побед
Больной полководец
Склонился лицом на железо
Молчит ощущая холод
Нагим колоссальным лбом
И снится ему могила
Холодный торжественный мрамор
Где скрестив разбитые руки
Опустив огромные веки
Он лежит тяжелый и чистый
Изменивший в последний час
И непрестанно и тихо
На большой глубине
Текут колоссальные реки:
Там солнце блестит
И тонут закаты
И всё безвозвратно
И всё забыто</text><name>Под тяжестью белых побед...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>Три участи в мире завидны, друзья.
Счастливец, кто века судьбой управляет,
В душе неразгаданной думы тая.
Он сеет для жатвы, но жатв не сбирает:
Народов признанья ему не хвала,
Народов проклятья ему не упреки.
Векам завещает он замысл глубокий;
По смерти бессмертного зреют дела.
Завидней поэта удел на земли.
С младенческих лет он сдружился с природой,
И сердце камены от хлада спасли,
И ум непокорный воспитан свободой,
И луч вдохновенья зажегся в очах.
Весь мир облекает он в стройные звуки;
Стеснится ли сердце волнением муки -
Он выплачет горе в горючих стихах.
Но верьте, о други! счастливей стократ
Беспечный питомец забавы и лени.
Глубокие думы души не мутят,
Не знает он слез и огня вдохновений,
И день для него, как другой, пролетел,
И будущий снова он встретит беспечно,
И сердце увянет без муки сердечной -
О рок! что ты не дал мне этот удел?</text><name>Три участи</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1918</date_from><text>Семь дней и семь ночей Москва металась
В огне, в бреду. Но грубый лекарь щедро
Пускал ей кровь - и, обессилев, к утру
Восьмого дня она очнулась. Люди
Повыползли из каменных подвалов
На улицы. Так, переждав ненастье,
На задний двор, к широкой луже, крысы
Опасливой выходят вереницей
И прочь бегут, когда вблизи на камень
Последняя спадает с крыши капля...
К полудню стали собираться кучки.
Глазели на пробоины в домах,
На сбитые верхушки башен; молча
Толпились у дымящихся развалин
И на стенах следы скользнувших пуль
Считали. Длинные хвосты тянулись
У лавок. Проволок обрывки висли
Над улицами. Битое стекло
Хрустело под ногами. Желтым оком
Ноябрьское негреющее солнце
Смотрело вниз, на постаревших женщин
И на мужчин небритых. И не кровью,
Но горькой желчью пахло это утро.
А между тем уж из конца в конец,
От Пресненской заставы до Рогожской
И с Балчуга в Лефортово, брели,
Теснясь на тротуарах, люди. Шли проведать
Родных, знакомых, близких: живы ль, нет ли?
Иные узелки несли под мышкой
С убогой снедью: так в былые годы
На кладбище москвич благочестивый
Ходил на Пасхе - красное яичко
Съесть на могиле брата или кума...
К моим друзьям в тот день пошел и я.
Узнал, что живы, целы, дети дома,-
Чего ж еще хотеть? Побрел домой.
По переулкам ветер, гость залетный,
Гонял сухую пыль, окурки, стружки.
Домов за пять от дома моего,
Сквозь мутное окошко, по привычке
Я заглянул в подвал, где мой знакомый
Живет столяр. Необычайным делом
Он занят был. На верстаке, вверх дном,
Лежал продолговатый, узкий ящик
С покатыми боками. Толстой кистью
Водил столяр по ящику, и доски
Под кистью багровели. Мой приятель
Заканчивал работу: красный гроб.
Я постучал в окно. Он обернулся.
И, шляпу сняв, я поклонился низко
Петру Иванычу, его работе, гробу,
И всей земле, и небу, что в стекле
Лазурью отражалось. И столяр
Мне тоже покивал, пожал плечами
И указал на гроб. И я ушел.
А на дворе у нас, вокруг корзины
С плетеной дверцей, суетились дети,
Крича, толкаясь и тесня друг друга.
Сквозь редкие, поломанные прутья
Виднелись перья белые. Но вот -
Протяжно заскрипев, открылась дверца,
И пара голубей, плеща крылами,
Взвилась и закружилась: выше, выше,
Над тихою Плющихой, над рекой...
То падая, то подымаясь, птицы
Ныряли, точно белые ладьи
В дали морской. Вослед им дети
Свистали, хлопали в ладоши... Лишь один,
Лет четырех бутуз, в ушастой шапке,
Присел на камень, растопырил руки,
И вверх смотрел, и тихо улыбался.
Но, заглянув ему в глаза, я понял,
Что улыбается он самому себе,
Той непостижной мысли, что родится
Под выпуклым, еще безбровым лбом,
И слушает в себе биенье сердца,
Движенье соков, рост... Среди Москвы,
Страдающей, растерзанной и падшей, -
Как идол маленький, сидел он, равнодушный,
С бессмысленной, священною улыбкой.
И мальчику я поклонился тоже.
Дома
Я выпил чаю, разобрал бумаги,
Что на столе скопились за неделю,
И сел работать. Но, впервые в жизни,
Ни "Моцарт и Сальери", ни "Цыганы"
В тот день моей не утолили жажды.</text><name>2-го ноября</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from>1942</date_from><text>Бойцы из отряда Баженова прошли
по тылам 120 км, неся раненого.
Можно вспомнить сейчас,
отдышавшись и успокоясь.
Не орут на дорогах немецкие патрули.
По лесам непролазным
и в озерах студеных по пояс
мы товарища раненого несли.
Он был ранен в бою,
на изрытом снарядами тракте...
Мы несли его ночью,
дневали в лесу.
Он лежал на траве,
не просил: «Пристрелите.
Оставьте».
Он был твердо уверен —
друзья донесут.
Стиснув зубы до боли,
бинтовали кровавые раны.
Как забыть этот путь!
Он был так безысходно далек.
Голодали упрямо,
но каждый в глубоких карманах
для него
почерневший сахар берег.
Мы по рекам прошли,
по нехоженым топким болотам.
Мы пробились к своим
и спасли драгоценную жизнь.
Это в битвах рожденный,
пропитанный кровью и
потом,
самый истинный,
самый русский
гуманизм.</text><name>Товарищи</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Галина Галина</author><date_from></date_from><text>Оттого я о соснах седых,
О задумчивых соснах пою,
Что под сказки их веток густых
Засыпала в родном я краю...
Ведь они для меня берегли
Чуть раскрытых фиалок цветы...
И под ними так чудно цвели
Молодые, как утро, мечты!..
И теперь к ним уйти от людей
Я спешу с наболевшей душой,
И душистой смолою своей
Плачут сосны, склонясь надо мной.
И заветные думы мои...
Только им я одним говорю —
Оттого я о соснах седых,
О задумчивых соснах пою.</text><name>Оттого я о соснах седых...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Раевский</author><date_from>1820</date_from><text>Пенаты добрые, отчизны берег милый,
Поля родимые, где в юности счастливой
Мой век с беспечностью покойно, мирно тек,
Простите навсегда! Окованный цепями,
Я скорбь делю с слезами,
И сир и одинок!
Страдалец немощный, отец чадолюбивый!
Кто даст тебе приют покойный и счастливый?
Увы! изведать скорбь тебе назначил рок
У гроба хладного вечернею зарею:
Твой сын уж не с тобою,
Он сир и одинок!
Давно ль в обители спокойной, безмятежной
С детьми-малютками и матерью их нежной
Я радости вкушал?.. Но злобный дух прорек
Разлуку горькую с супругой, сиротами —
И я томлюсь цепями,
Я сир и одинок!
Товарищи-друзья! и с вами разлученный,
Не буду более под тенью лип смиренных
Я счастью гимны петь: миг радостей протек!
На чуждой стороне, игралище судьбины,
Я жду бедам кончины
И сир и одинок!</text><name>Песнь невольника</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1799</date_from><text>Зрел ли ты, певец Тииский!
Как в лугу весной бычка
Пляшут девушки российски
Под свирелью пастушка?
Как, склонясь главами, ходят,
Башмаками в лад стучат,
Тихо руки, взор поводят
И плечами говорят?
Как их лентами златыми
Челы белые блестят,
Под жемчугами драгими
Груди нежные дышат?
Как сквозь жилки голубые
Льется розовая кровь,
На ланитах огневые
Ямки врезала любовь?
Как их брови соболины,
Полный искр соколий взгляд,
Их усмешка - души львины
И орлов сердца разят?
Коль бы видел дев сих красных,
Ты б гречанок позабыл
И на крыльях сладострастных
Твой Эрот прикован был.</text><name>Русские девушки</name><date_to>1799</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире...
Они играют по системе "дубль-вe",-
А нам плевать, у нас - "четыре-два-четыре".
Ох, инсайд! Для него - что футбол, что балет,
И всегда он играет по правому краю,-
Справедливости в мире и на поле нет -
Потому я всегда только слева играю.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире...
Они играют по системе "дубль-вe",-
А нам плевать, у нас - "четыре-два-четыре".
Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретился мне на дороге,-
Не могу: меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире...
Они играют по системе "дубль-вe",-
А нам плевать, у нас - "четыре-два-четыре".
Ничего! Я немножечко повременю,
И пускай не дают от команды квартиру -
Догоню, я сегодня его догоню,-
Пусть меня не заявят на первенство миру.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире...
Они играют по системе "дубль-вe",-
А нам плевать, у нас - "четыре-два-четыре".
Ничего! После матча его подожду -
И тогда побеседуем с ним без судьи мы,-
Пропаду, чует сердце мое - попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире...
Они играют по системе "дубль-вe",-
А нам плевать, у нас - "четыре-два-четыре".
1967, ред.</text><name>Песня про правого инсайда</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1905</date_from><text>Вот открыт балаганчик
Для веселых и славных детей,
Смотрят девочка и мальчик
На дам, королей и чертей.
И звучит эта адская музыка,
Завывает унылый смычок.
Страшный черт ухватил карапузика,
И стекает клюквенный сок.
Мальчик
Он спасется от черного гнева
Мановением белой руки.
Посмотри: огоньки
Приближаются слева...
Видишь факелы? Видишь дымки?
Это, верно, сама королева...
Девочка
Ах, нет, зачем ты дразнишь меня?
Это - адская свита...
Королева - та ходит средь белого дня,
Вся гирляндами роз перевита,
И шлейф ее носит, мечами звеня,
Вздыхающих рыцарей свита.
Вдруг паяц перегнулся за рампу
И кричит: "Помогите!
Истекаю я клюквенным соком!
Забинтован тряпицей!
На голове моей - картонный шлем!
А в руке - деревянный меч!"
Заплакали девочка и мальчик.
И закрылся веселый балаганчик.</text><name>Балаганчик</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1831</date_from><text>Были и лето и осень дождливы;
Были потоплены пажити, нивы;
Хлеб на полях не созрел и пропал;
Сделался голод, народ умирал.
Но у епископа, милостью неба,
Полны амбары огромные хлеба;
Жито сберег прошлогоднее он:
Был осторожен епископ Гаттон.
Рвутся толпой и голодный и нищий
В двери епископа, требуя пищи;
Скуп и жесток был епископ Гаттон:
Общей бедою не тронулся он.
Слушать их вопли ему надоело;
Вот он решился на страшное дело:
Бедных из ближних и дальних сторон,
Слышно, скликает епископ Гаттон.
«Дожили мы до нежданного чуда:
Вынул епископ добро из-под спуда;
Бедных к себе на пирушку зовет»,-
Так говорил изумленный народ.
К сроку собралися званые гости,
Бледные, чахлые, кожа да кости;
Старый, огромный сарай отворен,
В нем угостит их епископ Гаттон.
Вот уж столпились под кровлей сарая
Все пришлецы из окружного края...
Как же их принял епископ Гаттон?
Был им сарай и с гостями сожжен.
Глядя епископ на пепел пожарный,
Думает: «Будут мне все благодарны;
Разом избавил я шуткой моей
Край наш голодный от жадных мышей».
В замок епископ к себе возвратился,
Ужинать сел, пировал, веселился,
Спал, как невинный, и снов не видал...
Правда! но боле с тех пор он не спал.
Утром он входит в покой, где висели
Предков портреты, и видит, что съели
Мыши его живописный портрет,
Так, что холстины и признака нет.
Он обомлел; он от страха чуть дышит...
Вдруг он чудесную ведомость слышит:
«Наша округа мышами полна,
В житницах съеден весь хлеб до зерна».
Вот и другое в ушах загремело:
«Бог на тебя за вчерашнее дело!
Крепкий твой замок, епископ Гаттон,
Мыши со всех осаждают сторон».
Ход был до Рейна от замка подземной;
В страхе епископ дорогою темной
К берегу выйти из замка спешит:
«В Рейнской башне спасусь»,- говорит.
Башня из рейнских вод подымалась;
Издали острым утесом казалась,
Грозно из пены торчащим, она;
Стены кругом ограждала волна.
В легкую лодку епископ садится;
К башне причалил, дверь запер и мчится
Вверх по гранитным крутым ступеням;
В страхе один затворился он там.
Стены из стали казалися слиты,
Были решетками окна забиты,
Ставни чугунные, каменный свод,
Дверью железною запертый вход.
Узник не знает, куда приютиться;
На пол, зажмурив глаза, он ложится...
Вдруг он испуган стенаньем глухим:
Вспыхнули ярко два глаза над ним.
Смотрит он... кошка сидит и мяучит;
Голос тот грешника давит и мучит;
Мечется кошка; невесело ей:
Чует она приближенье мышей.
Пал на колени епископ и криком
Бога зовет в исступлении диком.
Воет преступник... а мыши плывут...
Ближе и ближе... доплыли... ползут.
Вот уж ему в расстоянии близком
Слышно, как лезут с роптаньем и писком;
Слышно, как стену их лапки скребут;
Слышно, как камень их зубы грызут.
Вдруг ворвались неизбежные звери;
Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,
Спереди, сзади, с боков, с высоты...
Что тут, епископ, почувствовал ты?
Зубы об камни они навострили,
Грешнику в кости их жадно впустили,
Весь по суставам раздернут был он...
Так был наказан епископ Гаттон.</text><name>Суд божий над епископом</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1968</date_from><text>Б. П. Розановой
Пусть вороны гибель вещали
И кони топтали жнивье,
Мужскими считались вещами
Кольчуга, седло и копье.
Во время военной кручины
В полях, в ковылях, на снегу
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
Пути заступали врагу.
Пусть жены в ночи голосили
И пролитой крови не счесть,
Мужской принадлежностью были
Мужская отвага и честь.
Таится лицо под личиной,
Но глаз пистолета свинцов.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
К барьеру вели подлецов.
А если звезда не светила
И решкой ложилась судьба,
Мужским достоянием было
Короткое слово — борьба.
Пусть небо черно, как овчина,
И проблеска нету вдали,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
В остроги сибирские шли.
Я слухам нелепым не верю,—
Мужчины теперь, говорят,
В присутствии сильных немеют,
В присутствии женщин сидят.
И сердце щемит без причины,
И сила ушла из плеча.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните тяжесть меча?
Врага, показавшего спину,
Стрелы и копья острие,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните званье свое?
А женщина — женщиной будет:
И мать, и сестра, и жена,
Уложит она, и разбудит,
И даст на дорогу вина.
Проводит и мужа и сына,
Обнимет на самом краю...
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы слышите песню мою?</text><name>Мужчины</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1912</date_from><text>(отрывок)
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пылью затерянных хартий -
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так, что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.</text><name>Капитаны (Отрывок)</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1954</date_from><text>Едва ошибся человек,
Как сразу - им в привычку -
Уж тянут, тянут руки вверх
Его друзья - в кавычках.
Один - чтоб первым осудить
На первом же собрании,
Другой - чтоб всех предупредить,
Что он все знал заранее...
Что говорить об этих двух?
Из сердца сделай вычерк!
Но вот сидит твой третий друг -
Как будто без кавычек.
Он и сегодня, как вчера,
Рубашкою поделится,
Проутешает до утра:
Что это все безделица
И скоро перемелется...
С тобой душой не покривит:
Что можно,
да и нужно
Тебе за грех твой дать на вид,
А больше не положено,
а больше не заслужено!
Но, не потупивши глаза
И медный голос выковав,
Его подаст он все же - за
Тот самый строгий выговор,
Что хоть и не положен
И все тому подобное...
Но раз уже предложен,
То против - неудобно!
Потом с собрания к нему
Зайдешь - затащит силой.
Чтоб объясниться, что к чему:
Что не тебе, брат, одному,
А и ему,
а и ему -
Да-да! - не просто было!
Что он тебя всегда любил,
И все об этом знают;
Случалось, вместе водку пил,
И это тоже знают;
Вдобавок вы с ним земляки,
И нету человека,
Чтобы не знал, как вы близки
С ним чуть не четверть века.
В твою защиту выступить,-
Как напоказ все выставить!
Вдруг раздались бы реплики:
Мол, время зря не тратили,
Мол, уж не слишком крепко ли
Спаялись вы, приятели?
Кому же это
нужно-то!
Ведь было б только хуже - да?
А так -
ну что ж, ну строго,
Ну перегнули малость,
За выговор, ей-богу,
Рука не подымалась!
- А все же поднял?
Поднял.
Так это ведь - сегодня,
Но есть еще райком,
горком,
Поговорят,
протрут с песком,
Дадут на вид, пожалуй,
А выговор - обжалуй!
И я, как вызовут, скажу,
Что в этом отношении
Я слишком строгим нахожу
Первичное решение.
Дерись, обжалуй!
А пока,
Коль доведется туго,
Вот, брат, тебе моя рука,
А если надо - угол,
Бывает, брат, и хуже,
Давай садись за ужин,
Беда - бедой,
еда - едой!
И смотришь на него, как он
Все ходит, суетится,
И добрый он,
И славный он,
И чуть собой гордится,
Накормит и напоит,
Спать у себя положит...
А большего не стоит
И спрашивать, быть может?
Но вдруг
совсем простой
вопрос:
"Постой, постой,
что он тут нес?
И почему же, собственно,
Не мог он на собрании
Сказать о мненье собственном
Перед голосованием?
Что вы не просто с ним дружки,
Что вы врагов с ним били,
Что в жизни не одни вершки -
И труд и бой делили;
Что не слепою верою -
В делах дурной попутчицей,-
Что всею жизни мерою
Он за тебя поручится!"
Его ты вправе упрекнуть,
Хоть люди есть и хуже...
Все дело в том,
как тут взглянуть:
Пошире?
Иль поуже?
Поуже - что ж, все ничего,
Он парень неплохой,
Не требуй лишнего с него -
Спасибо, что такой.
Пошире взгляд жесток, увы,-
С ним не были друзьями вы!
Тех двух, с кого я начал речь,
Их просто от себя отсечь.
Но с этим третьим - сложно,
Заколебаться можно...
Чтоб эти вытравить черты,
Пора в лицо смотреть им -
Случается,
что я и ты
Бываем этим -
третьим...</text><name>Друг-приятель</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1923</date_from><text>И в Божий рай пришедшие с земли
устали, в тихом доме прилегли...
Летают на качелях серафимы
под яблонями белыми. Скрипят
веревки золотые. Серафимы
кричат взволнованно...
А в доме спят,-
в большом, совсем обыкновенном доме,
где Бог живет, где солнечная лень
лежит на всем; и пахнет в этом доме,
как, знаешь ли, на даче,- в первый день...
Потом проснутся; в радостной истоме
посмотрят друг на друга; в сад пройдут -
давным-давно знакомый и любимый...
О, как воздушно яблони цветут!..
О, как кричат, качаясь, серафимы!..</text><name>И в Божий рай пришедшие с земли...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1907</date_from><text>По алтарям, пустым и белым,
Весенний ветер дул на нас,
И кто-то сверху капал мелом
На золотой иконостас.
И звучный гул бродил в колоннах,
Среди лесов. И по лесам
Мы шли в широких балахонах,
С кистями, в купол, к небесам.
И часто, вместе с малярами,
Там пели песни. И Христа,
Что слушал нас в веселом храме,
Мы написали неспроста.
Нам все казалось, что под эти
Простые песни вспомнит он
Порог на солнце в Назарете,
Верстак и кубовый хитон.</text><name>Новый храм</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Н. В.
Летний лес великолепно ласков.
Если есть река, пригож вдвойне —
Серебристой радуюсь волне,
Южный ветерок похож на сказку.
Человеку хорошо тогда:
Есть где обрести свободу духа!
Встретится русалка-молодуха,
С ней еще приятнее вода!
Камыши беседуют с осокой,
Отблеск солнца прыгает, резвясь.
Мудрый лес, великий и высокий,
Ублажает в благодатный час.</text><name>Летний лес великолепно ласков...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1942</date_from><text>Настанет день, скажи — неумолимо,
Когда, закончив ратные труды,
По улицам сраженного Берлина
Пройдут бойцов суровые ряды.
От злобы побежденных или лести
Своим значением ограждены,
Они ни шуткой, ни любимой песней
Не разрядят нависшей тишины.
Взглянув на эти улицы чужие,
На мишуру фасадов и оград,
Один припомнит омраченный Киев,
Другой — неукротимый Ленинград.
Нет, не забыть того, что было раньше.
И сердце скажет каждому: молчи!
Опустит руки строгий барабанщик,
И меди не коснутся трубачи.
Как тихо будет в их разбойном мире!
И только, прошлой кровью тяжелы,
Не перестанут каменных валькирий
Когтить кривые прусские орлы.</text><name>Настанет день, скажи — неумолимо...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1966</date_from><text>Прекрасный подмосковный мудрый лес!
Лицо лесной реки в зеленой раме.
Там было много сказок и чудес,
Мы их с тобой придумывали сами.
— Загадывай желания свои!—
К тебе я обратился — я волшебник!
И замолчали в чащах соловьи,
И присмирел над Клязьмою ольшаник.
— Стань лесом для меня!—
И лес растет.
И я не я, а дерево прямое.
— Стань для меня ручьем!—
И он течет
И родниковой влагой корни моет.
— Стань иволгой!—
И ты в певучий плен
Сдаешься мне в урочище еловом.
— Стань соловьем!—
И серебро колен
Рассыпано по зарослям ольховым.
— Стань ландышем!— Пожалуйста!— И я,
Простившись и с тобой и со стихами,
Меняю сразу форму бытия
И для тебя в траве благоухаю!
И тихо говорю тебе: — Нагнись!—
Гляжу в глаза, в которых нет испуга.
Молю кого-то высшего: — Продлись
Свидание цветка с дыханьем друга!
Я — лес, я — ландыш, я — ручей, я — клен,
Я — иволга, я — ты в каком-то роде!
Когда по-настоящему влюблен,
Тебе доступно все в родной природе!</text><name>Прекрасный подмосковный мудрый лес!..</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Патриотические</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1833</date_from><text>Давным-давно люблю я страстно
Созданья вольные твои,
Певец лихой и сладкогласный
Меча, фиала и любви!
Могучи, бурно-удалыя,
Они мне милы, святы мне,-
Твои, которого Россия,
В свои годины роковыя,
Радушно видит на коне,
В кровавом зареве пожаров,
В дыму и прахе боевом,
Отваге пламенных гусаров
Живым примером и вождем;
И на скрижалях нашей Клии
Твои дела уже блестят:
Ты кровью всех врагов России
Омыл свой доблестный булат!
Прими рукою благосклонной
Мой дерзкий дар: сии стихи -
Души студентски-забубенной
Разнообразные грехи.
Там, в той стране полунемецкой,
Где безмятежные живут
Веселый шум, ученый труд
И чувства груди молодецкой,
Моя поэзия росла
Самостоятельно и живо,
При звонком говоре стекла,
При песнях младости гульливой,
И возросла она счастливо -
Резва, свободна и смела,
Певица братского веселья,
Друзей, да хмеля и похмелья
Беспечных юношеских дней;
Не удивляйся же ты в ней
Разливам пенных вдохновений,
Бренчанью резкому стихов,
Хмельному буйству выражений
И незастенчивости слов!
См. Д.Давыдов.</text><name>Д. В. Давыдову (Давным-давно люблю я страстно...)</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1920</date_from><text>На мощной колонне храма сидит
малая птичка. На улице дети
из грязи строят неприступные
замки. Сколько хлопот около
этой забавы! Дождь за ночь
размыл их твердыни, и конь
прошел через их стены. Но
пусть пока дети строят
замок из грязи, и на колонне
пусть сидит малая птичка.
Направляясь к храму, я не подойду
к колонне и обойду стороною
детские замки.</text><name>Детские замки</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1881</date_from><text>Я встретил новый год один... Передо мной
Не искрился бокал сверкающим вином,
Лишь думы прежние, с знакомой мне тоскою,
Как старые друзья, без зова, всей семьею
Нахлынули ко мне с злорадным торжеством...</text><name>Я встретил новый год один...</name><date_to>1881</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Я не для ангелов и рая
Всесильным богом сотворен;
Но для чего живу, страдая,
Про это больше знает он,
Как демон мой, я зла избранник,
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой;
Прочти, мою с его судьбою
Воспоминанием сравни
И верь безжалостной душою,
Что мы на свете с ним одни.</text><name>Я не для ангелов и рая...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1923</date_from><text>Мне
надоели ноты -
много больно пишут что-то.
Предлагаю
без лишних фраз
универсальный ответ -
всем зараз.
Если
нас
вояка тот или иной
захочет
спровоцировать войной,-
наш ответ:
нет!
А если
даже в мордобойном вопросе
руку протянут -
на конференцию, мол, просим,
всегда
ответ:
да!
Если
держава
та или другая
ультиматумами пугает,-
наш ответ:
нет!
А если,
не пугая ультимативным видом,
просят:
- Заплатим друг другу по обидам,-
всегда
ответ:
да!
Если
концессией
или чем прочим
хотят
на шею насесть рабочим,-
наш ответ:
нет!
А если
взаимно,
вскрыв мошну тугую,
предлагают:
- Давайте
честно поторгуем!-
всегда
ответ:
да!
Если
хочется
сунуть рыло им
в то,
кого судим,
кого милуем,-
наш ответ:
нет!
Если
просто
попросят
одолжения ради -
простите такого-то -
дурак-дядя,-
всегда
ответ:
да!
Керзон,
Пуанкаре,
и еще кто там?!
Каждый из вас
пусть не поленится
и, прежде
чем испускать зряшние ноты,
прочтет
мое стихотвореньице.</text><name>Универсальный ответ</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1908</date_from><text>Кто в трамвае, как акула,
Отвратительно зевает?
То зевает друг-читатель
Над скучнейшею газетой.
Он жует ее в трамвае,
Дома, в бане и на службе,
В ресторанах и в экспрессе,
И в отдельном кабинете.
Каждый день с утра он знает,
С кем обедал Франц-Иосиф
И какую глупость в Думе
Толстый Бобринский сморозил...
Каждый день, впиваясь в строчки,
Он глупеет и умнеет:
Если автор глуп - глупеет,
Если умница - умнеет.
Но порою друг-читатель
Головой мотает злобно
И ругает, как извозчик,
Современные газеты.
"К черту! То ли дело Запад
И испанские газеты..."
(Кстати - он силен в испанском,
Как испанская корова).
Друг-читатель! Не ругайся,
Вынь-ка зеркальце складное.
Видишь - в нем зловеще меркнет
Кто-то хмурый и безликий?
Кто-то хмурый и безликий,
Не испанец, о, нисколько,
Но скорее бык испанский,
Обреченный на закланье.
Прочитай: в глазах-гляделках
Много ль мыслей, смеха, сердца?
Не брани же, друг-читатель,
Современные газеты...</text><name>Зеркало</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1865</date_from><text>Вослед за речью речь звучала:
"Народ, законность, власть, права..."
Что ж это? Громкие ль слова?
Или гражданские начала?..
Нет! Гражданин сословных прав
Ярмом на земство не наложит!
И возглашать никто не может,-
Народной думы не узнав
И от земли не полномочен,-
Что строй его правдив и прочен!
Тот строй законен и живуч,
Где равноправная свобода,
Как солнце над главой народа,
Льет всем живительный свой луч.
Во имя блага с мыслью зрелой,
И кроме блага - ничего!
Так вековое зиждут дело
Вожди народа своего.
А вас, сословные витии,
Вас дух недобрый подучил
Почетной стражей стать в России
Против подъема русских сил!</text><name>Сословные речи</name><date_to>1865</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1857</date_from><text>(Посвящено гр. Р[остопчино]й)
Теперь идет существованье
С однообразием водны...
Но миг случайный, намеканье —
И будит вновь воспоминанье
Давно утраченные сны.
Так звук внезапный, воскрешает
Всю песнь забытую — и вот
Знакомый голос оживает,
Знакомый образ восстает;
Из-за туманов ночи мрачной
Восходит жизнь прошедших лет,
Облечена в полупрозрачный,
Полузадумчивый рассвет.
Все это только род вступленья,
Чтобы сказать, что как-то раз,
Тревожа тени из забвенья,
Случайно вспомнил я о вас,
Воскресло в памяти унылой
То время светлое, когда
Вы жили барышнею милой
В Москве, у Чистого пруда.
Мы были в той поре счастливой,
Где юность началась едва,
И жизнь нова, и сердце живо,
И вера в будущность жива.
Двором широким проезжая,
К крыльцу невольно торопясь,
Скакал, бывало, я, мечтая —
Увижу ль вас, увижу ль вас!
Я помню (годы миновали!),
Вы были чудно хороши,
Черты лица у вас дышали
Всей юной прелестью души.
В те дни, когда неугомонно
Искало сердце жарких слов,
Вы мне вручили благосклонно
Тетрадь заветную стихов.
Не помню — слог стихотворений
Хорош ли, не хорош ли был,
Но их свободы гордый гений
Своим наитьем освятил.
С порывом страстного участья
Вы пели вольность и слезой
Почтили жертвы самовластья,
Их прах казненный, но святой.
Листы тетради той заветной
Я перечитывал не раз,
И снился мне ваш лик приветный,
И блеск, и живость черных глаз.
Промчалась, полная невзгоды,
От вас далеко жизнь моя;
Ваш милый образ в эти годы
Как бы в тумане помнил я.
И как-то случай свел нас снова
В поре печальной зрелых лет —
Уже хотел я молвить слово,
Сказать вам дружеский привет;
Но вы какому-то французу
Свободу поносили вслух
И русскую хвалили музу
За подлый склад, за рабский дух,
Меня тогда вы не узнали,
И я был рад: я увидал,
Как низко вы душою пали,
И вас глубоко презирал.
Скажите — в этот вечер скучный,
Когда вернулись вы домой,
Ужель могли вы равнодушно
На ложе сна найти покой?
В тиши угрюмой ночь глухая,
Тоску и ужас навевая,
Вам не шептала ли укор,
Что вы отступница святыни,
Что вы с корыстию рабыни
Свой голос продали за вздор?..
Мне жалко вас. С иною дамой
Я расквитался б эпиграммой,—
Но перед вами смех молчит,
И грозно речь моя звучит:
Покайтесь грешными устами,
Покайтесь искренно, тепло,
Покайтесь с горькими слезами,
Покуда время не ушло!
Просите доблестно прощенья
В измене ветреной своей —
У молодого поколенья,
У всех порядочных людей.
Давно расстроенную лиру
Наладьте вновь на чистый строй;
Покайтесь,— вам, быть может, миру
Сказать удастся стих иной,—
Не тот напыщенный, жеманный,
Где дышит холод, веет тьма,
Где все для сердца чужестранно
И нестерпимо для ума;
Но тот, который, слух лаская,
Звучал вам в трепетной тиши
В те дни, когда вы, расцветая,
Так были чудно хороши.
Не бойтесь снять с себя личину
И обвинить себя самих:
Христос Марию Магдалину
Поставил выше всех святых!
И нет стыда просить прощенья,
И сердцу сладостно прощать...
И даже я на примиренье
Готов по правде вам сказать —
И слов моих тем не ослаблю:
Я б и Клейнмихелю простил,
Когда б он девственную саблю
За бескорыстность обнажил.</text><name>Отступнице</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1901</date_from><text>Д.В.Философову
Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья,-
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание - может свершиться...
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим,- но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая,-
И умираем, не достигая...</text><name>Предел</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1923</date_from><text>(Р. Бернс)
Три короля из трех сторон
Решили заодно:
- Ты должен сгинуть, юный Джон
Ячменное Зерно!
Погибни, Джон,- в дыму, в пыли,
Твоя судьба темна!..
И вот взрывают короли
Могилу для зерна...
Весенний дождь стучит в окно
В апрельском гуле гроз,-
И Джон Ячменное Зерно
Сквозь перегной пророс...
Весенним солнцем обожжен
Набухший перегной,-
И по ветру мотает Джон
Усатой головой...
Но душной осени дано
Свой выполнить урок,-
и Джон Ячменное Зерно
От груза занемог...
Он ржавчиной покрыт сухой,
Он - в полевой пыли. ..
- Теперь мы справимся с тобой!
Ликуют короли...
Косою звонкой срезан он,
Сбит с ног, повергнут в прах,
И скрученный веревкой Джон
Трясется на возах...
Его цепами стали бить,
Кидали вверх и вниз
И, чтоб вернее погубить,
Подошвами прошлись...
Он в ямине с водой - и вот
Пошел на дно, на дно...
Теперь, конечно, пропадет
Ячменное Зерно!..
И плоть его сожгли сперва,
И дымом стала плоть.
И закружились жернова,
Чтоб сердце размолоть...
. . . . . . . . . . . .
Готовьте благородный сок!
Ободьями скреплен
Бочонок, сбитый из досок,-
И в нем бунтует Джон...
Три короля из трех сторон
Собрались заодно,-
Пред ними в кружке ходит Джон
Ячменное Зерно. ..
Ои брызжет силой дрожжевой,
Клокочет и поет,
Он ходит в чаше круговой,
Он пену на пол льет.. .
Пусть не осталось ничего
И твой развеян прах,
Но кровь из сердца твоего
Живет в людских сердцах!..
Кто, горьким хмелем упоен,
Увидел в чаше дно -
Кричи:
- Вовек прославлен Джон
Ячменное Зерно!..</text><name>Джон Ячменное Зерно</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1814</date_from><text>Крестьянин, заводясь домком,
Купил на ярмарке подойник да корову
И с ними сквозь дуброву
Тихонько брел домой проселочным путем,
Как вдруг Разбойнику попался.
Разбойник Мужика как липку ободрал.
"Помилуй,- всплачется Крестьянин,- я пропал,
Меня совсем ты доконал!
Год целый я купить коровушку сбирался:
Насилу этого дождался дня".
"Добро, не плачься на меня,-
Сказал, разжалобясь, Разбойник.-
И подлинно, ведь мне коровы не доить;
Уж так и быть,
Возьми себе назад подойник".</text><name>Крестьянин и Разбойник</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1922</date_from><text>В воде декламирует жаба,
Спят груши вдоль лона пруда.
Над шапкой зеленого граба
Топорщатся прутья гнезда.
Там аисты, милые птицы,
Семейство серьезных жильцов...
Торчат материнские спицы
И хохлятся спинки птенцов.
С крыльца деревенского дома
Смотрю - и как сон для меня:
И грохот далекого грома,
И перьев пушистых возня.
И вот... От лугов у дороги,
На фоне грозы, как гонец,
Летит, распластав свои ноги,
С лягушкою в клюве отец.
Дождь схлынул. Замолкли перуны.
На листьях - расплавленный блеск.
Семейство, настроивши струны,
Заводит неслыханный треск.
Трещат про лягушек, про солнце,
Про листья и серенький мох -
Как будто в ведерное донце
Бросают струею горох...
В тумане дороги и цели,
Жестокие черные дни...
Хотя бы, хотя бы неделю
Пожить бы вот так, как они!</text><name>Аисты</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Замок временем срыт и укутан, укрыт
В нежный плед из зеленых побегов,
Но развяжет язык молчаливый гранит -
И холодное прошлое заговорит
О походах, боях и победах.
Время подвиги эти не стерло:
Оторвать от него верхний пласт
Или взять его крепче за горло -
И оно свои тайны отдаст.
Упадут сто замков и спадут сто оков,
И сойдут сто потов целой груды веков,-
И польются легенды из сотен стихов
Про турниры, осады, про вольных стрелков.
Ты к знакомым мелодиям ухо готовь
И гляди понимающим оком,-
Потому что любовь - это вечно любовь,
Даже в будущем вашем далеком.
Звонко лопалась сталь под напором меча,
Тетива от натуги дымилась,
Смерть на копьях сидела, утробно урча,
В грязь валились враги, о пощаде крича,
Победившим сдаваясь на милость.
Но не все, оставаясь живыми,
В доброте сохраняли сердца,
Защитив свое доброе имя
От заведомой лжи подлеца.
Хорошо, если конь закусил удила
И рука на копье поудобней легла,
Хорошо, если знаешь - откуда стрела,
Хуже - если по-подлому, из-за угла.
Как у вас там с мерзавцеми? Бьют? Поделом!
Ведьмы вас не пугают шабашем?
Но не правда ли, зло называется злом
Даже там - в добром будущем вашем?
И вовеки веков, и во все времена
Трус, предатель - всегда презираем,
Враг есть враг, и война все равно есть война,
И темница тесна, и свобода одна -
И всегда на нее уповаем.
Время эти понятья не стерло,
Нужно только поднять верхний пласт -
И дымящейся кровью из горла
Чувства вечные хлынут на нас.
Ныне, присно, во веки веков, старина,-
И цена есть цена, и вина есть вина,
И всегда хорошо, если честь спасена,
Если другом надежно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берем,
Саги, сказки - из прошлого тащим,-
Потому, что добро остается добром -
В прошлом, будущем и настоящем!</text><name>Баллада о времени</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1918</date_from><text>Осенней ловли началась пора,
Смолистый дым повиснул над котлами,
И сети, вывешенные на сваях,
Колышутся от стука молотков.
И мы следим за утреннею ловлей,
Мы видим, как уходят в море шхуны,
Как рыбаков тяжелые баркасы
Соленою нагружены треской.
Кто б ни был ты: охотник ли воскресный,
Или конторщик с пальцами в чернилах,
Или рыбак, или боец кулачный,
В осенний день, в час утреннего лова,
Когда уходят парусные шхуны,
Когда смолистый дым прохладно тает
И пахнет вываленная треска,
Ты чувствуешь, как начинает биться
Пирата сердце под рубахой прежней.
Хвала тебе! Ты челюсти сжимаешь,
Чтоб не ругаться боцманскою бранью,
И на ладонях, не привыкших к соли,
Мозоли крепкие находишь ты.
Где б ни был ты: на берегу Аляски,
Закутанный в топорщащийся мех,
На жарких островах Архипелага
Стоишь ли ты в фланелевой рубахе,
Или у Клязьмы с удочкой сидишь ты,
На волны глядя и следя качанье
Внезапно дрогнувшего поплавка,—
Хвала тебе! Простое сердце древних
Вошло в тебя и расправляет крылья,
И ты заводишь боевую песню,—
Где грохот ветра и прибой морей.</text><name>Осенняя ловля</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from>1961</date_from><text>О, Русь моя!..
Огонь и дым,
Законы вкривь и вкось.
О, сколько именем твоим
Страдальческим клялось!
От Мономаховой зари
Тобой - сочти пойди -
Клялись цари и лжецари,
Вожди и лжевожди.
Ручьи кровавые лились,
Потоки слов лились.
Все, все - и левые клялись,
И правые клялись.
Быть справедливой
Власть клялась.
Не своевольничать в приказе.
О, скольких возвышала власть,
О, скольких разрушала власть
И опрокидывала наземь!
У ложных клятв
Бескрыл полет,
Народ - всему судья.
Лишь клятва Ленина живет,
Лишь клятва Ленина ведет,
Все клятвы перейдя.
Народ,
Извечный, как земля,
Кто б ни играл судьбой,
Все вековые векселя
Оплачены тобой.
Не подомнет тебя напасть,
Не пошатнешься ты,
Пока над властью
Будет власть
Твоей земной мечты.</text><name>О, Русь моя!..</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1960</date_from><text>Сегодня утром я заканчивал стихотворение
И долго мучился над словом, которое не хотело приходить.
Я брал слова и пробовал их:
На вес,
На вкус,
На запах,
На цвет,
На прочность,
На оттенки вкуса, цвета и запаха
(Почти неуловимые оттенки, но в том-то и состоит
Вся прелесть и вся соль
Необыкновенного нашего ремесла),
На остроту,
Как лезвие ножа или топора,
Я пробовал слова на пальце.
И что же?
Сегодня мне не годилось ни одно из слов.
Все в мире для меня исчезло: все цели, все задачи,
Стремления, интересы, радости, заботы, планы, люди,
Осталась одна задача, одно-единственное дело:
Найти слово и поставить его на место,
Ибо без него стихотворение не хотело жить.
Мало того, мне стало казаться, что и всем другим
Живущим на свете людям — до зарезу нужно это слово,
Что им не хватает именно
Только его,
Хоть они, возможно, и не догадываются об этом.
А иначе какой же смысл
В ужасных поисках слова,
В так называемых муках творчества
И во всем поэтическом ремесле?
Вдруг за стеной, у соседей
(Ветх и зыбок наш деревенский деревянный дом),
Я услышал разговор между восьмидесятилетним кузнецом Никитой
И его дочерью Марьей, пришедшей Никиту будить.
— Вставай!— сказала она.— Самовар стоит на столе.
Мне надо бежать на работу. Девятый уж час, вставай!
— Погоди,— ответил Никита-кузнец.— Не трогай меня.
Помираю.—
Тогда я вспомнил, что третий день, как кузнец хворает,
И понял, что это серьезно. И она поняла.
— Подожди, я тебе молочка... Погоди, я сейчас разогрею
(Что — погоди? Погоди помирать?)...
Я тебе горячего молочка...—
Итак, кузнец Никита произнес то слово,
Которое было для него самым важным и нужным в эту минуту.
«Помираю»!
Не пойти ли спросить,
Сколько времени он это слово искал?
Сколько слов перебрал он прежде,
Чем нашел единственное, заставляющее содрогнуться,
Великолепное по своей простоте.
Не пойти ли спросить,
Какие муки творчества пришлось ему испытать?
Как он их проверял, слова, отбирая:
На вкус?
На цвет?
На запах?
На вес?
На прочность или остроту?
Какими сложными путями,
В результате
Каких отчаянных попыток
Пришел он к самому важному для себя слову?
Надо ли говорить, что в это утро
Я так и не закончил своего стихотворения.</text><name>Слово</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1907</date_from><text>Вечер холодно-весенний
Застыл в безнадежном покое.
Вспыхнули тоньше, мгновенней
Колючки рассыпанной хвои.
Насыпи, рельсы и шпалы,
Извивы железной дороги...
Я, просветленный, усталый,
Не думаю больше о Боге.
На мост всхожу, улыбаясь,
Мечтаю о милом, о старом...
Поезд, гремя и качаясь,
Обдаст меня ветром и паром.</text><name>Вечер холодно-весенний...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1965</date_from><text>Помоги мне, золотая рыбка,
Дай мне то, чего я пожелаю.
Не прошу я "Волгу" и квартиру,
Не прошу постов и назначенья,
Дай мне счастье, дай любви взаимной,
Больше мне не надо ничего!</text><name>Помоги мне, золотая рыбка...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1878</date_from><text>Я чувствую и силы, и стремленье
Служить другим, бороться и любить;
На их алтарь несу я вдохновенье,
Чтоб в трудный час их песней ободрить.
Но кто поймет, что не пустые звуки
Звенят в стихе неопытном моем,-
Что каждый стих - дитя глубокой муки,
Рожденное в раздумьи роковом;
Что каждый миг "святого вдохновенья"
Мне стоил слез, невидных для людей,
Немой тоски, тревожного сомненья
И скорбных дум в безмолвии ночей?!.</text><name>Я чувствую и силы, и стремленье...</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1833</date_from><text>Что могу тебе, Лозовский,
Подарить для именин?
Я, по милости бесовской,
Очень бедный господин!
В стоицизме самом строгом,
Я живу без серебра,
И в шатре моем убогом
Нет богатства и добра,
Кроме сабли и пера.
Жалко споря с гневной службой,
Я ни гений, ни солдат,
И одной твоею дружбой
В доле пагубной богат!
Дружба — неба дар священный,
Рай земного бытия!
Чем же, друг неоцененный,
Заплачу за дружбу я?
Дружбой чистой, неизменной,
Дружбой сердца на обмен:
Плен торжественный за плен!..
Посмотри: невольник страждет
В неприятельских цепях
И напрасно воли жаждет,
Как источника в степях.
Так и я, могучей силой
Предназначенный тебе,
Не могу уже, мой милый,
Перекорствовать судьбе...
Не могу сказать я вольно:
«Ты чужой мне, я не твой!»
Было время — и довольно...
Голос пылкий и живой
Излетел, как бури вой,
Из груди моей суровой...
Ты услышал дивный звук,
Громкий отзыв жизни новой —
И уста и пламень рук,
Будто с детской колыбели,
Навсегда запечатлели
В нас святое имя: друг!
В чем же, в чем теперь желанье
Имениннику души:
Это верное признанье
Глубже в сердце запиши!..</text><name>Имениннику (Что могу тебе, Лозовский...)</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1964</date_from><text>Звезда полей, во мгле заледенелой
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою...
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром...
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей...</text><name>Звезда полей</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1921</date_from><text>Памяти Ал.Блока
А Смоленская нынче именинница,
Синий ладан над травою стелется,
И струится пенье панихидное,
Не печальное нынче, а светлое.
И приводят румяные вдовушки
На кладбище мальчиков и девочек
Поглядеть на могилы отцовские,
А кладбище — роща соловьиная,
От сиянья солнечного замерло.
Принесли мы Смоленской Заступнице,
Принесли Пресвятой Богородице
На руках во гробе серебряном
Наше солнце, в муке погасшее,—
Александра, лебедя чистого.</text><name>А Смоленская нынче именинница...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Тебе я счастья не давал довольно,
Во многом я тебя не понимал,
И мучил я тебя и сам страдал...
Теперь я еду, друг мой! сердцу больно:
И я с слезой скажу тебе - прощай!
Никто тебя так не любил глубоко...
И я молю тебя: ты вспоминай
Меня, мой друг, без желчи, без упрека,
Минутам скорбным ты забвенье дай,
И помни лишь, что я любил глубоко,
И с грустию сказал тебе - прощай!
Теперь блуждать в стране я стану дальней..
Мне тяжело. Еще лета мои
Так молоды; но в жизни я печальной
Растратил много веры и любви.
Живу я большей частью одиноко,
Все сам в себе. Но ты не забывай,
Что я, мой друг, тебя любил глубоко,
И с грустию сказал тебе - прощай!..</text><name>Тебе я счастья не давал довольно...</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1826</date_from><text>Вот, Зина, вам совет: играйте,
Из роз веселых заплетайте
Себе торжественный венец -
И впредь у нас не разрывайте
Ни мадригалов, ни сердец.</text><name>К Е.Н.Вульф</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1823</date_from><text>Элегия лорда Байрона
(Перевод с английского)
Была пора — они любили,
Но их злодеи разлучили;
А верность с правдой не в сердцах
Живут теперь, но в небесах.
Навек для них погибла радость:
Терниста жизнь, без цвета младость,
И мысль, что розно жизнь пройдет,
Безумства яд им в душу льет.
Но в жизни, им осиротелой,
Уже обоим не сыскать,
Чем можно б было опустелой
Души страданья услаждать;
Друг с другом розно, а тоскою
Сердечны язвы все хранят,
Так два расторгнутых грозою
Утеса мрачные стоят;
Их бездна с ревом разлучает,
И гром разит и потрясает, —
Но в них ни гром, ни вихрь, ни град,
Ни летний зной, ни зимний хлад
Следов того не истребили,
Чем некогда друг другу были.
Коллеридж. (Из поэмы Кристабель)
Прости! и если так судьбою
Нам суждено,— навек прости!
Пусть ты безжалостна — с тобою
Вражды мне сердца не снести.
Не может быть, чтоб повстречала
Ты непреклонность чувства в том,
На чьей груди ты засыпала
Невозвратимо сладким сном!
Когда б ты в ней насквозь узрела
Все чувства сердца моего,
Тогда бы, верно, пожалела,
Что столько презрела его.
Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной, бедой.
Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять;
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?
И верь, о, верь! пыл страсти нежной
Лишь годы могут охлаждать;
Но вдруг не в силах гнев мятежной
От сердца сердце оторвать.
Твое — то ж чувство сохраняет;
Удел же мой — страдать, любить!—
И мысль бессмертная терзает,
Что мы не будем вместе жить.
Печальный вопль над мертвецами
С той думой страшной как сравнять?—
Мы оба живы, но вдовцами
Уже нам день с тобой встречать.
И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь,
Ее отец в разлуке с ней.
Когда ж твой взор малютка ловит,—
Ее целуя, вспомяни
О том, тебе кто счастья молит,
Кто рай нашел в твоей любви.
И если сходство в ней найдется
С отцом, покинутым тобой,
Твое вдруг сердце встрепенется,
И трепет сердца — будет мой.
Мои вины, быть может, знаешь,—
Мое безумство можно ль знать?
Надежды — ты же увлекаешь,
С тобой увядшие летят.
Ты потрясла моей душою;
Презревший свет, дух гордый мой
Тебе покорным был; с тобою
Расставшись, расстаюсь с душой!
Свершилось всё! слова напрасны,
И нет напрасней слов моих,—
Но в чувствах сердца мы не властны,
И нет преград стремленью их.
Прости ж, прости! Тебя лишенный,—
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный.
Могу ль я больше умереть?</text><name>Прости</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1774</date_from><text>Король жил в Фуле дальной,
И кубок золотой
Хранил он, дар прощальный
Возлюбленной одной.
Когда он пил из кубка,
Оглядывая зал,
Он вспоминал голубку
И слезы утирал.
И в смертный час тяжелый
Он роздал княжеств тьму
И всё, вплоть до престола,
А кубок - никому.
Со свитой в полном сборе
Он у прибрежных скал
В своем дворце у моря
Прощальный пир давал.
И кубок свой червонный,
Осушенный до дна,
Он бросил вниз, с балкона,
Где выла глубина.
В тот миг, когда пучиной
Был кубок поглощен,
Пришла ему кончина,
И больше не пил он.
Пер. Б.Пастернака</text><name>Фульский король</name><date_to>1774</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from>1918</date_from><text>Не похожа ли я на яблоню,
яблоню в цвету,
скажите, подруги?
Не так же ли кудрявы мои волосы,
как ее верхушка?
Не так же ли строен мой стан,
как ствол ее?
Мои руки гибки, как ветки.
Мои ноги цепки, как корни.
Мои поцелуи не слаще ли сладкого яблока?
Но ах!
Но ах!
хороводом стоят юноши,
вкушая плодов с той яблони,
мой же плод,
мой же плод
лишь один зараз вкушать может!</text><name>Не похожа ли я на яблоню...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Что было городом - дремучий лес,
И человек, услышав крик зловещий,
Зарылся в ночь от ярости небес,
Как червь слепой, томится и трепещет.
Ему теперь и звезды невдомек,
Глаза закрыты, и забиты ставни.
Но вдруг какой-то беглый огонек -
Напоминание о жизни давней.
Кто тот прохожий! И куда спешит!
В кого влюблен!
Скажи ты мне на милость!
Ведь огонька столь необычен вид,
Что кажется - вся жизнь переменилась.
Откинуть мишуру минувших лет,
Принять всю грусть, всю наготу природы,
Но только пронести короткий свет
Сквозь черные, томительные годы!</text><name>Воздушная тревога</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1950</date_from><text>Все это чушь: в себе сомненье,
Безволье жить,- всё ссылка, бред.
Он пеленой оцепененья
Мне заслонил и жизнь, и свет.
Но пелена прорвется с треском
Иль тихо стает, как слеза.
В своей естественности резкой
Ударит свет в мои глаза.
И вновь прорвутся на свободу
И верность собственной звезде,
И чувство света и природы
В ее бесстрашной полноте.</text><name>Все это чушь: в себе сомненье...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1957</date_from><text>Вижу прозелень рек
И озер голубые прозоры,
Светотень лесосек,
Темных пашен просторы
И простые кресты
Возле церкви над взгорьем,
Глубину высоты
Над рокочущим взморьем.
Слышу, плещет душа
На пастушеской дудке-жалейке...
О, как ты хороша!
Свейки, Латвия, свейки!
"Свейки" - ты в мое бытие
Входишь силою властной.
Ведь двояко значенье твое:
"До свиданья" и "здравствуй".
- Здравствуй,- слово приходит ко мне,
Разумея о добром здоровье,
Если Латвию вижу во сне
Я в своем изголовье.
Но встречает со мною зарю
И второе, иное звучанье:
- До свиданья,- я говорю.-
Слышишь, Латвия? До свиданья!
Я свидаться хотел бы с тобой,
Увидаться с моими друзьями,
Вновь увидеть во мгле голубой
Красных башен застывшее пламя.
Повидать среди чащ и равнин,
Где земля трудолюбьем гордится,
Крепкоруких, спокойных мужчин
Ясноглазые лица.
И по-прежнему плещет душа
На пастушеской дудке-жалейке...
О, как ты хороша!
Свейки, Латвия, свейки!
Мне на стих не хватило бы сил,
А тоски б переполнилась мера,
Если б я позабыл
Имя чистое - Вера.
Вера! В имени этом святом
Вера в счастье все души объемлет,
Словно реки сливаются в нем
Все народы и земли!
С этой верой и стану я жить...
Ведь напев у пастушьей жалейки
Будет память всегда сторожить:
Свейки, Латвия, свейки!</text><name>Свейки, Латвия!</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1838</date_from><text>Люблю я берег сей пустынный,
Когда с зарею лоно вод
Его, ласкаясь, обоймет
Дугой излучистой и длинной.
Там в мелководье, по песку,
Стада спустилися лениво;
Там темные сады в реку
Глядятся зеленью стыдливой;
Там ива на воды легла,
На вервях мачта там уснула,
И в глади водного стекла
Их отраженье потонуло.</text><name>Картина вечера</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Белеет яблоневый цвет -
Унынья нет.
Ласкают взгляд леса, луга,
А не снега.
Течет веселая река -
И берега
Как будто водят хоровод
У милых вод.
Отлично может всякий люд
Купаться тут.
Улыбка солнца в добрый час
Дойдет до нас.
Жара прекрасна в летний день,
А рядом тень.
Вот так и просится в мой стих
Единство их.</text><name>Белеет яблоневый цвет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1896</date_from><text>Путь мой трудный, путь мой длинный,
Я один в стране пустынной,
Но услады есть в пути,-
Улыбаюсь, забавляюсь,
Сам собою вдохновляюсь,
И не скучно мне идти.
Широки мои поляны,
И белы мои туманы,
И светла луна моя,
И поет мне ветер вольный
Речью буйной, безглагольной
Про блаженство бытия.</text><name>Путь мой трудный, путь мой длинный...</name><date_to>1896</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1837</date_from><text>Скажи: совсем ли ты мне изменил,
Доселе неизменный мой хранитель?
Для узника в волшебную обитель
Темницу превращал ты, Исфраил.
Я был один, покинут всеми в мире,
Всего страшился, даже и надежд...
Бывало же, коснешься темных вежд —
С них снимешь мрак, дашь жизнь и пламень лире,—
И снова я свободен и могуч:
Растаяли затворы, спали цепи,
И, как орел под солнцем из-за туч
Обозревает горы, реки, степи,—
Так вижу мир, раскрытый под собой,
И, радостен, сквозь ужас хладной ночи,
Бросаю полные восторга очи
На свиток, писанный судьбы рукой!..
А ныне пали стены предо мной:
Я волен: что же? Бледные заботы,
И грязный труд, и вопль глухой нужды,
И визг детей, и стук тупой работы
Перекричали песнь златой мечты,
Смели, как прах, с души моей виденья,
Отняли время и досуг творить —
И вялых дней безжизненная нить
Прядется мне из мук и утомленья.</text><name>Разочарование (Скажи: совсем ли...)</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1960</date_from><text>Когда взошло твое лицо
над жизнью скомканной моею,
вначале понял я лишь то,
как скудно все, что я имею.
Но рощи, реки и моря
оно особо осветило
и в краски мира посвятило
непосвященного меня.
Я так боюсь, я так боюсь
конца нежданного восхода,
конца открытий, слез, восторга,
но с этим страхом не борюсь.
Я помню - этот страх
и есть любовь. Его лелею,
хотя лелеять не умею,
своей любви небрежный страж.
Я страхом этим взят в кольцо.
Мгновенья эти - знаю - кратки,
и для меня исчезнут краски,
когда зайдет твое лицо...</text><name>Когда взошло твое лицо...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Тамазу Чиладзе,
Джансугу Чарквиани
Когда под хохот Куры и сплетни,
в холодной выпачканный золе,
вдруг закричал мангал последний,
что он последний на всей земле,
мы все тогда над Курой сидели
и мясо сдабривали вином,
и два поэта в обнимку пели
о трудном счастье, о жестяном.
А тот мангал, словно пес — на запах
орехов, зелени, бастурмы,
качаясь, шел на железных лапах
к столу, за которым сидели мы.
И я клянусь вам, что я увидел,
как он в усердье своем простом,
как пес, которого мир обидел,
присел и вильнул жестяным хвостом.
Пропахший зеленью, как духами,
и шашлыками еще лютей,
он, словно свергнутый бог, в духане
с надеждой слушал слова людей...
...Поэты плакали. Я смеялся.
Стакан покачивался в руке.
И современно шипело мясо
на электрическом очаге.</text><name>Последний мангал</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Я хотел бы так немного!
Я хотел бы быть обрубком,
Человеческим обрубком...
Отмороженные руки,
Отмороженные ноги...
Жить бы стало очень смело
Укороченное тело.
Я б собрал слюну во рту,
Я бы плюнул в красоту,
В омерзительную рожу.
На ее подобье Божье
Не молился б человек,
Помнящий лицо калек...</text><name>Желание</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Это только синий ладан,
Это только сон во сне,
Звезды над пустынным садом,
Розы на твоем окне.
Это то, что в мире этом
Называется весной,
Тишиной, прохладным светом
Над прохладной глубиной.
Взмахи черных весел шире,
Чище сумрак голубой...
Это то, что в этом мире
Называется судьбой.</text><name>Это только синий ладан...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1919</date_from><text>Закричал громогласно
В сине-черную сонь
На дворе моем красный
И пернатый огонь.
Ветер милый и вольный,
Прилетевший с луны,
Хлещет дерзко и больно
По щекам тишины.
И, вступая на кручи,
Молодая заря
Кормит жадные тучи
Ячменем янтаря.
В этот час я родился,
В этот час и умру,
И зато мне не снился
Путь, ведущий к добру.
И уста мои рады
Целовать лишь одну,
Ту, с которой не надо
Улетать в вышину.</text><name>Канцона первая (Закричал громогласно...)</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Гостиничные окна светятся.
Метель.
Пластинка радиолы вертится
для двух.
Метель. Вот налетит и сдвинется
отель.
Но держится за жизнь гостиница
всю ночь.
Не крыльями ли машет мельница
вокруг?
Не может ли и мне метелица
помочь?
Пустынны в Доббиако улицы —
метель!
А двое за столом целуются
всю ночь.</text><name>Двое в метель</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>- Эй, кто там крикнул "ай-ай-ай?" - Ну я! Я, Кролик Белый.
- Опять спешишь?- Прости, Додо,- так много важных дел!
У нас в Стране Чудес попробуй что-то не доделай...
Вот и ношусь я взад-вперед, как заяц угорелый,-
За два кило пути я на два метра похудел.
Зачем, зачем, сограждане, зачем я Кролик - белый?
Когда бы был я серым - я б не бегал, а сидел.
Все ждут меня, всем нужен я - и всем визиты делай,
А я не в силах отказать: я страшно мягкотелый,-
Установить бы кроликам какой-нибудь предел!..
- Но почему дрожите вы? И почему вы - белый?
- Да потому что - ай-ай-ай!- таков уж мой удел.
Ах, как опаздываю я - почти что на день целый!
Бегу, бегу!.. - А говорят, он в детстве не был белый,
Но опоздать боялся - и от страха поседел.</text><name>Додо и Белый Кролик</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1955</date_from><text>Ангел, дней моих хранитель,
С лампой в комнате сидел.
Он хранил мою обитель,
Где лежал я и болел.
Обессиленный недугом,
От товарищей вдали,
Я дремал. И друг за другом
Предо мной виденья шли.
Снилось мне, что я младенцем
В тонкой капсуле пелен
Иудейским поселенцем
В край далекий привезен.
Перед Иродовой бандой
Трепетали мы. Но тут
В белом домике с верандой
Обрели себе приют.
Ослик пасся близ оливы,
Я резвился на песке.
Мать с Иосифом, счастливы,
Хлопотали вдалеке.
Часто я в тени у сфинкса
Отдыхал, и светлый Нил,
Словно выпуклая линза,
Отражал лучи светил.
И в неясном этом свете,
В этом радужном огне
Духи, ангелы и дети
На свирелях пели мне.
Но когда пришла идея
Возвратиться нам домой
И простерла Иудея
Перед нами образ свой -
Нищету свою и злобу,
Нетерпимость, рабский страх,
Где ложилась на трущобу
Тень распятого в горах,-
Вскрикнул я и пробудился...
И у лампы близ огня
Взор твой ангельский светился,
Устремленный на меня.</text><name>Бегство в Египет</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1976</date_from><text>Греми, вдохновенная лира,
О том сокровенном звеня,
Что лучшая женщина мира
Три года любила меня.
Она подошла, молодая,
В глаза посмотрела, светла,
И тихо сказала: «Я знаю,
Зачем я к тебе подошла.
Я буду единственной милой,
Отняв, уведя, заслоня...»
О, лучшая женщина мира
Три года любила меня.
Сияли от неба до моря
То золото, то синева,
Леса в листопадном уборе,
Цветущая летом трава.
Мне жизнь кладовые открыла,
Сокровища блещут маня,
Ведь лучшая женщина мира
Три года любила меня.
И время от ласки до ласки
Рекой полноводной текло,
И бремя от сказки до сказки
Нести было не тяжело.
В разгаре обильного пира
Мы пьем, о расплате не мня...
Так лучшая женщина мира
Три года любила меня.
Меня ощущением силы
Всегда наполняла она,
И столько тепла приносила —
Ни ночь, ни зима, не страшна.
— Не бойся,— она говорила,—
Ты самого черного дня...—
Да, лучшая женщина мира
Три года любила меня.
И радость моя и победа
Как перед падением взлет...
Ударили грозы и беды,
Похмелье, увы, настает.
Бреду я понуро и сиро,
Вокруг ни былья, ни огня...
Но лучшая женщина мира
Три года любила меня!
Не три сумасшедшие ночи,
Не три золотые денька...
Так пусть не бросается в очи
Ни звездочки, ни огонька,
Замкнулась душа, схоронила.
До слова, до жеста храня,
Как лучшая женщина мира
Три года любила меня.</text><name>Греми, вдохновенная лира...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1964</date_from><text>Не жалей, не грусти, моя старость,
Что не слышит тебя моя юность.
Ничего у тебя не осталось,
И ничто для тебя не вернулось.
Не грусти, не жалей, не печалься,
На особый исход не надейся.
Но смотри — под конец не отчайся,
Если мало в трагедии действий.
Ровно пять. Только пять!
У Шекспира
Ради вечности и ради женщин
Человека пронзает рапира,
Но погибший — победой увенчан.
Только эта победа осталась.
Только эта надежда вернулась.
В дальний путь снаряжается старость.
Вслед за ней продолжается юность.</text><name>Заключение</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1942</date_from><text>Не спеши, невеста,
Замуж за бойца:
Нынче неизвестна
Доля молодца.
То ли он героем
В дом придет родной,
То ли не напишет
Строчки ни одной.
Да и где ты будешь
Ждать его тот срок,
Если немец дома
Грянет на порог?
Не спеши, невеста,
Замуж за бойца.
Это все начало,
Погоди конца.
Пусть по нем не плачет
Бедная жена,
Служба боевая
Без того трудна.
Лучше пусть невеста
Вспомнит про него,
А бойцу не надо
Больше ничего.</text><name>Песенка (Не спеши, невеста...)</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Одиночество гонит меня
От порога к порогу -
В яркий сумрак огня.
Есть товарищи у меня,
Слава богу!
Есть товарищи у меня!
Одиночество гонит меня
На вокзалы, пропахшие воблой,
Улыбнется буфетчицей доброй,
Засмеется, разбитым стаканом звеня.
Одиночество гонит меня
В комбинированные вагоны,
Разговор затевает
Бессонный,
С головой накрывает,
Как заспанная простыня.
Одиночество гонит меня. Я стою,
Елку в доме чужом наряжая,
Но не радует радость чужая
Одинокую душу мою.
Я пою.
Одиночество гонит меня
В путь-дорогу,
В сумрак ночи и в сумерки дня.
Есть товарищи у меня,
Слава богу!
Есть товарищи у меня.</text><name>Одиночество гонит меня...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1876</date_from><text>День за днем уходит без следа, однообразно и быстро.
Страшно скоро помчалась жизнь, скоро и без шума, как речное стремя перед водопадом.
Сыплется она ровно и гладко, как песок в тех часах, которые держит в костлявой руке фигура Смерти.
Когда я лежу в постели и мрак облегает меня со всех сторон, мне постоянно чудится этот слабый и непрерывный шелест утекающей жизни.
Мне не жаль ее, не жаль того, что я мог бы еще сделать... Мне жутко.
Мне сдается: стоит возле моей кровати та неподвижная фигура... В одной руке песочные часы, другую она занесла над моим сердцем...
И вздрагивает и толкает в грудь мое сердце, как бы спеша достучать свои последние удары.</text><name>Песочные часы</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Нет! Слишком ты тешишься счастьем мгновенья
И слишком уж странно ты с жизнью в ладу...
Безумец! За правду приняв исключенья,
Ты весел бываешь день каждый в году.
Счастливец, довольный довольством убогих,
Подумай: чем должен бы мир этот быть,
Когда бы не блага земли для немногих,
Не горе для прочих, обязанных жить?!
И зависть берет и глубокая злоба!
Мир держится в рабстве такими, как ты,
Довольными жизнью! Но правы мы оба:
Мы, в разных одеждах, но те же шуты.
Ты в счастье рядишься, а я в остальное...
Знать, каждый по вкусу одежду берет!
Судьба прибавляет к обоим смешное
И в омут толкает, сказавши: «Живет!»</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1838</date_from><text>Молю тебя, святое бытие,
Дай силу мне отвергнуть искушенья
Мирских сует; желание мое
Укрыть от бурь порочного волненья
И дух омыть волною очищенья.
Дай силу мне трепещущей рукой
Хоть край поднять немого покрывала,
На истину надетого тобой,
Чтобы душа, смиряясь, созерцала
Величие предвечного начала.
Дай силу мне задуть в душе моей
Огонь себялюбивого желанья,
Любить, как братьев, как себя,- людей,
Любить тебя и все твои созданья.-
Я буду тверд под ношею страданья.</text><name>Моя молитва</name><date_to>1838</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1911</date_from><text>Константину Олимпову
В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль де-Кяк,
Где брюссельское кружево... на платке из фланели! -
На кушетке загрезился молодой педагог.
Познакомился в опере и влюбился, как юнкер.
Он готов осупружиться, он решился на все.
Перед нею он держится, точно мальчик, на струнке,
С нею в парке катается и играет в серсо.
Он читает ей Шницлера, посвящает в коктэбли,
Восхвалив авиацию, осуждает Китай.
И, в ревнивом неверии, тайно метит в констэбли...
Нелли нехотя слушает,- "лучше ты покатай".
"Философия похоти!.." Нелли думает едко:
"Я в любви разуверилась, господин педагог...
О, когда бы на "Блерио" поместилась кушетка!
Интродукция - Гауптман, а финал - Поль де-Кок!"</text><name>Нелли</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1902</date_from><text>Спустилась ночь. Погасли краски.
Сияет мысль. В душе светло.
С какою силой ожило
Всё обаянье детской ласки,
Поблекший мир далеких дней,
Когда в зеленой мгле аллей
Блуждали сны, толпились сказки,
И время тихо, тихо шло,
Дни развивались и свивались,
И всё, чего мы ни касались,
Благоухало и цвело.
И тусклый мир, где нас держали,
И стены пасмурной тюрьмы
Одною силой жизни мы
Перед собою раздвигали.</text><name>Спустилась ночь. Погасли краски...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Ты понимаешь ли последнее прости?
Мир целый рушится и новый возникает...
Найдутся ль в новом светлые пути?
Весь в неизвестности лежит он и пугает.
Жизнь будет ли сильна настолько, чтоб опять
Дохнуть живым теплом мне в душу ледяную?
Иль, может быть, начав как прежде обожать,
Я обманусь, принявши грезу злую
За правду и начав вновь верить, вновь мечтать
О чудной красоте своих же измышлений,
Почту огнем молитвенных стремлений
Ряд пестрых вымыслов, нисколько не святых,
И этим вызову насмешку уст твоих?</text><name>Разлука</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1953</date_from><text>По дороге, пустынной обочиной,
Где лежат золотые пески,
Что ты бродишь такой озабоченный,
Умирая весь день от тоски?
Вон и старость, как ведьма глазастая,
Притаилась за ветхой ветлой.
Целый день по кустарникам шастая,
Наблюдает она за тобой.
Ты бы вспомнил, как в ночи походные
Жизнь твоя, загораясь в борьбе,
Руки девичьи, крылья холодные,
Положила на плечи тебе.
Милый взор, истомленно-внимательный,
Залил светом всю душу твою,
Но подумал ты трезво и тщательно
И вернулся в свою колею.
Крепко помнил ты старое правило -
Осторожно по жизни идти.
Осторожная мудрость направила
Жизнь твою по глухому пути.
Пролетела она в одиночестве
Где-то здесь, на задворках села,
Не спросила об имени-отчестве,
В золотые дворцы не ввела.
Поистратил ты разум недюжинный
Для каких-то бессмысленных дел.
Образ той, что сияла жемчужиной,
Потускнел, побледнел, отлетел.
Вот теперь и ходи и рассчитывай,
Сумасшедшие мысли тая,
Да смотри, как под тенью ракитовой
Усмехается старость твоя.
Не дорогой ты шел, а обочиной,
Не нашел ты пути своего,
Осторожный, всю жизнь озабоченный,
Неизвестно, во имя чего!</text><name>Неудачник</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1921</date_from><text>Солнце летит неизмерной орбитой,
Звезды меняют шеренгами строй...
Что ж, если что-то под солнцем разбито?
Бей, и удары удвой и утрой!
Пал Илион, чтобы славить Гомеру!
Распят Христос, чтобы Данту мечтать!
Правду за вымысел! меру за меру!
Нам ли сказанья веков дочитать!
Дни отбушуют, и станем мы сами
Сказкой, виденьем в провале былом.
Кем же в столетья войдем? голосами
Чьими докатится красный псалом?
Он, нам неведомый, встанет, почует
Истину наших разорванных дней,—
То, что теперь лишь по душам кочует,
Свет, что за далью полней и видней.
Станут иными узоры Медведиц,
Станет весь мир из машин и из воль...
Все ж из былого, поэт-сердцеведец,
Гимн о былом — твой — восславить позволь!</text><name>Грядущий гимн</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1860</date_from><text>Толпа теснилася. Рука твоя дрожала,
Сдвигая складками бегущий с плеч атлас.
Я знаю: "завтра" ты невнятно прошептала;
Потом ты вспыхнула и скрылася из глаз.
А он? С усилием сложил он накрест руки,
Стараясь подавить восторг в груди своей,
И часа позднего пророческие звуки
Смешались с топотом помчавшихся коней.
Казались без конца тебе часы ночные;
Ты не смежила вежд горячих на покой,
И сильфы резвые и феи молодые
Всё "завтра" до зари шептали над тобой.</text><name>Толпа теснилася. Рука твоя дрожала...</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1853</date_from><text>Частию по глупой честности,
Частию по простоте,
Пропадаю в неизвестности,
Пресмыкаюсь в нищете.
Место я имел доходное,
А доходу не имел:
Бескорыстье благородное!
Да и брать-то не умел.
В Провиянтскую комиссию
Поступивши, например,
Покупал свою провизию -
Вот какой миллионер!
Не взыщите! честность ярая
Одолела до ногтей;
Даже стыдно вспомнить старое -
Ведь имел уж и детей!
Сожалели по Житомиру:
"Ты-де нищим кончишь век
И семейство пустишь по миру,
Беспокойный человек!"
Я не слушал. Сожаления
В недовольство перешли,
Оказались упущения,
Подвели - и упекли!
Совершилося пророчество
Благомыслящих людей:
Холод, голод, одиночество,
Переменчивость друзей -
Всё мы, бедные, изведали,
Чашу выпили до дна:
Плачут дети - не обедали,-
Убивается жена,
Проклинает поведение,
Гордость глупую мою;
Я брожу, как привидение,
Но - свидетель бог - не пью!
Каждый день встаю ранехонько,
Достаю насущный хлеб...
Так мы десять лет, ровнехонько
Бились, волею судеб.
Вдруг - известье незабвенное!-
Получаю письмецо,
Что в столице есть отменное,
Благородное лицо;
Муж, которому подобного,
Может быть, не знали вы,
Сердца ангельски-незлобного
И умнейшей головы.
Славен не короной графскою,
Не приездом ко двору,
Не звездою станиславскою,
А любовию к добру,-
О народном просвещении
Соревнуя, генерал
В популярном изложении
Восемь томов написал.
Продавал в большом количестве
Их дешевле пятака,
Вразумить об электричестве
В них стараясь мужика.
Словно с равными беседуя,
Он и с нищими учтив,
Нам терпенье проповедуя,
Как Сократ, красноречив.
Он мое же поведение
Мне как будто объяснил,
И ко взяткам отвращение
Я тогда благословил;
Перестал стыдиться бедности:
Да! лохмотья нищеты
Не свидетельство зловредности,
А скорее правоты!
Снова благородной гордости
(Человек самолюбив),
Упования и твердости
Я почувствовал прилив.
"Нам господь послал спасителя,-
Говорю тогда жене,-
Нашим крошкам покровителя!"
И бедняжка верит мне.
Горе мы забвенью предали,
Сколотили сто рублей,
Всё как следует разведали
И в столицу поскорей.
Прикатили прямо к сроднику,
Не пустил - я в нумера...
Вся семья моя угоднику
В ночь молилась. Со двора
Вышел я чем свет. Дорогою,
Чтоб участие привлечь,
Я всю жизнь свою убогую
Совместил в такую речь:
"Оттого-де ныне с голоду
Умираю словно тварь,
Что был глуп и честен смолоду,
Знал, что значит бог и царь.
Не скажу: по справедливости
(Не велик я генерал),
По ребяческой стыдливости
Даже с правого не брал -
И погиб... Я горе мыкаю,
Я работаю за двух,
Но не чаркой - вашей книгою
Подкрепляю слабый дух,
Защитите!.."
Не заставили
Ждать минуты не одной.
Вот в приемную поставили,
Доложили чередой.
Вот идут - остановилися,
Я сробел, чуть жив стою;
Замер дух, виски забилися,
И забыл я речь свою!
Тер и лоб и переносицу,
В потолок косил глаза,
Бормотал лишь околёсицу,
А о деле - ни аза!
Изумились, брови сдвинули:
"Что вам нужно?" - говорят.
- Нужно мне...- Тут слезы хлынули
Совершенно невпопад.
Просто вещь непостижимая
Приключилася со мной:
Грусть, печаль неудержимая
Овладела всей душой.
Всё, чем жизнь богата с младости
Даже в нищенском быту -
Той поры счастливой радости,
Попросту сказать: мечту -
Всё, что кануло и сгинуло
В треволненьях жизни сей,
Всё я вспомнил, всё прихлынуло
К сердцу... Жалкий дуралей!
Под влиянием прошедшего,
В грудь ударив кулаком,
Взвыл я вроде сумасшедшего
Пред сиятельным лицом!..
Все такие обстоятельства
И в мундиришке изъян
Привели его сиятельство
К заключенью, что я пьян.
Экзекутора, холопа ли
Попрекнули, что пустил,
И ногами так затопали...
Я лишился чувств и сил!
Жаль, одним не осчастливили -
Сами не дали пинка...
Пьяницу с почетом вывели
Два огромных гайдука.
Словно кипятком ошпаренный,
Я бежал, не слыша ног,
Мимо лавки пивоваренной,
Мимо погребальных дрог,
Мимо магазина швейного,
Мимо бань, церквей и школ,
Вплоть до здания питейного -
И уж дальше не пошел!
Дальше нечего рассказывать!
Минет сорок лет зимой,
Как я щеку стал подвязывать,
Отморозивши хмельной.
Чувства словно как заржавели,
Одолела страсть к вину;
Дети пьяницу оставили,
Схоронил давно жену.
При отшествии к родителям,
Хоть кротка была весь век,
Попрекнула покровителем.
Точно: странный человек!
Верст на тысячу в окружности
Повестят свой добрый нрав,
А осудят по наружности:
Неказист - так и неправ!
Пишут, как бы свет весь заново
К общей пользе изменить,
А голодного от пьяного
Не умеют отличить...</text><name>Филантроп</name><date_to>1853</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1808</date_from><text>Басня
Дочь юная весны младой,
Румяна Роза расцветала
И утреннею красотой
Сердца невольно привлекала.
И Чижик Розу полюбил;
Он путь к красавице направил,
Кочующих друзей оставил
И день и ночь при Розе жил.
Качаясь на зеленой ветке,
Где ждал награды для себя,
Хорошенькой своей соседке
Он говорил: «Люблю тебя!»
— «Уж многие любить клянутся, —
Сказала Роза, — так, как ты;
Когда ж лишусь я красоты,
Где верные друзья найдутся?»
— «Мне быть неверным? Никогда! —
Поет любовник легкокрылый. —
Напротив, страсть моя тогда
Еще усилится, друг милый!»
Амур тогда в саду летал;
Ему ль оставить это дело?
Он вдруг дыханье удержал —
И всё в природе охладело.
Бореи свищут, прах метут;
Листочки Розы побледнели,
Зефиры, мотыльки слетели —
И следу нет!.. А Чижик тут,
«Ах! если ты находишь счастье
В моей любви, — он говорил, —
Утешься! Я люблю в ненастье,
Как в утро красное любил!»
Бог удивился не напрасно;
Он щедро наградил чету:
Удвоил Розы красоту,
И Чиж один любим был страстно.
Смысл басни, кажется, найден;
Его ты знаешь, друг мой милый:
Я — тот любовник легкокрылый, —
Но как за верность награжден?</text><name>Чиж и Роза</name><date_to>1808</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1956</date_from><text>Нет,
та, которую я знал, не существует.
Она живет в высотном доме,
с добрым мужем.
Он выстроил ей дачу,
он ревнует,
Он рыжий перманент
ее волос
целует.
Мне даже адрес,
даже телефон ее
не нужен.
Ведь та,
которую я знал,
не существует.
А было так,
что злое море
в берег било,
Гремело глухо,
туго,
как восточный бубен,
Неслось
к порогу дома,
где она служила.
Тогда она
меня
так яростно любила,
Твердила,
что мы ветром будем,
морем будем.
Ведь было так,
что злое море
в берег било.
Тогда на склонах
остролистник рос
колючий,
И целый месяц
дождь метался
по гудрону.
Тогда
под каждой
с моря налетевшей
тучей
Нас с этой женщиной
сводил
нежданный случай
И был подобен свету,
песне, звону.
Ведь на откосах
остролистник рос
колючий.
Бедны мы были,
молоды,
я понимаю.
Питались
жесткими, как щепка,
пирожками.
И если б
я сказал тогда,
что умираю,
Она
до ада бы дошла,
дошла до рая,
Чтоб душу друга
вырвать
жадными руками.
Бедны мы были,
молоды -
я понимаю!
Но власть
над ближними
ее так грозно съела.
Как подлый рак
живую ткань
съедает.
Все,
что в ее душе
рвалось, металось, пело,-
Все перешло
в красивое тугое
тело.
И даже
бешеная прядь ее,
со школьных лет
седая,
От парикмахерских
прикрас
позолотела.
Та женщина
живет
с каким-то жадным горем.
Ей нужно
брать
все вещи,
что судьба дарует,
Все принижать,
рвать
и цветок, и корень
И ненавидеть
мир
за то, что он просторен.
Но в мире
больше с ней
мы страстью
не поспорим.
Той женщине
не быть
ни ветром
и ни морем.
Ведь та,
которую я знал,
не существует.</text><name>Та, которую я знал</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1926</date_from><text>Я не так уж молод, чтоб не видеть,
Как подглядывает смерть через плечо,
И при каждой новой я обиде
Думаю, что мало будет их еще!
Вытирает старость, как резинкой,
Волосы на всё ползущем кверху лбе,
И теперь уж слушать не в новинку,
Как поет мне ветр ночной в трубе.
Жизнь, мой самый лучший друг, с тобою
Очень скучно коротали мы денек.
Может быть, я сам не много стоил,
А быть может, жизнь, ты — тоже пустячок.
Так! Но я печалиться не стану,
Жизнь проста, а смерть еще куда простей.
В сутки мир свою залечит рану,
Нанесенную кончиною моей.
Оттого живу не помышляя,
А жую и жаркий воздух и мороз,
Что была легка тропа земная
И тайком ничто из мира не унес.
Жил я просто; чем другие, проще,
Хоть была так черноземна голова.
Так я рос, как в каждой нашей роще
Схоже с другом вырастают дерева.
Лишь тянулся я до звезд хваленых,
Лишь глазам своим велел весной цвести,
Да в ветвях моих стихов зеленых
Позволял пичугам малым дух перевести.
Оттого при каждой я обиде
Огорчаюсь вплоть до брани кабака,
Что не так уж молод, чтоб не видеть,
Как подходит смерть ко мне исподтишка.</text><name>При каждой обиде</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О весне</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1960</date_from><text>Вот девочки - им хочется любви.
Вот мальчики - им хочется в походы.
В апреле изменения погоды
объединяют всех людей с людьми.
О новый месяц, новый государь,
так ищешь ты к себе расположенья,
так ты бываешь щедр на одолженья,
к амнистиям склоняя календарь.
Да, выручишь ты реки из оков,
приблизишь ты любое отдаленье,
безумному даруешь просветленье
и исцелишь недуги стариков.
Лишь мне твоей пощады не дано.
Нет алчности просить тебя об этом.
Ты спрашиваешь - медлю я с ответом
и свет гашу, и в комнате темно.</text><name>Апрель</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1926</date_from><text>Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым,
В такой знакомой и большой стране,
Теперь и белый снег не утишает бромом
Заветную тоску и грустный крик во мне.
Достались нам в удел года совсем плохие,
Дни непривычные ни песням, ни словам!
О муза музыки! О ты, стихов стихия!
Вы были дням верны! Дни изменили вам!
Поэтам говорю я с несолгавшей болью:
Обиды этих дней возможно ль перенесть?
Да, некий час настал. Пора уйти в подполье,
Приять, как долгий яд, луну, и ночь, и звездь!
Поэт, ведь в старину легко шел на костер ты,
Но слушал на костре напев своих же од,
А нынче ты один, ты падаешь простертый,
И истиной чужой глумится вкруг народ.
Дарованы нам дни, друзья, как испытанье.
Без песен пересох язык и взгляд потух.
Пусть многим легок был час страшный расставанья
И отреклись стихов, хоть не пропел петух.
Как шпаг не сберегли, они сломали перья,
И святотатствуют молчанием они!
За это отомстят в грядущем изуверьи,
Опять пленясь стихом, податливые дни.
А как до той поры? А что ж до той расправы?
О, как истратить нам пышнее день за днем?
Иль в путь, где пить и петь, теряя право славы,
И лишь безумствовать об имени твоем?
Да, знаю, день придет, он будет не последний,
Я лишь назначить час строками не берусь.
И влюбится народ, как прежде, в наши бредни
И повторит в любви седое имя Русь!
И к нам они придут, покорные народы,
Лишь голову свою тогда, поэт, не сгорбь!
Ведь пьянствовать стихом не перестанут годы.
И может ли без рифм удача жить и скорбь?!</text><name>Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым...</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1885</date_from><text>Мне снилось, что солнце всходило,
Что птицы очнулись от сна
И стаей неслись легкокрылой
Поведать природе унылой,
Что скоро вернется весна!
Забыты снега и морозы,
Уж льды расторгает поток;
И вот - оживают березы,
Повеяло запахом розы,
И теплый пахнул ветерок...
То сном мимолетным лишь было,
Обманчивым призраком грез:
Нет, солнце еще не всходило,
И в мире царили уныло
И льды, и снега, и мороз!
И прежнего боле тоскуя,
Душа нетерпенья полна,
Я жду твоего поцелуя,
Дождаться тебя не могу я,
Весна, молодая весна!</text><name>Мне снилось, что солнце всходило...</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Ах! невозможно сердцу пробыть без печали,
Хоть уж и глаза мои плакать перестали:
Ибо сердечна друга не могу забыти,
Без которого всегда принужден я быти.
Но, принужден судьбою или непременной,
И от всея вечности тако положенной,
Или насильно волей во всем нерассудной,
И в порыве склониться на иное трудной.
Ну! что ж мне ныне делать? коли так уж стало?
Расстался я с сердечным другом не на мало.
Увы! с ним разделили страны мя далеки,
Моря, лесы дремучи, горы, быстры реки.
Ах, всякая вещь из глаз мне его уносит,
И кажется, что всяка за него поносит
Меня, сим разлученьем страшно обвиняя,
И надежду, чтоб видеть, сладку отнимая.
Однак вижу, что с ними один сон глубоки
Не согласился; мнить ли, что то ему роки
Представлять мила друга велели пред очи,
И то в темноту саму половины ночи!
Свет любимое лице! чья и стень приятна!
И речь хотя мнимая в самом сне есть внятна!
Уже поне мне чаще по ночам кажися,
И к спящему без чувства ходить не стыдися.</text><name>Плач одного любовника</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Воссоздать сумею ли, смогу
Образ человека на снегу?
Он лежит, обеими руками
Провод,
два конца его схватив,
Собственной судьбой соединив
Пустоту, молчание, разрыв,
Тишину
Между двумя кусками.
Пулемет над головою бьет,
Слабый снег под гимнастеркой тает...
Только он не встанет, не уйдет,
Провода не бросит, не оставит.
Мат старшин идет через него,
И телефонистку соблазняют...
Больше - ничего.
Он лежит.
Он ничего не знает.
Знает! Бьет, что колокол, озноб,
Судорога мучает и корчит.
Снова он застыл, как сноп, как гроб.
Встать не хочет.
Дотерпеть бы! Лишь бы долежать!..
Дотерпел! Дождался! Долежался!
В роты боевой приказ добрался.
Можно умирать - или вставать.</text><name>Воссоздать сумею ли, смогу...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1888</date_from><text>О, не гляди мне в глаза так пытливо!
Друг, не заглядывай в душу мою,
Силясь постигнуть все то, что ревниво,
Робко и бережно в ней я таю.
Есть непонятные чувства: словами
Выразить их не сумел бы язык;
Только и властны они так над нами,
Тем, что их тайну никто не постиг.
О, не гневись же, когда пред тобою,
Очи потупив, уста я сомкну:
Прячет и небо за тучи порою
Чистой лазури своей глубину.</text><name>О, не гляди мне в глаза так пытливо!..</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1827</date_from><text>Судьбой наложенные цепи
Упали с рук моих, и вновь
Я вижу вас, родные степи,
Моя начальная любовь.
Степного неба свод желанный,
Степного воздуха струи,
На вас я в неге бездыханной
Остановил глаза мои.
Но мне увидеть было слаще
Лес на покате двух холмов
И скромный дом в садовой чаще -
Приют младенческих годов.
Промчалось ты, златое время!
С тех пор по свету я бродил
И наблюдал людское племя
И, наблюдая, восскорбил.
Ко благу пылкое стремленье
От неба было мне дано;
Но обрело ли разделенье,
Но принесло ли плод оно?..
Я братьев знал; но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные,
И в мире нет уже других.
Я твой, родимая дуброва!
Но от насильственных судьбин
Молить хранительного крова
К тебе пришел я не один.
Привел под сень твою святую
Я соучастницу в мольбах -
Мою супругу молодую
С младенцем тихим на руках.
Пускай, пускай в глуши смиренной,
С ней, милой, быт мой утая,
Других урочищей вселенной
Не буду помнить бытия.
Пускай, о свете не тоскуя,
Предав забвению людей,
Кумиры сердца сберегу я
Одни, одни в любви моей.</text><name>СТАНСЫ</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1837</date_from><text>(По перечтении Е[вгения] О[негина])
Зачем душа тоски полна,
Зачем опять грустить готова,
Какое облако волна
Печально отразила снова?
Мечтаний тяжких грустный рой
Поэта глас в душе поэта
Воззвал из дремоты немой.
Поэт погиб уже для света,
Но песнь его еще звучит,
Но лира громкими струнами
Звенит, еще с тех пор звенит,
Как вдохновенными перстами
Он всколебал их перед нами.
И трепет их в цепи времен
Дойдет до позднего потомства,
Ему напомнит скорбно он,
Как пал поэт от вероломства,
И будет страшный приговор
Неумолим. Врагов поэта
В могилах праведный укор
Отыщет в будущие лета,
И кости этих мертвецов,
Уж подточенные червями,
Вздрогнут на дне своих гробов
И под согнившими крестами
Истлеют, прокляты веками.
Но что ж! но что ж! поэта нет!
Его ж убийца - он на воле,
Красив и горд, во цвете лет,
Гуляет весел в сладкой доле.
И весь, весь этот черный хор
Клеветников большого света,
В себе носивший заговор
Против спокойствия поэта,
Все живы, все,- а мести нет.
И с разъяренными очами
Им не гналась она вослед,
Неся укор за их стопами,
Не вгрызлась в совесть их зубами...
А тот, чья дерзкая рука
Полмир цепями обвивая,
И несогбенна и крепка,
Как бы железом облитая,
Свободой дышащую грудь
Не устыдилась своевольно
В мундир лакейский затянуть,-
Он зло, и низостно, и больно
Поэта душу уязвил,
Когда коварными устами
Ему он милость подарил
И замешал между рабами
Поэта с вольными мечтами.
Из лавр и терния венец
Поэту дан в удел судьбою,
И пал он жертвой наконец
Неумолимою толпою
Ему расставленных сетей.
Земля, земля! зачем ты губишь
Прекрасных из твоих людей!
Одну траву растишь и любишь,
И вянет злак среди полей;
Или, враждуя с небесами
Враждой старинною твоей,
Ты имя избранных меж нами
Гнетешь страдальчества цепями,
Пускай теперь слеза моя,
И негодуя и тоскуя,
Как дар единый от меня
Падет на урну гробовую;
И если в форме неземной,
Перерожденный дух поэта
Еще витает над страной
Уж им покинутого света -
Мою слезу увидит он
И незаметными перстами
Мне здешней жизни краткий сон
Благословит, с его скорбями
И благородными мечтами.</text><name>На смерть поэта</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1966</date_from><text>Кто додумался правду
На части делить
И от имени правды
Неправду творить?
Это тело живое -
Не сладкий пирог,
Чтобы резать и брать
Подходящий кусок.
Только полная правда
Жива и права.
А неполная правда -
Пустые слова.</text><name>Правда</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Ломоносов</author><date_from>1752</date_from><text>Неправо о вещах те думают, Шувалов,
Которые Стекло чтут ниже Минералов,
Приманчивым лучем блистающих в глаза:
Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.
Нередко я для той с Парнасских гор спускаюсь;
И ныне от нее на верх их возвращаюсь,
Пою перед тобой в восторге похвалу
Не камням дорогим, ни злату, но Стеклу.
И как я оное хваля воспоминаю,
Не ломкость лживого я счастья представляю.
Не должно тленности примером тое быть,
Чего и сильный огнь не может разруш
ть,
Других вещей земных конечный разделитель:
Стекло им рождено; огонь его родитель.
С натурой некогда он произвесть хотя
Достойное себя и оныя дитя,
Во мрачной глубине, под тягостью земною,
Где вечно он живет и борется с водою,
Все силы собрал вдруг и хляби затворил,
В которы Океан на брань к нему входил.
Напрягся мышцами и рамена подвинул
И тяготу земли превыше облак вскинул.
Внезапно черный дым навел густую тень,
И в ночь ужасную переменился день.
Не баснотворного здесь ради Геркулеса
Две ночи сложены в едину от Зевеса
;
Но Этна правде сей свидетель вечный нам,
Которая дала путь чудным сим родам.
Из ней разжженная река текла в пучину,
И свет, отчаясь, мнил, что зрит свою судьбину!
Но ужасу тому последовал конец:
Довольна чадом мать, доволен им отец
.
Прогнали долгу ночь и жар свой погасили
И Солнцу ясному рождение открыли.
Но что ж от недр земных родясь произошло?
Любезное дитя, прекрасное Стекло.
Увидев, смертные о как ему дивились!
Подобное тому сыскать искусством тщились.
И было в деле сем удачно мастерство:
Превысило своим раченьем естество.
Тем стало житие на свете нам счастливо:
Из чистого Стекла мы пьем вино и пиво
И видим в нем пример бесхитростных сердец:
Кого льзя видеть сквозь, тот подлинно не льстец.
Стекло в напитках нам не может скрыть примесу;
И чиста совесть рвет притворств гнилу завесу.
Но столько ли уже, Стекло, твоих похвал,
Что нам в тебе вино и мед сам слаще стал?
Никак! сие твоих достоинств лишь начало,
Которым мастерство тебе с природой дало.
Исполнен слабостьми наш краткий в мире век:
Нередко вп
дает в болезни человек!
Он ищет помощи, хотя спастись от муки,
И жизнь свою продлить, врачам дается в руки.
Нередко нам они отраду могут дать,
Умев приличные лекарства предписать;
Лекарства, что в Стекле хранят и составляют;
В Стекле одном оне безвредны пребывают,
Мы д
лжны здравия и жизни часть Стеклу:
Какую надлежит ему принесть хвалу!
Хоть вместо оного замысловаты хины
Сосуды составлять нашли из чистой глины;
Огромность тяжкую плода лишенных гор
Художеством своим преобратив в Фарфор,
Красой его к себе народы привлекают,
Что, плавая, морей свирепость презирают.
Однако был бы он почти простой горшок,
Когда бы блеск Стекла дать помощи не мог.
Оно вход жидких тел от скважин отвращает,
Вещей прекрасных вид на нем изображает.
Имеет от Стекла часть крепости Фарфор;
Но тое, что на нем увеселяет взор,
Сады, гульбы, пиры и всё, что есть прекрасно,
Стекло являет нам приятно, чисто, ясно.
Искусство, коим был прославлен Апеллес
И коим ныне Рим главу свою вознес,
Коль пользы от Стекла приобрело велики,
Доказывают то Финифти
, Моза
ки,
Которы ввек хранят геройских бодрость лиц,
Приятность нежную и красоту девиц;
Чрез множество веков себе подобны зрятся
И ветхой древности грызенья не боятся.
Когда неистовой свирепствуя борей
Стисняет мразом нас в упругости своей,
Великой не терпя и строгой перемены,
Скрывает человек себя в толстые стены.
Он был бы принужден без свету в них сидеть
Или с дрожанием несносной хлад терпеть.
Но солнечны лучи он сквозь Стекло впускает
И лютость холода чрез то же отвращает.
Отворенному вдруг и запертому быть,
Не то ли мы зовем, что чудеса творить?
Потом как человек зимой стал безопасен,
Еще притом желал, чтоб цвел всегда прекрасен
И в северных странах в снегу зеленой сад;
Цейлон бы посрамил, пренебрегая хлад.
И удовольствовал он мысли прихотливы:
Зимою за Стеклом цветы хранятся живы;
Дают приятной дух, увеселяют взор
И вам, красавицы, хранят себя в убор.
Позволь, любитель муз, я речь свою склоняю
И к нежным сим сердцам на время обращаю.
И музы с оными единого сродства;
Подобна в них краса и нежные слова.
Счастливой младостью твои цветущи годы
И склонной похвала и ласковой природы
Мой стих от оных к сим пренесть не возбранят.
Прекрасной пол, о коль любезен вам наряд!
Дабы прельстить лицом любовных суеверов,
Какое множество вы знаете манеров;
И коль искусны вы убор переменять,
Чтоб в каждой день себе приятность нову дать.
Но было б ваше всё старанье без успеху,
Наряды ваши бы достойны были смеху,
Когда б вы в зеркале не видели себя.
Вы вдвое пригож
, Стекло употребя.
Когда блестят на вас горящие алмазы,
Двойной кипит в нас жар сугубыя заразы!
Но больше красоты и больше в них цены,
Когда круг них Стеклом цветки наведены.
Вы кажетесь нам в них приятною весною,
В цветах наряженной, усыпанных росою.
Во светлых зданиях убранства таковы.
Но в чем красуетесь, о сельски нимфы, вы?
Природа в вас любовь подобную вложила,
Желанья нежны в вас подобна движет сила;
Вы также украшать желаете себя.
За тем прохладные поля свои любя,
Вы рвете розы в них, вы рвете в них лилеи,
Кладете их на грудь и вяжете круг шеи.
Таков убор дает вам нежная весна!
Но чем вы краситесь в другие времена,
Когда, лишась цветов, поля у вас бледнеют
Или снегами вкруг глубокими белеют,
Без оных что бы вам в нарядах помогло,
Когда бы бисеру вам не дало Стекло?
Любовников он к вам не меньше привлекает,
Как блещущий алмаз богатых уязвляет.
Или еще на вас в нем больше красота,
Когда любезная в вас светит простота!
Так в бисере Стекло подобяся жемч
гу,
Любимо по всему земному ходит кругу.
Им красится народ в полунощных степях,
Им красится арап на южных берегах.
В Америке живут, мы чаем, простаки,
Что там драгой металл из сребреной реки
Дают европскому купечеству охотно
И бисеру берут количество несчетно,
Но тем, я думаю, они разумне нас,
Что гонят от своих бедам причину глаз.
Им оны времена не будут ввек забвенны,
Как пали их отцы для злата побиенны.
О коль ужасно зло! на то ли человек
В незнаемых морях имел опасный бег,
На то ли, разрушив естественны пределы,
На утлом дереве обшел кругом свет целый,
За тем ли он сошел на красны берега,
Чтоб там себя явить свирепого врага?
По тягостном труде, снесенном на пучине,
Где предал он себя на произвол судьбине,
Едва на твердый путь от бурь избыть успел,
Военной бурей он внезапно зашумел.
Уже горят царей там древние жилища;
Венцы врагам корысть, и плоть их вранам пища!
И кости предков их из золотых гробов
Чрез стены подают к смердящим трупам в ров!
С перстнями руки прочь и головы с убранством
Секут несытые и златом и тиранством.
Иных, свирепствуя, в средину гонят гор
Драгой металл изрыть из преглубоких нор.
Смятение и страх, оковы, глад и раны,
Что наложили им в работе их тираны,
Препятствовали им подземну хлябь крепить,
Чтоб тягота над ней могла недвижна быть.
Обрушилась гора: лежат в ней погребенны
Бесчастные! или поистине блаженны,
Что вдруг избегли все бесчеловечных рук,
Работы тяжкия, ругательства и мук!
Оставив кастиллан
невинность так попранну,
С богатством в отчество спешит по Океану,
Надеясь оным всю Европу вдруг купить.
Но златом волн морских не можно утолить.
Подобный их сердцам борей, подняв пучину,
Навел их животу и варварству кончину,
Погрязли в глубине, с сокровищем своим,
На пищу преданы чудовищам морским.
То бури, то враги толь часто их терзали,
Что редко до брегов желанных достигали.
О коль великой вред! от зла рождалось зло!
Виной толиких бед бывало ли Стекло?
Никак! оно везде наш дух увеселяет:
Полезно молодым и старым помогает.
По долговременном теченьи наших дней
Тупеет зрение ослабленных очей.
Померкшее того не представляет чувство,
Что кажет в тонкостях натура и искусство.
Велика сердцу скорбь лишиться чтенья книг;
Скучнее вечной тьмы, тяж
лее вериг!
Тогда противен день, веселие досада!
Одно лишь нам Стекло в сей бедности отрада.
Оно способствием искусныя руки
Подать нам зрение умеет чрез очки!
Не дар ли мы в Стекле божественный имеем,
Что честь достойную воздать ему коснеем?
Взирая в древности народы изумленны,
Что греет, топит, льет и светит огнь возжженный,
Иные божеску ему давали честь;
Иные, знать хотя, кто с неба мог принесть,
Представили в своем мечтанье Прометея,
Что, многи на земли художества умея,
Различные казал искусством чудеса:
За то Минервою был взят на небеса;
Похитил с солнца огнь и смертным отдал в руки.
Зевес воздвиг свой гнев, воздвиг ужасны звуки.
Предерзкого к горе великой приковал
И сильному орлу на растерзанье дал.
Он сердце завсегда коварное терзает,
На коем снова плоть на муку вырастает.
Там слышен страшный стон, там тяжка цепь звучит;
И кровь, чрез камни вниз текущая, шумит,
О коль несносна жизнь! позорище ужасно!
Но в просвещенны дни сей вымысл видим ясно.
Пииты украшать хотя свои стихи,
Описывали казнь за мнимые грехи.
Мы пламень солнечный Стеклом здесь получаем
И Прометея тем безбедно подражаем
.
Ругаясь подлости нескладных оных врак,
Небесным без греха огнем курим табак
;
И только лишь о том мы думаем, жалея,
Не свергла ль в пагубу наука Прометея?
Не злясь ли на него, невежд свирепых полк
На знатны вымыслы сложил неправой толк?
Не наблюдал ли звезд тогда сквозь Телескопы,
Что ныне воскресил труд сч
стливой Европы?
Не огнь ли он Стеклом умел сводить с небес
И пагубу себе от варваров нанес,
Что предали на казнь, обнесши чародеем?
Коль много таковых примеров мы имеем,
Что зависть, скрыв себя под святости покров,
И груба ревность с ней, на правду строя ков,
От самой древности воюют многократно,
Чем много знания погибло невозвратно
!
Коль точно знали б мы небесные страны,
Движение планет, течение луны,
Когда бы Аристарх завистливым Клеантом
Не назван был в суде неистовым Гигантом
,
Дерзнувшим землю всю от тверди потрясти,
Круг центра своего, круг солнца обнести;
Дерзнувшим научать, что все домашни боги
Терпят великой труд всегдашния дороги;
Вертится вкруг Нептун, Диана и Плутон
И страждут ту же казнь, как дерзкой Иксион;
И неподвижная земли богиня Веста
К упокоению сыскать не может места.
Под видом ложным сих почтенния богов
Закрыт был звездный мир чрез множество веков.
Боясь падения неправой оной веры,
Вели всегдашню брань с наукой лицемеры,
Дабы она, открыв величество небес
И разность дивную неведомых чудес,
Не показала всем, что непостижна сила
Единого творца весь мир сей сотворила;
Что Марс, Нептун, Зевес, всё сонмище богов
Не стоят тучных жертв, ниж
под жертву дров;
Что агнцев и волов жрецы едят напрасно;
Сие одно, сие казалось быть опасно.
Оттоле землю все считали посреде.
Астр
ном весь свой век в бесплодном был труде,
Запутан циклами
, пока восстал Коперник,
Презритель зависти и варварству соперник.
В средине всех планет он солнце положил,
Сугубое земли движение открыл.
Однем круг центра путь вседневный совершает,
Другим круг солнца год теченьем составляет,
Он циклы истинной Системой растерзал
И правду точностью явлений доказал.
Потом Гугении
, Кеплеры и Невтоны,
Преломленных лучей в Стекле познав законы,
Разумной подлинно уверили весь свет,
Коперник что учил, сомнения в том нет.
Клеантов не боясь, мы пишем все согласно,
Что истине они противятся напрасно.
В безмерном углубя пространстве разум свой,
Из мысли ходим в мысль, из света в свет иной.
Везде божественну премудрость почитаем,
В благоговении весь дух свой погружаем.
Чудимся быстрине, чудимся тишине,
Что бог устроил нам в безмерной глубине.
В ужасной скорости и купно быть в покое,
Кто чудо сотворит кроме его такое?
Нас больше таковы идеи веселят,
Как, божий некогда описывая град,
Вечерний Августин душею веселился.
О коль великим он восторгом бы пленился,
Когда б разумну тварь толь тесно не включал,
Под нами б жителей как здесь не отрицал
,
Без Математики вселенной бы не мерил!
Что есть Америка, напрасно он не верил:
Доказывает то подземной катол
к,
Кадя златой его в костелах новых лик.
Уже Колумбу вслед, уже за Магелланом
Круг света ходим мы великим Океаном
И видим множество божественных там дел,
Земель и островов, людей, градов и сел,
Незнаемых пред тем и странных нам животных,
Зверей, и птиц, и рыб, плодов и трав несчетных.
Возьмите сей пример, Клеанты, ясно вняв,
Коль много Августин в сем мнении не прав;
Он слово божие употреблял напрасно.
В Системе света вы то ж делаете властно.
Во зрительных трубах Стекло являет нам,
Колико дал творец пространство небесам.
Толь много солнцев в них пылающих сияет,
Недвижных сколько звезд нам ясна ночь являет.
Круг солнца нашего, среди других планет,
Земля с ходящею круг ней луной течет,
Которую хотя весьма пространну знаем,
Но к свету применив, как точку представляем.
Коль созданных вещей пространно естество!
О коль велико их создавше божество!
О коль велика к нам щедрот его пучина,
Что на землю послал возлюбленного сына!
Не погнушался он на малой шар сойти,
Чтобы погибшего страданием спасти.
Чем меньше мы его щедрот достойны зримся,
Тем больше благости и милости чудимся.
Стекло приводит нас чрез Оптику к сему,
Прогнав глубокую неведения тьму!
Преломленных лучей пределы в нем неложны,
Поставлены творцем; другие невозможны.
В благословенной наш и просвещенной век
Чего не мог дойти по оным человек?
Хоть острым взором нас природа одарила,
Но близок оного конец имеет сила.
Кром
, что вдалеке не кажет нам вещей
И собранных трубой он требует лучей,
Коль многих тварей он еще не досягает,
Которых малой рост пред нами сокрывает!
Но в нынешних веках нам Микроскоп открыл,
Что бог в невидимых животных сотворил!
Коль тонки члены их, составы, сердце, жилы
И нервы, что хранят в себе животны силы!
Не меньше, нежели в пучине тяжкий кит,
Нас малый червь частей сложением дивит.
Велик создатель наш в огромности небесной!
Велик в строении червей, скудели тесной!
Стеклом познали мы толики чудеса,
Чем он наполнил понт, и воздух, и леса.
Прибавив рост вещей, оно, коль нам потребно,
Являет трав разбор и знание врачебно;
Коль много Микроскоп нам тайностей открыл,
Невидимых частиц и тонких в теле жил!
Но что еще? уже в Стекле нам Баром
тры
Хотят предвозвещать, коль скоро будут ветры,
Коль скоро дождь густой на нивах зашумит,
Иль, облаки прогнав, их солнце осушит.
Надежда наша в том обманами не льстится:
Стекло поможет нам, и дело совершится.
Открылись точно им движения светил:
Чрез то ж откроется в погодах разность сил.
Коль могут счастливы селяне быть оттоле,
Когда не будет зной ни дождь опасен в поле?
Какой способности ждать должно кораблям,
Узнав, когда шуметь или молчать волнам,
И плавать по морю безбедно и спокойно!
Велико дело в сем и гор златых достойно!
Далече до конца Стеклу достойных хвал,
На кои целой год едва бы мне достал.
Затем уже слова похвальны оставляю,
И что об нем писал, то делом начинаю.
Однако при конце не можно преминуть,
Чтоб новых мне его чудес не помянуть.
Что может смертным быть ужаснее удара,
С которым молния из облак блещет яра?
Услышав в темноте внезапной треск и шум
И видя быстрый блеск, мятется слабый ум;
От гневного час
желает где б укрыться;
Причины оного исследовать страшится.
Дабы истолковать чт
молния и гром,
Такие мысли все считает он грехом.
На бич, он говорит, я посмотреть не смею,
Когда грозит отец нам яростью своею.
Но как он нас казнит, подняв в пучине вал,
То грех ли то сказать, что ветром он нагнал?
Когда в Египте хлеб довольный не родился,
То грех ли то сказать, что Нил там не разлился?
Подобно надлежит о громе рассуждать.
Но блеск и звук его, не дав главы поднять,
Держал ученых смысл в смущении толиком,
Что в заблуждении теряли путь великом
И истинных причин достигнуть не могли,
Поколе действ в Стекле подобных не нашли.
Вертясь, Стеклянный шар дает удары с блеском,
С гром
вым сходственны сверканием и треском.
Дивился сходству ум; но, видя малость сил,
До лета прошлого сомнителен в том был;
Довольствуя одне чрез любопытство очи,
Искал в том перемен приятных дни и ночи;
И больше в том одном рачения имел,
Чтоб силою Стекла болезни одолел;
И видел часто в том успехи вожделенны.
О коль со древними дни наши несравненны!
Внезапно чудный слух по всем странам течет,
Что от громовых стрел опасности уж нет!
Что та же сила туч гремящих мрак наводит,
Котора от Стекла движением исходит,
Что зная правила, изысканны Стеклом,
Мы можем отвратить от храмин наших гром.
Единство оных сил доказано стократно:
Мы лета ныне ждем приятного обратно.
Тогда о истине Стекло уверит нас,
Ужасный будет ли безбеден грома глас
?
Европа ныне в то всю мысль свою вперила
И м
хины уже пристойны учредила.
Я, следуя за ней, с Парнасских гор схожу,
На время ко Стеклу весь труд свой приложу.
Ходя за тайнами в искусстве и природе,
Я слышу восхищен веселый глас в народе
Елисаветина повсюду похвала
Гласит премудрости и щедрости дела.
Златые времена! о кроткие законы!
Народу своему прощает миллионы
;
И пользу общую отечества прозря,
Учению велит расшириться в моря,
Умножив бодрость в нем щедротою своею!
А ты, о Меценат
, предстательством пред нею
Какой наукам путь стараешься открыть,
Пред светом в том могу свидетель верной быть.
Тебе похвальны все приятны и любезны,
Что тщатся постигать учения полезны.
Мои посильные и малые труды
Коль часто перед ней воспоминаешь ты!
Услышанному быть ее кротчайшим слухом
Есть новым в бытии животворится духом!
Кто кажет старых смысл во днях еще младых,
Тот будет всем пример, дожив власов седых.
Кто склонность в счастии и доброту являет,
Тот счастие себе недвижно утверждает.
Всяк чувствует в тебе и хвалит обое,
И небо чаемых покажет сбытие.</text><name>Письмо о пользе стекла...</name><date_to>1752</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1902</date_from><text>Странных и новых ищу на страницах
Старых испытанных книг,
Грежу о белых исчезнувших птицах,
Чую оторванный миг.
Жизнью шумящей нестройно взволнован,
Шепотом, криком смущен,
Белой мечтой неподвижно прикован
К берегу поздних времен.
Белая Ты, в глубинах несмутима,
В жизни - строга и гневна.
Тайно тревожна и тайно любима,
Дева, Заря, Купина.
Блекнут ланиты у дев златокудрых,
Зори не вечны, как сны.
Терны венчают смиренных и мудрых
Белым огнем Купины.</text><name>Странных и новых ищу на страницах...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Отрешенность эстонских кафе
Помогает над "i" ставить точку.
Ежедневные аутодафе
Совершаются там в одиночку.
Память тайная тихо казнит,
Совесть тихая тайно карает,
И невидимый миру двойник
Всё бокальчики пододвигает.
Я не знаю, зачем я живу,
Уцелевший от гнева и пули.
Головою качаю. И жгу
Корабли, что давно потонули.</text><name>Северянин</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>I
Лучше б сразу его схоронили
Подле матери, как завещал.
И лежал бы сейчас он в могиле.
Никого бы собой не смущал.
И тогда б не случилось кощунства,
Чтобы кто-то кричал — «Закопать!»
И глядит он с портретов с прищуром,
Словно что-то нам хочет сказать.
II
Есть к Ленину один вопрос:
— Зачем
Вы лили кровь и все униточтожали?
Кто был никем — тот стал давно ничем.
И все мы погорельцы в том пожаре.
И как бы не желанен был прогресс,
Жестокости его я не приемлю.
Неужто мы сожгли бесценный лес
Лишь для того, чтобы удобрить землю?</text><name>Два стихотворения на одну тему</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1921</date_from><text>В глухой стене проломанная дверь,
И груды развороченных камней,
И брошенный на них железный лом,
И глубина, разверстая за ней,
И белый прах, развеянный кругом,-
Всё - голос Бога: "Воскресенью верь".
* См. Блок.</text><name>Умер Блок</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from></date_from><text>I
Соломон (один)
Зима уж миновала:
Ни дождь, ни снег нейдет;
Земля зеленой стала,
Синь воздух, луг цветет.
Все взгляд веселый мещет,
Жизнь новую все пьет;
Ливан по кедрам блещет,
На листьях липы мед.
Птиц нежных воздыханье
Несется сквозь листов;
Любовь их, лобызанье
Вьет гнезда для птенцов.
Шиповый запах с луга
Дыхает ночь и день,—
Приди ко мне, подруга,
Под благовонну тень!
Приди плениться пеньем
Небес, лесов, полей,
Да слухом и виденьем
Вкушу красы твоей.
О! коль мне твой приятный
Любезен тихий вид,
А паче, ароматный
Как вздох ко мне летит.
II
ИХ ПЕРЕКЛИК
Суламита
Скажи, о друг души моей!
Под коей миртой ты витаешь?
Какой забавит соловей?
Где кедр, под коим почиваешь?
Соломон
Когда не знаешь ты сего,
Пастушка милая, овечек
Гони ты стада твоего
На двор, что в роще между речек.
Суламита
Скажи, какой из всех цветов
Тебе прекрасней, благовонней?
Чтоб не искать меж пастухов
Тебя,— и ты б был мной довольней.
Соломон
Как в дом войдешь, во всех восторг
Вдохнешь ты там своей красою;
Введет царь деву в свой чертог,
Украсит ризой золотою.
Суламита
Мне всякий дом без друга пуст.
Мой друг прекрасен, млад, умилен;
Как на грудях он розы куст,
Как виноград, он крепок, силен.
Соломон
Моей младой подруги вид
Всех возвышенней жен, прекрасней.
Суламита
Как горлик на меня он зрит,—
В самой невинности всех страстней.
Соломон
Она мила,— тенистый верх
И кедр на брачный одр к нам клонит.
Суламита
Он мил,— и нам любовь готовит
В траве душистой тьму утех.
III
Суламита (одна)
Сколь милый мой прекрасен!
Там, там вон ходит он.
Лицем — как месяц ясен;
Челом — в зарях Сион.
С главы его струятся
Волн желтые власы;
С венца, как с солнца, зрятся
Блистающи красы.
Сколь милый мой прекрасен!
Взор тих — как голубин;
Как арфа, доброгласен;
Как огнь, уста; как крин,
Цветут в ланитах розы;
Приятности в чертах,
Как май, прогнав морозы,
Смеются на холмах.
Сколь милый мой прекрасен!
Тимпана звучный гром
Как с гуслями согласен,
Так он со мной во всем.
Но где мой друг любезный?
Где сердца моего
Супруг? Вняв глас мой слезный,
Сыщите мне его.
Сколь милый мой прекрасен!
Пошел он в сад цветов.
Но вечер уж ненастен,
Рвет розы, знать, с кустов.
Ах! нет со мной,— ищите,
Все кличьте вы его,
Мне душу возвратите,—
Умру я без него.
IV
Соломон и Суламита (вместе)
Положим на души печать,
В сердцах союзом утвердимся,
Друг друга будем обожать,
В любви своей не пременимся.
Хор дев
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.
Соломон и Суламита (вместе)
Лишь ревность нам страшна, ужасна,
Как пламя яро ада, мрачна.
Хор
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.
Соломон и Суламита (вместе)
Вода не может угасить
Взаимна пламени любови,
Хор
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.
Соломон и Суламита (вместе)
Лишь ревность нам страшна, ужасна.
Как пламя яро ада, мрачна.
Хор
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.</text><name>Соломон и Суламита</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1882</date_from><text>Одни не поймут, не услышат другие,
И песня бесплодно замрет,-
Она не разбудит порывы святые,
Не движет отважно вперед.
Что теплая песня для мертвого мира?
Бездушная звонкость речей,
Потеха в разгаре позорного пира,
Бряцанье забытых цепей!
А песне так отдано много!.. В мгновенья,
Когда создавалась она,
В мятежной душе разгорались мученья,
Душа была стонов полна.
Грозою по ней вдохновение мчалось,
В раздумье пылало чело,
И то, что толпы лишь слегка прикасалось,
Певца до страдания жгло!
О сердце певца, в наши тяжкие годы
Ты светоч в пустыне глухой;
Напрасно во имя любви и свободы
Ты борешься с черною мглой;
В безлюдье не нужны тепло и сиянье,-
Кого озарить и согреть?
О, если бы было возможно молчанье,
О, если бы власть не гореть!</text><name>Одни не поймут, не услышат другие...</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1858</date_from><text>Последний сноп свезен с нагих полей,
По стоптанным гуляет жнивьям стадо,
И тянется станица журавлей
Над липником замолкнувшего сада.
Вчера зарей впервые у крыльца
Вечерний дождь звездами начал стынуть.
Пора седлать проворного донца
И звонкий рог за плечи перекинуть!
В поля! В поля! Там с зелени бугров
Охотников внимательные взоры
Натешатся на острова лесов
И пестрые лесные косогоры.
Уже давно, осыпавшись с вершин,
Осинников редеет глубь густая
Над гулкими извивами долин
И ждет рогов да заливного лая.
Семьи волков притон вчера открыт,
Удастся ли сегодня травля наша?
Но вот русак сверкнул из-под копыт,
Все сорвалось - и заварилась каша:
"Отбей собак! Скачи наперерез!"
И красный верх папахи вдаль помчался;
Но уж давно весь голосистый лес
На злобный лай стократно отозвался.</text><name>Псовая охота</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1860</date_from><text>Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури,
Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами,
Ни огня на земле, ни звезды в овдовевшей лазури,
Всё сорвать хочет ветер, всё смыть хочет ливень ручьями.
Никого! Ничего! Даже сна нет в постели холодной,
Только маятник грубо-насмешливо меряет время.
Оторвись же от тусклой свечи ты душою свободной!
Или тянет к земле роковое, тяжелое бремя?
О, войди ж в этот мрак, улыбнись, благосклонная фея,
И всю жизнь в этот миг я солью, этим мигом измерю,
И, речей благовонных созвучием слух возлелея,
Не признаю часов и рыданьям ночным не поверю!</text><name>Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури...</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1930</date_from><text>Вот на площади квадратной
Маслодельня, белый дом!
Бык гуляет аккуратный,
Чуть качая животом.
Дремлет кот на белом стуле,
Под окошком вьются гули,
Бродит тетя Мариули,
Звонко хлопая ведром.
Сепаратор, бог чухонский,
Масла розовый король!
Укроти свой топот конский,
Полюбить тебя позволь.
Дай мне два кувшина сливок,
Дай сметаны полведра,
Чтобы пел я возле ивок
Вплоть до самого утра!
Маслодельни легкий стук,
Масла маленький сундук,
Что стучишь ты возле пашен,
Там, где бык гуляет, важен,
Что играешь возле ив,
Стенку набок наклонив?
Спой мне, тетя Мариули,
Песню легкую, как сон!
Все животные заснули,
Месяц в небо унесен.
Безобразный, конопатый,
Словно толстый херувим,
Дремлет дядя Волохатый
Перед домиком твоим.
Все спокойно. Вечер с нами!
Лишь на улице глухой
Слышу: бьется под ногами
Заглушенный голос мой.</text><name>Отдых</name><date_to>1930</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1866</date_from><text>Тихо в озере струится
Отблеск кровель золотых,
Много в озеро глядится
Достославностей былых.
Жизнь играет, солнце греет,
Но под нею и под ним
Здесь былое чудно веет
Обаянием своим.
Солнце светит золотое,
Блещут озера струи...
Здесь великое былое
Словно дышит в забытьи;
Дремлет сладко, беззаботно,
Не смущая дивных снов
И тревогой мимолетной
Лебединых голосов...</text><name>Тихо в озере струится...</name><date_to>1866</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>Наш Федя с детства связан был с землею -
Домой таскал и щебень и гранит...
Однажды он домой принес такое,
Что мама с папой плакали навзрыд.
Студентом Федя очень был настроен
Поднять археологию на щит -
Он в институт притаскивал такое,
Что мы кругом все плакали навзрыд.
Привез он как-то с практики
Два ржавый экспонатика
И утверждал, что это - древний клад.
Потом однажды в Элисте
Нашел вставные челюсти
Размером с самогонный аппарат.
Диплом писал про древние святыни,
О скифах, о языческих богах.
При этом так ругался по-латыни,
Что скифы эти корчились в гробах.
Он древние строения
Искал с остервенением
И часто диким голосом кричал,
Что есть еще пока тропа,
Где встретишь питекантропа,
И в грудь себя при этом ударял.
Он жизнь решил закончить холостую
И стал бороться за семейный быт.
"Я,- говорил,- жену найду такую -
От зависти заплачете навзрыд!"
Он все углы облазил - и
В Европе был, и в Азии,-
И вскоре раскопал свой идеал.
Но идеал связать не мог
В археологии двух строк,-
И Федя его снова закопал.</text><name>Песня студентов-археологов</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1937</date_from><text>Там генцианы синие в лугах,
Поток румяный в снежных берегах.
Там в неповторной прелести долин
Встал ледяной иль черный исполин.
Там есть поляна легкая одна,
Где утром рано вся страна видна.
Родник там бьет; кто пил из родника,
Тот вновь придет под эти облака
В лесов раскат, в скалистые края,
В твой синий сад, Сванетия моя.
Не о тебе я нынче говорю —
Я милую встречаю, как зарю.
В глазах ее — спокойные огни,
Синее синих генциан они.
Я пью озноб горящий родника,
И светится во тьме ее рука.
Какой страной ее я назову,
Такой родной во сне и наяву;
Сквозь ночи шелк, сквозь грозных будней гладь
Куда б ни шел, я к ней иду опять.
Там генцианы синие в лугах,</text><name>Там генцианы синие в лугах...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>К. Р.</author><date_from>1888</date_from><text>Прошла зима! Не видно снега,
Запели птицы с высоты...
Что за чарующая нега
Кругом разлита! Это ты,
Весны желанная примета!
Теченьем льдины унесло,
И в этот ясный час рассвета
Благоуханно и тепло!
Весна! В душе стихают бури,
Как в небе тают облака.
Весна! Душа полна лазури,
Как эта тихая река.</text><name>Прошла зима! Не видно снега...</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1854</date_from><text>Жди ясного на завтра дня,
Стрижи мелькают и звенят,
Пурпурной полосой огня
Прозрачный озарен закат.
В заливе дремлют корабли,-
Едва трепещут вымпела.
Далеко небеса ушли -
И к ним морская даль ушла.
Так робко набегает тень,
Так тайно свет уходит прочь,
Кто ты не скажешь: минул день,
Не говоришь: настала ночь.</text><name>Жди ясного на завтра дня...</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1898</date_from><text>Я к ней вошел в полночный час.
Она спала,- луна сияла
В ее окно,- и одеяла
Светился спущенный атлас.
Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди,-
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь ее во сне.</text><name>Я к ней вошел в полночный час...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1906</date_from><text>Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.
Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца.
Но лицо ты склонила -
Он не видел лица.
Ты с ним женщиной стала,
Но не девушка ль ты?
Сколько в каждом движенье
Простоты, красоты!
Будут снова измены...
Но один только раз
Так застенчиво светит
Нежность любящих глаз.
Ты и скрыть не умеешь,
Что ему ты чужда...
Ты меня не забудешь
Никогда, никогда!</text><name>Чужая</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Честный человек
должен прямо смотреть в глаза.
Почему - неизвестно.
Может быть, у честного человека
заболели глаза и слезятся?
Может быть, нечестный
обладает прекрасным зрением?
Почему-то в карательных службах
стольких эпох и народов
приучают правдивость и честность
проверять по твердости взгляда.
Неужели охранка,
скажем, Суллы имела право
разбирать нечестных и честных?
Неужели контрразведка,
например, Тамерлана
состояла из моралистов?
Каждый зрячий имеет право
суетливо бегать глазами
и оцениваться не по взгляду,
не по обонянью и слуху,
а по слову и делу.</text><name>О прямом взгляде</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1810</date_from><text>Листок иссохший, одинокой,
Пролетный гость степи широкой,
Куда твой путь, голубчик мой? -
"Как знать мне! Налетели тучи,
И дуб родимый, дуб могучий
Сломили вихрем и грозой.
С тех пор, игралище Борея,
Не сетуя и не робея,
Ношусь я, странник кочевой,
Из края в край земли чужой;
Несусь, куда несет суровый,
Всему неизбежимый рок,
Куда летит и лист лавровый
И легкий розовый листок!"</text><name>Листок</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1932</date_from><text>О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью - убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.
Но старость - это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.</text><name>О, знал бы я, что так бывает...</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1903</date_from><text>О Русь! в тоске изнемогая,
Тебе слагаю гимны я.
Милее нет на свете края,
О родина моя!
Твоих равнин немые дали
Полны томительной печали,
Тоскою дышат небеса,
Среди болот, в бессилье хилом,
Цветком поникшим и унылым,
Восходит бледная краса.
Твои суровые просторы
Томят тоскующие взоры
И души, полные тоской.
Но и в отчаянье есть сладость.
Тебе, отчизна, стон и радость,
И безнадежность, и покой.
Милее нет на свете края,
О Русь, о родина моя.
Тебе, в тоске изнемогая,
Слагаю гимны я.
6 апреля 1903
Люблю я грусть твоих просторов,
Мой милый край, святая Русь.
Судьбы унылых приговоров
Я не боюсь и не стыжусь.
И все твои пути мне милы,
И пусть грозит безумный путь
И тьмой, и холодом могилы,
Я не хочу с него свернуть.
Не заклинаю духа злого,
И, как молитву наизусть,
Твержу всё те ж четыре слова:
"Какой простор! Какая грусть!"
8 апреля 1903
Печалью, бессмертной печалью,
Родимая дышит страна.
За далью, за синею далью,
Земля весела и красна.
Свобода победы ликует
В чужой лучезарной дали,
Но русское сердце тоскует
Вдали от родимой земли.
В безумных, напрасных томленьях
Томясь, как заклятая тень,
Тоскует о скудных селеньях,
О дыме родных деревень.
10 апреля 1903</text><name>Гимны родине</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1944</date_from><text>Разулся, ноги просушил,
Согрелся на ночлеге,
И человеку дом тот мил,
Неведомый вовеки.
Дом у Днепра иль за Днепром,
Своим натопленный двором,—
Ни мой, ни твой, ничейный,
Пропахший обувью сырой,
Солдатским потом, да махрой,
Да смазкою ружейной.
И, покидая угол тот,
Солдат, жилец бездомный,
О нем, бывает, и вздохнет,
И жизнь пройдет, а вспомнит!</text><name>Ночлег</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1970</date_from><text>Мы сваливать
не вправе
Вину свою на жизнь.
Кто едет -
тот и правит,
Поехал - так держись!
Я повода оставил.
Смотрю другим вослед.
Сам ехал бы
и правил,
Да мне дороги нет...</text><name>Мы сваливать не вправе...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1873</date_from><text>(Из Мицкевича)
Высоко, безмолвно
Над полем кровавым
Сияет луна;
Весь берег — далёко
Оружьем и храбрых
Телами покрыт!
Герои! Им слава
И в людях, и в небе
Почет у богов!
Вон — тень пролетает
По долам, по скалам,
На блеске морском:
То, светлые, мчатся
Валкирии-девы
С эфирных высот!
Одежд их уж слышен
И крыл лебединых
По воздуху свист,
Доспехов бряцанье,
Мечей ударенье
По звонким щитам,
И радостный оклик,
И бурные песни
Неистовых дев:
«В Валгаллу! В Валгаллу!
Один-Вседержитель
Уж пир зачинал!
От струнного звона,
От трубного звука
Чертоги дрожат!
И светочи жарко
Горят смоляные,
И пенится мед,—
В Валгаллу, герои!
Там вечная юность —
Ваш светлый удел,
Воздушные кони,
Одежды цветные,
Мечи и щиты,
Рабыни и жены,
И в пире с богами
Места на скамьях!»</text><name>Валкирии</name><date_to>1873</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1850</date_from><text>Я не люблю иронии твоей.
Оставь ее отжившим и не жившим,
А нам с тобой, так горячо любившим,
Еще остаток чувства сохранившим,-
Нам рано предаваться ей!
Пока еще застенчиво и нежно
Свидание продлить желаешь ты,
Пока еще кипят во мне мятежно
Ревнивые тревоги и мечты -
Не торопи развязки неизбежной!
И без того она не далека:
Кипим сильней, последней жаждой полны,
Но в сердце тайный холод и тоска...
Так осенью бурливее река,
Но холодней бушующие волны...</text><name>Я не люблю иронии твоей...</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Ну что тебе надо еще от меня?
Чугунна ограда. Улыбка темна.
Я музыка горя, ты музыка лада,
ты яблоко ада, да не про меня!
На всех континентах твои имена
прославил. Такие отгрохал лампады!
Ты музыка счастья, я нота разлада.
Ну что тебе надо еще от меня?
Смеялась: "Ты ангел?" - я лгал, как змея.
Сказала: "Будь смел" - не вылазил из спален.
Сказала: "Будь первым" - я стал гениален,
ну что тебе надо еще от меня?
Исчерпана плата до смертного дня.
Последний горит под твоим снегопадом.
Был музыкой чуда, стал музыкой яда,
ну что тебе надо еще от меня?
Но и под лопатой спою, не виня:
"Пусть я удобренье для божьего сада,
ты - музыка чуда, но больше не надо!
Ты случай досады. Играй без меня".
И вздрогнули складни, как створки окна.
И вышла усталая и без наряда.
Сказала: "Люблю тебя. Больше нет сладу.
Ну что тебе надо еще от меня?"</text><name>Исповедь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1810</date_from><text>Рыдайте, амуры и нежные грации,
У нимфы моей на личике нежном
Розы поблекли и вянут все прелести.
Венера всемощная! Дочерь Юпитера!
Услышь моления и жертвы усердные:
Не погуби на тебя столь похожую!</text><name>Рыдайте, амуры и нежные грации...</name><date_to>1810</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>Слишком трудно писать из такой оглушительной дали.
Мать придет и увидит конвертов клочки:
"Все ли есть у него, все ли зимнее дали?" -
И, на счастье твое, позабудет очки.
Да, скажи ей - все есть. Есть белье из оранжевой байки.
Как в Москве - если болен - по вызову ездят врачи,
Под шинель в холода есть у нас забайкальские майки -
Меховые жилеты из монгольской каракульчи.
Есть столовка в степи, иногда вдруг запляшет посуда,
Когда близко бомбежка... Но подробности ей не нужны.
Есть простудные ветры. Но московское слово "простуда"
Ей всегда почему-то казалось страшнее войны.
Впрочем, все хорошо, пусть посылки не собирает.
Но тебе я скажу: в этой маминой мирной стране,
Где приезжие вдруг от внезапных простуд умирают,
Есть не все, что им надо, не все, что им снится во сне.
Не хватает им малости: комнаты с темною шторой,
Где сидеть бы сейчас, расстояния все истребя.
Словом, им не хватает той самой, которой...
Им - не знаю кого. Мне - тебя.
Наше время еще занесут на скрижали.
В толстых книгах напишут о людях тридцатых годов.
Удивятся тому, как легко мы от жен уезжали,
Как легко отвыкали от дыма родных городов.
Всё опишут, как было... Вот только едва ли
Они вспомнят, что мы, так легко обходясь без жены,
День за днем, как мальчишки, нелепо ее ревновали,
Ночь за ночью видали все те же тревожные сны.</text><name>Слишком трудно писать...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1815</date_from><text>Здесь фиалка на лугах
С зеленью пестреет,
В свежих Флоры волосах
На венке краснеет.
Юноша, весна пройдет,
И фиалка опадет.
Розой, дева, украшай
Груди молодые,
Другу милому венчай
Кудри золотые.
Скоро лету пролететь,
Розе скоро не алеть.
Под фиалкою журчит
Здесь ручей сребристый,
С ранним днем ее живит
Он струею чистой.
Но от солнечных лучей
Летом высохнет ручей.
Тут, за розовым кустом,
Пастушок с пастушкой,
И Амур, грозя перстом:
«Тут пастух с пастушкой!
Не пугайте!— говорит,—
Миг — и осень прилетит!»
Там фиалку, наклонясь,
Девица срывает,
Зефир, в волосы вплетясь
Локоном играет,—
Юноша! краса летит,
Деву старость посетит.
Кто фиалку с розой пел
В радостны досуги
И всегда любить умел
Вас, мои подруги,—
Скоро молодой певец
Набредет на свой конец!</text><name>Тленность</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1889</date_from><text>Я рано вышел на дорогу
И уж к полудню утомлен,
Разочарован понемногу
И чадом жизни опьянен.
В душе мечта - свернуть с дороги,
Где камни острые лежат,
Так утомившие мне ноги,-
Но я и отдыху не рад.
Короткий отдых к лени манит
И утомленный ум туманит,
А неотвязная нужда
Идет со мной везде, всегда.
Нужда - наставник слишком строгий,
И страшен взор ее, как плеть,
И я тащусь своей дорогой,
Чтобы на камнях умереть.
Когда богач самолюбивый
Промчится на коне верхом,
Я молча, в зависти стыдливой
Посторонюсь перед конем.
И сзади в рубище смиренном
Тащусь я, бледный и босой,
И на лице его надменном
Насмешку вижу над собой.</text><name>Я рано вышел на дорогу...</name><date_to>1889</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Кульчицкий</author><date_from>1940</date_from><text>Высокохудожественной
строчкой не хромаете,
вы отображаете
удачно дач лесок.
А я - романтик.
Мой стих не зеркало -
но телескоп.
К кругосветному небу
нас мучит любовь:
боев
за коммуну
мы смолоду ищем.
За границей
в каждой нише
по нищему,
там небо в крестах самолетов -
кладбищем,
и земля все в крестах
пограничных столбов.
Я романтик -
не рома,
не мантий,-
не так.
Я романтик разнаипоследних атак!
Ведь недаром на карте,
командармом оставленной,
на еще разноцветной карте
за Таллином
пресс-папье покачивается, как танк.</text><name></name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1841</date_from><text>Sie liebten sich beide, doch keiner
Wollt'es dem andern gestehn.
Heine
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и стастью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.</text><name></name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1928</date_from><text>Подступает
голод к гландам...
Только,
будто бы на пире,
ходит
взяточников банда,
кошельки порастопыря.
Родные
снуют:
- Ублажь да уважь-ка!-
Снуют
и суют
в бумажке барашка.
Белей, чем саван,
из портфеля кончики...
Частники
завам
суют червончики.
Частник добрый,
частник рад
бросить
в допры
наш аппарат.
Допру нить не выдавая,
там,
где быт
и где грызня,
ходит
взятка бытовая,-
сердце,
душу изгрязня.
Безработный
ждет работку.
Волокита
с бирж рычит:
"Ставь закуску, выставь водку,
им
всучи
магарычи!"
Для копеек
пропотелых,
с голодухи
бросив
срам,-
девушки
рабочье тело
взяткой
тычут мастерам.
Чтобы выбиться нам
сквозь продажную смрадь
из грязного быта
и вшивого -
давайте
не взятки брать,
а взяточника
брать за шиворот!</text><name>Мразь</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Что любят единожды — бредни,
Внимательней в судьбы всмотрись.
От первой любви до последней
У каждого целая жизнь.
И, может быть, молодость — плата
За эту последнюю треть:
За алые краски заката,
Которым недолго гореть...</text><name>Что любят единожды - бредни...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Да, ночью летнею, когда заря с зарею
Соприкасаются, сойдясь одна с другою,
С особой ясностью на памяти моей
Встает прошедшее давно прожитых дней...
Обычный ход от детства в возмужалость;
Ненужный груз другим и ничего себе;
Жизнь силы и надежд, сведенная на шалость,
В самодовольной и тупой борьбе;
Громадность замыслов какой-то новой славы,-
Игра лучей в граненых хрусталях;
Успехов ранних острые отравы,
И смелость бурная, и непонятный страх...
Бой с призраками кончен. Жизнь полна.
В ней было всё: ошибки и паденья,
И чад страстей, и обаянье сна,
И слезы горькие больного вдохновенья,
И жертвы, жертвы... На могилах их
Смириться разве? Но смириться больно,
И жалко мне себя, и жалко сил былых...
Не бросить ли всё, всё, сказав всему: довольно!
И, успокоившись, по торному пути,
Склонивши голову, почтительно пройти?
А там?- А там смотреть с уменьем знатока,
Смотреть художником на верность исполненья,
Как истязаются, как гибнут поколенья,
Как жить им хочется, как бедным смерть тяжка,
И поощрять детей в возможности успеха
Тяжелой хрипотой надтреснутого смеха!..</text><name>Заря во всю ночь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>О, только бы привстать, опомниться, очнуться
И в самый трудный час благословить труды
Вспоившие луга, вскормившие сады,
В последний раз глотнуть из выгнутого блюдца
Листа ворсистого
хрустальный мозг воды.
Дай каплю мне одну, моя трава земная,
Дай клятву мне взамен - принять в наследство речь,
Гортанью разрастись и крови не беречь,
Не помнить обо мне и, мой словарь ломая,
Свой пересохший рот моим огнем обжечь.</text><name>О, только бы привстать...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1935</date_from><text>Двое тихо говорили,
Расставались и корили:
"Ты такая..."
"Ты такой!.."
"Ты плохая..."
"Ты плохой!.."
"Уезжаю в Лениград... Как я рада!"
"Как я рад!!!"
Дело было на вокзале,
Дело было этим летом,
Все решили. Все сказали.
Были куплены билеты.
Паровоз в дыму по пояс
Бил копытом на пути:
Голубой курьерский поезд
Вот-вот думал отойти.
"Уезжаю в Лениград... Как я рада!"
"Как я рад!!!"
Но когда...
Чудак в фуражке,
Поднял маленький флажок,
Паровоз пустил барашки,
Семафор огонь зажег...
Но когда...
Двенадцать двадцать
Бьет звонок. Один. Другой.
Надо было расставаться...
"До-ро-гая!"
"До-ро-гой..."
"Я такая!"
"Я такой!"
"Я плохая!"
"Я плохой!"
"Я не еду в Ленинград... Как я рада!"
"Как я рад!!!"</text><name>Типичный случай</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Здравствуй, Пушкин! Просто страшно это -
словно дверь в другую жизнь открыть -
мне с тобой, поэтом всех поэтов,
бедными стихами говорить.
Быстрый, шаг и взгляд прямой и быстрый -
жжет мне сердце Пушкин той поры:
визг полозьев, песни декабристов,
ямбы ссыльных, сказки детворы.
В январе тридцать седьмого года
прямо с окровавленной земли
подняли тебя мы всем народом,
бережно, как сына, понесли.
Мы несли тебя - любовь и горе -
долго и бесшумно, как во сне,
не к жене и не к дворцовой своре -
к новой жизни, к будущей стране.
Прямо в очи тихо заглянули,
окружили нежностью своей,
сами, сами вытащили пулю
и стояли сами у дверей.
Мы твоих убийц не позабыли:
в зимний день, под заревом небес,
мы царю России возвратили
пулю, что послал в тебя Дантес.
Вся Отчизна в праздничном цветенье.
Словно песня, льется вешний свет,
Здравствуй, Пушкин! Здравствуй, добрый гений!
С днем рожденья, дорогой поэт!</text><name>Здравствуй, Пушкин!</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1911</date_from><text>Хороша была Танюша, краше не было в селе,
Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.
Вышел парень, поклонился кучерявой головой:
"Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой"
Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
Душегубкою-змеею развилась ее коса.
"Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу".
Не заутренние звоны, а венчальный переклик,
Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик.
Не кукушки загрустили - плачет Танина родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки запеклися на челе,-
Хороша была Танюша, краше не было в селе.</text><name>Хороша была Танюша, краше не было в селе...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from></date_from><text>Под счастливой звездой рожденный,
Нарышкин школьных бредней враг;
Трекрестный капитан несменный,
И камер-юнкер, и козак.
В свойстве хоть дальнем с кровью царской,
Причетник обер-секретарской!
Ты видел все, везде прошел;
Скажи ж мне, как в пути сем трудном,
В развратном мире и причудном
Ты демокритов путь нашел?
Иной, все видя в черной краске,
Над миром панихиду пел.
В обманчивой зря злобу маске,
Добру и верить не хотел.
Не тешася кровавой дракой,
Считал героя забиякой,
Согрету в дружбе зрел змею;
Не раз обманут филантропом,
Чтил яростным его циклопом,
Неправд откупщиком — судью.
А ты, людей судья нестрогой,
Заблудших не винишь слепцов;
В напичканных наукой многой
Индийских видишь петухов.
Лишь родом знатна господина
Ты почитаешь за павлина,
Цветным гордящимся хвостом:
Судью коварна — рыболовом,
А рыцаря в венце лавровом —
Отечества опекуном.
Как сам душой не лицемеришь
И презираешь подлу лесть,
То изредка и дружбе веришь,
Добру же платишь должну честь.
Хоть филантропии не чтитель,
Но если где благотворитель
Прострет к сиротке щедру длань,
То, в лепте видя [нрзб] злата,
Ему, как за родного брата,
Несешь признательности дань.
Где встретишь зло, там очи жмуришь;
На доблесть пялишь их остро;
Портрет разврата [нрзб]...
И пишешь во весь рост добро.
Над глупостью глупцов смеешься,
И лбом об стену не бьешься,
Когда пойдет что впоперек.
Без примеси здесь благ не ищешь,
Как в черствой драме в скуке свищешь
И смотришь на людей в раек.
С бездельем дело так мешая,
Живи, как жил ты без забот;
Заднее позабывая,
Все подвизайся лишь вперед.
Над вздором смейся на досуге,
Смейся в малом, милом круге
Драгой жены, детей, друзей;
Вкушай плоды любви и счастья;
И знай, мой друг, что без ненастья
Цены б не знал ты ясных дней.</text><name>И.В.Нарышкину (Под счастливой звездой...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from>1963</date_from><text>Обыватель верит моде:
Кто в рекламе, тот и витязь.
Сорок фото на комоде:
«Прорицатель», «Ясновидец»!
Дорогой, остановитесь...
Нет, его вы не уймете:
Не мечтает он о меде,
Жидкой патокой насытясь.
Но проходит мода скоро.
Где вы, диспуты и споры?
Пустота на ринге.
И, увы, предстанут взору
Три-четыре золотинки
И вот сто-олько сору.</text><name>Сонет (Обыватель верит моде...)</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1855</date_from><text>Тяжелый год - сломил меня недуг,
Беда застигла,- счастье изменило,-
И не щадит меня ни враг, ни друг,
И даже ты не пощадила!
Истерзана, озлоблена борьбой,
С своими кровными врагами!
Страдалица! стоишь ты предо мной
Прекрасным призраком с безумными глазами!
Упали волосы до плеч,
Уста горят, румянцем рдеют щеки,
И необузданная речь
Сливается в ужасные упреки,
Жестокие, неправые... Постой!
Не я обрек твои младые годы
На жизнь без счастья и свободы,
Я друг, я не губитель твой!
Но ты не слушаешь. . . .
. . . . . . . . . . . . . .</text><name>Тяжелый год - сломил меня недуг...</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1909</date_from><text>Давно ты дал в порыве суеверном
Мне зеркало в оправе из свинца,
И призрак твоего лица
Я удержала в зеркале неверном.
И с этих пор, когда мне сердце жжет
Тоска, как капли теплой алой крови,
Я вижу в зеркале изогнутые брови
И бледный ненавистный рот.
Мне сладко видеть наши лица вместе
И знать, что в этот мертвый час
Моя тоска твоих коснется глаз
И вздрогнешь ты под острой лаской мести.</text><name>Зеркало</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>В память г. Бенедиктову
С сердцем грустным, с сердцем полным,
Дувр оставивши, в Кале
Я по ярым, гордым волнам
Полетел на корабле.
То был плаватель могучий,
Крутобедрый гений вод,
Трехмачтовый град пловучий,
Стосаженный скороход.
Он, как конь донской породы,
Шею вытянув вперед,
Грудью сильной режет воды,
Грудью смелой в волны прет.
И, как сын степей безгранных,
Мчится он поверх пучин
На крылах своих пространных,
Будто влажный сарацин.
Гордо волны попирает
Моря страшный властелин,
И чуть-чуть не досягает
Неба чудный исполин.
Но вот-вот уж с громом тучи
Мчит Борей с полнощных стран.
Укроти свой бег летучий,
Вод соленых ветеран!..
Нет! гигант грозе не внемлет;
Не страшится он врага.
Гордо голову подъемлет,
Вздулись верви и бока,
И бегун морей высокий
Волнорежущую грудь
Пялит в волны и широкий
Прорезает в море путь.
Восшумел Борей сердитый,
Раскипелся, восстонал;
И, весь пеною облитый,
Набежал девятый вал.
Великан наш накренился,
Бортом воду зачерпнул;
Парус в море погрузился;
Богатырь наш потонул...
И страшный когда-то ристатель морей
Победную выю смиренно склоняет:
И с дикою злобой свирепый Борей
На жертву тщеславья взирает.
И мрачный, как мрачные севера ночи,
Он молвит, насупивши брови на очи:
"Все водное - водам, а смертное - смерти;
Все влажное - влагам, а твердое - тверди!"
И, послушные веленьям,
Ветры с шумом понеслись,
Парус сорвали в мгновенье;
Доски с треском сорвались.
И все смертные уныли,
Сидя в страхе на досках,
И неволею поплыли,
Колыхаясь на волнах.
Я один, на мачте сидя,
Руки мощные скрестив,
Ничего кругом не видя,
Зол, спокоен, молчалив.
И хотел бы я во гневе,
Морю грозному в укор,
Стих, в моем созревшем чреве,
Изрыгнуть водам в позор!
Но они с немой отвагой,
Мачту к берегу гоня,
Лишь презрительною влагой
Дерзко плескают в меня.
И вдруг, о спасенье своем помышляя,
Заметив, что боле не слышен уж гром,
Без мысли, но с чувством на влагу взирая,
Я гордо стал править веслом.</text><name>Аквилон</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Простите, милые, ведь вас я скоро брошу.
Не вынесет спина
Ту дьявольскую ношу,
Что мне подкинул сатана.
Но все равно я буду видеть вас
И ощущать отчизну.
Я просочусь, как газ,
Как облачко повисну.
Но Бога не увижу - сатану
Среди кривляющихся ратей,
Когда, узрев тебя в жару чужих объятий,
Услышу вздох твой и, как буря, застону.</text><name>Простите, милые, ведь вас я скоро брошу...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Иван Никитин</author><date_from>1855</date_from><text>Пошутила я - и другу слово молвила:
"Не ходи ты темной ночью в наш зеленый сад:
Молодой сосед догадлив, он дознается,
Быль и небыль станет всем про нас рассказывать".
Милый друг мой, что ненастный день, нахмурился,
Не подумал и ответил мне с усмешкою:
"Не молвы людской боишься ты, изменница,
Верно, видеться со мною тебе не любо".
Вот неделя - моя радость не является,
Засыпаю - мне во сне он, сокол, видится,
Просыпаюсь - мне походка его чудится,
Вспомню речь его - все сердце разрывается.
Для чего же меня, друг мой, ты обманывал,
Называл душою, дорогою радостью?
Покидая радость, ты слезы не выронил
И с душой расстался, что с заботой скучною.
Не виню я друга, на себя и плачуся:
Уж зачем его я слушала, лелеяла?
Полюбить умела лучше милой матери,
Позабыть нет сил, разлюбить - нет разума.</text><name>Пошутила я - и другу слово молвила...</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1883</date_from><text>Весны развертывались силы,-
Вдруг выпал снег... О, падай, падай!
Твой вид холодный и унылый
Мне веет странною отрадой.
Ты можешь время отодвинуть
Тепла, цветов, поющей птички...
Еще не хочется покинуть
Зимы мне милые привычки.
Пусть дольше жизнью той же самой
Я поживу еще, как ныне,
Глядя в окно с двойною рамой
И на огонь в моем камине.
Прелестна жизнь весной и летом...
Но сердце полно сожалений,
Что будет мне на свете этом
Еще одной зимою меней...</text><name>Весны развертывались силы...</name><date_to>1883</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Существовал некогда город, жители которого до того страстно любили поэзию, что если проходило несколько
недель и не появлялось новых прекрасных стихов,— они
считали такой поэтический неурожай общественным бедствием.
Они надевали тогда свои худшие одежды, посыпали пеплом головы — и, собираясь толпами на площадях, проливали слезы, горько роптали на музу, покинувшую их.
В один подобный злополучный день молодой поэт Юний
появился на площади, переполненной скорбевшим народом.
Проворными шагами взобрался он на особенно устроенный амвон — и подал знак, что желает произнести стихотворение.
Ликторы тотчас замахали жезлами.
— Молчание! внимание!— зычно возопили они — и
толпа затихла, выжидая.
— Друзья! Товарищи!— начал Юний громким, но не
совсем твердым голосом;
Друзья! Товарищи! Любители стихов!
Поклонники всего, что стройно и красиво!
Да не смущает вас мгновенье грусти темной!
Придет желанный миг... и свет рассеет тьму!
Юний умолк... а в ответ ему, со всех концов площади,
поднялся гам, свист, хохот.
Все обращенные к нему лица пылали негодованием, все
глаза сверкали злобой, все руки поднимались, угрожали,
сжимались в кулаки!
— Чем вздумал удивить!— ревели сердитые голоса.—
Долой с амвона бездарного рифмоплета! Вон дурака! Гнилыми яблоками, тухлыми яйцами шута горохового! Подайте камней! Камней сюда!
Кубарем скатился с амвона Юний... но он еще не успел
прибежать к себе домой, как до слуха его долетели раскаты восторженных рукоплесканий, хвалебных возгласов в
кликов.
Исполненный недоуменья, стараясь, однако, не быть замеченным (ибо опасно раздражать залютевшего зверя)
возвратился Юний на площадь.
И что же он увидел?
Высоко над толпою, над ее плечами, на золотом плоском щите, облеченный пурпурной хламидой, с лавровым
венком на взвившихся кудрях, стоял его соперник, молодой
поэт Юлий... А народ вопил кругом:
— Слава! Слава! Слава бессмертному Юлию! Он утешил нас в нашей печали, в нашем горе великом! Он подарил нас стихами слаще меду, звучнее кимвала, душистее
розы, чище небесной лазури! Несите его с торжеством, о6давайте его вдохновенную голову мягкой волной фимиама,
прохлаждайте его чело мерным колебанием пальмовых ветвей, расточайте у ног его все благовония аравийских мирр! Слава!
Юний приблизился к одному из славословящих.
— Поведай мне, о мой согражданин] какими стихами
осчастливил вас Юлий? Увы! меня не было на площади, когда он произнес их! Повтори их, если ты их запомнил,—
сделай милость!
— Такие стихи — да не запомнить?— ретиво ответствовал вопрошенный.— За кого ж ты меня принимаешь?
Слушай — и ликуй, ликуй вместе с нами!
«Любители стихов!» — так начал божественный Юлий...
Любители стихов! Товарищи! Друзья!
Поклонники всего, что стройно, звучно, нежно!
Да не смущает вас мгновенье скорби тяжкой!
Желанный миг придет — и день прогонит ночь!
— Каково?
— Помилуй!— возопил Юний,— да это мои стихи!—
Юлий, должно быть, находился в толпе, когда я произнес
их,— он услышал и повторил их, едва изменив,— и уж, конечно, не к лучшему,— несколько выражений!
— Ага! Теперь я узнаю тебя... Ты Юний,— возразил,
насупив брови, остановленный им гражданин.— Завистник
или глупец!.. Сообрази только одно, несчастный! У Юлия
как возвышенно сказано: «И день прогонит ночь!..»
А у тебя — чепуха какая-то: «И свет рассеет тьму»?! Какой свет?! Какую тьму?!
— Да разве это не все едино...— начал было Юний...
— Прибавь еще слово,— перебил его гражданин,— я
крикну народу... и он тебя растерзает!
Юний благоразумно умолк, а слышавший его разговор
с гражданином седовласый старец подошел к бедному поэту и, положив ему руку на плечо, промолвил:
— Юний! Ты сказал свое — да не вовремя; а тот не
свое сказал — да вовремя. Следовательно, он прав — а тебе
остаются утешения собственной твоей совести.
Но пока совесть — как могла и как умела... довольно
плохо, правду сказать — утешала прижавшегося к сторонке
Юния,— вдали, среди грома и плеска ликований, в золотой
пыли всепобедного солнца, блистая пурпуром, темнея лавром сквозь волнистые струи обильного фимиама, с величественной медленностью, подобно царю, шествующему на
царство, плавно двигалась гордо-выпрямленная фигура
Юлия... И длинные ветви пальм поочередно склонялись
перед ним, как бы выражая своим тихим вздыманьем,
своим покорным наклоном — то непрестанно возобновлявшееся обожание, которое переполняло сердца очарованных
им сограждан!</text><name>Два четверостишия</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1913</date_from><text>Пред десятками загонов пурпурные души
Из вскрытых артерий увлажняли зной.
Молодцы, окончив разделку туши,
Выходили из сараев за очередной.
Тянули веревкой осовелую скотину,
Кровавыми руками сучили хвост.
Станок железный походил на гильотину,
А пол асфальтовый - на черный помост.
Боец коротким ударом кинжала
Без хруста крушил спинной позвонок.
И, рухнувши, мертвая груда дрожала
Бессильным ляганьем задних ног.
Потом, как бритвой, полоснув по шее,
Спускал в подставленные формы шлюз.
В зрачках, как на угольях, гаснул, синея,
Хребта и черепа золотой союз.
И словно в гуртах средь степного приволья
В одном из загонов вздыбленный бык,
Сотрясая треньем жерди и колья,
В углу к годовалой телке приник.
Он будто не чуял, что сумрак близок,
Что скоро придется стальным ногам -
С облупленной кожей литой огрызок
Отрезанным сбросить в красный хлам.
И я думал, смиряя трепет жгучий:
Как в нежных любовниках, убойную кровь
И в быке каменнолобом ударом созвучий
Оглушает вечная рифма - любовь!</text><name>Бык на бойне</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1921</date_from><text>Длинный путь. Он много крови выпил.
О, как мы любили горячо —
В виселиц качающемся скрипе
И у стен с отбитым кирпичом.
Этого мы не расскажем детям,
Вырастут и сами все поймут,
Спросят нас, но губы не ответят
И глаза улыбки не найдут.
Показав им, как земля богата,
Кто-нибудь ответит им за нас:
«Дети мира, с вас не спросят платы,
Кровью все откуплено сполна».</text><name>Длинный путь. Он много крови выпил...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1941</date_from><text>Ни облачка! Томясь любовной мукой,
Кричат лягушки, пахнет резеда.
В такую ночь и самый близорукий
Иглу в траве отыщет без труда.
А как луна посеребрила воду!
Светло кругом, хоть по руке гадай...
И мы ворчим: «Послал же черт погоду:
В такую ночь бомбежки ожидай».</text><name>Погода</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1966</date_from><text>Навек накрыв собой материки и воды,
Глядит небесный свод на все земные своды,
И солнца луч скользит, нетороплив и нежащ,
Над сводами мостов, дворцов, бомбоубежищ.
Висит небесный свод, как и во время оно,
Над сводами аллей — пристанищем влюбленных,
Над сводами церквей, высоко вознесенных,
Над сводами цехов, над сводами законов.
Пусть тать отбудет срок, покинет свод темницы,
Пусть Лазарь, воскресясь, покинет свод гробницы,
Пусть Нестор кончит труд под сводом кельи тесной,—
И вновь над нами свод, на этот раз — небесный.
Последний, вечный свод над ними и над нами,
На миллиарды лет пронизанный мирами.
Метну в его простор фотонную ракету —
Но нет пределов тьме и нет предела свету.
О, как мне разглядеть неясный лик природы?
Куда ни погляжу — повсюду своды, своды...
И даже свод небес разгадке не поможет:
Ведь это тоже свод,— а дальше, дальше что же?</text><name>Своды</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>А может быть, останусь жить?
Как знать, как знать?
И буду с радостью дружить?
Как знать, как знать?
А может быть, мой черный час
не так уж плох?
Еще в запасе счастья часть,
щепотка крох...
Еще осталось: ночь, мороз,
снегов моря
и безнадежное до слез —
«Любимая!».
И этот свет, на краткий миг,
в твоем лице,
как будто не лицо, а лик
в святом венце.
И в три окна, в сугробах, дом —
леса кругом,
когда февраль, как белый зверь,
скребется в дверь...
Еще в той лампе фитилек
тобой зажжен,
как желтый жалкий мотылек,
трепещет он...
Как ночь души моей грозна,
что делать с ней?
О, честные твои глаза
куда честней!
О, добрые твои глаза
и, словно плеть,
слова, когда потом нельзя
ни спать, ни петь.
. . . . . . . . . . . . . . .
Чуть-чуть бы счастья наскрести,
чтобы суметь
себя спасти, тебя спасти,
не умереть!</text><name>А может быть, останусь жить?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Винокуров</author><date_from>1972</date_from><text>Это ясно, что глядеть не надо
с улицы в окно: что там в дому?
Станет от назойливого взгляда
вдруг не по себе кое-кому...
Ссорятся ль супруги?
Плачут дети ль?
Муж, осев, смертельно занемог?..
Невзначай окажешься свидетель
вдруг такого, что и не дай бог!
В чрево приарбатского уюта
вломишься случайно напролом.
...Или вдруг счастливая минута:
вся семья пирует за столом!</text><name>Минута</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from>1925</date_from><text>Где Херувим, свое мне давший имя,
Мой знак прошедших дней?
Каких фиалковых полей
Касаешься крылами ты своими?
И в чьих глазах
Опять зажег ты пламя,
И в чьих руках
Дрожит тобой развернутое знамя?
И голосом твоим
Чьи говорят уста, спаленные отравой?
Кого теперь, кого ведешь за славой?
Скажи мне, Херувим.
И чья душа идет путем знакомым
Мучительной игры?
Ведь это ты зажег у стен Содома
Последние костры!</text><name>Где Херувим, свое мне давший имя...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье.
Здесь тучи смиренно идут подо мной;
Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
Под ними утесов нагие громады;
Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленые сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени.
А там уж и люди гнездятся в горах,
И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва в тенистых брегах,
И нищий наездник таится в ущелье,
Где Терек играет в свирепом веселье;
Играет и воет, как зверь молодой,
Завидевший пищу из клетки железной;
И бьется о берег в вражде бесполезной
И лижет утесы голодной водной...
Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:
Теснят его грозно немые громады.</text><name>Кавказ</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1919</date_from><text>Наши внуки будут удивляться,
Перелистывая страницы учебника:
"Четырнадцатый... семнадцатый... девятнадцатый...
Как они жили!.. Бедные!.. Бедные!.."
Дети нового века прочтут про битвы,
Заучат имена вождей и ораторов,
Цифры убитых
И даты.
Они не узнают, как сладко пахли на поле брани розы,
Как меж голосами пушек стрекотали звонко стрижи,
Как была прекрасна в те годы
Жизнь
Никогда, никогда солнце так ярко не смеялось,
Как над городом разгромленным,
Когда люди, выползая из подвалов,
Дивились: есть еще солнце!..
Гремели речи мятежные,
Умирали ярые рати,
Но солдаты узнали, как могут пахнуть подснежники
За час до атаки.
Вели поутру, расстреливали,
Но только они узнали, что значит апрельское утро.
В косых лучах купола горели,
А ветер молил: обожди! минуту! еще минуту!
Целуя, не могли оторваться от грустных губ,
Не разжимали крепко сцепленных рук,
Любили - умру! умру!
Любили - гори, огонек, на ветру!
Любили - о, где же ты! где?
Любили - как могут любить только здесь, на мятежной
и нежной звезде.
В те годы не было садов с золотыми плодами,
Но только мгновенный цвет, один обреченный май!
В те годы не было "до свиданья",
Но только звонкое, короткое "прощай".
Читайте о нас - дивитесь!
Вы не жили с нами - грустите!
Гости земли, мы пришли на один только вечер.
Мы любили, крушили, мы жили в наш смертный час,
Но над нами стояли звезды вечные,
И под ними зачали мы вас.
В ваших очах горит еще наша тоска.
В ваших речах звенят еще наши мятежи.
Мы далеко расплескали в ночь и в века, в века
Нашу угасшую жизнь.</text><name>Наши внуки будут удивляться...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1968</date_from><text>Нас тянет на дно, как балласты,
Мы цепки, легки, как фаланги,
А ноги закованы в ласты,
А наши тела - в акваланги.
В пучину не просто полезли,
Сжимаем до судорог скулы,
Боимся кесонной болезни,
И, может, немного - акулы.
Замучила жажда, воды бы!..
Красиво здесь? Все это сказки!
Здесь лишь пучеглазые рыбы
Глядят удивленно нам в маски.
Понять ли лежащим в постели?
Изведать ли ищущим брода?
Нам нужно добраться до цели,
Где третий наш - без кислорода.
Мы плачем, пускай мы мужчины,
Застрял он в пещере кораллов.
Как истинный рыцарь пучины,
Он умер с открытым забралом.
Пусть рок оказался живучей -
Он сделал что мог и что должен.
Победу отпраздновал случай.
Ну, что же, мы завтра продолжим!</text><name>Марш аквалангистов</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1826</date_from><text>(Посвящено к А. И. Т)
«Валяй, ямщик, да говори,
Далеко ль Новград?» — «Недалеко,
Версты четыре или три.
Вон видишь что-то там высоко,
Как черный лес издалека...»
— «Ну, вижу; это облака».
— «Нет! Это новградские кровли».
Ты ль предо мной, о древний град
Свободы, славы и торговли!
Как живо сердцу говорят
Холмы разбросанных обломков!
Не смолкли в них твои дела,
И слава предков перешла
В уста правдивые потомков.
«Ну, тройка! духом донесла!»
— «Потише. Где собор Софийской?»
— «Собор отсюда, барин, близко.
Вот улица, да влево две,
А там найдешь уж сам собою,
И крест на золотой главе
Уж будет прямо пред тобою».
Везде былого свежий след!
Века прошли... но их полет
Промчался здесь, не разрушая.
«Ямщик! Где площадь вечевая?»
— «Прозванья этого здесь нет...»
— «Как нет?» — «А, площадь? Недалеко:
За этой улицей широкой.
Вот площадь. Видишь шесть столбов?
По сказкам наших стариков,
На сих столбах висел когда-то
Огромный колокол, но он
Давно отсюда увезен».
— «Молчи, мой друг; здесь место свято:
Здесь воздух чище и вольней!
Потише!.. Нет, ступай скорей:
Чего ищу я здесь, безумный?
Где Волхов?» — «Вот перед тобой
Течет под этою горой...»
Всё так же он, волною шумной
Играя, весело бежит!..
Он о минувшем не грустит.
Так всё здесь близко, как и прежде...
Теперь ты сам ответствуй мне,
О Новград! В вековой одежде
Ты предо мной, как в седине,
Бессмертных витязей ровесник.
Твой прах гласит, как бдящий вестник,
О непробудной старине.
Ответствуй, город величавый:
Где времена цветущей славы,
Когда твой голос, бич князей,
Звуча здесь медью в бурном вече,
К суду или к кровавой сече
Сзывал послушных сыновей?
Когда твой меч, гроза соседа,
Карал и рыцарей, и шведа,
И эта гордая волна
Носила дань войны жестокой?
Скажи, где эти времена?
Они далёко, ах, далёко!</text><name>Новгород</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
Выведя их из небытия.
Гондла разговаривал с Гафизом
О любви Гафиза и своей,
И над ним склонялись по карнизам
Головы волков и лебедей.
Муза Дальних Странствий обнимала
Зою, как сестру свою теперь,
И лизал им ноги небывалый,
Золотой и шестикрылый зверь.
Мик с Луи подсели к капитанам,
Чтоб послушать о морских делах,
И перед любезным Дон Жуаном
Фанни сладкий чувствовала страх.
И по стенам начинались танцы,
Двигались фигуры на холстах,
Обезумели камбоджианцы
На конях и боевых слонах.
Заливались вышитые птицы,
А дракон плясал уже без сил,
Даже Будда начал шевелиться
И понюхать розу попросил.
И светились звезды золотые,
Приглашенные на торжество,
Словно апельсины восковые,
Те, что подают на Рождество.
«Тише крики, смолкните напевы!—
Я вскричал.— И будем все грустны,
Потому что с нами нету девы,
Для которой все мы рождены».
И пошли мы, пара вслед за парой,
Словно фантастический эстамп,
Через переулки и бульвары
К тупику близ улицы Декамп.
Неужели мы вам не приснились,
Милая с таким печальным ртом,
Мы, которые всю ночь толпились
Перед занавешенным окном.</text><name>В этот мой благословенный вечер...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1919</date_from><text>Еще и осени не близко,
еще и свет гореть - не связан,
а я прочел тоски записку,
потерянную желтым вязом.
Не уроню такого взора,
который - прах, который - шорох.
Я не хочу земного сора,
я никогда не встречу сорок.
Когда ж зевнет над нами осень,
я подожгу над миром косы,
я посажу в твои зеницы
такие синие синицы!</text><name>Еще и осени не близко...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1918</date_from><text>Семь мечей пронзали сердце
Богородицы над Сыном.
Семь мечей пронзили сердце,
А мое — семижды семь.
Я не знаю, жив ли, нет ли
Тот, кто мне дороже сердца,
Тот, кто мне дороже Сына...
Этой песней — утешаюсь.
Если встретится — скажи.</text><name>Семь мечей пронзали сердце...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1900</date_from><text>Измучен бурей вдохновенья,
Весь опален земным огнем,
С холодной жаждой искупленья
Стучался я в господний дом.
Язычник стал христианином
И, весь израненный, спешил
Повергнуть ниц перед Единым
Остаток оскудевших сил.
Стучусь в преддверьи идеала,
Ответа нет... а там, вдали,
Манит, мелькает покрывало
Едва покинутой земли...
Господь не внял моей молитве,
Но чую - силы страстных дней
Дохнули раненому в битве,
Вновь разлились в душе моей.
Мне непонятно счастье рая,
Грядущий мрак, могильный мир...
Назад! Язычница младая
Зовет на дружественный пир!</text><name>Измучен бурей вдохновенья...</name><date_to>1900</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1917</date_from><text>У ворот Сиона, над Кедроном,
На бугре, ветрами обожженном,
Там, где тень бывает от стены,
Сел я как-то рядом с прокаженным,
Евшим зерна спелой белены.
Он дышал невыразимым смрадом,
Он, безумный, отравлялся ядом,
А меж тем, с улыбкой на губах,
Поводил кругом блаженным взглядом,
Бормоча: "Благословен Аллах!"
Боже милосердый, для чего ты
Дал нам страсти, думы и заботы,
Жажду дела, славы и утех?
Радостны калеки, идиоты,
Прокаженный радостнее всех.</text><name>У ворот Сиона, над Кедроном...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>От меня вечор Леила
Равнодушно уходила.
Я сказал: "Постой, куда?"
А она мне возразила:
"Голова твоя седа".
Я насмешнице нескромной
Отвечал: "Всему пopa!
То, что было мускус темный,
Стало нынче камфора".
Но Леила неудачным
Посмеялася речам
И сказала: "Знаешь сам:
Сладок мускус новобрачным,
Камфора годна гробам".</text><name>От меня вечор Леила...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1966</date_from><text>Человек,
Укрощающий молнии,
Каждое утро смотрящий буре в глаза,
Очень скверно играет на скрипке.
Человек,
Который под пыткой
Улыбался зло и презрительно,
Улыбается нежно ребенку.
Человек,
Рубающий уголь,
На пластах крутого падения,
Любит пить жигулевское пиво.
Человек,
Для спасения многих
Дважды себя заражавший холерой,
Рассказывает анекдоты.
Человечек,
Который скверно играет на скрипке,
Улыбается нежно ребенку,
Любит пить жигулевское пиво
И рассказывать анекдоты,
Размышляет:
Как я похож
На укротителя молний,
На того, кто молчал под пыткой,
На шахтера и микробиолога.
Впрочем, я даже больше их —
Я собрал в себе их черты и приметы.</text><name>Человек, укрощающий молнии...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1824</date_from><text>Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль...
Фонтан любви, фонтан печальный!
И я твой мрамор вопрошал:
Хвалу стране прочел я дальной;
Но о Марии ты молчал...
Светило бледное гарема!
И здесь ужель забвенно ты?
Или Мария и Зарема
Одни счастливые мечты?
Иль только сон воображенья
В пустынной мгле нарисовал
Свои минутные виденья,
Души неясный идеал?</text><name>Фонтану Бахчисарайского дворца</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>(Два отрывка)
Я тоже любил, и дыханье
Бессонницы раннею ранью
Из парка спускалось в овраг, и впотьмах
Выпархивало на архипелаг
Полян, утопавших в лохматом тумане,
В полыни и мяте и перепелах.
И тут тяжелел обожанья размах,
Хмелел, как крыло, обожженное дробью,
И бухался в воздух, и падал в ознобе,
И располагался росой на полях.
А там и рассвет занимался. До двух
Несметного неба мигали богатства,
Но вот петухи начинали пугаться
Потемок и силились скрыть перепуг,
Но в глотках рвались холостые фугасы,
И страх фистулой голосил от потуг,
И гасли стожары, и, как по заказу,
С лицом пучеглазого свечегаса
Показывался на опушке пастух.
Я тоже любил, и она пока еще
Жива, может статься. Время пройдет,
И что-то большое, как осень, однажды
(Не завтра, быть может, так позже когда-нибудь)
Зажжется над жизнью, как зарево, сжалившись
Над чащей. Над глупостью луж, изнывающих
По-жабьи от жажды. Над заячьей дрожью
Лужаек, с ушами ушитых в рогожу
Листвы прошлогодней. Над шумом, похожим
На ложный прибой прожитого. Я тоже
Любил, и я знаю: как мокрые пожни
От века положены году в подножье,
Так каждому сердцу кладется любовью
Знобящая новость миров в изголовье.
Я тоже любил, и она жива еще.
Все так же, катясь в ту начальную рань,
Стоят времена, исчезая за краешком
Мгновенья. Все так же тонка эта грань.
По-прежнему давнее кажется давешним.
По-прежнему, схлынувши с лиц очевидцев,
Безумствует быль, притворяясь не знающей,
Что больше она уж у нас не жилица.
И мыслимо это? Так, значит, и впрямь
Всю жизнь удаляется, а не длится
Любовь, удивленья мгновенная дань?
Я спал. В ту ночь мой дух дежурил.
Раздался стук. Зажегся свет.
В окно врывалась повесть бури.
Раскрыл, как был,- полуодет.
Так тянет снег. Так шепчут хлопья.
Так шепелявят рты примет.
Там подлинник, здесь - бледность копий.
Там все в крови, здесь крови нет.
Там, озаренный, как покойник,
С окна блужданьем ночника,
Сиренью моет подоконник
Продрогший абрис ледника.
И в ночь женевскую, как в косы
Южанки, югом вплетены
Огни рожков и абрикосы,
Оркестры, лодки, смех волны.
И, будто вороша каштаны,
Совком к жаровням в кучу сгреб
Мужчин - арак, а горожанок -
Иллюминованный сироп.
И говор долетает снизу.
А сверху, задыхаясь, вяз
Бросает в трепет холст маркизы
И ветки вчерчивает в газ.
Взгляни, как Альпы лихорадит!
Как верен дому каждый шаг!
О, будь прекрасна, бога ради,
О, бога ради, только так.
Когда ж твоя стократ прекрасней
Убийственная красота
И только с ней и до утра с ней
Ты отчужденьем облита,
То, атропин и белладонну
Когда-нибудь в тоску вкропив,
И я, как ты, взгляну бездонно,
И я, как ты, скажу: терпи.</text><name>Из поэмы</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1873</date_from><text>Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою:
Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!
Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,
Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,
Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея...
Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее!
Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою:
Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою!
Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая,-
Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая!
Хочешь забыть, разлюбить, а все любишь сильней и больнее...
Эх! кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!</text><name>Мухи</name><date_to>1873</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1863</date_from><text>В суде он слушал приговор -
Его галеры ожидали:
Он был бедняк, и был он вор.
Неделю дети голодали,
И, нищетой удручена,
Глядела в гроб его жена;
Труды, заботы, огорченья,
Знать, не по силам были ей;
И поддался он искушенью:
Украл на хлеб семье своей.
И осуждение бесстрастно
Прочел ему синедрион;
Казалось, нищетой ужасной
Никто из них не поражен;
Пример не нов, да и напрасно
Жалеть - неумолим закон!
Лишь одному людское горе
Доступно было в этот миг,
Любовь в одном светилась взоре:
Глядел - и кроток и велик -
Среди безмолвной тишины
Христос распятый - со стены...</text><name>В суде он слушал приговор...</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Дементьев</author><date_from></date_from><text>Бывает,
Что мы речи произносим
У гроба
По написанной шпаргалке.
О, если б мертвый видел,
Как мы жалки,
Когда в кармане
Скорбь свою приносим.
И так же радость
Делим иногда,
Не отрывая взгляда
От страницы.
Еще бы научиться нам
Стыдиться.
Да жаль,
Что нет шпаргалки
Для стыда.</text><name>Мы речи произносим</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1923</date_from><text>Чтоб вновь, как некогда,
Земля - казалась нам.
Чтобы под веками
Свершались замыслы.
Чтобы монетами
Чудес - не чваниться!
Чтобы под веками
Свершались таинства!
И прочь от прочности!
И прочь от срочности!
В поток! - В
пророчества
Речами косвенными...
Листва ли - листьями?
Сивилла ль -
выстонала?
...Лавины лиственные,
Руины лиственные...</text><name></name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1934</date_from><text>Посвящено Жоре Лепскому*
Мой приятель, мой дружище,
Мой товарищ дорогой,
Ты видал ли эти тыщи
Синих звезд над головой?
Ты видал, как непогодят
Осень, ветер и вода?
Как легко они уходят,
Эти легкие года!
Как легки они в полете,
Как взволнован их полет,
Как тепло мы их проводим
С теплым словом до ворот!
Мы проводим их, но если
Грустью вымочит глаза?
А потом другие песни
И другие небеса,
А потом мы станем строги
На слова и на друзей,
На взволнованные строки
И при выборе путей.
Только знаю, коль придется
Снова увидать друзей,
Вновь в глазах твоих зажжется
Радость этих теплых дней.
Снова руки мне протянешь,
Снова скажешь: «Дорогой,
Ты такой же, ты не вянешь,
Не поникнул головой».
Снова этот ветер свищет
Над тобой и надо мной.
Так ведь будет, мой дружище,
Мой товарищ дорогой.
* Г. С. Лепский — друг Павла Когана,
автор мелодии песни «Бригантина».</text><name>Мой приятель, мой дружище...</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1920</date_from><text>При свете трепетном луны
Средь спящей смутным сном столицы,
Суровой важности полны,
Стоят кремлевские бойницы,-
Стоят, раздумье затая
О прошлом - страшном и великом.
Густые стаи воронья
Тревожат ночь зловещим криком.
Всю ночь горланит до утра
Их черный стан, объятый страхом:
"Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра!
Пошло всё прахом, прахом, прахом!"
О, воплощенье мертвых душ
Былых владык, в Кремле царивших,
Душ, из боярских мертвых туш
В объятья к черту воспаривших!
Кричи, лихое воронье,
Яви отцовскую кручину:
Оплачь детей твоих житье
И их бесславную кончину!
Кричи, лихое воронье,
Оплачь наследие твое
С его жестоким крахом! Крахом!
Оплачь минувшие года:
Им не вернуться никогда:
Пошло всё прахом, прахом, прахом!</text><name>Воронье</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Где бодрость! где надея!
Откуду дики мысли?
Что случилось всех злея?
Мир сей из сердца вышли,
Все зло отстанет.
Так малая премена,
В сердце взявши начало,
В теле всем размножена,
Хоть мучит и немало,
Будь терпеливый.
Что в мире постоянно?
Сие всем очень знатно.
Смотри на всё созданно,
Не всё ли есть превратно?
Кой цвет не вянет?
Весну сжигает лето,
Осень то пременяет;
Плодом древо одето
Зима нам отнимает,
А ветр гневливый
Уносит у нас тихость,
Боится свет ненастья,
. . . . . . . . . . . . .
В счастьи много несчастья,
Скорый припадок!
Бой у черного с белым,
У сухого есть с влажным.
Младое? потом спелым,
Бывает легко важным,
Низким — высоко.
Не больше есть дня ночи,
Ни ночи есть дня больше;
Сила? ан и нет мочи.
Жизнь? но не ста лет дольше.
В чести упадок!
То стоит, то восходит,
Сие тут пребывает;
Глядишь, другое сходит,
Иное пропадает
В ничто глубоко!
Словом, нет и не будет
Ничего, кроме бога
(Который не избудет,
Ни милость его многа),
Что б было вечно.
Сей единый, сей вечный,
Сей сильный, сей правдивый,
Благий и бесконечный,
Всеведущ прозорливый,
Вся управляет.
Сего должно едина
Повиноваться воли:
Первая [он] причина,
Дарующая доли.
Примем сердечно
Что б от него ни было;
Которой не даст злаго.
О великая сило!
В тебе мне есть всё благо,
Сердце вещает.</text><name>Ода о непостоянстве мира</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Узнают коней ретивых
По их выжженным таврам;
Узнают парфян кичливых
По высоким клобукам;
Я любовников счастливых
Узнаю по их глазам:
В них сияет пламень томный -
Наслаждений знак нескромный.</text><name>Из Анакреона</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1854</date_from><text>Уж ты, мать-тоска, горе-гореваньице,
Ты скажи, скажи, ты поведай мне:
На добычу-то как выходишь ты?
Как сживаешь люд божий со свету?
Ты змеей ли ползешь подколодною?
Ты ли бьешь с неба бурым коршуном?
Серым волком ли рыщешь по полю?
Аль ты, горе, богатырь могуч,
Выезжаешь со многой силою,
Выезжаешь со гридни и отроки?
Уж вскочу в седло, захвачу тугой лук,
Уж доеду тебя, горе горючее,
Подстрелю тебя, тоску лютую!
"Полно, полно, добрый молодец,
Бранью на ветер кидатися,
Неразумны слова выговаривать!
Я не волком бегу, не змеей ползу,
Я не коршуном бью из поднебесья,
Не с дружиною выезжаю я -
Выступаю-то я красной девицей,
Подхожу-то я молодицею,
Подношу чару, в пояс кланяюсь,
И ты сам слезешь с коня долой,
Красной девице отдашь поклон,
Выпьешь чару, отуманишься,
Отуманишься, сердцем всплачешься,
Ноги скорые-то подкосятся,
И тугой лук из рук выпадет!.."</text><name>Уж ты мать-тоска, горе-гореваньице!..</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1860</date_from><text>Спал тяжело я, как будто в оковах, но в вещем во сне
Синее, звездное небо пригрезилось мне;
Каждою яркой звездою, сопутницей ночи,
Жгло мне сквозь веки оно отягченные очи;
Но терпелив был я, силен и крепок тогда...
Вдруг, в полуночи, на север скатилась звезда
И услыхал я:
«Внемлите глас божий: для божья народа
Царственно с неба падучей звездою слетает Свобода!..»</text><name>Греза</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит - оттого,
Что не любить оно не может.</text><name>На холмах Грузии лежит ночная мгла...</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1823</date_from><text>Дало две доли провидение
На выбор мудрости людской:
Или надежду и волнение,
Иль безнадежность и покой.
Верь тот надежде обольщающей,
Кто бодр неопытным умом,
Лишь по молве разновещающей
С судьбой насмешливой знаком.
Надейтесь, юноши кипящие!
Летите, крылья вам даны;
Для вас и замыслы блестящие,
И сердца пламенные сны!
Но вы, судьбину испытавшие,
Тщету утех, печали власть,
Вы, знанье бытия приявшие
Себе на тягостную часть!
Гоните прочь их рой прельстительный:
Так! доживайте жизнь в тиши
И берегите хлад спасительный
Своей бездейственной души.
Своим бесчувствием блаженные,
Как трупы мертвых из гробов,
Волхва словами пробужденные,
Встают со скрежетом зубов,-
Так вы, согрев в душе желания,
Безумно вдавшись в их обман,
Проснетесь только для страдания,
Для боли новой прежних ран.</text><name>Две доли</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1942</date_from><text>Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинул на бегу,
Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как все на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,
Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.
Казалось, чтобы оторваться,
Рук мало — надо два крыла.
Казалось, если лечь, остаться —
Земля бы крепостью была.
Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
Пускай лежать здесь много дней.
Земля. На ней никто не тронет.
Лишь крепче прижимайся к ней.
Ты этим мыслям жадно верил
Секунду с четвертью, пока
Ты сам длину им не отмерил
Длиною ротного свистка.
Когда осекся звук короткий,
Ты в тот неуловимый миг
Уже тяжелою походкой
Бежал по снегу напрямик.
Осталась только сила ветра,
И грузный шаг по целине,
И те последних тридцать метров,
Где жизнь со смертью наравне!</text><name>Атака</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кочетков</author><date_from></date_from><text>Средь голых стен, изъеденных клопами,
Ни в смерть, ни в страсть не верящий давно,
Сидит поэт, и пялится в окно,
И утомленно вопрошает память.
Внизу - проспект с огнями и толпами,
Здесь - гребни крыш, безлюдно и темно.
В пустом бокале вспыхнуло вино.
Восходят звезды робкими стопами.
Пером он помавает в пузырьке,
Чтоб раздробить сгустившуюся влагу,-
И легкая строка, скользя к строке,
Узором клякс ложится на бумагу.
Поэзия российская жива,
Пока из клякс рождаются слова.</text><name>Поэт</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>Приходил по ночам
В синеве ледника от Тамары.
Парой крыл намечал,
Где гудеть, где кончаться кошмару.
Не рыдал, не сплетал
Оголенных, исхлестанных, в шрамах.
Уцелела плита
За оградой грузинского храма.
Как горбунья дурна,
Под решеткою тень не кривлялась.
У лампады зурна,
Чуть дыша, о княжне не справлялась.
Но сверканье рвалось
В волосах, и, как фосфор, трещали.
И не слышал колосс,
Как седеет Кавказ за печалью.
От окна на аршин,
Пробирая шерстинки бурнуса,
Клялся льдами вершин:
Спи, подруга,- лавиной вернуся.</text><name>Памяти демона</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1888</date_from><text>Осыпаются астры в садах,
Стройный клен под окошком желтеет,
И холодный туман на полях
Целый день неподвижно белеет.
Ближний лес затихает, и в нем
Показалися всюду просветы,
И красив он в уборе своем,
Золотистой листвою одетый.
Но под этой сквозною листвой
В этих чащах не слышно ни звука...
Осень веет тоской,
Осень веет разлукой!
Поброди же в последние дни
По аллее, давно молчаливой,
И с любовью и с грустью взгляни
На знакомые нивы.
В тишине деревенских ночей
И в молчанье осенней полночи
Вспомни песни, что пел соловей,
Вспомни летние ночи
И подумай, что годы идут,
Что с весной, как минует ненастье,
Нам они не вернут
Обманувшего счастья...</text><name>Осыпаются астры в садах...</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Ты скажи, чем тебя я могу одарить?
Ни свободой, ни силой, ни славой,
Не могу отпустить тебя жить и творить
И свой путь по земле невозбранно торить,-
Только горстью поэзии шалой.
Потому-то у нас перекресток пути,
Потому-то нам в разные страны идти,
Где мы оба недолго покружим.
Ты раздаривать будешь осенний букет,
Я разбрасывать старости злой пустоцвет,
Что лишь мне самому только нужен.</text><name>Ты скажи, чем тебя я могу одарить?..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1963</date_from><text>За ухой, до слез перченной,
сочиненной в котелке,
спирт, разбавленный Печорой,
пили мы на катерке.
Катерок плясал по волнам
без гармошки трепака
и о льды на самом полном
обдирал себе бока.
И плясали мысли наши,
как стаканы на столе,
то о Даше, то о Маше,
то о каше на земле.
Я был вроде и не пьяный,
ничего не упускал.
Как олень под снегом ягель,
под словами суть искал.
Но в разброде гомонившем
не добрался я до дна,
ибо суть и говорившем
не совсем была ясна.
Люди все куда-то плыли
по работе, по судьбе.
Люди пили. Люди были
неясны самим себе.
Оглядел я, вздрогнув, кубрик:
понимает ли рыбак,
тот, что мрачно пьет и курит,
отчего он мрачен так?
Понимает ли завскладом,
продовольственный колосс,
что он спрашивает взглядом
из-под слипшихся волос?
Понимает ли, сжимая
локоть мой, товаровед,—
что он выяснить желает?
Понимает или нет?
Кулаком старпом грохочет.
Шерсть дымится на груди.
Ну, а что сказать он хочет —
разбери его поди.
Все кричат: предсельсовета,
из рыбкопа чей-то зам.
Каждый требует ответа,
а на что — не знает сам.
Ах ты, матушка — Россия,
что ты делаешь со мной?
То ли все вокруг смурные?
То ли я один смурной!
Я — из кубрика на волю,
но, суденышко креня,
вопрошаюшие волны
навалились на меня.
Вопрошали что-то искры
из трубы у катерка,
вопрошали ивы, избы,
птицы, звери, облака.
Я прийти в себя пытался,
и под крики птичьих стай
я по палубе метался,
как по льдине горностай.
А потом увидел ненца.
Он, как будто на холме,
восседал надменно, немо,
словно вечность, на корме.
Тучи шли над ним, нависнув,
ветер бил в лицо, свистя,
ну, а он молчал недвижно —
тундры мудрое дитя.
Я застыл, воображая —
вот кто знает все про нас.
Но вгляделся — вопрошали
щелки узенькие глаз.
«Неужели,— как в тумане
крикнул я сквозь рев и гик,—
все себя не понимают,
и тем более — других?»
Мои щеки повлажнели.
Вихорь брызг меня шатал.
«Неужели? Неужели?
Неужели?» — я шептал.
«Может быть, я мыслю грубо?
Может быть, я слеп и глух?
Может, все не так уж глупо —
просто сам я мал и глуп?»
Катерок то погружался,
то взлетал, седым-седой.
Грудью к тросам я прижался,
наклонился над водой.
«Ты ответь мне, колдовская,
голубая глубота,
отчего во мне такая
горевая глупота?
Езжу, плаваю, летаю,
все куда-то тороплюсь,
книжки умные читаю,
а умней не становлюсь.
Может, поиски, метанья —
не причина тосковать?
Может, смысл существованья
в том, чтоб смысл его искать?»
Ждал я, ждал я в криках чаек,
но ревела у борта,
ничего не отвечая,
голубая глубота.</text><name>По Печоре</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1935</date_from><text>Какая осень!
Дали далеки.
Струится небо,
землю отражая.
Везут медленноходые быки
тяжелые телеги урожая.
И я в такую осень родилась.
Начало дня
встает в оконной раме.
Весь город пахнет спелыми плодами.
Под окнами бегут ребята в класс.
А я уже не бегаю - хожу,
порою утомляюсь на работе.
А я уже с такими не дружу,
меня такие называют "тетей".
Но не подумай,
будто я грущу.
Нет!
Я хожу притихшей и счастливой,
фальшиво и уверенно свищу
последних фильмов легкие мотивы.
Пойду гулять
и дождик пережду
в продмаге или в булочной Арбата.
Мы родились
в пятнадцатом году,
мои двадцатилетние ребята.
Едва встречая первую весну,
не узнаны убитыми отцами,
мы встали
в предпоследнюю войну,
чтобы в войне последней
стать бойцами.
Кому-то пасть в бою?
А если мне?
О чем я вспомню
и о чем забуду,
прислушиваясь к дорогой земле,
не веря в смерть,
упрямо веря чуду.
А если мне?
Еще не заржаветь
штыку под ливнем,
не размыться следу,
когда моим товарищам пропеть
со мною вместе взятую победу.
Ее услышу я
сквозь ход орудий,
сквозь холодок последней темноты...
Еще едят мороженое люди
и продаются мокрые цветы.
Прошла машина,
увезла гудок.
Проносит утро
новый запах хлеба,
и ясно тает облачный снежок
голубенькими лужицами неба.</text><name>Какая осень! Дали далеки...</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1856</date_from><text>Мы разошлись на полпути,
Мы разлучились до разлуки
И думали: не будет муки
В последнем роковом "прости",
Но даже плакать нету силы.
Пиши - прошу я одного...
Мне эти письма будут милы
И святы, как цветы с могилы, -
С могилы сердца моего!</text><name>Прощанье</name><date_to>1856</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>Столько жили в обороне,
Что уже с передовой
Сами шли, бывало, кони,
Как в селе, на водопой.
И на весь тот лес обжитый,
И на весь передний край
У землянок домовитый
Раздавался песий лай.
И прижившийся на диво,
Петушок — была пора —
По утрам будил комдива,
Как хозяина двора.
И во славу зимних буден
В бане — пару не жалей —
Секлись вениками люди
Вязки собственной своей,
На войне, как на привале,
Отдыхали про запас,
Жили, «Теркина» читали
На досуге.
Вдруг — приказ...
Вдруг — приказ, конец стоянке.
И уж где-то далеки
Опустевшие землянки,
Сиротливые дымки.
И уже обыкновенно
То, что минул целый год,
Точно день. Вот так, наверно,
И война, и все пройдет...
И солдат мой поседелый,
Коль останется живой,
Вспомнит: то-то было дело,
Как сражались под Москвой...
И с печалью горделивой
Он начнет в кругу внучат
Свой рассказ неторопливый,
Если слушать захотят...
Трудно знать. Со стариками
Не всегда мы так добры.
Там посмотрим.
А покамест
Далеко до той поры.
Бой в разгаре. Дымкой синей
Серый снег заволокло.
И в цепи идет Василий,
Под огнем идет в село...
И до отчего порога,
До родимого села
Через то село дорога —
Не иначе — пролегла.
Что поделаешь — иному
И еще кружнее путь.
И идет иной до дому
То ли степью незнакомой,
То ль горами где-нибудь...
Низко смерть над шапкой свищет,
Хоть кого согнет в дугу.
Цепь идет, как будто ищет
Что-то в поле на снегу.
И бойцам, что помоложе,
Что впервые так идут,
В этот час всего дороже
Знать одно, что Теркин тут.
Хорошо — хотя ознобцем
Пронимает под огнем —
Не последним самым хлопцем
Показать себя при нем.
Толку нет, что в миг тоскливый,
Как снаряд берет разбег,
Теркин так же ждет разрыва,
Камнем кинувшись на снег;
Что над страхом меньше власти
У того в бою подчас,
Кто судьбу свою и счастье
Испытал уже не раз;
Что, быть может, эта сила
Уцелевшим из огня
Человека выносила
До сегодняшнего дня,—
До вот этой борозденки,
Где лежит, вобрав живот,
Он, обшитый кожей тонкой
Человек. Лежит и ждет...
Где-то там, за полем бранным,
Думу думает свою
Тот, по чьим часам карманным
Все часы идут в бою.
И за всей вокруг пальбою,
За разрывами в дыму
Он следит, владыка боя,
И решает, что к чему.
Где-то там, в песчаной круче,
В блиндаже сухом, сыпучем,
Глядя в карту, генерал
Те часы свои достал;
Хлопнул крышкой, точно дверкой,
Поднял шапку, вытер пот...
И дождался, слышит Теркин:
— Взвод! За Родину! Вперед!..
И хотя слова он эти —
Клич у смерти на краю —
Сотни раз читал в газете
И не раз слыхал в бою,—
В душу вновь они вступали
С одинаковою той
Властью правды и печали,
Сладкой горечи святой;
С тою силой неизменной,
Что людей в огонь ведет,
Что за все ответ священный
На себя уже берет.
— Взвод! За Родину! Вперед!..
Лейтенант щеголеватый,
Конник, спешенный в боях,
По-мальчишечьи усатый,
Весельчак, плясун, казак,
Первым встал, стреляя с ходу,
Побежал вперед со взводом,
Обходя село с задов.
И пролег уже далеко
След его в снегу глубоком —
Дальше всех в цепи следов.
Вот уже у крайней хаты
Поднял он ладонь к усам:
— Молодцы! Вперед, ребята!—
Крикнул так молодцевато,
Словно был Чапаев сам.
Только вдруг вперед подался,
Оступился на бегу,
Четкий след его прервался
На снегу...
И нырнул он в снег, как в воду,
Как мальчонка с лодки в вир.
И пошло в цепи по взводу:
— Ранен! Ранен командир!..
Подбежали. И тогда-то,
С тем и будет не забыт,
Он привстал:
— Вперед, ребята!
Я не ранен. Я — убит...
Край села, сады, задворки —
В двух шагах, в руках вот-вот...
И увидел, понял Теркин,
Что вести его черед.
— Взвод! За Родину! Вперед!..
И доверчиво по знаку,
За товарищем спеша,
С места бросились в атаку
Сорок душ — одна душа...
Если есть в бою удача,
То в исходе все подряд
С похвалой, весьма горячей,
Друг о друге говорят..
— Танки действовали славно.
— Шли саперы молодцом.
— Артиллерия подавно
Не ударит в грязь лицом.
— А пехота!
— Как по нотам,
Шла пехота. Ну да что там!
Авиация — и та...
Словом, просто — красота.
И бывает так, не скроем,
Что успех глаза слепит:
Столько сыщется героев,
Что — глядишь — один забыт.
Но для точности примерной,
Для порядка генерал,
Кто в село ворвался первым,
Знать на месте пожелал.
Доложили, как обычно:
Мол, такой-то взял село,
Но не смог явиться лично,
Так как ранен тяжело.
И тогда из всех фамилий,
Всех сегодняшних имен —
Теркин — вырвалось — Василий!
Это был, конечно, он.</text><name>Василий Теркин: 20. В наступлении</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from></date_from><text>Отымает наши радости
Без замены хладный свет;
Вдохновенье пылкой младости
Гаснет с чувством жертвой лет;
Не одно ланит пылание
Тратим с юностью живой -
Видим сердца увядание
Прежде юности самой.
Наше счастие разбитое
Видим мы игрушкой волн,
И в далекий мрак сердитое
Море мчит наш бедный челн;
Стрелки нет путеводительной,
Иль вотще ее магнит
В бурю к пристани спасительной
Челн беспарусный манит.
Хлад, как будто ускоренная
Смерть, заходит в душу к нам;
К наслажденью охлажденная,
Охладев к самим бедам,
Без стремленья, без желания
И навек очарования
Слез отрадных лишена.
На минут ли улыбкою
Мертвый лик наш оживет,
Или
ошибкою
В сердце сонное зайдет -
То обман; то плющ, играющий
По развалинам седым;
Сверху лист благоухающий -
Прах и тление под ним.
Оживите сердце вялое;
Дайте быть по старине;
Иль оплакивать
Слез
дайте мне.
Сладко, сладко появление
Ручейка в пустой глуши;
Так и слезы - освежение
Запустевшия души.</text><name>ПЕСНЯ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1895</date_from><text>Когда на темный город сходит
В глухую ночь глубокий сон,
Когда метель, кружась, заводит
На колокольнях перезвон,—
Как жутко сердце замирает!
Как заунывно в этот час,
Сквозь вопли бури, долетает
Колоколов невнятный глас!
Мир опустел... Земля остыла...
А вьюга трупы замела,
И ветром звезды загасила,
И бьет во тьме в колокола.
И на пустынном, на великом
Погосте жизни мировой
Кружится Смерть в весельи диком
И развевает саван свой!</text><name>Когда на темный город сходит...</name><date_to>1895</date_to></item><item><themes></themes><author>Иоганн Гете</author><date_from>1774</date_from><text>Эй, проворнее, Хронос!
Клячу свою подстегни!
Путь наш теперь под уклон.
Мерзко глядеть, старина,
Как ты едва плетешься.
Ну, вали напролом.
Через корягу и пень,
Прямо в кипящую жизнь!
Вот и снова,
Хоть совсем задохнись,
Надо в гору лезть!
Ну же, не медли,
Бодро и смело вверх!
Далеко, вширь и ввысь,
Жизнь простерлась кругом.
Над вершинами гор
Вечный носится дух,
Вечную жизнь предвкушая.
В сторону манит свернуть
Кровли тень.
На пороге девушка ждет,
И сулит ее взор отраду.
Пей! Мне тоже, девушка,
В сердце влей эту брагу,
Этот питающий бодростью взгляд!
Так! И живее в путь!
Видишь, солнце заходит.
Но до заката,
До того, как меня, старика,
Затянет в болото,
Беззубый зашамкает рот,
Затрясутся колени,—
Пьяный последним лучом,
Ослепленный, ликующий,
С огненным морем в очах,
Да низвергнусь в ночь преисподней!
Дуй же, дружище, в рог,
Мир сотрясай колымагой!
Чтоб Орк услыхал: мы едем!
Чтоб нас у ворот
Дружески встретил хозяин.</text><name>Бравому Хроносу</name><date_to>1774</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1821</date_from><text>Когда, душа, просилась ты
Погибнуть иль любить,
Когда желанья и мечты
К тебе теснились жить,
Когда еще я не пил слез
Из чаши бытия,-
Зачем тогда, в венке из роз,
К теням не отбыл я!
Зачем вы начертались так
На памяти моей,
Единый молодости знак,
Вы, песни прошлых дней!
Я горько долы и леса
И милый взгляд забыл,-
Зачем же ваши голоса
Мне слух мой сохранил!
Не возвратите счастья мне,
Хоть дышит в вас оно!
С ним в промелькнувшей старине
Простился я давно.
Не нарушайте ж, я молю,
Вы сна души моей
И слова страшного "люблю"
Не повторяйте ей!</text><name>Элегия (Когда, душа, просилась ты...)</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Вслед за врагом пять дней за пядью пядь
Мы по пятам на Запад шли опять.
На пятый день под яростным огнем
Упал товарищ, к Западу лицом.
Как шел вперед, как умер на бегу,
Так и упал и замер на снегу.
Так широко он руки разбросал,
Как будто разом всю страну обнял.
Мать будет плакать много горьких дней,
Победа сына не воротит ей.
Но сыну было — пусть узнает мать —
Лицом на Запад легче умирать.</text><name>Товарищ</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1915</date_from><text>Я в него влюблена,
А он любит каких-то соловьев...
Он не знает, что не моя вина,
То, что я в него влюблена
Без щелканья, без свиста и даже без слов.
Ему трудно понять,
Как его может полюбить человек:
До сих пор его любили только соловьи.
Милый! Дай мне тебя обнять,
Увидеть стрелы опущенных век,
Рассказать о муках любви.
Я знаю, он меня спросит: «А где твой хвост?
Где твой клюв? Где у тебя прицеплены крылья?»—
«Мой милый! Я не соловей, не славка,
не дрозд...
Полюби меня — ДЕВУШКУ,
ПТИЦЕПОДОБНЫЙ
и
хилый... Мой милый!»</text><name>О любителе соловьев</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1967</date_from><text>Снится мне, что я усталый конь.
Волоку телегу сквозь огонь.
И со мной в упряжку впряжена
Маленькая девочка - жена.
Слезы по щекам, блуждает взгляд,
Волосы ее уже горят.
- Брось телегу, глупая. Беги,-
Дальше вовсе не видать ни зги.-
Нос в веснушках подняла рябой,
Заглотнула слезы:- Я с тобой.</text><name>Снится мне, что я усталый конь...</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1960</date_from><text>О, мой застенчивый герой,
ты ловко избежал позора.
Как долго я играла роль,
не опираясь на партнера!
К проклятой помощи твоей
я не прибегнула ни разу.
Среди кулис, среди теней
ты спасся, незаметный глазу.
Но в этом сраме и бреду
я шла пред публикой жестокой -
все на беду, все на виду,
все в этой роли одинокой.
О, как ты гоготал, партер!
Ты не прощал мне очевидность
бесстыжую моих потерь,
моей улыбки безобидность.
И жадно шли твои стада
напиться из моей печали.
Одна, одна - среди стыда
стою с упавшими плечами.
Но опрометчивой толпе
герой действительный не виден.
Герой, как боязно тебе!
Не бойся, я тебя не выдам.
Вся наша роль - моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль - моя лишь боль.
Но сколько боли. Сколько. Сколько.</text><name>О, мой застенчивый герой...</name><date_to>1961</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1921</date_from><text>Детуся!
Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя «браток»,
Я, синеокий, клянуся
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же, сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то, что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюбим.
Хочешь, мы будем — брат и сестра,
Мы ведь в свободной земле свободные люди,
Сами законы творим, законов бояться не надо,
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого,
И мне хорошо и внезапно,
Когда говорите про Сочи
И нежные ширятся очи.
Я, сомневавшийся долго во многом,
Вдруг я поверил навеки:
Что предначертано там,
Тщетно рубить дровосеку!..
Много мы лишних слов избежим,
Просто я буду служить вам обедню,
Как волосатый священник с длинною гривой,
Пить голубые ручьи чистоты,
И страшных имен мы не будем бояться.</text><name>Детуся!..</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Роберт Рождественский</author><date_from></date_from><text>Хотя б во сне давай увидимся с тобой.
Пусть хоть во сне
твой голос зазвучит...
В окно —
не то дождем,
не то крупой
с утра заладило.
И вот стучит, стучит...
Как ты необходима мне теперь!
Увидеть бы.
Запомнить все подряд...
За стенкою о чём-то говорят.
Не слышу.
Но, наверно,— о тебе!..
Наверное,
я у тебя в долгу,
любовь, наверно, плохо берегу:
хочу услышать голос —
не могу!
Лицо пытаюсь вспомнить —
не могу!..
...Давай увидимся с тобой хотя б во сне!
Ты только скажешь, как ты там.
И всё.
И я проснусь.
И легче станет мне...
Наверно, завтра
почта принесет
письмо твое.
А что мне делать с ним?
Ты слышишь?
Ты должна понять меня —
хоть авиа,
хоть самым скоростным,
а все равно пройдет четыре дня.
Четыре дня!
А что за эти дни
случилось —
разве в письмах я прочту?!
Как эхо от грозы, придут они...
Давай увидимся с тобой —
я очень жду —
хотя б
во сне!
А то я
не стерплю,
в ночь
выбегу
без шапки,
без пальто...
Увидимся давай с тобой,
а то...
А то тебя сильней я полюблю.</text><name>Хотя б во сне давай увидимся с тобой...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Олейников</author><date_from>1932</date_from><text>Меня изумляет, меня восхищает
Природы красивый наряд:
И ветер, как муха, летает,
И звезды, как рыбки, блестят.
Но мух интересней,
Но рыбок прелестней
Прелестная Лиза моя —
Она хороша, как змея!
Возьми поскорей мою руку,
Склонись головою ко мне,
Доверься, змея, политруку —
Я твой изнутри и извне!
Мешают нам наши покровы,
Сорвем их на страх подлецам!
Чего нам бояться? Мы внешне здоровы,
А стройностью торсов мы близки к орлам.
Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,
Намеки природы понятны без слов:
Проходит в штанах обыватель,
Летит соловей — без штанов.
Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,
Хочу над тобою летать,
Отбросивши брюки, штаны и рубашку —
Всё то, что мешает пылать.
Коровы костюмов не носят.
Верблюды без юбок живут.
Ужель мы глупее в любовном вопросе,
Чем тот же несчастный верблюд?
Поверь, облаченье не скроет
Того, что скрывается в нас,
Особенно если под модным покроем
Горит вожделенья алмаз.
...Ты слышишь, как кровь закипает?
Моя полноценная кровь!
Из наших объятий цветок вырастает
По имени Наша Любовь.</text><name>Послание, бичующее ношение одежды</name><date_to>1932</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Я полюбил безумный твой порыв,
Но быть тобой и мной нельзя же сразу,
И, вещих снов иероглифы раскрыв,
Узорную пишу я четко фразу.
Фигурно там отобразился страх,
И как тоска бумагу сердца мяла,
Но по строкам, как призрак на пирах,
Тень движется так деланно и вяло;
Твои мечты - менады по ночам,
И лунный вихрь в сверкании размаха
Им волны кос взметает по плечам.
Мой лучший сон - за тканью Андромаха.
На голове ее эшафодаж,
И тот прикрыт кокетливо платочком,
Зато нигде мой строгий карандаш
Не уступал своих созвучий точкам.
Ты весь - огонь. И за костром ты чист.
Испепелишь, но не оставишь пятен,
И бог ты там, где я лишь моралист,
Ненужный гость, неловок и невнятен.
Пройдут года... Быть может, месяца...
Иль даже дни, и мы сойдем с дороги:
Ты - в лепестках душистого венца,
Я просто так, задвинутый на дроги.
Наперекор завистливой судьбе
И нищете убого-слабодушной,
Ты памятник оставишь по себе,
Незыблемый, хоть сладостно-воздушный...
Моей мечты бесследно минет день...
Как знать? А вдруг с душой, подвижней моря,
Другой поэт ее полюбит тень
В нетронуто-торжественном уборе...
Полюбит, и узнает, и поймет,
И, увидав, что тень проснулась, дышит,-
Благословит немой ее полет
Среди людей, которые не слышат...
Пусть только бы в круженьи бытия
Не вышло так, что этот дух влюбленный,
Мой брат и маг не оказался я
В ничтожестве слегка лишь подновленный.</text><name>Другому</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Апполон Григорьев</author><date_from></date_from><text>Руку, братья, в час великий!
В общий клик сольемте клики
И, свободны бренных уз,
Отложив земли печали,
Возлетимте к светлой дали
Буди вечен наш союз!
Слава, честь и преклоненье
В горних Зодчему творенья,
Нас сотворшему для дел;
Разливать на миллионы
Правды свет и свет закона
Наш божественный удел.
Вы, о мужи Божьей рати,
На востоке, на закате,
Вы на всех земли концах!
Вечной истины исканье,
Благо целого созданья
Да живут у нас в сердцах!</text><name>ДРУЖЕСКАЯ ПЕСНЯ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1972</date_from><text>Уже июнь. Темней вокруг кусты.
И воздух - сух. И стала осень ближе.
Прости меня, Господь... Но красоты
Твоей земли уже почти не вижу.
Всё думаю, куда ведут пути,
Кляну свой век и вдаль смотрю несмело,
Как будто я рождён был мир спасти,
И до всего другого нет мне дела.
Как будто не Тобой мне жизнь дана,
Не Ты все эти краски шлешь навстречу...
Я не заметил, как прошла весна,
Я так зимы и лета не замечу.
...Причастности ль, проклятья ль тут печать
Не знаю... Но способность к вдохновенью
Как раз и есть уменье замечать
Исполненные сущности мгновенья.
Чтоб — даже пусть вокруг тоска и зло,—
Мгновенье то в живой строке дрожало
И возвращало суть, и к ней влекло,
И забывать себя душе мешало.
Жизнь все же длится — пусть в ней смысл исчез.
Все ж надо помнить, что подарок это:
И ясный день, и дождь, и снег, и лес,
И все, чего вне этой жизни нету.
Ведь это — так...
Хоть впрямь терпеть нельзя,
Что нашу жизнь чужие люди тратят,
Хоть впрямь за горло схвачены друзья,
И самого не нынче завтра схватят.
Хоть гложет мысль, что ты на крест идешь,
Чтоб доказать... А ничего не будет:
Твой светлый крест зальет, как море, ложь,
И, в чем тут было дело,— мир забудет.
Но это — так... Живи, любя, дыша:
Нет откровенья в схватках с низкой ложью.
Но без души — не любят... А душа
Всевластьем лжи пренебрегать не может.
Все рвется к правде, как из духоты.
Все мнится ей, что крылья — в грязной жиже.
...Мне стыдно жить, не видя красоты
Твоей земли, Господь... А вот — не вижу.</text><name>Уже июнь. Темней вокруг кусты...</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Влетел он в полымя заката
и замелькал, и зачернел,
и не слыхал,
как в два раската
гром над поляной прогремел.
Свинца горячие крупицы
ударили наперерез,
и люди радовались птице,
упавшей на землю
с небес.
Среди осин и елей мрачных,
зарывшись в прошлогодний лист,
лежал крылатый неудачник,
весны подстреленный связист.
И длинный клюв
торчал, как шильце,
из горстки пестрого пера...
Кто знал, что этим завершится
весны любовная пора?
Какая радость им владела,
как жизнь была ему легка,
и как бы я его жалела,
когда б не гордость
за стрелка!</text><name>Вальдшнеп</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1920</date_from><text>Осень семенами мыла мили,
облако лукавое блукало,
рощи черноручье заломили,
вдалеке заслушавшись звукала.
Солнце шлялось целый день без дела.
Было ль солнца что светлей и краше?
А теперь - скулой едва прордело,
и - закат покрылся в красный кашель.
Синий глаз бессонного залива
впился в небо полумертвым взглядом.
Сивый берег, усмехнувшись криво,
с ним улегся неподвижно рядом...
Исхудавший, тонкий облик мира!
Ты, как тень, безмочен и беззвучен,
ты, как та заржавленная лира,
что гремит в руках морских излучин.
И вот -
завод
стальных гибчайших песен,
и вот -
зевот
осенних мир так пресен,
и вот -
ревет
ветров крепчайших рев...
И вот -
гавот
на струнах всех дерев!
Не верю ни тленью, ни старости,
ни воплю, ни стону, ни плену:
вон - ветер запутался в парусе,
вон - волны закутались в пену.
Пусть валится чаек отчаянье,
пусть хлюпает хлябями холод -
в седое пучины качанье
бросаю тяжелый стихов лот.
А мы на волне покачаемся,
посмотрим, что будет, что станет.
Ведь мы никогда не кончаемся,
мы - воль напряженных блистанья!..
А если минутною робостью
скуют нас сердца с берегами -
вскипим! И над синею пропастью
запляшем сухими ногами.
И, в жизнь окунувшийся разом,
во тьму жемчуговых глубин,
под шлемом стальным водолаза
дыши, и ищи, и люби.
Оксана! Жемчужина мира!
Я, воздух на волны дробя,
на дне Малороссии вырыл
и в песню оправил тебя.
Пусть по дну походка с развальцем,
пусть сумрак подводный так сыр,
но солнце опалом на пальце
сияет на синий мир.
А если не солнцем - медузой
ты станешь во тьме голубой,-
я все корабли поведу
за бледным сияньем - тобой.
Тысячи верст и тысячи дней
становятся всё видней...
Тысячи душ и тысячи тел...
Рой за роем героев взлетел.
В голубенький небесный чепчик
с прошивкой облачного кружевца
одевшись,
малый мир
всё крепче
зажать в ручонки землю тужится.
А -
старый мир
сквозь мертвый жемчуг
угасших звезд, что страшно кружатся,
на малыша глядит и шепчет
слова проклятия и ужаса.</text><name>Заржавленная лира</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1949</date_from><text>Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой...
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые,-
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую, порою ночной.</text><name>Слезы людские, о слезы людские...</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1918</date_from><text>Я гостей не зову и не жду -
Но высокие свечи зажег
И в окошко смотрю на восток,
Поджидая большую звезду.
Я высокие свечи зажег,
На солому поставил еду,
И кутью, и питье на меду,-
И хмелею, и пью, одинок.
На солому поставив еду,
Коротаю я свой вечерок,
Отбывая положенный срок
В этом ясном и тихом аду.</text><name>Я гостей не зову и не жду...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1916</date_from><text>Т. В. Чурилину
Не сегодня-завтра растает снег.
Ты лежишь один под огромной шубой.
Пожалеть тебя, у тебя навек
Пересохли губы.
Тяжело ступаешь и трудно пьешь,
И торопится от тебя прохожий.
Не в таких ли пальцах садовый нож
Зажимал Рогожин?
А глаза, глаза на лице твоем —
Два обугленных прошлолетних круга!
Видно, отроком в невеселый дом
Завела подруга.
Далеко — в ночи — по асфальту — трость,
Двери настежь — в ночь — под ударом ветра...
Заходи — гряди!— нежеланный гость
В мой покой пресветлый.</text><name>Не сегодня-завтра растает снег...</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Это вовсе не френч-канкан,
не френч -
Вас решили в волшебный фонтан
увлечь,-
Все течет, изменяется, бьет -
не плачь!
Кто в фонтане купается, тот
богач.
Что, приятель, в таком раздрыге
Отупел, с нищетой смирясь!
Окунайся в черные брызги,
Окунайся в черную грязь!
Копошатся в ней, копошатся -
Наплевать, что мокрей мокриц,-
Все надеются оказаться
В золотом, как сказочный принц!
Не для всяких открыт фонтан -
о нет!
А для всяких сегодня канкан -
балет.
Куплен этот фонтан с потрохами
весь,
Ну а брызги летят между вами
здесь.
А ворота у входа в фонтан -
как пасть,-
Осторожнее, можно в капкан
попасть!
Если дыры в кармане - какой
расчет?
Ты утонешь в фонтане - другой
всплывет.</text><name>Это вовсе не френч-канкан...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1888</date_from><text>Оставь, оставь! На вдохновенный,
На образ Музы неземной
Венок и вянущий, и тленный
Не возлагай! У ней есть свой!
Ей — полной горних дум и грезы,
Уж в вечность глянувшей — нейдут
Все эти праздничные розы,
Как прах разбитых ею пут!
Ее венок — неосязаем!
Что за цветы в нем — мы не знаем,
Но не цветы они земли,
А разве — долов лучезарных,
Что нам сквозят в ночах полярных
В недосягаемой дали!</text><name>Оставь, оставь! На вдохновенный...</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1948</date_from><text>Что не по нас — мы скажем иногда:
— При коммунизме будет по-другому.—
А по-какому?
Движутся года.
Путь в будущее — как дорога к дому.
Чем ближе, чем виднее этот дом,
тем реже рассуждаем мы о том,
какими он нас встретит чудесами.
Ведь нам за все придется отвечать,
хозяева не выйдут нас встречать,—
мы будем там хозяевами сами.
Мы первые откроем этот дом,
распахнутые комнаты заселим
рабочей мыслью, праздничным трудом,
чудесным вдохновеньем и весельем.
Пересмотри же кладь своей души,
товарищ мой, к чужим ошибкам строгий,
сам разберись, подумай и реши,
что брать с собой,
что бросить по дороге.</text><name>На ближних подступах</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Наконец-то повеяла мне золотая свобода,
Воздух, полный осеннего солнца, и ветра,
и меда.
Шелестят вековые деревья пустынного сада,
И звенят колокольчики мимо идущего стада,
И молочный туман проползает по низкой
долине...
Этот вечер, однажды, уже пламенел в Палестине.
Так же небо синело и травы дымились сырые
В час, когда пробиралась с младенцем в Египет
Мария.
Смуглый детский румянец, и ослик, и кисть
винограда...
Колокольчики мимо идущего звякали стада.
И на солнце, что гасло, павлиньи уборы
отбросив,
Любовался, глаза прикрывая ладонью, Иосиф.</text><name>Наконец-то повеяла мне золотая свобода...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1869</date_from><text>Что за отчаянные крики,
И гам, и трепетанье крыл?
Кто этот гвалт безумно дикий
Так неуместно возбудил?
Ручных гусей и уток стая
Вдруг одичала и летит.
Летит - куда, сама не зная,
И как шальная голосит.
Какой внезапною тревогой
Звучат все эти голоса!
Не пес, а бес четвероногий,
Бес, обернувшийся во пса,
В порыве буйства, для забавы,
Самоуверенный нахал,
Смутил покой их величавый
И их размыкал, разогнал!
И словно сам он, вслед за ними,
Для довершения обид,
С своими нервами стальными,
На воздух взвившись, полетит!
Какой же смысл в движенье этом?
Зачем вся эта трата сил?
Зачем испуг таким полетом
Гусей и уток окрылил?
Да, тут есть цель! В ленивом стаде
Замечен страшный был застой,
И нужен стал, прогресса ради,
Внезапный натиск роковой.
И вот благое провиденье
С цепи спустило сорванца,
Чтоб крыл своих предназначенье
Не позабыть им до конца.
Так современных проявлений
Смысл иногда и бестолков,-
Но тот же современный гений
Всегда их выяснить готов.
Иной, ты скажешь, просто лает,
А он свершает высший долг -
Он, осмысляя, развивает
Утиный и гусиный толк.</text><name>В деревне</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from>1963</date_from><text>Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный,-
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних...
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...</text><name>Давай поедем в город...</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1821</date_from><text>Певец-гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров
И грозную потеху драки,
И завитки своих усов.
С веселых струн во дни покоя
Походную сдувая пыль,
Ты славил, лиру перестроя,
Любовь и мирную бутыль.
Я слушаю тебя и сердцем молодею.
Мне сладок жар твоих речей,
Печальный, снова пламенею
Воспоминаньем прежних дней.
Я всё люблю язык страстей,
Его пленительные звуки
Приятны мне, как глас друзей
Во дни печальные разлуки.
* См. Д.Давыдов.</text><name>Денису Давыдову</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1862</date_from><text>В полном разгаре страда деревенская...
Доля ты!- русская долюшка женская!
Вряд ли труднее сыскать.
Не мудрено, что ты вянешь до времени,
Всевыносящего русского племени
Многострадальная мать!
Зной нестерпимый: равнина безлесная,
Нивы, покосы да ширь поднебесная -
Солнце нещадно палит.
Бедная баба из сил выбивается,
Столб насекомых над ней колыхается,
Жалит, щекочет, жужжит!
Приподнимая косулю тяжелую,
Баба порезала ноженьку голую -
Некогда кровь унимать!
Слышится крик у соседней полосыньки,
Баба туда - растрепалися косыньки,-
Надо ребенка качать!
Что же ты стала над ним в отупении?
Пой ему песню о вечном терпении,
Пой, терпеливая мать!..
Слезы ли, пот ли у ней над ресницею,
Право, сказать мудрено.
В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,
Канут они - всё равно!
Вот она губы свои опаленные
Жадно подносит к краям...
Вкусны ли, милая, слезы соленые
С кислым кваском пополам?..</text><name>В полном разгаре страда деревенская...</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1915</date_from><text>Далеко в лесу огромном,
Возле синих рек,
Жил с детьми в избушке темной
Бедный дровосек.
Младший сын был ростом с пальчик,-
Как тебя унять,
Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,
Я дурная мать.
Долетают редко вести
К нашему крыльцу,
Подарили белый крестик
Твоему отцу.
Было горе, будет горе,
Горю нет конца,
Да хранит святой Егорий
Твоего отца.</text><name>Колыбельная</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1975</date_from><text>Торопись - тощий гриф над страною кружит!
Лес - обитель твою - по весне навести!
Слышишь - гулко земля под ногами дрожит?
Видишь - плотный туман над полями лежит? -
Это росы вскипают от ненависти!
Ненависть - в почках набухших томится,
Ненависть - в нас затаенно бурлит,
Ненависть - потом сквозь кожу сочится,
Головы наши палит!
Погляди - что за рыжие пятна в реке,-
Зло решило порядок в стране навести.
Рукоятки мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьется, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти!
Ненависть - юным уродует лица,
Ненависть - просится из берегов,
Ненависть - жаждет и хочет напиться
Черною кровью врагов!
Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,
Но не злоба нас будет из плена вести.
Не слепая, не черная ненависть в нас,-
Свежий ветер нам высушит слезы у глаз
Справедливой и подлинной ненависти!
Ненависть - пей, переполнена чаша!
Ненависть - требует выхода, ждет.
Но благородная ненависть наша
Рядом с любовью живет!</text><name>Баллада о ненависти</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1818</date_from><text>Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.
* См. Жуковский.</text><name>К портрету Жуковского</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Мирра Лохвицкая</author><date_from></date_from><text>Хотела б я свои мечты,
Желанья тайные и грезы
В живые обратить цветы, -
Но: слишком ярки были б розы!
Хотела лиру я б иметь
В груди, чтоб чувства, вечно юны,
Как песни, стали в ней звенеть, -
Но: порвались бы сердца струны!
Хотела б я в минутном сне
Изведать сладость наслажденья, -
Но: умереть пришлось бы мне,
Чтоб не дождаться пробужденья!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1872</date_from><text>О трепещущая птичка,
Песнь, рожденная в слезах!
Что, неловко, знать, у этих
Умных критиков в руках?
Ты бы им про солнце пела,
А они тебя корят,
Отчего под их органчик
Не выводишь ты рулад!</text><name>О трепещущая птичка...</name><date_to>1872</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1957</date_from><text>Помню дальнюю балку,
мостик ветхий, гнилой
и летящую бабу
на кобыле гнедой.
В сером облаке пыли,
некрасива, бледна,
«Человека убили!» —
прокричала она.
Я забыть не сумею,
покуда живу,
как бежали за нею,
бросив косы в траву.
Он, печальный и странный,
лежал за бугром
с незаметною раной
под последним ребром.
Был он кем-то безвинно
из-за денег убит...
Помню темную глину,
слышу цокот копыт.
Бабу в облаке пыли
вижу я и во сне.
«Человека убили!» —
крик истошный во мне.
Трудно жить мне на свете,
трудно слышать тот крик.
К человеческой смерти
я еще не привык.
Не однажды я видел,
как о том ни тужи,
незаметную гибель
человечьей души.
И в товарище старшем
среди суеты
мне угадывать страшно
неживые черты.
Видеть это не в силе.
Стиснув зубы, молчу.
«Человека убили!» —
я вот-вот закричу.</text><name>Человека убили</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1826</date_from><text>Луна прекрасная светила
В тиши лазоревых полей
И ярче золота златила
Главы подкрестные церквей.
А бедный узник за решеткой
Мечтал о божьих чудесах:
Он их читал, как почерк четкий,
И на земле и в небесах.
И в книге тайной прошлой жизни
Он с умиленьем их читал
И с мыслью о святой отчизне
Сидел, терпел - и уповал!</text><name>Луна</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1915</date_from><text>С грохотом летели мимо тихих станций
Поезда, наполненные толпами людей,
И мелькали смутно лица, ружья, ранцы,
Жестяные чайники, попоны лошадей.</text><name>С грохотом летели мимо тихих станций...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>I
На Испанию родную
Призвал мавра Юлиан.
Граф за личную обиду
Мстить решился королю.
Дочь его Родрик похитил,
Обесчестил древний род;
Вот за что отчизну предал
Раздраженный Юлиан.
Мавры хлынули потоком
На испанские брега.
Царство готфов миновалось,
И с престола пал Родрик.
Готфы пали не бесславно:
Храбро билися они,
Долго мавры сомневались,
Одолеет кто кого.
Восемь дней сраженье длилось;
Спор решен был наконец:
Был на поле битвы пойман
Конь любимый короля;
Шлем и меч его тяжелый
Были найдены в пыли.
Короля почли убитым,
И никто не пожалел.
Но Родрик в живых остался,
Бился он все восемь дней -
Он сперва хотел победы,
Там уж смерти лишь алкал.
И кругом свистали стрелы,
Не касаяся его,
Мимо дротики летали,
Шлема меч не рассекал.
Напоследок, утомившись,
Соскочил с коня Родрик,
Меч с запекшеюся кровью
От ладони отклеил,
Бросил об земь шлем пернатый
И блестящую броню.
И спасенный мраком ночи
С поля битвы он ушел.
II
От полей кровавой битвы
Удаляется Родрик;
Короля опередила
Весть о гибели его.
Стариков и бедных женщин
На распутьях видит он;
Все толпой бегут от мавров
К укрепленным городам.
Все, рыдая, молят бога
О спасеньи христиан,
Все Родрика проклинают;
И проклятья слышит он.
И с поникшею главою
Мимо их пройти спешит,
И не смеет даже молвить:
Помолитесь за него.
Наконец на берег моря
В третий день приходит он,
Видит темную пещеру
На пустынном берегу.
В той пещере он находит
Крест и заступ - а в углу
Труп отшельника и яму,
Им изрытую давно.
Тленье трупа не коснулось,
Он лежит окостенев,
Ожидая погребенья
И молитвы христиан.
Труп отшельника с молитвой
Схоронил его король,
И в пещере поселился
Над могилою его.
Он питаться стал плодами
И водою ключевой;
И себе могилу вырыл,
Как предшественник его.
Короля в уединеньи
Стал лукавый искушать,
И виденьями ночными
Краткий сон его мутить.
Он проснется с содроганьем,
Полон страха и стыда;
Упоение соблазна
Сокрушает дух его.
Хочет он молиться богу
И не может. Бес ему
Шепчет в уши звуки битвы
Или страстные слова.
Он в унынии проводит
Дни и ночи недвижим,
Устремив глаза на море,
Поминая старину.
III
Но отшельник, чьи останки
Он усердно схоронил,
За него перед всевышним
Заступился в небесах.
В сновиденьи благодатном
Он явился королю,
Белой ризою одеян
И сияньем окружен.
И король, объятый страхом,
Ниц повергся перед ним,
И вещал ему угодник:
"Встань - и миру вновь явись.
Ты венец утратил царской,
Но господь руке твоей
Даст победу над врагами,
А душе твоей покой".
Пробудясь, господню волю
Сердцем он уразумел,
И, с пустынею расставшись,
В путь отправился король.</text><name></name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1827</date_from><text>Тебя ли не помнить? Пока я дышу,
Тебя и погибшей вовек не забуду.
Дороже ты в скорби и сумраке бурь,
Чем мир остальной при сиянии солнца.
Будь вольной, великой и славой греми,
Будь цветом земли и жемчужиной моря,
И я просветлею, чело вознесу,
Но сердце тебя не сильнее полюбит:
В цепях и крови ты дороже сынам,
В сердцах их от скорби любовь возрастает,
И с каждою каплею крови твоей
Пьют чада любовь из живительных персей.</text><name></name><date_to>1828</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1906</date_from><text>Беспредельна даль поляны.
Реет, веет стог румяный,
Дионисом осиянный.
И взывает древле-дико
Ярость солнечного лика,
Ярость пламенного крика:
В хороводы, в хороводы,
О, соборуйтесь, народы,
Звезды, звери, горы, воды!
Вздымем голос хороводный
И осеем свод бесплодный
Цветом радости народной.
Древний хаос потревожим,
Космос скованный низложим,-
Мы ведь можем, можем, можем!
Только пламенней желанья,
Только ярче ликованья,-
Расколдуем мирозданье!
И предвечности далекой
Завопит огонь безокой
Над толпою тайноокой,
И заплещет хаос пенный,
Возвращенный и бессменный,
Вырываясь из вселенной.</text><name>Беспредельна даль поляны...</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1951</date_from><text>Я рад, что видел у Аттока
Могучий Инд в расцвете сил
И весь размах его потока,
Который землю веселил.
И я, смотря, как дышит долгий,
Пришедший с гор высокий вал,
От имени могучей Волги
Ему здоровья пожелал.</text><name>Инд</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Не в бревнах, а в ребрах
Церковь моя.
В усмешке недоброй
Лицо бытия.
Сложеньем двуперстным
Поднялся мой крест,
Горя в Пустозерске,
Блистая окрест.
Я всюду прославлен,
Везде заклеймен,
Легендою давней
В сердцах утвержден.
Сердит и безумен
Я был, говорят,
Страдал-де и умер
За старый обряд.
Нелепостей этот
Людской приговор:
В нем истины нету
И слышен укор.
Ведь суть не в обрядах,
Не в этом — вражда.
Для Божьего взгляда
Обряд — ерунда.
Нам рушили веру
В дела старины,
Без чести, без меры,
Без всякой вины.
Что в детстве любили,
Что славили мы,
Внезапно разбили
Служители тьмы.
В святительском платье,
В больших клобуках,
С холодным распятьем
В холодных руках
Нас гнали на плаху,
Тащили в тюрьму,
Покорствуя страху
В душе своему.
Наш спор — не духовный
О возрасте книг.
Наш спор — не церковный
О пользе вериг.
Наш спор — о свободе,
О праве дышать,
О воле Господней
Вязать и решать.
Целитель душевный
Карал телеса.
От происков гневных
Мы скрылись в леса.
Ломая запреты,
Бросали слова
По целому свету
Из львиного рва.
Мы звали к возмездью
За эти грехи.
И с Господом вместе
Мы пели стихи.
Сурового Бога
Гремели слова:
Страдания много,
Но церковь — жива.
И аз, непокорный,
Читая Псалтырь,
В Андроньевский черный
Пришел монастырь.
Я был еще молод
И все перенес:
Побои, и голод,
И светский допрос.
Там ангел крылами
От стражи закрыл
И хлебом со щами
Меня накормил.
Я, подвиг приемля,
Шагнул за порог,
В Даурскую землю
Ушел на восток.
На синем Амуре
Молебен служил,
Бураны и бури
Едва пережил.
Мне выжгли морозом
Клеймо на щеке,
Мне вырвали ноздри
На горной реке.
Но к Богу дорога
Извечно одна:
По дальним острогам
Проходит она.
И вытерпеть Бога
Пронзительный взор
Немногие могут
С Иисусовых пор.
Настасья, Настасья,
Терпи и не плачь:
Не всякое счастье
В одеже удач.
Не слушай соблазна,
Что бьется в груди,
От казни до казни
Спокойно иди.
Бреди по дороге,
Не бойся змеи,
Которая ноги
Кусает твои.
Она не из рая
Сюда приползла:
Из адова края
Посланница зла.
Здесь птичьего пенья
Никто не слыхал,
Здесь учат терпенью
И мудрости скал.
Я — узник темничный:
Четырнадцать лет
Я знал лишь брусничный
Единственный цвет.
Но то не нелепость,
Не сон бытия,
Душевная крепость
И воля моя.
Закованным шагом
Ведут далеко,
Но иго мне — благо
И бремя легко.
Серебряной пылью
Мой след занесен,
На огненных крыльях
Я в небо внесен.
Сквозь голод и холод,
Сквозь горе и страх
Я к Богу, как голубь,
Поднялся с костра.
Тебе обещаю,
Далекая Русь,
Врагам не прощая,
Я с неба вернусь.
Пускай я осмеян
И предан костру,
Пусть прах мой развеян
На горном ветру.
Нет участи слаще,
Желанней конца,
Чем пепел, стучащий
В людские сердца.
В настоящем гробу
Я воскрес бы от счастья,
Но неволить судьбу
Не имею я власти.</text><name>Аввакум в Пустозерске</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1855</date_from><text>Как у всех-то людей светлый праздничек,
День великий - помин по родителям,
Только я, сиротинка безродная,
На погосте поминок не правила.
Я у мужа вечор отпросилася:
"Отпусти, осударь,- похристосуюсь
На могиле со свёкором-батюшкой".
Идучи, я с дороженьки сбилася,
Во темном лесу заплуталася,
У оврага в лесу опозналася.
В том овраге могила бескрёстная:
Всю размыло ее ливнем-дождиком,
Размело-разнесло непогодушкой...
Подошла я к могиле - шатнулася,
Белой грудью о землю ударилась:
"Ты скажи мне, сырая могилушка!
Таково ли легко было молодцу
Загубить свою душеньку грешную,
Каково-то легко было девице
Под невольный венец снаряжатися?"</text><name>Песня (Как у всех-то людей светлый праздничек...)</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1939</date_from><text>Лица в ожогах мороза, бессонницей долгой измяты.
Радости, скорби, печали замкнуты в тесном кругу.
Снова, железными дятлами, в чаще стучат автоматы,
Снова, сжимая винтовки, лежим на шершавом снегу.
И нарастает волненье до нервного тика, до боли.
Посвисты пуль над окопом. Тусклые вспышки в лесу.
Встали бы в рост на поляне! Вышли в атаку бы, что ли.
Мы бы рванулись навстречу, штык вынося на весу.
Сдвинута набок литая каска на ближнем соседе.
Невозмутимо спокойна эта большая спина.
Он не торопится. Знает - враз не прорваться к победе -
Вытерпеть, выдюжить надо. Тяжко? На то и война.</text><name>Лица в ожогах мороза...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Извая́на не из камений — из слоновой кости Башня.
У зелёных райских раменей — из слоновой кости Башня.
Светит вам, любви паломники, словно рог ликорна белый,
Словно парус в море пламеней, — из слоновой кости Башня.
Жгут ступню пески горючие... Вот ночлег, и ключ, и пальмы...
Снится сердцу Роза знамений, из слоновой кости Башня.
Смуглым златом препоясанных, облеченных в пурпур чёрный, —
Вас покоит в брачной храмине из слоновой кости Башня.</text><name>I</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1913</date_from><text>Ты прости меня, Россия, на чужбине
Больше я не в силах жить твоей святыней.
Слишком рано отнят от твоей груди,
Я не помню, что осталось позади.
Если я когда-нибудь увижу снова
И носильщиком, и надпись "Вержболово",
Мутный, ласковый весенний день,
Талый снег и горечь деревень,
На дворе церковном бурые дорожки
И березки хилой тонкие сережки,-
Я пойму, как пред тобой я нищ и мал,
Как я много в эти годы растерял.
И тогда, быть может, соберу я снова
Все, что сохранилось детского, родного,
И отдам тебе остатки прежних сил,
Что случайно я сберег и утаил.</text><name>России (Ты прости меня...)</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1913</date_from><text>Надпись к силуэту
От крыши до крыши протянут канат.
Легко и спокойно идет акробат.
В руках его - палка, он весь - как весы,
А зрители снизу задрали носы.
Толкаются, шепчут: "Сейчас упадет!" -
И каждый чего-то взволнованно ждет.
Направо - старушка глядит из окна,
Налево - гуляка с бокалом вина.
Но небо прозрачно, и прочен канат.
Легко и спокойно идет акробат.
А если, сорвавшись, фигляр упадет
И, охнув, закрестится лживый народ,-
Поэт, проходи с безучастным лицом:
Ты сам не таким ли живешь ремеслом?</text><name>Акробат</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Начало первой мировой войны...
Интеллигент в воротничке крахмальном
Глядит в припухшие глаза жены.
Он не был никогда таким печальным.
Что завтра? Трехлинейка и шинель,
На голове ученой блин с кокардой.
С отсрочкой безнадежна канитель,
И жизнь уже поставлена на карту.
И, вспоминая умершую дочь,
Он щурится стыдливо, близоруко.
Всего одна им остается ночь,
А там, быть может, вечная разлука.
Грозовый август... Туча мошкары
У лампы керосиновой на даче.
Вчерашний филин ухает из мглы,
Как будто пушек дальняя отдача.
В последней ночи, отданной двоим,
Слепая боль, глухая безнадежность.
И навсегда необходимо им
Запечатлеть свою любовь и нежность.
Мальчишка иль девчонка? Все равно,
Пусть будет! Не гадая, кто любимей,
Придумано уже, припасено
Ему и ей годящееся имя.
На станцию на дрожках чуть заря
Уедет рекрут, завершая повесть,
Последние часы боготворя,
К неотвратимой гибели готовясь.
Но пуля, что его еще найдет,
Отсрочена пока на четверть века.
В разгар весны на следующий год
Произойдет рожденье человека,
Которому сурово суждены -
О сбывшемся не мудрено пророчить -
А все ж, дай бог, чтоб только три войны,
Дай бог, чтоб только три последних ночи.</text><name>Из семейных преданий</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе,-
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.
Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.
Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.</text><name>Ах, утону я в Западной Двине...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Твоя труба лежит в пыли,
И не поднять мне глаз.
Стих ветер, свет погас вдали.
Пришел несчастья час!
Зовет борьба борцов на бой,
Певцам приказывает - пой!
Путь выбирай быстрее свой!
Повсюду ждет судьба.
Валяется в пыли пустой
Бесстрашия труба.
Под вечер шел в молельню я,
Прижав цветы к груди.
Хотел от бури бытия
Надежный кров найти.
От ран на сердце - изнемог.
И думал, что настанет срок,
И смоет грязь с меня поток,
И стану чистым я...
Но поперек моих дорог
Легла труба твоя.
Свет вспыхнул, озарив алтарь,
Алтарь и темноту,
Гирлянду тубероз, как встарь,
Сейчас богам сплету.
Отныне давнюю войну
Окончу, встречу тишину.
Быть может, небу долг верну...
Но вновь зовет (в раба
В минуту превратив одну)
Безмолвная труба.
Волшебным камнем юных лет
Коснись меня скорей!
Пускай, ликуя, льет свой свет
Восторг души моей!
Грудь мрака черного пронзив,
Бросая в небеса призыв,
Бездонный ужас пробудив
В краю, что тьмой одет,
Пусть ратный пропоет мотив
Труба твоих побед!
И знаю, знаю я, что сон
От глаз моих уйдет.
В груди - как в месяце срабон -
Ревут потоки вод.
На зов мой кто-то прибежит,
Заплачет кто-нибудь навзрыд,
Ночное ложе задрожит -
Ужасная судьба!
Сегодня в радости звучит
Великая труба.
Покоя я хотел просить,
Нашел один позор.
Надень, чтоб тело все закрыть,
Доспехи с этих пор.
Пусть новый день грозит бедой,
Останусь я самим собой.
Пусть горя, данного тобой,
Наступит торжество.
И буду я навек с трубой
Бесстрашья твоего!
Перевод А.Ахматовой</text><name>Труба</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1957</date_from><text>Я люблю, когда шумят березы,
Когда листья падают с берез.
Слушаю - и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез.
Все очнется в памяти невольно,
Отзовется в сердце и в крови.
Станет как-то радостно и больно,
Будто кто-то шепчет о любви.
Только чаще побеждает проза,
Словно дунет ветер хмурых дней.
Ведь шумит такая же береза
Над могилой матери моей.
На войне отца убила пуля,
А у нас в деревне у оград
С ветром и дождем шумел, как улей,
Вот такой же желтый листопад...
Русь моя, люблю твои березы!
С первых лет я с ними жил и рос.
Потому и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез...</text><name>Березы</name><date_to>1957</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1926</date_from><text>М. В. Добужинскому
Воспоминанье, острый луч,
преобрази мое изгнанье,
пронзи меня, воспоминанье
о баржах петербургских туч
в небесных ветреных просторах,
о закоулочных заборах,
о добрых лицах фонарей...
Я помню, над Невой моей
бывали сумерки, как шорох
тушующих карандашей.
Все это живописец плавный
передо мною развернул,
и, кажется, совсем недавно
в лицо мне этот ветер дул,
изображенный им в летучих
осенних листьях, зыбких тучах,
и плыл по набережной гул,
во мгле колокола гудели —
собора медные качели...
Какой там двор знакомый есть,
какие тумбы! Хорошо бы
туда перешагнуть, пролезть,
там постоять, где спят сугробы
и плотно сложены дрова,
или под аркой, на канале,
где нежно в каменном овале
синеют крепость и Нева.
* Поэзия как живопись (лат.).</text><name>Ut pictura poesis</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Если, друг, тебе сгрустнется,
Ты не дуйся, не сердись:
Все с годами пронесется -
Улыбнись и разгрустись.
Дев измены молодые,
И неверный путь честей,
И мгновенья скуки злые
Стоят ли тоски твоей?
Не ищи страстей тяжелых;
И покуда бог дает,
Нектар пей часов веселых;
А печаль сама придет.
И, людей не презирая,
Не берись учить других;
Лучшим быть не вображая,
Скоро ты полюбишь их.
Сердце глупое творенье,
Но и с сердцем можно жить,
И безумное волненье
Можно также укротить...
Беден, кто, судьбы в ненастье
Все надежды испытав,
Наконец находит счастье,
Чувство счастья потеряв.</text><name>Совет</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1962</date_from><text>Нам ни к чему сюжеты и интриги,-
Про все мы знаем, про все, чего ни дашь.
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю кодекс уголовный наш.
И если мне неймется и не спится
Или с похмелья нет на мне лица -
Открою кодекс на любой странице,
И не могу, читаю до конца.
Я не давал товарищам советы,
Но знаю я - разбой у них в чести.
Вот только что я прочитал про это:
Не ниже трех, не свыше десяти.
Вы вдумайтесь в простые эти строки,-
Что нам романы всех времен и стран!
В них все - бараки, длинные, как сроки,
Скандалы, драки, карты и обман.
Сто лет бы мне не видеть этих строчек -
За каждой вижу чью-нибудь судьбу!
И радуюсь, когда статья - не очень:
Ведь все же повезет кому-нибудь...
И сердце бьется раненою птицей,
Когда начну свою статью читать.
И кровь в висках так ломится, стучится,
Как мусора, когда приходят брать.</text><name>Нам ни к чему сюжеты и интриги...</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1832</date_from><text>Бросая на державы гром,
Он, не страшась судьбы удара,
Исчез в бореньи роковом,
Как дым московского пожара;
Но прежних битв победный шум,
Быть может,— дерзость тайных дум,
Им удивленные, скрижали
Неслись чрез дальний океан
К нему на гробовой курган —
И тень колосса утешали;
Теперь он безотраден стал,
Теперь в могиле он узнал,
Как бедный сын его увял,
Как молвил он, стеснен тоскою,
Потомство видя пред собою:
«Увы! лишь скажут про меня,
Что родился — что умер я!»</text><name>Мечтание</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1963</date_from><text>Париж скребут. Париж парадят.
Бьют пескоструйным аппаратом,
Матрон эпохи рококо
продраивает душ Шарко!
И я изрек: «Как это нужно —
содрать с предметов слой наружный,
увидеть мир без оболочек,
порочных схем и стен барочных!..»
Я был пророчески смешон,
но наш патрон, мадам Ланшон,
сказала: «0-ля-ля, мой друг!..» И вдруг —
город преобразился,
стены исчезли, вернее, стали прозрачными,
над улицами, как связки цветных шаров, висели комнаты,
каждая освещалась по-разному,
внутри, как виноградные косточки,
горели фигуры и кровати,
вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,
над столом
коричнево изгибался чай, сохраняя форму чайника,
и так же, сохраняя форму водопроводной трубы,
по потолку бежала круглая серебряная вода,
в соборе Парижской богомагери шла месса,
как сквозь аквариум,
просвечивали люстры и красные кардиналы,
архитектура испарилась,
и только круглый витраж розетки почему-то парил
над площадью, как знак:
«Проезд запрещен»,
над Лувром из постаментов, как 16 матрасных пружин,
дрожали каркасы статуй,
пружины были во всем,
все тикало,
о Париж,
мир паутинок, антенн и оголенных проволочек,
как ты дрожишь,
как тикаешь мотором гоночным,
о сердце под лиловой пленочкой,
Париж
(на месте грудного кармашка, вертикальная, как рыбка,
плыла бритва фирмы «Жиллет»)!
Париж, как ты раним, Париж,
под скорлупою ироничности,
под откровенностью, граничащей
с незащищенностью,
Париж,
в Париже вы одни всегда,
хоть никогда не в одиночестве.
и в смехе грусть,
как в вишне косточка,
Париж — горящая вода,
Париж,
как ты наоборотен,
как бел твой Булонский лес,
он юн, как купальщицы,
бежали розовые собаки,
они смущенно обнюхивались,
они могли перелиться одна в другую,
как шарики ртути,
и некто, голый, как змея,
промолвил: «чернобурка я»,
шли люди,
на месте отвинченных черепов,
как птицы в проволочных
клетках,
свистали мысли,
монахиню смущали мохнатые мужские видения,
президент мужского клуба страшился разоблачений
(его тайная связь с женой раскрыта,
он опозорен),
над полисменом ножки реяли,
как нимб, в серебряной тарелке
плыл шницель над певцом мансард,
в башке ОАСа оголтелой
Дымился Сартр на сковородке,
а Сартр,
наш милый Сартр,
вдумчив, как кузнечик кроткий,
жевал травиночку коктейля,
всех этих таинств
мудрый дух,
в соломинку,
как стеклодув,
он выдул эти фонари,
весь полый город изнутри,
и ратуши и бюшери,
как радужные пузыри!
Я тормошу его:
«Мой Сартр,
мой сад, от зим не застекленный,
зачем с такой незащищенностью
шары мгновенные
летят?
Как страшно все обнажено,
на волоске от ссадин страшных,
их даже воздух жжет, как рашпиль,
мой Сартр!
Вдруг все обречено?!.»
Молчит кузнечик на листке
с безумной мукой на лице.
Било три...
Мы с Ольгой сидели в «Обалделой лошади»,
в зубах джазиста изгибался звук в форме саксофона,
женщина усмехнулась,
»Стриптиз так стриптиз»,—
сказала женщина,
и она стала сдирать с себя не платье, нет,—
кожу!—
как снимают чулки или трикотажные
тренировочные костюмы
— о! о!—
последнее, что я помню, это белки,
бесстрастно-белые, как изоляторы,
на страшном,
орущем, огненном лице.
»...Мой друг, растает ваш гляссе...»
Париж. Друзья. Сомкнулись стены.
А за окном летят в веках
мотоциклисты
в белых шлемах,
как дьяволы в ночных горшках.</text><name>Париж без рифм</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Кушнер</author><date_from></date_from><text>Чего действительно хотелось,
Так это города во мгле,
Чтоб в небе облако вертелось
И тень кружилась по земле.
Чтоб смутно в воздухе неясном
Сад за решеткой зеленел
И лишь на здании прекрасном
Шпиль невысокий пламенел.
Чего действительно хотелось,
Так это зелени густой,
Чего действительно хотелось,
Так это площади пустой.
Горел огонь в окне высоком,
И было грустно оттого,
Что этот город был под боком
И лишь не верилось в него.
Ни в это призрачное небо,
Ни в эти тени на домах,
Ни в самого себя, нелепо
Домой идущего впотьмах.
И в силу многих обстоятельств
Любви, схватившейся с тоской,
Хотелось больших доказательств,
Чем те, что были под рукой.</text><name>Чего действительно хотелось...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1913</date_from><text>Каждый день по-новому тревожен,
Все сильнее запах спелой ржи.
Если ты к ногам моим положен,
Ласковой, лежи.
Иволги кричат в широких кленах,
Их ничем до ночи не унять.
Любо мне от глаз твоих зеленых
Ос веселых отгонять.
На дороге бубенец зазвякал -
Памятен нам этот легкий звук.
Я спою тебе, чтоб ты не плакал,
Песенку о вечере разлук.</text><name>Каждый день по-новому тревожен...</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1976</date_from><text>Ты помнишь?– скрещались под сабельный стук
Червонные звери геральдики древней.
Мы вышли из башни. Огонь, догорев в ней,
Зализывал спешно окопный уступ.
Метался под ветром...
И мы понеслись по некошеным рвам,
Нас вихорь от грешной земли оторвал.
И вот уже в тучах погоня лихая.
И корчится чертополох, полыхая.
Все спуталось. Башня. Очаг непотухший...
Оленьи рога и косматые туши
Кабанов... и кубки... и в кубках вино...
О милая, как это было давно!
И вправду ли было? Подробности быта
Одни остаются, а сущность забыта.
Нам незачем сниться друг другу и спать,
Когда рассветает опять...
Теперь мы узнаем, чем кончится сон!
Был рвами когда-то пожар обнесен.
Что тлело в стропилах, шатало, знобило,
Что снилось тебе – это все-таки было!
И снова я молод, безвестен, один
И корчусь обугленным чертополохом.
Стать комьями глины – и это неплохо!
Стать пеплом... А все-таки мы победим.
Поэзия делает дело свое
И в тщетной погоне за прошлым рожает
Все то, что грядущее воображает:
Так господу богу она подражает,
И только за это мы верим в нее!</text><name>Погоня</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1884</date_from><text>Сад весь в цвету,
Вечер в огне,
Так освежительно-радостно мне!
Вот я стою,
Вот я иду,
Словно таинственной речи я жду.
Эта заря;
Эта весна
Так непостижна, зато так ясна!
Счастья ли полн,
Плачу ли я,
Ты — благодатная тайна моя.</text><name>Сад весь в цвету...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1838</date_from><text>С какою негою, с какой тоской влюбленный
Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!
Бессмысленно-нема... нема, как опаленный
Небесной молнии огнем,—
Вдруг от избытка чувств, от полноты сердечной,
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц...
Но скоро добрый сон, младенчески-беспечный,
Сходил на шелк твоих ресниц —
И на руки к нему глава твоя склонялась,
И, матери нежней, тебя лелеял он...
Стон замирал в устах... дыханье уравнялось —
И тих и сладок был твой сон.
А днесь... О, если бы тогда тебе приснилось,
Что будущность для нас обоих берегла...
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась —
Иль в сон иной бы перешла.</text><name>С какою негою, с какой тоской влюбленный...</name><date_to>1839</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1915</date_from><text>Я приду к родимой, кинусь в ноги,
Заору:
"Бабы плачут в огороде
Не к добру.
Ты мне волосы обрезала,
В соли омывала,
Нежная! Любезная!
Ты меня поймала!
Пред тобой, пред барыней,
Я дорожки мету.
Как комарик, я
Всё звеню на лету -
Я влюблен! Влюблен!
Тлею! Млею!
Повздыхаю! Полетаю!
Околею!"</text><name>Летним вечером</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1914</date_from><text>Черного барашка на базаре
Мальчик равнодушно продает;
А вокруг — в разгуле и угаре
Суетится праздничный народ.
Где-то видел кудри я такие.
Иль о них мне прадед рассказал;
Может быть, на рынках Финикии
Были те же грустные глаза...
Подошел к барашку я без цели
И его слегка пощекотал.
Кто его из теплой колыбели
Вытащил и на базар послал?
Мясники меня подняли б на смех
За слова, рожденные из слез.
А в Чикаго я, должно быть, распят
Был бы сразу за такой вопрос.
Но слеза не может испариться,
И вовеки не исчезнуть ей,
Каменейте, каменные лица,
И душа, коль можешь, каменей.</text><name>Черный барашек</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1918</date_from><text>Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
- Лошадь упала!
- Упала лошадь! -
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные...
Улица опрокинулась,
течет по-своему...
Подошел и вижу -
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте -
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь".
Может быть,
- старая -
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось -
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.</text><name>Хорошее отношение к лошадям</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Обрадович</author><date_from>1921</date_from><text>Как вялый колос,
Мать поникла к сыну...
До корня выжгло солнце все вокруг.
Не солнце — злой пылающий паук,
Блуждающий над пыльной паутиной.
Весь день брела...
Не отставая, ворон,
Над нею жадно каркая, взлетал.
Как марево дымящееся город
То возникал вдали, то пропадал.
Обугленный стыл запад. Крались тени.
Над ней склонился придорожный тын.
Затрепетав бессильно на коленях,
Грудь с криком прикусив,
Стих сын.
И долго, тупо почернелым взглядом
Смотрела мать,
И грузно в душной мгле
Всем телом высохшим припала рядом
К морщинистой и высохшей земле.
И до утра над сыном билась мертвым,
И грудь рвала —
Свою и грудь земли,
Бледнеющую на рассвете желтом,
Бесплодную, сухую грудь земли.
И, проклинающая, не слыхала,
Не знала мать,
Что глухо вместе с ней
Земля стонала, земля изнемогала
В томительном и знойном сне.</text><name>Мать</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Не знаю - права ли,
не знаю - честна ли,
не помню начала,
не вижу конца...
Я рада,
что не было встреч под часами,
что не целовались с тобой
у крыльца.
Я рада, что было так немо и прямо,
так просто и трудно,
так нежно и зло,
что осенью пахло
тревожно и пряно,
что дымное небо на склоны ползло.
Что сплетница сойка
до хрипу кричала,
на все побережье про нас раззвоня.
Что я ничего тебе
не обещала
и ты ничего не просил
у меня.
И это нисколько меня не печалит,-
прекрасен той первой поры неуют...
Подарков не просят
и не обещают,
подарки приносят
и отдают.</text><name>Не знаю - права ли...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Я скачу позади на полслова
На нерезвом коне, без щита,-
Я похож не на ратника злого,
А скорее - на злого шута.
Бывало, вырывался я на корпус,
Уверенно, как сам великий князь,
Клонясь вперед - не падая, не горбясь,
А именно намеренно клонясь.
Но из седла меня однажды выбили -
Копьем поддели, сбоку подскакав,
И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили
И надругались, плетью приласкав.
Рядом всадники с гиканьем диким
Копья целили в месиво тел.
Ах, дурак я, что с князем великим
Поравняться в осанке хотел!
Теперь на поле битвы не ищите -
Я отстранен от всяких ратных дел,-
Кольчугу унесли - я беззащитен
Для зуботычин, дротиков и стрел.
Зазубрен мой топор, и руки скручены.
Ложусь на сбитый наскоро настил,
Пожизненно до битвы недопущенный
За то, что раз бестактность допустил.
Назван я перед ратью двуликим -
И топтать меня можно, и сечь.
Но взойдет и над князем великим
Окровавленный кованный меч!..
Встаю я, отряхаюсь от навоза,
Худые руки сторожу кручу,
Беру коня плохого из обоза,
Кромсаю ребра - и вперед скачу.
Влечу я в битву звонкую да манкую -
Я не могу, чтоб это без меня,-
И поступлюсь я княжеской осанкою,
И если надо - то сойду с коня!</text><name>Я скачу позади на полслова...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1892</date_from><text>Приветствую тебя, веселая весна!
Блестя, звуча, благоухая,
И силы жизненной, и радости полна,—
Как ты красива, молодая!
Лицом к лицу с тобой один бродя в лесу
И весь твоим подвластен чарам,
Советы я себе разумные несу,
Как подобает людям старым.
Я говорю себе: «Смотри почаще вниз;
Везде цветок увидишь нежный;
Душистых ландышей здесь массы; берегись,
Чтоб их не смять ногой небрежной.
Старайся уловить и света, и теней
Игру в причудливых узорах,
И кашель сдерживай, чтоб слышались ясней
Напевы птиц и листьев шорох».</text><name>Весна</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1909</date_from><text>Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
- "Терпи, еще не кончен срок".
Ты сам мне подал - слишком много!
Я жажду сразу - всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
и амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень...
Чтоб был легендой - день вчерашний,
Чтоб был безумьем - каждый день!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след...
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!</text><name>Молитва</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1863</date_from><text>Весело бить вас, медведи почтенные,
Только до вас добираться невесело,—
Кочи, ухабины, ели бессменные!
Каждое дерево ветви повесило,
Каркает ворон над белой равниною,
Нищий в деревне за дровни цепляется.
Этой сплошной безотрадной картиною
Сердце подавлено, взор утомляется.
Ой! надоела ты, глушь новгородская!
Ой! истомила ты, бедность крестьянская!
То ли бы дело лошадка заводская,
С полостью санки, прогулка дворянская?..
Даже церквей здесь почти не имеется.
Вот наконец впереди развлечение:
Что-то на белой поляне чернеется,
Что-то дымится,— сгорело селение!
Бедных, богатых не различающий,
Шутку огонь подшутил презабавную:
Только повсюду еще украшающий
Освобожденную Русь православную
Столб уцелел — и на нем сохраняются
Строки: «Деревня помещика Вечева».
С лаем собаки на нас не бросаются,
Думают, видно: украсть вам тут нечего!
(Так. А давно ли служили вы с верою,
Лаяли, злились до самозабвения
И на хребте своем шерсть черно-серую
Ставили дыбом в защиту селения?..)
Да на обломках стены штукатуренной
Крайнего дома — должно быть, дворянского —
Видны портреты: Кутузов нахмуренный,
Блюхер бессменный и бок Забалканского.
Лошадь дрожит у плетня почернелого,
Куры бездомные с холоду ежатся,
И на остатках жилья погорелого
Люди, как черви на трупе, копошатся...</text><name>Пожарище</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from>1971</date_from><text>Здесь князь Мещерский, выходя на Мойку,
Мог видеть пролетающую тройку.
И думалось: не с неба снег летит,
А — искрами — летит из-под копыт.
А коренник какой! А пристяжные!
Не на Сенную, а в миры иные
Летят, казалось... Мог увидеть князь
На старых индевелых окнах вязь,
Но он спешит к Исаакию. Погода
Заказана была к началу года
Такая: снег, морозец, тишина.
Конечно, пунш и речь про времена
Грядущие, когда родные внуки
Властям послужат, воинству, науке.
Да, да! Он этот тост произнесет,
Семьдесят первый привечая год.
Он видит золото Адмиралтейства,
И что-то в нем такое от злодейства:
Наверно, не сияла б как игла,
Когда б под нею не клубилась мгла.
«О чем, бишь, я,— подумал князь,— не надо!»
Вздымалась перед князем колоннада.
«Устои сильные...» — подумал он.
Морозцем в этой мысли укреплен.
Пройдет столетье,— князь подумал снова,—
И укрепится давняя основа.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А впрочем, кто мне скажет?..»
Да! Кто ему скажет?..</text><name>Дом на Мойке 66/2</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1835</date_from><text>На каменной горе святая
Обитель инокинь стоит;
Под той горой волна морская,
Клубяся, бурная шумит.
Нежна, как тень подруги милой,
Мелькая робко в облаках,
Луна взошла, и блеск унылый
Дрожит на башнях и крестах.
И над полночными волнами,
Рассеяв страх в их грозном сне,
Она жемчужными снопами
Ложится в зыбкой глубине.
Корабль меж волн, одетых мраком,
Был виден, бурям обречен.
И уж фонарь отплытья знаком
Был на корме его зажжен.
Там бездны тайной роковою
Судьба пловцов отравлена,
А здесь небесной тишиною
Обитель инокинь полна.
Пловец крушится, обнимая
Весь ужас бед,— надежды тень;
А здесь отшельница святая
Всю жизнь узнала в первый день.
Но есть за мирными стенами
Еще любви земной обман;
Сердца, волнуемы страстями,
Страшней, чем бурный океан!
На камне пред стеной угрюмой,
Один в безмолвии ночном,
Встревожен кто-то мрачной думой
Сидит, таяся под плащом.
Он молод, но следы печали,
Тоска и память черных дней
На бледном лике начертали
Клеймо губительных страстей.
И вдруг лампада пламенеет
В убогой келье на окне,
И за решеткою белеет
Подобье тени при огне.—
И долго... Но уж миновала
Ночная мгла, и в небесах
Румяная заря сияла,—
Исчезли призраки и страх.
И виден был далеко в море
Корабль, и вдаль он путь стремил,
И уж пловца младого горе
Лишь воздух влажный разносил.</text><name>Отплытие витязя</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1869</date_from><text>Ярились под Киевом волны Днепра,
За тучами тучи летели,
Гроза бушевала всю ночь до утра
Княгиня вскочила с постели.
Вскочила княгиня в испуге от сна,
Волос не заплетши, умылась,
Пришла к Изяславу, от страха бледна:
«Мне, княже, недоброе снилось!
Мне снилось: от берега норской земли,
Где плещут варяжские волны,
На саксов готовятся плыть корабли,
Варяжскими гриднями полны.
То сват наш Гаральд собирается плыть
Храни его Бог от напасти.
Мне виделось: воронов черная нить
Уселася с криком на снасти.
И бабища будто на камне сидит,
Считает суда и смеется:
«Плывите, плывите! она говорит.
Домой ни одно не вернется!
Гаральда-варяга в Британии ждет
Саксонец-Гаральд, его тезка;
Червонного меду он вам поднесет
И спать вас уложит он жестко!»
И дале мне снилось: у берега там,
У норской у пристани главной,
Сидит, волоса раскидав по плечам,
Золовка сидит Ярославна.
Глядит, как уходят в туман паруса
С Гаральдовой силою ратной,
И плачет, и рвет на себе волоса,
И кличет Гаральда обратно...
Проснулася я и доселе вдали
Всё карканье воронов внемлю;
Прошу тебя, княже, скорее пошли
Проведать в ту норскую землю!»
И только княгиня домолвила речь,
Невестка их, Гида, вбежала;
Жемчужная бармица падает с плеч,
Забыла надеть покрывало.
«Князь-батюшка-деверь, испугана я,
Когда бы беды не случилось!
Княгиня-невестушка, лебедь моя,
Мне ночесь недоброе снилось!
Мне снилось: от берега франкской земли,
Где плещут нормандские волны,
На саксов готовятся плыть корабли,
Нормандии рыцарей полны.
То князь их Вильгельм собирается плыть,
Я будто слова его внемлю,
Он хочет отца моего погубить,
Присвоить себе его землю!
И бабища злая бодрит его рать,
И молвит: Я воронов стаю
Прикликаю саксов заутра клевать,
И ветру я вам намахаю!»
И пологом стала махать на суда,
На каждом ветрило надулось,
И двинулась всех кораблей череда
И тут я в испуге проснулась...»
И только лишь Гида домолвила речь,
Бежит, запыхаяся, гридин:
«Бери, государь, поскорее свой меч,
Нам ворог под Киевом виден!
На вышке я там, за рекою, стоял,
Стоял на слуху я, на страже,
Я многие тысячи их насчитал
То половцы близятся, княже!»
На бой Изяслав созывает сынов,
Он братьев скликает на сечу,
Он трубит к дружине, ему не до снов
Он к половцам едет навстречу...
По синему морю клубится туман,
Всю даль облака застилают,
Из разных слетаются вороны стран,
Друг друга, кружась, вопрошают:
«Откуда летишь ты? Поведай-ка нам!»
«Лечу я от города Йорка!
На битву обоих Гаральдов я там
Смотрел из поднебесья зорко:
Был целою выше варяг головой,
Чернела как туча кольчуга,
Свистел его в саксах топор боевой,
Как в листьях осенняя вьюга;
Копнами валил он тела на тела,
Кровь до моря с поя струилась,
Пока, провизжав, не примчалась стрела
И в горло ему не вонзилась.
Упал он, почуя предсмертную тьму,
Упал он, как пьяный на брашно;
Хотел я спуститься на темя ему,
Но очи глядели так страшно!
И долго над местом кружился я тем,
И поздней дождался я ночи,
И сел я варягу Гаральду на шлем
И выклевал грозные очи!»
По синему морю клубится туман,
Слетается воронов боле:
«Откуда летишь ты?» «Я, кровию пьян,
Лечу от Гастингского поля!
Не стало у саксов вчера короля,
Лежит меж своих он, убитый,
Пирует норманн, его землю деля,
И мы пировали там сыто.
Победно от Йорка шла сакская рать,
Теперь они смирны и тихи,
И труп их Гаральда не могут сыскать
Меж трупов бродящие мнихи;
Но сметил я место, где наземь он пал
И, битва когда отшумела,
И месяц как щит над побоищем встал,
Я сел на Гаральдово тело.
Нелвижные были черты хороши,
Нахмурены гордые брови,
Любуясь на них, я до жадной души
Напился Гаральдовой крови!»
По синему морю клубится туман,
Всю даль облака застилают,
Из разных слетаются вороны стран,
Друг друга, кружась, вопрошают:
«Откуда летишь ты?» «Из русской земли!
Я был на пиру в Заднепровье;
Там все Изяслава полки полегли,
Всё поле упитано кровью.
С рассветом на половцев князь Изяслав
Там выехал, грозен и злобен,
Свой меч двоеручный высоко подъяв,
Святому Георгью подобен;
Но к ночи, руками за гриву держась,
Конем увлекаемый с бою,
Уж по полю мчался израненный князь,
С закинутой навзничь главою;
И, каркая, долго летел я над ним
И ждал, чтоб он наземь свалился,
Но был он, должно быть, судьбою храним
Иль богу, скача, помолился;
Упал лишь над самым Днепром он с коня,
В ладью рыбаки его взяли,
А я полетел, неудачу кляня,
Туда, где другие лежали!»
Поют во Софийском соборе попы,
По князе идет панихида,
Рыдает княгиня средь плача толпы,
Рыдает Гаральдовна Гида,
И с ними другого Гаральда вдова
Рыдает, стеня, Ярославна,
Рыдает: «О, горе! зачем я жива,
Коль сгинул Гаральд мой державный!»
И Гида рыдает: «О, горе! убит
Отец мой, норманном сраженный!
В плену его веси, и взяты на щит
Саксонские девы и жены!»
Княгиня рыдает: «О князь Изяслав!
В неравном посечен ты споре!
Победы обычной в бою не стяжав,
Погиб ты, о, горе, о, горе!»
Печерские иноки, выстроясь в ряд,
Протяжно поют: «Аллилуйя!»
А братья княжие друг друга корят,
И жадные вороны с кровель глядят,
Усобицу близкую чуя...</text><name>Три побоища</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1976</date_from><text>Ах, откуда у меня грубые замашки?!
Походи с мое, поди даже не пешком...
Меня мама родила в сахарной рубашке,
Подпоясала меня красным ремешком.
Дак откуда у меня хмурое надбровье?
От каких таких причин белые вихры?
Мне папаша подарил бычее здоровье
И в головушку вложил не "хухры-мухры"
Начинал мытье мое я с Сандуновских бань я, -
Вместе с потом выгонял злое недобро.
Годен - в смысле чистоты и образованья,
Тут и голос должен быть - чисто серебро.
Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали,
Пел бы я про самое главное для всех,
Все б со мной здоровкались, все бы меня прощали,
Но не дал Бог голоса, - нету, как на грех!
Но воспеть-то хочется, да хотя бы шали,
Да хотя бы самое главное и то!
И кричал со всхрипом я - люди не дышали,
И никто не морщился, право же, никто!
От кого же сон такой, да вранье да хаянье?
Я всегда имел в виду мужиков, не дам.
Вы же слушали меня, затаив дыханье,
А теперь ханыжите - только я не дам.
Был раб Божий, нес свой крест, были у раба вши.
Отрубили голову - испугались вшей.
Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши,
И детишек не забыв вытолкать взашей.</text><name>Ах, откуда у меня грубые замашки...</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1820</date_from><text>(Мадригал)
Так, ваш язык еще мне нов,
Но взоры милых сердцу внятны,
И звуки незнакомых слов
Давно душе моей понятны.
Я не умел еще любить -
Опасны сердцу ваши взгляды!
И сын Фрегеи, может быть,
Сильнее будет сына Лады!</text><name>Финским красавицам</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Где лёгких веяний лелеют растворенья
Рай незабывчивой души,
В чьём верном зеркале невинны все творенья,
Все первозданно хороши,
И зло, — как над костром, разложенным в дуброве,
Свивается летучий дым, —
Вотще Твои лес мрачит в его зелёной славе,
Мечом гонимо голубым.</text><name>3</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1887</date_from><text>Внушает старость мне почтение невольно...
Недаром стар я сам. Но как зато мне больно,
Когда приходится увидеть старика
Еще здорового, который даже в силах
И тяжкий труд подъять, и пошалить слегка,
Но уж носителя и чувств и мыслей хилых!
По жизненной стезе осмысленно он шел;
Когда-то был умен, и с сердцем был не черствым,
И различать умел причины благ и зол;
И правду защищал с бестрепетным упорством...
Вдруг — превращение. Великий в жизни дар,
Так свойственный тому, кто опытен и стар,
Дар прозорливости, сменился почему-то
В нем дальновидностью девиц из института.
Отчизну возлюбив теперь еще сильней,
Он духа доблести страшиться начал в ней;
Блеснет ли света луч — ручьем он слезы точит;
Где плакать надо бы — он чуть-что не хохочет;
Он в смерти видит жизнь; он в камне видит хлеб...
Так сердцем он заглох! так умственно ослеп!
Он — чадо времени. Нас злой какой-то гений
Дурачит зрелищем волшебных превращений,
И за людей нельзя ручаться в наши дни.
Что, ежели и мне... О, Боже сохрани!..
И мне, на старости, вдруг станет неизвестно:
Что глупо, что умно, что честно, что бесчестно??.</text><name>Превращения</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1947</date_from><text>Ты любовь не зови,
Коль ушла она прочь от порога.
От несчастной любви
Есть отличное средство — дорога.
Километрами меряй
Летящее время разлуки.
Позабудешь потерю,
Коль занято сердце и руки.
Поброди по тайге, задубей
От наждачных ветров на заимках,
От железных дождей,
От мороза и льда, от зазимка.
Топором поработай
И горы порви аммоналом,
Все забудь, и, припомнив кого-то,
Вернись, и влюбляйся сначала —
В синеглазую девушку,
Вовсе не схожую с тою,
Не подумавши (где уж там!),
Стоит любить иль не стоит.
И нагрянет любовь,
От которой некуда деться,
А коль влюбишься вновь —
Помогло, значит, верное средство!</text><name>Ты любовь не зови...</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Максим Горький</author><date_from></date_from><text>Из рассказа
«Возвращение норманнов из Англии»
...Вот как звучала она, руна битв, песнь о крови
и железе, о смерти храбрых, о славе подвигов их,
о счастье быть норманном и о любви к родине,—
...вот как звучала песнь, в которой волки моря
черпали мудрость для жизни и силу для подвигов.
Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве.
Много пролито нами алой крови врагов!
Мы на крыльях служили скоттам, бриттам обедню,
Много мы положили в землю храбрых людей,
И в чертоги Одина мы проводили
В битвах с людом Эрина храбро павших норманн.
Облеченные славой и с богатой добычей,
От потехи кровавой мчимся мы отдыхать,
Крики боли, проклятья позади нас остались,
Ждут нас женщин объятия, ждут нас песни любви.
Битвы, трупы, руины — позади нас остались.
И — морей властелины — мы рабы впереди.
Славой воинов горды, женщин ей мы оделим,
И родные фиорды будут храбрых венчать.
Дни пройдут, и норманны, молодые орлята,
Снова ринутся в бой на Зеленый Эрин.
Мы живем только в битвах, мы хотим
только славы,
Чтоб в Валгале с Одином было весело нам.
Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве,
Много пролито нами алой крови врагов!</text><name>Песнь Рагнара</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from></date_from><text>Мы дни раздарили вокзалам!
И вот - ворвалось в бытие
Пургой, камнепадом, обвалом
Неслышное слово твое.
Рожденная гордой и горькой,
Прямая, как тень от угла,
Ты руку, иконоборкой,
На счастье мое подняла.
Ты напрочь уходишь, чужая,
И в пору занять у тебя
Любить, ничего не прощая,
Прощать, ничего не любя.
Обугленный взгляд исподлобья!..
Не сдержит ни шепот, ни крик
Мое бытовое подобье,
Мой грустный и вечный двойник.</text><name>Прощальные стихи</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1821</date_from><text>Пора покинуть, милый друг,
Знамена ветреной Киприды
И неизбежные обиды
Предупредить, пока досуг.
Чьих ожидать увещеваний!
Мы лишены старинных прав
На своеволие забав,
На своеволие желаний.
Уж отлетает век младой,
Уж сердце опытнее стало:
Теперь ни в чем, любезный мой,
Нам исступленье не пристало!
Оставим юным шалунам
Слепую жажду сладострастья;
Не упоения, а счастья
Искать для сердца должно нам.
Пресытясь буйным наслажденьем,
Пресытясь ласками цирцей,
Шепчу я часто с умиленьем
В тоске задумчивой моей:
Нельзя ль найти любви надежной?
Нельзя ль найти подруги нежной,
С кем мог бы в счастливой глуши
Предаться неге безмятежной
И чистым радостям души;
В чье неизменное участье
Беспечно веровал бы я,
Случится ль вёдро иль ненастье
На перепутье бытия?
Где ж обреченная судьбою?
На чьей груди я успокою
Свою усталую главу?
Или с волненьем и тоскою
Ее напрасно я зову?
Или в печали одинокой
Я проведу остаток дней
И тихий свет ее очей
Не озарит их тьмы глубокой,
Не озарит души моей!..</text><name>Пора покинуть, милый друг...</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1945</date_from><text>Я пил парное далеко
тумана с белым небом,
как пьют парное молоко
в стакане с белым хлебом.
И я опять себе простил
желание простора,
как многим людям непростым
желание простого.
Так пусть святая простота
вас радует при встрече,
как сказанное просто так
простое: «Добрый вечер».</text><name>Я пил парное далеко...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1887</date_from><text>Уж побелели неба своды...
Промчался резвый ветерок...
Передрассветный сон природы
Уже стал чуток и легок.
Блеснуло солнце: гонит ночи
С нее последнюю дрему,—
Она, вздрогнув,— открыла очи
И улыбается ему.</text><name>Уж побелели неба своды...</name><date_to>1887</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1840</date_from><text>Осень срывала поблекшие листья
С бледных деревьев, ручей покрывала
Тонкою слюдой блестящего льда...
Грустный, блуждая в лесу обнаженном,
В чаще глубокой под дубом и елью
Мирно уснувших двух нимф я увидел.
Ветер играл их густыми власами,
Веял, клубил их зеленые ризы,
Нежно их жаркие лица лобзая.
Вдруг за горами послышался топот,
Лаянье псов и охотничьи роги.
Нимфы проснулись: одна за кустами,
Шумом испугана, в чащу сокрылась,
Робко дыханье тая; а другая,
С хохотом резким, с пригорка к пригорку,
С холма на холм, из лощины в лощину
Быстро кидалась, и вот, за горами,
Тише и тише... исчезла... Но долго
По лесу голос ее повторялся.</text><name>Эхо и молчание</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить?
И одну лишь свободу любить?
На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.
На древней стене их наследственный щит
И заржавленный меч их висит.
Я стал бы летать над мечом и щитом
И смахнул бы я пыль с них крылом;
И арфы шотландской струну бы задел,
И по сводам бы звук полетел;
Внимаем одним, и одним пробужден,
Как раздался, так смолкнул бы он.
Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей.
Последний потомок отважных бойцов
Увядает среди чуждых снегов;
Я сдесь был рожден, но нездешний душой...
О! Зачем я не ворон степной?..</text><name>ЖЕЛАНИЕ</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Божественная доброта
Нам светит в доле и недоле,
И тень вселенского креста
На золотом простерта поле.
Когда ж затмится сирый дол
Голгофским сумраком — сквозь слезы
Взгляни: животворящий ствол
Какие обымают розы!
Кто, мирных пристаней беглец,
В широких океанах плавал,
Тот знал, отчаянный пловец,
Как душу делят Бог и дьявол:
Кому ты сам пойдешь, кому
Судьбы достанутся обломки;
Он помнит бурь кромешных тьму
И горший мрак — души потемки.
Но лишь кто долгий жизни срок
Глубоко жил и вечно ново,
Поймет — не безутешный рок,
Но утешение Иова:
Как дар, что Бог назад берет,
Упрямым сердцем не утрачен,
Как новой из благих щедрот
Возврат таинственный означен.</text><name>Иов</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Нарбут</author><date_from></date_from><text>Зима уходила, рыдая
В сиянье безбурного дня,
И следом Весна молодая
Пришла, все в лесу зеленя.
Овраги гудят и бушуют,
Ломая сквозь челюсти лед,
И ивы корявые чуют
И Пасху, и с ней хоровод.
А солнце лучи, точно струны,
К земле протянуло, чтоб петь,
И гусли играют так юно,
Как звонкая, звонкая медь.
А шляхом, как барышня с бала,
Фуфыря густой кринолин,
Уходит Зима. Ей опала —
Завявший в руке георгин!
На след осторожно ступая,
Уходит от юркой Весны
Обиженно даль голубая,
Лишь банты от шляпы видны.</text><name>Владимир Нарбут — Гобелен</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1913</date_from><text>Любовь должна быть счастливой-
Это право любви.
Любовь должна быть красивой-
Это мудрость любви.
Где ты видел такую любовь?
У господ писарей генерального штаба?
На эстраде,где бритый тенор,
Прижимая к манишке перчатку,
Взбивает сладкие сливки
Из любви,соловья и луны?
В лирических строчках поэтов,
Где любовь рифмуется с кровью
И почти всегда голодна?..
К ногам прекрасной любви
Кладу этот жалкий венок из полыни,
Которая сорвана мной в ее опустелых
Садах...</text><name>ГОРЬКИЙ МЕД</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1913</date_from><text>Пять материков, пять океанов
Дано моей матери, и я пятью
Лучезарными зеркалами в душу волью
Солнечный ветер млечных туманов.
Приниженное искусствами Осязанье,
Ты царственней остальных пяти:
В тебе амеб студенистое дрожанье
И пресмыкающихся слизкие пути.
Мумму Тиамат, праматерь слепая
Любовного зуда, в рыбью дыру
Растерзанной вечности, не она ли, слипая
Катышами, метала звездную икру...
И вы, близнецы расщепленного рода,
Неразделимые - кто древнее из двух -
Присосы, манящие в глубь пищевода,
Или музыкой ароматов дрожащий нюх.
В вас прыжок электрический на кошачьих лапах,
Беспокойная вскинутость оленьего венца,
Прохлада источников и мускусный запах
Девственной самки, зовущей самца.
И вы, последние, нежные двое -
Зрение и Слух,- как млечный туман,
Без границ ваше царство радужное огневое,
Бушующий энергиями эфирный океан.</text><name>Пять чувств</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Надсон</author><date_from>1880</date_from><text>Вы смущены... такой развязки
Для ежедневной старой сказки
Предугадать вы не могли,—
И, как укор, она пред вами
Лежит, увитая цветами...
Не плачьте ж — поздними слезами
Не вырвать жертвы у земли!</text><name>Вы смущены... такой развязки...</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1919</date_from><text>Да разве это жизнь в квартете взоров гневных,
В улыбках, дергаемых болью и тоской,
И в столкновении, и в стычках ежедневных
Из-за искусства, угнетенного тобой?
Да разве это жизнь в болоте дрязг житейских,
В заботах мелочных о платье и куске,
В интригах, в сплетнях, в сальностях лакейских,
С фразеологией гнусней, чем в кабаке?
Да разве это жизнь, достойная Поэта,
Избранника сердец, любимца Божества,
Да разве это жизнь - существованье это,
И если это жизнь, то чем она жива?
Она жива тобой, цветком махровым прозы,
Бескрылой женщиной, от ревности слепой,
Тупою к красоте и к окрыленью грезы,
Тобой рожденная, она жива тобой!
Она жива тобой, мертвящею поврагой
Природы, лирики, любви и Божества,
Тобой ничтожною, залившей черной влагой
Мои горячие и мысли, и слова.
Разбитою мечтой, причиной катастрофы
Поэта творчества вовеки ты пребудь.
Ты - бездна мрачная! Ты - крест моей Голгофы!
Ты - смерть моя! Ты - месть! В тебе сплошная жуть.
Я так тебя любил, как никого на свете!
Я иак тебя будил, но не проснулась ты!
Да не пребудешь ты пред Господом в ответе
За поругание невинной красоты.</text><name>РАЗВЕНЧАНИЕ</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1915</date_from><text>Болесть да зас
ха,
На скотину мор.
Горбясь, шьет старуха
Мертвецу убор.
Холст ледащ на ощупь,
Слепы нить, игла...
Как медвежья поступь,
Темень тяжела.
С печи смотрят годы
С карлицей-судьбой.
Водят хороводы
Тучи над избой.
Мертвый дух несносен,
Маета и чад.
Помелища сосен
В небеса стучат.
Глухо божье ухо,
Свод надземный толст.
Шьет, кляня, старуха
Поминальный холст.</text><name></name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь - чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал - в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.</text><name>И это снилось мне, и это снится мне...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>Но не в том смысле сорок первый, что сорок первый год, а в том, что сорок медведей убивает охотник, а сорок первый медведь — охотника... Есть такая сибирская легенда.
Я сказал одному прохожему
С папироской «Казбек» во рту,
На вареник лицом похожему
И с глазами, как злая ртуть.
Я сказал ему: «На окраине
Где-то, в городе, по пути,
Сердце девичье ждет хозяина.
Как дорогу к нему найти?»
Посмотрев на меня презрительно
И сквозь зубы цедя слова,
Он сказал:
«Слушай, парень, не приставай к прохожему,
а то недолго и за милиционером сбегать».
И ушел он походкой гордою,
От величья глаза мутны.
Уродись я с такой мордою.
Я б надел на нее штаны.
Над Москвою закат сутулится,
Ночь на звездах скрипит давно.
Жили мы на щербатых улицах,
Но весь мир был у наших ног.
Не унять нам ночами дрожь никак.
И у книг подсмотрев концы,
Мы по жизни брели — безбожники,
Мушкетеры и сорванцы.
В каждом жил с ветерком повенчанный
Непоседливый человек.
Нас без слез покидали женщины,
А забыть не могли вовек.
Но в тебе совсем на иной мотив
Тишина фитилек горит.
Черти водятся в тихом омуте —
Так пословица говорит.
Не хочу я ночами тесными
Задыхаться и рвать крючок.
Не хочу, чтобы ты за песни мне
В шапку бросила пятачок.
Я засыпан людской порошею,
Я мечусь из краев в края.
Эй, смотри, пропаду, хорошая,
Недогадливая моя!</text><name>Сорок первый</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1909</date_from><text>Ликуй, звени, блести, мой легкий, тонкий стих,
Ликуй, мой звонкий стих, о радостях моих.
Я кроткою мечтой тоску преодолел,
И сладко полюбил, и нежно пожалел.
И так люблю, губя,— и так, любя, гублю,
И, погубив, опять прильну — и оживлю.</text><name>Ликуй, звени, блести, мой легкий, тонкий стих...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Раз двое третьего рассматривали в лупы
И изрекли: "Он глуп". Весь ужас здесь был
в том,
Что тот, кого они признали дураком,
Был умницей,- они же были глупы,
"Кто этот, лгущий так туманно,
Неискренно, шаблонно и пространно?"
- "Известный мистик N, большой чудак".
- "Ах, мистик? Так... Я полагал - дурак".
Ослу образованье дали.
Он стал умней? Едва ли.
Но раньше, как осел,
Он просто чушь порол,
А нынче - ах злодей -
Он, с важностью педанта,
При каждой глупости своей
Ссылается на Канта.
Дурак рассматривал картину:
Лиловый бык лизал моржа.
Дурак пригнулся, сделал мину
И начал: "Живопись свежа...
Идея слишком символична,
Но стилизовано прилично"
(Бедняк скрывал сильней всего,
Что он не понял ничего),
Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
"Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?"
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
"Он считает только тех,
Кто его еще глупее,-
"Слишком много" для него...
Ну а мне-то каково?"
Дурак и мудрецу порою кровный брат:
Дурак вовек не поумнеет,
Но если с ним заспорит хоть Сократ,-
С двух первых слов Сократ глупеет!
Пусть свистнет рак,
Пусть рыба запоет,
Пусть манна льет с небес,-
Но пусть дурак
Себя в себе найдет -
Вот чудо из чудес!</text><name>Вешалка дураков</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1823</date_from><text>О Феб! тебя ль дерзнем обманчивым назвать?
Не твой ли быстрый взор умеет проникать
До глубины сердец, где возникают мщенья
И злобы бурные, но тайные волненья.
По смерти Цезаря ты с Римом скорбь делил,
Кровавым облаком чело твое покрыл;
Ты отвратил от нас разгневанные очи,
И мир, преступный мир, страшился вечной ночи.
Но всё грозило нам - и рев морских валов,
И вранов томный клик, и лай ужасный псов.
Колькраты зрели мы, как Этны горн кремнистой
Расплавленны скалы вращал рекой огнистой
И пламя клубами на поле изрыгал.
Германец трепетный на небеса взирал;
Со треском облака сражались с облаками,
И Альпы двигались под вечными снегами.
Священный лес стенал; во мгле густой ночей
Скитался бледный сонм мелькающих теней.
Медь потом залилась (чудесный знак печали!),
На мраморах богов мы слезы примечали.
Земля отверзлася, Тибр устремился вспять,
И звери, к ужасу, могли слова вещать;
Разлитый Эридан кипящими волнами
Увлек дремучий лес и пастырей с стадами.
Во внутренности жертв священный взор жрецов
Читал лишь бедствия и грозный гнев богов;
В кровавые струи потоки обращались;
Волки, ревучие средь стогн, во мгле скитались;
Мы зрели в ясный день и молнию, и гром,
И страшную звезду с пылающим хвостом.
И так вторицею орлы дрались с орлами.
В полях Филипповых под теми ж знаменами
Родные меж собой сражались вновь полки,
И в битве падал брат от братниной руки;
Двукраты рок велел, чтоб римские дружины
Питали кровию фракийские долины.
Быть может, некогда в обширных сих полях,
Где наших воинов лежит бездушный прах,
Спокойный селянин тяжелой бороною
Ударит в шлем пустой и трепетной рукою
Поднимет ржавый щит, затупленный булат,-
И кости под его стопами загремят.</text><name>Знамения перед смертью Цезаря</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Экспресс Москва-Варшава, тринадцатое место,-
В приметы я не верю - приметы ни при чем:
Ведь я всего до Минска, майор - всего до Бреста,-
Толкуем мы с майором, и каждый - о своем.
Я ему про свои неполадки,
Но ему незнакома печаль:
Материально - он в полном порядке,
А морально... Плевать на мораль!
Майор неразговорчив - кончал войну солдатом,-
Но я ему от сердца - и потеплел майор.
Но через час мы оба пошли ругаться матом,
И получился очень конкретный разговор.
Майор чуть-чуть не плакал, что снова уезжает,
Что снова под Берлином еще на целый год:
Ему без этих немцев своих забот хватает,-
Хотя бы воевали, а то - наоборот...
Майор сентиментален - не выдержали нервы:
Жена ведь провожала,- я с нею говорил.
Майор сказал мне после: "Сейчас не сорок первый,
А я - поверишь, парень! - как снова пережил".</text><name>Экспресс Москва-Варшава, тринадцатое место...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1960</date_from><text>Солнце разлито поровну,
Вернее, по справедливости,
Вернее, по стольку разлито,
Кто сколько способен взять:
В травинку и прутик — поменьше,
В большое дерево — больше,
В огромное дерево — много.
Спит, затаившись до времени:
смотришь, а не видать.
Голыми руками его можно потрогать,
Не боясь слепоты и ожога.
Солнце умеет работать. Солнце умеет спать.
Но в темные зимние ночи,
Когда не только что солнца —
Звезды не найдешь во Вселенной
И кажется, нет управы
На лютый холод и мрак,
Веселое летнее солнце выскакивает из полена
И поднимает немедленно
Трепещущий огненный флаг!
Солнце разлито поровну,
Вернее, по справедливости,
Вернее, по стольку разлито,
Кто сколько способен взять.
В одного человека — поменьше,
В другого — гораздо больше,
А в некоторых — очень много.
Спит, затаившись до времени. Можно руку
смело пожать
Этим людям,
Не надевая брезентовой рукавицы,
Не ощутив на ладони ожога
(Женщины их даже целуют,
В общем-то не обжигая губ).
А они прощаются с женщинами и уходят
своей дорогой.
Но в минуты,
Когда не только что солнца —
Звезды не найдешь вокруг,
Когда людям в потемках становится страшно
и зябко,
Вдруг появляется свет.
Вдруг разгорается пламя,
разгорается постепенно, но ярко.
Люди глядят, приближаются,
Сходятся, улыбаются,
Руке подавая руку,
Приветом встречая привет.
Солнце спрятано в каждом!
Надо лишь вовремя вспыхнуть,
Не боясь, что окажется мало
Вселенского в сердце огня.
Я видел, как от травинки
Загорелась соседняя ветка,
А от этой ветки — другая,
А потом принималось дерево,
А потом занималось зарево
И было светлее дня!
В тебе есть капелька солнца
(допустим, что ты травинка).
Отдай ее, вспыхни весело,
Дерево пламенем тронь.
Быть может, оно загорится
(хоть ты не увидишь этого,
Поскольку отдашь свою капельку,
Золотую свою огневинку).
Все умирает в мире. Все на земле сгорает.
Все превращается в пепел. Бессмертен
только огонь!</text><name>Солнце</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Маргарита Алигер</author><date_from>1955</date_from><text>По всей земле, во все столетья,
великодушна и проста,
всем языкам на белом свете
всегда понятна красота.
Хранят изустные творенья
и рукотворные холсты
неугасимое горенье
желанной людям красоты.
Людьми творимая навеки,
она понятным языком
ведет рассказ о человеке,
с тревогой думает о нем
и неуклонно в жизни ищет
его прекрасные черты.
Чем человек сильней и чище,
тем больше в мире красоты.
И в сорок пятом, в сорок пятом
она светила нам в пути
и помогла моим солдатам
ее из пламени спасти.
Для всех людей, для всех столетий
они свершили подвиг свой,
и этот подвиг стал на свете
примером красоты земной.
И эта красота бездонна,
и безгранично ей расти.
Прощай, Сикстинская Мадонна!
Счастливого тебе пути!</text><name>О красоте</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Ты знаешь, что Мэгги к венцу получила?
Ты знаешь, что Мэгги к венцу получила?
С крысиным хвостом ей досталась кобыла.
Вот именно это она получила.
Ты знаешь, во что влюблена она пылко?
Ты знаешь, во что влюблена она пылко?
У Мэгги всегда под подушкой бутылка.
В бутылку давно влюблена она пылко.
А знаешь, как с Мэгги жених обвенчался?
А знаешь, как с Мэгги жених обвенчался?
Псаломщик был пьян, а священник качался.
В то время как суженый с Мэгги венчался.
А знаешь, чем кончилось ночью веселье?
А знаешь, чем кончилось ночью веселье?
Жених у постели свалился с похмелья.
Вот так и окончилось это веселье!</text><name>Свадьба Мэгги</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? - в их детище смешались две натуры:
Сын архитектора - он строить покушался,
Потомок птичницы - он строил только "куры".</text><name>ЭПИГРАММА II</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Владимир Солоухин</author><date_from>1969</date_from><text>Жизнь моя, что мне делать с нею,
То блеснет, то нет из-за туч.
Помоложе я был цельнее,
Был направлен, как узкий луч.
За работу берешься круто,
По-солдатски жесток режим,
Все расписано по минутам:
Час обедаем, час лежим.
В семь зарядка — и сразу в омут.
И за стол рабочий, «к станку»,
На прогулку выйти из дому
Раньше времени не могу.
Или вот, простая примета,
Вот каким я суровым был,—
Дождик выпадет ясным летом,
В лес отправишься по грибы,
А малина, или черника,
Иль ореховая лоза,
Земляника и костяника
Так и тянутся на глаза.
Так и тянутся, так и жаждут.
Только цель у меня узка,
И не дрогнула ни однажды
Ни душа моя, ни рука.
И сорвать бы... чего бояться?
Что там ягода? Пустяки!
Но рискованно распыляться
И дробить себя на куски.
Нет, соблазны все бесполезны,
Если в лес пошел по грибы...
Вот каким я тогда железным,
Вот каким я хорошим был.
А теперь я люблю — окольно,
Не по струнке люблю уже,
Как-то больно и как-то вольно
И раскованно на душе.
Позабыл я свою привычку,
И хотя по грибы идешь,
То орешек, а то брусничку,
То цветок по пути сорвешь.</text><name>Жизнь моя, что мне делать с нею...</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1914</date_from><text>Свершилось. Рок рукой суровой
Приподнял завесу времен.
Пред нами лики жизни новой
Волнуются, как дикий сон.
Покрыв столицы и деревни,
Взвились, бушуя, знамена.
По пажитям Европы древней
Идет последняя война.
И все, о чем с бесплодным жаром
Пугливо спорили века.
Готова разрешить ударом
Ее железная рука.
Но вслушайтесь! В сердцах стесненных
Не голос ли надежд возник?
Призыв племен порабощенных
Врывается в военный крик.
Под топот армий, гром орудий,
Под ньюпоров гудящий лет,
Все то, о чем мы, как о чуде,
Мечтали, может быть, встает.
Так! слишком долго мы коснели
И длили Валтасаров пир!
Пусть, пусть из огненной купели
Преображенным выйдет мир!
Пусть падает в провал кровавый
Строенье шаткое веков,-
В неверном озареньи славы
Грядущий мир да будет нов!
Пусть рушатся былые своды,
Пусть с гулом падают столбы;
Началом мира и свободы
Да будет страшный год борьбы!</text><name>Последняя война</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1937</date_from><text>Не утаю от Тебя печали,
так же как радости не утаю.
Сердце свое раскрываю вначале,
как достоверную повесть Твою.
Не в монументах и не в обелисках,
не в застекленно-бетонных дворцах -
Ты возникаешь невидимо, близко,
в древних и жадных наших сердцах.
Ты возникаешь естественней вздоха,
крови моей клокотанье и тишь,
и я Тобой становлюсь, Эпоха,
и Ты через сердце мое говоришь.
И я не таю от Тебя печали
и самого тайного не таю:
сердце свое раскрываю вначале,
как исповедную повесть Твою...</text><name>Не утаю от Тебя печали...</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1910</date_from><text>В неверный час тебя я встретил,
И избежать тебя не мог -
Нас рок одним клеймом отметил,
Одной погибели обрек.
И, не противясь древней силе,
Что нас к одной тоске вела,
Покорно обнажив тела,
Обряд любви мы сотворили.
Не верил в чудо смерти жрец,
И жертва тайны не страшилась,
И в кровь вино не претворилось
Во тьме кощунственных сердец.</text><name>В неверный час тебя я встретил...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1977</date_from><text>(Подражание)
Ты мне клялся душой сначала,
Назвал ты душенькой меня,—
Но сердце у меня молчало,
Бесчувственное для огня,
Ты от меня ушел в дурмане,
Ужасно бледен, со стыдом,
И с горстью медяков в кармане
Пришел в ту ночь в игорный дом,
Там деньги на сукне зеленом,
А в канделябрах жар свечей.
Там в каждом сердце воспаленном
Гнездится алчный казначей.
Ты входишь... В голове затменье...
Но, глядя гибели в глаза,
На карты ставишь всё именье —
И сразу выиграл с туза!
Что за удача! Что за диво!
Удвоил ставку банкомет,
Но он фортуны нестроптивой
Из рук твоих не переймет.
Уже вам не хватает мела
Сводить подсчеты на сукне.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Ты пред рассветом стукнул смело
На огонек в моем окне.
Проснулась я и онемела.
Казалось, всё это во сне.
А ты стоял белее мела
И бросил выигрыш свой мне.
И сердце у меня стучало!
Я ассигнаций не рвала,
Клялась тебе душой сначала,
А после душенькой звала.</text><name>Старинный романс (Ты мне клялся...)</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1880</date_from><text>Вся зала ожидания полна,
Партер притих, сейчас начнется пьеса.
Передо мной, безмолвна и грозна,
Волнуется грядущего завеса.
Как я, бывало, взор туда вперял,
Как смутный каждый звук ловил оттуда!
Каких-то новых слов я вечно ждал,
Какого-то неслыханного чуда.
О Новый год! Теперь мне всё равно,
Несешь ли ты мне смерть и разрушенье,
Иль прежних лет мне видеть суждено
Бесцветное, тупое повторенье...
Немного грез — осколки светлых дней —
Как вихрем, он безжалостно развеет,
Еще немного отпадет друзей,
Еще немного сердце зачерствеет.</text><name>На Новый 1881 год</name><date_to>1880</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1820</date_from><text>Краток, но мирен и тих младенческий, сладостный возраст!
Но - ах, не знает цены дням безмятежным дитя.
Юноша в буре страстей, а муж, сражаяся с буйством,
По невозвратном грустят в тяжкой и тщетной тоске.
Так из объятий друзей вырывается странник; но вскоре
Вздрогнет, настижен грозой, взглянет в унылую даль:
Ищет - бедный!- любви, напрасно хижины ищет;
Он одинок - и дождь хлещет навстречу ему,
Ветер свистит, гремят и рокочут сердитые громы,
И, осветя темноту, молния тучи сечет!</text><name>Возраст счастия</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1926</date_from><text>Вот он!
Слушайте и пейте.
Вот он!
Чей-то и ничей.
Как серебряная флейта,
Лег в песчанике ручей.
Он течет
и балагурит.
А на нем,
ясна, чиста,
Золотой клавиатурой
Отразилась высота.
Я застыл благоговейно,
Очарован высотой,
Надо мною
муравейник,
Муравейник золотой!
Вот где чаянья сбылися:
Ничего у пыльных ног,
Только рюмки кипарисов
Узкой скатертью дорог.
И еще,
Под шалью яркой,
Да еще,
В тиши и тьме,
Чернобровая татарка,
Синеглазая Этьме.
Счастлив я
И беззаботен!
Но и счастье
И покой
Я, ей-богу, заработал
Этой раненой рукой.
Да,
Я прожил не играя,
Всё я знал:
И плоть и кровь.
Спой же песню, дорогая,
Про счастливую любовь!
Хлынет синяя улыбка,
Захлестнет веселый рот,
И серебряная рыбка
Между губ ее мелькнет.
Мне бы надо осторожней,
Я запутался, ей-ей,
В этом черном бездорожье
Удивительных бровей.
Эти
чертовские веки...
Этот
чертов синий цвет!
Но в каком, скажите, веке
Был рассудочным поэт?</text><name>Ночной ручей</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from></date_from><text>Вал морской отхлынет и прихлынет,
А река уплывает навеки.
Вот за что, только молодость минет,
Мы так любим печальные реки.
Страшный сон навязчиво мне снится:
Я иду. Путь уводит к безлюдью.
Пролетела полночная птица
И забилась под левою грудью.
Пусть меня положат здесь на отмель
Умирать, вспоминая часами
Обо всем, что Господь у нас отнял,
И о том, что мы отняли сами.</text><name>Вал морской отхлынет и прихлынет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1945</date_from><text>Л. К.
Нам, по правде сказать, в этот вечер
И развлечься-то словно бы нечем:
Ведь пасьянс — это скучное дело,
Книги нет, а лото надоело...
Вьюга, знать, разгуляется к ночи:
За окошком ненастье бормочет,
Ветер что-то невнятное шепчет...
Завари-ка ты чаю покрепче,
Натурального чаю, с малиной:
С ним и ночь не покажется длинной!
Да зажги в этом сумраке хмуром
Лампу ту, что с большим абажуром.
У огня на скамеечке низкой
Мы усядемся тесно и близко
И, чаек попивая из чашек,
Дай-ка вспомним всю молодость нашу,
Всю, от ветки персидской сирени
(Положи-ка мне ложку варенья).
Вспомню я,— мы теперь уже седы,—
Как ты раз улыбнулась соседу,
Вспомнишь ты,— что уж нынче за счеты,—
Как пришел под хмельком я с работы,
Вспомним ласково, по-стариковски,
Нашей дочери русые коски,
Вспомним глазки сынка голубые
И решим, что мы счастливы были,
Но и глупыми всё же бывали...
Постели-ка ты мне на диване:
Может, мне в эту ночь и приснится,
Что ты стала опять озорницей!</text><name>Нам, по правде сказать, в этот вечер...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1917</date_from><text>Так! наконец-то мы в своих владеньях!
Одежду - на пол, тело - на кровать.
Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях
Томиться и страдать!
Дорогой снов, мучительных и смутных,
Бреди, бреди, несовершенный дух.
О, как еще ты в проблесках минутных
И слеп, и глух!
Еще томясь в моем бессильном теле,
Сквозь грубый слой земного бытия
Учись дышать и жить в ином пределе,
Где ты - не я;
Где, отрешен от помысла земного,
Свободен ты... Когда ж в тоске проснусь,
Соединимся мы с тобою снова
В нерадостный союз.
День изо дня, в миг пробужденья трудный,
Припоминаю я твой вещий сон,
Смотрю в окно и вижу серый, скудный
Мой небосклон,
Всё тот же двор, и мглистый, и суровый,
И голубей, танцующих на нем...
Лишь явно мне, что некий отсвет новый
Лежит на всем.</text><name>Сны</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>В степи мирской, печальной и безбрежной,
Таинственно пробились три ключа:
Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,
Кипит, бежит, сверкая и журча.
Кастальский ключ волною вдохновенья
В степи мирской изгнанников поит.
Последний ключ - холодный ключ забвенья,
Он слаще всех жар сердца утолит.</text><name>В степи мирской, печальной и безбрежной...</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from>1974</date_from><text>Я от вас отставал, острова,
И негаданно, и нечаянно, —
Не летела туда голова —
Надоевшая и печальная.
А летела она через мост,
В переулки, печали и улицы, —
Где не горе вставало в рост,
Не сутулясь и не сутуляся.
Там летела, без дела, листва,
Дом стоял, от беды перегруженный,
Я на улице этой привстал,
Слава Богу, тобой разбуженный.</text><name>Острова в океане</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>Забудь опять
Свои надежды;
Об них вздыхать
Судьба невежды;
Она дитя:
Не верь на слово;
Она шутя
Полюбит снова;
Все, что блестит,
Ее пленяет;
Все, что грустит,
Ее пугает;
Так облачко
По небу мчится
Светло, легко;
Оно глядится
В волнах морских
Поочередно;
Но чужд для них
Прошлец свободный;
Он образ свой
Во всех встречает,
Хоть их порой
Не замечает.</text><name></name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1919</date_from><text>Скалы — мозоли земли,
Волны — ловецкие жилы.
Ваши черны корабли,
Путь до бесславной могилы.
Наш буреломен баркас,
В вымпеле солнце гнездится,
Груз — огнезарый атлас —
Брачному миру рядиться.
Спрут и морской однозуб
Стали бесстрашных добычей.
Дали, прибрежный уступ
Помнят кровавый обычай:
С рубки низринуть раба
В снедь брюхоротым акулам.
Наша ли, братья, судьба
Ввериться пушечным дулам!
В вымпеле солнце-орел
Вывело красную стаю;
Мачты почуяли мол,
Снасти — причальную сваю.
Скоро родной материк
Ветром борта поцелует;
Будет ничтожный — велик,
Нищий в венке запирует.
Светлый восстанет певец
звукам прибоем научен
И не изранит сердец
Скрип стихотворных уключин.</text><name>Ловцы</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1908</date_from><text>Сошлись чертовки на перекрестке,
На перекрестке трех дорог
Сошлись к полночи, и месяц жесткий
Висел вверху, кривя свой рог.
Ну, как добыча? Сюда, сестрицы!
Мешки тугие,- вот прорвет!
С единой бровью и с ликом птицы,-
Выходит старшая вперед.
И запищала, заговорила,
Разинув клюв и супя бровь:
"Да что ж, не плохо! Ведь я стащила
У двух любовников - любовь.
Сидят, целуясь.. А я, украдкой,
Как подкачусь, да сразу - хвать!
Небось, друг друга теперь не сладко
Им обнимать да целовать!
А вы, сестрица?" - "Я знаю меру,
Мне лишь была б полна сума
Я у пророка украла веру,-
И он тотчас сошел с ума.
Он этой верой махал, как флагом,
Кричал, кричал... Постой же, друг!
К нему подкралась я тихим шагом -
Да флаг и вышибла из рук!"
Хохочет третья: "Вот это средство!
И мой денечек не был плох:
Я у ребенка украла детство,
Он сразу сник. Потом издох".
Смеясь, к четвертой пристали: ну же,
А ты явилась с чем, скажи?
Мешки тугие, всех наших туже...
Скорей веревку развяжи!
Чертовка мнется, чертовке стыдно...
Сама худая, без лица
"Хоть я безлика, а все ж обидно:
Я обокрала - мудреца.
Жирна добыча, да в жире ль дело!
Я с мудрецом сошлась на грех.
Едва я мудрость стащить успела,-
Он тотчас стал счастливей всех!
Смеется, пляшет... Ну, словом, худо.
Назад давала - не берет.
"Спасибо, ладно! И вон отсюда!"
Пришлось уйти... Еще убьет!
Конца не вижу я испытанью!
Мешок тяжел, битком набит!
Куда деваться мне с этой дрянью?
Хотела выпустить - сидит".
Чертовки взвыли: наворожила!
Не людям быть счастливей нас!
Вот угодила, хоть и без рыла!
Тащи назад! Тащи сейчас!
"Несите сами! Я понесла бы,
Да если люди не берут!"
И разодрались четыре бабы:
Сестру безликую дерут.
Смеялся месяц... И от соблазна
Сокрыл за тучи острый рог.
Дрались... А мудрость лежала праздно
На перекрестке трех дорог.</text><name>Мудрость</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Я судил людей и знаю точно,
что судить людей совсем
несложно -
только погодя бывает тошно,
если вспомнишь как-нибудь
оплошно.
Кто они, мои четыре пуда
мяса, чтоб судить чужое мясо?
Больше никого судить не буду.
Хорошо быть не вождем, а массой.
Хорошо быть педагогом школьным,
иль сидельцем в книжном магазине,
иль судьей... Каким судьей?
футбольным:
быть на матчах пристальным
разиней.
Если сны приснятся этим судьям,
то они во сне кричать не станут.
Ну, а мы? Мы закричим, мы будем
вспоминать былое неустанно.
Опыт мой особенный и скверный -
как забыть его себя заставить?
Этот стих - ошибочный, неверный.
Я неправ. Пускай меня поправят.</text><name>Я судил людей и знаю точно...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Бестужев</author><date_from>1829</date_from><text>Вам, семейство милых братий,
Вам, созвездие друзей,
Жар приветственных объятий
И цветы моих речей!
Вы со мной — и лед сомненья
Растопил отрадный луч,
И невольно песнопенья
Из души пробился ключ!
В благовонном дыме трубок,
Как звезда, несется кубок,
Влажной искрою горя —
Жемчуга и янтаря;
В нем, играя и светлея,
Дышит пламень Прометея,
Как бессмертия заря!
Раздавайся ж, клик заздравной,
Благоденствие, живи
На Руси перводержавной,
В лоне правды и любви!
И слезами винограда
Из чистейшего сребра
Да прольется ей услада
Просвещенья и добра!
Гряньте в чашу звонкой чашей.
Небу взор и другу длань,
Вознесем беседы нашей
Умилительную дань!
Да не будет чужестранцем
Между нами бог ланит,
И улыбкой, и румянцем,
Нас здоровье озарит;
И предмет всемирной ловли,
Счастье резвое, тайком,
Да слетит на наши кровли
Сизокрылым голубком!
Чтоб мы грозные печали
Незаметно промечтали,
Возбуждаемы порой,
На веселье и покой!
Да из нас пылает каждой,
Упитав наукой ум,
Вдохновительною жаждой
Правых дел и светлых дум;
Вечно страху неприступен,
Вечно златом неподкупен,
Безответно горделив
На прельстительный призыв!
Да украсят наши сабли
Эту молнию побед,
Крови пламенные капли
И боев зубчатый след!
Но, подобно чаше пирной
В свежих розанах венца,
Будут искренностью мирной
Наши повиты сердца!
И в сердцах — восторга искры,
Умиления слеза,
И на доблесть чувства быстры,
И порочному — гроза!
Пусть любви могущий гений
Даст нам звездные цветы
И перуны вдохновений
В поцелуе красоты!
Пусть он будет, вестник рая,
Нашей молодости брат,
В пламень жизни подливая
Свой бесценный аромат,
Чтобы с нектаром забвенья
В тихий час отдохновенья
Позабыть у милых ног
Меч и кубок, и венок.</text><name>Тост</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Варлам Шаламов</author><date_from></date_from><text>Кому я письма посылаю,
Кто скажет: другу иль врагу?
Я этот адрес слишком знаю,
И не писать я не могу.
Что ругань? Что благоговенье?
И сколько связано узлов
Из не имеющих хожденья,
Из перетертых старых слов?
Ведь брань подчас тесней молитвы
Нас вяжет накрепко к тому,
Что нам понадобилось в битве,—
Воображенью своему.
Тогда любой годится повод
И форма речи не важна,
Лишь бы строка была как провод
И страсть была бы в ней слышна.</text><name>Кому я письма посылаю...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Я люблю тебя, Дьявол, я люблю Тебя, Бог,
Одному — мои стоны, и другому — мой вздох,
Одному — мои крики, а другому — мечты,
Но вы оба велики, вы восторг Красоты.
Я как туча блуждаю, много красок вокруг,
То на север иду я, то откинусь на юг,
То далеко, с востока, поплыву на закат,
И пылают рубины, и чернеет агат.
О, как радостно жить мне, я лелею поля,
Под дождем моим свежим зеленеет земля,
И змеиностью молний и раскатом громов
Много снов я разрушил, много сжег я домов.
В доме тесно и душно, и минутны все сны,
Но свободно-воздушна эта ширь вышины,
После долгих мучений как пленителен вздох.
О, таинственный Дьявол, о, единственный Бог!</text><name>Бог и Дьявол</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1907</date_from><text>1. Дом Шиллера
Немцы надышали в крошечном покое.
Плотные блондины смотрят сквозь очки.
Под стеклом в витринах тлеют на покое
Бедные бессмертные клочки.
Грязный бюст из гипса белыми очами
Гордо и мертво косится на толпу,
Стены пропитались вздорными речами —
Улица прошла сквозь львиную тропу...
Смотрят с каталогом на его перчатки.
На стенах — портретов мертвое клише,
У окна желтеет жесткою загадкой
Гениальный череп из папье-маше.
В угловом покое тихо и пустынно
(Стаду интересней шиллеровский хлам).
Здесь шагал титан по клетке трехаршинной
И скользил глазами по углам.
Нищенское ложе с рваным одеялом.
Ветхих, серых книжек бесполезный ряд.
Дряхлые портьеры прахом обветшалым
Клочьями над окнами висят.
У стены грустят немые клавикорды.
Спит рабочий стол с чернильницей пустой.
Больше никогда поющие аккорды
Не родят мечты свободной и простой...
Дочь привратницы с ужасною экземой
Ходит следом, улыбаясь, как Пьеро.
Над какою новою поэмой
Брошено его гусиное перо?
Здесь писал и умер Фридрих Шиллер...
Я купил открытку и спустился вниз.
У входных дверей какой-то толстый Миллер
В книгу заносил свой титул и девиз...
2. Дом Гёте
Кто здесь жил — камергер, Дон Жуан иль патриций,
Антикварий, художник, сухой лаборант?
В каждой мелочи — чванство вельможных традиций
И огромный, пытливый и зоркий талант.
Ордена, письма герцогов, перстни, фигуры,
Табакерки, дипломы, печати, часы,
Акварели и гипсы, полотна, гравюры,
Минералы и колбы, таблицы, весы...
Маска Данте, Тарквиний и древние боги,
Бюстов герцогов с женами — целый лабаз.
Со звездой, и в халате, и в лаврах, и в тоге —
Снова Гёте и Гёте — с мешками у глаз.
Силуэты изысканно-томных любовниц,
Сувениры и письма, сухие цветы —
Всё открыто для праздных входящих коровниц
До последней интимно-пугливой черты.
Вот за стеклами шкафа опять панорама:
Шарф, жилеты и туфли, халат и штаны.
Где же локон Самсона и череп Адама,
Глаз медузы и пух из крыла Сатаны?
В кабинете уютно, просторно и просто,
Мудрый Гёте сюда убегал от вещей,
От приемов, улыбок, приветствий и тостов,
От случайных назойливо-цепких клещей.
В тесной спаленке кресло, лекарство и чашка.
«Больше света!» В ответ, наклонившись к нему,
Смерть, смеясь, на глаза положила костяшки
И шепнула: «Довольно! Пожалуйте в тьму...»
В коридоре я замер в смертельной тревоге —
Бледный Пушкин, как тень, у окна пролетел
И вздохнул: «Замечательный домик, ей-богу!
В Петербурге такого бы ты не имел».
3. На могилах
Гёте и Шиллер на мыле и пряжках,
На бутылочных пробках,
На сигарных коробках
И на подтяжках...
Кроме того — на каждом предмете:
Их покровители,
Тетки, родители,
Внуки и дети.
Мещане торгуют титанами...
От тошных витрин, по гранитным горбам,
Пошел переулками странными
К великим гробам.
Мимо групп фабрично-грустных
С сладко-лживыми стишками,
Мимо ангелов безвкусных
С толсто-ровными руками
Шел я быстрыми шагами —
И за грядками нарциссов,
Между темных кипарисов,
Распростерших пыльный креп,
Вырос старый, темный склеп.
Тишина. Полумрак.
В герцогском склепе немец в дворцовой фуражке
Сунул мне в руку бумажку
И спросил за нее четвертак.
«За что?» — «Билет на могилу».
Из кармана насилу-насилу
Проклятые деньги достала рука!
Лакей небрежно махнул на два сундука:
«Здесь покоится Гёте, великий писатель,—
Венок из чистого золота от франкфуртских женщин.
Здесь покоится Шиллер, великий писатель,—
Серебряный новый венок от гамбургских женщин.
Здесь лежит его светлость
Карл-Август с Софией-Луизой,
Здесь лежит его светлость
Франц-Готтлиб-Фридрих-Вильгельм...»
Быть может, было нелепо
Бежать из склепа,
Но я, не дослушав лакея, сбежал,—
Там в склепе открылись дверцы
Немецкого сердца:
Там был народной славы торговый подвал!</text><name>В немецкой Мекке</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1973</date_from><text>Теперь о тех, чьи детские портреты
вперяют в нас неукротимый взгляд:
как в рекруты, забритые в поэты,
те стриженые девочки сидят.
У, чудища, в которых всё нечетко!
Указка им — лишь наущенье звезд.
Не верьте им, что кружева и чёлка.
Под чёлкой — лоб. Под кружевами — хвост.
И не хотят, а притворятся ловко.
Простак любви влюбиться норовит.
Грозна, как Дант, а смотрит, как плутовка.
Тать мглы ночной, «мне страшно!» — говорит.
Муж несравненный! Удели ей ада.
Терзай, покинь, всю жизнь себя кори.
Ах, как ты глуп! Ей лишь того и надо:
дай ей страдать — и хлебом не корми!
Твоя измена ей сподручней ласки.
Когда б ты знал, прижав ее к груди:
всё, что ты есть, она предаст огласке
на столько лет, сколь есть их впереди.
Кто жил на белом свете и мужского
был пола, знает, как судьба прочна
в нас по утрам: иссохло в горле слово,
жить надо снова, ибо ночь прошла.
А та, что спит, смыкая пуще веки,—
что ей твой ад, когда она в раю?
Летит, минуя там, в надзвездном верхе,
твой труд, твой долг, твой грех, твою семью.
А всё ж — пора. Стыдясь, озябнув, мучась,
напялит прах вчерашнего пера
и — прочь, одна, в бесхитростную участь
жить, где жила, где жить опять пора.
Те, о которых речь, совсем иначе
встречают день. В его начальной тьме,
о, их глаза,— как рысий фосфор, зрячи,
и слышно: бьется сильный пульс в уме.
Отважно смотрит! Влюблена в сегодня!
Вчерашний день ей не в науку. Ты —
здесь ни при чем. Ее душа свободна.
Ей весело, что листья так желты.
Ей важно, что тоскует звук о звуке.
Что ты о ней — ей это всё равно.
О муке речь. Но в степень этой муки
тебе вовек проникнуть не дано.
Ты мучил женщин, ты был смел и волен,
вчера шутил — уже не помнишь с кем.
Отныне будешь, славный муж и воин,
там, где Лаура, Беатриче, Керн.
По октябрю, по болдинской аллее
уходит вдаль, слезы не обронив,—
нежнее женщин и мужчин вольнее,
чтоб заплатить за тех и за других.</text><name>Теперь о тех, чьи детские портреты...</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>Стихотворец - миротворец,
Мира стройного творец.
В этом мире тихой лире
Внемлют старец и юнец.
Стихотворец - громовержец,
Рифма - молний пересверк!
Он ее в колчане держит,
Он тирана ниспроверг!
Он и лучник, и борец,
Прямо скажем - многоборец,
Ратоборец! Ну, заборист!
Просто-напросто храбрец!
Стихотворец - эрудит,
Где он только не бывает!
Щец жена ему наварит
И детишек народит.
Не гляди, что сед и лыс!
Стихотворец кость обгрыз,
Замечанье сделал Уле
За качание на стуле.</text><name>Стихотворец</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Озеров</author><date_from></date_from><text>Сквозь пламень строк душа пропущена.
Ну, а царей-то помним много ли?
Из Александров — только Пушкина,
Из Николаев — только Гоголя.</text><name>Сквозь пламень строк душа пропущена...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1910</date_from><text>Набив закусками вощеную бумагу,
Повесивши на палки пиджаки,
Гигиеническим, упорно мерным шагом
Идут гулять немецкие быки.
Идут за полной порцией природы:
До горной башни «с видом» и назад,
А рядом их почтенные комоды
Подоткнутыми юбками шумят.
Увидят виллу с вычурной верандой,
Скалу, фонтан иль шпица в кружевах —
Откроют рты и, словно по команде,
Остановясь, протянут сладко: «Ах!»
Влюбленные, напыживши ланиты,
Волочат раскрахмаленных лангуст
И выражают чувство деловито
Давлением локтей под потный бюст.
Мальчишки в галстучках, сверкая глянцем ваксы,
Ведут сестер с платочками в руках.
Все тут: сознательно гуляющие таксы
И сосуны с рожками на шнурках.
Идет ферейн «Любителей прогулок»,
Под жидкий марш откалывая шаг.
Десятков семь орущих, красных булок,
Значки, мешки и посредине флаг.
Деревья ропщут. Мягко и лениво
Смеется в небе белый хоровод,
А на горе ждет двадцать бочек пива
И с колбасой и хлебом — пять подвод.</text><name>Ins Grune</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1870</date_from><text>Я ее победил, роковую любовь,
Я убил ее, злую змею,
Что без жалости, жадно пила мою кровь,
Что измучила душу мою!
Я свободен, спокоен опять —
Но не радостен этот покой.
Если ночью начну я в мечтах засыпать,
Ты сидишь, как бывало, со мной.
Мне мерещатся снова они —
Эти жаркие летние дни,
Эти долгие ночи бессонные,
Безмятежные моря струи,
Разговоры и ласки твои,
Тихим смехом твоим озаренные.
А проснуся я: ночь, как могила, темна,
И подушка моя холодна,
И мне некому сердца излить.
И напрасно молю я волшебного сна,
Чтоб на миг мою жизнь позабыть.
Если ж многие дни без свиданья пройдут,
Я тоскую, не помня измен и обид;
Если песню, что любишь ты, вдруг запоют,
Если имя твое невзначай назовут,—
Мое сердце, как прежде, дрожит!
Укажи же мне путь, назови мне страну,
Где прошедшее я прокляну,
Где бы мог не рыдать я с безумной тоской
В одинокий полуночный час,
Где бы образ твой, некогда мне дорогой,
Побледнел и погас!
Куда скрыться мне?— Дай же ответ!!.
Но ответа не слышно, страны такой нет,
И, как перлы в загадочной бездне морей,
Как на небе вечернем звезда,
Против воли моей, против воли твоей,
Ты со мною везде и всегда!</text><name>Я ее победил, роковую любовь...</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1917</date_from><text>О будущем своем ребенке
Всю зиму промечтала ты
И молча шила распашонки
С утра до ранней темноты.
Как было радостно и чисто,
Две жизни в сердце затая,
Наперстком сглаживать батиста
Слегка неровные края...
И так же скромно и безвестно
Одна по Пресне ты прошла,
Когда весною гробик тесный
Сама на кладбище снесла.</text><name>О будущем своем ребенке...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1927</date_from><text>В небе грозно бродят тучи,
закрываю Данте я...
В сумрак стройный и дремучий
входит комната моя...
Часто-часто сердце кличет
в эти злые вечера:
Беатриче, Беатриче,
неизвестная сестра...
Почему у нас не могут
так лелеять и любить?
Даже радость и тревогу
не укроешь от обид...
Почему у нас не верят,
а позорно и смешно
так любить, как Алигьери
полюбил тебя — давно?..
Тупорылыми словами
может броситься любой,
заклеймили сами, сами
эту строгую любовь...
И напрасно сердце кличет,
затихая ввечеру,
Беатриче, Беатриче,
непонятную сестру.</text><name>Беатриче</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1929</date_from><text>Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика.
Не воспитанный с детства в охотничьих играх,
Мой герой не ходил за Чукотку на котика
И не целился в глаз полосатого тигра.
И норд-ост не трепал его пышные волосы
Под оранжевым парусом легкой шаланды.
Он не шел открывать неоткрытые полюсы,
Не скрывал по ущельям тюки контрабанды.
Словом - личность по части экзотики куцая,
Для цветистых стихов приспособлена плохо.
Он ходил в рядовых при большой революции,
Подпирая плечом боевую эпоху.
Сыпняками, тревогами, вошью изглоданный,
По дорогам войны, от Читы до Донбасса,
Он ходил - мировой революции подданный,
Безыменный гвардеец восставшего класса.
Он учился в огне, под знаменами рваными,
В боевой суматохе походных становий,
Чтобы, строя заводы, орудуя планами,
И винтовку и сердце держать наготове.
И совсем не беда, что густая романтика
Не жила в этом жестком, натруженном теле.
Он мне дорог от сердца до красного бантика,
До помятой звезды на армейской шинели.</text><name>Герой</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1910</date_from><text>О, Рахиль, твоя походка
Отдается в сердце четко...
Голос твой — как голубь кроткий,
Стан твой — тополь на горе,
И глаза твои — маслины,
Так глубоки, так невинны,
Как... (нажал на все пружины —
Нет сравненья в словаре!)
Но жених твой... Гром и пушка!
Ты и он — подумай, душка:
Одуванчик и лягушка,
Мотылек и вурдалак.
Эти жесты и улыбки,
Эти брючки, эти штрипки...
Весь до дна, как клейстер, липкий —
Мелкий маклер и пошляк.
Но, дитя, всего смешнее,
Что в придачу к Гименею
Ты такому дуралею
Триста тысяч хочешь дать...
О, Рахиль, царица Вильны!
Мысль и логика бессильны,—
Этот дикий ребус стильный
И Спинозе не понять.</text><name>Виленский ребус</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1924</date_from><text>Я спросил сегодня у менялы,
Что даёт за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное "люблю"?
Я спросил сегодня у менялы,
Легче ветра, тише Ванских струй,
Как назвать мне для прекрасной Лалы
Слово ласковое "поцелуй"?
И ещё спросил я у менялы,
В сердце робость глубже притая,
Как сказать мне для прекрасной Лалы,
Как сказать ей, что она "моя"?
И ответил мне меняла кратко:
О любви в словах не говорят,
О любви вздыхают лишь украдкой,
Да глаза, как яхонты, горят.
Поцелуй названья не имеет,
Поцелуй не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи рдеют,
Лепестками тая на губах.
От любви не требуют поруки,
С нею знают радость и беду.
"Ты - моя" сказать лишь могут руки,
Что срывали чёрную чадру.</text><name>Я спросил сегодня у менялы...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1760</date_from><text>В сем доме жительство имеет писарь Сава.
Простерлася его по всей России слава.
Вдовы и сироты всеместно это врут,
Что он слезами их себе наполнил пруд
И рек пруда ко украшенью
И плачущих ко утешенью:
«Да будет огород у сих моих палат!»
И стал на месте сем великий вертоград.</text><name>Вывеска</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1945</date_from><text>Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире
До конца его дней -
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.
Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.
Я - где крик петушиный
На заре по росе;
Я - где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.
Где - травинку к травинке -
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
Летом горького года
Я убит. Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за н и м уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался о н?
Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
Даже мертвому, - как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она -
Спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.
Мы - что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память -
Кто завидует ей?
Нашим прахом по праву
Овладел чернозем.
Наша вечная слава -
Невеселый резон.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Нам - отрада одна,
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мертвых проклятье -
Эта кара страшна.
Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно -
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной, -
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить...
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже?
Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой:
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг.
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне!
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.
Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.
Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, -
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот - еще под Москвой...
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!
В городах миллионных,
В селах, дома - в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу...
Я вам жить завещаю -
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать - горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать - не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, - счастье свое, -
В память воина-брата,
Что погиб за нее.</text><name>Я убит подо Ржевом</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1879</date_from><text>Отчалила лодка. Чуть брезжил рассвет...
В ушах раздавался прощальный привет,
Дышал он нежданною лаской...
Свинцовое море шумело кругом...
Всё это мне кажется сладостным сном,
Волшебной, несбыточной сказкой!
О нет, то не сон был! В дали голубой
Две белые чайки неслись над водой,
И серые тучки летели,—
И всё, что сказать я не мог и не смел,
Кипело в душе... и восток чуть алел,
И волны шумели, шумели!..</text><name>Отчалила лодка. Чуть брезжил рассвет...</name><date_to>1879</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1938</date_from><text>Ты в пустыню меня послала,-
никаких путей впереди.
Ты оставила и сказала:
- Проверяю тебя. Иди.
Что ж, я шла... Я шла как умела.
Выло страшно и горько,- прости!
Оборвалась и обгорела,
истомилась к концу пути.
Я не знала, зачем ты это
испытание мне дала.
Я не спрашивала ответа:
задыхалась, мужала, шла.
Вот стою пред тобою снова -
прямо в сердце мое гляди.
Повтори дорогое слово:
- Доверяю тебе. Иди.</text><name>Ты в пустыню меня послала...</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1827</date_from><text>Гонители, он - ваш! вам плески и хвала!
Терзайте клеветой его дела земные,
Но не сорвать венка вам с славного чела,
Но не стереть с груди вам раны боевые!</text><name>На смерть N.N.</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1944</date_from><text>Мужик в землянке прорубал оконце:
Невесело сидеть в кромешной мгле!
Под заступом, как маленькие солнца,
Блестят крупинки золота в земле.
Мужик, сопя, презрительно наступит
На золото тяжелою пятой.
На что оно? Ужо он в лавке купит
На пятачок сусали золотой.
Ведь мужику-то лень и наклониться,
А тут копай его да спину гни...
Настанет праздник — вся его божница
Сусалью заблистает без возни!</text><name>Золото</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Химера самосохраненья!
О, разве можно сохранить
Невыветренными каменья
И незапутанною нить!
Но ежели по чьей-то воле
Убережешься ты один
От ярости и алкоголя,
Рождающих холестерин;
От совести, от никотина,
От каверзы и от ружья,—
Ведь все равно невозвратима
Незамутненность бытия.
Но есть возвышенная старость,
Что грозно вызревает в нас,
И всю накопленную ярость
Приберегает про запас,
Что ждет назначенного срока
И вдруг отбрасывает щит.
И тычет в нас перстом пророка
И хриплым голосом кричит.</text><name>Химера самосохраненья!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1917</date_from><text>На тротуарах истолку
С стеклом и солнцем пополам,
Зимой открою потолку
И дам читать сырым углам.
Задекламирует чердак
С поклоном рамам и зиме,
К карнизам прянет чехарда
Чудачеств, бедствий и замет.
Буран не месяц будет месть,
Концы, начала заметет.
Внезапно вспомню: солнце есть;
Увижу: свет давно не тот.
Галчонком глянет Рождество,
И разгулявшийся денек
Прояснит много из того,
Что мне и милой невдомек.
В кашне, ладонью заслонясь,
Сквозь фортку крикну детворе:
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?
Кто тропку к двери проторил,
К дыре, засыпанной крупой,
Пока я с Байроном курил,
Пока я пил с Эдгаром По?
Пока в Дарьял, как к другу, вхож,
Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,
Я жизнь, как Лермонтова дрожь,
Как губы в вермут окунал.</text><name>Про эти стихи</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Мурка, не ходи, там сыч
На подушке вышит,
Мурка серый, не мурлычь,
Дедушка услышит.
Няня, не горит свеча,
И скребутся мыши.
Я боюсь того сыча,
Для чего он вышит?</text><name>Мурка, не ходи, там сыч...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes></themes><author>Вильгельм Кюхельбекер</author><date_from>1816</date_from><text>Ветер протек по вершинам дерев; дерева зашатались -
Лист под ногою шумит; по синему озеру лебедь
Уединенный плывет; на холмах и в гулкой долине
Смолкнули птицы.
Солнце, чуть выглянув, скроется тотчас: луч его хладен.
Все запустело вокруг. Уже отголосок не вторит
Песней жнецов; по дороге звенит колокольчик унылый;
Дым в отдаленьи.
Путник, закутанный в плащ, спешит к молчаливой деревне.
Я одинокий брожу. К тебе прибегаю, Природа!
Матерь, в объятья твои! согрей, о согрей мое сердце,
Нежная матерь!
Рано для юноши осень настала.- Слезу сожаленья,
Други! я умер душою: нет уже прежних восторгов,
Нет и сладостных прежних страданий - всюду безмолвье,
Холод могилы!</text><name>Осень</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1972</date_from><text>Мой Tелемак,
Tроянская война
окончена. Кто победил - не помню.
Должно быть, греки: столько мертвецов
вне дома бросить могут только греки...
И все-таки ведущая домой
дорога оказалась слишком длинной,
как будто Посейдон, пока мы там
теряли время, растянул пространство.
Мне неизвестно, где я нахожусь,
что предо мной. Какой-то грязный остров,
кусты, постройки, хрюканье свиней,
заросший сад, какая-то царица,
трава да камни... Милый Телемак,
все острова похожи друг на друга,
когда так долго странствуешь; и мозг
уже сбивается, считая волны,
глаз, засоренный горизонтом, плачет,
и водяное мясо застит слух.
Не помню я, чем кончилась война,
и сколько лет тебе сейчас, не помню.
Расти большой, мой Телемак, расти.
Лишь боги знают, свидимся ли снова.
Ты и сейчас уже не тот младенец,
перед которым я сдержал быков.
Когда б не Паламед, мы жили вместе.
Но может быть и прав он: без меня
ты от страстей Эдиповых избавлен,
и сны твои, мой Телемак, безгрешны.</text><name>Одиссей Телемаку</name><date_to>1972</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1912</date_from><text>Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
Не дыша.
Снится - снова я мальчик, и снова любовник,
И овраг, и бурьян.
И в бурьяне - колючий шиповник,
И вечерний туман.
Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.
Этот голос - он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам,
Хоть во сне, твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам.</text><name></name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>На скамье, в тени прозрачной
Тихо шепчущих листов,
Слышу - ночь идет, и - слышу
Перекличку петухов.
Далеко мелькают звезды,
Облака озарены,
И дрожа тихонько льется
Свет волшебный от луны.
Жизни лучшие мгновенья -
Сердца жаркие мечты,
Роковые впечатленья
Зла, добра и красоты;
Все, что близко, что далеко,
Все, что грустно и смешно,
Все, что спит в душе глубоко,
В этот миг озарено.
Отчего ж былого счастья
Мне теперь ничуть не жаль,
Отчего былая радость
Безотрадна, как печаль,
Отчего печаль былая
Так свежа и так ярка?-
Непонятное блаженство!
Непонятная тоска!</text><name>Лунный свет</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1912</date_from><text>Георгию Иванову
В желтой гостиной, из серого клена, с обивкою шелковой,
Ваше сиятельство любит по вторникам томный журфикс.
В дамской венгерке комичного цвета, коричнево-белковой,
Вы предлагаете тонкому обществу ирисный кэкс,
Нежно вдыхая сигары эрцгерцога абрис фиалковый...
Ваше сиятельство к тридцатилетнему - модному - возрасту
Тело имеете универсальное... как барельеф...
Душу душистую, тщательно скрытую в шелковом шелесте,
Очень удобную для проституток и для королев...
Впрочем, простите мне, Ваше сиятельство, алые шалости...
Вашим супругом, послом в Арлекинии, ярко правительство:
Ум и талант дипломата суть высшие качества...
Но для меня, для безумца, его аристотельство,
Как и поэзы мои для него,- лишь чудачество...
Самое ж лучшее в нем, это - Ваше сиятельство!</text><name>Диссона</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1953</date_from><text>Разутюжила платье и ленты. С платочком
К материнским духам... И шумит. И поет.
Ничего не поделаешь, выросла дочка —
Комсомольский значок и шестнадцатый год.
— Ты куда собралась?— я спросить ее вправе.
— Мама знает,— тряхнула она головой.
— Мама — мамой. Но что ж ты со мною лукавишь?
Я ведь, девочка, тоже тебе не чужой!—
А Татьяна краснеет. Вовек не забыть ей
То, о чем я сейчас так случайно спросил.
У девчонки сегодня большое событье —
Первый раз ее мальчик в театр пригласил.
Кто такой? Я смотрю мимо глаз ее, на пол.
Парень славный и дельный. Но тихая грусть
Заполняет мне душу.— Ты сердишься, папа?
— Что ты, дочка! Иди. Я совсем не сержусь.
Белый фартук нарядный надела она.
Звучно хлопнула дверь. Тишина.
Почему же так грустно? Что выросла Таня?
А ведь Танина мама, чей смех по весне
Так же звонок и светел, как в юности ранней,
Все порой еще девочкой кажется мне.
Долго тянется вечер — секунды заметней...
Я сижу, вспоминая сквозь тысячи дней,
Был ли бережен с тою, шестнадцатилетней,
С полудетскою, с первой любовью моей.</text><name>Дочь</name><date_to>1953</date_to></item><item><themes><item>Спортивные</item></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from></date_from><text>Все-таки
Разрешилось,
Больше терпеть не могла,
Гнев положила на милость.
Слышите:
Градус тепла!
И через зимние рамы
Школьный доносится гам,
К небу возносятся гаммы,
Чтенье идет по слогам.
И на спортивных площадках
Лед под покровом воды
В трещинках, в опечатках,
Будто цыплячьи следы.
Знаете, что это значит?
Это ведь он, наконец,
Прямо над лужами скачет
Градус тепла, как птенец.
Что уж он хочет, малютка,
Как уж он будет расти,
Как уж до первопутка
Он ухитрится дойти -
Кто его знает! Но радость
Всем нам весна принесла.
Вы понимаете: градус,
Благостный
Градус
Тепла!</text><name>Градус тепла</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Комсоргу Брестской крепости
Самвелу Матевосяну
За каждый букет и за каждый цветок
Я людям признателен чуть не до гроба.
Люблю я цветы! Но средь них особо
Я эту вот розу в душе сберег.
Громадная, гордая, густо-красная,
Благоухая, как целый сад,
Стоит она, кутаясь в свой наряд,
Как-то по-царственному прекрасная.
Ее вот такою взрастить сумел,
Вспоив голубою водой Севана,
Солнцем и песнями Еревана,
Мой жизнерадостный друг Самвел.
Девятого мая, в наш день солдатский,
Спиной еще слыша гудящий ИЛ,
Примчался он, обнял меня по-братски
И это вот чудо свое вручил.
Сказал: - Мы немало дорог протопали,
За мир, что дороже нам всех наград,
Прими же цветок как солдат Севастополя
В подарок от брестских друзей-солдат.
Прими, дорогой мой, и как поэт,
Этот вот маленький символ жизни.
И в память о тех, кого с нами нет,
Чьей кровью окрашен был тот рассвет -
Первый военный рассвет Отчизны.
Стою я и словно бы онемел...
Сердце вдруг сладкой тоскою сжало.
Ну, что мне сказать тебе, друг Самвел?!
Ты так мою душу сейчас согрел...
Любого спасибо здесь будет мало!
Ты прав: мы немало прошли с тобой,
И все же начало дороги славы -
У Бреста. Под той крепостной стеной,
Где принял с друзьями ты первый бой,
И люди об этом забыть не вправе!
Чтоб миру вернуть и тепло, и смех,
Вы первыми встали, голов не пряча,
А первым всегда тяжелее всех
Во всякой беде, а в войне - тем паче!
Мелькают рассветы минувших лет,
Словно костры у крутых обочин.
Но нам ли с печалью смотреть им вслед?!
Ведь жаль только даром прошедших лет,
А если с толком - тогда не очень!
Вечер спускается над Москвой,
Мягко долив позолоты в краски,
Весь будто алый и голубой,
Праздничный, тихий и очень майский.
Но вот в эту вешнюю благодать
Салют громыхнул и цветисто лопнул,
Как будто на звездный приказ прихлопнул
Гигантски-огненную печать.
То гром, то минутная тишина,
И вновь, рассыпая огни и стрелы,
Падает радостная волна,
Но ярче всех, в синем стекле окна -
Пламенно-алый цветок Самвела!
Как маленький факел горя в ночи,
Он словно растет, обдавая жаром.
И вот уже видно, как там, в пожарах,
С грохотом падают кирпичи,
Как в вареве, вздыбленном, словно конь,
Будто играя со смертью в жмурки,
Отважные, крохотные фигурки,
Перебегая, ведут огонь.
И то, как над грудой камней и тел,
Поднявшись навстречу свинцу и мраку,
Всех, кто еще уцелеть сумел,
Бесстрашный и дерзкий комсорг Самвел
Ведет в отчаянную атаку.
Но, смолкнув, погасла цветная вьюга,
И скрылось видение за окном.
И только горит на столе моем
Пунцовая роза - подарок друга.
Горит, на взволнованный лад настроив,
Все мелкое прочь из души гоня,
Как отблеск торжественного огня,
Навечно зажженного в честь героев!</text><name>Роза друга</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1915</date_from><text>Н.В.Н.
Всё мне видится Павловск холмистый,
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый,
Ведь его не забыть никогда.
Как в ворота чугунные въедешь,
Тронет тело блаженная дрожь,
Не живешь, а ликуешь и бредишь
Иль совсем по-иному живешь.
Поздней осенью свежий и колкий
Бродит ветер, безлюдию рад.
В белом инее черные елки
На подтаявшем снеге стоят.
И, исполненный жгучего бреда,
Милый голос, как песня, звучит,
И на медном плече Кифареда
Красногрудая птичка сидит.</text><name>Всё мне видится Павловск холмистый...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1944</date_from><text>Такой ты мне привиделась когда-то:
Молочный снег, яичная заря.
Косые ребра будки полосатой
Чиновничья припрыжка снегиря.
Я помню чай в кустодиевском блюдце,
И санный путь, чуть вьюга улеглась,
И капли слез, которые не льются
Из светло-серых с поволокой глаз...
Что ж! Прав и я: бродяга — дым становий,
А полководец — жертвенную кровь
Любил в тебе... Но множество Любовей
Слилось в одну великую любовь!</text><name>Такой ты мне привиделась когда-то...</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Как второе пришествие,
Как сто крыльев на взлете,
О веселое сумасшествие
Торжествующей плоти!..
Нежность
До первозданного
Побледнения лика,
До глухого, гортанного
Лебединого клика.
И восторг
До отчаянья,
До высокого очень,
До немого молчания,
До безмолвия ночи.
Лебедь
Крылья разбросила,
Замедляя движенье...
Как на заводи озера,
Ты - мое отраженье.</text><name>Как второе пришествие...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1893</date_from><text>В родной семье певцов почтен не будешь ты
Ни шумной славою, ли славой долговечной;
Но ты оставишь след возвышенной мечты,
И скорби искренней, и думы человечной.</text><name>Себе</name><date_to>1893</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Собираясь на север, домой,
Сколько раз наяву и во сне
Вспоминал я о статной, прямой
Красноперой карельской сосне.
Величав ее сказочный рост.
Да она и растет на горе.
По ночам она шарит меж звезд
И пылает огнем на заре.
Вспоминал я, как в зимнем бору,
Без ветвей от верхушек до пят,
Чуть качаясь в снегу на ветру,
Корабельные сосны скрипят.
А когда наступает весна,
Молодеют, краснеют стволы.
И дремучая чаща пьяна
От нагревшейся за день смолы.</text><name>Корабельные сосны</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1907</date_from><text>Пока над мертвыми людьми
Один ты не уснул, дотоле
Цепями ржавыми греми
Из башни каменной о воле.
Да покрывается чело,-
Твое чело, кровавым потом.
Глаза сквозь мутное стекло -
Глаза - воздетые к высотам.
Нальется в окна бирюза,
Воздушное нальется злато.
День - жемчуг матовый - слеза -
Течет с восхода до заката.
То серый сеется там дождь,
То - небо голубеет степью.
Но здесь ты, заключенный вождь,
Греми заржавленною цепью.
Пусть утро, вечер, день и ночь -
Сойдут - лучи в окно протянут:
Сойдут - глядят: несутся прочь.
Прильнут к окну - и в вечность канут.</text><name>Пока над мертвыми людьми...</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>На пороге двадцатой весны
Снятся людям хорошие сны.
Снятся грозы, и летний день,
И застенчивая сирень.
Снятся фильм и ночная звезда,
И целинные поезда,
Пальма снится, и горный грот,
Снится легкий, как пух, зачет.
Снится все: и свиданья час,
И смешинки любимых глаз,
Снятся матчи и гул ракет,
Даже дети, которых нет.
На пороге двадцатой весны
Мне не снились такие сны.
В эту пору в тугих бинтах
Я валялся в госпиталях.
Снов не видел тогда ни я,
Ни гвардейцы - мои друзья.
Потому, что под тяжкий гром
Спали люди чугунным сном.
Но хотя мы там не могли
Видеть этих хороших снов,
Мы их все для вас сберегли,
Пронеся сквозь огни боев.
Донесли в вещевых мешках
Вместе с кладью простой своей.
Вот вам вздох и сирень в цветах -
Вам по двадцать и вам нужней!
Далеко позади война.
Нынче мир над страной и весна...
В переулках садов аромат,
Спят ребята, девчата спят.
Спят под звездами всей страны,
Им хорошие снятся сны.
Спите! Добрый привет вам шлю,
Я вас очень сейчас люблю!
За отсутствие пошлых драм,
За мечты и любовь к стихам,
За дела, что для вас легки
Там, где ежатся старики.
Да за то, что я вижу в вас,
Будто в зеркале давних дней,
Крылья, битвы, горячность фраз
Комсомольской души моей!
Кружит ветер вдоль всей страны
Паутинками ваши сны.
Как дневальный в полночный час,
Я незримо пройду средь вас.
Друг ваш добрый и старший брат,
Я поглажу чубы ребят,
И у девушек в головах
Я поставлю сады в цветах.
С неба сыплется звездопад...
Спят девчата, ребята спят...
На пороге двадцатой весны
Пусть красивые снятся сны!
Спите! Добрый привет вам шлю.
Я вас очень сейчас люблю!</text><name>На пороге двадцатой весны</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Про море</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1840</date_from><text>(Из Цедлица)
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
Не гнутся высокие мачты,
На них флюгера не шумят,
И молча в открытые люки
Чугунные пушки глядят.
Не слышно на нем капитана,
Не видно матросов на нем;
Но скалы, и тайные мели,
И бури ему нипочем.
Есть остров на том океане -
Пустынный и мрачный гранит;
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт.
Зарыт он без почестей бранных
Врагами в сыпучий песок,
Лежит на нем камень тяжелый,
Чтоб встать он из гроба не мог.
И в час его грустной кончины,
В полночь, как свершается год,
К высокому берегу тихо
Воздушный корабль пристает.
Из гроба тогда император,
Очнувшись, является вдруг;
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук.
Скрестивши могучие руки,
Главу опустивши на грудь,
Идет и к рулю он садится
И быстро пускается в путь.
Несется он к Франции милой,
Где славу оставил и трон,
Оставил наследника-сына
И старую гвардию он.
И только что землю родную
Завидит во мраке ночном,
Опять его сердце трепещет
И очи пылают огнем.
На берег большими шагами
Он смело и прямо идет,
Соратников громко он кличет
И маршалов грозно зовет.
Но спят усачи-гренадеры -
В равнине, где Эльба шумит,
Под снегом холодным России,
Под знойным песком пирамид.
И маршалы зова не слышат:
Иные погибли в бою,
Другие ему изменили
И продали шпагу свою.
И, топнув о землю ногою,
Сердито он взад и вперед
По тихому берегу ходит,
И снова он громко зовет:
Зовет он любезного сына,
Опору в превратной судьбе;
Ему обещает полмира,
А Францию только себе.
Но в цвете надежды и силы
Угас его царственный сын,
И долго, его поджидая,
Стоит император один -
Стоит он и тяжко вздыхает,
Пока озарится восток,
И капают горькие слезы
Из глаз на холодный песок,
Потом на корабль свой волшебный,
Главу опустивши на грудь,
Идет и, махнувши рукою,
В обратный пускается путь.</text><name>Воздушный корабль</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes><item>О природе</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>(Из Роберта Бернса)
В горах мое сердце... Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
Прощай, моя родина! Север, прощай,-
Отечество славы и доблести край.
По белому свету судьбою гоним,
Навеки останусь я сыном твоим!
Прощайте, вершины под кровлей снегов,
Прощайте, долины и скаты лугов,
Прощайте, поникшие в бездну леса,
Прощайте, потоков лесных голоса.
В горах мое сердце... Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу!</text><name>В горах мое сердце</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1977</date_from><text>Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали - два притопа, три прихлопа,
Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб,-
И мир ударило в озноб
От этого галопа.
Шальные пули злы, слепы и бестолковы,
А мы летели вскачь - они за нами влет.
Расковывались кони, и горячие подковы
Летели в пыль на счастье тем, кто их потом найдет.
Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы и мысли на бегу,
А ветер дул - и расправлял нам кудри,
И расплетал извилины в мозгу.
Ни бегство от огня, ни страх погони ни при чем,
А Время подскакало, и Фортуна улыбалась,
И сабли седоков скрестились с солнечным лучом,-
Седок - поэт, а конь - пегас.
Пожар померк, потом погас,
А скачка разгоралась.
Еще не видел свет подобного аллюра, -
Копыта били дробь, трезвонила капель.
Помешанная на крови слепая пуля-дура
Прозрела, поумнела вдруг и чаще била в цель.
И кто кого - азартней перепляса,
И кто скорее - в этой скачке опоздавших нет,
А ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Удача впереди и исцеление больным,
Впервые скачет Время напрямую - не по кругу,
Обещанное "завтра" будет горьким и хмельным.
Легко скакать, врага видать,
И друга тоже - благодать!
Судьба летит по лугу!
Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули -
Замешкалась она, забыв махнуть косой,-
Уже не догоняли нас и отставали пули...
Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?
Пел ветер все печальнее и глуше,
Навылет Время ранено, досталось и Судьбе.
Ветра и кони, и тела и души
Убитых выносили на себе.</text><name>Пожары</name><date_to>1977</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1890</date_from><text>Зной - и все в томительном покое -
В пятнах света тени спят в аллее...
Только чуткой чудится лилее,
Что гроза таится в этом зное.
Бледная, поникла у балкона -
Ждет грозы,- и грезится ей, бедной,
Что далекой бури призрак бледный
Стал темнеть в лазури небосклона...
Грезы лета кажутся ей былью,-
Гроз и бурь она еще не знает,
Ждет... зовет... и жутко замирает,
Золотой осыпанная пылью...</text><name>Зной - и все в томительном покое...</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Друг, за чашу благодарствуй,
Небо я держу в руке,
Горный воздух государства
Пью на Цейском леднике.
Здесь хранит сама природа
Явный след былых времен -
Девятнадцатого года
Очистительный озон.
А внизу из труб Садона
Сизый тянется дымок,
Чтоб меня во время оно
Этот холод не увлек.
Там под крышами, как сетка,
Дождик дышит и дрожит,
И по нитке вагонетка
Черной бусиной бежит.
Я присутствую при встрече
Двух времен и двух высот,
И колючий снег на плечи
Старый Цее мне кладет.</text><name>Цейский ледник</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Демьян Бедный</author><date_from>1908</date_from><text>С тревогой жуткою привык встречать я день
Под гнетом черного кошмара.
Я знаю: принесет мне утро бюллетень
О тех, над кем свершилась кара,
О тех, к кому была безжалостна судьба,
Чей рано пробил час урочный,
Кто дар последний взял от жизни - два столба,
Вверху скрепленных плахой прочной.
Чем ближе ночь к концу, тем громче сердца стук...
Рыдает совесть, негодуя...
Тоскует гневный дух... И, выжимая звук
Из уст, искривленных злой судорогой мук,
Шепчу проклятия в бреду я!
Слух ловит лязг цепей и ржавой двери скрип...
Безумный вопль... шаги... смятенье...
И шум борьбы, и стон... и хрип, животный хрип...
И тела тяжкое паденье!
Виденья страшные терзают сердце мне
И мозг отравленный мой сушат,
Бессильно бьется мысль... Мне душно... Я в огне...
Спасите! В этот час в родной моей стране
Кого-то где-то злобно душат!
Кому-то не раскрыть безжизненных очей:
Остывший в петле пред рассветом,
Уж не проснется он и утренних лучей
Не встретит радостным приветом!..</text><name>С тревогой жуткою привык встречать я день...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1877</date_from><text>Светает... Не в силах тоски превозмочь,
Заснуть я не мог в эту бурную ночь.
Чрез реки, и горы, и степи простор
Вас, братья далекие, ищет мой взор.
Что с вами? Дрожите ли вы под дождем
В убогой палатке, прикрывшись плащом,
Вы стонете ль в ранах, томитесь в плену,
Иль пали в бою за родную страну,
И жизнь отлетела от лиц дорогих,
И голос ваш милый навеки затих?..
О господи! лютой пылая враждой,
Два стана давно уж стоят пред тобой;
О помощи молят тебя их уста,
Один за Аллаха, другой за Христа;
Без устали, дружно во имя твое
Работают пушка, и штык, и ружье...
Но, боже! один ты, и вера одна,
Кровавая жертва тебе не нужна.
Яви же борцам негодующий лик,
Скажи им, что мир твой хорош и велик,
И слово забытое братской любви
В сердцах, омраченных враждой, оживи!</text><name>Братьям</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1908</date_from><text>О люди жалкие, бессильные,
Интеллигенции отброс,
Как ваши речи злы могильные,
Как пуст ваш ноющий вопрос!
Не виновата в том крестьянская
Многострадальная среда,
Что в вас сочится кровь дворянская,
Как перегнившая вода.
Что вы, порывами томимые,
Для жизни слепы и слабы,
Что вы, собой боготворимые,
Для всех пигмеи и рабы.
Как вы смешны с тоской и мукою
И как несносны иногда...
Поменьше грез, рожденных скукою,
Побольше дела и труда!</text><name>О люди жалкие, бессильные...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1926</date_from><text>Уже хочу единым словом,
Как приговор, итоги счесть.
Завидую мужьям суровым,
Что обменяли жизнь на честь.
Одни из рук матросов рьяно
Свою без слез приняли мзду.
Другим - златопогонщик пьяный
На теле вырезал звезду.
Не даровал скупой мой рок
Расстаться с юностью героем.
О, нет! Серебряным прибоем
Мне пенит старость мой висок.
Я странно растерял друзей
И пропил голос благородства.
О, жизнь! Мой восковой музей,
Где тщетно собраны уродства!
Уже губительным туманам
В пространство не увлечь меня,
Уж я не верую обманам,
Уж я не злобствую, кляня.
И юношей и жен, напрягши
Свой голос, не зову со мной.
Нет! Сердце остывает так же,
Как остывает шар земной.
Обвенчан с возрастом поганым,
Стал по-мышиному тужить
И понял: умереть не рано
Тому, кто начал поздно жить!</text><name>В часы серебряных прибоев</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>У Пушкина влюбленный самозванец
Полячке открывает свой обман,
И признается пушкинский испанец,
Что он — не дон Диэго, а Жуан.
Один к покойнику свою ревнует панну,
Другой к подложному Диэго — донну Анну...
Так и поэту нужно, чтоб не грим,
Не маска лживая, а сам он был любим.</text><name>У Пушкина влюбленный самозванец...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1862</date_from><text>Дым потянуло вдаль, повеяло прохладой.
Без тени, без огней, над бледною Невой
Идет ночь белая — лишь купол золотой
Из-за седых дворцов, над круглой колоннадой,
Как мертвеца венец перед лампадой,
Мерцает в высоте холодной и немой.
Скажи, куда идти за счастьем, за отрадой,
Скажи, на что ты зол, товарищ бедный мой?!
Вот — темный монумент вознесся над гранитом...
Иль мысль стесненная твоя
Спасенья ищет в жале ядовитом,
Как эта медная змея
Под медным всадником, прижатая копытом
Его несущего коня...</text><name>Белая ночь</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1881</date_from><text>Брамин твердит слово "Ом!", глядя на свой пупок,- и тем самым близится к божеству.
Но есть ли во всем человеческом теле что-либо менее божественное, что-либо более напоминающее связь с человеческой бренностью, чем именно этот пупок?</text><name>Брамин</name><date_to>1881</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>Когда я об стену разбил лицо и члены
И все, что только было можно, произнес,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
- Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. -
Он сказал мне, - приляг,
Успокойся, не плачь. -
Он сказал: - Я не враг,
Я - твой верный палач.
Уж не за полночь - за три,
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоем.
Раз дело приняло приятный оборот -
Чем черт не шутит - может, правда, выпить чаю?
- Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю.
Он попросил: - Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое -
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.
И не людям, прости, -
Счет веду головам.
Ваш удел - не ахти,
Но завидую вам.
Право, я не шучу,
Я смотрю делово -
Говори что хочу,
Обзывай хоть кого.
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
- Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой.
И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
- Как жизнь? -спросил меня палач. - Да так себе... -
Спросил бы лучше он: как смерть - за час до казни?..
- Ах, прощенья прошу, -
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
Хорошо б подмели,
Чтоб моя голова
Не валялась в пыли.
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
- Спасибо! - Что вы! Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет, - у нас ковровые дорожки.
-Ах, да неужто ли подобное возможно!-
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Он быстро шею мне потрогал осторожно
И одобрительно почмокал языком.
Он шепнул: Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу - помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить -
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать.
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: - Остановись, мгновенье, -
Чтоб стоны с воплями остались на губах!
- Какую музыку, - спросил он, - дать при этом?
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
Будет больно - поплачь,
Если невмоготу, -
Намекнул мне палач.
- Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил -
Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил.
Развлек меня про гильотину анекдотом,
Назвав ее лишь подражаньем топору
Он посочувствовал французкому двору
И не казненным, а убитым гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.
- Раньше, - он говорил, -
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант,
А на этом посту
Повернулось на лад.
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
Рубил, должно быть, для наглядности, рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, -
Невелико образованье палачево.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отзывался
И об опричниках - особенно тепло.
Мы гоняли чаи,
Вдруг палач зарыдал -
Дескать, жертвы мои
Все идут на скандал.
- Ах, вы тяжкие дни,
Палачева стерня.
Ну за что же они
Ненавидят меня?
Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно - и палач как добрый врач.
- Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь,
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха,
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.
Накричали речей
Мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
Пили чай, чай ничей.
Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул, крича.
Я орал: - Кто посмел
Обижать палача?!
Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло -
Такую ночь провел, не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча.
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго чудного палача.</text><name>Когда я об стену разбил лицо и члены...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1779</date_from><text>Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет - и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией, косою блещет
И дни мои, как злак, сечет.
Ничто от роковых кохтей,
Никая тварь не убегает:
Монарх и узник - снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее;
Ее и громы не быстрее
Слетают к гордым вышинам.
Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерский! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? - Он там.- Где там? - Не знаем.
Мы только плачем и взываем:
"О, горе нам, рожденным в свет!"
Утехи, радость и любовь
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
Глядит на всех - и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны
И точит лезвие косы.
Смерть, трепет естества и страх!
Мы - гордость, с бедностью совместна;
Сегодня бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты, человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век.
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
Но так и мужество пройдет
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минет,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдет, прейдет в чреду свою.
Подите счастьи прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
Сей день иль завтра умереть,
Перфильев! должно нам конечно,-
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.</text><name>На смерть князя Мещерского</name><date_to>1779</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Глинка</author><date_from>1826</date_from><text>Из шелку и мочал шнур нашей жизни вьется:
Кто плакал поутру, тот к вечеру смеется.</text><name>Из шелку и мочал...</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Сельвинский</author><date_from></date_from><text>Вылетишь утром на воз-дух,
Ветром целуя жен-щин,-
Смех, как ядреный жем-чуг,
Прыгает в зубы, в ноз-дри...
Что бы это тако-е?
Кажется, нет причи-ны:
Небо прилизано чинно,
Море тоже в покое.
Слил аккуратно лужи
Дождик позавчерашний;
Девять часов на башне -
Гусеницы на службу;
А у меня в подъязычьи
Что-то сыплет горохом,
Так что легкие зычно
Лаем взрываются в хохот...
Слушай, брось, да полно!
Но ни черта не сделать:
Смех золотой, спелый,
Сытный такой да полный.
Сколько смешного на свете:
Вот, например, "капуста"...
Надо подумать о грустном,
Только чего бы наметить?
Могут пробраться в погреб
Завтра чумные крысы.
Я тоже буду лысым.
Некогда сгибли обры...
Где-то в Норвегии флагман...
И вдруг опять: "капуста"!
Чертовщина! Как вкусно
Так грохотать диафрагмой!
Смех золотого разли-ва,
Пенистый, отлич-ный.
Тсс... брось: ну разве прилично
Этаким быть счастливым?</text><name>Юность</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>В январе уже тепло,
И пускай мороз, но солнце
Посылает божий стронций
На оконное стекло.
Прижимаюсь лбом к стеклу,
Рожей радуюсь теплу!</text><name>В январе уже тепло...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Тихонов</author><date_from>1948</date_from><text>Мне кажется, что я встречался с ним
Уже не раз: на Рионгэсе или
В тквибульских шахтах, с крепким, молодым,
Которого все знали и любили.
Или его я видел стороной
В полях колхозных юга Алазани,
Иль он промчался нынче предо мной
Средь комсомольцев в конских состязаньях.
Или в горах сванетских привелось
Однажды нам палатки ставить рядом,
Или на Красной площади, как гость,
Он любовался юности парадом.
А может быть, мелькнуло мне в пургу
Его лицо под белым капюшоном
В окопах где-то или на снегу,
Пороховой пыльцой запорошенном.
Не помню я,— но этот взгляд прямой,
Но легкий шаг, развернутые плечи
Встречаю я, когда иду домой,
На улицах тбилисских каждый вечер.
Но но было всего, что написал,—
Его не встретить никакой порою:
Он крепко врос в высокий пьедестал
В большом саду над старою Курою.
Борис Дзнеладзе... он из первых тех,
Из комсомольцев Грузии Советской,
Он вышел в битву рано, раньше всех,
Со львиной страстью и душою детской.
И смотрит он на город с высоты
Тех ранних лет, чей подвиг тяжкий поднял.
Не потому ль ловлю его черты
Я в комсомольском племени сегодня?</text><name>Мне кажется, что я встречался с ним...</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Давид Самойлов</author><date_from></date_from><text>Как я живу? Без ожиданий.
В себе накапливая речь.
А между тем на крыши зданий
Ребристый снег успел прилечь.
И мы, как пчелы трудовые,
Питаем сонную детву,
Осуществленный день России
Не мысля видеть наяву.</text><name>Как я живу? Без ожиданий...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1817</date_from><text>Простой воспитанник природы,
Так я, бывало, воспевал
Мечту прекрасную свободы
И ею сладостно дышал.
Но вас я вижу, вам внимаю,
И что же?.. слабый человек!..
Свободу потеряв навек,
Неволю сердцем обожаю.</text><name>Кн.Голицыной, посылая ей оду «Вольность»</name><date_to>1817</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1958</date_from><text>Тайга за рекой пылала,
От сопок тянуло гарью.
Большущее медное солнце
Жевало последний снег.
И только сугробы палаток
В медвежьей глуши Заангарья
Никак не хотели таять
Назло запоздалой весне.
Хрипели сырые ветры.
Нам было плевать на погоду.
Мы строили новый город
В краю, где безмолвие спит.
Мы писем из дома порою
Не получали по году
И, чтобы согреться, глотали
Крутой, обжигающий спирт.
Хрипели сырые ветры...
Я там простудился немного.
И то, что случилось позже,
Обидно и глупо до слез.
В зловещей тиши кабинета
Сказал рентгенолог строго:
- Да, это очень серьезно.
Запущенный туберкулез.
И вот за окном больницы -
Город, расплывчатый, мглистый.
Он тих и почти безлюден
В ранний рассветный час.
Ветер асфальт захаркал
Кровью осенних листьев.
Не потому ль так горько,
Так тяжело сейчас?
Из глаз твоих, полных грусти,
Слезы готовы брызнуть.
У моего изголовья
Сидишь ты, платок теребя...
А мы ведь решили рядом,
Вместе шагать по жизни.
Так что же теперь сказать мне,
Как успокоить тебя?
Алый язык рассвета
Иней на крышах лижет.
Становится белое небо
Все голубей, голубей...
В жестокой борьбе со смертью
Любовь мне поможет выжить!
Но эта любовь, родная,
Не только любовь к тебе.
Любовь ко всему, чем дышит
Нелегкая наша эпоха,
К колючему, злому ветру,
Что в соснах гудит поутру.
Такая любовь, конечно,
Сильнее палочек Коха!
И будет просто не честно,
Если я вдруг умру.</text><name>Тайга за рекой пылала</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from></date_from><text>Порыжели холмы. Зноем выжжены,
И так близко обрывы хребтов,
Поднебесных скалистых хребтов.
На стене нашей глинистой хижины
Уж не пахнет венок из цветов,
Из заветных засохших цветов.
Море все еще в блеске теряется,
Тонет в солнечной светлой пыли:
Что ж так горестно парус склоняется.
Белый парус в далекой дали?
Ты меня позабудешь вдали.</text><name>Порыжели холмы. Зноем выжжены...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1827</date_from><text>О ты, который сочетал
С глубоким чувством вкус толь верный,
И точный ум, и слог примерный,
О, ты, который избежал
Сентиментальности манерной
И в самый легкой мадригал
Умел . . . . . . . . . . .</text><name>Баратынскому (О ты, который...)</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>О бедность! затвердил я наконец
Урок твой горький! Чем я заслужил
Твое гоненье, властелин враждебный,
Довольства враг, суровый сна мутитель?...
Что делал я, когда я был богат,
О том упоминать я не намерен:
В молчании добро должно твориться,
Но нечего об этом толковать.
Здесь пищу я найду для дум моих,
Я чувствую, что не совсем погибнул
Я с участью моей.-</text><name>О бедность! затвердил я наконец...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1814</date_from><text>Мне минуло шестнадцать лет,
Но сердце было в воле;
Я думала: весь белый свет -
Наш бор, поток и поле.
К нам юноша пришел в село:
Кто он? отколь? не знаю -
Но все меня к нему влекло,
Все мне твердило: знаю!
Его кудрявые власы
Вкруг шеи обвивались,
Как мак сияет от росы,
Сияли, рассыпались.
И взоры пламенны его
Мне что-то изъясняли;
Мы не сказали ничего,
Но уж друг друга знали.
Куда пойду - и он за мной.
На долгую ль разлуку?
Не знаю! только он с тоской
Безмолвно жал мне руку.
"Что хочешь ты?- спросила я,-
Скажи, пастух унылый".
И с жаром обнял он меня
И тихо назвал милой.
И мне б тогда его обнять!
Но рук не поднимала,
На перси потупила взгляд,
Краснела, трепетала.
Ни слова не сказала я;
За что ж ему сердиться?
Зачем покинул он меня?
И скоро ль возвратится?</text><name>Первая встреча</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1948</date_from><text>Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна!
Не нужен мне берег турецкий,
И Африка мне не нужна.
Немало я стран перевидел,
Шагая с винтовкой в руке.
И не было горше печали,
Чем жить от тебя вдалеке.
Немало я дум передумал
С друзьями в далеком краю.
И не было большего долга,
Чем выполнить волю твою.
Пускай утопал я в болотах,
Пускай замерзал я на льду,
Но если ты скажешь мне снова,
Я снова все это пройду.
Желанья свои и надежды
Связал я навеки с тобой -
С твоею суровой и ясной,
С твоею завидной судьбой.
Летят перелетные птицы
Ушедшее лето искать.
Летят они в жаркие страны,
А я не хочу улетать,
А я остаюся с тобою,
Родная моя сторона!
Не нужно мне солнце чужое,
Чужая земля не нужна.</text><name>Летят перелетные птицы</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Я проснулся на рассвете -
В небе ни единой тучи.
А вчера был дождь и ветер,
Мир был весь в слезах горючих.
Кто ж так высоко-высоко
В небе поднялся с метлою
И подмел в мгновенье ока
Небо, скованное мглою?</text><name>Я проснулся на рассвете...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1857</date_from><text>Жизнь еще передо мною
Вся в видениях и звуках,
Точно город дальний утром,
Полный звона, полный блеска!..
Все минувшие страданья
Вспоминаю я с восторгом,
Как ступени, по которым
Восходил я к светлой цели...</text><name>В альбом</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1829</date_from><text>Журналами обиженный жестоко,
Зоил Пахом печалился глубоко;
На цензора вот подал он донос;
Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.
Иная брань конечно неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козел в очках, плюгавый клеветник,
И зол, и подл: всё это будет личность.
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер,
(В своих статьях), бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.</text><name>Эпиграмма (Журналами обиженный жестоко...)</name><date_to>1829</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Вершина далекая кажется близкою.
С подножья посмотришь - рукою подать,
Но снегом глубоким, тропой каменистою
Идешь и идешь, а конца не видать.
И наша работа нехитрою кажется,
А станешь над словом сидеть-ворожить,
Не свяжется строчка, и легче окажется
Взойти на вершину, чем песню сложить.
Пер. Н.Гребнева</text><name>Вершина далекая кажется близкою....</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1906</date_from><text>М.Кузмину
В румяна ль, мушки и дендизм,
В поддевку ль нашего покроя,
Певец и сверстник Антиноя,
Ты рядишь свой анахронизм,-
Старообрядческих кафизм
Чтецом стоя пред аналоем
Иль Дафнисам кадя и Хлоям,
Ты всё - живой анахронизм.
В тебе люблю, сквозь грани призм,
Александрийца и француза
Времен классических, чья муза -
Двухвековой анахронизм.
За твой единый галлицизм
Я дам своих славизмов десять;
И моде всей не перевесить
Твой родовой анахронизм.</text><name>Анахронизм</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини,
девяносто процентов любви.
Даже если - как исключение -
вас растаптывает толпа,
в человеческом
назначении -
девяносто процентов добра.
Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,
несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.</text><name>В человеческом организме...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1791</date_from><text>Не кость резная Колмогор*,
Не мрамор Тифды и Рифея*,
Не невски зеркала, фарфор,
Не шелк Баки, не глазумея*
Благоуханные пары
Вельможей делают известность,
Но некий твердый дух и честность,
А паче — муз дары.
Почто же, мой второй сосед*,
Столь зданьем пышным, столь отличным
Мне солнца застеняя свет,
Двором межуешь безграничным
Ты дому моего забор?
Ужель полей, прудов и речек
Тьмы скупленных тобой местечек
Твой не насытят взор?
В тот миг, как с пошвы* до конька
И около, презренным взглядом,
Мое строение слегка
С своим обозревая рядом,
Ты в гордости своей с высот
На низменны мои мнишь кровы
Навесить темный сад кедровый
И шумны токи вод,—
Кто весть, что рок готовит нам?
Быть может, что сии чертоги,
Назначенны тобой царям,
Жестоки времена и строги
Во стойлы конски обратят.
За счастие поруки нету,
И чтоб твой Феб* светил век свету,
Не бейся об заклад.
Так, так!— но примечай, как день,
Увы! ночь темна затмевает;
Луну скрывает облак, тень;
Она растет иль убывает,—
С сумой не ссорься и тюрьмой.
Хоть днесь к звездам ты высишь стены,
Но знай: ты прах одушевленный
И скроешься землей.
Надежней гроба дома нет,
Богатым он отверст и бедным;
И царь и раб в него придет.
К чему ж с столь рвеньем ты безмерным
Свой постоялый строишь двор
И, ах! сокровища Тавриды*
На барках свозишь в пирамиды
Средь полицейских ссор?
Любовь граждан и слава нам
Лишь воздвигают прочны домы;
Они, подобно небесам,
Стоят и презирают громы.
Зри, хижина Петра* доднесь,
Как храм, нетленна средь столицы!
Свят дом, под кой народ гробницы
Матвееву принес!*
Рабочих в шуме голосов,
Машин во скрыпе, во стенанье,
Средь громких песен и пиров
Трудись, сосед, и строй ты зданья;
Но мой не отнимай лишь свет.
А то оставь молве правдивой
Решить: чей дом скорей крапивой
Иль плющем* зарастет?
К о л м о г о р ы — Холмогоры, бывшей Архангельской губернии.
Т и ф д а — олонецкое месторождение мрамора.
Р и ф е й — Урал.
Ш е л к Б а к и — шелк Баку.
Г л а з у м е й — китайский чай.
Второй сосед — Когда Державин купил дом на Фонтанке, его соседом оказался управитель Таврического дворца Потемкина.
С п о ш в ы — С почвы, от земли.
Ф е б — в мифах греков олицетворение Солнца; здесь: счастье.
С о к р о в и щ а Т а в р и д ы — После смерти Потемкина управитель стал вывозить из Таврического дворца имущество, но по жалобе наследников вмешалась полиция.
Х и ж и н а П е т р а — охраняемый нашим государством дом Петра I; находится на Петроградской стороне.
В XVII веке боярин А р т а м о н М а т в е е в положил в фундамент своего дома надгробные плиты, принесенные ему зажиточными горой нами с могил отцов «в знак усердия».
П л ю щ — «трава, символ любви к отечеству». (Объяснение Державина.)</text><name>Ко второму соседу</name><date_to>1791</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1929</date_from><text>Проснись,
Приди
И посмотри:
Земля наполнена весною
И красное число зари
Еще горит передо мною.
Следы босых моих подошв
Встречает радостно природа.
Смотри:
Вчера был мутный дождь,
Сегодня -
Трезвая погода.
Поселок спит...
Он здесь рожден,
Чтоб сделать жизнь светлей и выше.
И чисто вымыты дождем
Его чешуйчатые крыши.
Над ним, пойдя на смелый риск,
Антенны вытянулись в нитку.
...Но вот высокий тракторист
Ладонью выдавил калитку.
Еще сквозит ночная лень
В его улыбке угловатой.
Он изучает новый день,
Облокотясь на радиатор,
И курит медленный табак.
Его рубашка - нараспашку;
Чрез полчаса, заправив бак,
Он выйдет в поле на распашку.
Он черный выстелет настил,
Он над землей возьмет опеку,
И двадцать лошадиных сил
Покорны будут человеку.
И смело скажет человек,
Встречая сумерки косые,
Что здесь
Окончила свой век
Однолошадная Россия.</text><name>Утро</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1827</date_from><text>Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон,
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный.
Созданье ли болезненной мечты,
Иль дерзкого ума соображенье,
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И наконец я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого.
Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил;
Всё на земле движением дышало,
Всё на земле как будто ликовало.
Исчезнули бесплодные года,
Оратаи по воле призывали
Ветра, дожди, жары и холода,
И верною сторицей воздавали
Посевы им, и хищный зверь исчез
Во тьме лесов, и в высоте небес,
И в бездне вод, сраженный человеком,
И царствовал повсюду светлый мир.
Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком,
Вот разума великолепный пир!
Врагам его и в стыд и в поученье,
Вот до чего достигло просвещенье!
Прошли века. Яснеть очам моим
Видение другое начинало:
Что человек? что вновь открыто им?
Я гордо мнил, и что же мне предстало?
Наставшую эпоху я с трудом
Постигнуть мог смутившимся умом.
Глаза мои людей не узнавали;
Привыкшие к обилью дольных благ,
На всё они спокойные взирали,
Что суеты рождало в их отцах,
Что мысли их, что страсти их, бывало,
Влечением всесильным увлекало.
Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение свое
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих;
Но по земле с трудом они ступали,
И браки их бесплодны пребывали.
Прошли века, и тут моим очам
Открылася ужасная картина:
Ходила смерть по суше, по водам,
Свершалася живущего судьбина.
Где люди? где? Скрывалися в гробах!
Как древние столпы на рубежах,
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города,
По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье;
Мне слышалось их гладное блеянье.
И тишина глубокая вослед
Торжественно повсюду воцарилась,
И в дикую порфиру древних лет
Державная природа облачилась.
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.</text><name>Последняя смерть</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Асеев</author><date_from>1935</date_from><text>Что такое счастье,
милый друг?
Что такое счастье
близких двух?
Выйдут москвичи из норок,
в белом все, в летнем все,
поглядеть, как на планерах
дни взмывают над шоссе.
По шоссе шуршат машины,
на лету, налегке.
Тополевые пушины —
по Москве по реке.
А по лесу, по опушке,
здесь, у всех же на виду,
тесно сдвинуто друг к дружке,
на серебряном ходу
едет счастье краем леса.
По опушке по лесной
пахнет хвоевым навесом,
разомлелою сосной.
Едет счастье, едет, едет,
еле слышен шины хруст,
медленно на велосипеде
катит драгоценный груз.
Он руками обнял стан ей,
самый близкий, самый свой.
А вокруг зари блистанье,
запах ветра, шелест хвой.
Милая бочком уселась
у рогатого руля.
Ветер проявляет смелость,
краем платья шевеля.
Едет счастье, едет, едет
здесь, у всех же под рукой,—
медленно на велосипеде
ощущается щекой.
Чуть поблескивают спицы
в искрах солнечных лучей.
Хорошо им, видно, спится
друг у друга на плече.
А вокруг Москва в нарядах,
а вокруг весна в цвету,
Красной Армии порядок,
и — планеры в высоту.
Что ж такое счастье
близких двух?
Вот оно какое,
милый друг!</text><name>Счастье</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Погода славная,
А это главное.
И мне на ум пришла мыслишка презабавная,-
Но не о господе
И не о космосе -
Все эти новости уже обрыдли до смерти.
Сказку, миф, фантасмагорию
Пропою вам с хором ли, один ли,-
Слушайте забавную историю
Некоего мистера Мак-Кинли -
Не супермена, не ковбоя, не хавбека,
А просто маленького, просто человека.
Кто он такой - герой ли, сукин сын ли -
Наш симпатичный господин Мак-Кинли,-
Валяйте выводы, составьте мнение
В конце рассказа в меру разумения.
Ну что, договорились? Если так -
Привет! Буэнос диас! Гутен таг!
Ночуешь в спаленках
В обоях аленьких
И телевиденье глядишь для самых маленьких.
С утра полчасика
Займет гимнастика -
Прыжки, гримасы, отжимание от пластика.
И трясешься ты в автобусе,
На педали жмешь, гремя костями,-
Сколько вас на нашем тесном глобусе
Весело работает локтями!
Как наркоманы - кокаин, и как больные,
В заторах нюхаешь ты газы выхлопные.
Но строен ты - от суеты худеют,
Бодреют духом, телом здоровеют.
Через собратьев ты переступаешь,
Но успеваешь, все же успеваешь
Знакомым огрызнуться на ходу:
"Салют! День добрый! Хау ду ю ду!"
Для созидания
В коробки-здания
Ты заползаешь, как в загоны на заклание.
В поту и рвении,
В самозабвении
Ты создаешь - творишь и рушишь в озарении.
Люди, власти не имущие!
Кто-то вас со злого перепою,
Маленькие, но и всемогущие,-
Окрестил безликою толпою.
Будь вы на поле, у станка, в конторе, в классе,-
Но вы причислены к какой-то серой массе.
И в перерыв - в час подлинной свободы -
Вы наскоро жуете бутерброды.
Что ж, эти сэндвичи - предметы сбыта.
Итак, приятного вам аппетита!
Нелегкий век стоит перед тобой,
И все же - гутен морген, дорогой!
Дела семейные,
Платки нашейные,
И пояса, и чудеса галантерейные,-
Цена кусается,
Жена ласкается,-
Махнуть рукою - да рука не подымается.
Цену вежливо и тоненько
Пропищит волшебник-трикотажник,-
Ты с невозмутимостью покойника
Наизнанку вывернешь бумажник.
Все ваши будни, да и праздники - морозны,
И вы с женою, как на кладбище, серьезны.
С холодных стен - с огромного плаката
На вас глядят веселые ребята,
И улыбаются во всех витринах
Отцы семейств в штанах и лимузинах.
Откормленные люди на щитах
Приветствуют по-братски: "Гутен таг!"
Откуда денежка?
Куда ты денешься?
Тебе полвека, друг, а ты еще надеешься?
Не жди от ближнего -
Моли всевышнего,-
Уж он тебе всегда пошлет ребенка лишнего!
Трое, четверо и шестеро...
Вы, конечно, любите сыночков!
Мировое детское нашествие
Бестий, сорванцов и ангелочков!
Ты улыбаешься обложкам и нарядам,
Но твердо веришь: удивительное рядом.
Не верь, старик, что мы за все в ответе,
Что дети где-то гибнут - те, не эти:
Чуть-чуть задуматься - хоть вниз с обрыва,-
А жить-то надо, надо жить красиво!
Передохни, расслабься - перекур!
Гуд дэй, дружище! Пламенный бонжур!
Ах, люди странные,
Пустокарманные,
Вы, постоянные клиенты ресторанные,-
Мошны бездонные,
Стомиллионные -
Вы наполняете, вы, толпы стадионные!
И ничто без вас не крутится -
Армии, правительства и судьи,
Но у сильных в горле, словно устрицы,
Вы скользите, маленькие люди!
И так о маленьком пекутся человеке,
Что забывают лишний ноль вписать на чеке.
Ваш кандидат - а в прошлом он лабазник -
Вам иногда устраивает праздник.
И не безлики вы, и вы - не тени,
Коль надо бросить в урны бюллетени!
А "маленький" - хорошее словцо,-
Кто скажет так - ты плюнь ему в лицо,-
Пусть это слово будет не в ходу!
Привет, Мак-Кинли! Хау ду ю ду!</text><name>Баллада о маленьком человеке</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1940</date_from><text>Кончен бой. Над горем и над славой
В знойный полдень голубеет явор.
Мертвого солдата тихо нежит
Листьев изумительная свежесть.
О деревья, мира часовые,
Сизо-синие и голубые!
Под тобой пастух играл на дудке,
Отдыхал, тобой обласкан, путник.
И к тебе шутя пришли солдаты.
Явор счастья, убаюкай брата!</text><name>Кончен бой. Над горем и над славой...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from></date_from><text>В упряжке оленя
Лети, мое стихотворенье!
Тяни над лесами, как вальдшнеп,
Все дальше и дальше.
Плыви осетром
По глубинам и ямам,
Стучись к человеку
Рабочим, испытанным ямбом.
Присядь у окна,
Посмотри ненароком,
Просторы измерь
Ясновидящим оком!
Откройся
Читателю-другу в желаньи
Придать ему силы и смелости
В каждом деяньи.
Скачи, мой Пегас,
Отбивая копытами лихо.
Лети, мое слово,
Лети, моя рифма!</text><name>В упряжке оленя...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1967</date_from><text>Я покидаю город, как Тезей -
свой Лабиринт, оставив Минотавра
смердеть, а Ариадну - ворковать
в объятьях Вакха.
Вот она, победа!
Апофеоз подвижничества! Бог
как раз тогда подстраивает встречу,
когда мы, в центре завершив дела,
уже бредем по пустырю с добычей,
навеки уходя из этих мест,
чтоб больше никогда не возвращаться.
В конце концов, убийство есть убийство.
Долг смертных ополчаться на чудовищ.
Но кто сказал, что чудища бессмертны?
И - дабы не могли мы возомнить
себя отличными от побежденных -
Бог отнимает всякую награду
(тайком от глаз ликующей толпы)
и нам велит молчать. И мы уходим.
Теперь уже и вправду - навсегда.
Ведь если может человек вернуться
на место преступленья, то туда,
где был унижен, он прийти не сможет.
И в этом пункте планы Божества
и наше ощущенье униженья
настолько абсолютно совпадают,
что за спиною остаются: ночь,
смердящий зверь, ликующие толпы,
дома, огни. И Вакх на пустыре
милуется в потемках с Ариадной.
Когда-нибудь придется возвращаться.
Назад. Домой. К родному очагу.
И ляжет путь мой через этот город.
Дай Бог тогда, чтоб не было со мной
двуострого меча, поскольку город
обычно начинается для тех,
кто в нем живет, с центральных площадей
и башен.
А для странника - с окраин.</text><name>По дороге на Скирос</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1831</date_from><text>В дни безграничных увлечений,
В дни необузданных страстей
Со мною жил превратный гений,
Наперсник юности моей.
Он жар восторгов несогласных
Во мне питал и раздувал;
Но соразмерностей прекрасных
В душе носил я идеал;
Когда лишь праздников смятенья
Алкал безумец молодой,
Поэта мерные творенья
Блистали стройной красотой.
Страстей порывы утихают,
Страстей мятежные мечты
Передо мной не затмевают
Законов вечной красоты;
И поэтического мира
Огромный очерк я узрел
И жизни даровать, о лира!
Твое согласье захотел.</text><name>В дни безграничных увлечений...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1902</date_from><text>Балалайка моя,
Утешай-ка меня,
Балалаечка!
У меня ли была,
И жила, и цвела
Дочка Раечка.
Пожила, умерла,
И могила взяла
Дочку Раечку,—
Ну и как мне не пить,
Ну и как не любить
Балалаечку!
Что взгляну на мою
Балалаечку,
То и вспомню мою
Дочку Раечку.</text><name>Балалайка моя, утешай-ка меня...</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Один шажок
и другой шажок,
а солнышко село...
О господин,
вот тебе стожок
и другой стожок
доброго сена!
И все стога
(ты у нас один)
и колода меда...
Пируй, господин,
до нового года!
Я амбар —
тебе,
а пожар —
себе...
Я рвань,
я дрянь,
меня жалеть опасно.
А ты живи праздно:
сам ешь,
не давай никому...
Пусть тебе — прекрасно,
госпоже — прекрасно,
холуям — прекрасно,
а плохо пусть —
топору твоему!</text><name>Раб</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре -
О, не грусти, ты все мне дорога!
Но я любить могу лишь на просторе -
Мою любовь, широкую, как море,
Вместить не могут жизни берега.
Когда Глагола творческая сила
Толпы миров воззвала из ночи,
Любовь их все, как солнце, озарила,
И лишь на землю к нам ее светила
Нисходят порознь редкие лучи.
И, порознь их отыскивая жадно,
Мы ловим отблеск вечной красоты;
Нам вестью лес о ней шумит отрадной,
О ней поток гремит струею хладной
И говорят, качаяся, цветы.
И любим мы любовью раздробленной
И тихий шепот вербы над ручьем,
И милой девы взор, на нас склоненный,
И звездный блеск, и все красы вселенной,
И ничего мы вместе не сольем.
Но не грусти, земное минет горе,
Пожди еще - неволя недолга,-
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь, широкую как море,
Что не вместят земные берега!</text><name>Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Оставим это. Обещать одно
Мне должен ты. Коль в жизни доведется
Нам встретиться еще - не должен ты
Глазом моргнуть. Вот долг твой. Понял?
Еще одно: нигде и никогда
Не смей разузнавать под страхом смерти
Моей - кто я. Еще одно: люби
Другую, нет - других, нет всех. Безумства -
Три совершила я в свой краткий век.
Ты - третье и последнее. - Довольно.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>(Тринадцать строк)
Дыханье дав моим устам,
Она на факел свой дохнула,
И целый мир на Здесь и Там
В тот миг безумья разомкнула,
Ушла,- и холодом пахнуло
По древожизненным листам.
С тех пор Незримая, года
Мои сжигая без следа,
Желанье жить всё жарче будит,
Но нас никто и никогда
Не примирит и не рассудит,
И верю: вновь за мной когда
Она придет - меня не будет.</text><name>На пороге</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1962</date_from><text>Любовь - это пятое время суток,-
Не вечер, не ночь, не день и не утро.
Придешь ты - и солнце сияет в полночь,
Уйдешь ты - и утро темнее ночи.
Любовь - это пятое время года,-
Не осень она, не весна, не лето,
Она не зима, а то, что ты хочешь,
И все от тебя одной зависит.
Любовь ни с чем на свете не схожа:
Не детство, не старость, не юность, не зрелость;
Любовь - это пятое время жизни.</text><name>Пятое</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1871</date_from><text>Был день суда и осужденья —
Тот роковой, бесповоротный день,
Когда для вящего паденья
На высшую вознесся он ступень,—
И, божьим промыслом тенимый
И загнанный на эту высоту,
Своей ногой непогрешимой
В бездонную шагнул он пустоту,—
Когда, чужим страстям послушный,
Игралище и жертва темных сил,
Так богохульно-добродушно
Он божеством себя провозгласил...
О новом бого-человеке
Вдруг притча создалась — и в мир вошла,
И святотатственной опеке
Христова церковь предана была.
О, сколько смуты и волнений
С тех пор воздвиг непогрешимый тот,
И как под бурей этих прений
Кощунство зреет и соблазн растет.
В испуге ищут правду божью,
Очнувшись вдруг, все эти племена,
И как тысячелетней ложью
Она для них вконец отравлена.
И одолеть она не в силах
Отравы той, что в жилах их течет,
В их самых сокровенных жилах,
И долго будет течь — и где исход?
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Но нет, как ни борись упрямо,
Уступит ложь, рассеется мечта,
И ватиканский далай-лама
Не призван быть наместником Христа.</text><name>Ватиканская годовщина</name><date_to>1871</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1832</date_from><text>Вольное подражание
Графине С. И. Лаваль
День гаснул в зареве румяном,—
И я, в смятеньи дум моих,
Бродил на береге песчаном,
Внимая ропот волн морских,
И я увидел меж песками
Корабль разбитый погружен;
Он в бурю шумными волнами
На дикий берег занесен,—
И влага мхом давно одела
Глубоких скважин пустоты;
Уже трава в них зеленела,
Уже являлися цветы.
Стремим грозой в утес прибрежный,
Откуда и куда он плыл?
Кто с ним в час бури безнадежной
Его крушенье разделил?
Утес и волны, всё молчало,
Всё мрак в уделе роковом,—
Лишь солнце вечера играло
Над ним, забытым мертвецом.
И на корме его сидела
Жена младая рыбака,
Смотрела вдаль и песни пела
Под томный ропот ветерка.
С кудрявой русой головою
Младенец близ нее играл,
Над звучной прыгал он волною,
А ветер кудри развевал.
Он нежные цветы срывает,
Лелея детские мачты.
Младенец радостный не знает,
Что он на гробе рвет цветы.</text><name>Разбитый корабль</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1947</date_from><text>Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.
Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.
Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
Так же распинают чердаки.
Вот одна походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
Переходит двор наискосок.
Я опять готовлю отговорки,
И опять всё безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
Оставляет нас наедине.
Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.
Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током.
Друг к другу вновь, того гляди,
Нас бросит ненароком.
Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной — великий шаг,
Сводить с ума — геройство.
А я пред чудом женских рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею.
Но, как ни сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
И манит страсть к разрывам.</text><name>Объяснение</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1906</date_from><text>Так долго лгала мне за картою карта,
Что я уж не мог опьяниться вином.
Холодные звезды тревожного марта
Бледнели одна за другой за окном.
В холодном безумье, в тревожном азарте
Я чувствовал, будто игра эта - сон.
"Весь банк,- закричал,- покрываю я в карте!"
И карта убита, и я побежден.
Я вышел на воздух. Рассветные тени
Бродили так нежно по нежным снегам.
Не помню я сам, как я пал на колени,
Мой крест золотой прижимая к губам.
"Стать вольным и чистым, как звездное небо,
Твой посох принять, о, Сестра Нищета,
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста!"
Мгновенье... и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный,
И молча на карту поставил мой крест.</text><name>Крест</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Это ли? Нет ли?
Хвои шуят, — шуят
Анна — Мария, Лиза, — нет?
Это ли? — Озеро ли?
Лулла, лолла, лалла-лу,
Лиза, лолла, лулла-ли.
Хвои шуят, шуят,
ти-и-и, ти-и-у-у.
Лес ли, — озеро ли?
Это ли?
Эх, Анна, Мария, Лиза,
Хей-тара!
Тере-дере-дере... Ху!
Холе-кулэ-нэээ.
Озеро ли? - Лес ли?
Тио-и
ви-и... у.</text><name>Елена Гуро — Финляндия</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1913</date_from><text>По Слову Извечно-Сущего
Бессменен поток времен.
Чую лишь ветер грядущего,
Нового мига звон.
С паденьем идет, с победою?
Оливу несет иль меч?
Лика его я не ведаю,
Знаю лишь ветер встреч.
Летят нездешними птицами
В кольцо бытия, вперед,
Миги с закрытыми лицами...
Как удержу их лёт?
И в тесности, в перекрестности,-
Хочу, не хочу ли я -
Черную топь неизвестности
Режет моя ладья.</text><name>Непредвиденное</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1888</date_from><text>Пел смычок - в садах горели
Огоньки - сновал народ -
Только ветер спал, да темен
Был ночной небесный свод;
Темен был и пруд зеленый
И густые камыши,
Где томился бедный лебедь,
Притаясь в ночной тиши.
Умирая, не видал он -
Прирученный нелюдим,-
Как над ним взвилась ракета
И рассыпалась над ним;
Не слыхал, как струйка билась,
Как журчал прибрежный ключ,-
Он глаза смыкал и грезил
О полете выше туч:
Как простор небес высоко
Унесет его полет
И какую там он песню
Вдохновенную споет!
Как на все, на все святое,
Что таил он от людей,
Там откликнутся родные
Стаи белых лебедей.
И уж грезит он: минута,-
Вздох - и крылья зашумят,
И его свободной песни
Звуки утро возвестят.-
Но крыло не шевелилось,
Песня путалась в уме:
Без полета и без пенья
Умирал он в полутьме.
Сквозь камыш, шурша по листьям,
Пробирался ветерок...
А кругом в садах горели
Огоньки и пел смычок.</text><name>Лебедь</name><date_to>1888</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Фофанов</author><date_from>1885</date_from><text>Бледный вечер весны и задумчив и тих,
Зарумянен вечерней зарею,
Грустно в окна глядит; и слагается стих,
И теснится мечта за мечтою.
Что-то грустно душе, что-то сердцу больней,
Иль взгрустнулося мне о бывалом?
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Там, за душной чертою столичных громад,
На степях светозарной природы,
Звонко птицы поют, и плывет аромат,
И журчат сладкоструйные воды.
И дрожит под росою душистых полей
Бледный ландыш склоненным бокалом,-
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Дорогая моя! Если б встретиться нам
В звучном празднике юного мая -
И сиренью дышать, и внимать соловьям,
Мир любви и страстей обнимая!
О, как счастлив бы стал я любовью твоей,
Сколько грез в моем сердце усталом
Этот май-баловник, этот май-чародей
Разбудил бы своим опахалом!..</text><name>Май</name><date_to>1885</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Смотрите: он летит над бедною вселенной.
Во прах, невинные, во прах!
Смотрите, вон кинжал в руке окровавленной
И пламень Тартара в очах!
Увы! сия рука не знает состраданья,
Не знает промаха удар!
Кто он, сей враг людей, сей ангел злодеянья,
Посол неправых неба кар?
Всего прекрасного безжалостный губитель,
Любимый сын владыки тьмы,
Всемощный, вековой — и наш мироправитель!
Он — рок; его добыча — мы.
Злодейству он дает торжественные силы
И гений творческий для бед,
И медленно его по крови до могилы
Проводит в лаврах через свет.
Но ты, минутное творца изображенье,
Невинность, век твой не цветет:
Полюбишь ты добро, и рок в остервененье
С земли небесное сорвет,
Иль бросит бледную в бунтующее море,
Закроет небо с края в край,
На парусе твоем напишет: горе! горе!
И ты при молниях читай!</text><name>Рок</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Басня*
Казалось бы, ну как не знать
Иль не слыхать
Старинного присловья,
Что спор о вкусах - пустословье?
Однако ж раз, к какой-то праздник,
Случилось так, что с дедом за столом,
В собрании гостей большом,
О вкусах начал спор его же внук, проказник.
Старик, разгорячась, сказал среди обеда:
"Щенок! тебе ль порочить деда?
Ты молод: все тебе и редька и свинина;
Глотаешь в день десяток дынь;
Тебе и горький хрен - малина,
А мне и бланманже - полынь!"
Читатель! в мире так устроено издавна:
Мы разнимся в судьбе,
Во вкусах и подавно;
Я это басней пояснил тебе.
С ума ты сходишь от Берлина;
Мне ж больше нравится Медынь.
Тебе, дружок, и горький хрен - малина,
А мне и бланманже - полынь!
* В первом издании (см. журнал
"Современник", 1853 г.) эта басня была
озаглавлена: "Урок внучатам",- в
ознаменование действительного
происшествия в семье Козьмы Пруткова.</text><name>Разница вкусов</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Он сидит среди реторт
И ругается, как черт:
"Грымзы! Кильки! Бабы! Совы!
Безголовы, бестолковы -
Йодом залили сюртук,
Не закрыли кран... Без рук!
Бьют стекло, жужжат, как осы.
А дурацкие вопросы?
А погибший матерьял?
О, как страшно я устал!"
Лаборант встает со стула.
В уголок идет сутуло
И, издав щемящий стон,
В рот сует пирамидон.
А на лестнице медички
Повторяли те же клички:
"Грымза! Килька! Баба! Франт!
Безголовый лаборант...
На невиннейший вопрос
Буркнет что-нибудь под нос;
Придирается, как дама,-
Ядовито и упрямо,
Не простит простой ошибки!
Ни привета, ни улыбки..."
Визг и писк. Блестят глазами,
Машут красными руками:
"О, несноснейший педант,
Лаборашка, лаборант!"
Час занятий. Шепот. Тишь.
Девы гнутся, как камыш,
Девы все ушли в работы.
Где же "грымзы"? Где же счеты?
Лаборант уже не лев
И глядит бочком на дев,
Как колибри на боа.
Девы тоже трусят льва:
Очень страшно, очень жутко -
Оскандалиться не шутка!
Свист горелок. Тишина.
Ноет муха у окна.
Где Юпитер? Где Минервы?
Нервы, нервы, нервы, нервы...</text><name>Лаборант и медички</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Михалков</author><date_from></date_from><text>В одном переулке
Стояли дома.
В одном из домов
Жил упрямый Фома.
Ни дома, ни в школе,
Нигде, никому -
Не верил
Упрямый Фома
Ничему.
На улицах слякоть,
И дождик,
И град.
"Наденьте калоши",-
Ему говорят.
"Неправда,-
Не верит Фома,-
Это ложь..."
И прямо по лужам
Идет без калош.
Мороз.
Надевают ребята коньки.
Прохожие подняли воротники.
Фоме говорят:
"Наступила зима".
В трусах
На прогулку выходит Фома.
Идет в зоопарке
С экскурсией он.
"Смотрите,- ему говорят,-
Это слон".
И снова не верит Фома:
"Это ложь.
Совсем этот слон
На слона не похож".
Однажды
Приснился упрямому сон,
Как будто шагает по Африке он.
С небес
Африканское солнце печет,
Река под названием Конго
Течет.
Подходит к реке
Пионерский отряд.
Ребята Фоме
У реки говорят:
"Купаться нельзя:
Аллигаторов тьма".
"Неправда",-
Друзьям отвечает Фома.
Трусы и рубашка
Лежат на песке.
Упрямец плывет
По опасной реке.
Близка
Аллигатора хищная
Пасть.
"Спасайся, несчастный,
Ты можешь пропасть!"
Но слышен ребятам
Знакомый ответ:
"Прошу не учить,
Мне одиннадцать лет!"
Уже крокодил
У Фомы за спиной,
Уже крокодил
Поперхнулся Фомой;
Из пасти у зверя
Торчит голова.
До берега
Ветер доносит слова:
"Непра...
Я не ве..."
Аллигатор вздохнул
И, сытый,
В зеленую воду нырнул.
Трусы и рубашка
Лежат на песке.
Никто не плывет
По опасной реке.
Проснулся Фома,
Ничего не поймет,
Трусы и рубашку
Со стула берет.
Фома удивлен,
Фома возмущен:
"Неправда, товарищи,
Это не сон!"
Ребята,
Найдите такого Фому
И эти стихи
Прочитайте ему.</text><name>Фома</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Ее факел был огнен и ал,
Он был талый и сумрачный снег:
Он глядел на нее и сгорал,
И сгорал от непознанных нег.
Лоно смерти открылось черно -
Он не слышал призыва: "Живи",
И осталось в эфире одно
Безнадежное пламя любви.
Да на ложе глубокого рва,
Пенной ризой покрыта до пят,
Одинокая грезит вдова -
И холодные воды кипят...</text><name>Трое</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Я в детстве бросил рисовать.
Кто в этом виноват?
Хочу виновника назвать:
Мой милый младший брат.
Меня он рано превзошел:
Похоже - значит, хорошо
Свой собственный портрет
Набрасывал карандашом.
А я так мог?.. Нет, нет!
Посредственные, не скорбя,
Свои рисунки сжег,
А старшеклассного себя
Легко утешить смог:
Мой брат рисует лучше пусть,
Рисунки - пустяки,
А у меня отличный вкус,
И я пишу стихи.
В искусстве - так казалось мне -
Я больше понимал.
Мне нравились Мане, Моне,
Гоген и Ренуар.
Мой брат поздней меня узнал
Про то, кем был Ван-Гог,
Но постоянно рисовал -
Художником стать мог.
И мог в Манеже выставлять
Он свой автопортрет,
И мог еще известней стать,
Чем я теперь поэт.
Печальным словом помяну
Года больших утрат:
В Отечественную войну
Погиб мой младший брат.</text><name>Младший брат</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Не затем величал я себя паладином,
Не затем ведь и ты приходила ко мне,
Чтобы только рыдать над потухшим камином,
Чтобы только плясать при умершем огне!
Или счастие вправду неверно и быстро?
Или вправду я слаб уже, болен и стар?
Нет! В золе еще бродят последние искры,
Есть огонь, чтобы вспыхнул пожар!</text><name>Не затем величал я себя паладином...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1912</date_from><text>Я пойду гулять по гулким шпалам,
Думать и следить
В небе желтом, в небе алом
Рельс бегущих нить.
В залы пасмурные станций
Забреду, дрожа,
Коль не сгонят оборванца
С криком сторожа.
А потом мечтой упрямой
Вспомню в сотый раз
Быстрый взгляд красивой дамы,
Севшей в первый класс.
Что ей, гордой и далекой,
Вся моя любовь?
Но такой голубоокой
Мне не видеть вновь!
Расскажу я тайну другу,
Подтруню над ним,
В теплый час, когда по лугу
Ветер стелет дым.
И с улыбкой безобразной
Он ответит: «Ишь!
Начитался дряни разной,
Вот и говоришь».</text><name>Оборванец</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1966</date_from><text>В стропилах воздух ухает, как сыч.
Скрипит ольха у дальнего колодца.
Бегущий лес пытается настичь
бегущие поля. И удается
порой березам вырваться вперед
и вклиниться в позиции озимых
шеренгой или попросту вразброд,
особенно на склоне и в низинах.
Но озими, величия полны,
спасаясь от лесного гарнизона,
готовы превратиться в валуны,
как нимфы из побасенок Назона.
Эгей, эгей! Холмистый край, ответь,
к кому здесь лучше присоединиться?
К погоне, за которую медведь?
К бегущим, за которых медуница?</text><name>Неоконченный отрывок (В стропилах воздух ухает...)</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1855</date_from><text>Вступил я в жизнь к борьбе готовый,-
Но скоро кончилась борьба!..
Неумолим был рок суровый
И на меня надел оковы,
Как на мятежного раба.
Покорно нес я злую долю,
И совесть робкая лгала;
Она меня на свет, на волю
Из тьмы безмолвной не звала.
Шла мимо жизнь, шло время даром!
Вотще я братьев слышал стон,-
Не ударял мне в сердце он
Больным, сочувственным ударом...
Когда теперь смотрю назад,
На время юности порочной,-
Среди пустыни, в тьме полночной
Блуждает мой печальный взгляд.
Вот мной пройденная дорога...
Ее предательский изгиб
Вел к страшной бездне!.. Много, много
Из нас погибло... Воля бога
Меня спасла,- я не погиб.
Но не стою я горделиво,
Увенчан славою побед...
Еще в душе воскресшей нет
С минувшим полного разрыва.
Я долго жил средь скверн и зол!
У их нечистого подножья
Тупела мысль, немел глагол,
Изнемогала сила божья.
Еще я трепетом объят,
Еще болит живая рана
И на меня, как из тумана,
Виденья прежние глядят;
И, полн знакомой мне боязнью,
Еще я взгляды их ловлю,
Мне угрожающие казнью
За то, что мыслю и люблю...</text><name>Возрождение</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Дорого вовремя время.
Времени много и мало.
Долгое время - не время,
Если оно миновало.</text><name>Надпись на часах</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1921</date_from><text>На родине она зеленая....
Брэм
Канарейку из-за моря
Привезли, и вот она
Золотая стала с горя,
Тесной клеткой пленена.
Птицей вольной, изумрудной
Уж не будешь,- как ни пой
Про далекий остров чудный
Над трактирную толпой!</text><name>Канарейка</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1836</date_from><text>Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено
Бодро оперся, другой поднял меткую кость.
Вот уж прицелился... прочь! раздайся, народ любопытный,
Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.</text><name>На статую играющего в бабки</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1951</date_from><text>Инне
Он был грозою нашего района,
Мальчишка из соседнего двора,
И на него с опаской, но влюбленно
Окрестная смотрела детвора.
Она к нему пристрастие имела,
Поскольку он командовал везде,
А плоский камень так бросал умело,
Что тот, как мячик, прыгал по воде.
В дождливую и ясную погоду
Он шел к пруду, бесстрашный, как всегда,
И посторонним не было прохода,
Едва он появлялся у пруда.
В сопровожденье преданных матросов,
Коварный, как пиратский адмирал,
Мальчишек бил, девчат таскал за косы
И чистые тетрадки отбирал.
В густом саду устраивал засады,
Играя там с ребятами в войну.
И как-то раз увидел он из сада
Девчонку незнакомую одну.
Забор вкруг сада был довольно ветхий -
Любой мальчишка в дырки проходил,-
Но он, как кошка, прыгнул прямо с ветки
И девочке дорогу преградил.
Она пред ним в нарядном платье белом
Стояла на весеннем ветерке
С коричневым клеенчатым портфелем
И маленькой чернильницей в руке.
Сейчас мелькнут разбросанные книжки -
Не зря ж его боятся, как огня...
И вдруг она сказала:- Там мальчишки...
Ты проводи, пожалуйста, меня...
И он, от изумления немея,
Совсем забыв, насколько страшен он,
Шагнул вперед и замер перед нею,
Ее наивной смелостью сражен.
А на заборе дряхлом повисая,
Грозя сломать немедленно его,
Ватага адмиральская босая
Глядела на героя своего.
...Легли на землю солнечные пятна.
Ушел с девчонкой рядом командир.
И подчиненным было непонятно,
Что это он из детства уходил.</text><name>Мальчишка</name><date_to>1951</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>О ночь! Закрой меня, когда — совсем усталый
Кончаю я свой день. Кругом совсем темно;
И этой темнотой как будто сняты стены:
Тюрьма и мир сливаются в одно.
И я могу уйти! Но не хочу свободы:
Я знаю цену ей, я счастья не хочу!
Боюсь пугать себя знакомым звуком цепи,—
Припав к углу, я, как и цепь, молчу...
Возьми меня, о ночь! Чтоб ничего ни видеть,
Ни чувствовать, ни знать, ни слышать я не мог,
Чтоб зарожденья чувств и проблеска сознанья
Я как-нибудь в себе не подстерег...</text><name>На мотив Микеланджело</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Анатолий Жигулин</author><date_from>1980</date_from><text>Мой бедный мозг, мой хрупкий разум,
Как много ты всего хранишь!
И все больнее с каждым разом
Тревожно вслушиваться в тишь.
В глухую тишь безмолвной думы,
Что не отступит никогда,
Где, странны, пестры и угрюмы,
Живут ушедшие года.
Там все по-прежнему, как было.
И майский полдень, и пурга.
И друга черная могила,
И жесткое лицо врага...
Там жизнь моя войной разбита
На дальнем-дальнем рубеже...
И даже то, что позабыто,
Живет невидимо в душе.
Живет, как вербы у дороги,
Как синь покинутых полей,
Как ветер боли и тревоги
Над бедной родиной моей.</text><name>Мой бедный мозг, мой хрупкий разум...</name><date_to>1980</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Недаром облако крутится
Над оной выспренней главой
Гребней рогатых: грозовой
Орел, иль демон, там гнездится,
Нахохлится; сверкнут зрачки;
Ущелья рокотом ответят;
Туманов кочевых клочки
Руном косматым дол осетят...
Я помню, с гор клубилась мгла;
Ширялся тучей зрак орла;
На миг упало оперенье:
Разверзлась, мертвенно бела,
Как бы расщеплена, скала,
И в нестерпимом озаренье
Блеснули — белизна чела,
Слепые, ярые зеницы...
И в мраке белой огневицы
Переломилася стрела.</text><name>Утес</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Римма Казакова</author><date_from>1965</date_from><text>Мой рыжий, красивый сын,
ты красненький, словно солнышко.
Я тебя обнимаю, сонного,
а любить - еще нету сил.
То медью, а то латунью
полыхает из-под простыночки.
И жарко моей ладони
в холодной палате простынувшей.
Ты жгуче к груди прилег
головкой своею красною.
Тебя я, как уголек,
с руки на руку перебрасываю.
Когда ж от щелей
в ночи
крадутся лучи по стенке,
мне кажется, что лучи
летят от твоей постельки.
А вы, мужчины, придете -
здоровые и веселые.
Придете, к губам прижмете
конвертики невесомые.
И рук, каленых морозцем,
работою огрубленных,
тельцем своим молочным
не обожжет ребенок.
Но благодарно сжавши
в ладонях, черствых, как панцирь,
худые, прозрачные наши,
лунные наши пальцы,
поймете, какой ценой,
все муки снося покорно,
рожаем вам пацанов,
горяченьких,
как поковка!</text><name>Мой рыжий, красивый сын...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes><item>О весне</item><item>О семье</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1939</date_from><text>Утро светит перламутром,
Улыбается весна.
Папы, мамы, с добрым утром!
С добрым утром, вся страна!
В окнах выставлены рамы.
Веселее, солнце, грей!
Просыпайтесь, папы, мамы,
Просыпайтесь поскорей!
Папа, быстро умывайся!
Мама, платье вынимай,
Покрасивей наряжайся —
Нынче праздник Первомай!
Пусть храпят другие «сони»,
Нам проспать нельзя никак:
Папа наш пойдет в колонне,
Понесет огромный флаг!
Вскинут трубы музыканты.
Будет музыка греметь,
Наша мама с красным бантом
Будет звонко песни петь.
Разноцветные плакаты
Потекут большой рекой,
Незнакомые ребята
Будут нам махать рукой.
А потом — весь день как в сказке:
Будут игры и кино,
Будут песни, будут пляски,
Будет шумно и смешно.
Это день — веселый самый,
Самый яркий, голубой...
Может быть, нас папа с мамой
В этот раз возьмут с собой?</text><name>Просыпайтесь, папы, мамы!</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1892</date_from><text>Потому ль, что сердцу надо
Жить одним, одно любя,
Потому ль, что нет отрады
Не отдавшему себя;
Оттого ли, что судьбою
Наши сблизились пути,
И с тобой, с тобой одною
Мог я счастие найти,—
Оттого ли, потому ли,—
Но в тебе, в тебе одной
Безвозвратно потонули
Сердце, жизнь и разум мой.</text><name>Потому ль, что сердцу надо...</name><date_to>1892</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from></date_from><text>Дик прием был, дик приход,
Еле ноги доволок.
Как воды набрала в рот,
Взор уперла в потолок.
Ты молчала. Ни за кем
Не рвался с такой тугой.
Если губы на замке,
Вешай с улицы другой.
Нет, не на дверь, не в пробой,
Если на сердце запрет,
Но на весь одной тобой
Немутимо белый свет.
Чтобы знал, как балки брус
По-над лбом проволоку,
Что в глаза твои упрусь,
В непрорубную тоску.
Чтоб бежал с землей знакомств,
Видев издали, с пути
Гарь на солнце под замком,
Гниль на веснах взаперти.
Не вводи души в обман,
Оглуши, завесь, забей.
Пропитала, как туман,
Груду белых отрубей.
Если душным полднем желт
Мышью пахнущий овин,
Обличи, скажи, что лжет
Лжесвидетельство любви.</text><name>Дик прием был, дик приход...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1816</date_from><text>Богами вам еще даны
Златые дни, златые ночи,
И томных дев устремлены
На вас внимательные очи.
Играйте, пойте, о друзья!
Утратьте вечер скоротечный;
И вашей радости беспечной
Сквозь слезы улыбнуся я.</text><name>Друзьям (Богами вам еще даны...)</name><date_to>1816</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1922</date_from><text>Было тихо. Было видно дворнику,
Как улегся ветер под забор
И позевывал... И вдруг с гармоникой
Гармонист вошел во двор.
Вскинул на плечо ремень гармоники
И, рассыпав сердце по ладам,
Грянул - и на подоконниках
Все цветы поплыли по лугам.
Закачались здания кирпичные,
Далью, далью опьянясь,
Ягодами земляничными
Стала сладко бредить грязь.
Высыпал народ на подоконники -
И помчался каждый, бодр и бос,
Под трезвонами гармоники
По студеному раздолью рос.
Почтальон пришел и, зачарованный,
Пробежав глазами адреса,
Увидал, что письма адресованы
Только нивам да лесам.</text><name>Гармонист</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from>1960</date_from><text>Присматривайтесь к опытным рукам!
Они в морщинах и в набухших венах.
Я находился вместе с ними сам
В дневных, в ночных, в вечерних сменах.
Я замечал: в них мало суеты,
Движения расчетливые, трезвые.
Сосредоточенно работой заняты,
Они минутным отдыхом не брезгуют.
Я наблюдал, как эти руки спят,
Как режут хлеб и мякоть каравая.
Когда они на скатерти лежат,
Покоится в них гордость родовая.
Когда они орудуют резцом,
Не подберешь в тот миг для них сравненья,
Не нарисуешь никаким словцом
Их занятость, высокое уменье.
Не обижайте этих рук, друзья!
Любите их от всей души, поэты!
И помните: без них никак нельзя,
Они в ладонях держат труд планеты!</text><name>Руки</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>В зеленых горах увидал я снега
И встретил на Севере вестницу Юга,
В глазах у любимой заметил врага,
В глазах нелюбимой - давнишнего друга.
В дом близкий зашел я,
но, совесть поправ,
Хозяин со мной за беседой ночною
Во всем соглашался, хоть был я неправ,
Кунак или враг - кто сидел предо мною?
Однажды пустое в стихах написал,
А в воздух стрелять велика ли заслуга?
И недруг об этом мне правду сказал,
И в слове его я почувствовал друга.
И ныне с годами все чаще скорбя,
Огню предавая иные тетради,
Как недруг, порой ненавижу себя
И в этом спасение, истины ради!
Перевод Я. Козловского</text><name>Истины ради</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1756</date_from><text>Два брата здесь лежат: один во весь свой век
Был честный, а притом несчастный человек.
Другой с бездельствами век прожил неразлучно
И жил по саму смерть свою благополучно.
Не воздан праведник, без казни умер плут,-
Конечно, будет нам еще по смерти суд.</text><name>Эпитафия (Два брата здесь лежат...)</name><date_to>1756</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Есенин</author><date_from>1925</date_from><text>Свищет ветер, серебряный ветер,
В шелковом шелесте снежного шума.
В первый раз я в себе заметил -
Так я еще никогда не думал.
Пусть на окошках гнилая сырость,
Я не жалею, и я не печален.
Мне все равно эта жизнь полюбилась,
Так полюбилась, как будто вначале.
Взглянет ли женщина с тихой улыбкой -
Я уж взволнован. Какие плечи!
Тройка ль проскачет дорогой зыбкой -
Я уже в ней и скачу далече.
О, мое счастье и все удачи!
Счастье людское землей любимо.
Тот, кто хоть раз на земле заплачет,-
Значит, удача промчалась мимо.
Жить нужно легче, жить нужно проще,
Все принимая, что есть на свете.
Вот почему, обалдев, над рощей
Свищет ветер, серебряный ветер.</text><name>Свищет ветер, серебряный ветер...</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from>1950</date_from><text>Над водой луна уснула,
Светляки горят в траве,
Здесь когда-то утонула
Я, с венком на голове.
...За Днепром белеет Киев,
У Днепра поет русалка.
Блеск идет от чешуи...
Может быть, меня ей жалко -
У нея глаза такие
Голубые, как мои.</text><name>Над водой луна уснула...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Басня *
Однажды к попадье заполз червяк на шею;
И вот его достать велит она лакею.
Слуга стал шарить попадью...
"Но что ты делаешь?!"- "Я червяка давлю".
Ах, если уж заполз к тебе червяк на шею,
Сама его дави и не давай лакею.
* Эта басня, как и все, впервые
печатаемое в "Полн. собр. сочинений
К. Пруткова", найдена в оставшихся
после его смерти сафьянных портфелях
за нумерами и с печатною золоченою
надписью: "Сборник неоконченного
(d'inacheve) No.".</text><name>Червяк и попадья</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1956</date_from><text>Человеку холодно без песни
На земле, открытой всем ветрам.
Я не знаю: в мире место есть ли,
Где не верят песням, как кострам.
Песни на земле не сочиняют,—
Просто рота городом пройдет,
Просто девушки грустят, мечтают
Да гармошку кто-то развернет.
Белая береза отряхнется,
Встанет под окошками в селе,
Сердце где-то сердцу отзовется,—
И поется песня на земле.
Как лесам шуметь, рождаться людям,
Ливням плакать, зорям полыхать —
Так и песня вечно в мире будет,
И ее не надо сочинять.</text><name>Человеку холодно без песни...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from></date_from><text>Волга! Волга!
Ты ли глаза-трупы
Возводишь на меня?
Ты ли стреляешь глазами
Сёл охотников за детьми,
Исчезающими вечером?
Ты ли возвела мертвые белки
Сёл самоедов, обреченных уснуть,
В ресницах метелей,
Мертвые бельма своих городов,
Затерянные в снегу?
Ты ли шамкаешь лязгом
Заколоченных деревень?
Жителей нет — ушли,
Речи ведя о свободе.
Мертвые очи слепца
Ты подымаешь?
Как! Волга, матерью,
Бывало, дикой волчицей
Щетинившая шерсть,
Когда смерть приближалась
К постелям детей -
Теперь сама пожирает трусливо детей,
Их бросает дровами в печь времени?
Кто проколол тебе очи?
Скажи, это ложь!
Скажи, это ложь!
За пятачок построчной платы!
Волга, снова будь Волгой!
Бойко, как можешь,
Взгляни в очи миру!
Глаждане города голода.
Граждане голода города.
Москва, остров сытых веков
В волнах голода, в море голода,
Помощи парус взвивай.
Дружнее, удары гребцов</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1954</date_from><text>Что такое
новаторство?
Это, кажется мне,
на бумаге на ватманской -
мысль о завтрашнем дне.
А стихи,
или здание
или в космос окно,
или новое знание -
это, в целом,
одно.
В черновом чертеже ли
или в бое кувалд -
это
опережений
нарастающий вал.
Это дело суровое -
руки рвутся к труду,
чтоб от старого
новое
отделять, как руду!
Да, я знаю -
новаторство
не каскад новостей,-
без претензий на авторство,
без тщеславных страстей -
это доводы строит
мысль резца и пера,
что людей
не устроит
день, погасший вчера!
Не устанет трудиться
и искать
человек
то,
что нашей традицией
назовут
через век.</text><name>Новаторство</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Виктор Боков</author><date_from></date_from><text>В Сызрани черемуха цетет.
В Вологде еще не начинала,
Там весна еще не ночевала,
В Сызрани — прописана, живет.
Чайка одинокая плывет,
Вспомнила кого-то, вверх взлетает.
Мне у Волги очень не хватает
Луговых, зеленых, диковатых,
Иногда немного виноватых,
Глаз твои гераневых, мой друг.
То они — отвата, то испуг!
Не хватает милых, неподдельных,
Ласковых льняных твоих кудрей,
Нежности, улыбки беспредельной,
Стройности сосново-корабельной,
Скромности, пугливости твоей,
Северной крылатости бровей!
Лепестков дурманящую горечь
Ветерок приносит мне на стол.
Ты со мной с портрета даже споришь.
Только у меня в порядке совесть,
Ты не обижайся, я пошел!
Так свежо, так утренне, так рано,
Мост гудит — гигантская мембрана,
От колес подпрыгивает сталь,
Змей-Горыныч — дым — летит и вьется,
Паровоз горячей грудью рвется
В Вологду! В твою родную даль!..</text><name>Письмо из Сызрани в Вологду</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1906</date_from><text>Rollinat
Ноша жизни светла и легка мне,
И тебя я смущаю невольно;
Не за бога в раздумье на камне,
Мне за камень, им найденный, больно.
Я жалею, что даром поблекла
Позабытая в книге фиалка,
Мне тумана, покрывшего стекла
И слезами разнятого, жалко.
И не горе безумной, а ива
Пробуждает на сердце унылость,
Потому что она, терпеливо
Это горе качая... сломилась.</text><name></name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1922</date_from><text>Слышен лепет соли каплющей.
Гул колес едва показан.
Тихо взявши гавань за плечи,
Мы отходим за пакгаузы.
Плеск и плеск, и плеск без отзыва.
Разбегаясь со стенаньем,
Вспыхивает бледно-розовая
Моря ширь берестяная.
Треск и хруст скелетов раковых,
И шипит, горя, берёста.
Ширь растет, и море вздрагивает
От ее прироста.
Берега уходят ельничком,—
Он невзрачен и тщедушен.
Море, сумрачно бездельничая,
Смотрит сверху на идущих.
С моря еще по морошку
Ходит и ходит лесками,
Грохнув и борт огороша,
Ширящееся плесканье.
Виден еще, еще виден
Берег, еще не без пятен
Путь,— но уже необыден
И, как беда, необъятен.
Страшным полуоборотом,
Сразу меняясь во взоре,
Мачты въезжают в ворота
Настежь открытого моря.
Вот оно! И, в предвкушеньи
Сладко бушующих новшеств,
Камнем в пучину крушений
Падает чайка, как ковшик.</text><name>Отплытие</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1978</date_from><text>В Азии, в Европе ли
Родился озноб -
Только даже в опере
Кашляют взахлеб.
Не поймешь, откуда дрожь - страх ли это, грипп ли:
Духовые дуют врозь, струнные - урчат,
Дирижера кашель бьет, тенора охрипли,
Баритоны запили, <и> басы молчат.
Раньше было в опере
Складно, по уму,-
И хоть хору хлопали -
А теперь кому?!
Не берет верхних нот и сопрано-меццо,
У колоратурного не бельканто - бред,-
Цены резко снизились - до рубля за место,-
Словом, все понизилось и сошло на нет.
Сквозняками в опере
Дует, валит с ног,
Как во чистом во поле
Ветер-ветерок.
Партии проиграны, песенки отпеты,
Партитура съежилась, <и> софит погас.
Развалились арии, разошлись дуэты,
Баритон - без бархата, без металла - бас.
Что ни делай - все старо,-
Гулок зал и пуст.
Тенорово серебро
Вытекло из уст.
Тенор в арьи Ленского заорал: "Полундра!" -
Буйное похмелье ли, просто ли заскок?
Дирижера Вилькина мрачный бас-профундо
Чуть едва не до смерти струнами засек.
До</text><name>В Азии, в Европе ли...</name><date_to>1978</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1867</date_from><text>И день и ночь, дитя мое,
Я занят мысленно тобою;
Ищу уныние твое
Рассеять любящей рукою.
Невольно взгляда твоего
Я вспоминаю выраженье
И голос слов твоих, его
Неуловимое значенье:
Я узнавать в тебе привык
И каждой мысли след летучий,
И каждый затаенный крик
Немых скорбей и страсти жгучей
О! дай уныние твое
Рассеять любящей рукою;
Молю тебя, дитя мое,
Не мучься ложною тоскою;
Святыни сердца своего
Не трать в порывах малодушно;
Люби меня, люби его,
Люби светло и простодушно,
Без притязаний, без обид,
Без подозрительности ложной,
Без жала мелких Немезид,
Без яда ревности тревожной.
О! жизнь нам тяжело далась
Довольно было огорчений,
Довольно рушилось у нас
Надежд, и чувств, и убеждений...
Ты наш союз благослови
Любви безоблачным приветом,
Наш вечер мирно оживи
Неугасимо кротким светом,
И пусть остаток наших дней —
Союза нашего достоин —
В живых лучах любви твоей
Пройдет торжественно спокоен!
Так смысл торжественный храня,
Развалины твердыней Рима
В вечернем озаренье дня
Еще живут невозмутимо.</text><name>Наташе</name><date_to>1867</date_to></item><item><themes></themes><author>Елена Гуро</author><date_from></date_from><text>Ветрогон, сумасброд, летатель,
создаватель весенних бурь,
мыслей взбудараженных ваятель,
гонящий лазурь!
Слушай, ты, безумный искатель,
мчись, несись,
проносись нескованный
опьянитель бурь.</text><name>Елена Гуро — «Ветрогон, сумасброд, летатель...»</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Батюшков</author><date_from>1815</date_from><text>О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью твоей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный,
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой - любовью
В утеху дан разлуке он;
Засну ль?- приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.</text><name>Мой гений</name><date_to>1815</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Строфы
Нет, им не суждены краса и просветленье;
Я повторяю их на память в полусне,
Они - минуты праздного томленья,
Перегоревшие на медленном огне.
Но все мне дорого - туман их появленья,
Их нарастание в тревожной тишине,
Без плана, вспышками идущее сцепленье:
Мое мучение и мой восторг оне.
Кто знает, сколько раз без этого запоя,
Труда кошмарного над грудою листов,
Я духом пасть, увы! я плакать был готов,
Среди неравного изнемогая боя;
Но я люблю стихи - и чувства нет святей:
Так любит только мать, и лишь больных детей.</text><name>Третий мучительный сонет</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Уводит душу час в тени
Назад, назад,—
Туда, где ярки были дни
И цвел мой сад...
Пестро менялись звон и цвет
В моих лугах,
И дрогнул в сердце с бегом лет
Бессильный страх.
И вот железный крест готов
Давно, давно —
И плачет сердце средь цветов,
Одно, одно.</text><name>Элегия (Уводит душу...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О лете</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1958</date_from><text>Так щедро август звёзды расточал.
Он так бездумно приступал к владенью,
и обращались лица ростовчан
и всех южан - навстречу их паденью.
Я добрую благодарю судьбу.
Так падали мне на плечи созвездья,
как падают в заброшенном саду
сирени неопрятные соцветья.
Подолгу наблюдали мы закат,
соседей наших клавиши сердили,
к старинному роялю музыкант
склонял свои печальные седины.
Мы были звуки музыки одной.
О, можно было инструмент расстроить,
но твоего созвучия со мной
нельзя было нарушить и расторгнуть.
В ту осень так горели маяки,
так недалёко звёзды пролегали,
бульварами шагали моряки,
и девушки в косынках пробегали.
Всё то же там паденье звёзд и зной,
всё так же побережье неизменно.
Лишь выпали из музыки одной
две ноты, взятые одновременно.</text><name>Август</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1968</date_from><text>К вам иду с верою,
В вашу мощь уверовав...
Не оскорблю ни одного дерева —
Ни на одном не повешусь.
Милые мои вязы,
Вы мне как братья,
Давайте начнем с азбуки,
Всю жизнь сначала.
В детстве был я огненно-рыжим,
Почти красным.
Как столько прожил
в выжил —
Самому не ясно.
А все мне мало,
Мало!
Вы смените листья —
Для вас опять лето.
А со мной —
Раз оголиться
И моя песня спета.</text><name>Вязы</name><date_to>1968</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1906</date_from><text>Белокаменны палаты,
Стопудовая краса.
Мчатся сани-самокаты,
Не жалей коню овса!
Почерневшая избенка,
В лежку праздники идут.
Пухнут десны у ребенка.
Что же хлеба не везут?</text><name>Белокаменны палаты, стопудовая краса...</name><date_to>1906</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1965</date_from><text>Я, говорит, не воин,
Я, говорит, раздвоен,
Я, говорит, расстроен,
Расчетверен,
Распят!
Ты, говорю, не воин,
Ты, говорю, раздвоен,
Распят и четвертован,
Но ты - не из растяп.
Покуривая трубку,
Себя, как мясорубку,
На части разобрав,
Ты, может быть, и прав.
Но знаешь?- этой ночью
К тебе придут враги:
Я вижу их воочью,
Я слышу их шаги...
Ты слышишь?
Не слышишь?
Они ползут, шуршат...
Они идут, как мыши,
На твой душевный склад.
И вскорости растащат
Во мраке и в тиши
Отколотые части
Твоей больной души.
- А что же будут делать
Они с моей душой?
А что же будут делать
С разбитой, но большой?
- Вторую часть - покрасят,
А третью - разлинуют,
Четвертую - заквасят,
А пятую - раздуют,
Шестую - подожгут,
А сами убегут.
Был человек не воин,
Был человек раздвоен,
Был человек разрознен,
А все, должно быть, врал:
Прослышав о напасти,
Мигать он начал чаще,
И - сгреб он эти части,
И ничего!- собрал.</text><name>Я, говорит, не воин...</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from></date_from><text>Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог...
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной,
Добрый Филя живет.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть...
— Филя, что молчаливый?
— А о чем говорить?</text><name>Добрый Филя</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1917</date_from><text>Мы все возьмем, мы все познаем,
Пронижем глубину до дна.
Как золотым цветущим маем
Душа весенняя пьяна!
Нет меры гордому дерзанью:
Мы — Вагнер, Винчи, Тициан.
Мы новому музею — зданью
Воздвигнем купол, как Монблан.
В кристаллах мрамора Анжело,
И все, чем дивен был Парнас,
Не то ли творческое пело,
Что током пробегает в нас?
Воспитывали орхидеи,
Качали колыбели роз,—
Не мы ли были в Иудее,
Когда любви учил Христос?
Мы клали камни Парфенона
И исполинских пирамид,
Всех сфинксов, храмов, пантеонов
Звенящий высекли гранит.
Не нам ли на горе Синая,
В неопалимой купине,
Как солнце, красный стяг, сияя,
Явился в буре и огне?
Мы все возьмем, мы все познаем,
Пронижем неба бирюзу.
Как сладко пить цветущим маем
Животворящую грозу!</text><name>Мы</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Я уж ныне не люблю, как похвальбу красну;
Она токмо заняла мою душу власну.
Я из памяти изгнал
Всех моих ныне Филис,
И якобы я не знал
Ни Аминт, ниже Ирис.
Я насладился потех любовных премного,
При любви сердце было мое неубого.
А что ж она иногда
В муках меня держала,
Тем наибольшу мне всегда
Утеху умножала.
То мне поминать мило, и о том не каюсь;
Но навсегда с любовью ныне я прощаюсь.
Похвальбу токмо красну,
Чрез все мои обеты,
За богиню мне власну
Признаю во вся леты.</text><name>Я уж ныне не люблю...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1835</date_from><text>Отрок милый, отрок нежный,
Не стыдись, навек ты мой;
Тот же в нас огонь мятежный,
Жизнью мы живем одной.
Не боюся я насмешек:
Мы сдвоились меж собой,
Мы точь в точь двойной орешек
Под единой скорлупой.</text><name>Подражание арабскому</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1920</date_from><text>Вчера еще в глаза глядел,
А нынче - всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче - вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"
И слезы ей - вода, и кровь -
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха - Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Вчера еще - в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала - копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою - немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал - колесовать:
Другую целовать",- ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил - в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе - я сделала?
Всё ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo - что дерево трясти! -
В срок яблоко спадает спелое...
- За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!</text><name>Вчера еще в глаза глядел...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1899</date_from><text>Приидут дни последних запустений,
Земные силы оскудеют вдруг;
Уйдут остатки жалких поколений
К теплу и солнцу, на далекий Юг.
А наши башни, города, твердыни
Постигнет голос Страшного суда,
Победный свет не заблестит в пустыне,
В ней не взгремят по рельсам поезда.
В плюще померкнут зодчего затеи,
Исчезнут камни под ковром травы,
На площадях плодиться буду змеи,
В дворцовых залах поселятся львы.
Но в эти дни последних запустений
Возникнет - знаю!- меж людей смельчак.
Он потревожит гордый сон строений,
Нарушит светом их безмолвный мрак.
На мшистых улицах заслышат звери
Людскую поступь в ясной тишине,
В домах застонут, растворяясь, двери,
Ряд изваяний встанет при огне.
Прочтя названья торжищ и святилищ,
Узнав по надписям за ликом лик,
Пришлец проникнет в глубь книгохранилищ,
Откроет тайны древних, наших книг.
И дни и ночи будет он в тревоге
Впивать вещанья, скрытые в пыли,
Исканья истины, мечты о боге,
И песни - гимны сладостям земли.
Желанный друг неведомых столетий!
Ты весь дрожишь, ты потрясен былым!
Внемли же мне, о, слушай строки эти:
Я был, я мыслил, я прошел как дым...</text><name>В дни запустений</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Спортивные</item></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Сто раз решал он о любви своей
Сказать ей твердо. Все как на духу!
Но всякий раз, едва встречался с ней,
Краснел и нес сплошную чепуху!
Хотел сказать решительное слово,
Но, как на грех, мучительно мычал.
Невесть зачем цитировал Толстого
Или вдруг просто каменно молчал.
Вконец растратив мужество свое,
Шагал домой, подавлен и потерян.
И только с фотографией ее
Он был красноречив и откровенен.
Перед простым любительским портретом
Он смелым был, он был самим собой.
Он поверял ей думы и секреты,
Те, что не смел открыть перед живой.
В спортивной белой блузке возле сетки,
Прядь придержав рукой от ветерка,
Она стояла с теннисной ракеткой
И, улыбаясь, щурилась слегка.
А он смотрел, не в силах оторваться,
Шепча ей кучу самых нежных слов.
Потом вздыхал:- Тебе бы все смеяться,
А я тут пропадай через любовь!
Она была повсюду, как на грех:
Глаза... И смех - надменный и пьянящий...
Он и во сне все слышал этот смех.
И клял себя за трусость даже спящий.
Но час настал. Высокий, гордый час!
Когда решил он, что скорей умрет,
Чем будет тряпкой. И на этот раз
Без ясного ответа не уйдет!
Средь городского шумного движенья
Он шел вперед походкою бойца.
Чтоб победить иль проиграть сраженье,
Но ни за что не дрогнуть до конца!
Однако то ли в чем-то просчитался,
То ли споткнулся где-то на ходу,
Но вновь краснел, и снова заикался,
И снова нес сплошную ерунду.
- Ну вот и все! - Он вышел на бульвар,
Достал портрет любимой машинально,
Сел на скамейку и сказал печально:
- Вот и погиб "решительный удар"!
Тебе небось смешно. Что я робею.
Скажи, моя красивая звезда:
Меня ты любишь? Будешь ли моею?
Да или нет?- И вдруг услышал:- Да!
Что это, бред? Иль сердце виновато?
Иль просто клен прошелестел листвой?
Он обернулся: в пламени заката
Она стояла за его спиной.
Он мог поклясться, что такой прекрасной
Еще ее не видел никогда.
- Да, мой мучитель! Да, молчун несчастный!
Да, жалкий трус! Да, мой любимый! Да!</text><name>Сердечная история</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Как мне по сердцу вьюги такие,
посвист в поле, гуденье в трубе...
Напоследок гуляет стихия.
Вот и вспомнила я о тебе.
Вот и вспомнила утро прощанья,
по углам предрассветную мглу.
Я горячего крепкого чая
ни глотка проглотить не могу.
Не могу, не хочу примириться
с тем, как слаб иногда человек.
Не воротится... не повторится...
Не навек — говоришь?
Нет, навек!
Посиди, перестань суетиться,
не навек — говоришь?
Нет, навек!
...Что на белом-то свете творится,
как беснуется мартовский снег...
Вот и вспомнила: утро седое,
и рассвет все синей и синей,
и как будто бы выстлан слюдою
убегающий след от саней.</text><name>Как мне по сердцу вьюги такие...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1908</date_from><text>Свирель запела на мосту,
И яблони в цвету.
И ангел поднял в высоту
Звезду зеленую одну,
И стало дивно на мосту
Смотреть в такую глубину,
В такую высоту.
Свирель поет: взошла звезда,
Пастух, гони стада...
И под мостом поет вода:
Смотри, какие быстрины,
Оставь заботы навсегда,
Такой прозрачной глубины
Не видел никогда...
Такой глубокой тишины
Не слышал никогда...
Смотри, какие быстрины,
Когда ты видел эти сны?..</text><name>Свирель запела на мосту...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1841</date_from><text>Влага Стикса закалила
Дикой силы полноту
И кипящего Ахилла
Бою древнему явила
Уязвимым лишь в пяту.
Обречен борьбе верховной,
Ты ли, долею своей
Равен с ним, боец духовный,
Сын купели новых дней?
Омовен ее водою,
Знай, страданью над собою
Волю полную ты дал,
И одной пятой своею
Невредим ты, если ею
На живую веру стал!</text><name>Ахилл</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1922</date_from><text>СЕГОДНЯШНЕЕ
Высунув языки,
разинув рты,
носятся нэписты
в рьяни,
в яри...
А посередине
высятся
недоступные форты,
серые крепости советских канцелярий.
С угрозой выдвинув пики-перья,
закованные в бумажные латы,
работали канцеляристы,
когда
в двери
бумажка втиснулась:
"Сокращай штаты!"
Без всякого волнения,
без всякой паники
завертелись колеса канцелярской механики.
Один берет.
Другая берет.
Бумага взад.
Бумага вперед.
По проторенному другими следу
через замзава проплыла к преду.
Пред в коллегию внес вопрос:
"Обсудите!
Аппарат оброс".
Все в коллегии спорили стойко.
Решив вести работу рысью,
немедленно избрали тройку.
Тройка выделила комиссию и подкомиссию.
Комиссию распирала работа.
Комиссия работала до четвертого пота.
Начертили схему:
кружки и линии,
которые красные, которые синие.
Расширив штат сверхштатной сотней,
работали и в праздник и в день субботний.
Согнулись над кипами,
расселись в ряд,
щеголяют выкладками,
цифрами пестрят.
Глотками хриплыми,
ртами пенными
вновь вопрос подымался в пленуме.
Все предлагали умно и трезво:
"Вдвое урезывать!"
"Втрое урезывать!"
Строчил секретарь -
от работы в мыле:
постановили - слушали,
слушали - постановили...
Всю ночь,
над машинкой склонившись низко,
резолюции переписывала и переписывала
машинистка.
и...
через неделю
забредшие киски
играли листиками из переписки.
МОЯ РЕЗОЛЮЦИЯ
По-моему,
это
- с другого бочка -
знаменитая сказка про белого бычка.
КОНКРЕТНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Я,
как известно,
не делопроизводитель.
Поэт.
Канцелярских способностей у меня нет.
Но, по-моему,
надо
без всякой хитрости
взять за трубу канцелярию
и вытрясти.
Потом
над вытряхнутыми
посидеть в тиши,
выбрать одного и велеть:
"Пиши!"
Только попросить его:
"Ради бога,
пиши, товарищ, не очень много!"</text><name>Из `Бюрократиады`</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Козьма Прутков</author><date_from></date_from><text>Спит залив. Эллада дремлет.
Под портик уходит мать
Сок гранаты выжимать...
Зоя! нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!
Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь;
Ты смягчись, покуда ночь!
Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь...
Пусть же вихрем сабля свищет!
Мне Костаки не судья!
Прав Костаки, прав и я!
Пусть же вихрем сабля свищет;
Мне Костаки не судья!
В поле брани Разорваки
Пал за вольность, как герой.
Бог с ним! Рок его такой.
Но зачем же жив Костаки,
Когда в поле Разорваки
Пал за вольность, как герой?!
Видел я вчера в заливе
Восемнадцать кораблей;
Все без мачт и без рулей...
Но султана я счастливей;
Лей вина мне, Зоя, лей!
Лей, пока Эллада дремлет,
Пока тщетно тщится мать
Сок гранаты выжимать...
Зоя, нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!</text><name>Новогреческая песнь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1759</date_from><text>Без Филисы очи сиры,
Сиры все сии места;
Отлетайте вы, зефиры,
Без нея страна пуста;
Наступайте вы, морозы,
Увядайте, нежны розы!
Пожелтей, зелено поле,
Не журчите вы, струи,
Не вспевайте ныне боле
Сладких песней, соловьи;
Стонь со мною, эхо, ныне
Всеминутно в сей пустыне.
С горестью ль часы ты числишь
В отдаленной стороне?
Часто ль ты, ах! часто ль мыслишь,
Дорогая, обо мне?
Тужишь ли, воспоминая,
Как расстались мы, стоная?
В час тот, как ты мыться станешь,
Хоть немного потоскуй,
И когда в потоки взглянешь,
Молви ты у ясных струй:
"Зрима я перед собою,
Но не зрима я тобою".</text><name>Идиллия (Без Филисы очи сиры...)</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1946</date_from><text>Весна, но вдруг исчезла грязь.
И снова снегу тьма.
И снова будто началась
Тяжелая зима.
Она пришла, не прекратив
Весенний ток хмельной.
И спутанностью перспектив
Нависла надо мной.</text><name>Весна, но вдруг исчезла грязь...</name><date_to>1946</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.
Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.
Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.
Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины...</text><name>Я родом не из детства — из войны...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1936</date_from><text>Настегала дочку мать крапивой:
"Не расти большой, расти красивой,
Сладкой ягодкой, речной осокой,
Чтоб в тебя влюбился пан высокий,
Ясноглазый, статный, черноусый,
Чтоб дарил тебе цветные бусы,
Золотые кольца и белила.
Вот тогда ты будешь, дочь, счастливой".
Дочка выросла, как мать велела:
Сладкой ягодкою, королевой,
Белой лебедью, речной осокой,
И в нее влюбился пан высокий,
Черноусый, статный, ясноглазый,
Подарил он ей кольцо с алмазом,
Пояс драгоценный, ленту в косы...
Наигрался ею пан - и бросил!
Юность коротка, как песня птичья,
Быстро вянет красота девичья,
Иссеклися косы золотые,
Ясный взор слезинки замутили.
Ничего-то девушка не помнит,
Помнит лишь одну дорогу в омут,
Только тише, чем кутенок в сенцах,
Шевельнулась дочь у ней под сердцем.
Дочка в пана родилась - красивой.
Настегала дочку мать крапивой:
"Не расти большой, расти здоровой,
Крепкотелой, дерзкой, чернобровой,
Озорной, спесивой, языкатой,
Чтоб тебя не тронул пан проклятый.
А придет он, потный, вислоусый,
Да начнет сулить цветные бусы,
Пояс драгоценный, ленту в косы,-
Отпихни его ногою босой,
Зашипи на пана, дочь, гусыней,
Выдери его глаза косые!"</text><name>Песня про пана</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1942</date_from><text>Он пригорюнится, притулится,
Свернет, закурит и вздохнет,
Что есть одна такая улица,
А улицы не назовет.
Врага он встретит у обочины.
А вдруг откажет пулемет,
Он скажет: «Жить кому не хочется» -
И сам с гранатой поползет.</text><name>Он пригорюнится, притулится...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1882</date_from><text>Голубое небо, как пух легкие облака, запах цветов, сладкие звуки молодого голоса, лучезарная красота великих творений искусства, улыбка счастья на прелестном женском лице и эти волшебные глаза... к чему, к чему все это?
Ложка скверного, бесполезного лекарства через каждые два часа - вот, вот что нужно.
* Нет большей скорби (итал.).</text><name>Nessun maggior dolore</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Асадов</author><date_from></date_from><text>Как лось охрипший, ветер за окошком
Ревет и дверь бодает не щадя,
А за стеной холодная окрошка
Из рыжих листьев, града и дождя.
А к вечеру - ведь есть же чудеса -
На час вдруг словно возвратилось лето.
И на поселок, рощи и леса
Плеснуло ковш расплавленного света.
Закат мальцом по насыпи бежит,
А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,
Рубашка-поле, ворот нараспашку,
Переливаясь, радужно горит.
Промчался скорый, рассыпая гул,
Обдав багрянцем каждого окошка.
И рельсы, словно "молнию"-застежку,
На вороте со звоном застегнул.
Рванувшись к туче с дальнего пригорка,
Шесть воронят затеяли игру.
И тучка, как трефовая шестерка,
Сорвавшись вниз, кружится на ветру.
И падает туда, где, выгнув талию
И пробуя поймать ее рукой,
Осина пляшет в разноцветной шали,
То дымчатой, то красно-золотой.
А рядом в полинялой рубашонке
Глядит в восторге на веселый пляс
Дубок-парнишка, радостный и звонкий,
Сбив на затылок пегую кепчонку,
И хлопая в ладоши, и смеясь.
Два барсука, чуть подтянув штаны
И, словно деды, пожевав губами,
Накрыли пень под лапою сосны
И, "тяпнув" горьковатой белены,
Закусывают с важностью груздями.
Вдали холмы подстрижены косилкой,
Топорщатся стернею там и тут,
Как новобранцев круглые затылки,
Что через месяц в армию уйдут.
Но тьма все гуще снизу наползает,
И белка, как колдунья, перед сном
Фонарь луны над лесом зажигает
Своим багрово-пламенным хвостом.
Во мраке птицы словно растворяются.
А им взамен на голубых крылах
К нам тихо звезды первые слетаются
И, размещаясь, ласково толкаются
На проводах, на крышах и ветвях.
И у меня такое ощущенье,
Как будто бы открылись мне сейчас
Душа полей и леса настроенье,
И мысли трав, и ветра дуновенье,
И даже тайна омутовых глаз...
И лишь одно с предельной остротой
Мне кажется почти невероятным:
Ну как случалось, что с родной землей
Иные люди разлучась порой,
Вдруг не рвались в отчаянье обратно?!
Пусть так бывало в разные века.
Да и теперь бывает и случается.
Однако я скажу наверняка
О том, что настоящая рука
С родной рукой навеки не прощается!
И хоть корил ты свет или людей,
Что не добился денег или власти,
Но кто и где действительное счастье
Сумел найти без Родины своей?!
Все что угодно можно испытать:
И жить в чести, и в неудачах маяться,
Однако на Отчизну, как на мать,
И в смертный час сыны не обижаются!
Ну вот она - прекраснее прекрас,
Та, с кем другим нелепо и равняться,
Земля, что с детства научила нас
Грустить и петь, бороться и смеяться!
Уснул шиповник в клевере по пояс,
Зарницы сноп зажегся и пропал,
В тумане где-то одинокий поезд,
Как швейная машинка, простучал...
А утром дятла работящий стук,
В нарядном первом инее природа,
Клин журавлей, нацеленный на юг,
А выше, грозно обгоняя звук,
Жар-птица - лайнер в пламени восхода.
Пень на лугу как круглая печать.
Из-под листа - цыганский глаз смородины.
Да, можно все понять иль не понять,
Все пережить и даже потерять.
Все в мире, кроме совести и Родины!</text><name>Дым отечества</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>О животных</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1936</date_from><text>Папа работал,
Шуметь запрещал...
Вдруг
Под диваном
Сверчок
Затрещал.
Ищу под диваном —
Не вижу сверчка,
А он, как нарочно,
Трещит с потолка.
То близко сверчок,
То далёко сверчок,
То вдруг застрекочет,
То снова молчок.
Летает сверчок
Или ходит пешком?
С усами сверчок
Или с пестрым брюшком?
А вдруг он лохматый
И страшный на вид?
Он выползет на пол
И всех удивит.
Петька сказал мне:
— Давай пятачок,
Тогда я скажу тебе,
Что за сверчок.
Мама сказала:
— Трещит без конца!
Выселить нужно
Такого жильца!
Везде мы искали,
Где только могли,
Потерянный зонтик
Под шкафом
Нашли.
Нашли под диваном
Футляр от очков,
Но никаких
Не поймали сверчков.
Сверчок — невидимка,
Его не найдешь.
Я так и не знаю,
На что он похож.</text><name>Сверчок</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1832</date_from><text>Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны - ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!</text><name>Парус</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1909</date_from><text>Вы помните о городе, обиженном в чуде,
Чей звук так мило нежит слух
И взятый из языка старинной чуди.
Зовет увидеть вас пастух,
С свирелью сельской (есть много неги
в сельском имени),
Молочный скот с обильным выменем,
Немного робкий перейти реку, журчащий брод.
Все это нам передал в названье чужой народ.
Пастух с свирелью из березовой коры
Ныне замолк за грохотом иной поры.
Где раньше возглас раздавался
мальчишески-прекрасных труб,
Там ныне выси застит дыма смольный чуб.
Где отражался в водах отсвет коровьих ног,
Над рекой там перекинут моста железный
полувенок.
Раздору, плахам - вчера и нынче - город-ясли.
В нем дружбы пепел и зола, истлев, погасли.
Когда-то, понурив голову, стрелец безмолвно
шествовал за плахой.
Не о нем ли в толпе многоголосой девичий
голос заплакал?
В прежних сил закат,
К работе призван кат.
А впрочем, все страшней и проще:
С плодами тел казненных на полях
не вырастают рощи.
Казнь отведена в глубь тайного двора -
Здесь на нее взирает детвора.
Когда толпа шумит и веселится,
Передо мной всегда казненных лица.
Так и теперь: на небе ясном тучка -
Я помню о тебе, боярин непокорный Кучка!
В тебе, любимый город,
Старушки что-то есть.
Уселась на свой короб
И думает поесть.
Косынкой замахнулась - косынка не простая;
От и до края летит птиц черных стая.</text><name>Вы помните о городе...</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1863</date_from><text>Подумать страшно, что такой
Конец сужден житейской драме;
Что будешь в узкой, темной яме
Лежать недвижный и немой;
Что черви примутся точить
Твое покинутое тело -
Точить то сердце, что умело
И ненавидеть и любить.
И после многих, многих лет
Какой-нибудь мечтатель праздный
Найдет твой череп безобразный
И унесет в свой кабинет,
Чтоб вместо мрамора лежал
Он на листах бумаги пыльной
Или детей, жилец могильный,
Как зашалят они, пугал.</text><name>Ипохондрия</name><date_to>1863</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from></date_from><text>Греет солнышко -
Да осенью;
Цветут цветики -
Да не в пору;
А весной была
Степь желтая,
Тучки плавали
Без дождика.
По ночам роса
Где падала,
Поутру трава
Там сохнула.
И все пташечки,
Касаточки,
Пели грустно так
И жалобно,
Что, их слушая,
Кровь стынула,
По душе лилась
Боль смертная.
Так прошла моя
Вся молодость -
Без любви-души,
Без радости.</text><name>Русская песня (Греет солнышко...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1813</date_from><text>Рушитель лености моей!
Оставь дремать меня в покое
Среди моих беспечных дней;
Позволь мне время золотое
Заботами не возмущать!
Я славы не хочу искать;
Хочу покоиться всечасно,
Лежа в постели размышлять
И век лениться сладострастно!</text><name>К Е. Ф. С-ну, убеждавшему меня...</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1822</date_from><text>До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.
Не с могучим Боклю совокупно спешил
На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
За Шотландию с Англией он;
Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.
Через три дни домой возвратился барон,
Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
Под тяжелым ступал седоком.
Анкрамморския битвы барон не видал,
Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
Где за родину бился Дуглас;
Но железный шелом был иссечен на нем,
Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
Но не английской кровью покрыт.
Соскочив у часовни с коня за стеной,
Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул - и паж молодой
На условленный свист прибежал.
«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
И слова непритворны твои.
Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
И кто был у твоей госпожи?»
«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
Не прокрасться во мраке ночном).
И на первую ночь непогода была,
И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
На вершину пустынную скал.
Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
И сидела одна - я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
Одиноко маяк пламенел.
На другую же ночь - я за ней по следам
На вершину опять побежал,-
О творец, у огня одинокого там
Мне неведомый рыцарь стоял.
Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
Я расслушать не мог их речей.
И последняя ночь безненастна была,
И порывистый ветер молчал;
И к маяку она на свиданье пошла;
У маяка уж рыцарь стоял.
И сказала (я слышал): "В полуночный час,
Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас:
Он теперь на свиданье ином;
Он с могучим Боклю ополчился теперь:
Он в сраженье забыл про меня -
И тайком отопру я для милого дверь
Накануне Иванова дня".
"Я не властен прийти, я не должен прийти,
Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
Я пойду... мне товарища нет".
"О, сомнение прочь! безмятежная ночь
Пред великим Ивановым днем
И тиxa и темна, и свиданьям она
Благосклонна в молчанье своем.
Я собак привяжу, часовых уложу,
Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
Безопасен ты будешь со мной".
"Пусть собака молчит, часовой не трубит,
И трава не слышна под ногой,-
Но священник есть там; он не спит по ночам;
Он приход мой узнает ночной".
"Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
Будет три дни поминки творить".
Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
Он ужасен стоял при огне.
"Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
То, быть может, поминки по мне.
Но полуночный час благосклонен для нас:
Я приду под защитою мглы".
Он сказал... и она... я смотрю... уж одна
У маяка пустынной скалы".
И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
И кипел, и горел, и сверкал.
"Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
Он, клянусь небесами, пропал!"
"Показалося мне при блестящем огне:
Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
Три звезды на щите голубом".
"Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
Сей полуночный мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
Он в могилу зарыт, он мертвец".
"Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,
И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
То был рыцарь Ричард Кольдингам".
И Смальгольмский барон, изумлен, поражен
И хладел, и бледнел, и дрожал.
"Нет! в могиле покой; он лежит под землей
Ты неправду мне, паж мой, сказал.
Где бежит и шумит меж утесами Твид,
Где подъемлется мрачный Эльдон,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
Потаенным врагом умерщвлен.
Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд:
Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
Чернецы за его упокой".
Он идет в ворота, он уже на крыльце,
Он взошел по крутым ступеням
На площадку, и видит: с печалью в лице,
Одиноко-унылая, там
Молодая жена - и тиха и бледна,
И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
На прозрачно бегущую Твид.
«Я с тобою опять, молодая жена».
«В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
Поразил ли Боклю иль сражен?»
«Англичанин разбит; англичанин бежит
С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
И беречься недобрых гостей».
При ответе таком изменилась лицом
И ни слова... ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
И за нею суровый барон.
Ночь покойна была, но заснуть не дала.
Он вздыхал, он с собой говорил:
«Не пробудится он; не подымется он;
Мертвецы не встают из могил».
Уж заря занялась; был таинственный час
Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
Вдруг заснул близ жены молодой.
Не спалося лишь ей, не смыкала очей...
И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
Вдруг явился Ричард Кольдингам.
«Воротись, удалися»,- она говорит.
«Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,-
Не страшись, не услышит нас он.
Я во мраке ночном потаенным врагом
На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
Поминают - и труп мой зарыт.
Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
Где маяк, я бродить осужден;
Где видалися мы под защитою тьмы,
Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы... но ты
Заклинала Ивановым днем».
Содрогнулась она и, смятенья полна,
Вопросила: «Но что же с тобой?
Дай один мне ответ - ты спасен ли иль нет?.
Он печально потряс головой.
«Выкупается кровью пролитая кровь,-
То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь,-
Ты сама будь свидетель тому».
Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
Ей десницею руку пожал -
И десница как острое пламя была,
И по членам огонь пробежал.
И печать роковая в столе возжжена:
Отразилися пальцы на нем;
На руке ж - но таинственно руку она
Закрывала с тех пор полотном.
Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
И дичится людей и молчит.
Сей монах молчаливый и мрачный - кто он?
Та монахиня - кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
То его молодая жена.</text><name>Замок Смальгольм, или Иванов вечер</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Языков</author><date_from>1823</date_from><text>Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим
И пылкой вольности дары
Заботой светскою не губим.
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим.
Наш Август смотрит сентябрем -
Нам до него какое дело!
Мы пьем, пируем и поем
Беспечно, радостно и смело.
Наш Август смотрит сентябрем -
Нам до него какое дело?
Здесь нет ни скипртра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны,
Наш ум - не раб чужих умов,
И чувства наши благородны.
Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны.
Приди сюда хоть русский царь,
Мы от бокалов не привстанем.
Хоть громом бог в наш стол ударь,
Мы пировать не перестанем.
Приди сюда хоть русский царь,
Мы от бокалов не привстанем.
Друзья, бокалы к небесам!
Обет правителю природы:
"Печаль и радость - пополам,
Сердца - на жертвенник свободы!"
Друзья, бокалы к небесам!
Обет правителю природы:
"Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!
Им наши мысли и слова!
Им и занятье и безделье!"
Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!</text><name>Песня (Мы любим шумные пиры...)</name><date_to>1823</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item><item>Военные</item></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1941</date_from><text>«Коварен враг. Товарищи, поверьте,
Он спит и видит — взять нас на испуг.
Ответим же ему презреньем к смерти!» —
Так говорил танкистам политрук.
«Еще Чапай психической атаке
Умел давать решительный отпор.
Пусть знают все фашистские собаки,
Что мы не стали трусами с тех пор!
От страху глаз и рта мы не раскроем,
Не страшен нам ни дьявол, ни дракон.
Покажемте врагу, что быть героем —
У нас обычай общий и закон.
Старайся быть в бою из первых первым,—
Бежит от храбрых смерть и враг бежит.
Стремится враг ударить нам по нервам,
Так пусть же сам от страха задрожит!
Итак, вперед, друзья! И слава смелым!» —
Так политрук закончил речь свою.
И танк повел, чтобы геройским делом
Свою беседу подкрепить в бою.
Был сам он худ и небольшого роста,
Но выше всех казался он бойцам.
Был сам он прост, и говорил он просто,
Но придавал отвагу он сердцам.
И через день в скупой и краткой сводке
Их смелый подвиг упомянут был.
И политрук на митинге коротком
Сказал: «Ну вот! Я правду говорил!»</text><name>Так говорил танкистам политрук</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О животных</item></themes><author>Иван Крылов</author><date_from>1813</date_from><text>Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник:
И дело не пойдет на лад,
Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней;
Он лучше дело все погубит
И рад скорей
Посмешищем стать света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.
Зубастой Щуке в мысль пришло
За кошачье приняться ремесло.
Не знаю: завистью ее лукавый мучил
Иль, может быть, ей рыбный стол наскучил?
Но только вздумала Кота она просить,
Чтоб взял ее с собой он на охоту
Мышей в амбаре половить.
"Да полно, знаешь ли ты эту, свет, работу?-
Стал Щуке Васька говорить.-
Смотри, кума, чтобы не осрамиться:
Недаром говорится,
Что дело мастера боится".-
"И, полно, куманек! Вот невидаль: мышей!
Мы лавливали и ершей".-
"Так в добрый час, пойдем!" Пошли, засели.
Натешился, наелся Кот,
И кумушку проведать он идет;
А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот,-
И крысы хвост у ней отъели.
Тут видя, что куме совсем не в силу труд,
Кум замертво стащил ее обратно в пруд.
И дельно! Это, Щука,
Тебе наука:
Вперед умнее быть
И за мышами не ходить.</text><name>Щука и Кот</name><date_to>1813</date_to></item><item><themes><item>Про море</item></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Морская ширь полна движенья.
Она лежит у наших ног
И, не прощая униженья,
С разбега бьется о порог.
Прибрежный щебень беспокоя,
Прибой влачит его по дну.
И падает волна прибоя
На отходящую волну.
Гремит, бурлит простор пустынный,
А с вышины, со стороны
Глядит на взморье серп невинный
Едва родившейся луны.</text><name>Морская ширь полна движенья...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1898</date_from><text>Я не знаю других обязательств,
Кроме девственной веры в себя.
Этой истине нет доказательств,
Эту тайну я понял, любя.
Бесконечны пути совершенства,
О, храни каждый миг бытия!
В этом мире одно есть блаженство -
Сознавать, что ты выше себя.
Презренье - бесстрастие - нежность -
Эти три - вот дорога твоя.
Хорошо, уносясь в безбрежность,
За собою видеть себя.</text><name>Обязательства</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Та женщина, что мне была мила,
Жила когда-то в этой деревеньке.
Тропа к озерной пристани вела,
К гнилым мосткам на шаткие ступеньки.
Названье этой дальней деревушки,
Быть может, знали жители одни.
Холодный ветер приносил с опушки
Землистый запах в пасмурные дни.
Такой порой росли его порывы,
Деревья в роще наклонялись вниз.
В грязи разжиженной дождями нивы
Захлебывался зеленевший рис.
Без близкого участия подруги,
Которая в те годы там жила,
Наверное, не знал бы я в округе
Ни озера, ни рощи, ни села.
Она меня водила к храму Шивы,
Тонувшему в густой лесной тени.
Благодаря знакомству с ней, я живо
Запомнил деревенские плетни.
Я б озера не знал, но эту заводь
Она переплывала поперек.
Она любила в этом месте плавать,
В песке следы ее проворных ног.
Поддерживая на плечах кувшины,
Плелись крестьянки с озера с водой.
С ней у дверей здоровались мужчины,
Когда шли мимо с поля слободой.
Она жила в окраинной слободке,
Как мало изменилось все вокруг!
Под свежим ветром парусные лодки,
Как встарь, скользят по озеру на юг.
Крестьяне ждут на берегу парома
И обсуждают сельские дела.
Мне переправа не была б знакома,
Когда б она здесь рядом не жила.
Перевод Б.Пастернака</text><name>Та женщина, что мне была мила...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Черубина де Габриак</author><date_from></date_from><text>Графу А. Н. Толстому
Сияли облака оттенка роз и чая,
Спустилась мягко шаль с усталого плеча
На влажный шелк травы, склонившись у ключа,
Всю нить моей мечты до боли истончая,
Читала я одна, часов не замечая.
А солнце пламенем последнего луча
Огнисто-яркий сноп рубинов расточа,
Спустилось, заревом осенний день венчая.
И пела нежные и тонкие слова
Мне снова каждая поблекшая страница,
В тумане вечера воссоздавая лица
Тех, чьих венков уж нет, но чья любовь жива...
И для меня одной звучали в старом парке
Сонеты строгие Ронсара и Петрарки.</text><name>Сонет (Сияли облака оттенка роз и чая...)</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1904</date_from><text>В ароматном краю в этот день голубой
Песня близко: и дразнит, и вьется;
Но о том не спою, что мне шепчет прибой,
Что вокруг и цветет, и смеется.
Я не трону весны — я цветы берегу,
Мотылькам сберегаю их пыль я,
Миг покоя волны на морском берегу
И ладьям их далекие крылья.
А еще потому, что в сияньи сильней
И люблю я сильнее в разлуке
Полусвет-полутьму наших северных дней,
Недосказанность песни и муки...</text><name>В ароматном краю в этот день голубой...</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1835</date_from><text>В тиши села уединенной
Младой страдалец грустно жил,
И, долгой мукой утомленный,
Он добрым людям говорил:
«Уж в церковь нашего селенья
Вас призывают на моленья,
В вечерний колокол звоня;
Молитесь богу за меня.
Когда ж начнет дубрава тмиться,
Туманы лягут над водой,
Тогда скажите: «Не томится
Теперь страдалец молодой».
Но вы меня не забывайте,
В унывных песнях поминайте
И, слыша звон с кончиной дня,
Молитесь богу за меня.
Пред хитрой, злобной клеветою
Я дам всю жизнь мою в ответ,
И с непорочною душою
Без страха я покину свет.
Не долог был мой путь унылый,—
В моей весне уж над могилой
Стою в слезах; к ней взор склоня,
Молитесь богу за меня.
Мой милый друг, мой друг прекрасный!
Я думал долго жить с тобой;
Но, жертвою мечты напрасной,
Мой век минутой был одной.
О! сердца нежного тревогу
Простите ей; молитесь богу,
Услыша звон в мерцанье дня,
И за нее, и за меня».</text><name>Сельская элегия</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from></date_from><text>На серой куче сора,
У пыльного забора,
На улице глухой
Цветет в исходе мая,
Красою не прельщая,
Угрюмый зверобой.
В скитаниях ненужных,
В страданиях недужных,
На скудной почве зол,
Вне светлых впечатлений
Безрадостный мой гений
Томительно расцвел.</text><name>На серой куче сора...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1836</date_from><text>Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вы зрите лист и цвет на древе:
Иль их садовник приклеил?
Иль зреет плод в родимом чреве
Игрою внешних, чуждых сил?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.
Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили
И ночь в звездах нема была!
И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза!
Не их вина: пойми, коль может,
Органа жизнь глухонемой!
Души его, ах! не встревожит
И голос матери самой!..</text><name>Не то, что мните вы, природа...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1846</date_from><text>Ну, прощай же, брат! я поеду в даль,
Не сидится на месте, ей-богу!
Ведь не то чтоб мне было вас не жаль,
Да уж так — собрался я в дорогу.
И не то чтоб здесь было худо мне,
Нет! мне все как-то близко, знакомо,
Ну, и дом, и сад, и привык к стране:
Хорошо, знаешь,— нравится дома.
И такое есть, о чем вспомнить мне
Тяжело, а забыть невозможно;
Да не все ж твердить о вчерашнем дне —
Неразумно, а может, и ложно!
И вот видишь, брат, так и тянет в путь,
Погулять надо мне на просторе,
Широко пожить, на людей взглянуть,
Да послушать гульливое море.
Много светлых стран, много чудных встреч,
Много сладких слов, много песен...
Не хочу жалеть! Не хочу беречь!
Ну, прощай! Мир авось ли не тесен.</text><name>Отъезд</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from></date_from><text>(К мраморам Пергамского жертвенника)
Обида! Обида!
Мы - первые боги,
Мы - древние дети
Праматери-Геи,-
Великой Земли!
Изменою братьев,
Богов Олимпийцев,
Низринуты в Тартар,
Отвыкли от солнца,
Оглохли, ослепли
Во мраке подземном,
Но все еще помним
И любим лазурь.
Обуглены крылья,
И ног змеевидных
Раздавлены кольца,
Тройными цепями
Обвиты тела,-
Но все еще дышим,
И наше дыханье
Колеблет громаду
Дымящейся Этны,
И землю, и небо,
И храмы богов.
А боги смеются,
Высоко над нами,
И люди страдают,
И время летит.
Но здесь мы не дремлем:
Мы мщенье готовим,
И землю копаем,
И гложем, и роем
Когтями, зубами,
И нет нам покоя,
И смерти нам нет.
Источим, пророем
Глубокие корни
Хребтов неподвижных
И вырвемся к солнцу,-
И боги воскликнут,
Бледнея, как воры:
"Титаны! Титаны!"
И выронят кубки,
И будет ужасней
Громов Олимпийских,
И землю разрушит
И небо - наш смех.</text><name>Титаны</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Радищев</author><date_from>1797</date_from><text>Краснопевая овсянка,
На смородинном кусточке
Сидя, громко распевала
И не видит пропасть адску,
Поглотить ее разверсту.
Она скачет и порхает,-
Прыг на ветку - и попала
Не в бездонну она пропасть,
Но в силок. А для овсянки
Силок, петля - зла неволя;
Силок дело не велико,-
Но лишение свободы!..
Всё равно: силок, оковы,
Тьма кромешна, плен иль стража,-
Коль не можешь того делать,
Чего хочешь, то выходит,
Что железные оковы
И силок из конской гривы -
Всё равно, равно и тяжки:
Одно нам, другое птичке.
Но ее свободы хищник
Не наездник был алжирский,
Но Милон, красивый парень,
Душа нежна, любовь в сердце.
"Не тужи, моя овсянка!-
Говорит ей младой пастырь.-
Не злодею ты досталась,
И хоть будешь ты в неволе,
Но я с участью твоею
С радостью готов меняться!"
Говоря, он птичку вынул
Из силка и, сделав клетку
Из своих он двух ладоней,
Бежит в радости великой
К тому месту, где от зноя
В роще темной и сенистой
Лежа стадо отдыхало.
Тут своей широкой шляпой,
Посадив в траву легонько,
Накрывает краснопеву
Пленницу; бежит поспешно
К кустам гибким он таловым,
"Не тужи, мила овсянка,
Я из прутиков таловых
Соплету красивый домик
И тебя, моя певица,
Отнесу в подарок Хлое.
За тебя, любезна птичка,
За твои кудрявы песни
Себе мзду у милой Хлои,
Поцелуй просить я буду;
Поцелуи ее сладки!
Хлоя в том мне не откажет,
Она цену тебе знает;
В ней есть ум и сердце нежно.
Только лишь бы мне добраться...
То за первым поцелуем
Я у ней другой украду,
Там и третий и четвертый;
А быть может, и захочет
Мне в прибавок дать и пятый.
Ах, когда бы твоя клетка
Уж теперь была готова!.."
Так вещая, пук лоз гибких
Наломав, бежит поспешно,
К своему бежит он стаду
Или, лучше, к своей шляпе,
Где сидит в неволе птичка;
Но... злой рок, о рок ты лютый...
Остра грусть пронзает сердце:
Ветр предательный, ветр бурный
Своротил широку шляпу,
Птичка порх - и улетела,
И все с нею поцелуи.
На песке кто дом построит,
Так пословица вещает,
С ног свалит того ветр скоро.</text><name>Идиллия</name><date_to>1800</date_to></item><item><themes></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>Что-то от легких касаний, что-то от смутных слов,-
Так возникают напевы - отклик на дальний зов.
Чампак средь чаши весенней,
полаш в пыланье цветенья
Подскажут мне звуки и краски,-
путь вдохновенья таков.
Всплеском мгновенным возникнет что-то,
Виденья в душе - без числа, без счета,
А что-то ушло, отзвенев,- не уловишь напев.
Так сменяет минуту минута - чеканный звон бубенцов.
Перевод М.Петровых</text><name>Что-то от легких касаний...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from>1860</date_from><text>Я ль первый отойду из мира в вечность — ты ли,
Предупредив меня, уйдешь за грань могил,
Поведать небесам страстей земные были,
Невероятные в стране бесплотных сил!
Мы оба поразим своим рассказом небо
Об этой злой земле, где брат мой просит хлеба,
Где золото к вражде — к безумию ведет,
Где ложь всем явная наивно лицемерит,
Где робкое добро себе пощады ждет,
А правда так страшна, что сердце ей не верит,
Где — ненавидя — я боролся и страдал,
Где ты — любя — томилась и страдала;
Но —
Ты скажи, что я не проклинал;
А я скажу, что ты благословляла!..</text><name></name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1886</date_from><text>Осыпал лес свои вершины,
Сад обнажил свое чело,
Дохнул сентябрь, и георгины
Дыханьем ночи обожгло.
Но в дуновении мороза
Между погибшими одна,
Лишь ты одна, царица-роза,
Благоуханна и пышна.
Назло жестоким испытаньям
И злобе гаснущего дня
Ты очертаньем и дыханьем
Весною веешь на меня.</text><name>Осенняя роза</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Введенский</author><date_from>1929</date_from><text>Н. А. Заболоцкому
я выхожу из кабака
там мертвый труп везут пока
то труп жены моей родной
вон там за гробовой стеной
я горько плачу страшно злюсь
о гроб главою колочусь
и вынимаю потроха
чтоб показать что в них уха
в слезах свидетели идут
и благодетели поют
змеею песенка несется
собачка на углу трясется
стоит слепой городовой
над позлащенной мостовой
и подслащенная толпа
лениво ходит у столба
выходит рыжий генерал
глядит в очках на потроха
когда я скажет умирал
во мне была одна труха
одно колечко два сморчка
извозчик поглядел с торчка
и усмехнувшись произнес
возьмем покойницу за нос
давайте выколем ей лоб
и по щекам ее хлоп хлоп
махнув хлыстом сказал кобыла
андреевна меня любила
восходит светлый комиссар
как яблок над людьми
как мирновременный корсар
имея вид семи
а я стою и наблюдаю
тяжко страшно голодаю
берет покойника за грудки
кричит забудьте эти шутки
когда здесь девушка лежит
во всех рыданье дребезжит
а вы хохочете лентяй
однако кто-то был слюнтяй
священник вышел на помост
и почесавши сзади хвост
сказал ребята вы с ума сошли
она давно сама скончалась
пошли ребята вон пошли
а песня к небу быстро мчалась
о Боже говорит он Боже
прими создание Твое
пусть без костей без мышц без кожи
оно как прежде заживет
о Боже говорит он правый
во имя Русския Державы
тут начал драться генерал
с извозчиком больным
извозчик плакал и играл
и слал привет родным
взошел на дерево буржуй
оттуда посмотрел
при виде разных белых струй
он молча вдруг сгорел
и только вьется здесь дымок
да не спеша растет домок
я выхожу из кабака
там мертвый труп везут пока
интересуюсь я спросить
кто приказал нам долго жить
кто именно лежит в коробке
подобно гвоздику иль кнопке
и слышу голос с небеси
мона... монашенку спроси
монашка ясная скажите
кто здесь бесчувственный лежит
кто это больше уж не житель
уж больше не поляк не жид
и не голландец не испанец
и не худой американец
вздохнула бедная монашка
«без лести вам скажу, канашка,
сей мертвый труп была она
княгиня Маня Щепина
в своем вертепе и легко и славно
жила княгиня Марья Николавна
она лицо имела как виденье
имела в жизни не одно рожденье.
Отец и мать. Отца зовут Тарас
ее рождали сорок тысяч раз
она жила она любила моду
она любила тучные цветы
вот как-то скушав много меду
она легла на край тахты
и говорит скорей мамаша
скорей придите мне помочь
в моем желудке простокваша
мне плохо, плохо. Мать и дочь.
Дрожала мать крутя фуражкой
над бедной дочкою своей
а дочка скрючившись барашком
кричала будто соловей:
мне больно мама я одна
а в животе моем Двина
ее животик был как холм
высокий очень туп
ко лбу ее прилип хохол
она сказала: скоро труп
меня заменит здесь
и труп холодный и большой
уж не попросит есть
затем что он сплошной
икнула тихо. Вышла пена
и стала твердой как полено»
монашка всхлипнула немного
и ускакала как минога
я погружаюсь в благодушную дремоту
скрываю непослушную зевоту
я подавляю наступившую икоту
покуда все не вышли петухи
поесть немного может быть ухи
в ней много косточек янтарных
жирных сочных
мы не забудем благодарны
пуховиков песочных
где посреди больших земель
лежит красивая мамзель
тут кончил драться генерал
с извозчиком нахальным
извозчик руки потирал
извозчик был пасхальным
буржуй во Францию бежал
как злое решето
француз французку ублажал
в своем большом шато
вдова поехала к себе
на кладбище опять
кому-то вновь не по себе
а кто-то хочет спать
и вдруг покойница как снег
с телеги на земь бух
но тут раздался общий смех
и затрещал петух
и время стало как словарь
нелепо толковать
и поскакала голова
на толстую кровать
Столыпин дети все кричат
в испуге молодом
а няньки хитрые ворчат
гоморра и содом
священник вышел на погост
и мумией завыл
вращая деревянный хвост
он человеком был
княгиня Маня Щепина
в гробу лежала как спина
и до тропической земли
слоны цветочков принесли
цветочек тюль
цветочек сон
цветок июль
цветок фасон</text><name>Все</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1966</date_from><text>Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадежное. А впрочем,
концертный зал на тыщу с лишним мест
не так уж безнадежен: это - храм,
и храм искусства. Кто же виноват,
что мастерство вокальное дает
сбор больший, чем знамена веры?
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.
Прекрасно помню, как ее ломали.
Была весна, и я как раз тогда
ходил в одно татарское семейство,
неподалеку жившее. Смотрел
в окно и видел Греческую церковь.
Все началось с татарских разговоров;
а после в разговор вмешались звуки,
сливавшиеся с речью поначалу,
но вскоре - заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты
стена, а пред тобою - разрушитель.
К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом туда согнали самосвалы,
бульдозеры... И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь.
И я - сквозь эти дыры в алтаре -
смотрел на убегавшие трамваи,
на вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
теперь я видел через призму церкви.
Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее - после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грезы перечеркивают явь.
А может быть, земля хранит тот запах:
асфальту не осилить запах псины.
И что им этот безобразный дом!
Для них тут садик, говорят вам - садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: "собачья верность".
И если довелось мне говорить
всерьез об эстафете поколений,
то верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.
Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще - вне Греции - их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем,
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести - уже совсем другое.
У них одна обязанность была.
Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло.
"Ты, сеятель, храни свою соху,
а мы решим, когда нам колоситься".
Они свою соху не сохранили.
Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?</text><name>Остановка в пустыне</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Хорошо, что за ревом не слышалось звука,
Что с позором своим был один на один:
Я замешкался возле открытого люка —
И забыл пристегнуть карабин.
Мой инструктор помог — и коленом пинок —
Перейти этой слабости грань:
За обычное наше: "Смелее, сынок!"
Принял я его сонную брань.
И оборвали крик мой,
И обожгли мне щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И звук обратно в печень мне
Вогнали вновь на вдохе
Веселые, беспечные
Воздушные потоки.
Я попал к ним в умелые, цепкие руки:
Мнут, швыряют меня — что хотят, то творят!
И с готовностью я сумасшедшие трюки
Выполняю шутя — все подряд.
И обрывали крик мой,
И выбривали щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И кровь вгоняли в печень мне,
Упруги и жестоки,
Невидимые встречные
Воздушные потоки.
Но рванул я кольцо на одном вдохновенье,
Как рубаху от ворота или чеку.
Это было в случайном свободном паденье —
Восемнадцать недолгих секунд.
А теперь — некрасив я, горбат с двух сторон,
В каждом горбе — спасительный шелк.
Я на цель устремлен и влюблен, и влюблен
В затяжной, неслучайный прыжок!
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И проникают в печень мне
На выдохе и вдохе
Бездушные и вечные
Воздушные потоки.
Беспримерный прыжок из глубин стратосферы —
По сигналу "Пошел!" я шагнул в никуда,—
За невидимой тенью безликой химеры,
За свободным паденьем — айда!
Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,
Хоть условья паденья не те.
Но и падать свободно нельзя — потому,
Что мы падаем не в пустоте.
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
На мне мешки заплечные,
Встречаю — руки в боки —
Прямые, безупречные
Воздушные потоки.
Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно:
"Не тяни за кольцо — скоро легкость придет..."
До земли триста метров — сейчас будет поздно!
Ветер врет, обязательно врет!
Стропы рвут меня вверх, выстрел купола — стоп!
И — как не было этих минут.
Нет свободных падений с высот, но зато
Есть свобода раскрыть парашют!
Мне охлаждают щеки
И открывают веки —
Исполнены потоки
Забот о человеке!
Глазею ввысь печально я —
Там звезды одиноки —
И пью горизонтальные
Воздушные потоки.</text><name>Затяжной прыжок</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Евтушенко</author><date_from>1955</date_from><text>Я разный -
я натруженный и праздный.
Я целе-
и нецелесообразный.
Я весь несовместимый,
неудобный,
застенчивый и наглый,
злой и добрый.
Я так люблю,
чтоб все перемежалось!
И столько всякого во мне перемешалось
от запада
и до востока,
от зависти
и до восторга!
Я знаю - вы мне скажете:
"Где цельность?"
О, в этом всем огромная есть ценность!
Я вам необходим.
Я доверху завален,
как сеном молодым
машина грузовая.
Лечу сквозь голоса,
сквозь ветки, свет и щебет,
и -
бабочки
в глаза,
и -
сено
прет
сквозь щели!
Да здравствуют движение и жаркость,
и жадность,
торжествующая жадность!
Границы мне мешают...
Мне неловко
не знать Буэнос-Айреса,
Нью-Йорка.
Хочу шататься, сколько надо, Лондоном,
со всеми говорить -
пускай на ломаном.
Мальчишкой,
на автобусе повисшим,
Хочу проехать утренним Парижем!
Хочу искусства разного,
как я!
Пусть мне искусство не дает житья
и обступает пусть со всех сторон...
Да я и так искусством осажден.
Я в самом разном сам собой увиден.
Мне близки
и Есенин,
и Уитмен,
и Мусоргским охваченная сцена,
и девственные линии Гогена.
Мне нравится
и на коньках кататься,
и, черкая пером,
не спать ночей.
Мне нравится
в лицо врагу смеяться
и женщину нести через ручей.
Вгрызаюсь в книги
и дрова таскаю,
грущу,
чего-то смутного ищу,
и алыми морозными кусками
арбуза августовского хрущу.
Пою и пью,
не думая о смерти,
раскинув руки,
падаю в траву,
и если я умру
на белом свете,
то я умру от счастья,
что живу.</text><name>Пролог (Я разный...)</name><date_to>1955</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1841</date_from><text>Природа зноем дня утомлена
И просит вечера скорей у бога,
И вечер встретит с радостью она,
Но в этой радости как грусти много!
И тот, кому уж жизнь давно скучна,
Он просит старости скорей у бога,
И смерть ему на радость суждена,
Но в этой радости как грусти много!
А я и молод, жизнь моя полна,
На радость мне любовь дана от бога,
И песнь моя на радость мне дана,—
Но в этой радости как грусти много!</text><name>Много грусти!</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1914</date_from><text>Тягостны бескрасные дни.
Для мужчины - охотника и воина
Сладостна искони
Не стервятина, а убоина.
Но крепит душа сомкнувшуюся глубь,
Погружая раскаленную оболочку в снег.
Отрезвевшая от любовных нег,
Черепную чашу пригубь,
Женщина, как некогда печенег.
Ничего, что крышка не спилена,
Что нет золотой оправы. Ничего.
Для тебя налита каждая извилина
Жертвенного мозга моего.</text><name>Тягостны бескрасные дни...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1970</date_from><text>Не космос - метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий,
Но мы владеем тоже внеземной -
И самою земною из профессий.
Любой из нас - ну, чем не чародей?
Из преисподней наверх уголь мечем.
Мы топливо отнимем у чертей -
Свои котлы топить им будет нечем!
Взорвано,
уложено,
сколото
Черное
надежное
золото.
Да, сами мы, как дьяволы, в пыли.
Зато наш поезд не уйдет порожний.
Терзаем чрево матушки-Земли,
Но на земле теплее и надежней.
Вот вагонетки, душу веселя,
Проносятся, как в фильме о погонях.
И шуточку "Даешь стране угля!"
Мы чувствуем на собственных ладонях.
Взорвано,
уложено,
сколото
Черное
надежное
золото.
Да, мы бываем в крупном барыше,
Но роем глубже: голод - ненасытен.
Порой копаться в собственной душе
Мы забываем, роясь в антраците.
Воронками изрытые поля
Не позабудь и оглянись во гневе,
Но нас, благословенная Земля,
Прости за то, что роемся во чреве.
Взорвано,
уложено,
сколото
Черное
надежное
золото.
Вгрызаясь в глубь веков хоть на виток
(То взрыв, то лязг - такое безгитарье!),-
Вот череп вскрыл отбойный молоток,
Задев кору большого полушарья.
Не бойся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью - не один ты!
Вперед и вниз! Мы будем на щите -
Мы сами рыли эти лабиринты!
Взорвано,
уложено,
сколото
Черное
надежное
золото.</text><name>Марш шахтеров</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Вадим Шефнер</author><date_from>1939</date_from><text>Заплакала и встала у порога,
А воин, сев на черного коня,
Промолвил тихо: "Далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."
Минуя поражения и беды,
Тропой войны судьба его вела,
И шла война, и в день большой победы
Его пронзила острая стрела.
Средь боевых друзей - их вождь недавний -
Он умирал, не веруя в беду,-
И кто-то выбил на могильном камне
Слова, произнесенные в бреду.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чертополохом поросла могила,
Забыты прежних воинов дела,
И девушка сперва о нем забыла,
Потом состарилась и умерла.
Но, в сером камне выбитые, строго
На склоне ослепительного дня
Горят слова: "Пусть далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."</text><name>Воин</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Вера Инбер</author><date_from>1920</date_from><text>Уже заметна воздуха прохлада,
И убыль дня, и ночи рост.
Уже настало время винограда
И время падающих звезд.
Глаза не сужены горячим светом,
Раскрыты широко, как при луне.
И кровь ровней, уже не так, как летом,
Переливается во мне.
И, важные, текут неторопливо
Слова и мысли. И душа строга,
Пустынна и просторна, точно нива,
Откуда вывезли стога.</text><name>Уже заметна воздуха прохлада...</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Третьи сутки дождь идет,
Ковыряет серый лед
И вороне на березе
Моет клюв и перья мнет
(Дождь пройдет).
Недаром к прозе
(Все проходит)
сердце льнет,
К бедной прозе на березе,
На реке и за рекой
(Чуть не плача),
к бедной прозе
На бумаге под рукой.</text><name>Третьи сутки дождь идет...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Читал или слышал по радио
В Абхазии или в Усть-Куте
О том и другом предприятии,
Что самое главное — люди!
На фабрике обогатительной
Грохочут валы и колеса.
А что здесь всего удивительней?
Людей раз, два, три,— и обчелся!
Вращаются оси исправные,
А люди здесь самые главные:
У них специальность такая!
Растет класс рабочий не численно,
А качественно и осмысленно,
Машинам своим потакая!</text><name>Читал или слышал по радио...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Поделков</author><date_from>1940</date_from><text>У самой просеки шалаш из веток
и вырезано на сосне число.
Оно для всех красноречивей слов —
напоминает об исходе лета.
Оно еще свежо. Но минет год —
и деловым и праздничным прохожим
каким событьем память потревожит,
восторг ли вырвется, тоска ль придет?
Быть может, просто угадают в нем,
раздвинув ветки, обрывая листья,
охотники — охотничье, туристы —
привал с коротким, но глубоким сном.
Но есть два человека, для которых
смысл сокровенный обозначен здесь:
ночь лунная, деревьев смутный шорох,
крик филина, бессонница сердец...</text><name>Число</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1851</date_from><text>Каких-нибудь стихов вы требуете, Ольга!
Увы! стихи теперь на всех наводят сон...
Ведь рифма, знаете, блестящая лишь фольга,
Куплет частехонько однообразный звон!
Но если в грязь лицом моя ударит слава
И стих не сладится сегодня, и в альбом
Не плавно к Вам войдет строфа моя как пава,
То буду, признаюсь, виновна я кругом!</text><name>Impromptu</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1939</date_from><text>Сам с собой останешься, проснется
В памяти былое иногда.
В нашем прошлом, как на дне колодца,
Черная стоячая вода.
Был порядок жизни неизменен,
Как дневной круговорот земли.
Но вошел в него Владимир Ленин
И позвал, и мы за ним пошли.
Стали силой мы и стали властью
В этот памятный и светлый час.
Хочешь знать, как зарождалось счастье,-
Мы расскажем. Спрашивай у нас.</text><name>Наедине с собой</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Евдокия Ростопчина</author><date_from>1855</date_from><text>Слова для музыки
Ножка, ножка-чародейка,
Глазки девицы-души,
Голубая душегрейка,-
Как вы были хороши!..
Помню, помню, как, бывало,
В зимню пору, вечерком
Свет-красотка выбегала
Погулять со мной тайком!..
Пусть журила мать-старушка,
Пусть ворчал отец седой,-
Выпорхала их резвушка
Птичкой вольной и живой.
Помню радость жданной встречи,
Нежный взгляд, невольный страх,
Помню ласковые речи
И румянец на щеках.
Помню беленькую ручку,
Перстенек из бирюзы,
Помню песню-самоучку,
Детский смех и блеск слезы.
Помню муку расставанья
И прощальный поцелуй...
Эх, молчи, воспоминанье!..
Полно, сердце, не тоскуй!..
Не вернуть тебе былого,
Стары годы не придут!
Жадных уст моих уж снова
Поцелуи не сожгут!
Ножка, ножка-чародейка,
Глазки девицы-души,
Голубая душегрейка,-
Как вы были хороши!..</text><name>Голубая душегрейка</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1967</date_from><text>О, Венгрия,
Не из преданий старых
Я черпаю познанья о мадьярах,
А люди вкруг меня толпятся, люди...
И наяву — не где-нибудь, а в Буде —
Я с Юлиушем встретился скитальцем,
И через Русь указывал он пальцем
На грань, которая обозначала
Монгольского нашествия начало.
И точно так же в Пеште с пьедестала,
Как будто не из ржавого металла,
А въявь пророкотал мне Анонимус
Про ход времен, его необратимость.
И Вамбери я забывать не стану:
Знакомец мой еще по Туркестану,
Старательно искал он на Востоке
В конечном счете общие истоки
Потока, что в разливе евразийском
Слил Секешфехервар с Ханты-Мансийском,
Жар виноградный с пышностью собольей.
И знаю я, над чем трудились Больяй
И Лобачевский! Равны их дерзанья,—
Тот в Темешваре, а другой в Казани
С решимостью своей проникновенной
Построили модель такой Вселенной,
Какая и не мыслилась Евклиду.
А эти двое, столь угрюмы с виду,
Но ближних возлюбившие всем сердцем,—
Тот — Кошут, а другому имя Герцен,—
Они мечтали о вселенском счастье
И толковали даже и отчасти
О том, о чем по телеграфным струнам
Гремели позже Ленин с Бела Куном.
Вот что о всех них думаю я вместе,
И это все прикиньте вы и взвесьте,
И дело тут не в страсти к переводам,
И что Петефи был Петрович родом,
А дело в том, что никаким преградам
Не разлучить века идущих рядом
Здесь, на земле, где рядом с райским садом
Порядочно попахивает адом.</text><name>Евразийская баллада</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Пять лет Сереже в январе,
Пока — четыре, пятый,
Но с ним играют во дворе
И взрослые ребята.
А как на санках, например,
Он с гор летает смело!
Сереже только буква «р»
Немного портит дело.
На брата сердится сестра,
Ее зовут Марина.
А он стоит среди двора,
Кричит:— Ты где, Малина?
Она твердит:— Прижми язык,
Прижми покрепче к нёбу!—
Он, как прилежный ученик,
Берется за учебу.
Твердит Марина:— «Рак», «ручей».
Марина учит брата.
Он повторяет:— «Лак», «лучей»,—
Вздыхая виновато.
Она твердит:— Скажи «метро»,
В метро поедем к дяде.
— Нет,— отвечает он хитро,—
В автобус лучше сядем.
Не так легко сказать «ремень»,
«Мороз», «река», «простуда»!
Но как-то раз в январский день
С утра случилось чудо.
Чихнула старшая сестра,
Он крикнул:— Будь здоррррова!—
А ведь не мог еще вчера
Сказать он это слово.
Теперь он любит букву «р»,
Кричит, катаясь с горки:
— Урра! Я смелый пионеррр!
Я буду жить в СССР,
Учиться на пятерррки!</text><name>Буква «Р»</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1855</date_from><text>Вот и больница. Светя, показал
В угол нам сонный смотритель.
Трудно и медленно там угасал
Честный бедняк сочинитель.
Мы попрекнули невольно его,
Что, заблуждавшись в столице,
Не известил он друзей никого,
А приютился в больнице...
"Что за беда,- он шутя отвечал:-
Мне и в больнице покойно.
Я всё соседей моих наблюдал:
Многое, право, достойно
Гоголя кисти. Вот этот субъект,
Что меж кроватями бродит -
Есть у него превосходный проект,
Только - беда! не находит
Денег... а то бы давно превращал
Он в бриллианты крапиву.
Он покровительство мне обещал
И миллион на разживу!
Вот старикашка-актер: на людей
И на судьбу негодует;
Перевирая, из старых ролей
Всюду двустишия сует;
Он добродушен, задорен и мил
Жалко - уснул (или умер?) -
А то бы верно он вас посмешил...
Смолк и семнадцатый нумер!
А как он бредил деревней своей,
Как, о семействе тоскуя,
Ласки последней просил у детей,
А у жены поцелуя!
Не просыпайся же, бедный больной!
Так в забытьи и умри ты...
Очи твои не любимой рукой -
Сторожем будут закрыты!
Завтра дежурные нас обойдут,
Саваном мертвых накроют,
Счетом в мертвецкий покой отнесут,
Счетом в могилу зароют.
И уж тогда не являйся жена,
Чуткая сердцем, в больницу -
Бедного мужа не сыщет она,
Хоть раскопай всю столицу!
Случай недавно ужасный тут был:
Пастор какой-то немецкий
К сыну приехал - и долго ходил...
"Вы поищите в мертвецкой",-
Сторож ему равнодушно сказал;
Бедный старик пошатнулся,
В страшном испуге туда побежал,
Да, говорят, и рехнулся!
Слезы ручьями текут по лицу,
Он между трупами бродит:
Молча заглянет в лицо мертвецу,
Молча к другому подходит...
Впрочем, не вечно чужою рукой
Здесь закрываются очи.
Помню: с прошибленной в кровь головой
К нам привели среди ночи
Старого вора - в остроге его
Буйный товарищ изранил.
Он не хотел исполнять ничего,
Только грозил и буянил.
Наша сиделка к нему подошла,
Вздрогнула вдруг - и ни слова...
В странном молчаньи минута прошла:
Смотрят один на другова!
Кончилось тем, что угрюмый злодей,
Пьяный, обрызганный кровью,
Вдруг зарыдал - перед первой своей
Светлой и честной любовью.
(Смолоду знали друг друга они...)
Круто старик изменился:
Плачет да молится целые дни,
Перед врачами смирился.
Не было средства, однако, помочь...
Час его смерти был странен
(Помню я эту печальную ночь):
Он уже был бездыханен,
А всепрощающий голос любви,
Полный мольбы бесконечной,
Тихо над ним раздавался: "Живи,
Милый, желанный, сердечный!"
Всё, что имела она, продала -
С честью его схоронила.
Бедная! как она мало жила!
Как она много любила!
А что любовь ей дала, кроме бед,
Кроме печали и муки?
Смолоду - стыд, а на старости лет -
Ужас последней разлуки!..
Есть и писатели здесь, господа.
Вот, посмотрите: украдкой,
Бледен и робок, подходит сюда
Юноша с толстой тетрадкой.
С юга пешком привела его страсть
В дальнюю нашу столицу -
Думал бедняга в храм славы попасть -
Рад, что попал и в больницу!
Всем он читал свой ребяческий бред -
Было тут смеху и шуму!
Я лишь один не смеялся... о, нет!
Думал я горькую думу.
Братья-писатели! в нашей судьбе
Что-то лежит роковое:
Если бы все мы, не веря себе,
Выбрали дело другое -
Не было б, точно, согласен и я,
Жалких писак и педантов -
Только бы не было также, друзья,
Скоттов, Шекспиров и Дантов!
Чтоб одного возвеличить, борьба
Тысячи слабых уносит -
Даром ничто не дается: судьба
Жертв искупительных просит".
Тут наш приятель глубоко вздохнул,
Начал метаться тревожно;
Мы посидели, пока он уснул -
И разошлись осторожно...</text><name>В больнице</name><date_to>1855</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1945</date_from><text>Услышь меня, хорошая,
Услышь меня, красивая -
Заря моя вечерняя,
Любовь неугасимая!
Иду я вдоль по улице,
А месяц в небе светится,
А месяц в небе светится,
Чтоб нам с тобою встретиться.
Еще косою острою
В лугах трава не скошена,
Еще не вся черемуха
В твое окошко брошена;
Еще не скоро молодость
Да с нами распрощается.
Люби ж, покуда любится,
Встречай, пока встречается.
Встречай меня, хорошая,
Встречай меня, красивая -
Заря моя вечерняя,
Любовь неугасимая!</text><name>Услышь меня, хорошая</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>К Фее в замок собрались
Мошки и букашки.
Перед этим напились
Капелек с ромашки.
И давай жужжать, галдеть
В зале паутинной,
Точно выискали клеть,
А не замок чинный.
Стали жаловаться все
С самого начала,
Что ромашка им в росе
Яду подмешала.
А потом на комара
Жаловалась муха:
Говорит, мол, я стара,
Плакалась старуха.
Фея слушала их вздор
И сказала: «Верьте,
Мне ваш гам и этот сор
Надоел до смерти».
И велела пауку,—
Встав с воздушных кресел,—
Чтобы тотчас на суку
Сети он развесил.
И немедля стал паук
Вешать паутинки.
А она пошла на луг
Проверять росинки.</text><name>Фея за делом</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1927</date_from><text>В уборе из цветов и крынок
Открыл ворота старый рынок.
Здесь бабы толсты, словно кадки,
Их шаль невиданной красы,
И огурцы, как великаны,
Прилежно плавают в воде.
Сверкают саблями селедки,
Их глазки маленькие кротки,
Но вот, разрезаны ножом,
Они свиваются ужом.
И мясо, властью топора,
Лежит, как красная дыра,
И колбаса кишкой кровавой
В жаровне плавает корявой,
И влед за ней кудрявый пес
Несет на воздух постный нос,
И пасть открыта, словно дверь,
И голова, как блюдо,
И ноги точные идут,
Сгибаясь медленно посередине.
Но что это? Он с видом сожаленья
Остановился наугад,
И слезы, точно виноград,
Из глаз по воздуху летят.
Калеки выстроились в ряд.
Один играет на гитаре.
Ноги обрубок, брат утрат,
Его кормилец на базаре.
А на обрубке том костыль,
Как деревянная бутыль.
Росток руки другой нам кажет,
Он ею хвастается, машет,
Он палец вывихнул, урод,
И визгнул палец, словно крот,
И хрустнул кости перекресток,
И сдвинулось лицо в наперсток.
А третий, закрутив усы,
Глядит воинственным героем.
Над ним в базарные часы
Мясные мухи вьются роем.
Он в банке едет на колесах,
Во рту запрятан крепкий руль,
В могилке где-то руки сохнут,
В какой-то речке ноги спят.
На долю этому герою
Осталось брюхо с головою
Да рот, большой, как рукоять,
Рулем веселым управлять.
Вон бабка с неподвижным оком
Сидит на стуле одиноком,
И книжка в дырочках волшебных
(Для пальцев милая сестра)
Поет чиновников служебных,
И бабка пальцами быстра.
А вкруг - весы, как магелланы,
Отрепья масла, жир любви,
Уроды, словно истуканы,
В густой расчетливой крови,
И визг молитвенной гитары,
И шапки полны, как тиары,
Блестящей медью. Недалек
Тот миг, когда в норе опасной
Он и она - он пьяный, красный
От стужи, пенья и вина,
Безрукий, пухлый, и она -
Слепая ведьма - спляшут мило
Прекрасный танец-козерог,
Да так, что затрещат стропила
И брызнут искры из-под ног!
И лампа взвоет, как сурок.</text><name>На рынке</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Иосиф Бродский</author><date_from>1969</date_from><text>Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки,
когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит;
я жмурюсь - и тогда он произносит,
глотая дым при этом, "виноват".
Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях атавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде,
и прелых лавров слышен аромат.
"Налить вам этой мерзости?" "Налейте".
Итак - улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюги.
Квадрат окна. В горшках - желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо...
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.</text><name>Зимним вечером в Ялте</name><date_to>1969</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1913</date_from><text>По мостовой
моей души изъезженной
шаги помешанных
вьют жестких фраз пяты.
Где города
повешены
и в петле облака
застыли
башен
кривые выи -
иду
один рыдать,
что перекрестком
распяты
городовые.</text><name>Я (По мостовой...)</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Геннадий Шпаликов</author><date_from></date_from><text>Я вижу вас, я помню вас
И эту улицу ночную,
Когда повсюду свет погас,
А я по городу кочую.
Прощай, Садовое кольцо,
Я опускаюсь, опускаюсь
И на высокое крыльцо
Чужого дома поднимаюсь.
Чужие люди отворят
Чужие двери с недоверьем,
А мы отрежем и отмерим
И каждый вздох, и чуждый взгляд.
Прощай, Садовое кольцо,
Товарища родные плечи,
Я вижу строгое лицо,
Я слышу правильные речи.
А мы ни в чем не виноваты,
Мы постучались ночью к вам,
Как все бездомные солдаты,
Что просят крова по дворам.</text><name>Садовое кольцо</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Кони ржут за Сулою...
Русь моя, Россия, дом, земля и матерь!
Ты для новобрачного — свадебная скатерть,
Для младенца — колыбель, для юного — хмель,
Для скитальца — посох, пристань и постель,
Для пахаря — поле, для рыбаря — море,
Для друга — надежда, для недруга — горе,
Для кормщика — парус, для воина — меч,
Для книжника — книга, для пророка — речь,
Для молотобойца — молот и сила,
Для живых — отцовский кров, для мертвых — могила.
Для сердца сыновьего — негасимый свет.
Нет тебя прекрасней и желанней нет.
Разве даром уголь твоего глагола
Рдяным жаром вспыхнул под пятой монгола?
Разве горький Игорь, смертью смерть поправ,
Твой не красил кровью бебряный рукав?
Разве киноварный плащ с плеча Рублева
На ветру широком не полощет снова?
Как — душе дыханье, руке — рукоять.
Хоть бы в пропасть кинуться — тебя отстоять.</text><name>Русь моя, Россия, дом, земля и матерь!..</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1963</date_from><text>Я Мерлин, Мерлин.
Я героиня
самоубийства и героина.
Кому горят мои георгины?
С кем телефоны заговорили?
Кто в костюмерной скрипит лосиной?
Невыносимо,
невыносимо, что не влюбиться,
невыносимо без рощ осиновых,
невыносимо самоубийство,
но жить гораздо
невыносимей!
Продажи. Рожи. Шеф ржет, как мерин
(Я помню Мерлин.
Ее глядели автомобили.
На стометровом киноэкране
в библейском небе,
меж звезд обильных,
над степью с крохотными рекламами
дышала Мерлин,
ее любили...
Изнемогают, хотят машины.
Невыносимо),
невыносимо
лицом в сиденьях, пропахших псиной!
Невыносимо,
когда насильно,
а добровольно — невыносимей!
Невыносимо прожить, не думая,
невыносимее — углубиться.
Где наша вера? Нас будто сдунули,
существованье — самоубийство,
самоубийство — бороться с дрянью,
самоубийство — мириться с ними,
невыносимо, когда бездарен,
когда талантлив — невыносимей,
мы убиваем себя карьерой,
деньгами, девками загорелыми,
ведь нам, актерам,
жить не с потомками,
а режиссеры — одни подонки,
мы наших милых в объятьях душим,
но отпечатываются подушки
на юных лицах, как след от шины,
невыносимо,
ах, мамы, мамы, зачем рождают?
Ведь знала мама — меня раздавят,
о, кинозвездное оледененье,
нам невозможно уединенье,
в метро,
в троллейбусе,
в магазине
"Приветик, вот вы!"— глядят разини,
невыносимо, когда раздеты
во всех афишах, во всех газетах,
забыв,
что сердце есть посередке,
в тебя завертывают селедки,
лицо измято,
глаза разорваны
(как страшно вспомнить во "Франс-Обзёрвере"
свой снимок с мордой
самоуверенной
на обороте у мертвой Мерлин!).
Орет продюсер, пирог уписывая:
"Вы просто дуся,
ваш лоб — как бисерный!"
А вам известно, чем пахнет бисер?!
Самоубийством!
Самоубийцы — мотоциклисты,
самоубийцы спешат упиться,
от вспышек блицев бледны министры —
самоубийцы,
самоубийцы,
идет всемирная Хиросима,
невыносимо,
невыносимо все ждать,
чтоб грянуло,
а главное —
необъяснимо невыносимо,
ну, просто руки разят бензином!
невыносимо
горят на синем
твои прощальные апельсины...
Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше — сразу!</text><name>Монолог Мерлин Монро</name><date_to>1963</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Сегодня таяло, сегодня
я простояла у окна.
Ум - отрезвленней, грудь свободней,
опять умиротворена.
Не знаю, почему. Должно быть,
устала попросту душа
и как-то не хотелось трогать
мятежного карандаша.
Так простояла я - в тумане,-
далекая добру и злу,
тихонько пальцем барабаня
по чуть звенящему стеклу.
Душой не лучше и не хуже,
чем первый встречный: этот вот,-
чем перламутровые лужи,
где расплескался небосвод.
Чем пролетающая птица
и попросту бегущий пёс.
И даже нищая певица
меня не трогала до слёз.
Забвенья милое искусство
душой освоено уже.
Какое-то большое чувство
сегодня таяло в душе.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1910</date_from><text>(Повесть)
Арон Фарфурник застукал наследницу дочку
С голодранцем студентом Эпштейном:
Они целовались! Под сливой у старых качелей.
Арон, выгоняя Эпштейна, измял ему страшно сорочку,
Дочку запер в кладовку и долго сопел над бассейном,
Где плавали красные рыбки. «Несчастный капцан!»
Что было! Эпштейна чуть-чуть не съели собаки,
Madame иссморкала от горя четыре платка,
А бурный Фарфурник разбил фамильный поднос.
Наутро очнулся. Разгладил бобровые баки,
Сел с женой на диван, втиснул руки в бока
И позвал от слез опухшую дочку.
Пилили, пилили, пилили, но дочка стояла как идол,
Смотрела в окно и скрипела, как злой попугай:
«Хочу за Эпштейна».— «Молчать!!!» — «Хо-чу за Эпштейна».
Фарфурник подумал... вздохнул. Ни словом решенья не выдал,
Послал куда-то прислугу, а сам, как бугай,
Уставился тяжко в ковер. Дочку заперли в спальне.
Эпштейн-голодранец откликнулся быстро на зов:
Пришел, негодяй, закурил и расселся как дома.
Madame огорченно сморкается в пятый платок.
Ой, сколько она наплела удручающих слов:
«Сибирщик! Босяк! Лапацон! Свиная трахома!
Провокатор невиннейшей девушки, чистой как мак!..»
«Ша...— начал Фарфурник.— Скажите, могли бы ли вы
Купить моей дочке хоть зонтик на ваши несчастные средства?
Галошу одну могли бы ли вы ей купить?!»
Зажглись в глазах у Эпштейна зловещие львы:
«Купить бы купил, да никто не оставил наследства».
Со стенки папаша Фарфурника строго косится.
«Ага, молодой человек! Но я не нуждаюсь! Пусть так.
Кончайте ваш курс, положите диплом на столе
и венчайтесь —
Я тоже имею в груди не лягушку, а сердце...
Пускай хоть за утку выходит — лишь был бы
счастливый ваш брак.
Но раньше диплома, пусть гром вас убьет,
не встречайтесь.
Иначе я вам сломаю все руки и ноги!»
«Да, да...— сказала madame.— В дворянской бане
во вторник
Уже намекали довольно прозрачно про вас и про
Розу,—
Их счастье, что я из-за пара не видела, кто!»
Эпштейн поклялся, что будет жить как затворник,
Учел про себя Фарфурника злую угрозу
И вышел, взволнованным ухом ловя рыданья
из спальни.
Вечером, вечером сторож бил
В колотушку что есть силы!
Как шакал Эпштейн бродил
Под окошком Розы милой.
Лампа погасла, всхлипнуло окошко,
В раме — белое, нежное пятно.
Полез Эпштейн — любовь не картошка:
Гоните в дверь, ворвется в окно.
Заперли, заперли крепко двери,
Задвинули шкафом, чтоб было верней.
Эпштейн наклонился к Фарфурника дщери
И мучит губы больней и больней...
Ждать ли, ждать ли три года диплома?
Роза цветет — Эпштейн не дурак:
Соперник Поплавский имеет три дома
И тоже питает надежду на брак...
За дверью Фарфурник, уткнувшись в подушку,
Храпит баритоном, жена — дискантом.
Раскатисто сторож бубнит в колотушку,
И ночь неслышно обходит дом.</text><name>Любовь не картошка</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes></themes><author>Максимилиан Волошин</author><date_from>1907</date_from><text>Здесь был священный лес. Божественный гонец
Ногой крылатою касался сих прогалин.
На месте городов ни камней, ни развалин.
По склонам бронзовым ползут стада овец.
Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец
В зеленых сумерках таинственно печален.
Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?
Кто знает путь богов — начало и конец?
Размытых осыпей, как прежде, звонки щебни,
И море древнее, вздымая тяжко гребни,
Кипит по отмелям гудящих берегов.
И ночи звездные в слезах проходят мимо,
И лики темные отвергнутых богов
Глядят и требуют, зовут... неотвратимо.</text><name></name><date_to>1907</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Семен Гудзенко</author><date_from>1942</date_from><text>Из боя выходила рота.
Мы шли под крыши,
в тишину,
в сраженьях право заработав
на сутки позабыть войну.
Но у обломков самолета
остановился первый взвод.
И замерла в песках пехота
у красных
обожженных звезд.
...Осколки голубого сплава
валялись на сухом песке.
Здесь все:
и боевая слава,
и струйка крови на виске,
и кутерьма атак
и тыла,
ревущая,
как «ястребок».
Нам отдых сделался постылым
и неуютным городок.</text><name>Отдых</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1915</date_from><text>Ну, это совершенно невыносимо!
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака лицо луны гололобой -
взял бы
и все обвыл.
Нервы, должно быть...
Выйду,
погуляю.
И на улице не успокоился ни на ком я.
Какая-то прокричала про добрый вечер.
Надо ответить:
она - знакомая.
Хочу.
Чувствую -
не могу по-человечьи.
Что это за безобразие?
Сплю я, что ли?
Ощупал себя:
такой же, как был,
лицо такое же, к какому привык.
Тронул губу,
а у меня из-под губы -
клык.
Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.
Бросился к дому, шаги удвоив.
Бережно огибаю полицейский пост,
вдруг оглушительное:
"Городовой!
Хвост!"
Провел рукой и - остолбенел!
Этого-то,
всяких клыков почище,
я не заметил в бешеном скаче:
у меня из-под пиджака
развеерился хвостище
и вьется сзади,
большой, собачий.
Что теперь?
Один заорал, толпу растя.
Второму прибавился третий, четвертый.
Смяли старушонку.
Она, крестясь, что-то кричала про черта.
И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!</text><name>Вот так я сделался собакой</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1944</date_from><text>Словно по чьему-то повеленью,
Сразу стало в городе светло -
Это в каждый двор по привиденью
Белому и легкому вошло.
И дыханье их понятней слова,
А подобье их обречено
Среди неба жгуче-голубого
На арычное ложиться дно.</text><name>Ташкент зацветает</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1759</date_from><text>Впадете вскоре,
О невские струи, в пространное вы море,
Пройдете навсегда,
Не возвратитеся из моря никогда,—
Так наши к вечности судьбина дни преводит,
И так оттоле жизнь обратно не приходит.</text><name>Море и вечность</name><date_to>1759</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1909</date_from><text>[М. А. Кузмину]
Пусть травы сменятся над капищем волненья,
И восковой в гробу забудется рука,
Мне кажется, меж вас одно недоуменье
Всё будет жить мое, одна моя Тоска...
Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,
Ревниво, бережно и страстно был я мил...
О, сила любящих и в муке так спокойна,
У женской нежности завидно много сил.
Да и при чем бы здесь недоуменья были —
Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир...
Моя ж безлюбая — дрожит, как лошадь в мыле!
Ей — пир отравленный, мошеннический пир!
В венке из тронутых, из вянущих азалий
Собралась петь она... Не смолк и первый стих,
Как маленьких детей у ней перевязали,
Сломали руки им и ослепили их.
Она бесполая, у ней для всех улыбки,
Она притворщица, у ней порочный вкус —
Качает целый день она пустые зыбки,
И образок в углу — сладчайший Иисус...
Я выдумал ее — и всё ж она виденье,
Я не люблю ее — и мне она близка,
Недоумелая, мое недоуменье,
Всегда веселая, она моя тоска.</text><name>Моя тоска (Пусть травы сменятся...)</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1854</date_from><text>Средь кленов девственных и плачущих берез
Я видеть не могу надменных этих сосен;
Они смущают рой живых и сладких грез,
И трезвый вид мне их несносен.
В кругу воскреснувших соседей лишь оне
Не знают трепета, не шепчут, не вздыхают
И, неизменные, ликующей весне
Пору зимы напоминают.
Когда уронит лес последний лист сухой
И, смолкнув, станет ждать весны и возрожденья,-
Они останутся холодною красой
Пугать иные поколенья.</text><name>Сосны</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from></date_from><text>Свой хор заветный водят музы
Вдали от дольных зол и бед,
Но ты родные Сиракузы
Люби, как древле Архимед!
Когда бросает ярость ветра
В лицо нам вражьи знамена,-
Сломай свой циркуль геометра,
Прими доспех на рамена!
И если враг пятой надменной
На грудь страны поникшей стал,-
Забудь о таинствах вселенной,
Поспешно отточи кинжал!
Священны миги роковые,
В порыве гнева тайна есть,
И лик склоняет Урания,
Когда встает и кличет Месть!
Пусть боги смотрят безучастно
На скорбь земли: их вечен век.
Но только страстное прекрасно
В тебе, мгновенный человек!</text><name>Служителю муз</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1898</date_from><text>Язычница! Как можно сочетать
Твою любовь с моею верой?
Ты хочешь красным полымем пылать,
А мне — золой томиться серой.
Ищи себе языческой души,
Такой же пламенной и бурной,—
И двух огней широкие ковши
Одной скуются яркой урной.</text><name>Язычница! Как можно сочетать...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Не возьмешь моего румянца,
Сильного, как разливы рек.
Ты охотник - но я не дамся,
Ты погоня - но я есмь бег.
Не возьмешь мою душу живу,
Так на полном скаку погонь
Пригибающийся, и жилу
Перекусывающий конь аравийский...</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1908</date_from><text>Я рад всему: что город вымок,
Что крыши, пыльные вчера,
Сегодня, ясным шелком лоснясь,
Свергают струи серебра.
Я рад, что страсть моя иссякла.
Смотрю с улыбкой из окна,
Как быстро ты проходишь мимо
По скользкой улице, одна.
Я рад, что дождь пошел сильнее
И что, в чужой подъезд зайдя,
Ты опрокинешь зонтик мокрый
И отряхнешься от дождя.
Я рад, что ты меня забыла,
Что, выйдя из того крыльца,
Ты на окно мое не взглянешь,
Не вскинешь на меня лица.
Я рад, что ты проходишь мимо,
Что ты мне все-таки видна,
Что так прекрасно и невинно
Проходит страстная весна.</text><name>Дождь</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes><item>Детские</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from></date_from><text>Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Кто не знает Любочку?
Любу знают все.
Девочки на празднике
Соберутся в круг.
Как танцует Любочка!
Лучше всех подруг.
Кружится и юбочка
И ленточка в косе,
Все глядят на Любочку,
Радуются все.
Но если к этой Любочке
Вы придете в дом,
Там вы эту девочку
Узнаете с трудом.
Она кричит еще с порога,
Объявляет на ходу:
— У меня уроков много,
Я за хлебом не пойду!
Едет Любочка в трамвае —
Она билета не берет.
Всех локтями раздвигая,
Пробирается вперед.
Говорит она, толкаясь:
— Фу! Какая теснота!—
Говорит она старушке:
— Это детские места.
— Ну садись,— вздыхает та.
Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Вот какая Любочка
Во всей своей красе.
Случается, что девочки
Бывают очень грубыми,
Хотя необязательно
Они зовутся Любами.</text><name>Любочка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федерико Лорка</author><date_from></date_from><text>Если умру я -
не закрывайте балкона.
Дети едят апельсины.
(Я это вижу с балкона.)
Жницы сжинают пшеницу.
(Я это слышу с балкона.)
Если умру я -
не закрывайте балкона.</text><name>ПРОЩАНИЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1958</date_from><text>Строг и быстр Енисей, и гневен...
Через волны взгляни, застыв,
Как карабкаются деревья
На скалистый, крутой обрыв.
Искривляясь, стелясь ветвями,
Корни тонкие торопя,
Ковыляя между камнями,
К солнцу лезут они, скрипя.
Чем трудней, тем они упорней,
Тем сильней они в тонком стволе...
Так вот люди пускали корни
На сибирской глухой земле.</text><name>Корни</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1894</date_from><text>Лист широкий, лист банана,
На журчащей Годавери,
Тихим утром - рано, рано -
Помоги любви и вере!
Орхидеи и мимозы
Унося по сонным волнам,
Осуши надеждой слезы,
Сохрани венок мой полным.
И когда, в дали тумана,
Потеряю я из виду
Лист широкий, лист банана,
Я молиться в поле выйду;
В честь твою, богиня Счастья,
В честь твою, суровый Кама,
Серьги, кольца и запястья
Положу пред входом храма.
Лист широкий, лист банана,
Если ж ты обронишь ношу,
Тихим утром - рано, рано -
Амулеты все я сброшу.
По журчащей Годавери
Я пойду, верна печали,
И к безумной баядере
Снизойдет богиня Кали!</text><name>На журчащей Годавери</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1911</date_from><text>Офелия гибла и пела,
И пела, сплетая венки,
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки.
А. Фет
Ты не сплетала венков Офелии,
В руках не держала свежих цветов;
К окну подбежала, в хмельном веселии,
Раскрыла окно, как на радостный зов!
Внизу суетилась толпа безумная,
Под стуки копыт и свистки авто,
Толпа деловая, нарядная, шумная,
И тебя из толпы не видел никто.
Кому было дело до лика странного,
Высоко, высоко, в чужом окне!
Чего ж ты искала, давно желанного,
Блуждающим взором, внизу, на дне?
Никто головы не поднял,- и с хохотом
Ты кинулась вниз, на пустой гранит.
И что-то упало, с тяжелым грохотом,
Под зовы звонков и под стук копыт.
Метнулась толна и застыла, жадная,
Вкруг бедного тела, в крови, в пыли...
Но жизнь шумела, все та же, нарядная,
Авто и трамваи летели вдали.</text><name>Офелия</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1857</date_from><text>Огни, и музыка, и бал!
Красавиц рок, кружась, сиял.
Среди толпы, кавказский воин,
Ты мне казался одинок!
Твой взгляд был грустен и глубок
От тайного движенья неспокоен.
Тупой ли долг, любви ль печаль
Тебя когда-то гнали вдаль?
Или безвыходное горе?
Иль жажда молодой мечты —
Увидеть горные хребты
И посмотреть на юг и сине море?
И, возвратясь из тех сторон,
Ты, может, мыслью удручен,
Что — раб безумия и века —
Ты на войне был палачом,
И стало жаль тебе потом,
Что ни с чего зарезал человека?
А впрочем, может быть, что ты —
Питомец праздной пустоты —
Сидел усталый и бездушный,
А я сочувствие к тебе
Смешно натягивал в себе —
По-прежнему мечтатель простодушный.</text><name>Кавказскому офицеру</name><date_to>1857</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Дмитрий Мережковский</author><date_from>1914</date_from><text>Ты ушла, но поздно:
Нам не разлюбить.
Будем вечно розно,
Вечно вместе жить.
Как же мне, и зная,
Что не буду твой,
Сделать, чтоб родная
Не была родной?</text><name>Ты ушла, но поздно...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Было все.
Всего нелепей
Заклинал ее: страшись!
Поклянись на белом хлебе,
Поклянись на белом снеге,
Синим небом
Поклянись!
Было все.
Всего нелепей
Клятв ее звучала страсть.
И клялась на белом хлебе,
И клялась на белом снеге,
Синевой небес
Клялась.
Потеряла клятва силу,
Потеряла клятва власть.
Поклялась и изменила,
Изменив,
Опять клялась.</text><name>Было все. Всего нелепей...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from></date_from><text>Однообразные мелькают
Всё с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под ее атласной кожей
Бежит отравленная кровь.
И если я живу на свете,
То лишь из-за одной мечты:
Мы оба, как слепые дети,
Пойдем на горные хребты,
Туда, где бродят только козы,
В мир самых белых облаков,
Искать увянувшие розы
И слушать мертвых соловьев.</text><name>Однообразные мелькают...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1864</date_from><text>Весь день она лежала в забытьи,
И всю ее уж тени покрывали.
Лил теплый летний дождь - его струи
По листьям весело звучали.
И медленно опомнилась она,
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала - увлечена,
Погружена в сознательную думу...
И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила
(Я был при ней, убитый, но живой):
"О, как все это я любила!"
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Любила ты, и так, как ты, любить -
Нет, никому еще не удавалось!
О господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...</text><name>Весь день она лежала в забытьи...</name><date_to>1864</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1858</date_from><text>Ты жертва жизненных тревог,
И нет в тебе сопротивленья,
Ты, как оторванный листок,
Плывешь без воли по теченью;
Ты как на жниве сизый дым:
Откуда ветер ни повеет,
Он только стелется пред ним
И к облакам бежать не смеет;
Ты словно яблони цветы,
Когда их снег покрыл тяжелый:
Стряхнуть тоску не можешь ты,
И жизнь тебя погнула долу;
Ты как лощинка в вешний день:
Когда весь мир благоухает,
Соседних гор ложится тень
И ей одной цвести мешает;
И как с вершин бежит в нее
Снегов растаявшая груда,
Так в сердце бедное твое
Стекает горе отовсюду!</text><name>Ты жертва жизненных тревог...</name><date_to>1858</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Эта ночь бесконечна была,
Я не смел, я боялся уснуть:
Два мучительно-черных крыла
Тяжело мне ложились на грудь.
На призывы ж тех крыльев в ответ
Трепетал, замирая, птенец,
И не знал я, придет ли рассвет
Или это уж полный конец...
О, смелее... Кошмар позади,
Его страшное царство прошло;
Вещих птиц на груди и в груди
Отшумело до завтра крыло...
Облака еще плачут, гудя,
Но светлеет и нехотя тень,
И банальный, за сетью дождя,
Улыбнуться попробовал День.</text><name>Утро (Эта ночь бесконечна была...)</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Самуил Маршак</author><date_from></date_from><text>Даже по делу спеша, не забудь:
Этот короткий путь —
Тоже частица жизни твоей.
Жить и в пути умей.</text><name>Даже по делу спеша, не забудь...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Мы час назад не думали о смерти.
Мы только что узнали: он убит.
В измятом, наспех порванном конверте
на стуле извещение лежит.
Мы плакали. Потом молчали обе.
Хлестало в стекла дождиком косым...
По-взрослому нахмурив круглый лобик,
притих ее четырехлетний сын.
Потом стемнело. И внезапно, круто
ракетами врезаясь в вышину,
волна артиллерийского салюта
тяжелую качнула тишину.
Мне показалось, будет очень трудно
сквозь эту боль и слезы видеть ей
цветенье желтых, красных, изумрудных
над городом ликующих огней.
Но только я хотела синей шторой
закрыть огни и море светлых крыш,
мне женщина промолвила с укором:
"Зачем? Пускай любуется малыш".
И, помолчав, добавила устало,
почти уйдя в густеющую тьму:
"...Мне это все еще дороже стало -
ведь это будто памятник ему".</text><name>Салют</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Яков Полонский</author><date_from></date_from><text>Зари догорающей пламя
Рассыпало по небу искры,
Сквозит лучезарное море;
Затих по дороге прибрежной
Бубенчиков говор нестройный,
Погонщиков звонкая песня
В дремучем лесу затерялась,
В прозрачном тумане мелькнула
И скрылась крикливая чайка.
Качается белая пена
У серого камня, как в люльке
Заснувший ребенок. Как перлы,
Росы освежительной капли
Повисли на листьях каштана,
И в каждой росинке трепещет
Зари догорающей пламя.</text><name>Вечер</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>Отшельничаю, берложу,
отлеживаюсь в березах,
лужаечный, можжевельничий,
отшельничаю,
отшельничаем, нас трое,
наш третий всегда на стреме,
позвякивает ошейничком,
отшельничаем,
мы новые, мы знакомимся,
а те, что мы были прежде,
как наши пустые одежды,
валяются на подоконнике,
как странны нам те придурки,
далекие, как при Рюрике
(дрались, мельтешили, дулись),
какая все это дурость!
А домик наш в три окошечка
сквозь холм в лесовых массивах
просвечивает, как косточка
просвечивает сквозь сливу,
мы тоже в леса обмакнуты,
мы зерна в зеленой мякоти,
притягиваем, как соки,
все мысли земли и шорохи,
как мелко мы жили, ложно,
турбазники сквозь кустарник
пройдут, постоят, как лоси,
растают,
умаялась бегать по лесу,
вздремнула, ко мне припавши,
и тенью мне в кожу пористую
впиталась, как в промокашку,
я весь тобою пропитан,
лесами твоими, тропинками,
читаю твое лицо,
как легкое озерцо,
как ты изменилась, милая,
как ссадина, след от свитера,
но снова как разминированная —
спасенная? спасительная!
ты младше меня? Старше!
на липы, глаза застлавшие,
наука твоя вековая
ауканья, кукованья,
как утра хрустальны летние,
как чисто у речки бисерной
дочурка твоя трехлетняя
писает по биссектриске!
«мой милый, теперь не денешься,
ни к другу и ни к врагу,
тебя за щекой, как денежку,
серебряно сберегу»,
я думал, мне не вернуться,
гроза прошла, не волнуйся,
леса твои островные
печаль мою растворили,
в нас просеки растворяются,
как ночь растворяет день,
как окна в сад растворяются
и всасывают сирень,
и это круговращение
щемяще, как возвращенье...
Куда б мы теперь ни выбыли,
с просвечивающих холмов
нам вслед улетает Сигулда,
как связка
зеленых
шаров!</text><name>Возвращение в Сигулду</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1918</date_from><text>Законная жена
Есть еще вино в глубокой чашке,
И на блюде ласточкины гнезда.
От начала мира уважает
Мандарин законную супругу.
Наложница
Есть еще вино в глубокой чашке,
И на блюде гусь большой и жирный.
Если нет детей у мандарина,
Мандарин наложницу заводит.
Служанка
Есть еще вино в глубокой чашке,
И на блюде разное варенье.
Для чего вы обе мандарину,
Каждый вечер новую он хочет.
Мандарин
Больше нет вина в глубокой чашке,
И на блюде только красный перец.
Замолчите, глупые болтушки,
И не смейтесь над несчастным старцем.</text><name>Три жены мандарина</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1967</date_from><text>Аминь, рассыпьтесь, горести и грусть!
Гляжу на женщин, кланяюсь знакомым,
От ветра щурюсь, в облака смотрюсь
И верю непридуманным законам.
Земля встает в извечной новизне,
На черных ветках лопаются почки,
Являя людям, птицам и весне
Прославленные клейкие листочки.
А на бульваре — легковейный дым,
Адамы те же и все те же Евы.
Со всех сторон к избранникам своим
Спешат навстречу ласковые девы.
Тверда земля и тверд небесный кров,
Прозрачно небо и прозрачны души,
Но не уйти от неких странных слов,
Вгнездились в память, натрудили уши.
Нейтрон, протон, нейтрино, позитрон...
С усмешкой вспомнишь неделимый атом!—
Не зная верха, низа и сторон,
Метут метелью в веществе разъятом.
Доверясь новонайденным словам,
Дробясь на бесконечные частицы,
Мой глупый мир вовсю трещит по швам
И цельность сохранить уже не тщится.
С былых понятий сорвана узда,
И кажется, все в мире стало дробно,
А надо мной вечерняя звезда
Сияет целомудренно и скромно.
К звезде опять стремятся сотни глаз,
И что им позитроны и нейтрино,
Раз на Тверском бульваре в этот час
Все неделимо, цельно и едино.
Так пусть все встанет на свои места,
Как прежде, воздух станет просто — воздух,
Простой листвой останется листва,
Простое небо будет просто в звездах.</text><name>Аминь, рассыпьтесь, горести и грусть!..</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Клычков</author><date_from>1929</date_from><text>Сегодня день морозно-синий
С румянцем был во все лицо,
И ели, убранные в иней,
Обстали к вечеру крыльцо.
Вздыхая грузно на полатях,
До света грежу я всю ночь,
Что эти девки в белых платьях
И между ними моя дочь...
Глаза у них круглы и сини
Под нежной тенью поволок,
И наверху, посередине,
Луны отбитый уголок...
Глаза их радостны и чисты,
А щёки мягче калачей...
...И звезды снизаны в мониста
На нити тонкие лучей!
И дух такой морозно-синий,
Что даже распирает грудь...
И я отряхиваю иней
С висков, но не могу стряхнуть!</text><name>Сегодня день морозно-синий...</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1928</date_from><text>Рослый стрелок, осторожный охотник,
Призрак с ружьем на разливе души!
Не добирай меня сотым до сотни,
Чувству на корм по частям не кроши.
Дай мне подняться над смертью позорной.
С ночи одень меня в тальник и лед.
Утром спугни с мочежины озерной.
Целься, всё кончено! Бей меня влёт.
За высоту ж этой звонкой разлуки,
О, пренебрегнутые мои,
Благодарю и целую вас, руки
Родины, робости, дружбы, семьи.</text><name>Рослый стрелок, осторожный охотник...</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes></themes><author>София Парнок</author><date_from>1926</date_from><text>Что ж, опять бунтовать? Едва ли,-
барабанщик бьет отбой.
Отчудили, откочевали,
отстранствовали мы с тобой.
Нога не стремится в стремя.
Даль пустынна. Ночь темна.
Отлетело для нас время,
наступают для нас времена.
Если страшно, так только немножко,
только легкий озноб, не дрожь.
К заплаканному окошку
подойдешь, стекло протрешь -
И не переулок соседний
увидишь, о смерти скорбя,
не старуху, что к ранней обедне
спозаранку волочит себя.
Не замызганную стену
увидишь в окне своем,
не чахлый рассвет, не антенну
с задремавшим на ней воробьем,
а такое увидишь, такое,
чего и сказать не могу,-
ликование световое,
пронизывающее мглу!..
И женский голос, ликуя,
- один в светлом клире -
поет и поет: Аллилуйя,
аллилуйя миру в мире!..</text><name></name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1939</date_from><text>Все лето кровь не сохла на руках.
С утра рубили, резали, сшивали.
Не сняв сапог, на куцых тюфяках
Дремали два часа, и то едва ли.
И вдруг пустая тишина палат,
Который день на фронте нет ни стычки.
Все не решались снять с себя халат
И руки спиртом мыли по привычке.
Потом решились, прицепили вдруг
Все лето нам мешавшие наганы.
Ходили в степи слушать, как вокруг
Свистели в желтых травах тарбаганы.
Весь в пене, мотоцикл приткнув к дверям,
Штабной связист привез распоряженье
Отбыть на фронт, в поездку, лекарям -
Пускай посмотрят на поля сраженья.
Вот и они, те дальние холмы,
Где день и ночь дырявили и рвали
Все, что потом с таким терпеньем мы
Обратно, как портные, зашивали.
Как смел он, этот ржавый миномет,
С хромою сошкою, чтоб опираться,
Нам стоить стольких рваных ран в живот,
И стольких жертв, и стольких операций?
Как гальку на прибрежной полосе,
К ногам осколки стали прибивает.
Как много их! Как страшно, если б все...
Но этого, по счастью, не бывает.
Вот здесь в окоп тяжелый залетел,
Осколки с треском разошлись кругами,
Мы только вынимали их из тел,
Мы первый раз их видим под ногами.
Шофер нас вез обратно с ветерком,
И все-таки, вся в ранах и увечьях,
Степь пахла миром, диким чесноком,
Ночным теплом далеких стад овечьих.</text><name>Тыловой госпиталь</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1894</date_from><text>Вся ты закуталась шубой пушистой,
В сне безмятежном, затихнув, лежишь.
Веет не смертью здесь воздух лучистый,
Эта прозрачная, белая тишь.
В невозмутимом покое глубоком,
Нет, не напрасно тебя я искал.
Образ твой тот же пред внутренним оком,
Фея - владычица сосен и скал!
Ты непорочна, как снег за горами,
Ты многодумна, как зимняя ночь,
Вся ты в лучах, как полярное пламя,
Темного хаоса светлая дочь!</text><name>На Сайме зимой</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1914</date_from><text>"Вот в этом палаццо жила Дездемона..."
Все это неправда, но стыдно смеяться.
Смотри, как стоят за колонной колонна
Вот в этом палаццо.
Вдали затихает вечерняя Пьяцца,
Беззвучно вращается свод небосклона,
Расшитый звездами, как шапка паяца.
Минувшее - мальчик, упавший с балкона...
Того, что настанет, не нужно касаться...
Быть может, и правда - жила Дездемона
Вот в этом палаццо?..</text><name>Вот в этом палаццо жила Дездемона...</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1938</date_from><text>Потемнели, растаяв,
лесные лиловые тропы.
Игорь, друг дорогой,
возвратился вчера с Перекопа.
Он бормочет в тифу
на большой материнской кровати,
Забинтован бинтом
и обмотан оконною ватой.
Игорь тяжко вздыхает,
смертельными мыслями гордый,
Видит снежный ковыль
и махновцев колючие морды,
Двухвершковое сало,
степной полумесяц рогатый,
И бессмертные подвиги
Первой курсантской бригады.
Молодой, непонятый,
с большим, заострившимся носом,
Он кроватную смерть
заклинает сивашским откосом,
И как только она закогтится
и сердце зацепит -
Фрунзе смотрит в бинокль
и бегут беспощадные цепи.
А за окнами синь подмосковная,
сетка березы,
Снегири воробьям
задают вперебивку вопросы.
Толстый мерин стоит,
поводя, словно дьякон, губою,
И над Средней Россией
пространство горит голубое.</text><name>Игорь</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1918</date_from><text>Пожирающий огонь — мой конь.
Он копытами не бьет, не ржет.
Где мой конь дохнул — родник не бьет,
Где мой конь махнул — трава не растет.
Ох, огонь-мой конь — несытый едок!
Ох, огонь — на нем — несытый ездок!
С красной гривою свились волоса...
Огневая полоса — в небеса!</text><name>Пожирающий огонь — мой конь...</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1965</date_from><text>У меня запой от одиночества -
По ночам я слышу голоса...
Слышу - вдруг зовут меня по отчеству,-
Глянул - черт,- вот это чудеса!
Черт мне корчил рожи и моргал,
А я ему тихонечко сказал:
"Я, брат, коньяком напился вот уж как!
Ну, ты, наверно, пьешь денатурат...
Слушай, черт-чертяка-чертик-чертушка,
Сядь со мной - я очень буду рад...
Да неужели, черт возьми, ты трус?!
Слезь с плеча, а то перекрещусь!"
Черт сказал, что он знаком с Борисовым -
Это наш запойный управдом,-
Черт за обе щеки хлеб уписывал,
Брезговать не стал и коньяком.
Кончился коньяк - не пропадем,-
Съездим к трем вокзалам и возьмем.
Я устал, к вокзалам черт мой съездил сам...
Просыпаюсь - снова черт,- боюсь:
Или он по новой мне пригрезился,
Или это я ему кажусь.
Черт ругнулся матом, а потом
Целоваться лез, вилял хвостом.
Насмеялся я над ним до коликов
И спросил: "Как там у вас в аду
Отношение к нашим алкоголикам -
Говорят, их жарят на спирту?"
Черт опять ругнулся и сказал:
"И там не тот товарищ правит бал!"
...Все кончилось, светлее стало в комнате,-
Черта я хотел опохмелять,
Но растворился черт как будто в омуте...
Я все жду - когда придет опять...
Я не то чтоб чокнутый какой,
Но лучше - с чертом, чем с самим собой.
зима -1966</text><name>Про черта</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1925</date_from><text>Мы доживем свой век в квартире,
Построенной при старом мире,
Кладя заплаты там и тут
На неприглядное наследство.
Но наши внуки проведут
Свое сверкающее детство
Не так, как деды и отцы,
Согнувшись в жалкой кубатуре.
Наследникам борьбы и бури
Мы возведем дома-дворцы.
И радует меня сознанье,
Что, может быть, в каком-то зданье
Частица будет кирпича
от Кумача.</text><name>Так будет</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Эдуард Багрицкий</author><date_from>1921</date_from><text>Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустых
Нет пищи крысам. Только паутина
Подернула углы. И голубиной
Не видно стаи в улицах немых.
Крик грузчиков на площадях затих.
Нет кораблей... И только на старинной
Высокой башне бьют часы. Пустынно
И скучно здесь, среди домов сырых.
Взгляни, матрос! Твое настало время,
Чтоб в порт, покинутый и обойденный всеми,
Из дальних стран пришли опять суда.
И красный флаг над грузною таможней
Нам возвестил о правде непреложной,
О вольном крае силы и труда.</text><name>Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустых...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Здравствуйте,
Наши добрые зрители,
Наши строгие критики!
Вы увидите фильм
Про последнего самого жулика.
Жулики -
Это люди нечестные,-
Они делают пакости,
И за это их держат в домах,
Называемых тюрьмами.
Тюрьмы -
Это крепкие здания,
Окна, двери - с решетками,-
Лучше только смотреть,
Лучше только смотреть на них.
Этот фильм -
Не напутствие юношам,
А тем более девушкам,-
Это,
Это просто игра,
Вот такая игра.
Жулики
Иногда нам встречаются,-
Правда, реже значительно,
Реже, чем при царе
Или, скажем, в Америке.
Этот фильм
Не считайте решением:
Все в нем - шутка и вымысел,-
Это,
Это просто игра,
Вот такая игра.</text><name>Здравствуйте, наши добрые зрители...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1935</date_from><text>(Лирическая повесть)
От инженера ушла жена,
Взяв чемодан и пальто под мышку...
Жизнь была так налажена,-
И вдруг - трр-рах!- и крышка.
Один ложишься, один встаешь.
Тихо, просторно... и горько!
Никто не бросит чулок на чертеж,
Никто не окликнет:- Борька!-
Не с кем за чаем в уголке
Поссориться и помириться.
Никто не погладит по щеке
И не заставит побриться...
От инженера ушел покой
И радость с покоем вместе.
"Подумать только, что тот, другой,-
Просто пошляк и блатмейстер!
Остротки, сплетни, грубая лесть...
Конфеты... и прочие штучки...
И вот ухитрился в сердце влезть,
Взял - и увел под ручку!
И ведь пошла, пошла за ним!
Ну, что ей в нем интересно?
А я так верил, что любим...
А почему... Неизвестно!"
Инженер растерян и поражен
И ревностью злой терзаем.
"Мы на поверку наших жен
Порой совсем не знаем!
Пустил турбину, сдал чертеж,
Удачно модель исправил,-
Приходишь домой и жадно ждешь,
Чтоб кто-то тебя поздравил.
Ведь это не только твой успех,
Рожденный в бессонные ночи,-
Работа была нужна для всех,
И ты ее с честью окончил.
И вдруг скучающий голосок:
"А деньги скоро заплатят?
Я тут нашла чудесный кусок
Фая на новое платье...
Что ж ты молчишь? Я иду в кино!
Какой ты нескладный, право!
Молчит и дуется, как бревно,
И под ногтями траур..."
Ладно! К черту! Ушла и ушла.
Пожалуй, это и лучше.
По горло дел!!!"
...Но стоят дела.
А мысли идут и мучат:
"А может, я сам во всем виноват?
Ушел в работу по горло,
Забыл жену - и... вот результат:
Турбина всю радость стерла!
Конечно, ей скучно было со мной,
Усталым после завода...
Если б я больше был с женой -
Я бы ее не отдал!
Она - красива. Она - молода.
И как там ни вертись ты -
Надо в кино бывать иногда,
И ногти должны быть чисты...
Теперь ушла. Теперь не вернешь!
Пойди догони, попробуй!.."
Лежит на столе любимый чертеж,-
А руки дрожат от злобы.
И вот инженер, хохол теребя,
Завыл, подушку кусая...
Это непросто, если тебя
Подруга твоя бросает!
Это непросто, когда ты горд,
Самолюбив и страстен.
Но труд любимый - лучший курорт
И время - великий мастер...
Два дня инженер работать не мог,
Метался, точно Отелло.
Злость брала на себя, на него,
И всех угробить хотелось.
Два дня он не спал, не ел и курил;
На третий - взял газету,
Прочел, густейший чай заварил...
И кончил чертеж к рассвету.
Почистил ногти, побрился. И вот
Желтый, как малярия,
Он потащился к себе на завод,
Склоняя имя "Мария"...
Гудят заводы по всей стране,
Гул их весел и дружен,
Им невдомек, что чьей-то жене
Вздумалось бросить мужа.
Гул их весел и напряжен -
Им торопиться надо:
Они для всех мужей и жен
Готовят уют и радость.
И тысячи нежных женских лиц
Вместе с мужскими рядом
В сложный танец машин впились
Острым, хозяйским взглядом...
- Что с вами?- все инженеру твердят,
И в голосе - строгая ласка.
Молчит инженер. Потупил взгляд,
И в щеки бросилась краска.
- Вы нездоровы? Вы больны?
Зачем вы пришли, скажите?
Правда, вы тут до зарезу нужны
Но... лучше уж полежите!-
Смущен инженер. Он понял вдруг,
Что горе его ничтожно
И в жизни много хороших подруг
Найти и встретить можно.
Таких подруг, что скажут:- Борись!-
И вместе бороться будут,
Оценят то, что сделал Борис,
И Борьку любить не забудут.
Таких подруг, что любят духи
И жаркий запах работы,
Знают и формулы и стихи
И не умрут без фокстрота.
Конечно, надо щетину брить
И за культуру биться.
Но чтобы для всех культуру добыть,
Можно порой и не бриться!..</text><name>От инженера ушла жена</name><date_to>1935</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1836</date_from><text>Как недвижимы волны гор,
Обнявших тесно мой обзор
Непроницаемою гранью!
За ними — полный жизни мир,
А здесь — я одинок и сир,
Отдал всю жизнь воспоминанью.
Всю жизнь, остаток прежних сил,
Теперь в одно я чувство слил,
В любовь к тебе, отец мой нежный,
Чье сердце так еще тепло,
Хотя печальное чело
Давно покрылось тучей снежной.
Проснется ль темный свод небес,
Заговорит ли дальний лес
Иль золотой зашепчет колос —
В луне, в туманной выси гор,
Везде мне видится твой взор,
Везде мне слышится твой голос.
Когда ж об отчий твой порог
Пыль чуждую с иссохших ног
Стрясет твой первенец-изгнанник,
Войдет, растает весь в любовь,
И небо в душу примет вновь,
И на земле не будет странник?
Нет, не входить мне в отчий дом
И не молиться мне с отцом
Перед домашнею иконой;
Не утешать его седин,
Не быть мне от забот, кручин
Его младенцев обороной!
Меня чужбины вихрь умчал
И бросил на девятый вал
Мой челн, скользивший без кормила;
Очнулся я в степи глухой,
Где мне не кровною рукой,
Но вьюгой вырыта могила.
С тех пор, займется ли заря,
Молю я солнышко-царя
И нашу светлую царицу:
Меня, о солнце, воскреси,
И дай мне на святой Руси
Увидеть хоть одну денницу!
Взнеси опять мой бедный челн,
Игралище безумных волн,
На океан твоей державы,
С небес мне кроткий луч пролей
И грешной юности моей
Не помяни ты в царстве славы!</text><name>Как недвижимы волны гор...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1964</date_from><text>Не время года эта осень,
А время жизни. Голизна,
Навязанный покой несносен:
Примерка призрачного сна.
Хоть присказки, заботы те же,
Они порой не по плечу.
Всё меньше слов, и встречи реже.
И вдруг себе я бормочу
Про осень, про тоску. О боже,
Дойти бы, да не хватит сил.
Я столько жил, а всё не дожил,
Не доглядел, не долюбил.</text><name>Не время года эта осень...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Леонид Мартынов</author><date_from>1959</date_from><text>Он
Перед нами
Открывает душу,
А может быть, и новые моря,
И новую неведомую сушу,
И глубь, и высь...
Короче говоря —
Вдруг видно все, чему еще не верят
К вчерашнему привычные глаза,
Чего вершки вчерашние не мерят,
Вчерашние не держат тормоза.
Как открывает новую планету
Среди небесной бездны астроном,
Так открывать приходится поэту
Весь этот мир. Ведь ни о чем ином —
Об этом, что ни миг, то новом мире
Ведет он нескончаемый рассказ,
И горизонты делаются шире
От этого у каждого из нас.</text><name>Он перед нами...</name><date_to>1959</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Кольцов</author><date_from>1835</date_from><text>Погубили меня
Твои черны глаза,
В них огонь неземной
Жарче солнца горит!
Омрачитесь, глаза,
Охладейте ко мне!
Ваша радость, глаза,
Не моя, не моя!..
Не глядите же так!
О, не мучьте меня!
В вас страшнее грозы
Блещут искры любви.
Нет, прогляньте, глаза,
Загоритесь, глаза!
И огнем неземным
Сердце жгите мое!
Мучьте жаждой любви!
Я горю и в жару
Бесконечно хочу
Оживать, умирать,
Чтобы, черны глаза,
Вас с любовью встречать
И опять и опять
Горевать и страдать.</text><name>Глаза</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Все, что тривиально,
И все, что банально,
Что равно- и прямо
Пропорционально,-
Все это корежит
Чечетка, калечит,
Нам нервы тревожит:
Чет-нечет, чет-нечет!
В забитые уши
Врывается четко,
В сонливые души -
Лихая чечетка.
В чечеточный спринт
Не берем тех, кто сыт, мы!
Чет-нечет, чет-нечет -
Ломаются ритмы!
Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,-
Где полагается - там чечетка.
Брак не встречается, темп рвет и мечет
Брэк!..
Чет-нечет!
Жжет нам подошвы, потолок трепещет!
Чет!..
Нечет!
Эй, кто там грозит мне?
Эй, кто мне перечит?
В замедленном ритме
О чем-то лепечет?!
Сейчас перестанет,-
Его изувечит
Ритмический танец,-
Чет-нечет, чет-нечет!
Кровь гонит по жилам
Не крепкая водка -
Всех заворожила
Шальная чечетка.
Замолкни, гитара,-
Мурашки до жути!
На чет - два удара,-
И чем чет не шутит!
Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,-
Где полагается - там чечетка.
Брак не встречается, темп рвет и мечет
Брэк!..
Чет-нечет!
Жжет нам подошвы, потолок трепещет!
Чет!..
Нечет!
Спасайся, кто может!
А кто обезножит -
Утешься,- твой час
В ритме правильном прожит!
Под брэк, человече,
Расправятся плечи,
И сон обеспечит -
Чет-нечет, чет-нечет!
Изменится ваша
Осанка, походка,-
Вам тоже, папаша,
Полезна чечетка!
Не против кадрили
Мы проголосуем -
Но в пику могиле
Чечетку станцуем!
Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,-
Где полагается - там чечетка.
Брак не встречается, темп рвет и мечет
Брэк!..
Чет-нечет!
Жжет нам подошвы, потолок трепещет!
Чет!..
Нечет!</text><name>Че-чет-ка</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Спорь с человеком умнее тебя: он тебя победит... но из самого твоего поражения ты можешь извлечь пользу для себя.
Спорь с человеком ума равного: за кем бы ни осталась победа - ты по крайней мере испытаешь удовольствие борьбы.
Спорь с человеком ума слабейшего... спорь не из желания победы; но ты можешь быть ему полезным.
Спорь даже с глупцом; ни славы, ни выгоды ты не добудешь; но отчего иногда и не позабавиться?
Не спорь только с Владимиром Стасовым!</text><name>С кем спорить...</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Клюев</author><date_from>1908</date_from><text>Горние звезды как росы.
Кто там в небесном лугу
Точит лазурные косы,
Гнет за дугою дугу?
Месяц, как лилия, нежен,
Тонок, как профиль лица.
Мир неоглядно безбрежен.
Высь глубока без конца.
Слава нетленному чуду,
Перлам, украсившим свод,
Скоро к голодному люду
Пламенный вестник придет.
К зрячим нещадно суровый,
Милостив к падшим в ночи,
Горе кующим оковы,
Взявшим от царства ключи.
Будьте ж душой непреклонны
Все, кому свет не погас,
Ткут золотые хитоны
Звездные руки для вас.</text><name>Горние звезды как росы...</name><date_to>1908</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Глазков</author><date_from></date_from><text>Льет на землю скупые лучи
Завихренное тучами небо,
И художник Сережа Тучнин
Пишет церковь Бориса и Глеба.
В день такой же, студеный и хмурый,
Без оттенков благой синевы,
В этой церкви молился князь Юрий —
Удалой основатель Москвы.
У старинного этого храма
Живописец трудился упрямо —
И продрог он, чудак человек!
— Поработал, Тучнин, и довольно!
Зря ты мерз и писал колокольню:
Ведь она — восемнадцатый век!
Отвечает Тучнин: — Не беда!
С колокольней еще живописней!—
И мы с ним соглашаемся: — Да,
Колокольня не кажется лишней.
Архитектор ее был толков,
Не чурался глубокого смысла,
Ибо строил спустя шесть веков,
А единый ансамбль сохранился!</text><name>Кидекша</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1943</date_from><text>День угасал, неторопливый, серый,
Дорога шла неведомо куда,-
И вдруг, под елкой, столбик из фанеры -
Простая деревянная звезда.
А дальше лес и молчаливой речки
Охваченный кустами поворот.
Я наклонился к маленькой дощечке:
"Боец Петров", и чуть пониже - год.
Сухой венок из побуревших елок,
Сплетенный чьей-то дружеской рукой,
Осыпал на песок ковер иголок,
Так медленно скользящих под ногой.
А тишь такая, точно не бывало
Ни взрывов орудийных, ни ракет...
Откуда он? Из Вологды, с Урала,
Рязанец, белорус? - Ответа нет.
Но в стертых буквах имени простого
Встает лицо, скуластое слегка,
И серый взгляд, светящийся сурово,
Как русская равнинная река.
Я вижу избы, взгорья ветровые,
И, уходя к неведомой судьбе,
Родная непреклонная Россия,
Я низко-низко кланяюсь тебе.</text><name>Могила бойца</name><date_to>1943</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>«Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!.»
Балда!
Вы забыли о пушкинской пуле!
Что ветры свистали, как в дыры кларнетов,
В пробитые головы лучших поэтов.
Стрелою пронзив самодурство и свинство,
К потомкам неслась траектория свиста!
И не было точки. А было —— начало.
Мы в землю уходим, как в двери вокзала.
И точка тоннеля, как дуло, черна...
В бессмертье она?
Иль в безвестность она?..
Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой —-
Вторая проекция той же прямой.
В природе по смете отсутствует точка.
Мы будем бессмертны.
И это —— точно!</text><name>Баллада точки</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1958</date_from><text>Живут на улице Песчаной
два человека дорогих.
Я не о них.
Я о печальной
неведомой собаке их.
Эта японская порода
ей так расставила зрачки,
что даже страшно у порога -
как их раздумья глубоки.
То добрый пес. Но, замирая
и победительно сопя,
надменным взглядом самурая
он сможет защитить себя.
Однажды просто так, без дела
одна пришла я в этот дом,
и на диване я сидела,
и говорила я с трудом.
Уставив глаз свой самоцветный,
всё различавший в тишине,
пёс умудренный семилетний
сидел и думал обо мне.
И голова его мигала.
Он горестный был и седой,
как бы поверженный микадо,
усталый и немолодой.
Зовется Тошкой пёс. Ах, Тошка,
ты понимаешь всё. Ответь,
что так мне совестно и тошно
сидеть и на тебя глядеть?
Всё тонкий нюх твой различает,
угадывает наперед.
Скажи мне, что нас разлучает
и всё ж расстаться не дает?</text><name>Живут на улице Песчаной...</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Патриотические</item></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1918</date_from><text>Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем божьем свете!
Завивает ветер
Белый снежок.
Под снежком — ледок.
Скользко, тяжко,
Всякий ходок
Скользит — ах, бедняжка!
От здания к зданию
Протянут канат.
На канате — плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут...
Старушка, как курица,
Кой-как перемотнулась через сугроб.
— Ох, Матушка-Заступница!
— Ох, большевики загонят в гроб!
Ветер хлесткий!
Не отстает и мороз!
И буржуй на перекрестке
В воротник упрятал нос.
А это кто?— Длинные волосы
И говорит в полголоса:
— Предатели!
— Погибла Россия!
Должно быть, писатель —
Вития...
А вон и долгополый —
Стороночкой и за сугроб...
Что нынче не веселый,
Товарищ поп?
Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?
Вон барыня в каракуле
К другой подвернулась:
— Уж мы плакали, плакали...
Поскользнулась
И — бац — растянулась!
Ай, ай!
Тяни, подымай!
Ветер весёлый.
И зол и рад.
Крутит подолы,
Прохожих косит.
Рвет, мнет и носит
Большой плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
И слова доносит:
...И у нас было собрание...
...Вот в этом здании...
...Обсудили —
Постановили:
На время — десять, на ночь — двадцать пять...
...И меньше ни с кого не брать...
...Пойдем спать...
Поздний вечер.
Пустеет улица.
Один бродяга
Сутулится,
Да свищет ветер...
Эй, бедняга!
Подходи —
Поцелуемся...
Хлеба!
Что впереди?
Проходи!
Черное, черное небо.
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди...
Черная злоба, святая злоба...
Товарищ! Гляди
В оба!
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни
Кругом — огни, огни, огни...
В зубах цигарка, примят картуз,
На спину надо бубновый туз!
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
Холодно, товарищи, холодно!
— А Ванька с Катькой в кабаке...
— У ей керенки есть в чулке!
— Ванюшка сам теперь богат...
— Был Ванька наш, а стал солдат!
— Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,
Мою, попробуй, поцелуй!
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Катька с Ванькой занята —
Чем, чем занята?..
Тра-та-та!
Кругом — огни, огни, огни...
Оплечь — ружейные ремни...
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь —
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!
Как пошли наши ребята
В Красной Армии служить —
В Красной Армии служить —
Буйну голову сложить!
Эх ты, горе-горькое,
Сладкое житьё!
Рваное пальтишко,
Австрийское ружьё!
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи благослови!
Снег крутит, лихач кричит,
Ванька с Катькою летит —
Елекстрический фонарик
На оглобельках...
Ах, ах, пади!
н в шинелишке солдатской
С физиономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
Да покручивает,
Да пошучивает...
Вот так Ванька — он плечист!
Вот так Ванька — он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает...
Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом...
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая...
У тебя на шее, Катя,
Шрам не зажил от ножа.
У тебя под грудью, Катя,
Та царапина свежа!
Эх, эх, попляши!
Больно ножки хороши!
В кружевном белье ходила —
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила —
Поблуди-ка, поблуди!
Эх, эх, поблуди!
Сердце ёкнуло в груди!
Помнишь, Катя, офицера —
Не ушел он от ножа...
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?
Эх, эх, освежи,
Спать с собою положи!
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала.
С юнкерьем гулять ходила —
С солдатьем теперь пошла?
Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!
...Опять навстречу несётся вскач,
Летит, вопит, орет лихач...
Стой, стой! Андрюха, помогай!
Петруха, сзаду забегай!..
Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах!
Вскрутился к небу снежный прах!..
Лихач — и с Ванькой — наутёк...
Ещё разок! Взводи курок!..
Трах-тарарах! Ты будешь знать,
. . . . . . . . . . . . . . .
Как с девочкой чужой гулять!..
Утек, подлец! Ужо, постой,
Расправлюсь завтра я с тобой!
А Катька где?— Мертва, мертва!
Простреленная голова!
Что, Катька, рада?— Ни гу-гу...
Лежи ты, падаль, на снегу!
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
И опять идут двенадцать,
За плечами — ружьеца.
Лишь у бедного убийцы
Не видать совсем лица...
Всё быстрее и быстрее
Уторапливает шаг.
Замотал платок на шее —
Не оправится никак...
— Что, товарищ, ты не весел?
— Что, дружок, оторопел?
— Что, Петруха, нос повесил,
Или Катьку пожалел?
— Ох, товарищи, родные,
Эту девку я любил...
Ночки черные, хмельные
С этой девкой проводил...
— Из-за удали бедовой
В огневых её очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый,
Загубил я сгоряча... ах!
— Ишь, стервец, завел шарманку,
Что ты, Петька, баба, что ль?
— Верно душу наизнанку
Вздумал вывернуть? Изволь!
— Поддержи свою осанку!
— Над собой держи контроль!
— Не такое нынче время,
Что бы нянчиться с тобой!
Потяжеле будет бремя
Нам, товарищ дорогой!
И Петруха замедляет
Торопливые шаги...
Он головку вскидавает,
Он опять повеселел...
Эх, эх!
Позабавиться не грех!
Запирайти етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!
Ох ты горе-горькое!
Скука скучная,
Смертная!
Ужь я времячко
Проведу, проведу...
Ужь я темячко
Почешу, почешу...
Ужь я семячки
Полущу, полущу...
Ужь я ножичком
Полосну, полосну!..
Ты лети, буржуй, воронышком!
Выпью кровушку
За зазнобушку,
Чернобровушку...
Упокойся, господи, душу рабы твоея...
Скучно!
Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового —
Гуляй, ребята, без вина!
Стоит буржуй на перекрестке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмется шерстью жесткой
Поджавший хвост паршивый пес.
Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.
Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга!
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага!
Снег воронкой завился,
Снег столбушкой поднялся...
— Ох, пурга какая, спасе!
— Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?
Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво —
Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви?
— Шаг держи революционный!
Близок враг неугомонный!
Вперед, вперед, вперед,
Рабочий народ!
...И идут без имени святого
Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль...
Их винтовочки стальные
На незримого врага...
В переулочки глухие,
Где одна пылит пурга...
Да в сугробы пуховые —
Не утянешь сапога...
В очи бьется
Красный флаг.
Раздается
Мерный шаг.
Вот — проснётся
Лютый враг...
И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи
Напролет!...
Вперёд, вперёд,
Рабочий народ!
...Вдаль идут державным шагом...
— Кто ещё там? Выходи!
Это — ветер с красным флагом
Разыгрался впереди...
Впереди — сугроб холодный.
— Кто в сугробе — выходи!
Только нищий пёс голодный
Ковыляет позади...
— Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком пощекочу!
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались — поколочу!
...Скалит зубы — волк голодный —
Хвост поджал — не отстаёт —
Пёс холодный — пёс безродный...
— Эй, откликнись, кто идет?
— Кто там машет красным флагом?
— Приглядись-ка, эка тьма!
— Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?
— Всё равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
— Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!
Трах-тах-тах!— И только эхо
Откликается в домах...
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах...
Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах!
...Так идут державным шагом —
Позади — голодный пёс.
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой неведим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.</text><name>Двенадцать</name><date_to>1918</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from>1960</date_from><text>Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
как белые прожектора!
Бьют женщину. Так бьют рабынь.
Она в заплаканной красе
срывает ручку как рубильник,
выбрасываясь
на шоссе!
И взвизгивали тормоза.
К ней подбегали, тормоша.
И волочили и лупили
лицом по лугу и крапиве...
Подонок, как он бил подробно,
стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие ребра
ботинок узкий, как утюг.
О, упоенье оккупанта,
изыски деревенщины...
У поворота на Купавну
бьют женщину.
Бьют женщину. Веками бьют,
бьют юность, бьет торжественно
набата свадебного гуд,
бьют женщину.
А от жаровен на щеках
горящие затрещины?
Мещанство, быт - да еще как! -
бьют женщину.
Но чист ее высокий свет,
отважный и божественный.
Религий - нет,
знамений - нет.
Есть
Женщина!..
...Она как озеро лежала,
стояли очи как вода,
и не ему принадлежала
как просека или звезда,
и звезды по небу стучали,
как дождь о черное стекло,
и, скатываясь,
остужали
ее горячее чело.</text><name>Бьют женщину</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1926</date_from><text>Всю неделю над мелкой поживой
Задыхаться, тощать и дрожать,
По субботам с женой некрасивой,
Над бокалом обнявшись, дремать,
В воскресенье на чахлую траву
Ехать в поезде, плед разложить,
И опять задремать, и забаву
Каждый раз в этом всем находить,
И обратно тащить на квартиру
Этот плед, и жену, и пиджак,
И ни разу по пледу и миру
Кулаком не ударить вот так,-
О, в таком непреложном законе,
В заповедном смиренье таком
Пузырьки только могут в сифоне -
Вверх и вверх, пузырек с пузырьком.</text><name>Бедные рифмы</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1820</date_from><text>Отрывок из повести
Диких взоров красотой,
Кос блестящей чернотой
Я прельстился, как безумный:
Я турчанку полюбил.
Я был молод. С нею шумно,
С нею весело я жил.
По коврам она скакала
И кружилась; на лету
Поцелуй с меня срывала,
То со смехом обнажала
Юных персей красоту;
Жаркой грудью прижималась
Мне ко груди; увивалась
Белой, вкруг меня, рукой,
И, усталая, со мной
Долго, долго целовалась...
Грейтесь в шубах, на снегах,
Под метелию полночной!
Мне теплее на грудях
У красавицы восточной!
Что в друзьях мне? Что в родных?
Пышет холодом от них!
Я во сне же их видаю;
Но проснусь, и наяву
Я Роксану обнимаю;
Я проснусь, я оживу
На устах моей Роксаны,
И забуду и снега,
И родные берега,
И болотные туманы...
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
«Солнце знойно; ярок свет,
Как очей твоих сиянье;
Как ни сладок твой шербет,
Слаще уст твоих дыханье.
Наклонись ко мне челом,
Уст румяных жги огнем,
Поцелуй меня, Роксана!»
Я рукой ей руку жал,
И лицо и прелесть стана
Страстным взором озирал
Сквозь душистый дым кальяна.
«Наклони свое чело,
Поцелуй меня, Роксана!
Что ты дышишь тяжело?
Мне так весело с тобою!
Что уходишь ты? Постой!
Я шербет не допил твой;
Сядь ко мне, побудь со мною!»
Наклонилась головой
И к устам моим прильнула;
Грустно в очи мне взглянула:
(Как и всем, сгрустнулось ей)!
«Ты с Роксаною веселой
Не считаешь шумных дней;
Но нагрянет час тяжелый,
Камнем ляжет он на грудь.
Русский! русский! дай мне руку!
И на нас, когда-нибудь,
Черный дух нашлет разлуку.
Здесь ты век не проживешь.
Бедный русский! Ты умрешь!
Не на радость, а на скуку...
В бане, лежа на софах,
Мне о ваших небесах
Раз армянка говорила...
Все слова я затвердила,
Хоть не очень поняла!
. . . . . . . . . . . . .
Ты умрешь! Хоть неохотно,
А простишься ты со мной,
И взлетит твой дух бесплотный
На пустые небеса;
Скучной жизни бесконечной
Не утешит девы вечной
Вечно-юная краса!»
И опять взглянув с печалью,
Шаль с груди она сняла
И чело мне мягкой шалью,
Улыбаясь, обвила.
«Русский! Как тебе пристала
Мною свитая чалма,
Я ее бы не снимала;
И твою бы я сама
Гребнем бороду чесала»...
Улыбалась, целовала
И опять, как без ума,
И резвилась, и скакала.
. . . . . . . . . . . . .
Конь оседлан; раб мой ждет;
У крыльца нетерпеливо
Борзый конь копытом бьет.
Мне Роксана путь счастливый
Пожелала из окна;
Опуская покрывало,
Поклонилася она.</text><name>Чалма</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1832</date_from><text>Ахалук мой, ахалук,
Ахалук демикотонный,
Ты - работа нежных рук
Азиатки благосклонной!
Ты родился под иглой
Атагинки чернобровой,
После робости суровой
И любви во тьме ночной.
Ты не пышной пестротою,
Цветом горных узденей,
Но смиренной простотою,
Цветом северных ночей
Мил для сердца и очей...
Черен ты, как локон длинный
У цыганки кочевой;
Мрачен ты, как дух пустынный
Сторож урны гробовой;
И серебряной тесьмою,
Как волнистою струею
Дагестанского ручья,
Обвились твои края.
Никогда игра алмаза
У Могола на чалме,
Никогда луна во тьме,
Ни чело твое, о База,
Это бледное чело,
Это чистое стекло,
Споря в живости с опалом,
Под ревнивым покрывалом,-
Не сияли так светло.
Ах, серебряная змейка,
Ненаглядная струя,-
Это ты, моя злодейка,
Ахалук суровый - я!</text><name>Ахалук</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1851</date_from><text>Не ветер, вея с высоты,
Листов коснулся ночью лунной;
Моей души коснулась ты -
Она тревожна, как листы,
Она, как гусли, многострунна.
Житейский вихрь ее терзал
И сокрушительным набегом,
Свистя и воя, струны рвал
И заносил холодным снегом.
Твоя же речь ласкает слух,
Твое легко прикосновенье,
Как от цветов летящий пух,
Как майской ночи дуновенье...</text><name>Не ветер, вея с высоты...</name><date_to>1852</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кульчицкий</author><date_from></date_from><text>Как в строгой анкете -
Скажу не таясь -
Начинается самое
Такое:
Мое родословное древо другое -
Я темнейший грузинский
Князь.
Как в Коране -
Книге дворянских деревьев -
Предначертаны
Чешуйчатые имена,
И
Ветхие ветви
И ветки древние
Упирались терниями
В меня.
Я немного скрывал это
Все года,
Что я актрисою-бабушкой - немец.
Но я не тогда,
А теперь и всегда
Считаю себя лишь по внуку:
Шарземец.
Исчерпать
Инвентарь грехов великих,
Как открытку перед атакой,
Спешу.
Давайте же
раскурим
эту книгу -
Я лучше новую напишу!
Потому что я верю,
и я без вериг:
Я отшиб по звену
и Ницше,
и фронду,
И пять
Материков моих
сжимаются
Кулаком Ротфронта.
И теперь я по праву люблю Россию.</text><name>Дословная родословная</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Посвящения</item><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1831</date_from><text>О, не скрывай! ты плакала об нем -
И я его люблю; он заслужил
Твою слезу, и если б был врагом
Моим, то я б с тех пор его любил.
И я бы мог быть счастлив; но зачем
Искать условий счастия в былом!-
Нет! я доволен должен быть и тем,
Что зрел, как ты жалела о другом!</text><name>К *** (О, не скрывай!..)</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes></themes><author>Ольга Берггольц</author><date_from>1962</date_from><text>А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет,
ненужно пройденных путей,
впустую слышанных вестей.
Нет невоспринятых миров,
нет мнимо розданных даров,
любви напрасной тоже нет,
любви обманутой, больной,
ее нетленно чистый свет
всегда во мне,
всегда со мной.
И никогда не поздно снова
начать всю жизнь,
начать весь путь,
и так, чтоб в прошлом бы - ни слова,
ни стона бы не зачеркнуть.</text><name>Ответ (А я вам говорю, что нет...)</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Некрасов</author><date_from>1877</date_from><text>О Муза! я у двери гроба!
Пускай я много виноват,
Пусть увеличит во сто крат
Мои вины людская злоба -
Не плачь! завиден жребий наш,
Не наругаются над нами:
Меж мной и честными сердцами
Порваться долго ты не дашь
Живому, кровному союзу!
Не русский - взглянет без любви
На эту бледную, в крови,
Кнутом иссеченную Музу...</text><name>О Муза! я у двери гроба!..</name><date_to>1877</date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from></date_from><text>Тянется лесом дороженька пыльная,
Тихо и пусто вокруг.
Родина, выплакав слезы обильные,
Спит, и во сне, как рабыня бессильная,
Ждет неизведанных мук.
Вот задрожали березы плакучие
И встрепенулися вдруг,
Тени легли на дорогу сыпучую:
Что-то ползет, надвигается тучею,
Что-то наводит испуг...
С гордой осанкою, с лицами сытыми...
Ноги торчат в стременах.
Серую пыль поднимают копытами
И колеи оставляют изрытыми...
Все на холеных конях.
Нет им конца. Заостренными пиками
В солнечном свете пестрят.
Воздух наполнили песней и криками,
И огоньками звериными, дикими
Черные очи горят...
Прочь! Не тревожьте поддельным веселием
Мертвого, рабского сна.
Скоро порадуют вас новоселием,
Хлебом и солью, крестьянским изделием...
Крепче нажать стремена!
Скоро столкнется с звериными силами
Дело великой любви!
Скоро покроется поле могилами,
Синие пики обнимутся с вилами
И обагрятся в крови!</text><name>Тянется лесом дороженька пыльная...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1939</date_from><text>Пред зрелищем небес, пред мира ширью,
Пред прелестью любого лепестка
Мне жизнь подсказывает перемирье,
И тщится горю изменить рука.
Как ласточки летают в поднебесье!
Как тих и дивен голубой покров!
Цветов и форм простое равновесье
Приостанавливает ход часов.
Тогда, чтоб у любви не засидеться,
Я вспоминаю средь ночи огонь,
Короткие гроба в чужой мертвецкой
И детскую холодную ладонь.
Глаза к огромной ночи приневолить,
Чтоб сердце не разнежилось, грустя,
Чтоб ненависть собой кормить и холить,
Как самое любимое дитя.</text><name>Пред зрелищем небес...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рерих</author><date_from>1916</date_from><text>Мальчик жука умертвил.
Узнать его он хотел.
Мальчик птичку убил,
чтобы ее рассмотреть.
Мальчик зверя убил,
только для знанья.
Мальчик спросил: может ли
он для добра и для знанья
убить человека?
Если ты умертвил
жука, птицу и зверя,
почему тебе и людей
не убить?</text><name>Не убить?</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1870</date_from><text>Поморское сказание
К делу церкви сердцем рьяный,
Папа шлет в Роскильду слово
И поход на бодричаны
Проповедует крестовый:
«Встаньте! Вас теснят не в меру
Те язычники лихие,
Подымайте стяг за веру, —
Отпускаю вам грехи я.
Генрик-Лев на бой великий
Уж поднялся, мною званый,
Он идет от Брунзовика
Грянуть с тылу в бодричаны.
Все, кто в этом деле сгинет,
Кто падет под знаком крестным,
Прежде чем их кровь остынет —
Будут в царствии небесном!»
И лишь зов проникнул в дони,
Первый встал епископ Эрик,
С ним монахи, вздевши брони,
Собираются на берег.
Дале Свен пришел, сын Нилса,
В шишаке своем крылатом,
С ним же вместе ополчился
Викинг Кнут, сверкая златом;
Оба царственного рода,
За престол тягались оба,
Но для славного похода
Прервана меж ними злоба.
И, как птиц приморских стая,
Много панцирного люду,
И грохоча и блистая,
К ним примкнулось отовсюду.
Все струги, построясь рядом,
Покидают вместе берег,
И, окинув силу взглядом,
Говорит епископ Эрик:
«С нами Бог! Склонил к нам папа
Преподобного Егорья,
Разгромим теперь с нахрапа
Все славянское поморье!»
Свен же молвит: «В бранном споре
Не боюся никого я,
Лишь бы только в синем море
Нам не встретить Боривоя!»
Но, смеясь, с кормы высокой
Молвит Кнут: «Нам нет препоны:
Боривой теперь далёко
Бьется с немцем у Арконы!»
И в веселии все трое,
С ними грозная дружина,
Все плывут в могучем строе
К башням города Волына.
Вдруг, поднявшись над кормою,
Говорит им Свен, сын Нилса:
«Мне сдалось: над той скалою
Словно лес зашевелился!»
Кнут, вглядевшись, отвечает:
«Нет, не лес то шевелится, —
Щёгол множество кивает,
О косицу бьет косица».
Встал епископ торопливо,
С удивлением во взоре:
«Что мне чудится за диво:
Кони ржут на синем море!»
Но епископу в смятенье
Отвечает бледный инок:
«То не ржанье — то гуденье
Боривоевых волынок!»
И внезапно, где играют
Всплески белые прибоя,
Из-за мыса выбегают
Волнорезы Боривоя.
Расписными парусами
Море синее покрыто,
Развилось по ветру знамя
Из божницы Святовита;
Плещут весла, блещут брони,
Топоры звенят стальные,
И, как бешеные кони,
Ржут волынки боевые.
И, начальным правя дубом,
Сам в чешуйчатой рубахе,
Боривой кивает чубом:
«Добрый день, отцы монахи!
Я вернулся из Арконы,
Где поля от крови рдеют,
Но немецкие знамена
Под стенами уж не веют!
В клочья ту порвавши лопать,
Заплатили долг мы немцам
И пришли теперь отхлопать
Вас по бритым по гуменцам!»
И под всеми парусами
Он ударил им навстречу,
Сшиблись вдруг ладьи с ладьями,
И пошла меж ними сеча.
То взлетая над волнами,
То спускаяся в пучины,
Бок о бок сцепясь баграми,
С криком режутся дружины;
Брызжут искры, кровь струится,
Треск и вопль в бою сомкнутом,
До заката битва длится, —
Не сдаются Свен со Кнутом.
Но напрасны их усилья:
От ударов тяжкой стали
Позолоченные крылья
С шлема Свена уж упали;
Пронзена в жестоком споре
Кнута крепкая кольчуга,
И бросается он в море
С опрокинутого струга;
А епископ Эрик, в схватке
Над собой погибель чуя,
Перепрыгнул без оглядки
Из своей ладьи в чужую;
Голосит: «Не пожалею
На икону ничего я,
Лишь в Роскильду поскорее
Мне б уйти от Боривоя!»
И гребцы во страхе тоже,
Силу рук своих удвоя,
Голосят: «Спаси нас, Боже,
Защити от Боривоя!»
«Утекай, клобучье племя! —
Боривой кричит вдогоню. —
Вам вздохнуть не давши время,
Скоро сам я буду в дони!
К вам средь моря иль средь суши
Проложу себе дорогу
И заране ваши души
Обрекаю Чернобогу!»
Худо доням вышло, худо
В этой битве знаменитой;
В этот день морские чуда
Нажрались их трупов сыто,
И ладей в своем просторе
Опрокинутых немало
Почервоневшее море
Вверх полозьями качало.
Генрик-Лев, идущий смело
На Волын к потехе ратной,
Услыхав про это дело
В Брунзовик пошел обратно.
И от бодричей до Ретры,
От Осны до Дубовика —
Всюду весть разносят ветры
О победе той великой;
Шумом полн Волын веселым,
Вкруг Перуновой божницы
Хороводным ходят колом
Дев поморских вереницы;
А в Роскильдовском соборе
Собираются монахи,
Восклицают: «Горе, горе!»
И молебны служат в страхе;
И епископ с клирной силой,
На коленях в церкви стоя,
Молит: «Боже, нас помилуй!
Защити от Боривоя!»</text><name>Боривой</name><date_to>1870</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1916</date_from><text>Женщину ль опутываю в трогательный роман,
просто на прохожего гляжу ли -
каждый опасливо придерживает карман.
Смешные!
С нищих -
что с них сжулить?
Сколько лет пройдет, узнают пока -
кандидат на сажень городского морга -
я
бесконечно больше богат,
чем любой Пьерпонт Морган.
Через столько-то, столько-то лет
- словом, не выживу -
с голода сдохну ль,
стану ль под пистолет -
меня,
сегодняшнего рыжего,
профессора разучат до последних йот,
как,
когда,
где явлен.
Будет
с кафедры лобастый идиот
что-то молоть о богодьяволе.
Склонится толпа,
лебезяща,
суетна.
Даже не узнаете -
я не я:
облысевшую голову разрисует она
в рога или в сияния.
Каждая курсистка,
прежде чем лечь,
она
не забудет над стихами моими замлеть.
Я - пессимист,
знаю -
вечно
будет курсистка жить на земле.
Слушайте ж:
все, чем владеет моя душа,
- а ее богатства пойдите смерьте ей! -
великолепие,
что в вечность украсит мой шаг
и самое мое бессмертие,
которое, громыхая по всем векам,
коленопреклоненных соберет мировое вече,
все это - хотите? -
сейчас отдам
за одно только слово
ласковое,
человечье.
Люди!
Пыля проспекты, топоча рожь,
идите со всего земного лона.
Сегодня
в Петрограде
на Надеждинской
ни за грош
продается драгоценнейшая корона.
За человечье слово -
не правда ли, дешево?
Пойди,
попробуй,-
как же,
найдешь его!</text><name>Дешевая распродажа</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1912</date_from><text>Помолись о нищей, о потерянной,
О моей живой душе,
Ты в своих путях всегда уверенный,
Свет узревший в шалаше.
И тебе, печально-благодарная,
Я за это расскажу потом,
Как меня томила ночь угарная,
Как дышало утро льдом.
В этой жизни я немного видела,
Только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
И сестры не предала.
Отчего же Бог меня наказывал
Каждый день и каждый час?
Или это ангел мне указывал
Свет, невидимый для нас?</text><name>Помолись о нищей, о потерянной...</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes></themes><author>Даниил Хармс</author><date_from>1929</date_from><text>Бегал Петька по дороге,
по дороге,
по панели,
бегал Петька
по панели
и кричал он:
"Га-ра-рар!
Я теперь уже не Петька,
разойдитесь!
разойдитесь!
Я теперь уже не Петька,
я теперь автомобиль".
А за Петькой бегал Васька
по дороге,
по панели,
бегал Васька
по панели
и кричал он:
"Ду-ду-ду!
Я теперь уже не Васька,
сторонитесь!
сторонитесь!
Я теперь уже не Васька,
я почтовый пароход".
А за Васькой бегал Мишка
по дороге,
по панели,
бегал Мишка
по панели
и кричал он:
"Жу-жу-жу!
Я теперь уже не Мишка,
берегитесь!
берегитесь!
Я теперь уже не Мишка,
я советский самолет".
Шла корова по дороге,
по дороге,
по панели,
шла корова
по панели
и мычала:
"Му-му-му!"
Настоящая корова
с настоящими
рогами
шла навстречу по дороге,
всю дорогу заняла.
"Эй, корова,
ты, корова,
не ходи сюда, корова,
не ходи ты по дороге,
не ходи ты по пути".
"Берегитесь!" - крикнул Мишка.
"Сторонитесь!" - крикнул Васька.
"Разойдитесь!" - крикнул Петька -
и корова отошла.
Добежали,
добежали
до скамейки
у ворот
пароход
с автомобилем
и советский самолет,
самолет
с автомобилем
и почтовый пароход.
Петька прыгнул на скамейку,
Васька прыгнул на скамейку,
Мишка прыгнул на скамейку,
на скамейку у ворот.
"Я приехал!" - крикнул Петька.
"Стал на якорь!" - крикнул Васька.
"Сел на землю!" - крикнул Мишка,-
и уселись отдохнуть.
Посидели,
посидели
на скамейке
у ворот
самолет
с автомобилем
и почтовый пароход,
пароход
с автомобилем
и советский
самолет.
"Кроем дальше!" - крикнул Петька.
"Поплывем!" - ответил Васька.
"Полетим!" - воскликнул Мишка,-
и поехали опять.
И поехали, помчались
по дороге,
по панели,
только прыгали, скакали
и кричали:
"Жу-жу-жу!"
Только прыгали, скакали
по дороге,
по панели,
только пятками сверкали
и кричали:
"Ду-ду-ду!"
Только пятками сверкали
по дороге,
по панели,
только шапками кидали
и кричали:
"Га-ра-рар!"</text><name>Игра</name><date_to>1929</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Соловьев</author><date_from>1884</date_from><text>В тумане утреннем неверными шагами
Я шел к таинственным и чудным берегам.
Боролася заря с последними звездами,
Еще летали сны - и, схваченная снами,
Душа молилася неведомым богам.
В холодный белый день дорогой одинокой,
Как прежде, я иду в неведомой стране.
Рассеялся туман, и ясно видит око,
Как труден горный путь и как еще далёко,
Далёко всё, что грезилося мне.
И до полуночи неробкими шагами
Всё буду я идти к желанным берегам,
Туда, где на горе, под новыми звездами,
Весь пламенеющий победными огнями,
Меня дождется мой заветный храм.</text><name>В тумане утреннем неверными шагами...</name><date_to>1884</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Герасимов</author><date_from>1917</date_from><text>Согбенный каждый был, кургузый,
В заводском склепе погребен,—
Сорвал вдруг саван синей блузы,
Воскрес и к солнцу устремлен.
Летим по солнечному следу
В недосягаемый эфир,
Пропеллер нашу пел победу,
Взрезая зорь зовущий мир.
Машиной гордою, железной
Пересекали вихрь орбит,
Узор пронизывали звездный,
Где каждый атом с солнцем слит.
Летим под благовест мотора,
Сверкает неба бирюза,
Всю величавость, все просторы
Познали пленные глаза.
Победный марш нам звезды пели,
Каскадом свет, смеясь, взвихрил,
А души — солнцем пламенели
Под сочный свист железных крыл.</text><name>Согбенный каждый был, кургузый...</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1956</date_from><text>В огне холодном, плещущем до крыш,
Как накануне преставлеиья света,
Гремел Париж, плясал и пел Париж,
Париж туристов всей Земли-планеты.
Катились волны стали и стекла,
Мела метель слепящего нейлона,
Бензинного и женского тепла,
За двадцать франков переоцененных.
Но я стоял не перед ней застыв,—
Я увидал, как в огненном прибое
На улице, в толпе, глаза закрыв,
Забыв про город, целовались двое.
Как будто бы в лесу, к плечу плечо,
Они вдвоем — и холодок по коже,
Стыдливо, неумело, горячо...
Влюбленные на всей земле похожи.
Здесь, среди камня, стали и стекла,
В твой час, Париж, поэтами воспетый,
Меня на Монпарнасе обожгла
Травинка человеческого света,
Ничем не истребимая дотла,
Как в тьме кромешной маленькая веха,
Она, колеблясь, тонкая цвела
Под грозным небом атомного века.</text><name>В огне холодном, плещущем до крыш...</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes></themes><author>Велимир Хлебников</author><date_from>1909</date_from><text>Вы помните о городе, обиженном в чуде,
Чей звук так мило нежит слух
И взятый из языка старинной чуди.
Зовет увидеть вас пастух,
С свирелью сельской (есть много неги
в сельском имени),
Молочный скот с обильным выменем,
Немного робкий перейти реку, журчащий брод.
Все это нам передал в названье чужой народ.
Пастух с свирелью из березовой коры
Ныне замолк за грохотом иной поры.
Где раньше возглас раздавался
мальчишески-прекрасных труб,
Там ныне выси застит дыма смольный чуб.
Где отражался в водах отсвет коровьих ног,
Над рекой там перекинут моста железный
полувенок.
Раздору, плахам - вчера и нынче - город-ясли.
В нем дружбы пепел и зола, истлев, погасли.
Когда-то, понурив голову, стрелец безмолвно
шествовал за плахой.
Не о нем ли в толпе многоголосой девичий
голос заплакал?
В прежних сил закат,
К работе призван кат.
А впрочем, все страшней и проще:
С плодами тел казненных на полях
не вырастают рощи.
Казнь отведена в глубь тайного двора -
Здесь на нее взирает детвора.
Когда толпа шумит и веселится,
Передо мной всегда казненных лица.
Так и теперь: на небе ясном тучка -
Я помню о тебе, боярин непокорный Кучка!
В тебе, любимый город,
Старушки что-то есть.
Уселась на свой короб
И думает поесть.
Косынкой замахнулась - косынка не простая;
От и до края летит птиц черных стая.</text><name></name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from></date_from><text>Встань, сойди! Давно денница,
И тебя давно жду я!
Встань от ложа, голубица,
Совершенная моя!
Солнце зиму с поля гонит,
Дождь давно себе прошел,
И росистый луг зацвел...
Чу! И горлица уж стонет.
Веет тонким ароматом
Недозрелый виноград...
Выходи, сестра, и с братом
Обойди зеленый сад.
Высока твоя светлица,
И за каменной стеной...
Покажись же, голубица,
Дай услышать голос твой!
Для того, что взор твой ясен,
Голос сладок, образ красен,
Для того, что хороша,
Всей души моей душа!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1760</date_from><text>Падших за отчизну покрывает здесь земля,
Ревность к жаркой битве сделалась уже в них тля.
Греция вся, быв едва не порабощенна,
От работы животом сих всех воспященна.
Сей предел есть Зевсов. Человеки! Нет тех сил,
Чтоб и вас рок также умереть не осудил.
Токмо что богам не быть вечно смерти пленным
И в блаженстве ликовать бытием нетленным.</text><name>Падших за отчизну покрывает здесь земля...</name><date_to>1760</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1822</date_from><text>Вчера был день разлуки шумной,
Вчера был Вакха буйный пир,
При кликах юности безумной,
При громе чаш, при звуке лир.
Так! Музы вас благословили,
Венками свыше осеня,
Когда вы, други, отличили
Почетной чашею меня.
Честолюбивой позолотой
Не ослепляя наших глаз,
Она не суетной работой,
Не резьбою пленяла нас;
Но тем одним лишь отличалась,
Что, жажду скифскую поя,
Бутылка полная вливалась
В ее широкие края.
Я пил - и думою сердечной
Во дни минувшие летал
И горе жизни скоротечной,
И сны любви воспоминал;
Меня смешила их измена:
И скорбь исчезла предо мной
Как исчезает в чашах пена
Под зашипевшею струей.</text><name>Друзьям (Вчера был день разлуки шумной...)</name><date_to>1822</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1948</date_from><text>Откинув со лба шевелюру,
Он хмуро сидит у окна.
В зеленую рюмку микстуру
Ему наливает жена.
Как робко, как пристально-нежно
Болезненный светится взгляд,
Как эти кудряшки потешно
На тощей головке висят!
С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.
А скрипнет под ней половица,
Он брови взметнет,- и тотчас
Готова она провалиться
От взгляда пронзительных глаз.
Так кто же ты, гений вселенной?
Подумай: ни Гете, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант.
О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?
Но коль ты хлопочешь на деле
О благе, о счастье людей,
Как мог ты не видеть доселе
Сокровища жизни своей?</text><name>Жена</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from>1942</date_from><text>Столько было за спиною
Городов, местечек, сел,
Что в село свое родное
Не заметил, как вошел.
Не один вошел - со взводом,
Не по улице прямой -
Под огнем, по огородам
Добирается домой...
Кто подумал бы когда-то,
Что достанется бойцу
С заряженною гранатой
К своему ползти крыльцу?
А мечтал он, может статься,
Подойти путем другим,
У окошка постучаться
Жданным гостем, дорогим.
На крылечке том с усмешкой
Притаиться, замереть.
Вот жена впотьмах от спешки
Дверь не может отпереть.
Видно знает, знает, знает,
Кто тут ждет за косяком...
"Что ж ты, милая, родная,
Выбегаешь босиком?.."
И слова, и смех, и слезы -
Все в одно сольется тут.
И к губам, сухим с мороза,
Губы теплые прильнут.
Дети кинутся, обнимут...
Младший здорово подрос...
Нет, не так тебе, родимый,
Заявиться довелось.
Повернулись по-иному
Все надежды, все дела.
На войну ушел из дому,
А война и в дом пришла.
Смерть свистит над головами,
Снег снарядами изрыт.
И жена в холодной яме
Где-нибудь с детьми сидит.
И твоя родная хата,
Где ты жил не первый год,
Под огнем из автоматов
В борозденках держит взвод.
- До какого ж это срока,-
Говорит боец друзьям,-
Поворачиваться боком
Да лежать, да мерзнуть нам?
Это я здесь виноватый,
Хата все-таки моя.
А поэтому, ребята,-
Говорит он,- дайте я...
И к своей избе хозяин,
По-хозяйски строг, суров,
За сугробом подползает
Вдоль плетня и клетки дров.
И лежат, следят ребята:
Вот он снег отгреб рукой,
Вот привстал. В окно - граната,
И гремит разрыв глухой...
И неспешно, деловито
Встал хозяин, вытер пот...
Сизый дым в окне разбитом,
И свободен путь вперед.
Затянул ремень потуже,
Отряхнулся над стеной,
Заглянул в окно снаружи -
И к своим:- Давай за мной...
А когда селенье взяли,
К командиру поскорей:
- Так и так. Теперь нельзя ли
Повидать жену, детей?..
Лейтенант, его ровесник,
Воду пьет из котелка.
- Что ж, поскольку житель местный...-
И мигнул ему слегка.-
Но гляди, справляйся срочно,
Тут походу не конец.-
И с улыбкой:- Это точно,-
Отвечал ему боец...</text><name>Дом бойца</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Федоров</author><date_from></date_from><text>Я ушел.
Ни к чему теперь
Вздохи.
Между нами
Со всей высотой
Стены,
Стили,
Этапы,
Эпохи,
Просто камень
И воздух седой.
Я ушел.
Между нами - века.
Вот как ты далека!</text><name>Я ушел...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Рубцов</author><date_from>1966</date_from><text>То желтый куст,
То лодка кверху днищем,
То колесо тележное
В грязи...
Меж лопухов -
Его, наверно, ищут -
Сидит малыш,
Щенок скулит вблизи.
Скулит щенок
И все ползет к ребенку,
А тот забыл,
Наверное, о нем,-
К ромашке тянет
Слабую ручонку
И говорит...
Бог ведает, о чем!..
Какой покой!
Здесь разве только осень
Над ледоносной
Мечется рекой,
Но крепче сон,
Когда в ночи глухой
Со всех сторон
Шумят вершины сосен,
Когда привычно
Слышатся в чесу
Осин тоскливых
Стоны и молитвы,-
В такую глушь
Вернувшись после битвы,
Какой солдат
Не уронил слезу?
Случайный гость,
Я здесь ищу жилище
И вот пою
Про уголок Руси,
Где желтый куст,
И лодка кверху днищем,
И колесо,
Забытое в грязи...</text><name>В сибирской деревне</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from></date_from><text>Счастье души утомленной -
Только в одном:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Все позабыть и забыться,
Тихо, но жадно упиться
Тающим сном.
Счастье ночной белладонны -
Лаской убить.
Взоры ее полусонны,
Любо ей день позабыть,
Светом луны расцвечаться,
Сердцем с луною встречаться,
Тихо под ветром качаться,
В смерти любить.
Друг мой, мы оба устали.
Радость моя!
Радости нет без печали.
Между цветами - змея.
Кто же с душой утомленной
Вспыхнет мечтой полусонной,
Кто расцветет белладонной -
Ты или я?</text><name>БЕЛЛАДОННА</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>Се воспомяновенье прешедшия славы,
Что мучит меня больно.
Ежели бы не имел памяти я правы,
Я б жил здесь своевольно.
В несчасти, что до конца меня здесь сматило,
Я мышлю, что вкусити
Мне многу сладость время на то допустило,
Чтоб больше бедным быти.
Знаю, что б ко мне мой рок не так был злосливым,
Ежели б я иногда не так был счастливым.
Прешедше мое счастье
Умножает мне муку.
О весьма зло ненастье
(Будь сие всем в науку),
Что на доброжеланно я стал быть гневливым!</text><name>Се воспомяновенье прешедшия славы...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Алексей Апухтин</author><date_from>1882</date_from><text>Увидя почерк мой, Вы, верно, удивитесь:
Я не писала Вам давно.
Я думаю, Вам это всё равно.
Там, где живете Вы и, значит, веселитесь,
В роскошной, южной стороне,
Вы, может быть, забыли обо мне.
И я про всё забыть была готова...
Но встреча странная — и вот
С волшебной силою из сумрака былого
Передо мной Ваш образ восстает.
Сегодня, проезжая мимо,
К N. N. случайно я зашла.
С княгиней, Вами некогда любимой,
Я встретилась у чайного стола.
Нас познакомили, двумя-тремя словами
Мы обменялися, но жадными глазами
Впилися мы друг в друга. Взор немой,
Казалось, проникал на дно души другой.
Хотелось мне ей броситься на шею
И долго, долго плакать вместе с нею!
Хотелось мне сказать ей: «Ты близка
Моей душе. У нас одна тоска,
Нас одинаково грызет и мучит совесть,
И, если оттого не станешь ты грустней,
Я расскажу тебе всю повесть
Души истерзанной твоей.
Ты встретила его впервые в вихре бала,
Пленительней его до этих пор
Ты никого еще не знала:
Он был красив как бог, и нежен, и остер.
Он ездить стал к тебе, почтительный, влюбленный,
Но, покорясь его уму,
Решилась твердо ты остаться непреклонной —
И отдалась безропотно ему.
Дни счастия прошли как сновиденье,
Другие наступили дни...
О, дни ревнивых слез, обманов, охлажденья,
Кому из нас не памятны они?
Когда его встречала ты покорно,
Прощала всё ему, любя,
Он называл твою печаль притворной
И комедьянткою тебя.
Когда же приходил условный час свиданья
И в доме наступала тишина,
В томительной тревоге ожиданья
Садилась ты у темного окна.
Понуривши головку молодую
И приподняв тяжелые драпри,
Не шевелясь, сидела до зари,
Вперяя взоры в улицу пустую.
Ты с жадностью ловила каждый звук,
Привыкла различать кареты стук
От стука дрожек издалёка.
Но вот всё ближе, ближе, вот
Остановился кто-то у ворот...
Вскочила ты в одно мгновенье ока,
Бежишь к дверям... напрасный труд;
Обман, опять обман! О, что за наказанье!
И вот опять на несколько минут
Царит немое, мертвое молчанье,
Лишь видно фонарей неровное мерцанье,
И скучные часы убийственно ползут.
И проходила ночь, кипела жизнь дневная...
Тогда ты шла к себе с огнем в крови
И падала в подушки, замирая
От бешенства, и горя, и любви!»
Из этого, конечно, я ни слова
Княгине не сказала. Разговор
У нас лениво шел про разный вздор,
И имени, для нас обеих дорогого,
Мы не решилися назвать.
Настало вдруг неловкое молчанье,
Княгиня встала. На прощанье
Хотелось мне ей крепко руку сжать,
И дружбою у нас окончиться могло бы,
Но в этот миг прочла я столько злобы
В ее измученных глазах,
Что на меня нашел невольный страх,
И молча мы расстались, я — с поклоном,
Она — с кивком небрежным головы...
Я начала свое письмо на вы,
Но продолжать не в силах этим тоном.
Мне хочется сказать тебе, что я
Всегда, везде по-прежнему твоя,
Что дорожу я этой тайной,
Что женщина, которую случайно
Любил ты хоть на миг один,
Уж никогда тебя забыть не может,
Что день и ночь ее воспоминанье гложет,
Как злой палач, как милый властелин.
Она не задрожит пред светским приговором:
По первому движенью твоему
Покинет свет, семью, как душную тюрьму,
И будет счастлива одним своим позором!
Она отдаст последний грош,
Чтоб быть твоей рабой, служанкой,
Иль верным псом твоим — Дианкой,
Которую ласкаешь ты и бьешь!
P. S.
Тревога, ночь, — вот что письмо мне диктовало.
Теперь, при свете дня, оно
Мне только кажется смешно,
Но изорвать его мне как-то жалко стало!
Пусть к Вам оно летит от берегов Невы,
Хотя бы для того... чтоб рассердились Вы.
Какое дело Вам, что там Вас любят где-то?
Лишь та, что возле Вас, волнует Вашу кровь.
И знайте: я не жду ответа
Ни на письмо, ни на любовь.
Вам чувство каждое всегда казалось рабством,
А отвечать на письма... Боже мой!
На Вашем языке, столь вежливом порой,
Вы это называли «бабством».</text><name>Письмо</name><date_to>1882</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from>1824</date_from><text>[Из Макферсона]
Ужасна ночь, а я одна
Здесь на вершине одинокой.
Округ меня стихий война.
В ущелиях горы высокой
Я слышу ветров свист глухой.
Здесь по скалам с горы крутой
Стремится вниз поток ревучий,
Ужасно над моей главой
Гремит Перун, несутся тучи.
Куда бежать? где милый мой?
Увы, под бурею ночною
Я без убежища, одна!
Блесни на высоте, луна,
Восстань, явися над горою!
Быть может, благодатный свет
Меня к Сальгару приведет.
Он, верно, ловлей изнуренный,
Своими псами окруженный,
В дубраве иль в степи глухой.
Он сбросил с плеч свой лук могучий,
С опущенною тетивой
И презирая громы, тучи,
Ему знакомый бури вой,
Лежит на мураве сухой.
Иль ждать мне на горе пустынной,
Доколе не наступит день
И не рассеет ночи длинной?
Ужасней гром; ужасней тень;
Сильнее ветров завыванье;
Сильнее волн седых плесканье!
И гласа не слыхать!
О верный друг! Сальгар мой милый,
Где ты? Ах, долго ль мне унылой
Среди пустыни сей страдать?
Вот дуб, поток, о брег дробимый,
Где ты клялся до ночи быть!
И для Сальгара кров родимый
И брат любезный мной забыт.
Семейства наши знают мщенье,
Они враги между собой,
Мы не враги, Сальгар, с тобой!
Умолкни, ветр, хоть на мгновенье!
Остановись, поток седой!
Быть может, что любовник мой
Услышит голос, им любимый!
Сальгар! здесь Кольма ждет;
Здесь дуб, поток, о брег дробимый;
Здесь всё: лишь милого здесь нет.</text><name>Песнь Кольмы</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1922</date_from><text>Когда в веках скудеет звук свирельный,
Любовь встает на огненном пути.
Ее встревоженное сердце — пчельник,
И человеку некуда уйти.
К устам припав, высасывают пчелы
Звериное тепло под чудный гуд.
Гляди, как этот мед тяжел и золот —
В нем грусть еще не целовавших губ.
Роясь в семнадцатом огромным роем,
Любовь сошла. В тени балтийских мачт,
Над оловом Фонтанок или Моек
Был вскрик ее, а после женский плач.
О, как сердца в такие ночи бились!
Истории куранты тяжелы.
И кто узнает розовую пыльцу
На хоботке прореявшей пчелы?</text><name>Когда в веках скудеет звук свирельный...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes><item>Спортивные</item></themes><author>Саша Черный</author><date_from>1909</date_from><text>Хорошо при свете лампы
Книжки милые читать,
Пересматривать эстампы
И по клавишам бренчать,-
Щекоча мозги и чувство
Обаяньем красоты,
Лить душистый мед искусства
В бездну русской пустоты...
В книгах жизнь широким пиром
Тешит всех своих гостей,
Окружая их гарниром
Из страданья и страстей:
Смех, борьба и перемены,
С мясом вырван каждый клок!
А у нас... углы, да стены
И над ними потолок.
Но подчас, не веря мифам,
Так событий личных ждешь!
Заболеть бы, что ли, тифом,
Учинить бы, что ль, дебош?
В книгах гений Соловьевых,
Гейне, Гете и Золя,
А вокруг от Ивановых
Содрогается земля.
На полотнах Магдалины,
Сонм Мадонн, Венер и Фрин,
А вокруг кривые спины
Мутноглазых Акулин.
Где событья нашей жизни,
Кроме насморка и блох?
Мы давно живем, как слизни,
В нищете случайных крох.
Спим и хнычем. В виде спорта,
Не волнуясь, не любя,
Ищем бога, ищем черта,
Потеряв самих себя.
И с утра до поздней ночи
Все, от крошек до старух,
Углубив в страницы очи,
Небывалым дразнят дух.
В звуках музыки - страданье,
Боль любви и шепот грёз,
А вокруг одно мычанье,
Стоны, храп и посвист лоз.
Отчего? Молчи и дохни.
Рок - хозяин, ты - лишь раб.
Плюнь, ослепни и оглохни,
И ворочайся, как краб!
...Хорошо при свете лампы
Книжки милые милые читать,
Перелистывать эстампы
И по клавишам бренчать.</text><name>Ламентации</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1942</date_from><text>Я знаю, ты бежал в бою
И этим шкуру спас свою.
Тебя назвать я не берусь
Одним коротким словом: трус.
Пускай ты этого не знал,
Но ты в тот день убийцей стал.
В окоп, что бросить ты посмел,
В ту ночь немецкий снайпер сел.
За твой окоп другой боец
Подставил грудь под злой свинец.
Назад окоп твой взяв в бою,
Он голову сложил свою.
Не смей о павшем песен петь,
Не смей вдову его жалеть.</text><name>Я знаю, ты бежал в бою...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1914</date_from><text>Помню день, проведенный в Лукке,
Дым оливок, казавшийся серым,
Небо, полное мути,
Желтого зла и серы.
У школы
Шумели мальчишки.
С вала мы видели крыши,
И дым над ними лежал тяжелый.
Томили пахучие липы...
Я взглянул в твои глаза -
Они усмехались дико.
В фруктовой лавке сказали, что будет гроза.
Мы сели напротив часовни,
Там, где серый камень и липы.
Ветер пришел и крикнул:
"Это будет сегодня!
Но печально сияла небесная Роза,
Сияла Роза иных садов.
Никакие грядущие грозы
Не могли развеять ее лепестков.</text><name>Часовня св. Розы</name><date_to>1914</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1959</date_from><text>Ты ждешь любви всем существом своим,
А ждать-то каково? Ведь ты - живая.
И ты идешь с чужим, недорогим,
Тоску свою любовью называя.
Один не тот. Потом другой не тот.
Оглянешься, а сердце-то остыло.
Когда ж в толпе единственный мелькнет,
Его окликнуть не достанет силы.
Не шаля с любовью, не балуя,
От живого чувства не беги.
Береги, девчонка, поцелуи.
Да смотри - не пере-бере-ги!
А не то, с ноги поднявшись левой,
Щуря потускневшие зрачки,
Вдруг проснешся нудной старой девой,
Полной злобы к людям и тоски.</text><name>Ты ждешь любви всем существом своим...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>На синем куполе белеют облака,
И четко ввысь ушли кудрявые вершины,
Но пыль уж светится, а тени стали длинны,
И к сердцу призраки плывут издалека.
Не знаю, повесть ли была так коротка,
Иль я не дочитал последней половины?..
На бледном куполе погасли облака,
И ночь уже идет сквозь черные вершины...
И стали - и скамья и человек на ней
В недвижном сумраке тяжеле и страшней.
Не шевелись - сейчас гвоздики засверкают,
Воздушные кусты сольются и растают,
И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет,
С подставки на траву росистую спрыгнёт.</text><name>Бронзовый поэт</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Бальмонт</author><date_from>1894</date_from><text>Сонет
Как ясен август, нежный и спокойный,
Сознавший мимолетность красоты.
Позолотив древесные листы,
Он чувства заключил в порядок стройный.
В нем кажется ошибкой полдень знойный,-
С ним больше сродны грустные мечты,
Прохлада, прелесть тихой простоты
И отдыха от жизни беспокойной.
В последний раз, пред острием серпа,
Красуются колосья наливные,
Взамен цветов везде плоды земные.
Отраден вид тяжелого снопа,
А в небе журавлей летит толпа
И криком шлет "прости" в места родные.</text><name>Август</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1923</date_from><text>Алкогольная зыбкая вьюга
Зашатает порой в тишине.
Поздно ночью прохожий пьянчуга
Подошел на Введенской ко мне.
"Вишь, до Гатчинской надо добраться,-
Он сказал мне с дрожанием век,-
Так не можете ль вы постараться
Мне помочь, молодой человек?"
Подивившись негаданной кличке,
Показал я ему, как пройти,
А потом, по давнишней привычке,
Попытался разгадку найти.
Впрочем, нечему здесь удивляться:
По ночам я люблю босиком
Час-другой кое-где прошататься,
Чтобы крепче спалося потом.
Плешь прикрыта поношенной кепкой,
Гладко выбрит, иду я босой,
И решил разуменьем некрепкий,
Что я, значит, парнишка простой.
Я ночною прогулкой доволен:
Видно, все еще я не ломлюсь.
Хорошо, что я в детстве не холен,
Что хоть пьяному юным кажусь.</text><name>Алкогольная зыбкая вьюга...</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1954</date_from><text>Послушай, Ольга свет Сергевна,
Простую песенку мою:
Поется весело и гневно
Она в моем родном краю.
Ее я слышал у причалов
Родимых волжских пристаней,
И мой земляк Валерий Чкалов,
Когда был молод, знался с ней.
Звучала гордая досада
На то, что жизнью не дано:
"Меня не любят - и не надо,
Мне все равно, мне все равно!"
Кого ж слова корили эти?
Так знай, курносый мой пострел,
Что без плохих людей на свете
Хороших больше было б дел.
Плохие люди пусть не любят,
Ну, а хороший человек,
Когда разлюбит, как подрубит -
Сосной повалишься на снег.
Бываешь ты не очень рада,
Когда я вновь твержу одно:
"Меня не любят - и не надо,
Мне все равно, мне все равно!"
Таких, как мы, живущих вместе,
Не сыщешь, право, днем с огнем,
И мы с тобою, к нашей чести,
Неплохо все-таки живем.
Свои с тобой мы знаем нужды,
Тень не наводим на плетень.
Друг другу в дружбу, а не в службу
Мы помогаем каждый день.
И все ж, мое родное чадо,
Когда на душеньке темно:
"Меня не любят - и не надо,
Мне все равно, мне все равно!"
Был тихий голос еле слышен,
Спросила ты, ко мне подсев:
- Быть может, мой вопрос излишен,
Но знаешь, ли, что твой припев,
Ну, слово в слово тот же самый,
Не одному тебе знаком...
Вы, вовсе не встречаясь с мамой,
Все время сходитесь на нем.
Она который год уж сряду
Твердит с тобою заодно:
"Меня не любят - и не надо,
Мне все равно, мне все равно!"</text><name>Старая песенка</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1854</date_from><text>Сядем здесь, у этой ивы,
Что за чудные извивы
На коре вокруг дупла!
А под ивой как красивы
Золотые переливы
Струй дрожащего стекла!
Ветви сочные дугою
Перегнулись над водою,
Как зеленый водопад;
Как живые, как иглою,
Будто споря меж собою,
Листья воду бороздят.
В этом зеркале под ивой
Уловил мой глаз ревнивый
Сердцу милые черты...
Мягче взор твой горделивый...
Я дрожу, глядя, счастливый,
Как в воде дрожишь и ты.</text><name>Ива</name><date_to>1854</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Вот женщина,
которая, в то время
как я забыл про горести свои,
легко несет недюжинное бремя
моей печали и моей любви.
Играет ветер кофтой золотистой.
Но как она степенна и стройна,
какою целомудренной и чистой
мне кажется теперь моя жена!
Рукой небрежной волосы отбросив,
не опуская ясные глаза,
она идет по улице,
как осень,
как летняя внезапная гроза.
Как стыдно мне,
что, живший долго рядом,
в сумятице своих негромких дел
я заспанным, нелюбопытным взглядом
еще тогда ее не разглядел!
Прости меня за жалкие упреки,
за вспышки безрассудного огня,
за эти непридуманные строки,
далекая красавица моя.</text><name>Вот женщина...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1907</date_from><text>Бушует вьюга и взметает
Вихрь над слабеющим костром;
Холодный снег давно не тает,
Ложась вокруг огня кольцом.
Но мы, прикованные взглядом
К последней, черной головне,
На ложе смерти никнем рядом,
Как в нежном и счастливом сне.
Пусть молкнут зовы без ответа,
Пусть торжествуют ночь и лед,—
Во сне мы помним праздник света
Да искр безумный хоровод!
Ликует вьюга, давит тупо
Нам грудь фатой из серебра,—
И к утру будем мы два трупа
У заметенного костра!</text><name>Умирающий костер</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1938</date_from><text>Батарею скрывали оливы.
День был серый, ползли облака.
Мы глядели в окно на разрывы,
Говорили, что нет табака.
Говорили орудья сердито,
И про горе был этот рассказ.
В доме прыгали чашки и сита,
Штукатурка валилась на нас.
Что здесь делают шкаф и скамейка.
Эти кресла в чехлах и комод?
Даже клетка, а в ней канарейка,
И, проклятая, громко поет.
Не смолкают дурацкие трели,
Стоит пушкам притихнуть - поет.
Отряхнувшись, мы снова глядели:
Перелет, недолет, перелет.
Но не скрою - волненье пичуги
До меня на минуту дошло,
И тогда я припомнил в испуге
Бредовое мое ремесло:
Эта спазма, что схватит за горло,
Не отпустит она до утра,-
Сколько чувств доконала, затерла
Слов и звуков пустая игра!
Канарейке ответила ругань,
Полоумный буфет завизжал,
Показался мне голосом друга
Батареи запальчивый залп.</text><name>Батарею скрывали оливы...</name><date_to>1939</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>Здравствуй! Не стрела, не камень:
Я! - Живейшая из жен:
Жизнь. Обеими руками
В твой невыспавшийся сон.
Дай! (На языке двуостром:
На! - Двуострота змеи!)
Всю меня в простоволосой
Радости моей прими!
Льни! - Сегодня день на шхуне,
-Льни! - на лыжах! - Льни - льняной!
Я сегодня в новой шкуре
Вызолоченный, седьмой!
-Мой! - и о каких наградах
Рай, когда в руках, у рта -
Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра!</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Тредиаковский</author><date_from>1730</date_from><text>В сем озере бедные любовники присны
Престают быть в сем свете милым ненавистны:
Отчаяваясь всегда от них любимы быть,
И не могуще на час во свете без них жить;
Препроводивши многи свои дни в печали,
Приходят к тому они, дабы жизнь скончали.
Тамо находятся все птицы злопророчны,
Там плавают лебеди весьма диким точны,
И чрез свои печальны песни и негласны
Плачут о любовниках, которы бесчастны.</text><name>В сем озере бедные любовники присны...</name><date_to>1730</date_to></item><item><themes></themes><author>Фридрих Шиллер</author><date_from>1795</date_from><text>На конные торги в местечко Хаймаркет,
Где продавали всё - и жен законных даже,-
Изголодавшийся поэт
Привел Пегаса для продажи.
Нетерпеливый гиппогриф
И ржет и пляшет, на дыбы вставая.
И все кругом дивятся, рот раскрыв:
«Какой отличный конь! И масть какая!
Вот крылья б только снять! Такого, брат, конька
Хоть с фонарем тогда ищи по белу свету!
Порода, говоришь, редка?
А вдруг под облака он занесет карету?
Нет, лучше придержать монету!»
Но, глядь, подходит откупщик.
«Хоть крылья,- молвит он,- конечно, портят дело,
Но их обрезать можно смело,
Мне коновал спроворит это вмиг,
И станет конь как конь. Пять золотых, приятель!»
Обрадован, что вдруг нашелся покупатель,
Тот молвит: «По рукам!» И вот
С довольным видом Ганс коня домой ведет.
Ни дать ни взять тяжеловоз,
Крылатый конь впряжен в телегу,
Он рвется, он взлететь пытается с разбегу
И в благородном гневе под откос
Швыряет и хозяина и воз.
«Добро,- подумал Ганс,- такой скакун бедовый
Не может воз тащить. Но ничего!
Я завтра еду на почтовой,
Попробую туда запрячь его.
Проказник мне трех кляч заменит разом,
А там, глядишь, войдет он в разум».
Сперва пошло на лад. От груза облегчен,
Всю четверню взбодрил рысак неосторожный.
Карета мчит стрелой. Но вдруг забылся он
И, не приучен бить копытом прах дорожный,
Воззрился ввысь, покинул колею
И, вновь являя мощь свою,
Понес через луга, ручьи, болота, нивы.
Все лошади взбесились тут,
Не помогают ни узда, ни кнут,
От страха путники чуть живы.
Спустилась ночь, и вот, уже во тьме,
Карета стала на крутом холме.
«Ну,- размышляет Ганс,- не знал же я заботы!
Как видно, дурня тянет в небеса.
Чтоб он забыл свои полеты,
Вперед поменьше класть ему овса,
Зато побольше дать работы!»
Сказал - и сделал. Конь, лишенный корма вдруг,
Стал за четыре дня худее старой клячи.
Наш Ганс ликует, радуясь удаче:
«Теперь летать не станешь, друг!
Впрягите-ка его с быком сильнейшим в плуг!»
И вот, позорной обреченный доле,
Крылатый конь с быком выходит в поле.
Напрасно землю бьет копытом гриф,
Напрасно рвется ввысь, в простор родного неба,-
Сосед его бредет, рога склонив,
И гнется под ярмом скакун могучий Феба.
И, вырваться не в силах из оков,
Лишь обломав бесплодно крылья,
На землю падает - он! вскормленник богов!-
И корчится от боли и бессилья.
«Проклятый зверь!- прорвало Ганса вдруг,
И он, ругаясь, бьет невиданную лошадь.-
Его не запряжешь и в плуг!
Сумел меня мошенник облапошить!»
Пока он бьет коня, тропинкою крутой
С горы спускается красавец молодой,
На цитре весело играя.
Открытый взор сияет добротой,
В кудрях блестит повязка золотая,
И радостен веселой цитры звон.
«Приятель! Что ж без толку злиться?-
Крестьянину с улыбкой молвит он.-
Ты родом из каких сторон?
Где ты видал, чтоб зверь и птица
В одной упряжке стали бы трудиться?
Доверь мне твоего коня.
Он чудеса покажет у меня!»
И конь был отпряжен тотчас.
С улыбкой юноша взлетел ему на спину.
И руку мастера почувствовал Пегас
И, молнии метнув из глаз,
Веселым ржанием ответил господину.
Где жалкий пленник? Он, как встарь,
Могучий дух, он бог, он царь,
Он прянул, как на крыльях бури,
Стрелой взвился в безоблачный простор
И вмиг, опережая взор,
Исчез в сияющей лазури.
Пер. В.Левика.</text><name>Пегас в ярме</name><date_to>1795</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1832</date_from><text>Из детских всех воспоминаний
Одно во мне свежее всех,
Я в нем ищу в часы страданий
Душе младенческих утех.
Я помню липу, нераздельно
Я с нею жил; и листьев шум
Мне веял песней колыбельной,
Всей негой первых детских дум.
Как ветви сладостно шептали!
Как отвечал им лепет мой!
Мы будто вместе песнь слагали
С любовью, с радостью одной.
Давно я с липой разлучился;
Она как прежде зелена,
А я? Как стар! Как изменился!
Не молодит меня весна!
Увижу ль липу я родную?
Там мог бы сердце я согреть
И песнь младенчески простую
С тобой, мой добрый друг, запеть.
Ты стар, но листья молодеют,
А люди, люди! Что мне в них?
Чем старей - больше всё черствеют
И чувств стыдятся молодых!</text><name>Из детских всех воспоминаний...</name><date_to>1835</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Набоков</author><date_from>1925</date_from><text>Плясать на льду учился он у музы,
у зимней Терпсихоры... Погляди:
открытый лоб, и черные рейтузы,
и огонек медали на груди.
Он вьется, и под молнией алмазной
его непостижимого конька
ломается, растет звездообразно
узорное подобие цветка.
И вот на льду, густом и шелковистом,
подсолнух обрисован. Но постой -
не я ли сам, с таким певучим свистом,
коньком стиха блеснул перед тобой.
Оставил я один узор словесный,
мгновенно раскружившийся цветок.
И завтра снег бесшумный и отвесный
запорошит исчерченный каток.</text><name>Конькобежец</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>…И кто-то, во мраке дерев незримый,
Зашуршал опавшей листвой
И крикнул: «Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой;
Словно тронуты черной, густою тушью
Тяжёлые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью
Отравительницы-любви.
Ты давно перестала считать уколы —
Грудь мертва под острой иглой.
И напрасно стараешься быть весёлой —
Легче в гроб тебе лечь живой!..»
Я сказала обидчику: «Хитрый, чёрный,
Верно, нет у тебя стыда.
Он тихий, он нежный, он мне покорный,
Влюблённый в меня навсегда!»</text><name>Отрывок</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1860</date_from><text>Между мраморных обломков,
Посреди сребристой пыли,
Однорукий клефтик тешет
Мрамор нежный, словно пена,
Прибиваемая морем.
Мимо девица проходит,
Златокудрая, что солнце,
Говорит: "Зачем одною
Ты работаешь рукою?
Ты куда ж девал другую?"
"Полюбилась мне девица,
Роза первая Стамбула!
Поцелуй один горячий -
И мне руку отрубили!
В свете есть еще девица,
Златокудрая, что солнце...
Поцелуй один бы только -
И руби другую руку!"</text><name>Поцелуй</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Ярослав Смеляков</author><date_from></date_from><text>Когда пароход начинает качать -
из-за домов, из мрака
выходит на берег поскучать
знакомая мне собака.
Где волны грозятся с земли стереть,
клубится пучина злая,
нечего, кажется, ей стеречь,
не на кого лаять.
Высокий вал,
пространство размерив,
растет,
в полете силу развив,
и вспять уходит, об каменный берег
морду свою разбив.
Уходит вал. Приходит другой,-
сидит собака - ни в зуб ногой.
Все люди ушли, однако
упорно сидит собака.
Закрыты подъезды. Выключен свет.
Лишь поздний пройдет гуляка.
Давно уже время домой.
Ан нет -
все так же сидит собака.
Все так же глядит на ревущий вал.
И я сознаться не трушу,
что в этой собаке предполагал
родственную мне душу.
Так, как ее, с недавней поры,
гудя, рокоча, звеня,
море вытаскивает из конуры
и тащит к себе меня.
Разве я знал, что брызги твои,
что черная эта вода
крепче вина, солоней любви,
сильней моего труда?
Темным-темно,
ревет, грубя.
Я здесь давно.
Я слышу тебя.
Пусть все уйдут,
пробив отбой.
Я здесь. Я тут.
Я рядом с тобой.
Меня одного тут тоска зажала.
Стою один -
ни огней,
ни звезд.
И даже собака, поджавши хвост,
стыдливой трусцою домой сбежала.
Так те, что твой обожают покой,
твое под солнцем мерцанье,
спокойно уедут.
И даже рукой
забудут махнуть на прощанье.
А полюбившие берег седой
и мерное волн рокотанье
водопроводной пресной водой
смоют воспоминанья.
Куда мне умчаться, себя кляня,
как мне о черной забыть волне,
если оно ворвалось в меня,
если клокочет оно во мне?
Волна за волною ревет, крутясь,
а я один - уже столько лет!-
стою, устало облокотясь
на этот каменный парапет.
Будто от тела руку свою,
себя от него оторвать не могу.
Как одержимый стою и стою
на залитом пеною берегу...
Куда ни направлю отсюда шаг,
в какую ни кинет меня полосу -
шум его унесу в ушах
и цвет его в глазах унесу.</text><name>Ночной шторм</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Дудин</author><date_from>1971</date_from><text>Окружены изменчивым пространством,
Малейший в жизни отмечая крен,
Мы лишь в себе с упорным постоянством
Не замечаем вечных перемен.
Мы слово смыслом наполняем вещим,
Мы глиною ложимся на каркас
И создаем и изменяем вещи,—
А эти вещи изменяют нас.
Нет пустоты. И все всегда в полете,
В движенье на пылинке и звезде,
Живая мысль меняющейся плоти
Настойчиво пульсирует везде.
Сплетаются глубинные коренья
Раздробленного в мире естества.
Над мировым законом тяготенья
Царит закон всемирного родства.</text><name>Окружены изменчивым пространством...</name><date_to>1971</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Городецкий</author><date_from>1920</date_from><text>Приземисты, мрачны, стоят корпуса.
Я в эти жилища вошел, словно в сон,
Ужаснее Дантова ада был он.
Все попрано: правда, и жизнь, и краса!
Сырой коридор. С облупившихся стен
Холодные, грязные капли текут.
За что же рабочие замкнуты тут,
В бессовестный этот, безвыходный плен?
За низкими, злыми дверьми, как в тюрьме,
Угрюмые камеры. Каменный пол.
И ползают дети. А воздух тяжел.
И окна не к солнцу, а к стенам и тьме.
В лохмотьях сидит исхудалая мать.
В мангале картофель закопан в золу.
И жадный мышонок ютится в углу:
Голодным голодных не стать понимать!
Среди неподвижной, глухой тишины
Лишь с фабрики слышен машины напев,
Как будто там стонет закованный лев.
Я стал у порога. И хлынули сны.
Раздвинулись стены. Раскинулся сад.
Просторные, светлые встали дома.
Как будто решила природа сама
Построить в мгновенье невиданный град.
И кто-то подходит:— Смотри, как живем!
Вот зал. Вот читальня. Здесь школа. Здесь врач.
Котельщик и слесарь, тартальщик и ткач —
Здесь каждый обласкан народным теплом.
Вдруг сторож толкает:— Проснись, господин!
— И вправду, товарищ, я словно уснул...
Но слышишь ты фабрики радостный гул?
Мы скоро проснемся. И все как один!</text><name>Зых</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from>1814</date_from><text>Зачем, зачем вы разорвали
Союз сердец?
Вам розно быть! вы им сказали,-
Всему конец.
Что пользы в платье золотое
Себя рядить?
Богатство на земле прямое
Одно: любить.
Когда случится, жизни в цвете,
Сказать душой
Ему: ты будь моя на свете;
А ей: ты мой;
И вдруг придется для другого
Любовь забыть -
Что жребия страшней такого?
И льзя ли жить?
Алина матери призналась:
«Мне мил Альсим;
Давно я втайне поменялась
Душою с ним;
Давно люблю ему сказала;
Дай счастье нам».
«Нет, дочь моя, за генерала
Тебя отдам».
И в монастырь святой Ирины
Отвозит дочь.
Тоска-печаль в душе Алины
И день и ночь.
Три года длилося изгнанье;
Не усладил
Ни разу друг ее страданье:
Но все он мил.
Однажды... о! как свет коварен!..
Сказала мать:
«Любовник твой неблагодарен»,
И ей читать
Она дает письмо Альсима.
Его черты:
Прости; другая мной любима;
Свободна ты.
Готово все: жених приходит;
Идут во храм;
Вокруг налоя их обводит
Священник там.
Увы! Алина, что с тобою?
Кто твой супруг?
Ты сердца не дала с рукою -
В нем прежний друг.
Как смирный агнец на закланье,
Вся убрана;
Вокруг веселье, ликованье -
Она грустна.
Алмазы, платья, ожерелья
Ей мать дарит:
Напрасно... прежнего веселья
Не возвратит.
Но как же дни свои смиренно
Ведет она!
Вся жизнь семье уединенной
Посвящена.
Алины сердце покорилось
Судьбе своей;
Супругу ж то, что сохранилось
От сердца ей.
Но все по-прежнему печали
Душа полна;
И что бы взоры ни встречали,-
Все мысль одна.
Так, безутешная, томила
Пять лет себя,
Все упрекая, что любила,
И все любя.
Разлуки жизнь воспоминанье;
Им полон свет;
Хотеть прогнать его - страданье,
А пользы нет.
Всё поневоле улетаем
К мечте своей;
Твердя: забудь! напоминаем
Душе об ней.
Однажды, приуныв, Алина
Сидела; вдруг
Купца к ней вводит армянина
Ее супруг.
«Вот цепи, дорогие шали,
Жемчуг, коралл;
Они лекарство от печали:
Я так слыхал.
На что нам деньги? На веселье.
Кому их жаль?
Купи, что хочешь: ожерелье,
Цепочку, шаль
Или жемчуг у армянина;
Вот кошелек;
Я скоро возвращусь, Алина;
Прости, дружок».
Товары перед ней открывши,
Купец молчит;
Алина, голову склонивши,
Как не глядит.
Он, взор потупя, разбирает
Жемчуг, алмаз;
Подносит молча; но вздыхает
Он каждый раз.
Блистала красота младая
В его чертах;
Но бледен; борода густая;
Печаль в глазах.
Мила для взора живость цвета,
Знак юных дней;
Но бледный цвет, тоски примета,
Еще милей.
Она не видит, не внимает -
Мысль далеко.
Но часто, часто он вздыхает
И глубоко.
Что (мыслит) он такой унылый?
Чем огорчен?
Ах! если потерял, что мило,
Как жалок он!
«Скажи, что сделалось с тобою?
О чем печаль?
Не от любви ль?.. Ах! Всей душою
Тебя мне жаль».
«Что пользы! Горя нам словами
Не утолить;
И невозвратного слезами
Не возвратить.
Одно сокровище бесценно
Я в мире знал;
Подобного творец вселенной
Не создавал.
И я одно имел в предмете;
Им обладать.
За то бы рад был все на свете -
И жизнь отдать.
Как было сладко любоваться
Им в день сто раз!
И в мыслях я не мог расстаться
С ним ни на час.
Но року вздумалось лихому
Мне повредить
И счастие мое другому
С ним подарить.
Всех в жизни радостей лишенный,
С моей тоской
Я побежал, как осужденный,
На край земной:
Но ах! от сердца то, что мило,
Кто оторвет?
Что раз оно здесь полюбило,
С тем и умрет».
«Скажи же, что твоя утрата?
Златой бокал?»
«О нет: оно милее злата».
«Рубин, коралл?»
«Не тяжко потерять их».- «Что же?
Царев алмаз?»
«Нет, нет, алмазов всех дороже
Оно сто раз.
С тех пор, как я все то, что льстило,
В нем погубил,
Я сам на память образ милый
Изобразил.
И на черты его прелестны
Смотрю в слезах:
Мои все блага поднебесны
В его чертах».
Алина слушала уныло
Его рассказ.
«Могу ль на этот образ милый
Взглянуть хоть раз?»
Алине молча, как убитый,
Он подает
Парчою досканец обвитый,
Сам слезы льет.
Алина робкою рукою
Парчу сняла;
Дощечка с надписью златою;
Она прочла:
Здесь все, что я, осиротелый,
Моим зову;
Что мне от счастья уцелело;
Все, чем живу.
Дощечку с трепетом раскрыла -
И что же там?
Что новое судьба явила
Ее очам?
Дрожит, дыханье прекратилось...
Какой предмет!
И в ком бы сердце не смутилось?..
Ее портрет.
«Алина, пробудись, друг милый;
С тобою я.
Ничто души не изменило;
Она твоя.
В последний раз: люблю Алину,
Пришел сказать;
Тебя покинув, жизнь покину,
Чтоб не страдать».
Алина с горем и тоскою
Ему в ответ:
«Альсим, я верной быть женою
Дала обет.
Хоть долг и тяжкий и постылый:
Все покорись;
А ты - не умирай, друг милый;
Но... удались».
Алине руку на прощанье
Он подает:
Она берет ее в молчанье
И к сердцу жмет.
Вдруг входит муж; как в исступленье
Он задрожал
И им во грудь в одно мгновенье
Вонзил кинжал.
Альсима нет; Алина дышит.
«Невинна я
(Так говорит), всевышний слышит
Нас судия.
За что ж рука твоя пронзила
Алине грудь?
Но бог с тобой; я все простила;
Ты все забудь».
Убийца с той поры томится
И ночь и день:
Повсюду вслед за ним влачится
Алины тень;
Обагрена кровавым током
Вся грудь ея;
И говорит ему с упреком:
«Невинна я».</text><name>Алина и Альсим</name><date_to>1814</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Полюбуйтесь же вы, дети,
Как в сердечной простоте
Длинный Фирс играет в эти,
Те, те, те и те, те, те.
Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те.
О, какие же здесь сети
Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те.</text><name>Полюбуйтесь же вы, дети...</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1903</date_from><text>Вечера павлины
Небеса рядили.
Двое нисходили
Из глухой долины.
Из глухих скитаний
Озеро манило.
Плесы наводнило
Пламя трепетаний.
Там судьба застигла
Двух, себя обретших.
На зарях рассветших
Оснежились иглы.
Чайка расплескалась;
Парус мрел далёко;
С рокотами рока
Озеро ласкалось.
Горные горбины
Сумраки повили...
Там остановили
Беглецов судьбины:
Ветра голосами
Смерть - иль жизнь - вестили,
Ужасая, льстили
Шаткими весами.
Им в тоске покорной
Сердце внемля - ждало:
"Да" и "Нет" рыдало
Над пучиной черной.
Сестры ночи ткали,
И на скал устои
Чередой прибои
"Да" и "Нет" плескали.
Руки рук искали
На краю могилы,
Вал за валом силы
Темные толкали,
Волей всеодержной
Нудили разлуку
И хватали руку
Из руки удержной,
И две груди тесных
Разделить грозили...
Меч их отразили
Копья сил небесных!
Жизни нерасцветшей
Завязь поглотило,
Парус распустило
Над себя обретшей
Вновь любовью робкой
Вечное Начало,-
И двоих промчало
Над пучиной топкой!
И два сердца жили
Под лучом Пощады...
А на скал громады
Сумраки снежили...</text><name>Леман</name><date_to>1903</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Жуковский</author><date_from></date_from><text>Кольцо души девицы
Я в море уронил:
С моим кольцом я счастье
Земное погубил.
Мне, дав его, сказала:
"Носи, не забывай;
Пока твое колечко,
Меня своей считай!"
Не в добрый час я невод
Стал в море полоскать;
Колько юркнуло в воду;
Искал... но где сыскать?!
С тех пор мы как чужие,
Приду к ней - не глядит,
С тех пор мое веселье
На дне морском лежит.
О, ветер полуночный,
Проснися! будь мне друг!
Схвати со дна колечко
И выкати на луг.
Вчера ей жалко стало,
Нашла меня в слезах,
И что-то, как бывало,
Зажглось у ней в глазах.
Ко мне подсела с лаской,
Мне руку подала,
И что-то ей хотелось
Сказать, но не могла.
На что твоя мне ласка,
На что мне твой привет?
Любви, любви хочу я...
Любви-то мне и нет.
Ищи, кто хочет, в море
Богатых янтарей...
А мне - мое колечко
С надеждою моей.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Зенкевич</author><date_from>1942</date_from><text>Пасхальной ночью
у двух проталин
Два трупа очнулись
и тихо привстали.
Двое убитых
зимою в боях,
Двое отрытых
весною в снегах.
И долго молчали
и слушали оба
В тревожной печали
остывшей злобы.
«Christ ist erstanden!» * —
сказал один,
Поняв неустанный
шорох льдин.
«Христос воскресе!» —
другой ответил,
Почуяв над лесом
апрельский ветер.
И как под обстрелом
за огоньком,
Друг к другу несмело
пробрались ползком,
И троекратно
облобызались,
И невозвратно
с весною расстались,
И вновь онемело,
как трупы, легли
На талое тело
воскресшей земли...
Металлом визжало,
взметалось пламя:
Живые сражались,
чтоб стать мертвецами.
* «Христос воскрес!» (нем.).</text><name>У двух проталин</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Грибоедов</author><date_from>1822</date_from><text>У Фамусова в доме парадные сени; большая лестница из второго жилья *, к
которой примыкают многие побочные из антресолей; внизу справа (от
действующих лиц) выход на крыльцо и швейцарская ложа; слева, на одном же
плане, комната Молчалина. Ночь. Слабое освещение. Лакеи иные суетятся, иные
спят в ожидании господ своих.
ЯВЛЕНИЕ 1
Графиня бабушка, Графиня внучка, впереди их лакей.
Лакей
Графини Хрюминой карета!
Графиня внучка (покуда ее укутывают)
Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей назвать!
Какие-то уроды с того света,
И не с кем говорить, и не с кем танцевать.
Графиня бабушка
Поетем, матушка, мне, прафо, не под силу,
Когда-нибуть я с пала та в могилу.
(Обе уезжают.)
ЯВЛЕНИЕ 2
Платон Михайлович и Нaталья Дмитриевна. Один лакей около их хлопочет,
другой у подъезда кричит:
Карета Горича!
Наталья Дмитриевна
Мой ангел, жизнь моя,
Бесценный, душечка, Попошь, что так уныло?
(Целует мужа в лоб.)
Признайся, весело у Фамусовых было.
Платон Михайлович
Наташа-матушка, дремлю на балах я,
До них смертельный неохотник,
А не противлюсь, твой работник,
Дежурю за полночь, подчас
Тебе в угодность, как ни грустно,
Пускаюсь по команде в пляс.
Наталья Дмитриевна
Ты притворяешься, и очень неискусно;
Охота смертная прослыть за старика.
(Уходит с лакеем.)
Платон Михайлович (хладнокровно)
Бал вещь хорошая, неволя-то горька;
И кто жениться нас неволит!
Ведь сказано ж, иному на роду...
Лакей (с крыльца)
В карете барыня-с, и гневаться изволит.
Платон Михайлович (со вздохом)
Иду, иду.
(Уезжает.)
ЯВЛЕНИЕ 3
Чацкий и лакей его впереди.
Чацкий
Кричи, чтобы скорее подавали.
(Лакей уходит.)
Ну вот и день прошел, и с ним
Все призраки, весь чад и дым
Надежд, которые мне душу наполняли.
Чего я ждал? что думал здесь найти?
Где прелесть эта встреч? участье в ком живое?
Крик! радость! обнялись! - Пустое.
В повозке так-то на пути
Необозримою равниной, сидя праздно,
Все что-то видно впереди
Светло, сине, разнообразно;
И едешь час, и два, день целый; вот резво
Домчались к отдыху; ночлег: куда ни взглянешь,
Все та же гладь, и степь, и пусто и мертво...
Досадно, мочи нет, чем больше думать станешь.
(Лакей возвращается.)
Готово?
Лакей
Кучера-с нигде, вишь, не найдут.
Чацкий
Пошел, ищи, не ночевать же тут.
(Лакей опять уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 4
Чацкий, Репетилов (вбегает с крыльца, при самом входе падает со всех
ног и поспешно оправляется).
Репетилов
Тьфу! оплошал. - Ах, мой Создатель!
Дай протереть глаза; откудова? приятель!..
Сердечный друг! Любезный друг! Mon cher! *
Вот фарсы * мне как часто были петы,
Что пустомеля я, что глуп, что суевер,
Что у меня на все предчувствия, приметы;
Сейчас... растолковать прошу,
Как будто знал, сюда спешу,
Хвать, об порог задел ногою
И растянулся во весь рост.
Пожалуй, смейся надо мною,
Что Репетилов врет, что Репетилов прост,
А у меня к тебе влеченье, род недуга,
Любовь какая-то и страсть,
Готов я душу прозакласть,
Что в мире не найдешь себе такого друга,
Такого верного, ей-ей;
Пускай лишусь жены, детей,
Оставлен буду целым светом,
Пускай умру на месте этом,
Да разразит меня Господь...
Чацкий
Да полно вздор молоть.
Репетилов
Не любишь ты меня, естественное дело:
С другими я и так и сяк,
С тобою говорю несмело,
Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак.
Чацкий
Вот странное уничиженье!
Репетилов
Ругай меня, я сам кляну свое рожденье,
Когда подумаю, как время убивал!
Скажи, который час?
Чацкий
Час ехать спать ложиться;
Коли явился ты на бал,
Так можешь воротиться.
Репетилов
Что бал? братец, где мы всю ночь до бела дня,
В приличьях скованы, не вырвемся из ига,
Читал ли ты? есть книга...
Чацкий
А ты читал? задача для меня,
Ты Репетилов ли?
Репетилов
Зови меня вандалом: *
Я это имя заслужил.
Людьми пустыми дорожил!
Сам бредил целый век обедом или балом!
Об детях забывал! обманывал жену!
Играл! проигрывал! в опеку взят указом! *
Танцовщицу держал! и не одну:
Трех разом!
Пил мертвую! не спал ночей по девяти!
Все отвергал: законы! совесть! веру!
Чацкий
Послушай! ври, да знай же меру;
Есть от чего в отчаянье придти.
Репетилов
Поздравь меня, теперь с людьми я знаюсь
С умнейшими!! - всю ночь не рыщу напролет.
Чацкий
Вот нынче, например?
Репетилов
Что ночь одна, - не в счет,
Зато спроси, где был?
Чацкий
И сам я догадаюсь.
Чай, в клубе?
Репетилов
В Английском. Чтоб исповедь начать:
Из шумного я заседанья.
Пожало-ста молчи, я слово дал молчать;
У нас есть общество, и тайные собранья
По четвергам. Секретнейший союз...
Чацкий
Ах! я, братец, боюсь.
Как? в клубе?
Репетилов
Именно.
Чацкий
Вот меры чрезвычайны,
Чтоб взашеи прогнать и вас, и ваши тайны.
Репетилов
Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных, *
О Бейроне *, ну о матерьях * важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ax! Alexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;
С какими я тебя сведу
Людьми!!... Уж на меня нисколько не похожи!
Что за люди, mon cher! Сок умной молодежи!
Чацкий
Бог с ними и с тобой. Куда я поскачу?
Зачем? в глухую ночь? Домой, я спать хочу.
Репетилов
Э! брось! кто нынче спит? Ну полно, без прелюдий *
Решись, а мы!.. у нас... решительные люди,
Горячих дюжина голов!
Кричим - подумаешь, что сотни голосов!..
Чацкий
Да из чего беснуетесь вы столько?
Репетилов
Шумим, братец, шумим!
Чацкий
Шумите вы? и только?
Репетилов
Не место объяснять теперь и недосуг,
Но государственное дело:
Оно, вот видишь, не созрело,
Нельзя же вдруг.
Что за люди! mon cher! Без дальних я историй
Скажу тебе: во-первых, князь Григорий!!
Чудак единственный! нас со смеху морит!
Век с англичанами, вся английская складка,
И так же он сквозь зубы говорит,
И так же коротко обстрижен для порядка.
Ты не знаком? о! познакомься с ним.
Другой - Воркулов Евдоким;
Ты не слыхал, как он поет? о! диво!
Послушай, милый, особливо
Есть у него любимое одно:
"А! нон лашьяр ми, но, но, но". *
Еще у нас два брата:
Левон и Боринька, чудесные ребята!
Об них не знаешь что сказать;
Но если гения прикажете назвать:
Удушьев Ипполит Маркелыч!!!
Ты сочинения его
Читал ли что-нибудь? хоть мелочь?
Прочти, братец, да он не пишет ничего;
Вот эдаких людей бы сечь-то,
И приговаривать: писать, писать, писать;
В журналах можешь ты, однако, отыскать
Его отрывок, взгляд и нечто.
Об чем бишь нечто? - обо всем;
Все знает, мы его на черный день пасем.
Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем.
Вот люди, есть ли им подобные? Навряд...
Ну, между ими я, конечно, зауряд *,
Немножко поотстал, ленив, подумать ужас!
Однако ж я, когда, умишком понатужась,
Засяду, часу не сижу,
И как-то невзначай, вдруг каламбур * рожу.
Другие у меня мысль эту же подцепят
И вшестером, глядь, водевильчик * слепят,
Другие шестеро на музыку кладут,
Другие хлопают, когда его дают.
Брат, смейся, а что любо, любо:
Способностями Бог меня не наградил,
Дал сердце доброе, вот чем я людям мил,
Совру - простят...
Лакей (у подъезда)
Карета Скалозуба!
Репетилов
Чья?
ЯВЛЕНИЕ 5
Те же и Скалозуб, спускается с лестницы.
Репетилов (к нему навстречу)
Ах! Скалозуб, душа моя,
Постой, куда же? сделай дружбу.
(Душит его в объятиях.)
Чацкий
Куда деваться мне от них!
(Входит в швейцарскую.)
Репетилов (Скалозубу)
Слух об тебе давно затих,
Сказали, что ты в полк отправился на службу.
Знакомы вы?
(Ищет Чацкого глазами)
Упрямец! ускакал!
Нет нужды, я тебя нечаянно сыскал,
И просим-ка со мной, сейчас без отговорок:
У князь-Григория теперь народу тьма,
Увидишь, человек нас сорок,
Фу! сколько, братец, там ума!
Всю ночь толкуют, не наскучат,
Во-первых, напоят шампанским на убой,
А во-вторых, таким вещам научат,
Каких, конечно, нам не выдумать с тобой.
Скалозуб
Избавь. Ученостью меня не обморочишь,
Скликай других, а если хочешь,
Я князь-Григорию и вам
Фельдфебеля в Волтеры дам,
Он в три шеренги вас построит,
А пикните, так мигом успокоит.
Репетилов
Все служба на уме! Mon cher, гляди сюда:
И я в чины бы лез, да неудачи встретил,
Как, может быть, никто и никогда;
По статской я служил, тогда
Барон фон Клоц в министры метил,
А я -
К нему в зятья.
Шел напрямик без дальней думы,
С его женой и с ним пускался в реверси, *
Ему и ей какие суммы
Спустил, что Боже упаси!
Он на Фонтанке * жил, я возле дом построил,
С колоннами! огромный! сколько стоил!
Женился наконец на дочери его,
Приданого взял - шиш, по службе - ничего.
Тесть немец, а что проку?
Боялся, видишь, он упреку
За слабость будто бы к родне!
Боялся, прах его возьми, да легче ль мне?
Секретари его все хамы, все продажны,
Людишки, пишущая тварь,
Все вышли в знать, все нынче важны,
Гляди-ка в адрес-календарь. *
Тьфу! служба и чины, кресты - души мытарства;
Лахмотьев Алексей чудесно говорит,
Что радикальные потребны тут лекарства,
Желудок дольше не варит.
(Останавливается, увидя, что Загорецкий заступил место Скалозуба,
который покудова уехал.)
ЯВЛЕНИЕ 6
Репетилов, Загорецкий.
Загорецкий
Извольте продолжать, вам искренно признаюсь,
Такой же я, как вы, ужасный либерал!
И от того, что прям и смело объясняюсь,
Куда как много потерял!..
Репетилов (с досадой)
Все врознь, не говоря ни слова;
Чуть из виду один, гляди уж нет другого.
Был Чацкий, вдруг исчез, потом и Скалозуб.
Загорецкий
Как думаете вы об Чацком?
Репетилов
Он не глуп,
Сейчас столкнулись мы, тут всякие турусы, *
И дельный разговор зашел про водевиль.
Да! водевиль есть вещь, а прочее все гиль. *
Мы с ним... у нас... одни и те же вкусы.
Загорецкий
А вы заметили, что он
В уме сурьезно поврежден?
Репетилов
Какая чепуха!
Загорецкий
Об нем все этой веры.
Репетилов
Вранье.
Загорецкий
Спросите всех!
Репетилов
Химеры. *
Загорецкий
А кстати, вот князь Петр Ильич,
Княгиня и с княжнами.
Репетилов
Дичь.
ЯВЛЕНИЕ 7
Репетилов, Загорецкий, Князь и Княгиня с шестью дочерями; немного
погодя Хлестова спускается с парадной лестницы. Молчалин ведет ее под руку.
Лакеи в суетах.
Загорецкий
Княжны, пожалуйте, скажите ваше мненье,
Безумный Чацкий или нет?
1-я княжна
Какое ж в этом есть сомненье?
2-я княжна
Про это знает целый свет.
3-я княжна
Дрянские, Хворовы, Варлянские, Скачковы.
4-я княжна
Ах! вести старые, кому они новы?
5-я княжна
Кто сомневается?
Загорецкий
Да вот не верит...
6-я княжна
Вы!
Все вместе
Мсье Репетилов! Вы! Мсье Репетилов! что вы!
Да как вы! Можно ль против всех!
Да почему вы? стыд и смех.
Репетилов (затыкает себе уши)
Простите, я не знал, что это слишком гласно.
Княгиня
Еще не гласно бы, с ним говорить опасно,
Давно бы запереть пора.
Послушать, так его мизинец
Умнее всех, и даже князь-Петра!
Я думаю, он просто якобинец, *
Ваш Чацкий!!! Едемте. Князь, ты везти бы мог
Катишь или Зизи, мы сядем в шестиместной.
Хлестова (с лестницы)
Княгиня, карточный должок.
Княгиня
За мною, матушка.
Все (друг к другу)
Прощайте.
(Княжеская фамилия * уезжает, и Загорецкий тоже.)
ЯВЛЕНИЕ 8
Репетилов, Хлестова, Молчалин.
Репетилов
Царь небесный!
Амфиса Ниловна! Ах! Чацкий! бедный! вот!
Что наш высокий ум! и тысяча забот!
Скажите, из чего на свете мы хлопочем!
Хлестова
Так Бог ему судил; а впрочем,
Полечат, вылечат авось;
А ты, мой батюшка, неисцелим, хоть брось.
Изволил вовремя явиться! -
Молчалин, вон чуланчик твой,
Не нужны проводы; поди, Господь с тобой.
(Молчалин уходит к себе в комнату.)
Прощайте, батюшка; пора перебеситься.
(Уезжает.)
ЯВЛЕНИЕ 9
Репетилов со своим лакеем.
Репетилов
Куда теперь направить путь?
А дело уж идет к рассвету.
Поди, сажай меня в карету,
Вези куда-нибудь.
(Уезжает.)
ЯВЛЕНИЕ 10
Последняя лампа гаснет.
Чацкий (выходит из швейцарской)
Что это? слышал ли моими я ушами!
Не смех, а явно злость. Какими чудесами?
Через какое колдовство
Нелепость обо мне все в голос повторяют!
И для иных как словно торжество,
Другие будто сострадают...
О! если б кто в людей проник:
Что хуже в них? душа или язык?
Чье это сочиненье!
Поверили глупцы, другим передают,
Старухи вмиг тревогу бьют -
И вот общественное мненье!
И вот та родина... Нет, в нынешний приезд,
Я вижу, что она мне скоро надоест.
А Софья знает ли? - Конечно, рассказали,
Она не то, чтобы мне именно во вред
Потешилась, и правда или нет -
Ей все равно, другой ли, я ли,
Никем по совести она не дорожит.
Но этот обморок, беспамятство откуда?? -
Нерв избалованность, причуда, -
Возбудит малость их, и малость утишит, -
Я признаком почел живых страстей. - Ни крошки:
Она конечно бы лишилась так же сил,
Когда бы кто-нибудь ступил
На хвост собачки или кошки.
София (над лестницей во втором этаже, со свечкою)
Молчалин, вы?
(Поспешно опять дверь припирает.)
Чацкий
Она! она сама!
Ах! голова горит, вся кровь моя в волненьи.
Явилась! нет ее! неужели в виденьи?
Не впрямь ли я сошел с ума?
К необычайности я точно приготовлен;
Но не виденье тут, свиданья час условлен.
К чему обманывать себя мне самого?
Звала Молчалина, вот комната его.
Лакей его (с крыльца)
Каре...
Чацкий
Сс!
(Выталкивает его вон.)
Буду здесь, и не смыкаю глазу,
Хоть до утра. Уж коли горе пить,
Так лучше сразу,
Чем медлить, - а беды медленьем не избыть.
Дверь отворяется.
(Прячется за колонну.)
ЯВЛЕНИЕ 11
Чацкий спрятан, Лиза со свечкой.
Лиза
Ах! мочи нет! робею.
В пустые сени! в ночь! боишься домовых,
Боишься и людей живых.
Мучительница-барышня, Бог с нею,
И Чацкий, как бельмо в глазу;
Вишь, показался ей он где-то здесь внизу.
(Осматривается.)
Да! как же! по сеням бродить ему охота!
Он, чай, давно уж за ворота,
Любовь на завтра поберег,
Домой, и спать залег.
Однако велено к сердечному толкнуться.
(Стучится к Молчалину.)
Послушайте-с. Извольте-ка проснуться.
Вас кличет барышня, вас барышня зовет.
Да поскорей, чтоб не застали.
ЯВЛЕНИЕ 12
Чацкий за колонною, Лиза, Молчалин (потягивается и зевает), София
(крадется сверху).
Лиза
Вы, сударь, камень, сударь, лед.
Молчалин
Ах! Лизанька, ты от себя ли?
Лиза
От барышни-с.
Молчалин
Кто б отгадал,
Что в этих щечках, в этих жилках
Любви еще румянец не играл!
Охота быть тебе лишь только на посылках?
Лиза
А вам, искателям невест,
Не нежиться и не зевать бы;
Пригож и мил, кто не доест
И не доспит до свадьбы.
Молчалин
Какая свадьба? с кем?
Лиза
А с барышней?
Молчалин
Поди,
Надежды много впереди,
Без свадьбы время проволочим.
Лиза
Что вы, сударь! да мы кого ж
Себе в мужья другого прочим?
Молчалин
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич раз
Когда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянет!.. Да что? открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай Бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь - и простыну.
София (в сторону)
Какие низости!
Чацкий (за колонною)
Подлец!
Лиза
И вам не совестно?
Молчалин
Мне завещал отец:
Во-первых, угождать всем людям без изъятья -
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.
Лиза
Сказать, сударь, у вас огромная опека!
Молчалин
И вот любовника я принимаю вид
В угодность дочери такого человека...
Лиза
Который кормит и поит,
А иногда и чином подарит?
Пойдемте же, довольно толковали.
Молчалин
Пойдем любовь делить плачевной нашей крали.
Дай обниму тебя от сердца полноты.
(Лиза не дается.)
Зачем она не ты!
(Хочет идти, София не пускает.)
София (почти шепотом; вся сцена вполголоса)
Нейдите далее, наслушалась я много,
Ужасный человек! себя я, стен стыжусь.
Молчалин
Как! Софья Павловна...
София
Ни слова, ради Бога,
Молчите, я на все решусь.
Молчалин (бросается на колена, София отталкивает его)
Ах! вспомните! не гневайтеся, взгляньте!..
София
Не помню ничего, не докучайте мне.
Воспоминания! как острый нож оне.
Молчалин (ползает у ног ее)
Помилуйте...
София
Не подличайте, встаньте.
Ответа не хочу, я знаю ваш ответ,
Солжете...
Молчалин
Сделайте мне милость...
София
Нет. Нет. Нет.
Молчалин
Шутил, и не сказал я ничего окроме...
София
Отстаньте, говорю, сейчас,
Я криком разбужу всех в доме
И погублю себя и вас.
(Молчалин встает.)
Я с этих пор вас будто не знавала.
Упреков, жалоб, слез моих
Не смейте ожидать, не стоите вы их;
Но чтобы в доме здесь заря вас не застала.
Чтоб никогда об вас я больше не слыхала.
Молчалин
Как вы прикажете.
София
Иначе расскажу
Всю правду батюшке, с досады.
Вы знаете, что я собой не дорожу.
Подите. - Стойте, будьте рады,
Что при свиданиях со мной в ночной тиши
Держались более вы робости во нраве,
Чем даже днем, и при людях, и въяве;
В вас меньше дерзости, чем кривизны души.
Сама довольна тем, что ночью все узнала:
Нет укоряющих свидетелей в глазах,
Как давиче, когда я в обморок упала,
Здесь Чацкий был...
Чацкий (бросается между ними)
Он здесь, притворщица!
Лиза и София
Ax! Ax!
(Лиза свечку роняет с испугу; Молчалин скрывается к себе в комнату.)
ЯВЛЕНИЕ 13
Те жe, кроме Молчалина.
Чацкий
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован кому!
Не знаю, как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и видел, и не верил!
А милый, для кого забыт
И прежний друг, и женский страх и стыд, -
За двери прячется, боится быть в ответе.
Ах! как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! -
Молчалины блаженствуют на свете!
София (вся в слезах)
Не продолжайте, я виню себя кругом.
Но кто бы думать мог, чтоб был он так коварен!
Лиза
Стук! шум! ах! Боже мой! сюда бежит весь дом.
Ваш батюшка вот будет благодарен.
ЯВЛЕНИЕ 14
Чацкий, София, Лиза, Фамусов, толпа слуг со свечами.
Фамусов
Сюда! за мной! скорей! скорей!
Свечей побольше, фонарей!
Где домовые? Ба! знакомые все лица!
Дочь, Софья Павловна! страмница!
Бесстыдница! где! с кем! Ни дать, ни взять она,
Как мать ее, покойница жена.
Бывало, я с дражайшей половиной
Чуть врознь - уж где-нибудь с мужчиной!
Побойся Бога, как? чем он тебя прельстил?
Сама его безумным называла!
Нет! глупость на меня и слепота напала!
Все это заговор, и в заговоре был
Он сам, и гости все. За что я так наказан!..
Чацкий (Софии)
Так этим вымыслом я вам еще обязан?
Фамусов
Брат, не финти, не дамся я в обман,
Хоть подеретесь, не поверю.
Ты, Филька, ты прямой чурбан,
В швейцары произвел ленивую тетерю,
Не знает ни про что, не чует ничего.
Где был? куда ты вышел?
Сеней не запер для чего?
И как не досмотрел? и как ты не дослышал?
В работу вас, на поселенье вас: *
За грош продать меня готовы.
Ты, быстроглазая, все от твоих проказ;
Вот он, Кузнецкий мост, наряды и обновы;
Там выучилась ты любовников сводить,
Постой же, я тебя исправлю:
Изволь-ка в избу, марш, за птицами ходить;
Да и тебя, мой друг, я, дочка, не оставлю,
Еще дни два терпение возьми:
Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми;
Подалее от этих хватов,
В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов,
Там будешь горе горевать,
За пяльцами сидеть, за святцами * зевать.
А вас, сударь, прошу я толком
Туда не жаловать ни прямо, ни проселком;
И ваша такова последняя черта,
Что, чай, ко всякому дверь будет заперта:
Я постараюсь, я, в набат я приударю,
По городу всему наделаю хлопот
И оглашу во весь народ:
В Сенат подам, министрам, государю.
Чацкий (после некоторого молчания)
Не образумлюсь... виноват,
И слушаю, не понимаю,
Как будто все еще мне объяснить хотят.
Растерян мыслями... чего-то ожидаю.
(С жаром.)
Слепец! я в ком искал награду всех трудов!
Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко.
Пред кем я давиче так страстно и так низко
Был расточитель нежных слов!
А вы! о Боже мой! кого себе избрали?
Когда подумаю, кого вы предпочли!
Зачем меня надеждой завлекли?
Зачем мне прямо не сказали,
Что все прошедшее вы обратили в смех?!
Что память даже вам постыла
Тех чувств, в обоих нас движений сердца тех,
Которые во мне ни даль не охладила,
Ни развлечения, ни перемена мест.
Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно!
Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,
Мой вид, мои слова, поступки - все противно, -
Я с вами тотчас бы сношения пресек
И перед тем, как навсегда расстаться,
Не стал бы очень добираться,
Кто этот вам любезный человек?..
(Насмешливо.)
Вы помиритесь с ним, по размышленьи зрелом.
Себя крушить, и для чего!
Подумайте, всегда вы можете его
Беречь, и пеленать, и спосылать за делом.
Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей - *
Высокий идеал московских всех мужей. -
Довольно!.. с вами я горжусь моим разрывом.
А вы, сударь отец, вы, страстные к чинам:
Желаю вам дремать в неведеньи счастливом,
Я сватаньем моим не угрожаю вам.
Другой найдется, благонравный,
Низкопоклонник и делец,
Достоинствами, наконец,
Он будущему тестю равный.
Так! отрезвился я сполна,
Мечтанья с глаз долой - и спала пелена;
Теперь не худо б было сряду
На дочь и на отца
И на любовника-глупца,
И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.
С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простяков,
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором, -
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!
(Уезжает.)
ЯВЛЕНИЕ 15
Кроме Чацкого
Фамусов
Ну что? не видишь ты, что он с ума сошел?
Скажи сурьезно:
Безумный! что он тут за чепуху молол!
Низкопоклонник! тесть! и про Москву так грозно!
А ты меня решилась уморить?
Моя судьба еще ли не плачевна?
Ах! Боже мой! что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!</text><name>Горе от ума. Действие 4</name><date_to>1824</date_to></item><item><themes></themes><author>Ирина Одоевцева</author><date_from></date_from><text>Все снится мне прибой
И крылья белых птиц,
Волшебно-голубой
Весенний Биарриц.
И как обрывок сна,
Случайной встречи вздор,
Холодный, как волна,
Влюбленный, синий взор.</text><name>Все снится мне прибой...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1920</date_from><text>Мне Тифлис горбатый снится,
Сазандарей стон звенит,
На мосту народ толпится,
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумит.
Над Курою есть духаны,
Где вино и милый плов,
И духанщик там румяный
Подает гостям стаканы
И служить тебе готов.
Кахетинское густое
Хорошо в подвале пить,—
Там в прохладе, там в покое
Пейте вдоволь, пейте двое,—
Одному не надо пить!
В самом маленьком духане
Ты обманщика найдешь,
Если спросишь «Телиане» —
Поплывет Тифлис в тумане,
Ты в бутылке поплывешь.
Человек бывает старым,
А барашек молодым,
И под месяцем поджарым
С розоватым винным паром
Полетит шашлычный дым...</text><name>Мне Тифлис горбатый снится...</name><date_to>1927</date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1993</date_from><text>Мы вам «обещали» (по вашему мненью)
«Стихами — так много! А где выполненье?
Где в сущее взнос долгожданный?»
Но мы не рабы. Ни в каком смысле слова.
И мы вам не можем таскать (за «здорово
Живёшь») из огня каштаны.
Остаться в веках обещал Гораций
И выполнил. Но не обязан стараться
Свой Памятник несть на спине вам.
В СТИХАХ — обещанье и есть выполненье,
Когда в них — Призванье. Когда в них — волненье,
Борение спазма с напевом,
И смех,
Опаляемый гневом.</text><name>Чего же боле?</name><date_to>1993</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1926</date_from><text>Бежала
Мексика
от буферов
горящим,
сияющим бредом.
И вот
под мостом
река или ров,
делящая
два Ларедо.
Там доблести —
скачут,
коня загоня,
в пятак
попадают
из кольта,
и скачет конь,
и брюхо коня
о колкий кактус исколото.
А здесь
железо —
не расшатать!
Ни воли,
ни жизни,
ни нерва вам!
И сразу
рябит
тюрьма решета
вам
для знакомства
для первого.
По рельсам
поезд сыпет,
под рельсой
шпалы сыпятся.
И гладью
Миссисипи
под нами миссисипится.
По бокам
поезда
не устанут сновать:
или хвост мелькнет,
или нос.
На боках поездных
страновеют слова:
«Сан-Луис»,
«Мичиган»,
«Иллинойс»!
Дальше, поезд,
огнями расцвеченный!
Лез,
обгоняет,
храпит.
В Нью-Йорк несется
«Твенти сенчери
экспресс».
Курьерский!
Рапид!
Кругом дома,
в этажи затеряв
путей
и проволок множь.
Теряй шапчонку,
глаза задеря,
все равно —
ничего не поймешь!</text><name>Мексика - Нью-Йорк</name><date_to>1926</date_to></item><item><themes></themes><author>Расул Гамзатов</author><date_from></date_from><text>Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый -
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.</text><name>Журавли</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>О, город родимый!
Приморская улица,
где я вырастал
босяком голоштанным,
где ночью
одним фонарем караулятся
дома и акации,
сны и каштаны.
О, детство,
бегущее в памяти промельком!
В огне камелька
откипевший кофейник...
О, тихо качающиеся
за домиком
прохладные пальмы
кофейни!
Войдите!
И там,
где, столетье не белены,
висят потолки,
табаками продымленные,
играют в очко
худощавые эллины,
жестикулируют
черные римляне...
Вы можете встретить
в углу Аристотеля,
играющего
в домино с Демосфеном.
Они свою мудрость
давненько растратили
по битвам,
по книгам,
по сценам...
Вы можете встретить
за чашкою "черного" -
глаза Архимеда,
вступить в разговоры:
- Ну как, многодумный,
земля перевернута?
Что?
Найдена точка опоры?
Тоскливый скрипач
смычком обрабатывает
на плачущей скрипке
глухое анданте,
и часто -
старухой,
крючкастой,
горбатою,
в дверях появляется
Данте...
Дела у поэта
не так ослепительны
(друг дома Виргилий
увез Беатриче)...
Он перцем торгует
в базарной обители,
забыты
сонеты и притчи...
Но чудится - вот-вот
навяжется тема,
а мысль налетит
на другую - погонщица,-
за чашкою кофе
начнется поэма,
за чашкою кофе
окончится...
Костяшками игр
скликаются столики;
крива
потолка дымовая парабола.
Скрипач на подмостках
трясется от коликов;
Философы шепчут:
- Какая пора была!..
О, детство,
бегущее в памяти промельком!
В огне камелька
откипевший кофейник...
О, тихо качающиеся
за домиком
прохладные пальмы
кофейни.
Стоят и не валятся
дымные,
старые
лачуги,
которым свалиться пристало...
А люди восходят
и сходят, усталые,-
о, жизнь! -
с твоего пьедестала!</text><name>В черноморской кофейне</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Полежаев</author><date_from>1831</date_from><text>Там, где свистящие картечи
Метала бранная гроза,
Лежит в пыли, на поле сечи,
В три грани черная коса.
Она в крови и без ответа,
Но тайный голос произнес:
«Булат, противник Магомета,
Меня с главы девичьей снес!
Гордясь красой неприхотливой,
В родной свободной стороне
Чело невинности стыдливой
Владело мною в тишине.
Еще за час до грозной битвы
С врагом отечественных гор
Пылал в жару святой молитвы
Звезды Чир-Юрта ясный взор.
Надежда храбрых на Пророка
Отваги буйной не спасла,
И я во прах веленьем рока
Скатилась с юного чела!
Оставь меня!.. Кого лелеет
Украдкой нежная краса,
Тому на сердце грусть навеет
В три грани черная коса...»</text><name>Черная коса</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1901</date_from><text>Люблю я наш обрыв, где дикою грядою
Белеют стены скал, смотря на дальний юг.
Где моря синего раскинут полукруг,
Где кажется, что мир кончается водою,
И дышится легко среди безбрежных вод.
В веселый летний день, когда на солнце блещет
Скалистый известняк и в каждый звонкий грот
Зеленая вода хрустальной влагой плещет,
Люблю я зной и ширь, и вольный небосвод,
И острова пустынные высоты.
Ласкают их ветры, и волны лижут их,
А чайки зоркие заглядывают в гроты,—
Косятся в чуткий мрак пещер береговых
И вдруг, над белыми утесами взмывая,
Сверкают крыльями в просторах голубых,
Кого-то жалобно и звонко призывая.</text><name>На острове</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>Сказки</item></themes><author>Корней Чуковский</author><date_from></date_from><text>I
Злая-злая, нехорошая змея
Молодого укусила воробья.
Захотел он улететь, да не мог
И заплакал, и упал на песок.
(Больно воробышку, больно!)
И пришла к нему беззубая старуха,
Пучеглазая зелёная лягуха.
За крыло она воробышка взяла
И больного по болоту повела.
(Жалко воробышка, жалко!)
Из окошка высунулся ёж:
- Ты куда его, зелёная, ведёшь?
- К доктору, миленький, к доктору.
- Подожди меня, старуха, под кустом,
Мы вдвоём его скорее доведём!
И весь день они болотами идут,
На руках они воробышка несут...
Вдруг ночная наступила темнота,
И не видно на болоте ни куста,
(Страшно воробышку, страшно!)
Вот и сбились они, бедные, с пути,
И не могут они доктора найти.
- Не найдём мы Айболита, не найдём,
Мы во тьме без Айболита пропадём!
Вдруг откуда-то примчался светлячок,
Свой голубенький фонарик он зажёг:
- Вы бегите-ка за мной, мои друзья,
Жалко-жалко мне больного воробья!
II
И они побежали бегом
За его голубым огоньком
И видят: вдали под сосной
Домик стоит расписной,
И там на балконе сидит
Добрый седой Айболит.
Он галке крыло перевязывает
И кролику сказку рассказывает.
У входа встречает их ласковый слон
И к доктору тихо ведёт на балкон,
Но плачет и стонет больной воробей.
Он с каждой минутой слабей и слабей,
Пришла к нему смерть воробьиная.
И на руки доктор больного берёт,
И лечит больного всю ночь напролёт,
И лечит, и лечит всю ночь до утра,
И вот - поглядите!- ура! ура!-
Больной встрепенулся, крылом шевельнул,
Чирикнул: чик! чик!- и в окно упорхнул.
"Спасибо, мой друг, меня вылечил ты,
Вовек не забуду твоей доброты!"
А там, у порога, толпятся убогие:
Слепые утята и белки безногие,
Худой лягушонок с больным животом,
Рябой кукушонок с подбитым крылом
И зайцы, волками искусанные.
И лечит их доктор весь день до заката.
И вдруг засмеялись лесные зверята:
"Опять мы здоровы и веселы!"
И в лес убежали играть и скакать
И даже спасибо забыли сказать,
Забыли сказать до свидания!</text><name>Айболит и воробей</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Осип Мандельштам</author><date_from>1920</date_from><text>Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,
Где высокая мачта и спасательный круг,
У южного моря, под сенью Юга
Деревянный пахучий строился сруб!
Это игра воздвигает здесь стены!
Разве работать — не значит играть?
По свежим доскам широкой сцены
Какая радость впервые шагать!
Актер — корабельщик на палубе мира!
И дом актера стоит на волнах!
Никогда, никогда не боялась лира
Тяжелого молота в братских руках!
Что сказал художник, сказал и работник:
«Воистину, правда у нас одна!»
Единым духом жив и плотник,
И поэт, вкусивший святого вина!
А вам спасибо! И дни, и ночи
Мы строим вместе — и наш дом готов!
Под маской суровости скрывает рабочий
Высокую нежность грядущих веков!
Веселые стружки пахнут морем,
Корабль оснащен — в добрый путь!
Плывите же вместе к грядущим зорям,
Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть!</text><name>Актер и рабочий</name><date_to>1920</date_to></item><item><themes></themes><author>Мария Петровых</author><date_from>1970</date_from><text>Слова пустые лежат, не дышат,
Слова не знают — зачем их пишут,
Слова без смысла, слова без цели,
Они озябших не отогрели,
Они голодных не накормили,—
Слова бездушья, слова бессилья!
Они робеют, они не смеют,
Они не светят, они не греют
И лишь немеют в тоске сиротства,
Не сознавая свое уродство.</text><name>Слова пустые лежат, не дышат...</name><date_to>1970</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>«Пара гнедых» или «Ночи безумные» —
Яркие песни полночных часов,—
Песни такие ж, как мы, неразумные,
С трепетом, с дрожью больных голосов!
Что-то в вас есть бесконечно хорошее...
В вас отлетевшее счастье поет...
Словно весна подойдет под порошею,
В сердце — истома, в душе — ледоход!
Тайные встречи и оргии шумные,
Грусть... неудача... пропавшие дни...
Любим мы, любим вас, песни безумные:
Ваши безумия нашим сродни!</text><name>Пара гнедых или Ночи безумные...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Мальчики кровавые в глазах.
У кого в глазах?
У окровавленных
мальчиков,
безвестных и прославленных.
Мальчики у мальчиков в глазах.
Это начато давным-давно.
Как давно?
Никто не знает точно.
Так давно,
что все забыли прочно,
как давно.
Может, это и не навсегда.
Может,
как-нибудь договорятся
и печаль с тоскою растворятся,
устранятся навсегда.
«Миру — мир!» — всеобщий и ничей
лозунг
тихо утешает в горе.
Робко —
даже мелом на заборе.
Тихо —
хоть сложен из кирпичей.</text><name>Миру — мир</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Сергей Наровчатов</author><date_from>1954</date_from><text>Сказками я с дочкой провожаю
Каждый день вечернюю зарю:
Коням в стойлах гривы заплетаю,
Перстни красным девушкам дарю.
И от перьев пойманной жар-птицы
Обгорают пальцы у меня,
А звезда во лбу у царь-девицы
Светит ночью ярче света дня.
Но в глаза мне дочка смотрит прямо:
- Расскажи мне сказку поновей,
Сказку, что когда-то ты и мама
Полюбили в юности своей.
Ох, как не люблю я просьбы эти!...
Все ж придется рассказать. Изволь,
Ну, так вот. Жила-была на свете
Девочка по имени Ассоль.
Странная она была девчонка -
Только к морю направляла взгляд,
Принимая каждую лодчонку
За пунцовопарусный фрегат.
Платьишко - заплата на заплате.
Но упрямо сжат был дерзкий рот;
"Капитан приедет на фрегате,
И меня с собою заберет!"
Как жилось девчонке этой трудно,
Легче даже Золушке жилось!
Но уж как мечталось непробудно!
А в мечтах и радости и злость.
Злость к подругам, к мелочным соседям,
Для которых сказка - лишь обман,
Кто твердит: "Вовеки не приедет
Твой великолепный капитан".
Зависть не нуждалась и в ответе!..
Ветром принесло морскую соль,
И, ее вдохнувши, на рассвете
Выбежала на берег Ассоль.
Море ноги ей расцеловало,
А она, легко вбежав в прибой,
Даже чаек крик перекричала,
И ее услышал рулевой.
Брызги волн ей замочили юбку,
Холоден был утренний туман...
Но уже неслась навстречу шлюпка,
И стоял на шлюпке капитан.
У Ассоль спросил он только имя,
И тогда-то, ослепив глаза,
Сказка окаянная над ними
Алые взметнула паруса!
Так я дочку развлекаю к ночи...
Пусть про нас с усмешкой говорят,
Что от парусов остались клочья
И на камни наскочил фрегат.
А на этих клочьях только дыры,
Да и те, мол, выточила моль,
Что половиками для квартиры
Бросила их под ноги Ассоль.
Что, мол, капитан теперь в отставке,
Путь его - не впрямь, а наугад...
Дочка! Мы внесем свои поправки:
Люди ведь неправду говорят!
Дочка отвечает: - Что за толки!
Мы рассеем их за полчаса.
Я сама сумею без иголки,
Снова сшить такие паруса,
Что корабль сорвется сразу с мели,
Полетит в морскую синеву...-
Только бы мы вместе захотели
Эту сказку вспомнить наяву!</text><name>Алые паруса</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from></date_from><text>Ушла. Но гиацинты ждали,
И день не разбудил окна,
И в легких складках женской шали
Цвела ночная тишина.
В косых лучах вечерней пыли,
Я знаю, ты придешь опять
Благоуханьем нильских лилий
Меня пленять и опьянять.
Мне слабость этих рук знакома,
И эта шепчущая речь,
И стройной талии истома,
И матовость покатых плеч.
Но в имени твоем - безмерность,
И рыжий сумрак глаз твоих
Таит змеиную неверность
И ночь преданий грозовых.
И, миру дольнему подвластна,
Меж всех - не знаешь ты одна,
Каким раденьям ты причастна.
Какою верой креплена.
Войди, своей не зная воли,
И, добрая, в глаза взгляни,
И темным взором острой, боли
Живое сердце полосни.
Вползи ко мне змеей ползучей,
В глухую полночь оглуши,
Устами томными замучай,
Косою черной задуши.</text><name></name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1770</date_from><text>Прости, моя любезная, мой свет, прости,
Мне сказано назавтрее в поход ийти;
Не ведомо мне то, увижусь ли с тобой,
Ин ты хотя в последний раз побудь со мной.
Покинь тоску, иль смертный рок меня унес?
Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез.
Имей на мысли то к отраде ты себе,
Что я оттоль с победою приду к тебе.
Когда умру, умру я там с ружьем в руках,
Разя и защищаяся, не знав, что страх;
Услышишь ты, что я не робок в поле был,
Дрался с такой горячностью, с какой любил.
Вот трубка, пусть достанется тебе она!
Вот мой стакан, наполненный еще вина;
Для всех своих красот ты выпей из него,
И будь ко мне наследницей лишь ты его.
А если алебарду заслужу я там,
С какой явлюся радостью к твоим глазам!
В подарок принесу я шиты башмаки,
Манжеты, опахало, щегольски чулки.</text><name></name><date_to>1770</date_to></item><item><themes></themes><author>Юргис Балтрушайтис</author><date_from></date_from><text>Пока дитя не знает речи,
Оно не говорит и лжи -
Ты взрослый, в час житейской встречи
Язык немного придержи...</text><name>Пока дитя не знает речи...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1941</date_from><text>Где камня слава, тепло столетий?
Европа - табор. И плачут дети.
Земли обиды, гнездо кукушки.
Рассыпан бисер, а рядом пушки.
Идут старухи, идут ребята,
Идут на муки кортежи статуй,
Вздымая корни, идут деревья,
И видно ночью - горят кочевья.
А дом высокий, как снег, растаял.
Прости, Европа, родной Израиль!</text><name>Где камня слава, тепло столетий?..</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Илья Эренбург</author><date_from>1944</date_from><text>К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Я жил когда-то в городах,
И были мне живые милы,
Теперь на тусклых пустырях
Я должен разрывать могилы,
Теперь мне каждый яр знаком,
И каждый яр теперь мне дом.
Я этой женщины любимой
Когда-то руки целовал,
Хотя, когда я был с живыми,
Я этой женщины не знал.
Мое дитя! Мои румяна!
Моя несметная родня!
Я слышу, как из каждой ямы
Вы окликаете меня.
Мы понатужимся и встанем,
Костями застучим - туда,
Где дышат хлебом и духами
Еще живые города.
Задуйте свет. Спустите флаги.
Мы к вам пришли. Не мы - овраги.</text><name>Бабий Яр</name><date_to>1944</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1954</date_from><text>В полку отбой сыграли. Все в порядке.
Дневальный после трудового дня
Казенные двупалые перчатки
Неторопливо сушит у огня.
Вот высушил и положил их рядом.
Глядит, щекой склонившись на ладонь,
Задумчивым, отсутствующим взглядом,
Каким обычно смотрят на огонь.
Гуляют блики по лицу солдата,
Дрожат, скользят... И кажется, что он
Не здесь, а едет в поезде куда-то,
Несет его по рельсам эшелон.
Не спит солдат, проходит полем белым.
Ему, как мне, идти еще, идти...
Где б ни был он и что бы он ни делал,
Он каждый миг находится в пути.
Уже давно заснуло отделенье,
А он сидит, бессонный, как поэт.
Чешуйчатыми сделались поленья,
У пламени заимствовали цвет.
Как тихо все! Лишь ветра голос тонкий
К нему сюда доносится едва...
В печурке за железною заслонкой
Стрельнули и подвинулись дрова.</text><name>В полку отбой сыграли...</name><date_to>1954</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>Военные</item></themes><author>Иван Козлов</author><date_from>1826</date_from><text>Баллада
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Как сердцу сладостно любить
Тебя, мой друг прелестный,
И здесь, в лесу дремучем, жить
С тобой - в тиши безвестной!
Как ни красён наш Киев-град
С его Днепром-рекою,
Но я, мой друг, скитаться рад
В степях один с тобою;
С тобой любовь везде манит,
Повсюду радость встретит,
Ярчее солнышко горит,
Яснее месяц светит.
Покинул я, пленен твоей
Девичьей красотою,
Край милый родины моей
С приветливой семьею;
Я бросил шум кровавых сеч,
И славу жизни ратной,
И верного коня, и меч,
И шлем, и щит булатный,
И стрелы меткие моя,
И почести княжие
За кудри русые твои,
За очи голубые.
Но то волнует дух тоской,
Что ты, родясь княжною,
Простилась с негой золотой,
Простясь с родной страною.
Ах! прежде в тереме своем
Ты жизнью лишь играла;
Теперь под бедным шалашом
Кручину здесь узнала.
Бывало, в струны душу льешь,
Их звоном всех пленяешь;
Теперь волну и лен прядешь,
И хрупкий лист сбираешь.
И, жертвой гневного отца,
В чужбине, в тяжкой доле,
Ты здесь подругой беглеца,
Ты здесь не можешь боле
Себя, как прежде, наряжать
Узорчатой парчою
И грудь прелестную скрывать
Под дымчатой фатою.
Не для тебя, мой милый друг,
И шелк, и бархат нежный;
Не вьется радужный жемчуг
Вкруг шеи белоснежной».
- «О милый, милый! для чего,
Крушась моей судьбою,
Ты ясность сердца моего
Мрачишь своей тоскою?
Увяла б в светлых теремах
Моя без цвета младость;
А здесь с тобой, в чужих лесах,
Нашла любовь и радость;
И ты любил не жемчуги,
Не камни дорогие,
А кудри русые мои
И очи голубые».
Так на дунайских берегах,
От родины далеко,
В дремучих Венгрии лесах,
Гоним судьбой жестокой,
Скитался витязь молодой
С подругою прекрасной,-
И дал край дикий и чужой
Приют им безопасный.
Вотще разгневанный отец
Погони посылает;
Их сочетал святый венец;
Их темный лес скрывает.
Остан забыл, узнав ее,
И славу, и свободу;
Он ею жил, он за нее
Прошел бы огнь и воду;
Ах! за нее в борьбе с судьбой
На что он ее решится?
Он с ней пылающей душой
К прекрасному стремится.
Она отрадою в бедах,
Всех чувств и дум виною,
Его надеждой в небесах
И радостью земною.
И, чувством счастлива своим,
В восторгах сердца тая,
Веледа в бедной доле с ним
Нашла утехи рая;
Но что-то мрачное порой
Останов дух смущает,
И что-то дивною тоской
Взор ясный затмевает;
Какой-то думой угнетен,
Таится он от милой
И будто гонит грозный сон
Из памяти унылой.
И тайный страх расстаться с ней
Невольно в грудь теснится;
Он ловит звук ее речей,
Глядит - не наглядится,
И грусть свою, и тайный страх
В молчаньи скрыв тяжелом,
С слезами часто на глазах,
Твердит ей о веселом;
То вдруг задумчивый вздохнет,
То вдруг с улыбкой взглянет;
Но сердце сердцу весть дает;
И кто любовь обманет?
Печалью друга день и ночь
Веледа волновалась;
Всё усладить, всему помочь
Надежда ей мечталась.
Как бури сердца отгадать
Безоблачной душою?
Остану можно ль тосковать,
Когда Остан со мною?
И мнила: как он ни таит
Тоски своей причину,
Любовь моя развеселит
Останову кручину.
Чуть в думы милый погружен,-
Она их разгоняет
Бесценной лаской тех имен,
Что сердце вымышляет,-
И блеск дает красе своей
Нарядами простыми,
И шелку золотых кудрей
Цветками полевыми.
Когда ж в приютный уголок
Уж темный вечер сходит,
Она, вздув яркий огонек,
Беседу с ним заводит.
И быль родимой старины
Рассказы оживляла;
Могучих прадедов войны
С их славой вспоминала,
Иль юной пленницы тоску,
И половцев набеги,
И Киев-град, и Днепр-реку,
И роскошь мирной неги;
То песни родины святой
Она ему певала;
То молча к груди молодой
Со вздохом прижимала.
Но с детской нежностью она
Как друга ни ласкает,-
Печалью всё душа полна,
Ничто не услаждает;
Напрасно всё, и с каждым днем
Его страшнее думы;
Сидит с нахмуренным челом,
Задумчивый, угрюмый;
О странном вдруг заговорит,
Бледнея, запинаясь;
Промолвит слово - и молчит,
Невольно содрогаясь.
И уж на ту, кем он пленен,
Едва возводит очи;
И в темном лесе бродит он
С зари до темной ночи.
Раз смерклось, а Остана нет,-
И бедная подруга,
В раздумье, подгорюнясь, ждет
Тоскующего друга,-
И вне себя Остан вбежал,
Пот градом, дыбом волос,
Взор дикий ужасом сверкал,
Дрожащий замер голос.
«Он здесь, он здесь!» - «Кто, милый, кто?»
- «Он в ночь придет за мною,
Он мертвым пал; страшись его!»
- «О, друг мой! что с тобою?»
- «Луна и кровь!» - «Чья, милый, чья?
Ах! страшными мечтами
Почто измучил ты себя?
Хранитель-ангел с нами!
Какая кровь? удары чьи?
За что? скажи! какие?»
- «За кудри русые твои,
За очи голубые!»
И что придумать, что начать
С тех пор она не знала,-
Лишь только пресвятую мать
За друга умоляла.
И на младых ее щеках
Уже не рдеют розы;
Не видно радости в очах,-
И льются, льются слезы.
Всё то, чем сердце билось в ней,
Что душу оживляло,
Исчезло всё - и светлых дней
Как будто не бывало.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Туманный небосклон яснел,
Улегся вихрь летучий,
Лишь гром вдали еще гремел,
И, рассекая тучи,
Вилася молния змеей;
Дождь не шумел; пылает
Заря огнистой полосой,
И блеск свой отражает
На темно-сизых облаках
Румяною струею,
И тучи зыблются в волнах
Багровою грядою.
Но вечер бурный догорел,
Лишь зарево алеет;
Уж бор зеленый потемнел,
Уж ночь прохладой веет;
Дыханье свежих ветерков
Несет с полей росистых
И нежный аромат цветов,
И запах трав душистых;
И по холмам уже горят
Огни сторожевые;
И скалы мшистые стоят,
Как призраки ночные.
Остан, давно забытый сном
И мучимый тоскою,
Сидел на берегу крутом
С подругой молодою;
Невольно всё его страшит,
Всё в ужас дух приводит;
На свод небес она глядит,
Он вдаль, где сумрак бродит;
И будто тайны вещий глас
Ему напоминает,
Что к сердцу он в последний раз
Веледу прижимает.
Но вот и полночь уж близка,
Сгустился мрак в долинах,
В дремоте катится река,
Сон мертвый на равнинах,-
Лишь там далеко за рекой
Зарница всё мелькает,
Лишь тихий шорох чуть порой
По рощам пробегает.
Но вот блеснул сребристый луч,
Проник и в лес, и в волны,-
И над дубравой из-за туч
Выходит месяц полный.
«О месяц, месяц, не свети!
Померкни, месяц ясный!»
- «Зачем же меркнуть? друг, взгляни,
Как, светлый и прекрасный,
Теперь спешит он разгонять
Мрак ночи и туманы
И блеск таинственный бросать
На сонные поляны!
Взгляни, как он с высот небес
В струях реки играет,
И нивы мирные, и лес,
И дол осеребряет!»
- «Ты помнишь ночь, как ты со мной
Из терема бежала?
Он так светил!» - «О милый мой!
И я о том мечтала.
Я помню: он тогда сиял
Так радостно над нами,
И путь к венцу нам озарял
Блестящими лучами».
- «Творец, ты знаешь всё!.. Прости!..
Увы! в тот час ужасный!..
О месяц, месяц, не свети!
Померкни, месяц ясный!»
И кинул он потухший взор
С утесистой стремнины
На светлую реку, на бор,
На тихие долины!
Но не красу их очи зрят;
В нем чувства дух смущают:
Там звуки чудные страшат,
Тут призраки летают,
То с тяжким стоном и глухим
Волна ночная плещет,
То меч кровавый перед ним
В дыму прозрачном блещет.
Нет, нет! Остан не победит
Души своей тревоги,-
Встает, с Веледою спешит
Скорей под кров убогий;
Идут, поля в глубоком сне,
Ничто не колыхнется,
Лишь гул шагов их в тишине
За ними вслед несется;
Глухая полночь; всё вокруг
При месяце яснеет;
Чета проходит лес... и вдруг
От страха цепенеет.
Неведомый в глуши лесной
Пришлец их ожидает;
Но мрачный лик под пеленой
От них пришлец скрывает;
И в свете лунном пелена
Белеет гробовая,
И кровь струей на ней видна,
Знать, тайно пролитая;
И пред четою он стоял
Недвижен и безмолвный;
Остану только указал
Рукой на месяц полный.
И тот, как громом поражен,
Хотел бы в землю скрыться;
Не мог обнять Веледы он,
Не мог перекреститься;
А что ж с Веледой? Ах! Она
К Остану припадает;
Душа в ней ужасом полна;
В ней сердце замирает;
Но страждет друг,- и страсть сильней;
Прочь ужас, прочь смятенье!
Веледа робкая смелей
Глядит на привиденье:
«О! кто же ты, пришлец ночной,
Могилы хладной житель?
Как расступилась над тобой
Подземная обитель?
Что к нам могло тебя привесть?
Что страждущих тревожишь?
Откуда ты? какую весть
Загробную приносишь?»
На те слова главой оно
Задумчиво качнуло -
Пошевелилось полотно,-
Под полотном вздохнуло,-
И томный голос пророптал,
В слух тихо проникая:
«Мой час настал, мой цвет увял;
Я жертва гробовая!
Но если кто перекрестит
Меня тремя крестами,-
Опять, приняв мой прежний вид,
Предстану я пред вами».
И вдруг чудесная далась
Тогда Веледе сила,-
И мертвеца вот в первый раз
Она перекрестила,-
И взвыл мертвец,- и в дым густой
Облекся весь, и рделся,
Как уголь красный; кровь струей,-
И саван загорелся.
Крестит в другой раз,- пелена
Спадает, блещут очи,
Как два блуждающих огня
Во тме осенней ночи;
И смерть лицо его мрачит;
Уж страх владеет ею,
Чуть дышит; в третий раз крестит -
И брат родной пред нею:
«Извед! Извед! родной мой брат!
О детства спутник милый,
Останов друг! увы! ты взят
Безвременной могилой».
И взор мертвец палящий свой
На витязя бросает:
«Остан - твой муж - убийца мой,-
Веледе он вещает,-
И знает то одна луна
С днепровскими волнами;
Но кровь Изведова страшна,-
И божий суд над нами!»
И что с преступником сбылось,
То в мраке ночь сокрыла;
Следов жилища не нашлось,
Явилась вдруг могила.-
И страшная о лесе том
Молва везде несется;
И голос дровосека в нем
С тех пор не раздается.
И как вечерний час пробьет
И в сумрак бор оденет,
Ни пеший мимо не пройдет,
Ни конный не проедет!
Когда ж повсюду тишина
И мертвое молчанье
И полуночная луна
Льет томное сиянье,
Из тесной кельи гробовой
Тень бледная выходит
И грустно, в час урочный свой,
В лесу дремучем бродит,
Луны в мерцающих лучах
Под соснами мелькает,-
И вой могильный на скалах
Протяжно умирает.
И с тех же пор, в лесной глуши,
В пещере, близ Дуная,
Жить начала в святой тиши
Отшельница младая.
И там пред ранней ли зарей
Чуть брезжит над холмами,
Иль свод небес в красе ночной
Усеян весь звездами,-
Она в молитве и в слезах
И пламенной душою
Летит к тому, кто в небесах
Отцом нам и судьею.
В пещере той пять целых лет
Отшельница молилась;
Но раз ее в пещере нет;
Куда, не знают, скрылась...
Лишь слух прошел по деревням,-
Соседи прибежали,
Пошли за нею по следам,
Искали, не сыскали;
Пришли и в лес, как ни страшна
Останова могила,-
И на могиле той она
Жизнь юную сложила.
И в вечном сне она цвела,-
Те ж прелести младые,
И к небу очи подняла,
Как небо голубые,
И кудри русые волной,
Развившися, лежали
И грудь невинную собой
Стыдливо одевали;
Вся в белых розах; на устах
С улыбкою небесной;
И крест сияющий в руках,
Кем данный, неизвестно.
И был тот день благих небес
С виновным примиренья.
Уж не страшит дремучий лес;
Уж нет там привиденья;
Опять, как прежде, всё цветет;
Стал весел бор унылый,
И сладко соловей поет
Над тихою могилой;
И звезды только что блеснут
Приветными огнями,-
Девицы сельские идут
К ней с свежими цветами.</text><name>Венгерский лес</name><date_to>1827</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1941</date_from><text>Стелются черные тучи,
Молнии в небе снуют.
В облаке пыли летучей
Трубы тревогу поют.
С бандой фашистов сразиться
Смелых Отчизна зовет.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.
Ринулись ввысь самолеты,
Двинулся танковый строй.
С песней пехотные роты
Вышли за Родину в бой.
Песня - крылатая птица -
Смелых скликает в поход.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.
Славой бессмертной покроем
В битвах свои имена.
Только отважным героям
Радость победы дана.
Смелый к победе стремится,
Смелым дорога вперед.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.</text><name>Песня смелых</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from></date_from><text>Вот газеты свежий нумер,
Объявленье в черной раме:
Несомненно, что я умер,
И, увы! не в мелодраме,
Шаг родных так осторожен,
Будто всё еще я болен,
Я ж могу ли быть доволен,
С тюфяка на стол положен?
День и ночь пойдут Давиды,
Да священники в енотах,
Да рыданье панихиды
В позументах и камлотах.
А в лицо мне лить саженным
Копоть велено кандилам,
Да в молчаньи напряженном
Лязгать дьякону кадилом.
Если что-нибудь осталось
От того, что было мною,
Этот ужас, эту жалость
Вы обвейте пеленою.
В белом поле до рассвета
Свиток белый схороните..
. . . . . . . . . . . . .
А покуда... удалите
Хоть басов из кабинета.</text><name>Зимний сон</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1874</date_from><text>О, не вверяйся ты шумному
Блеску толпы неразумному,—
Ты его миру безумному
Брось — и о нем не тужи.
Льни ты хотя б к преходящему.
Трепетной негой манящему,—
Лишь одному настоящему,
Им лишь одним дорожи.</text><name>О, не вверяйся ты шумному...</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Луговской</author><date_from>1936</date_from><text>Катера уходят в море.
Дождь. Прибой. Гром.
Молнии перебегают
в сумраке сыром.
Ты смотришь, широколобый,
пьяный без вина,
Глухо переворачивается
тусклая волна.
Научил бы ты меня, товарищ,
языку морей,
Понимало бы меня море
родины моей.
Поднимается, замирает,
падает в туман
Медленный, сероголовый
Каспий-великан.
Дымчатые, грозовые
катятся облака,
Мокрая бежит погодка,
мокрая, как щека.
Плачет твоя любимая,
о чем — никто не поймет.
До самого Красноводска
сумрачный дождь идет.</text><name>Гроза</name><date_to>1936</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Дмитрий Веневитинов</author><date_from></date_from><text>Друзья! настал и новый год!
Забудьте старые печали,
И скорби дни, и дни забот,
И все, чем радость убивали;
Но не забудьте ясных дней,
Забав, веселий легкокрылых,
Златых часов, для сердца милых,
И старых, искренних друзей.
Живите новым в новый год,
Покиньте старые мечтанья
И все, что счастья не дает,
А лишь одни родит желанья!
По-прежнему в год новый сей
Любите шутки, игры, радость
И старых, искренних друзей.
Друзья! Встречайте новый год
В кругу родных, среди свободы:
Пусть он для вас, друзья, течет,
Как детства счастливые годы.
Но средь Петропольских затей
Не забывайте звуков лирных,
Занятий сладостных и мирных,
И старых, искренних друзей.</text><name>К друзьям на Новый год</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1820</date_from><text>(Сновидение)
Грустный душою и сердцем больной, я на одр мой недавно
Кинулся, плакать хотел — не мог и роптал на бессмертных.
Все испытанья, все муки, меня повстречавшие в жизни,
Снова, казалось, и вместе на душу, тяжелые, пали.
Я утомился, и сон в меня усыпление пролил:
Вижу — лежу я на камне, покрытый весь ранами, цепи
Руки мои бременят, надо мною стоит и рыдает
Юноша светлый, крылатый, созданье творящего Зевса.
«Бедный товарищ, терпенье!» — он молвил мне.
(Сладость внезапно
В грудь мою полилась — и я жадно стал дивного слушать.)
«Я твой гений-хранитель! Вижу улыбку укора,
Вижу болезненный взгляд твой, страдалец невинный,
и плачу.
Боги позволили мне в сновиденьи предутреннем ныне
Горе с тобой разделить и их оправдать пред тобою.
Любят смертных они, и уж радость по воле их ждет вас
С мрачной ладьи принять и вести в обитель награды.
Но, доколе вы здесь, вы игралище мощного Рока;
Властный, законы ужасные пишет он паркам суровым.
Эрмий со мною (тебя еще не было) послан был Зевсом
Миг возвестить, когда им выпрясть нить твоей жизни.
Вняли веленью они и к делу руки простерли.
Я подошел к ним, каждую собственным именем назвал,
Низко главу наклонил и молил, всех вместе и розно,
Ровно нить сию прясть иль в начале ее перерезать.
Нет! и просьбы, и слезы были напрасны! Дико
Песню запели они, и в перстах вретено закружилось».</text><name>Гений-хранитель</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from>1976</date_from><text>Пиджак накинул мне на плечи -
Кивком его благодарю.
"Еще не вечер, нет, не вечер!"-
Чуть усмехаясь, говорю.
А сердце замирает снова,
Вновь плакать хочется и петь.
...Гремит оркестра духового
Всегда пылающая медь.
И больше ничего не надо
Для счастья в предзакатный час,
Чем эта летняя эстрада,
Что в молодость уводит нас.
Уже скользит прозрачный месяц,
Уже ползут туманы с гор.
Хорош усатый капельмейстер,
А если проще - дирижер.
А если проще, если проще:
Прекрасен предзакатный мир!
И в небе самолета росчерк,
И в море кораблей пунктир.
И гром оркестра духового,
Его пылающая медь.
...Еще прекрасно то, что снова
Мне плакать хочется и петь.
Еще мой взгляд кого-то греет
И сердце молодо стучит.
Но вечереет, вечереет -
Ловлю последние лучи...</text><name>Перед закатом</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1937</date_from><text>Памяти Мате Залки
В горах этой ночью прохладно.
В разведке намаявшись днем,
Он греет холодные руки
Над желтым походным огнем.
В кофейнике кофе клокочет,
Солдаты усталые спят.
Над ним арагонские лавры
Тяжелой листвой шелестят.
И кажется вдруг генералу,
Что это зеленой листвой
Родные венгерские липы
Шумят над его головой.
Давно уж он в Венгрии не был -
С тех пор, как попал на войну,
С тех пор, как он стал коммунистом
В далеком сибирском плену.
Он знал уже грохот тачанок
И дважды был ранен, когда
На запад, к горящей отчизне,
Мадьяр повезли поезда.
Зачем в Будапешт он вернулся?
Чтоб драться за каждую пядь,
Чтоб плакать, чтоб, стиснувши зубы,
Бежать за границу опять?
Он этот приезд не считает,
Он помнит все эти года,
Что должен задолго до смерти
Вернуться домой навсегда.
С тех пор он повсюду воюет:
Он в Гамбурге был под огнем,
В Чапее о нем говорили,
В Хараме слыхали о нем.
Давно уж он в Венгрии не был,
Но где бы он ни был - над ним
Венгерское синее небо,
Венгерская почва под ним.
Венгерское красное знамя
Его освящает в бою.
И где б он ни бился - он всюду
За Венгрию бьется свою.
Недавно в Москве говорили,
Я слышал от многих, что он
Осколком немецкой гранаты
В бою под Уэской сражен.
Но я никому не поверю:
Он должен еще воевать,
Он должен в своем Будапеште
До смерти еще побывать.
Пока еще в небе испанском
Германские птицы видны,
Не верьте: ни письма, ни слухи
О смерти его неверны.
Он жив. Он сейчас под Уэской.
Солдаты усталые спят.
Над ним арагонские лавры
Тяжелой листвой шелестят.
И кажется вдруг генералу,
Что это зеленой листвой
Родные венгерские липы
Шумят над его головой.</text><name>Генерал</name><date_to>1937</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1956</date_from><text>Плетемся по грибы.
Шоссе. Леса. Канавы.
Дорожные столбы
Налево и направо.
С широкого шоссе
Идем во тьму лесную.
По щиколку в росе
Плутаем врассыпную.
А солнце под кусты
На грузди и волнушки
Чрез дебри темноты
Бросает свет с опушки.
Гриб прячется за пень,
На пень садится птица.
Нам вехой — наша тень,
Чтобы с пути не сбиться.
Но время в сентябре
Отмерено так куцо:
Едва ль до нас заре
Сквозь чащу дотянуться.
Набиты кузовки,
Наполнены корзины.
Одни боровики
У доброй половины.
Уходим. За спиной —
Стеною лес недвижный,
Где день в красе земной
Сгорел скоропостижно.</text><name>По грибы</name><date_to>1956</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иосиф Уткин</author><date_from>1934</date_from><text>Разлука уносит любовь...
Кукольник
Ветер. Листья облетели.
И уже недели две
Серебристый шар метели
Куролесит по Москве.
Но пускай заносит зданья
Вьюга, снег... Ты не грусти.
Всё равно путей свиданья
Никому не занести.
И недолгими снегами
Ты была разлучена.
Жизнь стояла между нами,
Как Китайская стена.
Но в степи дорожной пыли
И в пыли людской молвы
Мы с тобой не позабыли
Климат любящей Москвы.
Ну, так дай скорее руки!..
Видишь: жизнью снесена,
Сметена стена разлуки,
Как Китайская стена.</text><name>Разлука</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from>1925</date_from><text>Жизнь мою я сживаю со света,
Чтоб, как пса, мою скуку прогнать.
Надоело быть только поэтом,
Я хочу и бездельником стать.
Видно, мало трепал по задворкам,
Как шарманку, стиховники мук.
Научился я слишком быть зорким,
А хочу, чтоб я был близорук.
Нынче стал, как будто из гипса,
Так спокоен и так одинок.
Кто о счастье хоть раз да ушибся,
Не забудет тот кровоподтек.
Да, свинчу я железом суставы,
Стану крепок, отчаян, здоров,
Чтобы вырваться мог за заставу
Мной самим же построенных слов!
Пусть в ушах натирают мозоли
Песни звонких безвестных пичуг.
Если встречу проезжего в поле,
Пусть в глазах отразится испуг.
Буду сам петь про радостный жребий
В унисон с моим эхом от гор,
Пусть и солнце привстанет на небе,
Чтоб с восторгом послушать мой ор.
Набекрень с глупым сердцем, при этом
С револьвером, приросшим к руке,
Я мой перстень с твоим портретом
За бутылку продам в кабаке.
И в стакан свой уткнувши морду —
От луны, вероятно, бел!—
Закричу оглушительно гордо,
Что любил я сильней, чем умел.</text><name>Белый от луны, вероятно</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>За стеклами шкапов виднеются костюмы;
Пращи и палицы и стрелы дикарей,
Ряд масок с перьями, с хвостами льва и пумы,
С клыками, с камнями в отверстиях очей!
Большие чучела в смешных вооруженьях,
Ежи какие-то от головы до пят,
Рассчитаны на то, чтобы пугать в сраженьях,-
Совсем стесняющий и пресмешной наряд.
Что ж? Разница не то, чтобы совсем большая:
Такое пугало в колючках и ножах -
И страны целые от края и до края,
Одетые в металл, все в пушках и штыках.
Там - человек один; здесь - целые народы,
Себе и всем другим мешающие жить...
Но что же за шкапы им нужно, что за своды,
Чтобы со временем в музеи разместить?</text><name>В этнографическом музее</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>Полдневный час. Жара гнетет дыханье;
Глядишь, прищурясь,- блеск глаза слезит,
И над землею воздух в колебанье,
Мигает быстро, будто бы кипит.
И тени нет. Повсюду искры, блестки;
Трава слегла, до корня прожжена.
В ушах шумит, как будто слышны всплески,
Как будто где-то подле бьет волна...
Ужасный час! Везде оцепененье:
Жмет лист к ветвям нагретая верба,
Укрылся зверь, затем что жжет движенье,
По щелям спят, приткнувшись, ястреба.
А в поле труд... Обычной чередою
Идет косьба: хлеба не будут ждать!
Но это время названо страдою,-
Другого слова нет его назвать...
Кто испытал огонь такого неба,
Тот без труда раз навсегда поймет,
Зачем игру и шутку с крошкой хлеба
За тяжкий грех считает наш народ!</text><name>Полдневный час. Жара гнетет дыханье...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1831</date_from><text>Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Когда безмолвная Варшава поднялась,
И бунтом опьянела,
И смертная борьба . . . . . началась,
При клике "Польска не згинела!"-
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда . . . . . . бежали вскачь,
И гибло знамя нашей чести.
. . . . . . Варшавы бунт . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . в дыме
Поникнул ты главой и горько возрыдал,
Как жид о Иерусалиме.</text><name>Ты просвещением свой разум осветил...</name><date_to>1831</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1876</date_from><text>Тебе, знать, невтерпеж,
Когда, в минорном тоне
Заладивши, поешь
О собственной персоне.
Уж будет о себе
Да о своем несчастье!
В общественной судьбе
Пора принять участье.
Взгляни - со всех сторон
Как тучи понависли!
Достаточный резон -
Пропеть бы в этом смысле.
Отчизны добрый сын
Не станет спать под тучей;
Совет - и не один -
Он даст на этот случай;
Уж каждый дал из нас;
И ты предстал бы с мненьем,
Добром руководясь
И крайним разуменьем.
Сказал бы: "Господа!
Проснулись? С добрым утром!
Стряслась на нас беда
В покое нашем мудром.
Славяне стяг войны
Подняли за свободу...
Ведь мы помочь должны
Родному нам народу!..
История нас ждет,
Развязки час назнача...
С славян снять рабства гнет -
Не наша ли задача?..
Так!.. Но спросить дозволь,
О гражданин России,
Тебе к лицу ли роль
Славянского Мессии,-
Теперь, каков ты есть,
Еще вдобавок зная,
За что, питая месть,
Враждует смелый "райя"?
И голоден, и наг,
Поклялся взять он с боя
Своих духовных благ
Имущество святое...
А ты?.. Хотя из уст
И льются речи плавно,-
Ведь так душою пуст
Ты был еще недавно!
Увы! страдальцев брат,
Ты братьям чем поможешь?
Каким добром богат?
Что обещать им можешь?
И где твои права?
Что русский, мол, ты истый?
А на руки сперва
Взгляни-ка! Разве чисты?
Что если братчик твой
Тебе сам скажет: "Друже!
Коль примется родной
Нас пачкать - будет хуже!"
Ох, засорен твой путь!
И к нравственным победам
Тебе едва ль шагнуть
От спячки с пошлым бредом.
Пришлось нам низко пасть!
И пали-то с тех пор мы,
Как подняла нас власть.
Не вывезли реформы!
Не вышло ничего.
Всё, не дозрев, пропало.
Кругом - темно, мертво;
Нет сил, нет идеала;
И интерес один:
Кармана да желудка.
О русский гражданин!
Ужель тебе не жутко?.."
На лире ты своей
Вот так-то петь попробуй,
Да громче, не робей!
Ты с сердцем, а не с злобой...
Ведь, правду коль сказать,
В одном лишь мы и ловки -
Друг дружку лобызать
Да гладить по головке.
Прибавь, что трудно лжи
Стоять за правду в мире;
Да кстати уж скажи,
Что дважды два - четыре.
Но этим не кончай;
Ты вот чем песнь окончи:
"Бывает невзначай,
Что тот, кто низок нонче,
Назавтра стал велик.
То дух любви, повеяв,
Избранника воздвиг
Гигантом из пигмеев...
Что если в этот час
Кровавого событья
Уж осеняет нас
Святой любви наитье?
О, пусть же, нашу дрянь
С нас сбросив, эта сила
России скажет: "Встань!
Тебя я воскресила!"
И, с края в край полна
Любви животворящей,
Могла бы встать она,
Как Лазарь встал смердящий!"
Тут кончи. Хоть успех,
Конечно, под сомненьем,
Зато и вся и всех
Заденешь песнопеньем;
А то ведь это что ж!
О собственной персоне
Заладивши, поешь -
И всё в минорном тоне.</text><name>Совет самому себе</name><date_to>1876</date_to></item><item><themes></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from>1947</date_from><text>Человек
стоял и плакал,
комкая конверт.
В сто
ступенек
эскалатор
вез его наверх.
К подымавшимся
колоннам,
к залу,
где светло,
люди разные
наклонно
плыли
из метро.
Видел я:
земля уходит
из-под его ног.
Рядом плыл
на белом своде
мраморный
венок.
Он уже не в силах видеть
движущийся
зал.
Со слезами,
чтоб не выдать,
борются глаза.
Подойти?
Спросить:
"Что с вами?"
Просто ни к чему.
Неподвижными
словами
не помочь ему.
Может,
именно
ему-то
лирика нужна.
Скорой помощью,
в минуту,
подоспеть должна.
Пусть она
беду чужую,
тяжесть всех забот,
муку
самую большую
на себя возьмет.
И поправит,
и поставит
ногу на порог,
и подняться
в жизнь
заставит
лестничками
строк.</text><name>Лирика</name><date_to>1947</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1796</date_from><text>Услышьте все живущи в мире,
Убогих и богатых сонм,
Ходящи в рубище, в порфире,
Склонитеся ко мне челом!
Язык мой истину вещает,
Премудрость сердце говорит;
Что свыше дух святый внушает,
Моя то лира днесь звучит.
Не убоюсь во дни я злые,
Что сильный гнать меня начнет,
Опершись на столпы златые,
Богатств пятой меня попрет;
В день лют — брат брату не спасенье,
Не заменит души душой;
У смерти тщетно искупленье,
Цены нет жизни никакой.
Пускай же Князи процветают,
Не чая гибели своей;
Но коль и мудры умирают
И погребаются землей
Равно с безумными вседневно; —
За гробом должен всяк своим
Свой сан, сокровище бесценно,
Оставить по себе другим.
Ах! тщетно смертны мнят в надменье,
Что в век их зданья не падут,
Что титл и славы расширенье
Потомки в надписях прочтут.
Увы! вся власть и честь земная
Минует с нами, будто тень:
Затмит лишь солнце тьма нощная,
Где звук?— Где блеск?— Где светлый день?
Где скиптр,— коль только добродетель
Не освещала жизни путь,
И хвал тщеславье лишь содетель,
По нас которыя поют?
Ах! глупому равны мы стаду,
Косой что гонит к гробу смерть:
В ней праведник один в награду
Удобен утро жизни зреть.
Не вечно бездна дух обымет,
Но он её переживет.
Господь мою как душу примет,
И облечет бессмертья в свет:
Воззрит она на долгоденство
Тогда, без зависти, того,
Кто честь, богатство, благоденство
Умножил дому своего.
По смерти не возьмет с собою
Никто вещей своих драгих,
Блаженной жизнью здесь святою
Блажится меж духов благих:
А естьли здесь не освятится
И в злобе век свой проведет,
Между благими не вселится,
Его не облистает свет.
От нашей воли то зависит,
Чтоб здесь и там блаженным быть,
Себя унизить, иль возвысить,
Погребсть во тьме, иль осветить;
На вышней степени мы власти
Свою теряем высоту:
В порочные упадший страсти
Подобен человек скоту.</text><name>На тщету земной славы</name><date_to>1796</date_to></item><item><themes></themes><author>Зинаида Гиппиус</author><date_from>1894</date_from><text>Смотрю на море жадными очами,
К земле прикованный, на берегу...
Стою над пропастью - над небесами,-
И улететь к лазури не могу.
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить...
Мне близок Бог - но не могу молиться,
Хочу любви - и не могу любить.
Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков...
Мне кажется, что истину я знаю -
И только для нее не знаю слов.</text><name>Бессилье</name><date_to>1894</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,
когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?
Как будто шагнул я со сцены в полночный московский уют,
где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают.
По-моему, все распрекрасно, и нет для печали причин,
и грустные те комиссары идут по Москве как один,
и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят,
лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому надо, не спят.
Пусть память - нелегкая служба, но все повидала Москва,
и старым арбатским ребятам смешны утешений слова.</text><name>О чем ты успел передумать...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Одоевский</author><date_from>1836</date_from><text>Ты знаешь их, кого я так любил,
С кем черную годину я делил...
Ты знаешь их! Как я, ты жал им руку
И передал мне дружний разговор,
Душе моей знакомый с давних пор;
И я опять внимал родному звуку,
Казалось, был на родине моей,
Опять в кругу соузников-друзей.
Так путники идут на богомолье
Сквозь огненно-песчаный океан,
И пальмы тень, студеных вод приволье
Манят их в даль... лишь сладостный обман
Чарует их; но их бодреют силы,
И далее проходит караван,
Забыв про зной пылающей могилы.</text><name>Ты знаешь их, кого я так любил...</name><date_to>1836</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Кузмин</author><date_from></date_from><text>Утраченного чародейства
Веселым ветрам не вернуть!
А хочется Адмиралтейству
Пронзить лазоревую муть.
Притворно Невской перспективы
Зовет широкий коридор,
Но кажется жестоко лживым
Былого счастия обзор.
Я знаю, будет все, как было,
Как в старину, как прошлый год;
Кому семнадцать лет пробило,
Тому осьмнадцатый пойдет.
Настанет лето, будет душно,
Летает детское серсо,
Но механично и бездушно
Природы косной колесо.
За ивовым гоняйся пухом,
Глядись, хоть день, в речную тишь,
Но вольным и влюбленным духом
Свои мечты не оживишь.
Все схемы — скаредны и тощи,
Освободимся ль от оков,
Окостенеем ли, как мощи,
На удивление веков?
И вскроют, словно весть о чуде,
Нетленной жизни нашей клеть,
Сказав: «Как странно жили люди:
Могли любить, мечтать и петь!»</text><name>Утраченного чародейства...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1917</date_from><text>Жил был на свете кадет.
В красную шапочку кадет был одет.
Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,
ни черта в нем красного не было и нету.
Услышит кадет - революция где-то,
шапочка сейчас же на голове кадета.
Жили припеваючи за кадетом кадет,
и отец кадета, и кадетов дед.
Поднялся однажды пребольшущий ветер,
в клочья шапчонку изорвал на кадете.
И остался он черный. А видевшие это
волки революции сцапали кадета.
Известно, какая у волков диета.
Вместе с манжетами сожрали кадета.
Когда будете делать политику, дети,
не забудьте сказочку об этом кадете.</text><name>Сказка о Красной Шапочке</name><date_to>1917</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1913</date_from><text>Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней.
Путник, молчи и смотри.
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне —
Тысячи огненных пчел.
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы, крылат.
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг... никого, ничего?
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.</text><name>Венеция</name><date_to>1913</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1833</date_from><text>Французских рифмачей суровый судия,
О классик Депрео, к тебе взываю я:
Хотя постигнутый неумолимым роком
В своем отечестве престал ты быть пророком,
Хоть дерзких умников простерлася рука
На лавры твоего густого парика;
Хотя, растрепанный новейшей вольной школой,
К ней в гневе обратил ты свой затылок голый,
Но я молю тебя, поклонник верный твой -
Будь мне вожатаем. Дерзаю за тобой
Занять кафедру ту, с которой в прежни лета
Ты слишком превознес достоинства сонета,
Но где торжествовал твой здравый приговор
Глупцам минувших лет, вранью тогдашних пор.
Новейшие врали вралей старинных стоят -
И слишком уж меня их бредни беспокоят.
Ужели всё молчать, да слушать? О беда!..
Нет, всё им выскажу однажды завсегда.
О вы, которые, восчувствовав отвагу,
Хватаете перо, мараете бумагу,
Тисненью предавать труды свои спеша,
Постойте - наперед узнайте, чем душа
У вас исполнена - прямым ли вдохновеньем
Иль необдуманным одним поползновеньем,
И чешется у вас рука по пустякам,
Иль вам не верят в долг, а деньги нужны вам.
Не лучше ль стало б вам с надеждою смиренной
Заняться службою гражданской иль военной,
С хваленым Жуковым табачный торг завесть
И снискивать в труде себе барыш и честь,
Чем объявления совать во все журналы,
Вельможе пошлые кропая мадригалы,
Над меньшей собратьей в поту лица острясь,
Иль выше мнения отважно вознесясь,
С оплошной публики (как некие писаки)
Подписку собирать - на будущие враки...</text><name>Французских рифмачей суровый судия...</name><date_to>1833</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Огарев</author><date_from>1860</date_from><text>И если б мне пришлось прожить еще года
До сгорблой старости, венчанной сединою,
С восторгом юноши я вспомню и тогда
Те дни, где разом все явилось предо мною,
О чем мне грезилось в безмолвии труда,
В бесцветной тишине унылого изгнанья,
К чему душа рвалась в годину испытанья:
И степь широкая, и горные хребты —
Величья вольного громадные размеры,
И дружбы молодой надежды и мечты,
Союз незыблемый во имя тайной веры;
И лица тихие, спокойные черты
Изгнанников иных, тех первенцев свободы,
Создавших нашу мысль в младенческие годы.
С благоговением взирали мы на них, я
Пришельцев с каторги, несокрушимых духом,
Их серую шинель — одежду рядовых...
С благоговением внимали жадным слухом
Рассказам про Сибирь, про узников святых
И преданность их жен, про светлые мгновенья
Под скорбный звук цепей, под гнетом заточенья.
И тот из них, кого я глубоко любил,
Тот — муж по твердости и нежный, как ребенок,
Чей взор был милосерд и полон кротких сил,
Чей стих мне был, как песнь серебряная,
В свои объятия меня он заключил,
И память мне хранит сердечное лобзанье,
Как брата старшего святое завещанье.</text><name>И если б мне пришлось прожить еще года...</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Майков</author><date_from>1845</date_from><text>(Из греческой антологии)
Зевс, от дум миродержанья
Хмуря грозные черты,
Вдруг — средь волн и всю в сиянье
Зрит богиню Красоты.
Тихо взором к ней поникнул
Он с надоблачных высот
И, любуясь ей, воскликнул:
«Кто хулить тебя дерзнет?»
Слово Зевса подхватила,
В куче рояся, свинья
И, подняв слепое рыло,
Прохрипела: «Я, я, я!»</text><name>Рождение Киприды</name><date_to>1846</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1830</date_from><text>Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.</text><name>Поэту</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Карамзин</author><date_from>1796</date_from><text>Во цвете пылких, юных лет
Я нежной страстью услаждался;
Но ах! увял прелестный цвет,
Которым взор мой восхищался!
Осталась в сердце пустота,
И я сказал: «Любовь — мечта!»
Любил я пышность в летах зрелых,
Богатством, роскошью блистал;
Но вместо счастья, дней веселых,
Заботы, скуку обретал;
Простился в старости с мечтою
И назвал пышность суетою.
Искал я к истине пути,
Хотел узнать всему причину,—
Но нам ли таинств ключ найти,
Измерить мудрости пучину?
Все наши знания — мечта,
Вся наша мудрость — суета!
К чему нам служит власть, когда, ее имея,
Не властны мы себя счастливыми творить;
И сердца своего покоить не умея,
Возможем ли другим спокойствие дарить?
В чертогах кедровых, среди садов прекрасных,
В объятиях сирен, ко мне любовью страстных,
Томился и скучал я жизнию своей;
Нет счастья для души, когда оно не в ней.
Уныние мое казалось непонятно
Наперсникам, рабам: я вкус свой притупил,
Излишней негою все чувства изнурил —
Не нужное для нас бывает ли приятно?
Старался я узнать людей;
Узнал — и в горести своей
Оплакал жребий их ужасный.
Сердца их злобны — и несчастны;
Они враги врагам своим,
Враги друзьям, себе самим.
Там бедный проливает слезы,
В суде невинный осужден,
Глупец уважен и почтен;
Злодей находит в жизни розы,
Для добрых терние растет,
Темницей кажется им свет.
Смотри: неверная смеется —
Любовник горестью сражен:
Она другому отдается,
Который ею восхищен;
Но скоро клятву он забудет,
И скоро... сам обманут будет.
Ехидны зависти везде, везде шипят;
Достоинство, талант и труд без награжденья.
Творите ли добро — вам люди зло творят.
От каменных сердец не ждите сожаленья.
Злословие свой яд на имя мудрых льет;
Не судит ни об ком рассудок беспристрастный,
Лишь страсти говорят.— Кто в роскоши живет,
Не знает и того, что в свете есть несчастный.
Но он несчастлив сам, не зная отчего;
Желает получить, имеет и скучает;
Желает нового — и только что желает.
Он враг наследнику, наследник враг его.
По грозной влаге Океана
Мы все плывем на корабле
Во мраке бури и тумана;
Плывем, спешим пристать к земле —
Но ветр ярится с новой силой,
И море... служит нам могилой.
Умы людей ослеплены.
Что предков наших обольщало,
Тем самым мы обольщены;
Ученье их для нас пропало,
И наше также пропадет —
Потомков та же участь ждет.
Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
И прежде кровь лилась рекою,
И прежде плакал человек,
И прежде был он жертвой рока,
Надежды, слабости, порока.
И царь и раб его, безумец и мудрец,
Невинная душа, преступник, изверг злобы,
Исчезнут все как тень — и всем один конец:
На всех грозится смерть, для всех отверсты гробы.
Для тигра, агницы сей луг равно цветет,
Равно питает их. Несчастных притеснитель
Покоится в земле, как бедных утешитель;
На хладном гробе их единый мох растет.
Гордися славою, великими делами
И памятники строй: что пользы? ты забыт,
Как скоро нет тебя, народом и друзьями;
Могилы твоея никто не посетит.
Как жизнь для смертного мятежна!
И мы еще желаем жить!
Как власть и слава ненадежна!
И мы хотим мечтам служить,
Любить, чего любить не должно,
Искать, чего найти не можно!
Несчастный, слабый человек!
Ты жизнь проводишь в огорченьи
И кончишь дни свои в мученьи.
Ах! лучше не родиться ввек,
Чем в жизни каждый миг терзаться
И смерти каждый миг бояться!
Ничтожество! ты благо нам;
Ты лучше капли наслаждений
И моря страшных огорчений;
Ты друг чувствительным сердцам,
Всегда надеждой обольщенным,
Всегда тоскою изнуренным!
Что нас за гробом ждет, не знает и мудрец.
Могила, тление всему ли есть конец?
Угаснет ли душа с разрушенным покровом,
На небо ль воспарив, жить будет в теле новом?
Сей тайны из людей никто не разрешил.
И червя произвел творец непостижимый;
Животные и мы его рукой хранимы;
Им так же, как и нам, он чувство сообщил.
Подобно нам, они родятся, умирают.
Где будет их душа? где будет и твоя,
О бренный человек? В них чувства исчезают,
Исчезнут и во мне, увы! что ж буду я?
Но кто из смертных рассуждает?
Скупец богатство собирает,
Как будто ввек ему здесь жить;
Пловцы сражаются с волнами,—
Зачем? чтоб Тирскими коврами
Глаза роскошного прельстить.
Пред мощным слабость трепетала;
Он гром держал в своих руках:
Чело скрывая в облаках,
Гремел, разил — земля пылала —
Но меркнет свет в его очах,
И бог земный... падет во прах.
Как розы юные прелестны!
И как прелестна красота!
Но что же есть она? мечта,
Темнеет цвет ее небесный,
Минута — и прекрасной нет!
Вздохнув, любовник прочь идет.
Так всё проходит здесь — и скоро глас приятный
Умолкнет навсегда для слуха моего;
Свирели, звуки арф ему не будут внятны;
Застынет в жилах кровь от хлада своего.
Исчезнут для меня все прелести земные;
Ливанское вино престанет вкусу льстить;
Преклонится от лет слабеющая выя,
И томною ногой я должен в гроб ступить.
Подруги нежные, которых ласки были
Блаженством дней моих! простите навсегда!
Уже судьбы меня с любовью разлучили;
Весна не расцветет для старца никогда.
А ты, о юноша прелестный!
Спеши цветы весною рвать
И время жизни, дар небесный,
Умей в забавах провождать;
Забава есть твоя стихия;
Улыбка красит дни младые.
За чашей светлого вина
Беседуй с умными мужами;
Когда же тихая луна
Явится на небе с звездами,
Спеши к возлюбленной своей —
Забудь... на время мудрость с ней.
Люби!.. но будь во всем умерен;
Пол нежный часто нам неверен;
Любя, умей и разлюбить.
Привычки, склонности и страсти
У мудрых должны быть во власти:
Не мудрым цепи их носить.
Нам всё употреблять для счастия возможно,
Во зло употреблять не должно ничего;
Спокойно разбирай, что истинно, что ложно:
Спокойствие души зависит от сего.
Сам бог тебе велит приятным наслаждаться,
Но помнить своего великого творца:
Он нежный вам отец, о нежные сердца!
Как сладостно ему во всем повиноваться!
Как сладостно пред ним и плакать и вздыхать!
Он любит в горести несчастных утешать,
И солнечным лучом их слезы осушает,
Прохладным ветерком их сердце освежает.
Не будь ни в чем излишне строг;
Щади безумцев горделивых,
Щади невежд самолюбивых;
Без гнева обличай порок:
Добро всегда собой прекрасно,
А зло и гнусно и ужасно.
Прощая слабости другим,
Ты будешь слабыми любим,
Любовь же есть святой учитель.
И кто не падал никогда?
Мудрец, народов просветитель,
Бывал ли мудр и тверд всегда?
В каких странах благословенных
Сияет вечно солнца луч
И где не видим бурных туч,
Огнями молний воспаленных?
Ах! самый лучший из людей
Бывал игралищем страстей.
Не только для благих, будь добр и для коварных,
Подобно как творец на всех дары лиет.
Прекрасно другом быть сердец неблагодарных!
Награды никогда великий муж не ждет.
Награда для него есть совесть, дух покойный.
(Безумие и злость всегда враги уму:
Внимания его их стрелы недостойны;
Он ими не язвим: премудрость щит ему.)
Сияют перед ним бессмертия светилы;
Божественный огонь блестит в его очах.
Ему не страшен вид отверстыя могилы:
Он телом на земле, но сердцем в небесах.</text><name>Опытная Соломонова мудрость</name><date_to>1796</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1837</date_from><text>Не смейся над моей пророческой тоскою;
Я знал: удар судьбы меня не обойдет;
Я знал, что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет;
Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
Мне в мире не найти; настанет час кровавый,
И я паду, и хитрая вражда
С улыбкой очернит мой недоцветший гений;
И я погибну без следа
Моих надежд, моих мучений,
Но я без страха жду довременный конец.
Давно пора мне мир увидеть новый;
Пускай толпа растопчет мой венец:
Венец певца, венец терновый!..
Пускай! я им не дорожил.</text><name>Не смейся над моей пророческой тоскою...</name><date_to>1837</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1916</date_from><text>Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.
Гремя опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то.
Пыхтел пассажирский. И, где-то от этого
Шарахаясь, падали призраки пихты.
Коптивший рассвет был снотворным. Не иначе:
Он им был подсыпан - заводам и горам -
Лесным печником, злоязычным Горынычем,
Как опий попутчику опытным вором.
Очнулись в огне. С горизонта пунцового
На лыжах спускались к лесам азиатцы,
Лизали подошвы и соснам подсовывали
Короны и звали на царство венчаться.
И сосны, повстав и храня иерархию
Мохнатых монархов, вступали
На устланный наста оранжевым бархатом
Покров из камки и сусали.</text><name>Урал впервые</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Коган</author><date_from>1934</date_from><text>Весна моя!
Ты снова плещешь в лужах,
И вновь Москва расцвечена
Тобою в желть мимоз!
И я, как каждый год,
Немножечко простужен,
И воробьи, как каждый год,
Исследуют навоз.
Весна моя!
И снова звон орлянки,
И снова ребятня
«Стыкается», любя.
Весна моя!
Веселая смуглянка,
Я, кажется, до одури
Влюблен в тебя.</text><name>Весна моя!</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1919</date_from><text>Гибель близка человечьей породы,
Зевс поднимается пылью на них,
Рухнут с уступов шумящие воды,
Выступят воды из трещин земных.
Смерти средь воя, и свиста, и стона
Не избежит ни один человек,
Кроме того, кто из крепкого клена
Под время выспросит верный ковчег.
* Из неоконченного рассказа "Девка ли он"</text><name>Гибель близка человечьей породы...</name><date_to>1921</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Капнист</author><date_from>1788</date_from><text>Уже со тьмою нощи
Простерлась тишина.
Выходит из-за рощи
Печальная луна.
Я лиру томно строю
Петь скорбь, объявшу дух.
Приди грустить со мною,
Луна, печальных друг!
У хладной сей могилы,
Под тенью древ густых
Услышь мой вопль унылый
И вздохов стон моих.
Здесь Юлии любезной
Прах милый погребен.
Я лить над ним ток слезный
Навеки осужден.
Подобно розе нежной,
Ты, Юлия! цвела.
Ты в жизни сей мятежной
Мне друг, мне всё была.
Теперь, тебя теряя,
Осталось жижнь скончать
Иль, скорбью грудь терзая,
Всечасно умирать.
Но песни сей плачевной
Прервать я должен стон:
Слезами омоченной
Немеет лиры звон.
Безмолвною тоскою
Сильняй теснится дух:
Приди ж грустить со мною,
Луна, печальных друг!</text><name>На смерть Юлии</name><date_to>1792</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Маяковский</author><date_from>1925</date_from><text>Испанский камень
слепящ и бел,
а стены —
зубьями пил.
Пароход
до двенадцати
уголь ел
и пресную воду пил.
Повел
пароход
окованным носом
и в час,
сопя,
вобрал якоря
и понесся.
Европа
скрылась, мельчась.
Бегут
по бортам
водяные глыбы,
огромные,
как года.
Надо мною птицы,
подо мною рыбы,
а кругом —
вода.
Недели
грудью своей атлетической —
то работяга,
то в стельку пьян —
вздыхает
и гремит
Атлантический
океан.
«Мне бы, братцы,
к Сахаре подобраться...
Развернись и плюнь —
пароход внизу.
Хочу топлю,
хочу везу.
Выходи сухой —
сварю ухой.
Людей не надо нам —
малы к обеду.
Не трону...
ладно...
пускай едут...»
Волны
будоражить мастера:
детство выплеснут;
другому —
голос милой.
Ну, а мне б
опять
знамена простирать!
Вон —
пошло,
затарахтело,
загромило!
И снова
вода
присмирела сквозная,
и нет
никаких сомнений ни в ком.
И вдруг,
откуда-то —
черт его знает!—
встает
из глубин
воднячий Ревком.
И гвардия капель —
воды партизаны —
взбираются
ввысь
с океанского рва,
до неба метнутся
и падают заново,
порфиру пены в клочки изодрав.
И снова
спаялись воды в одно,
волне
повелев
разбурлиться вождем.
И прет волнища
с-под тучи
на дно —
приказы
и лозунги
сыплет дождем.
И волны
клянутся
всеводному Цику
оружие бурь
до победы не класть.
И вот победили —
экватору в циркуль
Советов-капель бескрайняя власть.
Последних волн небольшие митинги
шумят
о чем-то
в возвышенном стиле.
И вот
океан
улыбнулся умытенький
и замер
на время
в покое и в штиле.
Смотрю за перила.
Старайтесь, приятели!
Под трапом,
нависшим
ажурным мостком,
при океанском предприятии
потеет
над чем-то
волновий местком.
И под водой
деловито и тихо
дворцом
растет
кораллов плетенка,
чтоб легше жилось
трудовой китихе
с рабочим китом
и дошкольным китенком.
Уже
и луну
положили дорожкой.
Хоть прямо
на пузе,
как по суху, лазь.
Но враг не сунется —
в небо
сторожко
глядит,
не сморгнув,
Атлантический глаз.
То стынешь
в блеске лунного лака,
то стонешь,
облитый пеною ран.
Смотрю,
смотрю —
и всегда одинаков,
любим,
близок мне океан.
Вовек
твой грохот
удержит ухо.
В глаза
тебя
опрокинуть рад.
По шири,
по делу,
по крови,
по духу —
моей революции
старший брат.</text><name>Атлантический океан</name><date_to>1925</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Лебедев-Кумач</author><date_from>1934</date_from><text>(Монолог зарубежной работницы)
Отца все нет, а скоро ночь...
Гудит метель в трубе холодной.
Спи крепко, маленькая дочь,
Спи, птенчик мой, всегда голодный.
Отец опять пустой придет
И скажет, что ты лишний рот.
Ах, рот твой бледненький так мал,
Так грустны глаз большие вишни...
Какой палач там приказал
Отцу считать твой ротик лишним?
Ведь папка нас любил всегда...
Проклятый голод и нужда!
Не знаешь ты, как трудно мне,
Всегда усталой от заботы,
Хорошей мамой быть в стране
Где нет ни хлеба, ни работы!
Быть может, я плохая мать,-
Но где ж мне сил для ласки взять?
На полках хлеб и пирожки,
В витринах шубки и игрушки,
А я сжимаю кулаки,
И нет в кармане ни полушки.
И вместо пряников и книг
Несу тебе я боль и крик!
И, гладя голову твою,
Я чувствую глухую горечь:
Что, если ты судьбу мою
Во всем безрадостно повторишь
И будешь нынче и потом
Всегда голодным, лишним ртом?
Иль, может быть, ты детский рот
Намажешь краской ярко-красной,
Чтоб стать игрушкой для господ,
Нарядной, жалкой и несчастной?
Нет, нет, мой птенчик! Никогда!
Уж лучше голод и нужда!
Ты засмеялась... Этот смех
Мне говорит, что есть на свете
Страна, где труд и хлеб - для всех,
Где радостно смеются дети.
Постой, родная,- и для нас
Засветит солнца яркий глаз!
Что толку брызгать солью слез
На корку, данную судьбою!
Обед не сделаешь из грез,
Бороться будем мы с тобою.
Ты будешь умной, смелой, злой,
Чтоб крикнуть вовремя: "Долой!"
Я выйду с армией подруг,
И вы пойдете вместе с нами.
И взмахом наших женских рук
Мы вас подымем, точно знамя.
И хлопнут тысячи дверей
В квартирах жен и матерей!
Спи крепко, маленькая дочь,
Закрой пушистые ресницы.
Пускай тебе сквозь мрак и ночь
Страна веселая приснится,
Где звонки крики: "Будь готов!",
Где нет нужды и лишних ртов.</text><name>Лишние рты</name><date_to>1934</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from></date_from><text>Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.</text><name>ИЗ ГЕТЕ</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Блок</author><date_from>1910</date_from><text>Черный ворон в сумраке снежном,
Черный бархат на смуглых плечах.
Томный голос пением нежным
Мне поет о южных ночах.
В легком сердце - страсть и беспечность,
Словно с моря мне подан знак.
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.
Снежный ветер, твое дыханье,
Опьяненные губы мои...
Валентина, звезда, мечтанье!
Как поют твои соловьи...
Страшный мир! Он для сердца тесен!
В нем - твоих поцелуев бред,
Темный морок цыганских песен,
Торопливый полет комет!</text><name>Черный ворон в сумраке снежном...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1907</date_from><text>Следом за Синдбадом-Мореходом
В чуждых странах я сбирал червонцы
И блуждал по незнакомым водам,
Где, дробясь, пылали блики солнца.
Сколько раз я думал о Синдбаде
И в душе лелеял мысли те же...
Было сладко грезить о Багдаде,
Проходя у чуждых побережий.
Но орел, чьи перья - красный пламень,
Что носил богатого Синдбада,
Поднял и швырнул меня на камень,
Где морская веяла прохлада.
Пусть халат мой залит свежей кровью,-
В сердце гибель загорелась снами.
Я - как мальчик, схваченный любовью
К девушке, окутанной шелками.
Тишина над дальним кругозором,
В мыслях праздник светлого бессилья,
И орел, моим смущенным взором,
Отлетая, распускает крылья.</text><name>Орел Синдбада</name><date_to>1907</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Тургенев</author><date_from>1878</date_from><text>Сон
Мне снилось: я шел по широкой, голой степи, усеянной крупными, угловатыми камнями, под черным, низким небом.
Между камнями вилась тропинка... Я шел по ней, не зная сам, куда и зачем...
Вдруг передо мною на узкой черте тропинки появилось нечто вроде тонкого облачка... Я начал взглядываться: облачко стало женщиной, стройной и высокой, в белом платье, с узким светлым поясом вокруг стана... Она спешила прочь от меня проворными шагами.
Я не видел ее лица, не видел даже ее волос: их закрывала волнистая ткань; но все сердце мое устремилось вслед за нею. Она казалась мне прекрасной, дорогой и милой... Я непременно хотел догнать ее, хотел заглянуть в ее лицо... в ее глаза... О да! Я хотел увидеть, я должен был увидеть эти глаза.
Однако, как я ни спешил, она двигалась еще проворнее меня, и я не мог ее настигнуть.
Но вот поперек тропинки показался плоский, широкий камень... Он преграждал ей дорогу. Женщина остановилась перед ним... и я подбежал, дрожа от радости и ожидания, не без страха.
Я ничего не промолвил... Но она тихо обернулась ко мне...
И я все-таки не увидал ее глаз. Они были закрыты.
Лицо ее было белое... белое, как ее одежда; обнаженные руки висели недвижно. Она вся словно окаменела; всем телом своим, каждою чертою лица своего эта женщина походила на мраморную статую.
Медленно, не сгибаясь ни одним членом, отклонялась она назад и опустилась на ту плоскую плиту. И вот уже я лежу с ней рядом, лежу на спине, вытянутый весь, как надгробное изваяние, руки мои сложены молитвенно на груди, и чувствую я, что окаменел я тоже.
Прошло несколько мгновений... Женщина вдруг приподнялась и пошла прочь.
Я хотел броситься за нею, но я не мог пошевельнуться, не мог разжать сложенных рук и только глядел ей вслед, с тоской несказанной.
Тогда она внезапно обернулась, и я увидел светлые, лучистые глаза на живом подвижном лице. Она устремила их на меня и засмеялась одними устами... без звука. Встань, мол, и приди ко мне!
Но я все не мог пошевельнуться.
Тогда она засмеялась еще раз и быстро удалилась, весело покачивая головою, на которой вдруг ярко заалел венок из маленьких роз.
А я остался неподвижен и нем на могильной моей плите.</text><name>Встреча</name><date_to>1878</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1967</date_from><text>Профессионалам -
зарплата навалом,-
Плевать, что на лед они зубы плюют.
Им платят деньжищи -
огромные тыщи,-
И даже за проигрыш, и за ничью.
Игрок хитер - пусть
берет на корпус,
Бьет в зуб ногой и - ни в зуб ногой,-
А сам в итоге
калечит ноги -
И вместо клюшки идет с клюкой.
Профессионалам,
отчаянным малым,
Игра - лотерея,- кому повезет.
Играют с партнером -
как бык с матадором,-
Хоть, кажется, принято наоборот.
Как будто мертвый,
лежит партнер твой,-
И ладно, черт с ним - пускай лежит.
Не оплошай, бык,
бог хочет шайбы,
Бог на трибуне - он не простит!
Профессионалам
судья криминалом
Ни бокс не считает, ни злой мордобой,-
И с ними лет двадцать
кто мог потягаться -
Как школьнику драться с отборной шпаной?
Но вот недавно
их козырь главный -
Уже не козырь, а так- пустяк,-
И их оружьем
теперь не хуже
Их бьют, к тому же - на скоростях.
Профессионалы
в своем Монреале
Пускай разбивают друг другу носы,-
Но их представитель
(хотите - спросите!)
Недавно заклеен был в две полосы.
Сперва распластан,
а после - пластырь...
А ихний пастор - ну как назло! -
Он перед боем
знал, что слабо им,-
Молились строем - не помогло.
Профессионалам
по разным каналам -
То много, то мало - на банковский счет,-
А наши ребята
за ту же зарплату
Уже пятикратно уходят вперед!
Пусть в высшей лиге
плетут интриги
И пусть канадским зовут хоккей -
За нами слово,-
до встречи снова!
А футболисты - до лучших дней...</text><name>Профессионалы</name><date_to>1967</date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Кедрин</author><date_from>1938</date_from><text>Экой снег какой глубокий!
Лошадь дышит горячо.
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.
Пруд окован крепкой бронью,
И уходят от воды
Вправо - крестики вороньи,
Влево - заячьи следы.
Гнется кустик на опушке,
Блещут звезды, мерзнет лес,
Тут снимал перчатки Пушкин
И крутил усы Дантес.
Раздается на полянке
Волчьих свадеб дальний вой.
Мы летим в ковровых санках
По дороге столбовой.
Ускакали с черноокой
И - одни... Чего ж еще?
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.
Неужели на гулянку
С колокольцем под дугой
Понесется в тех же санках
Завтра кто-нибудь другой?
И усы ладонью тронет,
И увидит у воды
Те же крестики вороньи,
Те же заячьи следы?
На березах грачьи гнезда
Да сорочьи терема?..
Те же волки, те же звезды,
Та же русская зима!
На погост он мельком глянет,
Где ограды да кресты.
Мельком глянет, нас помянет:
Жили-были я да ты!..
И прижмется к черноокой,
И задышит горячо.
Глянет месяц одинокий
Через левое плечо.</text><name>Зимнее</name><date_to>1938</date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Вознесенский</author><date_from></date_from><text>(Стихи для детей)
Человек бежит песчаный
по дороженьке печальной.
На плечах красиво сшита
майка в дырочках, как сито.
Не беги, теряя вес,
можешь высыпаться весь!
Но не слышит человек,
продолжает быстрый бег.
Подбегает он к Москве —
остается ЧЕЛОВЕ...
Губы радостно свело —
остается лишь ЧЕЛО...
Майка виснет на плече —
от него осталось ЧЕ...
. . . . . . . . . . . . . .
Человечка нет печального.
Есть дороженька песчаная...</text><name>Песчаный человечек</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Фридрих Шиллер</author><date_from>1795</date_from><text>По одной картине.
Бог лучезарный, спустись! жаждут долины
Вновь освежиться росой, люди томятся,
Медлят усталые кони,-
Спустись в золотой колеснице!
Кто, посмотри, там манит из светлого моря
Милой улыбкой тебя! узнало ли сердце?
Кони помчались быстрее:
Манит Фетида тебя.
Быстро в объятия к ней, вожжи покинув,
Спрянул возничий; Эрот держит за уздцы;
Будто вкопаны, кони
Пьют прохладную влагу.
Ночь по своду небес, прохладою вея,
Легкой стопою идет с подругой-любовью.
Люди, покойтесь, любите:
Феб влюбленный почил.
Пер. А.Фета.</text><name>Вечер</name><date_to>1795</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from></date_from><text>Есть агница в базальтовой темнице
Твоей божницы. Жрец! Настанет срок —
С секирой переглянется восток,—
И белая поникнет в багрянице.
Крылатый конь и лань тебя, пророк,
В зарницах снов влекут на колеснице:
Поникнет лань, когда «Лети!» вознице
Бичами вихря взвизгнет в уши Рок.
Елей любви и желчь свершений черных
Смесив в сосудах избранных сердец,
Бог две души вдохнул противоборных —
В тебя, пророк,— в тебя, покорный жрец!
Одна влечет, другая не дерзает:
Цветы лугов, приникнув, лобызает.</text><name>Жертва агнчая</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1911</date_from><text>Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь — уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.
Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую, —
Смерть придет поцеловать.
Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?</text><name>Сердце к сердцу не приковано...</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Юлия Друнина</author><date_from></date_from><text>Мы стояли у Москвы-реки,
Теплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки
На меня ты странно посмотрел -
Так порою на чужих глядят.
Посмотрел и улыбнулся мне:
- Ну, какой же из тебя солдат?
Как была ты, право, на войне?
Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Понимаешь, просто не могу
Я тебя представить в сапогах!..
Я же вечер вспомнила другой:
Минометы били, падал снег.
И сказал мне тихо дорогой,
На тебя похожий человек:
- Вот, лежим и мерзнем на снегу,
Будто и не жили в городах...
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках!..</text><name>Два вечера</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рабиндранат Тагор</author><date_from></date_from><text>О ночь, одинокая ночь!
Под необъятным небом
Сидишь ты и что-то шепчешь.
Глядя в лицо вселенной,
Волосы расплела,
Ласкова и смугла...
Что ты поешь, о ночь?
Снова слышу твой клич.
Но песен твоих доныне
Я не могу постичь.
Дух мой тобой вознесен,
Взоры туманит сон.
И кто-то в глуши души моей
Песню твою поет, о любимая.
Голосом легким твоим
Вместе с тобой поет,
Словно родной твой брат
Заблудился в душе, одинок,
И тревожно ищет дорог.
Он гимны отчизны твоей поет
И ждет ответа.
И, дождавшись, навстречу идет...
Будто беглые звуки эти
Будят память о ком-то былом,
Будто смеялся он здесь, и плакал,
И звал кого-то в звездный свой дом.
Снова он хочет сюда прийти -
И не может найти пути...
Сколько ласковых полуслов и стыдливых
полуулыбок,
Старых песен и вздохов души,
Сколько нежных надежд и бесед любви,
Сколько звезд, сколько слез в тиши,
О ночь, он тебе дарил
И во тьме твоей схоронил!..
И плывут эти звуки и звезды,
Как миры, обращенные в прах,
В бесконечных твоих морях.
И когда на твоем берегу я сижу одинок,
Окружают песни и звезды меня,
Жизнь меня обнимает,
И, усмешкой маня,
Уплывает вперед,
И цветет, и тает вдали, и зовет...
Ночь, я нынче пришел опять,
Чтобы в очи твои глядеть,
Я хочу для тебя молчать
И хочу для тебя петь.
Там, где прежние песни мои, и мой
потерянный смех,
И мечтаний забытых рой,
Сохрани мои песни, ночь,
И гробницу для них построй.
Ночь, я вновь для тебя пою,
Знаю, ночь, я любовь твою.
Песнь укрой от пристальной злобы,
Схорони в заветном краю...
Будет медленно падать роса,
Будут мерно вздыхать леса.
Тишина, подпершись рукою,
Осторожно придет туда...
Лишь порою, скользнув слезою,
Упадет на гробницу звезда.
Перевод Д. Голубкова</text><name>Ночь</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Я стою у открытой двери,
я прощаюсь, я ухожу.
Ни во что уже не поверю,—
все равно
напиши,
прошу!
Чтоб не мучиться поздней жалостью,
от которой спасенья нет,
напиши мне письмо, пожалуйста,
вперед на тысячу лет.
Не на будущее,
так за прошлое,
за упокой души,
напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла. Напиши!</text><name>Я стою у открытой двери...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Дмитрий Сухарев</author><date_from></date_from><text>Известно ль вам, что значит - жечь
Стихи, когда выходит желчь
И горкнет полость ротовая?
В такой беде играет роль
Не поэтическая боль,
А боль животная, живая.
Сжигает птицу птицелов -
Гори, прозренье! Сколько слов
Безвестно в пламени ослепло?
Известно ль вам, как стоек дым
Стиха - и как непоправим
Набросок в состоянье пепла?
Горят не рукописи - мы
Палим собой давильню тьмы,
Себя горючим обливая.
И боль, которой мы живем,
Не поэтический прием,
Она - живая.</text><name>Известно ль вам, что значит - жечь...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from>1933</date_from><text>Ты помнишь коридорчик узенький
В кустах смородинных?..
С тех пор мечте ты стала музыкой,
Чудесной родиной.
Ты жизнию и смертью стала мне —
Такая хрупкая —
И ты истаяла, усталая,
Моя голубка!..
Прости, что я, как гость непрошеный,
Тебя не радую,
Что я сама под страстной ношею
Под этой падаю.
О, эта грусть неутолимая!
Ей нету имени...
Прости, что я люблю, любимая,
Прости, прости меня!</text><name>Ты помнишь коридорчик узенький...</name><date_to>1933</date_to></item><item><themes><item>О дружбе</item></themes><author>Всеволод Рождественский</author><date_from>1919</date_from><text>Друг, Вы слышите, друг, как тяжелое сердце мое,
Словно загнанный пес, мокрой шерстью порывисто дышит.
Мы молчим, а мороз всё крепчает, а руки как лед.
И в бездонном окне только звезды да синие крыши.
Там медведицей белой встает, колыхаясь, луна.
Далеко за становьем бегут прошуршавшие лыжи,
И, должно быть, вот так же у синего в звездах окна
Кто-нибудь о России подумал в прозрачном Париже.
Больше нет у них дома, и долго бродить им в снегу,
Умирать у костров да в бреду говорить про разлуку.
Я смотрю Вам в глаза, я сказать ничего не могу,
И горячее сердце кладу в Вашу бедную руку.</text><name>Друг, Вы слышите, друг...</name><date_to>1919</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from>1922</date_from><text>Ночного гостя не застанешь...
Спи и проспи навек
В испытаннейшем из пристанищ
Сей невозможный свет.
Но если — не сочти, что дразнит
Слух!— любящая — чуть
Отклонится, но если навзрыд
Ночь и кифарой — грудь...
То мой любовник лавролобый
Поворотил коней
С ристалища. То ревность Бога
К любимице своей.</text><name>Ночного гостя не застанешь...</name><date_to>1922</date_to></item><item><themes></themes><author>Афанасий Фет</author><date_from>1862</date_from><text>Чем тоске, и не знаю, помочь;
Грудь прохлады свежительной ищет,
Окна настежь, уснуть мне невмочь,
А в саду над ручьем во всю ночь
Соловей разливается-свищет.
Стройный тополь стоит под окном,
Листья в воздухе все онемели.
Точно думы всё те же и в нем,
Точно судит меня он с певцом,—
Не проронит ни вздоха, ни трели.
На заре только клонит ко сну,
Но лишь яркий багрянец замечу —
Разгорюсь — и опять не усну.
Знать, в последний встречаю весну
И тебя на земле уж не встречу.</text><name>Чем тоске, и не знаю, помочь...</name><date_to>1862</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Рюрик Ивнев</author><date_from>1940</date_from><text>Перелистай страницы жизни
И вслух прочти одну из них.
Что в них найдешь ты? Отзвук тризны
Иль кровью напоенный стих?
Иль на Камчатке берег дальний
Почти невидимой реки,
Иль уголок наемной спальни
В гостинице вблизи Оки?
Иль в грусти что-нибудь такое,
О чем не хочешь прочитать,
Иль сад, пронизанный левкоем,
И всепрощающую мать.
Прочти же мне одну страницу,
Где есть и нежность, и любовь,
Чтоб сам себе я мог присниться
Таким, как был когда-то, вновь.
Чтоб мой сердечный лед растаял
От неуемного огня
И чтобы птиц весенних стая
Ласкала песнями меня.</text><name>Перелистай страницы жизни...</name><date_to>1940</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1826</date_from><text>Мы оба в дальний путь летим, товарищ мой,
Туда, где бой кипит, где русский штык бушует,
Но о тебе любовь горюет...
Счастливец! о тебе - я видел сам - тоской
Заныли... влажный взор стремился за тобой;
А обо мне хотя б вздохнули,
Хотя б в окошечко взглянули,
Как я на тройке проскакал
И, позабыв покой и негу,
В курьерску завалясь телегу,
Гусарские усы слезами обливал.</text><name>Товарищу 1812 года, на пути в армию</name><date_to>1826</date_to></item><item><themes></themes><author>Булат Окуджава</author><date_from></date_from><text>Вот ноты звонкие органа
то порознь вступают, то вдвоем,
и шелковые петельки аркана
на горле стягиваются моем.
И музыка передо мной танцует гибко,
и оживает все до самых мелочей:
пылинки виноватая улыбка
так красит глубину ее очей!
Ночной комар, как офицер гусарский, тонок,
и женщина какая-то стоит,
прижав к груди стихов каких-то томик,
и на колени падает старик,
и каждый жест велик, как расстоянье,
и веточка умершая жива, жива...
И стыдно мне за мелкие мои старанья
и за непоправимые слова.
...Вот сила музыки. Едва ли
поспоришь с ней бездумно и легко,
как будто трубы медные зазвали
куда-то горячо и далеко...
И музыки стремительное тело
плывет, кричит неведомо кому:
"Куда вы все?! Да разве в этом дело?!"
А в чем оно? Зачем оно? К чему?!!
...Вот черт, как ничего еще не надоело!</text><name>Музыка</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1851</date_from><text>Как весел грохот летних бурь,
Когда, взметая прах летучий,
Гроза, нахлынувшая тучей,
Смутит небесную лазурь
И опрометчиво-безумно
Вдруг на дубраву набежит,
И вся дубрава задрожит
Широколиственно и шумно!..
Как под незримою пятой,
Лесные гнутся исполины;
Тревожно ропщут их вершины,
Как совещаясь меж собой, -
И сквозь внезапную тревогу
Немолчно слышен птичий свист,
И кой-где первый желтый лист,
Крутясь, слетает на дорогу...</text><name>Как весел грохот летних бурь...</name><date_to>1851</date_to></item><item><themes></themes><author>Владислав Ходасевич</author><date_from>1928</date_from><text>(Сонет)
Лоб -
Мел.
Бел
Гроб.
Спел
Поп.
Сноп
Стрел -
День
Свят!
Склеп
Слеп.
Тень -
В ад!</text><name>Похороны</name><date_to>1928</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Семен Кирсанов</author><date_from></date_from><text>Это было написано начерно,
а потом уже переиначено
(поре-и, пере-на, пере-че, пере-но...) -
перечеркнуто и, как пятно, сведено;
это было - как мучаться начато,
за мгновенье - как судорогой сведено,
а потом
переписано заново, начисто
и к чему-то неглавному сведено.
Это было написано начерно,
где все больше, чем начисто, значило.
Черновик—это словно знакомство случайное,
неоткрытое слово на "нео",
когда вдруг начинается необычайное:
нео-день, нео-жизнь, нео-мир, нео-мы,
неожиданность встречи перед дверьми
незнакомых — Джульетты с Ромео.
Вдруг -
кончается будничность!
Начинается будущность
новых глаз, новых губ, новых рук, новых встреч,
вдруг губам возвращается нежность и речь,
сердцу — биться способность.
как новая область
вдруг открывшейся жизни самой,
вдруг не нужно по делу, не нужно домой,
вдруг конец отмиранию и остыванию,
нужно только, любви покоряясь самой,
удивляться всеобщему существованию
и держать
и сжимать эту встречу в руках,
все дела посторонние выронив...
Это было написано все на листках,
рваных, разных размеров, откуда-то вырванных.
Отчего же так гладко в чистовике,
так подогнано все и подобрано,
так уложено ровно в остывшей строке,
после правки и чтенья подробного?
И когда я заканчивал буквы стирать
для полнейшего правдоподобия -
начинал, начинал, начинал он терять
все свое, всее мое, все оссбое,
умирала моя черновая тетрадь,
умирала небрежная правда помарок,
мир. который был так неожидан и ярок
и который увидеть сумели бы вы,
в этом сам я повинен, в словах не пришедших,
это было как встреча
двух - мимо прошедших,
как любовь, отвернувшаяся от любви.</text><name>Черновик</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Пастернак</author><date_from>1949</date_from><text>Чуть ночь, мой демон тут как тут,
За прошлое моя расплата.
Придут и сердце мне сосут
Воспоминания разврата,
Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой
И улицей был мой приют.
Осталось несколько минут,
И тишь наступит гробовая.
Но, раньше чем они пройдут,
Я жизнь свою, дойдя до края,
Как алавастровый сосуд,
Перед тобою разбиваю.
О, где бы я теперь была,
Учитель мой и мой Спаситель,
Когда б ночами у стола
Меня бы вечность не ждала,
Как новый, в сети ремесла
Мной завлеченный посетитель.
Но объясни, что значит грех,
И смерть, и ад, и пламень серный,
Когда я на глазах у всех
С тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной.
Когда твои стопы, Исус,
Оперши о свои колени,
Я, может, обнимать учусь
Креста четырехгранный брус
И, чувств лишаясь, к телу рвусь,
Тебя готовя к погребенью.
У людей пред праздником уборка.
В стороне от этой толчеи
Обмываю миром из ведерка
Я стопы пречистые твои.
Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего не вижу из-за слез.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся волос.
Ноги я твои в подол уперла,
Их слезами облила, Исус,
Ниткой бус их обмотала с горла,
В волосы зарыла, как в бурнус.
Будущее вижу так подробно,
Словно ты его остановил.
Я сейчас предсказывать способна
Вещим ясновиденьем сивилл.
Завтра упадет завеса в храме,
Мы в кружок собьемся в стороне,
И земля качнется под ногами,
Может быть, из жалости ко мне.
Перестроятся ряды конвоя,
И начнется всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест.
Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.
Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?
Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до воскресенья дорасту.</text><name>Магдалина</name><date_to>1949</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1902</date_from><text>Средь гор глухих я встретил пастуха,
Трубившего в альпийский длинный рог.
Приятно песнь его лилась; но, зычный,
Был лишь орудьем рог, дабы в горах
Пленительное эхо пробуждать.
И всякий раз, когда пережидал
Его пастух, извлекши мало звуков,
Оно носилось меж теснин таким
Неизреченно-сладостным созвучьем,
Что мнилося: незримый духов хор,
На неземных орудьях, переводит
Наречием небес язык земли.
И думал я: "О гений! Как сей рог,
Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах
Будить иную песнь. Блажен, кто слышит".
И из-за гор звучал отзывный глас:
"Природа - символ, как сей рог. Она
Звучит для отзвука; и отзвук - бог.
Блажен, кто слышит песнь и слышит отзвук".</text><name>Альпийский рог</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes></themes><author>Аполлон Григорьев</author><date_from>1844</date_from><text>Восстань, о боже!- не для них,
Рабов греха, жрецов кумира,
Но для отпадших и больных,
Томимых жаждой чад твоих,-
Восстань, восстань, спаситель мира!
Искать тебя пошли они
Путем страдания и жажды...
Как ты лима савахвани
Они взывали не однажды,
И так же видели они
Твой дом, наполненный купцами,
И гордо встали - и одни
Вооружилися бичами...</text><name>Воззвание</name><date_to>1844</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1973</date_from><text>Ох, проявите интерес к моей персоне!
Вы, в общем, сами - тоже форменная соня,
Без задних ног уснете - ну-ка, добудись,-
Но здесь сплю я - не в свои сони не садись!</text><name>Песня Ореховой Сони</name><date_to>1973</date_to></item><item><themes></themes><author>Борис Слуцкий</author><date_from></date_from><text>Ожидаемые перемены
околачиваются у ворот.
Отрицательные примеры
вдохновляют наоборот.
Предает читателей книга,
и добро недостойно зла.
В ожидании скорого сдвига
жизнь — как есть напролет — прошла.
Пересчета и перемера
ветер
не завывает в ушах.
И немедленное, помедля
сделать шаг,
не делает шаг.</text><name>Ожидаемые перемены околачиваются у ворот...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Ваншенкин</author><date_from>1948</date_from><text>В сплошной осенней темноте,
Когда густая ночь, как сажа,
Я разберусь в любой черте
Давно знакомого пейзажа.
На полустанке поезд ждет,
Чтоб увезти меня далеко.
Темно. Но скоро рассветет,
И с первым солнечным потоком
На горизонте лес всплывет
Пилой с неровными зубами.
И мой знакомый счетовод
Пойдет с портфелем за грибами.
Гудки разбудят сонный дол,
Туманным скрытый покрывалом.
Вон там мы стукали в футбол
С утра до вечера, бывало.
Я не могу забыть о том,
Как ноги жгла трава сырая.
Как с дряхлым маминым зонтом
Я прыгнул с нашего сарая.
Потом я прыгал много раз,
Зажав кольцо в ладони потной.
Но я хочу, чтоб этот час
Мне записал наш писарь ротный
Началом пройденных дорог,
Началом трудного похода.
Я на дорогах вьюжных дрог
Не только те четыре года.
Я был солдатом с детских лет,
Когда с зонтом влезал на крышу,
Хоть в красный воинский билет
Никто мне этого не впишет.</text><name>В сплошной осенней темноте...</name><date_to>1948</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1950</date_from><text>Небо за пленкой серой.
В травах воды без меры:
Идешь травяной дорожкой,
А сапоги мокры...
Все это значит осень.
Жить бы хотелось очень.
Жить бы, вздохнуть немножко,
Издать петушиный крик.
Дует в лицо мне ветер.
Грудью бы горе встретить
Или его уничтожить.
Или же — под откос.
Ветер остался ветром,
Он затерялся в ветлах,
Он только холод умножил,
Тревогу-тщету принес.
Но все проходит на свете,
И я буду вольным, как ветер,
И больше не буду прикован
К скучной точке одной.
Тогда мне, наверно, осень
Опять понравится очень:
«Муза далеких странствий»,
Листьев полет шальной.</text><name>Небо за пленкой серой...</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Сергей Орлов</author><date_from>1945</date_from><text>А мы такую книгу прочитали...
Не нам о недочитанных жалеть.
В огне багровом потонули дали
И в памяти остались пламенеть.
Кто говорит о песнях недопетых?
Мы жизнь свою, как песню, пронесли.
Пусть нам теперь завидуют поэты:
Мы все сложили в жизни, что могли.
Как самое великое творенье
Пойдет в века, переживет века
Информбюро скупое сообщенье
О путь-дороге нашего полка.</text><name>А мы такую книгу прочитали...</name><date_to>1945</date_to></item><item><themes></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1911</date_from><text>Природа всегда молчалива,
Ее красота в немоте.
И рыжик, и ландыш, и слива
Безмолвно стремятся к мечте.
Их губят то птицы, то черви,
То люди их губят; но злак
Лазурит спокойствие в нерве,
Не зная словесных клоак.
Как жили бы люди красиво,
Какой бы светились мечтой,
Когда бы (скажу для курсива):
Их Бог одарил немотой.
Безмолвие только — стыдливо,
Стыдливость близка Красоте.
Природа всегда молчалива,
И счастье ее — в немоте.
Постой... Что чирикает чижик,
Летящий над зрелым овсом? —
— И слива, и ландыш, и рыжик
Всегда, и везде, и во всем:
И в осах, и в синих стрекозах,
И в реках, и в травах, и в пнях,
И в сочно пасущихся козах,
И в борзо-бегущих конях,
И в зареве грядковых ягод,
И в нимфах заклятых прудов,
И в палитре сияющих радуг,
И в дымных домах городов...
Природа всегда бессловесна,
И звуки ее — не слова.
Деревьям, поверь; неизвестно —
Чем грезит и дышит трава...
Мечтанья алеющих ягод
Неясны пчеле и грибам.
Мгновенье им кажется за год;
Все в мире приходит к гробам.
Я слышу, над зарослью речек,
Где ночь — бирюзы голубей,
Как внемлет ажурный кузнечик
Словам голубых голубей:
«И рыжик, и слива, и ландыш
Безмолвно стремятся к мечте.
Им миг ослепительный дан лишь,
Проходит их жизнь в немоте.
Но слушай! В природе есть громы,
И бури, и штормы, и дождь.
Вторгаются вихри в хоромы
Спокойно мечтающих рощ,
И губят, и душат былинки,
Листву, насекомых, цветы,
Срывая с цветов пелеринки,—
Но мы беззаботны, как ты.
Мы все, будет время, погибнем,—
Закон изменения форм.
Пусть гимну ответствует гимном
Нам злом угрожающий шторм.
Она справедлива — стихия,—
Умрет, что должно умереть.
Налеты ее огневые
Повсюду: и в прошлом, и впредь.
Восславим грозовые вихри:
Миры освежает гроза.
И если б стихии затихли,
Бог, в горе, закрыл бы глаза.
Но помни: Бессмертное — живо!
Стремись к величавой мечте!
Величье всегда молчаливо
И сила его — в немоте!»</text><name>И рыжик, и ландыш, и слива</name><date_to>1911</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Тэффи</author><date_from></date_from><text>Нас окружила мгла могильными стенами,
Сомкнула ночь зловещие уста,
И бледная любовь стояла между нами
В одежде призрачной, туманна и чиста.
Поникли розы, робостью томимы,
Меж брачных мирт чернеющей листвы,
И - шестикрылые земные серафимы -
Молчали лилии, холодны и мертвы,
Нас истомила мгла мучительными снами,
Нам жертвенных костров забрезжили огни...
И проклял ты Ее, стоящую меж нами,
И ты сказал: распни Ее! распни!
К позорному кресту мы Ей прибили руки,
Ты для Нее терновый сплел венец...
И радовали нас Ее земные муки,
И опьянил Ее земной конец!
Но, искупленья чудо совершая,
На землю пала жертвенная кровь...
И вновь воспрянула бессмертная, живая,
Любовь единая, воскресшая любовь!
Раздвинулась небес тяжелая завеса,
И вспыхнули светил златые алтари...
Свершалася для нас таинственная месса
В надмирной высоте негаснущей зари.
Молилася земля, и радостные слезы
Блистали в облаках, блаженны и легки...
И тихо в темный мирт ввиваться стали розы,
Сплетаяся для нас в венчальные венки!
И радость та была прекрасна и желанна,
В Единый Свет сливая дух и плоть...
И лилии вокруг воскликнули: Осанна!
Благословенна Жизнь! Благословен Господь!</text><name>Нас окружила мгла могильными стенами...</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Кондратий Рылеев</author><date_from>1821</date_from><text>Когда от русского меча
Легли моголы в прах, стеная,
Россию бог карать не преставая,
Столь многочисленный, как саранча,
Приказных род в странах ее обширных
Повсюду расселил,
Чтобы сердца сограждан мирных
Он завсегда, как червь, точил...
Кто не слыхал из нас о хищных печенегах,
О лютых половцах иль о татарах злых,
О их неистовых набегах
И о хищеньях их?
Давно ль сей край, где Дон и Сосна протекают
Средь тучных пажитей и бархатных лугов
И их холодными струями напояют,
Был достояньем сих врагов?
Давно ли крымские наездники толпами
Из отческой земли
И старцев, и детей, и жен, тягча цепями,
В Тавриду дальнюю влекли?
Благодаря творцу, Россия покорила
Врагов надменных всех
И лет за несколько со славой отразила
Разбойника славнейшего набег...
Теперь лишь только при наездах
Свирепствуют одни исправники в уездах.</text><name>Из письма к Ф.В.Булгарину (Когда от русского меча...)</name><date_to>1821</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Белла Ахмадулина</author><date_from>1960</date_from><text>Мы соблюдаем правила зимы.
Играем мы, не уступая смеху
и придавая очертанья снегу,
приподнимаем белый снег с земли.
И будто бы предчувствуя беду,
прохожие толпятся у забора,
снедает их тяжелая забота:
а что с тобой имеем мы в виду?
Мы бабу лепим - только и всего.
О, это торжество и удивленье,
когда и высота и удлиненье
зависят от движенья твоего.
Ты говоришь:- Смотри, как я леплю.-
Действительно, как хорошо ты лепишь
и форму от бесформенности лечишь.
Я говорю:- Смотри, как я люблю.
Снег уточняет все свои черты
и слушается нашего приказа.
И вдруг я замечаю, как прекрасно
лицо, что к снегу обращаешь ты.
Проходим мы по белому двору,
прохожих мимо, с выраженьем дерзким.
С лицом таким же пристальным и детским,
любимый мой, всегда играй в игру.
Поддайся его долгому труду,
о моего любимого работа!
Даруй ему удачливость ребенка,
рисующего домик и трубу.</text><name>Декабрь</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1850</date_from><text>В ночи лазурной почивает Рим.
Взошла луна и овладела им,
И спящий град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой...
Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший —
Всё тот же мир, волшебный, но отживший!..</text><name>Рим ночью</name><date_to>1850</date_to></item><item><themes></themes><author>Марина Цветаева</author><date_from></date_from><text>И была у Дон Жуана - шпага,
И была у Дон Жуана - Донна Анна,
Вот и все, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон Жуане.
Но сегодня я была умна:
Ровно в полночь вышла на дорогу.
Кто-то шел со мною в ногу,
Называя имена.
И белел в тумане посох странный...
И была у Дон Жуана - шпага,
- Не было у Дон Жуана - Донны Анны!</text><name>ДОН ЖУАН</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1975</date_from><text>Ты сбежишь от его заклинающих глаз,
Ты отыщешь, куда тебе скрыться.
Но постой! Если ты на других обожглась,
Разве он хулиган, а не рыцарь?
Ведь на Страшном суде не зачтется виной
Ему жаркая, жалкая дерзость.
Так случилось! Хватило минуты одной —
Сразу пропасть меж вами разверзлась.
Так случилось! Хватило на то у двоих
Благонравья и благоразумья.
Стороной пролетел обжигающий вихрь.
Не сработал потухший Везувий.
Вот оно как у вас напоследок идет,
Будто рушится с кручи отвесной.
Но какой же он сам призовой идиот,
Что тебе исповедался честно!</text><name>Так случилось</name><date_to>1975</date_to></item><item><themes></themes><author>Валерий Брюсов</author><date_from>1898</date_from><text>Я бы умер с тайной радостью
В час, когда взойдет луна.
Овевает странной сладостью
Тень таинственного сна.
Беспредельным далям преданный,
Там, где меркнет свет и шум,
Я покину круг изведанный
Повторенных слов и дум.
Грань познания и жалости
Сердце вольно перейдет,
В вечной бездне, без усталости,
Будет плыть вперед, вперед.
И все новой странной сладостью
Овевает призрак сна...
Я бы умер с тайной радостью
В час, когда взойдет луна.</text><name>Я бы умер с тайной радостью...</name><date_to>1899</date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Крылов</author><date_from></date_from><text>Убогий этот дом Василий Климыч Злов
С большим раченьем
Своим построил иждивеньем.
И нищие в дому его же всё трудов.</text><name>Убогий этот дом Василий Климыч Злов...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Новелла Матвеева</author><date_from>1976</date_from><text>Кто смешным боится быть: кто в смешные положенья
Не стремится угодить,— тот боится униженья.
Кто боится униженья,
Кто вкусил от поношенья,
Кто забит и напряжен,
Тот не может быть смешон.
Тот же (храбрый!), кто беднягу не страшится оскорбить;
Кто не даст ему и шагу без стеснения ступить,
Кто не в меру задается,
Кто над слабостью смеется,
Кто сердечности лишен,—
Тот действительно смешон!
Не смешна мне ущемленность (если злоба ей чужда):
Мне смешна самовлюбленность, не имущая стыда.
Не смешны ведь ни калеки, ни шуты, ни горбуны:
Душечки-сверхчеловеки — вот кто подлинно смешны!
На подмостках театральных
Лица клоунов печальных —
Известковой белизны —
Не смешны.
Торт, который в полмомента
Влеплен в «рыло» оппонента,—
Мудро, ново, ярко!— Но
Не смешно.
Избиенье (хоть бы вора!), освистание актера,
Одураченный поэт,
Строчки выстраданной кража, книг ворованных продажа,—
Остроумно? Ловко? — Нет.
Жар напрасный, гнев больной
Тоже фокус не смешной.
Не смешны: ни свист одышки, ни походка старых дев
(Над которой животишки
Надрывают старичишки,
На сто лет помолодев);
Ни носов чужих фасоны, ни проделки злых пажей,
Ни обманутые жены, ни рога во лбах мужей,—
Нет!— (пока не проступили
В них такие же лгуны),—
Не смешны мне простофили:
Мне обманщики смешны.
О Комедия святая!
Столь не часто к нам слетая,
Жалость, милость нам яви!
Путь закрой насмешке злобной,
Гогот изгони утробный,—
Суть вещей восстанови!
С простодушием лукавым
Вещий толк верни забавам,
Слезы вызови из глаз,—
О смешливая! И снова
Острым чувством Несмешного
Наделяющая нас.</text><name>К музе комедии</name><date_to>1976</date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Заболоцкий</author><date_from>1958</date_from><text>Целый день стирает прачка,
Муж пошел за водкой.
На крыльце сидит собачка
С маленькой бородкой.
Целый день она таращит
Умные глазенки,
Если дома кто заплачет -
Заскулит в сторонке.
А кому сегодня плакать
В городе Тарусе?
Есть кому в Тарусе плакать -
Девочке Марусе.
Опротивели Марусе
Петухи да гуси.
Сколько ходит их в Тарусе,
Господи Исусе!
"Вот бы мне такие перья
Да такие крылья!
Улетела б прямо в дверь я,
Бросилась в ковыль я!
Чтоб глаза мои на свете
Больше не глядели,
Петухи да гуси эти
Больше не галдели!"
Ой, как худо жить Марусе
В городе Тарусе!
Петухи одни да гуси,
Господи Исусе!</text><name>Городок</name><date_to>1958</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1942</date_from><text>Сгущаются ночные тени.
Не сесть и не разжечь костра.
В душе обида поражений
Еще свежа, еще остра.
Мы слишком долго отступали
Сквозь этот черный, страшный год.
И кровь друзей, что в битвах пали,
Сердца стыдом и болью жжет.
Путем от Прута и от Буга
Нас на восток гнала гроза.
Ну как мы взглянем друг на друга?
Как глянем родине в глаза?
На всем пути дымятся хаты,
На всех полях войны печать.
Что ж мы молчим? Ведь мы солдаты.
Нам надо кровью отвечать.
Пора! Уже в донских станицах
Враги пытают нашу честь.
Ведь порох есть в пороховницах,
И ярость есть, и сила есть.
За то, что нам всего дороже,
За боль и горечь всех скорбей,
Рукой, не ведающей дрожи,
Ты малодушного убей.
Пора! Бестрепетно и смело
Пойдем вперед сквозь кровь и дым
И Ленина святое дело
На поруганье не дадим.</text><name>Пора!</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Сологуб</author><date_from>1910</date_from><text>Даль безмерна, небо сине,
Нет пути к моим лесам.
Заблудившийся в пустыне,
Я себе не верил сам,
И безумно забывал я,
Кто я был, кем стал теперь,
Вихри сухо завивал я,
И пустынно завывал я,
Словно ветер или зверь.
Так унижен, так умален,—
Чьей же волею? моей!—
Извивался я, ужален
Ядом ярости своей,
Безобразен, дик и зелен,
И безрадостно-бесцелен,
Непомерно-мудрый Змей.
Вдруг предвестницей сиянья,
Лентой алою зари,
Обвилися в час молчанья
Гор далеких алтари.
Свод небес лазурно-пышен
В легкой ризе облаков.
Твой надменный зов мне слышен,
Победивший мглу веков.
Ты, кого с любовью создал
В час торжеств Адонаи,
Обещаешь мне не поздно
Ласки вещие твои.
Буйным холодом могилы
Умертвивши вой гиен,
Ты идешь расторгнуть силы,
Заковавшиеся в плен.
Тайный узел ты развяжешь,
И поймешь сама, кто я,
И в восторге ярком скажешь,
Кто творец твой, кто судья.</text><name>Даль безмерна, небо сине...</name><date_to>1910</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1872</date_from><text>Elle a ete douce devant la mort...
Многозначительное слово
Тобою оправдалось вновь:
В крушении всего земного
Была ты — кротость и любовь.
В самом преддверье тьмы могильной
Не оскудел в последний час
Твоей души любвеобильной
Неисчерпаемый запас...
И та же любящая сила,
С какой, себе не изменя,
Ты до конца переносила
Весь жизни труд, всю злобу дня,—
Та ж торжествующая сила
Благоволенья и любви,
Не отступив, приосенила
Часы последние твои.
И ты, смиренна и послушна,
Все страхи смерти победив,
Навстречу ей шла благодушно,
Как на отеческий призыв.
О, сколько душ, тебя любивших,
О, сколько родственных сердец —
Сердец, твоею жизнью живших,
Твой ранний поразит конец!
Я поздно встретился с тобою
На жизненном моем пути,
Но с задушевною тоскою
Я говорю тебе: прости.
В наш век отчаянных сомнений,
В наш век, неверием больной,
Когда все гуще сходят тени
На одичалый мир земной,—
О, если в страшном раздвоенье,
В котором жить нам суждено,
Еще одно есть откровенье,
Есть уцелевшее звено
С великой тайною загробной,
Так это — видим, верим мы —
Исход души, тебе подобной,
Ее исход из нашей тьмы.</text><name>Памяти М. К. Политковской (Многозначительное слово...)</name><date_to>1872</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Сурков</author><date_from>1942</date_from><text>Трупы в черных канавах. Разбитая гать.
Не об этом мечталось когда-то.
А пришлось мне, как видишь, всю жизнь воспевать
Неуютные будни солдата.
Луг в ромашках серебряных сказочно бел,
И высокое облако бело.
Здесь мой голос на резком ветру огрубел,
Да и сердце мое огрубело.
Ничего не поделать! Такая судьба
Привалила для нашего брата.
Оттого и робка и немного груба
Неуклюжая нежность солдата.
Но и мы ведь заявимся в отческий дом
Из землянки, холодной и тесной.
Может, сердцем тогда в тишине отойдем
И напишем веселые песни.</text><name>Трупы в черных канавах. Разбитая гать...</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes><item>Военные</item></themes><author>Александр Твардовский</author><date_from></date_from><text>- Дельный, что и говорить,
Был старик тот самый,
Что придумал суп варить
На колесах прямо.
Суп - во-первых. Во-вторых,
Кашу в норме прочной.
Нет, старик он был старик
Чуткий - это точно.
Слышь, подкинь еще одну
Ложечку такую,
Я вторую, брат, войну
На веку воюю.
Оцени, добавь чуток.
Покосился повар:
"Ничего себе едок -
Парень этот новый".
Ложку лишнюю кладет,
Молвит несердито:
- Вам бы, знаете, во флот
С вашим аппетитом.
Тот: - Спасибо. Я как раз
Не бывал во флоте.
Мне бы лучше, вроде вас,
Поваром в пехоте.-
И, усевшись под сосной,
Кашу ест, сутулясь.
"Свой?" - бойцы между собой,-
"Свой!" - переглянулись.
И уже, пригревшись, спал
Крепко полк усталый.
В первом взводе сон пропал,
Вопреки уставу.
Привалясь к стволу сосны,
Не щадя махорки,
На войне насчет войны
Вел беседу Теркин.
- Вам, ребята, с серединки
Начинать. А я скажу:
Я не первые ботинки
Без починки здесь ношу.
Вот вы прибыли на место,
Ружья в руки - и воюй.
А кому из вас известно,
Что такое сабантуй?
- Сабантуй - какой-то праздник?
Или что там - сабантуй?
- Сабантуй бывает разный,
А не знаешь - не толкуй.
Вот под первою бомбежкой
Полежишь с охоты в лежку,
Жив остался - не горюй:
Это - малый сабантуй.
Отдышись, покушай плотно,
Закури и в ус не дуй.
Хуже, брат, как минометный
Вдруг начнется сабантуй.
Тот проймет тебя поглубже,-
Землю-матушку целуй.
Но имей в виду, голубчик,
Это - средний сабантуй.
Сабантуй - тебе наука,
Враг лютует - сам лютуй.
Но совсем иная штука
Это - главный сабантуй.
Парень смолкнул на минуту,
Чтоб прочистить мундштучок,
Словно исподволь кому-то
Подмигнул: держись, дружок...
- Вот ты вышел спозаранку,
Глянул - в пот тебя и в дрожь:
Прут немецких тыща танков...
- Тыща танков? Ну, брат, врешь.
- А с чего мне врать, дружище?
Рассуди - какой расчет?
- Но зачем же сразу - тыща?
- Хорошо. Пускай пятьсот.
- Ну, пятьсот. Скажи по чести,
Не пугай, как старых баб.
- Ладно. Что там триста, двести -
Повстречай один хотя б...
- Что ж, в газетке лозунг точен:
Не беги в кусты да в хлеб.
Танк - он с виду грозен очень,
А на деле глух и слеп.
- То-то слеп. Лежишь в канаве,
А на сердце маята:
Вдруг как сослепу задавит,-
Ведь не видит ни черта.
Повторить согласен снова:
Что не знаешь - не толкуй.
Сабантуй - одно лишь слово -
Сабантуй!.. Но сабантуй
Может в голову ударить,
Или попросту, в башку.
Вот у нас один был парень...
Дайте, что ли, табачку.
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно.
В стороне лесной, глухой,
При лихой погоде,
Хорошо, как есть такой
Парень на походе.
И несмело у него
Просят: - Ну-ка, на ночь
Расскажи еще чего,
Василий Иваныч...
Ночь глуха, земля сыра.
Чуть костер дымится.
- Нет, ребята, спать пора,
Начинай стелиться.
К рукаву припав лицом,
На пригретом взгорке
Меж товарищей бойцов
Лег Василий Теркин.
Тяжела, мокра шинель,
Дождь работал добрый.
Крыша - небо, хата - ель,
Корни жмут под ребра.
Но не видно, чтобы он
Удручен был этим,
Чтобы сон ему не в сон
Где-нибудь на свете.
Вот он полы подтянул,
Укрывая спину,
Чью-то тещу помянул,
Печку и перину.
И приник к земле сырой,
Одолен истомой,
И лежит он, мой герой,
Спит себе, как дома.
Спит - хоть голоден, хоть сыт,
Хоть один, хоть в куче.
Спать за прежний недосып,
Спать в запас научен.
И едва ль герою снится
Всякой ночью тяжкий сон:
Как от западной границы
Отступал к востоку он;
Как прошел он, Вася Теркин,
Из запаса рядовой,
В просоленной гимнастерке
Сотни верст земли родной.
До чего земля большая,
Величайшая земля.
И была б она чужая,
Чья-нибудь, а то - своя.
Спит герой, храпит - и точка.
Принимает все, как есть.
Ну, своя - так это ж точно.
Ну, война - так я же здесь.
Спит, забыв о трудном лете.
Сон, забота, не бунтуй.
Может, завтра на рассвете
Будет новый сабантуй.
Спят бойцы, как сон застал,
Под сосною впокат.
Часовые на постах
Мокнут одиноко.
Зги не видно. Ночь вокруг.
И бойцу взгрустнется.
Только что-то вспомнит вдруг,
Вспомнит, усмехнется.
И как будто сон пропал,
Смех прогнал зевоту.
- Хорошо, что он попал,
Теркин, в нашу роту.
Теркин - кто же он такой?
Скажем откровенно:
Просто парень сам собой
Он обыкновенный.
Впрочем, парень хоть куда.
Парень в этом роде
В каждой роте есть всегда,
Да и в каждом взводе.
И чтоб знали, чем силен,
Скажем откровенно:
Красотою наделен
Не был он отменной.
Не высок, не то чтоб мал,
Но герой - героем.
На Карельском воевал -
За рекой Сестрою.
И не знаем почему,-
Спрашивать не стали,-
Почему тогда ему
Не дали медали.
С этой темы повернем,
Скажем для порядка:
Может, в списке наградном
Вышла опечатка.
Не гляди, что на груди,
А гляди, что впереди!
В строй с июня, в бой с июля,
Снова Теркин на войне.
- Видно, бомба или пуля
Не нашлась еще по мне.
Был в бою задет осколком,
Зажило - и столько толку.
Трижды был я окружен,
Трижды - вот он!- вышел вон.
И хоть было беспокойно -
Оставался невредим
Под огнем косым, трехслойным,
Под навесным и прямым.
И не раз в пути привычном,
У дорог, в пыли колонн,
Был рассеян я частично,
А частично истреблен...
Но, однако,
Жив вояка,
К кухне - с места, с места - в бой.
Курит, ест и пьет со смаком
На позиции любой.
Как ни трудно, как ни худо -
Не сдавай, вперед гляди,
Это присказка покуда,
Сказка будет впереди.</text><name>Василий Теркин: 2. На привале</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>Патриотические</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1869</date_from><text>Великий день Кирилловой кончины —
Каким приветствием сердечным и простым
Тысячелетней годовщины
Святую память мы почтим?
Какими этот день запечатлеть словами,
Как не словами, сказанными им,
Когда, прощаяся и с братом и с друзьями,
Он нехотя свой прах тебе оставил, Рим...
Причастные его труду,
Чрез целый ряд веков, чрез столько поколений,
И мы, и мы его тянули борозду
Среди соблазнов и сомнений.
И в свой черед, как он, не довершив труда,
И мы с нее сойдем, и, словеса святые
Его воспомянув, воскликнем мы тогда:
«Не изменяй себе, великая Россия!
Не верь, не верь чужим, родимый край,
Их ложной мудрости иль наглым их обманам,
И, как святой Кирилл, и ты не покидай
Великого служения славянам»...</text><name>Великий день Кирилловой кончины...</name><date_to>1869</date_to></item><item><themes></themes><author>Анна Ахматова</author><date_from>1915</date_from><text>Господь немилостив к жнецам и садоводам.
Звеня, косые падают дожди
И, прежде небо отражавшим, водам
Пестрят широкие плащи.
В подводном царстве и луга и нивы,
А струи вольные поют, поют,
На взбухших ветках лопаются сливы,
И травы легшие гниют.
И сквозь густую водяную сетку
Я вижу милое твое лицо,
Притихший парк, китайскую беседку
И дома круглое крыльцо.</text><name>Господь немилостив к жнецам и садоводам...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes></themes><author>Арсений Тарковский</author><date_from></date_from><text>Пляшет перед звёздами звезда,
Пляшет колокольчиком вода,
Пляшет шмель и в дудочку дудит,
Пляшет перед скинией Давид.
Плачет птица об одном крыле,
Плачет погорелец на золе,
Плачет мать над люлькою пустой,
Плачет крепкий камень под пятой.</text><name>Пляшет перед звёздами звезда...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иван Бунин</author><date_from>1886</date_from><text>Поэт печальный и суровый,
Бедняк, задавленный нуждой,
Напрасно нищеты оковы
Порвать стремишься ты душой!
Напрасно хочешь ты презреньем
Свои несчастья победить
И, склонный к светлым увлеченьям,
Ты хочешь верить и любить!
Нужда еще не раз отравит
Минуты светлых дум и грез,
И позабыть мечты заставит,
И доведет до горьких слез.
Когда ж, измученный скорбями,
Забыв бесплодный, тяжкий труд,
Умрешь ты с голоду,- цветами
Могильный крест твой перевьют!</text><name>Поэт</name><date_to>1886</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1904</date_from><text>Прозрачность! Купелью кристальной
Ты твердь улегчила - и тонет
Луна в среброзарности сизой.
Прозрачность! Ты лунною ризой
Скользнула на влажные лона,
Пленила дыхания мая,
И звук отдаленного лая,
И призраки тихого звона.
Что полночь в твой сумрак уронит,
В бездонности тонет зеркальной.
Прозрачность! Колдуешь ты с солнцем,
Сквозной раскаленностью тонкой
Лелея пожар летучий;
Колыша под влагой зыбучей,
Во мгле голубых отдалений,
По мхам малахитным узоры;
Граня снеговерхие горы
Над смутностью дольних селений;
Простор раздражая звонкий
Под дальним осенним солнцем.
Прозрачность! Воздушною лаской
Ты спишь на челе Джоконды,
Дыша покрывалом стыдливым.
Прильнула к устам молчаливым -
И вечностью веешь случайной;
Таящейся таешь улыбкой,
Порхаешь крылатостью зыбкой,
Бессмертною, двойственной тайной.
Прозрачность! Божественной маской
Ты реешь в улыбке Джоконды.
Прозрачность! Улыбчивой сказкой
Соделай видения жизни,
Сквозным - покрывало Майи!
Яви нам бледные раи
За листвою кущ осенних;
За радугой легкой - обеты,
Вечерние скорбные светы -
За цветом садов весенних!
Прозрачность! Божественной маской
Утишь изволения жизни.</text><name>Прозрачность</name><date_to>1904</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Мей</author><date_from>1861</date_from><text>Ох ты, бледная-бледная,
Ох ты, бедная-бедная
И тоскливо-тревожная мать!
Знать, голубка, тебе не признать.
Где ты даром гнездо себе свила,—
Где его повивала и крыла,
Где грозою его унесло
Со птенцом твоим вместе в село...
Там давно просвещенье прошло:
Милосердье там «падших» не гонит
И младенцев контора хоронит...
Ох ты, бедная-бедная!
Ох ты, бледная-бледная,
Не узнаешь ты спросту,— ей-ей!—
Где в могилах зовет матерей
Номерная душонка детей?..</text><name>Многим...</name><date_to>1861</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Случевский</author><date_from></date_from><text>На Украйне жил когда-то,
Телом бодр и сердцем чист,
Жил старик, слепец маститый,
Седовласый бандурист.
В черной шапке, в серой свитке
И с бандурой на ремне,
Много лет ходил он в людях
По родимой стороне.
Жемчуг-слово, чудо-песни
Сыпал вещий с языка.
Ныли струны на бандуре
Под рукою старика.
Много он улыбок ясных,
Много вызвать слез умел,
И, что птица божья, песни,
Где приселось,— там и пел.
Он за песню душу отдал,
Песней тело прокормил;
Родился он безымянным,
Безымянным опочил...
Мертв казак! Но песни живы;
Все их знают, все поют!
Их знакомые созвучья
Сами так вот к сердцу льнут!
К темной ночке, засыпая,
Дети, будущий народ,
Слышат, как он издалека,
В песне матери поет...</text><name>Бандурист</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Исаковский</author><date_from>1942</date_from><text>Куда б ни шел, ни ехал ты,
Но здесь остановись,
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись.
Кто б ни был ты - рыбак, шахтер,
Ученый иль пастух,-
Навек запомни: здесь лежит
Твой самый лучший друг.
И для тебя и для меня
Он сделал все, что мог:
Себя в бою не пожалел,
А родину сберег.</text><name>Здесь похоронен красноармеец</name><date_to>1942</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Плещеев</author><date_from>1803</date_from><text>(Из Байрона)
Когда я прижимал тебя к груди своей,
Любви и счастья полн и примирен с судьбою,
Я думал: только смерть нас разлучит с тобою;
Но вот разлучены мы завистью людей!
Пускай тебя навек, прелестное созданье,
Отторгла злоба их от сердца моего;
Но, верь, им не изгнать твой образ из него,
Пока не пал твой друг под бременем страданья!
И если мертвецы приют покинут свой
И к вечной жизни прах из тлена возродится,
Опять чело мое на грудь твою склонится:
Нет рая для меня, где нет тебя со мной!</text><name>К Д... (Когда я прижимал...)</name><date_to>1803</date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1974</date_from><text>Что за дом притих,
Погружен во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами -
На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал,- а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого,- только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко -
Каждый третий - враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу -
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый - придурок и вор -
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
"Кто ответит мне -
Что за дом такой,
Почему во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился...
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь?- напоил бы вином".
А в ответ мне: "Видать, был ты долго в пути -
И людей позабыл,- мы всегда так живем!
Траву кушаем,
Век - на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,-
Разоряли дом,
Дрались, вешались".
"Я коней заморил,- от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад.
Укажите мне место, какое искал,-
Где поют, а не стонут, где пол не покат".
"О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы -
В зле да шепоте,
Под иконами
В черной копоти".
И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и - как люди живут.
...Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня - не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи черные, скатерть белая?!</text><name>Чужой дом</name><date_to>1974</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1819</date_from><text>Дамон! ты начал - продолжай,
Кропай экспромты на досуге;
Возьмись за гений свой: пиши, черти, марай;
У пола нежного в бессменной будь услуге;
Наполни вздохами растерзанную грудь;
Ни вкусу не давай, ни разуму потачки -
И в награждение любимцем куклы будь
Или соперником собачки.</text><name>Эпиграмма (Дамон! ты начал...)</name><date_to>1819</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Георгий Иванов</author><date_from></date_from><text>Я вспомнил о тебе, моя могила,
Отчизна отдаленная моя,
Где рокот волн, где ива осенила
Глухую тень скалистого ручья.
Закат над рощею. Проходит стадо
Сквозь легкую тумана пелену...
Мой милый друг, мне ничего не надо,
Вот я добрел сюда и отдохну.
Старинный друг! Кто плачет, кто мечтает,
А я стою у этого ручья
И вижу, как горит и отцветает
Закатным облаком любовь моя...</text><name>Я вспомнил о тебе, моя могила...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Евгений Баратынский</author><date_from>1818</date_from><text>Взгляните: свежестью младой
И в осень лет она пленяет,
И у нее летун седой
Ланитных роз не похищает;
Сам побежденный красотой,
Глядит - и путь не продолжает!</text><name>Взгляните: свежестью младой...</name><date_to>1818</date_to></item><item><themes></themes><author>Вячеслав Иванов</author><date_from>1892</date_from><text>С маской трагической мы заедино мыслить привыкли
Бурю страстных речей, кровь на железе мечей.
Древний фиас Мельпомены, ступень у фимелы пришельцам
Дай! Герои встают; проникновенно глядят;
Красноречивые губы, безмолвно — страдальные, сжаты;
Тайный свершается рок в запечатленных сердцах.
Бремя груди тесной — тяжелую силу — Титаны
Вылили в ярой борьбе: внуки выносят в себе.</text><name>ТИХИЙ ФИАС</name><date_to>1902</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Каролина Павлова</author><date_from>1841</date_from><text>Как сердцу вашему внушили
К родной Москве такую спесь?
Ее ж любимицей не вы ли
Так мирно расцветали здесь?
Не вас должна б сует гордыня
Вести к хуле своей страны:
Хоть петербургская графиня,—
Вы москвитянкой рождены.
Когда б не в старом граде этом
Впервой на свет взглянули вы,
Быть может, не были б поэтом
Теперь на берегах Невы.
Москвы была то благостыня,
В ней разыгрались ваши сны;
Хоть петербургская графиня,—
Вы москвитянкой рождены.
Ужель Москвы первопрестольной
Вам мертв и скучен дивный вид!
Пред ней, хоть памятью невольной,
Ужель ваш взор не заблестит?
Ужель для сердца там пустыня,
Где мчались дни его весны?
Хоть петербургская графиня,—
Вы москвитянкой рождены.
Иль ваших дум не зажигая,
Любви вам в душу не вселя,
Вас прикрывала сень родная
Семисотлетнего Кремля?
Здесь духа русского святыня,
Живая вера старины;
Здесь, петербургская графиня,
Вы москвитянкой рождены.</text><name>Графине Ростопчиной (Как сердцу вашему...)</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Игорь Северянин</author><date_from>1916</date_from><text>Встречаются, чтоб разлучаться...
Влюбляются, чтобы разлюбить...
Мне хочется расхохотаться,
И разрыдаться - и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы...
Мечтают, чтоб клянуть мечты...
О, скорбь тому, кому понятны
Все наслаждения тщетны!..
В деревне хочется столицы...
В столице хочется глуши...
И всюду человечьи лица
Без человеческой души...
Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота...
Как часто низость благородна
И злы невинные уста.
Так как же не расхохотаться,
Не разрыдаться, как же жить,
Когда возможно расставаться,
Когда возможно разлюбить?!</text><name>Поэза странностей жизни</name><date_to>1916</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Антон Дельвиг</author><date_from>1820</date_from><text>Зачем на меня ты и глупость, и злобу,
Плетнев, вызываешь нескромной хвалой?
К чему величаешь любовью бессмертных
Простого певца?
Так, были мгновенья ниспосланы Фебом:
Я плавал в восторгах, я небом дышал!
Я пел — и мне хором, веселые, вторить
Любили друзья.
Я пел — но в то время роскошная младость
Мне жизнь озаряла волшебным лучом:
Я веровал в счастье, я жаждал любови,
Я славой горел!
И опыт суровый смирил обольщенья,
Мой взор прояснился; но скрылись мечты,
За ними и счастье, и прелесть любови,
И славы призрак.
Как слушал Лаертид, привязанный к мачте,
Волшебные песни Скиллийских сирен
И тщетно к ним рвался — упрямые верви
Держали его,—
Так я, твоей лирой печально пленяясь,
Вотще порываюсь к святым высотам,
Знакомым бывало, и в робкие струны
Напрасно звучу.
Напрасно у неба прошу вдохновений:
Мне путь на родную страну возбранен,
И глас мой подобен унылому гласу
Жестоким стрелком
Подстреленной птицы, когда завывают
Осенние ветры и к теплым странам
Веселою стаей при кликах несутся
Подруги ее.</text><name>Ответ (Зачем на меня ты...)</name><date_to>1820</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from>1915</date_from><text>Он ходит с женщиной в светлом,
— Мне рассказали.—
Дом мой открыт всем ветрам,
Всем ветрам.
Они — любители музык —
В девять в курзале.
Стан ее плавный узок,
Так узок...
Я вижу: туманный берег,
В час повечерья,
Берег, холмы и вереск,
И вереск.
И рядом с широким фетром
Белые перья...
Сердце открыто ветрам,
Всем ветрам!</text><name>Он ходит с женщиной в светлом...</name><date_to>1915</date_to></item><item><themes><item>Детские</item><item>Про школу</item></themes><author>Агния Барто</author><date_from>1962</date_from><text>Почему сегодня Петя
Просыпался десять раз?
Потому что он сегодня
Поступает в первый класс.
Он теперь не просто мальчик,
А теперь он новичок.
У него на новой куртке
Отложной воротничок.
Он проснулся ночью темной,
Было только три часа.
Он ужасно испугался,
Что урок уж начался.
Он оделся в две минуты,
Со стола схватил пенал.
Папа бросился вдогонку,
У дверей его догнал.
За стеной соседи встали,
Электричество зажгли,
За стеной соседи встали,
А потом опять легли.
Разбудил он всю квартиру,
До утра заснуть не мог.
Даже бабушке приснилось,
Что твердит она урок.
Даже дедушке приснилось,
Что стоит он у доски
И не может он на карте
Отыскать Москвы-реки.
Почему сегодня Петя
Просыпался десять раз?
Потому что он сегодня
Поступает в первый класс.</text><name>В школу</name><date_to>1962</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from></date_from><text>Я не хочу судиться с мертвецом
За то, что мне казался он отцом.
Я не могу над ним глумиться,
Рассматривать его дела в упор
И в запоздалый ввязываться спор
С гробницей - вечною темницей...
Я сотрапезник общего стола,
Его огнем испепелен дотла,
Отравлен был змеиным ядом.
Я, современник стольких катастроф,
Жил-поживал, а в общем жив-здоров.
Но я состарился с ним рядом.
Не шуточное дело, не пустяк -
Состариться у времени в гостях,
Не жизнь прожить, а десять жизней -
И не уйти от памяти своей,
От горького наследства сыновей
На беспощадной этой тризне.
Не о себе я говорю сейчас!
Но у одной истории учась
Ее бесстрастному бесстрашью,-
Здесь, на крутом, на голом берегу,
Я лишь обрывок правды сберегу,
Но этих слов не приукрашу.</text><name>Я не хочу судиться с мертвецом...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1905</date_from><text>Мой замок стоит на утесе крутом
В далеких, туманных горах,
Его я воздвигнул во мраке ночном
С проклятьем на бледных устах.
В том замке высоком никто не живет,
Лишь я его гордый король,
Да ночью спускается с диких высот
Жестокий, насмешливый тролль.
На дальнем утесе, труслив и смешон,
Он держит коварную речь,
Но чует, что меч для него припасен,
Не знающий жалости меч.
Однажды сидел я в порфире златой,
Горел мой алмазный венец,
И в дверь постучался певец молодой,
Бездомный бродячий певец.
Для всех, кто отвагой и силой богат,
Отворены двери дворца;
В пурпуровой зале я слушать был рад
Безумные речи певца.
С красивою арфой он стал недвижим,
Он звякнул дрожащей струной,
И дико промчалась по залам моим
Гармония песни больной.
"Я шел один в ночи беззвездной
В горах с уступа на уступ
И увидал над мрачной бездной,
Как мрамор белый, женский труп.
Влачились змеи по уступам,
Угрюмый рос чертополох,
И над красивым женским трупом
Бродил безумный скоморох.
И смерти дивный сон тревожа,
Он бубен потрясал в руке,
Над миром девственного ложа
Плясал в дурацком колпаке.
Едва звенели колокольца,
Не отдаваяся в горах,
Дешевые сверкали кольца
На узких сморщенных руках.
Он хохотал, смешной, беззубый,
Скача по сумрачным холмам,
И прижимал больные губы
К холодным девичьим губам.
И я ушел, унес вопросы,
Смущая ими божество,
Но выше этого утеса
Не видел в мире ничего".
Я долее слушать безумца не мог,
Я поднял сверкающий меч,
Певцу подарил я кровавый цветок
В награду за дерзкую речь.
Цветок зазиял на высокой груди,
Красиво горящий багрец...
"Безумный певец, ты мне страшен, уйди".
Но мертвенно бледен певец.
Порвалися струны, протяжно звеня,
Как арфу его я разбил
За то, что он плакать заставил меня,
Властителя гордых могил.
Как прежде, в туманах не видно луча,
Как прежде, скитается тролль.
Он, бедный, не знает, бояся меча,
Что властный рыдает король.
По-прежнему тих одинокий дворец,
В нем трое, в нем трое всего:
Печальный король, и убитый певец,
И дикая песня его.</text><name>Песня о певце и короле</name><date_to>1905</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Николай Гумилев</author><date_from>1912</date_from><text>Анне Ахматовой
Я из дому вышел, когда все спали,
Мой спутник скрывался у рва в кустах,
Наверно, наутро меня искали,
Но было поздно, мы шли в полях.
Мой спутник был желтый, худой, раскосый,
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытье,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытье.
Мы видели горы, лес и воды,
Мы спали в кибитках чужих равнин,
Порою казалось - идем мы годы,
Казалось порою - лишь день один.
Когда ж мы достигли стены Китая,
Мой спутник сказал мне: "Теперь прощай.
Нам разны дороги: твоя - святая,
А мне, мне сеять мой рис и чай".
На белом пригорке, над полем чайным,
У пагоды ветхой сидел Будда.
Пред ним я склонился в восторге тайном.
И было сладко, как никогда.
Так тихо, так тихо над миром дольным,
С глазами гадюки, он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел.</text><name>Возвращение</name><date_to>1912</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Денис Давыдов</author><date_from>1834</date_from><text>Что пользы мне в твоем совете,
Когда я съединил и пламенно люблю
Весь божий мир в одном предмете
В едином чувстве жизнь мою!</text><name>Что пользы мне в твоем совете...</name><date_to>1834</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Анчаров</author><date_from></date_from><text>Лечу по серому шоссе.
А ветер листья носит.
И я от ветра окосел,
И я глотаю осень.
Я распрощался навсегда
Со школою постылой!
И в лужах квакает вода,
Как пробки от бутылок.
Я пролетаю над землей
И весело и льдисто.
И даже ветер изумлен
И велосипедисты.
Кукушка хнычет: "Оглянись!"
Кукушка, перестаньте!
Кукушка, вы ж анахронизм,
Вы клякса на диктанте.
И, содрогаясь до корней,
Мне роща просипела:
- Ты самый сладкий из парней,
Король велосипеда.
Ты по душе пришелся мне,
Веселый, словно прутик.
И мне милее старых пней
Тот, кто педали крутит.
Храбрись, король!-
И я храбрюсь.
Свистит, как розги, хворост.
И я лечу по сентябрю
И сохраняю скорость.
Щекочет ветер мой висок.
Двенадцать лет всего мне...
А дальше хуже было все.
И дальше я не помню.</text><name>Король велосипеда</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Владимир Высоцкий</author><date_from>1966</date_from><text>Бродят
по свету люди
разные,
Грезят
они о чуде -
Будет
или не будет!
Стук -
и в этот вечер
Вдруг
тебя замечу,-
Вот и чудо!
Скачет
по небу всадник -
облако,
Плачет
дождем и градом,-
Значит,
на землю надо.
Здесь
чудес немало
Есть -
звезда упала,-
Вот и чудо!
Знаешь!
Я с чудесами -
запросто:
Хочешь,
моргни глазами -
Тотчас
под небесами!
Я
заклятье знаю -
Ну,
скажи: "Желаю",-
Вот и чудо!
-e</text><name>Бродят по свету люди разные...</name><date_to>1966</date_to></item><item><themes></themes><author>Вадим Шершеневич</author><date_from></date_from><text>Лапоть вяжет на проталинке
И свистит, как мальчик маленький;
Сам дороден, волос сед,
Весь взъерошен - чертов дед.
На руках мохнатых - плеши;
Всяк боится - конный, пеший -
Лишь засвищет старый леший.
Ласков он лишь с малым зверем,
С птичкой, птахою лесной,
Их зовет он в гости в терем
Расписной.
А в избушке - в терему
Славно, весело ему:
Там сидит попова дочка,
Гребнем чешет волоса,
В жемчугах ее сорочка,
Брови - будто паруса.
Раз забрел я к ним в избу,
Проклинал тогда судьбу:
Еле от нее ушел,
Еле вышел в чистый дол.
...Ну, а с той поры грущу,
Терем золотой ищу.
Больно девка хороша:
Голос - словно звон в часовне,
Стосковалася душа
По красавице поповне.</text><name>Сказка о лешем и поповой дочке</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1890</date_from><text>Мне за "гражданскую" тоску
Один философ задал гонку
И прочитал мне, старику,
Нравоученье, как ребенку.
"Впадать в унынье - неумно;
Смотреть на жизнь должны мы бодро,
Ведь после дня - всегда темно,
И дождь всегда сменяет вёдро.
В явленьях жизни есть черед,
Но ни добра в них нет, ни худа.
Вчера бежали мы вперед,
Сегодня пятимся покуда.
Пускай свистят бичи сатир,
Пусть ноют жалобные песни,-
Когда в дрему впадает мир,
Не разбудить его - хоть тресни!
Коль мы бесспорно признаем
Законы жизни мировые -
Под неизбежным их ярмом
Покорно склоним наши выи.
Гражданских слез логичней - смех!
Против рожна не прет философ.
Не признаю я ваших всех
Так называемых вопросов.
Плач не спасет от бед и зол.
В стихах же плач не даст и славы.
Прощайте. Dixi *".
И ушел.
Что ж! Ведь его сужденья - здравы.
Он сам - и молод, и здоров...
Какие ж могут быть причины,
Что от здоровья этих слов
Так веет запах мертвечины?
* Я кончил (лат.).- Ред.</text><name>Мне за `гражданскую` тоску...</name><date_to>1890</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Евгений Долматовский</author><date_from>1965</date_from><text>Что мне нужно для счастья? Признаться,
подобных анкет
Раньше я не встречал в пестроте
комсомольских газет.
И поскольку я возраст читательский ваш
перерос,
Отвечаю робея на этот задорный вопрос.
Что мне нужно для счастья? Во-первых,
мне нужен покой,
Но не тихая гавань! Мне нужен покой
вот такой:
Чтобы всем киприотам спокойно
и вольно жилось,
Чтобы знамя Патриса Лумумбы над Конго
взвилось,
Чтоб выгнал захватчиков гневный
и мудрый Вьетнам,
Чтобы в море Карибском не шастала смерть
по волнам.
Что мне нужно для счастья? Тревога нужна -
во-вторых.
Да такая, чтоб вовсе минут не осталось
пустых.
Надо столько построить, придумать
и изобрести.
Жизнь еще коротка, но уже беспредельны
пути.
Неуемную жадность - как высшую щедрость
прими:
Много нужно иметь, чтоб делиться
со всеми людьми.
Что мне нужно для счастья? Мне -
в-третьих - суровость нужна,
Чтобы гад не прополз в отвоеванные
времена,
Чтоб горел клеветник - чтобы жарился он
не в аду,
А вот здесь, на земле, непременно у всех
на виду.
Пусть для сволочи всякой не хватит
моей доброты.
Человек только тот, чьи глаза на поверке
чисты.
Что мне нужно для счастья? В-четвертых,-
любви глубина.
Не в-четвертых - во-первых! Большая любовь
мне нужна!
Просто доброе слово... Улыбка...
Уверенность в том,
Что, кочуя по свету, прописан я в сердце
одном.</text><name>Ответ на анкету</name><date_to>1965</date_to></item><item><themes></themes><author>Михаил Лермонтов</author><date_from>1830</date_from><text>Да охранюся я от мушек,
От дев, не знающих любви,
От дружбы слишком нежной и -
От романтических старушек.</text><name>Моя мольба</name><date_to>1830</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Жемчужников</author><date_from>1898</date_from><text>Так прочен в сердце и в мозгу
Высокий строй эпохи прошлой,
Что с современностию пошлой
Я примириться не могу.
Но я, бессильный, уж не спорю
И, вспоминая старину,
Не столь волнуюсь и кляну,
Как предаюсь тоске и горю...
Что я?.. Певец былых кручин;
Скрижалей брошенных обломок;
В пустынном доме, в час потемок,
Я - потухающий камин.
То треск огня совсем затихнет,
Как будто смерть его пришла;
То дрогнет теплая зола,
И пламя снова ярко вспыхнет.
Тогда тревожно по стенам
Толпой задвигаются тени
И лица прежних поколений
Начнут выглядывать из рам.</text><name>Так прочен в сердце и в мозгу...</name><date_to>1898</date_to></item><item><themes></themes><author>Лев Ошанин</author><date_from>1960</date_from><text>Вновь залаяла собака,
Я смотрю через кусты,-
Но беззвучно-одинаков
Мир зеленой темноты.
Дрогнет лист, да ветер дунет...
Как часы остановить?
Ты сказала накануне,
Что приедешь, может быть.
Возвращаюсь в мир тесовый.
Длинен вечер в сентябре.
Только сяду - лает снова
Та собака на дворе.
Ведь не злая же, однако
Все мудрует надо мной!
...Просто глупая собака,
Просто скучно ей одной.</text><name>Вновь залаяла собака...</name><date_to>1960</date_to></item><item><themes></themes><author>Наум Коржавин</author><date_from>1950</date_from><text>Хотеть. Спешить. Мечтать о том ночами!
И лишь ползти... И не видать ни зги...
Я, как песком, засыпан мелочами...
Но я еще прорвусь сквозь те пески!
Раздвину их... Вдохну холодный воздух...
И станет мне совсем легко идти -
И замечать по неизменным звездам,
Что я не сбился и в песках с пути.</text><name>В трудную минуту</name><date_to>1950</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Сумароков</author><date_from>1770</date_from><text>О ты, крепкий, крепкий Бендер-град,
О разумный, храбрый Панин-граф!
Ждет Европа чуда славного,
Ждет Россия славы новыя:
Царь турецкий и не думает,
Чтобы Бендер было взяти льзя.
Петр Великий, храбрый мудрый Петр
Дал Петру свой ум и мужество,
И устами самодержицы,
Щедрой, мудрой и великия,
Говорит он графу Панину:
"Не был город Бендер взят никем;
Вижу града стены крепкие,
Вижу множество турецких войск;
Здесь число войск русских малое,
Да в тебе душа великая,
Покажите вы величество
Чад и матери империи,
Будьте славой самодержице,
Будьте пользою отечеству".
Панин на это ответствует
От Невы пришедшу голосу:
"Я клянуся перед воинством:
Град возьму, или умру под ним;
Увенчаемся здесь лаврами,
Иль падем под кипарисами".
Слышен голос войска храброго:
"Град возьмем, иль все помрем с тобой".
Наступил уже решенья час,
Приближается ночь темная,
Скрылось солнце в море бурное,
Из-за леса не взошла луна,
Не мешает небо мрачное.
Войска двинулись ко Бендеру,
Загремели громы страшные,
Заблистали светлы молнии,
Зашумели войска русские,
Затряслися стены градские,
Зажигается селение,
Разгораются все здания.
Панин, Панин, то исполнил ты,
В чем ты клялся перед воинством:
Стонут, стонут побежденные,
Торжествуют победители.
Славься, славься, государыня!
Славься, Панин! Славься, воинство!</text><name>О ты, крепкий, крепкий Бендер-град...</name><date_to>1770</date_to></item><item><themes></themes><author>Константин Симонов</author><date_from>1941</date_from><text>Касаясь трех великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину - такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть... Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.</text><name>Родина</name><date_to>1941</date_to></item><item><themes></themes><author>Алексей Толстой</author><date_from>1840</date_from><text>Среди дубравы
Блестит крестами
Храм пятиглавый
С колоколами.
Их звон призывный
Через могилы
Гудит так дивно
И так уныло!
К себе он тянет
Неодолимо,
Зовет и манит
Он в край родимый,
В край благодатный,
Забытый мною,-
И, непонятной
Томим тоскою,
Молюсь, и каюсь я,
И плачу снова,
И отрекаюсь я
От дела злого;
Далеко странствуя
Мечтой чудесною,
Через пространства я
Лечу небесные,
И сердце радостно
Дрожит и тает,
Пока звон благостный
Не замирает...</text><name>Благовест</name><date_to>1840</date_to></item><item><themes></themes><author>Вероника Тушнова</author><date_from></date_from><text>Очертаниями туманными
горы высятся над заливом...
Любовался ли ты бакланами
утром солнечным и счастливым?
Расправляют крылья ленивые,
выгибают шейки змеиные...
С очень долгими перерывами
с весел капают капли длинные.
То вытягивается, то сжимается
на волне овальное солнце,
а на сваях сидят, жеманятся
темнокрылые незнакомцы.
Мне от них уплывать не хочется,
всплеском весел вспугнуть не хочется,
мне ничем нарушать не хочется
сердца светлое одиночество.
Но бакланам сидеть наскучило.
Тяжело поднялись и скрылись.
Завизжали в гнездах уключины,
волны о борт заколотились.
На стеклянное, на зеленое
рябь наброшена, словно кружевце...
А внизу - глубина бездонная,
а вверху - синева бездонная,
поглядишь - голова закружится!</text><name>Очертаниями туманными...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1909</date_from><text>Захлопоталась девочка
В зеленом кушаке,
Два желтые обсевочка
Сажая на песке.
Не держатся и на-поди:
Песок ли им не рад?..
А солнце уж на западе
И золотится сад.
За ручкой ручку белую
Малютка отряхнет:
"Чуть ямочку проделаю,
Ее и заметет...
Противные, упрямые!"
- Молчи, малютка дочь,
Коль неприятны ямы им,
Мы стебельки им прочь.
Вот видишь ли: все к лучшему -
Дитя, развеселись,
По холмику зыбучему
Две звездочки зажглись.
Мохнатые, шафранные
Звездинки из цветов...
Ну вот, моя желанная,
И садик твой готов.
Отпрыгаются ноженьки,
Весь высыплется смех,
А ночь придет - у боженьки
Постельки есть для всех...
Заснешь ты, ангел-девочка,
В пуху, на локотке...
А желтых два обсевочка
Распластаны в песке.</text><name>Одуванчики</name><date_to>1909</date_to></item><item><themes></themes><author>Павел Антокольский</author><date_from>1923</date_from><text>Футбольный ли бешеный матч,
Норд-вест ли над флагами лютый,
Но тверже их твердой валюты
Оснастка киосков и мачт.
Им жарко. Они горожане.
Им впаянный в город гранит
На честное слово хранит
Пожизненное содержанье.
Лоснятся листы их газет,
Как встарь, верноподданным лоском.
Огнем никаким не полоскан
Нейтрального цвета брезент.
И в сером асфальтовом сквере,
Где плачет фонтан, ошалев,
Отлично привинченный лев
Забыл, что считается зверем.
С пузырчатой пеной в ноздрях,
Кольчат и колюч, как репейник,
Дракон не теряет терпенья,
Он спит, ненароком застряв
Меж средневековьем и этим
Прохладным безветренным днем.
Он знает, что сказка о нем
Давно уж рассказана детям.
Пусть море не моет волос,
Нечесаной брызжет крапивой,
Пусть бродит, как бурое пиво,
Чтоб Швеции крепче спалось!</text><name>Стокгольм</name><date_to>1923</date_to></item><item><themes></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1841</date_from><text>Вековать ли нам в разлуке?
Не пора ль очнуться нам
И подать друг другу руки,
Нашим кровным и друзьям?
Веки мы слепцами были,
И, как жалкие слепцы,
Мы блуждали, мы бродили,
Разбрелись во все концы.
А случалось ли порою
Нам столкнуться как-нибудь,—
Кровь не раз лилась рекою,
Меч терзал родную грудь.
И вражды безумной семя
Плод сторичный принесло:
Не одно погибло племя
Иль в чужбину отошло.
Иноверец, иноземец
Нас раздвинул, разломил:
Тех обезъязычил немец,
Этих — турок осрамил.
Вот среди сей ночи темной,
Здесь, на пражских высотах,
Доблий муж рукою скромной
Засветил маяк впотьмах.
О, какими вдруг лучами
Озарились все края!
Обличилась перед нами
Вся Славянская земля!
Горы, степи и поморья
День чудесный осиял,
От Невы до Черногорья,
От Карпатов за Урал.
Рассветает над Варшавой,
Киев очи отворил,
И с Москвой золотоглавой
Вышеград заговорил!
И наречий братских звуки
Вновь понятны стали нам,—
Наяву увидят внуки
То, что снилося отцам!</text><name>К Ганке</name><date_to>1841</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Межиров</author><date_from></date_from><text>Хоронили меня, хоронили
В Чиатурах, в горняцком краю.
Черной осыпью угольной пыли
Падал я на дорогу твою.
Вечный траур — и листья и травы
В Чиатурах черны иссиня.
В вагонетке, как уголь из лавы,
Гроб везли. Хоронили меня.
В доме — плач. А на черной поляне —
Пир горой, поминанье, вино.
Те — язычники. Эти — христиане.
Те и эти — не все ли равно!
Помнишь, молния с неба упала,
Черный тополь спалила дотла
И под черной землей перевала
Свой огонь глубоко погребла.
Я сказал: это место на взгорье
Отыщу и, припомнив грозу,
Эту молнию вырою вскоре
И в подарок тебе привезу.
По-иному случилось, иначе —
Здесь нашел я последний приют.
Дом шатают стенанья и плачи,
На поляне горланят и пьют.
Или это бессонница злая
Черным светом в оконный проем
Из потемок вломилась, пылая,
И стоит в изголовье моем?
От бессонницы скоро загину —
Под окошком всю ночь напролет
Бестолково заводят машину,
Тарахтенье, уснуть не дает.
Тишину истязают ночную
Так, что кругом идет голова.
Хватит ручку крутить заводную,
Надо высушить свечи сперва!
Хватит ручку вертеть неумело,
Тарахтеть и пыхтеть в тишину!
Вам к утру надоест это дело —
И тогда я как мертвый усну.
И приснится, как в черной могиле,
В Чиатурах, под песню и стон,
Хоронили меня, хоронили
Рядом с молнией, черной как сон.</text><name>Бессонница</name><date_to></date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Федор Тютчев</author><date_from>1860</date_from><text>Vevey 1859 — Geneve 1860
Ее последние я помню взоры
На этот край — на озеро и горы,
В роскошной славе западных лучей,—
Как сквозь туман болезни многотрудной,
Она порой ловила призрак чудный,
Весь этот мир был так сочувствен ей...
Как эти горы, волны и светила
И в смутных очерках она любила
Своею чуткой, любящей душой —
И под грозой, уж близкой, разрушенья
Какие в ней бывали умиленья
Пред этой жизнью вечно молодой...
Светились Альпы, озеро дышало —
И тут же нам, сквозь слез, понятно стало,
Что чья душа так царственно светла,
Кто до конца сберег ее живую —
И в страшную минуту роковую
Все той же будет, чем была...</text><name>Memento</name><date_to>1860</date_to></item><item><themes></themes><author>Александр Яшин</author><date_from>1964</date_from><text>Весна всему свой голос дарит:
Воде, листве, земле - всему,
Кострам в лесу
И птичьей паре,
Глазам и сердцу моему.
Все началось с простой капели,
И вот уже текут снега,
И зажурчали, зазвенели
Деревья,
Воздух
И луга.
Несется плеск с речных излучин,
В овраге ветер струны рвет,
Весь мир разбужен
И озвучен
И дирижеру смотрит в рот.
С утра в бору,
Зачем - не знаю,
Мну старый ягодник, траву
И повторяю, повторяю
Свое тревожное "ау!".
Слух напряжен,
И сердце бьется,
Я, словно чуда, жду в глуши:
Быть может, кто-то отзовется
На музыку моей души.</text><name>Голоса весны</name><date_to>1964</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>София Парнок</author><date_from></date_from><text>Видно, здесь не все мы люди-грешники,
Что такая тишина стоит над нами.
Голуби, незваные приспешники
Виноградаря, кружатся над лозами.
Всех накрыла голубая скиния!
Чтоб никто на свете бесприютным не был,
Опустилось ласковое, синее,
Над садами вечереющее небо.
Детские шаги шуршат по гравию,
Ветерок морской вуаль колышет вдовью.
К нашему великому бесславию,
Видно, Господи, снисходишь ты с любовью.</text><name>Видно, здесь не все мы люди-грешники...</name><date_to></date_to></item><item><themes></themes><author>Андрей Белый</author><date_from>1901</date_from><text>Посвящается О.М.Соловьевой
Пусть на рассвете туманно -
знаю - желанное близко...
Видишь, как тает нежданно
Образ вдали василиска?
Пусть всё тревожно и странно...
Пусть на рассвете туманно -
знаю - желанное близко.
Нежен восток побледневший
Знаешь ли - ночь на исходе?
Слышишь ли - вздох о свободе -
вздох ветерка улетевший -
весть о грядущем восходе?
Спит кипарис онемевший.
Знаешь ли - ночь на исходе?
Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.
Эти мечты золотые,
эти улыбки святые
в сердце вонзаются больно...
Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.</text><name>Знаю</name><date_to>1901</date_to></item><item><themes></themes><author>Гаврила Державин</author><date_from>1770</date_from><text>Не лобызай меня так страстно,
Так часто, нежный, милый друг!
И не нашептывай всечасно
Любовных ласк своих мне в слух;
Не падай мне на грудь в восторгах,
Обняв меня, не обмирай.
Нежнейшей страсти пламя скромно;
А ежели чрез меру жжет,
И удовольствий чувство полно,-
Погаснет скоро и пройдет.
И, ах! тогда придет вмиг скука,
Остуда, отвращенье к нам.
Желаю ль целовать стократно,
Но ты целуй меня лишь раз,
И то пристойно, так, бесстрастно,
Без всяких сладостных зараз,
Как брат сестру свою целует:
То будет вечен наш союз.</text><name>Нине</name><date_to>1770</date_to></item><item><themes><item>О любви</item><item>О дружбе</item></themes><author>Александр Пушкин</author><date_from>1832</date_from><text>Бог веселый винограда
Позволяет нам три чаши
Выпивать в пиру вечернем.
Первую во имя граций,
Обнаженных и стыдливых,
Посвящается вторая
Краснощекому здоровью,
Третья дружбе многодетной.
Мудрый после третьей чаши
Все венки с главы слагает
И творит уж возлиянья
Благодатному Морфею.</text><name>Бог веселый винограда...</name><date_to>1832</date_to></item><item><themes></themes><author>Василий Казин</author><date_from>1924</date_from><text>Не могу держать спокойно плечи,
Мимо ветхих зданий проходя.
Слышу скорбный шепот человечий
И тревогу каждого гвоздя.
Слышу зыбь глухого распаденья
И знакомый обморочный тлен,
И трудолюбивые виденья
Расщепляют плоть ущербных стен.
Осыпая пыль, взрывая звуки,
То скребя, то каменно стуча,
Шевелятся, лезут, рвутся руки
Сквозь рябую старость кирпича.
И шумит горячее дыханье,
И, вскипая, бьет прибоем пот,
Кирпичи расходятся,— и вот
Пред глазами каменное зданье
Тьмой рабочих обликов встает:
«Мы давно зарыты все в могиле,
Но ушли с земли не без следа,—
Мы себя тугим огнем труда
В стройный облик зданья воплотили,
Зданьем жили долгие года.
Жизнь неслась, как прежде, перед нами,
Мы могли о прошлом не тужить,—
Крепкими, большими этажами
Были рады жизни мы служить.
Но теперь мы снова пред могилой...
Время так и точит зданье вспять,
Время так и хочет дикой силой
Плоть камней и плоть людей разъять.
Время и дождем и ветром точит...
Стал со стен срываться смертный бред,—
Налетит на стены ветер ночи,
И, в стенах качаясь, забормочет
Смертным бредом твой сосед».
Слышу скорбь родной рабочей речи,
И как будто с ветра иль с дождя
Я и сам качаюсь, вдаль бредя...
Не могу держать спокойно плечи,
Мимо ветхих зданий проходя.</text><name>Не могу держать спокойно плечи...</name><date_to>1924</date_to></item><item><themes><item>О любви</item></themes><author>Иннокентий Анненский</author><date_from>1900</date_from><text>(Музыка отдаленной шарманки)
Посвящено Е. М. Мухиной
Падает снег,
Мутный и белый и долгий,
Падает снег,
Заметая дороги,
Засыпая могилы,
Падает снег...
Белые влажные звезды!
Я так люблю вас,
Тихие гостьи оврагов!
Холод и нега забвенья
Сердцу так сладки...
О, белые звезды... Зачем же,
Ветер, зачем ты свеваешь,
Жгучий мучительный ветер,
С думы и черной и тяжкой,
Точно могильная насыпь,
Белые блестки мечты?..
В поле зачем их уносишь?
Если б заснуть,
Но не навеки,
Если б заснуть
Так, чтобы после проснуться,
Только под небом лазурным...
Новым, счастливым, любимым...</text><name>